Пронзает сердце острая игла… Всё та же камера, всё то же пробужденье. В окно через решетку льется мгла, И знаменует утра приближенье. Четыре бьет. Настал мой час томленья. Но час проходит. В пять уже светло. Беру французский вычурный роман И уношусь под небо дальних стран, Где жизнь легка и где всегда светло. Там женщины нарядны, точно птицы, Там о любви мужчины говорят, Там героине, верно, не приснится Ни эта камера, ни этих прутьев ряд, Ни дверь с глазком, ни черная параша, Там на оправку не приходят звать… Но в самом деле уж пора вставать. Бьет шесть, гремят замки… Эх, жизнь — жестянка наша!.. День тянется, как нагруженный воз. Обед. Прогулка. Книги. Разговоры. Порой случайные бессмысленные споры. И, наконец, событие — допрос. И снова ночь. И снова предо мною Воспоминания проходят чередою. И не могу я прошлому простить! Как мало сделано! Как мало я жила! Ужель конец? Нет, слишком рано. Моя душа — одна сплошная рана. И страстно, страстно хочется мне жить.

Когда ниже упасть нельзя, Когда всё потеряно, Познается цена вещам, Словам и верованиям. Если зажжется во тьме Факелом сердце горящее, Значит, навстречу мне Встало Настоящее. Жалость, сильнее, чем боль, Сильнее, чем жажда жить, Нас повенчала с тобой… Это ли, друг, забыть? Крепко проверено мной: В страшный судный час, Девочка, мальчик мой, К вам душа рвалась. В час, когда руку дать — Значило — вместе пасть, Не усомнилась я в вас, Сестры, отец и мать. Если в этой тьме Сердце рванется спящее, Значит — даже тюрьме Не убить Настоящее.

Когда ночами мучима тоской, Ища напрасно отдых и покой, В пережитом ответа я искала: Что жизнь мою и гибель оправдало? Когда я видела, что целый свет Враждебен мне, что мне опоры нет, Чтоб смертную тоску от сердца оторвать, Я принималася в уме перебирать Стихи любимые. Сквозь тьму веков, сквозь дали, Сердца родные сердцу вести слали, И отзывалися слова в душе унылой, Как ласка друга, трепетною силой. В реке поэзии омывшися душой, Я снова силу в жизни находила: У Пушкина гармонии училась, У Кюхельбекера — высокой и прямой Гражданской доблести, любви к искусству И чистой дружбы сладостному чувству. Веселой радости в безжалостном бою, Бездонной нежности и мужеству терпенья Училась у насмешливого Гейне, Свободе жизнь отдавшего свою. И Лермонтов, могучий, мрачный гений, Мне раскрывал весь мир своих мучений. И вас, учителя людей, я вспоминала, Ромен Роллан и Франц, Тургенев и Толстой, В мир ваших мыслей погружась душой, Я горькую печаль свою позабывала. И с человечеством вновь через вас родня, Гнала ночной кошмар и шла навстречу дня.

Душа спала. Не раз в тиши ночной Любимый мой в мои стучался двери… Я не открыла, сердцу не поверив, И он ушел, печальный и немой. И он ушел. Лишь звук его шагов, Стихающих на каменной дороге, Узнала я. Откинула засов, Но друга не было у моего порога. Так жизнь — как друг, ушедший в темноту, Перед которым я навеки виновата… И страшно в час итогов и расплаты Вокруг себя увидеть пустоту…

Сегодня такое синее небо, Такой золотой, ослепительный свет, Как будто пятнадцати лет не было, И вчера мне исполнилось двадцать лет. Как будто, свернув на затылке косы, Я к Волге бегу босиком с горы, Ловя золотисто-синие отсветы Ее холодной стальной игры. Такая свобода, такая прохлада, Такой простор молодому телу, Что даже сейчас запоздалая радость В сердце певчею птицей запела… И в этот день, золотой и синий, Среди соловецких зловещих стен Я вижу песков разметавшихся линии И вязов прибрежных зеленую сень. Пускай потери непоправимы, Ошибки искать и считать я устала, Навеки то, что было любимо, Солнечным светом в душе осталось.

