– Вы провели свое расследование просто блестяще, – говорил на прощание Степанцев. – Я даже не мог подумать на него. Он казался нам интеллигентным, образованным, порядочным человеком. И вот – такая метаморфоза.

– Трудно все время притворяться интеллигентным человеком. Даже невозможно. Достаточно было прочитать в Интернете его биографию, чтобы все сразу понять. Но мы часто не вникаем в такие подробности, предпочитая верить людям, – грустно сказал Дронго.

– Должен вам сказать, что он напрасно так суетился, – признался Федор Николаевич, – спасти его не может даже чудо. Если он даже найдет миллион долларов и заменит себе обе почки на донорские. Они уже не смогут нормально функционировать в автономном режиме. В лучшем случае – еще несколько месяцев с подключенными аппаратами, а потом все равно конец. Неужели он надеялся на эти деньги?

– Очевидно, да. Он ведь растратил большую часть не только служебных денег, но и своего личного состояния. Именно поэтому и попал к вам.

– Но как вы смогли все так быстро вычислить?

– Помог в какой-то мере Арвид. Если этот молодой человек продумал такую тщательную операцию, чтобы получить доступ к наследству своей родственницы, то почему подобную аферу не мог сотворить и кто-то постарше? Становилось ясно, что у Арвида есть серьезный конкурент. Это должен быть человек, которому безусловно доверяли Генриетта Андреевна и Казимира Станиславовна, человек, который сумеет получить визу в Финляндию, знает банковские правила и сумеет открыть банковскую ячейку при наличии кода. Таким критериям отвечал только Мишенин. Оставалось проверить его компанию и выяснить реальное положение дел. Вот, собственно, и вся разгадка. Он честно признался мне, что даже не думал о другой операции, понимая, что время упущено. Ему хотелось в какой-то мере восстановить свое реноме, вернуть часть денег, обеспечить свою семью, которую он фактически разорил. Мотивы были самые благородные, если, конечно, верить ему. А вот способ их достижения… Впрочем, он не раскаивается. Он даже сказал мне, что помог Боровковой избежать ненужной боли и осложнений, неизбежных при ее болезни. Ну, это как посмотреть. Думаю, лично она возражала бы против такой постановки вопроса. Но этого мы уже никогда не узнаем. Меня интересует другое: что теперь с ним будет?

– В прокуратуре мне сказали, что его не будут привлекать к уголовной ответственности, – пояснил Степанцев. – Ему осталось жить несколько месяцев, он все равно не доживет до суда. Но мы переводим его в обычную больницу, где он будет лежать в палате на восемь человек. Для него это самое страшное наказание. Боюсь, что он просто не сможет находиться там долго. Но это тот случай, когда человек сам выбрал себе судьбу.

– Да, – печально согласился Дронго, – похоже, вы правы. Если бы он узнал, где все это время находился код ячейки, который он искал, ему стало бы совсем плохо. Он записан на фотографии сына Казимиры Станиславовны. На самом деле тот получил звание генерала только спустя три года после той даты, которая стояла на фотографии. А числа означали код, который она никогда бы не забыла – ведь он был записан на фотографии ее сына.

Дронго немного замешкался, словно не решаясь произнести следующую фразу, и наконец изрек:

– У меня будет к вам большая просьба. Я хочу провести один выходной день в вашем учреждении. Желательно – воскресенье.

– Можете приезжать в любое время, – предложил Федор Николаевич, – вы нам так помогли.

– Вы не поняли, – сказал Дронго, – мне нужно ваше согласие на Воскресенье. Именно так, с большой буквы. На праздник, который я хочу устроить. Только попав сюда, осознаешь насколько ничтожна твоя собственная жизнь и как легко все может измениться.

– Что вы хотите сделать?

– Это будет мой сюрприз, – улыбнулся Дронго. – В конце концов, я должник ваших пациентов. Почти два дня мы их мучили, допрашивали, Витицкую я даже толкнул. Хочу получить отпущение грехов, как это принято у христиан. Вы разрешите мне это сделать?

– Пожалуйста. Но я не совсем понимаю, что именно вы хотите.

