Иосиф из Аримафеи, как выяснилось меньше чем через час после смерти Иешуа, существовал на самом деле. Он оказался старым худым человеком, с загорелым лицом, словно вырезанным из камня — глубокие морщины создавали такое впечатление, седым, длиннобородым, прямым, как пика римского солдата. Дорогая туника — голубая, шитая золотом — была ему великовата, он подобрал ее простым кожаным поясом, чтобы не парусила, а она все равно надувалась парусом на спине, потому что сразу после ухода солдат на месте распятия поднялся дикий ветер, задул длинными сильными порывами, поднял в воздух всякую свалочную муть и, как ни странно, заглушил зловоние.
Две Марии, Петр и Иоанн никуда с места казни не уходили, ждали делового Левия, который побежал в крепость — узнать, можно ли снять с креста умершего преступника Иешуа-назаретянина и похоронить его до наступления шабата. Ждали и посланцев из дома камнереза в Нижнем городе, которые должны были поведать, что случилось с Иудой, почему хозяин не удержал отчаявшегося. Уме-, ющий думать сразу обо всем, Петр понимал, что с погребением зилота тоже следовало бы поспешить: тело покойного вряд ли сохранится долго по такой жаре. Лучше всего сегодня и похоронить: до шабата. И как ни прискорбно, без обычного ритуала…
Но что ученикам до ритуала! Иешуа тоже будут хоронить хоть и в пределах места захоронений, но без присутствия коэна, без раввина. Только мать и ученики. Ну и молитва, как же без нее… Петр считал, что Иуду тоже надо предать земле в окрестностях Иерусалима и проводить с молитвой. Он был верным учеником Машиаха, и не вина его, а беда в том, что не выдержал бесконечно тяжкого груза крушения надежд. Кстати, о его беде: она еще и в том, что он себя в ней виноватым более других считал…
А время подпирало: успеть бы с похоронами Иуды тоже до шести вечера! Иначе — ждать первого дня недели, то есть воскресенья, а на него, как задумано, назначено совсем другое — радостное! — событие: Воскресение — но с прописной буквы… А ведь, похоже, не успевали они. Придется Петру убеждать учеников, что для похорон Иуды суббота — не помеха. Трудно будет. Даже Иоанн может не поддержать, сильна в нем кумранская закваска… Что ж, убедим другим способом прикажем, заставим, а потом сотрем чувство вины перед Законом. Грешно, конечно, но другого выхода Петр не видел…
И еще — кстати! А сообразят ли ученики, что Петр и Иоанн не станут дожидаться их всех, чтобы похоронить Иешуа? В канонических текстах их присутствие никак специально не оговаривается, но нигде и не упоминается, что их не было. Придут — значит, придут. Петра это не волновало.
Но вернемся к Иосифу из Аримафеи.
Он намного опередил Левия, появившись оттуда же, откуда пришла недавно процессия с осужденными, он торопился, как мог, опираясь на длинный, под стать собственному росту, черный посох с золотым круглым набалдашником, он боялся, что кто-то — ученики скорее всего — снимет Машиаха с креста без официально выправленного разрешения, которое он, пользуясь своим немалым весом в иерусалимском обществе, без труда получил у прокуратора. Пилат, как Иосиф позже сказал Петру, напутствовал его:
— Похорони нацеретянина по-человечески. Он был толковым мужиком…
Лаконично сказано, но это же — Пилат!..
Разрешение было обязательным в традиционно бюрократическом иудейском мире. Не на снятие с креста, конечно, но — на официальные похороны в официальной могиле, выдолбленной в родной для покойного земле Израильской. Ученикам пришлось бы нести тело Учителя в Назарет, где раввин местной синагоги выдал бы им таковое с обязательной для бюрократического процесса взяткой, но все же без особых проблем, поскольку Иешуа родом из Назарета, там и имеет право быть захороненным — в семейной могиле. Но на дворе — июнь, путь до Назарета длинен. Что донесли бы ученики до деревни и сумели бы что-нибудь донести?.. Вопрос не слишком тактичный и не корректно сформулированный, но зато вполне по существу. А хоронить по дороге — последнее дело?..
