А трагикомедия с судилищем тем временем шла своим чередом. Благодаря увиденному мной сну, я его воспринимала не как дурость наших родных властей, а как обыденное явление ультра-либеральной диктатуры. Заодно мне стало понятно, во что же такое вляпался Гозман. Именно так, не мы вляпались, а знатный стахановец правозащитного движения.

Согласно замыслу хозяев Гозмана, должна была пройти рутинная операция по «прополке сорняков». В роли «сорняков» должны были выступить наши благодетельницы из трезвеннического движения. В этом спектакле, наша роль была чисто вспомогательная. Мы должны были предстать перед публикой в роли жертвы тоталитарной пропаганды. Обычно, роль жертвы тоталитаризма играли созданные силами полиции марионеточные группки изображавших на публике ужасных русских шовинистов. Правда, этот спектакль давно приелся публике, потому что рожи «жертв тоталитарной пропаганды» годами не менялись. И тут, подвернулись мы!

Мы подходили этим затейникам по всем статьям: в кои-то веки они повстречали достаточно многочисленное сообщество, причем настоящее а не липовое. Вот только наш юный облик ввел их в заблуждение. Мы ведь были совсем не такими, какими они нас представляли. Само по себе, систематическое занятие спортом требует от человека таких качеств, как самодисциплина, выдержка и упорство. За четыре прошедших года, все кто был слабохарактерным, отсеялись сами собой. А наша борьба за безопасную жизнь? Тут уже требовались смелость и хладнокровие. Но и это не все. Я ведь с Иваном не зря писала уставы. И вовсе не зря их обсуждал, дополнял и совершенствовал Мужской Круг. Трусам, подлецам и эгоистам тоже было не место у нас. «Мы привыкли гордиться победами…» Это как раз про моих ребят и девчат. И те сказки, что я им рассказывала, тоже в тему оказались. Мы стали как те котята, которым хоть и не светит победа в схватке с рысью, но прежде чем проиграть безнадежный бой, мы выпустим когти и зашипим. А потом бросимся в атаку. Такими людьми уже не получится ни манипулировать, ни помыкать. А уж доносить на кого-либо… У нас так не принято! За это мы изгоняем из своих рядов любого, кто оступился.

Именно эти качества и поставили в тупик следствие. Ни те, кто был задержан полицией, ни те, кто остался на свободе, вожаков и зачинщиков не «сдавали». Благодаря этому, Мошкальский так ничего и не «нарыл» на трезвенниц-филантропок. Впрочем, нужно отдать должное этому поляку: при всей традиционной для его соплеменников неприязни к русским, особого рвения он не проявил и позориться не стал. Его участие в процессе следствия практически не ощущалось. Зато «доброхоты» во главе с Гозманом проявили небывалый энтузиазм, чем и порадовали нашего адвоката.

— Вы Татьяна Сергеевна не переживайте, — успокаивал Ривкин нешуточно обеспокоенную Алексееву, — пусть эти идиоты трудятся в поте лица.

— Но ведь они не побрезгуют свалить все на детей!

— И пускай стараются! Уверяю вас, что в конце затеянного ими разбирательства, смеяться будет кто угодно, но только не они.

Что там задумал Соломон Абрамович, я поняла лишь тогда, когда не найдя ничего противозаконного в действиях наших патронесс, правозащитники плотно взялись за нас. Сделать из нас жертв чужого коварства у них не вышло. А шумиху они подняли такую, что окончить дело ничем, уже не могли. Общество «завелось» и жаждало крови. И тогда, команда Гозмана не придумала ничего лучшего, как выставить нас в роли подрастающих злодеев.

Такой подход даже жандармов возмутил:

— Леонид Саулович, — ответил Гозману подполковник Берг, к которому тот сунулся с письменным предложением о возбуждении уголовного дела уже против нас, — я не подпишу этой бумаги. Что хотите, то и делайте, но ни я, ни мои подчиненные, в этом деле вам не окажут ни малейшей поддержки.

Впрочем, правозащитников это не остановило. Обладая всеми необходимыми полномочиями, они и без жандармов сумели добиться нужного им решения в прокуратуре.

