В давние времена был построен прекрасный дворец, и возвышался он на вершине мира, подобно короне из света. Тогда человечество во второй раз покинуло породивший его кусок скалы в поисках истинного предназначения, сокрытого от людей в прежние эпохи.

Искусники из многих соперничавших гильдий Вольных Каменщиков возвели дворец, одну позолоченную глыбу за другой, дабы служил он символом единства, царственного и несокрушимого. После безрадостной и темной Эры Раздора враждующие племена и религии Терры слились воедино, подчинившись общему закону, и дворец стал вечным напоминанием об этом непревзойденном свершении. Все династии и кланы, нации и геносекты, все деспоты и тираны подчинились или были раздавлены, сокрушены и повержены. Те из властителей прошлого, что оказались умнее и расчетливее, сдались добровольно и признали господство победителей. Лучше уж вассальная присяга, чем гнев воителей в силовой броне.

Покорность лучше, чем вражда с новым хозяином мира.

Говорят, что единожды узревший его или услышавший его речи более не ведал сомнения. Он, и только он был Избранным. Он стал Императором задолго до того, как появился Империум. Никто не знал имени, данного ему при рождении, ведь он всегда был и оставался Императором.

Даже Вольные Каменщики, непримиримые в своем тщеславии и вечно готовые доказать превосходство в мастерстве силой оружия, на время оставили свои распри и, преисполнившись гордости, создали для него дворец.

Мир не знал более величавого здания. Хотя дворец являл собой не столько здание, сколько преображенный титаническим трудом природный ландшафт. Мастера возвели его на самом мощном из горных хребтов Терры, превратив чудовищные пики в неприступные бастионы. Дворец возвышался над планетой, опустошенной веками войн и террора, и, хотя с наступлением Эры Единства стали закладывать новые города, поражавшие чудесами архитектуры, ни одно из чудес не могло сравниться с цитаделью Императора.

Это было само воплощение красоты, небесное видение, сотканное из серебра и золота. Говорят, что по завершении работы мастера зарыдали от восторга.

Ко времени окончания строительства дворец стал крупнейшим из человеческих сооружений в обитаемой Вселенной. Его фундамент уходил глубоко в планетарную мантию, а башни достигали верхних границ атмосферы. Отныне слово «дворец» обозначало лишь императорскую цитадель, словно никаких других дворцов никогда не существовало.

Он осквернил эту святыню. Он возвел темные стены, навеки сокрывшие золотые залы. Он заключил стрельчатые башни в саркофаг из десятиметровой брони. Он уничтожил драгоценные фасады и кристелефанитовые украшения, изящные минареты и сверкающие купола и на их месте воздвиг бесчисленные орудийные башни. По его приказу равнины вокруг дворца покрылись шрамами траншей и ощетинились миллионами артиллерийских стволов. Он охомутал планетарную орбиту автоматическими боевыми платформами, несущими каждодневно обновляющиеся запасы оружия. Он поставил на стены своих людей, облаченных в золотые доспехи и готовых к грядущей войне.

Его звали Дорн, и он не гордился своей работой.

* * *

Раскладывая архитектурные планы перед заказчиком, военный инженер Вадок Сингх имел обыкновение поглаживать чертежи, словно они были ручными зверьками.

— Необходимость.

Свое излюбленное словечко Сингх произнес, приласкав усовершенствованную схему укреплений Дхавалагири.

— Это уродство, — ответил Дорн.

Он стоял поодаль от стола, прислонившись к одной из массивных колонн чертежной палаты и скрестив руки на широкой груди.

— Нет. Вот то, что они сотворят, если Врата Аннапурны окажутся слишком слабыми, действительно будет уродством, — ответил Сингх.

Инженер поднялся и раскурил свою трубку с боком, пока группа рабов раскладывала оставшиеся чертежи и настраивала медные держатели линз. Линзы должны были увеличить изображение и спроецировать его на стену комнаты для более тщательного изучения деталей.

