***

О том, что за угроза нависла над Айсеном, Филипп Кер узнал непосредственно от тех, кто явились за юношей, в святой традиции всех служак подобного рода занятий, перебудив дом еще до рассвета. Увы, «сыщики» быстро убедились, что молодой человек уже не проживает в семействе Кер, а долгий обыск не принес ничего, что можно было бы истолковать в нужном ключе: ни тайников с запрещенными книгами, ни амулетов и хотя бы чего-то отдаленно напоминавшего снадобья, даже оплывшую свечку не получалось подогнать под колдовской артефакт.

Разумеется, если бы действия исходили от светских властей, до обыска не дошло бы вовсе: Филипп Кер был не последним человеком и по влиянию и по состоянию. Однако в данном случае, речь шла о Церкви и запущенной машине инквизиции, меж чьими жерновами сейчас оказался Айсен.

В Аквитании, еще помнившей религиозные войны и Крестовые походы, это означало все. Открыто противостоять Святому Трибуналу - было самоубийством, на это не решался даже епископ, безропотно подписывающий очередное разрешение на строгие допросы, сиречь пытку, опасаясь обвинения в излишней мягкости и попустительстве. Какое бы положение не занимал Кер, но и он мог отказаться под арестом, был бы повод. Не впервые использовался такой верный способ расправы с врагами или конкурентами, как донос в канцелярию Святого судилища, обвинявшего противника во всех смертных грехах и связи с врагом рода человеческого. А конфискация имущества осужденного служила мощным дополнительным стимулом для и без того полных религиозного рвения святых братьев.

Оставались только обходные пути. Под шумок Филипп отослал Алана предупредить Кантора и Айсена, озаботившись тем, как вывести из-под удара свою семью, но удача по-прежнему смотрела в другую сторону: ни того, ни другого дома не оказалось. Юноша метался, не представляя, что ему делать: бросаться разыскивать трубадура, бежать обратно либо ждать. Остановился он на последнем варианте, что оказалось весьма мудрым решением: торжествующий доминиканец радостно шуршал обнаруженными записями Фейрана, которые тот естественно вел на арабском…

Это был конец. Мадлена стояла с каменным лицом, даже Фей понимала, что это уже не шуточки и смотрела на ни в чем не повинные листы так, как будто это действительно было подробное руководство по вызову Дьявола, если не уже подписанный кровью контракт. Филипп спокойно, не теряя лица, честно сообщил, что видит сие впервые и вероятно бумаги принадлежат его брату, в комнате которого и были обнаружены.

После этого заявления инквизитор в доминиканской рясе просиял просто-таки неприличным счастьем, известив, что данное обстоятельство так же подлежит подробному расследованию. Доминиканец светился благостной безмятежностью, но не смог скрыть глубокого удовлетворения, и это говорило о многом: в частности, что под угрозой оказывался не только Айсен, но и Тристан. И еще до того, как были обнаружены черновики.

Пусть и небольшой, но это был шанс. Супруги обменялись взглядами, как всегда поняв друг друга без слов. Демонстрируя неподдельную озабоченность, Кер сам предложил пройти вместе с монахами, дабы дать подробнейшие объяснения.

Едва он переступил порог своего жилища, Мадлена отмерла и прошла по дому, сметая все на своем пути. Послав по записке Клеману и Кантору, она немедленно собралась и, взяв самое необходимое, отбыла с младшими детьми к сестре. Фей в сопровождении Луи все же пришлось отправиться в монастырь: небольшую обитель между Ошем и Тулузой, где предприимчивая кузина Мадлены сумела стать настоятельницей. С Тристаном они разминулись на полчаса, Айсен к этому времени был уже арестован.

Покинув «гостеприимную» резиденцию трибунала, Филипп занялся тем, что принялся укреплять прежде всего свои тылы: помимо ответственности перед семьей, чтобы вытащить Айсена из застенков, нужно чтобы его было кому вытаскивать. Примерно тем же занимался и предупрежденный Аланом Кантор - об аресте он еще не знал, но понимал, что в подобных случаях времени терять нельзя, и подготавливал почву для дальнейших действий.

Именно таким образом и обстояли дела, когда вернувшись в притихший дом, Филипп застал младшего брата, собирающим вещи дабы в очередной раз покинуть родину. Как крыса с тонущего корабля, что и не преминул высказать в лицо.

К тому времени, как появился Кантор, одного из них, приходилось удерживать от того, чтобы броситься разбирать тюрьму по камешку голыми руками, пока второй язвительно высказывался о предлагаемых планах спасения, дополняя усталыми комментариями о том, что именно он думает о своем младшем братишке, так и не удосужившимся повзрослеть и начать задумываться о последствиях своих поступков.

Все это и привело к существующему положению дел: трое мужчин на взводе, находились в пригороде в доме какого-то знакомого трубадура, увлеченного алхимией, ожидая Клемана. Пустив в ход немалые деньги, Филиппу удалось нащупать хотя бы источник информации, в конце концов, они даже не знали, чем обусловлен специфический интерес Святого судилища к Тристану и Айсену. Луи отправился на встречу и вот-вот должен был вернуться с известиями.

- Элеонора не станет вмешиваться, - мрачно сообщал свои новости Кантор. - Ей это без надобности. И… я погорячился немного, когда говорил с ней…

- Ты уж извини, братец, но я от тебя отрекусь, - ровно выдал Кер и уточнил, поморщившись. - Публично в том числе.

Фейран спокойно кивнул, соглашаясь: да все, что угодно! В Тулузе ему все-равно не жить, лишь бы Керов оставили в покое, ограничившись незначительным покаянием и каким-нибудь штрафом. Лишь бы осталась возможность спасти мальчика…

Иначе у Айсена нет никакой надежды сохранить жизнь. Даже без применения обширного арсенала всевозможных «методов убеждения», юноша не сможет убедительно солгать. Он даже Символа веры не прочитает, а иных доказательств, что он мерзкий язычник и сатанинский прихвостень - не требуется. Самое же страшное заключалось в том, что единственной возможностью что-либо предпринять, получить время, необходимое для организации побега, например, - становилось установление инквизиторов способствовать спасению души. То есть, прежде кары, любой ценой вырвать признание и раскаяние.

Да, именно любой. Да именно души, а не бренного тела. Вы все правильно поняли.

Клеман заявился только к ночи, вымотанный до предела и злой. Вести, которые он принес, оказались предельно скудными, и оценить их было затруднительно.

- Узнать, скажем прямо, удалось немного, - молодой человек устало рухнул на ближайшую подходящую поверхность. - Этот субъект всего лишь охранник. Но он может свести с братом Амброзием, одним из писарей. Как я понял, за определенную плату монаха возможно уговорить посмотреть материалы дела, а может кое-что самое важное и скопировать…

- Уже хорошо, - согласился Филипп.

- Да, интересно, откуда ноги растут у этой истории! - задумчиво поддержал его Кантор: чтобы обороняться, надо знать от чего.

- Как Айсен? - тихо спросил Фейран, ни на кого не глядя.

- Его держат в строгом заключении.

Музыкант высказался крепко, как и в портовых кабаках не всегда услышишь, у старшего Кера тяжело вспухли перекатывающиеся желваки. Его младший брат - лишь прикрыл веки, откидываясь к стене с такой силой, что затылок гулко впечатался в деревянную панель.

- Сегодня его не допрашивали, и в первый день тоже продержали не больше часа, - продолжал тем же, как будто пригашенным тоном Луи. - Значит, всерьез за него пока не взялись, и у нас будет хотя бы пара-другая дней…

Пара- другая! И спустя добрую неделю Фейран все так же бросался на стены своего убежища. Само собой, сумасшедшим он не был и прекрасно отдавал себе отчет, что деньги Филиппа и влияние ле Флева, связи обоих, -вот что способно дать хоть какой-то результат, в отличие от его бесполезных судорожных метаний. Что объявись он, и начни разбираться лично, скорее всего, добьется только того, что окажется в камере по соседству…

Но мужчине кусок не лез в горло от осознания, что пока он мается дурью, отсиживаясь в полузаброшенном поместье чокнутого алхимика, тем не менее каждую ночь ложась в нормальную постель, его любимый - брошен в каменную дыру, в которой даже окна скорее всего нет! В цепях, на хлебе и воде… Вот, что подразумевало под собой понятие «строгое заключение», durus carcer, - великолепное средство, чтобы сломить и самую стойкую волю.

О, инквизиторское воображение на тему, как сделать жизнь узника невыносимой, воистину не знало границ! Положение заключенного, полумертвого от голода и нехватки воздуха, скованного по рукам и ногам, в камере, где невозможно было даже вытянуться в полный рост - считалось вполне приемлемым. Каждый изощрялся в меру своей фантазии. В Севилье, Фейран слышал о камерах со сдвигающимися стенами, которые ежедневно сближались на вершок, в Париже ему рассказывали о камерах, которые постепенно заливала речная вода, венецианские пломбы под свинцовой крышей томили жаром… Что же могли выдумать здесь, в Лангедоке, преемники и соратники тех, кто напутствовал крестоносцев словами: «Убивайте всех, Господь узнает своих!»?

Даже намек на подобные мысли приносил с собой кошмары наяву, а не думать - не получалось!

И они могли держать узника в тюрьме годами, создавая впечатление, что он заживо погребен, так что то, что Айсена пока не допрашивали со всей тщательностью, ничего не значило, и являлось крайне слабым утешением.

Новые сведения, которые приносил Клеман, служили тому подтверждением: Тристана Кера разыскивали, Филиппу пока удавалось отговариваться, зато Айсен уже был в полном распоряжении инквизиторов, - куда торопиться!

- Что за обвинения? - Филипп хмурился, с некоторых пор лоб прочертила неразглаживающаяся складка.

- Связь с нечистым, колдовство, - Луи пожал плечами, как бы говоря, что ничего необычного, но тут же покраснел слегка и продолжил, - содомский грех.

Кантор фыркнул: а то за крепкими монастырскими стенами сей грех не процветает, служа пикантным развитием тесных отношений со своей правой рукой, с острой перчинкой флагеляции, которая выдается за умерщвление плоти!

- Плохо то, что доказательств более чем достаточно. Установить, что Айсен не крестился, не причащался - просто, - перечислял Клеман. - Парочка приятелей из компании Фей уже дала весьма обширные показания…

Филипп резко барабанил пальцами по столу: с одной стороны, такой оборот был ему даже на руку, позволяя обернуть все так, как если бы и его семья была жертвой, а не соучастниками.

Однако это имело свою, предельно ясную цену.

С другой стороны, участь Айсена, судя по всему, уже была решена, сразу же на первом допросе, когда на теле юноши было зафиксировано наличие сатанинских меток. Услышав об этом, Кантор выразительно вздернул бровь, покосившись на белого, как покойник горе-любовничка.

- Это то, что я думаю? - холодно поинтересовался у брата Кер.

Фейран криво усмехнулся, отворачиваясь: он сам без рубашки выглядел как жертва шабаша в Вальпургиеву ночь, а для инквизиторов, способных любую родинку представить за печать Дьявола, не меньше, россыпь царапин и засосов просто подарок, равнозначный автографам всех демонов Ада! Мужчина повернулся, намереваясь выдать что-нибудь резкое и хотя бы таким образом сорвать накопившееся напряжение, но наткнулся на мрачный взгляд их разведчика:

- Они ищут вас, - сообщил Клеман. - И допрашивают его именно о вас. И знают, что вы и Фейран из Фесса одно и тоже лицо.

Как ни странно, первым прояснить подоплеку свалившейся беды, удалось Кантору. Однажды явившись на ставшие уже печальной традицией «совещания», трубадур против обыкновения молчал, поинтересовавшись лишь под конец:

- Кому-нибудь из вас имя Магнус Фонтейн, сир Магнус дес Фонтейн, - уточнил он, - что-нибудь говорит?

Братья, не сговариваясь, переглянулись.

- Дьявольщина! Я ссылался на твое имя в процессе тяжбы, - процедил Филипп, обращаясь к Фейрану, - и посылал за тобой. Но не думал, что он запомнит такую мелочь, как лекаря!

- Думаю, ты бы тоже вспомнил имя человека, который отрезает тебе руку, - у мужчины вышла даже не усмешка, а жутковатый оскал, и Кантор взглянул на него со внезапной оценивающей заинтересованностью.

- И лицо не забыл бы, - хмуро подтвердил очевидное Филипп.

- Ты тогда снялся из Фесса очень быстро, значит, к его угрозам отнесся серьезно, - продолжил Фейран с замогильным спокойствием. - А сейчас ему было достаточно поинтересоваться, что за человека ты принимаешь в своем доме. Прости…

Мужчина опустил голову, но Филиппу было не до поисков крайнего.

- Два года… Проклятье, у этой паскуды других развлечений нет, как портить жизнь людям?! - похоже, нервы начинали потихоньку сдавать и у него, и сохранять выдержку становилось все труднее. Шла к концу третья неделя, а они ни на шаг не приблизились к освобождению Айсена.

- По крайней мере, развлечений поубавилось, - ядом в тоне Фейрана можно было снарядить стрелы для всей армии Пророка. - Одной рукой не так сподручно душить и издеваться над детьми!

Кантор наблюдал за диалогом, приподняв бровь в своей неподражаемой манере: кажется, в этом вопросе братья прекрасно понимали друг друга и пребывали в полном согласии. А еще, судя по намекам, история за этим именем стояла страшненькая, и напрямую касалась Айсена. Знакомиться с ее подробностями не хотелось, и ответный взгляд старшего Кера только подтвердил, что ничего хорошего он не услышал бы. Этого было достаточно.

- По миру пущу… - веско уронил Филипп.

Что- то было в его глазах такое, что трубадур просто кивнул, давая понять, что со своей стороны тоже постарается сделать так, чтобы даже самые последние шлюхи стыдились пустить рыцаря на порог их притона. Делец и певец поняли друг друга превосходно: когда калека, нищий и опозоренный, сир Магнус вдосталь помыкается, тогда уже можно будет переходить к отрезанию оставшихся конечностей и иных выступающих частей тела. В назидание.

- Да к бесам его! - раздраженно дернулся Фейран.

В самом деле, маховик запущен, и даже раздави они теперь гадину, - что принципиально меняло имя доносчика, когда сам донос рассматривался в инквизиционном процессе практически как акт высшего провидения, ведь разоблачение колдуна априори не могло исходить от Лукавого! Дни шли за днями, а жизни троих человек по-прежнему висели на волоске.

