Глава 18

— Шляпная мастерица? — скептически переспросил лорд Маунтджой. — Вы хотите сказать, что она женщина, которая делает шляпы?

Суэйн стоял перед письменным столом его светлости в библиотеке его лондонского дома, куда пришел с докладом о потомках Джорджа Маунтджоя. Дворецкий принял у него плащ и коричневую фетровую шляпу и сейчас стоял, скрестив за спиной руки, слушая, как лорд Маунтджой выражает свое удивление по поводу того, что кто-то из его родственников зарабатывает себе на жизнь изготовлением шляп.

— Мадам Сюзетта — исключительный шляпный мастер, милорд. Она имеет дело только со сливками общества. У нее весьма респектабельный магазин.

— Как может быть респектабельным шляпный магазин? — с раздражением спросил лорд Маунтджой. — Ответьте мне на этот вопрос, Суэйн, раз уж вы так хорошо осведомлены о модистках.

Прикрыв рот рукой, Суэйн нервно кашлянул. Он-то думал, что лорд Маунтджой будет доволен результатом.

— Мадам Сюзетта к тому же графиня, сэр. Она сказала, что вам будет приятно это услышать.

— Французская графиня, — с презрением заметил лорд Маунтджой. — Кроме того, этот титул перешел к ней после брака. А сейчас расскажите мне о ее ребенке. — Лорд выжидательно посмотрел на Суэйна.

— У графини есть дочь, сэр.

— Женщина? — удивился лорд Маунтджой. Ему и в голову не могло прийти, что возможные потомки Джорджа могут быть не мужского пола.

— По имени Анжу, сэр. Ей почти двадцать лет, и она учится вдали от дома, в пригороде Парижа. Это очень хорошая школа, как вы сами можете видеть из моего доклада. Похоже, она умная девочка, так как считается лучшей ученицей. Дисциплинированная, как мне доложили.

— «Синий чулок», — мрачно заметил лорд Маунтджой. Дела обстояли все хуже и хуже.

Детектив рассказал мистеру Маунтджою историю Мари и Джорджа, и тот с трудом сдержал вздох разочарования.

— Это все, что вам удалось выяснить? Только о французской женщине?

— Гораздо труднее было в Италии, сэр. Маленький «эпизод» был замят семьей Фиоралди. Очень аристократичный род, если вы позволите мне выразить свое мнение, милорд. Он уходит корнями глубоко в века. Конечно, не так глубоко, как ваш, но среди них есть несколько папских рыцарей.

— Гмм, — хмыкнул Маунтджой, явно заинтересовавшись.

— Семейные слуги очень преданы им, сэр. Они наотрез отказались отвечать на мои вопросы, несмотря на то что я предлагал им хорошие деньги.

— Слуг всегда можно подкупить, — заметил лорд Маунтджой, с недоверием глядя на Суэйна. — Особенно в Италии.

— Только не этих, сэр. Однако моему коллеге удалось разузнать, что, когда Джордж Маунтджой встретил Адриану Фиоралди, она была помолвлена с Паоло Торлони, богатым молодым человеком, владельцем обширных владений в Венеции. Его выбрал для Адрианы отец, и она не осмелилась отказаться.

— Приятно это слышать, — одобрительно заметил лорд Маунтджой. — Продолжайте, продолжайте.

Он с интересом выслушал историю Адрианы и Джорджа, которую поведал ему детектив, и информацию о Джинни Суинберн.

— Йоркшир, — мрачно заметил Маунтджой. — Край света. Однако нет созданий более упорных, чем мужчины-йоркширцы. То же самое можно сказать и о женщинах. Продолжайте, Суэйн, назовите мне его имя.

— Ее, сэр. Лаура Лавиния Суинберн, тоже в возрасте двадцати лет.

Лорд Маунтджой лишился дара речи. Несколько минут он молча взирал на Суэйна, а тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, испуганно думая о том, что лорд Маунтджой может лишить его обещанных двадцати пяти процентов, так как все внуки Джорджа оказались девочками.

— Что было дальше с Адрианой Фиоралди? — спросил наконец Маунтджой.

— Она вышла замуж за Паоло Торлони, сэр. Они обвенчались во Флоренции сразу после ее возвращения. Насколько мне известно, это была грандиозная церемония, на которой присутствовали самые известные семьи Италии. Похоже, их брак был счастливым, хотя детей у них не было. Они прожили в браке больше тридцати лет и умерли почти вместе с разницей в несколько месяцев. Они были преданы друг другу.

— Гмм, преданы, — фыркнул лорд Маунтджой, намекая на то, что если человек чего-то не знает, то уж не узнает никогда. — Что еще? — спросил он, надеясь на удачу.

— Хорошие новости, ваша светлость, — сказал Суэйн, позволив себе победоносно улыбнуться. — Мне также удалось разыскать потомков Джорджа Маунтджоя в Техасе, Соединенные Штаты Америки.

— Послушайте, черт побери, всем хорошо известно, где находится Техас. Ближе к делу. — Маунтджой с раздражением посмотрел на Суэйна.

— Боюсь, что и здесь тоже молодая женщина, сэр. — Суэйн сделал паузу и добавил: — По имени Ханичайл.

Маунтджой был просто шокирован. Он тяжело сглотнул.

— Ханичайл, — повторил он, качая головой. — Наверняка это шутка. — Его надежды найти наследника-мужчину рассеялись, как дым в ночи. — Какого черта они рожали только девочек? — сердито проворчал лорд Маунтджой. — В роду Маунтджоев были только сыновья. И это длилось на протяжении веков.

— Возможно, дело в том, что все женщины мужчин Маунтджоев были иностранками, — заметил Суэйн.

— Не могу с вами не согласиться, — охотно ухватился за эту мысль Маунтджой.

Суэйн рассказал ему о Дэвиде и Роузи и об их ужасных смертях.

— Ханичайл все еще живет на ранчо Маунтджой вместе с женщиной, которая вырастила ее, Элизой Джефферсон.

— Вы хотите сказать — ее няней.

— Что-то в этом роде, сэр.

Лорд Маунтджой вздохнул. Он начал думать, что в качестве подарка на свой день рождения преподнес себе ящик Пандоры, источник всяческих бед. Вместо того чтобы найти наследника, на которого он так надеялся: бедного, приличного, податливого молодого человека, который мог бы унаследовать традиции Маунтджоев, он обнаружил трех женщин, каждая из которых, казалось, была хуже другой. Маунтджой смотрел на детектива так, словно он был во всем виноват.

Суэйн же продолжал нервно переминаться с ноги на ногу. Его черные ботинки громко скрипели, что заставило лорда Маунтджоя нахмуриться.

— Еще одна вещь, сэр, — поспешил добавить Суэйн. — Ханичайл бедна. Очень бедна, сэр. Ранчо Маунтджой сильно пострадало от засухи, которая длится вот уже несколько лет. Им приходится вести борьбу за выживание. Мне сказали, что Ханичайл работает за двоих мужчин. Она предана своей земле и ни о чем другом и не помышляет.

Маунтджой на какое-то время задумался; ему нравилось, когда молодые люди так упорно работали.

— Если бы они были мужчинами, — мрачно заметил он, — тогда можно было бы вести разговор. Но французский «синий чулок», йоркширская лошадница и техасская женщина, работающая на земле? Что мне с ними делать, Суэйн, спрашиваю я вас?

Суэйн терпеливо ждал, пока лорд Маунтджой, глядя в пространство, размышлял о дочерях и внучках.

— Это все, Суэйн? — наконец спросил он.

— Да, сэр. У вас мой письменный доклад о всех девочках. Разрешите мне указать вам на странное совпадение, сэр: все они были рождены в одном и том же году.

Лорд Маунтджой перелистал страницы доклада, ища подтверждения словам Суэйна.

— Удивительно, — сказал он. — Совершенно необычно.

— Словно они тройняшки, — сказал, усмехнувшись, Суэйн.

— Они все Маунтджой, — заметил твердым голосом старый лорд. — Девушки Маунтджой.

Суэйн, по-прежнему переминаясь с ноги на ногу, думал про себя, уместно ли ему сейчас, когда проделана такая большая работа, напомнить лорду Маунтджою о гонораре.

— Хочу надеяться, что моя работа удовлетворила вас, милорд, — осторожно заметил он.

— Что… что? Ах да, конечно. Очень хорошая работа, Суэйн. Конечно, я перешлю вам ваш гонорар.

Суэйн широко улыбнулся. Никогда не знаешь, что можешь ожидать от этих аристократов.

— Еще одна вещь, сэр, пока я не забыл, — добавил детектив. — О юной американке. Ее настоящее имя — Элоиз Джорджия Маунтджой Хеннесси.

— Но вы сказали Ханичайл! — недоуменно воскликнул Маунтджой.

— Это ее прозвище. — Суэйн позволил себе улыбнуться, видя состояние Маунтджоя. — Всего лишь прозвище. — Он счел ненужным уточнять, что никто никогда в жизни не называл Ханичайл Элоиз.

После того как детектив ушел, лорд Маунтджой долгое время читал и перечитывал его отчеты и сердито думал о том, что его брат Джордж с преступной халатностью далеко и широко разбросал свое семя. Было бы понятно, если бы он вовлек в беду одну девушку. Но троих! Вспомнив Роузи, самую сексуальную стриптизершу, он застонал.

Оттолкнув кресло, он встал из-за стола и начал расхаживать по ковру в красно-зеленую клетку, заложив руки за спину и поигрывая большими пальцами рук, как он всегда это делал, когда был раздражен.

— Анжу д'Аранвиль, — громко произнес он. — Лаура Суинберн. Элоиз Хеннесси.

Продолжая ходить по комнате, старый лорд размышлял об этих трех девушках. Он подошел к окну и стал смотреть на падающий снег. Снежная буря, налетевшая неизвестно откуда, застопорила все движение. На улицах не было ни единой души.

— Лаура Маунтджой, — снова повторил Маунтджой. — Анжу Маунтджой. Элоиз Маунтджой.

Он продолжал мерить шагами комнату. Задержавшись у камина, где на полке лежали приглашения на сегодняшний вечер — приглашение было всего лишь одно, на обед в «Бел-грейв-сквер», — он как завороженный стал смотреть на белую почтовую открытку. Внезапно его осенило: приглашение на бал, который он даст в честь своих внучатых племянниц — Лауры, Элоиз и Анжу.

Лорд Маунтджой покачал головой: как он может навязывать этих отпрысков Джорджа обществу.

— Дочерей французской модистки, — произнес он, — полуитальянки из Йоркшира и американской стриптизерши.

Он раздумывал еще с минуту, затем едва улыбнулся и внезапно разразился раскатистым смехом. Он смеялся так, как не смеялся уже лет тридцать. Его смех эхом отдавался в заснеженной тишине за окном.

— Ну, ну, — сказал он сдавленным от смеха голосом, — возможно, мой подарок самому себе окажется лучше, чем я предполагаю.

Он сел за стол и, чтобы не передумать, быстро написал три письма.

«Моя дорогая Элоиз, — начал он. — По всей вероятности, тебя недавно уведомили, что от моего имени проводится расследование с целью найти потомков моего брата, Джорджа Альберта Артура Маунтджоя. При сложившихся обстоятельствах я считаю своим долгом извиниться за неблаговидные поступки моего брата по отношению к женщинам, с которыми у него были связи. Достаточно сказать, что в данный период своей жизни — а мне уже семьдесят лет — я столкнулся с проблемой, с которой никто из рода Маунтджой никогда не сталкивался. Я последний из этого рода, который со времен норманнских завоевателей никогда не прерывался по мужской линии.

Поэтому я приглашаю тебя, внучку моего брата — и мою внучатую племянницу, — навестить меня в Англии. Я хочу, чтобы ты остановилась в Маунтджой-Парке, где прошло детство твоего дедушки и где он родился. Я хочу представить тебя английскому обществу на балу в честь тебя, который я дам в Маунтджой-Хаусе, в Лондоне.

Уверен, что тебе неизвестно, как до недавних пор было неизвестно и мне, что существуют еще две внучки: одна в Париже и одна в Англии, и, по странному стечению обстоятельств, вам всем по двадцать лет.

Я уверен, что твой дедушка, Джордж Маунтджой, пожелал бы, чтобы ты воспользовалась этой возможностью познакомиться со мной, его братом и единственным оставшимся членом семьи, и чтобы должным образом быть представленной ко двору, как это было всегда с девушками из рода Маунтджой.

Нет нужды говорить, что все расходы по твоему визиту, по твоей презентации и всему, что этому сопутствует: поездка, одежда, ювелирные украшения и тому подобное, — я возьму на себя. Взамен я вправе ожидать от тебя, что ты полностью отдашься в руки женщины, моей родственницы, Софи Маунтджой, которая научит тебя, как правильно одеваться, уметь держать себя и прочим светским тонкостям.

Должен заметить, что так как в роду Маунтджой не останется ни одного мужчины, чтобы унаследовать графский титул, он, к сожалению, умрет вместе со мной. Но конечно, решение, кто из вас унаследует состояние Маунтджоев, будет принято исключительно мной».

Поставив росчерк «Маунтджой», старый граф откинулся в кресле.

«Приманка заставит этих девчонок примчаться сюда быстрее, чем стая гончих за лисой, — подумал он, с удовольствием потирая руки. — Каждая из них будет надеяться, что именно она унаследует деньги. Но кто из них на самом деле будет наследницей состояния Маунтджоев, решать мне». Так думал старый граф, пока писал письма мадам Сюзетте и миссис Джинни Суинберн.

Покончив с письмами, он дернул шнурок у камина и стал ждать появления Джонсона.

— Проследи, чтобы их отправили, — приказал он слуге и посмотрел на часы — самое время, перед тем как переодеться к вечеру, пропустить стаканчик виски.

Джонсон передал письма лакею с указанием немедленно отправить и принес в библиотеку графин с виски.

Лорд Маунтджой сделал маленький глоточек, смакуя вкус.

— Нет ничего лучше, чем хорошее виски в холодный зимний вечер, Джонсон, — произнес он с довольным видом.

— Совершенно верно, сэр, — бесцветным голосом ответил Джонсон.

В тишине библиотеки тикали часы, за окном летели хлопья снега, а в камине потрескивал огонь.

— Как хорошо, когда в мире царят покой и безмолвие, Джонсон, — сказал Маунтджой с загадочной улыбкой. — Но у меня такое чувство, что все здесь скоро изменится. — И он снова от всей души рассмеялся.

Старый лорд с нетерпением ждал обеда в узком кругу друзей, во время которого сможет рассказать, что собирается в этом сезоне представить ко двору своих трех внучатых племянниц. «А что, если они откажутся?» — вдруг подумалось ему.

 

Глава 19

Через несколько недель, в холодный прозрачный мартовский день, Ханичайл села в желтое такси, чтобы доехать до роскошного лайнера, который отвезет ее в Англию.

За окном промелькнули Манхэттен, Уолл-стрит, небоскребы, затем пошли каньоны, и внезапно перед ее взором предстал белый лайнер.

Расплатившись за такси, она вышла и остановилась, глядя на флаги, развевающиеся на ветру, и духовой оркестр, музыканты которого, одетые в темно-синюю униформу, играли популярные мелодии из последних бродвейских шоу, на огромные тележки носильщиков, нагруженные чемоданами. Она с завистью смотрела на красивых женщин, держащих в руках сумочки из крокодиловой кожи, в которых хранились драгоценности, на орхидеи, приколотые к лацканам их модных твидовых дорожных костюмов, на свисавшие с их плеч меха, на окружавших их улыбающихся друзей, которые пришли их проводить. «Увидимся за коктейлем», — говорили они друг другу, и Ханичайл чувствовала себя некрасивой и немодной в своем пальто из верблюжьей шерсти, которое так хорошо смотрелось в модном каталоге.

Одиночество и страх перед неизвестностью переполняли ее; она страстно желала вернуться на ранчо, под защиту Элизы и Тома. Но она напомнила себе, что можно будет сделать с деньгами Маунтджоя — провести оросительную систему, посеять новую траву, купить отличный скот. Тогда ранчо Маунтджой снова станет процветающим, таким, каким оно было, когда им управлял отец. И кроме этого, она знала, что отец захотел бы, чтобы она поехала. Достав из сумочки билет первого класса, Ханичайл решительно направилась к сходням.

Внезапно за ее спиной началась какая-то суматоха, и она, оглянувшись, увидела, как фотографы окружили высокого темноволосого мужчину и его спутницу. Вспышки камер высветили строгое лицо мужчины и красивое лицо женщины. Ханичайл в изумлении ахнула, узнав в ней известную голливудскую звезду, которую она так часто видела на экране. С платиновыми волосами, с вызывающе красными губами и страстным взглядом, это могла быть только Вива Молтон. Один из фотографов налетел на Ханичайл и сбил ее с ног.

— Хватит! — прогремел за ее спиной мужской голос. — Убирайся с дороги, идиот! Неужели ты не видишь, что наделал?

Мужчина со строгим лицом склонился над Ханичайл и с беспокойством посмотрел на нее.

— С вами все в порядке? — спросил он, помогая ей подняться на ноги. — Если этот дурак причинил вам боль, я подожгу его.

— Он случайно, — поспешила вступиться за неуклюжего репортера Ханичайл, удивленная, что кого-то можно сжечь только потому, что он сбил ее с ног.

— Тогда примите мои извинения, мисс…

— Ханичайл Маунтджой Хеннесси, — представилась Ханичайл, но, вспомнив наставления лорда Маунтджоя, тут же поправилась: — Я хотела сказать, Элоиз. Элоиз Маунтджой.

Лицо мужчины разительно изменилось, когда он улыбнулся. Оно стало почти мальчишеским.

— Еще раз приношу вам свои извинения, мисс Маунтджой.

Уголком глаза Ханичайл поймала сердитый взгляд Вивы Молтон.

— Со мной все хорошо, не беспокойтесь. Спасибо, что помогли мне, — смущенно проговорила Ханичайл и быстро пошла к трапу.

— Ради Бога, Алекс, нам пора идти, — капризным тоном произнесла Вива. — Мы можем опоздать.

Нахмурившись, мужчина проводил свою спутницу до трапа и отступил в сторонку, когда она снова начала позировать фотографам.

— Увидимся за коктейлем, Алекс, дорогой, — сказала она, заметив, что он собрался уходить.

— С этим пора кончать, — сказал он сам себе, быстро шагая по длинным коридорам огромного корабля, направляясь к нижней палубе, где продавали цветы.

Александр Андреос Скотт ненавидел коктейльные приемы. У него не было времени для фотографов и репортеров, так же как не было у него и времени для знаменитостей, хотя он сам заработал себе сомнительный титул «загадочный мужчина». И у него не было времени для таких женщин, как Вива Молтон.

Он познакомился с ней на обеде всего несколько месяцев назад, а затем снова случайно столкнулся с ней накануне вечером в клубе «Сторк», где он развлекался со своими коллегами по бизнесу. Вива скучала в своей компании и, увидев его, пристала к нему как банный лист. Она потребовала, чтобы он отвез ее домой, а когда узнала, что они вместе поплывут на лайнере «Королева Елизавета», попросила его подвезти ее.

— Зачем гонять два лимузина, дорогой, — промурлыкала она своим чувственным контральто, многозначительно сжимая руку Алекса. Затем, одарив его своим известным томным взглядом, прошептала: — Путешествие обещает быть впечатляющим, Алекс.

Ее самоуверенность, которая так действовала на других мужчин, разозлила его. Он терпеть не мог неумных женщин, и чувственная Вива не прельщала его.

Алексу Скотту было тридцать восемь лет, и женщины часто спорили, можно назвать его привлекательным или нет. У него было длинное, узкое лицо, и недоброжелатели могли бы даже сказать, что оно мертвенно-бледное; нос прямой, а в плотно сжатых губах таилась саркастическая улыбка. Густые темные волосы уже посеребрила седина, взгляд его серых глаз был суровым — свидетельство прошлой тяжелой жизни. Он был высоким, стройным, хорошо сложенным и одевался со вкусом. Женщины его обожали.

Они говорили: «Если Алекс Скотт захочет тебя, он даст об этом знать». Он посылает цветы и каким-то невероятным чутьем всегда угадывает, какие из них твои любимые. Он приглашает на интимные обеды в самые дорогие рестораны. Он дарит драгоценности и посылает книги, не думая об экстравагантности одного подарка и дешевизне другого, а просто исходит из того, что может доставить удовольствие. Женщины говорили, что Алекс Скотт дает тебе все, кроме своего сердца. И возможности заглянуть в его душу и загадочное прошлое.

В цветочном магазине он заказал две дюжины желтых роз с просьбой отправить их мисс Маунтджой. В букет он вложил свою карточку со словами:

«Прошу вас еще раз извинить меня. Хочу надеяться, что у вас нет синяков».

Затем он прошел в свою огромную каюту, где камердинер уже распаковывал вещи, а английский стюард в белой униформе ждал его, чтобы исполнить любое желание.

Алекс всегда был чрезвычайно вежлив и внимателен в отношениях со слугами. Он поблагодарил стюарда, сказав, что ни в чем не нуждается, затем снял пиджак, засучил рукава дорогой рубашки и сел за угловби столик рядом с большим иллюминатором, из которого открывался вид на оживленный порт. Он сделал два телефонных звонка: один — в свой офис на Манхэттене, второй — государственному секретарю в Вашингтоне, затем вызвал своего помощника Ставроса, который разместился в маленькой каюте на нижней палубе.

Когда тот пришел, Алекс продиктовал ему три каблограммы: одну — кораблестроителям в Глазго относительно постройки его нового нефтегрузового судна, вторую — поставщику вина в Бордо с просьбой о поставке вина урожая тысяча девятьсот тридцать седьмого года и еще одну — в Рим, женщине, с пожеланиями: «Счастливого дня рождения. Моя любовь всегда с тобой».

Прозвучал гудок парохода, возвещавший об отплытии, и Алекс встал у иллюминатора, наблюдая, как маленький буксир выводит большое судно от причала в реку. Духовой оркестр заиграл громче, провожающие побежали вдоль причала, махая руками и крича: «Счастливого пути!» Они наконец отплывали.

Алекс надел пиджак и шарф и вышел на прогулочную палубу. Он ожидал, что там никого не будет: пресытившиеся пассажиры первого класса много раз видели, как отчаливает пароход, и сейчас были больше обеспокоены тем, какие наряды надеть для коктейля, который ожидал их в ближайшее время.

Он ходил кругами по палубе, наблюдая за работающими буксирами. Очертания Манхэттена постепенно исчезали вдали. Алекс любил море; оно было у него в крови. Если бы он родился на сто лет раньше, то стал бы юнгой на шестимачтовом паруснике. Вместо этого он стал владельцем самой большой грузоперевозочной линии в мире.

Суда Скотта бороздили мировой океан, перевозя зерно, пиломатериалы, нефть и оборудование. И, как говорили злые языки, нелегальное оружие. Все знали суда Скотта и все об Александре Андреосе Скотте: как богат он был, какой большой властью обладал и каким был независимым. Они не знали только одного: каким путем он всего этого достиг.

Более доброжелательные сплетники говорили, что он был членом аристократической итальянской семьи Скотти; другие — что он вышел из римских низов и пробился наверх, используя все незаконные и криминальные пути, которые только смог. Один репортер даже утверждал, что он был незаконным сыном кого-то из членов греческой королевской семьи, хотя никто не мог знать ее имя. Говорили, что именно через нее он получил свой начальный капитал, чтобы открыть корабельный бизнес, и это объясняет, почему у него греческое имя.

Алекс Скотт начинал с корабельного бизнеса, но сейчас его деловые интересы простирались гораздо шире: авиационный бизнес в Соединенных Штатах, автомобильные заводы в Италии и собственный банк в Англии. Ядром его империи и той частью его бизнеса, которую он любил больше всего, была флотилия кораблей. Плюс его собственная яхта сто на восемнадцать футов «Аталан-та», пришвартованная на юге Франции, в Каннах. «Аталанта» была не самой большой яхтой, но Алекс считал ее, оборудованную по последнему слову техники, самой прекрасной.

Вот почему он не мог оторвать взгляд от огромного лайнера, медленно выплывавшего из реки Гудзон. Солнце клонилось к закату, окрашивая все вокруг оранжевым цветом, и в этот момент Алекс снова увидел ту девушку, с которой столкнулся во время посадки на корабль. Она стояла, прислонившись к поручням, и запахивала на себе дешевое пальто, чтобы как-то защититься от пронизывающего ветра. Откинув назад голову и закрыв глаза, она вдыхала в себя запах океана. Ее светлые волосы были мокрыми от брызг, вероятно, она стояла здесь с момента отплытия. Выражение восторга на ее лице заставило Алекса улыбнуться. Он точно знал, что она чувствует.

Девушка вздохнула, глубже засунула голову в воротник пальто и громко рассмеялась. Это был такой неожиданный радостный смех, что Алекс не удержался и тоже засмеялся.

— Какое это чудесное ощущение, когда корабль выходит в открытое море, оставляя на горизонте очертания Манхэттена! Как бы часто я ни совершал подобные путешествия, меня всегда влечет на палубу, — произнес он вслух.

От неожиданности девушка вздрогнула и обернулась.

— Я думала, что все будут здесь. Как они могут пропустить такое зрелище?

— Они заняты подготовкой к обеду. — Алекс протянул ей руку. — Мы так и не познакомились как следует. Я — Алекс Скотт. А вы — Элоиз Маунтджой, которую также называют Ханичайл.

— Отец назвал меня Ханичайл, и с тех пор все стали так меня звать. И мне сказали, что в Лондоне я должна буду зваться Элоиз.

Алекс заметил, какими удивительно голубыми были у девушки глаза; он подумал, что она настолько молода и наивна, что они сияют как звезды. Но девушка была так неэлегантна в своем дешевом пальто, что Алекс решил: она, возможно, работает нянькой, присматривая за выводком испорченных детей, у которых еще более испорченные матери из общества; или служит компаньонкой у требовательной старой леди, которая плывет в первом классе.

— Было приятно познакомиться с вами, мисс Маунтджой, — сказал Алекс с легким поклоном и, повернувшись, продолжил прогулку по палубе.

— Мистер Скотт, я впервые на корабле, — уже ему в спину проговорила Ханичайл.

Алекс повернулся и с серьезным видом посмотрел на нее.

— Неужели? Тогда у вас еще больше причин наслаждаться путешествием, мисс Маунтджой. Первое путешествие на таком корабле — эпохальное событие, — заметил он и пошел дальше.

 

Глава 20

Ханичайл ожидала увидеть скромную каюту, но лорд Маунтджой был человеком, который покупал только самое лучшее. Ее роскошная каюта, отделанная панелями из редких пород дерева, привезенных из разных стран Британского содружества, обставленная по последней моде, с широкой кроватью под пологом из парчи и дорогими бронзовыми канделябрами, располагалась на верхней палубе. В каюте была ванная комната, которая вся сверкала мрамором и позолотой. Ханичайл казалось, что она продолжает жить в кино, как она обычно делала, сидя в первом ряду кинотеатра в Китсвилл-Рокси, мечтая и представляя себя в такой жизни.

Фильмы и книги были ее способом уйти от скучной и тяжелой жизни на ранчо. Они уводили ее в мир, столь отличный от ее, что она с трудом верила, что он существует. До сегодняшнего дня. Ханичайл посмотрела на себя в зеркало и с грустью осознала, что не соответствует этому миру. Такая элегантная каюта предназначалась для женщин, подобных Виве Молтон, одетых в шелка и драгоценности.

В дверь постучали, и в каюту вошел стюард с вазой желтых роз.

— Добрый вечер, мисс Маунтджой, — приветливо поздоровался он. — Я ваш стюард Билл. — Он бросил на Ханичайл быстрый удивленный взгляд: она не принадлежала к тому типу женщин, которые путешествуют в первом классе. — Я думал, что вы будете единственной пассажиркой без прощального букета, мисс, — сказал он, вспомнив экстравагантные букеты, которые превращали каюты на этой очень дорогой верхней палубе в настоящие будуары.

Он улыбнулся, когда Ханичайл, уткнув нос в букет, стала жадно вдыхать запах роз.

— Эти розы выращены в теплице, мисс, и не пахнут в отличие от садовых. — Стюард передал прилагаемый к букету конверт и сказал, что скоро придет стюардесса, чтобы распаковать вещи. — Если вам что-то понадобится, звоните мне, мисс Маунтджой, — добавил он перед тем, как уйти.

Ханичайл пересчитала розы: две дюжины. Никто и никогда не посылал ей цветы. Открыв маленький конверт, она достала визитку и, прочитав извинения Александра Андреоса Скотта, провела пальцами по лепесткам: они были мягкими, как бархат, и желтыми, как настоящие техасские розы.

Вскоре пришла стюардесса и начала распаковывать два небольших чемодана Ханичайл. Она возражала, говоря, что легко справится с этим сама. Она в смущении наблюдала, как женщина молча положила на полку ее голубой свитер и блузки и повесила на вешалку ее новый, «по последней моде», костюм из пестрой шерстяной ткани, купленный по каталогу «Сиарз», как, впрочем, и все ее вещи. Ханичайл понимала, что стюардесса больше привыкла развешивать роскошные шелка и атлас, и ей, по всей вероятности, было удивительно выкладывать на полку ее дешевое хлопчатобумажное белье и единственную пару шелковых чулок.

Стюардесса повесила в отдельное отделение шкафа длинное черное кружевное вечернее платье и поставила под него туфли из лайки на высоком каблуке, которые, как обещал каталог, «будут переливаться, когда вы танцуете». Затем посадила на кровать старенького плюшевого мишку Ханичайл и, улыбнувшись, ушла, чтобы заняться другими пассажирами.

Ханичайл посмотрела на вечернее платье. Как гласила реклама в каталоге, это была специальная голливудская модель: «какую носит кинозвезда Лоретта Янг». И Ханичайл поверила рекламе. Длинное, из черного вискозного кружева платье на подкладке из розовой тафты стоило ужасно дорого: целых двадцать долларов и двадцать пять центов. За всю жизнь ей никогда не приходилось платить таких больших денег. Она была взволнована, когда впервые увидела его, но сейчас, висевшее на обтянутых белым атласом плечиках, оно выглядело дешевым.

У Ханичайл никогда раньше не было вечернего платья, да и надевать его ей было некуда. Вообще-то говоря, до сегодняшнего дня у нее не было платьев, если не считать тех, в оборочку, что покупала ей Роузи, когда она была ребенком. Однако из фильмов Ханичайл знала, что на таких роскошных лайнерах, как этот, принято одеваться к обеду, и философски для себя решила, что при таком обилии великолепных женщин на борту никто даже не обратит на нее внимания.

Она вспомнила, что Элиза сказала ей перед отъездом:

— Красотой ты не блещешь, девочка, по крайней мере сейчас. Но в тебе что-то есть, пока я не могу определить, что именно. Сказать по правде, я все еще надеюсь, что это к тебе придет.

— Что? — спросила Ханичайл.

— То, что ты будешь похожа на своего отца. Он был интересным мужчиной. Действительно интересным. И в нем было то же самое, что и в тебе. — Элиза плотно сжала губы, внезапно поняв, что это было.

— Что, Элиза? Что в нем такого было?

— Это не для твоих ушей, — строго сказала Элиза. — Иди собирай вещи, — добавила она и быстро ушла на кухню.

Ханичайл долго лежала в ванне, окруженная мрамором и пенными пузырьками, все более и более чувствуя себя настоящей кинозвездой. Затем она надела новое хлопчатобумажное белье, точно такое же, какое привыкла носить с тех пор, как была маленькой девочкой, с большой осторожностью натянула на ноги шелковые чулки и отливающие серебром туфли.

Затем она надела черное платье и подвязала длинные светлые волосы черной атласной лентой, купленной в универсальном магазине, где когда-то работала ее мать, припудрила пуховкой свой веснушчатый носик, осторожно нанесла на губы цикламенового цвета помаду и, как полагается, сомкнула губы, чтобы помада легла ровнее, затем посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. Помада не измазала зубы. Вид был для нее непривычный, но она решила, что постепенно привыкнет к косметике. И последний штрих: мазок французскими духами за каждым ухом.

Ханичайл придирчиво оглядела себя в большом зеркале, решая, не слишком ли низок вырез платья, подходят ли рукава-крылышки для вечернего платья и не коротка ли та часть скроенной по косой юбки, которая доходила ей только до колен. И не слишком ли плотно платье облегает ее? Ее мучили сомнения. Особенно ей не нравилась розовая тафта под черным кружевом, из-за которой она казалась почти голой.

Ханичайл вздохнула, но менять что-либо уже поздно. Платье было у нее единственным. К нему подошла бы нитка жемчуга, но единственным украшением у нее было золотое кольцо с гербом Маунтджоев, которое сначала носил ее дедушка Джордж, а потом ее отец. Ханичайл никогда не снимала его. Оно было таким же талисманом, как и старый мишка, который мистическим образом связывал ее с отцом.

Волнуясь, Ханичайл пошла в столовую, пошатываясь от качки и непривычных для нее туфель на высоких каблуках.

Главный официант, стоявший наверху ведущей вниз лестницы, с удивлением посмотрел на нее. Ханичайл одарила его застенчивой улыбкой, затем быстро оглядела переполненную людьми столовую; зеркальные стены и сверкающие, как драгоценные камни, канделябры; духовой оркестр, укрывшийся в тени посаженных в кадки пальм и играющий последнюю мелодию Джерри Керна. Одетые во фраки официанты разливали шампанское, а пассажиры приветствовали друг друга поцелуями в щеку. Все это было похоже на кино. Ханичайл повнимательнее присмотрелась к пассажирам, и внезапно кино обернулось для нее кошмаром. Горячая волна смущения обожгла ей щеки. Все фильмы врали. Никто не носил вечерних платьев: каждая женщина была в коротеньком дневном платье. Люди, оборачиваясь, смотрели на Ханичайл, и она почувствовала, что покраснела до корней волос. Ей хотелось в тот момент провалиться сквозь землю.

Стоя в дверном проеме, Алекс Скотт наблюдал за Ханичайл. Вид у нее был такой, словно она хотела убежать, но он понял, что она не может этого сделать: от смущения она приросла к месту.

— Могу я помочь вам, мисс? — спросил старший официант.

— В этом нет необходимости, Марио. — Алекс взял Ханичайл под локоть. — Мисс Маунтджой со мной. Пожалуйста, Марио, столик на двоих подальше от толпы.

Ханичайл в ужасе посмотрела на Алекса и сразу обратила внимание, что на нем нет фрака и белого галстука.

— Я оделась не по форме, — прошептала она. — Все на меня смотрят. Я не могу пойти туда.

— Ваш стюард должен был предупредить, что в первый день никто не одевается к обеду. Это своего рода традиция. Пусть себе смотрят. Они только и думают, как очаровательно вы выглядите.

— Прошу прощения, сэр, — обеспокоенно вмешался в разговор старший официант, — но мисс Молтон сказала, что ждет вас за ее столиком. Она с лордом и леди Киннон и четой Бидлз.

— К черту мисс Молтон и Бидлзов. — Алекс ободряюще посмотрел на Ханичайл: — Сделайте глубокий вдох и обопритесь на меня.

Алекс повел Ханичайл вниз по лестнице, мимо уставившихся на них официантов, мимо разъяренной Вивы и любопытных Бидлзов, мимо всех других удивленных пассажиров первого класса за столик в укромном уголке.

— Простите, — сказала Ханичайл, с благодарностью опускаясь на стул. — Кажется, я доставила вам массу хлопот. — На ее ресницах дрожали слезинки.

— Никаких хлопот, — с улыбкой ответил Алекс.

— Я только что испытала смертельный ужас, — продолжала Ханичайл, все еще сгорая от стыда. — Вы думаете, что я глупая провинциалка. И вы правы. Все, что мне известно, я узнала из фильмов, а в них нигде не говорится, что люди вашего круга не наряжаются в первый день. Я незнакома с вашими правилами.

Алекс задумчиво посмотрел на девушку.

— Странно, — сказал он, — но, когда я вас впервые увидел, у меня создалось впечатление, что вы тот тип женщин, которые не отступают перед невзгодами. Вы не зарыдали и даже не застонали, когда фотограф сшиб вас с ног, хотя я видел собственными глазами, что вам было больно. Какая сильная женщина, подумал я. Она из тех, которые, несмотря на свою молодость, могут постоять за себя.

— Вы действительно так подумали? — удивилась Ханичайл. — Или вы просто стараетесь меня успокоить?

— Я никогда не говорю того, чего не думаю.

Ханичайл снова покраснела, на этот раз от удовольствия.

— Я пытаюсь быть сильной. Я много работала, чтобы ранчо окончательно не пришло в упадок, с тех самых пор, когда Роузи потратила все деньги. Сначала была засуха, потом депрессия, потом…

— Почему бы вам не рассказать все с самого начала, — предложил Алекс, пока официант разливал им шампанское. — Но сначала скажите, что вы будете есть.

Ханичайл со страхом и растерянностью посмотрела на меню. Алекс, заметив ее замешательство, предложил:

— Позвольте мне сделать заказ на нас двоих.

Ханичайл с радостью согласилась.

— Кстати, спасибо за розы, мистер Скотт. Никто раньше не дарил мне цветы. Они прекрасны.

— Они предназначались для прекрасной девушки, — галантно солгал Алекс. И однако, подумал при этом: «Несмотря на всю ее простоту и неуклюжесть, в ней есть нечто привлекательное».

— Я очень любопытен, — сказал он. — Кто вы такая? Почему вы плывете одна на этом корабле?

Ханичайл рассказала Алексу о письме лорда Маунтджоя и о том, что плывет в Лондон потому, что уверена: ее отец захотел бы, чтобы она познакомилась с последним из оставшихся в живых членов его семьи.

— И потому, что я очень нуждаюсь в деньгах, — честно призналась Ханичайл. — Хочу, чтобы ранчо Маунтджой было таким же, как при отце. Когда я была маленькой девочкой, наша земля была зеленой, а скот лучшим в Техасе.

И Ханичайл рассказала Алексу всю историю или по крайней мере большую ее часть. Она опустила из рассказа свою жизнь с Роузи в Сан-Антонио и что случилось потом, с Джеком Делейни.

Слушая Ханичайл, Алекс думал, насколько она отличается от искушенных в житейских делах знакомых ему женщин, как она молода и не испорчена.

Он с сожалением подумал, что сам никогда не был так чист. Никогда, даже когда был молодым, не делал ни единого движения, которое не было спланировано и направлено на то, чтобы подняться на ступеньку выше, а затем еще на ступеньку, и так все выше наверх. Необходимость и злость были его движущими силами, но, по всей вероятности, эта девушка никогда не руководствовалась ни одной из этих причин. Он был готов биться об заклад, что она не умела врать и даже флиртовать. Он внезапно понял, что получает от нее наслаждение. Она была как глоток свежего воздуха в душный день.