Дорн пожал плечами:

— И все равно это уродливо. Мензо из Траверты тридцать лет потратил на то, чтобы инкрустировать ворота лазулитом и орбисом. Пилигримы валят сюда толпами, лишь бы полюбоваться его творением. Они утверждают, что с эстетической точки зрения работа Мензо превосходит даже Врата Вечности.

— С эстетической? — улыбнулся Сингх.

Инженер зашагал по комнате. Струйка синеватого дыма, поднимавшегося из чашечки длинной трубки, недовольно качнулась и устремилась за ним. Рабы Сингха покорно следовали за хозяином взад и вперед, словно стайка гусят за матерью. Сингх был высоким, ростом повыше примарха, но при этом устрашающе тощим. Для членов его гильдии высокий рост был одним из критериев генетического отбора — с подобным телосложением легче наблюдать за работами.

— Не устаю восхищаться нашими беседами, Рогал. Они противоречат логике. Ты, воин, читаешь лекции по эстетике мне, строителю.

— Я не читаю лекций, — откликнулся Дорн.

Он заметил, как Сигизмунд и Архамус, расположившиеся в углу комнаты, напряглись, когда инженер назвал примарха по имени. Позже Дорн наверняка опять услышит о «подобающем уважении и протоколе».

— Хорошо, не читаешь, — примирительно сказал Сингх. — Но это — необходимость. Сколько сейчас легионов у нашего забияки?

Дорн услышал, как Сигизмунд вскочил. Примарх обернулся и пристально посмотрел на первого капитана Имперских Кулаков. Тот негодующе просверлил взглядом своего повелителя, а затем развернулся и вышел из палаты.

Дорн вновь переключил внимание на военного инженера.

— Слишком много, — ответил он, и Сингх вытянул длинную руку в направлении схемы:

— Итак?

— Начинайте работу завтра на рассвете. Демонтируйте врата очень осторожно и поместите элементы отделки в хранилище. Когда все это закончится, мы их восстановим.

Сингх кивнул.

«Мы восстановим все, — подумал Дорн. — Когда покончим с этим, все станет таким, как прежде».

* * *

Этой ночью ветер скатывался с нижних бастионов императорской цитадели. Дворец был так огромен, что его отвесные стены порождали собственный микроклимат. В раскаленном дрожащем воздухе над новыми реакторами дворца расплывались звезды — там шла очередная проверка пустотных щитов.

«Нет, не дворца. Это уже не дворец, а крепость».

Некоторые из этих угрюмых звезд были орбитальными платформами, отражавшими последние солнечные лучи, перед тем как нырнуть в тень Терры. Дорн накинул отделанный мехом плащ, оставшийся у него еще с юношеских времен на Инвите, и вышел на парапет Дхавалагири, чтобы в последний раз полюбоваться его красотой. Эта секция была одной из немногих частей дворца, еще не затронутых реконструкцией. Панелям адамантиевой брони, серому роктриту и автоматическим орудийным башням лишь предстояло загубить ее воздушные линии.

Уже скоро. Со стены Дорн видел полмиллиона костров в лагере Вольных Каменщиков — огромной армии рабочих, которые на рассвете вторгнутся в Дхавалагири со своими кувалдами, долотами и подъемными кранами.

Плащ достался ему от деда, хотя Дорн давно уже понял, что никакие кровные узы не связывают его с кастой льда на Инвите. Он был потомком иной генетической линии — совершенно особой, хранившейся в стерильном подземелье глубоко под ногами примарха, в самом сердце дворца.

«Нет, не дворца. Это уже не дворец, а крепость».

Дорн был создан, чтобы повелевать, чтобы помогать отцу в его неустанных стремлениях, создан, чтобы принимать трудные решения. Он был примархом, одним из двадцати в Галактике. Его гены вылепил гранд-архитектор человечества, величайший инженер генетического кода. «Многое нужно Империуму, но больше всего ему нужна способность себя защитить и способность напасть тогда, когда это диктует необходимость. Вот почему я дал ему двадцать острых клыков».