Клэр права: во всех четыре синоптических текстах нашелся всего один персонаж, который отдал Христу не драгоценные камни, не груду золотых монет, не бутыль с редкими благовониями — он отдал ему самое дорогое, что приобретает человек к закату жизни: он отдал ему свою могилу. Как и положено в этом краю, заранее, задолго до смерти выбитую в склоне Елеонской горы, просторную, сухую, с хорошо обтесанным, большим круглым каменным диском, который мертво закроет вход, достаточно высоко расположенную и имеющую большую ровную площадку перед входом, где могут отдохнуть родственники умершего, полюбоваться успокаивающим видом Иершалаима с величественным Храмом впереди, вспомнить ушедшего от них.
Не всяк имел право на захоронение на Елеонской горе, повыше долины Иосафата с могилами царей, но почтенный Иосиф, член Санхедрина, имел его и получил от реального хозяина Иудеи отдать это право безвестному проповеднику из Галилеи.
И Петр, и мать Мария, и ученики, даже не самая среди всех образованная Мария из крохотной Магдалы, понимали: этот поступок безвестного доселе почитателя Машиаха дорогого стоил. Хотя Петр и вспомнил слова Господа, произнесенные пророком Исайей задо-о-олго до нынешних событий, слова о грядущем Мессии: «Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь… Ему назначали гроб со злодеями, но Он погребен у богатого, потому что не сделал греха, и не было лжи в устах его».
Это вам не евангелические тексты со всеми их ошибками, домыслами, перепутанной хронологией. Это уже написано, уже пред-сказано, и не надо даже традиционно обвинять евангелистов в том, что они большинство событий спроецировали с тех, что давно имели законное место в Торе, соединив таким чисто литературным методом жизнь прошлых героев Религии с жизнью героя нынешнего. Как там у Екклесиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем»… Действительно, прав проповедник или все-таки царь Соломон, которому приписывают эту книгу: все повторяется, «и возвращается ветер на круги свои». История многократно подтверждала эту однажды сформулированную, но всегда существовавшую истину.
Иосиф Аримафейский сказал Петру:
— Я много слышал о Машиахе, а потом однажды услыхал его самого — на горе Фавор, когда он вдруг позвал меня туда. Именно вдруг! Будто глас свыше прозвучал у меня в голове: встань и иди ко мне… И я пошел. Ты видел: мы все пришли, насбыло многое множество! И грядущая жизнь всем нам и мне, старому барану, стала видеться иной — лучше, ярче и, главное, честнее. А потом… Знаешь, я выступал против приговора, Кайафа говорил со мной, но не послушал и не пригласил на то заседание Совета, где меньшинство объявило смерть Машиаху. Я ничего не мог поделать, уважаемый ученик Великого, но я решил осуществить предсказание пророка Ешаягу и отдать Машиаху свою скромную могилу… И вновь возвращается ветер на круги свои…
А Кайафа с ним, оказывается, говорил и получил полный отлуп. Пустячок, но приятно.
Намечалось, правда, еще одно — категорическое! — несоответствие Канона реальности. Место захоронения Христа стремительно отдалялось от места распятия, от Голгофы, и переносилось даже не в так называемую «Садовую могилу», которую «открыл» аж в конце восемнадцатого века британский генерал Гордон и которая стала любимым местом верующих протестантов, не допущенных, естественно, к греко-коптско-армяно-католическому «пирогу» Храма Святого Гроба Господня. Могила переносилась через ущелье Кидрон и возникала среди множества прочих могил на Елеонской горе. И сей факт казался Петру очень логичным! Да, Матфей почему-то наврал: никакой могилы в скале Иосиф не высекал, поскольку не было скал вокруг места казни, а настоящую не он высек — люди, ему служащие, но сердечный подвиг его не стал меньше от простой перемены мест. Тем более что в легитимизированной Церковью могиле Спасителя никакого Спасителя нет. Опять, как и в дни Храма с его самой главной, абсолютно пустой комнатой, называемой Святая Святых, люди искренне поклоняются пустоте. Видимо, она притягивает. Как некая дверь в космос, в бесконечность… А время между тем перевалило за четыре пополудни. Никого вокруг не осталось, все ушли. Шабат наступал, время субботы, седьмого дня, святое время святого безделья…
Выслушав высокого благодетеля и высказав ему необходимые благодарения, Петр с Иоанном начали опускать крест с распятым Иешуа на землю. Было непросто. Его следовало выдернуть из земли, а потом осторожно, чтобы не принести вреда Иешуа, перехватить за перекладину и опустить. Поднапряглись, выдернули, перехватили, положили. Безо всякого телекинеза — на одной природной силе, благо у обоих ее-с избытком. Иоанн, мощно напрягшись, рукой выдернул гвозди из запястий и ног Христа. Обильно пошла кровь, что, мягко говоря, не могло произойти после смерти. Но никто этого не заметил, кроме Иоанна.