Как удавалось узнать, никаких усиленных мер воздействия к юноше следователи не применяли, видимо, покамест вполне удовлетворенные результатами дознания. Айсен не отрицал ни свое отмежевание от Церкви, ни свою связь с мужчиной, хотя упорно отказывался называть его имя. В целом, обвинения относительно него даже не нуждались в доказательствах.

Зато упорство Айсена в некоторых вопросах, позволяло вывернуться Филиппу. Он до сих пор умудрялся ходить в свидетелях, несмотря на то, что упоминался в доносе прямым фигурантом. Однако даже отец Конан подтверждал, что юноша приводился на мессы вместе со всем семейством, хотя и не причащался Святых даров и не участвовал в свершении таинств. На Кера давили, его запутывали, но тот еще держался на самой кромке острого лезвия, виртуозно лавируя.

А вот Фейран в тиши предоставленного убежища утратил даже свою примечательную вспыльчивость, впадая в состояние, близкое к летаргии если не телом, так душой.

Он был невероятно благодарен всем троим мужчинам, которые добровольно и бескорыстно делили с ним испытание ожиданием и мучительной надеждой… Иначе он наверняка повредился бы в уме уже на второй день, и точно сотворил бы что-нибудь непоправимое, не услышав, что Айсен хотя бы еще жив.

***

Независимо от возраста и пола, мечтать - свойственно всем влюбленным. Даже самый закоренелый циник, на то либо иное мгновение поддавался настроению, ловя себя на фантазиях, чем в этот миг занят его или ее любовь, о чем думает, о чем тревожится, - и незримая ниточка протягивалась сквозь расстояния и преграды от сердца к сердцу.

Конечно, все люди разного ума и склада: там, где кто-то вспомнит милые знакомые привычки, согревающие душу покоем и уютом, натура более романтичная с умилением утешит себя, что одно и тоже небо раскинулось над головами разлученных обстоятельствами возлюбленных и, кто знает, возможно, в этот самый момент они оба любуются на одну и ту же звезду…

Фейран был лишен и первого, и второго. Одна бессонная ночь сменялась следующей, а затем приходил пустой изматывающий день, и менялась лишь дата на календаре. Память словно решила заменить собою всех инквизиторов вместе взятых, чередуя моменты их последнего с Айсеном дня с видениями прошлого. Образ молодого свободного музыканта, гордого подлинной тонкой духовной гордостью, выстраданным достоинством, а не нелепой самодовольной гордыней, прикрывающей внутреннее убожество, мешался с воспоминаниями о хрупком мальчике-невольнике, солнечным лучиком упавшем в дом потихоньку все больше черствеющего в своем добровольном одиночестве сухаря-ученого и осветившем его судьбу так ярко, что рациональный медик не понял. Испугался и спрятался.

Айсен почти год прожил у лекаря Фейрана… А что тот помнит об этом утерянном навсегда мальчике? Может ли назвать, что ему нравилось, что неприятно, чего хотелось бы? Нет даже безделушки какой-нибудь, безделицы, пустячка, задаренного между делом, который сейчас можно было бы бережно хранить, лелеять в ладонях, если уж невозможно обнять его хозяина…

Хотя нет! Кое-что все же осталось. Мятая надорванная лента, забытая на пыльном полу постоялого двора - апофеозом всей этой истории.

Отражением того, что было между ними. Так, что в мозгу остались выжженными не те далекие дни, наполненные ликующим звучанием саза, и даже не этот, единственный, а последний краткий миг, который Айсен, перед тем, как закрыть за собой двери, смотрел в глаза раз за разом предававшего его возлюбленного… Символ утраты, символ боли, возмездия за ошибки - Фейран хранил обрывок шелка у сердца, как будто он был нерушимым залогом того, что жизнь юноши будет спасена.

Не стоит думать, будто мужчина погряз в бессмысленных и бесполезных сетованиях на судьбу. Он сразу же предложил брату обратить в деньги принадлежащее Фейрану аб эль Рахману имущество в Фессе, дабы использовать их на банальный подкуп. Предложение повторялось не раз, пока выведенный из себя Филипп не поинтересовался, подразумевает ли тем самым любезный брат, что он, Филипп Кер, пожалеет для вызволения Айсена хотя бы полушку. В отличие от того же брата или Кантора, Тристан не имел возможности обратиться к кому-нибудь еще за поддержкой и информацией, да и не намерен был рисковать зря…

Хотя без колебаний отдал бы оставшуюся часть жизни за возможность увидеть любимого в безопасности, здоровым, и тем более - расслабленным, спокойным, мирно спящим в одной с ним постели! Просто спящим… Одна ночь, в течение которой можно просто любоваться им, касаться, ловить ровное дыхание - да, за это не жалко уже ничего!

Чтобы не рехнуться от тоски, Фейран занимал себя тем, что составлял основы для снадобий, тщательно собирал и держал в готовности все препараты, которые только могут пригодиться для того, чтобы поставить на ноги измученного суровым заключением человека. Он работал, зная, что Айсену наверняка понадобится что-либо из этого арсенала, и когда у какого-то снадобья истекал срок, заменял на свежее.

Как будто юношу могли освободить в любой момент. В это было хорошо верить…

Ночь? Звезды? Какие к демонам звезды с их романтикой, когда мужчина точно знал, что любимый их НЕ видит!

И почему именно не видит, и что не увидит вовсе, если они ничего не сделают наконец-таки. Может ли Айсен вообще спать, или приходится постоянно разгонять наглых крыс? Или там сыро, или он задыхается от нехватки кислорода в тех миазмах, которые почему-то называются воздухом в камере… Или просто истерзан неизвестностью, бесконечными каверзными допросами, понемногу теряя веру в тех, кто остался на воле и обещал поддержку и помощь в любом горе?

Фейран настаивал на побеге, отводя глаза от мрачного брата: выручая Айсена, весь удар они подводили на Филиппа Кера, но тянуть время дальше было уже нельзя. Как и предполагалось, Филипп все же оказался перед прямым выбором: либо упорно защищать мальчика в процессе и все же пойти соучастником, либо присоединиться к уже нагроможденной ахинее, подробно изложив, каким образом юноша сбивал его семью с пути истинного, подкинув тем самым свою вязанку хвороста в костер. Пока образно…

О том, что времени не осталось вовсе, Фейран понял сразу, даже до того, как Клеман отчитался о новостях. Он, не отрываясь, смотрел на молодого человека до тех пор, пока Луи не запнулся, опуская голову под этим тяжелым немигающим взглядом. Казалось, в глазах мужчины не осталось ни одной живой искры, и они сами производили впечатление провалов в бездну безысходной изматывающей пустоты.

- Что? - коротко уронил Фейран.

Клеман стиснул челюсти и ответил, сглотнув:

- На дыбе висел…

Папа Инокентий предписал в свое булле «заставлять силой, не нанося членовредительства и не ставя под угрозу жизнь - какая забота о грешнике! - как губителей и убийц душ и воров священных таинств и христовой веры, с предельной ясностью сознаваться в своих ошибках и выдавать известных им других еретиков, неверующих и их защитников, так же, как воров и грабителей мирских вещей, заставляют раскрыть их соучастников и признаться в совершенных преступлениях».

Разумеется, существовал ряд лицемерных условий, необходимых для исполнения, дабы исключить сомнения невежд в гуманной цели всего процесса. Как то, например, получение разрешения епископа на пытку - как будто был когда-нибудь епископ, отказывавший инквизиторам! Показания, если они не бывали подтверждены через сутки «добровольно», не учитывались, а пытка могла быть применена лишь единожды…

Удивлены? Все просто: если обвиняемый упорствовал, предыдущий допрос объявлялся прерванным, и все продолжалось столько, сколько нужно следователю, без лишней возни с новыми разрешениями.

А это значило, что если Айсен не оговорит себя, своего возлюбленного и приемного отца, то каждый его допрос отныне будет сопровождаться применением подобных «средств убеждения».

И средства эти были весьма и весьма разнообразны. Конечно, напомним, что пытка не должна была ставить под угрозу жизнь грешника, должна была быть умеренной, однако последнее понятие в действительности означало, что обвиняемого правомочно пытать до тех пор, пока не будут получены необходимые показания. И только после этого пытка становилась неоправданной жестокостью, ибо истязание бренного тела во имя спасения души - суть акт милосердия по отношению к заблудшей овце из Божьего стада. Страшно…

Жутко, и воздух отказывался проникать в легкие, а кровь замирала ледяным крошевом. Фейран не мог уже даже молиться, даже о спасении любимого… Кому? Чудовищу, обрекшему самое чистое и светлое существо, какое только может быть, на эти мучения?! Явись к нему сейчас Сатана в самом деле, мужчина без колебаний подписал бы какой угодно договор, лишь бы его солнечный мальчик был вырван из застенков, и считал бы, что сам вполне дешево отделался. Если бы это могло хоть чем-то облегчить положение Айсена, Фейран не раздумывая сдался бы инквизиторам… Он - взрослый сильный мужчина, и мысль, что он ничем не в силах помочь, в то время когда где-то терзают его любимого, была не сравнима для него с самой ужасной пыткой!

Естественно, Филипп и Кантор вовсю готовили побег, прекрасно понимая, что каждый новый день означает для юноши, и стараясь при этом по возможности не трогать Фейрана, как если бы всерьез опасались за его рассудок. Да его помощь пока была не нужна, это мужчина понимал и сам: его работа начнется тогда, когда Айсен окажется на свободе и понадобится его искусство, чтобы стереть если не память о пережитом, то хотя бы последствия испытаний с юного тела… Но бессильное ожидание словно вытягивало все жилы, скребло по нервам тупой ржавой пилой, впивалось в сердце сотней иголочек.

Учитывая самый тяжелый вариант, Фейран сам подготовил для Айсена каюту со всем, что могло бы понадобиться на неприметной барже, которая должна была доставить их к морю. Он сомневался, что юноша согласится вернуться с ним в Фесс даже под давлением таких обстоятельств, как инквизиционное преследование, однако сейчас для Айсена это было самым безопасным местом, и Фейран не стал спорить с предложением Филиппа. Прятаться в Тулузе было слишком рискованно, а дорогу к любому иному убежищу верхом или в повозке ослабленный юноша скорее всего не потянул бы… В общем, все давно было готово, оставалась лишь самая «малость» - найти способ вывести Айсена из тюрьмы.

Не ждать же до последнего, когда его поведут на костер, чтобы попытаться отбить внезапным наскоком! Увы, загвоздка состояла в том, что те, кто располагал возможностью помочь похитить узника, в лучшем случае отказались бы, а то и вовсе выдали бы весь план и спасителей, а те, кто был согласен за мзду сотворить и не такое - ничего не могли сделать. Тупик…

А в этот момент юношу, быть может, снова вздергивают на дыбу, выворачивая суставы. Есть еще «кобыла», чье острое ребро впивается в промежность или «бдение», когда измотанный человек уже не в состоянии удерживать нужное положение и треугольный кол постепенно разрывает анус под весом опускающегося на него тела - в самый раз для обвиненного в содомии. Пытка водой, банальные угли и бич - не стоят упоминания… Фейрану не нужно было спать, чтобы видеть кошмары!

Вопрос Кантора, прервавший воцарившее унылое молчание после очередного обсуждения, он понял не сразу.

- Послушай, хотел спросить, - медленно, как будто сомневаясь, начал трубадур, - балаганные писаки обожают вставлять такой прием в истории о влюбленных…

Общая тревога за прошедшее время сблизила четверых мужчин, и даже музыкант сменил гнев на милость, глядя на то, что творилось с любимым Айсена.

- Героиня, реже герой, выпивают снадобье, которое погружает в глубокий сон. Так что человека легко принять за мертвого. Давно хотел спросить это заезженная выдумка или что-то подобное и вправду есть?

- В принципе есть… - не сразу отозвался Фейран.

Создавалось впечатление, что он не здесь и не сейчас. Как всегда.

- Некоторые токсины либо наркотик…

- А ты сможешь его составить? - Филипп первым уловил, к чему клонил Кантор.

Фейран пожал плечами.

- Что для этого нужно?

- Десяток кобр, свежие морские ежи, парочка скорпионов, сварить при черных свечах и три раза плюнуть через левое плечо, - отрезал врач, тоже догадавшись о смысле вопроса.

- А если серьезно?

- Да ничего особенного! Наперстянка, шлемник, черемуха, чистотел… Опиум у меня есть.

Кер и трубадур переглянулись.

- Нет! - резко бросил Фейран вскакивая.

- Чтобы выкрасть тело из покойницкой, достаточно бутылки какого-нибудь поила для сторожа, - настаивал Кантор, загибая пальцы и перечисляя преимущества. - Можно вообще подменить на похожий труп. Мертвеца искать не будут. И метр Филипп останется вне подозрений.

- Нет!! - Фейран нервно барабанил пальцами по окну.

- Почему?!

- Потому что я не уверен, что Айсен проснется от этого сна! - мужчина стремительно развернулся и заметался по комнате, - Это в ваших пьесках все просто!! Даже если мне удастся соблюсти пропорции - это яд! Правильная дозировка, время, чтобы дать нейтрализующее его противоядие… Слишком много риска! Не говоря уж о том, что Айсен ослаблен и может не выдержать самой малой дозы!

- Значит, ты постараешься сделать все правильно! - веско подвел итог Филипп, следивший за братом потемневшими глазами. - Рассчитать дозу и составить противоядие. Время - уже наша забота.

- Нет…

Филипп поднялся и перехватив Фейрана резко его тряхнул:

- Ты же сам слышал только что! Вывести Айсена - способа НЕТ! Его остановят минимум десяток раз! Ему последовательно придется миновать тридцать человек стражи! Вот ЭТО риск!

- Тем более что Айсен не сможет идти…

Как ни тихо вырвались у Клемана эти слова, Фейран немедленно обернулся. Ясно, что Луи не собирался при нем ничего говорить, но теперь уже не мог промолчать и уйти от безмолвного, но от того не менее настойчивого, вопроса.

- Тиски.

Фейран обессилено поник, оперевшись вздрагивающими руками о стол.

- Сколько? - глухо проговорил он, не поднимая головы.

- Что? - не понял Клеман.

- Поворотов винта.

- Не знаю…

- Узнай!

