ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ЭПИЗОД 31

Пиноккио пришел в школу спустя две недели. В этот же день на уроках появился и Касым. Его отпустили потому, что Пиноккио не написал обвинительного заявления на него. И не потому, что простил и проявил, типа, великодушие. Коля Кот оказался сильнее, вот и все. Не Касым и, тем более, не Хвалей были победителями, а Пиноккио. Руслан Пересильд не посчитал нужным просветить Касыма о причине его чудесного освобождения. И его приемный папочка никаким боком не участвовал в вызволении пасынка. Руслан сказал Касыму, что отпускает его по собственной инициативе, в надежде на то, что Касым исполнит маленькую просьбу Юли. Она влюбилась в Пиноккио. И даже если ей это просто кажется, сути не меняет. Для Юли Коля Кот очень много значит. Касым должен публично принести извинения Пиноккио. Выполнение просьбы немедленно прекратит дело, заведенное на него. Не нравится предложение – будет Касым сидеть дальше и, весьма возможно, продолжительное время. Разумеется, долго Касым не раздумывал. Тюремное общежитие его не прельщало, как бы не манила бандитская романтика. Это в кино все красиво. А он не Саша Белый из «Бригады». Да, туговатенько придется Касыму, блатную гордость нужно будет засунуть в одно место, но не навсегда же. А вынужденное унижение с лихвой восполнится дивидендами впоследствии. Память у Касыма цепкая. Она найдет себе применение и выждет подходящий момент, чтобы отомстить. Жизнь ведь не плоская доска. Она вертится-крутится, как земной шар, предостовляя самые разные возможности для действия. Ни в коей мере Касым не считал себя виноватым. Кто сильнее, тот и прав. Закон джунглей. Не можешь противостоять – не лезь и молчи в тряпочку, иначе пожалеешь. Никаких других правил Касым не признавал. Просят проиграть – проиграет, но для того, чтобы потом выиграть. Он не хотел связываться с Русланом, потому что за тем чувствовал реальную силу, как за Лемешем. Но Лемеш был отморозком. Руслан вызывал опасность одним своим видом. Куда с ним тягаться? По крайней мере сейчас. Но Юлька! Как она могла выбрать ущербного очкарика, дохлого, мямлющего рахита? Удивительно, как он выжил вообще? Полорганизма, а за жизнь цепляется. Он уже ходил через три дня после операции, не самостоятельно, правда, опираясь на руки и плечи Юльки. Мать Тереза, блин. Потом его выписали из больницы и он лечился дома. Рана заживала на Пиноккио, точно на собаке. Пользуясь неограниченным, но временным освобождением от школы, Пиноккио не терял времени зря. Он уговорил Юлю продолжить с ним занятия по самообороне. Руслан тоже присоединился к сестре в качестве координатора. Ему стало любопытно, на что способен возможный будущий член их семьи. Пиноккио приятно удивил. Он схватывал на лету и обладал несомненными задатками бойца. Портило картину только его плохое зрение. Не будь этого обстоятельства, Колю смело можно было бы выставлять на ринг. Жаль, что профессионального спортсмена из него не выйдет. Но то, что больше ни себя, ни кого другого в обиду не даст, – факт. Чтобы убедиться в своей правоте, Руслан и затеял чехарду с Касымом. Они обязательно столкнутся лбами, Пиноккио и Касым. Может быть, у Касыма глаза и откроются на суть вещей.

Если Касыма сторонились в школе и не спешили поздравлять с освобождением, поскольку, как не крути, появление его на свободе выглядело странно, то Пиноккио только ленивый не пожал руки, а девчонки искоса посматривали, когда он проходил мимо, не без интереса, будто у них открылись глаза. Коля стал кем-то вроде знаменитости. Но первой, к кому он подошел сам, оказалась Даша. В принципе никого это не удивило и было вполне предсказуемо, ведь мало кто знал, что у Пиноккио серьезные отношения с девочкой из другой школы, но, тем не менее, факт оставался фактом. Все знали, что он к Белой не ровно дышал.

– Здравствуй, Даша! – поздоровался Коля с одноклассницей в раздевалке, когда та переобувала сменную обувь.

– О, Пиноккио?! – удивленно вздернула бровь Даша. – Выздоровел уже? Привет!

– Да, подлечился, – согласно кивнул тот.

– И чё ты хочешь? – напрямую спросила Даша. – Чтобы я в ножки тебе поклонилась?

– Зачем ты так? – не понимал агрессии собеседницы Коля.

– А как? Я тебя не просила вступаться за меня! – заявила Даша. – Теперь, выходит, ты весь в шоколаде, белый и пушистый, а я тварь неблагодарная?

– Да о чем ты вообще? – недоумевал Пиноккио, видимо, уже жалея, что затеял этот разговор.

– Ни о чем, – осадила назад Даша. – Забудь.

– Я просто хотел поздороваться, узнать, как ты, – сказал Коля. – Все-таки две недели не видел никого из класса.

– Значит, не я одна тварь неблагодарная, – усмехнулась Даша. – Хоть это радует.

– Да плевать мне на класс, – произнес Пиноккио. – Что ты завелась, не пойму, на ровном месте?

– Прости, – потупила взор Даша. – Понимаешь, наверно критические дни виноваты. Сама не своя становлюсь. Конечно, я очень рада тебя видеть и рада за тебя. Пока!

Даша сорвалась с места и опрометью выскочила из раздевалки, едва не сбив с ног в проходе Павловскую, которую отшвырнуло к стене.

– Больная, что ли? – крикнула Таня вдогонку подруге.

– Привет, Таня! – помог войти ей в раздевалку Пиноккио.

– Привет! – приняла помощь Павловская. – Тебя можно поздравить с благополучным возвращением?

– Типа того, – кивнул Коля. – Не объяснишь, что это с Белой?

– Да ну ее! – махнула рукой Таня. – У тебя-то как с Юлькой? – подмигнула.

– Да в порядке все, – ответил Пиноккио. – А что?

– Да ничё. Просто интересуюсь. Про ее подвиги весь город шепчется. Вот наверно Белая и бесится.

– Странно, – нахмурил лоб Коля. – Я же вроде ей не нравлюсь.

– Да не в этом дело! – улыбнулась Павловская. – Весь замес-то из-за нее случился. А лавры Юлька пожинает. Дашке-то ничего не досталось.

– Быть не может! – не верил Пиноккио. – Я же слышал, что у нее личная жизнь налаживается и довольно удачно.

– Ну, слышать – это еще не знать, – изобразила умное лицо Таня. – Там все не так однозначно. Да и стремно, как по мне. Николай Михайлович превратился во что-то вроде приза в марафоне, в забеге которого задействован не один участник, а два как минимум. Дашке вроде бы волноваться не о чем. Она в выигрышной ситуации, но чем черт не шутит… Их отношения, я имею в виду заинтересованные стороны, выглядят чуть ли не баталией.

– Надо же, какие ты слова знаешь! – искренне удивился Коля, безо всякой задней мысли.

– Я, что, по-твоему, тупая? – близко к сердцу приняла его слова Павловская, правда, не зная, как правильно реагировать.

– Да что ты, Таня! – заулыбался Пиноккио, потом вздохнул: – Как тут все запущено у вас!

– У нас? А у вас?

Таня наградила Колю сердитым взглядом и поспешила к выходу из раздевалки.

«Да уж, – подумал Пиноккио, – день не заладился с самого утра».

ЭПИЗОД 32

Касыма не устраивала сложившаяся ситуация. Он не мог позволить взять верх над ним какому-то дохлому очкарику. И плевать на соглашение с Русланом. Да что возомнил о себе этот Пиноккио?! Одно погоняло даже на слух воняет. Да пускай Касыма потом хоть линчуют, но он не позволит себя иметь! Эти недоразвитые дистрофы с прыгающей ниггерской походкой готовы чуть ли не руки целовать Пиноккио за то, что тот едва не сдох. А последнее поправимо. Касыму насрать на то, что с ним будет дальше. Все равно, рано ли, поздно ли, но «зона» светила. Пускай закрывают, зато совесть его будет спокойна, если Пиноккио окажется где-нибудь под землей, гниющий и изглоданный червями. Ходит тут королем, восставший из ада, блин. И прошмандовка эта, Белая, кукла крашеная, совсем страх потеряла. Выбежала из раздевалки, как бешеная, на ногу наступила Касыму, вроде так и надо, не извинилась ни фига. И с ней разберемся. Сначала Пиноккио в асфальт закатаем. Надо же, он трахает Юльку! А Руслану, брату ее, все равно, что ли? Кому он доверил сестричку? Рахиту конченному? Чмо ущербному? А Юлька, как она могла? Она что, ослепла? Мозги вытекли? Да и что он может? Костями греметь? Касым ведь тайно влюблен был в Юлю Пересильд. Готовился к решающему разговору с ее братом, зондировал почву. Без разрешения Руслана Касым бы даже не дотронулся до нее. А Пиноккио нахально влез и все испортил. Не было бы так обидно, если бы Юльку окучивал кто-то из своих. Вон как перед этим выскочкой телки стелются, глазками стреляют, плечиками поводят: бери любую и запрягай. А мимо Касыма даже Инна Гурло прошла и не заметила. Он не стал ее окликать. Она же дура малолетняя.

Пиноккио Касым задержал у выхода из раздевалки. Схватил за плечо.

– Перетереть надо, – сказал.

– У меня уроки, – отмахнулся Коля.

– Обойдутся твои уроки и без тебя, – процедил Касым, – как и мои без меня.

– Руку убери! – с угрозой произнес Пиноккио.

– Уже боюсь, – усмехнулся Касым, но руку убрал.

– Что тебе надо? – поправил Коля сумку, переброшенную через плечо.

– Я ж говорю, перетереть, – подмигнул Касым. – Или ссышь? Смотри, швы разойдутся от перенапряжения.

– Не разойдутся, – успокоил Касыма Пиноккио.

– Тогда шуруй за мной, – сказал Касым и, не оглядываясь, вышел на улицу. Коля не отставал.

У самого крыльца Касым исподтишка попытался обезвредить Пиноккио, свалив с ног, а потом сесть на него сверху и превратить физиономию в кашу. Однако тот увернулся. Юля отлично поработала над реакцией своего парня.

– Оказывается, ссышь ты, а не я, – заметил Пиноккио. Он бросил сумку на землю, отфутболил ее на ступеньки школьного крыльца, чтобы не мешала.

Касым сплюнул от досады, что не получилось сразу вырубить гавнюка.

Они водили круги, не решаясь напасть друг на друга, оба в бойцовских стойках, пронзая взглядами, словно молниями, глаза. Касым поздно понял, что Пиноккио реально не боялся его, предпологая обратное, особенно после того, как впендюрил ему шило в бочину. Чисто психологически должен был возникнуть барьер. Однако случилось наоборот. Пиноккио смотрел с вызовом, презрительно щурясь. Где только научился? Видимо, в данную минуту он жалел, что отказался от заявления не привлекать Касыма к ответственности за содеянное. Что ж, так даже интереснее. Все равно Касым не испытывал к нему ни капли благодарности за его прощение. Пускай засунет это прощение себе в жопу! Да и насрать теперь на все уж. Надо валить этого Пиноккио, и дело с концом! Если посадят, хоть срок не зря тянуть.

– Смелый стал, да? – ухмельнулся Касым, не переставая кружить, убыстряя темп.

– Не знаю, – отозвался Пиноккио. – Тебе виднее.

Касым резко выхватил из заднего кармана джинсов новое шило, прежнее конфисковали как вещдок, и направил руку с зажатым в кулаке острием по направлению к шее противника. Пиноккио отразил атаку ногой, выбив шило из руки Касыма. Эту же руку он сумел захватить и вывернуть за спину, коленом разбив Касыму в кровь лицо.

Пиноккио удерживал Касыма, стоявшего на коленях и сплевывающего кровь на землю, в подвешенном состоянии до того момента, пока на крыльцо не повыбегали ученики. Кто-то увидал в окно, что на улице драка. Сначала любопытные приникли к стеклам окон, затем кто-то выкрикнул имена Касыма и Пиноккио, что послужило сигналом ко всеобщей волне любопытства, которую смыло на улицу в считанные секунды.

Все, кто оказался за пределами школы, сотворили что-то вроде ринга из собственных тел, не пропуская внутрь никого из учителей, как те не старались проникнуть в круг, чтобы разнять дерущихся и успокоить толпу. Нужно было вызывать милицию, поскольку инцидент заходил слишком далеко.

Пиноккио отпустил Касыма. Тот грохнулся на бок. Те, кто болели за него, закричали, чтобы Касым вставал и разорвал Пиноккио в клочья, но таких было меньшинство. В основном переживали за Колю.

Касым поднялся на ноги, размазав кровь пальцами по лицу. Яростно напал. Однако все его удары Пиноккио отражал, даже без особых усилий. Касым растерялся, удивленный и пораженный, не веря глазам. Он даже испугался и неуверенно попятился назад. Возможно, побежал бы, если б не живая стена сзади. С двух ударов Пиноккио отправил Касыма в нокаут. Потом глянул на свой бок под кожаным пиджаком. Белая рубашка набухала красным. Коля покачнулся. Голова его закружилась. Он бы рухнул рядом с Касымом, но его бережно приняли руки школьников. На их руках он и был доставлен в медпункт, где его привели в чувство и перевязали открывшуюся рану.

С Касымом поступили иначе. Милицию все-таки кто-то вызвал. Приехал Руслан Пересильд забрать нарушителя порядка. Тот сидел в кабинете директора, шмыгал носом, откинув голову назад, под охраной физрука Геннадия Владленовича. Ни в чем Касым не раскаивался и не собирался, вел себя вызывающе, мол, все равно терять нечего. Руслан, не церемонясь, поднял Касыма за шиворт и потащил за собой, словно собаку за загривок. На улице отпустил и пинками загнал в машину. В отделе запер в допросной вместе с собой.

– Касым, ты чё, тупой? – после непродолжительного молчания спросил Руслан. Они сидели друг напротив друга. Касым, опустив голову, смотрел в пол. – Башку подними свою! – приказал. Касым неохотно, но поднял голову. Из носа опять засочилась кровь. – Утрись, урод! – бросил ему платок Руслан. Касым приложил платок к носу. – Долго буду ответа ждать?

– Я не тупой, – проговорил Касым.

– Не слышу! Громче!

– Я не тупой, – повторил Касым звучнее.

– А чё ты устроил тогда? Бойцовский клуб прям! – иронизировал Руслан.

– Я не могу извиняться перед недочеловеком, – заявил Касым.

– Чё сказал? – не верил собственным ушам Руслан. – Этот недочеловек сделал тебя, как сынка, Ван Дамм ты недоделанный!

– Ему просто повезло, – стоял на своем Касым. – Я не пойму, на чьей ты стороне?

– Я на своей стороне, – сказал Руслан. – Не на твоей. Тебе русским языком было сказано не трогать этого Пиноккио, и все бы для тебя закончилось. А так только началось, понял?

– Да это чмо очкастое спит с твоей сестрой! – выкрикнул Касым.

– Да, спит, – согласился Руслан. – И что? Ты думал, я не знаю? Глаза мне открыть захотел? Или сам метил в ее койку прыгнуть? Ты кто, Касым? Попутал ты чё-то. У тебя имя есть? Фамилия? Ты сам-то помнишь, как тебя зовут? Или ты думаешь, что эта ваша блатная романтика так сильно нравится девчонкам, что они от вас без ума всю жизнь будут, что ли? Что тупое бычье – люди, а тянущиеся к знаниям, к науке, к искусству – недочеловеки? Ты себя хорошо слышишь, ушлепок? Да я на пушечный выстрел не подпущу тебя к Юльке! А этот Пинокиио ей нравится, а не мне, понимаешь? Ей! Что-то я не замечал, чтобы она по тебе тосковала.

– Все я понял, – ухмыльнулся Касым. – Потянуло в высший свет? В быдло меня записал? Только Пиноккио не выведет тебя туда. Ты на себя посмотри, ты же горилла! Как не наряжайся, все равно обезьяной останешься.

– Думаешь, обижусь? – ухмельнулся в ответ Руслан. – Ударю?

– Да мне пофигу, – ответил Касым. – Я все про вас понял, гражданин начальник, и про вашу сестру.

– Чё ты понял? Чё ты вообще понять можешь своей единственной извилиной, если она вообще есть? Ты щас сядешь лет на шесть, вот что надо понимать. Свидетелей – вся школа.

– Раньше сяду, раньше выйду, – парировал Касым.

– Дебил ты, Касым! – вздохнул Руслан и покинул допросную, оставив Касыма одного в закрытом помещении. Пусть привыкает к ограниченному пространству. Теперь даже Пиноккио его не спасет. Не нужно заявлений никаких. Столько людей видело драку и разглядело всю подноготную сущности Касыма, столько он попортил крови многим и многим, что никто его не простит. И так Руслан рисковал шкурой, выгораживая придурка, обещал за него, что больше не повторится хулиганских выходок с его стороны и жестокого обращения к окружающим. Горбатого могила исправит. Это еще никто не знает, что втихаря Касым почитывал сочинения Гитлера (надо же, тоже читать умеет). Вот откуда у него ненависть к интеллигенции и к людям в очках в частности. Он уверен, что настоящий мужчина – это сильный самец, которому все должны подчиняться. Тех же, кто сопротивляется его воле, следует уничтожать. Страшно представить, к чему приведут в будущем его мысли и теории. Ясно одно, изменяться Касым не намерен, потому что считает себя правым и никакой вины за собой не чувствует. Он даже не понимает, что совершил преступление, напав на человека, пытался его убить. И он всерьез думает, что Пиноккио повезло одолеть его. Касым придумал, что подскользнулся или оступился в самый решающий момент, а Пиноккио подло использовал его пошатнувшееся положение. К тому же важен еще и психологический фактор. Пиноккио поддерживало абсолютное большинство болельщиков. Касыма это отвлекало. Признать то, что он просчитался, Касым не желал, поскольку специально спровоцировал драку, чтобы публично унизить и наказать новоявленного героя. А «в лужу» сел сам. Он не понимал и того, что его осудят и посадят. Из всех переделок, в которые он попадал до этого, Касым выбирался довольно безболезненно для себя. Его всегда вытаскивал приемный папа и никогда потом не попрекал этим. Так будет и сейчас, считал Касым. Его «папаня» – большая шишка в городе, хоть официально и работает военруком. Никто перечить ему не станет. Всех купит и заткнет, если нужно. Но ведь не понадобится же покупать никого. Касым поступил правильно.

ЭПИЗОД 33

Десятый «А» гудел, точно пчелиный улей, встревоженный неожиданным вторжением извне. Драка их одноклассника Пиноккио с главным хулиганом района Касымом способствовала возникновению ажиотажа и перемене личностных ценностей. Человек, с которым старались не вступать в конфликты, опасаясь агрессии с его стороны, и выполняли любое его пожелание, поскольку лидером он являлся реальным и другого не было, вдруг оказался повержен другим человеком, которого и за человека-то никто не принимал. Ходило тут что-то по школе, похожее на тень. И эту тень даже девочки позволяли себе затронуть и постараться обидеть, если получится, ведь правда всегда одна: сильный бьет слабого. И что же получается? Слабый без особого труда, в экстренной для него ситуации, положил на обе лопатки сильного. Напрашивается вопрос: а был ли сильным на самом деле тот, кто выдавал себя за сильного? Как на него ответить? Как относиться теперь к Пиноккио? По сути, он занял пустующее место Касыма. А свято место, как известно, пусто не бывает. Не дай бог, Пиноккио мстить начнет всем своим обидчикам! А что? Если он одолел Касыма, что ему стоит справиться и с остальными? Наверняка он уже ошутил сладкий вкус победы и ему захочется большего.

Наталью Франсовну, распинавшуюся на тему приграничного положения Республики Беларусь, никто не слушал, будто она сама с собой разговаривала. Ходила там чего-то у доски с указкой, линии проводила на географической карте, как помешанная. Ее и не слышно было в общем гуле. Кто и останавливал на ней свой взгляд, так смотрел как немое кино. Многие ученики даже спиной к ней сидели. Слабохарактерная, но очень миленькая, молодая женщина с самого начала неправильно повела себя с классом, лояльничала, вступала в диалоги не по теме, тем самым отвлекаясь от урока, а потом путалась и терялась сама. Когда же пыталась как-то повлиять на ход урока, повысить голос, прикрикнуть, ей тут же вспоминали ее связь с папой Костальцева. Мол, нечего поучать поведению, за собой, типа, смотри, а то можно и обнародовать на всеобщее обозрение линию поведения Натальи Франсовны в картинках. Больше всего в таких случаях распалялся Костальцев, он и угрожал, вел себя по-хамски, заставлял ставить ему хорошие отметки, хотя сам пальцем о палец не ударил, чтобы честно их заработать. Другое дело Ирина Викторовна. Та в первый же день «построила» всю школу. Сразу дала понять, что ни с кем церемониться и сюсюкать не будет. В старших классах люди взрослые, вот и спрос с них, как со взрослых. Пока никто не решался дать ей отпор и из класса никто не выходил на ее уроках. Тишина царила гробовая. Слышен был только ее голос либо голос вызванного к доске. Ирина Викторовна отличалась красотой и формами модели из картинок порнографических журналов. Может быть, поэтому старшеклассники, по крайней мере, мужская половина, ходили на ее уроки, как на праздник, и пялились во всю, представляя в своих эротических фантазиях себя рядом с ней. Девочки тоже полюбили Ирину Викторовну, потому что она, собственно, научила их не бояться и давать сдачи, да и обращалась к ним, как к равным, почти подругам.

– Прикинь, Хвалей, – Кошкина обратилась к однокласснику, который с отсутствующим видом сосал карандаш, развалясь на стуле, – Пиноккио-то сожрал Касыма. Теперь твоя очередь.

– Подавится, – лениво отозвался Хвалей. – Да и нафига я ему?

– Ага, испугался?! – подловила его Кошкина. – Белая настучит, что ты к ней опять приставал, Пиноккио тебя и измодыгует.

– Отвянь, Кошкина! – сказал Хвалей.

– Волнуешься? Пиноккио домой-то не ушел, – не отставала Кошкина, – правда, Белая? – крикнула Даше. – Ты теперь у нас настоящая звезда!..

– Рот завали! – огрызнулась Даша. Она все так же сидела за одной партой с Павловской.

– А то чё? – смеялась Кошкина. – Пиноккио пожалуешься?

– Я тебя сама в асфальт закатаю! – заявила Даша.

– А пупок не надорвется? – веселилась Кошкина.

– Не обращай ты внимания на всяких слабоумных, – посоветовала Павловская подруге.

– Я все слышу! – прореагировала на ее реплику Кошкина. – Павловская – подпездыш! Павловская – подпездыш! – завела, как заевшая пластинка.

– Кошкина! – одернул ее Хвалей. – Ты где находишься?

– А где? – засмеялась та.

– Ей, по ходу, надо неотложку вызывать, – подмигнул Костальцев.

– Себе вызови! – отозвалась Кошкина. – Я с Белой подружусь и скажу ей, что вы меня обижаете с Хвалеем. Знаешь, что с вами Пиноккио сделает?…

– А он чё, реально домой не пошел? – спросил Хвалей у Даши.

– Откуда я знаю? – пожала плечами Даша.

– Ну, у вас же, типа, это…

– Типа то!

– Чё ты дразнишься? Спросить нельзя?

– А Пиноккио реально мужик! – поддел Костальцев Хвалея. – Кто бы мог подумать, что он Касыма уроет!

– Да повезло просто! – защищал Касыма Хвалей, но несколько неуверенно.

– Сам-то веришь в то, что сказал? – сомневался Костальцев. – Касым Пиноккио хотел зарезать по-подлому. Это все видели. А как он махался, видал? Джеки Чан отдыхает! Где только успел научиться? Во тихоня.

– В тихом черте омут водится! – встряла в разговор Кошкина.

– Чё? Ну-ка повтори! – услыхал Хвалей перепутанные слова в фразе Кошкиной.

– Ой! – засмеялась она. – В тихом омуте черти водятся!

– Какая ты умная, Кошкина! – дразнил Костальцев. – Не весь потенциал все-таки в сиськи ушел.

– Пошляк! – закричала Кошкина, бросилась с кулаками на Костальцева.

– Уймись, женщина! – стукнул линейкой по голове одноклассницы Хвалей.

– А то Пиноккио расскажу, что ты дерешься! – отбивался Костальцев, точнее, делал вид, поскольку бесстыдно лапал за все места Кошкиной.

– Дураки! – улыбнулась Павловская, глядя на это.

Открылась дверь в класс. Вошли Мария Петровна и Пиноккио.

– Что тут происходит? – завыла сирена классного руководителя. – Встать всем! Учитель в класс вошел.

Ребята вышли из-за парт.

Мария Петровна поднялась к Наталье Франсовне, растерянно разводящей руками. Мол, не виновата я, так получилось. Не хотят слушать ее, а что она может?

– Вы что о себе возомнили? – обрушилась Мария Петровна на класс. – Совсем обалдели? На вас что, только Ирина Викторовна действует? Может, ее приглашать на каждый урок, как намордник, чтобы вы заткнулись? Стадо баранов великовозрастных! В вас хоть капля человеческого есть? Хвалей?

– А чё сразу Хвалей? – вскинулся тот.

– А кто?

– Я вообще молчал! – оправдывался Хвалей.

– Марш в учительскую и приведи сюда Ирину Викторовну! – приказала Мария Петровна.

Хвалей живо побежал исполнять поручение.

– Пусть вам будет стыдно, – продолжала Мария Петровна, – что вам, как собакам, нужен намордник. Хотя, если честно, я очень сомневаюсь, что у вас вообще есть совесть…

ЭПИЗОД 34

А что такое любовь? И как ее распознать? Как не ошибиться в том, что это именно она? Существует множество книг и фильмов о любви, но как ее вытащить оттуда, чтобы использовать взаправду? Как почувствовать, что не обманулся, когда она выползет из экрана или выпорхнет с книжной страницы в реальный мир? Хвалей книги не уважал. Нафига парить мозг всякой древней всячиной, к тому же вымышленной? Что случится с ним, с Хвалеем, если он не будет знать, как звали лошадь Вронского или какие глаза были у Наташи Ростовой? Их вообще в природе нет! Писатели навыдумывают разного бреда, типа того, как Раскольников замочил старушку, да распишут это с особым пристрастием на четырехстах страницах, а ты обязан читать эту ахинею и рассказывать на уроке о том, что и сколько прочитал, иначе схлопочешь неуд в четверти. В нете таких историй пруд пруди, и все они не длиньше абзаца, умещающегося в несколько строк. А ты сиди читай то, что было неизвестно когда и было ли вообще, да еще отрывок учи наизусть. Фигня вся эта литература! Кино – другое дело. С Ван Даммом там, Дольфом Лундгреном, Сталлоне, Шварцем… И любовь там – что надо. Безо всяких заумных выкрутасов. Все просто и понятно. И мозг напрягать не надо и глаза заставлять. Те сами оторваться не могут от экрана. Любовь… Вон Пиноккио из-за любви к Белой чуть ласты не склеил, а ей хоть бы что. Такая вот «Война и мир», блин. Влюбляйся в таких – и никакой благодарности. Хвалею-то хочется влюбиться, только в кого? Кошкина вроде ничего, но шалава еще та. Касым говорил, что всем дала во дворе, сожалел, что Хвалей не из их двора. По ней и видно, что она не прочь, и надо бы попробовать ее на вкус, да не хочется. Как представишь, что в ней весь двор перебывал, рыгать тянет. Ну, Белая – бешеная какая-то и с мозгами не дружит. Павловская недалеко от Белой ушла. А больше и смотреть-то не на кого в классе. Одни мутанты.

Лишь появление Ирины Викторовны кольнуло низ живота Хвалея. А то, как она его вырубила, только распалило в нем желание сблизиться с практиканткой. Такой палец в рот не клади, руку откусит по локоть. И ведь не страшно ее нисколечко, а все слушаются, будто командира в отряде. Наверно оттого, что красивая очень. Мечта поэта, что называется. И, практически, ровесница. Сколько ей? Лет двадцать, не больше.

Хвалей даже умудрился проследить за Ириной Викторовной как-то раз. Пошел за ней следом после уроков, разумеется, соблюдая дистанцию, на расстоянии. Она явно была не местной. Скорее всего, из района. Снимала где-нибудь комнату или квартиру. И точно, снимала в новостройке пятиэтажной однокомнатную. Хвалей ее аж до двери проводил, которая оказалась приоткрытой, будто приглашала войти. Хвалей и вошел, чтобы сразу в лоб получить, аж искры из глаз посыпались и разбежались врассыпную. Пришел в себя уже на диване с компрессом холодным на голове.

– Извини, – сказала Ирина Викторовна. – Я думала, что кто-то другой за мной идет.

– Маньяк, что ли? – подумал вслух Хвалей.

– Может, и маньяк, – не стала возражать Ирина Викторовна.

– Зачем же вы дверь оставили открытой? – не понял Хвалей.

– Чтобы обезвредить, – прозвучал ответ, – и сдать куда следует. Как видишь, обезвредила.

– Только сдавать меня никуда не надо, ладно? – попросил Хвалей. – Я же не маньяк. Да и с Пиноккио этим в ментовку тягают.

– А что ж вы его порезали? – спросила Ирина Викторовна. – По-моему, хороший мальчик.

– Ну, вам виднее, – не разубеждал ее Хвалей.

– Так зачем шел за мной? – продолжала допрашивать Ирина Викторовна.

– Нравитесь, – честно ответил Хвалей, сам себе удивившись: Ирина Викторовна реально ему нравилась.

