22 января я выехала в Найроби в сопровождении Джона Баксендейла — он помогал Джорджу в работе со львами. Я в своем новом шестицилиндровом лендровере ехала впереди, в кузове у меня сидел один из рабочих Джорджа. Мы были уже на полпути в Найроби, когда дорога, недавно засыпанная гравием, пошла вверх по крутому длинному склону холма, а далеко внизу текла река. За поворотом я вдруг увидела, что прямо по середине дороги, в нескольких сотнях ярдов впереди, идут два африканца. Я сразу же стала сигналить, и у них было достаточно времени, чтобы отойти в сторону, но они как ни в чем не бывало шествовали вперед, взявшись за руки, и мне, чтобы не сбить их, оставался только один выход — свернуть к самой обочине дороги над обрывом. Гравий с краю еще не слежался, машина пошла юзом и налетела на километровый столб. Больше я ничего не помню — я пришла в себя на середине откоса в куче битого стекла, а в нескольких метрах валялась разбитая машина. Моей первой мыслью, было: что же случилось с нашим африканским помощником? Когда я окликнула его, он выбрался из машины — слава богу, отделался одной-единственной царапиной на лбу. Надо сказать, что ему сказочно повезло — машину так развернуло, что она теперь стояла задом наперед; наверное, она перекувырнулась, падая с откоса. И еще больше нам повезло, что машина застряла в кустах на середине откоса, иначе мы свалились бы прямо в речку, а она была далеко внизу. Я решила встать, но это оказалось не так-то просто: как только я пошевельнулась, меня всю с ног до головы пронзила боль, а правая рука была покрыта сплошным месивом из крови и грязи. С помощью африканца я выбралась наверх, к дороге — до нее было восемьдесят ярдов — и села на землю. Кровь из моей руки хлестала так, что я могла вынести боль только подняв руку вверх. Через некоторое время показался автобус, в котором среди других африканцев ехал местный вождь. Добрый человек залил мне руку йодом из своей аптечки первой помощи. Я совершенно не почувствовала обычного в таких случаях жжения. Надо было готовиться к худшему. Вождь предложил доставить нас в ближайшую больницу. Когда мне помогали сесть в машину, нас нагнал Джон Баксендейл. Он моментально разобрался в том, что случилось, и тут же договорился, что вождь организует охрану нашей машины, пока полиция не займется расследованием этого происшествия. Потом он повез нас в районное управление, в Эмбу — это было в восьмидесяти милях по дороге в Найроби. Я была глубоко благодарна Джону за то, что он с величайшей осторожностью объезжал все выбоины на скверной дороге и в то же время старался ехать как можно быстрее — я никак не могла остановить кровотечение, и с моей руки натекли целые лужи крови.

В африканской больнице в Эмбу мне сделали перевязку, инъекцию от столбняка, дали несколько обезболивающих таблеток и одеяло — надо было согреться, у меня зуб на зуб не попадал от пережитого потрясения. Врач сказал, что мой африканский пассажир получил только несколько царапин и завтра же сможет вернуться домой. Мы оставили ему денег на еду и на обратный билет и поехали дальше, в Найроби, — нам оставалось проехать еще восемьдесят миль. К больнице мы подъехали в девять часов вечера — прошло уже шесть часов с тех пор, как случилось несчастье, и мне стало совсем плохо. Но мне повезло: мой старый друг, хирург Джеральд Невилл, был поблизости и немедленно приступил к операции; она продолжалась три часа. Хотя тело у меня превратилось в сплошной синяк, расцвеченный всеми цветами радуги, но серьезно была повреждена только правая рука.

С тыльной стороны была содрана кожа, сухожилия порваны, а кости смещены примерно на сантиметр.