В нападении нет ничего сложного. Телесной мощью с Дорном могли сравниться лишь двадцать человеческих существ: его отец и девятнадцать братьев. По мнению Дорна, настоящее мастерство заключалось в том, чтобы знать, когда нападать не следует. Его дед, старый аристократ с Инвита, патриарх ледяного улья, преподал ему эту истину.

Дорн был седьмым из потерянных и вновь обретенных сынов. К тому времени, когда армия его отца обнаружила Рогала, он уже стал полновластным вождем системы, правя Инвитом во главе Дома Дорна. Дед скончался сорок зим назад, но новый вождь все еще укрывался его старинным меховым плащом. Люди Дорна называли его «Императором» до того дня, пока истинное значение этого слова им не растолковала тысяча возникших в небе Инвита боевых кораблей. Дорн вылетел на встречу с отцом на «Фаланге» — единственном корабле против тысячи, но что это был за корабль! Не судно, а настоящая крепость. Император был впечатлен. Дорн всегда отличался мастерством в возведении крепостей.

Вот почему Дорн прибыл на Терру со своим прародителем и властелином. Из любви, преданности, покорности, но более всего по «необходимости» — чтоб у Сингха язык отсох! Небо перевернулось, и с черной изнанки выплеснулся Хаос. Пала ярчайшая из звезд — и немыслимое, святотатственное стало непреложным фактом.

Империум атаковал сам себя. Главнокомандующий, по причинам, которые Дорн не в силах был вообразить, восстал против собственного отца и обрек его армию на тотальную войну. Эта война, без сомнения, придет и на Терру.

Война придет. И Терра должна быть готова. Дворец должен быть готов. Отец попросил Дорна, в качестве личного одолжения, отправиться на Терру и подготовить ее к войне.

Никто лучше его не справится с работой. Никто не построит более надежных укреплений. Дорн и его Кулаки, назначенные преторианцами Императора, смогут отразить любую атаку.

Палаты дворца вокруг Дорна были безмолвны, стены уходили глубоко в земную твердь. Лишь издали слышался приглушенный, вечный гул Астрономикона. Дворец, защищенный и обезличенный Дорном, венчал этот мир, как корона из мрака.

Рогал Дорн построил множество непревзойденных цитаделей: город-крепость на Завамунде, Галлантскую колонну, донжоны вдоль Рутанского Пути. Все они были неприступными бастионами, твердынями, из которых лорды-губернаторы управляли провинциями. Но эта работа стала для него самой важной — и самой трудной. Сделать ее все равно что погасить солнечный свет или осушить море. Воплощение триумфа его отца, вечный памятник Единству был погребен в уродливом, грубофункциональном защитном саркофаге.

И все это из-за Хоруса, первого среди сыновей, разжигателя бессмысленной вражды.

Дорн услышал треск камня под ногами. Он опустил глаза и всадил свой кулак, имперский кулак, в каменную плиту парапета. Примарх еле почувствовал удар, а блок разлетелся в пыль.

— Милорд, все в порядке?

Архамус ходил за ним по пятам с самой чертежной палаты. Не столь вспыльчивый, как Сигизмунд, Архамус возглавлял свиту примарха.

Сейчас он выглядел встревоженным.

— Просто выпустил пар, — ответил Дорн.

Архамус покосился на разбитый камень:

— Помогаете мастерам Сингха?

— Что-то вроде того.

Архамус кивнул. Поколебавшись и бросив взгляд на строящиеся фортификации Махабарата, он сказал:

— Вы сотворили чудо, милорд.

— Чудо я разрушил.

— Я знаю, что эта работа вам ненавистна, но сделать ее было необходимо. И никто бы не справился лучше вас.

Дорн вздохнул:

— Ты добр, как всегда, дружище, но на сердце у меня тяжело. Этого не должно было произойти. Я уже давно ломаю голову, но никак не могу представить, что послужило причиной войны. Гордость, честолюбие, обида, ревность? Мелко, тем более для примарха. Эти чувства слишком ничтожные, слишком преходящие, для того чтобы заставить Хоруса пойти на такое. Они могут быть поводом для спора, самое большее — для мелкой стычки. Но не для того, чтобы расколоть Галактику пополам. — Дорн поднял глаза к ночному небу. — И все же, вопреки здравому смыслу, он идет сюда.