– Сейчас придумал? – не поверила она. – Или тогда, когда следил за мной, на случай, если застукаю?

– Да ничего я не придумывал, – возразил Хвалей. – Разве вы не можете нравиться?

– Я-то могу, – согласилась Ирина Викторовна. – Но явно не таким, как ты.

– А я чё, ущербный? – обиделся Хвалей. – Или вы думаете, только Пиноккио достоин большой и чистой любви?

– Я ничего не думаю, – ответила Ирина Викторовна. – А Пиноккио вашего даже в глаза не видела, но наслышана достаточно. Судят же, Хвалей, и соответственно относятся по поступкам, а не по громким словам.

– Выходит, по вашему, я трепло?

– Я этого не говорила.

– Но подумали…

– Послушай, мальчик, – сердито произнесла Ирина Викторовна, которой надоело бессмысленное общение с Хвалеем и ее затянувшееся гостеприимство, – играть в неотразимого обольстителя ты будешь со своими ровесницами или писюхами из младших классов, соблазняя приспущенными штанами и наглой ухмылочкой. Для меня ты слишком мал, врубаешься?

– Дело только в возрасте? – ничего не прошибало Хвалея.

– Хвалей, ты русский язык понимаешь? Это уже становится смешно, – сказала Ирина Викторовна.

– Но признайтесь, – произнес Хвалей, – вам же приятно, что мужчина, моложе вас, испытывает к вам влечение…

– Все, хватит! – решительно заявила Ирина Викторовна. – Встал и вон пошел!

– Не нервничайте вы так, Ирина Викторовна, – снял со лба холодную мокрую тряпку Хвалей, – ухожу я. Но еще вернусь.

– Что сказал? – приготовилась Ирина Викторовна стукнуть непрошенного гостя.

– Все-все-все, ухожу, – поспешил к двери Хвалей. – Теперь я знаю, где вы живете! – крикнул в закрытую уже дверь.

– Вали давай! – отозвалась Ирина Викторовна.

Главное, начало положено. Так подумал Хвалей. Он выяснил, что парня у Ирины Викторовны нет. Еще бы, к таким красоткам, как Ирина Викторовна, на кривой козе не подкатишь. А подкатишь – не особо разгонишься. Машется она похлеще любого карата. Если что, так в бубен настучит, мало не покажется. Может быть, у нее есть парень в Минске? Но столица далеко и его оттуда не видно. Хвалей ясно не понимал, чего он хочет от Ирины Викторовны, но влекло к ней со страшной силой. Он пытался наладить контакт с ней, пока впустую, однако использовал любую возможность быть как можно чаще у нее на виду, чтобы лишний раз напомнить о себе. Поручение Марии Петровны позвать Ирину Викторовну из учительской в их класс Хвалей расценил как подарок судьбы. Пусть небольшое количество времени, но он с ней останется наедине, если, конечно, в учительской Ирина Викторовна сидела одна.

Ему повезло. Кроме Ирины Викторовны никого не было. Она расположилась с ногами на кожаном диване и скучно листала какой-то глянцевый журнал, подперев голову рукой.

– Здравствуйте, Ирина Викторовна! – вбежал Хвалей в учительскую и сел в кресло напротив. – Не ждали?

– Хвалей? – не поняла она, встрепенулась вся, будто ее застали за чем-то непотребным, выпрямилась, села ровно, свесив ноги. – Ты чего тут? Урок прогуливаешь?

– Нет, – замотал головой Хвалей. – Мария Петровна послала за вами.

– Зачем?

– Наш класс усмирять, – охотно отвечал Хвалей.

– А что, Мария Петровна уже не справляется? – не поверила Ирина Викторовна.

– Не она, Наталья Франсовна.

– Что ж вы довели девушку? – пожурила Ирина Викторовна. – Совсем борзые стали!

– Так все для вас! – нашелся Хвалей. – Хотим вас видеть на каждом нашем уроке.

– А мои кто проводить будет?

– Пускай заменят, – предложил Хвалей.

– Да я сама заменяю… – Спохватилась: – А что я это оправдываюсь перед тобой? Небось сам довел Наталью Франсовну, чтобы меня официально заполучить.

– Не я, – отрицал свою вину Хвалей.

– А кто? – не сомневалась Ирина Викторовна.

– Вы не поверите…

– Не поверю.

– А зря, между прочим…

– Ладно, хватит балаболить, пойдем.

Ирина Викторовна обулась и отправилась в сопровождении Хвалея в класс географии выручать Наталью Франсовну.

ЭПИЗОД 35

Театр захватил Дашу, словно в сладкий плен. Не только репетиции, конечно, манили ее на сцену, но присутствие на них Николая Михайловича, очень строгого, сурового и требовательного, между прочим, режиссера. Однако в любой удобный момент, улучив время, когда никто не видит, Николай Михайлович не упускал случая, чтобы не обнять Дашу, не поцеловать, крепко прижимая к себе. Да и Даша льнула к нему всем телом, просовывала руки под пиджак его, гладила спину, приподнявшись на цыпочки, чтобы отвечать на поцелуи. Дальше пока не зашло, но Даша и не торопила Николая Михайловича, боялась стремительного развития, хотя безумно жаждала близости с ним. Нет, девственницей она не была, поэтому причина не в этом. Интересно, остались ли вообще в нашем мире девственницы? Всем же не терпится изведать запретный плод, который, по статистике, заканчивается разочарованием. Потом уже, поднабравшись опыта, разочарование проходит, но все равно оставляет неприятный осадок, говорила Верка. А где ж этот опыт взять-то? Даша по дурости разрешила воспользоваться одному козлу невинной плотью. Все повзрослеть быстрей стремилась, догнать и перегнать Верку. Сначала было приятно, пока он руками трогал, но потом так больно дико стало, к тому же кровь побежала, да так, будто кто-то гнался за ней. В общем, Даша не впечатлилась первым опытом в сексе. Отшила и Пиноккио, и еще нескольких мальчиков, предлагавших дружбу. А Николай Михайлович взрослый и, скорее всего, боится больше Даши перешагнуть барьер, ведь назад потом не повернешь, а Даша – несовершеннолетняя. Статья, короче, если кто донесет. Так-то у них все хорошо. Но поцелуйчики, обнимашечки – это же несерьезно. И Даша и Николай Михайлович понимают, поскольку тянет их друг к другу с непреодолимой силой. А тут еще, чтобы оправдать свою нерешительность, герой-спецназовец, называется, Николай Михайлович выдумал басню про то, мол, что мертвая жена его встает перед глазами, как молчаливый укор, только он надумает сделать шаг к более тесным отношениям с Дашей. Его можно понять. Чувство долга, бла-бла-бла там, и все такое. Это естественно. Возможно, Николая Михайловича действительно не отпускает жена, какими-то невидимыми нитями привязав к себе. Но она же мертвая! Зачем ей живой Николай Михайлович? Ему жить нужно, потому что он живой. И, кстати, Даша – не самый худший вариант для него. Она же совсем мелкая, жизни не знает, лепи из нее, словно из пластилина, кого угодно, Даша не против. Она и так с открытым ртом слушает каждое слово Николая Михайловича, даже странно. Никогда не думала, что настолько подвластна чужому влиянию. Однако Николай Михайлович не чужой. Хоть и взрослый, но любимый. Да и какой он взрослый? Как мальчишка зажмет ее в углу и тискает, нарадоваться не может, что юную грудь пощупал, да знай по сторонам поглядывает, чтобы не застукали и не отругали за непристойное поведение или двойку в дневник не поставили. Как ребенок, блин. Даша все чаще ловила себя на мысли, что она старше Николая Михайловича, видя, как он дурачится на сцене, показывает Павловской, как играть Шурку, а Даше – как играть Машу. И так у него все смешно получается. И он абсолютно не боится быть смешным, смеется вместе с ними, даже, можно сказать, балуется. Глаза озорно блестят и сверкают от неожиданной находки в образе той или иной героини, обнаруженной общими усилиями. Но когда начинается полноценная репетиция, когда Николай Михайлович оставляет сцену и Павловскую с Дашей на ней одних, тогда начинается жесть. Ребенок в Николае Михайловиче умирает, а на его месте возникает чуть ли не диктатор. Он придирается к каждой реплике. То это ему не так, то не в ту сторону пошла, то не вовремя вышла, то рано заговорила, то неправильно улыбнулась, то он верит, то не верит… Таньку до слез доводил неоднократно. И Даша злилась на него за это, хотя понимала, что он-то прав. Хочет достоверности, добивается максимальной правды и жизни персонажей, а не ходульного исполнения заученного текста. Даже тетя Алена делала Николаю Михайловичу замечания, что слишком жестко он относится к исполнительницам главных ролей. Они ведь не профессиональные актрисы, вообще не актрисы, если честно, девочки-школьницы. В один прекрасный момент развернутся и уйдут, когда достанет издевательство. Хотя никуда они не уйдут. И Даша, и Таня уже не представляли себя без своих героинь, без изматывающих репетиций. Вытирая слезы, они вступались за Николая Михайловича перед тетей Аленой, брали вину на себя.

На вчерашней репетиции Николай Михайлович очень сильно наорал на Дашу. Репетировали важный серьезный монолог. Николай Михайлович показывал, с какой интонацией, с какими глазами его надо произносить, а Даше было смешно смотреть на то, как Николай Михайлович изображает Машу. Действительно смешно. Вот и получила. Конечно, заслуженно. Но это она сегодня понимает. А вчера что-то на нее нашло, она нагрубила и вообще ушла. И это что-то, вернее, кто-то – тетя Алена. Даша заметила, как Николай Михайлович и тетя Алена вместе выходили из-за кулис, когда Даша вошла в зрительный зал. Что они там делали вдвоем, а?

И Пиноккио нагрубила из-за этого. Ведь не хотела же! Он-то в чем виноват? Наоборот, только пострадал из-за нее. А она отблагодарила, называется. Надо будет извиниться. И перед Николаем Михайловичем повиниться, хотя выяснить все-таки не мешает, чем он там занимался с тетей Аленой. Ну, если и ее тискал!..

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЭПИЗОД 36

Павловская смс-кой сообщила Юле Пересильд о драке, произошедшей между Пиноккио и Касымом. Получив сообщение, Юля ни секунды не раздумывала. Собрала вещи и посреди урока выбежала из класса, забежала в раздевалку за кожаным пальто и выскочила на улицу. Она бежала к нему, не соображая, что делает. Одно знала точно: должна быть рядом, удостовериться, что с ним все в порядке. Только тогда сердце успокоится. За себя не переживала, что, возможно, возникнут проблемы. Урок был последний, к тому же подходил к концу.

Юля оказалась перед Третьей школой, в которой учился Пиноккио, в тот момент, когда прозвучал звонок с урока. Она остановилась отдышаться на расчерченных мелом квадратах для игры в «классики». Вспомнив детство, несколько раз пропрыгала туда-сюда. В школу не вошла. Незачем. Шестой урок закончился. Все должны вот-вот выйти и разойтись по домам.

Пиноккио появился на крыльце в сопровождении Павловской и Даши. Ну еще бы, как же без этой?… Ревности к Даше Юля не испытывала, но видеть ее не доставляло особой радости. Ведь из-за нее Коля пострадал и тогда, когда чуть не умер, и сегодня.

Юля подбежала к Пиноккио, обняла, поцеловала у всех на виду, напоказ, будто ставила жирную точку, подтверждая слухи о ней и Коле, в том смысле, что Пиноккио занят и надолго, так что нечего зариться на чужое.

– С тобой все в порядке? – спросила Колю потом, на Павловскую и Дашу не обращая внимания, словно они невидимые, ощупывая Пиноккио.

– Здороваться в лицеях не учат? – сочла необходимым заметить Да. Ей, в принципе, было глубоко фиолетово, поздоровается с ней Юля или нет, но невежливость демонстративная раздражала.

– Ой, привет, Белая, Тань! – повернувшись к ним, вынужденно улыбнулась, но никуда не отпускала Колю от себя. – Простите, не заметила.

– Мы совсем незаметные, – произнесла Даша, но не обиделась. Себе дороже. Да и на кого обижаться? Она только рада, что у Пиноккио с Юлькой все серьезно. Хотя кошки царапали душу. Все-таки Пиноккио не так давно клялся, что ее любит. Ну, да ладно. У Даши Николай Михайлович есть. Чё прибедняться-то?

Юля больше ничего не сказала. В обнимку с Колей поспешила ретироваться. Коля помахал девчонкам на прощание рукой. Он был счастлив, что Юля пришла встретить его. Из больницы она не вылезала, пока он не поправился. И мама Колина похвалила сына за выбор. Юля очень ей понравилась. Хотя выбирала-то Юля, если честно. Она предложила пойти к нему домой. У нее-то Пиноккио частый гость и к нему уже все ее родные привыкли, относились как к своему. А дома у Коли Юля еще не была ни разу. Так и не видала еще большой широкой кровати, на которой разморило Павловскую с Белой однажды. Пиноккио не возражал. Да и идти гораздо ближе к нему домой, чем тащиться в конец города. Родители на работе к тому же. Никто не помешает, если что.

Входить в квартиру Котов Юля медлила. Она задержалась на пороге, словно раздумывала, нужно ли ей это. С Пиноккио все хорошо. Следов после драки незаметно. Может, и драки-то не было, а Танька все выдумала. Хотя, если подумать, зачем ей это надо? Она же не Белая. Вот Белая могла бы пакость какую-нибудь сделать, чтобы отомстить.

– Ты с Касымом дрался сегодня? – решила все-таки проверить. Странно, почему раньше, по дороге, не поинтересовалась. Так занята была объятиями?…

– Типа того, – пожал плечами Пиноккио. – А почему ты спрашиваешь? Я думал, ты знаешь, поэтому и пришла меня встречать, убедиться, что со мной ничего не случилось.

– Да, поэтому, – отлегло от сердца. – Ну, – переступила Юля порог, – показывай свою знаменитую кровать…

– Почему знаменитую? – растерялся Пиноккио.

– Да мне о ней все уши прожужжали Павловская с Белой еще до нашего с тобой знакомства.

– А! Это случайно вышло. Они здесь заснули, – проводил гостью Пиноккио в свою комнату.

– Вау! – удивленно воскликнула Юля, уставившись на действительно огромную кровать, занимавшую чуть ли не всю комнату. – Тебе не одиноко здесь одному? – спросила, плюхнувшись на нее.

– Иногда, – признался Пиноккио.

– Что, иногда?

– Иногда одиноко. Когда представляю тебя рядом. Ищу рукой, а тебя нет.

– Иди ко мне, – протянула Юля руки Пиноккио.

Тот прилег. На расстоянии вытянутой руки. Провел пальцами по ее волосам.

– Я уже их отращиваю, – сказала Юля. – Специально для тебя.

Она придвинулась к Пиноккио, обняла, потянулась губами к его губам, сняла очки с его носа.

Жадно дыша, жадно впиваясь в губы губами, задыхаясь от длительных поцелуев, ползая руками друг по другу, вжимаясь друг в друга, словно борясь, кто кого осилит, они забыли о времени и о себе. Ничего вокруг не существовало и не могло, кроме страсти, охватившей их, превратившей в единый ком, точно в работах Пикассо. А потом вдруг квартирную тишину пронзил, словно дуэлянт противника шпагой, неудержимый крик сладостного удовлетворения. Одеяло было отброшено. В бесстыдной и в то же время прекрасной наготе два юных тела застыли в изнеможении. Над верхней Юлиной губкой собрались капельки пота. Грудь ее ходила ходуном, но с каждой секундой сбавляла темп, успокаиваясь, приводя работу сердца в привычный режим. Она повернулась к Пиноккио, который лежал на боку лицом к ней, словно спрашивая, что теперь?…

– Оставайся, – прошептали его губы.

Юля мило улыбнулась, спросила, как его рана, не беспокоит ли, заметив красное расплывчатое пятно на медицинской салфетке, прихваченной лейкопластырем к телу.

– Да все нормально, – отозвался Пиноккио. – Ты есть будешь? – спросил.

– Нет, – отказалась Юля. – А вот пить очень хочется.

– Я сейчас, – сказал Коля, встал с постели и пошлепал босыми ногами из комнаты в кухню.

Набрав холодной воды из-под крана в литровую кружку, он вернулся, протянул кружку Юле. Та припала губами к холодным железным стенкам сосуда, поглощая маленькими глотками живительную влагу. Утолив жажду, кружку вернула. Пиноккио тоже немного попил воды и опять лег, стал гладить Юлин живот, грудь, ноги. Юля тяжело задышала, с придыханием, закрыв глаза, полностью отдавшись возникающему, поднимавшемуся изнутри зову своего тела, которое в определенный момент извернулось и оказалось сверху, прижимаясь к телу Пиноккио. В порыве страсти, и без того гибкая, Юля выгибалась в такие причудливые фигуры, словно у нее костей не было.

Дверь в комнату открылась внезапно, кто-то вошел, но тут же быстро вышел, захлопнув дверь. Пиноккио успел заметить женские туфли. Мама?! Затем послышалось какое-то бурчание за дверью. Значит, и папа дома тоже. Уже вечер, блин!

– Что-то случилось? – услыхал Пиноккио Юлин шепот у своего уха.

– Родители вернулись, – ответил он. – Мама заходила.

– Она что, нас видела? – тревожно зазвучала Юля.

– А ты как думаешь?

– Черт! – скатилась Юля с Пиноккио и спряталась под одеяло.

В дверь комнаты постучали, потом дверь открылась и в комнату осторожно вошел Колин папа.

– Одевайтесь, – тихо произнес он и вышел.

Пиноккио мигом встал и быстро оделся. Юля сильно волновалась, суетилась, никак не могла найти трусиков, поэтому в итоге влезла в джинсы без них, пожелала Коле найти ее белье и укладывать спать на подушке рядом в минуты тоски по ней. Пиноккио только посмеялся. Улыбнулась и Юля.

– Что теперь будет? – тревожно спросила она.

– Да ничего не будет, не бойся, – успокаивал ее Коля. – Не выпорют же они нас. Пойдем.

Держась за руки, они вышли из комнаты в коридор, где их ждал Кот-старший, который указал взглядом, куда им следовать дальше, сам тоже не отставал. В зале за круглым столом ждала мама. Она попросила всех рассаживаться, сообразив эдакий семейный совет.

Юля сидела, не поднимая головы, боясь встретиться взглядом с глазами Илоны Васильевны, будто украла у нее что-то, а признаться стыдно. Ее за руку под столом держал Пиноккио. Колин папа пожал сыну плечо, мол, одобряю, не волнуйся.

– Да, – произнесла неопределенное что-то Илона Васильевна, сложив на столе руки в замок, – ситуация. Как это назвать-то?… – Помолчала. – Юля, – обратилась к гостье, – а твои родители знают, чем вы занимаетесь?

– Знают, – не поднимая головы, полушепотом ответила Юля.

– И давно вы увлечены этой радостью?

– С первого раза, как Коля остался у нас ночевать.

– Но вы же дети!

– Дети, – не отпиралась Юля.

– И что с вами делать теперь? – развела руками Илона Васильевна.

– Не мешать, мам, – сказал Пиноккио.

– К тому же, – вступился за сына и за Юлю Кот-старший, – Юлечка вернула Колюню к жизни, как ты сама помнишь.

– Помню, – согласилась Илона Васильевна. – Ладно, – вздохнула, – что с вами делать будешь? Только вы уж не прячьтесь тогда и не скрывайте от всех своих отношений.

– Не будем, – заверил Пиноккио и тут же спросил: – Можно Юля останется на ночь сегодня у нас?

Илона Васильевна переглянулась с мужем, мол, посмотри, какова наглость, они и на голову готовы сесть, но в ответ пожала плечами и кивком головы разрешила. В благодарность и ее сын и Юля поцеловали ее в обе щеки и побежали в комнату.

ЭПИЗОД 37

Забравшись на диван с ногами и обхватив их руками, Алена Мороз смотрела телевизор, не сосредотачиваясь на изображении. Плакать ей не хотелось, а зря. Возможно, стало бы легче. Хоть ничего страшного и непоправимого не произошло. Просто задето самолюбие красивой женщины. И Алена абсолютно объективна в оценке собственной внешности. Нашла коса на камень, грубо говоря. То она расставалась с мужчинами без особого сожаления, оставляя их в болезненном недоумении и превращая в ползающих пресмыкающихся, готовых исполнить любой ее каприз, лишь бы не уходила, а то ее бросили! Да и не бросили даже, побрезговали, можно сказать. В пору провалиться в яму комплексов и задуматься, а действительно ли она так хороша, как считает сама? Ведь не получилось у них ничего с Николаем Михайловичем. Николай Михайлович… Надо же, Алена и в мыслях называет его по имени-отчеству, человека, мальчишку, гораздо моложе ее. Бред какой-то. Может быть, проблема не в ней, а в нем? Естественно в нем, глупая! Ведь это он увлечен Дашей Белой, а не кто-то другой! Уже и не скрывает этого. Тискает ее по углам, а девчонка и рада, светится вся, будто от счастья. Может, уже и до постели дошло. Но это же ненормально! Как ненормально и то, что Николай Михайлович ничего не смог с Аленой. Видимо, она ему противна. Возраст, морщинки и все такое. Конечно, ей не сравниться с юным телом Дашки Белой. Но это то же самое, как если бы Николай Михайлович спал с ее Алькой! Да Алена в жизни не позволила бы ему и прикоснуться к дочке!.. Ревность. Причем беспочвенная. Он никогда и виду не показывал, что заинтересован Аленой как женщиной. Это она увлеклась им, и с каждым днем одержимость Николаем Михайловичем все растет и растет, как злокачественная раковая опухоль. Алена готова уже убить соперницу, хоть прекрасно понимает, что убийством ничего не изменит, сделает только хуже. Николай Михайлович возненавидит ее. Но что же ей делать?… Она сходит с ума, потому что не может обладать мужчиной? Когда такое было? Да никогда. Это за ней бегали и умоляли обратить внимание на себя. А она еще долго размышляла, стоит ли тратить свое время или пустое. Боже мой, как дальше жить? Один вид Даши Белой причинял острую, словно зубную, боль. А если Алена замечала ее в обществе Николая Михайловича – готова была на стенку бросаться. А они постоянно были вместе на репетициях! Это невыносимо!..

Алене отказаться бы от участия в постановке Николая Михайловича, забыться в основной своей работе, хоть как-то оградить общение с ним, постараться избавиться от наваждения, но нет. Она со стоицизмом мазохистки продолжала ковыряться в своей ране, жалея себя. Больше пожалеть было некому. А бороться с Дашкой – бесполезно. Та своего не упустит. Да и на месте Николая Михайловича Алена тоже выбрала бы Белую. Не стоит особого труда соблазнить увядающую женщину, гораздо сложнее заинтересовать, а тем более увлечь, не только как личность, но и как мужчина, молоденькую тинейджерку, в чьем возрасте не приветствуются никакие приоритеты и авторитеты, все подвергается сомнению, сплошному вранью и грубости. Так что Николай Михайлович молодец и, естественно, заслуживает такого бонуса, как Белая. Алена в глазах Дашки – мешающая ей тетка, потерявшая всякий стыд. Ведь, как не крути, она старше Николая Михайловича. А по правилам старшим должен быть мужчина и вести за собой женщину, наставлять ее и быть примером во всем, защитой и опорой. Безусловно, по таким критериям Николай Михайлович подходит Даше, но есть еще мораль. Даша – ребенок. Ее Алька тоже ребенок, однако Алена не запрещает дочери романтических свиданий. Со сверстниками. И она ночует у своего парня! Чем Дашка-то хуже? Вот и оправдала, на свою голову!..

Хлопнула дверь. Алька пришла, не иначе. Да так поздно! Хотя разве до нее достучишься, наставляя, чтобы домой возвращалась к десяти вечера? Будет только хуже, если станешь запрещать или выдвигать какие-то условия. Алька все равно поступит по-своему. Упрямая. А так у них вполне приличные отношения, без ссор и скандалов. Алена даже советуется с дочерью, когда запутается окончательно…

– Мам! – разуваясь, позвала дочка Алену. – Чё не спишь? – прошла в комнату, в которой, без верхнего света, та, на первый взгляд, пялилась в телевизор. Но что она там видела? Аля абсолютно точно знала, что мама никогда не смотрела бредятину в виде телевикторины для недоразвитых. Молоденькая грудастенькая девушка увеличивала ставку в украинских гривнах для того, чтобы уважаемые телезрители угадали по глазам на их экранах, кому эти глаза принадлежат. Аля сразу узнала, что глаза эти Филиппа Киркорова – российского поп-певца. Телезрители же, судя по внушительной сумме, увеличивающейся с каждыми пятью минутами, узнавали кого-то другого. О чем это говорило? Люди тупели, чем дальше, тем больше. И мама увлеклась подобным?… – Мам! – присела Аля рядом с Аленой, обняла. – Что-то случилось?

– Что? – опомнилась Алена, встретилась глазами с глазами дочери.

– А я думала, – улыбнулась Аля, – что ты всерьез увлеклась кроссвордами по телевизору. Рада, что это на так.

– Какими кроссвордами? – не поняла Алена.

– Проехали, – решила не распростроняться Аля. – Давай спать. Завтра расскажешь, что тебя так угнетает.

– Ничего меня не угнетает, – возразила Алена.

– Тогда тем более спать ложись.

– А ты где была?

– Мама, не начинай. И не просыпайся. Лучше давай спать. Завтра поговорим.

– Ты считаешь?

– Конечно. Все, целую. Спокойной ночи.

Аля чмокнула маму в щечку и ушла в свою комнату.

А может, и правда лечь спать? Какой смысл казнить себя и искать оправдания собственным поступкам?…

ЭПИЗОД 38

Николай Михайлович нервничал. Раньше обычного он спустился в зрительный зал, включил свет на сцене и уселся в кресло в первом ряду, закинув ногу за ногу и слегка покачивая ею. Он ждал Дашу. Она тоже должна была прийти пораньше. Николай Михайлович попросил ее об этом. Даша не спрашивала, зачем ей приходить на целый час раньше, но догадывалась. Вполне возможно, что Николай Михайлович позвал ее для каких-то личных целей, типа свидания, но открыто боялся признаться, что назначенная встреча – именно свидание. Хотя вряд ли. Человек-то он решительный и даже очень, но в том, что влюбился в девчонку, да еще школьницу, старательно скрывал сам от себя же. Только себя не обманешь! Это Даша знала доподлинно. Плевать, какова была реальная причина того, для чего понадобилась ему Даша. Даже если отрабатывать роль… вдруг Николаю Михайловичу пригрезилось в очередной раз, как нужно играть Даше ее Машу… она все равно бы без раздумий подчинилась ему. Даша уже дышать без него не могла. Даже странно, не правда ли? Дышала ведь и нормально дышала, только резкой становилась в школе да и вообще… оттого, что первой неприлично, видите ли, признаваться в чувствах, к тому же взрослому мужчине. Предрассудки, конечно, но все-таки останавливали Дашу много раз, когда она вот-вот была готова прошептать Николаю Михайловичу, что любит его до умопомрачения. Она поняла это давно, однако мысли отгоняла. А мысли взяли и напали на нее пчелиным роем в тот вечер, когда Николай Михайлович пришел за ней после похорон ее мамы, усадил на рояль и пробухал с ней всю ночь, искусали весь мозг, чтобы обратила на них внимание. И когда Даша обратила внимание – мурашки побежали по коже. Она приняла чувства, стучавшиеся в ее сердце птицей, и поселила их в нем.

Даша не пошла домой, но и не ушла со всеми после уроков, прошмыгнула в туалет, уселась на подоконник, закурила. Лучше переждать здесь, роль заодно спокойно поучить. Что ей дома делать? На папу пьяного любоваться? Он теперь в другую крайность впал. Раньше от телевизора за уши нельзя было отодрать, теперь от бутылки. Смысл жизни для него крылся в последнее время на дне стакана. Дашу он и не замечал даже. Возможно, что и забыл совсем о ее существовании. Данное обстоятельство не особо напрягало, но все-таки обида царапала нёбо, что водка стала дороже, чем родная дочка. Ну да пофиг!..

Время тянулось медленно, зато Даша выучила почти все реплики и абсолютно все монологи своей героини. Монологи вообще от зубов отскакивали. Николай Михайлович уже мог приступать гордиться ученицей.

Когда она пришла в ДК, Николай Михайлович даже не отреагировал на ее появление, словно не заметил. Зачем звал тогда? Впору и обидеться.

Даша села на край сцены, свесив ноги, стала болтать ими вверх-вниз. Никакой реакции. Режиссер находился словно в какой-то прострации.

– Это уже не смешно! – вырвалось у Даши. – Я ведь могу обидеться и уйти. Эй, Николай Михайлович, вы слышите?…

Она соскочила со сцены и подошла к Николаю Михайловичу, провела рукой перед его глазами. Не получив никакого результата, толкнула его в плечо.

– Что? – будто включился, как робот, Николай Михайлович. Глаза ожили, забегали по Даше, будто по клавишам, вспоминая, словно ноты, ища нужную, кто это перед ним стоит.

– С вами все в порядке? – обеспокоенно спросила Даша, поскольку вид Николая Михайловича ей не нравился. Он похож был на душевнобольного.

– В полнейшем! – вскочил Николай Михайлович с места, обнял Дашу и поцеловал в лобик. – Молодец, что пришла пораньше, – добавил.

– Да я уже полчаса здесь торчу! – заявила та. – Созерцаю ваше погруженное в нирвану тело.

– Прости, задумался, – извинился Николай Михайлович. – Пойдем со мной!