Сейчас можно было сделать только одно — натянуть на рану лоскут кожи. Когда же лоскут приживется, придется пересаживать новые сухожилия из моей ноги в руку — значит, примерно через полгода мне предстоит следующая операция. За месяц, который я провела в больнице, у меня хватило времени подумать о том, как мне повезло, что я вышла живой из этой катастрофы. И эта мысль утешала меня каждый раз, когда на меня нападала хандра, — ведь я знала, что пройдет не меньше двух лет и понадобится не одна операция, прежде чем я снова смогу пользоваться правой рукой, если вообще смогу…

Теперь, конечно, и думать было нечего о том, чтобы брать к себе двух маленьких леопардов (через несколько месяцев они станут слишком взрослыми для выпуска на свободу). Самая моя неотложная задача — найти кого-нибудь, кто помог бы кормить гепардов, да и мне понадобится помощь в самых простых делах, я не смогу сама ни одеться, ни умыться, ни нарезать еду, и со многими другими делами мне уже не справиться в одиночку. На мое счастье, в это время в Кению приехала молодая американка Мери, которая срочно искала работу. Больше всего ей хотелось работать с животными и жить в зарослях; это было как раз то, что мне нужно, и вдобавок она уже умела печатать на машинке и водить автомобиль. Так что мы выхлопотали ей разрешение поступить на работу — учитывая все обстоятельства, ей пошли навстречу, хотя она и не была гражданкой Кении.

Все это время Джордж и Джон по очереди возили Локаля и Стенли к нашим гепардам — они держались далеко от лагеря, возле Фотодерева.

Постепенно они переместились поближе и перешли к Охотничьей акации, в полумиле от нас, за рекой. Пиппа никогда еще не подходила так близко к нашему лагерю с теперешними детьми, хотя с Мбили, Уайти и Тату она часто бывала возле Охотничьей акации. Это было очень удобное дерево — гепарды отдыхали и ели в его густой тени, скрытые от грифов, которые могли бы выдать их присутствие другим хищникам. Кроме того, с нижних ветвей можно было отлично осматривать всю окружающую местность, так что гепарды легко замечали машины, подъезжающие к моему лагерю, и могли держаться подальше от чужих людей.

Пиппу с семьей наши помощники видели каждый день — за одним только исключением, — поэтому они были уверены, что, пока меня не было, она ни разу не убивала добычу.

Когда я с Мери вернулась — это было 22 февраля, ровно через месяц после происшествия, — Пиппа с утра увела детей к дороге примерно в миле от лагеря. Следующие дни она уходила все дальше, пока не отыскала недавно вырытый карьер, из которого брали гравий, возле Васоронги, в пяти милях вверх по течению. Директор заповедника решил перевести Управление заповедника из Скалы Леопарда в эти места, и гравий понадобился ему, чтобы засыпать строительную площадку. Дорожные работы были на время прекращены, и наши гепарды стали Властелинами Большой Ямы. Она оказалась волшебной страной для игр — сколько там было разных насыпей и закоулков!

Я не знала, как гепарды отнесутся к Мери. Она вела машину, и мы решили, что она не будет выходить из лендровера, пока они не привыкнут к ее присутствию. А чтобы облегчить знакомство, мы захватили с собой целую овцу. Я прогудела знакомый сигнал, и гепарды очень скоро явились. Не обращая внимания на белые бинты у меня на руке и на ноге, малыши набросились на тушу, а Пиппа села рядом и смотрела, как они теребят и дергают шкуру, стараясь добраться до мяса. Я села рядом и гладила ее, а она, мурлыкая, лизала мне руку. Как часто я мечтала об этом, лежа в больнице! И теперь я была совершенно счастлива — я знала, что и она тоже радуется нашей встрече. Малыши выглядели отлично, хотя у них уже выпали все молочные зубы. Я разглядела, что постоянные клыки выросли на два миллиметра — малышам уже исполнилось семь месяцев и десять дней. Пока меняются зубы, им ужасно трудно жевать, а тем более вскрывать тушу, и я им очень сочувствовала, видя, как они отчаянно пляшут вокруг туши, непрерывно теребя ее.

Меня очень обрадовало, что, несмотря на мое долгое отсутствие, малыши по-прежнему мне доверяют. Сомба бросилась было на меня, но, услышав решительное «фу!», успокоилась и даже разрешила мне скормить ей из рук немного внутренностей. Биг-Бой в поощрении не нуждался и живо уплел все, от чего отказались остальные. Только Тайни все еще дожидался уговоров и предпочитал лучше остаться без еды, чем ввязываться в драку.

