Вот и закончился июнь, просквозивший чередой тусклых и солнечных дней, ливней, грохота и сверкания гроз и мелькания тополиного пуха. Первое июля. Пятница. За стеклами потемневшего салона назревает очередная гроза. Она вот-вот должна родиться, но медлит, дразнит, то ахнет далеким громом, то на миг озарит торговый зал невидимой молнией. Внезапно, как позывные грядущей грозы, раздается торжественная фуга Баха. Достаю из кармана брюк звенящий и содрогающийся сотовый. Звонит Нинка:

– Натка, выручай. Я загружена по самую маковку, а тут еще твой Королек напрягает. Возьми убийство Владьки на себя. Серьезно, подруга. Пускай Королек теперь перед тобой отчитывается. Насчет грошей не беспокойся, за мной не заржавеет.

– Брось, Нинка, я могу и бесплатно.

– Она еще спорит! Время ты будешь мне экономить? Будешь. А время – деньги. В общем, так, мать. Я уже сказала Корольку, что теперь мои интересы представляешь ты. Действуй.

И она пропадает, оставив вместо себя гудки отбоя.

Не проходит и часа, как мобильник вновь подает голос, и вслед за баховской фугой в мое ухо врывается благородный баритон Королька:

– Собираюсь вечерком навестить некоего человечка. Полагаю, тебе небезынтересно будет с ним пообщаться. Колоритный субъект.

– Это как-то связано с делом Владика?

– Никаким боком. Ну как, едешь со мной?

А, где наша не пропадала! Соглашаюсь.

Когда, раскрывая на ходу зонт, выпархиваю из салона, над отсыревшим, захлебывающимся водой городом свирепствует ливень. Королек поджидает меня в своем «жигуле». И мы, как выясняется по дороге, отправляемся в гости к его приятелю с английским прозвищем Шуз.

Льет без передышки. Автомобили плывут маленькими катерами. Иные застревают и сиротливо стоят, брошенные хозяевами несчастные железные коробки. Демонстрируя чудеса мастерства на грани фола, Королек виртуозно лавирует между едва плетущимися авто, и мы, то и дело чудом выбираясь из очередной пробки, довольно скоро причаливаем к «хрущевке» Шуза.

Приятель Королька слегка напоминает Пьера Ришара: худой, носатый, с гривой ржаных всклокоченных волос, лягушачьим ртом и мощными линзами очков.

При виде меня этот, по словам Королька, охальник и обалдуй, страшно смущается, тщетно пытаясь скрыть грандиозные дыры на носках. В квартире полный кавардак, словно здесь побывали воры. И не раз. Шуз суетится в поисках тапок для меня; переворошив завалы тряпья, раскапывает стоптанные кожаные шлепанцы. Затем под благовидным предлогом утаскивает Королька на кухню, и оттуда доносится шипящий, скорее всего, с применением табуированной лексики диалог приятелей. Как понимаю, Шуз выговаривает Корольку за то, что пригласил даму, предварительно его не предупредив. Королек возвращается, ухмыляющийся и довольный.

– Шуз приготовит фирменный кофеек, – сообщает он, потирая руки. – На это он мастак. Не вздумай при нем заговорить о растворимом кофе, перестанет считать тебя за человека.

После чего переводит разговор на то, что Шуз – компьютерный бог, загребает кучу денег, жаль, тратит их бездарно.

И тут только до меня доходит: да он же сватает за меня этого бесхозного старого холостяка! А его не слишком лестный отзыв о Шузе – хитрая уловка: я приготовилась увидеть монстра, а обнаружила довольно приличного, неприспособленного к жизни парнишку. Даже захламленность его квартиры как бы взывает к женским рукам. Злюсь на Королька, точно он меня предает.

Через какое-то время в комнате возникает Шуз, овеянный упоительным ароматом кофе. Теперь на нем вполне сносная зеленая футболочка, а вместо донельзя заношенных шорт – почти новые джинсы. Драные носки он снял и шествует босиком. С загадочной улыбкой Будды переступая длинными, как лыжи, ступнями, он бережно несет поднос с кофейником и тремя чашечками.