— Жиллиман остановит его.

— Робаут слишком далеко.

— Тогда Русс. Лев. Или Хан.

Дорн покачал головой:

— Вряд ли они его остановят. Думаю, он будет продвигаться вперед, пока не столкнется с нами.

— Тогда мы его остановим, — сказал Архамус. — Ведь так, сэр?

— Конечно. Просто мне бы хотелось…

— Чего?

— Ничего.

— Чего бы вам хотелось, милорд? — повторил Архамус.

— Ничего.

Внезапный порыв ветра взметнул меховой плащ Дорна. Высоко над ними щиты отключились, а затем тест начался заново.

— Могу я задать вам вопрос, сэр? — проговорил Архамус.

— Конечно.

— Чего вы на самом деле боитесь?

* * *

«Подумай над вопросом, Рогал Дорн. Первейшая из аксиом обороны: надо понимать, против кого ты обороняешься. Чего ты боишься? Кого ты боишься?»

Дорн мерил шагами залы Территории Кат-Мандау, где располагались офисы Адептус Терра. Кат-Мандау — ступенчатый город, заключенный в стенах внутреннего дворца, — никогда не спал. Клерки в монашеских робах и начищенные сервиторы сновали по широким проспектам. Министры и послы вели дела под километровой высоты крышей Гегемона. Вокруг Дорна вращался исполинский, отлаженный как часы механизм Империума. Именно это и принесла Эра Единства — сложнейшую государственную машину плюс неисчислимое множество подчинявшихся ей миров и доминионов.

Император и его примархи сражались в течение двух столетий, создавая Империум. Они вели свой Великий Крестовый Поход от звезды к звезде, дабы воздвигнуть империю людей, — грандиозное начинание, которому они без колебаний посвятили жизнь. Они делали это, потому что верили, верили с абсолютной убежденностью, что их труды послужат возвышению человеческой расы. Все они верили. Все.

Чего он боялся? Кого он боялся? Ангрона? Нет, не его. Дорн без сожаления размозжил бы Ангрону голову, встреться они лицом к лицу. Лоргара? Магнуса? От этих двоих всегда несло тухловатым колдовским душком, но страха перед ними Дорн не испытывал. Фулгрим? Нет. Феникс мог быть устрашающим противником, но не причиной для смертного ужаса. Пертурабо? Что ж, их соперничество было давней историей — ядовитые перепалки двух братьев, боровшихся за отцовское внимание…

Вопреки мрачному настроению, Дорн улыбнулся. Годы их взаимных оскорблений с Пертурабо казались чуть ли не забавными по сравнению с тем, что происходило сейчас. Они были слишком похожи, слишком ревниво относились к собственным — почти одинаковым — талантам. Дорн знал, что, отвечая на подначки Железного Воина, он проявляет лишь глупость и слабость. Но соперничество всегда было движущей силой братьев-примархов. Оно поощрялось, дабы сподвигнуть братьев на еще большие свершения.

Нет, он не боялся Пертурабо.

Кого тогда? Хоруса Луперкаля?

Бесцельные блуждания привели Дорна в Инвестиарий. В этом широком, открытом ночному небу амфитеатре возвышалось двадцать статуй, выстроившихся молчаливым кругом на постаментах из ауслита.

Вокруг не было никого, даже стражей из Гвардии Кустодес. На железных столбах тускло светились люминесцентные шары. Диаметр амфитеатра равнялся двум километрам. Под колючими звездами он казался ареной, на которой двадцать воинов вот-вот сойдутся в жестоком поединке.

Второй и одиннадцатый постаменты давно пустовали. О двух отсутствующих братьях никогда не упоминали вслух. Их трагические истории выглядели как нелепые отклонения. Но не были ли они предупреждением, которому не вняли вовремя?