– Тогда я начну вам рассказывать, – предложил Дронго…

Это было воскресенье. Тот самый выходной день, который наступает поздней весной, когда набухают почки, поют птицы и устанавливается чудесная солнечная погода. Еще не совсем летняя, но уже и не весенняя. Это был день, когда Дронго собирался отдать все долги. Это был день, который он готовил все предыдущие две недели, не жалея ни сил, ни средств.

В это необычное утро Федор Николаевич Степанцев разрешил всем пациентам, кто мог держаться на ногах, выйти и занять свои места на скамейках, словно в театре, перед началом самого интересного спектакля в их жизни. На первой скамейке уселась Шаблинская, успевшая привести себя в порядок и сделать настолько элегантную прическу, что было непонятно, как можно было обойтись без помощи профессионалов, чтобы создать подобный «ансамбль» из ее уже редких волос. Ярушкина, которую подруга заставила переодеться в праздничное платье, словно предчувствуя, что€ именно здесь произойдет, все время улыбалась. Она была тоже красиво причесана. Рядом с ними сидел Угрюмов. Ему нестерпимо хотелось курить, но он сдерживался, памятуя о том слове, которое дал главному врачу. Сегодня он был тщательно выбрит и подстрижен.

На другой скамейке расположились Эльза Витицкая и Казимира Станиславовна, которая впервые за последние месяцы вышла из дома. Она куталась в накидку, которую ей подарил Дронго, и улыбалась яркому солнцу, подставляя лицо солнечным лучам. Ее жидкие волосы не поддавались никакой прическе, и поэтому она была в немыслимой шляпке, которую носили модницы в пятидесятые годы прошлого века. Витицкая была в элегантном зеленом платье, волосы спадали на спину.

Последней вышла Тамара Рудольфовна. Строгая прическа, уверенный взгляд, ровный шаг. Даже врачи и санитарки, столпившиеся вокруг скамеек, изумленно ахнули, увидев ее выходящей из здания хосписа. Она надела свой лучший серый костюм в полоску и нацепила все свои ордена и медали. Оказывается, они были все время с ней, в ее небольшом чемоданчике, который она всегда держала при себе. Ярко светилась звезда Героя Социалистического Труда, чуть ниже размещался целый иконостас орденов и медалей. У нее было не четыре, а одиннадцать орденов и медалей. Она вышла из дома, гордо подняв голову, и, пройдя к скамейке, уселась рядом с Казимирой Станиславовной. В этот день она была не пациенткой хосписа, приговоренной к медленному угасанию от тяжелейшей болезни. В этот день она была тем самым Героем, о котором рассказывали легенды на ее комбинате, тем самым депутатом, пробивавшим квартиры и детские сады, ясли и больницы для жителей своего района; тем самым директором, который выполнял планы уже забытых пятилеток за три года. Было видно, что ей приятно то внимание, которое ей уделяли остальные.

Никто не мог даже предположить, что в этот день рано утром Вейдеманис привез в хоспис сразу двух парикмахеров. И женщины сегодня выглядели как никогда красивыми и ухоженными, словно сама болезнь решила отступить, на время уступая место жизни.

Первой к дому подъехала белая «Волга». Из нее вышли сразу несколько человек. Это были пожилые люди, каждому из которых было не меньше семидесяти. Они дружной толпой двинулись к зданию хосписа, улыбаясь поднявшейся им навстречу Ярушкиной.

– Это вы? – не верила она своим глазам. – Вы все приехали ко мне?

Это были бывшие сослуживцы ее мужа и их семейные друзья. Они обступили Елену Геннадьевну, обнимая и целуя женщину, которая была не в силах от нахлынувших чувств что-либо произнести. Она только улыбалась сквозь слезы и благодарила приехавших.

Затем подъехала следующая машина. Это был огромный внедорожник, из салона которого вышли режиссер, оператор и ведущая известной программы. Они подошли к Эльзе Витицкой, пояснив, что собираются сделать специальную передачу о ведущей, которая даже в таких невероятных условиях сумела остаться красивой женщиной и мужественным человеком. Эльза взглянула на них, посмотрела на стоявшего в стороне Дронго и заплакала от счастья. Поверить в подобное было почти невозможно.