Глядя в серые глаза Алекса, Ханичайл почувствовала, что между ними возникло доверие. Внезапно она поймала себя на мысли, что рассказывает ему то, что никогда никому не рассказывала.

— Мне было пятнадцать лет, когда я увидела подъезжавшую к дому машину шерифа Уилкиса. И подумала, что это опять связано с собакой, которая облаивала каждую проезжавшую по шоссе машину. Но он выглядел таким мрачным и странным, что я поняла, что случилось что-то худшее. «Позволь мне поговорить с Элизой, — сказал он. — Наедине».

Он вошел в дом, и вскоре я услышала, как Элиза закричала. Я побежала к ней. Она сидела на стуле, прикрыв лицо фартуком и раскачиваясь взад-вперед. Я поняла, что она плачет.

«Роузи на самом деле не была такой уж плохой женщиной, — сказала она шерифу. — Просто глупой и неорганизованной. Она молилась мамоне вместо того, чтобы молиться нашему Господу. Эта женщина думала: все, что блестит, золото — и стремилась завладеть этим. Ей не нравилась ни ее жизнь здесь, ни ее собственный ребенок. Сомневаюсь, что Ханичайл удавалось увидеть свою мать хотя бы пару раз за много недель, и так было с того самого момента, когда умер Дэвид Маунтджой, оставив ей деньги. Бедная женщина не стала от этого лучше. А теперь только посмотрите, что с ней случилось».

Шериф Уилкис посмотрел на меня и направился к двери. «Сообщите печальное известие Ханичайл», — сказал он. Но в этом не было нужды: я уже поняла, что Роузи мертва.

Ханичайл посмотрела Алексу в глаза и прошептала:

— Ее застрелили. Рядом с салуном «Серебряный доллар».

— Вы хотите сказать, что она была убита? — спросил Алекс, потрясенный этим откровением.

Ханичайл кивнула.

— Они так и не нашли того, кто это сделал, — сказала она срывающимся голосом. — Я думаю, что Элиза была права. Роузи не заслужила, чтобы умереть такой смертью. Она была такой одинокой, беззащитной, такой… даже не знаю, как это выразить. Знаю только одно, что я по-своему любила ее. Иногда я чувствовала себя виноватой. Если бы я была такой дочерью, какой ей хотелось меня видеть, она бы не уезжала с ранчо. И ее никогда бы не застрелили.

— Единственный виновный — тот, кто убил ее, — сказал Алекс. — Неужели они так и не попытались найти его?

— Мне кажется, что никто по-настоящему не пытался, словно Роузи была совсем никчемной. Никого это не беспокоило. Элиза сказала, что все это из-за того бара, где незаконно торгуют спиртным и которым владеют гангстеры. Они постарались, чтобы это дело замяли, так как, узнав об убийстве, посетители бы побоялись ходить туда. Но я знаю, кто это сделал, и всегда знала: Джек Делейни.

— Ее новый муж?

Ханичайл кивнула.

— Люди говорили, что Джек был красивым, похожим на Кларка Гейбла, но в нем было что-то жестокое и безнравственное. Элиза тоже считает, что он убийца. Джек Делейни сделал это. Ясно как божий день, что он застрелил Роузи. Но у Джека было неоспоримое алиби. В тот день он был в Хьюстоне, в отеле с женщиной, и она подтвердила это. То же самое сказал и служащий отеля и… ну, я не знаю… и другие люди. Но я уверена, что это сделал Джек. Он сделал это потому, что всегда хотел завладеть нашим ранчо, а тут прослышал, что там нашли нефть. Он сказал полиции, что Роузи была проституткой, что она сама липла к другим мужчинам и поэтому он ушел от нее. Он сказал, что многие парни хотели застрелить ее, такой плохой она была.

Потом он приехал на ранчо в большом черном «кадиллаке» и ходил по дому, как по своему собственному. Он и считал его своей собственностью. «Я был законным мужем Роузи, — сказал он Элизе. — Что было ее, стало моим. Таков закон».

«Этот номер не пройдет, — сказала ему Элиза. Ханичайл улыбнулась, вспомнив триумф в глазах Элизы. — Это ранчо принадлежит мисс Ханичайл Маунтджой Хеннесси. Оно управляется по доверенности, оставленной ей ее дедом. Роузи никогда не владела ранчо Маунтджой, поэтому и ты не можешь владеть им».

Я подумала, что он убьет Элизу тоже. Он поднял руку, чтобы ударить ее, но я напустила на него собаку. Она вцепилась ему в руку, прокусив ее до кости, но мне хотелось, чтобы она вцепилась ему в горло. Я хотела, чтобы ему было так же больно, как было больно моей матери. Я хотела, чтобы собака убила его.

Ханичайл горестно вздохнула.

— Полагаю, что настоящие леди не говорят такое, — сказала она извиняющимся тоном. — Они говорят о погоде, музыке и нарядах. Я смущаю вас. Элиза всегда говорила мне, что я невоздержанна на язык.

— Нет, вы меня не смущаете. Что случилось с Делейни?

— Думаю, что он побоялся нового укуса собаки и поэтому уехал. Уже в дверях он посмотрел на меня и сказал: «Когда-нибудь я вернусь, Ханичайл. Я получу то, что по праву принадлежит мне. Я обязательно вернусь, можешь не сомневаться».

Элиза сказала мне, что по закону он мой отчим. Нам остается надеяться, что он никогда не заявит об этом. Потому что если он заявит, тогда мы пропали. «Он так же может поступить с тобой, как поступил с Роузи».

По спине Ханичайл пробежали мурашки. Она передернула плечами и снова заговорила:

— Нефть так и не нашли, поэтому, как мне кажется, он потерял всякий интерес к нашей земле. Но зато они нашли подземный источник. Вы даже представить себе не можете, как мы все радовались. От счастья мы чуть не сошли с ума. О, Алекс Скотт, вы даже вообразить не можете, какое это счастье, — продолжала Ханичайл, радостно рассмеявшись. — Но нам придется еще много работать, чтобы привести ранчо в приличный вид.

Алекс перегнулся через стол, взял шершавую руку Ханичайл в свою и с восхищением смотрел на девушку: он хорошо знал, о чем она говорит. Он знал, что значит не иметь денег.

— Надеюсь, что вы победите, Ханичайл, — сказал он.

— Едва ли. Но с помощью денег лорда Маунтджоя я надеюсь это сделать. Я хочу, чтобы ранчо было таким же процветающим, каким оно было, когда им управлял отец.

Алекс смотрел на нее, очарованный ею. Он никогда не встречал такой девушки. Она была похожа на золотистого невинного щенка, пытавшегося встать на лапки. Она легко располагала к себе. Он с сожалением подумал, что может случиться с ней в Лондоне, когда на нее свалятся деньги, драгоценности и внимание. Ему оставалось надеяться, что все это не испортит ее, потому что она нравилась ему такой, какой она была. Глоток свежего ветра в душном мире.

Люди с любопытством смотрели на Алекса Скотта, державшего руку странной молодой женщины в дешевом кружевном платье. «Совершенно не в духе Алекса, — шептались они. — Несколько деклассированная для него, вам не кажется?» И они смеялись, удивленные, но Алекс этого не замечал, а если бы и заметил, то не обратил бы на это внимания.

После обеда вместе с Ханичайл они направились на прогулочную палубу, где смотрели на высокие темные волны и мощный кильватер, остающийся за кормой.

— Я люблю океан, — тихо сказал он. — Будь моя воля, я бы бороздил просторы морей в одиночку, на паруснике, в поисках неизвестных островов и спрятанных бухточек.

— Тогда почему же вы этого не делаете?

Он задавался этим вопросом много раз. Она спросила это так легко, словно он и впрямь мог делать то, что хотел.

— Это всего лишь мечта маленького мальчика, — ответил Алекс с горечью в голосе. — Хотя, как мне кажется, я по натуре моряк.

И он рассказал Ханичайл о своей флотилии, о новом судне, которое строится в Шотландии, и о своей единственной любви: яхте «Аталанта».

При свете луны его лицо выглядело утомленным, и Ханичайл вдруг подумала, что он очень одинокий человек. Импульсивно она протянула руку, дочертила пальцами его профиль. Он повернулся к ней и улыбнулся, затем взял ее руку и прижал к губам. У нее перехватило дыхание.

— У нас много общего, Ханичайл, — сказал он. — Мне тоже пришлось сражаться за все, чего я достиг. А когда я был мальчиком и жил в Риме, мне приходилось драться с другими ребятишками, которые называли меня ублюдком. Но они были правы: у меня нет отца, и, как бы сильно я ни дрался, правда остается правдой.

— Мне тоже приходилось драться в школе, — призналась Ханичайл. — Все скандалы были связаны с Роузи. Обещаю сохранить вашу тайну, если вы сохраните мою. Клянусь вам сердцем и душой. — Ханичайл перекрестила то место, где у нее было сердце.

Алекс обнял ее за плечи и проводил до каюты. Около двери он развернул ее лицом к себе и тихо сказал:

— Благодарю за то, что вы доверили мне свои секреты.

— Значит, друзья? — спросила Ханичайл, едва дыша. Ей так сильно хотелось, чтобы он поцеловал ее, что у нее подгибались колени.

— Друзья, — согласился Алекс.

Его губы едва притронулись к ее губам.

— Спокойной ночи, Элоиз Ханичайл, — уходя, бросил он через плечо.

За все время путешествия Ханичайл больше ни разу не увидела Алекса Скотта. Когда она спросила о нем стюарда, тот ответил, что мистер Скотт — очень занятой человек. Он частый пассажир на трансатлантических рейсах и обычно проводит все свое время в каюте, работая.

Когда судно причалило в Саутгемптоне, Алекс Скотт покинул его на рассвете и сразу же направился поездом в Лондон, где у него была назначена встреча. Он не попрощался с Ханичайл, и она не знала, печалиться или радоваться, когда ей передали большую корзину с пармскими фиалками, на которых блестели капельки росы. Цветы источали дивный аромат.

«Фиалки напомнили мне ваши глаза, — говорилось в сопутствующей визитке. — Желаю удачи в Лондоне. Ваш друг Алекс Скотт».

Ханичайл зарылась носом в благоухающий букет, вспоминая прикосновение его губ. Она всю ночь думала об этом поцелуе и сейчас была рада, что он все-таки не забыл ее.

Пассажиры сходили по трапу, махая друзьям, стоявшим на берегу. Громко играл оркестр. Носильщик разместил скромный багаж Ханичайл в вагоне первого класса, и вскоре она приехала в Лондон, где ее уже ждал темно-бордовый «роллс-ройс» с Бриджесом за рулем, одетым в фуражку и темно-бордовую униформу с золотыми пуговицами и эполетами.

 

Глава 21

Анжу д'Аранвиль выскочила из такси на Северном вокзале Парижа и, расплатившись с шофером, зажала в зубах железнодорожный билет, перекинула через плечо сумку, схватила в каждую руку по чемодану и, быстро перебирая длинными стройными ногами, помчалась к платформе, на которой экспресс Париж — Лондон громко гудел, оповещая об отправлении.

Гарри Локвуд бежал вслед за ней, молясь на ходу, чтобы поезд задержался, и в то же время успевая оценить ноги Анжу. Он обогнал ее как раз в тот момент, когда поезд дал последний гудок. Вцепившись в поручни, он распахнул дверь вагона первого класса, забросил в него вещи и запрыгнул сам.

— Arretez, arretez, un moment pour moi, — закричала Анжу сквозь шум. Сунув небольшой плоский чемодан под мышку, она отчаянно пыталась дотянуться до поручней. — Merde, oh merde, — чуть ли не рыдая, кричала она, догоняя пришедший в движение поезд.

Гарри схватил ее сумку, затем руку и втащил в вагон уже набиравшего скорость поезда. Он отскочил назад, налетел на ее чемодан и упал на пол вместе с Анжу, оказавшейся на нем.

— Ну, — сказал он, встретившись с ней взглядом, — вы чуть не опоздали.

— Боже мой, — выдохнула Анжу, вставая и оправляя юбку. — Я едва успела.

Гарри Локвуд рассмеялся, сраженный ее ответом, поднялся с пола и отряхнул пиджак.

— Вы опоздали. Поезд уже тронулся.

— Почему я всегда опаздываю? Вы можете объяснить мне это? Мне двадцать лет, я умная, образованная девушка, и у меня все в порядке с головой, но я хронически опаздываю. — Откинув с глаз челку, Анжу вопросительно посмотрела на Гарри. — Возможно, со мной что-то серьезное?

Он снова рассмеялся и оценивающе посмотрел на девушку. Она была очень высокой и тонкой до хрупкости. У нее было овальное лицо, широко распахнутые глаза и манера говорить запыхавшись, что можно было оправдать ее бегом по платформе, но Гарри сильно подозревал, что именно так она и говорит в обычной жизни. Ее глаза были цвета морской воды, блестящие волосы — цвета апельсинового мармелада, а ее пухлые губки растянулись в радостной улыбке, которой она одарила его, ожидая ответа.

— Я в этом сильно сомневаюсь, — сказал он. — Вы производите впечатление молодой женщины, которая умеет контролировать свою жизнь.

— Возможно, это из-за костюма. — Анжу с неодобрением осмотрела свой маленький твидовый жакет и юбку цвета бронзы. Это был последний писк моды этого года; Сюзетта лично переговорила с мадам Шанель, и ей удалось купить его по сходной цене. — Это все старания моей матушки, — продолжала Анжу. — Она кроит меня по своему образу и подобию для того, чтобы вылепить из меня очаровательную светскую девушку в угоду моему двоюродному дедушке. Обычно я выгляжу как студентка: юбки, кофточки и низкие каблуки.

Анжу вытянула свои стройные ноги и стала рассматривать дорогие туфли из коричневой замши, в то время как Гарри рассматривал ее.

— Ведь это глупо, не так ли? — спросила она. — Я говорила ей, что не задержусь долго в Лондоне. Я планирую вернуться в Париж к сентябрю. Это будет мой первый семестр в Сорбонне, — добавила она, широко улыбаясь, хорошо понимая, какое впечатление производит на него. — Я должна изучить математику и физику.

— И что вы намерены делать, когда изучите их? — спросил Гарри.

— Что делать? — спросила Анжу, поставленная в тупик этим вопросом.

У нее хватило мозгов окончить школу, и она обладала способностью заучить материал перед самым экзаменом и всегда получала хорошие отметки. Но колледж был только средством к конечной цели — к свободе. Сейчас, если ей удастся прибрать к рукам деньги Маунтджоя, у нее не будет нужды поступать в Сорбонну и жить в дешевой комнатушке вместо того, чтобы делать из себя преуспевающую женщину. С миллионами Маунтджоя она будет богаче любого мужчины, который мог бы взять ее на содержание. С такими деньгами она бы наслаждалась жизнью, как это делала бабушка Мари.

— Я никогда об этом не думала, — ответила Анжу. — Разве физика не кажется вам такой притягательной?

— Гораздо менее притягательной, чем вы, — сказал Гарри, глядя в ее изумрудного цвета глаза.

Сэр Гарри Локвуд был сорокалетним, приятной наружности, мужчиной, с гладкими густыми светлыми волосами, светло-карими глазами и необычно темными ресницами и бровями. Он был высоким, с мускулистым телом, которое хорошо смотрелось в высококачественных, сшитых на заказ костюмах, и постоянным загаром, приобретенным от частых поездок на дорогие курорты по всему миру. Гарри проводил большую часть зимнего времени на виллах, принадлежащих другим людям: на юге Франции, на Барбадосе, Багамах или Ямайке. Его всегда с радостью принимали как дополнительного свободного мужчину, главным качеством которого было умение развлекать дам. И именно это служило причиной того, почему его всегда приглашали, так как хотя у Гарри был титул, но, к несчастью, у него не было денег.

Все знали, что Гарри Локвуд уже много лет ищет богатую наследницу, чтобы жениться на ней. Пару раз он уже был близок к успеху, но его склонность к изменам еще до того, как он успевал повести невесту к алтарю, вскоре оборачивалась неудачей. «Гарри Локвуд не может держать свою ширинку застегнутой, — смеясь, говорили мужчины его круга и тут же добавляли: — Он также не может контролировать другую свою страсть — к игре». Однако во время его увеселительных поездок за границу одна из слабостей становилась его достоинством: это были, конечно, женщины. Иногда ему везло и в игре в покер, и он мог выиграть за один вечер до сотни фунтов стерлингов.

Гарри с большой неохотой отвел свой взгляд от Анжу, так как в дверь постучали.

— Обед уже сервирован, месье, — сказал официант, просовывая голову в дверь.

Гарри вопросительно посмотрел на Анжу.

— Так как у вас уже было время отдышаться, может, вы пообедаете со мной и заодно расскажете, почему находите физику такой привлекательной. И о том, как вы собираетесь стать порядочной девушкой из общества, — с усмешкой добавил он.

— С удовольствием, месье. — Анжу улыбнулась, оглядев Гарри оценивающим взглядом. — А это не означает, что мне придется расплачиваться за обед? Мать предупреждала меня: не разговаривать с незнакомыми мужчинами. Правда, на самом деле она подразумевала: если у них нет титула и денег. — Весело рассмеявшись, она вскочила на ноги, сунула ноги в туфли и добавила: — Ну вот, теперь они мне жмут.

— Мне кажется, что мы должны представиться друг другу, — предложил Гарри. — Меня зовут Гарри Локвуд.

— А я Анжу д'Аранвиль. Ой, нет. Я сказала неправду. С этого момента я больше не Анжу д'Аранвиль. Я Анжу Маунтджой.

— Маунтджой? — удивился Гарри.

Это имя было хорошо ему знакомо. Его знали все. Старый лорд Маунтджой был одним из богатейших людей Англии.

— Это имя моего двоюродного дедушки. Я еду в Лондон к нему. Он хочет, чтобы я носила его фамилию. И так как моя маман желает прибрать к рукам его деньги, она сказала, что я должна так себя называть. — Анжу посмотрела на Гарри и вздохнула: — О, это такая длинная история.

— Расскажите мне побольше о себе, Анжу Маунтджой.

Взяв Анжу под руку, Гарри повел ее в вагон-ресторан. За затянувшимся обедом Анжу рассказала Гарри о Джордже Маунтджое и его романе с Мари.

— Она была восхитительной, моя бабушка. Маман пыталась разлучить меня с ней, но безуспешно. Мари легко отшила ее, и я провела лучшую часть моего детства в ее квартире на улице Бонапарта. Она умерла несколько месяцев назад, и я ужасно скучаю по ней. Она была моей лучшей подругой, но маман говорила, что она плохо влияет на меня. — Анжу посмотрела Гарри в глаза и добавила: — Моя мать считала Мари безнравственной, но я думаю, что она просто жила в свое удовольствие. Что вы об этом думаете, месье Локвуд?

Анжу похлопала своими длинными ресницами и сложила бантиком губки. Гарри громко рассмеялся.

— Я думаю, что вы восхитительная кокетка, Анжу Маунтджой. Я не обольщаюсь на свой счет, потому что двадцатилетняя девушка не может находить такого старика, как я, привлекательным. Просто вы кокетничаете с каждым встречным мужчиной.

Анжу притворно вздохнула и посмотрела на Гарри широко распахнутыми глазами.

— Только с красивыми, — ответила она с невинным видом. — А вы совсем не старый, месье, просто старше.

— Спасибо, мадемуазель Маунтджой, — ответил польщенный Гарри. — Мне кажется, что вы многое переняли от своей бабушки.

— Это у меня в крови. Моей французской крови. Моя английская кровь, должно быть, замерзла в зародыше еще в доисторические времена. Мари говорила, что мой отец был напыщенным ничтожеством и совсем не похожим на моего дедушку Джорджа. Тот был распутник, — добавила Анжу, покончив с бифштексом и приступая к крем-брюле.

— Он тоже ублюдок, как и я, — сказала она громким театральным шепотом.

За соседним столиком наступила внезапная тишина, и Гарри почувствовал, что все взгляды устремились в их сторону.

— Скажете тоже — ублюдки, — произнес он, улыбаясь. — Возможно, ваш отец, но не вы.

Анжу пожала плечами, зачерпнув ложечкой крем-брюле.

— Это одно и то же. Во всяком случае, во Франции. Мать говорит, что у нас испорченная порода. К тому же у нас нет денег, кроме тех, что зарабатывает мать. Она мадам Сюзетта. Слышали? — Анжу выжидающе посмотрела на Гарри.

— В самом деле? — спросил он, изобразив на лице удивление и решив, что мадам Сюзетта — звезда кабаре, выступающая в «Фоли Бержер».

— Ее шляпки очень известны, — продолжала Анжу. — На мне была такая шляпка, но, должно быть, она слетела, когда я бежала за поездом. Если маман узнает, она убьет меня. Она надеется хорошо вьщать меня замуж. Но я выйду замуж только по любви. И конечно, ради секса, — добавила она сладким голосом.

Посетители за столиками настороженно притихли.

— Почему вы не едите ваш десерт? — спросила Анжу у Гарри. — Можно его мне? — И она жадно набросилась на меренги.

Гарри с удивлением смотрел на нее.

— У вас такая внешность, будто вы клюете словно птичка. Куда все это уходит?

Анжу пожала плечами, с удивлением глядя на пустую тарелку.

— Я ем как лошадь, но остаюсь худой как скелет. Я бы съела еще сыра, — сказала она, пожирая глазами еду на столике, который катил по проходу стюард.

— Лорд Маунтджой, — сказала она за кофе. — У него нет наследника, чтобы оставить ему фамильные миллионы. И что же он делает? Он посылает частного детектива разыскать отпрысков Джорджа. — Анжу ткнула в свою грудь: — Меня и еще двоих. Англичанку и американку из Техаса. Мы все встретимся в Лондоне. Лорд Маунтджой введет нас в высшее общество, а потом будет решать, кто из нас достоин награды — его миллионов.

— И как вы полагаете, кто это будет?

Анжу пожала плечами и беспечно улыбнулась:

— Что касается меня, то мне все равно.

Гарри решил, что она лжет, и был прав. Анжу отчаянно хотела получить эти деньги. Она была решительно настроена устранить любого, кто посмеет встать у нее на пути.

— Я это делаю ради матери, — снова соврала она. — Она говорит, что я безнадежна и что ни один мужчина не захочет жениться на таком «синем чулке», как я. Иногда мне кажется, что маман совсем не понимает меня.

— Почему-то я тоже так думаю, — согласился Гарри, разгадав ее маленькую игру, потому что в Анжу он узнал себя. Она сделает все от нее зависящее, чтобы заполучить эти деньги.

Поезд приближался к Кале, и они вернулись в свое купе. Вызвав стюарда, Гарри попросил перенести вещи Анжу на паром и сам проводил ее.

— Просто чтобы убедиться, что вы не опоздаете, — сказал он.

— О нет, месье Локвуд. На этот раз вы ошибаетесь. Я не опоздаю.

Гарри проводил Анжу до каюты и вопросительно взглянул на нее. Сказать по правде, искушение было великим, но амбиции Анжу были гораздо больше, чем у Гарри Локвуда, и ей не хотелось прерывать их отношения на этом месте. Для этого она была достаточно умна.

— Спокойной ночи, Гарри, — сказала она и быстро поцеловала его в обе щеки. — Спасибо за чудесный обед. Я получила большое удовольствие.

Схватив Анжу за руку, Гарри впился в нее взглядом.

— Должны ли вы покидать меня так скоро? — спросил он.

— Я устала, — сказала Анжу, притворно зевая.

— Я увижу вас снова? В Лондоне?

— Конечно. Уверена, что наши пути снова пересекутся.

Высвободив руку, Анжу открыла дверь каюты и быстро вошла внутрь.

— Спокойной ночи, Гарри, — сказала она холодно и закрыла дверь перед самым носом Гарри.

Какое-то время он стоял, сердито глядя на дверь. Он мог поклясться, что Анжу дала ему все основания думать, что готова этой ночью разделить с ним страсть: все эти разговоры о сексе, подбадривающие улыбочки, томные взгляды. Гарри улыбнулся. Несмотря на свою сексуальность, Анжу была молода. Она просто дразнила его, и он правильно поступил, что не стал ее добиваться.

Гарри направился к бару. Анжу была права, говоря, что они еще встретятся. Он обязательно постарается, чтобы так оно и было.

Гарри снова увидел Анжу на следующее утро. Небо над Дувром было затянуто серыми тучами, и моросил мелкий дождь. Анжу шла сквозь толпу к темно-вишневому «роллс-ройсу». Длинноногая, в короткой юбке, с беззаботной улыбкой на лице. Она заметила Гарри, послала ему воздушный поцелуй и села в автомобиль, который с бешеной скоростью рванул с места.

Гарри подумал о «взрыве», когда встретятся все три девушки. И о старом лорде Маунтджое, который, как паук, плетет свою паутину, заманивая в нее своими деньгами. Он надеялся, что Маунтджой знает, что делает. Определенно было одно: Анжу доставит ему массу хлопот.

 

Глава 22

Лаура Лавиния Суинберн не хотела становиться Лаурой Маунтджой. Ей была ненавистна сама эта идея. Смешное представление, что она внезапно станет дебютанткой, выряженной так, чтобы сразить наповал лондонское общество подобно кролику, вылезшему из шляпы фокусника, наполняло ее ужасом.

— Я изменила свое решение. Я не еду, — взбунтовалась она, хотя знала, что должна, потому что они нуждались в деньгах. — Я ненавижу лорда Маунтджоя и ненавижу тех двух девушек.

— Как можно ненавидеть тех, кого ты ни разу не видела? — резонно заметила Джинни.

Они стояли на платформе Центрального вокзала в Лидсе. Лондонский экспресс уже пускал пары, окутывая их густым белым облаком, таким же плотным, как туман накануне, из-за которого на один день была отложена поездка.

— Туман послан Богом, — сказала Лаура Джинни. — Это судьба. Она предрекает мне не ехать. Значит, так должно и быть.

— Забудь про судьбу. Твой отец захотел бы, чтобы ты поехала. Этого хочу и я.

Джинни не добавила, что Лауре пойдет только на пользу уехать из Суинберна и повидать настоящий мир. Маленькая деревушка и одинокое поместье — не место для молодой девушки. Лаура должна уехать подальше от этого несчастного Хаддона Фокса и переменить свою жизнь.

Опустив голову, Лаура рассматривала вымощенную плитами платформу, оттягивая прощание до последнего момента.

— Ты становишься смешной, Лаура, — сердито сказала Джинни. — Тебе представляется прекрасная возможность. Другие бы девушки позеленели от зависти, а ты ведешь себя так, словно собираешься в тюрьму, а не в чудесный дом с приемами и танцами. Ты встретишься там с родственниками. Перестань валять дурака и садись в поезд.

Проводник шел вдоль платформы, закрывая двери, когда Билли Сакстон с охапкой газет, обогнав его, вошел в купе первого класса. Из-за большого тумана он чуть не опоздал на поезд.

Он посмотрел в окно на хрупкую старую леди в старомодной одежде и сердитую девушку в костюме из шотландки для верховой езды и зеленом свитере. Старая леди, наклонив голову, что-то говорила девушке, и по ее напряженной позе можно было понять, что ее уговоры были безуспешными.

Проводник прокричал: «Всем занять свои места!» — и старая леди подтолкнула девушку к открытой двери вагона.

— Я не хочу покидать тебя! — закричала девушка, обнимая старую леди. — Я не хочу уезжать из Суинберна! Видит Бог, как мне не хочется ехать.

— Не плачь, Лаура, — сказала Джинни, обнимая девушку. — Увидишь, все будет хорошо. Поживи там некоторое время, а я буду ждать тебя в Суинберне. Ты вернешься и все мне расскажешь.

Она чуть отстранила от себя Лауру и, убрав упавшие на ее мокрое от слез лицо пряди волос, крепко поцеловала.

— А сейчас иди. И помни, что твой отец хотел бы, чтобы ты вела себя как леди. Этого хочу и я.

Проводник уже подавал сигнал зеленым фонарем. Он дунул в свисток, поезд дернулся, а Лаура все еще стояла на нижней ступеньке лестницы, ведущей в вагон первого класса. Она бросила последний умоляющий взгляд на Джинни, и та с трудом изобразила на лице улыбку.

— Поторопись, Лаура! — закричала она. — Ты задерживаешь отправку поезда.

Лаура неохотно вошла в вагон, проводник захлопнул за ней дверь, и поезд медленно отошел от платформы.

Наблюдая за бабушкой, все еще махавшей и все еще улыбавшейся, Билли готов был поклясться, что увидел в ее глазах слезы.

Дверь в его купе шумно распахнулась, и в него вошла девушка.

— Проклятие, — сердито произнесла она, заметив Билли. — Я не ожидала увидеть здесь кого-то еще.

Сверив номер места с билетом, девушка посмотрела на багаж, уложенный носильщиком на верхнюю полку. Все было правильно: и багаж, и место были ее. Она села на сиденье, обитое голубым бархатом, и разрыдалась.

Билли раздраженно вздохнул. Он планировал почитать газеты, потом немного перекусить и вообще ехать в спокойной обстановке. Он молча смотрел на девушку. Лучше дать ей выплакаться. Хотя она была для него явной помехой, к тому же очень шумной. Ему надо было о многом подумать, а она своими слезами отвлекала его.

Билли Сакстон был самым крупным владельцем скаковых лошадей в Европе, хотя в последние дни чаще бывал в Америке, чем в своем огромном поместье в Уилтшире, присматривая за бизнесом, который достался ему в наследство от богатой американской матери.

Великолепный дом в стиле эпохи короля Якова I, прилегающие к нему окрестности в тысячу акров, включая деревню Моубри, находились во владении семьи только три поколения. Его дедушка купил все это у обнищавших хозяев, когда фортуна изменила им, а к нему повернулась лицом благодаря уникальному шансу открытия химического чистящего вещества, которое он расфасовал и стал продавать под маркой «Средство для чистки всех вещей Сакстона, пригодное для прачечных».

Дед Сакстона разбогател на этом чистящем веществе и стал одним из гигантов индустрии девятнадцатого века. После смерти деда наследство перешло к отцу Билли, который женился на богатой американской наследнице бизнеса «Каши для завтрака», а когда они оба умерли, Билли унаследовал и то и другое.

Тридцатилетний Билли получил образование в Харроу и Кембридже, окончил Гарвардский университет со степенью магистра в области бизнеса и со временем стал знатоком лошадей и скачек. То и другое было главным удовольствием его жизни. Билли был тихим, незаметным человеком с резким голосом. Он слегка заикался, когда испытывал сильное возбуждение, которое случалось каждый раз, когда одна из его лошадей побеждала.

Билли был скромным человеком, ненавидящим публичность, и его фотография появилась в газете только однажды, когда его лошадь победила на важных скачках. Для него главным были лошади, и он отдавал все призы их тренерам, говоря при этом: «Я покупаю только лошадей, а эти парни делают из них победителей».

Билли посмотрел на девушку, сидевшую напротив. Она продолжала громко рыдать, и он не знал, что делать. Он снова вздохнул, еще больше раздражаясь. Ему надо было принять одно важное решение, и он надеялся побыть один, чтобы все обдумать. Последнюю пару дней он провел на Фокстон-Ярде, подумывая о том, чтобы переправить туда парочку своих лошадей для тренировки. Там все, казалось, было очень организованным, место чистое, работники симпатичные. Но в то же время было что-то, чего он никак не мог понять. Уж слишком там было тихо, люди избегали смотреть ему в глаза. Даже лошади казались какими-то подавленными, и он сильно подозревал, что причина заключалась в самом Хаддоне Фоксе.

Вскоре девушка начала успокаиваться. Расправив плечи, она вынула из сумочки носовой платок, вытерла слезы, высморкалась и бросила на Билли сердитый взгляд.

Глаза девушки под ровными темными бровями покраснели, веки припухли, но Билли заметил, что глаза у нее прекрасного янтарного цвета, а длинные ресницы слиплись от слез, которые все еще дрожат на их кончиках, сверкая, как звезды. Густые блестящие волосы падают ей на плечи шелковистой массой. Кожа у нее цвета густых сливок. Носик прямой, скулы широкие, рот плотно сжат. Одним словом, она совсем не похожа на англичанку. Цветом кожи и темными глазами она напоминала ему мать-итальянку.

— Вы не х-хотите рассказать мне, что случилось? Возможно, я смогу помочь.

— Не можете, — резко ответила девушка. — Мне никто не может помочь. Моя судьба хуже смерти. — Ее глаза вспыхнули гневом.

— С-с-смотрите!

— Вы отлично понимаете, что я хочу сказать. — Девушка вновь сердито посмотрела на Билли. — Не понимаю, почему вы так беспокоитесь. Вы меня даже не знаете. Вы для меня посторонний человек.

— Верно. Но я п-посторонний, покой которого был нарушен, когда другой п-посторонний человек ворвался в купе и разрыдался. Мне кажется вполне нормальным высказать вам свою озабоченность.

— О Боже, бабушка возненавидела бы меня за это, — сказала девушка, смутившись. — Она не выносит грубости. Простите. — Она снова готова была разрыдаться. — Я хочу сказать, что приношу вам искренние извинения.

Билли понимающе кивнул:

— Я их принимаю. Ваши извинения в той форме, в которой они были произнесены.

— Вы не похожи на напыщенное ничтожество, тогда почему вы говорите в таком духе? — заметила девушка с ехидной улыбкой.

Когда в Билли пробуждается интерес, он забывает о своем заикании.

— Почему вы решили, что я не напыщенное ничтожество?

Лаура оценивающе посмотрела на своего попутчика. Он был высоким солидным мужчиной, с густыми рыжими курчавыми волосами, продолговатым лицом, слегка похожим на лошадиное, красивыми голубыми глазами, длинным носом, крепким подбородком и плотно сжатыми губами.

— Ваши губы выдают в вас сурового человека. По-моему, вы чем-то похожи на мистера Рочестера. Из «Джейн Эйр». И в вас есть что-то привлекательное, — сказала Лаура, смеясь глазами и забыв о своем горе и «судьбе хуже смерти».

— Я знаком с творчеством Шарлотты Бронте. Правда, я не йоркширец.

— Тогда кто же вы? — Лаура с любопытством посмотрела на мужчину.

— Шотландец, итальянец, американец. Возможно, даже англичанин. Но определенно не йоркширец.

— Это сразу видно, — оживилась Лаура. — Йоркширцы — лучшие мужчины на свете.

Взгляд ее вдруг сделался отсутствующим, и Билли догадался, что она думает о каком-то конкретном молодом человеке.

— Вы не можете одновременно быть всех этих национальностей, — заметила Лаура. — По крайней мере только двух, все остальные исключаются.

— И по правилам предложенной вами игры мне разрешается выбрать только две?

Лаура рассмеялась, и в ее глазах появился интерес.

— Валяйте, — сказала она. — Сначала вы, а потом я.

— Дайте подумать. — Он задумчиво потер подбородок. — Полагаю, что я выберу итало-американца, — это одна национальность, а вторая — шотландец.

— Ха! — торжествующе воскликнула Лаура. — Я сразу поняла, что вы иностранец. Я тоже, но не до такой степени, как вы. Во мне три четверти итальянской крови и одна четверть английской. Вы знаете Флоренцию? Моя мать родом оттуда, а у меня никогда не было возможности съездить туда. Мои родители погибли, когда мне был всего один год. Они утонули. Паром, на котором они плыли к моему дедушке Фиоралди в Тоскану, перевернулся. — Лаура горестно вздохнула. — Я не знала ни матери, ни отца и никогда не была в Италии. Я вообще нигде не была, кроме Харроугейта, где училась в школе, а это недалеко от Суинберна. Меня воспитывала моя бабушка Джинни. Более душевного человека, чем она, я никогда не встречала. Она для меня все. Даже родная мать не могла бы любить меня больше.

На глазах Лауры снова выступили слезы. Билли вынул из кармана пиджака белый носовой платок и молча протянул его ей.

— Все дело в том, что она уже очень стара, — продолжила Лаура дрожащим голосом. — Мне не хотелось оставлять ее одну в Суинберне. Конечно, она там не совсем одна, но без меня. Если бы только старик Маунтджой не прислал это письмо, я бы осталась в Суинберне, к которому прикипело мое сердце. Мне бы не пришлось выступать в роли дебютантки.

— Лорд Маунтджой? — удивленно переспросил Билли. Маунтджой был его соседом по Уилтширу, и, насколько он помнил, ему никогда не приходилось там видеть кого-то, кроме старых друзей. — Вы едете в Лондон, чтобы повидаться с лордом Маунтджоем?

— К сожалению. Такова уж моя судьба.

— Я бы не сказал, что она хуже смерти.

— Если вы сравните это с Суинберном, моей бабушкой и Хаддоном Фоксом, то так оно и есть на самом деле, хотя Хаддон — предатель. Я ненавижу Лондон с его обществом и всеми этими глупыми переодеваниями.

— Хаддон Фокс? — заинтересовался Билли. Ему представлялась возможность удовлетворить свое любопытство и относительно этой девушки, и относительно Хаддона Фокса. — Знаете что, вы, должно быть, проголодались. Почему бы нам вместе не перекусить, и вы могли бы рассказать мне все о Хаддоне Фоксе, лорде Маунтджое и вашей бабушке. Ну и, конечно, о Суинберне.

— И еще о моей скаковой лошади! — радостно добавила Лаура, вскакивая с места и оправляя юбку.

Билли подумал, что она сама, с длинными жеребячьими ногами и большими, опушенными густыми ресницами глазами, отчасти напоминает скаковую лошадь. На ее чулках спустилась петля, ноги были обуты в огромные ботинки на шнуровках, а ужасный твидовый костюм выглядел так, словно был куплен на распродаже подержанных вещей на благотворительном базаре. На самом деле так оно и было.

— Мне не терпится услышать вашу историю, — сказал Билли, ведя Лауру по длинному коридору к вагону-ресторану.

— Итак, — предложил он, когда они сели и сделали заказ, — начните все сначала.

— Мне думается, что бабушка не одобрила бы это, — сказала Лаура, бросив на Билли тревожный взгляд. — В конце концов, вы мне совершенно незнакомый человек.

Билли слегка замялся. Девушка действительно не знала его, а он пока не хотел рассказывать о себе.

— Вы абсолютно правы, — произнес Билли, — но, возможно, это и к лучшему. Два незнакомых человека в поезде рассказывают друг другу свои истории. Совсем как в кино.

— Но вы мне пока о себе ничего не рассказали, — заметила Лаура, настороженно посмотрев на Билли.