Мы шли понуро, медленно, без слов. Серели в сумерках цепочкой силуэты. А на небе малиновым рассветом Окрашивались стайки облаков. Еще молчали сонные дома, Был воздух тих и сказочно прозрачен… Но безнадежно каменно и мрачно Смотрела Соловецкая тюрьма. И прежде чем войти в окованную дверь, Мы все взглянули в радостное небо… Да, жизнь — непонятый и нерешенный ребус, Цепь горестных ошибок и потерь.

Седьмое ноября. Чугунная решетка На небе голубом обрисовалась четко… Я в этот день с тобой, моя страна! Я в этот день с тобой; пока душа полна Любовью, нежностью, тревогой за тебя — Я не одна. И в этот день из тьмы, со дна Мысль первая и первое желанье — Тебе цвести в красе и ликованье. Вторая мысль — о вас, любимые мои, Простите мне отравленные дни. Вам я желаю силы и терпенья И гордого и мудрого смиренья… А для себя — свободы и покоя. Идти бескрайнею дорогой полевою Под небом синим, солнцем золотым, В ночной туман, передрассветный дым… Быть снова дочерью страны родной своей, В труде и радости быть вместе с ней. И, может быть, хотя в конце пути Тебя, мой бедный, дальний друг, найти.

Тюремный длинный день. Лежу на койке жесткой. Взгляд заколочен стенами в тиски. Курю. И сквозь дымок от папироски Перебираю памяти листки. Я вспоминаю ночь, когда Шуршала гравием тяжелая вода, В безлунной высоте роились звезды, Акации пресыщенные гроздья Точили волнами тяжелый аромат. Я на берег морской, покинув сад, Сошла сквозь стрекот обезумевших цикад. И помню я влюбленный взгляд, И дрожь сухих горячих рук, И сердца стук. И больше ничего. Лежу на койке жесткой. Взгляд заколочен стенами в тиски. Курю, и сквозь дымок от папироски Перебираю памяти листки.

Не может быть, чтоб в этот час Шумел зеленый лес и шелестело поле, Чтоб на Волге в радостном приволье Переливался голубой атлас… Не может быть, чтобы девичьих глаз Доверчивы и ясны были взгляды, Чтобы пестрели красками наряды, И сердце не давила мгла… Не может быть. Решетка на окне, Да дверь с глазком — вот где границы мира. Сердца людей беспомощны и сиры, И воли нет. Мне легче в этом смутном сне. Но как мучительно, как страшно пробужденье, Когда, как светлое виденье, Мелькнет улыбка детских уст. Вновь яблони цветут, благоухает ветер, Росой омыт сирени куст, Всё радостно, всё трепетно на свете. Нет, жизнь не кончена. То я одна Во тьму зловонную погружена, Я задыхаюсь, не могу вздохнуть… О Боже, как тяжел мой путь!

Ели, мох да столбы верстовые Сквозь решетку вижу из окна Да порой березки молодые В завитках зеленого руна. За окном бегут селенья, нивы, Темные колышутся леса. Прежнего смелей и горделивей На реке белеют паруса. И, впивая с нежностью и болью Взглядом эту радость, этот блеск, Думаю: ужель в таком приволье Для меня нет места на земле?

Нас уносит тюремный вагон Сквозь поля, сквозь леса по этапу. Жизнь и радость, как призрачный сон, Убегают с полями на запад. На пригорках мелькают дома, В окна смотрят свободные люди, Не нависла над ними тюрьма… Поглядят на вагон — и забудут. Нас уносит вагон на восток Проторенной дорогой страданья. Нашей жизни печальные строки Мы допишем в печальном изгнаньи. Быстро мчится тюремный вагон Сквозь поля, сквозь леса по этапу. Жизнь и радость, как призрачный сон, Убегают с полями на запад.

Печаль мою не выплакать в слезах, Не выразить холодными словами. Она на дне души, как золото в песках, Лежит, не тронута годами. Никем не тронута, не ведома лежит Неразделенным мертвым кладом, И душу, словно камень, тяготит И отравляет острым ядом. О, если бы из золота печали Я выковать могла чеканный стих! О, если б он ушей твоих достиг Сквозь мрак отчаянья, сквозь дали!