Мужчина выпрямился и жутко усмехнулся, заметив, что все трое смотрят на него с долей жалости: как будто уже не сомневались, что он повредился в уме от горя.

- 9-10 оборотов дробят кости в крошево, - объяснил врач - Если было не больше пяти, и мы вытащим Айсена до того как начнется заражение и прочие осложнения - я наверняка смогу поставить его на ноги. Я оперировал ему пальцы, и Айсен даже играет… Я смогу.

Кантор кивнул, отдавая должное чужому мастерству.

- Видишь, - тяжело заметил брату Филипп, - необходимо торопиться! И все другие способы, кроме твоего средства, мы уже перепробовали…

- Хорошо… - после паузы прошептал Фейран и почти сполз по стене на скамью.

Прежде, чем уйти, Клеман задержался на пороге. Обернуться и взглянуть на мужчину не хватало решимости…

- Думаю, сильно искалечить его не успели, - тихо проговорил молодой человек, - Айсен действительно очень ослаб и быстро теряет сознание…

- Слава богу… - шепнул мужчина, сам в это мгновение похожий на покойника, который по какой-то странной причине задержался на этом свете.

Врачу не привыкать нести ответственность за чужую жизнь и принимать непростые решения, от которых эта жизнь напрямую зависит от рождения человека до самой смерти. Он войн, его враги - болезни и раны, а смерть - старая знакомая, закадычный недруг, повадки которого уже хорошо изучил, но с которым все равно то и дело приходится соревноваться, доказывая свое превосходство.

А каждый бой - последний, без возможности к отступлению.

Врач не может позволить себе принимать близко к сердцу страдания каждого пациента: даже сталь ломается, а что говорить о человеческой психике! Но врач, который уже не способен сопереживать, - перестает быть врачом…

Однако, врач - такой же человек, как и те, кого он лечит, он сам и его близкие не застрахованы от недугов, горестей и просто случайностей. И редко когда, даже самый искусный и самый опытный врачеватель способен сохранить самообладание, выдержку, необходимую рассудительность, если речь идет о ком-то дорогом ему. Хотя бы потому, что в силу своих знаний, в отличие от обывателя, в полной мере понимает характер угрозы, степень ее опасности, возможное развитие.

Конечно, когда под рукой есть все необходимое, а врач уверен в себе - наоборот, его умения становятся подмогой, а привязанность - дополнительным стимулом, поддержкой для обоих. Так, ребенок уверен, что родители справятся с любой бедой, а влюбленный спокоен от того, что между ним и болью стоит родной человек.

Но врач - не бог, он не всесилен. Он понимает это лучше кого-нибудь другого, и это понимание становится проклятием. Что если он не заметит что-нибудь, пропустит, ошибется? Что если проверяя и перепроверяя - упустит драгоценное время? Какой Ад может сравниться с этим?!

К тому времени, как Фейран смог определиться с концентрацией, сдохли все шесть собак, купленные в одной из деревушек. Пока разобрался с противоядием - еще трое щенков отправились в свой собачий рай… Изгнанный из своей лаборатории Жермен - вечно всклоченный субъект лет эдак без году тридцать, с воспаленными глазами и в заляпанном реактивами нелепом балахоне, - смотрел на своего вынужденного гостя с ужасом, но отказать Кантору был не в состоянии.

…Щенков оставалось трое. Выпускник Сорбонны Тристан ле Кер, он же признанное светило арабской медицины, Фейран аб эль Рахман, дал каждому разную концентрацию удачных вытяжек в разных пропорциях. Когда один все же сдох, пуская из пасти кровавую пену и судорожно дергая лапками, умудренный лекарь из Фесса был готов сам завыть одичавшей бездомной шавкой…

Двое выжили, их тут же отнял Жермен. Противоядие подействовало на обоих, только время реакции было разным. Оставалась сущая пустяковина: определить, что из этого и в какой дозе дать истощенному юноше!

С одной стороны элементарно - расчет исходя из массы тела. С другой стороны, собака - это собака.

А еще, она здорова. Сильный организм потомственного дворового пса против человека на грани возможных сил… У Фейрана впервые в жизни неудержимо дрожали руки, когда он передавал снадобья брату.

Последующие часы, уже на барже, готовясь к немедленному отплытию, чтобы не подвергать юношу даже возможности возвращения к опасности и максимально увеличить расстояние между ним и преследователями, - Фейран провел уткнувшись лбом в борт. В полной уверенности, что вот-вот явится Клеман и скажет…

Да мало ли чего! Что попытка освобождения раскрыта и все участвующие лица тоже в тюрьме… Что план не дал сбоев, но Айсен был мертв на самом деле… Что Фейран не ошибся, но противоядие не подействовало… Услышав шаги, мужчина выпрямился, как перед объявлением собственного приговора, немедленно подлежащего исполнению без права помилования.

Из предрассветной темноты возник Филипп, не узнаваемый в позаимствованном монашеском одеянии. Фейран рванулся, но последним усилием сдержал порыв и принял его ношу, помня о всех возможных травмах…

На прощание, зная, что возможно видят друг друга в последний раз, братья обменялись одним единственным взглядом, который вместил в себя все: примирение с прошлым, общее настоящее и - надежду на будущее.

***

Тело на его руках было мертвенно тяжелым и холодным.

- Ничего, любимый, я тебя согрею… Живым нужно тепло, а ты не умер, малыш! Ты не умер… - приговаривая, Фейран бережно опустил юношу на специально для этих целей установленный стол, покрытый чистой тканью, борясь с бежавшим по позвоночнику холодком дежавю, аккуратно избавил от серой дерюги, вероятно изображавшей саван…

Легкое ощущение неустойчивости под ногами говорило, что баржа уже в пути, но помешать это не могло. Инструменты были давно готовы и только ждали своего часа, по десятку огромных свечей в изголовье и изножии завершали картину. Взгляд матроса, заносившего по требованию лекаря воду, безусловно заслуживал внимания: но, сосредоточенный на другом, Фейран определил, что подумает об этом позже, когда станет ясно самое главное - потому что без Айсена уже ничего не будет иметь значение, и сам он проживет ровно столько, сколько потребуется, чтобы опустить любимого в могилу!

Разумеется, эти люди преданы Филиппу, иначе брат не выбрал бы в команду именно их, но ражий парень определенно решил, что имеет дело с черным колдуном, а тело на столе выглядело стопроцентно мертвым…

«Заострившиеся черты, запавшие виски и глаза. Изжелта-восковое лицо, синие губы. Пушистые ресницы кажутся приклеенными к почерневшим векам… Мускулы сведены и застыли, как будто при трупном окоченении…

Не думать!!»

Руки тряслись так, что не смог бы отрезать хлеба…

«Ни о чем не думать!!

И имя свое забудь! И его тоже!!!

Ты - просто врач. Все остальное - неважно!»

Но убеждения не помогали. Совсем…

…Распухшая, багрово-синюшная кисть:

«Все потом, любимый! Я обещаю, ты еще будешь играть на струнах!!»

…Запястье, на котором Фейран тщетно пытается нащупать пульс - сбито почти до кости. Он без колебаний дал бы юноше опиум, но что лучше: неизбежный болевой шок, когда лекарь займется ранами всерьез, или риск остановки сердца, которое и так неизвестно бьется ли, от наркотика…

- Дыши, солнышко мое, пожалуйста!! - умолял врач, приникнув к онемевшим губам и делясь собственным дыханием.

Филипп должен был дать противоядие сразу же еще в мертвецкой, но результата заметно не было. С трудом расслышанное наконец, сердце юноши бьется слабо и редко, - так, что его едва удается различить… Но все же еще бьется!

И Фейран решается влить ему еще несколько капель разведенного на спирту зелья: либо убьет, либо спасет. Ждать какого-нибудь чуда не имеет смысла, и врач переходит к насущному и самому очевидному…

Все было одновременно лучше и хуже! Лучше - суставы оказались лишь выбиты и вывихнуты, а сухожилия - не порванными. Огнем и клещами Айсена еще не пытали, единственный ожог - на ступне - остался от проверки в мертвецкой. Бич не применяли тоже, видимо оценив прежние следы на спине юноши, и рассудив, что чем-то подобным запугать его уже не смогут. Ноги… ноги Фейран пока еще обложил примочками, стараясь не зацикливаться на том, что видел… Он сможет!!!

Разве у него есть выбор?!

Фейран наложил повязки, фиксирующие нужное положение суставов, улыбнулся - пальцы на руках не повреждены непоправимо, а иначе - Айсен без музыки уже не Айсен!! Памятуя о Магнусе, осталось самое важное и самое страшное: мужчина осторожно повернул юношу на бок, раздвигая его бедра и ягодицы… Слава богу!

В том смысле, которого Фейран опасался больше всего, - его мальчика никто не тронул, и никто ничего постыдного с юношей насильно не делал, хотя промежность представляла собой сплошной кровоподтек…

…Хуже же было то, что мальчик, по-видимому, был истощен до самого крайнего предела: Айсен даже не стонал, пока его раны обрабатывали спиртом. Он дышал, сердце, пусть слабо, но билось… Вот именно, что «но»!

Обработав все раны, мужчина переложил юношу на приготовленную для него постель, и без сил опустился рядом на пол, прижавшись лбом к прозрачной ладошке там, где она была свободна от повязок…

Опять ждать - это все, что ему сейчас оставалось.

В старости слабость, беспомощность принимаешь как неизбежное, но беда, обрушившаяся на ничего не подозревающего полного сил человека, всегда вызывает подсердечное чувство смутного протеста, как нечто неправильное, нарушающее законы существования. И чем ближе тебе человек, тем труднее выдерживать невозможность исправить что-либо, вернуть судьбу в прежнее русло, стереть следы пережитой боли.

Безнадежно задаваться вопросом, почему это случилось именно с ним. На такие вопросы не бывает ответа. Но разве можно смириться с тем, что жизнь самого дорогого тебе человека может в любой момент оборваться, а ты, - сильный, умный, - будешь только смотреть, как он угасает свечой на ветру?

И как после этого не сойти с ума!

Казалось, что все безнадежно. Фейран боялся сомкнуть глаз, боялся отойти от любимого даже на миг, опасаясь, что каждый слабый вдох - окажется последним для юноши. Он не помнил, ел ли что-нибудь за эти жуткие дни, а когда сон все же брал верх над загнанным и выжатым организмом, мужчина вскидывался уже через пару минут, жадно вглядываясь в застывшее лицо, казавшееся в обрамлении темных волос еще бледнее. В такие моменты его собственное сердце останавливалось от ужаса, что Айсен все же умер, но ладонь в руках лекаря была теплой, и под чуткими пальцами упрямо билась тонкая жилка.

В этом неровном биении сейчас сосредоточился весь смысл существования для мужчины. Фейран не смог бы сказать, сколько времени он провел, сидя около неподвижного тела, пытаясь разглядеть хотя бы слабый проблеск жизни. Иногда казалось, что он видит движение глаз, чувствует дрожь пальцев в своей ладони, и как молитву повторял, что Айсен еще жив…

Но ничего не происходило и ничего не менялось. Раны не заживали и не воспалялись, лекарства и пища большей частью стекали меж губ… И Фейран с горечью понимал, что выдает желаемое за действительное.

Как долго это будет еще продолжаться?

Он всегда гордился своими знаниями и умениями, без ложной скромности считая себя первоклассным врачом, но сейчас проклинал науку, весь груз которой оказывался бесполезным. Он взрослый человек и знал, что в жизни есть такая непоправимая вещь как смерть, но сейчас оказывался ее признавать, наперекор всему веря, что пока он рядом, его мальчик будет жить. Он мужчина, он не плакал с похорон матери в далеком детстве, а теперь слезы сами бежали по щекам…

- Любимый, пожалуйста, не уходи! - шептал Фейран, прижимая изуродованную кисть к своей щеке, и звал, погрузив лицо в разметавшиеся потускневшие пряди. - Солнышко мое синеглазое, возвращайся! Пожалуйста, возвращайся, любимый… Я охраню тебя ото всех бед! Не позволю больше волосу упасть с твоей головы! Только очнись, мальчик мой ненаглядный, вернись…

Любовь - что она такое? Любая страсть может угаснуть, любое чувство может иссякнуть, но при мысли о том, как может сложиться жизнь, будут они вместе или нет, - Фейран ощущал лишь одно желание: пусть ОН живет… Пусть никогда больше не испытает боли - разве не достаточно ее было уже?! Довольно!

Вот что по-настоящему ценно! А остальное уже неважно…

Никаких иных желаний и чувств уже не осталось. Фейран менял повязки, обтирал неподвижное тело мягкой салфеткой, пропитанной целебными и укрепляющими настоями, пытался сделать что-нибудь с поврежденными костями и тканями ступней, не в состоянии допустить возможность, чтобы Айсен остался калекой… И чувствовал, что его сердце, его душа постепенно умирают вместе с любимым.

То, что в вытянувшемся на постели юноше действительно что-то изменилось, Фейран осознал не сразу: слабая дрожь ресниц отозвалась в груди жестокой судорогой.

- Айсен! - голос пресекся.

- Айсен, - настойчиво взывал мужчина, сжимая безвольную руку, - Ты слышишь меня? Айсен! Любимый, ты в безопасности, все прошло, все кончилось… Ты свободен, и ты поправишься, я обещаю! Айсен…

Безнадежно. Открытые синие глаза были так же мертвы, как и остальное тело. Через несколько оглушающих ударов крови в висках веки юноши сомкнулись, и Фейран сдавленно выдохнул, убеждая себя не верить в жуткую догадку.

- Айсен…

***

Прочитав письмо Филиппа, Ожье не раздумывал, что ему делать и вовсе не из-за более чем выгодных предложений в нем в обмен на пустяковую услугу. И, как обычно говорят, был готов ко всему. Впечатлительностью торговец тоже не отличался, однако открывшееся зрелище едва живого истерзанного юноши и похожего на привидение Фейрана, так же как и вчера, и день, и неделю назад рядом с его постелью, обессилено опустившего на нее голову, но не отпустившего руки Айсена, - поколебало бы и самого закоренелого циника!

