Терехов сел на стул для посетителей, спрятав лицо в ладони, вымолвил глухо, гневно:

— Это ни на что не похоже.

— Я тоже так думаю, — смело подтвердил Трофим Архипович. — Хуже того, это не ведет к истине.

— Вы знаете путь к истине? — вопросительно посмотрел Тушков на смелого представителя. — Но…

— Запальчивость ни в каком деле не помощник, — пожал плечами Трофим Архипович. — Я не хотел бы, чтоб в пылу пререканий пострадало главное.

— Что для вас главное? — тихо спросил Тушков.

— В данной ситуации и для меня, и для вас главное объективное отношение к происшедшему.

Тушков никак не среагировал. После минутной паузы сказал, обращаясь к Терехову:

— Леонид Маркович. Мне думается, кое в чем нам помог бы старший приемщик Мошкара. Он, видите ли, первый намекнул мне… стоя именно около трубопровода питательной воды, что тут что-то не так. Он так и сказал: «Что-то не то и не так». Откуда он мог знать, что там не то и не так, внутри трубопровода? Не верю я в такую интуицию. Мистика меня всегда настораживает.

— От кого вы, Владимир Васильевич, узнали о гнилых трубах? — не отнимая ладоней от лица, спросил Терехов.

— Я? Погодите, а от кого я узнал? — огляделся Тушков. — Нет, конечно, я узнал не от Мошкары. Мне об этом сообщил заместитель главного инженера. Но… в самом-то деле, кто мог увидать, что трубы коррозийные? Потом, я понимаю, в кладовой обнаружены хорошие, все стало ясно, но как это началось? Как это… — И крикнул, не прибегая к потайной кнопке: — Заместителя главного инженера сюда. Немедленно!

— Не нужен он тут, — встал Терехов. — Я с ним разговаривал. Ему кто-то позвонил с испытательного стенда. Кто-то. Не назвался. И сказал, что в промежуточной кладовой обнаружены заготовки для трубопровода питательной воды на пятнадцатый энергопоезд.

— Кто звонил? — оторопел Тушков. — Как так: обнаружены? Ну и дальше что?

Может, поторопился Стрельцов покинуть директорский кабинет. Искренне озадачен Тушков, это видно.

— Дальше очень просто, — твердо произнес Терехов. — Заместитель главного инженера пошел в промежуточную кладовую и увидел, что трубы там лежат не коррозийные. Это очень просто увидеть. Потом он пошел на испытательный стенд и увидел, что трубопровод сварен из выбракованных труб. Это увидеть не так просто, но можно, если хорошенько присмотреться. Сверху те трубы тоже слегка тронуты раковинками.

— Слегка? Но опытный сварщик… — начал было Тушков. И сам себя опроверг: — Ночью, в дождь? Н-да! Кому от этого легче?

— Всем, — подсказал Трофим Архипович. — Всем, кроме виновного. Я имею в виду… Нет, я ничего определенного пока не знаю. Да и не мое это дело. Я просто считаю, что надо тщательно разобраться.

— Тщательно? — переспросил Тушков.

— Разумеется.

— Доложите, — пожал плечами Трофим Архипович. — Так и доложите: приступили к тщательному разбирательству. Пригласили органы…

— Какие органы?

— Обыкновенные, следственные.

— Только этого не хватало. Леонид Маркович! Что ты все молчишь, молчишь?

— Думаю, — произнес Терехов с каким-то особым значением. — Я слышал, что заместитель главного инженера по энергопоездам с самого начала высказал предположение, что трубы кто-то подменил злонамеренно. В деталях он ошибся. Не трубы подменили злонамеренно, бирки на трубах. Всего лишь бирки. Хочу предложить: давайте пристально займемся этими бирками. Ну а перед Стрельцовым придется извиниться. Я так думаю.

— До чего все просто, — бросил Владимир Васильевич. — Просто, понятно, складно. Человек взял из промежуточной кладовой гнилые трубы, сварил трубопровод, закрыл наряд! Обращаю особое внимание, дорогие товарищи, это сварщик самой высокой квалификации, он не мог не видеть, что варит гнилые трубы. Спросите-ка об этом главного сварщика. Посоветуйтесь на кафедре сварки!

— Ты спрашивал? Советовался? — Терехов напрягся, словно ожидая пощечины.

— Да! Мне сказали: нет, не мог не видеть такой сварщик, что варит ржавые трубы. Не мог. Вот так мне сказали.

— Да-а-а! — опустив голову, протянул Терехов. — Не мог. А если мог? Не мог, значит, совершил злонамеренные действия. Ну а если мог, не совершил ничего предосудительного. Капкан. И они что же, вполне уверены, что сварщик различит качество трубы во время сварки?

— Я не ставил вопрос именно так. Я спросил: «Если опытному сварщику подсунуть гнилые трубы, он поймет во время сварки?» На кафедре ответили, это сложный вопрос, но должен разобраться, если сваривает трубы давно, если внимателен сам по себе, если… Да при чем тут «если»? Главный сварщик сказал: «Коррозийные трубы в процессе сварки дают в ванне плавающую пленку. Опытный сварщик сразу поймет неладное». Ваш Стрельцов достаточно опытный. Между прочим, я назвал его. Мне сказали: «Ну, Стрельцов, что вы, что вы! Он насквозь видит». Вот так мне сказал главный сварщик.

— А вы уточнили, что коррозия внутренняя? — спросил Трофим Архипович.

— Это имеет значение? — заинтересовался Тушков.

— Огромное. Особенно при сварке тонкостенных труб. И еще деталь, прямого отношения к делу не имеющая. Тонкостенные трубы такого сечения в Коломне варят электросваркой давно.