Сигизмунд настаивал на том, чтобы убрать из Инвестиария и статуи предателей. Капитан Кулаков даже вызвался проделать всю работу самостоятельно, чем изрядно насмешил Императора.

Пока что изображения отступников накрыли тканью. В голубом полумраке высокие задрапированные фигуры смахивали на призраков.

Значит, Хорус? Он боялся Хоруса?

Возможно. Дорн знал, что Хорус был величайшим из примархов, и это превратило его в опаснейшего врага. Сможет ли кто-нибудь из них одолеть Луперкаля на поле битвы?

Дело не в боевом мастерстве. Никогда в жизни Дорн не испытывал страха перед противником лишь потому, что тот был сильнее или искуснее. Поединок всегда оставался простым испытанием.

То, что имело значение, что внушало страх, — это почему враг вступил в бой? Что заставило его сражаться?

Вот оно. Вот и ответ.

Дорн почувствовал, как волоски у него на коже встают дыбом.

Я не боюсь Хоруса. Я боюсь обнаружить, почему он обратился против нас. Я не могу придумать ни одного оправдания этой ереси, но у Хоруса должна быть причина. И я страшусь, что, узнав ее, получив объяснение, я смогу… согласиться.

— Вы бы низвергли их всех?

Дорн обернулся на голос. В первую секунду примарху почудилось, что он слышит приглушенный рык отца, но перед ним был лишь человек в мантии с капюшоном, человек, едва доходивший Дорну до пояса. Судя по одежде, обыкновенный дворцовый администратор.

— Что ты сказал? — переспросил Дорн.

Человек ступил на арену Инвестиария и встал лицом к Дорну. Вместо того чтобы поприветствовать примарха знаком аквилы, он использовал старый салют Единства.

— Вы разглядывали статуи своей родни, — заметил он. — Я спросил… готовы ли вы их низвергнуть?

— Статуи или родню, Сигиллит?

— И то и другое.

— Тогда остановимся на статуях. С людьми Хорус неплохо справляется и без меня.

Малькадор улыбнулся и взглянул на собеседника снизу вверх. Как и у Дорна, волосы Сигиллита отливали белизной, но, в отличие от короткой стрижки примарха, они падали на плечи львиной гривой. Малькадор был выдающейся личностью. Он находился рядом с Императором с начала Объединительных Войн, выполняя роль адъютанта, доверенного лица и советника. С тех пор он возвысился до должности председателя Совета Терры. Император и примархи были генетически модифицированными сверхлюдьми, а Малькадор всего лишь обычным человеком, но именно это и делало его столь исключительным. Сигиллит стоял наравне с высшими существами, повелевающими Империумом, и все же оставался человеком.

— Рогал Дорн, не могли бы вы пройтись со мной?

— Неужели не найдется государственных дел, требующих вашего внимания даже в этот поздний час? Совету не понравится ваше отсутствие за столом дебатов.

— Совет пока как-нибудь обойдется без меня, — ответил Малькадор. — В это время я обычно совершаю прогулки на свежем воздухе. Империум никогда не спит, но ночью в прохладном дыхании древнего Гималазийского хребта я обретаю хотя бы иллюзию спокойствия. Время прочистить мозги и поразмыслить о важном. Я прогуливаюсь. Я закрываю глаза. И, как это ни удивительно, звезды не гаснут оттого, что я на них не смотрю.

— Еще не гаснут, — ответил Дорн.

Малькадор рассмеялся:

— Да. Еще не гаснут.

* * *

Поначалу они почти не разговаривали. Покинув Инвестиарий, Малькадор и Дорн прошли по плитам из песчаника верхней терассы Кат-Мандау меж рядами плакучих фонтанов. Спутники добрались до самых Львиных Врат, откуда открывался вид на причальные кольца и посадочные площадки плато Брахмапутра. Еще недавно Врата являли собой величественное зрелище: два позолоченных зверя, вставших на дыбы и сцепившихся лапами в яростном поединке. По приказу Дорна их заменили гигантскими серыми донжонами в черных пятнах бойниц и казематных окон. Врата теперь окружала защитная стена из серого рокрита, по краю которой, как гребень доисторического ящера, торчали лопасти пустотных щитов.