Он взял Дашу за руку и повел за кулисы, где, по идее, должны находиться гримуборные, но вместо них, как все знали, помещения были оборудованы под склады. По крайней мере, две комнаты из пяти, расположенных в один ряд. Николай Михайлович остановился у той двери, что посредине. С загадочным видом полез рукой в карман и вытащил ключ от нее, вставил в замочную скважину, провернул два раза. И, оп ля, сим-сим открылся.

– Вау! – удивленно воскликнула Даша. Она увидела уютное гнездышко, не иначе. Мягкий ковер на полу, мягкий диван, кресло, шкаф-трюмо, стойка-вешалка старинной работы, столик на резных ножках, окно завешано бархатной портьерой. На стенах афиши прошлогодних концертов. – А я думала, эта дверь никогда не открывается, – прошла в комнату.

– Мне по секрету о ней рассказал Витек и ключик дал, – подмигнул Николай Михайлович, проходя вслед за Дашей. Осмотревшись, он закрыл дверь и запер ее, ключ оставив в замке.

И тогда Даша поняла, зачем привел ее сюда Николай Михайлович. Вот в чем таилась причина его прострации. Он обдумывал, как провернуть дельце по заманиванию «птички в клетку». Ее это так сильно оскорбило, что Даша даже испугалась, что способна на такие ощущения. Конечно, Николай Михайлович хороший человек и все такое, но как он мог?… И хоть она сама хотела, чтобы он понастойчивее с ней себя вел… не таким же, однако, образом!..

Даша вспыхнула пламенем негодования в благородном порыве, ноздри ее расширились, глаза метали молнии, но говорила она спокойно, даже с некоторой флегматичностью.

– Вы что, Николай Михайлович, считаете меня шлюхой подзаборной? – сказала она, отойдя к двери. – Думаете, я здесь трахаться с вами стану? Думаете, что осчастливите меня? Думаете, что я только и мечтаю, чтобы ваш член проник в меня, а я болталась на нем, как насаженная на кол? Я же верила вам, доверяла, как самому близкому человеку! А вы… Что вы натворили, Николай Михайлович? Вы же все испортили…

Николай Михайлович опешил и не знал ни как себя вести, ни что отвечать. Он и предположить не мог, что последует подобная реакция. У него и в мыслях-то не было предложить Даше переспать с ним! Но она так подумала. Значит, ее приглашение в эту комнату так и выглядело. Осел! Какой же он осел! Обидел девочку собственной непредусмотрительностью. Николай Михайлович просто хотел поделиться открытием. Для него самого эта злосчастная комната являлась сюрпризом. Здесь они могли репетировать, поскольку сцена почти всегда занята другими коллективами, которые мешали, а работа Николая Михайловича мешала коллективам. Здесь полная звуковая изоляция. Просто рай для репетиций. А Даша подумала, что он хочет воспользоваться ею. Неужели со стороны это могло так выглядеть?…

Но факт оставался фактом.

Даша судорожно прокручивала ключ, чтобы выбраться из западни, в которую сама же себя и загнала.

– Не подходите ко мне! – закричала она, когда Николай Михайлович решил приблизиться к ней.

Он упал перед ней на колени с молящим взглядом простить и понять его.

– Прости, Даша! – заговорил. – Я не мог предугадать, что ты подумаешь плохо обо мне. Разумеется, ты поняла все со своей точки зрения и, безусловно, ты права! Я же еще и дверь запер!.. Но поверь, ничего дурного у меня и в мыслях не было. Я хотел лишь поделиться новым репетиционным помещением, похвастаться тебе первой.

– Что? – испугалась Даша коленепреклоненного Николая Михайловича больше, чем запертую дверь. Как он может унижаться перед ней? Зачем? – Что вы делаете? Встаньте немедленно! – попросила она и бухнулась на колени рядом, не в силах выносить такой жертвы с его стороны, хотя поступок-то реальный. Кто Даша в сущности, если подумать? Да никто, чтобы перед ней взрослый мужчина оправдывался, к тому же ни в чем не виноватый. Она сразу ему поверила. Потому что по другому и быть не могло. И как она посмела усомниться в нем? Это ее испорченный мозг плел коварную паутину в голове, настраивая против Николая Михайловича. Да она готова отдаться ему в любом месте, пусть только пожелает, даже посреди площади на виду у всех, ей не страшно, или в том погребе в лесу, где пытался ее изнасиловать Лемеш. Собачкой Даша побежит преданной за ним, только позовет, из рук есть будет даже несъедобную пищу, угадывать его желания станет, если разрешит… – Николай Михайлович, – обвила его шею своими руками, зашептала на ухо, прижимаясь, – Николай Михайлович, это вы простите меня! Лезут всякие мерзости в голову глупую. Не убивайтесь так из-за меня, не стоит. Вы же такой, такой нереальный, а я, я просто растерялась, испугалась разочароваться в вас, потому что вы мой герой. И кому же, как не вам, обладать мною. Возьмите меня прямо здесь и прямо сейчас, не бойтесь.

В подтверждение своих слов, Даша отстранилась на миг от Николая Михайловича, чтобы снять куртку и кофту, соблазняя белым обнаженным телом, не считая бюстгалтера, прикрывавшего маленькую упругую грудь.

– Даша! – очень серьезно посмотрел на нее Николай Михайлович.

– Да, я Даша, – замерла.

– Оденься! – сказал Николай Михайлович. – Не здесь и не так это произойдет, – добавил.

– Простите, – застеснялась тут же Даша, быстро облачилась, села в кресло, не смея поднять глаз на режиссера.

Николай Михайлович сел на диван, не зная, что делать дальше. Он безумно хотел обладать этим маленьким Дашиным телом, он ведь мужчина, а она соблазняла его, но останавливал себя, сдерживал, понимая, что не сможет потом смотреть ей в глаза, будет чувствовать себя насильником. Предлагая себя, Даша действовала в порыве эйфории, завтра уже пожалела бы. Николай Михайлович успокаивал себя таким образом. А ее он спросил, чего она на самом деле хочет? Однако нельзя было идти на поводу низменных желаний. Он так решил. Но Даша так не считала. Она пересела на колени Николая Михайловича, коленями в диван, лицом к лицу.

– Поцелуйте меня! – приказала и наградила щеку Николая Михайловича звонкой пощечиной. – Целуйте же! – еще одна пощечина. – Сколько можно бегать от самих себя!..

Даша ударила бы еще раз, но Николай Михайлович перехватил ее руку, а губы сами потянулись к ее губам. Они, губы, не желали подчиняться силе разума, который достал уже и напрягал своей правильностью и трауром по тем, кого не было, кого никогда не вернешь. Страсть охватила и Дашу и Николая Михайловича с такой силой, что всякое могло случиться, секс выглядывал изо всех щелей…

Будто сирена «скорой помощи», завизжал вдруг Дашин мобильный. Это Павловская искала подругу и, собственно, Николая Михайловича. Она и тетя Алена пришли на репетицию, а главных действующих лиц, как корова языком слизала. И никто не знает, куда они подевались.

– Нужно идти, – то ли вопросительно, то ли убедительно произнес Николай Михайлович.

– Нужно отдышаться, – выдохнула Даша, не торопясь покидать его колен.

– Ты чудо, – сказал Николай Михайлович.

– Я знаю, – улыбнулась Даша, облизнув кончиком языка верхнюю губку. После чего слезла с Николая Михайловича и сосредоточилась на своем отражении в зеркале, поправляя одежду и прическу. Припухшие губы намазюкала помадой.

ЭПИЗОД 39

Репетиция прошла удачно. Даша была в ударе, во всю импровизировала. Некоторые ее находки Николаю Михайловичу показались любопытными, и он разрешил их оставить. Общими усилиями вышли из затруднительного положения в одной из сцен, где нужно было показать возраст героинь, но не на словах, а изобразительными средствами. Павловская предложила написать маркерами на руках каждой ее год рождения, а в определенный момент, когда Дашина Маша требует Шурку доказать, что ей действительно столько же лет, сколько и Маше, закатать рукава и продемонстрировать и себе и зрителям число и дату. Идея понравилась. Ее дружно обсудили и задействовали в пьесе, как одну из самых креативных. На счет образов героинь Николай Михайлович, не сомневаясь, сказал, что и Даша и Таня вполне удовлетворяют его, как режиссера, такими, какие они есть. Ничего выдумывать и додумывать не стоит. Характер и так на лицо. Единственной загвоздкой являлся текст. Даша удивила тем, что почти достоверно запомнила свои слова. У Тани было похуже с этим, но отставала она от подруги не на много. Учитывая то обстоятельство, что была занята еще в танцевальном коллективе, где разучивался новый и достаточно сложный номер, архи-современный, как уверял Мелешко, и в нем Таня солировала. Нет, она не уставала и не жаловалась, наоборот, ей очень нравилась загруженность, тем более, что мечтала после школы идти в артистки, правда, не определилась пока в какие. Драматическая роль была для Павловской в диковинку, хореография – более привычная. Но и там и там она чувствовала себя на своем месте, поэтому определяться будет очень тяжело. Но время-то еще есть, успеется…

Приближаясь к дому, Таня вспомнила, что забыла купить сметану, а бабуля напомнила не раз, чтобы не забыла. Однако не возвращаться же назад! Завтра купит. Борщ можно и без сметаны кушать, да и не хочется ей борша совсем, тем более на ночь глядя. Чаю попьет с булочками и достаточно.

Во дворе, в беседке, Таня заметила чью-то тень, неумело скрывающуюся. Обычно в беседке полно народу и никто не прячется, употребляя спиртное и сигареты, горланя песни под гитару. Одинокая тень – что-то странное. Павловская не стала углубляться в причины пустоты беседки и прошла мимо, приближаясь к своему подъезду. Но из беседки окликнули ее по имени, точнее, по фамилии. И голос показался знакомым. Таня обернулась, зашагала к беседке, в которой прятался либо, скорее всего, стестнялся открыто показываться… Костальцев.

– Костальцев, ты?! – удивилась Павловская. – И что тебя сюда занесло? Заблудился?

– Тихо ты, – прошипел одноклассник. – Не ори!

– Знаешь что! – еще больше повысила голос Таня. – Я у себя во дворе! – заявила.

– На вот, – протянул Костальцев одну кроваво-красную розу, но такую большую и такую красивую.

– Мне?! – растерялась Павловская.

– Тебе-тебе, – держал розу в руке Костальцев, – кому же еще?…

– Спасибо, конечно, – приняла подарок Таня, – но с чего вдруг такое внимание? – не могла понять.

– Ни с чего, – ответил Костальцев, – просто захотелось.

– А ты меня ни с кем не перепутал, Костальцев? – сомневалась Таня. – Я не Кошкина вроде.

– При чем тут Кошкина? – закурил Костальцев. – Будешь? – предложил сигарету Тане, та не отказалась.

Они присели. Помолчали.

– В общем, – собрался с духом Костальцев, – хочу предложить тебе свою дружбу, вот.

– В каком смысле? – требовала Павловская ясности.

– В каком? – повторил Костальцев. – В таком, в каком дружат мальчик с девочкой, – ответил.

– Будем писи друг другу показывать, запершись в подвале? – подколола Таня.

– В смысле? – не понял Костальцев.

– А ты не помнишь? Мы с тобой так дружили в первом классе, – напомнила Павловская.

– Я не то хотел…

– Ну так излагай прямо, – подзуживала Таня. – Мне некогда твои шарады разгадывать.

– Я и так, вроде, прямее некуда, – возразил было Костальцев.

– Вроде?

– В общем, – еще раз собрался Костальцев с духом, – ты мне очень нравишься, Павловская. Я хочу, чтобы ты стала моей девушкой, – нервно затянулся, шумно выдохнул дым.

– Давно? – спросила Таня.

– Что, давно?

– Нравлюсь давно?

– С первого класса, – прозвучал ответ.

– А думал тоже с первого класса о возможных отношениях?

– Думал. Но не решался. А тут ты еще с Белой скорефанилась…

– А ты с Хвалеем, – поддела Павловская.

– Это другое.

– Это то же самое.

– Давай не будем ругаться, – предложил Костальцев. – Я и так весь на нервах.

– Стыдно?

– Почему?

– Жалеешь, что пришел, наговорил кучу глупостей, – предположила Таня.

– Не жалею, – не согласился Костальцев.

– Что-то не видно по тебе, – съязвила Павловская.

– А что я должен сделать? – терялся в догадках Костальцев.

– Ну, ты же умный мальчик, – усмехнулась Таня, – соображай. Только побыстрее, а то я замерзну, не ровен час.

Костальцев в тот же миг обхватил ее руками и привлек ее лицо к своему. Она не сопротивлялась. Он жадно впился губами в ее губы, но не целовал, а скорее кусал, то ли специально, то ли от неумения. Таня забила кулачками по его плечам, чтобы он ее отпустил.

– Ты чё, дебил, Костальцев?! – закричала она, вырвавшись из клешней одноклассника.

– Да чё не так-то? – раздосадованно развел руками Костальцев.

– Не приближайся ко мне, пока целоваться не научишься, – предупредила его Павловская, – если и в самом деле хочешь со мной общаться. А если это стеб у тебя такой примитивный и где-нибудь поблизости прячутся твои дружки недоразвитые, типа Хвалея, я… я Пиноккио пожалуюсь… вот!

Последние слова слетели с ее уст, когда Таня была уже возле подъезда и ей ничего не грозило.

– Да умею я целоваться! – возмущенно выкрикнул Костальцев.

– Ни фига ты не умеешь! – прокричала в ответ Павловсвкая. – На Хвалее потренируйся, только потом не суйся ко мне, пока рот не прополощешь и зубы не почистишь!

– Ты чё, издеваешься?

– Это ты решил, видимо, что я дура совсем, – возразила Таня, – когда думал, что ко мне можно на кривой козе подкатить…

– Да ты реально мне нравишься!

– Так докажи! – прокричала в последний раз Павловская и скрылась в подъезде.

Уже лежа в постели, после выпитого чая с булочками и недовольного бурчания бабули по поводу некупленной сметаны, глядя на розу в узенькой и высокой вазочке, Таня блаженно улыбнулась, потрогала пальцами губы, которые еще помнили, еще хранили присутствие губ Костальцева. А вдруг он взаправду на нее запал?…

ЭПИЗОД 40

Павловская рассказала Даше о случившемся с ней вечером так называемом свидании с Костальцевым. Правда, не знала зачем: поделиться, похвастаться или спросить совета? Но они же – подруги. Кому, как не подруге, доверить сокровенное и непонятное.

А Костальцев даже не поздоровался с Таней, что было бы вполне логично, если бы накануне не кричал о своих чувствах к ней. Костальцев не здоровался ни с кем из девчонок, да и с парнями выборочно. Он даже не замечал Павловскую. Возможно, затеял стратегию такую, маневрировал как бы, в лучшем случае. В худшем, просто постебался. Не стоит зацикливаться. Так считала Даша.

– Жаль, если это был обычный стеб, – скзазала Павловская подруге. – С Костальцевым можно было бы замутить, – наматывала белокурый локон на палец, замечтавшись. – Вот только целуется он не очень.

– Вы чё, целовались уже? – удивилась Даша.

– Он набросился на меня, прикинь, как в фильмах, – вспоминала Таня, – а я его оттолкнула, вырвалась и убежала, дура!

– Чё сразу дура? – усмехнулась Даша.

– Да он кусался, а не целовался, – пояснила Павловская. – Я терпела поначалу, думала, это страстный порыв у него такой, скоро пройдет. А стало еще больнее, вот я и вырвалась.

– Ну и правильно сделала, – поддержала подругу Даша. – Почему дура-то?

– Да вернуться надо было. Он же мне такую розу красивую подарил! – восхищенно воскликнула Таня. – Начали бы сначала. Может, Костальцев нервничал, волновался…

– А может он по жизни такой? – предположила Даша.

– Какой такой? – напряглась Павловская в ожидании страшной правды о Костальцеве, о которой ей неведомо.

– Пустой, – ответила Даша. – Снаружи красивая обертка понтовая, а внутри ничего.

– Не думаю, – не хотела соглашаться с подругой Павловская.

– Я и не настаиваю, чтобы ты так думала, – пошла на попятный Даша. – Высказываю свое субъективное мнение. Но мне кажется, что Костальцев твой недалеко ушел в развитии от Хвалея. Не зря вместе сидят за одной партой.

– Да ну тебя, – махнула рукой Таня. – Ничего тебе рассказать нельзя, все испортишь.

– Да я первая рада буду, если у вас с Костальцевым что-то склеится, – заявила Даша.

– У самой-то клеится? – съязвила Павловская. – Николай Михайлович сдался уже или все еще держит оборону? – хихикнула.

– Я тут решила на выходных в Минск махнуть на кладбище. К его жене, – таинственным шепотом сообщила Даша.

– Зачем? – не сообразила Таня.

– Буду просить, чтобы отпустила его ко мне, – ответила Даша.

– Совсем рехнулась? – покрутила пальцем у виска подруги Павловская. – Типа это что-то изменит?

– Изменит, – уверенно произнесла Даша. – Она поймет меня и успокоится.

– Она уже давно успокоилась, – сказала Таня. – Это ты не в адеквате. Хотя, – на миг задумалась, – может быть, встретишь там братьев по разуму, готов или еще кого-нибудь, и вообще сбрендишь на нет. Николай Михайлович поймет, что ты полоумная, и выбросит тебя из своей жизни и из своего спектакля.

– Ты чё несешь? – почувствовала обиду Даша.

– Это ты глаза разуй! – продолжала Павловская. – Никто не держит Николая Михайловича за руку, как ты считаешь, ни мертвые, ни живые, кроме него самого! Просто он выбрать не может между тобой и тетей Аленой, обидеть не хочет никого из вас. Тебя боится потерять, потому что ты главную роль играешь в его спектакле, а с тетей Аленой ему интересно, потому что у них родственные души и она красивая женщина.

– Это он тебе сказал? – не знала, чем крыть, Даша.

– Алька шепнула. Говорит, у ее мамы все серьезно.

– Алька много знает, я смотрю, – процедила Даша. А мозг лихорадочно заработал, как токарный станок, выпиливая, словно детали, мысли. Ее бесило одно упоминание о тете Алене. И что в ней нашел Николай Михайлович? Она же старая! Даже для него! Но поверить в то, что Николай Михайлович разрывается на два фронта, Даша не могла. Слишком он порядочный для таких пертурбаций. Скорее всего сама Алька и распускает подобные сплетни. Ей, естественно, хочется, чтобы мать была счастлива. А тут такой подарок, как Николай Михайлович! Странно, что его еще кто-нибудь со стороны не заграбастал. Хотя не такой он и тямтя-лямтя, чтобы поддаться на чьи-то чары, сам того не желая. Что бы там и как бы там ни было, Даша уверена в Николае Михайловиче. Он принадлежит ей. Осталось лишь поставить в известность его мертвую жену, чтобы та подвела черту и расписалась в том, что полностью согласна с кандидатурой Даши на вакантное место любимого человека Николая Михайловича. Даша была уверена в необходимости встречи с ней.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЭПИЗОД 41

В пятницу вечером Даша позвонила сестре предупредить, что приедет завтра в Минск по очень важному делу и ей понадобится Веркина помощь. Та, естественно, не возражала против приезда сестренки, даже обрадовалась. Она понимала, как Даше тяжело с папой, который, после смерти мамы, вместо того, чтобы как-то поддерживать дочек, хотя бы одну, Дашку, ушел с головой в запой. Вера бы не выдержала, но Дашка сильная, к тому же папа, скорее всего, тихий алкоголик, а не буйный. Да и Николай Михайлович, если что, под рукой. Верка на дух не переносила пьяных. Она боялась их и ненавидела. Отвращения на лице никогда не скрывала, когда где-нибудь на улице встречала кого-либо из забулдыг. Вера полагала, что выпить можно в компании, в праздник какой-нибудь важный, типа дня рождения или Нового Года, но без фанатизма, в меру, а не надираться до поросячьего визга и совершать «подвиги», за которые потом придется отвечать. Пьяные люди – страшны. Весь потенциал преступлений совершается в состоянии алкогольного опьянения. А потом на суде это звучит как оправдание, мол, пьяный был, ничего не помнил, не соображал. Таким образом можно любого убийцу оправдать. Получается, если пьяный, значит тебе все дозволено, а как отрезвеешь, покаешься – снова куролесь до следующего залета. Но папа по характеру не такой. Не должно его тянуть на приключения. Да и повода нет. Он, вероятно, горе заливает свое, потеряв смысл жизни. Конечно, Дашке нужно развеяться, отдохнуть. Вера пообещала поговорить с Тимуром, чтобы он привез на машине Дашку в Минск. Чего ей трястись в автобусе три с половиной часа? А на машине – пятьдесят минут и кланяться не надо каждому столбу. Плохо, что до сих пор отсутствовало железнодорожное соединение, но это оттого, что город расположен словно в стороне от цивилизации, затерявшись в лесу. В советское время только самолетом и можно было попасть в Копыль. В общем, пускай Дашка расчитывает на утро и долго не дрыхнет. Тимур Вере не откажет, подвезет сестренку.

В дороге Даша спала, убаюканная мяуканьем группы «Мумийтролль». Ничего более приличного из музыки в загашнике Тимура не обнаружилось. От его музыкакльных пристрастий выворачивало. Но вслух Даша этого не сказала, чтобы не обидеть ненароком. Говорить им было не о чем, поэтому Даша закрыла глаза, откинувшись на сиденьи. Наговорится с Веркой, когда приедет. Тимур ехал в Минск по делам, хотя какие у него могли быть дела в выходные?…

Верка встречала. Вышла на дорогу перед общежитием. Махала рукой. Потом бросилась в объятия любимого, когда тот вышел из машины, целовала в засос, не стесняясь, будто спецом рисовалась. Тимур гладил Веркины волосы, шептал что-то. Даша не слышала, стояла в стороне, не мешала, знала, что Тимур скоро отчалит по очень важным делам. Об этих делах, видимо, он и нашептывал Верке. Она заметно погрустнела, но отпустила его. Тимур обещал вернуться к вечеру и посвятить этот вечер ей.

Верка с Тимуром крепко обнялись, после чего Тимур прыгнул в тачку и укатил, Верка обернулась к Даше и крепко обняла ее.

– Ну, пойдем, что ли, – позвала в общагу.

– Лучше не пойдем, – отказалась Даша.

– Не поняла, – изобразила Верка удивление на лице.

– Ушей лишних много, – уточнила Даша. – Я по делу.

– Деловые вы все, – заметила Верка, – как я посмотрю.

– Реально по делу, – сказала Даша, – и по очень важному для меня.

– Кто бы сомневался, – вздохнула Верка. – И что за дело?

– Мне нужно попасть на Северное кладбище, – выпалила на одном дыхании младшая сестренка.

– Сильно торопишься туда? – иронично высказалась Верка.

– Мне не до шуток.

– Зачем тебе?

– Надо!

– Отличный ответ! – опять же иронично похвалила Верка Дашу.

– Могилу одну посмотреть хочу, – проговорила та.

– Откуда у тебя на Северном кладбище могут лежать какие-то знакомые? – задалась вопросом Верка.

– Могут, – пожала плечами Даша, мол, сама догадайся, а лучше не лезь с расспросами, а отвези туда.

– Далековато ехать, – произнесла Верка. – Да и собраться надо, одеться как подобает.

– Ну так собирайся, – отозвалась Даша. – Я тебя здесь подожду.

Даша полезла в сумку, достала сигареты. Вера поняла, что сестренка не шутит, пошла в общагу одеваться.

Мимо проходили студенты и студентки, пялились во все глаза на Дашу. Типа эмо никогда не видали! Даша сидела с ногами на лавке у входа в общагу, курила. Смотрите глаза не сломайте и шеи. Столица, блин. Город возможностей и страстей. А на самом деле такое же захолустье, как Копыль, откуда Даща приехала, по крайней мере вот эта его часть. Подсел парнишка длинноволосый, смахивающий на девчонку, с обручем на голове, с первым пушком на щеках и над губой.

– Скучаешь? – спросил.

– Заметно разве? – ответила Даша.

– Не то, чтобы очень, – замялся. – Взгляд отрешенный.

– А ты чё, окулист? – съязвила.

– Колючая ты, – укорил парнишка.

– Какая есть, – произнесла Даша.

– И на каком курсе учишься? – поинтересовался.

– В десятом классе СШ, – ответила.

– Удивила, мать! – усмехнулся парнишка. – То-то я смотрю, личность незнакомая!

– А ты типа всех знаешь?

– Типа да.

В дверях показалась Верка, причесанная, накрашенная, красивая.

– Отвали от нее! – увидев парнишку рядом с сестрой, рявкнула на него. Он даже вздрогнул от неожиданности.

– Да мы беседовали просто, – произнес.

– Беседуй в другом месте и с кем-нибудь попроще! – заявила Верка. – Пошли! – позвала Дашу.

– Чао! – сказала Даша длинноволосому парнишке, выбросила окурок и поспешила за сестрой.

– Чего ему от тебя надо было? – на ходу спросила Верка.

– Ничего, – улыбнулась Даша. – Интересовался, на каком курсе я учусь.

– И что ты ответила?

– Сказала, что я школьница.

– Молодец, – похвалила Верка. – Этот говнюк – пикапщик, – продолжала. – Присосался бы к тебе, как пиявка, разбил сердце и выхвалялся бы потом перед такими же уродами и новыми жертвами, которые и не подозревают, что уже на крючке.

– Такой умелец? – удивилась Даша.

– Профи, – подтвердила Верка.

– На собственном опыте убедилась?

– Еще чего! – возразила старшая сестра. – Соседка по комнате попалась на его чары. Хорошо, что сильным характером обладает, быстро выкарабкалась.

– Ну, мне это не грозило, – сказала Даша. – У меня уже есть человек, которого я люблю.

– Что? – остановилась Верка. – Что ты сказала?

– А чё такого? – не поняла Веркиной реакции Даша.

– И кто он?

– Типа ты не знаешь?

– Твой Николай Михайлович на много старше тебя! – высказалась Верка.

– И чё? Аргументируй.

– Ну я же не дура, – передумала воспитывать младшую сестренку старшая. – Тебе, как никому и как никогда, нужна поддержка. Кому, как не Николаю Михайловичу за тобой и присматривать? Вы еще не это?…

– Не то, – перебила Даша. – Его жена не отпускает, – вдруг проговорилась.

– Стоп! – все сразу поняла Верка. – Ты хочешь сказать, что на кладбище тебе нужно к его жене? Отпустила чтобы?

– Нельзя? – опустила голову Даша.

– Почему нельзя? Можно. Не уверена, правда, подействует ли.

– Я уломаю ее, – решительно заявила Даша.

– Уломаешь, так уломаешь, – не стала возражать Верка. – О, автобус наш! – заметила приближающийся транспорт.

ЭПИЗОД 42

– Цветы надо купить! – сказала Даша сестре, когда они вышли из автобуса.

Пожилые женщины в разноцветных платках как раз расположились с цветочным товаром вдоль кладбищенских ворот.

Вера купила букетик гвоздик, протянула Даше.

– Где ты искать ее будешь? – спросила. – Здесь территория не меньше колхозного поля.

– Почувствую, – отозвалась Даша, проходя в ворота, – должна почувствовать. Но ты на всякий случай, – обратилась к сестре, – спроси в конторе.

Не дожидаясь ответа, согласна ли Вера с Дашиными словами, она свернула к могилам, не оборачиваясь, чтобы удостовериться, поняла ли ее Верка.

Здесь лежали одни молодые. Умершие от старости попадались редко. Возрастной контингент колебался от двадцати семи до тридцати восьми лет. Причем количество мужчин и женщин было где-то поровну. Не желала молодежь держаться за жизнь. Либо жизнь не хотела бороться со смертью. С каждого изображения на постаментах, с каждой фотографии на памятниках сияли улыбками лица живых, красивых, симпатичных, добрых, умных молодых людей. Могилы такие ухоженные! Родственники будто извинялись перед погибшими за свое невнимание прежде, заглаживали вину ненужными уже, по сути, извинениями. Мертвым не больно. Им вообще все равно. Хоть ты миллиард долларов истрать на шикарную надгробную плиту и изваяние из золота – человека не вернешь. Но, наверное, им, мертвым, здесь хорошо. Тишина, покой. Никто не капает на мозги. Не заставляет идти на ненавистную работу или на осточертевшую учебу. Как они уходили? Самоубийц уже не хоронят за забором. Их так много. Так же, как и убитых. У последних наверняка имелись какие-то планы на будущее, они чего-то хотели достичь. Но какой-нибудь пьяный урод отнял жизнь, не задумываясь о том, что натворил. Даже вины своей не признал. Откупился деньгами, чтобы и дальше рассекать по дорогам необъятной родины в пьяном угаре. Другой урод не расчитал силы удара, забив до смерти. Он тоже не раскаялся. Отсидел два года и вышел, чтобы повторить «подвиг». А действия маньяков вообще не поддаются нормальному объяснению. Но и они тоже не признают себя виновными в чьей-то смерти. Отсидят, сколько им дадут, и снова выходят на «охоту». В самоубийствах тоже виновен кто-то еще, кроме непосредственно самоубийцы. Так считала Даша. Но она также считала, что умирать молодыми – модно. Естественно, к этой мысли она приблизилась не самостоятельно, вычитала и высмотрела у новоявленных гениев от литературы, кино и музыки. В какой-то мере и представители этих родов деятельности способствуют увеличению самоубийств во всем мире, призывая в своих произведениях свести счеты с жизнью, дерьмовой, бесперспективной и никчемной. На том свете, типа, лучше. Хотя сами почему-то не торопятся исполнять собственные заветы, за исключением особенно одаренных.

