Передо мной на черном листе лежат три алые марки княжества Сиданг. На каждой из них — изображение трехгранного кинжала и головы тигра в правом верхнем углу. Эти марки-близнецы увидели свет в 1865 году и прошли с тех пор путь, который вполне можно сравнить с кровавыми биографиями знаменитых индийских алмазов.

…Они никому не принесли радости. Наверное, потому, что страсть к наживе лишает человека не только разума, но и всех других страстей… Сейчас полоса из трех марок находится у меня и, выполняя последнюю волю моего дяди, известного филателиста, я передам их в Государственную коллекцию. Пусть там найдут они успокоение и своих исследователей, а я попытаюсь рассказать историю, связанную с ними.

 

I

СИДАНГСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ

Индийское княжество Сиданг, где берет начало эта история, располагалось в одном из самых горных и труднодоступных районов Юго-Восточной Азии. Раджа Сиданга не любил европейцев, но восторгался всеми без исключения новшествами, которые они приносили с собой. У него служило несколько английских советников, реорганизовавших систему управления, и повар-француз. Его армией в пятьсот воинов командовали английские офицеры.

Молодой раджа, сменивший отца на троне, окончил Оксфорд и был человеком абсолютно современным. Однако это не помешало ему отказаться не только от французской кухни, но и от многих других начинаний своего предшественника. Молодой правитель опасался, что они рано или поздно развратят его подданных и нанесут удар благополучию страны.

Особую неприязнь раджи вызвала почта и почтовые марки. Почту он повелел закрыть, марки сжечь и вернуться к испокон веков принятому здесь средству связи — голубиной почте.

Весь первый (и последний) выпуск марок Сиданга уместился в двух джутовых мешках, которые были торжественно преданы огню. От этого аутодафе удалось спасти лишь полосу из трех миниатюр — трех марок, отпечатанных на листе в один горизонтальный ряд. Их взял с собой на родину британский советник, любитель сувениров и редкостей. История сохранила его имя — он звался Гарвеем Ричардсоном.

Разумеется, бывший советник раджи не отдавал себе отчета в ценности привезенного им в графство Кент «клочка раскрашенной бумаги». Для него полоска из трех марок Сиданга была только красивым сувениром, напоминавшим о службе в экзотической стране. Однако проходили годы, и в мире выпускалось все больше почтовых миниатюр. Их покупали уже не только гимназисты и чудаки коллекционеры, но и солидные буржуа. Марки ежегодно повышались в цене, и вкладывать в них деньги становилось выгодным бизнесом. Если Ричардсон этого так и не понял, то его племянник и наследник сразу же направился в филателистическую контору Гриффитса. Он показал старому маклеру доставшееся ему сокровище, особо подчеркнув, что княжество Сиданг больше марок не выпускало, так как перестало существовать.

Ему было предложено триста фунтов стерлингов, но предприимчивый племянник Ричардсона с презрением отклонил предложение. Гриффитс понял, что его молодой клиент, не разбираясь в филателии, прекрасно чувствует конъюнктуру, и на другой день выложил за марки полторы тысячи фунтов.

Неизвестно, кто владел полосой из трех сидангских марок после Гриффитса. Но в 1912 году они оказались в коллекции знаменитого Феликса Жеррари. Жеррари сразу осознал, какая редкость попала в его собрание. Марки Сиданга не фигурировали ни в одном каталоге, ни в одном справочнике. Только доктор Винер в журнале «Филателия», ставшем, в свою очередь, библиографической и филателистической редкостью, дал их весьма краткое и довольно поверхностное описание.

Жеррари предвкушал сенсацию, которую вызовет его находка, и намеревался представить марки Сиданга коллекционерам и широкой публике на международной выставке в Париже. Но честолюбивым планам знаменитого собирателя не суждено было сбыться. Началась первая мировая война.

Жеррари скончался в Швейцарии, а собрание его, точнее, большая часть коллекции оставалась в Берлине. Французские власти конфисковали ее и продали с аукциона. Вырученная от продажи сумма (более четырехсот тысяч фунтов стерлингов) была включена в германские репарации.

На одной из распродаж коллекции Жеррари были куплены и «сидангские близнецы». Вместе с целой серией других марок, в основном индийских княжеств, их приобрел какой-то американский промышленник, явно не подозревавший об уникальности своей покупки.

В 1925 году марки Сиданга стали жертвой «великого филателистического ограбления». За день до открытия международной выставки-распродажи они вместе с сотней других редкостей были похищены в Лондоне. Бандиты убили смотрителя и тяжело ранили старика сторожа.

В 1927 году, основываясь на черновике статьи Жеррари, обнаруженной в его архиве, описание «сидангских близнецов» дал барселонский филателистический журнал. И ровно через три месяца после этого полоса из трех марок Сиданга оказалась в сейфе владельца цементного завода Фишера. Кто и когда продал их ему, осталось невыясненным. Фишер не собирался говорить об этом. Вскоре он продал марки чудаку-миллионеру Харрингтону, собиравшему исключительно первые марки стран. В 1931 году Харрингтон скончался, предварительно разорившись игрой на бирже. Когда его сестра вызвала оценщиков и предложила им приобрести коллекцию, выяснилось, что все экземпляры, представленные в ней, — искусные подделки. Сестра Харрингтона метала молнии, обвиняя во всем консультанта своего брата, некоего Хора, поставлявшего ему филателистические ценности. Однако Хор был сам настолько ошеломлен и подавлен происшедшим, что его оставили в покое.

Сестра Харрингтона продала за триста долларов альбом с фальшивками греку Павлида, владельцу антикварной лавки, которого интересовали скорее всего альбом и имя владельца курьезной коллекции, чем сами марки. Она не подозревала, что лавка на самом деле принадлежала Хору и Павлиди купил альбом по его указанию. Не знала она и того, что Хор давно уже зарекомендовал себя как весьма темный делец и аферист международного масштаба.

 

II

АУКЦИОН

Филателистические аукционы Циглера всегда вызывали ажиотаж среди коллекционеров, спекулянтов, маклеров и всякого рода дельцов. Раз в пять лет они съезжались в Монте-Карло из разных стран Европы и даже Америки в надежде приобрести дорогие марки, узнать конъюнктуру, поддержать связи. Аукцион обычно длился три дня.

И на этот раз к двенадцати часам зал был переполнен. В наступившей тишине аукционист объявил:

— Голубая марка острова Барбадос 1861 года, достоинством в один шиллинг. Ошибка в цвете. Известны только два экземпляра. Один в Британской королевской коллекции. Второй — в Британском музее. Перед вами третий. Кто станет его обладателем, господа? Что мы предложим за это сокровище?

Пожилой человек в пенсне, сидящий за маленьким столом рядом с молодой интересной женщиной с вьющимися пепельными волосами, вопросительно посмотрел на нее. Она едва заметно кивнула.

— Тысяча долларов, — сказал человек в пенсне.

— Мистер Смит предлагает тысячу долларов! Кто предложит больше? Тысяча долларов, только тысяча долларов…

По залу пронесся ропот. Марка стоила гораздо больше, но с владельцем крупной филателистической фирмы «Смит и K°» спорить могли лишь владельцы таких же крупных контор. Однако они предпочитали не спорить, а договариваться еще до аукциона, кому какая добыча достанется. Мелкие перекупщики и маклеры по установившейся традиции вступали в игру, когда из нее выходили крупные тузы. Они напоминали трусливых гиен, ждавших остатков львиной трапезы.

— Тысяча сто, — раздался громкий голос какого-то наивного любителя.

Зал замер. Один из людей Смита сразу же встал, чтобы узнать личность этого человека. Он явно не принадлежал к классу торговцев, и успокоенный Смит крикнул, что дает две тысячи.

— Две тысячи — раз, две тысячи — два… Продается марка острова Барбадос за две тысячи долларов — три! Продана!

Смит получил свой трофей, аукционист же продолжал:

— Две марки Пармы, тет-беш, пятнадцать чентезимо.

— Тысяча долларов, — сказал человек с рыжей шевелюрой, представитель крупной фирмы «Кедер». Марки Пармы по договоренности должны были перейти к нему.

Какой-то богатый любитель пытался торговаться, но не выдержал единоборства. За три тысячи долларов редчайшая марка Пармы досталась фирме «Кедер» и спустя три месяца была продана за пятнадцать тысяч.

Затем с аукциона пошли уже менее редкие миниатюры. Они продавались сериями. Были распроданы несколько коллекций. Торг стал оживленным, отсутствие филателистических тузов развязывало руки мелким спекулянтам.

В это время у одной из колонн зала произошла примечательная встреча. К угрюмому человеку, молчаливо следящему за торгами, подошел мужчина с багровым лицом.

— Я счастлив, что вы приехали, господин Лусто, — сказал он.

— Я приехал бы и без вашего письма, Хор, — лениво отозвался угрюмый. — Мне ни разу не приходилось пропускать аукцион Циглера.