Третьей машиной, которая въехала через ворота, было обычное городское такси. Водителю оплатили дорогу в оба конца. Рядом с водителем сидел молодой человек, удивительно похожий на своего отца. Он вылез из салона автомобиля и растерянно остановился, глядя на поднимающегося со скамейки отца. Угрюмов не поверил своим глазам. Это был его семнадцатилетний сын. Сын, которого он не видел уже несколько лет, с матерью которого они расстались и не поддерживали никаких контактов. Сын, о встрече с которым он даже не мечтал, не имел права мечтать. Молодой человек оглянулся по сторонам еще раз.

– Чего стоишь, – весело крикнул водитель, – разве не видишь, как ты на него похож?

Угрюмов сделал несколько шагов по направлению к сыну. И неожиданно как-то глухо зарычал. Он не крикнул, а именно зарычал, чуть пошатнувшись, с трудом сохраняя равновесие. Кто-то из врачей хотел прийти ему на помощь, но Степанцев не разрешил, останавливая этот порыв. Они смотрели на мальчика. Важно было, чтобы сын сам подошел к отцу. Мальчик все еще смотрел на отца. Угрюмов снова пошатнулся, и тогда сын бросился к нему. Нужно было видеть, как отец обнимал его. Нужно было увидеть эту сцену, чтобы понять, как нуждался в этом мгновении обреченный на смерть отец. Когда мужчины беззвучно плачут, это самое страшное. Угрюмов плакал, не стесняясь своих слез. Но не беззвучно. Он рычал от волнения, от нахлынувших на него чувств.

Дронго пришлось долго искать семью Арсения Угрюмова, которая проживала в Новгороде. Мать даже не хотела слышать о своем непутевом муже, с которым она разошлась больше шести лет назад. Его увлечение «зеленым змием» было настолько разрушительным, что она, не задумываясь, подала на развод. И за все эти годы она не разрешала ему видеться с сыном, считая, что он загубил ее жизнь. Впрочем, это не мешало ей исправно получать алименты от своего бывшего супруга на содержание ребенка. А его письма она просто выбрасывала. Дронго в течение нескольких часов рассказывал ей о той страшной болезни, которой болен отец мальчика, и как ему важно будет перед смертью увидеть своего сына и обрести его прощение. Та была непреклонна. Но сын, находившийся в соседней комнате, слышал большую часть разговора. И он сам принял решение. Он решил приехать и увидеть своего отца, возможно, в последний раз.

Следом въехал белый «Мерседес». Из него неспешно вылезли вице-губернатор и его молодая жена. Они прошли к Казимире Станиславовне, сразу уводя ее в здание хосписа. Очевидно, им было о чем поговорить. Было заметно, как волнуется вице-губернатор. Но еще сильнее волновалась его супруга, которая смотрела по сторонам и нервно дергалась, словно опасаясь, что подхватит заразу в этом опасном месте. Она была в длинном плаще, кутаясь в который искоса наблюдала за всеми пациентами и врачами, не находя в них ничего ужасного или отвратительного.

Появился еще один «Мерседес». Дверца открылась, и из него вышел… Нет, подобные чудеса бывают только в сказках. Никто не мог поверить своим глазам. Из машины вышел всемирно известный дирижер, руководитель театра, в котором столько лет блистала Марина Шаблинская. В руках у него был огромный букет цветов.

Никто не должен был знать, что еще десять дней назад Дронго лично побывал на приеме у прославленного маэстро, убедив его приехать в хоспис и навестить бывшую приму своего театра. Дирижер был очень занятой человек, его расписание было известно на многие месяцы вперед. Но он понял, почему странный гость так настойчиво просит об этом одолжении. Талантливые люди умеют чувствовать невидимую грань между жизнью и смертью, между бытием и небытием, между Добром и Злом. И он пообещал приехать, отложив все свои дела. Теперь он подходил к Шаблинской с огромным букетом красных роз, и она впервые в жизни чувствовала смущение, как девочка, впервые пришедшая на свидание. Шаблинская оглянулась, не скрывая своих слез.

– Это ко мне, – сказала она всем окружающим ее людям, как будто кто-то сомневался в этом.