Лекарь молча наблюдал, как Ожье осторожно касается волос юноши:

- Малыш, как же так…

Ресницы затрепетали в ответ на прикосновение, и Фейран отвернулся, чтобы не видеть этого. Только услышал, как шепотом выругался Грие…

Как часто случается в жизни, то чего мы страстно желаем и ждем, становится лишь новым испытанием. К тому времени, как баржа добралась до порта, Айсен крохотными шажками вышел из летаргического, больше напоминающего смерть состояния, но о выздоровлении говорить пока не приходилось. Организм не принимал пищу, в желудке не задерживалось ничего, кроме пары глотков, и юношу рвало кровью. Сражаясь с последствиями тяжелого отравления - что самим ядом, что передозировки противоядием, Фейран старался не думать о других страшных симптомах, которые видел.

Не получалось. Хотя Айсен приходил в сознание все чаще, а не просто несколько раз открывал глаза, но ни на что окружающее не реагировал, и казалось, что даже если он и поправится физически, то разум к юноше уже не вернется. Пытаясь поймать застывший мутный взгляд запавших синих глаз, Фейран по-прежнему не мог уловить ни одного утешительного знака. Слабую реакцию и движение зрачков приходилось считать уже чудом… Что если остаток дней Айсен проведет, пребывая в таком подобии жизни, взирая на мир бессмысленным тусклым взором?

Конечно, нет ничего странного в том, что человек может не выдержать мук и сойти с ума. И в каком бы состоянии не остался Айсен, Фейран не станет любить его меньше…

Но видеть любимого таким было физически больно! Его мальчик должен быть счастлив, должен радоваться жизни, снова улыбаться, петь и задыхаться от желания! В его глазах должно купаться солнце, а не стынуть безжизненная пустота…

Фейран вряд ли отдавал отчет в том, что они перешли на корабль и в присутствии Грие, хотя указал, что необходимо забрать и сам перенес юношу на новое место, вновь занимая свою бессменную вахту подле него и в качестве врача, и в том числе, оттаскивая от края способом, доступным любому человеку. Он говорил с юношей, не уставая повторять запоздавшие признания в любви и просьбы о прощении, целовал тонкие руки, с которых медленно сходили следы пыток и холодные безответные губы, гладил виски и шептал безумные обещания…

Когда у Айсена стал подниматься жар, Фейран даже обрадовался - это значило, что организм борется и пытается восстановиться. Слушая стоны и метания юноши, он говорил себе, что это означает возвращение к жизни. Жар становился сильнее, лихорадка уже сжигала его. Айсен бредил, но это тоже было в каком-то смысле добрым знаком, потому что значило, что память есть, что она тоже жива, а разум если и поврежден, то не безнадежно.

Однако, неизвестно, что было легче: когда юноша раз за разом возвращался в кошмар пыточного каземата, или начинал биться, со слезами умоляя хозяина сжалиться и не трогать его, только сегодня, один разочек… Воскрешая в памяти мужчины подробности каким и после чего Айсен попал в его дом впервые: Магнуса ли он так умолял, или кого-то до того?

Или когда юноша беспомощно шептал:

- За что, любимый?… В чем я виноват перед тобой…

- Прости, прости меня, солнышко мое! Прости! - Фейран менял компрессы, натирал виски уксусом и обтирал исхудавшее тело от пота, поил лекарством, после чего садился на свое место и говорил с мальчиком, лишь бы Айсен слышал его голос и успокаивался.

Ожье смотрел на все это и изумлялся: лекарь сам уже был на пределе, непонятно на чем держался и то, что он не еще не слег сам, казалось невероятным.

Но, нельзя не признать, что несмотря чудовищное испытание, выпавшее на их долю, он смотрел на этих двоих с нескрываемой завистью!

Там, где он находился - не было ничего. Ни света. Ни тьмы. И его самого тоже не было. Абсолютно ничего не было. Лишь иногда возникал голос, смутно знакомый.

Он доносился словно из неведомой безграничной дали. Однако почему-то это казалось важным, хотя он не сознавал почему, что это за голос, что за слова, что за смысл их наполняет, и откуда они исходят.

Не осознавал вообще, даже кто он сам. Это вполне устраивало. Странное ощущение… Он не хотел ничего знать, не хотел помнить, хотя почему именно - не помнил тоже… Просто не хотел.

Значит, причина была, а раз он не помнит и ее тоже, - не нужно помнить все это! Почему?…

Но голос не уходил. Он возникал и пропадал, временами все же оставляя его одного в прежней пустоте. Голос был разным: иногда отчаянным, прерывающимся, иногда усталым и грустным, иногда тревожным, заклинающим или щемяще-нежным… Но он всегда звал, не давая сдаться и раствориться в небытие полностью.

Голос побуждал его, будоражил, вызывая болезненный отклик. Он словно бы рождался с первыми словами, и тем страшнее было умирать с последними. Он хотел, чтобы голос наконец замолчал и вернулся покой…

Или чтобы этот голос был всегда! Но тот по-прежнему оставался слишком далеко. Не дотянуться… Голос приходил откуда-то извне, разгоняя холодную тьму, - он обрадовался, когда смог понять все это.

Так появились первые понятия: холод, тепло, тьма, внутри и снаружи. Внутри не было ничего, кроме тьмы, и тогда он попытался выйти наружу. Туда, где был голос, навстречу… Омертвевшие тяжелые веки удалось приподнять едва-едва, но даже в эту щель чуть шире волоса хлынул свет, ошеломивший настолько, что он вновь перестал существовать на какое-то время.

И снова приходилось идти на голос: так долго, так трудно…

Он пробудился снова от зовущих его звуков, ставших жизненно необходимым.

Жизнь… Это все называется жизнью… Когда-то он это уже знал.

Жизнь. Смерть. Время.

Теперь у голоса появилось лицо. Встревоженное изможденное лицо со светлыми ореховыми глазами, в которых тоже стыла смерть. Он не был уверен, что это не отражение его собственной. И попытался вспомнить, что это должно вызывать страх.

Страх.

Стон…

А в зеленоватых глазах еще что-то. Вина.

Нет! Все неправильно. Обман! Все очень неправильно, хотя чужое присутствие почему-то означало нечто важное и успокаивало. Он не помнил, кто этот человек, но чувствовал, что они прочно связаны.

Человек все время обращался к нему. Набор звуков не был случайным… Его имя. Айсен… Человек ждал ответа. И был очень расстроен. Это тоже было неправильно. Хотелось ответить ему, но не хватало сил, горло оказывалось подчиняться… И он снова проваливался во мрак, щедро разбавленный болью.

В отличие от всего остального, боль пришла сама, и нагло заслонила собой почти все вокруг. Боль… Айсен узнал ее и вспомнил, как называется то, благодаря чему он вновь ощутил свое тело.

Боль нарастала и нарастала, она сжигала его, ломала, выкручивала. Она была постоянной и всегда разной. И этот человек рядом, он - тоже означает боль, он вспомнил… И того, что вспомнил, вдруг оказалось слишком много. Словно прорвало гигантскую плотину.

Его швыряло и било. Айсен потерялся в собственной памяти, его затянуло, как в трясину, как в омут. Он задыхался в буквальном смысле, безнадежно пытаясь вырваться из обжигающего хаоса, и опять - голос не отпускал его. Держал, не давая сорваться совсем, хотя тоже был сплошной болью.

- Почему всегда больно?- спросил юноша неизвестно у кого. Может быть себя.

Всегда ли?! Все равно. Не хочу… Не могу больше.

Голос…

Голос это боль, а боль - это жизнь! Вместе со словами пришло понимание.

Память успокоилась, утихла, и юноша наконец смог просто заснуть.

Айсен дышал во сне глубоко и ровно. Жар спал, став уже неопасным, и самое время было бы немного отдохнуть не только больному, но и врачу, пока еще он не свалился от изнеможения. Однако неуправляемый иррациональный страх по-прежнему крепко держал мужчину за горло и не торопился отпускать, несмотря на все утешающие признаки, говорившие, что юноша потихоньку выкарабкивается, и опасность для жизни миновала.

Фейран так и не смог заставить себя лечь. Устало привалившись к переборке он просто пил глазами образ спящего любимого, отыскивая самые незначительные черточки, которые могли бы подтвердить, что состояние Айсена сдвинулось к выздоровлению, и лелеял в ладонях хрупкие пальцы в пятнах кровоподтеков, со слезающими ногтями.

Он молча благодарил Создателя, что «следователи» не успели непоправимо искалечить юноше руки. Пока рано было судить сможет ли Айсен ходить, не останется ли хромым, насколько поврежден его разум, если бы ко всему этому юноша лишился способности творить музыку - удар стал бы страшным, наверняка доломав психику мальчика…

Айсен спал, а спокойный сон это самое лучшее лекарство. Фейран не замечал, что сам неуклонно соскальзывает даже не в дрему, а скорее в забытье, и вскинулся, ощутив, что пальцы в его ладони сжались.

Глаза юноши были открыты и устремлены прямо на него. Внезапно, мелькнувшее в них узнавание, сменилось ужасом.

- Нет! Нет! Нет… - темноволосая голова заметалась по подушке.

- Тише, милый, тише… - Фейран попытался успокоить его, догадавшись, о чем подумал Айсен, - Все хорошо, солнышко мое! Оглядись, мы на корабле! Никакие монахи нас здесь не достанут! Ты в безопасности, любимый, здесь только друзья и скоро ты будешь дома…

Юноша затих. Некоторое время он пристально вглядывался в лицо склонившегося над ним мужчины, а потом отвернулся со слабым стоном, отнимая свою руку, которую тот все еще держал. Губы шевельнулись, и Фейран наклонился ниже, чтобы не заставлять больного напрягаться.

Голос прозвучал тихо, но твердо.

- Уйди, - стало первым словом Айсена предназначавшимся ему.

***

- И вы все-таки везете меня в Фесс…

Бледная улыбка на бескровных губах преображает осунувшееся лицо. Голос слаб и едва слышен, но это в полной мере голос живого существа… Айсен живет, дышит, и безмозглым растением тоже не остался, хотя очевидно, что ему понадобится немало времени, чтобы придти в себя после заключения и изуверских пыток.

Тогда отчего так пусто и больно?

Назвать причину просто, а вот справиться с ней… Почему-то казалось, что если Айсен очнется, все сразу станет на свои места и ничего плохого уже случиться не сможет. Само собой, что они будут вместе и уже никогда не расстанутся.

Хотя бы потому, что теперь не видеть юношу даже четверть часа становилось физически невозможным: что если ему стало хуже, а может, нужно что-нибудь, или сказалось пережитое и ему просто стало страшно… Целых пятнадцать минут без Айсена! Десять. Не больше пяти…

Фейран вообще не раздумывал о будущем и не строил каких-либо планов, без остатка сосредоточенный на одной мысли. О каком будущем может идти речь, когда жизнь его мальчика висит на волоске и способна в любой момент оборваться?!

А где- то глубоко в душе гнездилась неосознанная уверенность, что после такого кошмара уже ничто не способно стать между ними! Конечно, все будет -позже… Не может не быть!

Но пока главным оставалось то, чтобы сердце любимого билось ровно и уверенно. Он забылся, и ничего удивительного в этом не было…

Тем суровее стало пробуждение, и причина этой тупой саднящей боли в груди умещалась в двух словах: не ему… Рядом с Айсеном сидел Грие, первый неуверенный проблеск радости был адресован зачастившему в каюту больного торговцу.

О нет, то что чувствовал мужчина трудно было назвать ревностью! Он был бы только рад, если бы это было игрой обиженного юноши, но Фейран знал, Айсен по характеру своему не способен на мстительность и обман, не говоря уж о том, что на притворство нужны силы, а их едва хватает на то, чтобы не сорваться снова в душную бездну беспамятства.

Любовь хрупкая вещь, одно грубое прикосновение и - от прекрасного чувства остаются битые осколки. Приходилось признать, что Фейран сделал все и даже больше, чтобы убить его, но понимание своей вины мало чем могло помочь сейчас: ни унять боль, ни вернуть утраченное.

Видя насколько тягостно для Айсена его присутствие и будь ситуация несколько иной, не желая мучить ни его, ни себя, Фейран действительно ушел бы, как собирался поступить в Тулузе. Однако, не говоря уж о том, что с корабля деться некуда, для юноши еще ничего решено не было, постоянная помощь врача - оставалась насущной необходимостью.

В той степени, чтобы можно было не беспокоиться за его здоровье и спокойно предоставить заботам кого-нибудь другого, Айсен поправится еще нескоро. Юноша руки поднять не мог. Моменты ясности были редкими и краткими. Сознание то и дело туманилось от слабости, жара и боли… Фейран боялся злоупотреблять болеутоляющим, опасаясь привыкания к наркотику, и в том числе, из-за общего состояния, хотя видеть страдания любимого было невыносимо.

Самым серьезным фактором оставались ноги, как не бился над ними врач. Фейран сам знал, что уже свершил невозможное, вплотную приблизившись к тому, что можно было по праву назвать чудом! Но если говорить откровенно, то все его достижения свелись к тому, что положение улучшилось ровно настолько, чтобы его можно было охарактеризовать не кошмарным, а просто ужасным. Почти неделю Фейрана колотило в холодном поту - мерзкий оскал ампутации приблизился вплотную… Некроз, сепсис - страшные враги, против которых у него почти не было оружия! Жар подскочил снова, Айсен опять впал в беспамятство.

И даже в забытьи отворачивался от своего ангела-хранителя, отдергивал руку, отстранялся, пытаясь избежать прикосновений.

По зрелому размышлению, этому тоже следовало радоваться, поскольку было очевидно, что юноша все же ближе к жизни, чем к смерти.

Однако, что лучше - полная безнадежность или иллюзия выбора? Ждать и надеяться всему вопреки, либо решать: своими руками превратить любимого в калеку или наблюдать, как он сгорает в агонии от заражения крови и гангрены… Какой Ад мог бы сравниться с этим обреченным ожиданием?

Пожалуй, это были худшие дни, и дались они даже тяжелее, чем те, самые первые. Фейран почернел лицом, словно разом прибавился десяток лет. В глаза ему лучше было вообще не смотреть…

И все же он справился! Жар понемногу спал, зловещие симптомы сошли на нет. Вовремя, следует сказать, - нужные лекарства подходили к концу.

Однако не только в шахматах один удачный ход не обеспечивает победы в партии целиком. Фейран не давал затягиваться ранам, несмотря на то, что Айсен был измучен постоянной неутихающей болью. Приходилось все-таки прибегать к опиуму, а силы восстанавливались еще медленнее, чем могли бы, но теперь врач боролся уже за то, чтобы косточки и сухожилия срастались правильно. В противном случае Айсен, поправившись, тем не менее не смог бы владеть ногами полноценно, и кости пришлось бы ломать снова. Или смириться с хромотой и увечьем.

