Стоя на коленях, я выпалывала сорняки на клумбе под окнами гостиной, когда услышала хруст гравия под автомобильными шинами. Было солнечное утро, шляпа моя была сдвинута на затылок, и, прикрыв рукой глаза от солнца, я увидела длинный белый лимузин – «мерседес», подпрыгивавший на рытвинах дороги, что ведет к дому. Такого роскошного автомобиля в Арднаварнхе не видели со времен любимого «роллса» моего па, и я с удивлением смотрела на него, думая, уж не принадлежит ли он какой-нибудь звезде рока, заблудившейся по пути в Эшфорд-Касл.

Шофер затормозил машину перед дверью, и я увидела, как он снял свое кепи и вытер вспотевшее лицо. Могу поручиться за то, что он боялся за свои рессоры, добираясь до нашего дома по изрытой дороге. Он с опаской поглядел на заросли папоротника и ежевики. Я подумала, как он взбесится, когда я скажу ему, что он попал не туда, куда ему было нужно. Бросив на меня взгляд, полный презрения, он кинулся открывать дверцу своему пассажиру, а я продолжала с интересом наблюдать за ними.

Первыми из машины показались невероятно длинные и утонченно стройные ноги в красных замшевых туфлях. За ними последовала остальная часть леди такого высокого роста, какого и следовало ожидать при таких ногах, у которой все, как говорится, было на месте, подчеркнутое костюмом, состоявшим из жакета и очень короткой юбки. Длинные светлые волосы падали на плечи как львиная грива, а лицо было скорее приятное, чем красивое. Она бросила в мою сторону невыразимо сладкую улыбку и произнесла с нью-йоркским акцентом:

– Простите, не могли бы вы провести меня к вашей хозяйке?

Я поднялась на ноги, вытирая грязные руки о заднюю часть старых бриджей для верховой езды, и в этот момент собаки, почуявшие что-то новое, радостно набросились на нее, оставляя впечатляющие отпечатки лап на безупречно белой юбке.

– О, какие славные, – воскликнула она и тем мне, разумеется, понравилась.

– Простите моих собак за избыток чувств, – извинилась я. – Они не привыкли ни к таким великолепным автомобилям, ни к таким очаровательным посетителям.

Я протянула все еще сомнительной чистоты руку и представилась:

– Я Моди Молино, хозяйка Ардиаварнхи.

Она покраснела, осознав свою ошибку.

– О, простите меня, – вскричала гостья, – я подумала, что вы… ну, вроде садовника.

– Так оно и есть, я и садовник, и конюх, и шофер, и экономка. И с кем же я имею часть?..

– Джоанна.

Мы с нею одновременно обернулись на голос Шэннон. Она стояла в дверях, глядя на незнакомку, и я вспомнила, что она говорила мне, что любовницу ее отца звали Джоанна Бельмонт. Я снова взглянула на нее и поняла, почему Боб Киффи выбрал именно ее. Она была женщиной, созданной для мужчин: миловидная и чувственная, с какой-то здоровой, открытой аурой настоящей американской девушки. Я поняла, что она могла бы быть для Шэннон более подходящей матерью, чем холодная представительница светского общества Баффи, и мне стало жаль ее, потерявшую человека, которого она любила.

– Шэннон! – отозвалась Джоанна несколько нервозно, и я поняла почему. Это была любовница отца, и у нее был конфликт с его дочерью, сути которого мы пока не знали.

– Я должна была приехать, – заговорила Джоанна. – После вашего милого письма я подумала, что вы, может быть, на меня не сердитесь…

Она с надеждой посмотрела на Шэннон, все еще беспокоясь, что та может спросить, как это она осмелилась вмешиваться в ее дела, в конце концов, ведь она была лишь любовницей, но не женой отца. Но Шэннон на нее не сердилась.

Шэннон подошла к ней и обвила ее руками.

– Я не знаю, почему вы приехали, – проговорила она, – и как вы меня разыскали. Но я рада вашему приезду. Я сердцем чувствую, что отец любил вас, и этого для меня совершенно достаточно.

Джоанна Бельмонт разразилась слезами. Она стояла, высокая и обаятельная, с пятнами от собачьих лап на белой юбке, и слезы текли по ее лицу, заставляя шофера удивляться, а Шэннон сильнее прижимать ее к себе и тоже плакать.