Тот посмотрел на Петра с немым вопросом Петр кивнул: мол, да, ты все правильно увидел и понял, но не спрашивай сейчас ничего, не время задавать вопросы и особенно искать ответы на них…
Мать и Мария из Магдалы, оторвав рукава от своих туник, обмыли тело принесенной Иоанном водой, бережно, нежно обтерли раны, попытавшись перевязать их, остановить кровь. Но не потребовалось. Потревоженные радикальными действиями Иоанна, раны почти сразу прекратили кровоточить.
Иосиф, не принимавший участия в снятии с креста — стар уже, сил мало, принес с собой тем не менее чистую белую тунику и сделанный из льняного полотна талит с рваными по обычаю кистями, чтобы накрыть тело в гробу.
Петр и Иоанн придерживали тело Иешуа, а две Марии надели на него тунику, накрыли сверху талитом.
Мария из Магдалы обернулась, вскрикнула:
— Наши бегут…
Все-таки успели ученики.
Добежали, запыхавшись. Левий был среди них. Поймав взгляд Петра, отрицательно покачал головой. Не удалось добыть разрешения на похороны. Петр успокаивающе махнул ему рукой. Коротко спросил у Андрея:
— Что Иуда?
— Перерезал себе горло, — тихо и скорбно ответил Андрей.
— Чем?
— Ножи у хозяина острые…
— А куда хозяин смотрел?
— Отлучился на минуту. Плачет теперь.
— Поздно плакать. Надо успеть похоронить брата Иуду до наступления шабата.
— Женщины камнереза уже готовят телок погребению. Он сказал, что знает хорошее место примерно в одном поприще от северных ворот Иершалаима. Как раз по дороге в Галиль. Никто из посторонних ничего не заметит, не узнает и не увидит, ни в чем нас не обвинят. Все-таки — Песах, стражи кругом полным-полно. Вдруг да увидят, что у трупа горло перерезано…
— А ты боишься каких-то обвинений? — зло спросил Иоанн.
— Ничего я уже не боюсь, — сумрачно сказал Андрей. — Отбоялся свое…
Мужчины подняли тело на вытянутые руки и пошли на юг, к Енномовой долине, следуя за Иосифом Аримафейским. Раз ближе было обойти город с юга, посчитал Петр, значит, приготовленная могила находилась тоже южнее Гефсиманского сада, ближе к дороге в Вифанию. Что ж, и это неплохой знак: по знакомой дороге все сегодня уйдут в дом к Лазарю, чтобы начать первый — семидневный — период траура. Суббота пропускается, поскольку — особый день, но численно входит в эти семь дней. Просто все будут сидеть, молчать, шептать молитвы, а в воскресенье, в первый день недели или второй — шивы, то есть траура, придут соседи и приготовят мицву — траурную трапезу, ибо только пророку Иезекилю Господь повелел: «Вздыхай в безмолвии, плача по умершим не совершай; но обвязывай себя повязкою и обувай ноги твои в обувь твою, и броды не закрывай, и хлеба от чужих не ешь». Эти повеления, считает Религия, — только для Иезекиля, а остальным скорбящим надо именно есть «хлеба от чужих». Поэтому поминальную еду готовят соседи…
Все это будет мимо Петра.
Удобное время — шабат. Все заняты молитвой. Никто не заметит отсутствия Петра, а в случае чего Иоанн прикроет его исчезновение с дороги в Вифанию. Петр предупредит его об этом. Но все — потом, после погребения Иешуа, после погребения Иуды… Господи, почему ж именно в последние дни все происходит наперекосяк, ничто из происходящего не соответствует канонам?! Вот и Иуда: мало того, что не предал — даже не повесился!.. Но он и не станет апостолом, хоть тут — все верно, пусть причина и будет названа другой. Но зачем понадобилось обвинять его в предательстве? Кому он помешал в Истории? Неужто нужен был козел отпущения, то есть некий Азазель, чтобы, как принято в святой день очищения грехов, в десятый день месяца Тишри, наложить руки на голову этого козла, исповедуя над ним грехи народа? Так козла, по правилам, отпускали — на то он и «отпущения»! А свалить на Иуду грех смерти Христа — ну не фарисейство ли это, если воспользоваться терминологией самого Машиаха?