Слава Богу, юноша вполне пришел в себя и понимал все сам, поэтому не спорил, не жаловался и не просил ни о чем - идеальный пациент. Хотя, может быть, он просто не хотел ни о чем говорить со своим неудавшимся возлюбленным.

Совсем. Ни как с врачом, ни как с единственной сиделкой, ни как с любимым человеком. Единственный раз, когда Фейран предпринял попытку объясниться, признаться, извиниться, наконец, - его остановил такой же твердый тон:

- Не надо!

Айсен отвернулся к стене и пролежал так остаток дня. Молча. Отвечая коротким движением головы, которым отказывался от еды. И только под вечер обратился к мужчине:

- Позови кого-нибудь. Мне нужно…

Больше Фейран не пытался: Айсен болен, не время выяснять отношения. Пусть и заметил, что прежде всего как врач, не потерпит вмешательство сомнительных помощников.

Что ж, в ясном сознании, юноша не желал знать его так же упорно, как и в беспамятстве! Он ограничивался односложными безличными обращениями или просьбами, отворачивался, прикрывая глаза, - Фейрану так и не удалось добиться от него подобной роскоши, - не отвечал, избегал прикосновений сверх необходимого минимума… Очевидно, мирясь с ними постольку, поскольку ухаживать за ним было действительно больше некому.

Дело было уже не в боли: положение вполне наладилось и стабилизировалось. Никаких грозных призраков больше не маячило у постели болящего, выздоровление обещало быть долгим и трудным, но сомнений в нем не осталось. Впервые за все эти изнурительные месяцы, начиная со дня ареста Айсена, Фейран смог вздохнуть спокойно: любимый жив, свободен и ему ничего не угрожает! Это было счастье - полное, абсолютное. Однако как и все, оно тоже имело оборотную сторону.

Обратная сторона обладала конкретным обликом и носила конкретное имя: Грие. С ним - юноша вел себя по-другому. Айсен отзывался по мере своих скудных сил, улыбался, как способен только он, оживляясь при появлении торговца. Будучи не в состоянии выносить участившиеся визиты, Фейран уходил, стоял у борта, не замечая погоды, думал.

Смешно и горько было вспоминать, как он привередничал не так уж давно! Воротил нос, перебирал: стоит ли уступать своей склонности, и достоин ли ее Айсен… Сейчас - душу бы отдал, не жалея, за один теплый взгляд в свою сторону! Испортив все, что можно и что нельзя, гордыня и самолюбие почили с чувством исполненного долга, оставив мужчину утешаться тем, что он еще необходим любимому хотя бы как лекарь. Отчаянно и жалко Фейран цеплялся за эту возможность: не выдерживал, возвращался, оправдывая себя тем, что Айсену могло что-нибудь потребоваться…

Запрещать посещения было уже поздно, все равно, что подписаться под капитуляцией. Оставлять их наедине было еще хуже, чем слушать предметом мебели, как балагурит довольный торговец. Он начинал уже тихо ненавидеть Ожье: хитрый мерзавец вел себя умно. Он пересказывал письмо Филиппа, расспросами вовлекая в разговор и Фейрана, весомо подчеркивал заслуги этого Фейрана - и как лекаря, и как «няньки» при лежачем… В общем, не позволил себе ни одного дурного слова о проигравшем сопернике, прямо таки лучась уверенностью.

Мужчину неодолимо тянуло свернуть неожиданному воздыхателю шею, но он держался: Айсен нездоров, не следует устраивать при нем разбирательства. И потом, проявление знакомого норова, который и без того достаточно наделал бед, наверняка оттолкнет юношу еще сильнее, хотя кажется дальше уж некуда…

Да и удобного повода сволочь купеческая не давала! Ожье только хитро поглядывал временами, - так, что становилось ясно, он прекрасно понимает, что именно творится с Фейраном. Скорее всего, лекарь забыл бы все же, что он лекарь, и сорвался бы…

Но его любимый мальчик на краткие мгновения оттаивал, пробуждался от своей апатии, и в глазах появлялись первые неуверенные искорки, наполнявшего их когда-то света. Это было одновременно мучительно и сладко, сердце замирало от радости, а дыхание пресекалось от боли: не с ним… не ему…

Подсознательно, Фейран ждал от Грие какого-нибудь подвоха, и тот не замедлил осуществиться, когда на горизонте показался порт.

- Мы в Фессе, малыш! - огласил Ожье.

Айсен прерывисто вздохнул, но выдавил улыбку. Фейрана - передернуло: одно он знал точно - никогда, даже в мыслях, даже случайно, он больше не назовет Айсена «малыш»!

- Слушай, - вдруг Грие переключился на него, - а сколько ты дома не был?

- Давно, - сдержанно констатировал Фейран.

- И в рабах у тебя старикан, которому на кладбище уже прогулы ставят.

Фейран пытался сообразить, к чему ведет торговец.

- Тебе ж парня даже положить не на что будет! - завершил таки свою мысль Грие, удачно пряча ухмылку. - Ты бы подождал пока? А я обо всем позабочусь.

Фейран молчал: не хотелось, ох, не хотелось, признавать великодушие соперника, принимать его помощь на глазах разочарованного юноши, унижаясь еще больше! Не хотелось признавать, что тот хоть чем-то может быть полезен…

Но! Оставаться в его власти на борту - хотелось еще меньше, а в доме уважаемого хаджи, признанного врачевателя, Грие уже не будет настолько вольготно себя чувствовать. В приступе мазохизма, Фейран даже определил, что не станет препятствовать свиданиям, раз его мальчику они на пользу… В общем, было слишком много за и против!

- Не для тебя стараюсь, - бросил мужчина, следя, чтобы не услышал взволнованный и растерянный Айсен, отчего Фейран почувствовал себя совсем гнусно.

И согласился, ожидая чего-то невыразимого.

Фейран поначалу даже удивился, переступив порог своего дома. Хамид к счастью, был жив и здравствовал, следя за хозяйством по мере сил и необходимости, но три пары новых рук не оказались лишними, с немыслимой скоростью возвратив дому обжитый вид. С кухни уже доносились смущающие ароматы - Ожье не поскупился отдельно на повара и разнообразнейшую снедь, заметив мимоходом, что позже Фейран волен распоряжаться подарком как его душе угодно, а выздоравливающий мальчик не должен знать ни в чем нужды.

С последним Фейран и не думал спорить, скрепя сердце признав, что у него бы так не вышло, да и времени ушло бы куда больше. Даже здоровая злющая псина, размером с теленка, приобретенная когда-то для охраны дома, выглядела неприлично гладкой и довольной переменами, свершившимися в рекордно короткий срок.

Секрет был прост. Хамид, как помните, был нем, и хотя вдруг оказался старшим и распорядителем, нужное напутствие дать не мог. Зато Грие подошел к делу творчески. Начать с того, что он наметанным глазом выделил тех рабов, которым не светило ничего, кроме живодерни. Оценил загнанное отчаянное выражение глаз при виде потенциального хозяина в сопровождении матросов, которое тут же сменилось собачьей преданностью: судя по вопросам к агенту, их приобретали все же для хозяйства, а не крысиным кормом на галеру. Отобрав подходящих ребят, пусть порядком замордованных, но здоровых, Ожье кратко и емко охарактеризовал задачу: вылизать все до пылинки, обустроить так, чтобы султана принять не зазорно было, и костьми лечь, но малейшее шевеление пальчика больного гостя должно быть выполнено. Для пущего усиления рвения и придачи ускорения, торговец, приняв свой самый суровый и грозный вид, не пренебрег еще раз объяснить, что их новый хозяин, человек достаточно добрый, но своеобразный, и лучше его не сердить.

Слова упали на благодатную почву, так что Фейран в глубине души был потрясен результатом, не зная как к нему относиться, как и к тому, что он теперь хозяин еще пятерых невольников.

Именно пятерых. Грие не мог не подложить свинью так или иначе. В чем в чем, а в щедрости Ожье отказать было трудно, и для Айсена мужчина расстарался, но и драгоценнейшего лекаря не мог не «одарить».

- Что - ЭТО?! - выразительно поинтересовался Фейран, когда устроив Айсена, осматривал свое новое «имущество».

И смерил названное таким взглядом, что бедняга едва не шарахнулся.

- Это? - небрежно поинтересовался Ожье, словно бы совершенно не понимал ни вопроса, ни причины негодования. - Ты же говорил, что парню не помешает массаж, чтобы встать на ноги.

Массаж… Фейран едва зубами не заскрипел, припечатав «массажиста» еще одним испепеляющим взглядом. Прихотливо уложенную гриву волос, очи с поволокой и плавное покачивание бедер - он оценил с первого взгляда!

А скотина Грие между тем, удалился, напоследок заглянув к Айсену со словами:

- Я в городе задержусь. Еще навещу тебя, малыш…

***

Воистину богат мир чудесами! Хамид про себя досадовал, что господин не счел нужным предупредить о своем возвращении, да еще вместе с важным гостем - суета мало кому нравится, в таком возрасте просто раздражает, а уж для раба… И объяснений не надо. Однако увидев, кого именно вносит на руках господин Фейран и бережно устраивает на свежей постели в самой лучшей комнате - старый раб решил, что грешным делом сошел с ума!

Мальчик, которого он давно похоронил и оплакал, вернулся в этот дом и вернулся без рабского ошейника…

Старик помнил своего нынешнего хозяина с того времени, как тот сам был юношей, страстным и увлеченным своим занятием, что пришлось по душе уважаемому ученому, взявшему его под опеку. С тех пор страсть ушла, и Хамид знал, что его господин скорее всего не стал бы ничего менять в своей жизни, тем более так резко. Единственное объяснение перемен - сейчас лежал наверху и спал, утомленный переездом и хлопотами вокруг него.

Вот только были ли перемены к добру? И если к добру то для кого? И хозяин, и гость его выглядели так, что говорить о счастье и радости было бы злой насмешкой!

Это для тех, кто видел юношу сразу после освобождения, были заметны огромные изменения в состоянии здоровья Айсена, дававшие повод для оптимизма, а потрясенному старику показалось, что мальчик куда ближе к смерти, чем он, разменявший седьмой десяток. Но дело было даже не в этом, в конце концов, господин Фейран искуснейший лекарь…

Как будто что-то угасло в юноше, что-то, что раньше давало силы переступать любые невзгоды и смотреть на мир с надеждой. Безвозвратно ушло, забрав с собой и самое стремление жить. Как будто в душе его что-то окончательно надломилось, сломалось то, что наполняло ее светом… Что тело, когда взгляд хотя был разумным, оставался пустым и тусклым!

И то правда, вода и ветер камень точат, самый гибкий клинок гнут-гнут, да он ломается! Осталось ли в этом усталом человеке что-либо от того хрупкого, невинного мальчика, к которому Хамид привязался? Или все забрала несчастная его любовь, выкрутила, выжала, выела сердце, как червяк яблоко…

И чем тут можно помочь! Нет, сомнений в том, что Айсен встанет со своего ложа, - причем, скорее раньше, чем позже, - не было.

Каким?

Каким мог вырасти ребенок, которого вместо любви, раз за разом бросали те, кому сам бог велел о нем позаботиться, и чья уязвимость только провоцировала дурные страсти, а открытое сердечко, получало в ответ лишь удары.

Что с того, что господин Фейран надышаться на него не может, не отходит сейчас от его постели, никого не подпуская, сам кормит, сам обмывает, на руках по нужде носит? Ищет взгляд, счастлив проблеску в том для чужого… Тому, кто вынужден был стать сильным, трудно понять к чему ему теперь предлагают то, в чем отказали в слабости!

Вот господин Фейран и сам ничего не понимает, света белого не видит, оттого на одного пылинки сесть не дает, лишним словом задеть опасается, а на всех других зверем смотрит.

Нового парнишку, которого тоже франк привел - как бы хозяин не зашиб ненароком вовсе, хотя парень за пару дней своей тени пугаться начал. Не то что на рожон не лезет, - на глаза показаться боится! А в чем виноват-то - что ему кто не может ничего объяснить, кто не хочет…

Хотя правильно боится! Этот «вьюнош», когда за ним не смотрят, видно, что битый, тертый, жизнью ученый, хотя с Айсеном где-то в одних летах… И уйди Айсен, - присмотрелся бы, подобрал ключик к новому хозяину, изобразил бы жалостливую историю…

И ведь тоже не обвинишь! Каждый выживает как может, а на нем такой знак стоит, что прознай о нем господин Фейран в нынешнее время да в его истрепанных чувствах - общий барак сладкой долей показался бы!

Хамид долго думал, знал ли буйный франк, кого подсылает и зачем ему то может быть нужно. И без того натворил: Айсену такой помощник - теркой по открытой ране, Фейрану бельмом на глазу…

Не знал, - определил старый раб, - поторопился, не досмотрел подробно! Есть умельцы, которые палую клячу за однолетку выдадут, а люди чем хуже?

И долго ломал голову, как отвести беду: господин ведь сам одной ногой в могиле, головой в петле, только что волком на луну не воет, Айсен - почитай уже живой мертвец, и как подойти не знаешь… Так ведь и парнишка не порченный, просто привык за любую возможность зубами хвататься!

Господин Фейран как всегда решил все сам и как всегда внезапно.

Как врач, Фейран знал, что боль это естественная реакция организма и крайне полезная: не будь боли, человек например, мог бы сгореть совсем, даже не заметив, что обжегся.

У его боли было имя, были синие глаза, и даже на костер взойти было бы легче, чем такое существование изо дня в день! Без надежды…

Когда Айсен лежал в глубоком беспамятстве, все равно была вера - робкий, но упрямый огонек на пепелище… Когда Айсен был в жару или пребывал в жутком пограничном состоянии, и ничего нельзя было сказать определенно - надежда жила! Странный цветок, который распускается не благодаря, а вопреки.

И вот теперь, когда состояние юноши мелкими шажками продвигалось к выздоровлению с каждым днем, - хотя быть может, в этом вопросе Фейран был скорее влюбленным, чем врачом, и готов был выдать за признаки улучшения все, что угодно, - именно теперь у него не осталось ничего, за что можно было бы уцепиться этому упрямому ростку.