Бродить среди могил можно до бесконечности, останавливаться у каждой, всматриваться в лица, когда-то живые, гадать, чем занимались похороненные здесь, придумывать им биографии и плакать. Слезы покатились по Дашиным щекам, как только она приостановилась у первой привлекшей ее внимание могилы девушки, не прожившей и семнадцати лет, такой веселой и необыкновенно красивой, судя по фотографии. Даже если бы Даша и захотела перестать плакать, слезы не послушались бы ее. Она уже сомневалась, нужно ли искать жену Николая Михайловича. Справится ли она с психологическим и эмоциональным волнением? Среди этих мертвых молодых мозг закипал, точно вода на плите, хотелось что-то сделать такое, но что?…

Зазвонил мобильный. Это Верка. Она в конторе выяснила на каком участке похоронена Анна. Сказала Даше выходить на главную аллею, чтобы вместе пойти дальше. Даша со всех ног бросилась от могил прочь. Еще немного и, казалось, голова взорвалась бы, останься она.

Верка ждала ее в сопровождении управляющей, еще не старой женщины, которая и указала нужное направление. Под ногами чвякали грязно-желтые опавшие листься, мертвые, как и все на кладбище.

– Ты что, ревела? – не могла не заметить Вера черных разводов на Дашиных щеках. Та лишь кивнула в знак согласия, все еще всхлипывая и стесняясь своей слабости. Когда хоронили маму, держалась, как скала, а тут…

– Здесь все такие молодые, – все же не удержалась сказать.

– Знаю, – произнесла Вера, – меня успели предупредить, на всякий случай. Сама как?

– Прихожу в себя, – ответила Даша, тяжело вздохнув.

– Не знала, что ты такая впечатлительная, – молвила Вера.

– Я сама в шоке, – не возражала Даша.

Они приближались. Вот уже нужный поворот. Разлапистый клен. Горочка. Две березы с одним стволом. Под этими березами и спала Анна со своей дочкой. Мраморный черный обелиск, ухоженная могилка, новая, только что поставленная оградка из белого кирпича, столик, скамеечка, цветы, как искусственные, так и живые, свежие.

Сестры вошли за оградку. Даша без сил опустилась на лавочку. Вера положила цветы на могилу.

– Красивая, – сказала она про Анну, улыбающуюся с изображения.

– Да уж, – согласилась Даша.

– И что теперь? – посмотрела Вера на сестренку.

– Тебе надо отойти куда-нибудь, – попросила Даша. – Только далеко не уходи.

– Понимаю, – кивнула Вера. – Я у клена того похожу, хорошо?

Старшая сестра оставила младшую одну и не спеша двинулась прогулочным шагом к названному ориентиру, стараясь на заглядываться на могилы. Зрелище не для слабонервных.

Даша сползла с лавочки на землю, встала на колени у изножия могилы. Ее взгляд встретился с глазами Анны на обелиске. Этим глазам она и говорила.

– Ну привет, Анна! – прошептали Дашины губы. – Мы с тобой не были знакомы, – помолчав, будто ждала ответного приветсвия, продолжала Даша, – но одно нас связывает. Мы обе любим. Любим одного и того же человека. Николая Михайловича. Не знаю, как его называла ты, мне нравятся его имя и отчество, поэтому я и обращаюсь к нему по имени-отчеству. И никогда иначе не назову. Не потому, что он старше, и не из-за уважения, а потому, что он именно Николай Михайлович и больше никто. Ни Коля, ни Николай, ни Колюня и так далее. Ты пойми это, пожалуйста. Я знаю, как он тебя безумно любил и любит до сих пор. Вероятно, и ты любила его бесконечно. Мне жаль, что у вас все так вышло, жаль и тебя, и твою с Николаем Михайловичем дочку, и самого Николая Михайловича. На него жутко и больно смотреть, когда он вспоминает тебя и дочку. Кулаки его сжимаются до боли и царапают ногтями кожу ладоней до крови в бессильном бешенстве, взгляд застывает, словно глаза, как вода, покрываются коркой льда, а скулы сводит судорога. Не знаю, знаешь ли ты, что он отомстил за тебя. Безусловно, этим ни тебя, ни вашу дочку не вернуть, но то, что он должен был сделать, он сделал. Ты уж не суди его строго. Так уж получилось, что на его пути встретилась я. Малолетка, дура дурой. Сама видишь, как я выгляжу. Я даже не думала, что у нас все так далеко замутится! Он просто заботился обо мне, выручал, опекал. Кто ж знал, что это выльется в сильные чувства, совсем не похожие на дружбу. Я сама много раз отгоняла от себя мысли о любви к нему, но они не уставали меня преследовать и в итоге поразили прямо в сердце. Я люблю Николая Михайловича, Анна, теперь я могу в этом признаться, не стесняясь и не боясь самой себя. Я никогда не сделаю ему больно, клянусь тебе. Не поиграю и не выброшу, как кошка с мышью. Я не такая. Я, наверно, очень похожа на тебя, если Николая Михайловича, будто магнитом, потянуло ко мне. Не внешне, конечно, ты вон какая красавица, а возможно, каким-то внутренним наполнением. Я не знаю тебя, поэтому могу ошибаться. Но если бы я была плохим человеком, он бы ни за что меня не заметил, правда ведь? Ты знаешь, он в нашем городе очень уважаемый человек, режиссер. Мы делаем спектакль вместе, я играю главную роль. Этот спектакль мы делаем для тебя, тебе посвящаем. Понимаю, звучит, будто я тебя покупаю, чтобы ты отстала от Николая Михайловича. Но, честно, спектакль, когда мы его отработаем, будет полностью посвящен тебе. Ты прости меня, Анна, за то, о чем я тебя прошу. Но, пожалуйста, не мешай нам. Николай Михайлович и так страдает безмерно. Подари ему возможность быть счастливым. Не за себя прошу, как бы дико это ни звучало. За него. Он любит меня, я это чувствую. Я люблю его. И ты это знаешь. Отпусти его ко мне, пожалуйста. Клянусь тебе, ты не пожалеешь…

Даша замолчала. Опустила голову. Минутная тишина внезапно была нарушена тихим шелестом березовых веток. Дашин слух словно обдало шепотом, который будто даже пропел: «он твой». Конечно, это могло быть обманным ощущением, но Даша готова поспорить с кем-угодно, что именно голос Анны слышала. Анна отпускала Николая Михайловича.

– Спасибо! – сказала Даша, счастливо улыбнувшись.

ЭПИЗОД 43

Ни с того, ни с сего над кладбищем повисла черная туча, накрыла тенью. Вера первая обратила на это внимание. Природа будто бы предупреждала о чем-то нехорошем, что может произойти именно с ними, с Верой и с Дашей. Вера огляделась по сторонам. Зашумел ветер. Он явился, словно предвестник чего-то плохого, ведя за собой, как проводник, целую толпу бритоголовых. Вера увидела скинхедов и оцепенела. Они приближались. И их целью была, если не Вера, то Даша точно. Кто-то рукой показал в Дашкину сторону. Скины прибавили шаг, побежали.

– Дашка! – позвала Вера сестренку. – Дашка, уходи оттуда!

Встревоженный голос Веры насторожил Дашу, но она не понимала причины. Здесь же никого нет. Она обернулась на голос. Заметила и приближающуюся толпу, не ускользнула от взгляда и черная тень от тучи. Как в плохом ужастике. Мелькнула мысль.

Даша поспешила к сестре.

Скины были в нескольких десятках метров. Они показывали пальцем на девушек, выкрикивали разные слова в их адрес.

– Чё они нам сделают? – храбрилась Даша. – Сейчас день.

– И никого вокруг, – произнесла Вера. – Одни могилы. Нужно сваливать.

– Бежать надо было раньше, – заметила Даша.

– Еще не поздно, – настаивала Вера. – Это же отморозки! От нас только рожки да ножки останутся!..

Не дожидаясь Дашиного ответа, Вера схватила сестренку за руку и рванула прочь со всех ног, только ветер в ушах засвистел. До спасительных ворот – почти километр расстояния. И еще не факт, что за ними – спасение. Никто не захочет связываться с фашиствующей группировкой. Это в кино и в книжках все герои. А в реальной жизни отвернутся и пройдут мимо, даже если тебя будут на куски кромсать. Сколько их, тех, что сзади? Человек двадцать-двадцать пять? Да когда они выбегут за ворота в таком количестве, прохожие поспешат на другую сторону перейти, засунув собственные глаза и глотки в одно место, чтобы и им не перепало не дай Бог!

С другой стороны, зачем побежали? Скины же только над черномазыми издеваются!..

– Куда бежите, дуры? – догоняли сестер крики с угрозами. – Догоним, хуже будет!.. Эмо, куда разогналась? Это же дом твой родной! Мы поможем тебе в него вернуться!.. А для начала ты отсосешь у нас всех!.. Эй, коза, догоню, всажу во все дыры!..

– Вер, это чё, с нами? – не верила ни глазам, ни ушам своим Даша. Она бежала на одном уровне с сестрой, но та явно уже с трудом переставляла ноги. А бежать еще до ворот и бежать…

– Беги, не останавливайся! – тяжело дыша, прохрипела Вера. – Как окажешься за воротами, вызывай ментов!..

– А ты? – испуганно спросила Даша, но ее вопрос затерялся в воздухе. Вера споткнулась и растянулась на земле, несколько раз перевернувшись через себя. Об нее споткнулся самый быстрый скинхед и тоже кубарем навернулся.

– Вера! – с ужасом закричала Даша, обернувшись. Она остановилась, а прямо на нее летел высокий лысый парень в кожанке, с перекошенным злобой лицом. Что она ему сделала? За что именно он ее ненавидел и хотел причинить боль?… Разбираться не было времени. Даша едва успела увернуться от удара ногой. Подобралась и побежала снова. Хорошо хоть, что бегала быстро. Она мысленно представила Николая Михайловича, который, как мультяшный Черный плащ, всегда спешил на помощь, стала звать его во весь голос. Он обязательно услышит и спасет ее и Верку, по крайней мере, так хотелось в это верить…

И вдруг Даша реально увидела Николая Михайловича, который входил в ворота. Он не мог быть миражом, а она не могла сойти с ума от страха, хоть скины, которые бежали за ней, не отставали. Что там с Веркой творилось, даже представить невозможно.

– Николай Михайлович! – заорала, что было мочи, Даша и врезалась в него, словно машина в столб, не в состоянии откорректировать собственные движения. Николай Михайлович поймал девушку, удержал, чтобы она не расшиблась. В нескольких метрах притормозили скины в количестве девяти особей.

Николай Михайлович спрятал Дашу себе за спину, сделал шаг навстречу бритоголовым.

– Они Верку поймали! – крикнула из-за его спины Даша.

– Чё делать будем, дядя? – спросил один из. Остальные набычились в позах памятников самим себе.

– А есть варианты? – широко улыбнулся Николай Михайлович очень нехорошей улыбкой, которую оценили все и несмело переглянулись друг с другом.

– Есть, – не так уверенно, но твердо ответил тот же представитель фашистов.

– И какие же? – не сходила улыбка с лица Николая Михайловича, словно приклеенная.

– А ты чё, герой? – явно занервничали скинхеды.

– Типа того, – кивнул Николай Михайлович. – Фашизм ненавижу.

– Бывает.

– Бывает, – согласился Николай Михайлович. – Так какие варианты? – спросил. – Хотя, позволю себе заметить, тут без вариантов, – улыбался Николай Михайлович. – Все в курсе, что с фашистами делают?…

Как в крутом боевике, наподобие «Матрицы», Николай Михайлович разбросал «истинных арийцев» за несколько секунд, обезвредив их на пару-тройку недель. Кому ногу сломал, кому руку, кому челюсть выбил. У одного обнаружил заряженный пистолет, забрал себе.

Взяв Дашу за руку, пошел навстречу остальным, которые не могли не наблюдать картины вывода из строя личного состава.

Николай Михайлович расстрелял всю обойму, целясь в колено тем, кто оказывался мишенью. Остальные разбежались, бросив Веру.

Даша подскочила к Верке, помогла подняться, обняла.

– Вы как джинн из бутылки, – сказала Вера Николаю Михайловичу, – всегда появляетесь в нужный момент.

– Это плохо? – спросил Николай Михайлович.

– Это, как минимум, странно, – ответила Вера. – И страшно, – добавила. – Напрашиваюся разные нехорошие мысли.

– А вы не думайте, – посоветовал Николай Михайлович.

– И все же, – не отставала Вера, – каким образом вы здесь оказались?

– Я могу вам задать точно такой же вопрос, – сказал Николай Михайлович.

– Я первая спросила, – парировала Вера.

– Вер, прекрати, – с укором посмотрела на сестру Даша.

– Я шел на могилу к своей жене, – произнес все же Николай Михайлович. – Каждые выходные я приезжаю на это кладбище.

– А мы от могилы вашей жены возвращались, так сказать, – рассекретилась Вера.

– Зачем? – не понял Николай Михайлович.

– Это Дашкина идея, – перевела стрелки.

Николай Михайлович переключился на Дашу, но та выглядела такой испуганной, так быстро моргали ее глазки, что Николай Михайлович решил расспросить Дашу потом.

Они втроем, не спеша, покидали кладбище. Николай Михайлович обеими руками поддерживал сестер, шагая посередине. Управляющая кладбищем вызвала милицию. Ждать представителей власти, а тем более объясняться с ними, Николай Михайлович наотрез отказался.

ЭПИЗОД 44

Майор милиции Эдуард Томильчик неторопливо вышел из машины. Сняв фуражку, вытер носовым платком лысину, чуть прикрытую безжизненными соломенными пучками. Когда-то его называли «Чубатым». Сейчас все больше кличут Лукой из-за усов и лысины. Уж очень похож, говорят, майор Томильчик на белорусского Президента. Пускай брешут. Опровергать слухи майор Томильчик не стремился. Они даже на руку. Доверия народа больше. А это-то и главное. Управляющая кладбищем затараторила что-то о произошедшем, но вникать в ее тарабарщину, она могла посоревноваться в скорости произношения слов с Тиной Канделаки, у майора Томильчика не возникло никакого желания. Он и без нее знал о том, что случилось на кладбище. Ну а ей не обязательно знать то, что знает он. Недооценил майор Томильчик гражданина, на которого охотился, а придурков из фашистского ордена переоценил. Пусть теперь сами на себя пеняют. Нечего было самодеятельность устраивать. Баб им мало, мать их! Инструктировал же, что по-тихому берем мужика, который появится на заданном участке… Нет, понапивались, скоты, секса им захотелось! А получат, вместо удовольствия, тюремную больничку, и еще дешево отделаются, арийцы сраные.

Кто мог предугадать, что в день операции первыми окажутся на месте предпологаемого захвата эти две писюхи? К тому же, как выяснилось, близко знакомые с разрабатываемым объектом? Установили точно, что каждую субботу объект приходит на кладбище в одно и то же время, назначили и распланировали план операции захвата объекта, зачистили территорию предпологаемого захвата и… тут поднасрали эти девахи. Взяли все и испортили. Не сами, конечно, вкупе с отморозками бритоголовыми.

Майор Томильчик приказал раненых грузить в подоспевшие машины бригад «скорой помощи», остальных скинхедов подозвал к себе, велел следовать за ним.

Они пришли к могиле Анны, погибшей жены Николая Михайловича. Могилы ребенка не было. Ее и быть не могло. Разве что то, что осталось от девочки, положили в гроб к мамаше. Майор Томильчик лично размозжил ребенку голову. Схватил за ноги, как куклу, и с размаху шваркнул несколько раз о стену, только ноги в руках и остались. Озверел тогда майор Томильчик не по-детски на так называемый цветок жизни. Эта девочка, будто капканом, вцепилась зубами в его голень, да с такой силой!.. Казалось, откуда такие силенки-то в тщедушном тельце? А боль адская пронзила все нутро майора Томильчика. Ну, хорошо, что мамка ее этого не видела, как и его лица. Может быть, поэтому майор Томильчик и жив до сих пор. А значит ему первому необходимо нанести удар по предпологаемому противнику. Все равно рано или поздно он узнает о майоре Томильчике. Лучше бы узнал перед смертью собственной и в бессильной злобе захлебнулся кровью, как захлебнулся брат майора Томильчика в ванне от руки объекта. Майор Томильчик никогда не простит смерти брата. Этот урод еще умолять будет, вылизывая ботинки майора Томильчика, скорее прикончить его, а майор Томильчик с удовольствием будет продливать агонию жизни в муках для него.

А эта шалава, ты смотри, как жизнерадостно улыбается с памятника?! Что, не узнаешь, сука? Где тебе? Ты же не видела лица майора Томильчика. А майор Томильчик все предусмотрел… Надо же, какие тебе почести после смерти возвели! Какой памятник, ограда, могила ухоженная!..

– Ты, – подозвал майор Томильчик того скинхеда, с кем заранее договаривался и кому платил деньги. – Сравнять все здесь с землей! – приказал. – Чтобы и следа не осталось от захоронения!

– А останки? – спросил тот.

– Труп в багажник и ко мне на дачу, – проинструктировал майор Томильчик и пошел к машине. Управляющей он распорядился выплатить тут же компенсацию за беспокойство.

Это его район. Он здесь Бог и господин. Поэтому нечего разлеживаться на его кладбище разным шлюхам, тем более мертвым, а улыбаться, как живым. Майор Томильчик устроит им «встречу на Эльбе», этой сдохнувшей лярве и ее драгоценному и живому пока супругу…

ЭПИЗОД 45

Папа спал. Хорошо, что в своей комнате, а не за столом на кухне. Распростер руки на кровати, точно распятый Христос, свистел открытым ртом. Пустые бутылки валялись повсюду, их пришлось собрать и выбросить. Потом вымыть пол на кухне и скучно уставиться в монитор компа, чьи возможности уже не радовали, а раздражали.

Даше нечего было делать дома и нечем заняться. Она чувстовала себя чужой здесь и одинокой. Без конца вспоминала дорогу назад, из Минска, в которой Николай Михайлович не отпускал ее от себя ни на шаг и ни на секунду. Верка даже обзавидовалась такому вниманию к сестренке. Ее-то Тимурчик какие-то тайные дела решает…

Они быстро справились с шоком, полученным от кладбищенской истории. Вероятно, время такое наступило, когда ничему не удивляешься и относишься к вещам, подобным тем, какие пришлось пережить сестрам, как вполне нормальным. А это очень плохо. Современное цивилизованное общество не должно позволять преступности и террору плодиться, как кроликам, и возводить их в норму. К сожалению, государственная власть сама олицетворение преступности, поэтому чего от других ждать? Пример же заразителен. Жаль, что Николай Михайлович не повидался с Анной. Но как он был хорош! Просто Рэмбо! Верка, не переставая, восхищалась будущим родственником, в чем не сомневалась, напропалую, вводя Дашу в краску. Над этим надо еще работать. Николай Михайлович лишь улыбался, щурясь от удовольствия. Все-таки силовые какие-то действия – его стихия. Они раскрывали его и делали прекрасным, потому что он оказывался на своем месте. Режиссура, как не крути, увлечение, хотя Николай Михайлович с упорством профессионала стремился добиться и в ней высоких результатов.

Он усадил девушек в машину. Оказывается, у Николая Михайловича тачка имелась? Откуда? Почему никогда не говорил про авто? Хотя о прошлом он же старался не распространяться… Словно услышав немые Дашины вопросы, Николай Михайлович объяснил, что машину одолжил друг, поскольку по Минску Николай Михайлович ненавидит ходить пешком, тем более пользоваться общественным транспортом. Такой вот фобией обзавелся.

Верку в салоне вдруг прошиб нервный озноб. Остаточное явление, послевкусие, так сказать, проявилось. Она стучала зубами и то и дело безостановочно вздрагивала плечами. Но не плакала, глаза оставались сухими.

Верку забросили в общагу. Николай Михайлович успокоил ее, что ей нечего бояться. Никто искать ее не будет. Лучше Верке забыть вообще обо всем, что она видела и пережила, и не обращаться в милицию. Никто из сотрудников правопорядка и пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь. Николай Михайлович сам разберется. И Тимуру не стоит ничего говорить. Вера сказала, что поняла.

Николай Михайлович оставил машину на платной парковке и вместе с Дашей, поймав такси, отправился на Восточный автовокзал, чтобы междугородним автобусом вернуться домой.

Людей набилась уйма. Даша предложила, чтобы Николай Михайлович посадил ее себе на колени: освободится одно место. Конечно, особо это никого не спасет, но тот, кто сядет на пустующее сиденье, будет благодарен. Николай Михайлович не возражал. Даша села лицом к окну, спиной к пассажирам, обвив руками шею Николая Михайловича, чтобы потом заснуть, положив голову ему на плечо. Но сначала она рассказала ему о своей затее попросить Анну, чтобы та отпустила Николая Михайловича. О том, как напрягла Верку и они приехали на кладбище; о том, как долго говорила с Анной и та послушала ее. Даша уверена, что у нее получилось достучаться, что Николай Михайлович отныне полностью свободен и может расчитывать на Дашу. Даша никогда его не предаст…

На этих словах она зевнула, убаюканная собственным голосом, вернее, шепотом, который безостановочным потоком втекал в левое ухо Николая Михайловича. Глаза закрылись, и Даша засопела в шею Николая Михайловича. Ехать-то долго, а напряженные нервы не резиновые, им тоже отдых необходим. Какой бы смелой и бесстрашной Даша не пыталась себя выдавать, она все же была девочкой, нуждающейся в защите и в безопасности. Николай Михайлович был гарантом и первого и другого.

Когда Даша проснулась, автобус подъезжал к городу. А ей так не хотелось, чтобы дорога заканчивалась. Ей так удобно и приятно было сидеть на коленях у Николая Михайловича, положив голову, как на подушку, ему на плечо. Ощущать его руки на своей спине и коленках. Чтобы продлить свое пребывание с Николаем Михайловичем, Даша притворилась спящей. Как человек очень благородный, он не станет ее будить, а донесет на руках. Так и вышло. Точно в первую их встречу, Николай Михайлович, бережно прижимая драгоценную ношу к груди, нес Дашу домой на руках. Дверь в квартиру легко поддалась. Николай Михайлович занес Дашу в ее комнату, положил на кровать. Но задерживаться не стал. Быстро ушел.

А она не желала оставаться дома одна! Она знала, что должна быть рядом с Николаем Михайловичем. Между ними больше не стояла Анна. Она уступила. Поверила в нее, в Дашу…

Даша набрала номер Павловской. Ей нужно было узнать точный адрес Николая Михайловича, который Таня должна знать. Николай Михайлович жил где-то недалеко от дома, в котором жила Павловская.

Таня сказала, что он снимает квартиру в пятиэтажке возле Первой школы, кажется, в первом подъезде. Номер квартиры она не знала. Но и этого вполне достаточно для Даши. «Язык до Киева доведет!» – любила повторять мама.

Первая школа в квартале от Танькиного дома. Пятиэтажка там одна. В кругу девятиэтажек. С благоустроенным двором и спортплощадкой. Несколько раз Даша там бывала. Узнать номер квартиры труда не составит. Главное, чтобы Николай Михайлович оказался дома и, желательно, один.

Даша вошла к папе в комнату, пошарила в карманах его брюк. Не все же он пропил. Ей нужны были деньги для того, чтобы не идти в гости с пустыми руками. Купит пиво, предложит составить компанию Николаю Михайловичу, а отказаться он не сможет. Воспитание не позволит. Смятые бумажки, засунутые кое-как, Даша выгребла из папиных карманов. Хотела забрать все деньги, но в последнюю минуту передумала. Отсчитала только необходимую ей сумму. По дороге купила литровую бутылку «портера» и сигареты.

Во дворе пятиэтажки Даша узнала у играющих на площадке ребят, в какой квартире Николай Михайлович обитает. Поднялась на третий этаж, у двери поправила прическу, одернула юбку, нажала указательным пальцем звонок. Прислонившись ухом к двери, прислушивалась: что там, за ними?

Николай Михайлович был дома.

Увидев на пороге Дашу, когда открыл дверь, удивился. Особенно поразил ее рот, выглядевший словно кровоточащая рана, так ярко и обильно сдобренный помадой.

– Здравствуйте, Николай Михайлович! – произнесла Даша, прижимая пиво к груди. Не дожидаясь приглашения, она прошмыгнула, будто мышка, в дверь, прошла прихожую и остановилась посредине комнаты, являющейся одновременно и гостиной. В одном углу – письменный стол с ноутбуком, в противоположном – ниша с двустворчатой дверью, видимо, кладовка. Диван, шкаф-стенка, у окна телевизор. Занавески на окнах – желтенькие и несколько выцветшие, на полу – скромненький половичок. Сундук под столом и рядом офисное кресло. Еще один стол у окна. Стульев и кресел, кроме офисного, больше не было, по крайней мере, в этой комнате. Простенько и по-холостяцки в общем. А чего ожидать от одинокого мужчины, который вечно торчит на работе?

Даша плюхнулась на диван, открутила крышку от бутылки.

– Несите стаканы, Николай Михайлович, не стойте истуканом! – раскомандовалась, поскольку Николай Михайлович выглядел так растерянно, что, казалось, был гостем в собственном доме.

Николай Михайлович послушно отправился в кухню и вернулся с двумя граненными стаканами и чистой белой тряпкой, типа полотенца. Стаканы он поставил на стол, взял пиво из рук Даши, ей протянул тряпку.

– Зачем это? – не поняла Даша.

– Вытри безобразие с губ, – попросил Николай Михайлович.

– Вам не нравится? – взяла тряпку Даша в руки.

– Не нравится, – честно ответил тот.

– Мне тоже, – сказала Даша, усердно вытирая лицо. – Хотела произвести впечатление, – добавила, избавившись от помады на губах, и вернула тряпку.

– Ты уже давно это сделала, – произнес Николай Михайлович, – и уже я не знаю, что мне с этим делать.

– А вы отпустите себя, – поднялась Даша с дивана, подошла к столу, у которого Николай Михайлович разливал по стаканам пиво, – и сразу станет все понятно.

– Нельзя, – сказал Николай Михайлович, подавая стакан с пивом Даше.

– Вот зануда! – обозвала его Даша и вернулась с пивом на диван, взобралась с ногами, отхлебнула.

Николай Михайлович тоже немного отпил. Он едва сдерживал себя, чтобы не наброситься и не разорвать эту девчонку, как тигр. В автобусе, когда Даша сидела у него на коленях, Николай Михайлович чувствовал себя самым счастливым человеком и мечтал, чтобы автобус этот никогда бы не доехал до места назначения. А она вот, только руку протяни, здесь, рядом. Бери и делай, что хочешь. Сама пришла, оказавшись и смелее и решительней. Храбрая девочка, которая абсолютно не представляет себе, какие последствия их ждут в будущем.

– Эй, вы где? – напомнила о себе Даша. – Я тут, живая и реальная.

– Я вижу, – вздохнул Николай Михайлович.

– Ну так сядьте рядом, – попросила Даша. – Или вы не рады мне?

– Рад, конечно, – грустно улыбнулся Николай Михайлович, сел на диван.

Они чокнулись стаканами, пригубили. Потов вдруг Даша одним махом осушила свой стакан и забралась к Николаю Михайловичу на колени, как тогда, за кулисами, в гримуборной, чтобы глаза в глаза.

Был ранний вечер, и заходящее солнце просто ломилось в комнату, цеплялось за оконные рамы, чтобы успеть насладиться зрелищем настоящих и искренних чувств, которые рвались на волю, как бабочки из коконов.

– Я люблю вас, Николай Михайлович! – трогательно-нежно произнесла Даша, не сводя внимательных глаз с глаз Николая Михайловича, и улыбнулась, заиграв ямочкой на левой щеке. – Вы тоже любите меня, – помолчав, продолжила. – Я это знаю. И, тем более, знаете вы. Зачем закрываться друг от друга и бояться мнения окружающих? Вы взрослый мужчина. Как это может заботить вас? Мне, например, плевать. Лишь бы быть с вами, слушать ваш голос, трогать вашу руку, целовать ваши губы, ощущать ваши сильные плечи, быть просто вашей Дашей. Разве вы не хотите, чтобы я была вашей?

– Очень хочу, – согласился Николай Михайлович. Взгляд его потеплел. С особой нежностью его глаза, как пальцы рук, гладили Дашино лицо.

Даша сорвала с себя верхнюю одежду, оставив бюстгалтер из красного атласа.

– Как вам мой лифон? – поинтересовалась. – Я специально для вас его одевала.

В следующую секунду и он полетел вслед за одеждой.

Маленькие, без особого труда умещающиеся в ладонях Николая Михайловича, упругие грудки манили и сводили с ума.

Обнаженная Дашина грудь, вероятно, совершила чудо, сорвала невидимую повязку с глаз Николая Михайловича, чтобы он наконец понял, как Даша прекрасна и внешне и внутри, хотя он понимал это и раньше, но не так. Теперь он с уверенностью мог сказать, не стыдясь самого себя и своих мыслей, что любит Дашу Белую. Он был освобожден от Анны самою Анной в пользу Даши, которая не побоялась бороться за свою любовь.

– Что ты творишь со мной!.. – прошептал Николай Михайлович, прижимая Дашу к себе.

– Люблю, – ответила Даша.

Николай Михайлович поднялся с дивана, не выпуская Дашу из рук, подошел к нише в стене с двустворчатой дверью, рванул их на себя.

– Вау! – удивленно воскликнула Даша, когда зажглось электричество.