Друзья-приятели тотчас принимаются подкалывать друг друга. При этом Шуз не сводит с меня смущающе пристального взгляда. Уж не влюбился ли? Когда часа через полтора прощаемся, он таращится на меня так, что вгоняет в краску, и костлявыми пальцами, как клешнями, до боли сжимает руку. Вот чудак-человек!

На улице ливня нет и в помине, только полно луж, и все вокруг мокрым-мокро. Казалось, небо выльется вместе с потоками воды, ан нет: над головой изумительная чистейшая голубизна, и в насыщенном озоном воздухе стоит дурманящий запах недавно скошенной травы.

– Славно тебя помыли, – Королек похлопывает по мокрому, усеянному капельками влаги капоту «жигулей». – Застоялся, дружище? Ничего, сейчас побежишь.

Как у него все просто и ясно. Любит свою машину, Анну, город, работу, какой бы грязной и тяжелой она ни была. Это его мир, осязаемый, плотный, чувственный. Теперь он поглаживает «жигуль», а ночью будет ласкать Анну, гордую и красивую, как Юдифь.

Едем по направлению к моему дому. И я вдруг почему-то думаю о том, что Королек живет у Анны на птичьих правах. Свою квартирку он оставил бывшей жене, так что если расстанется с Анной, ему некуда будет податься – кроме «жигуля» да личных вещей у него наверняка ничего нет. Зарплату он – кто бы сомневался! – всю отдает Анне, не утаивая, не оставляя заначки.

Как странно складывается его жизнь. От жены и ребенка ушел, живет с женщиной, которая намного старше его и детей иметь не может.

Смотрю сзади на выпуклый затылок Королька, длинную крепкую шею (на ее правой стороне крупная родинка), прямые сильные плечи, и вдруг до слез становится жаль его, неколебимо уверенного в себе – и несчастного.

– В нашем доме случилось ЧП местного масштаба, – говорю, чтобы что-то сказать. – Во втором подъезде умерла старушка, чудесная женщина, Ада Аркадьевна. Интеллигентка до мозга костей. Решила побаловаться чайком – и скончалась, а чайник выкипел и едва не спалил квартиру. Был он, кстати, со свистком и свиристел до самого своего последнего смертного часа.

– И в чем проблема? – пожимает плечами Королек.

– Да не по себе как-то. Представляю, как отчаянно кричал дымящийся, раскаленный, пышущий жаром чайник, когда его хозяйка лежала в прихожей мертвая. Как живое страдающее существо. Точно он – глухонемой свидетель, который видел все, но не может рассказать. Он яростно ревет, а его никто не понимает, и – главное – не желают понять.

– Признайся, часом стихи не пишешь? – усмехается Королек. – Однако твои вирши в прозе пронзили мое ментовское сердце. А ментовская интуиция подсказывает, что твоя старушка с чайником заслуживает внимания. Добро. Выясню у коллег, что там случилось на самом деле.

* * *

Суббота, второе июля. С полудня зарядил мельчайший дождик, настолько незаметный, что только лицом ощущала его холодноватую влагу, да асфальт стал мокрым и темным.

Моросит и сейчас, каплями оседая на стеклах. Не могу уснуть. В неясной тоске брожу по квартире. С той поры, как в мою жизнь вломилась Владькина смерть, беспокойно ожидаю чего-то. И когда внезапно бренчит доставшийся от родителей перебинтованный скотчем телефон, невольно вздрагиваю.

– Поздравь, подруженька, у меня появился мужичок, закачаешься! – ликует в трубке Нинкин голос. – Красавец. Галантерейный до ужаса. Ручки-ножки целует, а в постели… Не буду углубляться, чтоб не завидовала.

– Ты где его отхватила?

– Случайно, на автозаправке. Такой импозантный! Натка, я только жить начала! Владька, земля ему пухом, в койке был чурбан чурбаном, а я – балда балдой. И по наивности-то считала, что так и надо. Видела по телику всякий-разный секс и не верила: это они, дескать, так, для красоты. А теперь с самой такое происходит!

– Ой, Нинка, ты ж недавно только мужа похоронила, а уже… Срамница. Гляди, не вынесет покойник этого безобразия, явится к тебе ночью.

– Пусть только сунется, – воинственно отвечает Нинка. – Я ему все выскажу, козлу! Так врежу за свои потерянные годы, за слезы и обиды – еле ноги унесет!