— Поистине вы счастливчик, Лусто. Всегда держитесь в тени, но в каждой более или менее крупной фирме у вас есть свои люди. Вы не занимаетесь мелочами, не говорите ничего попусту, не ограничиваетесь чем-либо одним. Только вы, с вашим исключительным чутьем знатока, могли распознать в грязном старом полотне картину Рембрандта. Вы сорвали тогда изрядный куш!

— А, вы слышали об этом?

— Конечно, я ведь тоже слежу за тем, что происходит в мире. То была сделка века, господин Лусто. Я был очень рад за вас.

— Но вы хотели видеть меня не для того, чтобы говорить мне комплименты…

— Не только для этого. Вы правы, перехожу к делу. Может быть, мы выйдем отсюда? В парке есть уединенное кафе, оно, кажется, создано специально для нашего разговора.

Кафе, расположенное в самой глубине парка, было действительно безлюдным. Хор и Лусто сели за столик в углу, заказав миндаль и коктейли.

— Так вот, у меня есть для вас сюрприз, Лусто Хотели бы вы иметь «сидангских близнецов»?

— О-ля-ля! Надеюсь, вы имеете в виду не фальшивки из коллекции Харрингтона?

— Я говорю о подлинной полосе.

— Но мне надо быть уверенным в ее подлинности.

— Марки не со мной. Я их оставил во Франции. Если мы договоримся в принципе, у вас будет возможность убедиться, что это не фальсификаты.

— Послушайте, Хор! Карты на стол. Зачем вам продавать коллекцию Харрингтона по частям? Не будьте жадным. Жадность подводила многих. Сразу же поползут слухи, и у нас будут неприятности, очень серьезные, поверьте мне. Тем более что вы давно на подозрении. Вам нужен человек, который избавит вас от этой коллекции-обузы и купит ее сразу, оптом. Вы получите несколько меньше, но зато будете в безопасности, а ответственность за все несет покупатель, который не произнесет ни слова, откуда у него эти марки, каким путем и у кого он их приобрел.

— Именно это я имел в виду, Лусто.

— Если не ошибаюсь, Хиррингтон собирал только первые марки государств. У него было сорок пять экземпляров?

— Сорок пять! У вас феноменальная память. Она меня пугает.

— Я не хотел бы торговаться. Коллекция Харрингтона мне известна. Я даю триста тысяч долларов. Конечно, марки стоят дороже, но вам их не удастся сбыть. Я же, повторяю, рискую. Согласны?

— Согласен, — ответил Хор после паузы и закурил, сильно затягиваясь. — Вы привезете эти деньги и сообщите вот по этому адресу, — он достал визитную карточку, — где остановились. Я свяжусь с вами сам. Скажу откровенно, Лусто, меня не покидает ощущение, что за мной идет слежка.

— Вполне возможно.

— Ваше спокойствие поражает. Давайте договоримся. Если вдруг я свяжусь с вами по телефону или вы увидитесь с человеком, который будет утверждать, что он от меня, не говорите ни мне, ни ему ничего, пока мы не скажем: «Берн и Париж». Это мой пароль. Вашим пусть станет, ну, скажем, «Турн и Таксис».

— Вы помешались на детективах.

— Поверьте, мне надо быть предельно осторожным. Коллекция Харрингтона не дает спать многим. Кстати, у вас есть свой эксперт?

— Есть. Лучший из всех, кого я знаю. Но я не думаю, что вы обманете меня. Потому что тогда вы по-настоящему конченый человек.

— О чем вы говорите, Лусто! Я ведь знаю, с кем имею дело. Между прочим, у меня с собой «перевернутый лебедь». Марка не имеет никакого отношения к Харрингтону. Могу уступить ее за десять тысяч наличными.

— Вряд ли я соглашусь, Хор.

— Как хотите. Завтра с девяти до десяти я буду в гостинице. В одиннадцать часов уезжаю. Если передумаете — приходите. Что касается основного дела, то не задерживайте с ним, это в наших общих интересах.

— Через две недели я дам о себе знать.

— Очень хорошо. До свидания, Лусто. Поспешу к Циглеру Перерыв окончился, а меня там кое-что интересует…

 

III

ПОХИЩЕНИЕ

Было без пяти минут одиннадцать. Ровно через двадцать минут должно подойти такси. Хор еще раз выдвинул ящики — не забыл ли чего впопыхах? Вниз спускаться ему не хотелось. В последнее время он старался не показываться в людных местах — аукцион Циглера был исключением.

Чтобы убить время, Хор закурил сигарету, тринадцатую и поэтому лишнюю. Когда он бросил спичку в пепельницу, дверь отворилась и вошел человек в полумаске, с пистолетом в руках.

Выронив сигарету, Хор уставился на него.

— Немедленно выкладывай «перевернутого лебедя», или я тебя продырявлю, — прорычал бандит.

Судя по всему, вошедший был наркоманом, Хор понял, что дело принимает отвратительный оборот.

— Вы имеете в виду марку Западной Австралии? — спросил он, чтоб что-то сказать.

— Давай марку с лебедем, — прохрипел человек в полумаске.

Чувствуя, что медлить больше нельзя, Хор полез во внутренний карман, вынул бумажник и вытащил небольшой конверт с маркой. Вырвав у него конверт, бандит подошел к настольной лампе и внимательно осмотрел взятую марку. «Она», — сказал он сам себе, пряча ее в записную книжку. Затем приблизился к Хору и грязно обругал его.

— Слушай меня, — сказал он свистящим шепотом. — Ты не двинешься отсюда и просидишь на этом диване пятнадцать минут. Если ты встанешь или хотя бы издашь звук, тебя продырявят, как ситечко. Понял? — Он поднес пистолет к самому носу Хора, потом спрятал пистолет в карман и медленно вышел, как бы сожалея, что Хор молчит и не дает никакого повода пристрелить его тотчас же.

Несколько мгновений Хор сидел не шелохнувшись. Однако нельзя было сказать, что он очень напуган или удручен потерей ценной марки. Могло даже показаться, что делец от филателии удовлетворен неприятным визитом.

Ровно через пятнадцать минут Хор прикрыл дверь и тихо засмеялся. «Хорошо, что старый Спиро сделал дубликат „лебедя“, — подумал он. — Надо будет заказать еще несколько подделок. Так безопаснее». Вдруг Хор вздрогнул от осенившей его мысли.

— Тюэн, — произнес он, — вот кто мне нужен. Тюэн работает в сто раз лучше Спиро, хотя и дороже. Но «близнецы» стоят денег а риска нет, доказать почти ничего невозможно.

Взяв чемодан и не забыв потушить свет, Хор спустился вниз, где его ожидало такси. Всю дорогу до вокзала он улыбался, и шофер решил, что пассажир провернул очень выгодную сделку.

 

IV

ВИЗИТ К ТЮЭНУ

Деревушка Лешар лежала вдали от проезжих дорог Хор добрался сюда далеко за полдень. Выйдя из машины, он пошел по улочке к старому особнячку, стоящему на краю деревни. Вместо того чтобы позвонить, он постучал — видимо, условным стуком. Через несколько томительных для него минут дверь открылась, и Хор исчез за нею.

Он поднялся по крутой ветхой лестнице наверх, где его поджидал высохший старичок с выцветшими, ничего не выражающими глазами.

— Вот и я, господин Тюэн, — сказал Хор. — Простите, что нарушаю ваше уединение и установленные вами правила. Однако, поверьте, дело стоит того.

Старичок молчал, и по его взгляду было трудно понять, слышит ли он слова Хора. Хор вытащил из бумажника небольшой конверт с марками и положил на стол перед стариком.

— Марки выпущены в 1865 году, — продолжал он. — Мне нужна копия. Через неделю, не позднее. Подделка должна быть безукоризненной. В наших лучших традициях. Чтобы ее не отличили от настоящего экземпляра даже с помощью кварцевой лампы.

Старик молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Оно по-прежнему ничего не выражало.

— Простите, Тюэн! — поспешно воскликнул Хор. — Я оговорился, я хотел сказать, что копия должна быть идентична подлиннику. Она нужна мне для моей личной коллекции. Ничего противозаконного в моей просьбе нет.

— Вы же знаете, что я не делаю фальшивок, — сказал старик скрипучим голосом.

— Знаю, знаю, — быстро сказал Хор. — Уверяю вас, что мне нужна лишь копия. Для моей личной коллекции. Только для меня.

Старик не шевелился, и Хор, потеряв терпение, раздраженно продолжал:

— Вы слишком осторожны, Тюэн. Вы знаете меня не первый год. Можете вывернуть мои карманы — вы не найдете никакой записывающей аппаратуры. Сама марка давно снята с обращения, точнее, никогда в обращение не поступала, следовательно, законом подделка… — Тут он осекся. — Я хотел сказать — копировка… не преследуется.

— Чего вы хотите от меня? Я ничего не понял из того, что вы до сих пор говорили.

Хор сжал губы, мысленно послав старика ко всем чертям.