Я поняла, что нужно было, чтобы кто-то разделил их печаль, и приветливо сказала:

– Когда будете готовы, я буду на кухне. Пойду скажу Бриджид, чтобы она сварила кофе, а потом поговорим.

Немного погодя все собрались на кухне. Я представила Джоанне Эдди и Бриджид, и мы, усевшись за круглый стол, выпили кофе, оценивая друг друга, а собаки, восторженно глядя на Джоанну, расположились у ее ног. «Это инстинктивная тяга к красоте или же что-то другое? – спрашивала я себя, слегка пнув собак ногой и прошептав: «Предатели!» Но они и ухом не повели, и продолжали любоваться Джоанной, подкрепляя свои чувства новой лаской грязных лап.

– Джейкей дал мне адрес, – заговорила Джоанна. – Он сказал мне, что вы здесь, но не знал почему. Сказать по правде, я очень боялась позвонить ему, потому что ваш отец и я… О, он всегда четко отделял свою деловую жизнь от личной, и я даже не была уверена в том, что Джейкей знал, кто я такая. Впрочем, я поняла, что он знал, потому что не задал мне ни одного вопроса, а просто сказал, что вы в Арднаварнхе. И вот я приехала.

– Но зачем? – спросила Шэннон. – Ведь не для того же, чтобы повидаться со мной?

Джоанна взяла в руки привезенный с собою черный кожаный атташе-кейс и подтолкнула его к Шэннон.

– Ваш отец отдал мне это на хранение, – сказала она. – Вечером накануне убийства.

Шэннон в удивлении смотрела на Джоанну.

– Значит, вы думаете, что его убили?

– Я это знаю.

Джоанна нагнулась над столом и взяла руку Шэннон.

– Вечером, перед вашим приемом, Боб сказал мне, что идет к Баффи просить согласия на развод. Он просил меня выйти за него замуж. Сказал, что может пройти время, прежде чем он будет свободен, и что сначала предстоит многое уладить. Я подумала, что он имел в виду улаживание – ну, сами понимаете, вопросов об алиментах и подобных вещах, но он говорил не об этом. Ваш отец вовсе не присвоил себе те деньги, – объявила она. – Он был ограблен.

Мы с Бриджид обменялись взглядами и снова посмотрели на Джоанну. Она рассказала нам, что произошло.

* * *

Джоанна почти не выходила из дома после смерти Боба Она слонялась по квартире, окна которой выходили на Центральный парк, вспоминая, как они вместе ее выбирали и как были счастливы, меблируя и отделывая ее для себя. Теперь, без него, это был просто еще один обычный набор комнат.

Она прошла в гардеробную и долго смотрела на его костюмы, все еще висевшие рядом с ее платьями. Смотрела на часы, подаренные ею ему в день рождения два года назад, и на эмалевые запонки для манжет, которые он носил всегда, когда они уезжали куда-нибудь вместе. Она никогда не подумала бы, что такая женщина, как она, может согласиться стать «тайной женщиной» Боба О'Киффи. Порой, сидя дома в ожидании Боба, она чувствовала себя «женой» больше, чем другая женщина, потому что знала, что его жена Баффи никогда не сидела дома и никого не ждала.

Джоанна прижала к щеке рукав любимого твидового пиджака Боба, который он всегда надевал, отправляясь на уик-энды. Она закрыла глаза, вспоминая, как они утром по воскресеньям ходили через парк купить «Нью-Йорк таймс», а может быть, и выпить кофе с рогаликами в кафе, потом возвращались домой, прочитывали газеты и снова падали в постель. Боже, он был сексуальный мужчина, и – о, как она его любила!

Слезы слепили ей глаза, когда она, выходя из гардеробной, опрокинула его черный атташе-кейс, стоявший у туалетного столика. Он раскрылся, и по белому с черными полосами, как зебра, ковру рассыпались бумаги. Джоанна собрала их, быстро сунула обратно и снова закрыла кейс. Она положила его на полку потайного шкафа, постояла, а потом с сомнением посмотрела на кейс.

Джоанна прочла каждое слово в газетных сообщениях о Бобе. Она знала, что его называли вором и обвинили в мошенничестве, но не верила ни одному слову. Она вспомнила передачу по телевидению о том, как агенты ФБР и представители Финансовой инспекции и Комиссии по ценным бумагам и биржам изымали все документы и досье в офисах компании «Киффи холдингз». Стало быть, за исключением тех, что хранились в этом самом атташе-кейсе, покоившемся теперь в ее потайном шкафу.