Остановившись, советник и примарх долго разглядывали сооружение.

— Я человек не особенно деликатный, — наконец проговорил Малькадор.

Дорн заломил бровь.

— Ну ладно, — согласился Малькадор, — может, и деликатный. Политики быстро обучаются лицемерию. Я знаю, что меня считают хитрецом.

— Старое слово, означающее не более чем «проницательный», — ответил Дорн.

— Пожалуй. Принимаю это как комплимент. Все, что я пытался сказать, — это то, что сейчас я не собираюсь деликатничать.

— Нет?

— Император выражает озабоченность.

— В смысле? — поинтересовался Дорн.

Малькадор ответил с еле слышным вздохом:

— Он считает, что вас переполняют дурные предчувствия.

— Учитывая обстоятельства, это вполне объяснимо, — заметил Дорн.

Сигиллит кивнул:

— Он доверил вам оборону. Он рассчитывает на вас. Терра не должна пасть, с чем бы ни пришел сюда Хорус. Этот дворец не должен пасть. Если война завершится здесь, она должна завершиться нашей победой. Но Император знает, и я знаю, и вы знаете, что оборона крепка настолько, насколько крепко ее слабейшее звено: вера, убеждение, сила духа.

— Что вы пытаетесь мне сказать?

— Если в вашем сердце поселилось сомнение, оно превратится в нашу слабость.

Дорн отвел глаза:

— В сердце моем поселилась лишь печаль из-за того, что мне пришлось сотворить с дворцом. И все.

— Все ли? Не думаю. Чего вы на самом деле боитесь?

* * *

Малькадор поднял руку, и в его комнатах зажегся свет. Дорн огляделся. Никогда прежде он не бывал в личных апартаментах Сигиллита. Стены украшали древние изображения: осыпающиеся, подернутые узором трещин масляные полотна, заключенные в голубоватую пленку стазис-поля; дымчато-бледный портрет женщины с загадочной улыбкой; большие желтые цветы, написанные грубыми мазками; пристальный взгляд и мясистые щеки старика, выступающие из бурой тени.

Вдоль другой стены были развешены старинные изорванные штандарты: зигзаги молнии, символика армии, предшествующей Объединению эпохи. Ниже красовались доспехи, окруженные слабым мерцанием стазиса, — отлично сохранившаяся отполированная силовая броня.

Малькадор предложил Дорну вина, от которого тот отказался, и кресло, на что у примарха не нашлось возражений.

— Я достиг определенного душевного равновесия, — сказал Дорн. — Я понял, чего я боюсь.

Малькадор кивнул. Советник откинул капюшон, и свет заплясал в его длинных белых волосах. Отхлебнув из бокала, Сигиллит предложил:

— Посвятите меня в детали.

— Я не боюсь людей. Ни Хоруса, ни Фулгрима, никого из них. Я боюсь дела, за которое они сражаются. Боюсь узнать причину их враждебности.

— Вы боитесь того, чего не можете понять.

— Точно. Я не могу вообразить, что движет Воителем и его сторонниками. Это что-то совершенно чуждое мне, что-то не поддающееся осмыслению. Сильная оборона всегда основывается на понимании того, от чего приходится обороняться. Я могу воздвигнуть сколько угодно бастионов, стен и орудийных башен, но я все еще не знаю, против чего мне предстоит сражаться.

— Весьма точно подмечено, — ответил Малькадор. — И справедливо для всех нас. По-моему, даже Император толком не представляет, что заставило Хоруса так неистово выступить против нас. Хотите услышать, что я об этом думаю?

— Хочу.

Малькадор пожал плечами:

— Я считаю, что нам лучше не знать. Понять это — значит понять безумие. Хорус совершенно безумен. В его душе поселился Хаос.

— Вы говорите так, словно Хаос — это… нечто реальное.