— Вот, — обрадованно указал Тушков на главного сварщика, робко вступившего в кабинет. — Поспрашивайте его. Скоро будет начальник ОТК. И его поспрашивайте.

— Дело в том, Владимир Васильевич, что Иван Стрельцов — честный человек, — твердо сказал Терехов. — Только это я могу принять за исходную точку. Только это! За Стрельцова-рабочего, за Стрельцова-коммуниста я могу поручиться своей совестью и своим партийным билетом. Потому прошу… и вас тоже, — оглядел он главного сварщика и отвернулся. — Вас тоже прошу это учесть.

— Эмоции, эмоции! — протестующе вскинул Тушков правую руку. — Я не могу вместо фактов руководствоваться голыми эмоциями. Через два часа я обязан доложить. И что будет, если я сообщу: «Мы тут уверены в честности наших людей и потому не смогли выяснить, как очутился гнилой трубопровод на испытательном стенде». Ну? — повернулся он к главному сварщику. — Что удалось выяснить?

— Мы провели эксперимент, — робко прижимаясь лопатками к стене, ответил главный сварщик. — Я взял два конца такой же трубы…

— Такой же? — уточнил Терехов. — Или той же самой?

— Нет… У нас там… у нас валялись коррозийные трубы такого же сечения. Наш сварщик сразу сказал: гнилые. Полстыка прошел и сказал. Гнилые, сказал.

— Вот видите, — указал на него директор.

— Ваш сварщик слышал о том, что произошло на стенде? — спросил Терехов.

— Об этом знает чуть не весь завод, — развел руками главный сварщик. — Но это не имеет значения. Не станет же…

— Вы ручаетесь, что ваши трубы и те, которые варил Стрельцов, одинаково поражены коррозией?

— Но, товарищ Терехов, нельзя же… ничего нет абсолютно одинакового. Волосы на одной голове и то разные.

— При чем тут волосы? — спросил Тушков. Попыхтел, добавил укоризненно: — Вы же сказали… вы что сказали, а? Вы помните, что ответили мне утром?

— Ну, сказал.

— Вы сказали, что образцы взяли из тех же самых труб, — напомнил директор. — Из тех же самых.

«А директор неспроста гневался, — подумал Терехов. Это не было оправданием, но в какой-то-мере смягчало накал. — Этот вот… спец не знает разницы между тем, что валялось много лет под дождем и снегом, и трубами, которые выбраковали по высшей марке качества. Теперь будет вилять и выкручиваться, ему не хочется очутиться в виновных».

— Вы сказали все? — как бы подтолкнул Тушков главного сварщика. — Если все, свободны…

— Нет! — с решимостью отчаявшегося выпалил главный сварщик. — Я не сказал… я могу сказать. — В каждом человеке есть и чувство самосохранения, и чувство гражданской ответственности. Мгновение боролись эти два чувства, и все же продолжил главный сварщик поспешно и сбивчиво: — Я тоже смотрел там, на стенде. Я нашел две бирки на каркасе какого-то зонта.

— Что-о? Какие бирки? — повысил голос Тушков.

Главный сварщик расстегнул верхнюю пуговичку на рубашке, оттянул узел галстука, жадно глотнул воздуха.

— Я нашел две бирки на стенде. С заготовок на пятнадцатый энергопоезд. Но на заготовках, которые в промежуточной, двух этих бирок не хватает.

— Вы все сказали? — спросил Тушков. — Идите!

— Вы что, вы меня не поняли? — опешил главный сварщик. Бирки перевесили дважды. Тех двух просто не могли найти… Вы что — не поняли? Стрельцов ни в чем не виноват. Вы что?

— Не беспокойтесь, мы все поняли, — положив руку на плечо главному сварщику, сказал Терехов. — Вы хотели сказать, что сам Стрельцов перевесил бы все бирки. Так вы хотели сказать?

— Конечно. Он работал под тем зонтом. Он делал тот зонт… Он пустил на этот зонт отцовскую плащ-палатку. Погибшего отца. Вы можете представить человека, который… который… память отца — на злой умысел? Нет, вы… ну как же вы не поймете!

Тихо сделалось в кабинете. А ведь не логикой, эмоциями сумел доказать главный сварщик нечто такое, что оказалось неподвластно логике.

— Вы это точно знаете? — шепотом спросил Терехов.

— Точно, — одним выдыхом подтвердил главный сварщик. — Это знают многие. Вы меня извините, но… лично я не могу поставить Ивана на роль злоумышленника. Извините. Мне можно идти?

— Да, да! — кивнул Тушков. — Все идите… все. Все тут, все тут кончилось. Все!

Терехов дождался, пока закрылась дверь, подошел к окну, распахнул его, шумно подышал и сказал огорченно:

— Я не могу сказать, что ты вел сегодня себя совсем по-директорски. Почему это?

— Почему, почему, почему! — вскинул обе руки Тушков. — Ну, скажу я тебе, скажу! Поймешь ли? Сын. Мой. Подонок! А жена решила отдать его на воспитание…

— На перевоспитание, — поправил Терехов.

— Ты что — знаешь?

— Конечно.

— Ну и… что?

— Вот я и хотел бы знать: ну и что? — и твердо, укоризненно посмотрел в глаза Тушкова. — Маргарита Илларионовна — мать и не может в таком деле ошибиться.

— Выгородил бы я Стрельцова, а мой сын к нему на… перевоспитание. Что сказали бы люди? У нас всякие — наши милые люди.

— Зачем ты усложняешь? — вздохнул Леонид Маркович. — Не нужно никого выгораживать, вот в чем дело. Но и топить никого не надо, пусть даже ради того, чтоб люди оценили твою принципиальность. И я тебе вот что должен сказать: твоя позиция не просто ошибочная. Ты поступился принципом коммуниста. Вот так.