Я вернулся в гостиную. Алик сидел в кресле и рассматривал альбом с репродукциями Босха.

— Не хотелось бы отвлекать тебя от высокого искусства, но, кажется, ты не успел закончить свою мысль о пчелах. Почему они тебя заинтересовали?

— У тебя любопытные друзья, — пробормотал Алик, продолжая рассматривать альбом.

— Некоторые не забывают тех, кто спас им когда-то жизнь, а некоторые — забывают. Вот и вся разница между людьми. Это давняя история, тебе она не интересна. Расскажи лучше о пчелах.

— Я пытался найти еще какой-нибудь канал распространения спорыньи перед 1937 годом, — ответил Алик, оторвавшись наконец от альбома. — Лысенко с 800-тысячной армией колхозников с пинцетами — это красиво, но, как ты сам и заметил, все же могло быть недостаточным для столь широкого распространения паразита. Может, был еще какой-то способ? И вот я обнаружил, что в 1936 году в среднюю полосу начали массово завозить пчел. Только в Калининскую область, ныне Тверскую, было завезено более 15 тысяч семей.

В Северный край — 10 тысяч, вдвое от уже имеющегося количества. Всего в 1936 году количество завезенных пакетов с пчелами достигло почти 60 тысяч. С того же 1936 года стали промышленно делать ульи.

— А как пчелы могут помочь заражению спорыньей? И откуда их везли?

— Везли с юга. Заранее провальная операция, кстати. Эта схема уже была опробована в небольших количествах еще до революции и была признана нецелесообразной. Был такой знаменитый агроном Иван Николаевич Клинген. Он и вывозил с Кавказа пчел с длинным хоботком. Но результата не добился.

— А до революции-то зачем везли?

— Из-за красного клевера. В России его разводят с конца 18-го века. Урожайность клеверного поля очень хорошая, несравнима с продукцией даже отличных природных лугов. За пару укосов можно и сотню центнеров клеверного сена с гектара получить. Так что он является важнейшей культурой травопольных севооборотов, занимает в смеси с тимофеевкой примерно треть полей. Но есть с ним и пара проблем. Первая — опыление. Поэтому клевер просто приводил в отчаяние луговодов в разных странах во все времена.

— То есть отрицательный опыт уже был?

— Да, был, и не один раз. Например, когда англичане обживали Австралию, они привезли с собою клевер. Но не тут-то было. Рос он неплохо, а семян почему-то не давал. Выяснилось, что недостает шмелей, которые ведут опыление клевера. Пришлось шмелей завозить из матушки Европы. Интересная проблема и с пчелами. Они бы тоже рады медоносный клевер опылять, да только хоботки у них короткие. Русская пчела, например, не могла опылить красные цветки клевера, потому что длинная узкая трубка венчика, где копился нектар, оказалась для нее слишком длинной. Так что медоносные пчелы также активно посещают цветущий клевер, собирают с него нектар и пыльцу, но опыляют лишь мелкие цветки, которые развиваются, в частности, в засушливые периоды. А вот горные популяции пчел, кавказские в том числе, обладают длинными хоботками и осуществляют опыление клевера более успешно.

— И почему тема провалилась?

— Не прижились пчелы у пчеловодов, вороватыми оказались, болели в российском климате, потом быстро смешивались со среднерусскими, и тогда уж и никто не мог разобрать, где какая пчела.

— Хорошо, а спорынья-то здесь причем?

— Медвяная роса. Одна из стадий развития спорыньи.

— Это не та, о которой до революции в России было море пословиц?

— Она самая. Если заболевала скотина, говорили: «Верно напала на медвяную росу». Только тогда не знали, что это спорынья. Думали, что тли растения прокалывают. Называлась она еще Ивановой росой или худой росой. Замечал народ, что медовая роса «сладко стелется да больно выедает». Детям во многих губерниях запрещалось бегать по росе из-за нее. Дети, конечно, заболевали не из-за того, что бегали, а потому что любили ее есть. Сладкая она. Выпадала, считалось, такая роса на Иванов день.

— И с этих сладких выделений на ржи пчелы могли собрать взяток чистого спорыньевого меда?

— Именно так.

— Но с какой стати они предпочтут медовую росу клеверу? Тоже на алкалоиды подсаживаются, что ли?

— Нет, не в этом дело. Я не зря упомянул, что пчелы на красном клевере опыляют относительно мелкие цветки, которых больше в засушливые годы. Большие цветы — не могут, хоботок не достает.

