1

Корольков встретил Лысого на терраске, откуда он командовал Полиной, домработницей, собиравшей ему с грядок доспевшую клубнику. Стоял он в одних трусах в позе штангиста-тяжеловеса, готового поднять рекордный вес.

— Здоровеньки булы! — приветствовал он идущего от калитки Одинцова.

— Ты один? — спросил Одинцов.

— Кроме укротительницы Полины, мы одни в джунглях.

— Есть разговор, — предупредил Одинцов.

— Что ж, отправим Полину на кухню, а сами займемся клубникой. Она ускорит работу мысли.

Он выслушал рассказ Одинцова об иконе, не перебивая и не комментируя, и только, когда тот умолк, спросил:

— Где икона?

— У меня.

— Какой век?

— Четырнадцатый. Начало пятнадцатого.

— И конечно, Рублев? — Это прозвучало с сарказмом.

— Неизвестный автор. Но есть что-то от Рублева или от Феофана Грека.

— Вернее всего, подделка или позднейшее подражание.

Воспользовавшись паузой, Одинцов рассказал о происхождении иконы, как она была пожертвована протоиереем своей сожительнице, как она попала в руки Востокову…

— Значит, угрозыск в курсе?

— Там о ней знают, но никто не видал.

— Сколько он хочет?

— Пятьдесят тысяч. В советских ассигнациях.

Корольков усмехнулся, только в усмешливости уже не было недоверчивости.

— Похоже на правду. Только ты почему-то умолчал о комиссионных… Сколько?

— Процентов двадцать.

— Почему ж так много?

— Потому что я не один.

— Сколько жуликов развелось. Как клопы к чужой крови лезут.

— Хорошо жить всякий хочет.

Корольков внимал серьезно, говорил серьезно, ироническая ухмылочка исчезла.

— К тебе, Лысок, нет претензий. С липой или с каким-нибудь еще дерьмом ко мне не поедешь. Теперь жду с товаром. Кто еще в доле?

— Климович и один его корешок из гостиницы.

— Корешка можешь не привозить. С него и пятисотки достаточно. Климович жук покрупнее. Его возьми. И вашего попа с иконой.

— Он не поп.

— А мне все равно: я не верующий. В общем, завтра после обеда.

 

2

Все приехали почти одновременно. Час в час. Все знали друг друга, знакомиться пришлось только Востокову. А чувствовал он себя неловко, даже страшновато, пожалуй. Апломб его как дождем смыло. Чемоданчик свой он поставил у ног и даже отойти боялся. Нашелся только хозяин. Присмотревшись к Андрею, он первым начал разговорное интермеццо.

— Ну, чаи, товарищи, распивать не будем. У меня для знакомства старое бургундское приготовлено. Импортное.

Востоков молча сел, без единой реплики отпил глоток бургундского, не глядя, подвинул ногой под стул свою «дипломатку», чтобы в любую минуту мог коснуться ее, и не сводил глаз с сидевшего рядом Королькова. Тот, конечно, заметил его маневр, но даже не улыбнулся и только мигнул Одинцову, как бы предостерегая его от грубости.

— А вашу икону поставим на диван. Недалеко, и всем видно, — сказал он.

Но когда свет из двух окон охватил икону, Корольков помрачнел и щеки его еще более опустились. Он вышел из-за стола, почти бесшумно на цыпочках обошел ее, подошел ближе, снова отошел.

— «Нерукотворный Спас», — прошептал он.

— Почему нерукотворный? — спросил Климович.

— Не сотворенный руками, а чудом запечатленный. Так, по крайней мере, утверждает легенда.

Помолчали, выжидая, что еще скажет Корольков. Он все не отрываясь смотрел на икону. Одинцов не выдержал.

— Что скажешь? — взорвался он. — Ждем твоего заключения, мастер.

— Не Рублев. Слишком резкая контрастность. И нет рублевских высветленных тонов. Больше похожа на феофановскую школу. Хотя и не подлинник… Скорее смесь Рублева и Грека. Подражание византийской палитре. На какой сумме настаиваете?

Андрей спустил глаза, выпил вина.

— Позавчера просил пятьдесят, — сказал он. — Но цены растут.

— На сколько же они выросли?

— На двадцать пять минимум.

— Столько вам за эту мазню никто не даст.

— Наши не дадут. Но можно найти подходящего клиента.

— Иностранца? Так у нас с ними контакта нет. И вам его не рекомендую. По исправительной колонии скучаете?

— Поставлю условие: не валютой.

— Кому вы будете ставить условия? Если не возьму я, вы никого не найдете. И учтите. Вам еще придется выплатить двадцать процентов комиссионных.

— Кому?

Корольков показал на соседей:

— Вот им. Полагаю, что они не из любви к вам покупателя подыскивали.

— С какой стати я буду с ними делиться?

— Заставят.

Андрей все еще держал икону в руках. Положил на стол. Задумался.

— Хорошо, — сказал он. — Комиссионные вы сами им выплатите.

— Ладно. Мы не на рынке.

Корольков, даже не взглянув на икону, положил ее в правый ящик стола. В последний раз блеснул солнечный лик Христа. На фоне всеобщего молчания открыл ящик, полный пятидесятирублевых купюр.

— Считайте.

Андрею было неловко считать у всех на глазах банковские тысячные упаковки. А Корольков, усмешливо наблюдая за ним, добавил:

— Без ошибки. Вчера ровно пятьдесят с текущего счета снял. Ваш «атташе-кейс» не запирается? Так заприте.

Не отвечая, Востоков сложил все банковские упаковки в свою «дипломатку», застегнул ее и встал из-за стола.

— Я ваш «Москвич» возьму. Оставлю у подъезда. А вы с Климовичем доберетесь.

И ни с кем не простившись, вышел.

— Сколько ты в действительности снял с текущего счета? — спросил Одинцов у Королькова.

— Шестьдесят. Десятку для вас. Делитесь дома. И без скандалов…

— Удвоишь при перепродаже? — спросил Одинцов.

— Мое дело. В чужом кармане выручку не подсчитывай. Гуд бай, фарцовщики.

На терраске их ждали три «С»: Сербин, Саблин, Симонов.

— К машине, граждане. Вы к фургончику. Вы, Король, не забудьте икону. А Востоков отдельно поедет. В одиночестве.