— Мне нужна копия этих марок, — сказал он нетерпеливо. — В моей коллекции нет таких, и я попросил у приятеля на неделю этот образец. Я давно мечтал иметь в своем собрании подобный экземпляр.

— Но я очень занят, — сказал старик голосом, лишенным чувства и тембра.

— Три тысячи долларов, — с жаром воскликнул Хор и вновь осекся под взглядом старика. Он вспомнил, что осторожный Тюэн, опасаясь подслушивающих устройств, требовал громко произносить сумму, гораздо меньшую, чем та, которая ему вручалась на самом деле. — Я хотел сказать — двести долларов, — добавил он поспешно.

Старик наконец пошевелился. Более того, он взял лежащие перед ним марки и внимательно рассмотрел их. Лицо его несколько оживилось. Но это продолжалось всего несколько секунд.

— Вы беретесь помочь мне, дорогой господин Тюэн? — вкрадчиво произнес Хор.

— Я испытываю слабость перед просьбами истинных коллекционеров, — вдруг визгливо заговорил старик. — Я помогаю им, не думая о своем отдыхе и покое.

— У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность.

Взгляд Тюэна стал совсем жабьим. Он молча уставился на Хора. Понять и расшифровать этот взгляд было, казалось, невозможно, но Хор понял: старику нужны не словесные выражения благодарности.

— Вот здесь двести долларов. — Хор вытащил три пачки по тысяче долларов и положил их перед стариком. — Могу ли я надеяться получить заказ в срок?

— Двести долларов не такие уж большие деньги за мою адскую работу, — проверещал старик, не моргнув глазом и пряча предложенные ему пачки с банкнотами. — Но раз я обещал, то выполню свой долг. — Произнося эту тираду, он положил перед Хором лист чистой бумаги.

Хор прекрасно знал, что ему следует делать. Он написал, что получил от господина Тюэна марки за двести долларов и обязуется не выдавать их за оригинал и сохранить в своей личной коллекции. Поставив точку, он расписался и протянул лист старику.

Старик внимательно прочел написанное, бережно сложил бумагу и спрягал в одном из многочисленных карманов своей куртки. Потом он написал расписку в получении двухсот долларов в двух экземплярах, одну из которых также оставил у себя.

Хор облегченно вздохнул. Дело было сделано.

— Послушайте, господин Тюэн, почему бы вам не предложить мне чего-нибудь выпить? Я совершил долгую поездку, сделав большой крюк, чтобы повидать вас. Стаканчик виски и сэндвич мне совсем не помешают.

Старик холодно посмотрел на Хора.

— У меня нет ничего, господин Хор. Я не ожидал вас и ничем не могу вас угостить. В милях трех отсюда есть приличный ресторан с деревенской кухней. Там вы найдете все, что вам будет угодно.

Хор, возмущенный до глубины души, бессмысленно расстегивал и застегивал пуговицы на своем пиджаке. «Старая жаба, — прошептал он про себя, — гнусный лицемер, грязный обманщик, подлый скряга…»

— Дайте же мне адрес, куда я должен переслать свою работу, — сказал старик.

Наступившая за этим пауза была настолько красноречива, что вполне могла бы заменить фразу: «Уберетесь ли вы из моего дома?»

Хор внял этому настойчивому призыву и надел шляпу.

— Надеюсь повидаться с вами в нынешнем году, господин Тюэн, — бросил он, выходя.

— Вряд ли вам это удастся, — ответил старик. — Скоро я снова уезжаю в Мексику. На этот раз навсегда. Прощайте, господин Хор. Я выполню обещанное ровно в срок. — И он захлопнул дверь, как только Хор вышел за порог.

Маленький особнячок, где временно поселился великий фальсификатор, вновь погрузился в обманчивую тишину, в которой создавались фальшивые филателистические раритеты.

 

V

НЕЗНАКОМЕЦ ИЗ «ЭКСЕЛЬСИОРА»

Бой-лифтер открыл дверь и выпустил еще одну группу постояльцев отеля «Эксельсиор». Двое мужчин и две женщины, оживленно беседуя, направились к выходу. Другой пассажир лифта — угрюмый щеголь с бледным лицом и горбатым носом — двинулся в сторону ресторана. Шел шестой час вечера.

Мужчина с угрюмым лицом хищной птицы сел за столик в самом углу полупустого зала. Столик был скрыт от взоров посетителей двумя гигантскими пальмами. Заказ его выглядел чрезвычайно обильным, и даже вышколенный официант не смог сдержать удивления, приподняв одну из густых бровей.

Угрюмый щеголь пожелал целую кучу изысканных блюд, которые обычно не заказывают вместе, и самые превосходные вина. Подобным обедом можно было накормить целую компанию — он же, судя по всему, никого не ждал. Говорил щеголь по-французски с заметным акцентом, но определить его гражданство или национальность кельнеру не удалось.

Ему было лет сорок пять-сорок семь. Держался он хорошо, непринужденно и уверенно. Чувствовалось, что у него водятся деньги, что он не страдает от их недостатка.

…Когда оркестр заиграл модный блюз «Дарданеллы», часы показывали шесть часов тридцать минут. Именно в этот момент в зал вошел служащий с черной доской, на которой каллиграфическим почерком было выведено мелом:

«Господина Жана Лусто просят к кабине номер 3».

Человек, скрытый пальмами, равнодушно скользнул взглядом по доске, щелкнул зажигалкой и закурил небольшую тонкую сигару. Из-за соседнего стола поднялся пожилой мужчина. Несколько молодых пар поспешили к танцевальной площадке. Служитель убрал доску.

Человек, не торопясь, встал из-за стола и пружинистой походкой направился к телефонной кабине номер 3.

Он вошел в кабину, бросив настороженный взгляд в холл, где сидело несколько постояльцев отеля.

— Слушаю вас, — сказал он тихо.

— Алло! Это вы, Лусто?

— Допустим. Кто вы?

— Сначала скажите мне несколько слов, тех самых, о которых должны знать только я и Лусто.

— Турн и Таксис.

— Правильно.

— Вы тоже должны сказать мне кое-что.

— Берн и Париж.

— Как мы договоримся?

— Вы уверены, что вами еще не интересуются?

— В таких вещах уверенным быть никогда нельзя. Но пока, кажется, ничего подозрительного.

— Сегодня от восьми до девяти часов я жду вашего человека в гостинице «Руан», в номере 428. Будьте точны, я взял интересующие вас вещи из сейфа ровно на два часа. Или — или…

— Мой человек будет точным. Пароль прежний. И еще раз предупреждаю: без всяких импровизаций, иначе я рассержусь.

— Отлично. Прошу вас быть осторожным. Я не люблю шума, предпочитаю тишину.

— Я тоже. Прощайте.

Человек, отозвавшийся на имя Лусто, положил трубку и скользнул взглядом по публике, сидящей в холле. Удовлетворившись осмотром, он вновь поднял ее и набрал нужный ему номер.

— Валери, — сказал он. — Ты сейчас же возьмешь такси и подъедешь к гостинице «Руан». В номере 428 тебя будет ждать господин, который отзовется на известный тебе пароль. Арнольд пусть едет за тобой следом, но ждет тебя внизу — в номер ему входить не следует. Вы с Арнольдом не знакомы. Товар особенно не проверяй. Клиент рисковать не станет. Постарайся управиться как можно быстрее. Дело могут решить минуты. Тебе все ясно?

— Все.

— Тогда действуй.

Лусто вышел из кабины. В холле сидели несколько женщин и подросток. Довольно хмыкнув, он прошел в ресторан к своему столику.

Лусто не обратил внимания на сидящего лысоватого, полного мужчину, скрытого газетой и поглощенного чтением. Не мог он заметить и маленькой дырочки в газетном листе, через которую толстяк внимательно за ним наблюдал.

Как только Лусто скрылся за дверью ресторана, лысоватый толстяк поспешил к кабине.

— Лео, — сказал он без всякого приветствия, — наш клиент говорил с кем-то дважды по телефону. Не исключено, что с Хором. Даже скорее всего с ним. Надо усилить наблюдение за отелем «Руан». Сам он туда не пойдет, это ясно. Значит, напарник. Тот, кто приехал с ним. Ты знаешь его. Нужно перехватить передачу — так, как мы условились.

— А если мне не удастся вмешаться?

— Проследи, куда они пойдут, особенно человек Лусто. Но лучше всего кончать дело в «Руане». Такой возможности может больше не представиться. Удобный случай не долго ждет.

— Ладно, мы выезжаем. Луи там уже с утра. Если что-нибудь произошло, он дал бы знать.

— Не давай им расходиться, иногда они звереют…

— Будь спокоен и делай свое дело.

— До счастливой встречи, Лео!

 

VI

СДЕЛКА

Отель «Руан» сверкал неоновыми рекламами. Почти все террасы кафе, расположенных вдоль здания гостиницы, были переполнены. В холле и ресторане отеля также толпились люди, преимущественно иностранцы, — был разгар туристского сезона.