Это была спальня. Правда, без окон. Спальня, сделанная из кладовки, в которой стояла лишь кровать, да ночник сверху над кроватью торчал.

Николай Михайлович бережно опустил Дашу на постель, предварительно стянув с кровати покрывало. Он выключил верхний свет, но Даша попросила включить ночник.

– Я хочу видеть, – сказала она.

Николай Михайлович не стал возражать. Он разделся, а пока раздевался, Даша восхищенно разглядывала его мышцы, грудь, но особенно поразил его пресс с восемью квадратами. Даша не знала, что Николай Михайлович усердно качает железо. В полумраке спальни она не разглядела внушительного вида гантелей.

Общественное мнение Николая Михайловича больше не волновало. Его волновала только Даша, только ее благополучие и счастье.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ЭПИЗОД 46

На следующий день в школе Павловская сразу почувствовала, что с Дашей что-то не так. Внешне она выглядела, как всегда, эмо эмой. Но что-то такое появилось в ней, что-то другое. Глаза, что ли, светились? Точно! Глаза блестели умиротворенностью. Если существует момент счастья, то этот момент и отпечатался во взгляде Дашиных глаз. Хотя обычного поведения в классе Даши никто не отменял. Даже странно было наблюдать подобное сочетание несочитаемого. Что с ней стряслось за выходные? Павловскую распирало любопытство, и она не преминула расспросить подругу, как та провела субботу и воскресенье, тем более знала, что Даша ездила в Минск, а потом звонила, чтобы узнать адрес Николая Михайловича. Стоп! А камень преткновения-то нашелся. Николай Михайлович, вот кто герой Дашкиной перемены. И Таня не ошиблась.

Они вышли покурить на большой перемене, чтобы поболтать вволю. По всем урокам объявили контрольные и рассадили учеников по одному, поэтому раньше поговорить не удалось, к тому же Даша опоздала минут на пять первого урока.

Павловская угостилась сигаретой подруги.

– Ну чё? – спросила. – Нашла, что искала?

– Нашла, – нараспев ответила Даша.

– И как?

– Превосходно, – мечтательно ответила Даша.

– Гонишь? – догадалась Таня о произошедшем с одноклассницей, вызывая ту на откровенные подробности, понимая, что Белая добилась своего.

– Он мой! – уверенно сказала Даша.

– Вы чё, переспали? – полушепотом спросила Павловская.

Даша кивнула, выдохнув дым в потолок.

– И чё?

– Улет! Я в жизни не испытывала подобного кайфа!

– Ничё не болело?

– Обижаешь, подруга, Николая Михайловича! – возразила Даша. – Разве он способен причинить мне боль?

– Ну, мало ли? – смутилась Таня. – А на кладбище была? – сменила направление вопросов.

– Еще как была! – засмеялась Даша. – Ты бы видела, как Николай Михайлович разделался с бритоголовыми, которые напали на нас с Веркой!..

– И он там был? – удивилась Павловская.

– Случайно оказались в одно и то же время. Надо сказать, вовремя.

– Хорошо тебе, – позавидовала подруге Таня.

– Не жалуюсь, – согласилась Даша.

Павловской похвастаться пока было нечем. Хотя она достойна отношений с каким-нибудь мальчиком или молодым человеком не меньше Даши, если не больше. Она и красивее, и умнее, наверное. И Костальцев опять приходил в воскресенье. Притащил целый букет белых тюльпанов! Уже не в беседке поджидал, а в дверь квартиры постучался. Бабушка впустила его, но не дальше порога, разрешив Тане отправить себя гулять в сопровождении воздыхателя. Сказать, что Таня обрадовалась – ничего не сказать! Она чувствовала себя леди Гамильтон. К тому же Костальцев выглядел не как шарамыжник (он с Хвалеем на пару в школу мог прийти и в спортивном костюме, хоть и рос в очень обеспеченной семье), а весьма представительным и даже солидным мэном: в тройке, в лакированных туфлях, с напомаженными волосами и зачесанными назад. Отсутствие галстука и расстегнутый воротник придавали Костальцеву шик, ничуть не сглаживая определенного образа. Таня сияла, как фарфоровая, смущенно улыбалась, когда бабушка выпроваживала ее за дверь, чуть ли не толкая внучку в руки первого встречного, который, судя по ее реакции, правильно оделся, раз понравился с первого взгляда. Иначе бабушка никогда не позволила бы увести Таню какому-то проходимцу.

Выйдя из подъезда, они, взявшись несмело за руки, пошли к беседке. Излюбленное место дворовой шпаны, как ни странно, снова пустовало, будто специально поджидало Павловскую с ее кавалером.

Они присели. Но молчали. Костальцев закурил. Он не знал, как начать разговор, оставаясь с Таней наедине. В школе все просто: подыскивать выражения, чтобы не обидеть, нет необходимости. В школе он и человеком-то был совершенно другим. Тут терялся и не смотрел в глаза, словно боялся чего-то. В школе наоборот. Мог и юбку Павловской задрать, и бретельки лифчика оттянуть под платьем, а потом отпустить, и в углу зажать, потискать, и вообще ее не замечать и за человека не считать. Оказавшись с ней один на один, тушевался, потому что понимал: Таня Павловская красивая девчонка, наверняка умная и талантливая, а значит, пара ему, поскольку себя Костальцевым причислял к умным и не менее привлекательным людям, чем, собственно, Павловская. А вот заговорить, да так, как продумывал и просчитывал не единожды в голове, обсыпаясь перлами и удивляя недюжинным чувством юмора, с ней наедине не мог. Будто кто-то «стоп» нажимал в горле.

Павловскую молчание на первом свидании тоже как-то не очень привлекало. Она была современной девушкой и требования ставила современные.

– Целоваться-то научился? – спросила она, когда Костальцев докурил, выбросил окурок и полез за следующей сигаретой в карман.

– Я и так умею, – отозвался Костальцев тут же. – Учителя мне не нужны.

– Ну, и как же ты умеешь? – не отставала Таня.

– Нормально умею.

– Нормально? – уточнила Таня. – Это как?

– Как все.

– Как все неинтересно, – изрекла Таня и добавила: – Я думала, ты меня удивлять будешь.

– Ты, типа, умеешь, – буркнул Костальцев.

– Конечно, умею! – убежденно заявила Павловская.

– И кто же научил? – насторожился Костальцев.

– У меня врожденное умение, – ответила Таня.

– Гонишь, – не поверил Костальцев.

– Гоняют отморозки на байках, а я говорю, – сказала Павловская.

– Ну так докажи, – провоцировал на действия Костальцев.

– И докажу, – не отказывалась Таня.

– И докажи, – подбивал дальше Костальцев.

В следующую секунду Павловская пересела с холодной деревянной перекладины на колени Костальцева, взялась обеими руками за его подбородок, приподняла его голову вверх.

– Ты чё творишь? – таращился в игривые Танины глаза Костальцев обеспокоенным взглядом.

– Страшно? – прошептала та.

Таня поцеловала его так, как и не снилось героям «Унесенных ветром». Когда она встала с колен Костальцева, тот, находясь под впечатлением поцелуя, опрокинулся из беседки спиной наружу и застыл в неподвижности с задранными кверху ногами. Какое-то время он приходил в себя, потом вскочил как ужаленный. Видимо, неудобно лежать было, да и неприлично, когда твоя дама сердца стоит над тобой.

– Круто, слушай! – похвалил Танин поцелуй Костальцев. – Давай повторим.

– Заслужить надо, – остудила его пыл Татьяна.

– Чё хочешь сделаю! – с готовностью пообещал Костальцев.

– Ну, – задумчиво протянула Павловская, потом сказала: – для начала своди девушку в кино.

– Легко! – распетушился фраером Костальцев. – Момент! – он достал телефон, кому-то позвонил. – Сейчас все будет! – произнес, когда закончил разговор по телефону.

Не прошло и минуты, как во двор въехало такси. Костальцев с Таней загрузились в него, а вышли у кинотеатра. У входных дверей их уже ждал администратор, который любезно проводил в малый зал, о котором Таня и не слышала никогда. Для них одних Костальцев заказал этот зал. Для них одних будет проведен внеочередной сеанс.

Фильм был так себе. «Человек с бульвара КапуциноК» назывался. Слабенькая пародия на оригинал с участием Миронова, Боярского и Караченцова. В новой вариации главные роли исполняли дочери Миронова и Боярского. Скучненько, бледненько и невыразительно, а главное, не смешно, что для комедии очень страшно. И Костальцев здесь не виноват. Ничего другого администратор не мог предложить. Эта картина была единственной новинокой на сегодняшний день. Завоз производился раз в месяц, по две киношки. Вторая, по мнению администратора, не подходила к случаю, она называлась «Кошмар на улице вязов. Новая версия». Короче, тоже сиквел, и тоже не чета оригиналу, к тому же фильм ужасов. Уж лучше смотреть плохую комедию, чем плохой ужастик, тем более на первом свидании.

Но Павловская не была раздосадована ни на йоту. Костальцев осмелел, целовал ее (быстро учился, схватывая на лету) так, что не хватало воздуха и хотелось большего. Она готова была отдаться Костальцеву на полу этого малого зала, но… не срослось. Таня бы потом сама себя ненавидела бы, а Костальцева даже больше, чем себя. Не так она представляла собственное участие в акте любви и, уж конечно, не с Костальцевым. Хотя он ей день ото дня нравился все больше. Сегодня и поздоровался с ней, и дверь в школу открыл, они встретились, точнее, Костальцев догнал Таню у самого входа, на крыльце. Конечно, ее отношения не сравнить с отношениями Даши и Николая Михайловича, которые вулканировали уже ничем несдерживаемой лавой, но они есть. По крайней мере Тане хотелось так думать.

ЭПИЗОД 47

На той же большой перемене в подвале под спортзалом, где обычно собирались отчаянные прогульщики, чтобы не мозолить глаза учителям и спокойно попить пивка, а может, и чего покрепче, и вволю покурить, расположились Хвалей с Костальцевым. Спуститься, для личной безопасности, в подвал предложил Хвалей. Ему было что показать и рассказать Костальцеву, но без лишних ушей и глаз, как другу.

Они закурили.

Хвалей вытащил мобильный телефон, включил видеоизображение.

– Зацени! – хвастливо передал телефон в руки Костальцева.

На видео камера, не отставая, следовала за какой-то девушкой, вернее, за ее спиной.

– И чё? – разочарованно выдохнул дым Костальцев, возвращая телефон Хвалею. – Заснял чью-то спину и радуешься, Спилберг хренов?

– Это только начало! – не стал забирать телефон Хвалей. – Ты дальше смотри. Я надеюсь, ты узнал кто она?

– Я что, волшебник, чтобы по спине узнавать каких-то телок, которых я вообще не знаю! – возразил Костальцев.

– А зря, – ухмыльнулся Хвалей, – потому что это наша Ирина Викторовна. Я проследил за ней до самого ее дома и даже в доме побывал. Но не это главное. Смотри дальше, сам все увидишь.

Имя Ирины Викторовны вызвало инетерес у Костальцева. В предвкушении чего-нибудь порнографического с ее участием, потому что от Хвалея ничего другого не ожидал, Костальцев с нетерпением уставился в телефон.

Однако ничего подобного Хвалей не снимал, у него даже и мысли о порно не возникло, хотя, возможно, одна мыслишка и проскользнула мышкой-норушкой, но так неуловимо, что он на нее и внимания не обратил.

Хвалей намеревался в воскресенье вечером, если повезет, провести хоть несколько минут в обществе Ирины Викторовны. Не повезло. Когда он подходил к ее дому, она уже выходила со двора. Окликнуть Хвалей не посмел. Он решил проследить за Ириной Викторовной. Вдруг чего интересного узнает о ней. Очень может быть, что Ирина Викторовна намылилась на свидание. Если так, Хвалей выскочит, как черт из табакерки, в самый неподходящий для любовничков момент, снимая их на телефон, заодно и хахаля ее узнает. А если Ирина Викторовна станет залупаться сильно, выложит снятое в Интернет. Хотя нет, Ирина Викторовна не позволит, отберет телефон сразу, как увидит новоиспеченного папарацци, с нее станется. Лучше не лезть на рожон, а потихоньку делать свое дело и не высовываться.

Однако странно одета Ирина Викторовна для свидания. В кожаных штанах, в кожаной куртке, с банданой на голове. Стопроцентный байкерский прикид. Да только байкеров в городе отродясь не водилось. Может, Хвалей отстал от жизни? Тогда почему Ирина Викторовна чешет по улице пешком, а не рассекает воздух грудью на байке?

Куда она идет вообще? Главное, нигде не сворачивает. Вышла на главную улицу и дратует по прямой. Хвалею и спалиться недолго, если Ирина Викторовна обернется. Хотя непохоже. Зачем ей думать, что за ней кто-то следит? К тому же, если и предположить, что Ирина Викторовна как будто догадывается о слежке, ее не затруднит отразить любое нападение, даже неожиданное. Такая уж у нее кошачая реакция и бойцовская выучка. И как же она хороша в гневе! Просто прекрасная валькирия!..

Она что, на дискач в Дом культуры?… Нет, слава богу. Повернула наконец у здания местной власти, миновала краеведческий музей, остановилась у входа в музыкальную школу. Чё ей надо здесь?

Ирина Викторовна посмотрела на часы, толкнула дверь и вошла внутрь. Хвалей не отставал, хотя рисковал в этот момент страшно, мог быть рассекречен в любую секунду.

Ирина Викторовна поздоровалась с вахтером, поднялась вверх по лестнице. Хвалей вахтеру кивнул, прошмыгнул следом.

С чердачной доносилась музыка. Именно туда проследовала Ирина Викторовна. У них там собственные танцы?…

Хвалей тихонечко приоткрыл дверь в чердачную. Ирина Викторовна брала в руки бас-гитару. В помещении находились еще четыре молодые женщины в похожих прикидах, они тоже вооружались музыкальными инструментами. Ирина Викторовна что-то сказала остальным, те кивнули. Грянувшая музыка чуть не оглушила Хвалея.

Это был «Рамштайн» женского образца, причем белорусскоязычный. А Ирина Викторовна, кроме того, что лабала на басухе левой рукой, как Пол Маккартни, еще исполняла и вокальные партии, да таким агрессивно-брутальным голосом, что позавидовали бы многие мужики его мощи. Во баба, блин!

Не заснять это все на видео Хвалей не имел права. Кто бы мог подумать, что их училка, которую, в общем-то побаивались все в школе, но и любили, в общем-то тоже все, даже странно, окажется еще и рок-музыкантом, да в придачу оппозиционным, поскольку всех, кто изъяснял свои мысли на белорусском языке в Беларуси причисляли, парадокс, к оппозиции. Ну, Ирина Викторовна, блин, вы даете!.. Хвалею, по большому счету, на белорусский язык было наплевать. Он и на уроки по этому языку и литературе не очень торопился, можно сказать, ненавидел даже предмет, не считая его полезным. Впрочем, остальные дисциплины полезными он тоже не считал. В школу ходил по необходимости и по привычке, к тому же время-то надо было как-то убивать. Однако с появлением Ирины Викторовны что-то в нем сломалось. Хвалей не узнавал сам себя. Ни одного урока Ирины Викторовны не пропустил, да еще пересел на первую центральную парту, чтобы быть поближе к учительнице, притащив за собой и Костальцева, чтобы клуши, сидевшие на первой парте пересели на их место.

Тяжелую музыку Хвалей не особенно уважал, но и не лажал при случае, как попсу. Больше всего его привлекал рэппак. Эминем там, Серега, Блэк эд пис… Но в рэпе, конечно, не споешь так, как Ирина Викторовна пела о вампирах, ведьмах, марах и прочей нечисти. А под конец она вообще выдала о том, что президенту не спится и развила тему: почему ему не спится. Последняя композиция Хвалею понравилась больше всего. Наверное потому, что дышала сегодняшними событиями, пропиталась личностными отношениями к власти и иже с ней.

Сосредоточившись на съемке и записи, Хвалей напрочь забыл об осторожности, поэтому так больно получил дверью по лбу. Ирина Викторовна постаралась. Она заметила присутствие чужого, хоть и не сразу, но не стала обращать внимания, чтобы не сорвать репетицию. Когда нужный материал был повторен и усвоен, Ирина Викторовна объявила перерыв, чтобы самой по-тихому разобраться с несанкционированным проникновением на ее территорию.

– Шпионишь, вынюхиваешь? – выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, уставилась Ирина Викторовна на поверженного врага в лице Хвалея.

– Да это случайно, – оправдывался тот. – Но какой у вас голосище!.. – восхищенно протянул.

– Что ты тут делал? – допытывалась Ирина Викторовна.

– Да ничего такого, – пытался незаметно спрятать телефон Хвалей. – Я хотел вас пригласить куда-нибудь, но вы так торопились, что прошли мимо. Ну а я не удержался и пошел за вами. Чё тут криминального-то? Это же не секретное революционное заседание, я надеюсь…

– Музыка понравилась? – смягчалась Ирина Викторовна.

– Честно, я не фанат рока, – ответил Хвалей. – Но вы, Ирина Викторовна, мой кумир! – заявил.

– Клоун! – вырвалось у нее с очень теплой улыбкой на лице.

Дальнейших подробностей Хвалей рассказывать Костальцеву не стал. Кто занет, может, дальше ничего и не последовало. Ирина Викторовна отправилась репетировать, а Хвалей отправился домой. Однако очень может быть, что Хвалей остался ожидать окончания репетиции, чтобы проводить Ирину Викторовну.

Одно Костальцеву было непонятно. Когда Ирина Викторовна успела склепать герлбанд? Откуда группа вообще появилась? Но песни и исполнение, хоть и в убогом качестве, ему понравились.

– Тебе не все равно, как нарисовалась группа? – переспросил Хвалей Костальцева.

– Просто непонятно, – пожал плечами Костальцев, возвращая Хвалею телефон. – А я очень не люблю непонятное.

– Но Ирина Викторовна – бомба, факт, а?

– Ты чё, запал на нее? – догадался Костальцев.

– А чё такого-то?

– Ты на себя посмотри и на нее, – сказал Костальцев. – Ничё тебе с ней не обломится.

– Это почему?

– Салага ты для нее, это во-первых, – ответил Костальцев. – А во-вторых, баран.

– Сам ты баран! – усмехнулся Хвалей, нисколько не обидевшись. Они с Костальцевым друзья с детского сада, а на друзей не обижаются. – Еще тупее, чем я! – произнес. – Тупой и еще тупее тупого! – добавил.

– Ты это о чем? – не понял Костальцев.

– О ком! – поправил его Хвалей.

– Вообще страх потерял? Намеки он мне тут намекает! – выдохнул дым, глубоко затянувшись сигаретой, прямо в лицо Хвалею. – Пиноккио натравлю щас…

– Думаешь, я не знаю, как ты по Павловской вздыхаешь? – дымом на дым ответил Хвалей. – Ты б еще в Белую влюбился до кучи!

– Я вздыхаю? – ткнул в себя пальцем Костальцев.

– Ну не я же, – развел руками Хвалей.

– Ну, вздыхаю, – неожиданно согласился Костальцев. – И чё?

– Да ничё, – растерялся Хвалей. Он не ожидал, что Костальцев так легко сдастся.

– Нельзя? – спросил Костальцев.

– Можно, – произнес Хвалей.

– Благодарю, что разрешил, – произвел Костальцев короткий кивок головы. – Ты тоже повздыхай, полезно иногда, по Ирине Викторовне. Может, и услышит.

– Я и без вздохов…

Прозвенел звонок на урок.

ЭПИЗОД 48

Репетиции спектакля проходили своим чередом. В этот понедельник закрепили выученные сцены, по мнению Николая Михайловича, несущие, и приступили к не менее несущей, финальной: когда героиня Павловской Шурка застает своего парня с Машей на коленях, которая обнимает его и целует.

Поскольку на роль Никиты не нашлось пока смельчака, Николай Михайлович сам решил сыграть Никиту. Ему важна была их реакция, их внутренние переживания в данной сцене, наверное, больше, чем самим девчонкам. Это же был финал, который своей значимостью и психологическим наполнением, по замыслу Николая Михайловича, перевесил бы весь спектакль, как сногсшибательный удар, поражающий любое мировоззрение, какое бы оно ни было, каждого зрителя, находящегося в зале. Требования Николай Михайлович выставил жесткие. Ну так и имел полное право. Таня с Дашей абсолютно с ним были согласны.

Они повторяли с начала раз за разом, пока Николай Михайлович не добился желаемого результата, пока Павловская реально не заскрежетала зубами, едва сдерживая слезы, чтобы не разреветься от обиды на Никиту, предавшего ее. Она вышла на авансцену, на секунду задержавшись у скамейки, на которой Даша, изображавшая Машу, усевшись Николаю Михайловичу на колени, целовала его, не стесняясь, не отпуская от себя, хотя по сценарию Никита пытался освободиться из Машиных объятий, естественно, безуспешно. Видимо, ему понравились ее поцелуи, видимо, они оказались слаще Шуркиных.

– Убью сучку! – вырвалось у Павловской, чего Шурка не произносила в пьесе. А по щеке покатилась слеза. – А я пришла, – взяла себя в руки Таня, – а там девочка на дереве (героиня Павловской Шурка поспешила на помощь одной девочке, забравшейся на дерево и боявшейся самостоятельно спуститься, попросив Машу, когда придет Никита, чтобы та попросила парня подождать ее). Я ее сняла, – продолжала Таня, – такую маленькую, такую доверчивую… Синие глаза… мокрые ресницы… вздрагивающие плечи. Хотя, – обернулась к Никите с Машей, – я, наверно, мешаю вам? Говорю глупости? – В этот момент Никита все-таки вырывается из Машиных рук и оказывается лицом к лицу с Шуркой. Ее лицо перекошено от нестерпимой обиды и от удивления поступком любимого человека. В красных от слез глазах – ни грамма фальши, а килограммы боли. – Как это, – выдавливает она из себя, – не верь в любовь и тебе не будет больно? А смешно! – резко разворачивается и убегает. Никита должен бежать за ней, а Маша, оставшись одна на сцене, – завладеть публикой финальным монологом, произнося слова, как в последний раз. Но Николай Михайлович сказал «стоп!». Он был доволен. Последним монологом Маши он займется с Дашей отдельно. Игра Павловской его потрясла. Сама Таня с трудом возвращалась к реальности, расставаясь с Шуркой. Алена Мороз, сидевшая в зале, поделилась, что от Таниной игры у нее мурашки по спине пробегали и не однажды, к тому же она чуть не расплакалась. Павловская засмущалась, как красна девица, пожурила, что захвалят.

– Не захвалим! – возразил Николай Михайлович. – Это еще далеко не предел твоих возможностей! Вот только Никиту бы нам найти… Я же не могу играть вашего ровесника.

– Найдем, – пообещала Таня.

Когда она вышла из Дома культуры на улицу, нос к носу столкнулась с Костальцевым.

– Ты что тут делаешь? – смутилась Павловская.

– Тебя жду, – ответил Костальцев.

– Зачем?

– Странный вопрос, – растерялся вдруг Костальцев.

– Короче, – взяла его за руку Таня, потянула за собой, – давай быстро за мной, не маячь тут!

Они забежали за угол. Павловская не хотела светиться и засвечивать раньше времени Костальцева.

– Чего хотел? – достала она сигареты. Костальцев поднес огонек с помощью зажигалки, но сам курить не стал.

– Увидеть тебя, – промолвил.

– Увидел?

– Ну да.

– Доволен?

– Само собой.

– Свободен.

– Не понял? – заморгал глазами Костальцев быстро-быстро. Это у него случалось всегда, когда он чего-либо не понимал.

– Чего непонятного?

– Мы же, типа, это…

– Типа это, – передразнила Павловская.

– Там мама моя ждет тебя в гости, – вдруг произнес Костальцев.

Таня чуть не поперхнулась дымом.

– Кто ждет? – уточнила она, подумав, что не дослышала.

– Мама моя, – неуверенно подтвердил Костальцев.

– Что ты ей наплел уже? – насторожилась Таня.

– Ну, о нас.

– О каких нас? Мы разве есть?

– А разве нет? – неожиданно задумался Костальцев. – Ты мне очень нравишься. Я тебе нравлюсь не меньше. Зачем скрывать очевидное?

– Ты это серьезно? – потеплел взгляд Павловской.

– Ну да, – кивнул Костальцев.

– Ладно, – мелькнула в ее голове гениальная идея. – Я пойду в гости к твоей маме, – согласилась, – но с одним условием.

– Каким? – насторожился Костальцев.

– Нам нужен мальчик в спектакль, – сказала Таня, – и этим мальчиком станешь ты. Ты только не бойся, роль небольшая, и слов не много. Но без тебя никак.

– Какой из меня артист? – запротестовал Костальцев, но не особенно горячо.

– Нормальный артист, – заявила Павловская. – К тому же играть будешь моего парня. А Николай Михайлович тебя немного подрессирует.

– И чё нужно делать? – сдавался Костальцев.

– С Белой целоваться, – спокойно ответила Таня.

– Чего? – опешил Костальцев.

– Да понарошку, – успокоила его Павловская. – Попробуй только поцеловаться с ней по-настоящему!.. – показала кулак.

ЭПИЗОД 49

Николай Михайлович проводил Дашу до подъезда, подниматься в квартиру не стал. И к себе не позвал. Сказал, что отец ее наверняка волнуется. Дочка ведь две ночи подряд не ночевала дома. На что Даша возразила, что очень сомневается, вряд ли папа вообще заметил ее отсутствие, погруженный на дно бутылки. Тем не менее Николай Михайлович настоял, чтобы Даша пошла домой, пускай Сергей Николаевич хоть удостоверится, что у него действительно есть дочь, а не образ, выдуманный пьяным сознанием. Они долго обнимались и целовались, медля расставаться, а потом Николай Михайлович открыл подъездную дверь и оттолкнул Дашу от себя. Подождал, пока тяжелая железная дверь закроется, заслоняя собой Дашу, и после ушел.

Первым делом Даша, оказавшись в своей квартире, заглянула в кухню. Будто и не убиралась. Батарея из бутылок выросла заново, точно грибы после дождя. Но папы в кухне не было. Не было его и в своей комнате.

Сергей Николаевич, закрыв глаза, с намотанным на руку ремнем пряжкой вверх, сидел в кресле в комнате Даши. А по всей комнате валялись разбросанные как попало Дашины вещи, выброшенные из шкафа, выпотрошенные из тумбочек, сметенные со стола. Шнуры от компьютера, истерзанно-разрезанные, дохлыми червями свисали с монитора. Разбитая клавиатура ковриком лежала под папиными ногами.

– Не поняла, – произнесла Даша, войдя в комнату, растерянно озираясь.

Сергей Николаевич открыл глаза.

– Здравствуй, дочь, – сказал устало. – Где шлялась двое с половиной суток?

– Надо же, – ухмыльнулась Даша, – ты заметил, что меня не было?

– Я задал вопрос! – на полтона повысил голос Сергей Николаевич.

– Тебя это не касается, – ответила, как отрезала, Даша.

– Сесть! – рявкнул Сергей Николаевич так, что Даша испуганно вздрогнула от неожиданности, глаза ее забегали, но с места она не сдвинулась. А папа поднялся с кресла, схватил ее за волосы и несколько раз приложился пряжкой к ее попе.

– Папа! – завизжала Даша от боли, вырываясь. – Ты чё творишь?

– Я что творю? Это ты что творишь?

– Да чё я сделала? – моргала Даша мокрыми от слез глазами, ухватившись обеими руками за папину руку, удерживающую ее волосы, тщетно пытаясь ослабить хватку.

– Тебе сколько лет, путана малолетняя? – орал Сергей Николаевич прямо в распахнутые настежь от ужаса глаза дочери. Никогда она не видела папу в таком неадеквате. – По улице пройти стыдно! Пальцем показывают: вон идет отец той ненормальной потаскухи!.. Ты чё удумала, мочалка драная? Опозорить вконец меня и всю семью? С кем спуталась, отвечай? Размалевалась, как клоун! Не хочешь быть нормальной – упеку в психушку и вся недолга! – Он вещал в Дашу, как в микрофон, не давая ей вставить ни слова в свою тираду. – У него ночевала? Небось уже все прелести девичьи ему показала и подарила?

– Я не обязана перед тобой отчитываться, – удалось-таки процедить Даше одну фразу, которая еще больше разъярила отца.

– Что? – заревел он с удвоенной силой. – Ты не обязана? Ты должна мне всю жизнь свою только за то, что я тебя породил!

– Ну так убей, как Тарас Бульба Андрия! – заорала Даша в ответ.

– Не сметь! – прошипел Сергей Николаевич. – Не сметь кричать на меня!

Он поволок дочку в ванную. Включил воду, стек закрыл пробкой.

– Утопишь меня? – произнесла Даша.

– Заткнись! – ответил отец.

Когда ванна наполнилась до краев, он окунул голову Даши в воду, предварительно заняв позицию сзади и зажав девочку ногами. Топить ее он, естественно, не собирался. Смыл, чтобы и следа не осталось, все эмо с ее волос и лица, поскольку ошибочно посчитал, что именно образ эмо портил его дочь и вел в никуда. Даша подозрительно не сопротивлялась. Сергей Николаевич подумал о смирении.

Тщательно вытерев полотенцем голову дочки, отец сорвал с нее куртку и разул, на шее ее закрепил свой ремень, сымпровизировав ошейник, из веревки сделал поводок. Усадил рядом с собой за кухонный стол, привязал за ноги к ножкам стола, за руку – к своей руке. Телефон ее изъял, колющие и острые предметы, чтобы не перерезала веревки, переместил в безопасное отдаленное место. Из холодильника достал две бутылки водки, салат, огурцы, котлеты, принесенные из столовой.