Маэстро протянул ей букет цветов, и это был самый лучший миг в ее жизни за последние годы.

Последней машиной, которая въехала через ворота, был синий «Пежо», набитый пассажирами. Машина остановилась, и из нее выскочили три девушки, удивительно красивые и похожие друг на друга, их рано поседевший, немного сутулый отец и молодой человек, очевидно, жених старшей из девушек. Они подошли к зданию хосписа. Из окна своей палаты на них во все глаза смотрела Антонина Кравчук. Она не вышла бы из этого здания ни за что на свете. Она радовалась за других, даже не подозревая, что именно ждет ее в это воскресенье. Но она увидела их всех. Увидела всех своих девочек, увидела своего супруга, увидела жениха своей старшей дочери. Она не плакала, она стояла у окна, словно окаменев, и смотрела на всех пятерых, стоящих под окнами хосписа. Витицкая, увидев девочек и поняв, к кому они приехали, оставила съемочную группу и бросилась обратно в здание. Она вбежала в палату с криком:

– Они приехали!

– Вижу, – сказала Антонина, все еще не в силах оторвать взгляд от своих девочек.

– Выйди к ним, – тихо попросила Витицкая, – ты должна сегодня к ним выйти.

– Нет, – ответила ее соседка, все еще не оборачиваясь к ней, словно боясь, что эта чудесная картинка исчезнет, если она повернется, – нет. Они не должны меня видеть в таком виде.

Две младшие дочери махали руками, даже не зная, из какого окна за ними следит мать. Муж посмотрел на девочек и улыбнулся. И тоже поднял руку.

– Выйди к ним, – истерически закричала Витицкая, – прямо сейчас! Немедленно! Это не тебе нужно, дуре, а им. Ты понимаешь, что это им нужно?!

Мать смотрела на девочек и молчала. Она не плакала, не рыдала, просто стояла и молча смотрела на своих девочек. Какие они взрослые! Младшая уже вытянулась, как и старшие. Какие у них красивые лица… Любовь родителей к детям – это настоящая религия, где не бывает атеистов.

– Я тебя прошу, – заплакала Витицкая, – я тебя просто умоляю. Если ты сейчас не выйдешь к ним, ты никогда этого себе не простишь. Ну не будь ты такой бесчувственной дурой, умоляю тебя!

– Не могу, – тихо произнесла Антонина, – не хочу, чтобы они меня запомнили такой. Пусть запомнят другой.

– Хорошо, – крикнула Витицкая, – я принесу тебе ширму! Спрячься за ней и хотя бы поговори с ними. Ты ведь сегодня ночью будешь кричать так, что наши собаки сдохнут от ужаса. Это будет, если не поговоришь с ними. Разреши, я принесу ширму.

– Они не смогут вот так – стоять перед ширмой, – возразила Антонина, – все это бесполезно. Не нужно кричать.

Она все еще не отрывала глаз от своих девочек, словно опасаясь, что не сможет запомнить эту картинку до конца своих дней. Витицкая махнула рукой и выбежала из палаты. Она пробежала мимо режиссера и оператора, которые не понимали, что происходит, оттолкнула ведущую и подбежала к семье своей соседки.

– Она боится, что вы ее увидите в таком состоянии, – сказала, тяжело дыша, Витицкая, – она боится, что вы испугаетесь. Она не может выйти к вам.

– Тогда я пойду к ней, – сказала старшая дочь, – оставайтесь здесь. Я пойду к ней сама.

– Нет, – сказала средняя, – я тоже пойду.

– И я пойду, – добавила младшая. Ей было уже пятнадцать лет, и она не собиралась уступать старшим сестрам.

– Должен пойти папа, – решила старшая дочь, – мы с ним пойдем вдвоем, а вы оставайтесь здесь.

Молчавший отец грустно кивнул. Он хорошо знал характер своей супруги. Если она не хочет их видеть, настаивать было нельзя. Но он знал и характер своей старшей дочери. Если она что-то решила, то остановить ее невозможно. Вместе с ней он вошел в здание хосписа. Антонина увидела, что они идут, и заметалась по палате. Затем схватила платок, с которым выходила иногда в коридор, быстро обмотала вокруг головы и лица. Она не успела закончить, когда дверь отворилась.

