Жизнь бывает несправедливой и очень несправедливой. Несправедливая жизнь — это когда у одноклассников отцы уходят, дождавшись, когда сыновьям стукнет четырнадцать. И четырнадцать им и вправду раздает тумаки. Очень даже больно. Кому по башке, а кому по причиндалам. Так бьет, что потом до пенсии вылезают последствия юношеской травмы.

Школьные учителя эту крепкую мужскую традицию хорошо знают — жизненная драма в полном масштабе разворачивается у них на глазах: отцы, вырастив детей, уходят проживать свою вторую молодость, пока не поздно, в новую семью, к жене, которая на десять, а то и пятнадцать лет моложе. Опытные, пожившие и умеющие держаться на плаву при любых обстоятельствах, сорокалетки всегда будут в цене на рынке мужчин. Но, уходя, они не исчезают насовсем — звонят по телефону, подкидывают повзрослевшим отпрыскам приличные карманные, обеспечивают летний отдых, ибо забота о потомстве оправдывает предательство и придаёт смысл всему их предыдущему существованию. Так им кажется. Им и ещё теории Дарвина — перефразируя латинян, любимой их учительнице жизни.

И всё это очень даже неплохо, — думал Макс, он бы согласился на несправедливую жизнь, был бы даже рад ей (ему ли с жиру беситься?), ибо очень несправедливая жизнь много хуже. Очень несправедливая жизнь — это когда отец в тапочках спускается за пачкой сигарет в киоск напротив дома и не возвращается. Ни через пять минут, ни через год, никогда.

Сначала мать таскала его повсюду за собой — по милициям, больницам, моргам, потом ему всё это обрыдло. Тогда он взбунтовался. Если отец ушёл сам, туда ему и дорога. Если что случилось, но жив — всяко давно дал бы о себе знать, не в глухом средневековье, надо думать, живём. А если умер — не всё ли равно, где кости лежат? Макс вообще не понимал, зачем его на Троицу и в какие-то там еще церковные дни мать вывозила на сельское кладбище — к предкам. Как же, восемь поколений здесь лежат. Только он, Макс, в глаза их никого не видел. Встретились бы живьём — как пить дать, морды друг другу намяли б. Что может быть общего у него и безграмотного крепостного, за которого всю жизнь думали царь-батюшка и Боженька на облаке, и который не то что кино или компьютера никогда не видел, лампочку шестидесятиваттную чудом посчитал бы, а рассказы о космических полётах — сатанинскими наветами.

Мать три года себе места не находила, никак не могла угомониться. До Макса ей вообще дела не стало. Работа, поиски мужа, вечные истерики — вот и всё, что у неё осталось. Так кто же теперь виноват, что Макс стал такой? Ах, не нра-а-а-авлюсь! Ах, все деньги дома перетаскал. Раньше нужно было думать, спохватилась. Месяц назад мать его выгнала и поменяла замок на двери. Разве так с сыном можно поступать?

Деньги моментально все вышли. Пытаясь достать у толкача в кредит очередную порцию дури, Макс затеял в ночном клубе драку. После этого клуб для него закрылся, и проторенный путь к травке он утратил. Он ночевал у приятелей, но они всё менее охотно делились с ним косяками и довольно скоро выгоняли — то родители требовали, то он сам начинал качать слишком много прав. Ершистый у него был характер, поганый. А кто виноват, скажите, если жизнь у Макса очень несправедливая? Вчера он попробовал в очередной раз достучаться до матери. В прямом смысле достучаться. Колошматил в дверь руками, ногами и головой. Надеялся, что соскучилась за месяц его отсутствия. Но не тут-то было. Мать решила выдержать характер — не впустила. Сказала, что только с условием. А условие одно — если он согласится отправиться в реабилитационный центр для наркоманов. Макс был два дня без дозы, готов был уже, на что угодно согласиться. Хоть на Марс лететь. Но мать сказала, что сначала — центр, и только потом — домой. Так, зараза, и не впустила. Родного-то сына. Она вообще не имела на это права. Он прописан там, а не просто так!

Сегодня он ночевал на вокзале, среди бомжей. И третий день провел, ни разу не затянувшись. Хоть бы какой беспонтовой травки. Готов был на последний отстой. До чего же это было мучительно. Кружилась голова, тошнило, то и дело бросало в пот, а потом начинало знобить. Сильно колбасило — он заболел, и похоже, тяжело. Но дорога домой ему была заказана. И все же он решил еще раз помутить счастья у матери.

У самого дома он напоролся на торчка. Во всяком случае, Макс сразу определил в нем своего — парень шёл неровной походкой, на подгибающихся ногах, и взгляд его был устремлен вглубь самого себя. Когда Макс его окликнул, он не сразу услышал, а когда услышал, не захотел дать денег. Кто же виноват, что так получилось? Макс не мог больше терпеть… Он пырнул парня ножом, и когда тот упал, начал обыскивать его карманы. Достал документы и, проглядев удостоверение, понял, что хлопнул водителя солидной фирмы. Бумажник найти не успел — из-за угла показались люди. Пришлось поторопиться и убежать к своей парадной. Жив или нет водитель, Макс так уже никогда и не узнал.

Был вечер, мать наверняка была дома. Но сколько он ни звонил в дверь, она не отвечала. Дубасить ногами, как вчера, он не стал. Позвонил соседям. Открыла девочка семи лет, кроме нее, никого дома не было.

— Знаешь, — сказал ей Макс. — я из соседней квартиры, но захлопнул случайно дверь. Мне надо попасть к себе, я пролезу через ваш балкон.

Девочка впустила его. Он даже не подумал, что может что-нибудь украсть, сразу пошел к балкону: чтобы перебраться на свой, надо было обогнуть стенку, которая отгораживала оба балкона. Для этого следовало перелезть через перила и сделать два небольших шага вбок. Он так и сделал. Но тут противно и резко взвыла сирена милиции. Макс хотел бросить взгляд вниз, но не успел — нога его соскользнула, голова закружилась, а пальцы разжались.

Когда он был маленький, то думал, что падение с высоты в последние секунды жизни — это момент истины, эйфория. Но в самом деле, он только почувствовал, как ему судорогой схватило живот и испытал дикий страх. Макс только собрался вспомнить всю свою предыдущую жизнь, как услышал глухой стук и умер.