– Ешь, – сказал, наливая себе водки, – голодная поди.

– Не хочу, – отказалась Даша, встряхнув высыхающими волосами, темными, но уже мало похожими на эмо.

– Хоть на человека стала похожа, – довольный собой, отметил Сергей Николаевич.

– Прекрати этот цирк, – простонала Даша.

– Тебе же нравится изображать из себя клоуна, – выпил отец, слегка поморщившись. – Я тебя и в школу, как собачку, поведу, продолжая представление, – сказал потом. – И из школы тоже приведу, как собачку.

– У тебя крыша поехала, – догадалась Даша.

– Я здоровее самых здоровых, – возразил папа.

– Зачем тогда комп разбил? Как я буду домашку делать?

– В мое время с домашками как-то без ваших компов справлялись, – заметил Сергей Николаевич. – С тех пор мало что изменилось, – добавил, наливая очередную порция спиртного.

– Ты точно сбрендил, папа, – настаивала на догадке Даша. – Насмотрелся своих фильмов, словил «белочку» и возомнил из себя крутого моралиста. Я твоя дочь, а не киношный персонаж.

– Вот именно, – согласился Сергей Николаевич. – Ты моя дочь! – с нажимом произнес. – А моя дочь – порядочная и чистая девочка, отличница в школе и активистка в общественной жизни, а не размалеванная шалава. Твое здоровье! – выпил еще.

– И давно? – спросила Даша.

– Всегда, – не заставил ждать с ответом отец.

– Тогда ты ошибся, – сказала Даша, – и перепутал меня с кем-то.

– Это ты запуталась, – возразил Сергей Николаевич. – Но я тебя распутаю. Все, шаддап!

Он налил еще и выпил залпом, поперхнулся, закашлялся.

Непрекращающийся кашель согнул Сергея Николаевича пополам и столкнул со стула. Он упал на пол и обо что-то, обо что именно Даша не видела, ударился затылком. Кашель прекратился, но затих и папа, не подавая никаких признаков жизни.

– Пап! – позвала его Даша. – Пап, очнись!

Никакой реакции.

Возможно, он вырубился и на некоторое время потерял сознание. И очень может быть, что вообще умер. Причины, по которым папа замолк, Дашу не особенно волновали. Главное, что он нейтрализован, и хорошо, что естественным путем. Теперь нужно выбираться отсюда и бежать, уносить ноги от психа! Во что превратила водка когда-то хорошего человека?! Развязать узлы самостоятельно Даше не представлялось возможным. Повезло, что зажигалка оказалась в кармане не куртки, а кофты. С ее помощью Даша и выскользнула из стягивавших ее пут, ремень размотала с шеи и забросила куда-то в угол. Проверять папин пульс, жив ли, не стала. Ей было все равно. Живой – хорошо, нет – плохо, но умирают все рано или поздно. Даша уйдет и больше не вернется домой никогда. Она ничем не заслужила подобного к себе отношения. Но что папу так взбесило? Не иначе кто-то наплел ему всяких гадостей о дочери. Кто? Скорее всего, тетя Алена, больше некому. Не зря Николай Михайлович на репетиции отчитывал ее за что-то, будто школьницу. Вероятно, она призналась ему, что настучала на Дашу ее отцу. Призывала Николая Михайловича включить мозги, опомниться и не ломать судьбу. Только чью? Дашина судьба и вся жизнь всецело повязаны с Николаем Михайловичем. Если тетя Алена себе что-то нафантазировала, это полностью и целиком ее проблема. Нечего втягивать в ее решение других. И за счет других строить свое счастье. Да ни фига и не выйдет у нее! Николай Михайлович любит Дашу. А тетя Алена опоздала, вернее, поспешила родиться. И это чисто по-женски было с ее стороны поставить в известность папу, открыть глаза на пустившуюся во все тяжкие дочь, чем вызвала и без того в воспаленном папином мозгу, отравленным алкоголем, новое обострение, приведшее к полной атрофии мышления. Вряд ли он отличал действительность от кино, вообразив себя властелином над пойманной им девушкой. А то, что эта девушка, на минуточку, оказалась его родной дочкой, даже возбуждало интерес. Еще чуть-чуть, и он бы захотел ее. Обстановка распологала. Спасибо, тетя Алена, вы раскрепостили папу! Его безумие запишем на вашу совесть, если она вообще у вас есть.

Даша вбежала в папину комнату, схватила подсвечник и швырнула его в кинескоп телевизора. Там он и застрял. Меньше фильмов будет смотреть, может, вернет человечесикй облик.

Она ничего не взяла с собой. Накинула куртку, обулась и мышкой прошмыгнула вон из квартиры, опрометью выбросилась из подъезда в объятия дождя. Даже сумку не успела подобрать: боялась папиного нападения, который пришел в себя, но пока слабо ориентировался, где он, однако не забыл о Даше, звал ее не переставая.

В куртке оказались сигареты. Даша метнулась к последнему подъезду, всегда открытому по причине сломанного замка. Закурила. Нервно выкурила две сигареты подряд. Интересно, сколько сейчас времени? Наверняка поздно. На улице ни души. Темно, хоть глаз выколи. Фонари горели только вдоль тротуаров. И дождь не кончался. Нужно идти к Николаю Михайловичу, больше не к кому. Домой уже ни ногой. Даже если папа на коленях будет умолять простить его. Через несколько месяцев Даше исполнится шестнадцать и все заткнутся. Ханжи и лицемеры. Даша ненавидела город, в котором жила. Ущербность и ограниченность горожан выпирали, точно балконы в домах, превращенные в свалки из-за нагромождения на них всякой всячины, абсолютно ненужной, но хранимой про запас. Узколобость и местечковость мыслей, отсутствие воображения и рьяная исполнительность приказов и просьб в виде приказов являлись отличительными чертами жителей города. Творческое начало и творческий подход к делу не приветствовались, а строго запрещались. Творить разрешалось только творческим коллективам Дома культуры, музыкальной школы и Центра детского творчества и то под чутким руководством районного исполнительного комитета. По типу представители райисполкома что-то понимали в творчестве…

Подобные мысли занимали Дашу всю дорогу, пока она шла к Николаю Михайловичу, сложив на груди руки, в капюшоне от дождя. Думать о папе она категорически отказывалась и сопротивлялась. Вообще вычеркнула его присутствие из своей жизни.

Николая Михайловича Даша, несомненно, разбудила. Выглядел он сонно и, не стесняясь, зевал.

– Я к вам. Можно? – бросилась ему на шею и разревелась, как дура. Мокрая сама, вымачивала собой и своими слезами Николая Михайловича.

Подавленное состояние Даши выгнало остатки сна из головы Николая Михайловича. Но на все его вопросы она отвечала только всхлипами. Он раздел ее, растер полотенцем. У него на руках Даша и заснула, абсолютно другая без своей этой боевой раскраски, еще красивее, чем в эпатажном образе эмо.

ЭПИЗОД 50

Майор Томильчик не спал. Ждал важного звонка. Играл с котенком, то и дело посматривая на фото убитой жены Николая Михайловича. Ее фото стояло на столе, прислоненное к початой бутылке виски.

Майор Томильчик не испытывал угрызений совести. Его совести в природе не существовало. Он представлял власть, а власть всегда права, какие бы ужасные преступления не совершала. С такой железобетонной логикой майор Томильчик и жил все это время. И никак не ожидал, что его действия когда-нибудь кто-нибудь осудит и посчитает незаконными, когда он закон и есть. Майор Томильчик не испугался, нет. Он не мог понять мотива сопротивления. Мертвых не вернуть. Мстя за них, ты ничем им не помогаешь, а только себе же добавляешь проблем, рискуя присоединиться к ним и пополнить пантеон трупов. Хотя, если подумать, с Анной Николая Михайловича палку перегнули. Кто ж знал, что ее муж окажется офицером спецназа! Нашла, как говорится, коса на камень. Да и не нужна была майору Томильчику и его подручным, ныне покойным, супруга спецназовца. Случайно все вышло. Проводилась плановая проверка. А она оказалась слишком бойкой на язык, подозрительно смелой, знала, что муж не даст в обиду, которого, на ее беду, не было дома. Что-то она такое сказанула, что Васю Демкина всего передернуло, он не сдержался и саданул ей меж глаз, а потом ногами попинал еще уже лежавшю. Халат на ней распахнулся, а под халатом – ничего, кроме тоненькой полоски трусиков. Ребята не выдержали маняще-зовущего вида женской обнажившейся плоти, решили попользоваться, будто с ума посходили. Ну так там и было от чего потерять голову! Сопротивлялась она, как разъяренная тигрица, чем вызывала новые приступы агрессии по отношению к себе. Барковскому так сжала мошонку, что он чуть ли не до потолка прыгал от боли, а Флору расцарапала лицо до неузнаваемости. Вася Демкин сломал ей нос прикладом, схватил за волосы и несколько раз ударил головой об пол. Анна притихла. Ее разложили на полу, привязали руки к ножкам дивана, по очереди попользовались. Майор Томильчик был последним, он даже не хотел, но тут его пронзила дикая боль в голени. Это девочка подоспела на помощь матери. Но майор Томильчик принял ее за собаку и шваркнул со всей дури о стену. Мозги с кровью разлетелись во все стороны. Тут эта шлюха пришла в себя, начала вырываться. Подручные с отупевшими взглядами застыли, как вкопанные. Ничего не оставалось, как кончать девку. Ее по-любому пришлось бы убрать: Вася Демкин увидел в спальне семейную фотку, где жертва, в обнимку с офицером спецназа, мило улыбалась. Она непременно рассказала бы о том, что с ней сотворили, тем более и ребенка завалили. Тот же Вася Демкин натянул на ее голову целлофановый пакет и стянул на шее скотчем. В квартире для вида устроили погром с целью ограбления и свалили без шума. А эта сука выжила! По крайней мере, дожила да прихода мужа. Назвала всех, кого запомнила. А вычислить и найти убийц профессионалу не составило особого труда, тем более никто и не прятался. Все служили в одном РОВД. Вася Демкин был вспорот, будто японский самурай, от пупка до ключиц. Барковского нашли мордой в унитазе, утопленного. Флор свисал с собственного балкона и болтался, точно сосиска, повешенный за ноги. Когда его сняли, он еще дышал и успел сообщить, кто над ним поиздевался. Однако понятно было и так, кто заделался мстителем, который вдруг внезапно пропал, хотя майор Томильчик ждал его к себе в гости. Значит, Анна майора Томильчика не назвала или не успела, или не узнала. Пришлось самому разыскивать. Майор Томильчик хотел опередить Николая Михайловича и первым нанести удар. Если Николай Михайлович не знал об участии майора Томильчика в убийстве его жены и ребенка, – не факт, что однажды это не вскроется. Жить на пороховой бочке майор Томильчик не имел никакого желания. А если знал, тем более действовать нужно было быстрее и найти первым его.

Зазвонил телефон.

Майор Томильчик поднял трубку.

– Мы нашли его, – услышал он.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ЭПИЗОД 51

В школу идти было не в чем. Одежда Даши не просохла. Одежду в принципе никто не догадался повесить сушиться или просто-напросто забыли. Даша нарядилась в рубашку Николая Михайловича, утонув в ней. Рукава на ее руках выглядели, как у Пьеро из советской киносказки про Буратино. Она села за стол и пригорюнилась. Подходила к концу первая учебная четверть. По некоторым предметам Даше грозили плохие оценки, а по физре – неаттестация. Она чувствовала, что сегодня ее непременно вызовут к доске отвечать как по русской литературе, так по физике, химии и алгебре, особенно по последним. Эти три дисциплины Даша ненавидела и тоскливо смотрела в окно, поглядывая на часы в ожидании перемены. А был один день в неделе, когда физика, химия и алгебра шли в расписании по очереди, и угнетал с самого утра. Физру же Даша не воспринимала всерьез, считала занятием для дебилов. Особенно игры в футбол, баскетбол или волейбол. Перепрыгивание через козла и коня назвала однажды в лицо физруку извращением, а его самого извращенцем и вообще перестала ходить на физкультуру. Но нормативы по-любому придется сдавать. А тут еще папа… Даша рассказала Николаю Михайловичу о нем, она терялась в сомнениях, что ей делать теперь. Было жаль папу, потому что он губил себя, однако и жить с ним под одной крышей – подвергаться опасности. Даша и сопротивляться ему не посмела, да и не могла, так его взгляд холодных мертвенно-водянистых глаз подействовал. К тому же силой папа обладал недюжинной, несмотря на внешнюю худобу. Руки, как клещи. Наоставлял синяков в тех местах, которые сжимал. Николай Михайлович пообещал зайти в дом Белых, взять самое необходимое, но лишь вечером. Хорошо хоть, что предложил остаться. Или это она сама напросилась? Даша не помнила. А в школу нужно сегодня непременно. Только в чем? Не в мужском же прикиде от Николая Михайловича?

– Я могу предложить тебе вещи Анны, – сел напротив Николай Михайлович. – Выбери, что понравится, если, разумеется, не страдаешь предрассудками. Всю ее одежду я собрал и увез с собой, не знаю почему. Не пропадать же добру, покрываясь пылью и плесенью в сундуке.

– Я ничем не страдаю, – сразу же согласилась Даша.

Николай Михайлович вытянул сундук на середину комнаты, открыл замок.

– Вау! – всплеснула руками Даша. Сундук доверху был заполнен женскими шмотками, причем стильными и фирменными.

– Анна разбиралась в одежде, – поддержал восклицание Даши Николай Михайлович. – Думаю, тебе подойдет все. Росту вы почти одинакового и фигуры, вроде, похожи.

– Я вижу, – запустила Даша руку в сундук и, закрыв глаза, вытащила первое, что понравилось на ощупь (она решила довериться пальцам, чтобы глаза не разбегались: где потом она их искать будет и как догонять?). Это было черное кожаное платье с обтягивающим лифом, стоячим воротником, неглубоким декольте и расклешенной юбкой. Следом Дашина рука извлекла черные лосины, а пока любовалась разложенным на полу гардеробом, Николай Михайлович порылся в сундуке без нее и нашел на самом его дне завернутое в целлофан пальтишко и полусапожки. Лицо Даши засветилось от радости: на халяву приобрела такие клевые веши. Она чмокнула Николая Михайловича в щеку, подобрала обновки и умчалась в спальню. Николай Михайлович просунул в дверную щель свою пару носков, еще нераспечатанную. Разумеется, носки будут Даше велики, но, за неимением лучшего, на один раз сойдут.

Не мешая ей наряжаться, Николай Михайлович включил электрочайник и сварганил на скорую руку яичницу, нарезал бутербродов с колбасой. Когда же Даша вышла из спальни, своим внешним видом настолько ошеломила Николая Михайловича, что тот застыл на месте, раскрыв рот. Платье сидело идеально. Приталенное пальто, даже незастегнутое, подчеркивало все изгибы тела. Расчесанные волосы струились по плечам. Естественный цвет лица, без намека на косметику, поражал чистотой.

– Что, так плохо, да? – неверно оценила реакцию Николая Михайловича Даша, кусая губы.

– Нет, что ты! – поспешил заверить в обратном тот, проморгавшись. – Ты просто принцесса!

– Скажете тоже! – засмущалась Даша. Она сняла пальто, бережно положила его на диван, вернулась в кухню и села за стол. – Завтракать? – спросила.

– Конечно, – улыбнулся Николай Михайлович, пододвигая ей тарелку с яичницей и чай с бутербродами.

– А сами? – не нравилось Даше то, что Николай Михайлович до сих пор стоял и пялился на нее.

– И я, да, – сел Николай Михайлович тоже за стол.

Даша поела с аппетитом, поблагодарила, потом сказала:

– Николай Михайлович, а можно Таня Павловская придет и себе что-нибудь выберет? Вещей в сундуке много. Зачем им пропадать, как вы говорите? Да и Анна на небе будет рада.

– Никаких возражений, – разрешил Николай Михайлович. Поев, он отстегнул от связки ключей один и протянул Даше. – Мой дом – твой дом, – произнес.

– Спасибо, – приняла ключ Даша, прильнула к Николаю Михайловичу, встала на цыпочки и поцеловала в губы. – Пойдемте?

– Вместе?

– Всегда.

Они вышли из квартиры, из подъезда, миновали двор и, взявшись за руки, как дети, пошли по тротуару через весь город по Центральной улице вместе.

К утру дождь прекратился. Оставил после себя лужи, укрыл мокрым покрывалом асфальт. Однако небо все равно было затянуто тучами, сквозь которые солнце пыталось пробиться и местами ему удавалось.

С Николаем Михайловичем все здоровались. Он тоже желал доброго утра прохожим, кивала и Даша горожанам, ничуть не смущаясь косых взглядов в свою сторону и недоуменных улыбок. Николай Михайлович не смущался, и Даша чувствовала себя уверенно рядом с ним. Шла, гордая собой и за Николая Михайловича. Как его уважали! Каждый приветствовал, а некоторые даже обменивались с ним рукопожатием. Ничего не страшно было ей с Николаем Михайловичем. Но, подходя к школе, Даша поняла, что боится. Ее и Павловская не узнала. Прошла мимо, будто чужая.

– Павловская! – окликнула подругу. – Своих не узнаешь?

Таня обернулась. Застыла в недоумении, разглядывая Дашу.

– Дашка, ты, что ли? – наконец всплеснула руками. – Ты прям леди! Не узнала, богатой будешь. А чё случилось?

– В каком смысле? – не поняла Даша.

– Чё тебя так переклинило: из эмо в вамп?

– Я что, на вамп похожа, по твоему? На мне ни грамма косметики!

– А настоящей вамп косметика не нужна, – выдала Павловская. – Кстати, где затаривалась шмотками? – поинтересовалась. – Явно не у нас. И когда только успела?

– Да не мое это все, – призналась Даша. – Жены Николая Михайловича, – добавила. – Если хочешь, можешь сегодня после школы и себе чего-нибудь выбрать, – предложила. – Шмоток много.

– Серьезно? – загорелись алчным блеском Танины глаза.

– Вместе и пойдем.

– Клево, слушай. Я уже жду-не дождусь конца уроков, – мечтательно произнесла Павловская.

– Которые еще не начались, – заметила Даша.

– Да, блин, – опомнилась Таня. – Вот жесть.

– И не говори.

Девчонки рассмеялись.

Кошкина сразу оценила новое платье Даши как дорогую вещь и впервые похвалила за хороший выбор.

– Если бы ты всегда так стильно одевалась, цены бы тебе не было, Белая! – сказала она. – Глядишь, и все мальчики стали бы твоими. А так ты их только пугаешь секондхендовским прикидом.

– Не боишься, что мне понравится ходить по школе такой красивой? – промолвила Даша. – Тебе ничего не достанется.

– Как-нибудь переживу, – притворно вздохнула Кошкина. – Хоть отдохну от поклонников, пока они перебесятся.

– Глянь, Костальцев, – появились Хвалей с Костальцевым в классе, – Белая опять вернулась в реальный мир. Чё, надоело зомби притворяться?

– Отвянь, Хвалей! – отреагировала Даша.

– Ошибся я, Костальцев, – сказал Хвалей. – Белая все та же, только внешне другая.

– Не слушай придурка, – взял за руку Дашу Коля Пиноккио. – Ты очень красивая в этом платье и с этой прической. – Поднес ее руку к своим губам и поцеловал. Даша растерялась, а Хвалей что-то хотел сказать и не смог. Костальцев закрыл ему раскрытый рот.

– Кошкина! – переметнулся Хвалей в другую сторону класса. – Теперь ты у нас не единственная писаная красавица!

– Описаная! – поддакнул Костальцев.

– Рот закрой! – рявкнула Кошкина.

В класс вошла Мария Петровна, за ней следом прозвенел звонок на урок. Все дружно заткнулись.

Мария Петровна села за стол, раскрыла журнал. Посмотрев в него, вызвала Дашу к доске. Перемены в ученице словно и не заметила, хотя заметила, конечно, виду не подала.

– Так, Белая, – обратилась к Даше, – расскажи-ка нам, есть ли у тебя любимые книги и писатели?

– Есть, – кивнула та.

– И какие?

– Франц Кафка, – не задумываясь ответила Даша.

– Это, конечно, хорошо, – улыбнулась Мария Петровна, – но у нас с вами предмет называется «Русская литература». Поэтому, будь добра, вспомни русских писателей, которые тебе нравятся.

– Достоевский, – опять же, не задумываясь, ответила Даша.

Класс задребезжал смехом. Классу невдомек было, как Достоевский может нравиться вообще.

– Что смешного? – врубила Мария Петровна сирену. Класс тут же смолк. – И какое именно произведение тебе полюбилось? – обратилась к Даше.

– «Идиот», – прозвучал ответ.

Класс снова прорвало на хи-хи. Особенно заливался Хвалей. Одно название романа его смешило похлеще монологов Петросяна. И сколько ни толкал его в бок Костальцев, чтобы тот заткнулся уже, перестать смеяться Хвалей не мог.

– Что смешного, Хвалей? – спросила его в упор Мария Петровна.

– Ничего, – поднялся Хвалей из-за парты. – Можно выйти?

– Выйди, – разрешила классная. – Так, Белая, – подождав, пока Хвалей исчезнет, вновь обратила внимание на Дашу, – еще…

– К сожалению, Мария Петровна, – сказала Даша, – мне не нравится русская литература.

– И что же тебе нравится? – внимательно посмотрела педагог на ученицу.

– Кафка, Франсуаза Саган, Набоков, «Сумерки», – перечислила Даша.

– Что ж, – вывела какую-то оценку в журнале Мария Петровна, – благодарю за откровенность. Радует то, что ты хоть читаешь. Садись, Белая. За четверть девятка, но авансом, запомни. Кот – десятка. Кошкина… Кошкина, что ты прочитала за лето?…

– Камасутру, – с места за нее выкрикнул Костальцев.

– Пошел в жопу, Костальцев! – вышла Кошкина из-за парты и грохнула Костальцева хрестоматией по башке.

– Костальцев, выйди вон из класса! – приказала Мария Петровна, и тот без лишних слов поспешил на выход, подмигнув Павловской. – Отвечай, Кошкина, – не сводила глаз с Ирины Мария Петровна.

– Ну, я по программе читала, – призналась Кошкина.

– А вне программы?

– Мне тоже не нравится русская литература.

– И?

– Я читала Стивена Кинга.

ЭПИЗОД 52

Николай Михайлович решил навестить Сергея Николаевича Белого в свой обеденный перерыв, расчитывая застать того, по крайней мере, вменяемым. Вечером заходить к нему не имело смысла. Если Даша рассказала правду об отце. Совершив заплыв в запой, запойный человек ныряет в него с головой и выныривать не торопится. Ему комфортно там, потому что нет потребности напрягать мозги. Отравленные алкоголем, они ведут борьбу с ядом и за разум не отвечают. И если яд выигрывает войну – летальный исход неизбежен.

Дверь в квартиру была открыта, но для приличия Николай Михайлович позвонил в дверь. Никто ему не открыл. Николай Михайлович толкнул дверь и вошел в прихожую. Позвал Сергея Николаевича. Тот не отзывался.

Николай Михайлович прошел на кухню. Отец Даши сидел за столом в тех же самых спортивных штанах и белой майке, которые были на нем в первую встречу с Николаем Михайловичем. Грязные волосы всклокочены, лицо опухло, глаза заплыли. Сергей Николаевич не спал, но, подремывая, покачивался, держась за бутылку на столе, как за поручень в автобусе, чтобы не упасть. В бутылке еще что-то плескалось. По столу был рассыпан пепел от сигарет. В этом пепле валялись надкусанные огурцы и куски хлеба. Пепельница в виде блюдца с трудом умещала в себе трупы окурков, которые, ложась друг на друга, возвели чуть ли не пирамиду Хеопса в миниатюре.

Николай Михайлович постучал кулаком в кухонную дверь. Сергей Николаевич перестал раскачиваться, с трудом разлепил глаза, уставился мутным взором на непрошенного гостя.

– Ты кто? – прохрипел.

Николай Михайлович назвался.

– А, это ты, – казалось, ничему не удивлялся Сергей Николаевич. – Сядь!

Николай Михайлович сел на табуретку за стол напротив Дашиного отца.

– Дочка у тебя? – спросил Сергей Николаевич.

– У меня, – кивнул Николай Михайлович.

– Трахаешь ее? – продолжал допрос Дашин папа.

– Люблю, – ответил Николай Михайлович.

– Это не одно и то же? – подумал вслух Сергей Николаевич.

– Не одно, – сказал Николай Михайлович.

– Знаешь, сколько ей лет?

– Знаю.

– И чё?

– Ничего.

– Она еще ребенок! И должна жить с родителями! – заявил Сергей Николаевич и стукнул кулаком по столу, упустив из руки бутылку. Она упала на пол и покатилась к рукомойнику, выплескивая по пути содержимое. – Из-за тебя последние капли лекарства пропали! – обвинил Николая Михайловича в уничтожении спиртного, но не бросился спасать остатки.

– Как она будет жить с человеком, – произнес Николай Михайлович, – которому водка дороже.

– Я отец, – закричал Сергей Николаевич, – а не ты!

– Я и не претендую на ваше место.

– Тогда, чтобы к вечеру Дашка была дома! – приказал Сергей Николаевич.

– Позвольте с вами не согласиться, уважаемый, – опротестовал приказ Николай Михайлович.

– Не позволю! – опять закричал Сергей Николаевич. – Ничего не позволю! Явился он сюда, мать его! Да я тебя по судам затаскаю за растление малолетних! Засажу по полной! Любовь у него! Ей еще рано любить! Любилка не выросла еще!..

– Выпить хотите? – вдруг предложил Николай Михайлович, поступая не совсем хорошо. Но не драться же ему было с Дашиным папой.

– Чего? – встрепенулся Сергей Николаевич.

– Сколько вам нужно, говорите?

– Купить меня хочешь? – догадался Сергей Николаевич.

– Думайте, как хотите, вам виднее.

– И чего взамен?

– Я заберу некоторые вещи вашей дочери и уйду.

– Покупаешь, значит? – выбрал самый большой окурок Сергей Николаевич, присобачил на губах, поднес спичку, сделал несколько затяжек, едва не обжег пальцы. – А я продаюсь! – весело прокричал. – С потрохами продаюсь, вот такой я человек конченый! Дашке-то с тобой лучше будет, это я точно знаю. Просто дочь она мне, понимаешь? У меня за нее душа болит, а сердце переживает. Ведь она сирота почти. Мамки-то нету больше. А я… не понимаю, как и вести-то себя с ней. В наше время все как-то проще было и бесились мы по-другому. Да и язык, на котором разговариваем, вроде бы один, а оказывается, что и не один вовсе. Фантасмогория какая-то. Вот и тяжело поэтому. А так хочется поговорить! Да после смерти супруги не с кем стало. Как на необитаемом острове оказался. Или на Марсе. Я ведь…

– Сколько? – перебил его Николай Михайлович.

– Сколько ни жалко, – отозвался Сергей Николаевич. – Я уже все диски с фильмами продал. Единственное, что меня радовало в жизни. Волшебство кино… Опускаюсь ниже плинтуса, как говорится. Да, незачем меня жалеть Дашке и нечего ей тут делать. Пропадет со мной, как пить дать. Пускай с тобой живет. Бери, что нужно, и проваливай.

Николай Михайлович выложил на стол все деньги, что у него были с собой, не считая. Глаза Сергея Николаевича загорелись жадным огнем. Он сгреб кучу обеими руками, принялся пересчитывать.

Николай Михайлович прошел в комнату Даши, нашел ее сумку и дорожную сумку-батон. Из одежды взял только нижнее белье. Если что, докупится. Он так думал, потому что намеревался прожить с Дашей долго, жениться и нарожать детишек со временем, после того, как Даша получит высшее образование. Еще взял школьные учебники, косметику, книги, которые Даша любила. Мобильного не обнаружил.

Он вернулся на кухню спросить Сергея Николаевича, где Дашин телефон. Белый-старший взволнованно досчитывал деньги, прикидывая в уме, на сколько бутылок хватит, и очень возмутился возвращением Николая Михайловича.

– Еще не ушел? – прикрыв деньги руками, рыкнул на него. – Нет больше телефона! Нет ничего! Убирайся отсюда, и чтобы я не видел вас обоих в этом доме больше никогда!

Николай Михайлович лишь усмехнулся грустно в ответ. Он понимал, что гложет Сергея Николаевича и как ему больно. Но помочь не мог. Сергей Николаевич сознательно не желал помощи. Он сам должен был помочь себе в первую очередь, но не ощущал нужды. Его устраивало саморазрушение. Быть может, таким образом он просил прощения у погибшей жены? Однако так ли уж необходима ей подобная жертва?

ЭПИЗОД 53

Хвалей с Костальцевым навязывались к Даше и Павловской в провожатые после школы. Особенно Костальцев. Хвалей – за компанию. Домой он не торопился, да и нечего дома делать.

– Отвяньте, мальчики! – по-хорошему попросила Даша. – Мы не домой!

– Так и мы не домой, – парировал Костальцев. – Мы с вами.

– А зачем вы нам там, где вы не нужны? – заканчивалось Дашино терпение. Хвалей и Костальцев ни на шаг не отставали, что Павловскую только смешило.

– Сдается мне, Костальцев, – сказал тогда Хвалей, – что нас хотят обидеть.

– Разве? – задумался Костальцев. – Мне так не кажется, – промолвил. – Да и не обидимся мы, даже если ты прав.