— Это потому, что вы все время плакали и не дали мне говорить. Но я назову вам свое первое имя — Б-билли.

— Лаура, — представилась, в свою очередь, Лаура.

— Начинайте первая, и все с самого начала. Давайте с лорда Маунтджоя, — предложил Билли.

Когда Лаура закончила свой рассказ, он сказал, скептически изогнув бровь:

— Значит, вы сейчас на пути к тому, чтобы стать дебютанткой? Судьба хуже смерти?

Лаура с несчастным видом посмотрела на Билли, и он, рассмеявшись, поспешил сменить тему:

— Расскажите мне о Хаддоне Фоксе.

— Хаддон был — вернее, есть — чуть старше меня. Если быть точной, в августе ему исполнится двадцать шесть лет. Он высокий. Блондин. Волосы все время падают ему на глаза. Глаза у него голубые. «Цвета моря», — гордо заявляет он всегда, потому что его отец адмирал. Он живет в очень большом доме — Фокстон-Холле. И занимается тренировкой лошадей. Я помогала ему два лета, когда еще училась в школе. Так мы и познакомились. И я в него влюбилась.

— И именно поэтому вам не хочется ехать в Лондон. Вы хотели остаться в Суинберне и выйти за него замуж?

Прикусив губу, Лаура мрачно смотрела в тарелку с супом, который всякий раз расплескивался, когда поезд подпрыгивал на стыках.

— У Хаддона очень аристократичная семья, — продолжила она. — Его родители считают, что я неподходящая партия для их сына. Они хотят, чтобы у него был титул, чтобы он женился на той, у которой есть деньги и собственность. Хаддон говорит, что они хотят заключить альянс, а не брак по любви.

— А чего хочет сам Хаддон?

— Он обручился с леди Дианой Гилмор, даже не сказав мне об этом.

Глаза Лауры снова наполнились слезами.

— Вы что-то говорили о вашей лошади, — поспешил сменить тему Билли, наблюдая, как официант убирает их тарелки из-под супа и ставит на стол ростбиф и йоркширский пудинг. — Вторая причина, по которой вы хотели остаться в Суинберне.

— Ах да, моя любимая Саша. — Лаура моментально просияла. — Гнедая кобыла. Это была лошадь Хаддона. Он решил, что у нее слабая передняя нога, и хотел отделаться от нее, но никто ее не купил. Тогда, сказав, что от нее не будет никакой пользы, он решил ее убить. Ей было всего два года, а судить о достоинствах лошадей можно, только когда им исполняется три. Я не могла такого вынести. У нее была такая благородная голова. Готова поклясться, что, когда Хаддон сказал, что убьет ее, кобыла повернулась и посмотрела на меня. Она смотрела на меня вот так. — Лаура с душевной мукой в глазах взглянула на Билли.

«У нее глаза цвета хорошего виски», — подумал он.

— Клянусь, что Саша знала, что должна умереть. Конечно же, я сказала Хаддону, что куплю ее, хотя у меня не было денег. «Сколько?» — спросила я, думая, что он ответит: «Забери ее, она все равно ни на что не годна». «Двадцать фунтов, и она твоя, — ответил он, похлопав лошадь по шее. — Кто знает, возможно, она когда-нибудь станет призером». — Лаура слегка нахмурилась. — Мне кажется, что это очень несправедливо по отношению ко мне — запрашивать столько денег, в то время как Хаддон прекрасно знал, что денег у меня совсем нет. Ведь если бы он застрелил лошадь, то не получил бы ни пенни. Я позвонила бабушке и рассказала о своей проблеме, о том, как Саша смотрела на меня, какая она красивая и что я просто умру, если ее застрелят.

Билли улыбнулся: по-видимому, Лаура не знала полумер. Черное или белое; жизнь или смерть.

— И конечно, бабушка дала денег, — закончил он.

— Конечно, дала. Она сказала, что это будет подарок к моему следующему дню рождения. — Лаура счастливо вздохнула. — Я ухаживала за этой лошадью, как за ребенком. И вы знаете что? Хаддон ошибся. Ее хромота была временной. Я массировала ей ногу, выгуливала, тренировала, и она стала прекрасной лошадью. Думаю, что Хадцон никогда не простит мне, что я приобрела прекрасную скаковую лошадь всего за двадцать фунтов. В прошлом году Саша участвовала в трех заездах и выиграла два из них, а в последнем пришла третьей. Я думаю заработать на ней деньги и открыть свой тренировочный полигон в Суинберне.

Теперь вы понимаете, — с жаром добавила Лаура, — почему мне надо поехать в Лондон и пройти весь этот маскарад с переодеванием. Чтобы получить деньги Маунтджоя для открытия своего дела. Я буду тренировать призеров, заработаю кучу денег и буду ухаживать за бабушкой Джинни так, как она когда-то ухаживала за мной.

— И поразите Хаддона, — добавил Билли, завершив ход ее мыслей.

Лаура улыбнулась, предвкушая удовольствие от мщения.

— Я поклялась, что покажу ему, и я это сделаю. Когда у меня будут деньги Маунтджоя, я стану богаче, чем Хаддон. Я отобью у него всех клиентов, и они будут отдавать своих лошадей мне, а не ему.

— Вы считаете себя тренером лучше, чем Хаддон Фокс?

— Гораздо лучше. Хаддон ленив. Всю работу за него делают другие. И что хуже всего: они за него даже думают. — Лаура нахмурилась, подумав о чем-то своем. — Хаддон не слишком умен, — добавила она. — Хотя, если бы вы спросили меня несколько недель назад, я бы и мысли такой не допустила. Да, я хороший тренер. Я всю жизнь имела дело с лошадьми, а стала работать с ними, когда мне было тринадцать лет. Я делала это во время школьных каникул. К тому же в этом деле важно иметь интуицию, чтобы сразу угадать — хорошая лошадь или плохая. Все остальное — тяжелая работа, но я люблю ее. Я никогда не поручу выполнять ее кому-то другому. Мне больше ничего не хочется.

— Даже выйти замуж и иметь детей?

— Конечно, нет. После Хаддона я перестала доверять мужчинам.

— Но ведь Хаддон не единственная причина, по которой вы хотите иметь деньги Маунтджоя? — спросил Билли, подспудно догадываясь, что за словами Лауры таится другой смысл.

— Вы такой умный, — удивилась Лаура и посмотрела Билли в глаза. — Как вы узнали так много обо мне? Конечно, вы правы. У нас нет денег, и бабушка этим очень обеспокоена. Она пытается скрыть это от меня, но я-то знаю. — Торопливым жестом Лаура убрала упавшие на глаза волосы и продолжала: — Знаете, Билли, я уже все спланировала. Я собиралась выйти замуж за Хаддона. Мы хотели вместе управлять Фокстон-Ярдом. Мы бы натренировали много лошадей-призеров, и на заработанные деньги я бы стала содержать бабушку, как она всегца содержала меня. Я спланировала всю свою жизнь. И… остальное вы уже знаете. Я много думала, где раздобыть денег, чтобы поднять Суинберн. Я даже хотела стать наездницей и готова была сбросить вес, но я слишком высокая. Потом пришло письмо лорда Маунтджоя, и у меня появился шанс. Я не собираюсь попрошайничать, — резко добавила Лаура. — По праву все состояние должен был унаследовать мой дедушка. Затем отец, а потом я. Но все досталось старому лорду Маунтджою, и он использует это как приманку. Поэтому я вынуждена ехать и проглотить ее. Прежде чем это сделают другие.

— И это явилось причиной, почему ваша бабушка заставила вас ехать?

Лаура с возмущенным видом посмотрела на Билли:

— Конечно, нет. Моя бабушка — самый бескорыстный человек из всех, кого я знаю. Она просто хочет, чтобы я хорошо провела время. Она хочет, чтобы меня представили обществу, познакомили с другими людьми. Подозреваю, что в мыслях у нее молодые люди. Она считает, что это отвлечет меня от Хаддона и от сегодняшних моих проблем.

— Думаю, что ваша бабушка права, — заметил Билли.

— Я ненавижу Лондон, — резко произнесла Лаура и отказалась от яблочного пирога и мороженого, предложенных официантом. — Мне не нравится мысль стать дебютанткой, и я ненавижу двух других девушек, с которыми даже не встречалась. Они кажутся мне напыщенными и глупыми, и я уверена, что они гонятся за миллионами Маунтджоя. А зачем еще они едут — одна из Америки, вторая из Франции?

— Возможно, они тоже нуждаются в деньгах? — предположил Билли.

Слегка задумавшись, Лаура покачала головой:

— Не так сильно, как я. Мне-то всего и надо, что для бабушки и моих конюшен, а все остальные деньги пусть получат они. Маунтджой никогда раньше не предлагал нам свою помощь, а сейчас, когда остался совсем один, вдруг нами заинтересовался. — Она резко подняла голову и гордо блеснула глазами. — Что касается меня, то я не собираюсь играть в его игры. Я буду сопротивляться ему при каждой возможности.

— Нисколько не сомневаюсь в этом, — ответил Билли.

— Я чувствую себя совершенно разбитой, — сказала она, когда они вернулись в купе. — Все эти разговоры. Эти слезы. — Она зевнула, прикрыв из вежливости рот красной шершавой рукой. — Бабушке было бы стыдно за меня, за то, что я все время болтала о себе. Я даже не додумалась попросить вас рассказать о себе. У меня к вам столько вопросов.

Лаура сразу же заснула и проснулась только тогда, когда экспресс прибыл на вокзал Кингз-Кросс. Билли смотрел на нее, думая о том, какая она честная и скромная девушка.

Наклонившись, он взял Лауру за руку. Она была грубой, с обгрызенными ногтями.

— Проснитесь, Лаура! Мы уже приехали.

— О нет, — простонала девушка и моментально проснулась. — Я же говорила: «Моя судьба хуже смерти».

Билли вызвал носильщика и наблюдал, как тот укладывал на тележку обшарпанный школьный чемодан Лауры и пару сумок из коричневой бумаги.

— Давайте прощаться, Лаура, — проговорил Билли, улыбаясь.

— Вы были правы, — сказала Лаура. — Я говорю о нашей игре. У вас больше национальностей, чем две. Вы произносите мое имя на итальянский лад, а говорите по-американски. Если принять во внимание ваше шотландское происхождение, то у вас целых три национальности.

— А может, и больше, — добавил Билли, рассмеявшись. — Я очень правдивый человек.

— Я так ничего и не узнала о вас, — с грустью заметила Лаура. — Возможно, мне и не стоило рассказывать вам о себе так много. Я выболтала все свои секреты.

— Я их сохраню, — прошептал Билли. — Сохраню до самой смерти.

Лаура содрогнулась от его слов, затем поспешно поцеловала Билли в щеку.

— Спасибо за вкусный ленч. Спасибо за понимание. — Она немного помолчала, глядя в его красивые голубые глаза, а потом добавила: — Надеюсь увидеться с вами снова.

Она ушла вслед за носильщиком и даже не оглянулась, когда шофер, одетый в темно-бордовую ливрею, усадил ее в поджидавший у выхода «роллс-ройс».

Засунув руки глубоко в карманы своего синего пальто, Билли стоял, глядя вслед машине, пока она не исчезла из виду. Одну вещь он знал наверняка: у старого лорда Маунтджоя с Лаурой хлопот будет полон рот. Его жизнь уже никогда не станет прежней. И что-то подсказывало, что и его, Билли, жизнь тоже.

Он решил, что найдет предлог позвонить лорду Маунтджою и напроситься на бал. Билли улыбнулся, представив себе удивление на лице Лауры, когда она его увидит. Он, конечно, расскажет ей, кто он такой, и они поговорят о лошадях и скачках. Возможно, он сможет помочь ей. Фактически он в какой-то степени уже помог ей: теперь, зная ее отношение к Хаддону Фоксу, он никогда не воспользуется его услугами. Можно считать, что Лаура уже отомстила ему.

Улыбаясь, Билли сел в такси, которое отвезло его в «Клариджез», гостиницу, где он снимал огромный номер всякий раз, когда приезжал в Лондон.

 

Глава 23

Дом Маунтджоя занимал целый квартал на Керзон-стрит. Он был построен из светлого французского известняка, с дюжиной высоких окон и увенчан серой мансардной крышей. На лестнице, ведущей к двойным дверям из резного дуба, седовласый дворецкий уже поджидал Анжу.

— Добрый день, мисс Маунтджой, — сказал он, когда она вышла из машины. — Меня зовут Джонсон.

— Добрый день, Джонсон, — ответила Анжу, оглядывая просторный холл, в центре которого располагалась внушительных размеров лестница, ведущая на верхнюю галерею с колоннами; мраморный пол был выложен в виде рисунка, а искусно выполненные лепные корзины разрисованы золотыми листьями. На стенах висели массивные гобелены и картины, а между мраморными консолями стояли позолоченные диваны эпохи Людовика XIV, окруженные цветущими растениями. Все это напоминало дворец, и Анжу подумала, что лорд Маунтджой, должно быть, гораздо богаче, чем она предполагала.

Джонсон повел ее наверх по лестнице.

— Мисс Ханичайл приехала вчера, — сказал он, — а мисс Лауру мы ожидаем завтра.

— Мисс Ханичайл? — переспросила удивленно Анжу.

— Она из Техаса, мисс, и поселилась в желтой комнате в конце коридора.

Открыв дверь, Джонсон отступил в сторону, пропуская Анжу.

— Лорд Маунтджой решил, что вам понравится голубая комната, мисс.

— Она действительно голубая, — проговорила Анжу, рассматривая голубые, с рисунком персидские ковры, стены с такими же обоями и тяжелые парчовые шторы. Комната была большой, с высоким потолком, огромной кроватью на четырех столбиках, письменным столиком у одного из трех окон, выходящих на Керзон-стрит, и разными другими столиками, креслами, софами и расставленными по всей комнате лампами с отделанными бахромой абажурами. Рядом располагались гардеробная и ванная комната.

— Все прекрасно! Спасибо, Джонсон, — поблагодарила, улыбаясь, Анжу. — Мне кажется, что я буду здесь счастлива.

— Скоро придет ваша личная горничная Агнес, чтобы распаковать вещи, мисс. В маленькой гостиной внизу в четыре часа будет сервирован чай.

Глаза Анжу заблестели при мысли о личной горничной. Она подумала, что жизнь улыбнулась ей, и если она будет умной, то, возможно, никогда снова не станет бедной и ей не придется быть куртизанкой или выходить замуж за деньги.

Оставив Агнес распаковывать вещи, Анжу не спеша спустилась вниз по лестнице, перила которой были сделаны из резного оникса, а ступени устилала дорогая ковровая дорожка цвета бургундского вина. Анжу нравились и окружавшая ее роскошь, и бросавшееся в глаза богатство. Она страстно желала иметь все это. Ей хотелось быть хозяйкой этого дома, поддерживать его стиль, расточительно тратить деньги. С миллионами Маунтджоя она была уверена, что так оно и будет.

Анжу осмотрела большую гостиную, затем малую, библиотеку, кабинет, комнату для визитов, большую и малую столовые. В задней части дома она нашла прекрасный бальный зал с блестящим полированным паркетом и великолепными уотерфордскими канделябрами. Высокие французские окна выходили на вымощенную плитами террасу с лестницей, ведущей в английский парк.

— Господи, — потрясенно прошептала Анжу, — так вот где состоится наш первый бал.

Она вернулась в холл и стала внимательно его рассматривать. В этот момент на лестнице появилась Ханичайл. Она провела ночь в Маунтджой-Хаусе в одиночестве, если не считать многочисленных слуг. Она одна обедала, обслуживаемая ливрейным лакеем под присмотром неулыбчивого седовласого дворецкого. Она чувствовала себя неуютно в огромной, похожей на пещеру спальне, напичканной антиквариатом и мрачными портретами предков Маунтджоя. Когда Ханичайл погасила свет, ей стало страшно: тени сгущались; красные угольки в камине потрескивали и выпускали снопы искр; за высокими окнами зловеще мигали уличные фонари. Вспомнив о привидениях, она закрыла глаза и постаралась заснуть, но сон не шел к ней. Сейчас, увидев Анжу, она была просто счастлива.

— Господи, как я рада тебя видеть! — закричала она, сбегая с лестницы и протягивая к Анжу руки. — Привет! Я Ханичайл. О нет, нет, я Элоиз.

Анжу оглядела девушку с ног до головы, сразу отметив про себя ее плохой твидовый костюм и грубые туфли.

— Так вот, значит, как выглядят техаски, — сказала она, не скрывая удивления.

— Что ты хочешь этим сказать? — отпрянув, спросила Ханичайл. — Техаски выглядят так же, как и все: одна голова, две руки, две ноги. Совершенно нормально, я бы сказала.

— Так же нормально, как и твое имя, — ехидно заметила Анжу.

— У тебя нет никакого права говорить подобные вещи, — огрызнулась Ханичайл. — Навряд ли Анжу можно назвать нормальным именем. Это как раз тот случай, когда говорят: «Не смейся — горох не лучше бобов», если ты меня спросишь.

— Никто тебя не спрашивает, — ответила Анжу, нахмурившись. — А где лорд Маунтджой? Он ждет меня.

— Меня он тоже ждет, но его до сих пор нет. Дворецкий сказал, что он задерживается из-за тумана, и передал, чтобы мы чувствовали себя здесь как дома и ни ногой за порог, пока он не появится.

От такой идеи Анжу громко рассмеялась.

— Очевидно, лорд Маунтджой — оптимист, — сказала она. — Неужели ты не понимаешь, Ханичайл Маунтджой, что за порогом этого дома нас ждет Лондон? Магазины, кафе, ночные клубы? — Глаза Анжу восторженно заблестели. — Что касается меня, то я не собираюсь ждать.

— Ты хочешь сказать, что ослушаешься его? — спросила Ханичайл, слегка напуганная такой смелостью.

— Конечно, нет. Если лорд Маунтджой так дурно воспитан, чтобы не встретить своих гостей, то вряд ли он может ожидать, чтобы мы здесь сидели и кисли. Что скажешь, Ханичайл? Ты готова к приключениям? — Видя, что та колеблется, Анжу добавила: — Давай. Смелее.

— У меня нет денег, — в нерешительности проговорила Ханичайл.

— Нам не нужны деньги. Мы прогуляемся по парку, покормим уток, посмотрим на англи чан в их естественной среде обитания. Потом покатаемся на одном из этих больших красных автобусов, прошвырнемся по магазинам «Харродз» и «Фортнум и Мейсон».

Ханичайл рассмеялась, и Анжу воодушевленно добавила:

— Я напою тебя чаем в «Ритце». Что скажешь на это, Ханичайл Маунтджой?

— Договорились. Я никогда не была в «Ритце» и тем более не пила там чай.

— Все когда-нибудь бывает впервые, — радостно заметила Анжу, подмигнув. — Джонсон, — позвала она, направляясь с Ханичайл к двери, — мы отправляемся пить чай. И скоро вернемся.

— Извините меня, мисс Анжу, — в растерянности проговорил Джонсон, — но лорд Маунтджой сказал, чтобы вы ждали его здесь.

— Когда лорд Маунтджой приедет, мы именно здесь и будем. Именно здесь мы будем ждать его, — холодно ответила Анжу.

В конце Керзон-стрит Анжу спросила у полицейского, как дойти до «Ритца»; затем они прошли по Мейфэру до Берлингтонского пассажа и вышли на Пиккадилли. Анжу вошла в двери огромного отеля с таким видом, словно была его владелицей. Сверкающий мрамор, позолота, хрустальные канделябры «Ритца» не могли сравниться по великолепию с Маунтджой-Хаусом, но Анжу с удовольствием подумала, что здесь было гораздо оживленнее. В дальнем углу играл струнный квартет, и здесь было множество молодых людей, приятно проводящих время.

Главный официант показал им тихий столик около стены, наполовину закрытый пальмой в горшке, но Анжу, высокомерно вскинув подбородок, сказала, что определенно не хочет сидеть там, где ее никто не видит. Она промаршировала к столику, расположенному в самом центре комнаты, где за соседним столиком сидели двое привлекательных молодых людей. Садясь, она бросила на них из-под опущенных ресниц оценивающий взгляд. Они что надо, удовлетворенно решила она.

Заказывая чай, Анжу послала им соблазнительную улыбку.

— Mon Dieu, mais il fait ires chaud, ici, — сказала она, обмахивая лицо меню, как веером.

Ханичайл не знала французского, но, судя по вееру, догадалась, о чем идет речь.

— Ты не узнаешь, что такое настоящая жара, пока в жаркий летний день не объедешь все ранчо в Техасе, — сказала она, усмехнувшись. — Сорок градусов в тени, но тени там нет. Ты не можешь дождаться, когда вернешься домой и встанешь во дворе под насос, чтобы смыть с себя пыль.

Анжу посмотрела на Ханичайл, вздохнула и снова перевела взгляд на молодых людей. Они улыбнулись ей в ответ, и она поспешила отвернуться. Анжу прекрасно знала, что скажи она им хоть одно ободряющее слово, и они присоединятся к ним. Но она решила не подавать повода, по крайней мере сейчас.

Официант принес чай, и Анжу с Ханичайл жадно набросились на сандвичи с копченым лососем и пикулими, на лепешки с клубничным джемом и сливками и маленькие французские пирожные, хотя Анжу старалась вести непринужденную беседу, время от времени поглядывая на своих соседей.

Покончив с едой, она кончиком розового языка слизнула с губ сливки и открыто посмотрела на молодых людей, улыбнувшись им. Они радостно заулыбались в ответ.

Официант подал счет. Анжу просмотрела его, открыла сумочку и стала рыться в ней.

— О Боже, — воскликнула она, драматическим жестом хватаясь за сердце.

— Что случилось? — встревожилась Ханичайл.

— Кажется, я забыла дома кошелек. У меня нет ни единого су, чтобы оплатить счет, — ответила с невинным видом Анжу и бросила беспокойный взгляд на молодых людей.

Ханичайл охватил ужас. Она уже видела, как полицейский ведет их в наручниках через холл отеля, и представила себе месяцы, проведенные на кухне за мытьем посуды.

— Что же нам делать? — в отчаянии прошептала она.

И тут, как Анжу и предполагала, из-за соседнего столика поднялся светловолосый молодой человек.

— Простите меня, — сказал он, — но я невольно все слышал. Представляю, как вы неловко себя чувствуете. Пожалуйста, разрешите мне помочь вам.

Ханичайл смотрела на Анжу, улыбающуюся молодому человеку, и вдруг догадалась, что Анжу знала, что у нее нет денег. Это был план, и он сработал.

— Спаситель, — с восхищением в голосе произнесла Анжу. — Вот видишь, Ханичайл, все, что говорят об англичанах, оказывается правдой. Они настоящие джентльмены. Ты только посмотри, как изящно этот молодой человек предложил свою помощь двум девушкам в их несчастье. Я должна поблагодарить вас, месье…

— Ролл Фернесс и Арчи Брайтвелл, — представились молодые люди.

— Я Анжу д'Аранвиль Маунтджой, а это Ханичайл, — ответила Анжу, небрежно поведя рукой в сторону Ханичайл, которая в ужасе смотрела, как Ролл кладет пятифунтовую купюру на их счет.

— Маунтджой? — удивленно переспросил Арчи. — Вы состоите в родстве со старым графом?

— Это наш двоюродный дедушка, — с гордостью ответила Анжу. — А сейчас мы думаем наведаться в «Фортнум и Мейсон».

Она поднялась и, не глядя на молодых людей, оправила юбку.

И снова, как она и предполагала, Ролл и Арчи предложили сопровождать девушек в магазин. Когда они вышли из него часом позже, руки Анжу были полны коробок с шоколадом и цветами.

— Как тебе это удалось? — растерянно спросила Ханичайл, когда молодые люди подвезли их на такси к Маунтджой-Хаусу и распрощались.

— Легко, когда знаешь как, — ответила Анжу, рассмеявшись. — Тебе этого никогда не постичь, Ханичайл.

Лаура, откинувшись на мягком сиденье из дорогой кожи, наблюдала, как Бриджес ловко маневрировал в плотном потоке машин на улицах Лондона. Она заметила, что люди поворачивают головы, чтобы посмотреть на дорогую машину, и подумала, как сильно позавидовал бы ей Хаддон, увидев, что она едет по Лондону в дорогом «роллс-ройсе» с шофером, одетым в ливрею.

Сейчас она ясно отдавала себе отчет, что плохого было в Хаддоне: он не хотел любить хорошую и преданную женщину. Ему были нужны дорогие дома, машины, одежда. Он хотел иметь яхты и виллу на Барбадосе. Но что самое худшее, он знал, что сам никогда не заработает всего этого, так как очень ленив. Имея богатую жену, он мог нанять кого-то, чтобы управлять Фокстон-Ярдом, а сам одевался бы в дорогую одежду и изображал из себя хорошо известного тренера.

Лаура уже в сотый раз подумала о том, что прекрасно обойдется и без него. Тогда почему же, спрашивала она себя, так болит сердце?

— Уязвленная гордость, — отвечала на это ее бабушка Джинни. — Вот от чего ты страдаешь, моя девочка. И нет от этого лучшего лекарства, чем другой мужчина.

Лаура надеялась, что она права. В конце концов, уговаривала она себя, в поезде, разговаривая с Билли, она совсем не думала о Хаддоне. Да, Билли и в самом деле прекрасный человек. Как жаль, что она всю дорогу говорила только о себе и ничего не узнала о нем.

И правда жаль, потому что, по всей вероятности, она никогда с ним больше не увидится.

Бриджес свернул налево на Керзон-стрит, затем опять налево и въехал в большой, мощенный булыжником двор. Лаура посмотрела в окно машины на огромный дом.

— Господи, — прошептала она, когда швейцар распахнул дверцу. — Как бы мне хотелось, чтобы его увидела бабушка.

Джонсон поджидал ее на верхней площадке лестницы, а швейцар достал из багажника старый школьный чемодан и две сумки из коричневой бумаги.

— Полагаю, это не то, к чему вы привыкли, — сказала она швейцару.

Он бросил на нее удивленный взгляд, но даже не улыбнулся, так как слишком дорожил своей работой, да и Джонсон смотрел на них словно ястреб.

— Добрый вечер, мисс Маунтджой, — поздоровался он. — Путешествие было приятным?

— Очень приятным, спасибо, — ответила Лаура, снова вспомнив Билли.

— Меня зовут Джонсон, мисс.

— Здравствуйте, — сказала Лаура с вежливой улыбкой.

— Швейцар отнесет вещи в вашу комнату, мисс. Следуйте за мной, и я покажу вам вашу комнату.

Лаура последовала за дворецким вверх по огромной лестнице, оглядывая все вокруг широко открытыми глазами.

— Господи, — прошептала она, глядя на длинный коридор, покрытый дорожкой цвета бургундского вина, — ему нет конца.

Она смотрела направо и налево: на мраморные статуи римских императоров и греческих нимф, которые, в чем она ничуть не сомневалась, были подлинниками; на вазы с красивыми цветами, стоявшие на мраморных консолях, и на маленькие французские диваны эпохи Людовика какого-то, на которых, как ей показалось, никогда не сидели, потому что они выглядели очень твердыми.

— Мисс Ханичайл расположилась в желтой комнате в конце коридора, — сказал Джонсон, а мисс Анжу напротив вас — в голубой. Лорд Маунтджой подумал, что вам может понравиться розовая комната рядом с комнатой мисс Ханичайл.

Дворецкий распахнул двойную дверь и отступил, пропуская Лауру вперед.

Она вошла в комнату и увидела потрясающие розовые обои с рисунком, красивые розовые шторы и розовый узорчатый ковер. Огромная кровать была застлана таким же покрывалом. Повсюду стояли розовые вазочки и прочие безделушки. А на туалетном столике и многочисленных маленьких столиках были расставлены серебряные с позолотой предметы.

Лаура вспомнила свою комнату в Суинберне, с простыми кремовыми обоями в полосочку, простым столиком и старой медной кроватью, где, как ей рассказывали, мать родила ее.

— Это так отличается от моего дома, — проговорила она.

Швейцар поставил ее чемодан на подставку с такой осторожностью, словно это было что-то драгоценное. В это время в дверях появилась молодая служанка.

— Это Джози, — представил ее Джонсон. — Она ваша личная служанка, мисс Лаура. Джози будет во всем помогать вам.

— Моя личная служанка? — Лаура удивленно посмотрела на хорошенькую блондинку в черном платье, белой наколке из органзы и таком же белом фартуке и рассмеялась при мысли, насколько все это забавно. — Ну хорошо, Джози, это даже интересно.

— Да, мисс, — скромно ответила девушка, но когда Джонсон отвернулся, она позволила себе улыбнуться.

— Лорд Маунтджой задерживается из-за тумана, мисс. Он приедет сюда при первой возможности, — сообщил Джонсон. — Две других молодых леди уже приехали. Обед планируется в половине восьмого. Напитки, если вы их любите, в семь в малой гостиной.

— В малой гостиной, — повторила Лаура. — Спасибо, Джонсон.

Лаура обошла свою комнату, осматривая одну за другой восхитительные вещицы тонкой работы и прикидывая их возможную стоимость. Она опробовала кровать и нашла ее твердой, но удобной, что было гораздо лучше, чем в большинстве английских домов, где новые матрасы не считались предметом первой необходимости и где продолжали спать на старых викторианских, набитых конским волосом, у которых со временем образовывалась вмятина посредине, а выпиравшие пружины врезались в бока.

Лаура села за туалетный столик и посмотрела на себя в зеркало в серебряной оправе, желая узнать, стала ли она выглядеть лучше в этой дорогой обстановке, чем дома, когда смотрелась в маленькое простое зеркальце. Затем она прошла в ванную комнату, где Джози наполняла для нее ванну. Открыв флакон с солью для ванны, Джози понюхала ее.

— Запах розы, конечно, — сказала Лаура.

— Чего же еще, мисс, — согласилась служанка. Их взгляды встретились, и они обе рассмеялись.

Сев на край ванны из розового мрамора, Лаура спросила:

— Скажи мне, на что это похоже — работать здесь?

— Похоже, мисс? Ну, я полагаю, что это хорошая работа. — Взяв из шкафа розовый банный халат и розовые тапочки, Джози положила все это рядом с ванной. — Откровенно говоря, мисс, раньше я была просто горничной. Видите ли, здесь раньше не было молодых леди, а поэтому не было и нужды в их служанках. До того как умерла графиня, у нее была своя служанка, но с тех пор прошло более сорока лет.

— Ты хочешь сказать, что лорд Маунтджой жил здесь все эти годы один? — Лаура представила себе, как старый человек расхаживает по своему огромному дому и компанией ему служат только воспоминания.

— Совершенно верно, мисс. Раз в месяц он дает обед, чтобы, как он сам говорит, отдать долг, но настоящих развлечений здесь не было многие годы. Должна сказать вам, мисс, что мы все с нетерпением ждем какого-нибудь веселья. Бала или чего-то в этом роде. Это внесет оживление в старый дом.

Лаура знала, что нельзя расспрашивать слуг об их хозяевах, но любопытство взяло свое.

— Что представляет собой лорд Маунтджой?

— Мне трудно сказать, мисс. Я едва вижусь с ним. Но мне кажется, что он немного вспыльчивый, быстро выходит из себя. А вообще он прекрасный работодатель, мисс.

Лаура думала о лорде Маунтджое, лежа в ванне и вдыхая в себя запах роз. Ей было интересно, как он поведет себя, когда узнает причину, по которой она нуждается в его деньгах. Ну конечно, ей нужны не все деньги, но достаточно, чтобы купить конюшню и стать тренером. Она подумала, что он мог бы продать часть антиквариата из ее комнаты и ей бы вполне хватило этих денег. А для него это была бы капля в море.

Джози сказала ей, что нет необходимости одеваться к обеду, так как приезда лорда Маунтджоя пока не ожидается.

— За обедом вас будет только трое, — уточнила она, помогая Лауре одеваться.

Лаура надела шелковое платье цвета янтаря, которое бабушка перешила для нее из своего платья, янтарные серьги, тоже принадлежавшие ее бабушке, простой золотой браслетик, подаренный ей на восемнадцатилетие, и поношенные коричневые туфли.

Джози расчесывала ей волосы до тех пор, пока они не заблестели, затем спросила ее, не хочет ли она зачесать их вверх, на что Лаура ответила, что и так сойдет, и она была готова.

— Я готова к встрече со своей судьбой, — сказала она Джози и рассмеялась, вспомнив собственные слова, что ее судьба хуже смерти.

Сбегая вниз по широкой лестнице, она надеялась, что ее предсказание не сбудется.

Джонсон ждал ее в холле, чтобы проводить в гостиную.

— Другие молодые леди уже ждут вас, мисс, — сказал он, открывая дверь.

— Мисс Лаура Суинберн Маунтджой, — торжественно произнес он.

Высокая блондинка вскочила на ноги и, улыбаясь, направилась к Лауре. Вторая, рыжеволосая и красивая, стояла, лениво прислонившись к каминной полке. Она не сделала ни единого движения навстречу Лауре, и та догадалась, что она оценивает конкурентку.

— Рада познакомиться с тобой, — сказала Ханичайл, пожимая Лауре руку. — А это Анжу.

Анжу неохотно подала руку.

— Как было бы чудесно, если бы мы все стали подругами, — сказала Ханичайл, вся сияя. — Откровенно говоря, у меня никогда не было подруг.

— Означает ли это, что у тебя никогда не было и бойфренда? — спросила Анжу с презрительной усмешкой.

— Почему не было? Том Джефферсон — мой самый близкий друг. Нет ничего такого, что бы Том не знал обо мне. Ну почти ничего, — быстро поправилась Ханичайл.

— В самом деле? — ехидно спросила Анжу.

— Послушай-ка, Анжу д'Аранвиль Маунтджой, — сказала, разозлившись, Ханичайл. — Там, откуда я родом, люди не говорят намеками. Они высказываются открыто и честно.

— Браво! — Лаура восторженно захлопала в ладоши. — Но тебе надо привыкать к этому, Ханичайл. Англичане мастаки недоговаривать то, что у них на уме. Они обведут тебя вокруг пальца так, что ты даже не заметишь этого. А потом еще скажут, что это потому, что ты толстокожая. Я знаю это по своему опыту.

— Полагаю, что у тебя никогда не было бойфренда, не так ли, Ханичайл? — снова насмешливо спросила Анжу.

— У меня никогда не было времени даже подумать об этом, — ответила Ханичайл, покраснев. — Я была слишком занята.

И тут она вспомнила Алекса, его поцелуй и цветы, которые он прислал ей.

— Хотя почему, есть, — поспешно добавила она. — Конечно же, у меня есть бойфренд.

— И как его зовут? — спросила Лаура, вступая в разговор.

— Его зовут Алекс. Алекс Скотт.

— Алекс Андреос Скотт! — удивленно воскликнула Лаура.

— Мы познакомились на корабле, — пояснила Ханичайл. — Мы вместе обедали. Он целовал меня.

Анжу разразилась смехом.

— Самый богатый в мире человек поцеловал тебя? Известный, богатый, загадочный Алекс Андреос Скотт? Я тоже с ним обедала накануне вечером в Париже, в одном интимном маленьком бистро, которые он так хорошо знает. — Она мечтательно вздохнула и закрыла глаза. — Какой же он мужчина! Лучше в мире не найдешь. А какой сексуальный! И как целуется…

— Прекрати, — вмешалась Лаура, увидев, что на глазах Ханичайл выступили слезы.

— Ты… ты сука! — выпалила Ханичайл и бросилась к двери.

Но Анжу и Лаура уже не видели этого. Они смотрели на человека, стоявшего в дверях и наблюдавшего за ними.

Ханичайл налетела прямо на него. Смахнув с глаз слезы, она посмотрела вверх и выдохнула:

— О…

Анжу поспешно поставила свой джин-вермут, а Лаура выпрямилась. Ханичайл отступила на два шага назад, потеряв от страха дар речи.

Лорд Маунтджой молча смотрел на девушек холодным взглядом. Спустя минуту он так же холодно сказал:

— Надеюсь, что эта маленькая стычка не ваша обычная привычка вести беседу, молодые леди. Если же это так, то мне определенно придется заменить обращение «леди» на «кухарки». Тот разговор, свидетелем которого я стал, велся именно на этом уровне. Уверен, что вы согласны со мной. Ханичайл понуро повесила голову: она знала, что никогда не научится вести себя как леди.

— Извините, лорд Маунтджой, — сказала Лаура, сгорая от стыда, словно ее застали на месте преступления.

Оправившись от удивления, Анжу бросилась к старому лорду:

— О, дядя Маунтджой. Это всего лишь девичья болтовня. — Она запечатлела поцелуй на холодной щеке старика. — Сейчас мы попытаемся исправить ваше впечатление о нас. Разрешите нам представиться. Я, естественно, Анжу и с нетерпением ждала встречи с моим единственным английским родственником, о котором так долго ничего не знала.

Глядя в глаза Маунтджою, Анжу одарила его искренней улыбкой. Как она и предполагала, он улыбнулся ей в ответ. Конечно, он был недоволен, но опасность миновала.

— А это Лаура Суинберн, — сказала Анжу, не давая Лауре возможности представиться самой. — Лаура из Йоркшира, как я полагаю. А это, — она небрежно махнула рукой в сторону Ханичайл, которая стояла понурив голову, — мисс Ханичайл из маленького местечка в штате Техас.

— Здравствуйте, — резким голосом поздоровался лорд Маунтджой с девушками.

Сейчас, когда они все собрались, у него не было ни малейшего представления, о чем говорить с ними. Он уже много лет не разговаривал с молодыми женщинами, а тут еще иностранки. Ему внезапно захотелось, чтобы Софи Маунтджой была рядом. Она была замужем за дальним родственником, тоже убитым на войне, и обещала заботиться о них как наседка, в чем он сильно сомневался. Софи Маунтджой никогда не была матерью, и скорее она будет присматривать за девушками как ястреб. Под ее надзором его девочки не посмеют сделать и шага. Софи вымуштрует их.

Вынув из кармана золотые часы, лорд Маунтджой посмотрел на них.

— Ну ладно, — сказал он, пряча часы обратно. — Мне пора в клуб. Встретимся завтра утром в моей библиотеке ровно в девять. Обсудим ваше будущее.

Он повернулся и ушел, оставив девушек одних в полном недоумении.

 

Глава 24

На следующее утро без пяти девять лорд Маунтджой расхаживал по клетчатому ковру, заложив руки за спину и то и дело поглядывая на каминные часы. Часы заскрипели, и маленький золотой херувим протрубил в миниатюрный гонг девять раз.

— Опаздывают, — громко сказал лорд Маунтджой. — Черт бы их побрал, я знал, что так и будет. С женщинами всегда так.