– Этот нынешний не на денежки твои клюнул, Нин?

– Ой, не сыпь мне соль на рану. Слушай сюда. Мы с ним завтра ужинаем в ресторане. И ты подруливай. Возьми с собой Королька. Он все-таки мент и аферистов знает как облупленных. Ужин я вам оплачу. Чао, бамбино!

Нинка, точно бессмертная птица Феникс, снова воскресла из пепла. Вот что творят с человеком деньги и пламенная страсть!

* * *

В воскресенье, наскоро заглотнув обед, залезаю в ванну и старательно принимаюсь отмокать. После освежающей масочки расписываю личико по-боевому и, убедившись, что хуже не стала, принимаюсь наряжаться.

Это умопомрачительное занятие – примерять парадно-выходные наряды. Их у меня два: длинное золотистое платье и маленькое черное. После долгих размышлений останавливаюсь на черном (плюс лакированные черные туфли и бабушкин старинный золотой кулон).

– Я покорен, – разводит руками заехавший за мной Королек. – Мадам, не смею предложить свой скромный экипаж. Вы достойны кареты с ливрейным лакеем.

Загорелой, покрытой волосками и родинками рукой он берется за руль – и вечер, исчерканный косым дождем, мчится с нами наперегонки, затормозив в центре города.

Королек галантно отворяет передо мной массивную дверь ресторана «Золотой петушок»… Мамочки! Как медведь на зазевавшегося охотника, на меня наваливаются терема, церкви с золотыми луковками куполов, пышные шатры, огромные лучистые звезды и полумесяц. Усевшись за стол, перевожу дух и озираюсь, обмахиваясь салфеткой.

– А тут славненько, – замечает Королек.

– Ага, – соглашаюсь я.

Мне хорошо здесь. Верящая в чудеса девочка, никогда не умиравшая во мне, восторженными глазами обводит ресторанный интерьер – диковинное сочетание пряничного гламура а-ля рюс и восточной базарной роскоши, – и ей кажется, что она в сказке.

Появляется Нинка со своим кавалером. На ней изумрудного цвета платье с рискованным декольте, ножки аккуратненько упакованы в темно-зеленые туфельки. Рядом – под ручку – богемного вида мужчина лет сорока пяти. Он почти на две головы выше Нинки, сухопарый, с жилистой кадыкастой шеей. Редкие волосы, окрашенные в изжелта-коричневатый цвет, льются от плеши до узких плеч. Типичный стареющий волокита. Он представляется Воландом, лобзает мою лапку, милостиво здоровается с Корольком, отваливается на спинку кресла, закуривает с разрешения дам и поясняет:

– Я – часть той силы, что жаждет зла и вечно творит добро.

Господи, какой фат! Нинка смотрит на своего ухажера сияющими влюбленными глазами.

К столу неслышно подплывает официант в алой шелковой рубахе, подпоясанной золотистым ремешком, черных шароварах и черных сапожках. Ни дать ни взять – трактирный половой, только прическа современная и лицо вполне нынешнее, твердое и холодное. Городской мальчик, воспитанный улицей, любящий слушать тяжелый рок и покуривать травку. Избави Бог, повстречать такого ночью, когда он гуляет с компанией и пьет пиво из горлышка. Но теперь он молча склоняется над нами, изображая кукольного пейзана.

Выбираем блюда, получаем желаемое и – по мере насыщения едой и питьем – веселеем и расслабляемся.

– Жаль мне тебя, – поддевает Воланд Королька. – Мы смакуем благородное вино, от которого сладко закипает кровь, а ты посасываешь благопристойный сок… За рулем? Ну и что. Ты же мент. И не из последних. Кто посмеет оштрафовать брата-мента, даже если он налижется вдрызг? Или ты такой правильный?.. Да, хочу спросить. Ниночка поведала мне по секрету, что ты взялся разыскать убийцу ее мужа, протянувшего ноги при пикантных обстоятельствах…

– Ну ты и скажешь, – кокетливо перебивает Нинка – и тут же виновато опускает глазки под злым взглядом Королька, должно быть, припомнив, что поклялась никому о расследовании не заикаться.

Воланд в аристократическом жесте изгибает большую костлявую кисть руки, сверкнув внушительной золотой печаткой.