Дело было даже не в Грие: визиты его были хоть и содержательными, но краткими и редкими, чтобы не утомлять юношу сверх меры. Как самый непредвзятый специалист, Фейран все равно не мог полностью поручиться за здоровье Айсена раньше, чем месяца через три. Просто… чем лучше становилось юноше, тем очевиднее проявлялась между ними отчужденность.

Казалось, они поменялись местами! Уже не влюбленный мальчик отчаянно искал внимания господина, впервые господин любил - истово, с пылом первого, и горечью последнего раза, потому что знал, что нечто подобное испытать редко кому случается! Даже в крайнем бешенстве он уже не смог бы в чем-то упрекнуть Айсена, и жизненно важно было видеть его, слышать даже безличные невыразительные фразы, касаться - даже так, просто умывая пока еще беспомощного…

- Я сам, - Айсен в очередной раз решительно отстранил от себя его руки, хотя в купальню Фейран принес его впервые.

- Хорошо…

Мужчина выпрямился, позволяя юноше опуститься на удобный бортик и передал необходимое, напряженно следя, как мягкая губка медленно скользит по болезненно хрупкому истощенному телу, едва прикрытому приятно теплой водой… И все же невольно любуясь им!

У чувственных губ пролегли твердые складки, глаза казались больше и глубже. Темные прядки от влаги завились сильнее и местами прилипли ко лбу, будя в груди щемящее пронзительное желание дотронуться до них…

Остальное вернется, он постарается! - Фейран с усилием перевел дыхание. - А ведь этот бассейн они тоже никогда не делили вместе!

Айсен помогал хозяину при омовении, подавая требуемые принадлежности, масла, полотенца, убирая за своим господином, но никогда они не лежали вместе, сплетя обнаженные члены, и чтобы точеная головка пресыщенного ласками мальчика, покоилась на его плече, и можно было бы безнаказанно погрузить пальцы во влажные смоляные локоны… Да, они действительно поменялись местами, раз ученого лекаря посещают подобные видения наяву!

Айсен, упорно отворачивающийся от своего добровольного и настойчивого помощника, видимо все же поймал его выражение лица и резко сел. Точнее попытался, но у него закружилась голова, и настороженный Фейран вовремя подставил руки. Он закончил процедуру сам, тщательно растер похоронно бледного юношу, все это время лежавшего с закрытыми глазами и отвернувшегося, убедился, что процедура не повредила медленно заживающим на ногах ранам, и унес обратно наверх.

Еще сразу от порога, Фейран полоснул взглядом по тонкой фигурке, недовольный тем, что сомнительный в высшей степени «массажист», которого он старался не допускать до Айсена в принципе, поминая Грие последними словами, все же пробрался в господские покои. Перестилавший кровать паренек тоже вздрогнул при виде объявившегося раньше ожидавшегося хозяина и выскочил за порог.

Уложив юношу в постель, и задергивая занавеси, чтобы создать располагающий к отдыху полумрак там, где слово «сумерки» не существует, мужчина вдруг услышал за спиной странный пугающий звук - как будто мелкие камешки, падая, скребли по дереву…

От самой очевидной ассоциации передернуло, но обернувшись он с изумлением понял что это: Айсен смеялся… Слабо, глухо, почти безумно, и холодок страха снова заполз в сердце.

- Он-то тебе чем не угодил? - молодой человек впервые взглянул своему бывшему возлюбленному господину в глаза прямо. - Или такие как мы подыхать должны, чтобы ты человека рассмотрел?! Знал бы - сразу бы задавился, как и думал… Ни себя, ни людей бы не мучил!

- Айсен…

- Знаешь, некоторые и бродячих собак кормят… А мне - жалость не нужна!!

- Какая жалость, о чем ты, любимый?!… - Фейран вышел из оцепенения, метнувшись к юноше, но поздно.

- УЙДИ!!! - Айсен вскинулся на ложе, опираясь на ходившие ходуном руки. - Да уйди же ты наконец!!! Видеть тебя - такой пытки ни в школе, ни ваши инквизиторы, ни один садист не выдумает!! Уйди… Не могу больше!!!

Фейран вышел из комнаты, пошатываясь, не помня себя…

И тут же напоролся на «подарок» Грие, который судя по выражению на мордочке, слышал все, до последнего слова.

Видимо, что-то было в глазах мужчины такое, что паренек просто попятился, но к счастью для него к господину подходил Хамид, и Фейран немного опомнился.

- Ты… - обратился он к старику, вспомнив, что тот не только ухаживал когда-то за мальчиком, но и опекал его по-своему, - Ты иди к нему, присмотри пока…

- Да, - Фейран потерянно покивал чему-то, - иди, нельзя, чтобы он сейчас один был…

Хамид с сомнением покачал головой вслед стремительно удалившемуся хозяину: тоже самое он мог бы сказать и о нем… но мужчина наоборот искал уединения. Он бродил по притихшему дому и никак не мог отделаться от ощущения, что все это какой-то нелепый сон, что он вот-вот услышит звонкое пение саза… Проснется, сядет рядом и будет слушать, любоваться как тонкие пальчики выплетают причудливую вязь звуков. И в жизни снова появится смысл.

Ноги сами принесли его к небольшому фонтанчику в углу дворика, в котором снова журчала вода, однако навстречу встал совсем другой. К своему удивлению, Фейран при виде юноши не ощутил ни злости, ни недавнего раздражения, - ничего, кроме все той же пустоты…

Да и злился-то на него скорее всего только потому, что мальчишка слишком живо напоминал о прошлом: и о прошлом Айсена, с которым он так долго не мог смириться, и том времени, когда все еще было впереди, и о собственных ошибках.

- Как тебя зовут?

- Равиль.

- И ты действительно хорошо делаешь массаж?

- В том числе…

Мужчина поймал изучающий взгляд из-под ресниц и усмехнулся: это не Айсен! Он подошел ближе, приподнимая голову мальчика за подбородок… Ресницы пару раз трепыхнулись, - Равиль умудрился одновременно взглянуть робко и маняще, - поза едва уловимо переменилась, став искушающей, хотя что-то странное в его выражении все таки было.

Фейран не стал над этим задумываться, с горечью рассмеявшись: не то чтобы он не знал, что сделало мальчишку таким, но это не значит, что он теперь обязан потакать ему, или упаси Аллах - перевоспитывать! В эти игры он больше не играет.

И если Айсен для него потерян, это не значит, что теперь он должен собрать себе гарем! Пусть даже, без ложной скромности, многие из подобных мальчиков были бы рады попасть к такому хозяину и в его постель.

- Идем, - коротко распорядился мужчина, и развернулся, не заметив, что напряжение в темных глазах юноши стало больше похоже на панику.

Однако Равиль расправил плечи и двинулся вслед за хозяином гибкой плавной походкой, бесшумно ступая по плитам босыми ступнями. Войдя в кабинет, он опустил очи к долу, как и положено рабу в ожидании воли господина - чудесная поза! Превосходно помогает скрыть облегчение, что они оказались не в спальне, хотя господин Фейран был бы далеко не самым плохим мужчиной в его жизни, и тревогу, когда хозяин взялся за письменные принадлежности.

- Это все, что у тебя есть? - Фейран небрежным жестом обрисовал стройную фигурку в холщовой рубахе и штанах.

Равиль вздрогнул, и тут же, досадуя на себя, дерзко вскинул взгляд:

- Да.

А вот тон был сама скромность и простодушное недоумение - мол, откуда же иному взяться…

- Жаль! - снова усмехнулся господин и снова непонятно, у юноши уже голова шла кругом!

- Вот деньги. Сейчас возьмешь Хамида и пройдетесь по лавкам. Если кто что начнет спрашивать, покажете это, - поднявшись, Фейран вручил юноше только что написанный и запечатанный свиток. - Подбери себе что-нибудь такое, чтобы глядя на тебя, даже евнух истек слюной от желания!!

Новая усмешка, так что Равиль поежился, но свиток все-таки с поклоном принял.

- Затем подготовишься и пойдешь в порт…

Счастье, что Равиль еще не успел разогнуться: при слове «порт» он побледнел так, что не заметить это не смог бы даже господин Фейран в его истрепанных чувствах, свиток в мгновенно вспотевшей ладони смялся… И юноша не торопился выпрямиться: а что, послушный раб внимает воле хозяина!

- Корабль называется «Святая Магдалена». Найдешь, ты парень ловкий. Франка, который тебя покупал, хорошо помнишь? Он бывал здесь не раз…

- Да… - выдавил Равиль.

- Скажешь ему, что ты мой подарок, в благодарность за помощь. Передашь это, - новый свиток, запечатанный. - Да поторопись!! Они нынче с якоря снимаются. Если опоздаешь - я рассержусь сильно…

Белый, как мел Равиль поклонился еще ниже, боясь даже взглянуть на нынешнего хозяина, и, прижимая к груди оба свитка, со всех ног бросился разыскивать Хамида.

***

Чтобы бороться с судьбой, нужно мужество, но чтобы достойно принять судьбу - необходимо мужество еще большее. Ощущения были такие, как будто резал сам себя по живому, но Фейран никогда не имел привычки отступать от своих решений.

Пусть это порой и служило дурную службу, причем не только ему…

Однако в этом случае он напомнил себе, что как бы тяжело не было ему, он должен прежде всего думать об Айсене: и как врач - сейчас не следовало волновать юношу, и как мужчина - после всего, что он натворил, он просто обязан дать Айсену хотя бы немного покоя, раз это все, что любимому теперь от него нужно.

О нет, не в том суть, что даже ангельское терпение имеет свои границы - до конца жизни Фейран носил бы на руках своего мальчика! Если бы тот позволил… А Айсен ясно дал понять, чего хочет.

Усмирив сопротивляющееся доводам рассудка сердце, Фейран взял себя в руки и безжалостно загнал свое поведение в строгие рамки врачебной помощи и этики, с твердой решимостью исполнить все до конца.

Казалось даже, что решение было верным, и на какое-то время между ними установилось подобие равновесия. Правильно догадываясь, что выздоравливающего юношу гложет неопределенность его положения, после того как обретенная под ногами почва была настолько резко и внезапно выбита, Фейран предпринял попытку успокоить его хотя бы в этом. Оправдывая свой порыв тем, что чем меньше у Айсена будет поводов для тревог, тем лучше для его здоровья.

- Ты не должен ни о чем беспокоиться, - спокойно и мягко объяснял мужчина. - Пока ты мой пациент и гость. Твое присутствие здесь тебя ни к чему не обязывает. Это было единственное возможное решение, и речь шла только о твоей безопасности…

Он понимал, что лжет, точнее, говорит лишь часть правды, но говорил эту часть убедительно и проникновенно: он больше не станет ни принуждать Айсена к чему-либо, пользуясь авторитетом в том или ином плане, ни уговаривать, зная его отзывчивую натуру. Даже если сердце юноши дрогнет на мгновение, пользоваться этим мигом будет еще одной ошибкой, которую потом они оба не простят себе.

- Возможности поправиться, не опасаясь продолжения преследований. В Тулузе нельзя было оставаться нам обоим, зато у Филиппа оказывались развязанными руки, и он смог заняться восстановлением положения семьи.

На этих словах лицо напряженно слушавшего его юноши болезненно исказилось, и Фейран обругал себя, жалея, что не может его обнять.

- Айсен, не вздумай в чем-то винить себя! - наверное, этот вопрос тоже пришлось бы затронуть рано или поздно, и пусть уж лучше рано! - Твоя единственная «вина» в том, что ты выжил! И разве Филипп мог бы позволить… этой твари… причинить тебе вред снова?!

- Да, - тихо согласился Айсен, - он дал слово.

- Не думаю, что только поэтому, - строго возразил Фейран, - Он бился за тебя, как за родного и тогда, и сейчас!

- Я знаю… - голос больше походил на шелест.

В этот момент, Фейран был бы рад видеть даже Грие! Чтобы хоть как-то растормошить юношу, он внезапно предложил:

- Хочешь написать им? Или наставнику? Уверен, они будут рады получить весточку именно от тебя.

«…потому что когда они видели тебя в последний раз, не требовалось усилий, чтобы поверить в твою смерть!» - закончил про себя Фейран. Они будут более чем счастливы убедиться, что Айсен жив, идет на поправку и находится в ясном уме, а юноше жизненно необходимо было убедиться, что он не один, что он не брошен, и по-прежнему есть люди, которым он важен. Уверенности в любви мало человеку для счастья, а если нет ни того, ни другого - тем паче…

Однако, что будет, если Айсен захочет вернуться к той своей жизни? Разумеется, для следователей он мертв, при определенной осторожности и по прошествии времени это было бы не столь опасно, да и Кантор наверняка что-нибудь придумал бы для любимого ученика, но…

Устанавливая на постели письменный прибор, Фейран сжал челюсти, безжалостно задавив собственнические инстинкты.

- Тебе помочь? - он все же не выдержал, наблюдая, как пересиливая слабость, Айсен бегло выводит ровные строчки.

Перо царапнуло по бумаге.

- Нет. Не беспокойся… я не упомяну ничего, что могло бы повредить в дурных руках.

- Я имел в виду не это, - Фейран поднялся и отошел.

Айсен промолчал, закончив и запечатав письмо. И долго еще сидел, глядя куда-то в сторону невидящими глазами.

Вернувшись к привычной роли ученого лекаря, а не помешавшегося от любви идиота, Фейран даже ощутил себя лучше. По крайней мере, он наконец успокоился, собрался с мыслями, взглянув на ситуацию и мир в целом - адекватно. Выражаясь языком медицинским, операция проведена удовлетворительно, течение странной болезни под названием «любовь» перешло в стадию устойчивой ремиссии.

Натянутость между ним и Айсеном никуда не исчезла, несмотря на то, что больше срывов юноша себе не позволял. Фейран тем более привык сдерживать неуместные и никому не нужные проявления чувств, и их беседы протекали вполне мирно, хотя по-прежнему эти бессодержательные отвлеченные разговоры с долгими паузами, когда ни один не решался сказать о чем, на самом деле думает, становились тяжелым испытанием. Но оба научились хорошо прятать сокровенное.

Чтобы не нервировать Айсена лишний раз, Фейран неуклонно исполнял задуманное и, по мере выздоровления юноши, уступал свое место «сиделки» только радовавшемуся тому Хамиду. Его заслуженный раб, как было видно, души не чаял в мальчике, да и Айсен, когда бывший невольником всю свою долгую жизнь, старик вдруг поприветствовал его как высшего, остановил того ломким жестом:

- Я свободен, но это все еще я…

«Достойно.