Схватив снова кейс, Джоанна унесла его в уютную комнату, которую Боб всегда называл берлогой, уселась на белую софу, прижимая кейс к груди, и думала, глядя в окно на круживших за ним голубей. Она никогда не вторгалась в деловую жизнь Боба, хотя всегда слушала то, что он считал нужным ей рассказывать. Он был в восторге от своего нового небоскреба и рассказывал ей о каждом новом этапе его строительства. Она понимала, что он не был «памятником в честь его «я», как трубили на всю страну газеты. Боб был человеком, добивавшимся успеха ценой больших усилий, и «Киффи-Тауэр» должен был символизировать вершину его успешной карьеры. Вместо этого он оказался эпитафией.

Она думала об их разговоре вечером, накануне дня смерти, когда Боб просил ее выйти за него замуж, и вспомнила, каким изможденным он ей показался.

Потом он просил сохранить кейс в каком-нибудь надежном месте; Джоанна вспомнила его печальный, тоскливый взгляд, когда он вернулся, чтобы поцеловать ее еще раз, прежде чем войти в лифт и покинуть ее навсегда. Кто-то украл эти миллионы, а Боб это раскрыл. И вор, кем бы он ни был, убил его.

Она подумала о бумагах в его кейсе и поняла, что у Боба должны были быть какие-то доказательства, позволявшие раскрыть мошенничество, и что теперь они в ее руках.

Джоанна раскрыла кейс и просмотрела документы. Это были контракты на приобретение компанией «Киффи холдингз» участков под строительство в дюжине крупных американских городов. Все они были составлены по закону, с именами продавца и покупателя, с описанием участка, с приложением карт и схем, с указанием цены и с соответствующими юридическими формулировками. Имена покупателей были разные, но она заметила, что под ними мелким шрифтом было напечатано «Фонд Экс-Уай-Зет» и что каждый контракт был подписан за продавца человеком с иностранной фамилией – Жаном-Мишелем Зерматтом, а за покупателя, фирму «Киффи холдингз», двумя ее партнерами – Брэдом Джеффри и Джеком Векслером. Ни один контракт не был подписан Бобом.

Этого трудно было ожидать от актрисы, но Джоанна хорошо знала математику. Она быстро суммировала в уме закупочные цены и сразу поняла, что перед нею лежали контракты на сумму более четырехсот миллионов долларов.

Она аккуратно уложила документы обратно в кейс и заперла его. Может быть, это были те самые исчезнувшие деньги? Но говорили о сумме гораздо больше четырехсот миллионов – о девятистах, а возможно, и более чем о миллиарде долларов, о манипуляциях с акциями и о фальшивом обеспечении. Она подумала обо всех этих банкирах, ожидавших возвращения своих денег. Что ж, она, несомненно, может сказать им, где находится, по крайней мере, часть из них. На банковских счетах господина Жана-Мишеля Зерматта и «Фонда Экс-Уай-Зет», вот где.

Джоанна задумалась над тем, что имел в виду Боб, говоря об утрате иллюзий. Может быть, дело было в том, что Брэд и Джек обманывали его все эти годы? Но четыреста миллионов? Она покачала головой. В это было трудно поверить. Насколько ей было известно, Бред скромно жил в маленьком доме из красного кирпича на участке в несколько акров на Кинг-Пойнте в Лонг-Айленде. Он ездил на «Мерседесе» и в одиночестве проводил отпуск на рыбалке в Канаде. Правда, Векслер скромностью не отличался, но у него давно был дом на Саттон-плейс. Конечно, ездил он на «Астон мартине», но Боб говорил, что это лишь показуха, так как Джеку приходится заботиться о том, чтобы производить впечатление на женщин. Так или иначе, он был холостяком, и на что еще было ему тратить деньги?

Может быть, оба они действовали по сговору, а «Фонд Экс-Уай-Зет» был просто инструментом? Джоанна со вздохом отнесла атташе-кейс обратно в гардеробную, положила в выдвижной ящик и заперла его. Ключ она положила в карман своего халата и стала одеваться. Она не знала, что происходит, но боялась обратиться в полицию, опасаясь скандала, как боялась и встретиться с партнерами и потребовать объяснений, потому что… – у нее внезапно обмякли колени – потому что, может быть, именно Брэд Джеффри и Джек Векслер убили Боба.