«Похоже, что теперь влип этот очкарик» — подумалось мне, когда нам всем предъявили обвинение. Выглядело все это действительно дико. Угрозу обществу и государству составило двадцать семь подростков обоего пола, в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет. Нас обвиняли в совершении преступлений аж по четырем статьям Уголовного Кодекса:

— проявление национальной нетерпимости

— проявление религиозной нетерпимости

— проявление социальной нетерпимости

— проявление сексуальной нетерпимости

Когда Соломон Абрамович ознакомился с этим списком, он аж подпрыгнул на месте, а затем обратившись к Татьяне Сергеевне, торжествующе произнес:

— Вот теперь Танечка, я точно раздену этого поца до самых трусов, — увидев усмешку на моем лице, поинтересовался:

— Машенька! А вас что так обрадовало?

— Да так, просто вспомнилось изречение: «Если человек идиот, то это надолго!»

— Никогда такого не слышал. Впрочем, не спешите радоваться. Пора хорошенько продумать наше поведение на процессе.

— Вот вы Соломон Абрамович и готовьте речь. А мы с девочками продумаем во что одеться и как причесаться.

— Маша, я не шучу.

— Я тоже. Как вы не поймете, что одежда и прическа тоже аргумент, да еще какой! Нужно будет подобрать такую одежду и прическу, чтобы глядя на нас, самый добрый на свете джигит захотел зарезать Гозмана прямо в зале суда.

— Сколько можно вам объяснять… Погодите, джигит говорите? А ведь это мысль! Дикая дивизия нам в этом деле совсем не помешает!

О костюмах и прическах я задумалась не от большой глупости. Вопрос этот можно сказать имеет политическое значение. А я с ребятами уже вляпалась в политику. Как-бы не проходил суд, но окончательное решение по вынесению приговора, будут принимать политики. Именно они а не судья с присяжными будут решать, какой приговор выносить. Будет выгодно оправдать нас — оправдают. Будет выгодно наказать — накажут. Но даже если суд признает нас виновными в том, в чем обвиняли нас правозащитники, вряд ли власти пойдут на то, чтобы наказывать нас по всей строгости закона. Просто потому, что в глазах публики мы пока еще дети. Скорее всего, сразу после вынесения приговора, мы будем помилованы монархом. Это нам всем объяснял Соломон Абрамович. А вот в этом и вся соль. Какая бы форма монархии в стране не была, но опорой монарха являются консервативные элементы общества. Мне, как дочери офицера и бывшей гражданской служащей Балтфлота, это было ясно с самого начала. Военное ведомство всегда будет консервативной силой, какая бы погода на дворе не стояла. Там конечно есть и свои вольнодумцы, но их окружающая среда либо отторгает, либо со временем радикально перевоспитывает. Примерно тоже самое можно сказать и о представителях правоохранительных органов. Симпатии именно этой части публики нужно нам завоевывать. А каковы ее симпатии для меня секретом не было.

Поэтому в первый день судебного разбирательства, проходившего аж во Дворце Правосудия, мы явились выглядя как мальчики и девочки из приличных семей. Впрочем, мы не только выглядели, мы и вели себя соответственно. На этот счет, Татьяна Сергеевна провела отдельный инструктаж:

— Ребята, что бы ни происходило в зале, ведите себя сдержанно и спокойно. И помните, что отвечать вам стоит только на вопросы, заданные официальным порядком. Ради бога! Никаких реплик, не относящихся к делу! И доверьтесь во всем Соломону Абрамовичу.

Что можно сказать о судилище? Первый день его прошел весьма скучно, мы еле вытерпели. Шла какая-то непонятная нам говорильня. Интересней стало на следующий день, когда Гозман, как полномочная сторона обвинения начал эти самые обвинения зачитывать и обосновывать. Похоже, что государственный обвинитель не пожелал участвовать в затеянном кем-то спектакле, потому Гозман и выступил в непривычной для себя роли. Что я могу сказать по этому поводу? Приходилось слышать, что кто не был в молодости либералом — у того нет сердца, а кто не стал к старости консерватором — у того нет ума. Похоже, что Леонид свет Саулович и на старости лет останется либералом.