Но не удивительно. У тебя множество достоинств, любимый…»

Вот так и получилось, что юноша находился буквально за стеной, но все общение между ними свелось ко врачебным осмотрам и визитам вежливости радушного хозяина… Пусть каждодневно, если не ежеминутно, Фейрану приходилось завязывать себя в тугой узел. Подобное испытание было едва ли не мучительнее, чем бывшая робкая надежда на спасение любимого, ибо тогда не было сомнений в самой любви, а сейчас - остались лишь бесплодные сожаления.

Гнилое чувство. Лучше рыдать на могиле, чем видеть живого, но не с тобой?! Неблагодарная природа человека - нам кажется невыносимым то, о чем мечтали совсем недавно как о великой милости и откровении!

И никакими иллюзиями о собственном превосходстве уже не прикрыться…

Однако скоро Фейрану стало не до того. У любого больного наступает сложный период, когда понимание, что недуг отступил, сменяется эйфорией. Тянет пробовать возвращающиеся силы, стремление убедиться в них вызывает протест против строгих предписаний врача, а правота последнего - оборачивается капризным негодованием и досадой. Это неизбежность, признак выздоровления, - конечно при условии, что больной вполне владеет собой…

Вроде бы, о последнем в данном случае беспокоиться больше не приходилось! Но в один далеко не прекрасный день, Фейран оказался лицом к лицу с насущной проблемой: по общему физическому состоянию Айсена, без учета ран на ногах, - он уже разрешил бы юноше вставать. А вместо ожидаемого интереса и оживления, парень все больше замыкался в себе, почти ни на что не реагируя.

Большую часть времени молодой человек проводил свернувшись клубком в подсознательную позу защиты и, для верности, натянув на себя покрывало до самого носа, глядя в сторону пустыми отсутствующими глазами. Он спокойно и ровно отвечал Хамиду, самому Фейрану, ел, ничем не нарушил режим, не доставлял хлопот…

Быть может именно от того, от этого невыносимого непонимания и бессилия, - ощущение утраты становилось острее с каждым днем: как будто юноша все дальше уходил по дороге без возврата!

«Любимый… Отдал бы всю кровь по капле за него, а тут… слова сказать не смеешь!»

Мужчина замирал у порога, просто слушая тишину в комнате больного: он не сомневался уже, что намерение, о котором говорил Айсен, было серьезным, и мальчик тогда находился на грани самоубийства…

«Тварь, тварь, тварь… Бесчувственная слепая тварь!!»

Кто знает, не подходит ли Айсен и сейчас к жуткому решению?

«Господь милосердный, обратись ликом своим к тому, кто чист духом, как никто иной!

Господи великий и всеблагий! Вразуми… Чем еще могу помочь ему?!!»

Но даже самые горячие молитвы оставались тщетными.

Фейран встревожился уже не на шутку: помимо душевного состояния юноши, такая глубокая апатия не могла не сказаться и на его телесном здоровье. Айсен даже почти не спал, просто сидел или лежал, слепо уставившись взглядом в никуда, потихоньку все больше уходя от реальности в себя. Было похоже, что и явление сонма ангелов Господних не способно его пробудить. Мужчина отчаялся и изверился, теряясь в догадках, чем вызвана эта страшная угнетенность, какая боль не отпускает его, и боялся думать о том, кто может быть ее причиной.

Он снова не отходил от юноши, уговаривал его немного поесть, соблазняя плодами неистощимой фантазии повара, успокаивал, выстраивая какие-то безумные планы на будущее, тормошил, напоминая о семье и друзьях, которые его любят… Он пытался не дать мальчику полностью соскользнуть сумрачное ничто, раствориться в бездонном омуте безразличия.

- Посмотри, узнаешь? - бережно держа в своей, Фейран подставил тонкую кисть под прозрачные струи фонтанчика.

Айсену нужно было солнце, воздух, немного простора, и - хоть какие-то положительные ассоциации. В несколько дней фонтан был окружен уютной и красивой беседкой, вокруг которой был разбит цветник - дорогая прихоть, а эти месяцы Фейран отказывал почти всем посетителям, чтобы не оставлять юношу. Но прежнему Айсену это понравилось бы.

Казалось, сюрприз удался: юноша немного оживился, и даже не отнял руки.

- Помнишь? - Фейран улыбнулся, с грустью глядя на их переплетенные пальцы - Ты любил тут сидеть. Постоянно тебя здесь видел.

У Айсена по губам скользнула тень слабой ответной улыбки, и сердце мужчины скакнуло куда-то к горлу, растерялось, заметалось в груди.

- У меня есть еще подарок для тебя, - кое-как справившись с собой, Фейран опустился перед ним, и на колени, прикрытые покрывалом, вдруг лег старый потертый саз. - Я хотел подарить тебе другой, но… просто возвращаю твой…

Айсен долго смотрел на инструмент, а потом медленно поднял глаза и впервые за бесконечно долгое время взглянул на мужчину прямо.

Этот взгляд пробивал насквозь, пригвоздил птицу-сердце острой стрелой, заставляя беспомощно трепыхаться на ней. Даже во рту стало солоно, как от крови.

А может, это был вкус всех безвинно пролитых мальчиком слез…

Фейран не смог бы сказать как долго он смотрел в глаза любимого, и самому себе было страшно признаться, что он увидел в них: не верит, ничему уже не верит… И никакой подарок это уже не исправит!

Мужчина опустил голову и заговорил тихо, но с силой. Объяснение было необходимо, вопрос стоял между ними предельно остро, и любая истерика Айсена сейчас была бы лучше, чем подобное присутствующее отсутствие.

- Айсен, послушай меня, пожалуйста… - Фейран хотел дотронуться до юноши, но не посмел, иначе у него сейчас не хватило бы сил, чтобы сказать то, что он собирался. - Я ни о чем не прошу тебя и ни на чем не настаиваю. Мне… просто важно, чтобы ты был жив, чтобы тебе ничего не угрожало, а главное, - чтобы ты был счастлив! Я люблю тебя… и жалею, что поздно это понял. Между нами многое было… И еще больше не было, я понимаю, что такое предательство не прощают! Знаю, что не заслуживаю даже твоей улыбки. И…я пойму, если ты вовсе не захочешь знать меня. Ни к чему тебя не обязываю. Я… найду тебе другого лекаря, чтобы ты смог поправиться и… избавлю от своего присутствия…

Молодой человек молчал долго, низко склонив голову и поглаживая облупившийся лак саза кончиками пальцев.

- Значит, ты освобождаешь меня? - прошептал он наконец.

- Айсен, ты давно свободен! - мужчина встревожено нахмурился: неужели рассудок юноши все-таки путается временами, а он мог этого не заметить?! - И - да, в своем выборе тоже…

Ну, вот он это и сказал.

Все… теперь уже точно все! - повисшая тишина казалась бесконечной. Фейран тоже безотрывно смотрел на необъяснимо хранимый им саз, как на последнюю соединяющую его с юношей ниточку.

Внезапно Айсен протянул руку и отвел упавшую на лоб мужчины тяжелую прядь:

- У тебя волосы седые…

- Правда? - криво усмехнулся Фейран.

Айсен прерывисто вздохнул, и пальцы нервно стиснули покрывало.

- От тебя я не буду свободен никогда.

Синие глаза взглянули прямо в душу. Мужчина дернулся, но усилием воли сдержал порыв, обнимая юношу так бережно и нежно, словно боялся, что от малейшего движения любимый разобьется на хрустальные осколки.

- Никогда… никогда тебя не отдам! Никуда не отпущу, никуда - слышишь?! - проговаривал он, перебирая сведенными судорогой пальцами темные густые пряди. - Солнышко мое, ненаглядное… Как же я без тебя, любимый?! Если ты уйдешь мне и жить-то незачем!

Фейран прижимал к себе несопротивлявшегося юношу, и знал, что дорогие глаза сейчас полны слез… Незаслуженных, как и все остальное.

Но раз плачет, - значит, возвращается к жизни не только телом!

Слезы тихо текли и текли из ясных глаз, словно вымывая все лишнее, что мешало им сиять своим чистым светом. Айсен приник к возлюбленному, опустив голову ему на грудь, как будто разом лишился всех сил, что у него еще оставались - ничего, любимый, тебя есть кому поддержать, есть на кого опереться!

- Не плачь, милый, не надо… Мы же вместе! Радость моя, счастье мое… сердце мое, без тебя я не проживу и минуты! Я был слеп, я блуждал во тьме, даже не понимая, как люблю тебя… Какой драгоценный дар даже не заметил. Все, что я могу сейчас, это просить тебя поверить мне… Верь мне, я сделаю все, чтобы тебе приходилось плакать только от счастья!

Фейран баюкал юношу в объятьях, чувствуя, как он прижимается все теснее, успокаивающе гладил плечи и спину, осушал легкими поцелуями мокрые дорожки на щеках, невесомыми касаниями губ отмечал путь от линии виска и скул, ловил прерывистое дыхание, пропуская волосы сквозь пальцы. Тонкие ладони лежали в его, Фейран прижимался к ним лбом, скользил щекой, ощущая, как подрагивают хрупкие пальцы, водил по коже губами, отмечая поцелуями шрамы на запястьях и мозольки от струн на внутренней стороне… Каждое прикосновение становилось бессловесной хвалой Создателю за милость, ответом на самые горячие и сокровенные молитвы, священным таинством.

Он ведь уже поверил, что все это больше невозможно!

А Айсен, похоже, так и не поверил до конца, что это происходит наяву, а не бред измученной сомнениями души. Устало смежив веки, юноша лежал в кольце лелеющих его сильных рук и просто слушал, как гулко бьется под его ладонью в груди любимого сердце.

И на этот раз никто и ничто не смогло бы заставить разжаться объятья, все-таки удержавшие его на краю гибели и вернувшие ему то, ради чего стоит жить!

Трудно сказать, сколько они так сидели - вечности было бы мало. В какой-то момент Фейран понял, что обессиленный объяснением, перепадом от безнадежности и отчаяния к единению, Айсен задремал, убаюканный, и не двинулся с места, оберегая сон возлюбленного. В тени беседки утомленное личико казалось фарфоровым, а ресницы отбрасывали почти черную тень…

Странное и пугающее чувство - знать, что тебя ТАК любят, что без преувеличения в твоих руках его жизнь! Фейран ощущал почти робость перед этой огромной силой, таящейся в юном и хрупком мальчике, одновременно делающим его таким уязвимым… И действительно чувствовал себя недостойным.

Я исправлю это, любимый!

Конечно, исправит, - просто уже не сможет иначе.

Вечер подкрался внезапно. Мужчина поднялся осторожно, стараясь не потревожить юношу, но когда он выпрямился, уложив его на постели, Айсен резко вскинулся:

- Не уходи… - в голосе снова отчетливо прозвучала нота отчаяния.

Что можно ответить на подобную просьбу? Фейран сглотнул застрявший в горле комок.

- Не уйду, - просто ответил он.

Фейран лег рядом, и юноша со вздохом умиротворения немедленно спрятался во вновь раскрытых для него объятьях, прижимаясь к мужчине всем телом, как будто ему было этого мало. Между ними было только тонкое полотно сорочки - ненадежная броня, - но Фейран сейчас не ощущал никакого желания, лишь пронзительную нежность, и шептал все новые и новые признания, накопившиеся за долгие месяцы тоски.

В конце концов, Айсен уснул снова, успокоенный и расслабившийся от ласковых слов и прикосновений, но когда мужчина несколько раз пытался отстраниться, чтобы устроиться удобнее, юноша вздрагивал во сне, лицо искажалось как от боли, и Фейран снова придвигался теснее, не уставая нашептывать слова любви, чтобы прогнать мучившие его тени.

Распахнув глаза с первыми лучами солнца, и увидев мужчину, лежащего рядом и любовавшегося им, подперев голову рукой, в то время как вторая обнимала юношу за талию, Айсен с минуту всматривался в него, точно что-то ища, а потом, когда нашел, признался с беззащитной улыбкой.

- Я испугался, что мне все приснилось…

Дыхание перехватило: раны душевные были куда тяжелее телесных ран, но они справятся и с ними! Не могут не справиться… Он целовал юношу так, как если бы это был первый и последний раз, как если бы от этого зависели судьбы мира… хотя что значит мир по сравнению с одной улыбкой его негаданного сокровища! Фейран ласкал неуверенно приоткрывшиеся навстречу губы, отдавая и нежность, и страсть, как будто пытаясь забрать всю боль, которую пришлось испытать Айсену за его короткую жизнь. Принести ему если не исцеление, - на него нужно время, - то хотя бы немного облегчения. Как будто в его ладонях сейчас лежало разбитое сердце мальчика, а он пытался собрать осколки на свои места и затянуть трещины…

Слова пришли потом:

- Этот сон не кончится, любимый.

Эпилог

Раньше Фейран не обращал особого внимания на это место в доме - подумаешь, фонтан! Он там всегда был, да и по статусу положено уважаемому лекарю, приглашаемому в столь же уважаемые дома.

Теперь же он вдруг всем сердцем полюбил преобразившийся уголок, и увитая зеленью беседка у «каскада слез» стала для обоих не только своего рода символом примирения, но просто дарила некий островок совершенно особой тишины и как ни странно - уединения, наполненного успокаивающим журчанием воды… Он часто просиживал здесь вдвоем с Айсеном, тихо беседуя, - за два года разлуки накопилось много не сказанного, да и до того разговоры между ними были не частыми, - или с удовольствием слушая, как юноша наигрывает что-нибудь…

Айсен по- прежнему необъяснимо предпочитал возвращенный ему старый саз, вместо инструмента, подаренного сразу же, как только Фейран заметил его проснувшийся одновременно со стремлением к жизни интерес к музыке. На напоминание о гитаре молодой человек только рассмеялся и предложил отложить ее приобретение до тех пор, пока он не сможет заняться им самостоятельно. И упорно отказывался принимать от мужчины какие-либо подарки, даже самые мелкие.

Похоже, гордость в нем брала свое за все то время, когда ее заставляли молчать! В этом тоже была своя радость и свое счастье, хотя к нему еще предстояло привыкнуть. Как и к тому, что он теперь не один, каким бы соблазнительным себя не выставляло одиночество иногда…

Фейрану нравилось просиживать здесь, пока он пытался восстановить по памяти записи, изъятые инквизиторами, а его выздоравливающий любимый мальчик дремал рядом в уютном гнездышке из подушек и покрывал. Это был уголок покоя, в котором так нуждались оба, и одновременно залог одного будущего на двоих.