Но кто из грядущих христиан узнает, что смерть Христа — вовсе не смерть, что сознательно и планомерно ее подготовили Петр и Иоанн, что Иешуа в итоге узнал о подготовленном и согласился в нем участвовать, и участие было убедительным для всех, и что Иуда здесь — ни сном ни духом?..
Никто не узнает, и слава Богу!..
И все же: почему именно Иуда? Почему именно его выбрали евангелисты в качестве злодея? Может, потому что он один — умер? А остальные остались жить и не на кого было возложить серьезную сюжетную миссию? Что ж, похоже на то: мертвые, как и во все времена, сраму не имут…
А шли между тем споро. Никого из встреченных не удивила столь спешащая процессия с покойником. Понятное дело, надо торопиться: суббота ждать не станет, а Бог не прощает нарушителей обрядов шабата… Простит, считал Петр, некуда ему сегодня деться, ибо Он нынче — здесь, с ними, с Иешуа. Ему нынче не до остальных. Здесь творится главное действо во имя Его — на века, на тысячелетия! Так что шабат ни Ему, ни Петру — не помеха…
Могила оказалась просто роскошной. Петр постарался поточнее запомнить ее местоположение, чтобы — вдруг да выпадет такое! — поискать ее, настоящую, буде когда-либо попадет в Иерусалим… Вообще-то надо бы попасть. Уволиться к такой-то матери или хотя бы взять положенный за минувшие годы отпуск и махнуть в современный ему Иерусалим, в Галилею — пройтись по знакомым маршрутам, посмотреть, что сможет узнать. Мечты, мечты… А могила была даже, если можно так выразиться, двухкомнатной. В первой положено скорбеть живым родичам, приходящим помянуть усопшего, во второй — место самому усопшему, да не просто в комнате, а в специальной нише, дополнительно проделанной в стене. Правда, во вторую комнату покойник попадает примерно год спустя — после полного истлеиия. Только тогда родня соберет останки и уложит в нишу. Жутковатая работенка!.. Кстати, если случится Иосифу уйти в мир иной, где, как сказано в мишне, в учении Талмуда, «у каждого еврея еств доля в грядущем мире», в этом мире он отлично сможет лечь в соседней с Иешуа нише. Не врет Талмуд: равная с Машиахом доля! Чем подтверждается правда евангелистов, похоронивших знатного иудея по соседству с Христом. Подтверждается, однако, факт, но-не место. Ну хоть что-то должно совпасть с каноническим текстом, хоть по мелочи…
Ученики и женщины по обычаю надорвали туники по вороту, не сильно порвали, поскольку обычай обязателен, но он не указывает степени насилия над одеждой. А все они сейчас — далеко от дома, через семь дней им придется идти в неблизкий путь, потому что неловко злоупотреблять гостеприимством Лазаря и сестер на еще тридцать дней траура, а денег, чтобы купить новую одежду взамен порванной, не хватит для всех. Проще зашить, Марфа и Мария найдут чем…
Петр и Иоанн подняли тело вдвоем, внесли его в пещеру, бережно уложили на возвышение у стены, расправив на нем льняной талит. Иешуа и вправду выглядел мертвым — мертвее быть не могло. Петр не раз видел «отключившихся» паранормов, сам «отключался», знал, что иллюзия смерти для окружающих — полная. Луч-шие из знаемых Петром паранормов, особенно — его коллеги, Мастера, — умели потом «включаться» сами, по внутреннему приказу, чаще всего запрограммированному на определенное время еще при «отключении». Более слабым требовался помощник. Петр пока не ведал: сможет Иешуа вернуться во здравие и добрую память самостоятельно, но в любом случае собирался явиться к могиле сразу после похорон Иуды, отстать от группы по дороге в Вифанию. Сам Иешуа «включится», Петр ли ему поможет, но присутствовать при этом Петру необходимо. До утра третьего дня, до официального момента Воскресения, они должны о многом поговорить. Этот разговор нужен и Иешуа и Петру. И не у могилы на вполне удобной горной полянке поговорить, а уйти куда подальше, чтобы в утро третьего дня — или первого дня новой недели — пришедшие к могиле увидели отодвинутый от входа камень-дверь и пустую пещеру.