Гораздо веселее пошли дела, когда начались прения сторон. Ривкин вначале был немногословен. Складывалось впечатление, что он не очень то и стремится нас защищать. Поэтому мы слегка приуныли. Заметив это, он во время перерыва нас начал успокаивать:

— Ребята, все в порядке. Сейчас просто нужно дать этому павлину высказаться наиболее полно. Вот увидите, он не выдержит и начнет извергать все, что у него на душе скопилось. Давайте не станем ему в этом мешать.

И действительно, приняв отсутствие должного сопротивления за слабость, «павлин» начал расходиться. Ривкин только время от времени просил судью задать тот или иной вопрос. Зато Гозман уже разрешения ни у кого не спрашивал. Получив в свое распоряжение трибуну, он как то быстро забыл, что Дворец правосудия, это не политический клуб.

Чего мы только от него в свой адрес не наслышались! Терпения выслушивать его речи могло не хватить. От резких движений в его адрес, нас удерживало обещание данное своему адвокату: ни на что не реагировать. К концу дня, было видно, что наши парни с удовольствием использовали бы этого гада в качестве снаряда для отработки ударов. На лицах девчат легко читалось желание запустить свои коготки поглубже в его плоть. Но мы хотя бы сдерживались, чего не скажешь о публике в зале суда. Полиция уже несколько раз выводила из зала тех, у кого не выдерживали нервы.

Когда наконец закончился первый день прений, мы задали вопрос нашему защитнику:

— Сколько еще это можно терпеть?

— До конца прений. А чтобы вы поняли, для чего это нужно, вот вам выборка отдельных фраз этого чуда в перьях, — Соломон Абрамович достал свой диктофон и прокрутил несколько выделенных им фрагментов сегодняшних речей Гозмана:

«… это представители народа, появившегося на свет по сущему недоразумению. Я бы даже подчеркнул, неполноценного народа…»

«… обществу стоило бы добиться запрета на исповедание этой пародии на иудаизм, названное христианством…»

«… вы посмотрите на этих представителей быдла, предков которых пороли на конюшне. Зря отменили эту чудесную воспитательную меру. Она как раз для таких как они…»

«… эта самая „традиционная ориентация“ не более, чем проявление обычных скотских инстинктов».

Кажется я поняла, зачем нас призывали помалкивать. Ривкин по праву считается лучшим адвокатом Питера! Это же надо, заставить оппонента подставиться по тем статьям обвинения, по которым он собрался засудить нас! И ведь вроде бы не совсем дурак, да и опыт сутяжничества богатый.

— «На дурака не нужен нож, ему немного подпоешь — и делай с ним что хошь!» Я правильно вас поняла?

— Маша! Чудесно! Вы очень умная девочка! Эти слова полностью отражают то, что нужно сейчас делать. Только пожалуйста, об этом никому!

— Заметано! Но ребятам я все-таки объясню.

— Но только им! И чтоб больше никому!

Ну и Ривкин! Ну и сукин сын! Теперь нужно ребятам это все объяснить. Правда, тем, кто находится под судом, запрещено проводить собрания. Поэтому на Общий Круг нам всем сейчас хода нет. Но ведь нет запрещения на общения в Сети. Вот по сети и проведем свой Круг!

То, что наше общение контролируют соответствующие «органы», меня не беспокоило. Ну и пусть перехватывают наши сообщения! Мы ведь ни о чем противозаконном не ведем бесед. К тому же, сдается мне, что власти сейчас на нашей стороне. Видимо там «наверху» решили осадить потерявших всяческие берега ультралибералов и досыта накормить их варевом их собственного приготовления. Это кстати объясняет необычную активность ветеранов Дикой дивизии. По идее, этим людям нет дела до наших печалей. Но коль поступила команда, они ее выполняют. Хотя среди них могут быть и сочувствующие нам.

Кстати, ничего хорошего в таком внимании властей для нас нет. Мы просто пешки в задуманной ими игре. Пропадет нужда — о нас и не вспомнят. До поры до времени. И где гарантия того, что в следующий раз это внимание будет благожелательным? Понадобится — найдут и на нас нужную статью. Вот тогда и обвинитель будет правильный, и адвокат беспомощный.