Правда, этим утром Фейран был в беседке один, хмуря брови по мере прочтения только что полученного послания, а когда поднял голову на легкий шорох - нахмурился еще сильнее:

- Зачем ты встал? - упрекнул он Айсена. - Я же просил!

Юноша протестующе взмахнул ресницами:

- Я хорошо себя чувствую!

- А я уже объяснял: травмы были очень серьезными, и ты не двигался долго. Если перенапрячь мышцы и суставы теперь - ничего путного не выйдет, - под конец своей менторской речи, мужчина поднялся, отложив свиток, и обвил руками тонкую фигурку юноши на порожке, одновременно поддерживая его и обнимая.

- Я всего лишь спустился по лестнице, - Айсен вздохнул. - И ноги болят куда меньше, чем после твоих водных экзекуций!

- Значит, все-таки болят, - подытожил спор Фейран.

Мужчина подхватил любимого на руки, усаживая, и шепнул прямо в губы, обдав теплом дыхания:

- И знаю я твое «совсем немного»!

Впрочем, юноша больше не протестовал, полностью отдавшись поцелую. До протестов ли, когда губы возлюбленного ласкают его, язык скользит по небу, снова гладит то одну захватываемую в нежный плен губу, то другую, а потом опять проникает вглубь и с легкими касаниями кружит вокруг языка… А когда поцелуй иссяк, Айсен спрятал лицо на груди мужчины, и поудобнее устроился в тесном кольце его рук, нежась и блаженствуя.

Говорят, к хорошему привыкаешь быстро, но реальность пока превосходила самые смелые и откровенные его мечты. И в глубине души жил страх, что в любой момент волшебство может окончиться. Умом он понимал, что его можно назвать навязчивым и даже капризным временами, было неловко и стыдно, но… каждая минута, проведенная вместе, становилась бесценным даром.

А каждый миг порознь едва ли не самым страшным испытанием из всех!

- Письмо пришло? - спросил Айсен, чтобы хоть что-то сказать и оправдаться за помеху в своем лице.

Фейран подтверждающее мурлыкнул в темные волосы над ушком, наслаждаясь близостью и чувством уверенности оттого, что самое дорогое - вот оно, ерзает под боком.

И подавил вздох:

- От Филиппа. Еще одно тебе, от Флева…

Он знал, с каким нетерпением Айсен ждет весточки от людей, ставших ему семьей, и понадеялся, что Кантор окажется умнее брата и обойдет в своем письме некоторые вопросы. Разумеется, Айсену было необходимо знать, что человек, причинивший ему столько боли и зла, мертв. Однако подробности этой истории лишь еще больше ранят отзывчивое сердце, и предстояло еще подумать, как смягчить реакцию юноши, которая наверняка будет очень острой.

Дело заключалось в том, что Кантор и Филипп на самом деле взялись за исполнение своего обещания: даже если оставить вопрос мести, стоило обезопасить себя от вполне возможных новых сюрпризов со стороны храмовника. Пока метр Кер занимался финансовой стороной вопроса, подтачивая состояние рыцаря, от того, что без труда удалось раскопать музыканту - волосы вставали дыбом. Терапевтическое воздействие ампутации оказалось непродолжительным, и на европейских берегах, развившиеся на Востоке склонности только приобрели еще больший размах. Отсутствие руки никак не повлияло на пристрастие сира Магнуса к хорошеньким мальчикам, он не стеснялся хватать понравившегося едва ли не с улицы… Некоторые подростки не переживали и первую ночь.

Впрочем, их можно было назвать счастливчиками. Конец все равно был один.

Возможно, командору и орденцам удалось бы замять историю, услав собрата куда подальше, но последней каплей стал мальчишка-акробат из кочевой труппы, члены которой принесли тело в том виде, в котором его и нашли прямо в церковь, пред сиятельные очи епископа, графа и всего света. Так что на не очень удобные вопросы, синьоры получили еще менее удобные ответы. Во избежание настоящего бунта, голова убийцы слетела с плеч в изумляющее короткие сроки.

Конечно, стоило радоваться, что он уже никому не причинит вред, отправившись в Ад, где ему самое место, но сколько юных жизней было загублено, и через какой ад перед смертью прошли они… И сколько их было после Айсена здесь, где ошейник отдавал таких же мальчиков в полное распоряжение насильника, садиста и убийцы.

Фейран не сомневался, что вместо успокоения, новость только разбередит самые страшные воспоминания, и негодовал - какого беса нельзя было опустить причину казни! Правда, скорее всего Филипп не предполагал, что Айсен это прочтет.

Хотя, с другой стороны, письмо было адресовано им обоим, и не трудно было бы догадаться, насколько странно выглядело, если бы он показал только одну часть, а другую спрятал…

К чертям и дьяволам! - определил мужчина, видя, как улыбается сияющий юноша над посланием наставника. - Пусть уж лучше Айсен обижается на него, чем снова возвращается к пережитому ужасу.

Фейран потянулся за письмом, но юноша отдал его без боя, захваченный другими известиями.

- Боже! Фей вышла замуж?!

Что ж, можно было догадаться, что для взбалмошной девчонки монастырь окажется тяжким испытанием. Она все-таки получила свою романтическую историю, сбежав и тайно обвенчавшись с тем, кому хватило смелости - или наглости - ее выкрасть.

- Илье? - Айсен в изумлении пожал плечами. - Друг с другом они подходят идеально, но мадам Мадлена наверное в шоке!

- Вот видишь, у них тоже все хорошо, - Фейран легонько водил губами у виска уютно прильнувшего к нему юноши. И спросил. - Скучаешь?

- Немного, - просто признался Айсен и тут же отстранился, взволнованно заглядывая в глаза. - Но теперь со мной ты…

Сердце невольно защемило: прозвучало это так, как будто ради того, что бы быть с любимым, Айсен отрекается от всего остального мира.

- Только с тобой! - понуждая его откинуть голову, Фейран погрузил пальцы в темные волосы, мягко поглаживая и успокаивая коротким поцелуем. - Не переживай, солнышко мое! И с ними мы увидимся, ты поправишься и снова будешь выступать…

Юноша скептически приподнял брови.

- Ну, одного слушателя я тебе нашел уже, - с долей лукавства усмехнулся мужчина.

Айсен удивился еще больше.

- Сейчас это второй человек в городе. Из очень уважаемого и древнего рода. Практически шейх. Во всяком случае сын шейха и умеет ценить прекрасное, несмотря на то, что прирожденный воин. Мы знакомы с Уджды, он почему-то считает, что именно я спас ему жизнь, - уклончиво объяснил Фейран, - и сделал мне предложение, от которого я отказался.

Потому что в тот момент не мог даже отойти от Айсена. А сейчас не хотел, чтобы юноша чувствовал себя обязанным или виноватым.

- И что ты ему сказал обо мне?

- Правду, - губы едва ощутимо касаются виска. - Что ты пострадал от преследований церковников, - другой висок. - Что ты бесконечно… - невесомый поцелуй щекочет опущенные ресницы, - изумительно талантливый музыкант. - Фейран проводит щекой по щеке своего драгоценного мальчика. - Что ты человек, которого я люблю.

Губы наконец добираются до приоткрытых в легкой бездумной улыбке губ юноши и сливаются в неторопливом чувственном танце нежности и желания. Сильные пальцы хирурга запутались в отросших за время заключения и болезни волосах, вторая рука без участия сознания пробралась сквозь складки свободной домашней одежды и уже исследует ложбинку позвоночника, спустившись почти до поясницы… Айсен тихо застонал в губы любимого, чувствуя, как конвульсивно сжимаются ягодицы, отзываясь сладкой судорогой в паху, а руки отчаянно ищут возможность проникнуть под плотную ткань шамизы, чтобы коснуться кожи…

Фейран резко отстранился от выгнувшегося навстречу юноши. Они пока еще не заходили дальше поцелуев и объятий, хотя спали в одной постели с самого первого дня: Айсен действительно еще не поправился, к тому же мужчина не хотел повторять своей ошибки и торопить события. То, что можно чувствовать тепло его тела, когда юноша прижимался к нему, вдыхать аромат волос, ловить дыхание, просто держать и быть рядом - уже казалось сбывшейся мечтой, и Фейран боялся ее спугнуть.

- Не стоит! - он с трудом перевел дыхание. - Ты еще нездоров и… не здесь же, где нас любой может увидеть!

- Не вижу, как мои ноги могли бы нам помешать! - Айсен разочарованно вздохнул, а когда понял, что невольно сорвалось с языка, залился румянцем.

Это было слишком для не самого выдержанного человека! Фейран снова привлек его к себе и шепнул со смешком в ушко, заставив покраснеть еще больше:

- Обожаю, когда ты смущаешься!

- Ты прав, не стоит, наверное…

Фейран рассмеялся и встал, поднимая юношу на руки, прежде чем тот успел опомниться. Айсен торопливо прикусил разъезжающиеся в улыбке губы и уткнулся лицом в шею своего мужчины, обвивая его плечи.

- Тебе не тяжело?

В ответ Фейран только прижал его крепче.

- Как в первый раз…

Фейран опустил свою ношу на постель, и наклонился над юношей, заглядывая в прозрачную глубину синих глаз, поглаживая кончиками пальцев щеку и молча благодаря за то, что любящее сердце сохранило память не только о боли.

Они обменивались неторопливыми, долгими и неглубокими поцелуями, избавляя друг друга от лишней одежды. Осторожно поддерживая юношу под лопатки, Фейран опустил его на простыни и на время задержался так, опираясь на локти… Позволяя себе тоже вспомнить - глазами, губами, всеми чувствами тела. Прошлое смешивалось с настоящим, и уплывало куда-то в сторону.

А потом он целовал откинутую шею, спускался по ключицам до нежной ямочки между ними, терзал языком бусины сосков на бурно вздымающейся груди и чертил дорожки поцелуев по вздрагивающему животу, пока ладони спускались по бокам к бессознательно раздвинувшимся бедрам…

- У тебя прекрасные ноги… - легкомысленно шепнул Фейран, обжигая дыханием тонкую кожу на их внутренней стороне, у самого паха, отчего Айсен зашелся протяжным стоном. - И, кажется, я нашел верный способ удержать тебя в постели!

Юноша не ответил, потому что в следующее мгновение заметался на простынях, охваченный неведомыми ранее ощущениями - рот мужчины вбирал в себя его напряженную плоть, обхватывал яички, щекотал языком ствол и головку, чтобы снова взять губами, а пальцы массировали сокращающееся мускульное колечко, тем не менее, не проникая внутрь…

Фейран словно отдавал сейчас все то, что когда-то дарилось ему и было отброшено. И не представлял, как еще смог бы подтвердить своему мальчику, что ничем не брезгует в нем, дорожит до самой малейшей черточки.

- Любимый… любимый… - пальцы беспомощно скользили по плечам, зарываясь в разбавленные сединой пряди.

Айсен едва помнил себя, потерявшись еще в тот момент, когда ощутил на себе тяжесть тела его единственного, ощутив силу его желания, когда напряженный член мужчины случайно коснулся его органа…

Фейран так же медленно вернулся обратно к закушенным губам, заглянул в лицо - да, теперь все правильно! Эти синие глаза должны темнеть только от страсти и наслаждения, никаких других стонов и криков не должно срываться с любимых губ!

- Не могу больше… - беспомощно признался юноша, следя за мужчиной из-под полуопущенных ресниц.

Его бедра подрагивали от неконтролируемого нетерпения, но пальцы возлюбленного отстранились от входа в его тело, ладонь властно и тяжело накрыла мошонку и член, одновременно его сорвало в безумный поцелуй… Белые капли семени брызнули на живот.

Фейран погладил губами опущенные в истоме веки и сел, устраивая стройные ноги у себя на плечах. Поцеловав лодыжки по обе стороны от себя, он вошел в разгоряченное и одновременно расслабленное тело, заставляя Айсена выгнуться крутой дугой.

- Ааааах! - долгожданное ощущение заполненности было… восхитительным!

А потом были только стоны и вздохи, шорохи и вскрики… Казалось, он перестал существовать. Это было медленно и тягуче, он чувствовал себя растекающейся лавой, он задыхался и падал обжигающим пеплом, который крутил раскаленный ветер, он раскрывался до невозможного и подавался навстречу огненному извержению… А с накрывшей волной оргазма, юноша кажется на мгновение потерял сознание.

- Солнышко мое, ты как? - Фейран с тревогой наклонился над юношей.

Айсен улыбнулся:

- Я с тобой…

Это был ответ на все вопросы.

Они лежали обнявшись, тесно переплетя ноги так, что колено мужчины располагалось между бедер юноши, опустившего голову ему на грудь. Сплетенные пальцы рук покоились на груди мужчины, второй - Фейран прижимал любимого к себе, легонько лаская спину…

- Тебе очень неприятно? - внезапно спросил Айсен.

- Что? - искренне не понял мужчина.

- Это… - молодой человек задержал его руку, и Фейран ощутил под ладонью полоску старого шрама.

Он передвинулся, вновь опрокидывая Айсена навзничь на постель и возвышаясь над ним.

- Знаешь, - серьезно произнес Фейран, вглядываясь в черты юноши, - Мудрец сказал, что красота в глазах смотрящего. Для меня ты прекрасен всегда…

Он уткнулся лбом в ямочку между ключиц, зная, что еще не все договорено и Айсен ждет продолжения.

- Но ты прав, мне больно видеть это. Больно думать, что кто-то поступил с тобой так…

- Тогда не думай, - юноша уже сам не рад был, что спросил. - Если бы этого не случилось, мы бы не встретились…

В первый момент Фейран был возмущен, потом испугался, что его мальчик успел дочитать письмо… а потом понял. И поцеловал - крепко, нежно, уверенно.

- Встретились бы. Не могли бы не встретиться.

Поцелуй продолжился. Одной рукой Айсен обнимал мужчину за плечо, вторая блуждала кругами по бедру и ягодице.

- Глупенький, - проговорил Фейран, оторвавшись уже от нежной мочки. - Конечно, мне нравится твое тело…

Он немедленно подтвердил свои слова, заставив юношу опять сбиться на бессвязные вздохи.

- Но самый драгоценный дар - твоя любовь.

Что тут еще можно сказать?

Правильно, больше лишних слов и не было.