– Слушай, Павловская, – обратилась Даша к подруге, – харэ ржать, иди чмокни своего кавалера, и пусть он успокоится наконец. Мне такой кортеж ни к чему. И тебе, между прочим, тоже.

Павловская тут же подошла к Костальцеву, поцеловала его, прошептала что-то. Тот разулыбался, глаза довольно сощурил, отозвал Хвалея.

Мальчики развернулись и пошли в обратном направлении. Павловская собралась переходить дорогу, чтобы попасть к Дашиному дому, та ее остановила.

– Я там больше не живу, – коротко сказала.

– Да? А где? – опешила Таня.

– Догадайся с трех раз, – многозначительно посмотрела Даша на подругу.

– У Николая Михайловича? – догадалась Павловская.

Даша кивнула.

– Ну ты чума, Дашка! – воскликнула Таня. – А папа твой как отреагировал? – спросила.

– Не знаю, – пожала Даша плечами. – Мне в принципе все равно, как он отреагировал.

– Но он же твой папа, – не понимала Павловская. – Ты у него не спросясь, что ли, подалась к Николаю Михайловичу?

– Он мне больше не папа, – сказала, как отрезала, Даша.

– Но все-таки… – не унималась Таня. Она хотела понять логику Дашиных поступков.

– Или прекращаем разговор на эту тему, – прервала ее Даша, – или до свидания.

– Ладно, – согласилась Павловская. Рано или поздно все и так выползет наружу. – А как ты Николая Михайловича называешь в постели? – сменила тему.

– Так и называю, – отозвалась Даша более охотно.

– По имени-отчеству что ли?

– А чё такого?

– И он не обижается?

– А чё ему обижаться? Он же не Колюня какой-нибудь из колхоза и не Николай– не дворай, и уж тем более не Коля-перделя. Он именно Николай Михайлович. Это в нем меня и возбуждает.

– И он нормально относится к тому, что ты никак его ласково не называешь? – допытывалась Павловская.

– Как ласково?

– Ну, котик там, зайчик, слоник…

– Он же не животное, Тань, – упрекнула Даша подругу в стереотипном мышлении. – Какой он нафиг зайчик или котик? Николай Михайлович – мужчина. Заметь, настоящий мужчина, защитник. «Волкодава» читала когда-нибудь?

– Кино смотрела.

– Так вот, мой Николай Михайлович Волкодав и есть по характеру и духу. У меня язык не поднимется назвать его зайчиком, глядя на его обнаженное мускулистое тело. Николай Михайлович он и больше никто.

– Что да – то да, мужчина Николай Михайлович видный, – согласилась Павловская. – Моему Костальцеву до него далеко, – отметила.

– Твой Костальцев еще мальчик просто, – сказала Даша. – Но он же вырастет.

– Когда еще это будет?! – всплеснула руками Таня.

Они подходили к дому, в котором жил Николай Михайлович. У подъезда сидели старушки, кто с вязаньем, кто с газетой, кто просто так. Видимо, это судьба всех околоподъездных скамеек целыми днями терпеливо размещать на себе бабуль и дедуль, которым никогда не сидится дома, потому что им скучно и одиноко в четырех стенах. А во дворе, грея старые кости, можно наблюдать жизнь, в которой им уже нет места, и вспоминать собственную, прожитую кое-как, да обсуждать каждого жильца по отдельности, разбирая его по частям, точно робота, цены на хлеб и на молоко, бесконечные сериалы, правительство Америки и России, оппозицию и местную шпану, иногда споря до хрипоты.

Даша с Павловской поздоровались с ними и прошмыгнули в подъезд, не задерживаясь, обновив своим появлением и оживив разговор между старушками, которые с большим усердием принялись вспоминать и гадать, чьи девочки.

Даша открыла дверь в квартиру ключом, выданным Николаем Михайловичем утром. Пропустила Таню вперед, предупредив прежде, чтобы сразу разувалась.

– Была здесь когда-нибудь? – спросила, проходя из прихожей в комнату.

– Нет, конечно, – ответила Павловская. Она не отставала от подруги, но с чисто женским любопытством заглядывала во все углы.

Сундук стоял там же, где его и оставили, посредине квартиры.

– Открывай, – предложила Даша Тане. Та не заставила себя уговаривать, открыла крышку и ахнула.

– Здесь же целый магазин! – восхищенно воскликнула, погружая руки в ворох одежды, как в песок.

– Не то слово! – поддержала Даша подругу.

– А давай перевернем сундук, – попросила Павловская. Ее глаза лихорадочно блестели. – На полу гораздо удобнее будет ознакомиться со всем его содержимым.

– Ну, давай, – согласилась Даша.

Вдвоем они поднатужились, уперлись руками в одну из боковых стенок сундука. Он покачнулся и рухнул, глухо стукнувшись об пол захлопнувшейся крышкой. Таня открыла ее снова и держала на весу, пока Даша переворачивала сундук дальше. Когда тот оказался низом кверху, девчонки присели передохнуть на минуту, прислонясь к перевернутому сундуку спинами.

– Ну и тяжесть! – прошептала запыхавшаяся Павловская.

– Не говори, – вытянула ноги вперед Даша. – Вот уж никогда не думала, что шмотки могут столько весить!..

– Шмотки – шмотками, – возразила ей Таня. – Тут один сундук весом в центнер.

– Ну давай еще один рывок последний и все, – поднялась Даша с пола.

Таня тоже встала.

Они раскачали сундук, потом навалились и опрокинули его в сторону. Содержимое, словно из огромной пасти, тут же вывалилось грудой.

Здесь была одежда, как совсем новая, даже упакованная, так и ношеная, но в очень хорошем состоянии. По всему видно, хозяйка относилась к вещам бережно и с большой любовью. Колготки, чулки, гольфы сменялись юбками-карандашами, юбками-тюльпанами, кожаными юбками, юбками на бедрах, открывающими пупок. Брюки прямые, классические, закрывающие каблук, мужского кроя в стиле Марлен Дитрих, легенсы, бриджи, бермуды перемешались с шортами, больше напоминающими женские трусики, пикантные и соблазнительные. Блузки – полупрозрачные, кружевные, с вставками из гипюра, со множеством воланов, рюшей и драпировок, разнообразных цветов, в стиле которых преобладали женственность и романтизм; длинные и короткие платья, с принтами и одноцветные, полупрозрачные и закрытые, одно маленькое черное платьице в стиле Коко Шанель; трикотажные топы и свитера, кардиганы и пуловеры; джинсы классические и потертые, с дырочками и кожаными заплатками; бежевый тренч, несколько кожаных перчаток, шарфиков; и, конечно нижнее белье – черного цвета с обилием кружева и гипюра, и шелковое, – «все, чтобы свести кавалера с ума» и свихнуться самим. Глаза разбегались, руки хватали то одно, то другое. Шелковое белье и одежда были размещены отдельно и аккуратно уложены по целлофановым пакетам.

Девчонки без устали принялись примерять все подряд и делить «богатство» поровну. Павловская вспомнила и про Юльку Пересильд. Юлька же фанатела по шелку, а тут его было завались. Чего пропадать зря добру, если ни Таня, ни Даша к шелку не испытывали должного уважения и не увлекались им. Даша выбрала и оставила себе только одну шелковую кофточку в полоску, переливающуюся всеми цветами радуги. Такую же носила героиня Жаклин Маккензи в фильме «Скины». Именно поэтому Даша и заметила ее.

– Я не знаю, – пожала Даша плечами на реплику Павловской о пристрастии Юльки Пересильд. – Мне не жалко, тем более что ничего моего здесь нет. Но согласится ли Юлька забрать весь шелк? Он же явно не новый и, видимо, одеванный, особенно белье…

– Наше дело предложить, – не настаивала Таня. – Откажется, ее проблема.

– Ну звони, – разрешила Даша.

Юлька, как услышала о шелке, тут же сорвалась с места, как гончая. Главное, платить не нужно! Она обещалась быть в течении пятнадцати-двадцати минут…

…Николай Михайлович с трудом узнал квартиру, когда пришел вечером с работы. Женская одежда была разбросана повсюду, а по углам холмилась. На кухне Даша с двумя подружками пили дорогое вино, «мочили» обновки. Девчонки даже не заметили его появления.

Юлька Пересильд, прислушавшись, сказала, что кто-то ходит.

Дружной троицей они выглянули из кухни. Николай Михайлович в это время запихивал пустой сундук под стол.

– Ой, Николай Михайлович! – икнув, первою вышла к нему Юлька. – Добрый вечер!

– Добрый, – обернулся к гостьям Николай Михайлович.

– Мы сейчас все уберем, – сказала Павловская.

– Да, ждем Юлькиного брата на машине, – подтвердила Даша. – Ничего, что я так распорядилась вещами из сундука? – потупила глазки.

– Все в порядке, – не сердился Николай Михайлович. – Думаю, ты правильно поступила.

Девчонки бросились к разбросанной одежде, поднимали ее и относили каждая к своей кучке.

Когда приехал Руслан Пересильд, помог и сестренке, и Павловской вынести обновленный гардероб из квартиры и погрузить в машину. Таню он согласился и подвести.

ЭПИЗОД 54

Майор Томильчик вошел в Дом культуры в восемь часов вечера, когда из сотрудников учреждения уже никого не было на работе. В принципе, он и не горел желанием ни с кем из них знакомиться, поскольку не испытывал ни изначального интереса к представителям так называемой провинциальной интеллигенции, ни уважения к ним. Если бы не особый случай, майор Томильчик и не узнал бы никогда о существовании города, в котором оказался. Утомленный дорогой, а ехать пришлось прилично, он едва сдерживал раздражение, выйдя из машины.

– Куда вы меня завезли? – орал майор Томильчик на подручных из тех скинхедов, что облажались на кладбище, проходя во двор с высоким железным забором. Увидев неплохой с виду коттедж, он немного успокоился.

– Здесь шикарное место, босс, – молитвенно сложил руки Череп, тот, кто брал деньги у майора Томильчика и не смог их отработать, закабалив себя в рабство к майору Томильчику, выслуживаясь, как пес. – Тихое, спокойное, в двадцати километрах от райцентра. Подвал отличный. В общем, то, что нужно.

– Показывай подвал, – все больше смягчался майор Томильчик.

Ему понравилось. И планировка дома устраивала. Жаль, что в личное пользование такие хоромы не возьмешь. Хозяин согласился лишь на аренду. По большому счету, майору Томильчику дом-то этот и не нужен был вовсе, но если бы он пожелал когда-нибудь заиметь собственное жилище за городом, – построил бы точно такой же. Этот слишком далеко от Минска, но на пару дней, которые придется провести в данной местности, как нельзя кстати.

Череп сообщил, что у объекта наблюдается любовная связь и, что самое интересное, связь со школьницей. Быстро же он утешился. Хотя, кто бы устоял от сладенького? Тем сильнее объект будет страдать, когда майор Томильчик подвесит его школьницу на крюки в подвале либо, что еще лучше, нос к носу привяжет к трупу мертвой соперницы и подожжет. Гори, гори ясно, чтобы не погасло! А сам объект закатает в бетон или в асфальт, еще не решил майор Томильчик, как поступить. Он должен сначала удостовериться лично, что скинхеды не ошиблись в идентификации личности искомого, чтобы не облажаться самому, поэтому для начала приказал Черепу вести его в Дом культуры. То, что было уже довольно поздно, майора Томильчика не смущало. Он и не собирался общаться с общественностью. Его удовлетворит и простой сторож, который обязательно должен быть в наличии учреждения и который, естественно, выложит все майору Томильчику как на духу за халявный литр или два горячительного, поскольку сторожа, в основе своей, потенциальные любители выпить и закусить.

На вахте сидел Янович, пенсионер. Он сменял Витька. Был еще Сократыч, чья смена шла следующей за Яновичем. Они дежурили сутки через трое. Витек еще не успел уйти, когда майор Томильчик появился на пороге Дома культуры.

– Закрыто, дядя! – предупредил Витек, застегивая куртку.

– Простите, – отступил на шаг назад майор Томильчик. – Я не хотел никого беспокоить. Мне нужна лишь информация…

Распахнув кожанку, Череп тут же продемонстрировал две бутылки водки по 0,7, торчавшие, как поплавки, из внутренних карманов.

Янович заинтересовался больше Витька и поспешил отправить того домой.

– Витек, твоя смена кончилась, так что шуруй, – увещевал Янович коллегу. – Я сам как-нибудь разберусь.

– Но я хочу знать, чего им надо, – упрямился Витек.

– Не задерживайся, Витек, – выпроваживал его Янович. – Небось уже заждались дома. Ступай с Богом, и будет тебе счастье…

– Счастье будет тебе, – съязвил Витек, намекая на спиртное в карманах Черепа.

– Иди-иди, – все-таки выпер Витька за двери.

– Ладно, не очень-то и хотелось, – поднял Витек воротник куртки. – Отравишься, я не при делах. Адье!

Витек, не оборачиваясь, помахал рукой на прощание и зашагал прочь от здания Дома культуры.

– Слушаю вас, товарищи, – обратился Янович к майору Томильчику, который с удовольствием наблюдал за разыгравшейся сценой. Его очень позабавил разговор двух сторожей, словно в театре побывал. Он знаком дал понять Черепу, чтобы тот отдал одну бутылку старику. Янович тут же спрятал ее за пазуху.

Майор Томильчик протянул ему фото Николая Михайловича, то, где он в военной форме.

– Узнаете? – спросил.

– А чего его узнавать? – не понимал, куда клонит таинственный незнакомец, Янович. – Ты любому покажи эту карточку в городе, любой тебе и скажет, что на ней наш режиссер. Только, стесняюсь спросить, зачем он вам понадобился?

– Не переживай, старик, – забрал фото и спрятал в карман майор Томильчик. – Друг этой армейский мой. Потерялись. Вот и разыскиваю. Жизнью ему обязан, – продолжал майор. – Долг хочу вернуть.

– А чего от меня надо? – все же не понимал, чего хотят от него, Янович.

– Он не знает о моем приезде, – сказал майор Томильчик. – Я, так сказать, сюрпризом. Думал застать его на работе, забуриться в кабак какой-нибудь, да, видимо, опоздал…

– Естественно, опоздал, – перебил его Янович. – Рабочий день не резиновый же!

– И что делать?

– Шуруй домой к нему, – посоветовал Янович.

– Знать бы, где дом-то этот, – вздохнул майор Томильчик. – Кроме места работы да города, в котором друг поселился, мне ничего неизвестно.

– Да тебе каждый покажет дорогу, – обнадежил Янович, – только спрашивать не стесняйся.

– Такая заметная личность? – удивился майор Томильчик.

– Очень! – подтвердил Янович. – Он же один режиссер на весь район! К тому же мужик в бабском батальоне. Тут хочешь-не хочешь, станешь заметным. Да он и сам из себя видный. Странно, что к нам попал.

– Вот и я говорю, – согласился майор Томильчик, – странно.

– А где служили-то? – поинтересовался Янович.

– По-разному, – неопределенно ответил майор Томильчик.

– Ясно, военная тайна, – догадался Янович.

– Типа того, – не стал отрицать майор. – Так какой адрес его, говоришь? – напомнил о главном интересующем его вопросе.

Янович визуально знал и мог рукой показать, где находится улица и дом, в котором проживал Николай Михайлович, но как улица называется не помнил, поэтому заглянул в журнал учета, прочел и тогда уже назвал и улицу и номер дома с номером квартиры. Череп отдал ему вторую бутылку. Майор Томильчик поблагодарил старика, сел в машину. Череп не отставал.

– Куда едем? – спросил босса. – Прямо сейчас брать будем?

– Не спеши, – задумчиво ответил майор Томильчик. – Брать будем, – через некоторое время произнес. – Но не его. Завтра привезете школьницу, с которой он спутался. И чтобы тихо мне!

– Понял, – кивнул Череп.

Машина тронулась с места по направлению из города. Майор Томильчик не пожелал проехать по той улице, где стоял дом, в котором жил Николай Михайлович. Его вообще мало привлекал город. Он чувствовал себя в нем чужим. И это ему не нравилось. Майор Томильчик не любил незнакомой местности и незнакомых людей, потому что не знал, чего и когда от них ждать.

ЭПИЗОД 55

Николай Михайлович, помимо того, что принес самые необходимые вещи Даши из ее дома, купил ей и новый мобильный телефон. Даша не знала, как его благодарить. Подобной щедрости она не видела никогда в жизни. Он даже не обиделся на то, что Даша устроила из его квартиры, распорядилась, не спросясь, вещами его покойной жены и закатила пирушку с подружками на его кухне…

Прижимая к груди коробку с телефоном, Даша растерянно моргала глазками, тщетно силясь придумать, чем бы заменить банальное «спасибо», но слова, сорвавшиеся с губ, были совсем не о том.

– Как папа? – спросила она.

– В норме, – отозвался Николай Михайлович.

– Не буянил?

– Зачем ему это?

– Что про меня спрашивал?

– Интересовался здоровьем твоим, учебой…

– Врете вы все, Николай Михайлович, – не поверила Даша последней реплике.

– А ты меня все время будешь называть по имени-отчеству? – легко сменил тему Николай Михайлович.

– Вам не нравится?

– Еще не знаю.

– Вы меня простите, но вы только Николай Михайлович! – твердо сказала Даша. – У меня язык не повернется назвать вас как-то иначе.

– Это из-за разницы в возрасте? – предположил Николай Михайлович.

– При чем здесь возраст, – грустно усмехнулась Даша. – Вы мужчина моей мечты, – призналась она. – Не идеал, конечно, но именно таким я вас и представляла. Я не глупая девочка, – заметила Даша улыбку на лице Николая Михайловича, – может быть, даже умнее вас…

Сказала и юркнула в спальню.

Николай Михайлович присоединился к ней через полчаса. Она лежала лицом в подушку, делая вид, что спит. Он склонился над ее ухом и прошептал:

– Я тоже очень люблю тебя.

– Правда? – рывком повернулась Даша на спину.

– Правда, – ответил Николай Михайлович.

– И вы никогда меня не оставите?

– То же самое я хотел просить у тебя.

– Я вас не оставлю, и не надейтесь, – провела Даша рукой по щеке Николая Михайловича, потом приподняла голову, обхватила его шею руками и взяла в плен губами его губы. Оба они стали узниками поцелуев, и это состояние их вполне удовлетворяло.

Даша позволила Николаю Михайловичу все и себе в том числе. Вечер плавно вполз в ночь, а ночь никак не кончалась, продлевая мгновения жизни любви, словно остановив время, любуясь ими, как вуайеристка со стажем. А что ей еще оставалось? Ей так надоело опекать убийц, воров и насильников, что она предоставила криминал самому себе, который без ее помощи разнюнился, словно младенец, потому что ничего путного не получалось. Все его приспешники «садились в лужу», а сотрудники правопорядка не успевали раскрывать одно дело за другим и радовались как дети. Ночь не слышала мольбы криминала, по крайней мере, в эту ночь. Она восхищенно смотрела на Дашу с Николаем Михайловичем, пока солнце не ударило ей в спину первым лучом, точно лазерным мечом, и прогнало, будто кошку.

А на уроках Даша зевала. Сначала стесняясь и прикрывая рот рукой. Но потом забывалась и кемарила. Тогда Павловская, в случае шухера, толкала ее в бок.

На большой перемене подружки уединились покурить.

– Николай Михайлович не сильно ругался? – спросила Таня.

– С чего это? – не поняла Даша.

– Ну, мы же устроили у тебя типа девичник, – напомнила Павловская.

– А, не парься, – отмахнулась Даша. – Он только рад, что избавился от кучи ненужных вещей. А то, что попили чутка… он же взрослый мужчина, все понимает.

– Не трудно ему с тобой? – поинтересовалсь Кошкина, выходя из кабинки туалета. – Вы уж не обессудьте, что я ваш разговор подслушала, – открыла кран умывальника сполоснуть руки.

– Я же не тяжелая вроде, – ответила Даша. – Перенапряжение ему не светит, – добавила.

– Рано радуешься, Белая, – произнесла Кошкина, – либо твой мужчина рано радуется.

– Ты о чем? – прислушалась Даша.

– Все о том же, – подошла Кошкина ближе. – Тебе сколько лет? А ему? Я не о разнице в возрасте, хотя и о ней тоже. Ты растешь, меняешься, развиваешься, у тебя появятся новые увлечения и ощущения, дальше продолжать?

– Ну давай, интересно послушать.

– Устареет твой Николай Михайлович, – с готовностью продолжила Кошкина, – безнадежно причем, как надоевший трек. Тебя потянет к другим, это по-любому, что тогда делать будешь?…

– Не потянет, – заявила Даша.

– Уверена?

– Стопроцентно.

– Забьемся?

– На что?

– Кошкина, не суди всех по себе, – остановила их Павловская. – Может быть, у Дашки такая любовь, как в романах, а ты ей просто завидуешь.

– Было бы чему завидовать, – брякнула Кошкина. – Ладно, пойду, – направилась к выходу. – Когда розовые очки потеряешь, обращайся, – кинула Белой.

Даша задумалась.

– Да забей ты! – заметила Таня состояние подруги.

– Забила, – улыбнулась Даша. – У меня все будет как в сказке! – твердо сказала.

Но на уроках слова Кошкиной заново прокрутила. В них был смысл и своя правота. Заморачиваться раньше времени не стоило, однако, если она уже сейчас сомневалась, то что будет дальше? Кошкина – стерва! Умудрилась же зацепить за живое!

После уроков Даша пришла в парк. С Таней не прощались, вечером репетиция. Идти никуда не хотелось. Почти лысые деревья что-то шептали на своем языке. Гнилая листва копошилась под ногами. Странно-теплое солнце в конце октября пыталось залезть чуть ли не в душу, утешая теплом. А безлюдный парк дышал холодом.

Кто-то сзади обнял Дашу за плечи. Она попыталась обернуться посмотреть, кто это мог быть. Лицо ее вдруг накрыла марлевая повязка, что-то острое шибануло в нос. Теряя сознание, Даша несколько раз дернулась, выбрасывая ноги вперед, потом замерла и обмякла.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ЭПИЗОД 56

Даша открыла глаза. Запаниковала, подумав, что ослепла: мрак окружал ее со всех сторон. Его можно было разорвать руками, как пленку, во всяком случае, попробовать стоило, но руки не слушались. Неподвижными оказались и ноги. И даже закричать, чтобы позвать на помощь, Даша не могла. Немного подергавшись, она поняла, что привязана скотчем к стулу за руки и за ноги. Рот и глаза тоже оккупировал скотч. Но почему? Что она такого сделала? Кому понадобилось ее похищать? Даша прекрасно помнила, как сидела в парке на лавочке, а потом – едкий запах эфира и пустота. «Мамочки!» – беззвучно воскликнула она. Страх черным мешком накрыл ее и скрыл в себе, пожирая изнутри. Никогда Даше не было так страшно, как теперь. Она не понимала, кто и чего от нее хочет. Хотя, если бы знала, вряд ли знание придало ей храбрости. Она же не дура. Смотрела фильмы о маньяках и документальные передачи о них по «ящику» мельком. Кроме маньяка похищать ее некому. Выкуп за нее не попросить. Да и какой смысл в выкупе? Тот, кто похитил Дашу, позабавится с ней, изнасилует, а потом убьет, расчленив труп, либо станет убивать медленно, по кусочкам отрезая плоть. Финал по-любому один. Но Даша не хотела умирать! Она не готова к миру иному! Только-только стала понимать, что значит любить… Вот! Точно. Даша усомнилась в чувствах к Николаю Михайловичу, поэтому и расплачивается за сомнения. «Кошкина-коза напела разных гадостей, а я и уши развесила, – решила Даша, что виновата одноклассница. – Развела, как лохушку. Ей же просто завидно. А я повелась, дура!» Нельзя так просто отказываться от своей любви: последствия неизбежны, причем плачевные. Но Николай Михайлович спасет Дашу. Он всегда спасал ее, гды бы та ни находилась. Он обязательно найдет ее, он почувствует, что она в беде. Только бы не опоздал…

Дашей стало так жаль себя, что она смирилась с ролью жертвы, и заплакала. «А может, – встрепенулась от внезапной догадки, – это Лемеш? Его же не нашли, хотя Николай Михайлович оставил его в полудохлом состоянии. Притворился и сдратовал, затаился и выжидал, чтобы отомстить. Он же полный отмороз, и закон ему не писан». Лемеш не успел воспользоваться Дашей тогда, вот и наверстывает упущенное. Больше ведь некому. И никто ему не помешает довести задуманное до конца. Он добьется своего, но станет ли ее убивать? Разумеется, станет. Николай Михайлович узнает и башку ему отвернет. А Лемешу это надо? Как ни крути, по всякому, выходит смерть. Но Даше всего пятнадцать! И она хочет жить! «Николай Михайлович! – мысленно позвала. – Николай Михайлович! Найдите меня, умоляю!..»

Где-то над головой скрипнула дверь. Зашагали ботинки по спускающейся вниз лестнице, деревянной. Кто спускался? Вестник смерти или спасения?

Даша напряглась, превратившись в слух, а мешок страха еще сильнее вгрызся в ее тело.

Над ней кто-то склонился. Даша почувствовала дыхание рядом с собой. Несло табаком и луком. Потом с резким звуком с ее глаз сорвали скотч. Было больно до слез. Прямо в глаза светила свисающая с потолка лампочка, покачивающаяся над головой. Даша зажмурилась от режущего света. Проморгалась, привыкая к свету, и, если б смогла, заорала во все горло, увидев прямо перед собой, на расстоянии вытянутой руки, полуразложившийся труп женщины на стуле напротив. Взгляд Дашин застыл в ужасе, она вырывалась, захлебываясь в едва слышном крике.

– Впечатляет? – вырос стеной между Дашей и трупом мужчина, тот, что склонялся над ней, хозяин табачно-лукового дыхания, лысоватый и с усами, очень похожий на кого-то, кого Даша знала наверняка, но не могла вспомнить. – Это женушка твоего хахаля, – продолжал он. – Правда красивая? Хочешь стать такой же неотразимой?

«Больной урод какой-то!» – пронеслось в Дашиной голове вихрем. Но его словам почему-то хотелось верить. От этого становилось еще страшнее, а безысходность, накинув петлю на шею, сильнее стягивала узел. Взгляд майора Томильчика не предвещал ничего хорошего. В его глазах не видно души. В них застыла льдом лютая злоба.

– Ты что-то сказала? – прислонился он ухом к заклеенному скотчем рту Даши. Но, кроме невразумительного мычания, ничего не услышал. – Значит, тебе нечего мне сказать? – пробуравил взглядом ее глаза и, вдруг, улыбнулся. – Ах, да, ты же не можешь, – сорвал скотч.

Все, что накопилось во рту, всю ту слюну, которая уже не глоталась, Даша выплюнула майору Томильчику в лицо. И эта слизистая пузырящаяся масса, запрыгнув, но не найдя опоры, потекла вниз, на воротник и на грудь новой рубашки. Майор даже растерялся от неожиданности. А Даша, не давая ему опомниться, застрочила, словно пулеметной очередью, словесными оскорблениями.

– Чтоб ты сдох, урод вонючий! – кричала она, как в истерике. – Ублюдок извращенческий! Ссыкло гидроленное! Козел безрогий! Импотент недоразвитый! Хрен моржовый! Упырь конченный!..

– Заткнись, дура… – вырубил майор Томильчик Дашу одним ударом и добавил: – красивая!..

Вытер рукавом лицо и поднялся по ступенькам вверх из подвала.

Когда Даша открыла глаза снова, ей тут же захотелось зажмуриться и как можно дольше вообще их не открывать. Но саму себя не пересилить.

Перед ней на стуле напротив сидела Анна, живая и здоровая.

– Здравствуй, Даша! – сказала она. – Не бойся меня, – дотронулась до плеча Даши. – Я не причиню тебе зла.

– Ты жива? – протолкнула Даша слова на волю.

– Нет, – отрицательно покачала головой Анна. – Но жива ты, – поспешила заметить. – И я не позволю тебя убить.

– Но как? – не понимала Даша.

– Ты очень хорошая девочка, Даша, – улыбалась Анна. – Николаю повезло с тобой. Вы обязательно будете счастливы. Я за вас рада.

– Правда? – сомневалась Даша.

– Правда, – решительно подтвердила Анна.

– Значит, ты меня слышала, там, на кладбище?

– Конечно, – не отрицала Анна. – Иначе меня бы здесь не было.

– Но что мы здесь делаем?

– Ты ни при чем, – отвечала Анна. – Однако у меня осталось одно незаконченное дело, конец которому нужно положить здесь и сейчас.

– Конец чему? – не понимала Даша.

– Конец тому злу, которое причинили мне. И если это не прекратить, зло будет преследовать вас всю жизнь, пока не поглотит вас.

Анна исчезла так же внезапно, как и появилась. Вместо нее опять возник отталкивающий всем своим видом труп.

Даша очнулась на полу. Скотч, сковывавший ее по рукам и ногам, пропал бесследно.

Даша огляделась вокруг в поисках выхода. Выход был один, с одной дверью наверху, там, где заканчивалась или начиналась лестница.