Размышляя о четырехстах миллионах, выплаченных Жану-Мишелю Зерматту и «Фонду Экс-Уай-Зет» за земельные участки, она засомневалась в самом существовании этих участков. Единственный путь – найти ответ на этот вопрос.

Она быстро привела себя в порядок, надела черное платье и «сделала лицо». Джоанна была высокая и яркая, и все думали, что она использовала много косметики, в действительности она всегда ограничивалась легким прикосновением к щекам пуховки с пудрой, щеточки с тушью к ресницам и бровям, слабым мазком губной помады и всегда покупала лишь дешевую косметику по старой привычке актрисы, которой приходилось бороться за существование. Но теперь, благодаря Бобу, она была относительно богатой женщиной. Он купил ей эту квартиру, регулярно переводил деньги на ее счет в банке и оплачивал все ее счета.

– Вам никогда больше не придется работать, – говорил он ей, и она не пыталась найти себе работу, так как хотела быть всегда свободной для него, чтобы он мог прийти к ней в любое время.

Она взяла из кейса два контракта: один на землю в Нью-Йорке, другой в Бостоне, надела жакет в черно-белую ломаную клетку, большую черную соломенную шляпу с широкими полями и положила контракты в ридикюль. Привратник по пути вручил ей почту, она сунула туда же письма и отправилась в такси на Вторую авеню. Это был район старых домов, выглядевших так, словно к ним не прикасались с того дня, как наспех построили в самом начале века. Там был мини-маркет с земляным полом и тут же прачечная самообслуживания и чистка одежды. Джоанна велела таксисту остановиться, вошла и попросила передать заведующему или хозяину, что ей нужно с кем-то из них поговорить.

Сидевший за конторкой гаитянский юноша уставился на нее, как на пришелицу с Млечного Пути. Она быстро сказала ему:

– Поторопитесь, молодой человек, я спешу.

Он скрылся на секунду и возвратился с седым стариком, окинувшим ее враждебным взглядом.

– Что вам нужно? – проворчал он.

– Я хочу знать, кому принадлежит это здание? – спросила она угрожающе приблизившегося старика.

– А для чего вам это нужно?

– Может быть, я заинтересуюсь его приобретением.

– Да?

Он обошел вокруг нее, разглядывая ее с головы до ног, и она, испугавшись, чуть не убежала к своему такси, но ей нужно было получить ответ на свой вопрос. Она следила глазами за тем, как он вернулся на место и снова встал перед нею.

– Оно принадлежит одному домовладельцу, – бесстрастно проговорил он. – Имени его я не знаю. Я просто плачу ему ренту, леди, вот и все.

Она быстро поблагодарила старика и пошла в соседнюю прачечную. Сидевшая за конторкой афроамериканская девушка была миловидной и яркой. Она объяснила Джоанне, что фамилия домовладельца Маркс и что он посылает своего человека собирать арендную плату каждую пятницу. Нет, она не слышала ни о каких планах развития этого района.

– Да и кто захочет здесь строиться? – проговорила она с насмешливой улыбкой. – Мы и то собираемся отсюда переехать.

Джоанна велела шоферу отвезти ее в аэропорт «Ла Гуардиа», где села в самолет местной линии, вылетавший в Бостон. Таксист в аэропорту «Лоуген» с подозрением посмотрел на нее, когда она назвала ему адрес, и спросил, уверена ли она в том, что он правильный. А когда они приехали на место, Джоанна поняла причину его вопроса.

Перед ее глазами были развалюхи, окруженные грязным болотом. Она даже не вышла из машины, чтобы осмотреть обшитый досками старый склад, за который компания «Киффи холдинга» заплатила тридцать два миллиона долларов, и попросила отвезти ее обратно в «Лоуген», откуда вылетела первым же рейсом обратно в Нью-Йорк.

В самолете Джоанна снова перечитала контракты на эти два участка, которые только что осмотрела, и тотчас перед нею открылась картина мошенничества. Но что-то подсказывало ей, что это была лишь вершина айсберга. Боб раскрыл происходившее и должен был знать, чьих рук это дело. Это-то он и имел в виду, когда говорил об утраченных мечтах и иллюзиях. Это мог быть только близкий к нему человек, и когда он поднял этот вопрос, этот самый человек или эти люди его убили. Джоанна снова взглянула на подписи Брэда и Джека и покачала головой: они не похожи на убийц. Но как должен выглядеть убийца? Как горилла с прожигающими глазами и угрожающей улыбкой? «Боже мой, – подумала потрясенная Джоанна, – это может быть даже Баффи».