Уложив тело-Иешуа, Петр попытался пробиться к нему в сознание и приказать не «включаться» до своего возвращения. Когда оно будет?.. Сейчас — пять двадцать семь. Иуду придется хоронить уже в шабат. Бог простит, как утверждалось. Прибавим еще, как минимум, часа три, а то и больше: на путь в Нижний город, на переход к названному камнерезом месту захоронения Иуды, на возвращение к Елеонской горе, к дороге на Вифанию… Дождись, Иешуа, мысленно пробивался к нему Петр. И не знал — удалось или нет. Блок был мертвым.
— Спасибо тебе, Йосеф из Рама-фаим-Цофима, — сказал Петр старику, когда все вышли на воздух, а Симон и Яаков накатили на, вход круглый диск камня. — Я плохой прорицатель, мне далеко до Машиаха, но поверь, если сможешь: имя твое и поступок твой ос-танутся в памяти многих и многих поколений. Не случайно это, наверно, ибо твой город славен рождением пророка Шамуэля, имев-, шего себе откровения Господни.
— За что? — искренне удивился Иосиф. — Я ж ничего особенного не совершил. И к пророку Шамуэлю никакого отношения не имею. Где он и где я?.. Не преувеличивай моих заслуг, добрый ученик, я сделал лишь то, что должен был сделать, ни на перст больше…
— За это и зачтется, — не согласился Петр. — Кто подает вовремя — подает вдвое… Прощай, Йосеф, выпадет случай — встретимся, нет — не поминай злым словом. Долгой жизни тебе…
Он не знал, сколь долгой будет жизнь Иосифа из Аримафеи, и чтоб сие его волновало — так нет.
Обратился к спутникам:
— Надо спешить. Близится перелом суток, надо предать земле тело брата нашего Иуды и успеть до ночи прийти к Лазарю и сестрам.
— Как предать земле? — вслух изумился Яаков, а остальные поддержали его недовольным ворчанием. — Ведь мы не успеем до наступления шабата, а потом — уже грех. Нет, Кифа, надо дождаться утра первого дня. В подземелье дома камнереза холодно, телу Иуды ничего не сделается.
— И правда, Кифа, — робко проговорила мать Мария. Она перестала плакать, держалась стойко. Надо ли удивляться? Траур — это всего лишь процесс, ритуал. Но шабат исключен из ритуала. А Иешуа не вернуть… Железная логика людей спокойно расчетливого века, относящихся к смерти поистине философски! Как, к слову, будут относиться к ней и все те, кто подхватит и понесет учение Христа. Даже поговорка возникнет: Бог дал, Бог и взял. И еще более циничные: жить живым, пусть мертвые хоронят своих мертвецов…
Подумал так и застыдился: при чем здесь расчетливый век! Просто Мария устала лить слезы, устала нравственно и ментально, похороны сына отключили в ней что-то, что не позволяло ни на секунду почувствовать себя живой, но только мертвой, как сын. Или включили — если уж Петр начал пользоваться терминами, относящимися к паранормальной деятельности.
Но следовало к ней, к деятельности этой, и прибегнуть: добром они не пойдут хоронить Иуду, оставят все на послезавтра.
«Идите за мной. — Петр вошел в сознание сразу всех, взял в горсть их волю, безжалостно убрал самостоятельность. — Сейчас мы дойдем до дома камнереза, заберем тело брата нашего, если женщины подготовили его к последнему пути, и пойдем на север — куда укажет камнерез. Мы предадим тело Иуды земле и сразу же направимся в Бейт-Хананию. И мы все успеем совершить до наступления шабата. Мы просто будем слишком долго идти к дому Лазаря, слишком медленно, потому и придем к нему только к ночи…»
Сработало, иного и не предполагал.
Только Иоанн мысленно спросил:
«Намеренно спешишь?»
«Намеренно. Ты поведешь людей в Бейт-Хананию и на подходе к дому „включишь“ их. Пусть не помнят о времени».
«А ты?»
«Мне надо вернуться к могиле Иешуа».
«Он оживет?»
«Ты же знаешь, что он не умер…»
«Так скверно все, Кифа, что начинаешь сомневаться в очевидном, в ощущаемом».
«А ты не сомневайся. Соберись, соберись! Если уж ты начнешь расклеиваться, я один не справлюсь. А впереди еще много дел».
«Я-то соберусь. А что дальше?»
«Дальше ты приведешь мать и Марию из Магдалы через день наутро к могиле».
«И увидим ее пустой».
«Естественно. Иешуа появится чуть позже».