В этот момент раздался стук в дверь, и старый лорд рявкнул:

— Войдите!

Шустрая француженка была первой; что-то подсказывало Маунтджою, что именно она будет первой: она не принадлежала к тому типу женщин, которые стоят в хвосте очереди. Затем появилась йоркширская девица, и последней была американка.

— Доброе утро, лорд Маунтджой, — хором выпалили девушки, словно отрепетировав.

— Надеюсь, вы хорошо спали, дедушка, — добавила Анжу, приветливо улыбнувшись.

— О, гм! Спасибо. Да, да… — ответил лорд Маунтджой, немного растерявшись.

Он молча обошел вокруг девушек, критически оглядывая каждую, словно курсантов военного училища в Санд-херсте, а затем подытожил про себя результат. Что он имеет? Одну высокую, нескладную техасскую фермершу с необыкновенно светлыми волосами; одну замкнутую, с ухватками мальчишки лошадницу из Йоркшира и одну француженку в слишком короткой юбке и с кокетливым взглядом. Сердце Маунтджоя екнуло при мысли, каким образом Софи Маунтджой сможет превратить этих девиц в дебютанток. Это казалось ему невозможным.

Маунтджой снова посмотрел на часы, подумав, что Софи слишком запаздывает. Почему эти женщины не могут приходить вовремя? В этот момент в дверь постучали, и Джонсон возвестил:

— Леди Софи Маунтджой, сэр.

Девушки повернулись в сторону Софи, когда та вплыла в комнату. Она была высокой и царственной, настоящей гранд-дамой, с седыми, безукоризненно уложенными волосами, пышной грудью, обильно украшенной бриллиантовыми брошками.

— Доброе утро, Уильям, — сказала она грохочущим голосом, который можно было услышать за милю, и поцеловала воздух рядом с его щекой. — Хотя его нельзя назвать добрым. Погода дождливая, а движение отвратительное.

Софи повернулась и посмотрела на девушек, а те, в свою очередь, оценивающе рассматривали ее.

— Так-так, что у нас здесь имеется, — сказала Софи, поднеся к глазам золотой лорнет.

Оглядев внимательно девушек, она ехидно заметила:

— Нечего сказать, девушки Маунтджой. Больше похожи на гадких утят Маунтджой. Затея дорогая, — продолжила Софи, обращаясь к Маунтджою. — Тебе придется потратить кучу денег, чтобы превратить этих Золушек в принцесс и найти для них прекрасных принцев. — Снова приложив к глазам лорнет, Софи посмотрела на ноги девушек. — И найти хрустальную туфельку больших размеров.

— Я отдаю их в надежные руки, Софи, — сказал Маунтджой. — Сделай с ними, что сможешь, чтобы они не опозорили имя Маунтджой.

— Предоставь это мне, Уильям, — ответила Софи. — Уж если кто и может это сделать, так это я.

Когда лорд Маунтджой вышел из комнаты, Софи обратилась к девушкам:

— Вы хотя бы представьтесь.

Естественно, первой это сделала Анжу.

— Анжу д'Аранвиль, тетя Софи, — сказала она, выступая вперед и целуя Софи в сильно напудренные щеки.

Тетя Софи в ужасе замахала на нее руками.

— Первое, чему ты должна научиться, — не целовать англичан, особенно при первом знакомстве. Это просто недопустимо.

— Простите, тетя Софи. — Анжу обезоруживающе улыбнулась.

Лаура протянула свою шершавую, с обгрызенными ногтями руку и сказала:

— Здравствуйте. Я Лаура Суинберн.

Тетя Софи слегка повела носом и прикрыла его носовым платком.

— И все еще с запахом конюшни, — заметила она. Лаура покраснела.

— О Господи, — сказала она. — Обычно я надеваю этот свитер, когда иду к лошадям. Он чистый, но лошадиный запах, должно быть, въелся в него.

— Урок первый: никогда не надевай одежду, в которой ходишь в конюшню. Прошу тебя запомнить это, моя девочка.

Ханичайл гордо вздернула подбородок: она останется такой, какая она есть, и черт с ней, с этой тетей Софи.

— Ханичайл Маунтджой из Техаса, — сказала она.

— Техас, гм. — Тетя Софи внимательно оглядела Ханичайл через лорнет. — Это там, где Джордж наконец обосновался? На ранчо?

— Да, мэм. Но я никогда не видела его. Он умер еще до моего рождения.

— Твоя мать была актрисой?

Ханичайл улыбнулась, подумав, как была бы довольна Роузи таким определением.

— Да, мэм, она была самой сексуальной стриптизершей, когда мой отец познакомился с ней.

Ханичайл заметила, что все в изумлении посмотрели на нее.

— Господи, прости, — сказала тетя Софи, совершенно потрясенная. — Полагаю, что нам нет необходимости разносить этот факт по всем гостиным Мейфэра. Если ты просто скажешь, что она работала в театре, этого будет вполне достаточно.

Немного помолчав, она добавила своим громовым голосом:

— А сейчас, молодые леди, нам пора приниматься за работу. Нам предстоит за короткий период времени сделать из вас презентабельных девушек. Задача сложная, но мы с лордом Маунтджоем надеемся справиться с ней. Того же самого мы ждем от вас.

Софи снова оглядела девушек и предостерегающе заметила:

— Никакого разгильдяйства, никакой неряшливости, никакой лени. Я просто этого не допущу. Маунтджои всегда были известны своей выдержкой и гордостью. Того же самого я ожидаю и от вас, девочки. Ты должна научиться нравиться, — сказала тетя Софи, глядя на Лауру. — А ты не выставляй себя напоказ, — добавила она, обращаясь к Анжу. — А ты научись слушать, вместо того чтобы много болтать, — заметила она Ханичайл. — Судя по всему, у вас совсем нет хорошей одежды, — продолжала она. — Лично я не выношу французских дизайнеров: на мой взгляд, они совершенно не понимают английского вкуса. Поэтому я назначила встречу с новым молодым модельером Норманом Хартнеллом. Он сконструирует вам бальные платья и платья для презентации. Мы также пойдем к Виктору Стайбелу, к Бета и в Найтс-бридж, чтобы приобрести дневные платья и костюмы. — Посмотрев на девушек, Софи вздохнула еще раз, осознав трудность поставленной перед ней задачи, и в раздражении произнесла: — А пока я немедленно отвезу вас в «Суон энд Эдгар», так как не могу больше видеть то, что на вас надето. А что касается тебя, моя дорогая, то ты выставляешь свои ноги больше, чем принято, — холодным тоном заметила она Анжу. — Я лично скажу модельеру, чтобы он удлинил твои юбки до разумных пределов.

Анжу вздохнула, с сожалением подумав о Париже, Скьяпарелли, Шанель и Уорте, за одежду которых она была готова умереть.

Остаток утра девушки провели в примерочных «Суон энд Эдгар», пока продавщицы бегали, подбирая им юбки, блузки, шерстяные свитера, туфли и платья, и все с одобрения тети Софи.

Вернувшись в Маунтджой-Хаус, они быстро перекусили и отправились к Хартнеллу, где с них сняли мерки, и тетя Софи точно указала там, что именно им нужно. Перед ними раскатали рулоны прекрасной материи, и они долго рассматривали ее, перед тем как сделать окончательный выбор.

После этого они посетили мадам Вакани в ее студии на Кенсингтоне, где договорились об уроках танцев и придворного этикета.

Затем тетя Софи, посмотрев на часы, сказала:

— Время для чая. Но так как вы выглядите недостаточно презентабельно, чтобы пойти к Гюнтеру, я отвезу вас домой.

Все вместе сели в машину и вернулись в Маунтджой-Хаус.

Все последующие дни были заполнены уроками: по этикету, дикции, танцам и тому подобному. Тетя Софи сказала, что они должны научиться загородным развлечениям, чтобы принимать участие в уик-эндах, и девушки часами бегали по теннисному корту. Ни Лауре, ни Ханичайл не пришлось учиться ездить верхом.

— Тетя Софи, я обещаю быть привлекательной и хорошей собеседницей, — сказала Анжу, наблюдая, как Лаура и Ханичайл скакали галопом по Роттен-роу, словно обе были рождены в седле, — но я никогда не подойду к этим отвратительно пахнущим существам.

Ей удалось отделаться от верховой езды, но она проиграла битву за короткую юбку. Орлиный взгляд тети Софи за золотым лорнетом не пропускал ничего, и Анжу это знала. Соблазнительный Лондон ждал ее за порогом Маунтджой-Хауса, но она решила подождать до поры до времени.

Тетя Софи следила, чтобы они были экипированы на каждый случай жизни, а поэтому они проходили через бесконечные примерки: костюмов, дневных платьев, вечерних, бархатных пелерин на шелковых подкладках, туфель, шляп, лайковых перчаток, сумок из крокодиловой кожи и шелкового нижнего белья. Лорд Маунтджой не скупился на деньги: девочки Маунтджой должны были выглядеть лучше всех. А пока их держали под замком. Они стали затворницами Маунтджой-Хауса до своего первого бала.

Каким-то образом газеты узнали о давно потерянных внучатых племянницах лорда Маунтджоя и раструбили о них всем. Они стали главным событием Лондона, и конкуренция за приглашение на бал была острой. Кроме того, балы не давались в Маунтджой-Хаусе уже сорок лет, и всем не терпелось увидеть этот восхитительный дом снова. Лорд Маунтджой пока никого не допускал в свой загородный дом в Уилтшире, и, к разочарованию Анжу, тетя Софи строго выполняла это предписание. Пока они «не сойдут со стропил», как она выражалась.

— Как корабль, — смеясь, заметила Лаура. — Остается только разбить о нас бутылку шампанского, и мы поплывем по бурному морю общества, пока нас не спасет какой-нибудь красивый мужчина.

— Только не меня, — сказала Ханичайл, передернув плечами.

Они отдыхали в комнате Лауры после тяжелого дня бесконечных примерок и беготни по корту, которая, по мнению Ханичайл, была работой потяжелее, чем пасти стадо.

Ханичайл только что вымыла волосы и сушила их у камина, ее щеки стали розовыми от тепла, а голубые глаза сверкали, как сапфиры. Анжу, к своему удивлению, заметила, что она выглядит совсем по-другому. Да и все они очень изменились. Даже Лаура выглядела хорошенькой и женственной в своем голубом шелковом кимоно. Она красила ногти ярко-розовым лаком.

— Лак наверняка не понравится тете Софи, — сказала она, махая рукой в воздухе. — Постыдно яркий, моя девочка, — сказала она, подражая громовому контральто тети Софи, и они расхохотались. — Если ты не хочешь выходить замуж, тогда чего же ты хочешь, Ханичайл? — спросила Лаура, махая руками в воздухе, чтобы лак поскорее высох.

— Я хочу получить деньги лорда Маунтджоя, — откровенно ответила Ханичайл.

— Это честно, — заметила Анжу.

— Давайте посмотрим правде в глаза: мы все здесь для этого. Во всяком случае, я, — сказала Лаура.

— А почему тебе так нужны деньги? — спросила Анжу, лежа на розовой софе с поднятыми вверх ногами.

— По двум причинам, — ответила Лаура. И она поведала им о своей бабушке, у которой совсем не было денег, и о предательстве Хаддона Фокса. — Мне хотелось бы заботиться о бабушке так, как она всегда заботилась обо мне. Я знаю, как ей сейчас тяжело без гроша. Она пытается скрыть это от меня, но я-то знаю. Я видела, как у нее дрожат руки каждый раз, когда она вскрывает конверт со счетами. Это несправедливо, что она всю жизнь только и думает о деньгах. Она всегда отдавала всю себя другим людям. Сейчас настала моя очередь. Мне всего-то нужно денег, чтобы начать свой бизнес по тренировке лошадей, а потом я смогу заботиться о ней и о Суинберне. И тогда я буду счастлива.

— Как интересно, — скептически заметила Анжу.

— А что скажете вы, мамзель Анжу? — спросила Лаура. — Какая у тебя причина? Кроме, конечно, тряпок, драгоценностей и мужчин.

Анжу рассмеялась:

— У меня есть свои причины, но они чисто личные. А что скажет мисс Техас? Девица, которая не хочет выходить замуж и, возможно, даже не нуждается в деньгах? Она слишком правильная, чего в жизни не бывает.

Ханичайл была рада, что сидела у камина и поэтому никто не заметил, как она покраснела. Анжу всегда изводила ее насмешками; она догадывалась, что той нравится насмехаться над ней, а потом наблюдать, как она сердится. Хорошо, на этот раз, пообещала она себе, этого не произойдет.

— Все очень просто, — ответила она спокойно. — Мне нужны деньги, чтобы восстановить землю и развести на ней хороший скот. Я хочу, чтобы ранчо Маунтджой было таким, как во времена отца. Я подвела его, и сейчас ранчо почти ничего не стоит. После смерти отца мать растратила все оставленные им деньги. Затем она снова вышла замуж. Однажды она просто приехала на ранчо и заявила: «Это мой новый муж Джек Делейни». Через несколько лет он застрелил ее.

Анжу села, потрясенная, а Лаура в страхе спросила:

— Ты хочешь сказать, что он убил твою мать?

— Я в этом уверена, — ответила Ханичайл и рассказала, как ее мать нашли мертвой за баром, и о Делейни.

— А он когда-нибудь приезжал, чтобы потребовать ранчо себе? — заинтересованно спросила Анжу.

Ханичайл кивнула.

— Но все дело в том, что ранчо принадлежит мне, поэтому он не смог прибрать его к рукам.

Она обвела девушек взглядом, заметив, что они сочувственно смотрят на нее. Даже Анжу была взволнованной. И однако, она не могла рассказать им все. Она никогда не рассказывала, что случилось потом, хотя все время вспоминала об этом, пока воспоминания постепенно не стерлись в ее памяти. Ей казалось, что эти страшные воспоминания навсегда покинули ее, но ночью они снова стали ее мучить, и страх вернулся.

Джек Делейни всегда был не промах. Поэтому ему и удалось разбогатеть за годы разрыва с Роузи. Он «владел» посредническим бизнесом по продаже автомобилей в шести странах, хотя на самом деле все это принадлежало мафии. У него также был большой дом в Хьюстоне, и он ездил на огромном, сделанном по индивидуальному заказу «кадиллаке» с красной кожаной обивкой внутри.

Он был богат потому, что был жесток; он знал все тонкости бизнеса и умело ими пользовался. Но он все еще находился в зависимости от мафии и делал то, что ему приказывали. Поэтому, прочитав в газетах о компании, начавшей работать на ранчо Маунтджой в надежде найти там нефтяную жилу, он понял, что Роузи очень скоро разбогатеет. И стал думать, как обернуть все дело в свою пользу.

Он сказал себе, что, в конце концов, он все еще является законным мужем Роузи. Она никогда не требовала развода, а он пустил это дело на самотек. Он не видел оснований для того, чтобы снова не вернуться к ней, и был уверен, что она пойдет на это. Конечно, она может подумать, что он польстился на ее деньги, но тогда он привезет ее сюда, покажет ей свой большой дом, продемонстрирует ей свой образ жизни и скажет: «У меня гораздо больше денег, чем у тебя сейчас. Если ты думаешь, что я гонюсь за твоими деньгами, то я бы подождал, пока найдут нефть». Он напомнит ей: на ее ранчо никогда раньше не было нефти, и совсем не обязательно, что эта нефть обнаружится сейчас. Он скажет ей: «Я сейчас прошу тебя, Роузи, вернуться ко мне. Я очень сожалею о том, что между нами произошло. Я чертовски скучал по тебе, но не мог же я приползти к тебе на коленях. В конце концов, у мужчин есть своя гордость. Поехали домой, Роузи, и ты станешь женой богатого человека. Тебе не придется ждать и волноваться, найдут ли на ранчо нефть».

Он знал, что Роузи в сердце была романтиком и он сможет покорить ее цветами, бриллиантовым кольцом и сладкими речами. Она вернется к нему, а если нефть не найдут, он всегда сможет выгнать ее.

«Ни слова о деньгах, ни слова о наживе», — приказал он себе, прежде чем позвонить в бар «Серебряный доллар».

Но Роузи только рассмеялась, когда он попросил о встрече, и рассмеялась еще больше, когда он сказал почему.

— Ты думаешь, что я родилась только вчера, Джек, — сказала она, продолжая смеяться. — Я стану такой богатой, что тебе даже не снилось, малыш. И тебе не удастся прикарманить ни единого цента из моих денег, — добавила она и бросила трубку.

Джек начал прикидывать, что делать дальше. Он знал, что ранчо принадлежит Ханичайл и что, пока нефть не найдена, оно не стоит и двух центов. Как муж Роузи, он был законным отчимом Ханичайл. И, даже расставшись с Роузи, продолжал им оставаться. Только сейчас он возьмет ее под свою опеку.

Ему было жалко Роузи, но он дал ей шанс, а она отвергла его.

Он не собирался сам выполнять грязную работу. Нельзя сказать, что он был слишком щепетильным, тем более что ему и самому приходилось ее делать, но у него должно быть железное алиби. Он позвонил человеку, который, как он знал, возьмется за эту работу, сделал все необходимые приготовления, заплатил ему деньги и в назначенный срок провел день с женщиной в отеле в Хьюстоне. Они пили в баре, обедали в ресторане, а вечером, после полуночи, сказав «спокойной ночи» консьержу, поднялись на лифте к себе в номер. Этой же ночью, за много миль от него, Роузи была застрелена в Сан-Антонио.

Джек решил, что теперь будет лучше всего просто поехать на ранчо Маунтджой и заявить, что оно принадлежит ему. Он не боялся сейчас ни Элизы, ни Ханичайл. Однако, когда они приказали ему убраться и натравили на него собаку, он решил действовать иначе.

Он пошел повидаться с Андерсеном, адвокатом Маунтджоев, и представился ему как глубоко опечаленный муж Роузи. Он поведал, что они жили порознь, но что таков был выбор самой Роузи, так как она была независимой женщиной, а он пытался много раз вернуть ее назад.

— У Роузи не было нужды жить в жалкой лачуге в Рентал-Парке, — сказал он. — Она вполне бы могла жить со мной в прекрасном доме в Хьюстоне, и я бы создал ей и Ханичайл все условия для хорошей жизни. Буду с вами откровенен, Андерсен, — продолжал Джек. — Я всегда любил этого ребенка, которого знал с младенчества. Даже несмотря на то что она не моя плоть и кровь, я крепко привязан к Ханичайл. Когда Роузи ушла, мне тяжелее всего было расстаться с ней. — Джек развел руками. — А сейчас, когда Роузи нет, бедный ребенок остался совсем без присмотра. Я до безумия люблю эту девочку. — Он опять беспомощно развел руками. — И сейчас, когда, девочка еще так мала, я говорю себе: «Джек, у тебя появился шанс все исправить. Сделай это для Роузи, ради Ханичайл, да и меня самого». — Посмотрев Андерсену прямо в глаза, Джек сказал ему как мужчина мужчине: — Я думаю, вы понимаете, что я имею в виду; возможно, у вас самого есть дети. Когда я прочитал в газетах, какая ужасная вещь случилась с Роузи, я сказал себе, что должен помочь этому ребенку, лишившемуся матери. В конце концов, я ее отчим.

На Андерсена произвел впечатление этот четко выражающий свои мысли красивый мужчина в дорогом костюме, сидевший перед ним. После смерти Роузи он столкнулся с дилеммой относительно Ханичайл. У нее не было других родственников. Джек Делейни был единственным. Фактически он был ее законным отчимом. И доказательство этому было у него в руках: свидетельство о браке Роузи и Джека.

И все же он колебался. На карту были поставлены большие деньги. Откуда ему знать, что Джек Делейни вовсе не обманщик, решивший прибрать к рукам нефть Маунтджоев.

Андерсен навел справки и выяснил, что у Делейни есть дорогой дом в Хьюстоне, а также другая собственность; что он управляет автомобильными дилерами в шести странах, владеет ценными бумагами, удачно инвестированными в строительный бизнес, и у него есть постоянный доход. Где Делейни взял деньги, чтобы купить недвижимость и ценные бумаги, было загадкой, но он активно поддерживал демократов, и о нем хорошо отзывались местные власти, его пожертвования в их казну охотно принимались.

Через пару дней дело было сделано: Джек Делейни был назначен законным опекуном Ханичайл и управляющим ранчо Маунтджой до достижения ею двадцати одного года.

Делейни с триумфом вернулся на ранчо Маунтджой. Только на этот раз он взял с собой парочку здоровенных мужиков; с ним также была женщина в форме медицинской сестры, а на руках постановление суда, предписывающее, что Ханичайл должна жить с ним.

Он попытался быть с ней ласковым, но Ханичайл приняла его в штыки.

Она стояла на крыльце вместе с негритянкой и ее сыном, едва удерживая на поводке рычавшую собаку.

— Предупреждаю тебя, чтобы ты поскорее убрался с моей земли, иначе я спущу на тебя собаку, — сказала она.

— Ханичайл, Ханичайл, — сказал Джек, в мольбе сложив руки. — Я здесь, чтобы поговорить с тобой. Рассказать тебе, что произошло. Я только хочу помочь тебе, девочка. Не спускай на меня собаку, а просто выслушай меня.

— Убирайся, — презрительно приказала Ханичайл.

— Ты сама все портишь, — со вздохом заметил Джек. — Твоя мама всегда говорила, что ей с т обой очень трудно, а сейчас я и сам это вижу. Но дело в том, что у меня на руках предписание суда, подписанное судьей Сан-Антонио и твоим адвокатом Андерсеном, в котором я назначаюсь твоим законным опекуном до тех пор, пока тебе не исполнится двадцать один год. Покажи ей документ, Винни, — сказал он одному из здоровяков.

— Вот, — сказал Винни, подходя к Ханичайл и с опаской косясь на собаку, которую девушка с трудом удерживала на поводке.

Ханичайл взяла в руки официальную бумагу с красной печатью и прочитала, что там было написано. Лицо ее побледнело, и она сказала срывающимся голосом:

— Ты готов убить меня, лишь бы завладеть моим ранчо. Точно так же, как ты убил мою мать.

— Ну теперь вы и сами видите, — сказал Джек, повернувшись к сестре и крутя пальцем у виска. — Девочка свихнулась от всего того, что с ней случилось. Она не отдает себе отчета в том, что говорит. Ханичайл, у тебя есть выбор: либо ты поедешь со мной и мы покончим с этим делом, либо я иду за шерифом и он заставит тебя поехать.

Ханичайл беспомощно посмотрела на Элизу, поняв, что с ней не шутят и что у нее нет выбора.

— Я поеду, — ответила она. — Но я скоро вернусь обратно. Я повидаюсь с мистером Андерсеном и скажу ему, что здесь ошибка. Он аннулирует постановление суда.

Она передала собаку Тому и села на заднее сиденье «кадиллака». Медсестра села по одну сторону от нее, Винни — по другую. Из глаз Ханичайл струились слезы, оставляя следы на красной коже сиденья и горько-соленый вкус во рту.

Медсестра не сделала ни единой попытки успокоить ее, а Джек не отрывал взгляда от дороги.

— Куда мы едем? — спросила Ханичайл, придя в себя. — Мне кажется, что ты говорил про Хьюстон.

— Лучше успокоить ее, как мы и планировали, — сказал Джек сестре.

Та быстро достала уже наполненный шприц и, прежде чем Ханичайл что-то поняла, сделала ей укол в руку.

Они ехали долго, но Ханичайл не знала об этом. Когда она наконец пришла в себя, то уже была в больнице «Вэлли-Вью». Два врача ставили свои подписи на справке, гласившей о том, что она лишилась рассудка и они несут за нее ответственность.

Больница находилась в скалистой местности Техаса и представляла собой трехэтажный готический особняк, украшенный башнями с бойницами и фронтонами. Это было пристанище эксцентричного викторианского антрепренера, и он построил его из коричнево-желтого кирпича, транспортировка которого в эти дикие места стоила ему целого состояния. Этот дом мечты старого человека служил сейчас приютом для почти пятидесяти пациентов с различными степенями умственного расстройства, семьи которых были готовы платить любые деньги, чтобы исключить больных родственников из своей жизни.

Дом окружали узкие гравийные дорожки, которые вились между лужайками, цветочными клумбами и упирались в зубчатые стены. Электрические ворота охраняли мужчины в униформе, а по ночам по всей территории бегали собаки. Ходили слухи, что те, кто попадал сюда, уже назад не возвращались.

Ханичайл проснулась в комнате, полной белого света. Она была маленькой и ярко освещенной. На полу лежал коричневый линолеум, а белые стены были обшиты темно-зелеными панелями. Единственное окно располагалось высоко, и на нем была решетка.

Она подняла голову, и ее пронзила боль. Ханичайл попыталась поднять руки, чтобы ощупать ее, но не смогла. Она попыталась сесть, но это ей тоже не удалось. Подняв голову, на этот раз с большой осторожностью, она увидела толстые кожаные ремни, перекрещивающиеся на груди и крепившие руки к бокам. Ремни были также на бедрах и боках.

Охваченная ужасом, она опустила голову на тонкую подушку. Ей захотелось позвать на помощь, позвать кого-нибудь, чтобы он пришел и помог ей, рассказал, что с ней произошло и где она находится. Но когда она открыла рот, чтобы закричать, из него не вылетело ни звука. Напрягая ум, она попыталась вспомнить, как она сюда попала. Ее голова была пустой. Она чувствовала себя так, словно у нее не было прошлого.

Ханичайл закрыла глаза и стала считать в уме секунды, минуты. Прошел целый час, но никто не пришел. Она попыталась вырваться из кожаных тисков, но они только врезались ей в тело. Перестав считать, она уставилась в потолок, ожидая, что будет дальше.

Дверь с шумом распахнулась, толстая рыжеволосая женщина в белом халате просунула в нее голову.

— Проснулась наконец. — Широким шагом она подошла к кровати, схватила своей огромной ручищей запястье Ханичайл и начала считать пульс, сверяя его с часами, приколотыми к груди. — Ммм, снова скачет, — выдавила она из себя. — Придется дать тебе успокоительное.

Она вышла из комнаты и через минуту вернулась, катя перед собой белую эмалированную тележку со сверкающими хирургическими стальными подносами, на которых лежали ампулы и шприцы. Глаза Ханичайл расширились от ужаса, когда она поняла, что женщина хочет сделать ей инъекцию, которая снова погрузит ее в сон. Ей так никогда и не удастся выяснить, где она и когда ее выпустят, если выпустят вообще.

— Нет, — закричала она, обретя голос, — нет, нет, нет! Не делайте этого. Пожалуйста, не делайте.

Рука женщины со шприцем застыла в воздухе.

— Так-так, вот ты и показала свой характер. Именно о нем нас и предупреждали. Неудивительно, что они поместили тебя сюда. Они сказали, что ты буйная, теперь я и сама это вижу. Какая ярость! Ну, ну.

Подняв простыню, женщина глубоко воткнула шприц в ягодицу Ханичайл.

Ханичайл закричала от боли и страха.

— Скажите мне, где я, — прошептала она, — пожалуйста…

Сложив на груди руки, женщина наблюдала за ней.

— Где ты? Ты в частной клинике, юная леди. Ты родилась под счастливой звездой, имея такого заботливого отчима, который поместил тебя сюда. Иначе тебя отправили бы в психушку, где ты лежала бы с другими психами.

Но Ханичайл уже спускалась в темный туннель, где не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Только одна чернота.

Она не знала, прошли ли часы, дни, недели, когда снова пришла в себя. Из-за полуоткрытой двери пробивался лучик света, и в этом тусклом пятне Ханичайл различила кого-то сидевшего у ее постели. На этот раз это была молодая женщина. У нее были светлые волосы, а кожа такая бледная, что, казалось, она светилась в темноте. Женщина спала.

Ханичайл тихо лежала, наблюдая за ней. Она вспомнила толстую женщину и то, что с ней случилось, и ей не хотелось, чтобы это повторилось снова. Она сказала себе, что должна казаться спокойной, говорить тихо и разумно. Она должна выяснить, как оказалась здесь.

Все еще привязанная к койке, она тихо лежала, ожидая, когда бледная женщина проснется.

Ночь стала сереть, когда женщина наконец потянулась и глубоко вздохнула. Зевая, она взглянула на часы:

— Прошло уже много времени.

Затем она посмотрела на свою пациентку, и их взгляды встретились.

Ханичайл спокойно сказала:

— Я ждала, когда вы проснетесь.

— Вы очень тактичны, юная леди, — заметила женщина. — А как вы себя сегодня чувствуете?

— Почему меня привязали?

— Чтобы вы хорошо отдохнули, дорогая. И чтобы вы не бродили по коридорам, создавая хаос.

— Я это делала? — удивилась Ханичайл.

— Нет, насколько мне известно. Вы были тихой, как мышка, с того самого момента, как вас привезли сюда. Прошла почти неделя.

— Неделя? Вы хотите сказать, что я привязана к койке целую неделю? Но почему? Почему я здесь? Что я сделала?

— Все эти вопросы к доктору Лестеру, — ответила сестра, расправляя простыни. — Скоро будет утренний обход, так что вам осталось ждать недолго. Потом мы решим, снимать ли с вас эти ремни.

Через минуту в дверь просунулась голова доктора. Он вопросительно посмотрел на сестру, а затем на Ханичайл:

— Ну как она сегодня?

— Лучше, сэр. Она выглядит спокойно, — ответила сестра.

Он вошел в комнату и встал у койки, глядя на Ханичайл. Это был высокий мужчина с неопрятной седой шевелюрой, кустистыми черными бровями и невыразительным лицом.

— Чувствуете потребность сесть? — спросил он.

Она кивнула. Сестра быстро развязала ремни, и Ханичайл потянулась, распрямляя затекшие конечности.

— Сожалею, что нам пришлось это сделать, — сказал доктор Лестер, — но так было лучше для вас же.

— Вы думаете, что я могу убежать? Или причинить кому-нибудь вред?

— Мы решили, что вы можете нанести вред самой себе, — ответил доктор, заглянув в карту. — Вам пришлось пройти через трудное время. Вы помните, что с вами случилось?

— Убили мою мать. И это сделал Джек Делейни, — ответила Ханичайл дрогнувшим голосом.

Доктор вздохнул и покачал головой:

— Ваш отчим прав: вы нелогичны. И вы все еще продолжаете вести себя нелогично. Он подумал, что вам нужны тишина и покой, чтобы прийти в себя. Здесь как раз то самое место, Ханичайл.

— Это место для сумасшедших, не так ли? Джек Делейни сказал, что я свихнулась, и поместил меня сюда. Почему вы не хотите видеть правду? Он женился на моей матери только потому, что думал, что она богата. И стал моим опекуном, чтобы прибрать к рукам нефтяные деньги. Джек — убийца, и сейчас, когда он от меня отделался, может делать с ранчо Маунтджой все, что угодно.

Доктор многозначительно посмотрел на сестру и покачал головой:

— Сестра Греновски поможет вам принять ванну, а затем вы позавтракаете. После этого вам, возможно, будет разрешено немного погулять вокруг дома и посидеть в гостиной с другими пациентами. Компания пойдет вам на пользу. Возможно, завтра вам будет разрешено погулять по саду. Я здесь для того, чтобы помочь вам, Ханичайл. Вам остается только доверять мне.

Ханичайл хотелось закричать, чтобы ее выпустили отсюда, но она заметила многозначительный взгляд, которым обменялся доктор с сестрой, и поняла, что криком делу не поможешь. Они будут только покачивать головами и говорить: «Делейни был прав». Она должна действовать по возможности разумно, а не устраивать сцен, или они снова введут ей успокоительное.

— Будь хорошей девочкой, Ханичайл, — сказал доктор перед уходом, — и делай то, что тебе говорят. Пройдет время, и тебе здесь понравится.

Днем сестра Греновски вывела ее на прогулку. Ханичайл увидела высокие стены и охранников с собаками. Ее сердце упало. Она поняла, что выхода отсюда нет, и горько заплакала.

— Это всего лишь больница, как любая другая, — сказала сестра, успокаивая ее. — Многие наши пациенты боятся внешнего мира. Он представляет бпасность для них. Эти высокие стены и охрана не для вас, а для того, чтобы изолировать вас от внешнего мира.

Ее слова звучали так правдоподобно, что Ханичайл почти поверила им. Правда, она не боялась внешнего мира, она боялась оставаться здесь.

На следующий день доктор снова посетил ее.

— Я хочу домой, — сказала Ханичайл, умоляюще глядя на него. — Пожалуйста. Я не сумасшедшая. Вы должны сами это видеть.

— Последние несколько месяцев подействовали на вас травматически, — ответил доктор, улыбаясь. — Вас мучает тревога. Мистер Делейни беспокоится за вас. Он желает вам только хорошего. Вы должны оставаться здесь до тех пор, пока вам не станет лучше.

Ханичайл была в ловушке. Джек устранил ее со своего пути, как устранил Роузи. Сейчас он полностью завладел ранчо, и если нефть будет найдена, она будет принадлежать только ему. Ханичайл догадывалась, что Джек хорошо заплатил доктору, чтобы тот держал ее здесь. Надежда покинула ее, когда она осознала, что останется здесь навсегда.

Дни шли за днями, похожие один на другой, за исключением воскресений, когда все, кто ходил, посещали утренние службы в холодной маленькой деревянной церквушке, стоявшей в сотне ярдов от основного здания.

Каждое утро Ханичайл спрашивала, когда она сможет вернуться домой. Она умоляла врачей отпустить ее, говоря им, что она не сумасшедшая, но они только успокаивали ее и давали транквилизаторы или делали уколы, которые ослабляли ее волю и уводили от действительности.

Месяцы проходили в полной апатии. Ханичайл стала похожа на других женщин: она часами сидела в гостиной, уставившись в зарешеченное окно, по которому струились капли дождя, или на пламя в камине, который тщательно охранялся. Она даже перестала замечать буйных пациентов, сидевших привязанными к креслам, и тех, которые совершенно ослабли и сидели, громко хохоча неизвестно отчего. Она ни с кем не разговаривала. Какая в этом польза? — спрашивала она себя бесконечно долгими темными ночами, запертая в своей узкой комнатушке с зарешеченным окном, до которого она могла дотянуться, встав на цыпочки, чтобы увидеть верхушку росшего под окном каштана. Роузи была мертва, а ее вместо Джека заточили в тюрьму. Ей никогда не выбраться отсюда.

Шел снег, когда шесть месяцев спустя к ней приехал мистер Андерсен. Это было за неделю до Рождества. По стенам были развешаны разноцветные гирлянды, сделанные самими пациентами, которые уже давно забыли, что такое Рождество, а в холле стояла высокая голубая ель, запах которой распространялся по всей больнице.

Ханичайл сидела в гостиной у окна. Нераскрытая книга лежала у нее на коленях. Она взяла ее с полки несколько недель назад, но пока не прочитала ни слова. Когда-то книги уносили ее в другой мир; сейчас она знала, что этого больше не произойдет. Она была далека от реальности и даже от своих собственных мечтаний.

Было ужасно холодно; старая отопительная система громко бурлила, согревая воздух только рядом и оставляя холодной всю комнату. Кутаясь в старый серый свитер, Ханичайл наблюдала, как от ее дыхания запотевает окно. Она вывела на нем пальцем: Фишер. Каждый раз, когда она вспоминала о собаке, сердце ее начинало болеть, что говорило о том, что она все еще жива.

— Ханичайл, к тебе посетитель, — сказала ей сестра. — Поторопись, девочка. Мы ведь не хотим заставлять его ждать?

Сердце Ханичайл сжалось от страха: это мог быть только Джек. Она с ужасом посмотрела на сестру.

— Мистер Андерсен приехал из Сан-Антонио, чтобы повидаться с тобой, — сказала сестра. — Он ждет тебя в офисе. Идем, Ханичайл. Что с тобой происходит?

Слабая надежда зародилась в душе Ханичайл, но тут она вспомнила, что мистер Андерсен подписал постановление суда, передающее ее в руки Джека. Он приехал сюда не для того, чтобы помочь ей.

Услышав, как они входят в комнату, мистер Андерсен отвернулся от окна и смотрел на Ханичайл, отметив про себя и ее истощенный вид, и ее потухший взгляд, и ее апатию.

— Господи, Ханичайл, что они с тобой сделали? — воскликнул он, судорожно сглотнув. — Подойди ко мне, детка. Почему бы тебе не сесть?

Андерсен сел напротив Ханичайл.

— Я здесь, чтобы извиниться перед тобой, — сказал он. — Я совершил чудовищную ошибку, отдавая тебя в руки Делейни.

Ханичайл молча смотрела на адвоката.

— ФБР обвиняет Делейни в организованном преступлении, — сообщил Андерсен, пряча от нее глаза. — Мне стало известно об этом, когда ФБР связалось со мной, чтобы узнать о ранчо Маунтджой и нефти. — Он нервно покашлял и добавил: — К сожалению, там нет нефти. Компания пробурила с дюжину скважин, но ничего не нашла. Они решили остановить работы. Мне очень жаль, Ханичайл. Но по крайней мере у тебя на счету в банке пара тысяч долларов, а это лучше, чем если бы они не бурили. — Адвокат наклонился к Ханичайл и с виноватым видом сказал: — Мне тошно думать, что Делейни удалось запрятать тебя в эту больницу. Я приехал сразу же, как только узнал о его делах. И приехал забрать тебя отсюда, моя дорогая. — Он погладил Ханичайл по руке. — Делейни больше не является твоим опекуном и не управляет ранчо Маунтджой. Оно переходит к тебе, и я готов помочь тебе управлять им.

Ханичайл оглядела комнату с зарешеченными окнами. Ей больше нет дела до Джека Делейни, доктора Лестера и нефтяных денег. Она уезжает отсюда. Она вернется домой, на ранчо Маунтджой.

Иногда сон на этом обрывался; но в хорошие ночи она снова переживала радость возвращения домой: горячие объятия Элизы, сияние голубого неба над головой и осознание вновь обретенной свободы. Этого Ханичайл никогда не забудет.

Когда на следующее утро она проснулась в Маунтджой-Хаусе, оглядела роскошную комнату с шелковыми шторами на высоких окнах, увидела Эллен, свою служанку, вошедшую в комнату с завтраком на подносе, на какую-то долю секунды ей показалось, что она снова видит сон. Но затем она услышала голос Лауры в коридоре, голос тети Софи, взывавший поторопиться, так как они опаздывают, и поняла, что Джек Делейни принадлежит прошлому, а вокруг нее реальная жизнь.