Тем временем судилище шло своим чередом. После объяснений своего адвоката, мы все успокоились и не обращали внимания на творящуюся в зале суда клоунаду. Зато присутствующая в зале публика еще ничего не поняла и время от времени, в зале происходили эксцессы. Самых буйных и невыдержанных зрителей полиция силой выпроваживала из Дворца Правосудия. В один прекрасный день судья решил, что с него хватит и запретил пускать публику в зал. Обстановка конечно стала более спокойной, но страсти не утихли. Так как корреспондентов новостных агентств продолжали пускать в зал, то публика узнавала теперь все интересующие ее подробности судебного процесса из их репортажей. Спокойствия в обществе это не добавило и теперь любимым местом для проведения разного рода демонстраций протеста, стала площадь перед Дворцом Правосудия. Трудно сказать, насколько искренни были протестующие в выражении своего возмущения. Тем более, что ряд протестов выглядели как проплаченные.

Вошедший в раж Гозман продолжал влезать в ту ловушку, которую тихо и незаметно для него выстраивал Ривкин. Внимательно слушая откровения нашего обвинителя, я все пыталась понять: он действительно дурак или просто потерял всяческую осторожность? Для Маши все эти словесные кружева, что плели на процессе юристы, были китайской грамотой. Как и для остальных парней и девчонок. Для меня, честно говоря тоже, но отдельные иероглифы адвокатского словоблудия мне были все же знакомы. Язык свисающий с трибуны — шуточная эмблема советских политработников, практикующим юристам тоже могла подойти. Но болтовня болтовне рознь. Соломон Абрамович все-таки следил и за своими и за чужими словами, прекрасно понимая истину, которую высказал в моем времени Вышинский: Личное признание — царица доказательств. Правда, цитируя эту фразу сталинского прокурора, люди упускают одно важное дополнение к ней: на суде. А иначе и быть не может. Попробуйте отказаться от своих слов, произнесенных перед свидетелями и внесенные секретарем суда в протокол! Хрен выйдет! И топор тут точно не поможет. Я это понимала, наш адвокат тоже. А противная сторона?

— Между нами Машенька, существенная разница. Меня учили в Правоведении, а его — в Сорбонне.

— Но ведь Сорбонна круче!

— Была когда то. Во времена столь давние, что и упомнить трудно. В те времена Сорбонной руководил как правило Великий Инквизитор Франции, а ее юридический факультет поставлял не только адвокатов и нотариусов. Следователи Святейшей Инквизиции тоже получали там знания. Может быть поэтому в их работе не было брака.

— Вы не шутите?

— Ни капли! Так оно и было.

На секунду я представила себе, чему именно могли учить этих людей и рассмеялась:

— А теперь отмоем детектор лжи от крови и продолжим допрос!

— С вами Машенька не соскучишься! — захихикал Ривкин, — надо же, такое выдумать! С меня за эту остроту порция мороженного! Заслужили, ей богу заслужили.

Так или иначе, но дождавшись подходящего момента, наш защитник перешел в контрнаступление. Пункт за пунктом, он похоронил все аргументы своего противника и суд принял во внимание его доводы, а не Гозмана. Что это значило для нас? Снятие всех обвинений, за неимением существенных доказательств. В итоге, судья принял решение о том, что все мы ни в чем не виноваты и снял с нас домашний арест. После чего, потерял к нам всяческий интерес. Мы покинули зал суда и были встречены на улице не только родственниками, но и многочисленной толпой сочувствующих. Почему люди радовались? А это первое дело такого рода, где обвиняемые были оправданы.

Для нас все закончилось, а вот для Гозмана все только началось. Ривкин не бросал слов на ветер, когда обещал раздеть его до трусов. Анекдот был в том, что против опозорившегося «светильника демократии» были выдвинуты те же самые обвинения, что он сам выдвигал против нас. А доказательством его вины было все то, что он не стесняясь свидетелей и судей нес с трибуны во время выступлений.

За дальнейшим развитием этого дела мы не следили. Скажу лишь, что это дело правозащитники с треском проиграли. В тюрьму никто из них конечно не сел, но выплаты им пришлось сделать огромные. Оплата судебных издержек, материальная компенсация за моральный ущерб и конечно-же гонорар нашему адвокату. В общем, как он и обещал, так и сделал. И главное — не взял с нас за это ни копейки.