Внезапно вдалеке показались три страуса. Все гепарды тут же вскочили и с рычанием проводили злыми глазами птиц, которые неторопливо шествовали дальше. Гепарды снова начали есть только тогда, когда «поставили часового» наблюдать за страусами, пока те не скрылись из глаз. Вскоре я вздрогнула, услышав ярдах в пятистах от нас шум трактора. К моему удивлению, гепарды и ухом не повели; впрочем, они точно так же никогда не обращали внимания и на самолеты.

Мери все утро просидела в машине, и Пиппа, быстро познакомившись с ней, как будто бы приняла ее в компанию. На следующее утро гепардов нигде не удалось обнаружить. Мне это было даже на руку, потому что мясо у нас кончилось и я могла предложить гепардам только молоко.

Немного позже я повезла троих друзей осматривать парк. По дороге мы еще раз остановились у карьера и увидели гепардов на самом открытом месте — они явно нас поджидали. Мои друзья, разумеется, остались в машине, а я понесла тазик с молоком малышам. От жадности они сунулись к молоку все втроем, столкнувшись головами, и едва не пролили все на землю. Особенно трудно было удерживать тазик одной левой рукой, и мне очень хотелось, чтобы Мери поскорее подружилась с гепардами и помогала бы мне кормить их.

На другой день у меня оказалось для гепардов редкое лакомство — мясо буйвола, отстрелянного для контроля. Я часто задумывалась, отчего гепарды так любят мясо буйволов и зебр — ведь этих животных им почти никогда не удается убить, разве что самых маленьких. Но они просто обезумели, когда мы дали им мясо, и наелись так, что животы у них чуть не лопались. Особенно поразила меня Сомба — я никак не ожидала, что она способна съесть столько мяса за раз, при этом так яростно вырывая у Пиппы все лакомые кусочки. Главной ее заботой было следить, чтобы никто другой не съел больше, но тем не менее она успела два раза броситься на меня, когда я доливала воду в тазик, и оба раза я остановила ее твердым «фу!». Когда она поняла, что не в силах больше проглотить ни кусочка, она уселась рядом со мной, не спуская с меня глаз. Нас разделяло всего несколько сантиметров, и хотя я рисковала — она могла порвать меня — я все же выдержала ее долгий испытующий взгляд, в котором, казалось, был вызов: посмотрим, кто из нас главнее!

Я сидела совершенно неподвижно и только смотрела ей прямо в глаза, и это длилось долго-долго — пока наконец она не успокоилась и не улеглась. Теперь, больше чем когда-либо, я была убеждена в том, что Сомба злится лишь тогда, когда ее подстрекают инстинкты защиты еды или своей территории, а как только она поймет, что на ее права никто не посягает, она становится такой же мирной, как и ее братья. Биг-Боя ничто не могло вывести из равновесия, он был невероятно покладист и уверен в себе. И остальные двое почти никогда не пытались вырвать у него еду, а с Пиппой схватывались то и дело. Но теперь-то все семейство так наелось буйволиного мяса, что никому не хотелось ссориться, оставалось только лежать, отдуваясь, кверху животами.

Я решила, что сейчас самое время представить им Мери, и сделала ей знак, чтобы она подошла. Очень медленно она опустилась на землю рядом со мной, а с другой стороны дремала Пиппа. Я стала гладить Пиппу, и Мери потихоньку присоединилась ко мне, а потом она уже гладила Пиппу одна, без меня. Сомба следила за нами, полуоткрыв глаза, готовая броситься на защиту матери, но увидела, что та совершенно спокойна, и тоже успокоилась. Так мы все мирно проспали полуденную жару. Но вот Пиппа наконец решила, что пора двигаться. Она медленно пошла от нас с Биг-Боем и Тайни, ее набитое брюхо так и раскачивалось на ходу, а Сомба, которая слопала больше, чем все остальные, стала искать, нет ли еще мяса, наткнулась на кусок, слишком большой, чтобы можно было его взять в пасть, вцепилась в него и поволокла прочь. Трудно поверить, но на следующий день она опять проголодалась и, когда я давала мясо другим, ходила за мной по пятам, чтобы проверить, не обошли ли ее при дележе. А вообще она стала очень приветливой и ни разу не пыталась на меня броситься — наверное, теперь она считала, что я главнее. Бедняга Тайни был не в своей тарелке. Он сидел с ужасно отвисшим брюхом и отказывался от еды, которую я ему протягивала, предпочитая есть траву.