Джоанна осторожно положила документы в ридикюль и пробежала глазами письма, которые ей передал привратник. На одном был штемпель Нантакета, и это показалось ей любопытным. Никто из ее знакомых там даже не бывал. Она разорвала конверт и с удивлением увидела подпись «Шэннон Киффи», а когда прочла теплое послание, на ее глаза навернулись слезы.

Прочитав обратный адрес – «Си-Мист-коттедж в Нантакете», – Джоанна была готова просить пилота повернуть обратно и доставить ее в Бостон, чтобы она могла поехать туда и поблагодарить эту милую девушку уже за одно то, что та подумала о ней, побеспокоилась, что любовница ее отца, может быть, страдает больше, чем его жена. Она вспомнила о том, что писали газеты о Баффи, уехавшей на Барбадос, где она живет инкогнито, ожидая, пока уляжется скандал, оставив в одиночестве свою падчерицу, которую могли облить какой угодно грязью.

«Дрянь», – вырвалось у нее ругательство, и женщина в соседнем кресле испуганно взглянула на Джоанну. Она извинилась и положила письмо обратно в сумочку, раздумывая над тем, что теперь делать.

Вернувшись домой, она сбросила туфли и стала ходить по квартире, думая о том, следует ли рассказать о своих подозрениях Шэннон. Но Шэннон, вероятно, была настолько непосредственна, что приняла версию самоубийства отца, и говорить ей об этом было бы все равно, что сыпать соль на открытую рану. Она подумала о том, чтобы рассказать обо всем своей лучшей подруге, но решила не впутывать ее в это дело. Это была бы опасная игра: люди здесь заговорили бы об убийстве.

Походив еще немного по комнатам, она взялась за телефон и набрала номер. Когда ей ответили, она заказала мазареллу и пиццу, с помидорами и большим количеством сыра, и уселась перед телевизором. Когда принесли пиццу, она съела кусочек, продолжая смотреть новости Си-эн-эн и радуясь тому, что наконец-то не услышала больше ни слова о Бобе.

Джоанна убрала остаток пиццы в коробку, бросила ее в ведро и приняла душ, а потом улеглась на кровать и закрыла глаза: «Что я должна делать, Боб, дорогой мой?» – спрашивала она, и внезапно пришел ответ, ясный, как удар колокола, как если бы он действительно ей ответил: «Скажи Шэннон». Джоанна облегченно вздохнула. Так она и сделает.

Джоанна закончила свой рассказ и теперь выжидающе смотрела на нас.

– И вот я здесь, – добавила она слегка извиняющимся тоном, словно опасалась, что ее визит не был для нас желанным. Она подвинула кейс с документами к Шэннон. – Я, было, подумала обратиться в полицию, но потом вспомнила, кто я такая. Я понимала, что завтрашние свои номера газеты посвятят любовнице Боба Киффи с атташе-кейсом, полным документов, требующей обвинения его партнеров в убийстве хозяина.

Она одарила нас болезненной улыбкой, и я восхитилась тем, что у нее хватило мужества осознать, что она была только «любовницей», хотя твердо знала, что представляла для Боба нечто гораздо большее.

– Теперь вам, Шэннон, предстоит решить, что нужно делать, – тихо проговорила она.

Шэннон беспомощно посмотрела сначала на Эдди, потом на меня. Мы взяли документы и, передавая их друг другу, изучили подписи. Для нас было загадкой наименование продавца – «Фонд Экс-Уай-Зет» – и иностранная фамилия человека, подписавшего контракты от имени этого фонда.

– Может быть, это одна из тех ставших модными швейцарских или же лихтенштейнских компаний, занимающихся сокрытием средств от налогов, – задумчиво сказал Эдди.

– Если это так, то у нас нет возможности провести проверку, – заметила я. – Эти компании ведут дела всегда в строгой тайне, и я сомневаюсь, чтобы нам удалось с точностью установить, кто является владельцем «Фонда Экс-Уай-Зет».

– Но мистер Экс-Уай-Зет сидит, по меньшей мере, на четырехстах миллионах долларов из денег, принадлежавших Бобу Киффи. Разумеется, если бы деньги были украдены, Фонд заявил бы об этом.