 

Глава 25

Лорд Маунтджой, красивый и импозантный, во фраке и с белой бабочкой, ровно в шесть вечера перед балом спустился вниз по лестнице. Он остановился в огромном холле, с одобрением оглядывая цветочные композиции и дорожку цвета бургундского вина, раскатанную до самого порога и вниз по лестнице, ведущей во двор. Он перекинулся несколькими словами с Суэйном, стоявшим в холле и очень похожим на официанта во взятом напрокат черном фраке и черном галстуке, благодаря небеса, что на нем нет сегодня его ужасных скрипучих ботинок. Маунтджой знал, что вполне может доверить ему безопасность: у этого человека был острый взгляд, от которого ничто не ускользнет.

Старый лорд вышел наружу, чтобы узнать, какая на дворе погода. Небо слегка было затянуто тучами, но было тепло и приятно, и если повезет, то, возможно, не будет дождя.

Вернувшись в дом, он заглянул в столовую, где был накрыт огромный стол на шестьдесят гостей.

— Господи! — воскликнул он, разглядывая выставку серебра с позолотой и фарфора; ручной работы бокалы, сверкавшие в свете люстр, золотые вазы, наполненные гроздьями винограда, розово-золотистыми персиками и орехами; с дюжину фамильных серебряных канделябров; зеленый плющ, переплетенный с белыми камелиями, вился по всей длине туго накрахмаленной белой скатерти из Дамаска; серебряные вазы с белыми розами и лилиями были расставлены по центру стола.

Маунтджой внимательно осмотрел лакеев, одетых в темно-вишневые с золотом ливреи Маунтджоев, белые перчатки и по поводу особого случая в напудренные парики. Он обсудил с Джонсоном вина к обеду, проверил этикетки и спросил, достаточно ли хорошо охладили шампанское.

Затем он прошел через весь дом в бальный зал, где оркестр уже настраивал инструменты. Он поздоровался с музыкантами, сказал, что, по слухам, они лучшие в городе, и он надеется, что они его не подведут.

Весь зал утопал в зелени, а по всему его периметру были расставлены столики со стульями. Вдоль стен стояли гардении, подстриженные в виде шаров. Они были все в цвету. Их нежный аромат подавлял все остальные запахи и пробуждал ностальгические воспоминания о тех приемах, которые старый лорд посещал в юности.

Он заглянул в малую гостиную, где известный фотограф, молодой Сесил Битон, готовился фотографировать девушек Маунтджой в их бальных нарядах. В комнате были расставлены ширмы, затянутые белым атласом, а сам Битон был занят сооружением шелкового шезлонга, перед которым он поставил два обитых розовым шелком кресла. Маунтджой с недоверием посмотрел на него, сказав, что ему и в голову не могло прийти, что фотографирование девушек может быть связано с такой большой суетой, и отправился обратно через весь дом в безопасную тишину своей библиотеки.

Маунтджой посмотрел на позолоченные часы с херувимом на каминной полке: без пятнадцати семь. Он сказал девушкам быть у него ровно в семь. Сначала они сфотографируются. К восьми приедут на обед гости, и ровно в десять начнется бал.

— Уильям, ты здесь? — Тетя Софи вплыла в комнату, похожая на королеву Марию в высокой прическе в стиле эпохи Эдуарда VII, в жемчугах и бриллиантах, в старомодном платье из кружев цвета кофе на кремовой атласной подкладке и с небольшим шлейфом, путавшимся вокруг ног при ходьбе. — Тебе будет небезынтересно узнать, что все уже готово. Я сама все проверила. Но скажи мне, ради Бога, кто этот человек в холле? Он выглядит как полицейский.

— Бывший полицейский, — ответил Маунтджой. — Именно он разыскал мне девочек. Я поставил его обеспечить безопасность.

— Безопасность? — Софи была явно удивлена. — Сомневаюсь, что кому-нибудь из наших гостей придет в голову украсть столовое серебро, Уильям. — Она посмотрела на старомодные золотые часы с бриллиантами, висевшие у нее на груди. — Девочки будут здесь с минуты на минуту.

Маунтджой с волнением посмотрел на Софи, надеясь, что все пройдет хорошо. Раздался стук в дверь.

— Войдите, — пригласил старый лорд.

Как он и ожидал, первой вошла Анжу. Она застыла в дверях в театральной позе, затем элегантным шагом подошла к ним и, глядя сияющими глазами на лорда Маунтджоя, встала перед ним, давая ему возможность восхититься ею.

Ее атласное платье было нежно-зеленого цвета, на тоненьких бретельках и тяжелыми складками ниспадало вниз. Ее прекрасные рыжие волосы были разделены прямым пробором и тяжелыми кудрями падали на спину. Глядя на Анжу, Маунтджой подумал, что она очень похожа на графиню Кэролайн, портрет которой висит в холле Маунтджой-Хауса.

Вслед за Анжу вошла Лаура. Сияя улыбкой, она подошла к лорду Маунтджою и леди Софи. Ее каштановые волосы блестели как шелк. Лиф ее белого платья на тонких бретельках был шелковым, а юбка — из тонкого тюля, расшитого жемчугом и хрустальными бусинками; она словно сошла со свадебной фотографии своей прабабушки.

Последней явилась Ханичайл. Она подошла к лорду Маунтджою широким шагом, но при этом выглядела весьма элегантно. Ее золотисто-пшеничные волосы были подстрижены до плеч и мягкими кудрями обрамляли лицо, а светло-желтое платье из тафты шелестело при ходьбе; облегающее до талии, с широким вырезом, задрапированным кружевной косынкой, и нижней юбкой из тафты, оно колыхалось и шуршало при каждом ее шаге.

Глядя на нее, лорд Маунтджой невольно подумал, что из всех трех она больше всего похожа на Маунтджоев. У нее был надменный носик и яркие голубые глаза. К тому же, черт возьми, у нее был характер.

Они стояли перед ним и вдруг, совершенно внезапно, шурша юбками, присели одновременно в глубоком реверансе.

Маунтджой смотрел на них, чувствуя, как комок подкатил к горлу.

— Красавицы, — с трудом пробормотал он, — настоящие красавицы.

Он вспомнил день, когда впервые увидел девушек, и невольно подумал о том, как сильно они изменились за это время: цвет их лиц под тонким слоем пудры был словно фарфоровый, прически — безукоризненными, а платья — великолепными. Девочки Маунтджой были высокими, грациозными и красивыми.

— Хорошая работа, Софи, — сказал старый лорд. — Действительно хорошая работа.

Он открыл продолговатую ювелирную шкатулку, обтянутую голубой замшей, которая ждала своего часа на библиотечном столе, и вынул из нее нитку сказочной красоты натурального жемчуга из Южных морей размером с хороший мраморный шарик. Посмотрев на девушек оценивающим взглядом, он сказал:

— Думаю, что это для тебя, моя дорогая. — Он застегнул жемчужное ожерелье на тонкой шейке Ханичайл.

— Они настоящие? — спросила она с благоговейным страхом.

— Черт возьми, девочка, конечно, они настоящие, — возмущенно ответил Маунтджой. — Никогда в жизни я не дарил женщине драгоценности, которые были бы ненастоящими.

Следующим он вынул ожерелье из изумрудов, оправленных в бриллианты. Оно светилось и сверкало при свете люстры, и Анжу затаила дыхание, когда он посмотрел сначала на нее, а потом на Лауру.

— Это тебе, моя дорогая, — сказал он наконец, улыбаясь, и Анжу удовлетворенно вздохнула, когда изумрудное ожерелье защелкнулось на ее шее.

— А это для Лауры, — сказал он, вынимая следующее сокровище.

Ожерелье было из бриллиантов и розовых рубинов с огромным камнем по центру. Маунтджой застегнул его у Лауры на шее, и она, улыбаясь от счастья, потрогала его и сказала:

— Оно прекрасное.

Маунтджой принялся разглядывать девушек: они раскраснелись от возбуждения и едва дышали. Его поразила их юная красота и невинность, и он внезапно почувствовал незнакомое доселе чувство, которое можно было назвать любовью. Они были последними из рода Маунтджой. Старый лорд плотно сжал губы, стараясь не выдать своих эмоций.

— Это драгоценности моей матери, — сказал он охрипшим голосом, — вашей прабабушки. Я думаю, что ей бы понравилось, что я отдаю их вам. Вы удостоены большой чести.

Три пары глаз смотрели на него, и он заметил в них страх и волнение.

— Внимание! — рявкнул он, и они быстро распрямили спины.

Он стал ходить взад-вперед, заложив руки за спину и крутя большими пальцами.

— Я старый солдат, — начал лорд Маунтджой, — и вот как я обычно готовлю себя к бою: сначала глоток виски, потом молитва. Затем рывок — и в бой. Позвольте мне предложить вам то же самое. Только в вашем случае мы заменим виски на глоток шампанского. И всегда помните, что вы принадлежите к роду Маунтджой. — Разливая шампанское, он добавил: — Сначала мы выпьем за тетю Софи, которая сделала невозможное.

— За дорогую тетю Софи, — сказали девушки дружно, поднимая бокалы, затем Лаура подбежала к тете и поцеловала ее.

Другие последовали ее примеру.

— А я предлагаю тост за лорда Маунтджоя, — сказала Лаура. — Самого распрекрасного человека на свете, о котором можно только мечтать.

И, к его смущению, все трое подошли к нему и по очереди поцеловали в щеку. Он действительно почувствовал большое облегчение, когда Джонсон сказал:

— Простите меня, сэр, но мистер Битон ждет, чтобы сфотографировать молодых леди.

В сопровождении тети Софи девушки направились в малую гостиную.

— Все как в былые времена, Джонсон, — сказал Маунтджой. — Тебе не кажется?

— Совершенно верно, сэр. Сейчас Маунтджой-Хаус совсем такой же, каким был при вашем отце.

— Как давно это было, — ответил Маунтджой, не скрывая радости. — Так давно. Но я думаю, что теперь все изменится. — И он выпил свой обычный вечерний стаканчик виски, которое предпочитал шампанскому, нетерпеливо посматривая на часы в ожидании прибытия гостей.

Без десяти восемь он стоял у парадного входа, нетерпеливо поглядывая во двор. Лакеи в напудренных париках и ливреях Маунтджоев выстроились по обе стороны лестницы, а Джером Суэйн, заняв позицию в тени, внимательно за всем наблюдал.

— Проклятие, — пробормотал себе под нос Маунтджой. — Надеюсь, никто не опоздает. В приглашениях указано — ровно в восемь. — Он вернулся в дом, где встретил тетю Софи с девочками. — А вот и вы. Я думал, что вы опоздаете, как и наши гости. Я чувствовал себя дураком, стоя в дверях один.

— Не волнуйся, Уильям, — сказала тетя Софи, выстраивая девочек в линию и занимая место рядом с Маунтджоем. — Помните, — сказала она девочкам, — сначала улыбка, затем рукопожатие и имя гостя. Добрый вечер, леди такая-то и такая-то. Я так рада, что вы пришли. Помните?

— Да, тетя Софи, — хором ответили девушки.

Взгляд Анжу встретился с взглядом Лауры, и они с трудом удержались от смеха. Лаура представила себе картину, как она скачет на лошади по Фокстон-Ярду, а Хаддон в твидовом костюме наблюдает за ней и критикует. Она подумала о своей простой жизни в Суинберне, которая сейчас казалась ей такой далекой. Ей хотелось, чтобы бабушка была здесь, но Джинни отказалась от приглашения, сославшись на то, что слишком стара и рано ложится спать, да и Лауре будет гораздо лучше без присмотра своей бабушки. Неправда, сказала ей Лаура, но Джинни настояла, сказав, что это праздник для молодых, а она все время будет думать о ней.

Мадам Сюзетта, конечно, тоже была приглашена, но, к ее досаде, она поскользнулась на мокрых листьях, гуляя в дождь по Елисейским полям, и сломала ногу как раз за неделю до бала, и поэтому она не смогла приехать. «Это даже к лучшему», — подумала Анжу, чувствуя, как возбуждение будоражит ее кровь и заставляет сердце биться сильнее. Ей совсем не хотелось быть под наблюдением матери; с нее было достаточно и тети Софи. Сегодня для нее начинается новая жизнь. Наконец.

Ханичайл расправила складки своего красивого платья из желтой тафты, думая, что сказала бы Элиза, если бы увидела ее сейчас. Подумала бы, что наконец она вошла в пору? Подумала бы, что теперь она стала похожа на отца, наконец она стала настоящей Маунтджой.

Стоя в стороне, Суэйн с восхищением смотрел на внучек Джорджа Маунтджоя, в поисках которых он исколесил Европу и Америку, и думал, что если бы Джордж Маунтджой был сейчас здесь, он бы гордился ими. Он видел, как гордится ими лорд Маунтджой, хотя сам бы он даже не допустил мысли об этом. Послышался шум подъезжавшей машины, и он, расправив плечи и заложив руки за спину, принял стойку, как солдат или полицейский, на плечи которого была возложена огромная ответственность. Когда первые разнаряженные и увешанные драгоценностями гости стали подниматься по лестнице, а Джонсон громко называл их имена, Суэйн пожалел, что его жена не могла его сейчас видеть. И спаниель тоже.

Лорд Маунтджой представлял своих внучатых племянниц гостям. Они обменивались рукопожатиями, улыбались, и, как потом он сказал тете Софи, делали это отменно.

— Никто не скажет, что раньше они не умели вести себя, — заметит он позже. — Это у них в крови, Софи. Это сделали гены Маунтджоев.

Лаура с энтузиазмом пожимала руки, улыбалась и называла имена, как учила ее тетя Софи.

— Добрый вечер, леди Харкрофт. Я рада, что вы пришли. Добрый вечер, лорд Харкрофт. Добрый вечер, мисс Винтер и мистер Винтер. Я рада, что вы пришли. Добрый вечер, мистер Сакстон. Я рада… Господи, — прошептала она, от удивления широко раскрыв глаза, — Билли…

— Здравствуйте, Л-л-лаура.

— Сакстон, — повторила она, раскрыв глаза еще шире. — Вы тот, кто владеет скаковыми лошадьми?

— Тот самый, — ответил он, пожимая ей руку. — Могу я пригласить вас на первый танец?

— С удовольствием. — Лаура крепко пожала Билли руку. «Вот уж не думала, что встречу его снова», — подумала она.

Анжу уже заскучала; она заметила, что Лаура встретила знакомого.

— Кто это был? — спросила она, улыбаясь следующему гостю.

— О, просто приятель, — шепнула в ответ Лаура. Анжу ревниво посмотрела на нее, спрашивая себя, кто же такой Билли Сакстон. Она была уверена, что раньше где-то слышала это имя.

— Добрый вечер, леди Девлин, лорд Девлин, — сказала она, уже исследуя глазами следующую пару.

Это был привлекательный мужчина, в котором было что-то возбуждающее. И Анжу знала, кто он был. Бросив украдкой взгляд на Ханичайл, она увидела, что та его не заметила. Протянув руку, Анжу сказала:

— Добрый вечер, синьорина Маттео. Добрый вечер, мистер Скотт. — Она заглянула ему глубоко в глаза и задержала его руку чуть дольше. — Я так рада, что вы пришли, — сказала Анжу, обращаясь только к нему.

Если Алекс Скотт и заметил ее интерес к нему, то не подал виду. Его взгляд был устремлен на Ханичайл, стоявшую неподалеку. Он вспомнил испуганную девушку у трапа и подумал, какую она проделала за это время работу. Она стала элегантной и грациозной, и он невольно залюбовался, глядя, как Ханичайл приветствует гостей с искренней улыбкой, как приседает в реверансе перед принцессой Матильдой. Он почувствовал некий прилив гордости за нее и подумал, что она, без сомнения, будет сегодня самой очаровательной девушкой.

— Добрый вечер, синьорина Маттео. Я искренне рада, что вы пришли. — Ханичайл улыбнулась ей. — Добрый вечер… — Ее взгляд встретился со взглядом Алекса, и она замолчала. Она закрыла глаза, потом снова открыла их, не смея поверить. — Ох, Алекс, — нежным голосом сказала она.

— Здравствуй, Ханичайл, — ответил Алекс, пожимая ей руку.

— Я так рада видеть вас, — промурлыкала Ханичайл и покраснела, так как никогда не умела скрывать своих чувств.

— И я рад видеть тебя. Ты выглядишь так… так хорошо, — закончил он, зная, что за его спиной стоит очередная пара.

— Мы позже увидимся? — с надеждой спросила Ханичайл.

— Конечно.

Она смотрела, как Алекс берет под руку хорошенькую итальянку, и почувствовала приступ ревности, но силой заставила себя продолжать пожимать руки и улыбаться. А ее сердце рвалось на части: Алекс был здесь, и она с ним увидится.

Гости собрались в большой гостиной и пили шампанское. На том, чтобы именно этот напиток подавали гостям, настояла тетя Софи вопреки протестам лорда Маунтджоя.

— Надо идти в ногу со временем, Уильям, — сказала она. — И кроме того, это вечер для молодых, а не для таких старых чудаков, как мы с тобой.

Прибыл последний гость, и Маунтджой посмотрел на часы. Было восемь часов двадцать семь минут. Он взглянул на Джонсона, ждавшего в холле:

— Все готово, Джонсон?

— Как вы и приказали, сэр, обед будет провозглашен ровно в восемь тридцать.

— Хорошо. А ты, Софи, проследи, чтобы девочки сели с подходящими для них молодыми людьми.

— Перестань волноваться, я уже все организовала, — ответила Софи.

Джонсон вошел в гостиную.

— Леди и джентльмены, обед подан, — торжественно заявил он.

Похожая на пещеру столовая была ярко освещена. Лаура затаила дыхание, восхищаясь убранством стола.

— Никогда не видела ничего подобного, — шепнула она Ханичайл.

— А я видела, — так же шепотом ответила Ханичайл, — в кино, сидя в первом ряду нашего кинотеатра.

— О Господи, — сказала Лаура, подойдя к своему месту и обнаружив там Билли Сакстона. — Вы мой партнер за обедом?

— Похоже на это, — ответил он, и они, довольные, улыбнулись друг другу.

Анжу элегантно шествовала вдоль стола; она знала, что будет сидеть почти во главе его, но не знала, кто будет ее партнером, так как тетя Софи отказалась сообщить ей это. Она глубоко вздохнула, увидев, что мужчина справа был французским послом лет семидесяти, но мужчина слева был ей незнаком. Она посмотрела на его карточку, указывающую место: лорд Джеймс Матрингтон. Анжу увидела, что он подходит к ней, и заулыбалась: он был молодой, приятной наружности. Заметив блеск в его глазах, Анжу с облегчением подумала, что тетя Софи в конце концов не подвела ее.

Ханичайл с надеждой осмотрела стол, ища глазами Алекса. Ее сердце упало, когда она увидела его на противоположной стороне стола: она так надеялась, что он будет сидеть рядом. Он был занят беседой с очаровательной синьориной Маттео и даже ни разу не взглянул на Ханичайл. Она посмотрела на карточки своих партнеров по обеду: мистер Майкл Давенпорт и сэр Чарлз Вудман. Вспомнив о хороших манерах, Ханичайл улыбнулась и заняла свое место. Мужчины были молодыми, привлекательными и явно ею заинтересованными.

— Должен сказать вам, мисс Маунтджой, что весь Лондон только и говорит о трех девушках Маунтджой, — сказал Майкл Давенпорт, когда лакей подал им первое блюдо. — Для Лондона вы — самый большой секрет.

От мысли, что кто-то может думать о ней, Ханичайл рассмеялась.

— Вот вам и ответ на ваш секрет, — проговорила она. — И пожалуйста, почему бы вам не звать меня просто Элоиз.

— Но я слышал, что ваше имя Ханичайл, — заметил Майкл. — Это все уже знают. Почему бы и мне не называть вас этим именем?

— Так называл меня отец.

— Мне кажется, никто не ожидал, что лорд Маунтджой представит сразу столько внучатых племянниц, — продолжил сэр Чарлз. — Да еще таких красивых.

Ханичайл покраснела и ответила так, как учила ее тетя Софи:

— Спасибо.

Она могла видеть Алекса, разговаривавшего с женщиной слева, и подумала, как он красив и импозантен. Он поднял голову, и их взгляды встретились; он ободряюще улыбнулся Ханичайл, и она ответила ему улыбкой.

Жена французского посла была постоянной клиенткой мадам Сюзетты, и Анжу уже давно очаровала его, поэтому сейчас она была заинтересована в Джеймсе Матрингтоне.

— Кто вы? — спросил он ее. — Откуда вы взялись? Лорд Маунтджой словно фокусник явил вас свету. Но он не предупредил нас, что вы такие красивые.

Анжу бросила на него свой знаменитый взгляд из-под опущенных ресниц.

— Не поговорить ли нам лучше о погоде? Или о театре? Или об опере? Тетя Софи сказала мне, что именно об этом англичане говорят за обедом.

— Но мужчинам позволяется делать девушкам комплименты, мадемуазель.

— Тогда я принимаю ваш комплимент, месье, — ответила Анжу и обещающе улыбнулась.

Лаура бросила благодарный взгляд на тетю Софи, сидевшую во главе стола: та знала, как она любит лошадей и скачки, и сделала Билли Сакстона ее партнером по обеду.

— Конечно же, она не знала, что мы уже встречались, — заявила она Билли. — И все же, как мне кажется, вы слукавили, позволив мне говорить, как я хорошо разбираюсь в лошадях, и о Хаддоне Фоксе.

— Разве вам не хочется, чтобы Хаддон увидел вас сейчас? — Билли рассмеялся. — Во всем вашем великолепии? И гораздо красивее его невесты, как я полагаю?

Лаура вздохнула и задумчиво ответила:

— Вы знаете, нет. Кроме того, я ужасно рада, что его здесь нет, потому что для меня гораздо предпочтительнее сидеть рядом с вами.

Их взгляды встретились.

— Ч-ч-ч-честное слово? Мне кажется, вы из тех людей, которые говорят то, что думают.

— Всегда, — твердо заявила Лаура.

— Открою вам один секрет, — сказал Билли, наклоняясь ближе. — Я сам напросился на приглашение специально, чтобы увидеться с вами.

— Правда? — Лаура с восторгом посмотрела на Билли.

— Я зашел к старику, когда он был в Маунтджой-Парке, сразу после встречи с вами и сказал, что слышал, будто он дает большой прием, и выразил надежду быть приглашенным. Я знал, что хорошие манеры не позволят лорду Маунтджою отказать мне, так как мы соседи и я человек уважаемый.

— А я полагаю, что тетя Софи, увидев ваше имя в списке приглашенных, подумала: «Я посажу его рядом с Лаурой. Они весь вечер будут говорить о лошадях».

Лаура засмеялась, и Билли подумал, глядя на нее, какая же она хорошенькая.

— Мне повезло, — заметил он.

Справа от лорда Маунтджоя сидела принцесса, а слева — герцогиня, но он не уделял им должного внимания, потому что был занят, не спуская тревожного гвзгляда с девочек.

— Они делают все правильно, тебе не кажется, Кэролайн? — спросил он герцогиню.

— Мой дорогой Уильям, они восхитительны, — ответила она, глядя на девушек Маунтджой. — И каждая из них красавица. Как тебе удалось достичь этого?

— Благодаря Софи, — ответил Маунтджой, вспомнив, как они выглядели, когда он впервые увидел их. — Ей каким-то чудом удалось преобразить их.

— Маунтджой, ваша еда восхитительна, — сказала пухленькая принцесса. — Вам надо держать ухо востро, чтобы кто-нибудь не переманил вашего повара.

— Если ты намереваешься это сделать, Матильда, то должен предупредить тебя, что я буду драться за него клыками и когтями. — Он улыбнулся ей, довольный собой. Они знали друг друга более пятидесяти лет и были старыми друзьями. — Что ты думаешь о моих девочках? — с гордостью спросил он.

Оторвав взгляд от тарелки, принцесса внимательно посмотрела на девушек.

— Та, что с каштановыми волосами, выйдет замуж за Билли Сакстона, — предсказала она. — Блондинка нарвется на скандал, а рыжеволосая доставит тебе массу хлопот.

Принцесса была известна как предсказательница и всегда была права.

 

Глава 26

Когда лакеи начали убирать посуду, лорд Маунтджой, сверившись с часами, позвонил в маленький серебряный колокольчик и встал из-за стола.

— Леди и джентльмены, мои старые друзья и новые, — сказал он, с улыбкой оглядывая сидящих за столом, — я собрал вас сегодня здесь, так как имею честь представить вам моих внучатых племянниц, которых нашел после долгих поисков, и, должен вам сказать, далеко не дешевых, — добавил он с видом, словно это только что пришло ему в голову. Все дружно рассмеялись. — После долгих поисков, ну если не на всех континентах, то все равно достаточно далеко. Во всяком случае, они здесь, и я прошу поднять ваши бокалы. За Анжу, — Маунтджой поднял бокал и слегка поклонился ей, — за Лауру и за Ханичайл, которую, как я теперь понимаю, никто и никогда не называл ее настоящим именем Элоиз.

Все снова рассмеялись, подняв бокалы.

— А сейчас, — выкрикнул Маунтджой звонким голосом, так как был очень доволен собой, — танцы!

Билли, схватив Лауру за руку, вытащил ее в холл.

— Дай мне твою танцевальную карту, — попросил он. Она с радостью протянула ее ему, и он начертал свое имя, заняв чуть ли не все танцы. — Приходится оставить несколько и для других, — сказал он с сожалением.

Из бального зала раздались звуки музыки, и огромный холл стал наполняться людьми, желавшими танцевать. Лаура поспешила к присутствующим, которые уже выстроились в приветствующую гостей шеренгу. Глаза Анжу сияли; больше всего на свете она любила балы, а этот обещал быть грандиозным. Ханичайл с тоской смотрела вслед Алексу, входящему в бальный зал с дочерью итальянского посла: она так надеялась, что он пригласит ее танцевать.

Суэйн патрулировал двор, не спуская глаз с шоферов, так как по своему опыту знал, что им нельзя доверять. Они входили в дом через кухню, и каждый из них мог легко улизнуть и незаметно утащить какую-нибудь серебряную вещицу. Кроме них, в доме было полно нанятой на один вечер прислуги: лакеи, похожие на королевских гвардейцев в своих напудренных париках, от которых весь пол в кухне был засыпан пудрой, так как именно там они их белили. Каждый из них мог оказаться плутишкой: никто по-настоящему не знал, где они были наняты, за исключением, возможно, агентств по найму. Ну и, конечно, гости, среди которых могли оказаться нечистые на руку или поддающиеся соблазну из-за отсутствия денег. Поди усмотри за всеми.

У него определенно было сегодня много работы, и он изо всех сил старался оправдать доверие лорда Маунтджоя.

Когда рукопожатия закончились, тетя Софи отпустила девочек.

— Можете заполнять свои танцевальные карты. Веселитесь, мои дорогие. — Она улыбнулась, увидев, как охотно девушки устремились в танцевальный зал. — Какими красивыми они выглядят, Маунтджой! — сказала она с довольной улыбкой. — Какие они молодые и невинные!

Ханичайл остановилась в дверях, ища глазами Алекса. Она заметила устремившегося к ней молодого человека и вежливо позволила ему записаться на вальс, но затем, стараясь отвязаться от назойливых кавалеров, решительно направилась сквозь толпу к Алексу. Она остановилась в шоке, увидев рядом с ним Анжу. Он писал свое имя в ее карточке, а она одаривала его соблазнительной улыбкой, которая всегда была у нее наготове для привлекательных мужчин, будь то официант, дизайнер одежды или член королевской семьи. Алекс вернул карточку Анжу, вежливо улыбнулся и отвернулся.

Он заметил, что Ханичайл смотрит на него.

— Ханичайл, — сказал он, и она могла поклясться, что переполненный народом зал внезапно стал совершенно пустым и они остались в нем одни: так проникновенно и интимно звучал его голос, когда он назвал ее имя.

Он взял ее руки в свои и легким поцелуем приложился к щеке. Не выпуская ее рук, он слегка отступил назад и посмотрел на нее. Покачивая головой, он рассматривал ее, удивляясь, до чего она стала хороша.

— Ты настоящая красавица, — сказал он нежным голосом.

— Кто бы мог такое подумать, — ответила она, вспомнив себя в тот момент, когда они познакомились.

— Я сразу понял, что ты совершенно другая. Вы только посмотрите на нее. Я оказался прав.

Ханичайл покраснела, но, вспомнив уроки тети Софи по этикету, поспешила сказать:

— Спасибо.

— Сколько танцев ты можешь мне обещать? — тут же спросил Алекс.

— Все, — ответила Ханичайл, протягивая ему карточку. Ее глаза светились счастьем.

Алекс Скотт никогда не терял дара речи. Он видел, что ее глаза говорили ему, и понимал, что именно сейчас он должен сделать выбор. Он мог позволить себе полюбить ее или немедленно уйти, выкинув ее из своей жизни. Она была слишком молода, слишком невинна для такого искушенного человека, как он. И однако, она влекла его больше, чем другие, чувственные и искушенные в любовных делах женщины, с которыми он привык проводить время. Но никому из них никогда не принадлежало его сердце.

— Может, два? — предложил он, помня о своей спутнице Джине Маттео, которую сопровождал на бал.

— Последний танец перед ужином? — спросила Ханичайл с надеждой, зная, что тогда она сможет удержать его около себя подольше.

Алекс колебался, думая о Джине, но она была его старой приятельницей и могла его понять. Он быстро вписал свое имя и вернул карточку.

— С нетерпением буду ждать наших танцев, Ханичайл, — сказал он, быстро отступая, чтобы дать возможность другим, более молодым людям потанцевать с ней.

Отойдя от Ханичайл, Алекс тотчас задал себе вопрос: зачем он это сделал? Ответ был простым: он ничего не мог поделать с собой. Он говорил себе, что она для него слишком молода, слишком наивна и слишком хороша, но это не мешало ему желать ее. Что-то особенное было в ее взгляде. В ее необыкновенно голубых глазах было такое доверие. Такие глаза могли свести мужчину с ума, заманить его своей невинностью, взять его в плен. Если, конечно, он не будет осторожным.

Лорд Маунтджой наблюдал за танцующими; он знал, что его долг — потанцевать с принцессой, но она заставила его нервничать своим глупым предсказанием будущего. Он острым взглядом оглядел зал, высматривая своих девочек: он сразу увидел Лауру, кружившуюся в танце с Билли Сакстоном. С ним же она танцевала и десять минут назад. Господи, неужели эта девочка будет танцевать только с ним, и ни с кем другим? Он должен немедленно разыскать Софи и узнать у нее, в чем дело.

А вот и Ханичайл, танцующая с молодым Майклом Давенпортом, и она тоже очаровательно выглядит. Маунтджой удовлетворенно кивнул; Ханичайл почувствовала на себе его взгляд, улыбнулась и помахала ему рукой. «Черт возьми, — подумал лорд, — как она похожа на своего дедушку Джорджа, когда вот так улыбается!»

Волнуясь, он оглядел зал, выискивая Анжу. С кем, черт побери, она там танцует? Господи, неужели с этим бездельником Гарри Локвудом? Он определенно помнит, что ни он, ни Софи не приглашали его. Она бы сделала все, чтобы такой парень, как Локвуд, не приблизился к ее девочкам даже на сто ярдов. Нахмурившись, Маунтджой быстрым шагом направился к тому месту, где за маленьким столиком сидела Софи, разговаривая с дамой.

Анжу неотрывно глядела в глаза Гарри, но вовсе не потому, что он приворожил ее, а так, для практики. Она уже давно не чувствовала на себе мужские руки, а Гарри держал ее очень умело.

— Вот уж не ожидала увидеть вас здесь, — сказала она, крепко прижимаясь к нему.

Затянутой в белую перчатку рукой он провел по ее спине, прижимая к себе.

— Обычно я не посещаю балы для дебютанток, — признался он. — Это не мой стиль. Но сегодня муж оставил Камиллу Стонтон одну. Он военный человек, и его внезапно вызвали что-то там инспектировать, и она попросила меня сопровождать ее. Сомневаюсь, что лорд Маунтджой пригласил бы лично меня.

— А почему нет? — с интересом спросила Анжу, чем рассмешила Гарри.

— Потому что, моя дорогая Анжу, я не из тех мужчин, кого отцы близко подпускают к своим дочерям.

— О? И по какой причине? — спросила Анжу с невинным видом.

— Мне кажется, вы сами знаете ответ на этот вопрос, — ответил Гарри, прижав ее к себе еще крепче. — И у меня такое ощущение, что мы с вами очень похожи.

— Возможно, — холодно ответила Анжу, слегка оттолкнув Гарри, — а возможно, и нет.

Музыка закончилась, и она, повернувшись к нему спиной, быстро ушла. Гарри с сожалением улыбнулся, но все же у него осталось чувство, что этим дело не кончится. Можно сказать, все еще только начинается.

Он пробрался сквозь толпу к Ханичайл.

— Мисс Маунтджой, полагаю, что сейчас наш танец, — сказал он, протягивая ей руку.

— Пожалуйста, зовите меня Ханичайл, — сказала девушка с вежливой улыбкой. — Все зовут меня так.

— Пусть будет Ханичайл, — ответил Гарри, вводя ее в круг танцующих и держа на почтительном расстоянии. — Вам доставляет удовольствие этот бал? — спросил он.

— Все просто удивительно. Я никогда не видела ничего подобного: великолепный обед, музыка, кусты гардении.

Она одарила Гарри сияющей улыбкой, и он подумал, что она очень даже хорошенькая, но не в его вкусе: слишком наивна, слишком прямолинейна. В ней не было даже намека на сексуальность, которая была у ее кузины. Ханичайл слишком хороша и невинна для такоге мужчины, как он. И тем не менее он сделал все возможное, чтобы очаровать ее, как очаровывал каждую женщину, и, когда танец закончился, он оставил ее улыбающейся, убежденной, что он прекрасный мужчина: такой нежный, вежливый и поистине добрый.

Анжу нашла Алекса, стоявшего в одиночестве и наблюдавшего за танцующими. На его лице было загадочное выражение, и она подумала, что он выглядит как человек, у которого много тайн. В нем определенно было что-то интригующее. Она подошла к нему и дотронулась до плеча:

— Мистер Скотт?

Вздрогнув, Алекс резко обернулся.

— Разве это не наш танец? — спросила Анжу, протягивая ему свою карточку.

— Я полагаю, что наш следующий, — ответил Алекс, сверясь с карточкой.

— О, значит, я должна подождать, — проговорила Анжу с притворным вздохом. Затем, посмотрев Алексу в глаза, добавила: — Но раз вы не танцуете, а я, кажется, потеряла своего партнера, так почему бы нам не станцевать этот танец?

Алекс засмеялся, взял ее за руку и ввел в круг танцующих. Он положил ей руку на спину, и Анжу почувствовала, как ее захватила волна возбуждения. Она подумала, что сегодня здесь он единственный мужчина, которого она по-настоящему хотела: он был старше, был богат, в нем была какая-то тайна, и он был сексуален. Что лучшего может желать девушка?

— Тебе не кажется, что я должна потанцевать с кем-нибудь другим? — спросила Лаура Билли.

— Определенно должна, — ответил он, еще крепче прижимая ее к себе, и они оба рассмеялись.

— Люди начнут сплетничать, — проговорила Лаура, осторожно оглядевшись по сторонам.

— Они будут говорить только о том, что я попросил тебя в-в-в-выйти за меня замуж.

Лаура споткнулась, но Билли поддержал ее.

— Что ты сказал? — удивленно переспросила она.

— Я сказал, что наступит день, и я попрошу тебя выйти за меня замуж.

— И я полагаю, ты знаешь, каким будет мой ответ, — сказала, подумав, Лаура.

— Нет, но никогда не надо терять надежды.

— Значит, это любовь с первого взгляда?

— Со второго. В первый раз твои глаза были красными, а из носа текло. Посмотрим правде в глаза: ты выглядела не лучшим образом, но, однако, достаточно хорошо, чтобы заинтересовать меня. С тех пор я не могу выбросить тебя из головы.

— О, Билли, — простонала Лаура, почувствовав внезапную слабость в коленках, потому что подумала, что тоже влюбилась в него, и это наполнило ее радостью.

Сидя рядом с Софи, лорд Маунтджой помахал Лауре рукой, а она, вне себя от счастья, тоже помахала и послала воздушный поцелуй.

— Маленькая кокетка, — заметил он, с радостью наблюдая за ней. — Принцесса Матильда сказала мне, что она выйдет замуж за Билли Сакстона, — добавил он, обращаясь к Софи.

Она посмотрела на Лауру с Билли, затем медленно обвела взглядом зал и ехидно заметила:

— Я не знаю, откуда Матильда получает свою информацию, если только не прямо от Бога, но на этот раз я думаю, что она сказала правду.

Маунтджой решил, что ему лучше не говорить Софи о том, что принцесса сказала о двух других девушках, и перевел разговор на интересующую его тему:

— Что этот бездельник Локвуд делает в моем доме? Ты приглашала его, Софи?

— Нет, не приглашала. Его привела Камилла Стонтон, так как ее мужу пришлось срочно уехать. Не знаю, зачем она это сделала. Думаю, что она не лучше его самого.

— Ты полагаешь? — Как мало знал лорд Маунтджой о женщинах его окружения. — А что ты скажешь об этом Скотте?

— Конечно же, я пригласила его. Он один из богатейших людей в мире, и я правильно поступила, пригласив его. Он не особенно светский человек, но, говоря откровенно, любая дама из лондонского общества готова умереть, чтобы заполучить его на свой обед. Он итальянец и поэтому привел с собой дочь итальянского посла. Похоже, что они старые друзья.

— Он слишком стар для нее, — заметил Маунтджой, глядя на пару.

— Он не женится на девушке, Уильям, он просто танцует с ней. — Она поднялась и расправила атласный шлейф. — Сейчас будет последний перед ужином танец, и мне лучше пойти к Джонсону, посмотреть, все ли у него готово.

Алекс довел до места свою партнершу Джину Маттео.

— Уверен, что ты не будешь возражать, — сказал он. — Я говорю о танце перед ужином.

— У меня есть свои планы, Алекс. Надеюсь, ты не думаешь, что я пришла на бал только ради тебя? — Рассмеявшись, она ушла.

Алекс оглядел зал в поисках Ханичайл и заметил ее около двери. Музыка уже играла, когда он, проталкиваясь сквозь толпу, направился к ней. Ее взгляд беспокойно скользил по залу. Но когда она его увидела, на ее лице отразилась радость.

— Я думала, ты забыл обо мне, — сказала она, шагнув ему навстречу.

— Конечно, нет, — вежливо ответил Алекс, подумав при этом, что никогда не забудет ее.

Оркестр играл популярную мелодию «Песня соловья в Беркли-сквер». Танцуя с Ханичайл, Алекс чувствовал, что она легкая как перышко.