В холле стоял невообразимый шум. Портье приходилось кричать, чтобы перекрыть голоса иноязычных посетителей. Конечно, он не мог обратить внимания на молодую женщину в изысканно простом вечернем костюме и синей шляпке «фатима». Это была привлекательная блондинка с пепельными волосами.

Не дожидаясь лифта, она поднялась на четвертый этаж. В коридоре не было ни души, и, дойдя до конца его, женщина вернулась и подошла к номеру 428. Через несколько секунд она скрылась за дверью, которую ей открыл высокий и грузный мужчина лет шестидесяти, с фигурой борца, багровым лицом и приплюснутым носом.

— Турн и Таксис, — сказала женщина.

— Берн и Париж, — отозвался мужчина.

— Я от Лусто…

— Мог бы догадаться и без вашего признания. Где это он вас нашел? Никогда не думал, что у Лусто могут быть такие партнеры. Значит, не заподозрят и те, кого я опасаюсь… Меня зовут Хором, а вас?

— Валери. Мистер Хор, я уполномочена получить от вас альбом с сорока пятью марками и вручить вам пакет с обусловленной суммой…

— …То есть с тремястами тысячами долларов. Не будем терять дорогого для нас времени. Вот вам пинцет, вот лупа. Проверяйте содержимое моего кляссера, а я пересчитаю деньги. Разумеется, только для того, чтобы чем-нибудь заняться. Хотите выпить стаканчик «Виши»? К сожалению, ничего спиртного предложить не могу. Итак. «Виши»!

— Насчет «Виши» я не получала инструкций.

— Однако вы страшная колючка… Вот кляссер…

— Вот деньги. Потрудитесь не отвлекать меня разговорами минут десять. Думаю, этого времени мне хватит.

— Извольте. А ведь я знаю вас… Вы знаменитая Валери Сандомирская, лучший эксперт фирмы «Альфред Смит и K°». Как это Лусто удалось переманить вас? Кстати, он грек или ливанец?

Женщина молчала, быстро, но внимательно разглядывая марки. Минут через семь она захлопнула кляссер.

— Вы удовлетворены?

— Почти. Все подлинники, я это могу утверждать, за исключением «сидангских близнецов». Они нуждаются в специальной экспертизе. Но это уже дело Лусто.

— Вот именно. Когда я смогу еще вас увидеть?

— Спросите у Лусто.

— Но вы настоящая язва!

— Прощайте, я тороплюсь.

Она быстро спускалась по лестнице, и на этот раз отказавшись от лифта. Ни в коридоре, ни на лестнице ей никто не повстречался. Лидль на лестничной площадке второго этажа она увидела двух поднимающихся мужчин. Один из них, маленький, толстенький блондин с большими ушами, весело подмигнул ей, и она отвернулась. И тут же встретилась глазами с другим. Холодные глаза и длинные бакенбарды придавали его облику что-то зловещее, и, внутренне поежившись, Валери спустилась в холл. Не оборачиваясь, она прошла мимо человека средних лет, стоящего у дверей, сделав вид, что совершенно его не знает. Он держал в руке носовой платок и время от времени проводил им по разгоряченному лицу. Платок был условным сигналом Он означал, что за человеком следили, что опасность приближалась и нужно скорее уходить.

Отказавшись от двух первых такси, встретившихся ей за отелем, женщина остановила третью машину. Вскоре она была далеко от гостиницы «Руан», где в это время развивались зловещие события.

 

VII

УБИЙСТВО В ОТЕЛЕ «РУАН»

— Хэлло, шеф, это я, Лео. Говорю из отеля «Руан». У дверей торчит человек Лусто, тот самый Арнольд. Но он не поднимается к Хору. Кого-то поджидает. Ходит, курит и ждет. Может быть, Хор сам спустится к нему? Что делать? Прошло уже больше часа.

— Есть кто-нибудь у Хора?

— Мы не подходим к дверям, боимся спугнуть птичек.

— Идиоты! А если человек Лусто давно у Хора или даже уже ушел?! Кто смотрит за Арнольдом?

— Майк.

— Пусть не спускает с него глаз. Он, наверное, будет сопровождать того парня, который поднялся или поднимается к Хору. Впрочем, рисковать нельзя. Входите с Луи в номер и действуйте. Больше ждать мы не можем. Майк не проморгает Арнольда? Он должен следить за каждым его жестом, за всеми с кем он будет говорить…

Через пять минут после этого разговора в дверь под номером 428 властно и требовательно постучали.

— Кто там? — спросил настороженный голос.

— Откройте, мистер Хор! Полиция.

— Вы ошиблись, моя фамилия Стюарт.

— Полиция не ошибается. Просто вы записались в отеле под фамилией Стюарт, на самом же деле вы Хор! Откройте именем закона!

— У портье есть вторые ключи. Если вы из полиции, он их вам отдаст.

— Он уже отдал.

— Я позвоню вниз и узнаю.

Один из тех, кто стоял за дверью, прислушался к удаляющимся шагам хозяина номера 428 и сделал знак своему товарищу. Тот быстро вставил в замок отмычку…

Двое мужчин вошли в номер, и тот, кто был меньше ростом, сказал вполголоса:

— Отойди от телефона, Хор, и не вздумай валять дурака, иначе мы тебя пристрелим. Луи, поищи у него игрушку. Вот так. Револьвер тебе совсем ни к чему, Хор. А теперь сядем и поговорим, как коллеги. Причем быстро, без лишних слов. Где марки, украденные тобой у Харрингтона?

Вы сошли с ума! Я не воровал никаких марок. Я купил альбом Харрингтона у Павлиди. Они же были подделками!

— Почему же ты купил подделки?

— Надеялся удачно сбыть.

— Раз ты хочешь морочить нам голову, раз ты нас так обижаешь, то…

— Всякий разумный довод наносит вам обиду. Вы забываете, что мы не в Чикаго, а во Франции.

— Это ты забываешь, свинья! Мы все помним и все знаем. Когда должен прийти человек Лусто?

— Не понимаю, о чем вы?

— Надо уметь проигрывать по-джентльменски, Хор. Мы следили за твоими прогулками почти полгода. Лусто, надо отдать ему справедливость, фальшивок не покупает и ими не торгует. И очень не любит, когда его пытаются надуть. Следовательно, марки настоящие. Только ты да старый Харрингтон знали, что под фальшивками находились тщательно запакованные в прозрачную бумагу другие, подлинные. Страницы кляссера были достаточно толсты…

— Это какое-то недоразумение.

— Мне надоело твое запирательство. Пойми же, просто так мы не уйдем. Ты знаешь, что тебя ждет, если ты не поведешь себя по-хорошему, старый мошенник. Где марки?

— Клянусь, их у меня нет.

— Где они?

— Они уже у Лусто.

— Лжешь. Тогда у тебя должны быть деньги.

— Он переведет их на мой счет.

— Опять лжешь, Хор. Луи, поройся в вещах мистера Хора, и если он солгал, то в лучшем случае закончит свои дни в больнице.

— Ни марок, ни денег, Лео.

— Дай-ка мне вон тот саквояж.

— В нем мое белье, и только!

— Спокойнее, Хор. Тебя не спрашивают. Луи, последи, чтобы он не выкинул какой-нибудь фортель. Так… так… Вуаля! Я знал, что здесь двойное дно. Сколько тут зеленых, Хор? Ну, говори же…

— Триста тысяч.

— Ого! Прекрасная сумма! Итак, Хор, в последний раз: ты будешь говорить правду или Луи заняться тобой? Я не шучу.

— Чего вы от меня хотите?

— Слушай внимательно. Павлиди все рассказал. Он тоже пытался отмалчиваться, но Луи вывихнул ему руку, и этого оказалось достаточным. Ты вернешь марки, а если их нет, заплатишь убытки.

— Бенсону? Вы работаете на него?

— И на себя также.

— Давайте поделимся?

— Зачем делиться, когда все и так наше. Итак, кто и когда купил у тебя марки?

— Человек Лусто. С полчаса назад.

— Если ты не перестанешь лгать…

— Я говорю правду.

— Мы знали, что ты назначил свидание человеку Лусто в «Руане», и следили за ним. Он стоит внизу и еще не поднимался к тебе.

— Это был не он, а она. Ее зовут Валери. Она работала экспертом у Смита. Блондинка. В шляпке «фатима».

— Черт возьми! Так это была она! Мы ее видели, Луи, но кто мог подумать… Ну и ловкач этот Лусто.

— Вот видите…

— Заткнись. Сколько было марок в альбоме?

— Сорок пять. Все — первые выпуски стран. Харрингтон собирал только первые выпуски.

— А полоса из трех марок Сиданга? Тоже с ними, в альбоме.

Теперь скажи, зачем ты встречался в прошлом месяце с Тюэном? Трясешься! Тогда скажу я. Ты получил у него за двести долларов точную копию «сидангских близнецов». Риска никакого. Ни в одном каталоге нет их описания. Ты продал Лусто, конечно, копии?

— Да.

— Подлинники где?

— Клянусь…

— Разбей его лживую морду, Луи!