— А он и есть нечто реальное. Вас это удивляет? Вы бывали в варпе и наблюдали за его искажающим прикосновением. Это и есть Хаос. Сейчас он затронул человечество, извратил лучших и достойнейших из нас. Все, что мы можем сделать, — это остаться верными себе и противостоять ему, отвергать его. Пытаться понять Хаос — бессмысленная и опасная затея. В случае успеха он поглотит и нас.

— Я вижу, вы знаете, о чем говорите.

— Кто меньше видит, Рогал Дорн, тот дольше проживет. Просто примите свой страх как должное. Это все, что вам остается. Осознайте, что ваш страх — нормальная реакция здорового человеческого рассудка на источаемое варпом безумие.

— Император тоже в это верит? — спросил Дорн.

— Император это знает. И знает, чего ему не следует знать. Иногда, друг мой, спасение заключается в неведении.

Некоторое время Дорн сидел неподвижно. Малькадор поглядывал на него, пригубливая из бокала.

— Что ж, благодарю вас за то, что уделили мне время, сэр, — в конце концов произнес Дорн. — И за вашу искренность. Я должен…

— Есть еще кое-что, — перебил его советник.

Он поставил бокал на стол и встал:

— Я хочу вам кое-что показать.

Малькадор пересек комнату и вытащил что-то из ящика антикварного письменного стола. Вернувшись к Дорну, советник разложил это что-то на низком столике между ними.

Дорн открыл рот, но не издал ни звука. Его охватил страх.

— Вы, без сомнения, их узнали.

Перед примархом лежали старые гадальные карты, потрепанные и рваные, полинявшие и запятнанные временем. Малькадор выкладывал их одну за другой.

Младшие Арканы — просто безделушки для игры, однако в Эру Раздора их широко использовали и для предсказания будущего.

— Эту колоду сделали на Нострамо Квинтус.

— Он пользовался ими, — выдохнул Дорн.

— Да. Он полагался на них. Он верил гаданиям. Он раскидывал карты на судьбу, одну страшную ночь за другой, и наблюдал за тем, что выпадет.

— О Благая Терра…

— Вы в порядке, сэр? — спросил Малькадор, поднимая глаза от карт. — Вы сильно побледнели.

Дорн передернул плечами:

— Курц.

— Да, Курц. Вы о нем забыли или просто подавили воспоминания? Вы ссорились и вступали в поединки со многими из ваших братьев, но только Конрад Курц причинил вам боль.

— Да.

— Он едва не убил вас.

— Да.

— На Шерате. Много лет назад.

— Я помню это достаточно ясно!

Малькадор посмотрел на примарха. Тот вскочил на ноги.

— Тогда садитесь обратно в кресло и расскажите мне — потому что меня там не было.

Дорн послушно сел.

— Это произошло так давно… как будто в другой жизни. Мы тогда покорили систему Шерата. Это был трудный бой. Дети Императора, Повелители Ночи и мои Кулаки — мы добились Согласия. Но Курц не мог остановиться вовремя. Он никогда не умел остановиться вовремя.

— И вы отчитали его за это?

— Он был настоящим зверем. Да, я упрекнул его. А затем Фулгрим сказал мне…

— Сказал что?

Дорн закрыл глаза:

— Феникс пересказал мне то, что Курц поведал ему: судороги, припадки, которые преследовали Курца со времен его детства на Нострамо. Видения. Курц говорил, что видел Галактику в огне, видел, как наследие Императора повержено в пыль, как Астартес схватились с Астартес. Все это было ложью, оскорблением нашего дела!

— И вы предъявили Курцу обвинение?

— Да, и он напал на меня. Думаю, он меня убил бы. Он сумасшедший. Вот почему, устав от его немыслимой кровожадности, мы изгнали его. Вот почему он сжег свой родной мир и увел Повелителей Ночи туда, где не светят звезды.

Малькадор кивнул, продолжая раскладывать карты:

— Рогал, Курц и есть то, чего вы на самом деле боитесь, потому что он — само воплощение ужаса. Ни один из примархов не использует страх как оружие, кроме Курца. Вы не боитесь Хоруса и его полоумных еретиков. Вас пугает то, что выступает на их стороне, ужас, который шагает рядом с бунтовщиками.