Должно быть, Тайни просто перехватил буйволиного мяса, и этим объяснялось его неважное самочувствие — на другой день все снова было в порядке.

Вряд ли какой-нибудь другой матери приходилось воспитывать троих детей, которые бы сильнее различались но характеру и внешне, чем дети Пиппы, и я с каждым днем все больше поражалась, как это она умеет ладить с каждым из них, не раздувая соперничества и никого не подавляя. В течение нескольких дней она понемногу переходила к Фотодереву; там мы и обнаружили наших гепардов на следующее утро.

Должно быть, у Биг-Боя и Тайни болезненно резались зубы — они грызли кору и чесали их о разные палочки, пока Сомба, не теряя времени, расправлялась с принесенным нами мясом. Потом я фотографировала Тайни и Пиппу, когда они сидели на большом суку. Вдруг Тайни как-то странно зарычал — и все молодые в мгновение ока бросились спасаться от дрофы кори, которую Тайни приметил издалека. Пиппа тоже видела эту большую птицу, но и не подумала тронуться с места; успокоенные этим малыши вернулись обратно и снова принялись за еду.

Уже два дня у меня нарывали пальцы на ноге — их оперировали еще в больнице. Ходить я не могла, и поэтому Мери с помощниками отправились к гепардам без меня, и снова встретили их у Фотодерева. Потом они рассказывали, что во время еды Тайни опять поднял тревогу и все гепарды отбежали ярдов на пятьдесят; там они остановились и смотрели, как с другой стороны к ним подходит Мбили. Когда Мбили подошла к нашей машине ярдов на сто, она стала пользоваться ею как прикрытием, но добилась только того, что все семейство сбежало и больше их никто не видел. Локаль, которому я дала строгие указания никогда не кормить никого из прежних детей Пиппы, разве что в случае болезни, собрал остатки мяса и привез их обратно. Мне не верилось, что на этот раз Пиппа признала себя побежденной (Фотодерево было в глубине территории Мбили, а почва в окрестностях уже достаточно просохла и Пиппе было куда уйти).

После обеда ко мне в лагерь приехала группа посетителей, и среди них оказался доктор. Я решила спросить его, как быть с моими пальцами, и он сказал, чтобы я как можно скорее отправлялась в больницу. На мое счастье, назавтра директор должен был лететь в Найроби и захватил меня, избавив от девятичасовой поездки в машине; но на этом мое везение и кончилось: в больнице меня продержали две недели.

Мери в мое отсутствие вела дневник, и в нем было записано, что гепарды оставались под Фотодеревом еще десять дней. Они позволяли ей держать тазик с молоком и все разом совали туда головы, но прошла неделя, прежде чем они стали друзьями. Пиппа первая подошла к Мери и легла у ее ног, а когда Мери стала ее гладить, она громко замурлыкала.

Сомба тем временем была поглощена «охотой» на Стенли, стараясь отвоевать у него пустую корзину из-под мяса; она вцепилась в корзину зубами, и некоторое время они тащили ее в разные стороны — кто кого перетянет. Наконец Сомба спасовала и тоже отправилась к Мери; внимательно осмотрев ее и обнюхав руки, она устроилась рядом. Тогда и Тайни решил познакомиться с Мери поближе. Кстати, он сразу же сообразил, что раз меня нет, то некому подносить ему кусочки, и стал свирепо сражаться с каждым, кто осмеливался посягнуть на его мясо, и так научился защищать свою долю, что заставил даже Сомбу уважать себя.

Как-то утром Пиппа пришла к Фотодереву одна; немного погодя она позвала малышей низким стонущим звуком, но, не дождавшись ответа, повела Мери и африканцев к Мулике — на расстояние около полумили; по дороге она еще два раза взбиралась на деревья и звала детей; дети наконец нашлись на той стороне речушки. Тогда все вернулись обратно к мясу, которое было на всякий случай заперто в машине.

Десять дней подряд все шло отлично. Но вот однажды утром Мери приехала в лендровере к Фотодереву. Не успел Локаль выйти из машины, как навстречу ему из травы поднялись две львицы, которые тотчас убежали. Стоит ли говорить, что наше семейство скрылось из этих мест и не давало о себе знать целых пять дней.