— Не надо, я все скажу…

— Ведь мы можем посадить тебя, Хор, за мошенничество, фальсификацию знаков почтовой оплаты и за торговлю похищенными произведениями искусства. Мы знаем все твои грязные делишки… Поэтому спрашиваю тебя еще раз, говори как на духу: где подлинники?

— Они лежат в сейфе, в банке.

— Не похоже, чтобы ты расстался с ними хотя бы на время, тем более что уже взял билет на самолет. Придется тебя помучить…

— Ради бога, не надо, не трогайте меня!

— Так говори скорее.

— Мне плохо. Сердце… Разрешите взять в той шкатулке таблетку… Нитроглицерин…

— А может быть, ты что-то задумал? Скажи, где марки Сиданга, и получишь нитроглицерин!

— Я умираю… Мне плохо.

— Хочешь жить — говори!

— Они… Они в каблуке моих новых ботинок…

— Проверь, Луи.

— Я умираю. Дайте таблетку…

— Подождешь… Ну как, Луи?

— Они здесь.

— Отлично. Значит, мы не зря старались.

— Послушай, Лео, он потерял сознание.

— Все к лучшему. Может быть, ему суждено умереть от инфаркта.

— Ведь это убийство?

— Чушь. Это естественная смерть. Ни один прокурор не сумеет пришить нам мокрое дело. К тому же он еще может очнуться. Ну, а нам пора уходить. Взгляни в коридор.

— Ни души. Но ведь внизу стоит человек Лусто?

— Не волнуйся. Люди Лусто болтать не будут. Возьми с собой саквояж и положи туда его ботинки. Не надо привлекать внимание полиции к предметам с двойным дном. Пошли.

 

VIII

ОБМАНУТЫЕ ОБМАНЩИКИ

Небольшой офис Роберта Бенсона был известен очень немногим — только избранным антикварам и торговцам произведениями искусства. Лишь они знали или догадывались, что большие антикварные магазины в Лондоне и Париже, Вене и Бейруте, Буэнос-Айресе и Милане принадлежат Бенсону и его людям.

Бенсон делал погоду в мире искусства. Он знал, что ценится сегодня и что будет цениться завтра, мог достать полотно Ренуара, мебель семнадцатого века, античные вазы, монеты Парфянского царства, статуэтки Майоля, редкие марки острова Маврикий, письма Гюго и рукописи Твена, а также многое другое, что стоило больших денег. Он мог возвысить и сделать популярным бездарного живописца, мог с помощью своих людей не дать прохода настоящему таланту. В молодости Бенсон служил мелким клерком в фирме «Соутби». Сейчас вел собственное дело, и довольно успешно.

Обычно всеми делами большого хозяйства занимались два его заместителя. Сам Бенсон вел только крупные операции и принимал в своем офисе только значительных клиентов и хорошо знакомых ему коллег.

В последнее время дела шли превосходно. Промышленники и бизнесмены ринулись на рынок искусства. Разумеется, их интересовала не живопись Рембрандта и Эль Греко, а стоимость их полотен. Инфляция, постоянные экономические кризисы и банкротства убедили богатых людей в том, что вкладывать деньги в произведения искусства гораздо выгоднее, чем покупать на них акции или хранить в банке. Приобретение картин старых мастеров и вообще старинных вещей стало равнозначно самой лучшей рекомендации в торговом деловом мире, обеспечением многих сделок. Картины и скульптуры, как и акции, через десять — пятнадцать лет приносили прибыль, и весьма значительную.

Бенсон отлично понимал психологию клиентов. Бизнесмены хотели иметь на руках вещь, которая не могла бы потерять своей денежной стоимости. Они с интересом читали рекламные объявления, помещаемые фирмой Бенсона в разных иллюстрированных журналах: «Хорошее произведение искусства в подлиннике — прекрасное капиталовложение…»

Клиентура Бенсона была солидной, но он не брезговал сделками и с мелкими маршанами — торговцами картинами, сомнительными маклерами и заведомыми аферистами. Порой выяснялось, что та или иная картина, проданная его магазинами, оказывалась не подлинником, а копией, но обычно клиенты не поднимали шума. Более того, иные из них догадывались об этом еще при покупке, но молчали, потому что фальшивые шедевры Рубенса и Тициана обеспечивали проведение разнообразных финансовых махинаций.

Обычно Бенсон являлся в свой офис к десяти часам, но сегодня пришел раньше. Он попросил секретаршу сразу же провести к нему господина Лусто, как только господин Лусто придет.

Лусто явился к одиннадцати часам. В правой руке он держал портфель из крокодиловой кожи. Секретарша провела его в кабинет шефа и плотно прикрыла дверь.

Бенсон с улыбкой приветствовал старого знакомого, вытащил из бара бутылку «Арманьяка» и наполнил бокалы.

— Итак, Лусто, вы принесли мне какую-то филателистическую редкость. Я это понял, когда вы позвонили ко мне поздно ночью. Уж не купили ли вы у братьев Стуловых марку Британской Гвианы?

— Я принес вам нечто лучшее, то, что не удалось достать когда-то вашим мальчикам. Коллекцию первых выпусков Харрингтона. Ту самую коллекцию, которая непостижимым образом исчезла и которая сейчас в этом портфеле.

— Покажите.

— Извольте. Все сорок пять, в этом же кляссере.

— Мне не хотелось бы напоминать, Лусто, что я веду честную игру и требую этого от вас. Обманутым я долго не останусь. Здесь есть фальшивки?

— Вы обижаете меня, Бенсон. Я никогда вас не обманывал.

— Правильно. Потому что боялись. Вы знали, что стало с Гийомом Пери, вашим бывшим другом, — он ведь пытался меня обмануть…

— Оставим эти неприятные воспоминания, Бенсон. Я веду себя с вами честно, и не потому, что боюсь, а потому, что наши дела этой сделкой не окончатся. Мы нужны друг другу…

— Интересная мысль. Я ее обдумаю на досуге. Но вы так и не сказали, все ли марки подлинные.

— Вы знаете, что у меня работает лучший эксперт, я переманил его у Смита. Я даю стопроцентную гарантию за все, кроме «сидангских близнецов». Мой эксперт колеблется, но не утверждает, что это фальшивка. Слишком мало данных…

— Мне нравится, что вы откровенны… Раскрою и свои карты. «Сидангские близнецы» — те, что у вас, — подделка. Несколько позднее я объясню вам, откуда у меня такая уверенность. Во сколько вы оцениваете всю коллекцию без них?

— Ровно семьсот тысяч долларов.

— Вы обезумели, мой друг! Это несерьезно.

— Серьезно, Бенсон. Вполне серьезно. В кляссере без «близнецов» сорок две марки, каждая из которых стоит от пятнадцати до тридцати тысяч.

— Еще вопрос. Во сколько бы вы оценили «сидангских близнецов», если бы они были подлинными?

— В сто тысяч долларов. Посудите сами — марка Британской Гвианы стоит пятьдесят тысяч долларов. Неужели единственная в мире полоса из трех марок Сиданга не стоит ста тысяч? К тому же они в превосходном состоянии.

— Возможно, вы правы. Итак, сколько вы хотите за свой товар?

— Сколько вы предлагаете?

— Вы мне нравитесь, Лусто. И я тоже буду говорить с полной откровенностью. Семьсот тысяч долларов я вам никогда не дам. Это чистейшее безумие. Вы сами заплатили за этот кляссер около двухсот тысяч. Я вам могу дать в два раза больше. И ни цента!

— Я заплатил за кляссер триста тысяч.

— Отлично. Пойдем на компромисс. Я выдам вам сейчас же чек на четыреста пятьдесят тысяч. И у вас остаются ваши сомнительные «сидангские близнецы», которых вы, конечно, выгодно сбудете с рук. Это мое последнее слово.

— Заведомо убыточная сделка, Бенсон.

— Не думаю. Вы читали сегодняшние газеты?

— Что вы имеете в виду?

— Непонятную смерть некоего Хора, бывшего консультанта Харрингтона.

— На что вы намекаете? Вы прекрасно знаете, что я не способен устранить даже злейшего своего врага…

— Не волнуйтесь, Лусто. Я знаю, что вы истинный христианин: любите своих врагов и ненавидите друзей… Но если вы предложите этот альбом кому-нибудь другому, а вы, кажется, собираетесь поступить подобным образом, то обязательно начнутся вопросы.

— Не начнутся, Бенсон.

— Уверяю вас, начнутся.

— Вы угрожаете?

— Я только предупреждаю.

— Я не люблю шантажа.

— Я тоже. Поэтому предлагаю вам пятьсот тысяч долларов. Если не согласны — уходите. У меня много дел.

— Согласен. Но в следующий раз я пойду к Смиту.

— Следующего раза не будет. Такие коллекции встречаются раз в пятьдесят лет.

— Вы обещали сказать мне кое-что насчет «сидангских близнецов»…

— Откуда я узнал, что они фальшивки?

— Да.

— Видите ли, Лусто, подлинник у меня.

— Что? Вы это серьезно?!

