1907–1908, Франция

Еще до того, как ее беременность стала заметна, Поппи покинула Париж и уехала с Неттой в Монтеспан, оставив Numéro Seize на попечение Симоны. Был конец сентября, и ферма выглядела идиллической под спокойным голубым небом. Дул свежий ветерок, в садах было много яблок, слив и груш; запряженные лошадьми тележки сновали туда-сюда по проселочным дорогам, когда Нетта с Поппи отправлялись в деревню или просто гуляли по лугам и полям. Иногда они ездили в Орлеан, где покупали вещи для ребенка, восторженно ахая при виде крошечных распашонок и башмачков, рубашечек, обшитых нежными кружевами.

Щеки Поппи порозовели от солнца, она расцвела на свежем воздухе и пополнела из-за растущего ребенка. Она запрещала себе даже вспоминать о Франко, боясь, чтобы ее отчаяние не повредило еще не родившемуся малышу, – вместо этого она посвятила всю себя ребенку. Она могла часами лежать в высокой сочной траве на берегу ручья, глядя, как в прозрачной прохладной воде стремительными сверкающими лучиками мелькает форель, и чувствуя себя словно матерью земли, и удивлялась этому не ведомому прежде ощущению. Конечно, она знала ответ – она носила ребенка любимого человека. Если у нее не может быть Франко, у нее будет его дитя, и она хотела этого больше всего на свете. Она представляла себе дочку, с ее рыжими волосами и его карими глазами, но когда ребенок, наконец, родился – за два дня до Рождества, – это был мальчик.

Она долго и напряженно думала, прежде чем выбрать ему имя; она не могла назвать его Франко – в честь его отца; и хотя ей хотелось назвать его Ником – в честь своего «отца», которого она любила, ей почему-то казалось, что это будет нехорошо. И она ни за что на свете не согласилась бы назвать его Джэбом, потому что этим воспоминаниям лучше всего умереть. Ей хотелось дать ему имя, которое бы имело отношение к ней самой. В конце концов она назвала его Роган, вспомнив о своей ирландской крови. Но фамилия, которую она вписала в свидетельство о рождении, была не Мэллори и не Мальвази… Она изобрела ее сама – потому что ее сын не должен наследовать пятен прошлого – ни своего отца, ни своей матери. Когда он станет старше и начнет задавать вопросы, она подумает, что ему ответить, а пока он был просто Роган.

– Мы не можем остаться здесь навсегда, ты же знаешь, – сказала ей лениво Нетта одним февральским вечером. – Симона говорит, что ты нужна в Numéro Seize, и когда я это услышала, то сразу почувствовала, будто у меня что-то отняли и зашвырнули назад в Марсель. – Она вздохнула. – Я подумываю о том, чтобы забросить все и опять выйти замуж.

Нетта взглянула на Поппи, свернувшуюся на диване и смотревшую на огонь, ребенок спал в манеже рядом с ней.

– А как насчет тебя?

– Забросить Numéro Seize? Сейчас я не могу этого сделать, Нетта. У меня есть Роган, и я должна думать о нем. Я должна зарабатывать деньги, чтобы вырастить его. Мальчику нужна будет школа. А его будущее? Наследство?

– Я имела в виду замужество – не деньги.

– Замужество? – Поппи удивленно посмотрела на Нетту. Нетта знала, что чувствовала Поппи к Франко. – Я знаю, что никогда не выйду замуж.

– А почему нет? Ты сможешь опять влюбиться, если только ты это себе позволишь.

– Не будь смешной, Нетта, – сердито ответила Поппи. – Я – мадам Поппи. Кто женится на такой женщине?

– Две твои девушки вышли замуж, – возразила Нетта. – Соланж вышла за влиятельного политика, и теперь она гранд-дама. А Белинда – за мужчину с титулом.

– У него есть титул и нет денег, – вздохнула Поппи. – Белинда вернется назад, когда он не сможет дать ей ту роскошную жизнь, к которой она привыкла в Numéro Seize. Этот адрес – словно клеймо на всю жизнь.

– Дом теперь твой. И ферма тоже, – сказала Нетта. – Ты богатая женщина, Поппи.