«Я все делаю, как ты говоришь. Но я делаю это лишь в ожидании рассказа о том, что ждать дальше. Ты обещал…»
«Я помню, что обещал. Потерпи. Немного осталось.'Так немного, что хватило бы времени все успеть!..»
Они ушли в Вифанию по внутренним, самым безжалостным часам Петра — в семь пятьдесят две. Было еще светло и жарко. Шли молча, торопливо, угрюмо смотрели под ноги, словно боясь поднять глаза. Слишком много свалилось на них в один день. А если быть точным — в одну минуту, поскольку Иуда будто подслушал смерть Иешуа издалека и следом нанес себе удар ножом. Хорошо, что Петр подавил их сознание настолько, насколько требовалось, чтобы приглушить эмоции, утишить их. Иначе — они сейчас рвались наружу, удержать бы не получилось.
Напомнил Иоанну:
«Следи за матерью Марией. Она — неадекватна. Могут быть осложнения».
«Я знаю. Будь спокоен, Кифа. Делай, что наметил…»
Какое счастье, что есть Иоанн!
Какое счастье, что есть Иешуа, так тоже верно, но Иешуа — это постоянная проблема, постоянное напряжение, пока не достигнутая цель, а Иоанн — он только средство. Надежное, всепонимаю-щее, откликающееся «на раз». Это невероятно много! Если на кого и оставлять общину, которая уже возникла — все-таки двенадцать первых и семь десятков вторых! — так только на него. Впереди опасность развала, разбродов, сомнений и соплей. А Иоанн — сильный, волевой. Властности ему бы побольше — той, что жила в нем до его имитированной смерти. Жила и ушла, поминай как звали. А ведь звали…
Впрочем, есть и Иешуа, и все равно — это именно счастье, только бы вот придумать, как решить проблему с Вознесением. Говорено уже, думано-передумано: ну не захочет он уйти в тень! А ведь придется. Или Петр все же сумеет придумать ему роль на самом свету? Пока, однако, не умеет…
Он отстал от группы на подъеме в гору, где дорога сворачивала в очередную оливковую рощу и ныряла в ложбинку. Отстал, ровно и быстро побежал назад — к могиле. Боялся, что не успеет, что Иешуа сумеет сам себя «включить», а за этим — чего только может не последовать. Предполагать даже не хотелось!
И правильно боялся.
— Когда подбежал, сразу увидел откатанный в сторону от входа Камень и черную дыру пещеры-гроба. Остановился, неожиданно для себя страшась войти в пещеру, и услышал со стороны:
— Ну и чего ты испугался? Темноты? Ведь большой уже мальчик… Резко обернулся: Иешуа сидел на травке, жевал сырую еще смокву, смеялся. Туника на нем была — та, что принес Иосиф.
— Ты меня напугал, — сказал облегченно Петр. — Когда очнулся? Руки-ноги целы? Не болят?
— Полчаса назад… — Иешуа протянул Петру руки. — Болеть — не болят, но и не целы.
Дырки от гвоздей на запястьях страшно чернели запекшейся кровью. На ногах — Петр специально вгляделся! — тоже виднелись раны, пробитые римскими умельцами. Плотниками по человеческому телу.
— Почему не затянул? — спросил и тут же понял глупость вопроса. — Да, конечно, все же будут смотреть, спрашивать…
— Естественно, — согласился Иешуа. — Когда мне воскресать? Послезавтра с утра?.. Время есть, давай разговаривать. У меня вопросов — тьма…
— Понимаю… — медленно сказал Петр. Еще не оформившаяся, даже не словленная мыслишка попыталась выплыть на волю, и Петр усиленно помогал ей, вытаскивал из глубин. И ведь вытащил — как не вытащить такую! Спросил быстро: Ты где талит оставил?
— Покрывало? В могиле. А что?
— Тебя не затруднит еще разок залезть туда? На пару минут, не больше…
— Зачем?
— Хочу проверить одну штуку.
— Пойдем… — Иешуа встал с земли и нырнул в пещеру. Талит смято валялся на каменном полу около ниши, в которую уложили накануне тело Христа. Петр взял его, встряхнул, повернул к свету, еле проникавшему в пещеру сквозь неширокую дыру входа. Да и темнело уже стремительно… Увидел, что хотел: чистым было полотнище, ни пятнышка.