— Мне кажется, что эта песня предназначается для меня, — сказал он, — так как я постоянно живу в гостинице «Беркли». Хотя мне только еще предстоит услышать песню соловья.

— Ты там живешь? — удивилась Ханичайл, так как гостиница располагалась в Мейфэре, недалеко от Маунтджой-Хауса. Она подумала, что проходила мимо сотни раз и даже не знала, что он там живет.

— Так же, как и в других местах. В Риме, Манхэттене. Но больше всего я люблю жить на своей яхте «Аталанте».

— Я помню, — сказала Ханичайл, так как Алекс много рассказывал ей о своей любимой яхте, когда она плыли на лайнере. — Я буду скучать, когда ты уплывешь на своей яхте, — сказала она, — или уедешь в другие места.

— Как ты можешь скучать обо мне? — спросил Алекс, рассмеявшись, хотя прекрасно понимал ее. — Мы с тобой едва знакомы.

— Но я все равно буду скучать, — ответила Ханичайл с грустью в голосе. — Ты знаешь обо мне больше всех других на свете. Хотя я тебе далеко не все рассказала.

— А почему?

— Потому что мне больно говорить об этом, — просто ответила она, содрогнувшись от мысли о Джеке и от всего того, что с ней произошло. — Когда-нибудь я расскажу тебе, — добавила Ханичайл, — а ты расскажешь мне все о себе. Откроешь все свои секреты.

— Возможно, — ответил уклончиво Алекс, понимая, что никогда не сможет этого сделать.

— Леди и джентльмены, ужин подан, — провозгласил Джонсон, когда музыка затихла.

Анжу заметила их, направляясь в комнату, где был накрыт ужин. Ханичайл держала Алекса за руку и улыбалась. Анжу почувствовала укол ревности, но решила, что Алекс не может заинтересоваться этой маленькой мисс Ханжой из Техаса. Когда Майкл Давенпорт взял ее под руку, она с благодарностью последовала за ним.

Всем надолго запомнился праздник в честь девушек Маунтджой: утонченные блюда, которые подавали на ужин, море шампанского, неописуемо красивое цветочное оформление и опьяняющий запах гардений в большом зале. Говорили, что это было что-то особенное; что этот чудный летний вечер войдет в историю; что они навсегда запомнят лобстеров и шампанское, горы свежей клубники, сдобренной густыми сливками из Девона. Они будут помнить, как оркестр играл на широкой мраморной лестнице, как все весело смеялись и болтали друг с другом, прогуливались по террасе под лунным светом, который, казалось, специально светил для них. А некоторые запомнят эту ночь, потому что тогда к ним впервые пришла любовь.

Алекс Скотт знал, что именно такой он запомнит эту ночь, потому что давно так не влюблялся. Его сердце было закрыто на замок для такого чувства. Но когда Ханичайл Маунтджой вошла в его жизнь, он был беззащитен против нее, так как она не играла в игры, которые он хорошо знал и понимал. Она вообще не умела играть, она просто предлагала ему свое сердце, и, хотя он знал, что не сможет его принять, он оказался слабым перед новым для него чувством.

Они прогуливались по освещенной лунным светом террасе, и она рассказала ему о своей жизни. Он говорил, что хочет знать о ней все. И она, рассмеявшись, поведала ему о своем мире, который так сильно отличался от мира Лондона и, как она понимала, его собственного.

— Здесь, в темноте, рядом с вами, я чувствую себя в полной безопасности, — сказала Ханичайл, облокотившись на балюстраду и глядя на парочки, прогуливающиеся в саду под деревьями, на которых горели маленькие китайские фонарики, придавая саду сказочную прелесть.

В бальном зале снова заиграла музыка. Обняв Ханичайл за плечи, Алекс сказал:

— Настало время для нашего последнего танца.

— Это звучит как расставание, — заметила Ханичайл. Алекс поцеловал ее в щеку; от нее исходил запах свежескошенной травы — самый чистый запах на свете.

— Увидимся ли мы снова? — спросила Ханичайл во время их последнего танца.

Алекс вздохнул от ее простодушия, так как не мог ответить ей отказом, сославшись на любой предлог.

— Я надеюсь, — сказал он, — хотя сомневаюсь, что лорд Маунтджой это одобрит.

— Я сделаю так, чтобы он одобрил, — с внезапной решительностью ответила Ханичайл.

Алекс рассмеялся и сказал:

— Мне кажется, что к вам выстроилась очередь. — Он отступил, уступая место молодому человеку, за которого, как он отлично понимал, она должна была бы выйти замуж.

Анжу увидела возникшую для нее возможность и решила воспользоваться ею.

— Прошу прощения, — сказала она мужчине, терпеливо ожидавшему своей очереди потанцевать с ней, и, подобрав юбки, бросилась к тому месту, где в одиночестве стоял Алекс.

— Наш танец, я полагаю, — сказала она, едва дыша.

— Опять? — удивленно спросил он, однако пошел танцевать.

— Мне кажется, что никто, кроме вас, не хочет танцевать со мной, — сказала она, недовольно надув губки. Он рассмеялся. От Анжу веяло такой сексуальностью, что ее было трудно игнорировать. — Во всяком случае, я готова танцевать с вами хоть всю ночь.

— А вы не задумывались о том, что могут сказать о нас люди, если мы будем танцевать всю ночь? — спросил Алекс.

— Конечно, задумывалась, — ответила Анжу, кладя голову ему на плечо.

Он отстранил ее от себя и, стараясь выглядеть как можно серьезнее, сказал:

— Анжу, постарайтесь вести себя хорошо.

— Но я веду. Поверьте мне, Алекс, если бы я вела себя плохо, вы бы сразу это почувствовали. — Откинув голову назад, она многозначительно посмотрела ему в глаза. — Не позволяйте этой девственной недотроге вводить вас в заблуждение. Алекс, дорогой, я все для вас сделаю, — прошептала она и, придвинувшись ближе, повторила: — Все.

Алекс раздраженно вздохнул, затем начал смеяться. Он подумал, что, должно быть, Анжу была рождена femme fatale. Она была маленькой вампиршей и источником постоянных хлопот, и он надеялся ради блага лорда Маунтджоя, что она скоро выскочит замуж. Танец закончился, и он решительно отвел ее к тете Софи. Затем отыскал свою партнершу Джину, попрощался с хозяином и хозяйкой и уехал.

Ханичайл искала его, но Лаура сказала ей, что видела собственными глазами, как он уехал.

— В следующий уик-энд Билли собирался дать прием в своем доме Сакстон-Моубри, — заговорщически объявила она. — Я попрошу его пригласить Алекса специально для тебя.

В три часа утра на террасе был накрыт завтрак; голодные молодые люди с жадностью поглощали яичницу с беконом и рис с рыбой и яйцами, затем снова танцевали до самого рассвета, пока оркестр наконец не уехал.

После того как уехал последний гость и он проследил, как уставшие девочки поднимались к себе наверх спать, лорд Маунтджой сказал Софи, что это был самый лучший прием, который Маунтджой-Хаус видел за последние пятьдесят лет.

Когда все уехали, Суэйн тщательно обследовал бальный зал, где нашел бриллиантовую сережку и жемчужный браслет. Он положил их в карман вместе с другими драгоценными украшениями, найденными раньше, подумав при этом, до чего беспечны все эти богатые люди. Он составил список того, что он нашел и где, затем передал его Джонсону, чтобы тот завтра — а вернее сегодня, так как было уже пять часов утра, — передал его лорду Маунтджою, чтобы вернуть драгоценности их хозяйкам.

Это была долгая ночь, думал он, освещая фонариком углы сада, но ночь, полная чудес. Ему было интересно знать, как развлекается высшая часть общества. Он чувствовал своего рода гордость за то, какую роль он сыграл во всем этом: если бы не его успешные поиски, здесь не было бы девочек Маунтджой, а значит, не было бы и этого грандиозного бала. А лично он получил очень доходную работу и провел интересный вечер.

Он не мог дождаться, чтобы поскорее уехать домой и скинуть с себя эти ужасные туфли, от которых болели ноги. Он переобуется и выведет спаниеля на прогулку, а вернувшись, будет пить чай и рассказывать жене о том, что ему пришлось увидеть в эту ночь.

 

Глава 27

Лорд Маунтджой был единственным, кто на следующее утро ровно в половине девятого пришел на завтрак в малую столовую. Слуги хорошо потрудились, и дом снова выглядел безукоризненно чистым. Из серебряного блюда, стоявшего на буфете, он положил себе на тарелку рис с рыбой и яйцами и, сев во главе стола, стал пить кофе и просматривать газеты.

— Боже милостивый, да это мои девочки! — изумленно воскликнул он, глядя на большую фотографию, помещенную на видном месте светской хроники газет «Таймс» и «Экспресс». Заголовок гласил: «Кузины Маунтджой на балу, который дал в их честь двоюродный дедушка граф Маунтджой прошлым вечером в своей резиденции в Мейфэре».

К горлу Маунтджоя снова подступил комок, когда он стал рассматривать фотографию. Девочки стояли в театральных позах в развевающихся бальных платьях. Тоненькие как тростинки и юные: одна блондинка, одна рыжеволосая, одна темноволосая, но все три — красавицы. Ханичайл стояла, облокотившись на обитый розовым шелком шезлонг, и ее точеный профиль был полуразвернут к камере. Ее светлые волосы тяжелой копной ниспадали на плечи; конец длинной нити крупного жемчуга был намотан у нее на пальце; взгляд устремлен в пространство. Лаура, утонченно красивая, смотрела на Ханичайл, в то время как красавица Анжу смело смотрела в камеру, гордо подняв голову и широко раскрыв глаза, готовая принять то, что мир может предложить ей.

В «Экспрессе» заголовки гласили: «Событие Лондона», «Девушки, с которыми все хотят познакомиться».

— Господи! — воскликнул Маунтджой. — Они стали популярны.

Он вспомнил предсказание принцессы Матильды и взволнованно пожелал, чтобы она не оказалась права. Маунтджой никогда еще не были так популярны. Они придерживались мнения, что упоминание в прессе и, возможно, в «Придворном циркуляре» может быть только в случае объявления о помолвке, бракосочетании, рождении детей, смерти родственников.

«Однако, — думал он, — прием был отличным, и все газеты придерживались того же мнения». К десяти часам стал непрерывно звонить дверной колокольчик, возвещая о приходе посыльных с цветами для девочек, а вскоре после этого начались телефонные звонки, и ему стало казаться, что это никогда не кончится.

Все хотели познакомиться с ними, а публика хотела знать о них через прессу.

— Словно мы какие-то кинозвезды, — сказала Ханичайл, удивленная таким вниманием и своим эффектным изображением на фотографиях в газетах.

Она незамедлительно вырезала одну из них и отправила Элизе вместе с длинным письмом, в котором рассказывала о бале и о том, что влюбилась в «чудесного человека». Она писала, что понимает — нельзя влюбляться так сразу, но она ничего не может с собой поделать.

Джинни Суинберн увидела фотографию в «Экспрессе» и сразу позвонила своей внучке:

— Я смотрела на тебя и думала: неужели это наша Лаура? Но конечно же, это ты, потому что ты всегда была красивой девушкой. Просто я никогда тебя не видела в красивом платье, а только в старой одежде, которую ты носила, работая в конюшне.

— Приготовь себя для худшего, ба, — осторожно сказала Лаура. — Я познакомилась с человеком, у которого конюшни гораздо больше и лучше, чем у Хаддона. И у меня такое чувство, что я буду проводить там все свое время.

— Где? — потребовала ответа Джинни. — Запомни, что ты должна весело проводить время в Лондоне, чтобы найти себе приятного молодого человека и выбросить из головы этого Хаддона.

— О, я нашла, ба, нашла, — заверила ее Лаура. — Он один из тех, кто владеет собственными конюшнями.

Джинни вздохнула:

— Мне только остается надеяться, что он лучше, чем Хаддон.

— Я тебе это обещаю, — ответила Лаура, и что-то в ее голосе заставило Джинни в это поверить.

Анжу десятки раз перечитывала каждое слово, особенно то, что было написано о ней: «Красивая мадемуазель Анжу д'Аранвиль Маунтджой, дочь графини д'Аранвиль, была ослепительной в своем бледно-зеленом платье от Хартнелла».

Когда Агнес принесла ей поднос с завтраком, она откинулась на подушки и, счастливо улыбаясь, стала думать о тех мужчинах, которых она встретила и с которыми танцевала. Она решила, что Джеймс Матрингтон был интересным мужчиной; он сидел с ней за ужином и рассказывал о своем загородном доме в Глостершире, куда он ездит на охоту при первой возможности. Она с разочарованием подумала, что страсть англичан к лошадям — это уж слишком. Стоит посмотреть на Лауру: ни о чем другом она не может думать, а сейчас, когда она познакомилась с Билли, того и гляди свихнется от них. Анжу подумала о Гарри: она понимала, что он плут, но плут привлекательный, а такие мужчины всегда ей нравились. Но не так сильно, как Алекс Скотт, «загадочный мужчина», как его называли.

Он был мужчина, достойный женского интереса, и она знала, что многие женщины очень интересовались им. Это были женщины красивые, большинство из них богатые и хорошо известные. Говорили, что он сопровождает их на обеды, приемы и приглашает на свою яхту. Но ни одной из них не удалось пленить его, и это делало его еще более загадочным.

В десять часов в дом стали посылать букеты цветов. К полудню среди прочих букетов — но Лауру интересовал только этот — прибыл букет роз от Билли, привезенный в Лондон поездом из сада поместья Сакстон-Моубри. «Ты вошла в мою жизнь такой же свежей и красивой, как эти садовые розы», — написал Билли на карточке, вложенной в букет. Лаура даже не предполагала, что Билли может быть столь поэтичным. Тронутая его вниманием, она приложила карточку к губам.

Ханичайл была в гостиной, просматривая с тетей Софи утренние газеты, когда ей принесли от Алекса корзину пармских фиалок с простыми словами на карточке: «Я никогда не забуду вчерашний вечер».

Ее лицо озарилось счастьем, и, чтобы скрыть смущение, она уткнулась носом в фиалки, вдыхая их аромат.

От взгляда тети Софи никогда ничего не ускользало, особенно когда девушка краснеет: за этим обычно скрывается целая история.

— Скажи мне, ради Бога, от кого эти фиалки? — спросила она.

— От Алекса Скотта, — как можно небрежнее ответила Ханичайл.

— Алекс Скотт прислал тебе цветы? — удивилась тетя Софи. — Я даже не знала, что ты знакома с этим человеком.

— Мы познакомились с ним на лайнере, когда плыли в Лондон, — ответила Ханичайл, стараясь скрыть смущение. — Мы подружились и в последний вечер вместе ужинали.

— Как странно, — произнесла тетя Софи, удивляясь, как она могла пропустить такое, хотя дом был переполнен гостями и ей было трудно уследить за всеми тремя девушками сразу. — Он кажется мне достаточно порядочным несмотря на то, что о нем говорят.

Ханичайл очень хотелось знать, что говорят об Алексе, но она решила не спрашивать. Она была так счастлива от его цветов и слов «никогда не забуду», что ей хотелось поскорее остаться одной, чтобы снова пережить каждую минуту общения с ним.

Зазвонил телефон, и горничная позвала тетю Софи, которая тотчас же удалилась в кабинет. Когда она вернулась несколькими минутами позже, на ее лице сияла довольная улыбка.

— Лаура, дорогая, — сказала она, — это звонил Билли. В этот уик-энд он устраивает большой прием в Сакстон-Моубри и приглашает всех нас. Говорит, что хочет отпраздновать свой день рождения, и обещает, что будет весело.

Лаура с облегчением вздохнула: она не была уверена, что тетя Софи разрешит им поехать. Но кажется, Билли ей понравился.

— У него там такие чудесные лошади, — сказала она с жаром, — Лаки Дансер и Игл Ридж, обе победительницы скачек Дерби. Сейчас они отдыхают на пастбище в Сакстон-Моубри. Он сказал, что я смогу покататься на них.

— Как чудесно, моя дорогая, — с облегчением сказала тетя Софи. — Но там будут и другие развлечения. Он устраивает обед в субботу вечером, после которого будут танцы. — Она вздохнула, пожалев, что уже немолода и может выступать только в роли женщины, сопровождающей трех юных леди.

Алекс был удивлен, когда Билли позвонил ему и спросил, не хочет ли он приехать к нему на прием в уик-энд.

— Это как бы п-п-празднование м-м-моего д-д-дня рождения, — объяснил он. — Я купил себе в подарок нового жеребенка и подумал, что вам будет интересно посмотреть на него. Мне кажется, что со временем он станет призером. И к-к-кстати, все девушки Маунтджой тоже приедут.

— Конечно, я приеду, Билли, — ответил Алекс. — Мне не терпится посмотреть вашего жеребенка.

Когда он положил трубку, и он сам, и Билли знали, что ему не терпится снова увидеться с Ханичайл.

Сакстон-Моубри, красивый дом в стиле эпохи королевы Анны, был построен из красного кирпича, который с годами поблек и стал светло-кораллового цвета. Позже к нему пристроили два крыла из котсволдского, медового цвета, камня, которые никоим образом не портили старую постройку, а лишь придавали ей дополнительное очарование. Это был более уютный дом, чем-то похожий на пещеру Маунтджой-Хаус с его огромными комнатами и галерейными холлами, и Лаура влюбилась в него так же быстро, как влюбилась в Билли.

— Даже быстрее, — сказала она Билли, — потому что я полюбила его с первого взгляда, а тебя — со второго.

Дом окружал красивый парк с величавыми дубами, елями и рощицами серебристых берез. Позади дома располагались терраса с видом на крокетную лужайку, травяной теннисный корт, розовый сад с фонтанами и цветочными бордюрами. В тени огромного каштана стоял длинный стол, покрытый белой скатертью, вокруг которого сновали служанки в голубых хлопчатобумажных платьях и белых фартуках, расставляя подносы с бутербродами, сдобными пышками, пирожными, бокалами с лимонадом. В центре стола красовался большой русский серебряный самовар.

Маунтджой прибыли одними из последних. Некоторые гости уже лениво лежали на шерстяных ковриках на лужайках или сидели группками за столом; летний воздух был пронизан взрывами смеха и отрывками разговоров. Лауре понравилось все это великолепие.

Билли считал, что Лаура тоже великолепно выглядит в своем розовом платье из пике с длинной юбкой, с блестящими каштановыми волосами, сияющими глазами цвета виски. Сейчас она была даже более хорошенькой, чем в своем бальном платье и рубиновом ожерелье.

— О, Билли, здесь так красиво! — воскликнула Лаура. — Так же красиво, как и в Суинберне.

— Ты выйдешь за меня замуж ради дома? — шепнул он ей. С минуту подумав, она с озорной улыбкой ответила:

— Нет, ради твоей новой скаковой лошади.

— Я покажу тебе ее позже, — пообещал Билли. — Ты хотя бы понимаешь, что я так тебя ни разу и не поцеловал? — шепнул он.

— Конюшня — самое подходящее место для первого поцелуя, как ты думаешь? — так же шепотом ответила Лаура, и Билли, взяв ее за руку, повел к другим гостям.

Ханичайл быстро огляделась вокруг в поисках Алекса. Ее сердце упало, когда она увидела, что его здесь нет; ей оставалось надеяться, что он не передумал.

Анжу тоже посмотрела вокруг, приглядываясь к мужчинам, с которыми ей предстояло провести уик-энд, и нашла некоторых из них более чем привлекательными.

Билли представил девушек Маунтджой гостям, и, к удивлению Ханичайл, они заинтересовались ее жизнью. Она сидела на лужайке с Билли, Лаурой и группой его друзей, рассказывая им о ранчо в Техасе и о том, как объезжала его на лошади, приглядывая за скотом.

— Ты должна завтра покататься на какой-нибудь моей лошади, Ханичайл, — сказал Билли. — Можешь выбрать любую, хотя мне думается, что вы с Лаурой захотите покататься на призершах Дерби.

Ханичайл вспомнила о своих прогулках по Роттен-роу, и идея прокатиться на скаковой лошади вызвала у нее дрожь в теле. Она рассказала о своей лошади и о тех лошадях, которых держал ее отец, об Элизе и Томе и как на ее земле чуть было не нашли нефть.

Наблюдая за ней, тетя Софи подавила вздох, вспомнив о своем предупреждении: меньше говорить, больше слушать. Она вспомнила, как Ханичайл рассказывала ей о том, что Элиза всегда делала ей замечания по поводу ее болтливости, и сейчас тетя Софи понимала, как та была права. Девочка просто не может все держать в себе, но, как это ни странно, все ее внимательно слушали и, казалось, были ею очарованы.

Анжу прохаживалась вдоль террасы, прекрасно сознавая, как прелестно выглядит в своей соломенной шляпке и в зеленом с белой отделкой платье и что взгляды всех мужчин устремились на нее, когда она, облокотившись на балюстраду, стала рассматривать лужайки и цветы в саду.

Ее охватила зависть при мысли, что Лауре без труда удалось подцепить Билли. Он был хорошим уловом, в этом не было никакого сомнения. Анжу вспомнила, что Алекс тоже должен быть здесь. Она была уверена, что стоит ей его поманить, и он поймается на удочку. А Алекс был уловом пожирнее, чем Билли.

Алекс ехал на большой скорости в своем «бентли» по шоссе, ведущему в Сакстон-Моубри. У машины был мотор в двести лошадиных сил, два карбюратора и предельная скорость сто тридцать пять миль в час, и он любил свою машину. Но сейчас его мысли были заняты другим: он ехал с такой большой скоростью, потому что боялся передумать и повернуть назад. Что, по его мнению, он и должен был сделать.

Он думал о Ханичайл: осталось всего несколько миль, и он увидит ее. «Что в ней такого, — думал он, злясь на себя, — что так влечет меня к ней?» Словно сама судьба и боги решили, что они предназначены друг для друга, хотя все говорило за то, что этого не должно быть. Она завладела им; он не мог выбросить ее из головы. Именно поэтому и принял приглашение Билли. Идея провести с Ханичайл весь уик-энд была для него искушением.

— Пошел ты к черту, — сказал он сам себе, въезжая в ворота Сакстон-Моубри. — По крайней мере я доставлю себе удовольствие, а завтра — будь что будет.

Обед в этот вечер был неформальным: женщины были в простых длинных платьях, а мужчины в пиджаках, а не во фраках. Ханичайл и Лаура разместились в одной комнате и, прежде чем спуститься вниз, внимательно осмотрели друг друга.

— Ты выглядишь чудесно, — констатировала Лаура. — Голубой определенно твой цвет, и мне нравится этот легкий шифон. С распущенными светлыми волосами и загадочными голубыми глазами ты похожа на Титанию — волшебную королеву. Алекс просто упадет к твоим ногам, когда увидит тебя. Он будет тебя боготворить.

— Так же, как Билли боготворит тебя? — спросила Ханичайл.

— Это заметно? Мы же любим друг друга, — ответила Лаура, проводя пальцем, смоченным духами, по шее и запястьям. Подумав, она подняла юбку и провела пальцем под коленями. — Я где-то читала, что так надо делать, — сказала она Ханичайл. — Когда ты идешь, от тебя исходит аромат духов. — Затем она припудрила носик, нанесла на веки легкие голубые тени и немного розовой помады на губы. — Ну как я теперь выгляжу?

— Глаз не оторвать, — ответила Ханичайл и, поддавшись порыву, обняла Лауру. — Я так рада, что мы встретились, кузина Лаура.

Взявшись за руки, девушки спустились по широкой дубовой лестнице на террасу, где стоял стол с напитками.

— Теперь нам надо устроить так, чтобы Алекс Скотт сделал тебе предложение, — шепнула Лаура. — И тогда бы мы все были счастливы. Правда, за исключением Анжу. Откровенно говоря, я не знаю, что может сделать ее счастливой.

Девушки остановились в дверях, ведущих на террасу. Наблюдая за ними, Алекс подумал, что они похожи на маленьких счастливых девочек, ожидающих, когда начнется праздник. В этот момент Ханичайл заметила его и шагнула навстречу, не спуская глаз с его лица, видя только его одного в толпе людей. Алекс почувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете.

— Как ты? — спросил он, вдыхая чистый запах ее кожи. Они пошли вдоль террасы подальше от толпы.

— Я думала, что ты не приедешь, — ответила Ханичайл, едва дыша.

— Я обещал, что приеду. И с нетерпением ждал этого всю неделю.

— В самом деле? Правда?

Алекс рассмеялся, восхищаясь бесхитростностью Ханичайл; он любил ее за это.

— Правда.

— Все обедать, — позвал Билли. — Поскорее, а то повариха рассердится на нас за то, что мы испортили ее суфле.

Гости, смеясь, направились в дом.

— Я посадил тебя рядом с Алексом, — шепнул Билли Ханичайл, когда они проходили мимо него, и она ответила ему благодарной улыбкой.

— Как в старые времена, — сказал Алекс, усаживаясь рядом с Ханичайл за длинный дубовый стол. — Мы снова вместе обедаем. Только сейчас лучше знаем друг друга.

— Знаем? — Ханичайл вопросительно посмотрела на Алекса. — Мне казалось, что я знаю тебя, но только сейчас поняла, что это совсем не так.

— Возможно, как-нибудь я расскажу о себе, — задумчиво ответил Алекс, — но не сейчас. Давай не будем портить праздник.

Сидя в дальнем конце стола, Анжу из-под опущенных ресниц наблюдала за парочкой, удивляясь тому, что Алекс выглядит таким довольным. О чем он может беседовать с Ханичайл? Затем она обратила внимание на очень привлекательного мужчину, сидевшего рядом.

Обед прошел оживленно. Сначала подали сырное суфле под соусом из анчоусов, затем филе веллингтонской говядины, пудинг со сливками и йоркширский сыр, который, как сказал Билли, он купил специально для Лауры. Затем женщины пошли пить портвейн, предупредив мужчин, что выпьют только по бокалу, иначе им придется отправиться в постель, оставив мужчин одних.

В гостиной они сплетничали за бокалом вина, вскоре к ним присоединились мужчины и кто-то предложил играть в шарады.

После этого они играли в прятки, разбредясь по всему огромному старому дому в поисках потайных мест, что было хорошим предлогом для девушек найти темный уголок, чтобы остаться наедине с мужчиной и сорвать у него парочку поцелуев. Ханичайл не была исключением: она оказалась в бельевой вместе с Алексом, и он, заключив ее в объятия, крепко прижал к себе.

— Наконец-то я нашел место, где можно тебя поцеловать, — сказал он и тут же выполнил свое желание.

Ханичайл трепетала в его объятиях; в этом поцелуе участвовали не только ее губы, но и все ее существо, и это было чудесно.

— Попались! — сказала Анжу торжественным голосом, широко распахнув дверь. Она понимающе посмотрела на них, когда они отпрянули друг от друга, и Ханичайл выбежала в коридор. — Застала вас на месте преступления, — добавила Анжу, когда они все вместе были вынуждены вернуться в гостиную.

Закатав ковры, они ставили пластинки и танцевали. Постепенно пары медленно стали скользить к террасе, чтобы прогуляться по саду.

— Должно быть, я старею, — устало сказала тетя Софи Анжу. — Мне хочется лечь спать, а вам, молодым, танцевать всю ночь. Наверное, мне тоже этого хотелось, когда я была молодой.

— Пожалуйста, тетя Софи, почему бы вам не пойти спать, — предложила Анжу. — Мы знаем, как надо себя вести, и я обещаю, что мы вас не опозорим.

— Пожалуй, пойду, — согласилась тетя Софи, вставая с помощью тросточки, так как всю последнюю неделю ее беспокоил артрит. — Только не гуляйте допоздна. Помните, что ничто не делает девушку более красивой, чем хороший сон, — добавила она, целуя Анжу.

Анжу с удовольствием наблюдала, как тетя Софи, хромая, подошла пожелать спокойной ночи хозяину дома и Лауре. Затем она остановилась перекинуться словом с Алексом, сидевшим рядом с Ханичайл. Он галантно поднялся, взял старушку под руку и помог подняться наверх в ее комнату. Когда он снова спустился вниз, Ханичайл, Лаура и Билли строили планы на утро, чтобы еще до завтрака наведаться в конюшни.

— Рассвет — лучшее время для верховой езды, — сказала Лаура. — Особенно когда это скаковая лошадь, а мне просто не терпится покататься на Лаки Дансер.

— А пока я предлагаю соревнование по триктраку, — сказал Билли, и они, разбившись на команды, стали играть на четырех досках. Все были очень удивлены, когда Алекс вышел победителем.

— Просто повезло, — скромно сказал он, но Ханичайл видела, что он был умелым игроком. — Я научился этой игре в юности, — добавил Алекс, — когда проводил долгие часы в море, плавая на грузовом судне.

Он в первый раз сказал ей что-то о своем прошлом, и она ждала продолжения, но он сменил тему:

— Но лучше всего я играю в покер.

— Спорим, что я побью тебя? — с вызовом произнесла Ханичайл.

— Господи, где ты могла научиться играть в покер?

— Ковбои научили меня, когда я была еще ребенком. После ужина они сидели на террасе и играли, а я смотрела, заглядывая им через плечо, и очень скоро поняла, как надо играть. Когда я стала постарше, они позволяли мне играть вместе с ними. Том был единственным человеком, который иногда мог победить меня. Так что берегись.

Затем они вместе с другими парами вышли в сад и стали прохаживаться среди розовых кустов.

— Уже поздно, — с сожалением сказал Алекс. — Мне следует отвести тебя в постель.

— Но мне не хочется расставаться с тобой.

— Всегда наступает завтра, — заметил Алекс, чувствуя себя счастливым, потому что знал, что так оно и будет. Он поцеловал Ханичайл и почувствовал, что не хочет с ней никогда расставаться.

Они вернулись в дом, и Ханичайл с беспокойством спросила:

— Не заметно ли по мне, что я только что целовалась?

— Я на это очень надеюсь, — ответил Алекс с улыбкой, но затем, откинув с ее лица волосы, дал ей свой носовой платок, чтобы она могла стереть с лица расплывшуюся помаду, и снова поцеловал ее в кончик носа.

— Спокойной ночи, Ханичайл, — сказал он, подведя девушку к лестнице, а про себя снова подумал, что сегодня он счастливейший из мужчин и этот день никогда не забудет.

Когда Ханичайл вошла в комнату, Лаура была уже в ночной рубашке.

— Ну? — спросила она нетерпеливо. — Он поцеловал тебя?

Ханичайл покраснела, и это послужило ответом.

— Я знала, что это случится, — торжественно заявила Лаура. — Он весь вечер не спускал с тебя глаз. А Билли приберег наш первый поцелуй на завтра, когда мы отправимся в конюшни. Он сказал, что таким образом скрепит наши судьбы, наши вместе с лошадьми, потому что скоро я буду ухаживать за ними.

— Он сделал тебе предложение? — удивилась Ханичайл.

— Уже несколько раз. — Лаура с удовольствием потянулась и легла в постель. — Ну разве мы не счастливейшие из девушек? — спросила она сонным голосом. — И все благодаря лорду Маунтджою.

Готовясь ко сну, Ханичайл надеялась, что будет такой же счастливой, как и Лаура.

Билли ждал Лауру в конюшне еще задолго до восхода солнца. Его конь, черный как смоль гунтер с беспокойным взглядом по кличке Монстр, нетерпеливо бил копытом, стремясь поскорее на волю. Билли почистил его щеткой, потрепал по холке и пошел взглянуть на своего нового жеребенка, у которого пока еще не было имени, но на которого Билли возлагал большие надежды.

Жеребенок был очень красивым. Взяв щетку, Билли стал чистить его, и молодое животное вздрагивало от удовольствия. Билли с радостью подумал, что они уже полюбили друг друга.

— Вот ты где, — произнесла Лаура, стоя в дверях и наблюдая за Билли. — О, Билли, — сказала она, забыв о том, что всю дорогу бежала, чтобы поскорее получить поцелуй, — какой же он красавец.

— Ведь правда? — спросил Билли, отступая назад и с гордостью оглядывая жеребенка. — Ты только посмотри на его длинные ноги. Чувствуешь их силу?

Лаура провела рукой по бокам жеребенка, ощущая, как играют его мускулы, потом похлопала его по шее и быстро поцеловала в нос.

— Красавец, — сказала она, — настоящий красавец.

— Это не имя для жеребенка, — рассмеялся Билли. — Надо придумать какое-нибудь другое.

— Я только подарила ему первый поцелуй, — сказала Лаура, внезапно вспомнив, зачем пришла сюда ни свет ни заря.

— Ты хочешь, чтобы я подарил ему второй? — спросил Билли, обхватив ее руками за талию.

— Не обязательно, — ответила Лаура.

Билли поцеловал ее. Когда он оторвал свои губы от ее, Лаура открыла глаза и улыбнулась.

— Знаешь, как мы назовем его? Крек-оф-дон. О нет, лучше Дон Крекер. Когда он станет призером, мы посмотрим друг на друга и вспомним наш первый поцелуй здесь, в конюшне, перед самым рассветом.

— И второй, — согласился Билли, снова целуя Лауру.

— Всем доброе утро, — раздался вдруг голос Алекса, и Билли и Лаура отпрянули друг от друга.

— Мы здесь, Алекс, — отозвался Билли. — Заходи и скажи нам, что ты думаешь о моем новом жеребенке. Лаура только что назвала его Дон Крекер.

Пока Алекс восхищался жеребенком, грумы оседлали лошадей, а на дорожке, ведущей к конюшням, появилась бегущая Ханичайл. Как и на Лауре, на ней были желтый свитер, брюки для верховой езды и сапожки, и Алекс подумал, что она выглядит такой очаровательной и естественной, словно была здесь не впервые.

Они пожелали друг другу доброго утра и вместе полюбовались жеребенком.

Ханичайл вскочила на Игл Риджа, и радостное возбуждение от предстоящей езды на таком великолепном животном в это раннее туманное утро заставило ее громко рассмеяться.

— Если бы Том мог меня видеть! — крикнула она Алексу, скачущему рядом с ней.

Затем она и Лаура, пригнувшись в седле, устроили настоящие скачки.

— Словно пара жокеев, — с гордостью заметил Билли. — Вы только посмотрите, как скачут эти девочки.

Позже они позавтракали на террасе, а после отдыхали, читая газеты и играя в крокет.

Затем Билли организовал соревнование по теннису, и, к удивлению Лауры и Ханичайл, Анжу, великолепно смотревшаяся в короткой белой юбочке, устроила настоящий спектакль, отбивая мяч с такой яростью, словно ей хотелось уничтожить противника, а не просто победить его.

После игры Алекс и Ханичайл, взявшись за руки, гуляли вдоль берега. И потому, что они так сблизились и были в такой гармонии друг с другом, и потому, что Ханичайл чувствовала, что Алекс все поймет, она рассказала ему, что с ней произошло, когда Джек Делейни вернулся, чтобы забрать ее, как и предсказывала Элиза.

Они сидели на берегу маленькой речушки, смотрели на пролетавших мимо диких уток и куропаток.

— Тогда я думала, что уже никогда не увижу голубого неба, не стану взрослой и никогда не полюблю, — заключила Ханичайл свой грустный рассказ.

Алексу хотелось стереть тяжелые воспоминания из ее памяти. Он знал, как тяжело жить с такой болью: он жил с ней вот уже много лет.

— Наступит день, когда ты забудешь об этом, — сказал он с уверенностью, держа Ханичайл за руку. — Обещаю, что со временем ты будешь все реже вспоминать о Делейни, а потом он полностью исчезнет из твоей памяти. Он больше не существует, а ты — да. Ты должна быть сильной и выбросить его из головы.

Ханичайл с надеждой посмотрела на Алекса. Ей хотелось верить ему, но старый страх был сильнее.

— Теперь ты знаешь обо мне самое худшее, — сказала она, вздохнув. — Теперь мне абсолютно нечего тебе рассказывать.

Тетя Софи была довольна тем, как выглядят ее девочки в этот вечер и за обедом в честь дня рождения Билли, и во время танцев: молоденькие и хорошенькие в длинных шелковых платьях. Еда была отличной, вина первосортными, и местный оркестр хорошо играл. Она решила, что Ханичайл проводит слишком много времени с этим Скоттом и что Билли настолько подходит Лауре, что она сама не могла бы выбрать лучше. А кто это танцует с Анжу? Неужели Гарри Локвуд? Господи, как этому парню удается везде проникать?

— Как случилось, что тебя пригласили? — спросила Анжу.

— Меня не приглашали, — ответил Гарри. — Я сопровождаю Камиллу Стонтон.

— Ты снова замещаешь мужа? — спросила ехидно Анжу. Гарри усмехнулся и немного отстранил ее от себя.

— У тебя скучный вид, — сказал он.

— Это заметно?

— Заметно для такого внимательного и наблюдательного, как я.

— Ты бы тоже заскучал, окажись на моем месте со всеми этими мужчинами, ведущими себя как дети и играющими в детские игры, — язвительно заметила Анжу. — Я начинаю думать, что англичане никогда не повзрослеют.

— Они веселятся как умеют. Просто это не твой стиль. — Гарри перехватил взгляд Анжу, брошенный в сторону Алекса, танцевавшего с Ханичайл, и добавил: — Итальянец тоже не в твоем духе.

— Давай убежим отсюда, — прошептала Анжу, глядя Гарри в глаза. Она посмотрела вокруг и увидела, что все танцуют или разговаривают. — Выжди несколько минут, а потом следуй за мной. Я буду ждать тебя на террасе, — добавила она и ушла.

Спустя несколько минут Гарри вышел на террасу. Анжу появилась из тени и взяла его за руку.

— Идем со мной, — прошептала она, увлекая его вниз по лестнице в сад.

Они вошли в бельведер, и Анжу обняла Гарри.

— А теперь поцелуй меня.

Гарри нравилось целоваться с Анжу: она была страстной и умела целоваться. Он был уверен, что она знает и большее, но сегодня наверняка не позволит ему убедиться в этом, хотя он и пытался: он положил руку ей на грудь, и она страстно прильнула к нему, но затем внезапно вырвалась из его объятий и сказала:

— Этого достаточно, Гарри.

Она пригладила волосы, расправила юбку и сказала, что они должны вернуться к танцующим.

Гарри понимал, что Анжу дразнит его, это было вполне в ее духе, но был уверен, что настанет день, и она будет принадлежать ему. А он так страстно желал ее, что решил сделать все, чтобы приблизить этот день.

Ханичайл обыграла в карты всех мужчин, включая и Алекса, а женщин пообещала научить искусству игры в покер. Было пять часов утра, когда она наконец рассталась с Алексом, пожелав ему спокойной ночи. Он не смог поцеловать ее, так как вокруг было много народа.