— Понятно, в дождливые годы цветы вырастают большими, пчелам нектара не достать, они летят на ближайшее ржаное поле, где из-за того же дождливого лета развилась спорынья. Так?

— С дополнением. Не просто цветы большие, клевер здесь еще проблем пчелам подкинул. Понимая необходимость, агрономы стали пытаться выводить сорта клевера с короткой трубкой, чтобы пчелы могли нектар достать, и вот что обнаружили. Если год выдался дождливый, то цветочная трубка вытягивается, становится длинней. Чем пышней растет клеверный куст, тем длинней становится трубка. Так что в дождливый год у пчелы с нектаром проблемы серьезные. Зато спорынье в такие годы — раздолье. Ну, а звание самого «мокрого» месяца весны до сих пор носит март 1937 года, по крайней мере, в некоторых областях. Очень влажный год был.

— Тогда еще вопрос: пчелы могут способствовать только распространению спорыньи, или мед тоже становится отравленным?

— Никто этого не проверял. В Закавказье и на Черноморском побережье, например, нередки случаи заболевания людей после употребления меда, собранного с произрастающего там рододендрона. Во всяком случае, раньше думали, что из-за рододендрона. Так называемый «пьяный мед» вызывал головную боль, рвоту, потемнение в глазах, иногда и обморочное состояние, то есть были признаки, характерные для сильного опьянения. А спорыньевый мед никто даже не изучал. По крайней мере, мне это неизвестно. Нет никаких открытых данных. Известно только, что самим пчелам такой мед вреден.

— Кстати, стоило бы рассмотреть возможность того, что русские пчелы уже пострадали от спорыньи, а кавказские были привезены им как раз на замену. Нет ли данных о массовой гибели пчел в эти годы? Не осуждали ли, например, в то время кого-нибудь по обвинению в саботаже в виде отравления пчел?

— Я пока не встречал таких данных. Но должен добавить, что первый директор Института пчеловодства Борис Михайлович Музалевский рассказывал о своем долгом разговоре с Лысенко летом 1936-го года. Он утверждал, что Лысенко очень заинтересовался биологией пчелы.

— Ты знаешь, это все забавно, но в любом случае я не думаю, что шесть десятков тысяч пчел могли сильно повлиять на заражаемость. Не глобально это, я бы списал на случайность. Приз тебе за оригинальность схемы, но этого тоже мало, может сработать только как второстепенный добавочный фактор. Какой-то еще способ должен был быть.

— Больше мне ничего в голову не приходит, — развел руками Алик. — Разве что свет.

— Свет?

— Лысенко экспериментировал со светом. Точнее, с отсутствием света. Для отвода глаз вешались фонари на полях, но на самом деле производилась «прививка темнотой». Лысенко утверждал, что западный фотопериодизм трактует стадии развития неверно, и что для процессов развития растению необходима темнота, ибо без нее невозможен переход к плодоношению. Он стал помещать слабопроросшие семена в темноту, чтобы они, по его словам, питались запасным веществом, находящимся в семени, а не за счет фотосинтеза. А потом, наоборот, освещал их электрическими лампами на полях.

— Есть где взглянуть на какую-нибудь старую статью по этому поводу?

Алик нехотя открыл компьютер.

— Вот, например, издаваемый Максимом Горьким журнал «Наши достижения» в 1934 году пишет о «прививках темноты»:

Рост и развитие — не тождественны, установил Лысенко. Для роста нужен свет, для процессов же развития растению необходима темнота, без нее невозможен переход к плодоношению… Лысенко не считается ни с длинным, ни с коротким днем. Растения короткого дня могут расти и плодоносить там, где нескончаемо длятся дни. Темнота им «привита» до посева.

— Неплохо. Правда, я опять же сомневаюсь, что в реальности отсутствие света могло сильно влиять на распространение спорыньи. Это все же не плесень. То, что Лысенко верил в такой способ, само по себе не доказательство. А вот вероятность заражения фузарио-зом, вызывающим синдром так называемого «пьяного хлеба», это, надо думать, действительно увеличивало.

— Здесь есть более существенный момент, ты его не заметил. Данный факт намекает на то, что Лысенко был знаком с книгой Перуца и пытался использовать ее как инструкцию по заражению посевов.

— Опять Перуц? Что там у него про свет?