— Ляг на камни, пожалуйста, — попросил Петр, по-прежнему держа талит в вытянутых руках — как мокрую простыню. — На спину. Руки вытяни вдоль тела.
Иешуа послушался. После Воскресения он был явно доволен и мягок нравом.
Петр накрыл его полотнищем. Подумал: получится — значит, матрица может все. Не просто создавать Историю, но и фальсифицировать ее.
— Иешуа, ты можешь сосредоточиться и попробовать перенести на ткань отпечаток своего тела? Лицо, руки, туловище…
— Как перенести?
— Не знаю. Я так придумал, но сам не умею. Попробуй. Это — как рисунки на этрусских вазах. Или на вазах из Айгиптоса…
— Изображения людей? Это же противно Богу! Тем более — в шабат…
— Иешуа, с каких это пор ты стал бояться творить чудеса в шабат? Тебе напомнить?
— Не надо. Я понял тебя, Кифа. Помолчи немного…
Тишина повисла — как в могиле, да простится такое прямое сравнение.
Через минуту Иешуа сказал из-под талита:
— Снимай. Только осторожно. Не помни ткань. Петр взял талит так же, как и ранее — кончиками пальцев — за уголки, как повешенную сушиться простыню. Иешуа легко вскочил.
— Выйдем на свет. Солнце еще не село.
Они выскочили наружу, Иешуа перехватил талит из рук Петра и поднял его к заходящему солнцу. И Пётр увидел, что на ткани, как на фотобумаге в пластмассовой ванночке с проявителем — он помнил этот смешной процесс по старым документальным фильмам, запечатленным на пленках из целлулоида, бережно хранящихся в Музее истории искусств в Париже, — стало появляться мужское бородатое лицо с черными пятнами ранок, руки с явно видными следами гвоздей, веер длинных волос вокруг головы…
— Получилось, — удовлетворенно сказал Иешуа. — Знаешь, ты впервые сам попросил меня сотворить чудо. Рад услужить.
— Ты не мне услужил, — сказал Петр, забирая талит и аккуратно складывая его. — Так можно? Не пропадет изображение? — Иешуа отрицательно покачал головой. Ждал продолжения объяснений. — Ты не мне услужил, — повторил Петр, сложив ткань и засунув ее за пазуху. — Ты, как всегда, Истории услужил. И моей Службе. Я все расскажу, этот отпечаток — не главное. Сначала — твои вопросы…
И сел на траву, приготовившись слушать и рассказывать. Хотел ведь уйти подальше от могилы, чтобы не встретиться ненароком с кем-нибудь, кто раньше срока Воскресения примчится к могиле Машиаха, но не сумел — устал смертельно. Еще ночь впереди, успеют уйти…
А сам думал: ничего себе — не главное! Этот отпечаток на полотне станет одной из великих загадок Истории! Зачем подводить Клэр или, точнее, разочаровывать ее? Ведь это она заявила на давнем и судьбоносном для проекта «Мессия» совещании Большого Совета Службы Времени, что мы — то есть современники Петра — располагаем точным анализом ДНК, взятым со знаменитой Туринской плащаницы, который полностью совпал с тем, что был сделан в лабораториях Службы после возвращения Шестого из первого броска в тридцать третий год. Из того, где Иисус существовал, но — плотником.
Плащаница уже есть. Анализ еще будет. И вся штука лишь в том, чтобы в 1204 году, во время четвертого Крестового похода, некий француз по имени Отто де ля Рош спер в Константинополе кусок льняного полотна с отпечатками крови и пота, чтобы он довез его до родной Франции, чтобы оно снова всплыло в Безансоне спустя полтора века, чтобы уже тогда ее назвали плащаницей Христа, чтобы она попала в Турин в багаже епископа Карло Борромео и чтобы в 1889 году ее наконец сфотографировали бы и следы крови и пота превратились на снимке в портрет снятого с креста человека с отчетливо видными следами гвоздей в запястьях. В запястьях, а не в ладонях, как убеждали мир художники эпохи Возрождения!
До броска Шестого вопрос: кто на полотне? — оставался без ответа. Шестой привез точный ответ. И Бог бы с ними, с евангелическими писаниями, — их «евангелистам подправлять» Петром положено. А Туринскую плащаницу придумал и сделал сам Петр. А еще точнее — сам Христос. Как сделал — этого и до времени Петра никто не раскусил. Но разве суть чуда — в технологии? Да никогда! Суть чуда — в умении вовремя вспомнить!..