— Я могу показать. Смотрите.

Бенсон выдвинул левый верхний ящик письменного стола и протянул Лусто плотный черный лист с тремя алыми марками.

— Дайте, пожалуйста, лупу. Нет, другую. Благодарю.

Лусто внимательно разглядывал марки. Лупа подергивалась в его дрожащей руке.

— Ну, что скажете?

— Извините, Бенсон, показывали ли вы их эксперту?

— Еще нет. Однако я абсолютно убежден в их подлинности. У меня есть основания для такой уверенности.

— Должен вас с радостью огорчить. Это подделка, причем, в отличие от моей полосы, подделка очень примитивная. На подобной бумаге печатались марки княжества Сирмур, а не Сиданга. К тому же не совпадает оттенок краски. Готов держать пари, что это фальшивка из конторы Спиро.

— Или Тюэна?

— Нет. Тюэн работает гораздо тоньше. Если все-таки окажется, что мой экземпляр поддельный, то, значит, это рука Тюэна. Кстати, где вы приобрели свою фальшивку? Судя по тому, что вы еще не показывали ее экспертам, она у вас недавно и вам еще не пришлось платить за нее.

— Возможно, вы и правы, Лусто. Но меня интересует другое: где подлинник?

— Наверное, у Хора.

— Нет!

— О-ля-ля! Значит, эту фальшивку отняли у Хора, а он умер от огорчения.

— Помолчите. Длинный язык и непроверенные догадки никого не доводили до хорошего. Оставьте их при себе.

— Надеюсь, я могу оставить при себе и чек, который вы подписали?

— Конечно. Однако где находится подлинник? Как вы думаете, Лусто?

— Возможно, я вам его еще принесу. За сто тысяч долларов! И не буду просить больше. Я ведь не шантажист.

— Что вы хотите сказать?

— В номере Хора побывали ваши люди, они видели его живым последними. Вы же запугивали меня…

— Вы знаете, что я не пошел бы дальше слов.

— Теперь знаю. Между прочим, мне в голову пришла одна простая мысль…

— Какое совпадение! И мне тоже.

— Дай бог, чтобы наши мысли оказались разными. Я ухожу, прощайте, Бенсон.

— Прощайте, Лусто. До свидания, мой старый друг.

— Не огорчайтесь. Мы еще отыграемся.

Бенсон подождал, пока вышел Лусто, и в задумчивости стал прохаживаться по кабинету. Затем, видимо приняв решение, подошел к телефону и набрал номер.

 

IX

В НОМЕРЕ 428

В десять часов вечера невдалеке от отеля «Руан» остановился серый «пежо». Из него вышел полнеющий мужчина небольшого роста в баскском берете. Оглянувшись, он уверенно поднялся по ступенькам и вошел в гостиницу. Попросив остановить лифт на третьем этаже, мужчина поблагодарил мальчишку-лифтера и не спеша направился к буфету. Выпив рюмку анисовой и купив сигареты «Житан», он двинулся из буфета на пятый этаж, оттуда спустился на четвертый и подошел, наконец, к номеру 428. Прислушавшись и не услышав ничего подозрительного, он быстро открыл дверь.

После кончины Хора прошло четыре дня. Номер был прибран, но его еще никому не сдавали.

Человек осветил комнату маленьким фонарем. Кровать, диван, два кресла, журнальный столик, стол, стулья, шкаф. Вздохнув, он снял пиджак и принялся тщательно исследовать спинку дивана. Потом наступила очередь кресел и стола. Толстяк тихо чертыхался и громко сопел.

Прошло двадцать-двадцать пять минут. По-видимому, он так и не добрался до предмета своих поисков. Закурив сигарету, человек внимательно осмотрел ванную и подоконники и зачем-то повернул ручку крана в умывальнике. Шум воды привел его в себя, и, закрыв кран, он уселся в кресло.

Затем, вздохнув еще раз, он подошел к платяному шкафу и, открыв дверцу, посветил себе фонарем. Прямо перед собой он увидел оскаленную в улыбке физиономию какого-то чудовища, походившего на хищную птицу. Голова страшилища, освещенная дрожащим лучом фонаря, приближалась к толстяку все ближе и ближе.

Он готов был уже завопить, но железные руки сжали его горло. Покачнувшись, толстяк опустился на пол и чуть было не потерял сознание.

— Не пугайтесь, я человек из плоти, — сказало страшилище, выходя из шкафа. — Вы, по-моему, тоже, хотя и страдаете ее излишками. Работаете на Бенсона?

Толстяк кивнул головой, говорить он еще не мог.

— Вы ищете марки Сиданга, — продолжал незнакомец из шкафа. — Я ищу их тоже. Но мы рискуем ничего не найти, если будем отвлекаться. Тем не менее, любезнейший, искать буду я один, по праву первого и по праву сильного. Вы же сядете лицом к стене в это кресло. Вот так. Садитесь.

В этот момент почти бесшумно открылась дверь и в комнату скользнул еще один неизвестный.

— Входите, Арнольд, — сказал человек, вышедший из шкафа, вынимая руку из кармана. — Здесь все свои. Как я и предполагал, мои рассуждения совпали с рассуждениями Бенсона. Вы знаете этого типа?

— Кажется, его зовут Лео. Он специалист по филателии и работает на Бенсона уже лет пятнадцать.

— Он специалист не только в области филателии… Вы действительно Лео?

Толстяк кивнул головой.

— Он действительно Лео, но нам от этого не легче, Арнольд. Проследи за ним, а я продолжу поиски.

— Вы уже много просмотрели?

— В основном мебель. После меня то же сделал наш друг Лео, и с тем же успехом. Остались обои. Дай мне фонарик.

В продолжение четверти часа он прощупывал каждый сантиметр обоев. Двое других наблюдали за ним в полумраке. Вдруг Лусто (это был он) издал какое-то восклицание и, вынув из кармана перочинный нож, сделал прорез в обоях. Фонарь выпал из его рук, и он тихо выругался.

— Что случилось? — спросил Арнольд, поднимая фонарь…

— К сожалению, ничего, а я было подумал…

— Может быть, ее здесь и нет?

— Все может быть, но я поищу еще.

Прошло десять минут, в продолжение которых двое, замерев, следили за третьим.

— Баста! — сказал Лусто, соскакивая со стула. — Хор перехитрил всех и оставил подлинники в каком-нибудь банке. Пора расходиться, господа, если только наш друг Лео не желает поохотиться в одиночку.

— С меня хватит, — ответил толстяк, вытирая лицо широким платком.

— Передайте Бенсону, что мы с ним ошиблись, а лично я был самонадеян, — сказал Лусто на улице.

— Ладно, передам, — пробурчал Лео, направляясь к серому «пежо».

Машина рванулась и вскоре скрылась в переулке. Лусто и Арнольд смотрели ей вслед, пока она не исчезла за углом, а потом медленно направились к стоянке такси.

— Поедем в «Эксельсиор»? — спросил Арнольд.

— Нет, к Валери, а затем устроим маленькую пирушку.

— В честь чего, шеф?

— В честь того, что я нашел в обоях «сидангских близнецов». Хор был самым предусмотрительным хитрюгой на свете из всех, кого я знаю.

— Когда, черт возьми, вы нашли марки?

— Когда у меня выпал фонарь. Я не хотел, чтобы этот толстый Лео видел у меня марки. Как, по-вашему, он ничего не заподозрил?

— Что вы, даже я не допускал мысли…

— Хорошо. Теперь надо их скорее сплавить. И конечно, не Бенсону. Я знаю одного подходящего туза, который гоняется за такими марками, но он живет в Нюрнберге.

— Пусть к нему поедет с нами Валери, у нее есть документы международного эксперта.

— Дело не только в этом. Тот тип знает ее и полностью ей доверяет.

— За сколько вы думаете продать марки?

— Они стоят тысяч шестьдесят, но тот туз купит их за сто тысяч.

— Знаете, Лусто, мне хотелось бы, чтобы эти «сидангские близнецы» скорее ушли от нас. Приключения с ними были на грани уголовщины.

— Вы, как всегда, деликатны, Арнольд.

 

X

НЮРНБЕРГСКИЙ БАНКИР

Валери, Лусто и Арнольд прибыли в Нюрнберг в полдень. Такси довезло их до улицы Могильщиков, к небольшому особняку Фридриха Блюма.

Дверь открыла старая женщина в белом чепце. В ее глазах они прочли испуг и недоверие.

— Можем ли мы увидеть господина Блюма? — спросила Валери.

— Как мне сказать о вас?

— Госпожа Сандомирская с друзьями из Франции. Удивленно взглянув на нее, старушка засеменила к хозяину.

Вскоре в прихожей появился и он сам.

— Валери! Простите, что я так называю вас… Как я рад! В последний раз мы встречались ровно десять лет назад на аукционе Циглера. Вы вновь изменились, стали еще прелестней. Входите, Лусто, рад видеть вас и вашего спутника.

Фридрих Блюм, крупный антиквар, стареющий, но еще довольно крепкого сложения мужчина с пышными седыми кудрями, провел своих гостей в кабинет и усадил за стол.

— Как поживаете, господин Блюм? Как идут дела?

— Какие дела, господин Лусто, какие дела!.. Вы ведь знаете, что сейчас творится в Германии. Деньги ничего не стоят. Хороших картин никто не продает. Их только покупают. Раздобыть товар становится все сложнее и сложнее. А я старик, мне не поспеть за молодыми. Мои магазины опустели — там один только хлам. Я почти банкрот.

— Не узнаю вас, господин Блюм. Вы всегда были оптимистом.

— Я весь в прошлом… Что вы будете пить? Госпоже Сандомирской я предложу рюмочку чудесной кизиловой настойки. Вам, конечно, перно? Что предпочитаете вы, сударь? Тоже перно! Бог мой, как постоянны французы! Вы редкий гость, господин Лусто. Однако, если вы появляетесь, значит, у вас на руках что-то потрясающее.

— Вы, как всегда, угадали.

— И если вы приехали с госпожой Сандомирской, значит, предстоит сделка до десяти тысяч долларов. Боюсь только, что у меня уже не будет столько свободных денег, чтобы купить у вас весь товар.

— Это всего лишь полоса из трех марок. Вот как…

— Да, но вы давно интересовались этими марками. Они стоят тридцати-сорока раритетов.

— Неужели вы говорите о «близнецах»? Вот именно. Они со мной!

— Однако вы должны знать, что я давно не занимаюсь марками…

— Господин Блюм, я это знаю, как знаю и то, что сейчас вы охотно ими займетесь.

— А! Вы уже знаете, какие дела творятся у нас?

— Знаю и весьма сочувствую.

— Представляю, сколько вы запросите за свое сокровище. Наверное, тысяч пятнадцать. Это почти все, что у меня есть.

— Неужели вы думаете, что я стал бы переезжать границу и отрывать от дел моих друзей за пятнадцать тысяч долларов? Уверен, что вы пошутили.

— Покажите, по крайней мере, вашу полосу. Мой бог! Эта красная бумажка стоит тысяч, как будто ее создал Рафаэль или Дюрер! Они подлинные, госпожа Сандомирская?

Валери Сандомирская пила маленькими глотками настойку. Услышав обращенный к ней вопрос, она поставила рюмку и улыбнулась:

— Если бы они были фальшивыми, то меня не было бы здесь. В отличие от многих других, я зарабатываю свой хлеб честностью. Стоит мне обмануть хоть раз — и я умру с голода.

— Сколько они стоят сейчас?

— Столько, сколько за них заплатят.

— Остроумно. Самая дорогая марка в мире, господин Лусто, оценивается в пятьдесят тысяч — это единственный экземпляр Британской Гвианы.

— Здесь полоса из трех марок.

— Три марки стоят дешевле, чем одна-единственная.

— Странная логика! Я прошу за «близнецов» сто тысяч долларов, хотя уверен, что мог бы получить от вас и больше.

— Мой бог! Кто-то из нас сошел с ума! Сто тысяч за три марки? Это немыслимо! Это чудовищная цифра.

— Не люблю торговаться, господин Блюм. Если вас не устраивает мое предложение, не стоит о нем говорить. Будем считать, что мы встретились, чтобы повидать друг друга. Я поеду отсюда в Гамбург, к господину Лебу: возможно, там мне повезет больше. Но позвольте заметить, что вы совершаете ошибку. Через несколько месяцев кое-кто будет готов отдать все, что у него есть, за эти марки. Я слежу, как и вы, за политикой. Наци не позволят вам ни продать, ни увезти ваши картины. В любое время, они могут конфисковать ваши магазины и деньги. Самые умные бросают все и спасают жизнь. Вы не хотите уезжать без денег — так вложите их в марки. Марки легко спрятать и перевезти за границу. У вас будут средства, чтобы начать новое дело.

— Сколько вы хотите?

— Я уже сказал — сто тысяч долларов.

— У меня наличными только тридцать тысяч, но есть несколько превосходных алмазов.

— Я это предвидел. Сопровождающий меня Арнольд Тиссо разбирается в алмазах, как голландский меняла.

— Тогда пройдемте ко мне, в другой кабинет, и закончим эту операцию, чтобы я мог спокойно поговорить с госпожой Сандомирской. Прошу вас, господа…

Блюм провел своих гостей в большой кабинет, напоминающий антикварную лавку. Эмали, венецианское стекло, книги с рисунками семнадцатого века, картины, миниатюры — все это в беспорядке расположилось в самых неожиданных местах. Казалось, что хозяин собирался в дальнюю дорогу.

— Какой удивительный идол! — сказала Валери, разглядывая раскрашенного индейского божка. — Чего только у вас нет, господин Блюм!

— Я покупал всех этих идолов в горных селениях Перу и Боливии. В прошлом, как и сейчас, людей тянуло к экзотике. Это тоска несчастливых романтиков, отмеченных тонкостью чувств. Доставьте мне удовольствие, возьмите эту статуэтку на память о старом Блюме. Я предпочитаю видеть ее в ваших руках, чем в грязных лапах моего соседа эсэсовца Клотике. Господин Лусто, не могли бы вы предложить мне в самое ближайшее время еще несколько десятков филателистических редкостей? Я уполномочиваю госпожу Сандомирскую отобрать стоящие и сохранить их у себя. Сумму, названную вами, я передам вашему человеку. Но наличных у меня мало — только драгоценности и антиквариат.

— Я подумаю, господин Блюм.

— Думайте быстрее, а то все это может уйти. Я ведь не чистокровный ариец.

— Хорошо. Я потороплюсь. Это и в моих интересах…

Через месяц после этого разговора в номер Лусто вошел взволнованный Арнольд. Он рассказал шефу об аресте и исчезновении Фридриха Блюма, антиквара из Нюрнберга. Вместе с ним исчезли его сокровища и «сидангские близнецы».

— Очень жаль, — сказал Лусто.

— Какое нам, в конце концов, дело до этого Блюма…

— Я говорю о марках.

— Мы получили за них больше того, что они стоили бы и через двадцать лет.

— Это единственное, что меня успокаивает…

 

XI

ТРОФЕЙ НИКОЛАЯ НАЗАРЕНКО

Начинало светать, и группа партизан-разведчиков, наблюдавших вот уже два дня за дорогой, отошла в глубь леса, оставив трех дозорных — Юрия Бабича, Владимира Кириллюка и юного Николая Назаренко. Они залегли на пригорке и внимательно просматривали в полевые бинокли шоссе.

Взять «языка», да притом офицера, оказалось делом нелегким. Гитлеровцы появлялись, как правило, большими группами. Незаметно увести хотя бы одного из них было почти невозможно.

Командир разведчиков Аркадий Кореньков, человек терпеливый и спокойный, выжидал благоприятного момента, убежденный, что рано или поздно случай представится. Но ждать больше было нельзя…

К исходу первого часа по шоссе промчались два грузовика с автоматчиками. Потом проехала колонна мотоциклистов. И снова ни души. Бабича, Кириллюка и Назаренко должны были уже сменить, когда вдали появимся «опель-адмирал» без обычного эскорта.

Бабич дал сигнал остальной группе и, приказав Назаренко оставаться на месте, побежал к повороту за небольшим холмом, где была подготовлена засада.

«Опель-адмирал» приближался, и стало ясно, что, кроме водителя и офицера, J машине никого нет. Это был самый подходящий вариант.

…Машина, сделав полукруг, свернула за холмик, и тут только шофер-эсэсовец заметил людей в полушубках. Он сразу же понял, что перед ним партизаны, и с редким искусством развернул «опель». Он хотел было уже дать полный газ, когда увидел метрах в десяти от себя лохматого паренька с противотанковой гранатой в поднятой руке. То был Николай Назаренко, прикрывший путь к отступлению.

Гитлеровцы не пытались сопротивляться. Седой полковник явно собирался уезжать в Германию. Бойцы нашли в машине семь чемоданов. Все эти чемоданы по приказу Коренькова они взяли с собой.

На базе чемоданы открыли. Чего только не вез домой седой гитлеровец! Вышитые полотенца, варежки, простыни, меха, набор серебряных ложек, иконки. Он брал все, не привередничая.

— Ну и сволочь! — сказал Коля Назаренко. — Крохобор и гнида.

— Ты бы помолчал, — ответил Бабич. — Если нечего говорить, то помолчи. Не крохобор он, а грабитель и убийца.

— Да не учи ты меня!

— Тебя еще долго учить придется. Вот кончится война, пойдешь доучиваться…

«Язык» оказался ценным, и командир отряда решил переправить гитлеровского полковника на Большую землю. Содержимое его чемоданов перекочевало в хозяйственную часть, к старику Добровольскому. В резной шкатулке, которая почему-то привлекла внимание Коли, оказались обрывки конвертов с марками. Добровольский отдал их пареньку.

— Тебе бы соску еще сосать, — не утерпел Бабич. — Партизан, а бумажечки собирает.

— Что ты в этом понимаешь! — в сердцах закричал Коля. — Даже челюскинцы собирали марки. Президент американский, Рузвельт, собирает…

— Он бы лучше второй фронт открыл.

Обиженный Коля направился к лазарету продемонстрировать свое богатство медсестре Люде, которая относилась к нему с большей серьезностью, чем Бабич.

Через день прилетел самолет и забрал Эриха Клотцке — так звали пленного полковника. Коля переложил марки из шкатулки (которую он подарил Люде) в пустую табакерку и забыл о них.

Шла война.

 

XII

В ДОМЕ ОТДЫХА «ТАВРИЯ»

Весь день шел проливной дождь. Почему-то не привезли и новую кинокартину. Отдыхающие скучали, просматривали уже прочитанные газеты, играли в «дурачка», в шашки.

В музыкальном салоне собралось несколько человек, упросивших историка профессора Пахомова рассказать о своей коллекции марок.

Пахомов говорил о принципах собирания, о международных выставках, в которых участвовал, о редких марках, об интересных находках. Тема увлекла присутствующих — почти каждый из них собирал в детстве марки.

— Я признаю полезность собирания марок на определенном этапе, в определенном возрасте, — сказал один из присутствующих, — но, простите, не могу понять, что ценного, положительного, интересного находят в коллекционировании зрелые люди.

— О, марки — как любимые книги: их читаешь всю жизнь, — сказал профессор. — Спекулянтам они дают (профессор сделал ударение на этом слове) деньги. А честным людям приносят радость. Радость увлечения, радость познания, радость поиска. Я убежден, что тот писатель, тот художник или инженер, который в детстве собирал марки, живет более интересной жизнью, чем тот, кто прошел мимо них.

— Что они дали лично вам? — не унимался инженер.

— Они сделали меня счастливым. В моей коллекции семьдесят пять тысяч экземпляров. Одни из них подарены мне еще отцом и матерью, когда я был гимназистом. Другие тоже связаны с событиями моей жизни, радостными и печальными. Сначала я находил на марках названия мест, которые встречал у Фенимора Купера, Майн Рида, Буссенара, Жаколио, Жюля Верна, Эмара. Прочитанные в первый раз надписи на марках — «Онтарио», «Виктория», «Патагония», «Замбези», «Гвиана» — будили воображение, заставляли мечтать, говорили о красоте и многообразии мира, мешали мне стать сухарем и зубрилой.

Присутствующие рассмеялись, а профессор продолжал:

— Я встречал на марках портреты людей, перед которыми преклонялся, — Гарибальди, Шекспир, Гете, Платон, Фарадей, Ньютон. Марки запечатлевали события, которых я был не безучастным свидетелем, — голод в Поволжье, эпопея челюскинцев, перелет Чкалова. Я подсчитывал зубцы, научился различать способы печати и оттенки цветов. Это приучило меня к аккуратности и точности, научило понимать живопись и графику.

— Ну, хорошо, а когда вы стали взрослым? — спросил инженер.

— Когда я стал взрослым, я с особой остротой понял, как многим обязан маркам… Я просматриваю свои кляссеры, как семейные альбомы. Они помогают мне жить и встречать каждый новый день с интересом, надеждой и любовью.

— Но не будете же вы отрицать, что одновременно марки стали сейчас и грязным бизнесом. Ими торгуют, перепродают, раздувают нездоровый ажиотаж, если какая-то буква напечатана толще другой…

— Я слышал подобные упреки. Но ведь то же самое можно сказать о книгах, о картинах великих мастеров, о старинной бронзе и фарфоре, автомашинах. Послушайте, я вам процитирую один абзац из выступления нашего первого наркома просвещения Луначарского. Он сказал эти слова в Петрограде, перед советскими и иностранными учеными.

Профессор достал записную книжку, полистал ее и, найдя нужную ему запись, прочел:

— «Лучи солнца падают на вспаханную пахарем землю, и она дает прекрасные всходы. Но эти же лучи падают и на мусорную яму, и тогда под их воздействием развиваются отвратительные микробы, несущие эпидемии, заразу и смерть человечеству…»

— Скажите, Василий Петрович, а в вашей коллекции есть ценные экземпляры?… Я имею в виду очень редкие, с мировым именем, так сказать.

Этот вопрос задал человек лет тридцати, приехавший из Белоруссии. Его звали Николаем Денисовичем Назаренко.

— Разумеется, есть. Время делает редким многое. Во-первых, у меня, пожалуй, самая полная коллекция русских земских марок. Когда-то коллекционеры не принимали их всерьез и спорили, стоит ли включать в коллекцию, а сейчас за ними охотятся. У меня есть редкие экземпляры Волчанского и Лохвицкого уездов, беззубцовая марка Цейлона 1858 года достоинством в полпенни, марка Модены в восемьдесят чентизимо. Есть у меня еще одна очень дорогая мне марка. Это обычный стандартный гербовый знак на треугольном солдатском конверте. Конверт пробит пулей. Солдат погиб 9 мая 1945 года, а товарищи переслали этот неотправленный конверт мне. На многих выставках он привлекал внимание больше, чем самые уникальные миниатюры…

…Когда профессор Пахомов выходил из салона, к нему, смущаясь, подошел Назаренко. Извинившись, что задерживает профессора, он сказал, что мальчишкой воевал в партизанском отряде и однажды с товарищами захватил в плен эсэсовского офицера, у которого среди прочих вещей обнаружили пустые конверты с наклеенными марками. С тех пор они хранятся у него. Может быть, они представляют ценность, может быть, просто человеческий интерес. Он хотел бы прислать все эти марки профессору в благодарность за его прекрасный рассказ.

Профессор поблагодарил Назаренко, дал ему свой адрес и вспомнил о нем через месяц, когда получил небольшую бандероль с обещанными марками. Они не представляли никакой филателистической ценности, и Василий Петрович отложил их в специальный ящик.

 

XIII

НЕОЖИДАННАЯ НАХОДКА

Жена уехала на дачу, и профессор Пахомов остался в доме один. Почему-то ему не захотелось сегодня уезжать из дома и немного взгрустнулось. Он подошел к письменному столу и посмотрел на фотографии сына и дочери. Они давно уже были самостоятельными, сын служил на Дальнем Востоке, дочь вышла замуж и жила в Мурманске.

Профессор перевел взгляд на полки с книгами, на картину подаренную ему старым другом — художником.

Работать не хотелось, и, чтобы отвлечься, профессор выдвинул ящик с неколлекционными марками, решив отмочить некоторые из них. Он обещал дворовым мальчишкам германские марки и теперь выполнял обещание.

Стало темнеть, и профессор включил свет. Несмотря на возраст — а скорее, именно поэтому, — марки отходили от конверта легко и быстро.

Обрывок конверта с шестью марками привлек его внимание. Откуда он у него? Память услужливо подсказала: это подарок отдыхавшего лет десять назад с ним вместе молодого человека из Белоруссии. Они принадлежали какому-то немецкому полковнику, который ими, видимо, дорожил. Марки не представляли ценности, это было совершенно очевидно. Профессор пощупал конверт и почувствовал какое-то утолщение. Сразу же запульсировала кровь в висках, интуиция старого коллекционера подсказывала, что марки на конверте — прикрытие, к которому порой прибегают.

Профессор с особой тщательностью подготовил ванночку для марок и опустил обрывок конверта в воду. Бумага набухла, но марки держались долго. Наконец они всплыли на поверхность и сразу же пошли на дно. Забыв о них, Василий Петрович бережно взял конверт пинцетом. Отогнув тонкий слой целлулоидной бумаги и еще более тонкий слой прозрачной пленки, он вытряхнул на стол полосу из трех марок. Взяв лупу, профессор увидел изображение трехгранного кинжала. Надписей не было. Подобных знаков ему видеть не приходилось.

Он сидел всю ночь за каталогами, справочниками и досье и лишь в четыре часа утра, пошатываясь от радостного удовлетворения и усталости, понял, что перед ним «сидангские близнецы» — уникальнейшая марка мира.

Он выяснил позднее, что эсэсовского полковника звали Эрихом Клотцке и марки попали к нему во время ареста известного нюрнбергского антиквара. Видимо, тот сказал на допросе о ценности марок, и Клотцке не расставался с ними, надеясь выгодно сбыть. Предпоследним владельцем «сидангских близнецов» оказался ничего не подозревающий Назаренко. Сейчас полоса попала к нему, Василию Пахомову. Он даст ее научное описание, расскажет историю. Вместе со всей его коллекцией «сидангские близнецы» перейдут со временем в музей. Они заслужили отдых. Поистине путь на небеса проходит через Голгофу.

Маленькие алые марки с трехгранным кинжалом равнодушно смотрели на него с черного листа, подобранного для них профессором. Он тоже долго смотрел на почтовые миниатюры и, наконец, вздохнув, положил в ящик секретера. «Поистине, — подумал он, — марки как лучи солнца: могут дать прекрасные всходы и могут причинить много зла…»