Он с сожалением смотрел, как она поднимается наверх. Уик-энд почти закончился. Он понимал, что вел себя плохо, целуя ее и позволяя ей верить, что он увлечен ею, когда знал, что у них нет будущего. Его жизнь была совершенно другой. Он ступил на эту тропу много лет назад и уже не мог сойти с нее. Даже ради такой девушки, как Ханичайл Маунтджой.

Когда Ханичайл проснулась в воскресенье утром, служанка принесла ей поднос с завтраком, на котором лежал и конверт. Узнав почерк Алекса, Ханичайл поспешно открыла его и прочитала:

«Моя дорогая Ханичайл, мне необходимо немедленно отправиться в Рим, где у меня намечена встреча. Я должен уехать еще до того, как ты проснешься. Я с удовольствием провел с тобой этот уик-энд и благодарю тебя за то, что ты доверила мне свои секреты. Я буду много разъезжать следующие несколько месяцев, и у меня не будет возможности снова увидеться с тобой, но я надеюсь, что ты будешь хорошо проводить время и найдешь свое счастье. С наилучшими пожеланиями,

Алекс».

Улыбка исчезла с лица Ханичайл. Она не знала, что думать. Было ли это прощанием? Она перечитала письмо и поняла, что так оно и есть. Алекс уходил из ее жизни и желал ей найти свое счастье с кем-нибудь другим. «Но почему?» — спрашивала она себя в этот день тысячу раз.

— Почему? — спросила она и Лауру, когда та вернулась с верховой прогулки с Билли. — Я думала, что небезразлична ему. Он был таким понимающим, таким любящим. Черт возьми, я могу поклясться, что он любит меня.

— Он сказал тебе об этом? — спросила Лаура.

— Нет, — с несчастным видом ответила Ханичайл.

— Тогда не надо и говорить об этом. Мужчины иногда бывают такими бесчувственными, — сказала Лаура, обнимая плачущую кузину.

Весь оставшийся день прошел для Ханичайл как в тумане. После чая, когда они возвращались в Лондон, тетя Софи сказала, что ее лицо такое же облачное, как и небо, грозившее дождем.

— Вот и уходит наше чудесное лето, — пожаловалась тетя Софи, когда первые капли дождя забарабанили по стеклу, и Ханичайл печально подумала, что она совершенно права.

 

Глава 28

Спустя несколько недель лорд Маунтджой сидел в библиотеке, потягивая свой ежевечерний стаканчик виски «Макаллан» и слушая шум, которым был наполнен дом. Громко играла пластинка, одна из девочек подпевала ей; две другие спорили; двери хлопали; телефон звонил так же бесконечно, как и все предыдущие дни, и всегда звонок предназначался для одной из девочек. Маунтджой-Хаус был снова полон смеха, а иногда и слез, приходов и уходов, импровизированных вечеринок после театра. На пороге постоянно появлялись молодые люди, и лорд Маунтджой всегда бросал на них быстрый, но внимательный взгляд, прежде чем они забирали его девочек в театр, конечно, всегда в группе, так как им не позволялось выезжать с каким-нибудь одним мужчиной. За исключением, возможно, ленча, и только с тем мужчиной, в котором Софи была абсолютно уверена. Изредка им позволялось ходить в ночные клубы, но всегда в компании других, и каждый раз лорд Маунтджой звонил туда, чтобы быть уверенным, что главный официант «Парижского кафе», или «Сирано», или любого другого кафе под глупым названием мог напомнить сопровождающим, что девочкам пора домой.

Сегодня намечалось большое событие: представление при дворе. Лорд Маунтджой посмотрел на стоявшее на каминной доске приглашение: «По поручению их королевских величеств управляющий двором приглашает леди Софи Маунтджой, мисс Анжу, Лауру и Элоиз Маунтджой в Букингемский дворец. Леди: парадные платья с перьями и шлейфами. Джентльмены: полная парадная форма».

Старый лорд немного обеспокоился, но Софи заверила его, что она все предусмотрела и что девочки каждый день практикуются, как приседать в глубоком реверансе и как носить платья с длинными шлейфами.

В восемь часов лорд Маунтджой был уже одет. На нем была парадная гвардейская форма с чрезвычайно тесными белыми бриджами из оленьей кожи, которые он долго натягивал на себя с помощью камердинера; высокие кожаные ботинки, отполированные до зеркального блеска; хорошо сшитый мундир алого цвета с высоким воротником, золотые эполеты и пуговицы с золотыми шнурами и воинскими знаками отличия. Белые перчатки с крагами и украшенный кисточкой позолоченный шлем были приготовлены в холле, и его решимость вынести все неудобства ради девочек только окрепла.

Он знал, что еще слишком рано, что презентация начнется в половине десятого, но получал истинное удовольствие, прислушиваясь к суете наверху, где наряжались девочки. Он был уверен, что так же, как и во время бала, они не подведут его.

Потягивая виски, лорд Маунтджой удовлетворенно думал, что его девочки стали очень популярны в Лондоне: их приглашали на обеды и танцы, в загородные дома на уикэнды, где, как он слышал, Ханичайл приобрела известность, обучая других гостей игре в карты; она и Лаура сразили всех своим умением бесстрашно скакать на лошадях; а кокетливая Анжу всегда выглядела потрясающе красивой. О девочках Маунтджой постоянно писали в колонках светских новостей в «Дейли экспресс», «Мейл» и в сенсационных статьях в «Татлере» и «Байстендере». Они спешили с одного светского мероприятия на другое, забегая домой только для того, чтобы переодеться, а он со стороны наблюдал за их активной деятельностью.

Во всяком случае, думал он счастливо, Маунтджой-Хаус, насколько он мог вспомнить, уже многие годы не был таким оживленным; пожалуй, с той самой поры, когда он был мальчиком и его родители постоянно приглашали в дом гостей, давая грандиозные обеды и устраивая танцы, на которых сверкали диадемы и которые обслуживали собственные лакеи, а не приглашенные на один вечер, как это сделал он в день бала. Времена менялись, и старик Маунтджой признавал это; спасибо Господу, который благодаря его девочкам дал ему возможность измениться самому, а не просто постепенно исчезнуть, старому, сварливому и одинокому, доживавшему свою жизнь, чтобы быть погребенным в семейном склепе вместе с другими членами семьи.

Тетя Софи ворвалась в комнату, больше похожая на старую королеву в своем кружевном платье цвета беж, с перекинутым через руку шлейфом, расшитым золотой нитью.

— Ты хорошо выглядишь, Уильям, — одобрительно заметила она. — Мне всегда нравились мужчины в придворном наряде. Он хорошо подчеркивает фигуру, а тебе удалось сохранить ее, несмотря на возраст.

— Спасибо, Софи, — ответил лорд Маунтджой, — но меня не покидает чувство, что я немного староват для таких тесных бриджей. Помнится, когда я был молодым, даже бесконечные их примерки доставляли мне удовольствие. Полагаю, что тогда я был немного похож на павлина, как эти молодые люди, которые сейчас выводят в свет наших девочек. — Он оглядел леди Софи и с восхищением заметил: — Однако и ты потрясающе выглядишь. Действительно, просто потрясающе.

— Спасибо, Уильям. — Леди Софи поправила свою бриллиантовую диадему, затем, наклонив голову, внимательно осмотрела драгоценные украшения на своей огромной груди и сказала: — Девочки будут здесь с минуты на минуту.

Лорд Маунтджой, как всегда, взглянул на позолоченные часы с херувимом, решив, что девушки опять опаздывают, но они не опоздали.

— А вот и вы, — сказал он, довольный, наблюдая, как девушки Маунтджой в своих атласных платьях, перекинув через руки шлейфы, медленно входят в дверь.

На них были длинные лайковые перчатки, их прически украшали перья. На каждой была короткая нитка жемчуга и такие же серьги, которые лорд Маунтджой купил им специально для такого торжества, так как молодым девушкам в таких случаях запрещалось носить драгоценные ювелирные украшения; и у каждой в руках были маленькие букетики из ландышей и крошечных позолоченных розочек.

— Хорошо сработано, скажу я вам, — заметил старый граф, просияв. — Вы выглядите, — он запнулся, подбирая подходящее слово, — ослепительно. Да, именно так — ослепительно.

— Надеюсь, что мы не опозорим себя, запутавшись в наших шлейфах или упав во время реверанса, — сказала Лаура, рассмеявшись над самой идеей. — Все это заставляет нас нервничать.

— Не надо нервничать, — прогудел лорд. — Молодая королева очень симпатичная, а король — хороший парень и очень добрый. Я знаком с ними много лет.

— Пора ехать, — вмешалась тетя Софи. — За мной, девочки.

Слуги выстроились в шеренгу, чтобы проводить их. Девочки, восторженно улыбаясь, помахали им руками и сели в ожидавший их «роллс», который помчал их по Керзон-стрит, через Мейфэр к Сент-Джеймсскому парку и Пэлл-Мэлл.

На всех улицах были пробки из-за потока машин, в которых сидели дебютантки, направлявшиеся во дворец. Тротуары были заполнены зеваками, жадно заглядывающими в окна автомобилей. «Словно едет сама королева», — сказала Лаура, удивленная и немного смущенная таким вниманием. Но Анжу все это нравилось: она в ответ улыбалась и даже махала рукой, пока тетя Софи строго не приказала ей перестать вести себя так. И наконец они приехали.

«Роллс» въехал в дворцовый двор, где стояли на страже лейб-гвардейцы в своих живописных красных костюмах. Когда девушки вошли в огромные двери Букингемского дворца, Ханичайл подумала об Элизе и об отце. Он наверняка видит ее с небес, и она знала, что он гордится ею.

Девушки заняли свои места в тронном зале и огляделись, улыбаясь знакомым лицам. Громко играл военный оркестр, а в дальнем конце зала стояли два трона, увенчанные красным балдахином, в ожидании короля и королевы. Помимо девушек, приехавших на презентацию, и их семей, в зале присутствовали дипломаты, представители военных и военно-морских сил в полной парадной форме и с женами.

Зазвучала барабанная дробь, и все встали, когда заиграли национальный гимн. Лаура толкнула локтем Ханичайл — в зал вошли молодые король Георг и королева Елизавета в окружении других членов королевской семьи и придворных дам. Когда наступила очередь девушек Маунтджой, они, ведомые тетей Софи, предстали перед троном, как можно грациознее откинув шлейфы и присев в глубоком реверансе.

Им представилась короткая возможность увидеть приветливую улыбку королевы и ее красивое кремовое кружевное платье, а также подумать, каким добрым выглядит король, каким обворожительным в красной с золотом форме фельдмаршала.

Когда презентация закончилась, подали канапе и прохладительные напитки, и лорд Маунтджой с удовольствием представил своих племянниц старым друзьям и знакомым, которые говорили ему, что он счастливый человек, а девушки Маунтджой самые красивые. Вместе со всеми они походили по Букингемскому дворцу, восхищаясь предметами искусства и картинами, хотя Анжу восхищали только мужчины, которые, по ее мнению, выглядели очень сексуально в узких штанах из оленьей кожи.

Подъехавшая машина отвезла девушек Маунтджой на Пиккадилли в королевское фотоателье, где они увидели оживленных девушек, ожидавших своей очереди сфотографироваться. Они пили кофе и возбужденно болтали о том, как все происходило, как они чуть не упали, приседая в реверансе. Когда подошла их очередь, девушки сфотографировались сначала по одной, затем все вместе, потом каждая с тетей Софи и снова все вместе с тетей Софи.

Когда суровое испытание закончилось, они вернулись в Маунтджой-Хаус, где был накрыт ужин с шампанским, которое, как сказал лорд Маунтджой, они определенно заслужили.

Анжу была довольна королевской презентацией, но ей наскучили всякие общественные мероприятия. Сгорая от возбуждения, она нашла выход из положения: она воспользуется своим старым способом — побегом.

Время от времени после возвращения из театра или с танцев она, пожелав спокойной ночи лорду Маунтджою, который всегда их дожидался, незаметно пробиралась по коридору к служебной лестнице в задней части дома и выходила в аллею, где ее обычно ждал молодой человек. Ее хорошо знали в кафе на Лестер-сквер или в «Парижском кафе» на Нью-Ковентри-стрит.

Лаура предупреждала ее, что она быстро потеряет свою репутацию, но Анжу только пожимала плечами и говорила, что это все пустые разговоры, что не является единственной дебютанткой в ночных клубах и что если бы у них была хоть капля мужества, то они бы пошли и посмотрели сами вместо того, чтобы набрасываться на нее.

Лаура только качала головой: сейчас она знала, что спорить с Анжу бесполезно. Она не понимала скуки и беззаботности Анжу и ее тяги к сомнительным развлечениям. Анжу нравилось то, что строго запрещалось.

Сейчас ей нравились загородные приемы, потому что они давали ей возможность вдоволь повеселиться; она была достаточно умной, чтобы не связываться с молодыми людьми, желавшими затащить ее в постель; спать с женатым мужчиной было гораздо безопаснее, так как он никому ничего не расскажет, и более возбуждающе, потому что это было вдвойне запрещено, а также и потому, что женатые были более опытными, а Анжу любила заниматься любовью. Ей также нравилось дразнить других: она как могла кокетничала с приятелями других девушек; смеялась, когда они, попавшись на крючок, бросали своих девушек и начинали волочиться за ней.

— Почему ты это делаешь? — спросила ее Лаура. — Почему ты так плохо ведешь себя? Ты без всякой на то причины разбиваешь людские сердца.

— О Господи, это просто игра, — беззаботно отвечала Анжу. — И кроме того, какой от этого может быть вред?

— Анжу всегда хочет того, чего она иметь не может, — сказала как-то Лаура Ханичайл в Сакстон-Моубри. После прогулки верхом они возвращались обратно. — Клянусь, что не могу понять, почему она такая плохая, но хорошо, что дядя Маунтджой и тетя Софи не знают правды о ее проделках. Дядя думает, что она само совершенство, «такая красивая, такая очаровательная, такая ласковая», говорит он. Фу, — сердито фыркнула Лаура, — как же плохо он ее знает. Я ничуть не удивлюсь, если она попытается соблазнить Билли только для того, чтобы свести меня с ума. Свернув за угол, они увидели Анжу, выходившую из конюшни. Билли шел позади нее.

— Боже милостивый! — воскликнула Лаура. — Что она здесь делает? Анжу ненавидит лошадей. Она никогда близко не подходила к конюшням.

Анжу посмотрела на Лауру с хитрой улыбкой и начала нарочито оправлять юбку. Лаура с подозрением взглянула на нее, а затем на Билли. Тот пожал плечами и помог Лауре спешиться.

— Я просто приехала посмотреть, чем вы тут занимаетесь вдали от ястребиного взгляда тети Софи, — сказала Анжу сладким голосом, стараясь выглядеть как можно невиннее.

Может, внешне она и выглядела невинно, но внутри у нее все кипело. В действительности она не находила Билли привлекательным, но сделала попытку соблазнить его, чтобы доказать свое превосходство над Лаурой. Она подкралась к нему в конюшне, когда он чистил своего нового жеребенка.

— Это настоящая любовь всей твоей жизни? — спросила она и, когда Билли обернулся и удивленно посмотрел на нее, обняла его и поцеловала. — Или, возможно, ею могу стать я?

Билли рассмеялся.

— Боюсь, что ты не в моем в-в-вкусе, — сказал он, и Анжу отпрянула, недовольно надув губки.

Она не привыкла к тому, чтобы ее отвергали, особенно мужчины, которых она считала непривлекательными. Разозлившись, она сказала себе, что найдется с полдюжины мужчин, которые захотят жениться на ней, стоит только поманить их пальцем. Она поклялась себе, что когда-нибудь приберет Билли к рукам. А пока снова приедет Камилла Стонтон, и опять без мужа, а с ней и его «подмена» — Гарри. Возможно, ей все же удастся поразвлечься сегодня вечером.

— Что замышляет Анжу? — с подозрением спросила Лаура у Билли.

— Ничего особенного. Она приехала посмотреть на жеребенка. Ты знаешь, Анжу безвредная, просто ей нравится дразнить людей, вот и все. Она умеет мутить воду, чтобы ссорить вас, девушек.

— Определенно умеет, — согласилась Лаура. Ханичайл оставила их одних, и Лаура наблюдала, как она шла по дорожке к дому. Голова ее была опущена, и она выглядела такой печальной и одинокой, что Лаура, волнуясь, спросила Билли:

— Что случилось с Алексом Скоттом? Ханичайл не получила от него никаких известий, а я знаю, что он вернулся в Лондон, так как сама его видела: один раз в театре, второй — прогуливающимся по Сент-Джеймсу. Она клянется, что он любит ее, но мне кажется, что он избегает ее.

— Говорят, что Алекс всегда так поступает: сначала любит, потом бросает. Это стало его правилом. Но почему он выбрал Ханичайл, я не понимаю. Обычно он имеет дело с женщинами постарше и более опытными. Бедная девочка, — сочувственно добавил Билли. — Надо подумать, с кем можно ее познакомить, чтобы она выбросила Алекса из головы.

— Ты можешь попытаться, — сказала Лаура, целуя его и думая, какой же он чудесный мужчина. — Но мне почему-то кажется, что она никогда не сможет забыть его.

Однако в тот же вечер Билли за обедом усадил Ханичайл рядом со своим старым другом. Чарлз Маршалл был американцем и прямой противоположностью Алексу. Он развлекал Ханичайл и даже обыграл в триктрак.

— Совсем как Алекс, — печально заметила Ханичайл, подумав, увидит ли его снова.

Камилла Стонтон не спускала глаз с Анжу, игравшей в триктрак с Гарри; она сразу распознала в ней хищницу. Вместо того чтобы уделять ей внимание, потому что именно она пригласила его в Сакстон-Моубри, двери которого без нее были бы для Гарри закрыты, он проводил время с Анжу.

Тридцатисемилетняя Камилла была светловолосой и привлекательной. Ее пятидесятилетний муж, человек военный, часто уезжал на уик-энд по служебным делам. В своей замужней жизни она рано научилась искать на стороне развлечений, удовлетворения своей страсти, и Гарри определенно был не первым ее любовником, но на данный момент единственным, и она не собиралась отдавать его Анжу.

Сейчас они сидели у окна, пили шампанское, и Камилле казалось, что они больше разговаривают, чем играют в триктрак. Она приблизилась к парочке и многозначительно сказала:

— Спокойной ночи, Анжу. Спокойной ночи, Гарри, дорогой. Уже поздно, и я хочу спать. Пойду лягу.

Гарри поднялся.

— Спокойной ночи, Камилла. Приятных сновидений, — пожелал он, быстро ткнувшись губами в ее щеку.

Анжу улыбнулась, когда Камилла снова многозначительно посмотрела на Гарри: она поняла, что они обменялись намеками. Она смотрела ей вслед, и когда Камилла бросила на них взгляд через плечо, Анжу рассмеялась.

— Время спать, Гарри, — сказала она волнующим голосом. Затем притворно зевнула, прикрывая хорошенький ротик рукой. — Пожалуй, я тоже отправлюсь спать вслед за Камиллой. Желаю тебе спокойной ночи.

Гарри наклонился к ней и прошептал:

— Но Камилла будет ждать меня, а ты — нет.

— Откуда ты знаешь? — промурлыкала Анжу, одарив Гарри соблазнительной улыбкой. — Конечно, если не попытаешься выяснить, — добавила она и ушла.

Анжу влекло к Гарри, несмотря на то что у него не было денег и его нельзя было назвать хорошим человеком. Маленькое развлечение — это все, чего она хотела, о чем и дала ему ясно понять, когда через полчаса он тихо постучал в ее дверь и, войдя в комнату, сразу обнял ее. На ней была атласная ночная рубашка, которая, естественно, не была выбором тети Софи: с разрезами по бокам до талии и спереди чуть ли не до самого пупка. Анжу недолго оставалась в ней, так как Гарри был нетерпеливым любовником.

— Я ждал этого момента с того самого дня, когда познакомился с тобой, — шептал он ей на ухо, лежа в постели. — Я знал, что это всего лишь вопрос времени, потому что мы очень похожи, ты и я. Вот почему я даже могу полюбить тебя, если ты дашь мне хотя бы полшанса.

Анжу накрыла его рот своей рукой.

— Никакой любви, — сказала она, хорошо понимая, что у Гарри на уме одни только деньги Маунтджоя, впрочем, как и у нее. — Давай-ка лучше займемся сексом.

Гарри был опытным любовником: как-никак у него за плечами годы практики. И он так же, как и Анжу, умел быстро исчезать. Никто даже не заподозрил, что он был в ее комнате, за исключением, конечно, Камиллы. Она с тех пор больше никогда не разговаривала с Гарри, но быстро разнесла по всему Лондону, что знает о факте, которым юная Анжу позорит своего двоюродного деда, и что она не так хороша, как кажется. Вернувшись на следующей неделе в город, Анжу пошла в театр вместе с Ханичайл и Лаурой. Билли и его американский друг Чарлз Маршалл сопровождали их, а в эскорте Анжу был Лори Фостер, младший сын герцога. Анжу была довольна: он был привлекательным, веселым, и после театра они собирались провести время в «Парижском кафе». Но тут она увидела Алекса Скотта, сидевшего в партере в нескольких рядах от них.

Анжу посмотрела на Ханичайл. Та тоже заметила Алекса и выглядела так, словно наступил конец света, потому что человек, в которого она влюбилась, был с другой и даже ни разу не позвонил ей со дня приема у Билли.

— Уж не Алекс ли Скотт там сидит, Ханичайл? — спросила Анжу невинным голосом. — Интересно, с кем это он? Она очень красива, тебе не кажется?

Лаура предостерегающе посмотрела на Анжу, но уже было поздно.

— Он с Джиной Маттео, — ответил Билли. — Они старые друзья еще по Италии.

Ханичайл печально подумала: что она сделала? Что она такого сказала, что Алекс больше не захотел видеться с ней? Какое-то время он был любящим и внимательным, а затем неожиданно исчез из ее жизни. Она старалась не смотреть на Алекса с Джиной, когда после представления они поднялись со своих мест. Ханичайл старалась выглядеть беспечной и веселой, когда они пришли в «Парижское кафе». По окончании вечера она поспешила удалиться в свою комнату, чтобы провести еще одну бессонную ночь, задаваясь вопросом, почему Алекс покинул ее.

По крайней мере сейчас она знала, что он вернулся в город, и очень надеялась, что он позвонит ей, но прошла неделя, а он так и не позвонил. Лаура собиралась поехать вместе с Билли в Суинберн, чтобы познакомить его со своей бабушкой, и предложила Ханичайл отправиться вместе с ними. Анжу собиралась на танцы в Глостершир, и Ханичайл знала, что, оставшись дома одна, будет думать только об Алексе, который, по всей вероятности, проводит время с Джиной или какой-нибудь другой привлекательной женщиной.

— Ты будешь меня сопровождать, — настаивала Лаура. — Нечего тебе слоняться по дому и ждать, когда позвонит Алекс. Он, возможно, тоже уехал на уик-энд, как и многие другие.

Ханичайл была рада, что согласилась на эту поездку, так как познакомилась с Джинни Суинберн и сразу влюбилась в Суинберн-Мэнор.

— На самом деле это совсем не поместье, — объясняла Лаура в поезде. — Ничего похожего на Сакстон-Моубри или Маунтджой-Парк. Это маленький домик бывшего торговца овечьей шерстью. Он очень старомодный и почти развалившийся, но я люблю его.

Она с беспокойством посмотрела на Билли и Ханичайл, так как хотела, чтобы и они его полюбили.

— Ну разве можно не любить его? — спросила она с гордостью, показывая гостям дом.

Погода была хорошей, небо голубым, солнце играло на серых камнях дома. Джинни стояла на крыльце, встречая их.

— Ханичайл, моя дорогая, — сказала она, обнимая девушку, — мне кажется, что я давно тебя знаю, так как Лаура много писала о тебе.

Выцветшими голубыми глазами Джинни внимательно оглядела Билли.

— Я вижу, что Лаура сделала хороший выбор, — заключила она. — Моя девочка всегда была разумной. По крайней мере, — добавила она, вспомнив о Хаддоне, — большей частью.

Лаура шутливо закатила глаза к небу, затем посмотрела на Билли и рассмеялась.

— Я думаю, что Билли весьма польщен, что я выбрала его, ба, но ты знаешь, он сам сделал свой выбор.

— Тогда я рада за него, — ответила Джинни. — Я рада приветствовать его в моем доме.

— Не успеешь опомниться, Билли, как она тебя поцелует. Моя бабушка — большая охотница целоваться.

— Так, значит, вот ты в кого, — сказал Билли, и все засмеялись.

К вечеру похолодало, как это обычно бывает в Йоркширской долине, и ужин проходил у камина. Ханичайл думала, что ей никогда не приходилось бывать в таком уютном доме, как этот, и она сказала об этом Джинни.

— Я знаю, что ты далеко от своего дома, поэтому можешь считать это место своим, — улыбаясь сказала Джинни.

На следующее утро Лаура показала гостям конюшню и кобылу, которую купила у Хаддона за двадцать фунтов. Билли тщательно осмотрел животное и сказал:

— Ты сделала хорошую покупку. Мы можем поставить ее в одну конюшню с жеребенком и вместе их тренировать. Посмотрим, кто из нас победит.

Лаура погладила Сашу по холке и угостила ее яблоком, от чего кобыла восторженно заржала.

— Я буду тренировать их обоих, если ты мне это позволишь, — предложила она.

— О таком тренере я и мечтать не мог. Мы расширим конюшни и создадим для тебя хорошее тренировочное поле.

— Правда? — обрадовалась Лаура. — А когда?

— Скоро, — пообещал Билли. — Когда ты выйдешь за меня замуж.

— Ты пока не сделал мне предложения, — ответила Лаура, рассмеявшись.

— Не беспокойся, сделаю. Я хотел попросить разрешения у лорда Маунтджоя, но тетя Софи сказала, что лучше немного подождать, так как он может решить, что мы недостаточно долго знаем друг друга.

— Моя бабушка так не думает, — заметила Лаура.

— Я знаю. Я уже спрашивал ее, и она ответила, что, конечно, я могу жениться на тебе; она будет только рада сплавить тебя с рук.

— Почему меня спрашивают в последнюю очередь? — возмутилась Лаура. — Меня. Объект твоего желания, ту, кого ты любишь.

— Сначала мне надо собраться с мужеством, купить кольцо и только тогда встать на одно колено. Я ч-ч-человек, который привык делать все как полагается.

— Тогда поскорее поцелуй меня, Билли, а то за всеми этими вещами ты забудешь, что любишь меня.

Днем троица поехала в Харроугейт купить Джинни лекарство и показать Билли сады и антикварные магазины. Они провели чудесное время за чаем у «Беттис», а когда выходили, то чуть не налетели на Хаддона.

— Господи, Сакстон, неужели это вы? — удивился он, протягивая Билли руку. — Что вы здесь делаете? Решили еще раз осмотреть мои конюшни?

— Здравствуйте, Хаддон. Нет, нет, я больше не ищу себе тренера. Я уже нашел его.

— Здравствуйте, Хаддон, — сказала Лаура, широко улыбаясь.

— Господи, Лаура. — Хаддон изумленно посмотрел на девушку, а затем на Билли. — Вы хотите сказать, что ваших лошадей будет тренировать Лаура?

— Совершенно верно, — ответил, улыбаясь, Билли. — О лучшем тренере я и мечтать не мог.

— До свидания, Хаддон, — бросила Лаура через плечо, выходя на улицу.

— Спасибо, — сказала она Билли, — но это не совсем правда. В действительности я не твой тренер; я буду только тренировать Крекера и Сашу.

— Это только начало, — пообещал Билли, ласково сжимая руку Лауры.

Джинни очень опечалилась, когда на следующий день молодые люди собрались уезжать.

— Помните, что вы здесь не посторонний, — сказала она на прощание Билли. — А ты, Ханичайл, дорогая, приезжай в любое время и живи здесь сколько хочешь.

На следующей неделе в Лондоне установилась жаркая и душная погода. От нее Анжу сделалась еще более неугомонной. Она постоянно думала об Алексе, но в отличие от Ханичайл не собиралась сидеть сложа руки. Она просмотрела телефонный справочник и нашла адрес офиса Скотта на Сент-Джеймс.

Она улыбнулась себе в зеркале, затем надела шелковое платье без рукавов, сбрызнула себя своими любимыми духами и отправилась на такси на Сент-Джеймс.

— Пожалуйста, мистера Скотта, — сказала Анжу секретарше в приемной.

Женщина посмотрела на нее как-то странно, из чего она пришла к заключению, что подружки Алекса никогда не появляются в его офисе.

— Скажите ему, что мисс Маунтджой хочет его видеть, — приказала она.

Дожидаясь возвращения секретарши, Анжу расхаживала по красивому холлу, думая о том, что скажет Алекс, когда увидит ее.

— Идите за мной, мисс, — пригласила секретарша и повела ее по покрытой голубой дорожкой лестнице в офис Алекса.

Он ожидал, стоя в дверях, и был немало удивлен, увидев Анжу. Она ворвалась в офис прежде, чем он успел остановить ее.

— Я знаю, что вы ждали Ханичайл, но вместо нее пришла я. Я подумала, что мы могли бы вместе провести время за ленчем и поговорить о ней. Вы знаете, она очень расстроена из-за того, что вы не звоните ей.

— Анжу, что вы здесь делаете? — раздраженно спросил Алекс. — Спасибо за приглашение, но у меня нет времени на ленч. Я очень занятой человек. И не хочу обсуждать Ханичайл ни с вами, ни с кем-либо другим. Пожалуйста, уходите, пока я окончательно не рассердился.

Анжу поняла, что Алекс собирается выставить ее за дверь, и взмолилась:

— Пожалуйста, Алекс, не прогоняйте меня. Я не такая наивная и ранимая, как Ханичайл. Я знаю, что нужно такому, как вы, мужчине.

Алекс рассмеялся.

— Вы очень глупая молодая женщина, — строго сказал он, — и если лорд Маунтджой узнает, что вы были здесь, то очень на вас рассердится.

— Но он не знает и никогда не узнает, — настаивала Анжу. — Пожалуйста, Алекс. Все, что я прошу, это только ленч.

Подойдя к столу, Алекс нажал на кнопку, вызывая помощника. Анжу была вынуждена отступить, когда за ее спиной стали открывать дверь.

— Пожалуйста, проводите мисс Маунтджой, Ставрос, — холодно произнес Алекс. — Мне кажется, она спешит на ленч.

— Это еще не конец, Алекс, — пообещала Анжу. — Наступит день, и вы угостите меня ленчем, — сказала она и выплыла из офиса.

Куда бы после этого Алекс ни пошел, он всегда натыкался на Анжу; он не знал, как ей это удавалось, но она посещала те же самые места, что и он. И каждый раз подкрадывалась к нему, приглашая то на ленч, то на коктейли и обеды. Он находил ее забавной и в то же время опасной. Кроме того, она совсем его не интересовала. Она была самой плохой из девушек Маунтджой.

 

Глава 29

Алекс Скотт не мог выбросить из головы Ханичайл. Он засыпал и просыпался с мыслью о ней, а когда брился, то видел в зеркале ее милое личико. Сейчас в своем офисе на Сент-Джеймс он смотрел в окно, продолжая думать о ней.

День был прекрасным. Яркое солнце озаряло все вокруг, но в голове у него был туман. Ему предстояло решить, заключать ли сделку с греческим танкерным флотом, но впервые в жизни Алекс не мог сосредоточиться.

С раздражением отвернувшись от окна, он приказал себе не быть смешным и сел за письменный стол, заставив себя просмотреть бумаги, аккуратно разложенные его помощником. Но вместо этого рассеянно провел рукой по гладкой патине стола, вспомнив, как купил его двадцать лет назад, когда человек, которого он ненавидел всю жизнь, был окончательно разорен. Он выставил на аукцион содержимое своих огромных офисов и домов, и Алекс все еще не мог забыть того горьковато-сладкого удовольствия, которое испытал, когда по очень низкой цене купил дом, — удовольствия от мщения.

Сейчас, за исключением эстетического наслаждения прекрасно отполированного дерева под его рукой и патины, лучившейся янтарным светом, он больше не испытывал удовольствия.

Он поднялся в большую красивую комнату и стал оглядывать трофеи своей личной войны: персидский шелковый ковер, чиппендейловское бюро, резное зеркало эпохи итальянского Возрождения. Это все были трофеи долгой войны, которую он, как ему казалось, выиграл. Он занял офис старика, пользовался его вещами, забрал у него жизнь. Но это не принесло Алексу радости. Единственными вещами, которые он купил с любовью, а не с ненавистью в сердце, были картины.

Алекс внимательно посмотрел на висевшие на стенах произведения искусства: бесценного Каналетто; этюд Джотто, нарисованный на дереве; три рисунка Леонардо. И на новейшее свое приобретение: маленькую картину Моне с летним цветущим садом, которую он увидел в витрине «Лефт-Бэнка» и в которую влюбился с первого взгляда.

На это был простой ответ. Он просто вошел к дилерам, без колебаний заплатил требуемую цену, потому что чувствовал, что художник, который проник к нему в душу, стоит гораздо больше, чем любой человек, имеющий дело с товарами и кораблями. Но он не мог найти простого ответа относительно своей любви к Ханичайл Маунтджой. Фактически на него вообще не было ответа.

Алекс снова сел за письменный стол, чтобы посмотреть расчеты, подготовленные для него помощником, но его взгляд то и дело возвращался к маленькому садику Моне, стоявшему на позолоченном мольберте на его столе, а мысли — в прошлое, о котором ему не хотелось думать. По крайней мере сейчас.

Откинувшись во вращающемся кресле, Алекс вздохнул, лениво потянулся, сомкнув руки за головой, крутанулся в кресле к большому окну, за которым виднелись верхушки освещенных солнцем платанов и голубое небо. Плохо, что он не может ясно мыслить. Ему надо прогуляться, проветрить голову, возможно, посмотреть, какие произведения искусства предлагают дилеры на Бонд-стрит. Ему надо собраться с мыслями.

Алекс вызвал Ставроса, сказал ему, что отлучится на час или два, поправил итальянский шелковый галстук в полоску, надел пиджак и легко сбежал по широкой, покрытой голубой дорожкой лестнице старинного особняка эпохи Регентства, в котором размещались его многочисленные офисы.

Через Пиккадилли Алекс вышел на Олд-Бонд-стрит, останавливаясь то здесь, то там, чтобы осмотреть витрины дорогих художественных магазинов. Он дошел до Кларджес-стрит, когда светловолосая молодая женщина, вынырнув из-за угла, налетела на него. Ее маленькая шелковая шляпка слетела с головы и угодила прямо под колеса проезжавшего мимо такси, а ее сумочка упала на землю, раскрылась, и из нее высыпались губная помада, компактная пудра, записная книжка, шариковые ручки, расческа и монеты.

— Ханичайл! — воскликнул Алекс, рассмеявшись. Он чувствовал себя так, словно его сон стал явью: он держал Ханичайл в своих объятиях.

— О! — выдохнула она, вздрогнув и взглянув Алексу в глаза. — Ох, Алекс.

От ее голоса сердце у него перевернулось.

— Куда ты так торопишься?

На какое-то время она остолбенела, словно забыв, куда она бежала.

— В парикмахерскую. Я опаздываю и поэтому бежала. Мне просто повезло, что я налетела на тебя, а не на кого-то другого.

— Боюсь, что твоей шляпке совсем не повезло. — Они оба посмотрели на расплющенную под колесами шляпку и, нагнувшись, стали, смеясь, подбирать содержимое сумочки.

Алекс поднял шляпку и протянул ее Ханичайл.

— Она подлежит восстановлению? Или вся жизнь из-за нее разбита?

Она снова рассмеялась звонким радостным смехом, заставившим его улыбнуться.

— Боюсь, что она безнадежна, как любит выражаться Лаура. Но это не имеет значения: я ненавижу носить шляпки и делаю это только потому, что тетя Софи говорит «так полагается», а я подчиняюсь ей.

Они стояли, глядя друг на друга, и улыбались. На ней было гиацинтово-голубое летнее платье под цвет глаз, белые сандалии на ремешках и маленькие белые перчатки. Короткие, до плеч, волосы цвета пшеницы сверкали на солнце и, по мнению Алекса, не нуждались в услугах парикмахера. Она была само совершенство.

— Я бы пригласил тебя на ленч, — сказал Алекс, хотя отлично понимал, что говорить этого не следует, — но ты ведь спешишь к своему парикмахеру.

— Я бы предпочла провести время с тобой, — честно ответила Ханичайл, глядя на него бездонными голубыми глазами.

— Тогда пошли.

Взяв Ханичайл за руку, Алекс подозвал такси с чувством человека, который сжигает за собой все мосты, открыл дверцу и, сказав таксисту: «В Беркли, пожалуйста», сел рядом с ней.

Они сидели, не сводя друг с друга глаз и улыбаясь.

— Ты только посмотри, как мы довольны друг другом, — сказал Алекс. — Словно два школьника, прогуливающие урок. Я должен быть на работе, а ты в парикмахерской. Кажется, солнце ударило нам в головы.

— Это просто судьба. — Продолжая улыбаться, Ханичайл посмотрела на Алекса, слегка склонив голову набок. — Разве ты не веришь в судьбу, Алекс?

— Только в дни, подобные этому, — ответил он, глядя ей в глаза.

Такси пробилось сквозь интенсивное дорожное движение и подкатило к Беркли. Швейцар поспешил открыть дверь.

— Добрый день, мисс Маунтджой, — сказал он с приятной улыбкой на лице.

— Добрый, Джозеф. Как ваша жена? Надеюсь, что ей стало лучше?

На лице Алекса появилась улыбка, когда он вспомнил неуклюжую, все время смущающуюся девушку, с которой всего несколько месяцев назад познакомился на лайнере. Сейчас она была созревшая и очень красивая молодая женщина, которую швейцар самой известной в Лондоне гостиницы приветствовал, называя по имени, — вместо того чтобы приветствовать его. Он терпеливо ждал, пока Ханичайл выясняла подробности выздоровления жены Джозефа.

— Я так рада, что ей стало лучше, — сказала она наконец. — Должно быть, вы очень волновались за нее, — добавила она, и Алекс понимал, что она говорит искренне.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты прекрасная молодая женщина? — спросил он, когда они вошли в ресторан и сели за угловой столик у окна.

— Только ты, — ответила Ханичайл, улыбаясь, а затем добавила: — И лорд Маунтджой.

— Ты, кажется, очень любишь его?