Поппи подумала, что Нетта права. Она была богата. Она приняла дар Франко – Numéro Seize и ферму в Монтеспане – ради Рогана. Эта собственность обеспечит его будущее в случае, если с ней что-нибудь случится. Но тем не менее ей придется продолжать свое дело в Numéro Seize, потому что она все еще стремилась к комфорту, который обеспечивало большое состояние. Когда она станет очень богатой, никто не сможет ранить ее. Богатые никогда не страдают, они никогда не чувствуют боли. Они живут в надежной изоляции от окружающего мира в свое удовольствие. За эти годы она узнала много о «богатых». И она постоянно покупала недвижимость – понемногу, то тут, то там, вокруг больших городов Франции и даже Италии. Конечно, в данный момент они были бесполезны, но Поппи до сих пор доверяла совету Франко. И она была уверена, что однажды это сделает ее самой состоятельной женщиной в мире, и она найдет способ быть счастливой и без мужчины. И без любви.

Она подождала еще месяц, пока ребенка можно было отнять от груди, а потом оставила его в Монтеспане на попечении пышнотелой, любвеобильной няни, которая уже вырастила двоих своих детей.

– Роган никогда не узнает о Numéro Seize, – плакала она, когда они возвращались в Париж. – Он никогда не узнает правду о своей матери.

– Ну почему бы тебе не бросить все и не поехать домой к своему сыну? – умоляла ее Нетта. – Ведь там твой дом.

– Я не могу, – отвечала Поппи, вытирая слезы и садясь прямо. – Мне нужны деньги, Нетта.

Дом выглядел таким же красивым, каким она его помнила, и ее девочки взволнованно столпились вокруг нее, радуясь ее возвращению. Но, конечно, ни они, ни кто-либо из посетителей Numéro Seize не знали о ребенке.

Лючи заверещал от восторга, когда снова оказался в гуще суеты и шума, и, раскаявшись, что она уделяла ему меньше внимания из-за ребенка, Поппи поспешила к Картье и заказала два кольца с изумрудом и бриллиантом для его лапок.

– Ты такой красивый, мой дорогой Лючи, – прошептала она, когда он взглянул на них с любопытством. – Разве я не говорила тебе, что в один прекрасный день я сделаю тебя Принцем Попугаев? – Она засмеялась. – Это только начало. В этой семье ты будешь носить драгоценности, Лючи. С меня хватит «жемчугов шлюхи».

Несколько недель спустя, возвратившись после счастливо проведенного дня на ферме вместе с Роганом, Поппи нашла на своем письменном столе письмо. Оно было в простом однотонном кремовом конверте и надписано почерком, которого она не знала. Но она была очень занята и только вечером нашла время, чтобы вскрыть его. Оно было напечатано крупными черными буквами на кремовой бумаге, и Поппи вскрикнула, когда начала читать его.

Мистер Грэг Констант с ранчо Санта-Виттория очень желал бы знать, где вы и что поделываете. Если вы не хотите, чтобы он узнал, кем вы стали и где вас найти, вы должны следовать этим указаниям. Положите десять тысяч американских долларов в кожаный саквояж. Возьмите его с собой, когда поедете за город в пятницу, как обычно. Остановитесь у старой заброшенной конюшни и положите саквояж в первую кормушку. Не наделайте глупостей. За вами наблюдают – и за вашим ребенком тоже. Если откажетесь повиноваться нашим указаниям, мы отомстим без промедления.

Сердце Поппи похолодело от слова «месть». Она подумала о своем ребенке, беспомощном и счастливом с няней в Монтеспане, и первым инстинктивным ее движением было побежать к нему, схватить его в свои объятия и защитить его от любой опасности. За ней следят, говорилось в записке… Неожиданно она впала в панику. Кто следит за ней? Кто ненавидит ее настолько, что готов делать такое? Кто был так жесток и злобен? И кто знает?

Здесь не мог знать никто – она была уверена в этом. Только Симона и Нетта знали правду, но они ее друзья. Еще одним человеком, знавшем о Грэге, был Франко. Она до сих пор не знала, как он получил информацию о ней, но она знала, что эта информация есть. Конечно, это не Франко. Но кто же был шантажистом? Неожиданно в ее голове всплыло лицо Дотторе; она видела его так ясно, словно он был здесь, в этой комнате. Очки в тонкой золотой оправе отражали свет, и его глаз не было видно; глубокий шрам пересекал его щеку, тонкогубая зловещая улыбка и ровный, леденящий голос… Дотторе был из ближайшего окружения Франко; вполне возможно, что он мог получить каким-то образом доступ к этой информации о ней… И что там говорил Франко о том, что его предали?

Поппи смотрела на телефон. Прошел уже год с тех пор, как она ездила в Неаполь. Родился Роган, время неслось вперед. Но Франко сказал, что, если что-нибудь случится, если она будет нуждаться в нем, она должна позвонить…

Она взглянула на письмо, все еще зажатое в руке…

За вами наблюдают… Мы отомстим без промедления…

А Роган был один на ферме – только с няней и старыми мсье и мадам Жолио.

Взяв трубку, она позвонила в свой банк и попросила их приготовить десять тысяч долларов к полудню. Нет, говорила она. Она не думала, каков курс обмена и очень ли дорого покупать доллары на франки прямо сейчас; они нужны ей немедленно.

По мере того, как Поппи приближалась к нужному ей месту, заросли деревьев и кустарников сгущались, делая надвигающиеся сумерки еще более густыми. Поппи остановила машину напротив заброшенных конюшен. С черным кожаным саквояжем, зажатым в руке, она нервно взглянула на дорогу. Эти конюшни принадлежали раньше одному местному жителю, который давно умер, и они так и остались бесхозными. Крыша прохудилась от времени и плохой погоды, и стены грозили вот-вот рухнуть.

Слабый запах лошадей до сих пор еще стоял в воздухе, когда Поппи осторожно ступила на пол, заваленный соломой и жухлыми листьями, опасливо оглядываясь через плечо. В последних лучах света она с трудом различила железную кормушку. Она быстро сунула в нее кожаный саквояж и выскользнула наружу. Открыв дверь машины, она быстро села в нее и, почти плача от страха, включила зажигание. Не осмеливаясь оглянуться, она поехала по направлению к ферме, к своему Рогану.

Няня всегда поздно укладывала Рогана спать по пятницам, и Поппи смогла наглядеться на него, прежде чем пойти к себе в спальню. На нем были маленькие белые ползуночки, которые она купила ему в Париже на прошлой неделе, его голубые глазки засияли, когда он увидел ее. Он вытянул ручки, Поппи взяла его и прижала к себе. Его крошечные пальчики хватали ее волосы, и он заливался радостным смехом – и Поппи знала, что есть в ее жизни нечто более драгоценное, чем деньги. Ее сын.

Лючи вскрикнул громко, словно напоминая о себе, и Поппи засмеялась от облегчения.

– И ты тоже, Лючи, – сказала она. – Ты тоже дороже, чем золото.

Следующее письмо появилось на ее письменном столе через месяц. Такое же, как первое.

Десять тысяч долларов недостаточно, чтобы купить мое молчание. На этот раз цена – двадцать тысяч. Оставьте их на том же самом месте вечером в пятницу по пути в Монтеспан. И помните – за вами следят. А месть так сладка.

Поппи задумалась – что же ей делать? Было совершенно очевидно, что вымогательство на этом не кончится. Они не удовлетворились десятью тысячами, теперь они хотят двадцать. И чем больше она будет давать, тем больше они будут требовать. Это замкнутый круг.

Было утро вторника. Она должна была сделать все до следующего вечера. Взяв трубку, она позвонила в банк и попросила приготовить двадцать тысяч долларов к следующему дню. Потом она позвонила в отель «Бристоль» и заказала номер. Она выбрала «Бристоль», потому что это был очень дорогой и фешенебельный отель, и она могла быть уверена, что там не остановились преступники. Потом она позвонила в Монтеспан и попросила няню собрать кое-какие вещи и привезти Рогана в Париж. Они успеют на поезд в три пятнадцать из Орлеана, а машина будет ждать их на вокзале и отвезет в отель. Она будет ждать их там.

Прошло много времени, прежде чем она решилась взять трубку и позвонить Франко. Слезы безмолвно лились по ее щекам.

– Поппи? – сказал он. Она не знала, почему уже одно то, что она услышала, как он произнес ее имя, могло разом пробудить все чувства, которые, казалось, она надежно схоронила в глубине души, и она знала, что ничего на свете не может заставить ее перестать любить его.

– Франко, – прошептала она. – Я не собиралась звонить тебе, но ты сказал, что, если я попаду в беду…

– Скажи мне, что произошло, – сказал он резко.

– Это… меня шантажируют, – проговорила Поппи. – Я просто не знаю, что мне делать.

Она рассказала ему, что кто-то угрожает сообщить Грэгу Константу, кем она стала и где живет, а также об их отношениях. Она уже заплатила десять тысяч долларов и на грани того, чтобы заплатить еще двадцать.

– Не беспокойся, Поппи, – его голос казался очень далеким. – Я позабочусь об этом.

– Франко, – сказала она, колеблясь. – Я подумала… нет, ничего. Я просто пыталась понять, кто бы это мог быть и откуда они узнали. Это вряд ли кто-то из здешних.

– Не старайся узнать, кто это. Не думай об этом, – сказал он глухо. – Позволь мне самому заняться этим. Я не хочу, чтобы ты больше волновалась.