– И как, – обращается он к Корольку, – отыскал убивца?

– Ищу, – кратко и неохотно отвечает тот.

– Не найдешь. Изображать усердие вы мастера, а на деле… Как хочешь воспринимай мои слова, но вы, менты, – лишние на этой земле. В жизненной борьбе побеждают сильные и азартные. Волки. А вы защищаете безмозглых овечек, которые только для того и созданы, чтобы их стригли и резали. А волков норовите загнать за флажки закона и отстрелять.

– Ясно-понятно, – отбивает атаку Королек. – Твари дрожащей надлежит забиться в норку и не рыпаться. А те, кто право имеет, будут держать вышку. Идея не новая, высказал ее, помнится, бедный красавчик-студентик, который зарубил старуху-процентщицу и ее кроткую, безответную сестрицу Лизавету. Между нами, был он большой сволочью.

– Ну ты даешь! – От возмущения я едва не подскакиваю до узорчатого потолка. – Раскольников – глубокая, страдающая, мятущаяся душа. Куда до него твоему разлюбезному Гамлету!

– Сравнила, – оторвав взгляд от Воланда, Королек соизволяет заметить меня. – Гамлет мстит за отца. Это первое. Второе. Призрак четко разъясняет ему ситуацию. Казалось бы, рази проклятого убийцу. Но принц сомневается, и его можно понять: а вдруг призрак послан дьяволом? Ладно. Он устраивает королю ловушку. И тот попадается, как самый последний лох. Но Гамлет все еще медлит, и мучается, и изводит себя. Потому что угрохать человека, даже такую пакость как Клавдий, для него ох как непросто… А Родичка шлепает двух ни в чем не повинных женщин ради высосанной из пальца дурной идеи.

– И Раскольников казнился, да еще как!

– Не верю я в терзания душегубов, – отрезает Королек. – Особенно тех, которые совершают злодейство не в порыве ярости, а по холодному размышлению. Кто знает, может, Родион Раскольников отмотал срок на каторге, женился на Сонечке, в университете восстановился, а потом еще одну теорию изобрел и пошел крошить людишек направо-налево. Он ведь больной был, с прибабахом, здоровому мысль насчет «право имею» в башку не взбредет. А если и взбредет, за топор не схватится.

– Сразу видать, что ты мент, – неприязненно цедит Воланд. – Родя человеком был, сложным, из света и тени. А что такое старуха-процентщица и придурошная Лизавета? Две скудоумные бабы, каких миллионы.

– А как же слезинка маленького мальчика? Помнится, скромник Алеша Карамазов крикнул, что убийцу мальчоночки казнить надо. Да еще затрясся весь. Или, по-твоему, ребятеночек – тоже мелочь безмозглая и, уж конечно, ни в какое сравнение со своим мучителем-генералом не идет?

– Хватит умничать, мужчины, – капризно заявляет Нинка. – Поговорим о приятном. О любви, например.

Но мужчинам точно вожжа под хвост попала, сцепились, как два волка, озлобленно перекрикивая громыхание ансамблика на крохотной эстраде.

Обрывается этот свирепый спор неожиданно. Прохаживающаяся среди столиков певичка, грудастая крашеная блондинка, внезапно усаживается на колени Королька и полноватой рукой в перстнях и браслетах обнимает его за шею. Он так и окостеневает с неловкой усмешкой. А я почти с материнским умилением думаю: «Эх ты, недотепа, вроде крутой опер, а тут чего растерялся?»

Воланд, неистово хохоча, призывает певунью на свои колени, заслужив убийственный взгляд Нинки, но дамочка так и заканчивает песенку, оседлав Королька. После чего, ласково потрепав мента по щеке, удаляется, покачивая бедрами, обтянутыми длинным, до пола, алым вечерним платьем с разрезом до трусиков, и дискуссия Воланда и Королька иссякает сама собой…

На улицу выходим около одиннадцати. Похолодало. Накрапывает дождь. Сказка осталась позади, фальшивая и сусальная. Перед нами неохватное пространство, полное размытых огней и тревожной ночной жизни огромного города, где, кажется, на каждом шагу подстерегают опасность и соблазн.