— Конечно, люблю. Он выпускает колючки, чтобы держать тебя на расстоянии, но это только для того, чтобы скрыть свое одиночество. Мне кажется, он так долго был один, что уже и не знает, как вести себя с другими людьми.

— Как это тебе удается быть такой мудрой в столь юном возрасте? — удивленно спросил Алекс.

— Не мудрой, — ответила Ханичайл. — Просто у меня есть опыт одиночества.

Их взгляды встретились.

— И у тебя тоже, — сказала Ханичайл. — Могу с уверенностью сказать, что ты знаешь, что такое одиночество. Почему, Алекс? У такого человека, который имеет все?

— Внешность может быть обманчивой, — резко ответил Алекс.

Подошел официант, и они прервали беседу, заказав копченую семгу, салат и бутылку белого бордо, любимого вина Алекса.

Он сидел, глядя на Ханичайл, не в силах поверить, что она так изменилась: повзрослела, стала увереннее в себе, но в ней сохранилось прежнее очарование. Он слушал, как она рассказывала о романе Лауры с Билли и о том, как они счастливы; о приемах, на которых она побывала, и о том, как продвигается ее игра в теннис. Он с сожалением подумал, что они так и не поговорили о самом для них важном, когда ленч почти закончился.

Они доели клубнику со сливками, выпили остатки вина, и Алекс спросил:

— А ты, Ханичайл? Скажи мне, счастлива ли ты?

Ему надо было уходить, но он не хотел этого делать и предложил Ханичайл прогуляться по парку. В его распоряжении всего несколько часов, в течение которых он может позволить себе роскошь быть с ней.

Люди лежали на траве, сидели в шезлонгах, наслаждаясь солнечным теплом и слушая духовой оркестр, игравший популярные мелодии и военные марши. Алекс снял пиджак и вместе с Ханичайл сел в тени каштана, лениво наблюдая за разворачивающимися перед ними сценами: продавцы мороженого громко сзывали покупателей; мимо проносились мальчишки, чтобы покормить уток на Серпентине или запустить игрушечные яхты на озере.

— Когда я вижу всю эту английскую зелень, то всегда вспоминаю мое бедное ранчо, — сказала Ханичайл. — Земля такая высохшая и истощенная, что ее просто сносит ветром.

Но когда был жив мой отец, она была такой же зеленой, как этот парк.

— Наступит день, и она снова будет такой, — сказал Алекс. — Когда Маунтджой даст тебе деньги.

Сорвав травинку, Ханичайл погрызла ее кончик, пробуя на вкус.

— Случилось так, что это перестало быть моей первоначальной задачей. Правда, я приехала в Лондон, потому что нуждалась в деньгах. Я все еще продолжаю в них нуждаться, но сейчас многое изменилось. Я полюбила дядю Маунтджоя и Лауру. Думаю, что и Анжу их любит, хотя она сводит меня с ума. Конечно, мне бы хотелось, чтобы дядя Маунтджой дал мне немного денег, чтобы спасти ранчо, но сейчас я почему-то не могу заставить себя просить у него денег. Он был таким щедрым, и я думаю, что он и в самом деле всех нас любит.

Ханичайл легла на траву, подложив под голову руки. Сложив пиджак, Алекс для удобства подложил ей под голову. Ханичайл посмотрела на него и сказала:

— Ты знаешь обо мне все. Ну, скажем, почти все. А я о тебе ничего не знаю. За исключением сплетен. Думаешь, это справедливо?

— Мои враги по бизнесу не считают меня справедливым человеком.

— Это бизнес. И кроме того, я тебе не враг. Ты похож на д'Артаньяна из «Трех мушкетеров». Никто точно не знает, кто ты и откуда родом. Кто ты, Алекс?

— Иногда я сам себя об этом спрашиваю, — сказал он с горечью в голосе. — Но если тебе действительно интересно, то я могу рассказать.

Ханичайл села, обхватив руками колени, и с интересом стала слушать.

— Я родился в Риме, — начал Алекс, — в маленькой благотворительной больнице, обслуживаемой братьями монастыря Святого Иоанна и расположенной на Исола-Тиберина, крохотном островке посреди реки Тибр. Моя мать была гречанкой. Она вместе с семьей проводила каникулы в Италии, когда повстречалась с человеком, которому было суждено стать моим отцом. Он был красивым, аристократичным и старше ее. Достаточно взрослым, чтобы понимать, что к чему, потому что она была молодой, наивной и влюбленной, и он воспользовался ее невинностью. Конечно, она забеременела, но когда сказала об этом этому человеку, он ответил, что он здесь ни при чем. Он сказал, что не был у нее первым, что, по всей вероятности, через ее постель прошло с дюжину мужчин и что ребенок не имеет к нему никакого отношения.

Он бросил ее, и у нее не было другого выбора, как рассказать все отцу и просить у него прощения и пощады. Он отказал ей в этом. Его доброе имя значило для него больше, чем собственная дочь. Он отрекся от нее и оставил в Риме одну.

Алекс замолчал. Он никогда никому не рассказывал об этом. Его раны были достаточно посыпаны солью гнева еще в юности, и он постарался прижечь их и выбросить все из головы. Сейчас он чувствовал, что старые раны вскрылись и болели, когда он рассказывал Ханичайл, с каким мужеством и отчаянием его мать боролась за выживание.

— Ее звали Кристина Андреос, — продолжал Алекс, — но она добавила к этому еще Скотт, выбрав английскую фамилию в надежде, что она придаст ей респектабельности и дистанцирует от отца. Она нашла работу в кафе для рабочих, но еда была там хорошей, и она скоро научилась готовить паштеты и соусы и продолжала работать там, пока не подошел срок родов.

Она экономила каждый цент, живя в крошечной темной каморке в старом доме на узкой темной улочке. Спустя неделю после моего рождения она, взяв меня с собой, стала торговать цветами на Кампо дель Фиори по утрам и на углах богатых улиц, расположенных близ шикарных отелей, по вечерам. Безукоризненно чистый белый фартук и черная шаль, которые она носила, не были символом ее бедности или ее крестьянского происхождения, потому что моя мать не была крестьянкой. Ее отец был профессором университета в Афинах. Она говорила на трех языках и хорошо знала греческий и латинский — языки императоров и королей. Она назвала меня Александром, в честь одного из императоров, надеясь, что придет день, и я стану таким же великим, как и он.

Когда я подрос и меня можно было оставить на попечение соседки, мать опять вернулась работать в кафе по ночам, продолжая днем продавать цветы на улицах. Она работала по восемнадцать часов в сутки, шесть дней в неделю. Свободный день, воскресенье, она проводила со мной. Она учила меня латинскому и греческому, английскому и французскому, вселяя в меня уверенность, что я смогу стать тем, кем захочу. А между тем все в округе знали, что у нее нет мужа и что ее сын находится на еще более низком уровне, чем они сами. Они звали меня ублюдком.

Будучи ребенком, я часто приходил в ресторан, где работала моя мать, помогать ей на кухне. Когда мне исполнилось девять, я получил настоящую работу — чистить столы. Мне нравилось зарабатывать деньги; нравился звон монет в моем кармане. И я знал, что для меня деньги — единственный путь к свободе и независимости.

Я наблюдал за всем: за богатыми посетителями, за их прекрасными манерами, за их аккуратной едой. Я запоминал их одежду и как элегантно они ее носили. Я слушал, как они говорили, и, оставшись дома один, подражал им. Я наблюдал, как они вели себя с женщинами, относясь к ним как к чему-то драгоценному, а не крича на них грубо, как это делали мужчины в моем квартале. Я учился всему, что могло сделать меня лучше. Но никто не учил меня бизнесу. Он был моим инстинктом.

Греки всегда знали, как торговать, говорила мне мать, когда я стал взрослее и увлекся морем. Она одолжила денег у двоих постоянных посетителей: они ходили в кафе годами и хорошо ее знали. И я стал владельцем маленькой рыбацкой лодчонки.

С этого начался мой бизнес. Со старой ржавой лодки в маленькой рыбацкой деревушке недалеко от Рима; а сейчас мои суда бороздят мировые океаны и зарегистрированы в Панаме, Гибралтаре и Японии.

Через пару месяцев я продал старую лодчонку с выгодой для себя и купил новую, побольше. Я нанял двух человек рыбачить для меня, затем взял в аренду вторую лодку, которой правил сам, и таким образом почти вдвое увеличил свое состояние. Я занимался этим два года: продавал и покупал лодки, другие арендовал, пока у меня не образовался маленький рыбацкий флот, состоявший из дюжины лодок с тридцатью рыбаками, работающими на меня. Затем я все продал, а на вырученные деньги купил старое грузовое судно, на котором стал перевозить серу из Картахены в Испанию.

Мне никогда не забыть этого запаха серы, — сказал Алекс с горечью. — Запахом протухших яиц были пропитаны моя одежда, мои волосы; казалось, он въелся мне в кожу. Но я делал деньги. Год спустя я купил второе грузовое судно.

На деньги, полученные от перевозки серы, я купил моей матери маленький ресторанчик на Пьяцца Навона с маленькой квартиркой наверху. Наконец у нее был свой дом, пусть маленький, но дом. Она была отличной поварихой, и вскоре ее ресторанчик «У Тины» стал самым посещаемым и очень преуспевающим.

Однако мне не нравилось, что мать так много работает, и на следующий год, имея три судна, перевозящие железную руду и сталь из Германии, я купил ей хорошенькую виллу в Тоскане, где бы она отдохнула подальше от удушливого римского зноя. Но мать не могла долго бездельничать. Она развела виноградники и стала изготавливать вина, которые поставляла в свой ресторан, быстро ставший популярным. Я вложил деньги в виноградники, насадив новые сорта, из которых делали новые вина, и нанял человека, чтобы он следил за производством. Дело было поставлено с размахом.

Алекс посмотрел на Ханичайл и улыбнулся.

— Моя мать любила свой маленький ресторанчик и всегда настаивала на его расширении. «У Тины» оставался маленьким, но дорогим, богатым и известным людям приходилось стоять в очереди, чтобы попасть в него. Сейчас моя мать на пенсии, — заключил Алекс. — Она живет то среди своих виноградников в Тоскане, то в квартире в Риме. Наконец у нее появилась возможность отдохнуть и стать уважаемой леди. Я всегда об этом мечтал… Итак, сейчас мы знаем все друг о друге, — сказал он, вставая.

Взяв Ханичайл за руку, он помог ей подняться и на какую-то долю секунды прижал к себе. Прижал так близко, что смог почувствовать легкий аромат ее духов и чистый запах кожи, такой же чистый, как молодая травка.

— Спасибо, что рассказал мне, — прошептала Ханичайл, дрожа от волнения. — Сейчас я чувствую, что действительно тебя знаю. У нас теперь нет секретов.

Но Алекс рассказал Ханичайл не все свои тайны.

Они шли по залитым солнцем улицам Мейфэра. Деревья бросали тень на раскаленный от зноя асфальт, пахло цветами с балконов и клумб; с ближайшего сквера доносился запах львиного зева.

Алекс молчал, а Ханичайл краешком глаза наблюдала за ним. Возможно, он сожалеет, что рассказал ей о своем прошлом. Ей казалось, что она вошла в его жизнь, стала ему ближе, но сейчас он снова отгородился от нее стеной. Как будто намеренно отдалился.

Они остановились около Маунтджой-Хауса.

— Зайдешь? — с надеждой в голосе спросила Ханичайл. — Я угощу тебя чаем, чтобы ты освежился перед долгой дорогой обратно в Сент-Джеймс.

— Я должен попрощаться с тобой, Ханичайл, — холодно ответил Алекс. — Я прекрасно провел с тобой время сегодня.

Она выжидающе смотрела на него, надеясь, что он пригласит ее на обед или в театр, куда-нибудь, чтобы они могли побыть вместе. Но Алекс молчал.

— Значит, никакого чая? — спросила Ханичайл с вымученной улыбкой на лице.

Алекс вздохнул: то, что он собирался сказать, давалось ему с трудом.

— Наверное, нам не следует видеться, — заявил он. — Ты молода. Наслаждайся жизнью. Ты еще встретишь молодого человека, который сможет предложить тебе то, чего не могу я. Забудь обо мне, — резко произнес он и ушел.

— Алекс, Алекс… — Ханичайл бросилась за ним. Она схватила его за руку. — Почему? Почему, Алекс?

— Мне очень жаль, если я ввел тебя в заблуждение, — спокойно ответил он. — Мне искренне жаль.

По его лицу Ханичайл поняла, что это конец, и выпустила его руку. Она стояла и смотрела, как Алекс широким шагом уходит от нее.

— Я никогда тебя не забуду, Алекс, — прошептала Ханичайл. — Я буду любить тебя всегда.

Эти же слова она произнесла много лет назад на похоронах своего отца. Тогда она, маленькая девочка, надеялась, что он вернется к ней. Но он так и не вернулся. Вот и сейчас что-то подсказывало Ханичайл, что Алекс Скотт не вернется к ней. Все закончилось, едва начавшись.

 

Глава 30

— Лаура и Билли ведут себя все эти дни как закадычные друзья, — с ревностью заметила Анжу. — Не могу понять, что она в нем нашла. С таким заиканием с ним просто невозможно разговаривать. Должно быть, ее привлекли его деньги.

Они проводили уик-энд в Маунтджой-Парке. Она стояла с мрачным видом у окна гостиной, сложив на груди руки, и со скучным выражением лица наблюдала, как Лаура села в маленький спортивный красный автомобиль Билли и они поехали по каким-то делам. Анжу не забыла, как Билли отверг ее, и при каждой возможности подкалывала его.

Ханичайл вздохнула: иногда она просто не понимала Анжу. Она могла быть приятной на одну минуту, но в следующую становилась настоящей ведьмой, как Ханичайл окрестила ее в первый же день.

— Скажи, Анжу, почему ты всегда так все извращаешь? — спросила Ханичайл. — Ты ведь прекрасно знаешь, что Лаура любит Билли, а он ее. Готова поспорить, что на этот уик-энд он сделает ей предложение. И кроме того, Билли заикается только тогда, когда разговаривает с незнакомыми людьми или наблюдает за скачками.

Ханичайл сидела на широкой голубой софе. На ней были брюки для верховой езды, сапожки ручной работы, ярко-желтый свитер с высоким воротом и твидовый жакет. Шляпка-котелок лежала рядом на софе. Ханичайл была уже не та девочка на ранчо в покрытой пылью рабочей одежде. Она ждала лорда Маунтджоя; они собирались вместе покататься, и он пообещал, что она сможет испытать его новую кобылу, которую Билли подыскал для него, заверив, что лошадь станет победительницей.

Девушка рассеянно постукивала хлыстом по своим отполированным до блеска кожаным сапожкам. Она любила эти уик-энды за городом; они давали ей возможность покататься на чудесных лошадях, и это была одна из тех вещей, которой ей не приходилось учиться. Даже Лаура не могла упрекать ее, что она плохо ездит верхом. И кроме того, она уезжала из Лондона, а значит, подальше от Алекса.

С того дня, когда они расстались, она, казалось, везде и всюду видела его: среди публики в театре, в толпе танцующих или в ресторане. Лондон походил на маленький городок, где все сплетничали, особенно в дамских комнатах. Здесь дамы, оставшиеся без кавалеров, скрывались от позора, а слишком заядлые танцорши заходили пришить оторвавшуюся бретельку или распустившийся подол платья. Казалось, что все девушки были влюблены в Алекса Скотта. И где бы он ни появился, за ним всегда следовали сплетни.

Все знали, где его видели и с кем, и все тайно завидовали женщине, с которой он появлялся. «Он хороший улов», — говорили они. Но их отцы так не думали. Они считали Алекса иностранцем и подлецом, иначе как он мог так разбогатеть, будучи таким молодым?

— Господи, как скучно! — раздраженно воскликнула Анжу. — Ты можешь мне сказать, зачем я здесь? Торчу в этом мавзолее, в пустынной местности, в компании одних лошадей. Я ненавижу лошадей, ненавижу сельскую местность, а от зеленой травы меня уже тошнит.

Ханичайл, сердито расхаживая взад-вперед по гостиной, с любопытством посматривала на нее. Она действительно не понимала, что вывело Анжу из себя.

— Ты просто ревнуешь, вот и все, — сказала она. Это был выстрел в темноте, но, кажется, он попал в цель.

Анжу встала подбоченясь перед софой.

— А что ты строишь из себя, мисс Техас? — спросила она со злобой. — Дорогой Алекс… «Мой бойфренд», как ты его назвала. «Он поцеловал меня». Ну и где он теперь? Я скажу тебе где: он проводит уик-энд в Бленхеймском дворце с дочерью итальянского посла, вот он где. Он бросил тебя, маленькая мисс Техас, потому что находит тебя скучной, как и я.

Ханичайл не знала, смеяться ей или плакать: Анжу выглядела такой смешной с лицом, красным от злости и разочарования. Она знала, что Анжу не хотела этого говорить. Позже она будет раскаиваться и просить прощения. Она всегда так поступала. Но от этого боль не становилась слабее.

— С меня хватит, — сказала Ханичайл и направилась к двери.

— Иди катайся на своих глупых лошадях! — закричала ей вслед Анжу. — Ты знаешь, что я говорю правду.

Ханичайл знала, что Анжу ненавидела всех животных, особенно лошадей. Она содрогалась при одном упоминании о них. «Только сумасшедшие англичане обожают их, — с презрением говорила она. — Они взяли бы их с собой в постель, если б могли».

Но конечно же, Анжу не говорила ничего подобного в присутствии лорда Маунтджоя. Она была слишком умна для этого. У нее было одно лицо, когда она хотела произвести впечатление на публику, и совсем другое, когда они оставались одни. Иногда она вела себя так возмутительно, что Ханичайл казалось, что она никогда не простит ее. Но затем она становилась такой ласковой, такой раскаивающейся, такой искренней, что Ханичайл прощала ее.

«Может, в этом и есть ее беда, — думала Ханичайл, скача легким галопом рядом с дядей. — Какой бы плохой Анжу ни была, все всегда прощали ее».

— Гони ее изо всех сил! — крикнул лорд Маунтджой. — Посмотрим, на что она способна.

Ударив в бока кобылы, Ханичайл быстро проскакала целую милю, совершенно забыв про Анжу и переполненная восторгом.

— Эта девочка неплохо смотрится в седле, — с восхищением пробормотал себе под нос Маунтджой. — Джордж скакал точно так же. Она, вне всякого сомнения, похожа на него.

Он подумал о Лауре, которая ездила верхом так же хорошо, как любой мужчина, и даже лучше многих, и сердце его наполнилось любовью. Он чертовски гордился своими девочками, с улыбкой вспоминая, что Анжу могла обвести вокруг пальца любого, и даже такого стреляного воробья, как он.

Пусть Анжу и не ездит верхом, но в ней больше очарования, чем в других девочках. Он был уверен, что она сделает себе блестящую партию. А Лаура уже накануне помолвки с Билли Сакстоном. Вчера вечером после обеда Билли попросил его разрешения на помолвку. Его семья, возможно, и занимается торговлей, но он хороший парень.

А этот парень, Алекс Скотт, в которого, со слов Анжу, влюблена Ханичайл, несколько развязный. Говорят, он заработал свои миллионы, когда ему еще не исполнилось двадцати одного года, и сейчас он один из богатейших людей в мире.

— Нельзя доверять такому человеку, как он, — сказал Маунтджой сам себе. В нем есть что-то плохое, хотя никто не знает, что именно. Однако он видел, что Ханичайл несчастна, и это обеспокоило старого графа.

Маунтджой вздохнул, глядя, как Ханичайл скачет обратно к нему, и почувствовал жалость к ней. Надо подумать, чем отвлечь ее, подбодрить. Женщины серьезно относятся к таким вещам, как любовь. Сам он никогда в жизни не влюблялся, да и все его приятели тоже. Они женились на ком полагалось и честно исполняли свой долг, вот и все.

Маунтджой снова вздохнул. Времена изменились, и сейчас на многие вещи смотрели по-другому. Он позвонит Софи, когда вернется, и попросит ее устроить какое-нибудь развлечение здесь, в Маунтджой-Парке. Пусть это будет большой прием, он попросит Софи пригласить для Ханичайл и Анжу подходящих молодых мужчин. Пусть и ближайшие соседи организуют у себя танцы. Как зовут этого руководителя джаз-оркестра, по которому сходит с ума вся молодежь? Амброуз? Или Кэрролл Гиббонз? Софи должна знать. Надо будет устроить еще и грандиозный фейерверк над озером.

Лорд Маунтджой вспомнил холодный январский день, когда всего несколько месяцев назад он ехал на поезде Бат — Лондон. Это был его семидесятый день рождения, и тогда он сказал себе, что одинок и стар.

Он громко рассмеялся, пуская лошадь галопом вслед за Ханичайл. Теперь он не одинок и, что еще более важно, не чувствует себя старым. Он чувствует себя заново родившимся.

Билли так и не успел сделать Лауре предложение — она его опередила. Они ехали из Маунтджой-Хауса в Сакстон-Моубри, и он остановился, пропуская стадо в поле, когда она повернулась к нему и сказала:

— Тебе не придется вставать на одно колено, Билли. Я намереваюсь выйти за тебя замуж, хочешь ты этого или нет.

Билли засмеялся, поцеловал Лауру и сказал:

— Ты облегчила мне дело. — Затем вынул из кармана маленькую голубую коробочку, в которой лежало кольцо с бриллиантом. — Это тебе, моя любимая Лаура, — торжественно произнес Билли, надел кольцо Лауре на палец и, посмотрев ей в глаза, добавил: — От меня с любовью.

— О, Билли! — вскричала Лаура, целуя его. — Оно чудесное, изумительное! Ты только представь себе, что я бы могла не встретиться с тобой тогда, в поезде. Я могла бы никогда не узнать тебя. Что бы я без тебя делала?

— Я бы сам нашел тебя, — ответил Билли, снова целуя свою невесту. — Я увидел бы тебя в каком-нибудь бальном зале Лондона, наши взгляды встретились бы, и мы бы сразу поняли, что предназначены друг для друга.

— А вместо этого тебе пришлось утешать меня и выслушивать мой рассказ о несчастном Хаддоне.

— Он так никогда и не узнает, какого свалял дурака, — сказал Билли и, пропустив стадо, включил зажигание.

На следующий день в «Таймс» было объявлено о помолвке Лауры и Билли. Лаура прочитала газету в кафе и, довольная, подумала: «Наконец все сделано официально». Она посмотрела на кольцо с большим бриллиантом, которое подарил ей Билли. В банке хранились ювелирные украшения его матери, в том числе и ее обручальное кольцо, но он хотел подарить Лауре что-то такое, что будет принадлежать ей одной: специальное кольцо, которое будет всегда связывать их, поэтому он пошел на Бонд-стрит и выбрал кольцо сам.

Лаура снова пробежала глазами колонку в газете, и ее взгляд остановился на одном из объявлений, в котором говорилось, что свадьба между леди Дианой Гилмор и мистером Хаддоном Фоксом не состоится.

— Господи, — сказала она, — бедный Хаддон.

Ей действительно было жаль Хаддона. Лаура была так счастлива, что ей хотелось, чтобы все вокруг были тоже счастливы. Но она забыла о Хаддоне, как только приехала в Сакстон-Моубри, чтобы осмотреть конюшни и спланировать тренировочную площадку, которую Билли собирался построить для нее. Не вспомнила она и о своей клятве отомстить Хаддону: это было теперь не главным для нее.

Через несколько недель в Маунтджой-Парке состоялась помолвка. Ее организовала Лаура с помощью тети Софи. Лауре не хотелось, чтобы она была формальной; она решила устроить грандиозное веселье сначала в Маунтджой-Парке, затем в Сакстон-Моубри. Садовники Маунтджоя носили в дом охапки цветов, апельсиновые деревья в горшках, выращенные в теплице; повсюду были развешаны гирлянды огней. На лужайке установили огромный шатер со специальным деревянным полом для танцев; для развлечения гостей были приглашены жонглеры, фокусники, гадалки, музыканты.

Маунтджой-Парк был залит светом: над озером, на деревьях и вдоль террасы висели тысячи крошечных фонариков. Лаура никогда в жизни не видела ничего более красивого и волшебного.

— Такое яркое освещение было в день моей помолвки с Пенелопой, — сказал Маунтджой, — но это было так давно, что я уже забыл, как чудесно все выглядит.

Приехала погостить Джинни Суинберн. Она выглядела как звезда шоу в своем новом платье, которое сшила ей модная портниха. Оно было из фиалково-голубого бархата, с длинными узкими рукавами, юбкой в обтяжку, расширявшейся книзу. К нему очень подходило бриллиантовое ожерелье, которое Адриана Фиоралди подарила матери Лауры на свадьбу. Цвет платья гармонировал с цветом ее голубых глаз и розовыми щечками, а седые волосы, собранные в высокую прическу, делали ее, по мнению Лауры, похожей на королеву.

Но самой модной все же была мадам Сюзетта в своем грандиозном платье из атласа цвета янтаря, расшитого бронзовыми птичками, и со шлейфом, который волочился за ней по всему полу. За обедом тетя Софи усадила ее между членом французского дипломатического корпуса и итальянским послом, в котором она нашла родственную душу.

Анжу, возможно, и была самой красивой на том веселье девушкой, но отнюдь не самой счастливой. На ней было шифоновое зеленое платье под цвет ее глаз, открывавшее полспины, и изумрудное ожерелье, которое подарил лорд Маунтджой. Мужчины выстроились к ней в очередь, чтобы записаться на танцы, особенно на танец перед ужином, пока Анжу сама не решила эту проблему, сказав, что будет танцевать с молодым шотландцем, которого она впервые видела в глаза, но которого находила очень интересным. Он был высоким, крепким, говорил с заметным акцентом и обещал после ужина научить ее играть в рулетку.

Ханичайл была в шелковом голубом платье с летящей юбкой и низким вырезом, который тетя Софи находила шокирующим, хотя и не таким, как голая спина Анжу. На шее у нее была нитка крупного жемчуга, а в волосах гардения, и она танцевала с разными молодыми людьми, представляя себе, что танцует с Алексом.

На Лауре было платье из кремового шелка с вышитыми розочками, да и сама она, вся светившаяся от счастья, выглядела как настоящая английская роза. Ее глаза сверкали так же ярко, как и ее новое обручальное кольцо, и все заметили, что Билли не мог отвести от нее глаз.

Они были, как доверительно сказал лорд Маунтджой Софи, совершенной парой.

 

Глава 31

Был вечер четверга, и Ханичайл пребывала одна в Маунтджой-Хаусе. Она осталась дома из-за простуды и испытывала к себе чувство жалости. Анжу ушла танцевать в «Клариджез» с группой молодых людей; Лаура уехала на уик-энд в загородный дом, хотя на самом деле она проводила все свое время с Билли. Или по крайней мере большее, чем позволяла тетя Софи. А лорд Маунтджой уехал в Шотландию проверить свое охотничье угодье перед охотой на куропаток, которая должна была состояться в августе.

Теплый ветерок трепал занавески на окне, принося с собой звуки лондонских улиц и ароматы цветов. Ханичайл закрыла глаза, ей вспомнились вечерние звуки на ранчо: горячий пронизывающий ветер, шелестящий в пожухлой траве, свисток паровоза вдали, мычание томимого жаждой умирающего скота.

Все это казалось сейчас таким далеким, совсем из другой жизни другого человека. Но это поселилось в ее сердце навсегда. Перед мысленным взором Ханичайл возникла Элиза, стоявшая у плиты и готовившая оладьи на завтрак; Фишер, спрятавшийся под столом, куда Ханичайл могла незаметно бросить ему косточку, и Том, глотавший горячий кофе, чтобы поскорее пойти в конюшни и приступить к работе. Ханичайл с тоской думала, как сильно она соскучилась по ним, когда Джонсон, постучав в дверь, подал ей на серебряном подносе телеграмму.

Она изумленно посмотрела на него.

— Кто может прислать ее мне из Техаса? — удивилась она, вскрывая ее. Она быстро прочитала ее один раз, затем второй.

— Надеюсь, что это не плохие новости, мисс? — спросил Джонсон, стоявший в ожидании ответа.

— Плохие? Нет. Совсем не плохие.

— Не желаете послать ответ, мисс?

Ханичайл снова прочитала телеграмму, все еще не веря написанному.

— Нет. Не сейчас. Я должна подумать.

Джонсон ушел, а Ханичайл опустилась в кресло, перечитывая телеграмму снова и снова: «Большое местонахождение нефти ранчо Маунтджой сейчас ты снова можешь вернуться домой любовью Том Элиза».

«Как они могли найти там нефть? — удивлялась Ханичайл. — Ведь они прекратили бурильные работы несколько лет назад, ничего там не обнаружив».

Зазвонил телефон. Это был Андерсен, адвокат из Сан-Антонио.

— У меня ушел целый день, чтобы дозвониться, — сказал он, — но я полагаю, что ты уже получила телеграмму от Тома.

— Получила, — ответила Ханичайл, ошарашенная тем, что снова слышит голос старого адвоката. Она не видела его с того самого дня, когда он приехал в больницу, чтобы извиниться за то, что отдал ее под опеку Джека Делейни.

— На этот раз все действительно правда, Ханичайл. И если бы не Том, обследующий землю в поисках воды, мы, возможно, так бы и не обнаружили месторождение нефти. Эти хлыщи бурили наугад, поэтому ничего и не нашли.

Том же бурил там, где интуитивно чувствовал воду, но вместо нее нашел нефть. Он позвонил мне и попросил приехать. «Будь я проклят, если это не нефть, парень», — сказал я ему. На следующий день я послал туда команду с буровой установкой. Они бурили там, возможно, с неделю, пока не хлынул фонтан жирной черной нефти, которому, кажется, не будет конца. И похоже, так оно и есть, Ханичайл. Эксперты говорят, что это крупнейшее месторождение нефти в Техасе. Теперь ты станешь очень богатой молодой женщиной.

Ханичайл подумала о любимых пастбищах, усеянных безобразными бурильными вышками, качающими деньги, о Томе, который нашел нефть, об Элизе и о том, что если она станет богатой, то вместе с ней богатыми станут и они. Она также подумала и об Андерсене и как он чуть не погубил ее жизнь. Она знала, что не может доверять ему.

— Я уже все спланировал, — продолжал Андерсен, и Ханичайл услышала нотки удовлетворения в его голосе. — Мы заключим выгодную сделку с нефтяной компанией, как делали прежде. А тебе не надо ни о чем беспокоиться, Ханичайл. Просто пришли мне нотариально заверенную доверенность на право заключения сделки, и я буду управлять всем за тебя.

Только не тяни, Ханичайл, — предупредил адвокат, когда Ханичайл сказала, что ей надо подумать. — Этим парням не терпится приступить к работе. Чем раньше ты подпишешь бумаги, тем скорее потекут деньги на твой банковский счет.

Ханичайл стояла у окна, глядя на освещенную фонарями улицу и размышляя, как ей поступить. Сейчас Андерсен имел дело с совершенно другим человеком, сильно отличающимся от той испуганной, всеми брошенной девочки, какой она была раньше. Она стала взрослее и умнее, и рядом не было Роузи, готовой согласиться на первое же предложение, чтобы поскорее получить деньги и начать их тратить.

Она знала, что Андерсену хочется поскорее набить свои карманы. Если она даст ему доверенность, он будет делать все, что заблагорассудится, и Ханичайл об этом никогда не узнает.

Ей очень хотелось спросить совета у лорда Маунтджоя. Ханичайл решила позвонить ему в Шотландию, но было слишком поздно, к тому же она заранее знала его ответ: подождать, пока он вернется, и они вместе решат, что делать.

Ханичайл мерила шагами комнату; она не может ждать, она слишком возбуждена и нервничает. Ханичайл подбежала к телефону и позвонила в Сакстон-Моубри, но там ей ответили, что Билли и Лаура уехали на обед с танцорами куда-то в район Бата и вернутся очень поздно.

Ханичайл знала, что есть только один человек, который может помочь ей. Самый лучший из всех. Он опытный бизнесмен и точно знает, как ей распорядиться нефтью.

Она посмотрела на часы. Почти полночь. Ханичайл сняла телефонную трубку, поразмыслила с минуту и снова положила ее на рычаг. Она не виделась с Алексом почти месяц. Уже поздно, к тому же он может быть не один. Но ей необходимо увидеть его. Она возьмет такси до Беркли-сквер, затем пойдет мимо его дома, чтобы увидеть, есть ли в окнах свет. Если да, она позвонит в дверь и спросит слугу, один Алекс или нет. Если он с кем-то, то она просто уйдет, и он никогда не узнает, что она там была.

Ханичайл знала, что ей действительно следовало бы подождать до утра. Но она сказала себе, что завтра она должна дать ответ Андерсену.

Но как она ни уговаривала себя, она отлично понимала, что это только полуправда. Это был предлог увидеться с Алексом снова. Улыбаясь, она переоделась в красивое платье, причесала волосы и слегка подушилась «Шанель № 5».

Анжу была в клубе «Флорида» на Беркли-сквер; она улизнула с танцев в «Клариджезе» вместе с Арчи Рейнолдсом. Она нетерпеливо посматривала на Арчи, ее эскорт и соучастника в преступлении. Она подумала, каким же непривлекательным он выглядит, с его розовыми щечками, светлыми волосами и круглыми голубыми глазками. И какой же он скучный.

Она уговорила Арчи отвезти ее в «Сайро» в Сохо. Место славилось своим танцполом с подсветкой снизу, но там было полно народа, и они были вынуждены поехать в «Парижское кафе», а потом сюда, во «Флориду» на Беркли-сквер, что было большой ошибкой, так как в тот вечер там не было никого примечательного. Идея приехать сюда, казавшаяся такой заманчивой в начале вечера, внезапно стала сомнительной, Анжу подумала о неуловимом Алексе Скотте. Почему-то он не выходил у нее из головы. Алекс Скотт всегда удерживал позиции. Никто не мог подцепить его, хотя, видит Бог, многие пытались.

Анжу посмотрела на разгоряченного молодого Арчи, обливавшегося потом при свете свечей и выглядевшего с каждой минутой все более непривлекательным и все более юным. И она снова подумала об Алексе и о том, каким желанным он был и какое удовольствие ей доставляло добиваться своей цели, особенно если она была сопряжена с опасностью.

Анжу поднялась из-за стола.

— До свидания, Арчи, — сказала она, забрала свою черную бархатную накидку на атласной подкладке и прошла в дамскую комнату. Спустя десять минут Анжу вышла подкрашенная и источающая аромат своих любимых духов.

На улице было туманно, и она плотнее закуталась в накидку. Отказавшись от предложения швейцара вызвать такси, Анжу решительно направилась через Беркли-сквер.

Алекс допоздна засиделся на работе в своем кабинете. Он только что принял душ и был в банном халате, когда в дверь позвонили. Он с удивлением посмотрел на часы. Уже за полночь, и прислуга давно ушла спать.

Он раздраженно вздохнул: кто бы это мог быть в такой поздний час? Пройдя через холл, он открыл дверь:

— Анжу?! Скажи, ради Бога, что привело тебя сюда?

— Я была в клубе «Флорида» через площадь, — ответила она, стараясь изобразить отчаяние. — Кое-что произошло. Я… я должна поговорить с тобой, Алекс. Ты единственный, кто может мне помочь.

— Но уже поздно, — в нерешительности проговорил Алекс. — Ты должна уехать домой, Анжу. Я вызову тебе такси, а утром мы поговорим.

— Нет, нет, это не может ждать.

Анжу прошмыгнула мимо Алекса в холл и остановилась там, красивая в своей черной бархатной накидке, с распущенными по плечам рыжими волосами, с прищуренными зелеными глазами. Она быстро повернулась и, прежде чем Алекс успел остановить ее, вошла в кабинет.

Анжу с любопытством оглядела просторную мужскую обитель с большим письменным столом, с рядами полок на стенах и уютной софой перед камином. На столике рядом лежала открытая книга и стояли графин с виски и наполовину наполненный стакан.

— Так вот где логово льва. Мне всегда было интересно узнать, как оно выглядит, — сказала Анжу, улыбаясь. — Ну? Ты не собираешься мне предложить выпить?

— Анжу, это очень компрометирующая ситуация. Я вызову тебе такси. — Алекс снял телефонную трубку. — То, о чем ты хочешь поговорить со мной, может подождать.

— Нет, — решительно сказала Анжу и подошла к Алексу. — Пожалуйста, Алекс. Только выслушай меня. — Положив свою руку на его, она настойчиво посмотрела ему в глаза. — Алекс, я люблю тебя. О, я знаю, ты скажешь, что я просто глупая молодая женщина, но я не могу выбросить тебя из головы. Я держалась подальше от тебя, так как думала, что ты увлечен Ханичайл, но сейчас я знаю, что нет.

— Анжу, ради Бога! — раздраженно воскликнул Алекс. — Уж не хочешь ли ты сказать, что пришла в такой поздний час только для того, чтобы сделать это глупое признание в любви? Это не может быть правдой.

Отвернувшись к телефону, Алекс начал набирать номер службы вызова такси.

— Я пришла сюда, чтобы доказать свою любовь к тебе. Посмотри, Алекс, как сильно я люблю тебя.

Черная бархатная накидка на бледно-зеленой подкладке со слабым шелестом упала на пол, и он, обернувшись на звук, посмотрел на нее.

— Господи! — воскликнул он, бросая трубку. — Ты сошла с ума?

— Я не сумасшедшая, Алекс.

Улыбаясь соблазнительной улыбкой, она подошла к нему и обвила руками его шею.

Ханичайл расплатилась с таксистом на углу Беркли-сквер. Сейчас она не была уверена, что поступила правильно, приехав сюда. Было слишком поздно. Алекс, по всей вероятности, уже в постели или где-нибудь развлекается. Ханичайл пошла по улице, замедляя шаг при подходе к дому. Ее сердце подпрыгнуло: в одном из нижних окон горел свет. Алекс, должно быть, там, работает, и наверняка один. Она сказала себе, что в конце концов у нее есть законная причина, по которой ей нужно срочно поговорить с ним. Но, поднимаясь по ступеням, она чувствовала, как сильно колотится сердце, и знала, что это от предстоящей встречи с ним.

Входная дверь была открыта. Удивившись, Ханичайл постучала и спустя минуту вошла в холл и ощутила знакомый запах духов. Из комнаты слева лился свет, и дверь в нее была приоткрыта. Она понимала, что не должна этого делать, но все же толкнула дверь и вошла.

Она в шоке смотрела на женщину в объятиях Алекса. Та обвилась вокруг него так плотно, что они казались одним целым. И, за исключением золотистых босоножек на высоких каблуках, она была в чем мать родила.

Взгляд Алекса встретился с полным ужаса взглядом Ханичайл.

— