Заморские гости приехали в Медвежье рано утром. Солнце только шевельнулось за восточным косяком леса, не успев достать первыми лучами до земли, расцветить холодноватую росу. Обычно в это время в лесном поселке было тихо, лишь с узкоколейки доносились первые вздохи паровозов, готовившихся к отъезду в лесосеку.

А сейчас, несмотря на ранний час, пробудились все улочки. К приходу московского поезда перрон был запружен людьми. Едва ли не у всех в руках были цветы. Первый раз приезжали в поселок иностранцы, поэтому для всех было в диковинку посмотреть на них.

По расписанию поезду разрешалось стоять на лесном полустанке всего полторы минуты, и посельчане забеспокоились: как бы гости не замешкались. Но все обошлось хорошо. Из среднего вагона один за другим вышли трое, все кучерявые, темнокожие, в сопровождении молоденькой девчушки, оказавшейся переводчицей.

Все хлынули к ним. Директор леспромхоза, председатель рабочкома, лесорубы поздоровались, обнялись. А женщины поднесли им цветы. Гости улыбались, кланялись, сложив вместе ладоши, сверкая белизной зубов. Они, конечно, не думали, что столько людей придет встречать их.

Что-то они говорили, растягивая слова, делая длинные паузы. Уборщица дома приезжих тетя Глаша, маленькая, сухонькая, выступив вперед, прислушивалась к их говору и мотала головой:

— Волнуются, сердешные…

Она всех, кто прибывал в дом приезжих, называла «сердешными», вкладывая в это слово свое почтение к ним, особенно к командировочным: куда, мол, только не забросит их судьба. И, конечно же, радовалась: есть с кем накоротке поговорить, узнать, как в других местах живут-бывают.

А сегодня тетя Глаша вкладывала в это слово еще и жалость: издалека, слышно, из-за океана пожаловали, на самолете долго летели, небось измотались, устали. Еще вчера вечером она вымыла полы в комнатах, отведенных для иностранцев, в коридоре, на крыльце, на столах поставила вазы с полевыми цветами. А утром прошлась по полам со шваброй. У входа на крыльцо бросила свежие еловые лапы. Везде чисто, здоровый хвойный и цветочный дух. Она не поленилась бы сделать и многое другое, что бы понравилось гостям, но не знала. Уже в последнюю минуту кто-то сказал ей, что на родине у приезжих пальмы не в кадках, а прямо на земле — там ведь зимы не бывает, и огорчилась, что не догадалась принести из дома горшок с молоденькой пальмочкой. Все же напомнила бы им о родине.

Когда гостей повели в дом приезжих, тетя Глаша опять протиснулась к ним поближе. И все разглядывала их. Люди как люди, только ростом поменьше поселковых лесорубов да темноваты лицом и говорят не по-нашему. Выделялись одеждой. Двое пожилых были в белых чалмах, какие тетя Глаша видела в кино на узбеках, в новых белых как снег куртках. Длинные рукава до кончиков пальцев закрывали руки. Лица были в жестковатых складках. Вчера тетя Глаша слышала, что среди гостей двое лесных рабочих, и решила, что это они и есть. Третий был помоложе и ростом повыше их. Он был в сером костюме в клеточку, при галстуке. Из нагрудного кармашка пиджака виднелся уголок платочка.

«Какой форсистый, — заметила тетя Глаша. — Это небось из начальства. Ну, узнаю!»

У дома приезжих гости остановились. Тетя Глаша вырвалась вперед, открыла двери в комнаты. Потом поспешила в умывальню, вынесла туда мыло и свежие полотенца. Пусть умоются с дороги. Тряпочкой протерла вешалку. Хоть пыли на ней и не было, но все-таки. Ведь вон в каком белоснежье они.

Ждать ей долго не пришлось. Гости пришли, поснимали с себя куртки и пиджаки. Тетя Глаша показала им вешалки: «Вот сюда, сюда вешайте. Не бойтесь, не запачкаете». Но когда она увидела их майки, удивленно всплеснула руками. Стираные-перестираные, штопаные-перештопаные. Даже у того, форсистого. Вот те на, сверху-то наряд, а под ним… Она, уборщица, и то в таком дырявом исподнем давно не хаживала. Верно, вместо костюма на ней халат. Но уборщице без него нельзя. Впопыхах, правда, забыла сегодня надеть платок, но это не беда. Вот если бы без часов. Тогда пришлось бы то и дело справляться у кого попало о времени.

Тетя Глаша, размышляя, забыла даже подтереть на полу у плещущихся гостей. Она стояла со шваброй в руке и все глядела широко открытыми глазами на незнакомцев.

Вчера в дежурке, когда она собралась обряжать комнаты, сменщица, завистливая толстушка Феня, сказала: господи, везет же людям, живут в теплой стране, не зная мороза, говорят, там по три урожая в год собирают. И ехидно усмехнулась: валяй-валяй, старайся, авось подарок поднесут тебе заморские-то! Она одернула Феню: дуреха, аль я из-за подарка? Но в душе оставалось вот это упоминание. Оставалось до этих минут.

«Нет, видно, ихняя житуха не малина».

А гости тем временем поглядывали на нее, что-то спрашивая у переводчицы. И, как потом заметила тетя Глаша, почему-то с удивлением смотрели они именно на ее часы. Почему? Не нравятся, что ли? Но не должно: часы угличской марки, такие, слышно, в заграничный торг отправляют.

Так она и не могла понять, в чем дело. Уже когда все пошли в свои комнаты, она принялась подтирать в умывальне. Потом побежала было к ним с только что вскипевшим чайником, но в коридоре встретилась с директором, который сказал, что завтрак для гостей приготовлен в столовой. И увел их.

После завтрака они ушли осматривать хозяйство поселка, побывали на нижнем складе, где вызванивали электропилы, натужно гудели лебедки, посвистывали подъемные краны и шуршали окорочные станки, заглянули на площадку к лесному бассейну, затем поднялись на лесопильный завод и оттуда прошли в механическую мастерскую… Тот, что с платочком в кармане, на все смотрел молча, а двое других то и дело спрашивали директора и старались каждое его слово записать в блокноты.

Потом для гостей был подан мотовоз с вагончиком, и они отправились на ближайшую делянку.

А тетя Глаша все ждала их, не уходила из дома приезжих. Даже на обед. Ей хотелось не спеша поговорить с ними о житье-бытье, спросить и про урожаи, и про их лесные дела, все-все разузнать. Не могла же она пропустить такого случая!

Вернулись они только под вечер. Пришли навеселе, довольные, шумные. Что-то даже напевали по-своему. Тетя Глаша обрадовалась: ну, видно, все пришлось по душе дальним гостенькам! Что ж, леспромхоз не отсталый, люди работящие, что ни месяц, то сверхплановый лес дают. А лес здешний идет не куда-нибудь в захолустье, а даже в столицу. Много также отсылается в Балахну, на бумагу. Сказывают, немало идет и за границу. Всем этим и погордиться можно!

Увидев в коридоре тетю Глашу, гости заулыбались, стали пожимать ей руки.

— Па-сибо!

Хотя и не чисто, но сказанное по-русски это единственное слово растрогало уборщицу.

— За что, сердешные? — спросила она.

Объяснила девушка-переводчица: они благодарят за радушный прием. И добавила, что сейчас были в гостях у одного лесоруба, который угостил русской водочкой и маринованными рыжиками.

«Вот почему они веселенькие», — догадалась тетя Глаша.

В руках у каждого были маленькие боченята с медом. Тетя Глаша прочла на одном: «Дорогим товарищам — от чистого русского сердца!» Подарки! Кто же преподнес? Да, конечно же, лесорубы. И подумала: а что она-то подарит? Ведь вон они как рады всему.

Сразу никак не могла сообразить. Да и некогда было: гости стали спрашивать, довольна ли она своей работой, велика ли у нее семья, хватает ли заработка. Как им не ответить?

— Про заработок что я скажу? — подумав, начала она. — Всяко, сердешные, бывает. Иной раз купишь что подороже, как вот эти, к примеру, часы, то приходится и экономить. Дело это понятное. А так что — все после войны-то оперились. Другое не восполнить…

И стала рассказывать о погибшем на войне муже, плотнике, которому довелось здесь первый дом рубить. Слава богу, что сын остался. Тоже по батькиной части пошел. Самую-то большую улицу он, сынок, построил! Поглядел бы теперь батько! И пояснила, что тут раньше глухой лес был с медвежьими тропами да берлогами. Оттого у поселка и имя такое — Медвежье.

— О, гуд! — зашумели гости. — А он какой из себя, ваш сын? Особенный или, как это у вас, русских, богатырь?

— Зачем? Самый обыкновенный. Только и есть, что росточком чуть поболе меня и покрепче. Мужчина же! Ну, оженился, конечно. Внуков уж куча. Впору бы нянчить мне. Но как бросишь дом приезжих, уйдешь с работы?..

— Почему? Хотите побольше иметь денег, рублей? — спросил гость с платочком в нагрудном кармашке.