Наступило молчание, а потом он произнес:

– Поппи, я рад, что ты почувствовала, что можешь позвонить мне и попросить о помощи.

А потом в трубке наступила тишина.

Поппи с болью повесила трубку, чувствуя, что силы разом покинули ее. А потом она легла головой на стол и стала выплакивать свое горе.

Выбросив из головы эту загадку, Поппи поехала в свое обычное время в Монтеспан. Как и в прошлый раз, она положила саквояж с деньгами в кормушку. Потом она поехала по направлению к ферме, делая вид, что собирается туда, но вместо этого она сделала круг и вернулась обратно в Париж. Она снова купила себе отсрочку.

Через две недели на ее письменном столе появился сверток. В нем было двадцать пять тысяч долларов и чек на пять тысяч долларов от Франко Мальвази. В записке от его банкира говорилось, что синьор Мальвази чувствует себя ответственным за недостающие пять тысяч долларов, потому что действовал недостаточно быстро. И еще синьор Мальвази хочет передать, что нет нужды беспокоиться – он решил проблему.

Чувствуя себя подобно Атласу, у которого свалилось с плеч бремя земли, Поппи бросилась в отель «Бристоль» и повела маленького Рогана на кукольное представление в Булонском лесу. Надев шляпку с вуалью, она посадила его в красивую коляску и покатила ее по засыпанным листьями дорожкам, улыбаясь и кивая другим мамам и няням, чувствуя себя совсем как обычная мать. А потом она отвезла его в отель и сказала няне, что завтра они должны возвратиться на ферму. Она приедет к ним на уикэнд – как обычно.

Numéro Seize процветал. Поппи даже была вынуждена отказывать многим посетителям, желавшим стать постоянными клиентами, потому что уже не хватало комнат и не было достаточного количества девочек. Но она не хотела расширять дело, потому что весь шарм Numéro Seize был именно в его избранности, да и потом она дорожила своими девочками. Их состав уже не был прежним – Соланж и Белинда вышли замуж. Некоторые уже заработали достаточно денег, чтобы удовлетворить свои запросы, и вернулись в свои родные города и деревни, где купили дома, и, будучи лакомым кусочком, нашли себе мужей из местного мелкопоместного дворянства. А некоторые занялись своим собственным «делом» – они стали куртизанками высокого класса. Но в Numéro Seize еще оставалось полдюжины девочек, которые были с Поппи с самого начала, и она удивилась, когда Уоткинс сказал ей, что исчезла Вероник.

– Может быть, у нее дома что-нибудь случилось? – спрашивала она других девушек. – Может, кто-то из семьи заболел? Может, ей пришлось срочно уехать, и не было времени предупредить нас?

Но никто ничего не знал.

Прошла неделя, и Поппи начала серьезно беспокоиться. Вероник всегда была одна и не дружила с другими девушками. И хотя она была одной из лучших, Поппи с удивлением поняла, что совсем не знала ее. Вероник никогда не доверялась ей, как другие обитательницы Numéro Seize, и Поппи ничего не знала о ее личной жизни или проблемах.

Она была потрясена, когда Уоткинс привел к ней в кабинет полицейского инспектора, и тот попросил ее опознать тело в морге – они подозревали, что это была Вероник Салбэ. И когда Поппи увидела холодное, посеревшее лицо бедной Вероник, которое она помнила полным жизни и красоты, ей стало плохо.

– Ее нашли в Сене, мадам, – сказал инспектор. – На теле нет никаких следов насилия. Скорее всего, она просто утонула. Очевидно, это самоубийство.

Мысли Поппи перенеслись к той ночи, когда Грэг был в Numéro Seize – с Вероник, и она поняла, что, конечно, это Вероник была шантажисткой. Она подумала о конверте с долларами и записке, сообщавшей, что Франко решил проблему. Она поблагодарила инспектора за его внимание к ее волнениям из-за пропавшей девушки и сказала, что ужасно сожалеет о трагическом самоубийстве Вероник. Но теперь она знала правду.

Полночи Поппи бродила по улицам Парижа, думая о том, что случилось. Наконец, уже глухой ночью, когда даже Париж засыпал, Поппи остановила экипаж и поехала назад в Numéro Seize, рю-дэ-Абрэ. Она сохранила веру во Франко, даже когда газеты поливали его грязью, называя воплощением дьявола. Она говорила себе, что это не может быть правдой, что Франко не мог сделать того, в чем его обвиняли. Теперь она знала, что все обстояло иначе. Франко решил ее проблему тем же способом, что решал все остальные. Отец ее сына был безжалостным, хладнокровным убийцей.