— Перуц фактически писал про те же «прививки темнотой» для провоцирования заражения, — Алик быстро нашел нужную цитату и повернул ко мне нетбук.

Прежде всего мы с моей ассистенткой попробовали привить паразита здоровому растению, и тут оказалось, что молодой пшеничный колос и впрямь можно заразить спорами этого паразита, вызвав интересовавшую нас болезнь искусственным путем. Но один лишь лабораторный успех не открывал никаких перспектив. Любая прививка является насильственным актом, не встречающимся в природе, а ведь наше растение сделалось восприимчивым к воздействию грибка только благодаря этому насильственному акту. (Очень скоро мы прекратили наши опыты и принялись за поиски средства, которое способно было бы понизить или совсем сломить сопротивляемость хлебных злаков. В прошлом году мне наконец удалось вызвать интересовавшую нас болезнь на очень маленьком участке посевов, не прибегая для этой цели к прививке. Почва этого участка была сырая, открытая воздействию северных ветров и к тому же плохо удобренная. Однако самую важную роль сыграло то обстоятельство, что я уменьшил доступ света. Впервые после столетнего перерыва на пшеничном поле снова появился «Снег Святого Петра»!

— И обрати внимание на прикрытие в виде знаменитых ламп на полях Лысенко, — заметил Алик. — Если кто-то скажет, что Лысенко экспериментировал со светом, то всем в голову придут только эти лампы, фотографии освещенных их призрачным светом ночных полей, а про предварительную выдержку семян во влажности и в темноте никто не вспомнит. Во время яровизации намоченные семена прикрывали от света рядном или мешками. Хотя, соглашусь, это тоже лишь очередной штрих к вопросу. В основном проращивание в темноте касалось скорее проса, а не пшеницы.

— Значит, были еще какие-то технологии заражения непосредственно для ржи и пшеницы. Вот, например, в большинстве дореволюционных работ утверждалось, что крестьяне заболевают эрготизмом при сборе недозрелой ржи. Считалось, что именно такая свежая спорынья наиболее опасна. Не уверен, что это так на самом деле — на мой взгляд, настолько быстро ядовитость рожков не уменьшается. Однако мнение об отравлении зеленой рожью было широко распространенным, и академик, руководствуясь им, мог бы действовать соответствующим образом. Лысенко, случаем, не предлагал убирать зеленую рожь раньше срока?

— Нет, такого не встречал, — ответил Алик, быстро набирая запросы на компьютере. — Ага, ты прав, уже через два месяца после начала войны в газете от 24 августа 1941 года Лысенко предлагал «немедленно развернуть скашивание хлебов, у которых содержимое зерна уже находится в тестообразном состоянии». Он мотивировал это спасением урожая от якобы неминуемых заморозков и утверждал, что «на тех площадях, где зерно еще слишком зеленое, можно получить хотя и пониженный, но хозяйственно вполне пригодный урожай».

— Так, а посадки по стерне, которые Лысенко проводил в Сибири, как сказываются на распространении спорыньи?

— Хорошо сказываются. Собственно, одна из основных целей глубокой зяблевой вспашки — это как раз закопать склероции спорыньи на глубину в несколько сантиметров, откуда они не смогут прорасти и заразить посевы. Посадки по стерне заражаемость спорыньей увеличивают значительно, это было прекрасно известно еще до революции.

— А в СССР об этом писали?

— Конечно. Ну вот смотри, к примеру, журнал «Природа» от 1954 года, — Алик снова повернул ко мне нетбук. — «Земледелец борется со спорыньей путем очистки зерна от склероций спорыньи, более глубокой пахотой, мешающей прорастанию склероций, и другими агротехническими приемами». Соответственно, во время войны Лысенко предложил сеять по стерне, без вспашки, что якобы улучшит плодородие почвы и в 3–4 раза удешевит зерно ржи. Начал он со стерневыми посадками экспериментировать в 1942 году. Воюющая страна ухватилась за брошенную им соломинку. «Предлагаемый нами способ стерневых посевов, — писал позже Лысенко, — не является, как многие считают, старым приемом, уже изжитым практикой и наукой. Этот способ не мог устареть, так как он еще только лишь зарождается. По нашему глубокому убеждению, этот способ найдет в ближайшем будущем в степных районах Сибири широкое применение».

— Подумалось. А сама зяблевая вспашка не возникла ли исторически как спонтанный ответ на огонь святого Антония? Может, люди стали просто замечать: вспашешь — и Священный огонь обходит деревню стороной.