– Ну и поганец же этот поклонник дьявола, – не выдерживает Королек, когда мы с ним вдвоем оказываемся в недрах «жигуля». – У Булгакова сатана – великодушный рыцарь. А этот гаденыш только пакостит на земле. Ничуть не удивлюсь, если он пристроится к Нинкиным капиталам.

И тут же его настроение кардинально меняется.

– Отныне ты – крупная шишка, – заявляет дурашливо. – Представительница моего нанимателя, не хухры-мухры. Позвольте жалкому оперу потревожить ваши драгоценные ушки и доложить: дознание, увы и ах, встало намертво.

Если душегубы – «заборские», то непонятно, почему они не трясут с Нинки должок мужа. Кстати, эти мафиозы уже заслали к ней своих шестерок для получения дани. Нинка, естественно, отстегнула. И никаких вопросов.

Рассмотрел я и версию убийства на почве ревности. Порылся в грязном бельеце. И выяснил: Ксения, любовница Владика, сексом активно занималась аж лет с четырнадцати, так что всех ее хахалей мне до второго пришествия не сыскать. Попытался разобраться с последними ее любовниками, но и это мало что дало.

В прошлом году был у Ксюши сожитель, отмороженный пацан, большой любитель нажраться и надраить рыло первому встречному. Как-то в середине декабря Ксюша на пару с этим придурком справляла свой день рождения в «Трех товарищах», ностальгическом таком ресторанчике на окраине: столики с белыми скатертями, на головах официанток наколочки. Хахаль тут же приревновал ее к кому-то и устроил дебош с мордо– и стеклобитием. Буйного малого утихомирили и увели. Ксюша вдогонку не кинулась, осталась докушать, познакомилась с владельцем ресторанчика, мужиком лет шестидесяти, и стала его любовницей. А уж потом, после этого старикана, у нее появился Владик.

– Ну вот и явный подозреваемый. Бешеный Ксюшин сожитель.

– Не катит. Начнем с того, что Ксюша рассталась с ним почти мирно – не считая пары зуботычин, но это так, детали. Потом. Если парень не зарезал в припадке ревности старикана, предпоследнего возлюбленного Ксюши, чем тогда ему Владик, последний ее бойфренд, не угодил? Да и не вяжется пытка утюжком с диким нравом молодчика.

Теперь возьмем дедка, хозяина «Трех товарищей». Вот на кого падает подозрение. Однако и он не при делах. Ксюша его не бросала. Совсем даже наоборот – вскоре дурь у мужика из черепушки выветрилась, опомнился и вернулся к законной жене, а Ксюшу оставил с носом. Впрочем, напоследок надарил золота и камешков, чтобы подсластить горечь прощания.

Итак, интимная линия заводит нас в тупик. Однако не стоит отчаиваться раньше срока. Имеется некий маленький хвостик, который так и манит, так и дразнит: потяни. Я, кажется, еще не говорил тебе: наша Ксюша по профессии нотариус. И что любопытно: вскоре после двойного – ее и Владика убийства – слинял Ксюшин помощник, молоденький мальчишечка. Теперь ищут его на просторах державы. Казалось бы, зацепочка. Не он ли? Но – самое смешное: нет никаких оснований, чтобы подозревать хлопчика. Железобетонное алиби. Какого… хм… он кинулся в бега?

– Так ведь и Мика?..

– Славно, что ты его вспомнила. По твоей наводке я отыскал адрес этого веселого цветовода. Похоже, свалил Мика из города, фатеру продал и – ищи ветра в поле. И сам струсил, и тебя предупредил, чтобы держалась от меня и Нинки подальше. Похоже, бегут крысы с тонущего корабля. Но где он, этот «Титаник»?..

Из вышеизложенного явствует, что – вполне возможно – Владик вообще невинная жертва: убивали Ксюшу, а его – за компанию. Если бы не угрозы Нинке, абсолютно бессмысленные и не кончившиеся ничем, я бы решил, что мы имеем капитальную драчку двух кланов. Недаром такая паника, аж пыль столбом. Причем, одна из группировок, похоже, «заборские». Но проклятый звонок путает все карты. С кем должна была делиться Нинка, и почему они до сих пор не явились за своей долей?..

Королек завершает отчет словами: «Загадка, черт подери». И, пробурчав под нос нечто грустно-невразумительное, трогает с места.

* * *