Припомнив недавние случаи, которым были посвящены заголовки газетных материалов, я покачала головой:

– Мы должны найти какой-то другой путь.

Шэннон поблагодарила Джоанну за то, что та привезла документы ей, а не обратилась в полицию.

– Ума не приложу, что нужно делать? Как поверить в то, что его убили они? И к тому же… к тому же, – она посмотрела на нас испуганными серыми глазами, – к тому же оба они присутствовали в тот вечер на приеме. И оба вели себя очень странно. Были как-то подавлены, – я имею в виду, что они не танцевали и даже не поговорили со мною и не поздравили с днем рождения. Я заметила, что Брэд много пил, а у Джека был расстроенный, мрачный вид и что приглашенная им девушка явно скучала. Но они многие годы были близки к моему отцу. Как они могли его убить? И, кроме того, что бы им пришлось тогда делать с прошлым?

– Может быть, убили и не они, – сказал Эдди, желая успокоить ее. – И может быть, когда мы вернемся в Нантакет, мы найдем прямые доказательства, которые приведут к преступнику.

Джоанна озадаченно смотрела на них.

– Вы очень скоро услышите все о прошлом Боба, – сказала я ей. – А тем временем я настаиваю на том, чтобы вы остались в Арднаварнхе, вместе с нами. В субботу вечером здесь будет прощальный прием, которого вам никак нельзя пропустить.

Все отпрыски рода Молино имели большой опыт в организации вечеров, и я хотела, чтобы прощальный вечер в честь Шэннон и Эдди стал одним из лучших. Я пригласила на него всех знакомых, старых и молодых; мы все помогали украшать дом, опустошили сад, срезав все цветы и декоративные растения, папоротник и даже бутоны, и превратили танцевальный зал в зеленую беседку. Из Дублина прибыли два оркестра, расположившиеся на небольшой эстраде в конце зала. Бриджид хлопотала над копченой семгой и жареной форелью, устрицами и мидиями, креветками и омарами и печеньем из морепродуктов, от одного запаха которого текли слюнки. Там были и ветчина, и индейки, и свиные окорока, копченые цыплята и дикие утки, блестящие свежие салаты и суфле из овощей, кексы и десерты, на украшение которых филигранными сахарными разводами ушли долгие часы, пока они не стали похожи на миниатюрные произведения искусства.

Бриджид превзошла себя, и за несколько минут до прибытия гостей она в тревоге кинулась в столовую, чтобы прогнать оттуда веселых собак и котов. Одетая в свое лучшее черное шелковое платье, но без передника, так как также была гостьей, она зачесала назад предварительно смоченные волосы и крепко закрепила их за ушами моими бриллиантовыми заколками, а на ногах у нее были черные чулки и миниатюрные башмаки на высоких каблуках.

– Вы ослепительны, Бриджид! – одобрительно воскликнул Эдди. – А стол выглядит еще более потрясающе!

Взявшись за руки, они с Шэннон, охая и ахая, проверили сервировку, а я смотрела на них, удовлетворенная делом своих рук. Я порылась в самой глубине своих платяных шкафов и одела их обоих в лучшие фамильные вещи. Шэннон была облачена в бархатное платье от Форчуни, принадлежавшее мамми, и в длинную простую тунику, мириады тонких складок которой облегали ее высокое, стройное тело как расплавленное серебро. Волосы ее выглядели как дрожавшее медное облако, а на шее сверкало бриллиантовое колье Лилли. Эдди, державший ее за руку так, словно никогда не собирался ее выпустить, не мог оторвать от нее глаз, разве что для того, чтобы повосхищаться великолепным столом – творением Бриджид.

И если какой-нибудь мужчина выглядел хорошо в вечернем костюме, то это был он, Эдди. На красавце Эдди был старый обеденный сюртук па от Сэйвил Pay, и он выглядел так, как будто был рожден аристократом. Сюртук сидел так, словно был сшит специально для него.

Меня, да я уверена, что и Бриджид также, не оставляла мысль о том, что в такой же мере, как для Шэннон с Эдди, этот вечер вполне мог стать прощальным и для нас с нею. Не то чтобы мы ожидали самого худшего, но в нашем возрасте всегда стремишься не упустить возможности повеселиться, посмаковать каждую минуту, допуская, что это твоя последняя минута. Кроме того, кто знает, когда мы нашли бы новый предлог для такой вечеринки? Поэтому-то Бриджид превзошла себя в организации угощения, а я достала из подвала последние бутылки лучших старых вин па и последнюю бутыль двадцатилетнего шампанского.

