29 сентября. Четверг. Накануне завершения конкурса.

— Получается, проиграл, — произнес я вслух. Впервые я согласился с Исцелителем. И сделал это совершенно спокойно. Испытание, которое было мне послано, я не сумел выдержать достойно. Последние времена — это времена святых. Для простых смертных, таких, как я, они гибельны.

Я аккуратно закрыл почту и программы. Затем раскрыл проводник и стал стирать все папки и файлы подряд. Через некоторое время мне стало тошно от этого методичного отупляющего опустошения, я врубил форматирование диска, но, не дождавшись, завершения этого процесса, просто выключил компьютер. Достал из ящика с инструментами молоток, подошел к монитору и изо всей силы, которой у меня, правда, было по-прежнему немного, врезал по его экрану. Я разнес монитор на мелкие кусочки, осколки пластика разлетелись по всей комнате. После этого я занялся самим компьютером: крушил его, пока не застучали в пол и потолок соседи.

— Идите к черту! — заорал я на весь дом. — Мир катится в тартарары! И отправляйтесь на здоровье вместе с ним! Дайте, сволочи, человеку умереть спокойно!

Но я не умирал еще. И от этого мне было безумно плохо. Я сел на тахту, охватил голову руками и завыл с горя. Потому что я больше не мог справиться с собой. Потому что я больше не мог не думать о Длинноухом, Цыпленке и Дашке.

— Боже, Боже милосердный, ну хоть завтра, пусть это случится завтра, не откладывай, не мучай меня больше, дай мне, пожалуйста, умереть, — взмолился я. Но никакого отклика в своей душе я не чувствовал. Черная пустота зияла в ней. И из этой пустоты веяло смертной тоской. — Боже, Боже, — просил я. — Дашка ведь умерла без причастия, как Ты мог это позволить? Что же теперь будет? Ведь не дашь Ты ей погибнуть? Пускай мне будет плохо, пускай вечно мне будет плохо, только спаси, пожалуйста, моих. Пожалуйста, помоги им, прости все прегрешения их вольные и невольные, прости мои прегрешения, веру мою слабую, но спаси их по милосердию Твоему. Если надо это для их спасения, отправь меня в ад, и пусть все навсегда обо мне забудут, и Ты забудешь, но только не отдавай их врагу… — я посмотрел на часы. Было четыре утра. Что толку проверять время, если неведомо мне, когда я умру, так бы сидел и считал часы, минуты, секунды, хоть бы знать это, хоть бы знать!

Страшная мысль пронзила мое сознание. Я вдруг понял, что это я виноват в смерти моих и SolaAvisa, ведь если бы я послушал своего друга и поехал с ним в Норвегию, все были бы живы. Да, трудно было бы, может, невыносимо трудно, и плохо в разлуке, но дети мои — они были бы живы сейчас. Я никогда никого не слушал. Я игнорировал предупреждение отца Иллариона — и храм разгромили сатанисты, я свалял дурака — и погиб Хиппа, и вот теперь — моя семья и Одинокая Птица. А еще Хакер. Не подвел ли я его тем, что написал ему, несмотря на предупреждение. Господи, что, что я должен был делать? Неужели просто принимать все так, как есть? Это и есть смирение — согласиться оставить семью и уехать в укрытие? Прости меня, Боже, если это так, но я не способен это ни вместить, ни понять, ни принять. Прости меня, прости, ради моих, пусть спасутся хотя бы они…

Я встал, потому что хотел что-то сделать… но что? я забыл. Напрочь. Я подошел к кроватке Цыпленка. В ней сидел игрушечный разноцветный клоун, размером почти с самого Цыпленка, он глупо улыбался мне, я взял его в руки и заплакал. Я подошел к шкафу, открыл его. В коробке лежала куча Дашкиных безделушек, я взял их в ладонь и высыпал обратно. А Длинноухий? От него осталась только одежка. Ни игрушек, ничего. Он был неприхотлив до невозможности. Кроме ноутбука, у него ничего ведь и не было. Да ни в чем другом он ведь и не нуждался.

Я посмотрел в угол, где стоял ноутбук, и тут я вспомнил, что, когда лежал прикованный к постели, Длинноухий убрал свой пароль, чтобы я спокойно мог заходить в него. И мне вдруг безумно захотелось посмотреть, чем же занимался втихомолку Длинноухий, потому что никогда не хватало мне времени поговорить с ним об этом прежде…