Дорн откинулся в кресле и выдохнул:

— Он преследовал меня. Признаюсь: все это время Курц преследовал меня.

— Потому что он был прав. Его видения оказались истинными. Он видел приход Ереси. Вы боитесь правды. И сожалеете, что не прислушались к нему.

Дорн взглянул на карты, разложенные на столе:

— А вы, Сигиллит, верите этим гаданиям?

— Давайте посмотрим, — ответил Малькадор.

Одну за другой он перевернул карты: Луна, Мученик и Монстр, Темный Король наискось от Императора.

И последняя карта: Башня Молний.

Дорн застонал:

— Крепость, разбитая молнией. Дворец, дотла сожженный небесным огнем. С меня хватит.

— У этой карты много значений, — возразил Малькадор. — Подобно карте Смерти, она далеко не столь очевидна, как кажется. В ульях Северной Мерики она символизирует крутой поворот судьбы. Для племен Франка и Тали — это знание или свершение, добытое через жертву. Если угодно, проблеск высшей воли, которая переворачивает знакомый нам мир вверх тормашками, но взамен приносит другой, величайший дар.

— Темный Король лег наискось от Императора, — указал Дорн.

Малькадор фыркнул:

— Я бы не назвал это точной наукой, дружище.

* * *

Они пробились через мощные фортификации Халдвани и Шигадзе. Небо пылало огнем. Несмотря на бомбардировки с орбитальных платформ и постоянные рейды «Грозовых ястребов» и «Элоквингов», Легионы предателей продвигались вверх по Брахмапутре, вдоль дельты реки Карнали. Огненный шторм охватил долину Ганга.

Когда они преодолели внешние укрепления дворца, шквал орудийных залпов приветствовал бурлящую, завывающую орду и шагающие боевые машины. Орудия рявкнули с каждой огневой точки Дхавалагири. Лучи лазеров распороли ночь неоновыми нитями, уничтожая все, к чему прикасались. Градом посыпались снаряды. Титаны загорались, взрывались, валились на землю, давя кишащих у их ног солдат. И все же они шли. Режущие лучи ударили в бронированные стены, словно молнии — молнии, бьющие в башню.

Стены пали. Они обрушились, подобно сходящим с гор ледникам. Облаченные в золотые доспехи тела летели вниз, захваченные потоком.

Дворец пылал. Врата Примус были разрушены; Львиные Врата подверглись атаке с севера; Врата Аннапурны содрогались от ракетных ударов. Наконец мятежники прорвались во дворец через Последние Врата и принялись уничтожать все живое на своем пути. У разбитых Врат грудились тела боевых титанов, которые спотыкались друг о друга в стремлении прорваться внутрь. Толпы еретиков карабкались по их корпусам, текли во дворец, скандируя имя…

— Завершить симуляцию, — приказал Дорн.

Примарх смотрел вниз, на гололитический стол. По его команде вражеские войска отступили отряд за отрядом и дворец начал восстанавливаться. Воздух очистился от дыма.

— Ввести новые параметры: Хорус, Пертурабо, Ангрон и Курц.

— Оппозиция? — запросила машина.

— Имперские Кулаки, Кровавые Ангелы, Белые Шрамы. Перезагрузка и повтор сценария.

Карта дрогнула. Армии пришли в движение. Дворец загорелся вновь.

— Можешь проигрывать это снова и снова, симуляцию за симуляцией, — произнес голос за спиной Дорна. — Это всего лишь симуляции. Я знаю, что ты не подведешь меня, когда наступит час.

Примарх обернулся.

— Если это будет в моей власти, я никогда не подведу тебя, отец, — проговорил он.

— Тогда не бойся. Не позволяй страху встать у тебя на пути.

* * *

Чего ты боишься? Чего ты на самом деле боишься?

«Башня Молний, — подумал Рогал Дорн. — Я понимаю ее значение: свершение, достигнутое путем жертвы. Меня пугает лишь то, какой может оказаться эта жертва».