Я облачилась в шифоновое платье цвета красного тюльпана от Валентине семидесятого года, плотно и чувственно охватывавшее тело до бедер и падавшее восхитительным многослойным водопадом вокруг моих жалких, костлявых воробьиных лодыжек. На ногах у меня были атласные сандалии, в тон платью; и целый пуд бесполезных, но впечатлявших украшений: плетеное золотое ожерелье, браслеты и серьги, унизанные красными, синими и зелеными драгоценными камнями, купленными па для мамми на базаре, когда они были в Индии. Браслеты приятно позвякивали при каждом движении руки, а серьги посвистывали около лица, что мне очень нравилось. В свои рыжие локоны я воткнула гардению. Я вылила на себя порядочно духов, нарумянила щеки и подкрасила губы, накинула сверху палантин в тон платью, отороченный красными перьями, и теперь была готова встретить своих гостей.

Мы стояли в холле, любуясь друг другом и тревожно поглядывая на часы, так как Джоанна запаздывала. И вот она, наконец, показалась на лестнице. Она спускалась к нам, как величественная богиня, в простом неотрезном черном шелковом платье до пола от Кэлвина Кляйна, без единого украшения. Мы в восхищении затаили дыхание, и я подумала, как был бы доволен Боб Киффи своими женщинами, если бы мог видеть их в этот вечер.

Точно в девять часов стали съезжаться гости, поскольку в Ирландии никто не соблюдал вежливого опоздания, и, кроме того, они просто не могли дождаться начала вечера, когда можно будет от души повеселиться. Мы четверо образовали шеренгу хозяев, принимавших парад, и я с удовольствием представляла моих новых любимцев своим старым друзьям и десяткам молодых людей, прибывших ради этого вечера из Дублина, Корка и Голвея и остановившихся у своих друзей или родственников в их холодных больших домах.

Но в Арднаварнхе в этот вечер холодно не было. Подобно нам, она выглядела наилучшим образом: в каждом камине пылал огонь, и вся она, как невеста, была украшена цветами. Даже на далматских догах были красные банты, хотя мудрые оранжевые коты отказались от подобных дешевых украшений. Скоро полилось рекой шампанское и завязались разговоры, а к старинным потолочным балкам поплыли звуки музыки. Я отошла к стене и смотрела на всех танцевавших, смеявшихся, болтавших между собой и думала о том, как много вечеров, должно быть, видела Арднаварнха. Как много торжеств и как много скорби…

Что-то в этом вечере было такое, что подействовало на мою голову, как крепкое вино, возникло какое-то волнение, которым мне хотелось поделиться со всеми. И я смеялась, радовалась, глядя на моих прекрасных юных гостей, танцевавших и веселившихся. Мне хотелось, чтобы они унесли с собой память об Арднаварнхе, чтобы через много лет они могли оглянуться назад и сказать друг другу: «Помнишь тот волшебный вечер в Арднаварнхе? И старую Моди Молино? Как прекрасен был тот старый дом и как элегантна была старая Моди… А разве то, что приготовила Бриджид, не было пищей богов?»

Уж если говорить о пище, то пора было ужинать. Я взяла в руки охотничий рог, принадлежавший отцу Лилли и Сил как Главному охотнику, и приложила его к губам. Пронзительный охотничий сигнал заметался между стенами, и моя победная музыка пригласила всех гостей к столу. Оркестр прервал музыку на полуноте и направился в бар, гости же с хохотом принялись пожирать приготовленное Вероломной Бриджид, хотя говорили, что все было так красиво, что было просто жалко есть. Бриджид гордо стояла у стола, принимая комплименты гостей, с раскрасневшимся лицом и тревожной улыбкой. Я вложила в ее руку бокал шампанского и сказала:

– Бриджид, моя дорогая старушка, разве это не самый лучший вечер из всех, которые когда-либо видела Арднаварнха?

– Вы всегда так говорите, Моди, – отвечала она мне, улыбаясь.

– А разве это не так? – возразила я, возвращая ей улыбку.

Но на этот раз это действительно был самый лучший из всех приемов в Арднаварнхе, и никому не хотелось уходить, даже когда забрезжил рассвет; и разве не было со мной моих очаровательных «внучат»? И кто знает, когда я теперь увижу их снова?