— Рубли! В них будто вся радость. Вот еще! От людей не охота уходить! Неуж это можно? Без людей — человек не человек! — заявила она твердо и добавила: — А для внуков есть сад и ясли. Там им не худо.

Замолчала, откинула назад упавшую на лоб прядку седоватых волос, чему-то улыбнулась, да так, что маленькое в лучиках морщин лицо расцвело и в глазах затеплились искорки. В эту минуту она, должно быть, почувствовала себя очень счастливой. По молчание было недолгим. По-доброму оглянув гостей, тетя Глаша обратилась к ним:

— А у вас-то как? Все хочу узнать, — кивнула переводчице. — Помоги мне, милая, объясниться, будь добра.

Потолковав с иностранцами, девушка сказала:

— Они говорят, что живут еще неважно, многого не хватает, что не могут пока оправиться после господ колонизаторов.

К переводчице шагнул пожилой гость, что-то шепнул ей на ухо.

— Чего он? — справилась тетя Глаша.

— Велит сказать: теперь они дружнее стали, костюмы эти покупали в складчину…

— То-то я гляжу… Ай, сердешные! — всплеснула руками уборщица. — А спроси, хорошая, и тому, форсистому, в складчину? — пыталась до конца выяснить тетя Глаша.

— Всем!

— Гляди-ко ты, гляди…

Некоторое время она молчала. Потом опять к переводчице:

— Заодно уж спроси, как в лесу у них: трактора или какие другие машины есть?

— Вся техника у них пока — топор. Отчасти еще слон.

— Топор, слон, ох ты! Как и у нас, значит, когда-то было: топор, пила да лошадь. Соображаю, нелегко и впрямь им. Ну, а лесов-то много у них? Чей лучше?

— Они хвалят наш. Сосняки очень понравились. Говорят — что ни дерево, то медная колонна. А березы и сравнить не знают с чем. Парочку березок повезут домой. Боятся только, приживутся ли.

— Пусть поливают, приживутся! — заверила тетя Глаша.

А когда она кончила расспрашивать, к ней подошел тот же пожилой рабочий из делегации. Извинившись, он взял ее руку в свою, поглядел на коричневую, в ссадинах ладонь, потрогал заскорузлыми пальцами, как бы проверяя: верно ли, что перед ним настоящая уборщица. Нет, рука рабочая. Как и у него, такая же шершавая. Тогда опять посмотрел на часы. Неподдельные и часы. Значит, говорила правду. Задал вопрос:

— У лесорубов тоже часы, у всех, что это значит?

— Что значит? — тетя Глаша сразу не нашлась, что и ответить. Она даже немножко рассердилась, что так недоверчив был с ней старый иностранец. — Ну, а как же без часов? Нужны, чай, они!

— У них только чиновники, состоятельные, носят часы, — начала разъяснять переводчица. — Поэтому их удивляет то, что увидели здесь.

— А-а, поняла, — протянула тетя Глаша. — Состоятельные! А мы разве не состоятельные? Для чего же, спрашивается, мы Советскую власть делали и фашиста-немца прогоняли со своей земли?

— Гуд, гуд! — поклонился пожилой иностранец.

За окном прошумел мотоцикл. Гость обернулся, посмотрел на мотоцикл, мчавшийся по улице.

— Их тоже мы видели сегодня много. Лесорубы едут на работу на мотоциклах. А это что?

— Тоже гуд-гуд! — улыбнулась тетя Глаша. — И те тракторы, и прочая техника, и вот этот поселок — все гуд! А как же!

Гость слушал ее и тер переносицу, силясь во всем получше разобраться.

А тетя Глаша смотрела на него и тут заметила: действительно он без часов. Взглянула на других — и у тех тоже нет.

«Господи, а я-то все думала, что подарить…»

Она поспешно сняла часы, красивые, точные, угличской марки, послушала и надела их на руку старому рабочему, посланцу далекой страны.

— Носите. Они счастливые!

Гость замотал головой, отказываясь принять дорогой подарок, но тетя Глаша, довольная, что так вот нашлась, чем одарить рабочего человека, была неумолима.

В это время пришли директор и главный инженер.

— А это вам от нас! — протянули они остальным членам делегации собственные часы. — Тоже верные!

Растроганные неожиданными подарками, гости долго не могли ничего произнести, только удивленно и часто-часто мигали. Уже потом, уезжая, они сказали, что отныне тоже будут по советскому времени жить.

— Вот и хорошо! Наше время не подведет! — обрадованно закивала им тетя Глаша.