– Мама, – сказала дрогнувшим голосом старшая дочь, – мама. Я так скучаю без тебя.

Девочка бросилась к ней, и Антонина забыла в эту секунду обо всем на свете. И о своей болезни, и о своем платке, и о своих ужасных ранах. В эту секунду она была счастлива как никогда в жизни. Муж стоял в дверях, растерянно глядя, как старшая дочь обнимает свою мать. В этот момент в палату мимо него проскользнула средняя дочь.

– Мама, – произнесла она, сдерживая волнение, и бросилась к ним.

Через несколько секунд в палате появилась и младшая.

– Мамочка моя, – закричала она, бросаясь к матери и окружившим ее сестрам. И тогда Антонина заплакала. Тихо, чтобы не испугать девочек. Она плакала, скрывая свое лицо и свои слезы, обнимая тех, ради кого она ушла в этот хоспис, чтобы навсегда похоронить себя здесь.

– Мы увезем тебя с собой, – говорила старшая дочь, – мы не разрешим тебе больше здесь оставаться.

– Ты уедешь с нами, и я буду за тобой ухаживать, – уверяла ее младшая.

Средняя молча обнимала ее. Витицкая стояла на пороге и глотала слезы. Когда в коридоре появились режиссер и ведущая с телевидения, она поманила их к себе.

– Вот что нужно снимать, – убежденно сказала она, – подвиг матери. Чтобы не мешать счастью своей старшей дочери, она ушла в хоспис. И боится даже показывать свое лицо окружающим. А вы глупостями разными занимаетесь, выдуманные истории снимаете…

Степанцев подошел к Дронго.

– Может, мы включим вас в состав наших попечителей? Вы даже не представляете, что именно вы сегодня для них сделали.

– С первой же минуты пребывания в вашем учреждении я думал о том, как помочь этим людям. Мужество каждого из них заслуживает особого уважения, – признался Дронго, – и все, что я сделал, это всего лишь небольшая толика того, что я обязан был сделать. Но не все так просто. Посмотрите. Мне удалось уговорить даже одного из самых известных в мире дирижеров приехать к вашей пациентке. А сына Тамары Рудольфовны мне уговорить не удалось. Сколько я его уговаривал, сколько убеждал, все оказалось напрасно. Он обижен, что она отдала свою квартиру кому-то из нуждающихся родственников, хотя сам имеет пятикомнатную квартиру в центре, которую тоже выбила ему мать. Вот поэтому она сейчас одна. Я надеялся, что он приедет, до последней секунды. Но боюсь, что тщетно. Это только в кино или в книгах все заканчивается хорошо. В жизни иногда встречаются и подобные сыновья.

– Да, – вздохнул Степанцев, – к сожалению, вы правы. Что думаете делать?

– С вашего разрешения хочу пригласить Тамару Рудольфовну в ресторан. Где еще я найду женщину-Героя, с которой смог бы отужинать! Но прежде я отвезу ее на комбинат. Там собрались десятки и сотни людей, которые работали с ней. Они помнят ее до сих пор, говорят о ней добрые слова. Она помогла стольким людям, сделала столько хорошего в своей жизни! Надеюсь, что вы не станете возражать. А вечером я привезу ее обратно.

– Конечно. Только боюсь, что Антонину Кравчук сегодня ее девочки увезут домой. Если после каждого вашего Воскресенья от нас будут уезжать наши пациенты, то через год здесь никого не будет.

– В таком случае я буду приезжать сюда каждый месяц, – пообещал Дронго, – и если удастся вернуть хотя бы еще одного человека обратно в семью, я буду по-настоящему счастлив. Не обижайтесь, Федор Николаевич, по моему глубокому убеждению, хоспис – самая гуманная форма защиты больных людей. Но если у родных или близких есть силы и возможности окружить их своим вниманием, то они просто обязаны это сделать. А вы как думаете?

– Вы можете мне не поверить, но я абсолютно с вами согласен, – улыбнулся Степанцев. – Знаете, я думаю, что вице-губернатор заберет еще одного нашего пациента к себе. И полагаю, что навсегда.