ЭПИЗОД 57

Павловская привела на репетицию Костальцева. Николай Михайлович очень обрадовался новому артисту, шутил, рассказывал смешные и забавные истории из закулисной жизни столичного театра-студии киноактера, в котором до армии он подрабатывал монтировщиком, пока ждали Дашу. Но она все не шла. Странно, конечно, однако и ее отсутствие, и ее не отвечавший на звонки Николая Михайловича телефон не заронили и грамма подозрения, что с ней могло что-нибудь случиться, ни в ком. Да и что ей могло угрожать в родном городе, в котором никогда ничего не происходило, к тому же с таким защитником, как Николай Михайлович? Только безумный мог решиться на противоборство с ним, но таких, на сколько известно, не было. А репетиционный период спектакля продолжался, и нужно было репетировать. Павловская предложила заменить Дашу, пока та не появится, собой, чтобы посмотреть, на что способен Костальцев. Николай Михайлович согласился. На сегодня работы хватит и без Даши. У него есть Костальцев, который, как нельзя кстати, подходил на роль Никиты.

Николай Михайлович подробно объяснил, чего он хочет от артиста, на пальцах показал, как нужно выходить и что при выходе делать на сцене, а потом на личном примере продемонстрировал все то, что Костальцеву предстояло повторить, а именно тот кусок мизансцены, когда Никита на сцене оставался один. В общем-то, ничего сложного. Изобразить опоздавшего на свидание парня и не обнаружить любимой на месте, нервно закурить, теряясь в догадках, приходила Шурка уже или ушла, не дождавшись его, либо еще не приходила, и он пришел первым, – особого труда не составляло. Костальцев математически точно повторил Никиту в исполнении Николая Михайловича. Тот его похвалил за меткость глаза и цепкую память, но от Костальцева требовалось другое.

– Понимаешь, – сказал ему Николай Михайлович, – ты должен показать мне Никиту таким, каким был бы ты сам, оказавшись на его месте. Представь себе себя. Включи воображение.

– Я попробую, – кивнул Костальцев и вернулся на исходную. Ему удивительно нравилось находиться на сцене. Он и не подозревал никогда, что ему может понравиться лицедейство. Отец Костальцева всячески ограждал сына от подобных занятий и категорически запрещал участвовать в любых школьных мероприятиях и сценках, заявив, что не дело настоящего мужчины кривляться как обезьяна. Это удел немощных и ущербных. Настоящий мужчина – бизнесмен, добытчик денег, волевой делец. Кто же тогда Николай Михайлович, если не настоящий мужчина? Он никакой не бизнесмен, а все его уважали и полюбили за сравнительно небольшой промежуток времени. Когда он появился в городе? Месяца четыре назад, не раньше. Однако все девчонки и женщины влюблены в него по уши. Особенно Белая. Чувствуется в нем сила, вот и тянутся к нему. Только совсем не такая, какой придерживается Костальцев-старший. И Мишке Костальцеву было, как никогда, хорошо находиться не рядом с отцом, а с Николаем Михайловичем, Павловской, тетей Аленой, ощущать себя нужным за собственные качества, а не за отцовские деньги и положение в обществе.

Павловская гордилась Костальцевым. Уже со второго раза у него все получилось. Костальцев будто родился актером. И не скажешь, что до сего момента он никогда не выходил на сцену.

– Ты замечательный! – повисла она на его шее, чмокнула в уголок губ.

Николай Михайлович тоже поздравил Костальцева с успехом.

– У вас, молодой человек, – сказал он, – несомненный талант. Вы очень ценное приобретение для нашего спектакля.

– Да что вы говорите такое, – растерялся Костальцев от похвалы. – Я и не думал никогда, что способен…

В эту секунду зазвонил телефон Николая Михайловича. Лицо его просветлело, заиграло румянцем. Все поняли, что наконец-то соизволила объявиться пропажа – Даша Белая. Николай Михайлович извинился перед Костальцевым за прерванный разговор, на что тот махнул рукой, мол, он и без того в шоке от такого внимания.

– Даша, ну где ты ходишь? – с улыбкой на лице ответил на телефонный звонок Николай Михайлович.

– А это не Даша, – прозвучал в трубке чужой мужской голос.

– Где она? – обеспокоенно спросил Николай Михайлович, неловким движением включив громкую связь, сам того не ведая. – С ней что-то случилось?

– Пока нет, – ответил майор Томильчик на другом конце провода.

– Кто это? – стальные нотки берсерками ворвались в голос Николая Михайловича.

– Приедешь, куда я скажу, узнаешь, – прозвучал ответ. – И не вздумай связываться с ментами. Девчонку на куски порежу.

– Да я… – прорычал Николай Михайлович, точно разъяренный лев, даже майор Томильчик на секунду испугался, не говоря о Павловской, Алене Мороз и Костальцеве. Никогда они не видели Николая Михайловича таким страшным, с лицом, перекошенным крест-накрест яростью и ненавистью.

– Верю, что ты, – поспешил майор Томильчик с дальнейшими распоряжениями. – Приходи один на перекресток у выезда из города. Мой человек заберет тебя. Выполнишь все без глупостей, увидишься с девчонкой. У тебя есть тридцать минут. Время пошло.

Короткие гудки разрезали воцарившуюся тишину напополам.

Николай Михайлович с размаху швырнул телефон об пол, будто телефон был виновен в беде. Присутствие Павловской, Костальцева и Алены Мороз заставило его потушить разбушевавшиеся эмоции и включить мозги. Не хватало только паники здесь! Встревоженные лица участников репетиции без слов говорили о том, что они слышали весь разговор Николая Михайловича с похитителем Даши. Что ж, тем лучше. Его неосторожное обращение с телефоном избавило от глупых вопросов. Николай Михайлович спрыгнул со сцены, ни на кого не посмотрев и не попрощавшись ни с кем, пулей вылетел из Дома культуры. Алена Мороз бросилась было за ним, но зачем-то остановилась на полпути. Вероятно, подумала, что не имело смысла догонять Николая Михайловича. Что она скажет, догнав его, и догонит ли? Случившееся не поддавалось нормальному осмыслению. Это было дико. Никто и не подозревал, что подобное может произойти в Копыле, будто в России или в Америке, где похожие случаи, к сожалению, не редкость. Мир сходит с ума. Что же будет дальше с ним?

Алена вернулась к детям у сцены, которые не сидели, пришибленные, переваривая новость, как она думала, а развили бурную деятельность. Костальцев наяривал кому-то по телефону.

– Ты кому звонишь? – набросилась на него Алена с благими намерениями не навредить Даше.

– Не беспокойтесь, тетя Алена, – остановила ее Павловская, – не в милицию.

Костальцев звонил Хвалею.

– На проводе, – отозвался тот.

– Здорово, – сказал Костальцеы в трубку, – чё делаешь?

– Жру, – ответил Хвалей.

– Есть срочная тема, завязывай с кишкоблудством, – произнес Костальцев.

– Чё за тема? – неохотно прислушался Хвалей.

– С Белой беда. Выручать надо.

– Да хрен с ней, с Белой, – высказался Хвалей, – с ней по жизни беда. Сама выкрутится, как обычно.

– Не в этот раз, Хвалей! – настаивал Костальцев. – Ее реально могут завалить!

– Чё ты несешь, Костальцев? – не верил Хвалей. – Кому она нужна?

– Выходит, нужна, раз похитили. Нашему режиссеру уже предъявили за нее.

– Да ты гонишь, – сомневался Хвалей.

– Скажи сразу, что ссышь, и кончаем разговор, – начинал нервничать Костальцев.

– Ничё я не ссу, – обиделся Хвалей. – Если надо, любому глотку перегрызу за Белую.

– Надо, Хвалей. Реально надо.

– С этого бы и начинал.

– Короче, прыгай в такси, – распорядился Костальцев, – и греби к Дому культуры, только пулей. За «бабки» не переживай, я расплачусь.

– Уже лечу, – с полным ртом, пережевывая мясо на ходу, Хвалей выбежал из дома.

Костальцев попросил Павловскую набрать Пиноккио.

– Зачем? – растерялась та.

– За шкафом, Таня, не тупи. У меня его номера нет, а у тебя есть все. Он тоже может помочь, – объяснил Костальцев и посмотрел на часы. Время еще оставалось, но поспешить не мешало бы.

Пиноккио схватил все на лету. К счастью, он не гостил у Юльки Пересильд. Юлька загостилась у него.

Хвалей, Пиноккио и Юлька появились у Дома культуры одновременно. Костальцев вкратце объяснил сложившуюся ситуацию. До того, как заберут Николая Михайловича с перекрестка, оставалось пятнадцать минут.

– О своем брате и не мечтай, – заметил Костальцев, как Юлька потянулась за телефоном. Он догадался, кому она собиралась звонить.

– Почему? – не хотела соглашаться с Костальцевым Юлька.

– Потому что твой брат мент, – ответил за того Хвалей. – Поднимет кипеж: Белую на ленточки порежут.

– А что тогда делать?

– Нужно попасть на тот перекресток, – предложил Костальцев.

– Нужна машина, – заметил Хвалей.

– Наша машина стоит во дворе, – сказала Юлька. – Но у меня нет ключей, да и водить я не умею.

– Зато я умею и водить и «тачки» вскрывать, – расплылся в улыбке Хвалей.

– Ты?! – удивленно все на него посмотрели.

– А чё такого-то? – пожал плечами Хвалей. – Трудное детство, – пояснил.

Таксист, привезший Хвалея, ждал, когда с ним рассчитаются, и никуда не спешил. Костальцев сел рядом с ним на сиденье и заплатил вперед, остальные, кроме Павловской и Алены Мороз (самое слабое звено), рапсположились сзади.

Они доехали до Юлькиного двора и отпустили такси. Оставалось десять минут.

Хвалей за считанные секунды открыл автомобиль Руслана Пересильда так, что сигнализация не сработала, пригласил всех в салон, сам сел за руль и без ключа завел машину.

– Да ты прямо талант! – восхищенно призналась Юлька.

– Ладно, нет времени, – подгонял Костальцев одноклассников. – Поехали уже!

Хвалей нажал педаль газа, лихо развернулся и выехал со двора на проезжую часть. Гнал, словно Шумахер, аж дыхание занимало и щекотало в груди. Он остановился в нескольких десятках метров от стоящего на перекрестке памятником самому себе Николая Михайловича. Тот терпеливо ждал, расставив ноги на ширине плеч, и скрестив на груди руки.

Ровно в назначенное время со стороны Тимкович по гравиевой дороге, поднимая столбы пыли, точно танк, выкатил черный джипп, припарковался прямо рядом с Николаем Михайловичем. Водитель кивком головы указал, мол, забирайся внутрь. Николай Михайлович же выпрямил руки и заработал ими, как крюками, вытащив из кабины водителя. Из салона тут же выскочили трое бритоголовых, напали собаками на Николая Михайловича.

Хвалей среагировал мгновенно. Нажал на газ и подкатил к джиппу. Первым выскочил из машины, спеша на помощь режиссеру. За ним не отставали и остальные. Бритоголовых уложили, как «сынков», скрутили и погрузили в джипп. Водителя вернули за руль.

– Оказывается, Белая реально в опасности?! – больше всех удивлялся Хвалей. – Я думал, Костальцев прикалывается. Типа в «зарницу» решил поиграть.

– Да уж, «зарница», – переводила дух Юлька, осматривая руку. Ей досталось. Один упырь едва не отправил ее в лучший мир. Если бы не успела поставаить блок, уклоняясь от ножа, валялась бы сейчас с распоротым животом. С располосованой до кости кисти часто-часто капало красным. Пиноккио снял с себя майку и как мог перевязывал рану.

– Ей в больницу надо, – сказал Николай Михайлович. – Поезжайте, – обращался он ко всем.

– А вы? – не хотел никуда уезжать Хвалей.

– Здесь были ножи, – продолжал Николай Михайлович. – Дальше будет хуже. Я вам благодарен за помощь, но теперь я сам. Если кто-нибудь из вас погибнет, как жить после этого?

– Да ладно, забейте, – не унимался Хвалей. – Никто нас не убьет. Мы сами, кого хочешь, завалим.

– Это не игра, Хвалей, – вмешался Пиноккио.

– А я, по-твоему, слепой? – возразил Хвалей. – Не понимаю?

– В общем так, Хвалей, – прикрикнул на него Костальцев. – Садись в машину и вези Юльку в больницу. Мы с Пиноккио никуда не поедем, – решительно заявил Николаю Михайловичу.

– А чё я должен? – не соглашался Хвалей.

– Потому что только ты водишь машину, – ответил Пиноккио.

Юльке становилось хуже. Боевая эйфория прошла. Боль атаковала тело. Ее уложили на заднее сиденье. Хвалей, подчиняясь большинству, сел в машину.

– Гони, – сказал ему Костальцев.

– Да пошел ты, – сплюнул Хвалей, завел мотор. – Терпи, женщина! – обернулся к Юльке, широко улыбаясь. Она ответила ему слабой болезненной улыбкой.

ЭПИЗОД 58

Даша поднялась вверх по лестнице к двери, ведущей из подвала наружу, дернула за ручку на себя. Дверь не поддалась. Толкнула ее плечом – та же история. Даша застучала в дверь кулаком и стучала до тех пор, пока ей не открыли. Не самый приятный звук для слуха – монотонный глухой и непрекращающийся стук. У кого-то, кто находился за дверью, не выдержали нервы. Даше повезло, что никто, кроме майора Томильчика, не знал о ее обездвиженном положении. Майор Томильчик лично приматывал ее скотчем к стулу. Началась бы суматоха, мысли нехорошие зароились бы в головах, ожесточенность возникла бы к непонятному. Непонятное всегда пугает. Поэтому лучше либо не связываться с тем, что выше твоего понимания, либо уничтожить все, что парит мозг, и поскорее, не задумываясь о последствиях, а то голова лопнет. Майор Томильчик старался не утруждать умственные извилины скинхедов, работавших на него, они и без того напрягались сильней своих возможностей. Только Череп посвящался в истинные цели дел, но его не было на территории коттеджа. Он отправился забрать Николая Михайловича с перекрестка, взяв для подстраховки троих помощников.

Даше открыл дверь рядовой «фашистик» с обостренным слухом, на свою же беду. Сначала она обезвредила его ударом ногой в пах, а потом его же головой протаранила стену. Своим таинственным образом приобретенным навыкам и не девичьей силе Даша не удивлялась. Она и на себя-то едва походила, скорее на терминаторшу, телохранительницу Джона Коннора из сериала «Терминатор. Хроники Сары Коннор» в исполнении Саммер Глау.

Выйдя на свет, Даша зажмурилась от яркого заходящего солнца. Красный закат отразился в ее зрачках, когда она открыла глаза. Она стояла посредине двора шикарного коттеджа с ухоженным газоном и брусчатыми дорожками, и со всех сторон на нее пялились лысые недоумевающие в первые мгновения рожи, оторванные ее нежданным появлением от насущных дел.

– Борман! – позвал один из лысых, оказавшийся ближе всех к подвалу, того, кто выпустил Дашу из плена и который валялся возде двери в подвал, вырубленный ею. – Какого хера девка тут торчит?

Однако Борман не отозвался. Это лысого насторожило. Он направился в подвал. Даша его перехватила. Припечатала к стенке коттеджа и несколько раз наподдала под дых выбрасываемой вперед ногой. Потом встала в стойку, обернувшись к остальным, зная, не оглядываясь назад, что противник повержен и медленно оседает на землю по стенке.

– Ты чё, коза, бешеная? – высказался кто-то из окружавших ее скинхедов.

– Харэ с ней церемониться, – еще кто-то подал голос. – Валим ее и употребляем. Все равно же сдохнет.

– Она мне еще на кладбище понравилась, – облизал губы худой лапоухий бритоголовый, без опаски, но не спеша, приближающийся к Даше лоб в лоб, играя в руке ножиком. – Сладенькая поди? – подмигнул ей.

Она ударила первой. Подпрыгнула и саданула худого носком в кадык, на лету перехватив его ножик и метнув в первого, кого увидела перед глазами. Попала в глаз. Двое обезврежены. Оставшиеся скопом налетели, но больше попадали по друг другу, чем по Даше. Ее ноги работали, как мельница. Она разбрасывала «фашистов», точно кегли. Но и они то и дело не промазывали. Правая бровь была рассечена не хило, сочившаяся кровь заливала глаз, губа разбита, ребра болели. Однако, не смотря на боль, превозмогая ее, Даша справилась. Скоро все, кто на нее нападал, лежали.

Даша прислонилась к одной из стен коттеджа, тяжело, с хрипом дыша. Невероятная усталость овладевала ею чарами сна. Прогремел выстрел. Пуля просвистела возле уха, чиркнула по стене, отколов кусочек кирпича, который резанул по Дашиной щеке, оставив кровавую борозду, и вместе с пулей отрикошетил к газону.

Даша бросила взгляд в ту сторону, откуда по ее мнению стреляли. С балкона, прямо напротив, в нее целился майор Томильчик. Все это время он наблюдал за боем, наслаждаясь зрелищем. Но покоя ему не давала мысль, как запуганная школьница могла превратиться в искусного бойца, буквально переродившись на глазах? Что-то с ней было не так. Да и она ли это вообще? Телом-то – да. А внутри кто?

– Ты кто такая? – крикнул он Даше с балкона.

– А ты попробуй угадай, – отозвалась Даша.

– Кем бы ты ни была, – продолжал майор Томильчик, – девку эту, если я ее не убью, посадят. Да и в любом случае посадят. Столько трупов…

– Положим, трупы не все, – возразила Даша и добавила, – к сожалению. Да и не посадит ее никто. Потому что никто не узнает о случившемся.

– С чего это ты взяла? – насторожился майор Томильчик.

Даша одним порывистым прыжком преодолела расстояние, отделявшее ее от балкона, и столкнулась нос к носу с майором Томильчиком, выхватив у него пистолет. От неожиданности майор Томильчик застыл с открытым ртом. Даша закрыла его рот собственноручно.

– Потому что ты умрешь! – произнесла и выстрелила в упор три раза подряд.

Падая, майор Томильчик видел перед собой не Дашу, а Анну. Она еще склонилась над ним и сказала:

– Я помню тебя.

Широко раскрытыми от ужаса глазами майор Томильчик смотрел на Анну. Ее образ и застыл в его зрачках, когда Даша выстрелила ему в лоб.

Не выпуская пистолета из руки, она спустилась во вдор.

Солнце почти село.

Даша покачнулась, будто споткнулась, упала, уткнувшись в землю, с тихим стоном, застыла, словно мертвая.

ЭПИЗОД 59

Костальцев и Коля Пиноккио ни о чем не спрашивали Николая Михайловича. Не ко времени. Гораздо больше их занимали мысли о том, что они вместе, впервые за много лет, делали одно дело, сплоченные одной бедой, задевшей не только их обоих, но и других. И не так уж и трудно было понимать друг друга с полуслова. Костальцев, будто впервые, смотрел на Пиноккио. Оказывается, нормальный парень этот очкарик. Ничуть не хуже Костальцева или Хвалея, если не лучше. И правильно он поступил с Касымом. Все считали его слабаком, а Пиноккио показал, что он самый сильный. Верно говорят, дети – самый жестокий народ. Как проявишь себя в пятилетнем возрасте в кругу сверстников, так к тебе и будут относиться, пока не вырастешь. Пиноккио не справился тогда, зато, спустя годы, наверстал в один миг и уважение к себе и доверие. А показная развязность и грубость Костальцева, коротко, его понты – лепет ребенка в сравнении с поступками Пиноккио. Костальцев даже завидовал Пиноккио, потому что сам хотел выглядеть благородно, но как-то не получалось. Еще вчера в этом он винил Пиноккио, мол, перешел дорогу, занял его место. А ведь сам Костальцев, если поразмыслить, палец о палец не ударил, чтобы изменить ситуацию и подвинуть Пиноккио с пьедестала. В лучшую сторону, считал Костальцев, он стал меняться, благодаря Павловской, в которой однажды, удивив самого себя, разглядел офигенно красивую девчонку и тут же втюрился в нее. Она его облагораживала. Он с удовольствием становился другим, чтобы быть достойным ее. Павловская, естественно, разительно отличалась от Белой. Та боевая, отчаянная, бесстрашная. Таня же какая-то воздушная что-ли, легкая, женственная, настоящее олицетворение Любви. Как не влюбиться в такую? Она только ресничками взмахнет или улыбнется ямочками на обеих щечках – и ты уже не принадлежишь себе. Поначалу это напрягало Костальцева, потому что он терялся, тушевался и слова не мог выговорить путного, мямлил что-то нечленораздельное как идиотик. Однако, став чаще видеться с Таней, пересиливал робость, и чем чаще они встречались, тем быстрее проходил ступор. Ей уже было приятно с ним, весело и непринужденно, она сама искала с ним встреч. В театр завлекла, опять же, чтобы подольше находиться вместе и рядом…

– Приехали, – сказал Череп, остановив джипп у ворот высокого коттеджа в окрестностях Тимкович.

Солнце село, но мгла еще медлила заполнять собою пространство.

Николай Михайлович вывел Черепа из машины, подвел к воротам. Костальцев с Колей Пиноккио держались позади.

Ни на звонки, ни на неоднократный стук по воротам никто не реагировал. Со двора через ворота змеями выползала тишина.

– Может, случилось чего? – предположил Костальцев.

– Что там могло случиться? – недоумевал Николай Михайлович. – Не перебили же они сами себя. Разве что перепились? Как думаешь? – тормошнул Черепа.

– Не знаю, – мотнул тот головой.

– Я метнусь, открою снаружи, – сказал Костальцев и, не ожидая ничьего одобрения, вскарабкался на ворота, перелез и спрыгнул вниз по другую сторону. Открыл ворота через несколько секунд.

Когда вошли во двор, изумились. Повсюду валялись полудохлые скины.

– Чё за дела?! – воскликнул пораженный Череп.

– Прямо Мамаево побоище, – сравнил Коля Пиноккио двор с полем боя.

Дашу, уткнувшуюся носом в землю и неловко подвернувшую за спину руку, первым увидел Николай Михайлович. Он бросился к ней, упал на колени, перевернул на спину, убрал с лица волосы. Рядом выросли Коля Пиноккио и Костальцев. Ее измученный вид, ссадины и кровоподтеки на лице без слов говорили сами за себя.

– Не знал, что Белая такой Ван Дамм! – восхищенно заметил Костальцев.

– У нее наверняка сейчас все тело ломит, – сказал Коля Пиноккио.

– Если она жива, – еле слышно произнес Костальцев, но Николай Михайлович услышал его и поспешил убедить в обратном.

– Она жива, – сказал он.

Будто в подтверждение, задрожали Дашины веки. Она застонала и открыла глаза.

– Николай Михайлович, – вымученно улыбнулась, узнав того, кто держал ее голову на своих коленях. Потом закашлялась, лицо ее скривилось, из уголков губ побежали струйки крови. – Как же больно! – пролепетала.

– Ребра сломаны, – понял Николай Михайлович. – Звоните в «скорую», – приказал Костальцеву и Коле Пиноккио. Последний быстро набрал нужный номер, вышел за ворота, чтобы прочитать улицу и номер дома на дощечке.

– Подвал… – глядя в глаза Николаю Михайловичу, пыталась Даша сказать ему что-то важное, но говорить было трудно.

– Что, подвал? – едва сдерживая слезы, кусал губы Николай Михайлович, вслушиваясь в каждый Дашин звук.

– Нужно… в подвал… там… Анна… – все-таки удалось ей сказать главное. Даша закрыла глаза, затихла.

– Она чё, умерла? – встревоженно спросил Костальцев.

– Типун тебе на язык! – не сильно стукнул его по лбу Николай Михайлович. – Сознание потеряла просто. Побудь с ней, – попросил.

– Не вопрос, – поменялись местами Николай Михайлович с Костальцевым.

Череп собирал своих, подтаскивал на середину двора, укладывал рядком. Никто из них был уже не опасен.

Николай Михайлович спустился в подвал. Дверь за ним захлопнулась с шумом и не поддавалась, будто специально не выпускала.

Загорелась тусклая лампочка. Прямо под ней Николай Михайлович разглядел женский силуэт.

– Здравствуй, Николай! – поприветствовала его Анна, не вставая со стула.

– Ты? – узнал Николай Михайлович голос покойной жены.

– Прости меня за Дашу, – сказала она. – Иначе я не могла. Я спасала тебя и ее. С ней все будет в порядке.

– Уверена? – медленно приближался к ней Николай Михайлович.

– Можешь не сомневаться. Она очень сильная, – подтвердила Анна. – Я рада, что именно она тебя любит. Рада за вас обоих. Ты достоин ее. Смотри, тебе за нее отвечать. Не допусти, чтобы с ней случилось нечто подобное, что произошло со мной. Обещай мне.

– Обещаю, – произнес Николай Михайлович, подойдя ближе.

– Еще раз прости. И прощай.

На стуле Николай Михайлович обнаружил только полуразложившийся труп. Дверь распахнулась. Лампочка погасла.

Николай Михайлович поискал чего-нибудь, во что можно было бы завернуть останки Анны, нашел кусок какого-то брезента, уложил кости, завернул, вынес из подвала во двор.

ЭПИЗОД 60

Вместе со «скорой» приехала и милиция в лице Руслана Пересильда. Алена Мороз все-таки позвонила ему и рассказала о беде с Дашей, а также о том, что ее спасать отправились Николай Михайлович с ребятами из класса, в том числе и Юля. Павловская никак не могла помешать тете Алене. Все ее доводы и уговоры разбивались как о стену горох. Алена вела себя, словно безумная. Орала в телефон, чего-то требовала от Юлькиного брата, размазывая слезы по лицу. Не драться же было с ней. Да она Таню и не замечала вовсе, будто та пустое место. А то, что Руслан мог навредить и Николаю Михайловичу, и Даше, и своей сестре вмешательством, об этом тетя Алена подумать не удосужилась. Личный мотив почти всегда приводит к летальному исходу. Понятно, что она хотела как лучше, как можно быстрее и эффективнее помочь. Однако ее деятельность могла обернуться медвежьей услугой. Ох, уж эти взрослые! Всегда считают и везде себя правыми, не прислушиваясь ни к советам, ни к просьбам тех, кто младше. А может, и у нее личный мотив? Может, тетя Алена заинтересована в том, чтобы Даша погибла? Николай Михайлович будет безутешен от потери, под руку подвернется тетя Алена и заграбастает его себе. Грех так думать, конечно, но, кто знает, что у нее на уме? Она же тащится от Николая Михайловича. Что ей жизнь какой-то малолетки в такой ситуации? Тем более та погибнет, если погибнет, естественным путем; тетя Алена вроде бы и не при делах в подобном раскладе.

Воображение несло Павловскую огромной волной и могло принести, если не остановить его, в такие глубинные дали, что и представить страшно. Не монстр же тетя Алена в самом деле. Не нужно приписывать ей того, чего в ней нет, опираясь лишь на собственные догадки.

А Руслан безостановочно тарабанил на Юлькин телефон. Очень удивился, когда, не прошло и пятнадцати минут, ему ответил мужской голос. Не Коли Пиноккио, который он знал и воспринял бы нормально, а чужой.

– Ты кто? – прорычал в трубку.

Хвалей, вынужденно взявший телефон Юли на сохранение, который она выронила в машине, ерзая и ворочаясь на заднем сиденье от боли, пожалел сразу же, как нажал «ответить», сидя под дверью врачебного кабинета, в котором колдовали над Юлькиной рукой. Но неумолкаемый ни на секунду трезвон ее телефона сводил с ума не только его, но и тех, кто находился рядом.

– Хвалей я, – обреченно произнес он в трубку.

– Юля где? – рявкала в ухо угроза.

– Да тут она, за дверью, – ответил Хвалей.

– За какой дверью? – не унимался дотошный брат.

– Да руку ей зашивают, – выкрикнул Хвалей. – В больнице мы.

– Не ори на меня!

– А ты на меня!

– Ладно, давай спокойно поговорим, – смягчился Руслан, поняв, что та опасность, о которой он подозревал, сестренку миновала. – Серьезная хоть рана? – спросил.

– Да не знаю, – пожал плечами Хвалей. – Крови, правда, много вытекло. Ее ножом полоснули по кисти.

– Сиди на месте, жди, – приказным тоном произнес Руслан и прекратил разговор.

Через несколько минут на служебной машине он подъехал к больнице. Увидев свое авто, припаркованное у главного входа, несколько опешил, но разбираться и гадать, как оно сюда попало, не было времени. Потом.

Юлю и Хвалея он нашел у кабинета хирурга. Сестренке обработали и зашили рану, а также наложили гипс на руку, вкололи обезболивающее и успокаивающее средства. Ничего страшного, в общем. Хвалею Руслан показал кулак. По рации передали, что вызвали «скорую» на Тимковичи. Руслан понял, что вызов связан с делом Белой. Не успев толком поговорить ни с сестрой, ни с Хвалеем, Руслан поспешил вслед за «скорой».

Денек, точнее, конец дня выдался еще тот. Руслан даже не удивился собственному удивлению, прибыв на место. И вечно в эпицентре этот новый режиссер с Белой. Теперь разгребать за ними и разгребать. Один гемор, мать их!..

– С твоим появлением, – сказал он Николаю Михайловичу, – наш тихий городок превратился в действующий вулкан. Никогда не знаешь, когда и где извержение начнется. Уезжал бы ты отсюда, – пожелал.

– Ты бы уехал? – сказал ему Николай Михайлович в ответ, глядя на Дашу, которую вносили на носилках в салон «скорой помощи», держа ее за руку. И столько боли и любви увидел во взгляде режиссера Руслан Пересильд, что невольно покачал головой, соглашаясь с ним.

Анну похоронили на местном кладбище. Почтить ее память пришли не только Николай Михайлович с Дашей. К ним присоединились и Павловская с Костальцевым, Коля Пиноккио с Юлей Пересильд, Хвалей с Ириной Викторовной.

А завтра были каникулы.