— Интересная мысль, кстати. Люди действительно уже забыли, зачем пашут. В Америке в 1943 году даже вышла книга фермера Эдварда Фолкнера «Безумие пахаря». Фолкнер пытался понять, зачем вообще нужно пахать, но так и не понял. «Но ведь должны существовать ясные научные обоснования этой практики. Однако если они и есть, я не сумел найти их более чем за двадцать пять лет поисков», — утверждал фермер. Его книги стали в США бестселлерами в 50-х годах и вызвали огромный резонанс. Фолкнер утверждал, что плуг — бессмысленная традиция и приводил в подтверждение слова своих единомышленников.

Алик быстро нашел книгу Фолкнера на компьютере и зачитал абзац:

Редактор одного из ведущих изданий пишет мне 5 августа 1937 года: «Я проехал три тысячи километров. И всем задавал вопрос: почему вы пашете?

Меня поражали неясные ответы. Очевидно, фермеры и почвоведы и в самом деле не знают».

— То есть в Америке был свой Лысенко? Или для оправдания Лысенко книга и выпущена? Как-то одновременно это у них получилось.

— Да, Лысенко стал проводить посадки по стерне с того же 1943 года, когда была выпущена книга Фолкнера. Влага без вспашки лучше сохраняется, ресурсы экономятся, при другом климате способ даже возможен, хотя требует особо высокой культуры земледелия, только вот в России так сеять вообще нельзя из-за спорыньи. Последовавшие отравления сибирских колхозников были вызваны именно практикой посадок по стерне «по Лысенко». Кстати, и тогда НКВД подозревал диверсии. После войны, например, при отравлении спорыньей колхозников в Кемеровской области в 1946 году МГБ тоже искало диверсантов. Но искали не там, поднять голову и посмотреть повыше они не могли. Тем не менее и это лишь запасная попытка Лысенко, проводимая уже позже, во время и после войны. Непосредственно к 1937 году она отношения не имеет.

— Что ж, тогда получается, что Лысенко неграмотным лопухом явно не был, а действовал четко, расчетливо и упорно, постоянно добиваясь заражения урожая спорыньей любыми доступными ему способами. Не зря, выходит, журналист Федорович еще в 1927 году писал, что от Лысенко остается ощущение зубной боли и «только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать». На кого, интересно, академик работал? На немцев? Или просто был маньяком, обиженным на весь свет и страстно мечтающим всех отравить?

— Маститый журналист Вит Федорович, прославивший Лысенко на страницах центральной газеты и вытащивший будущего академика на свет из безвестности, был тертым калачом, просто так он ничего бы не написал. Настоящая его фамилия была Добровольский, в прошлом — сценарист фильма «Хлеб», в будущем — сотрудник Совинформбюро. Не исключаю, что он закладывал в свою статью возможный слив. Если бы что-то пошло не так, то Лысенко бы сдали — именно как маньяка-одиночку — и свалили на него все проблемы. В той же статье в «Правде» Федорович не случайно подчеркнул, что Лысенко «на пшеницу смотрел неприязненно» и добавил довольно странную для хвалебной статьи фразу: «Да и говорят тоже немецкие ученые, что хлеб не особенно чтобы того… полезен». Причем расположил эту фразу так, что стало не совсем понятно — слова ли это Лысенко или же авторский текст. Так что я пока скорее склоняюсь к работе некоторой группы на немцев.

— А что было в упомянутом старом фильме «Хлеб»? Бескрайние поля со спорыньей?

— Фильм 1918 года, он не сохранился. Что именно там показывалось, мы теперь точно не узнаем, любые описания сомнительны и непроверяемы. Хлебом и золотом Россия выплачивала тогда контрибуцию Германии.

— Я уже готов и твоих пчел более серьезно рассматривать, и «прививки темнотой». Припоминаю, что упомянутый журнал Горького «Наши достижения» в 1937 году прикрыли.

— Так и самого Горького предварительно «прикрыли», вытащили из его головы мозг и отправив в Московский Институт мозга для изучения. Генрих Ягода на процессе утверждал, что Максим Горький был убит по приказу Троцкого.

— Можно ли верить хоть каким-то показаниям того времени? Там кругом одни шпионы и изменники. Кто из них был реален?

— Кстати, о реальных изменниках. Что тебе известно о родственниках Лысенко, работавших во время войны на немцев?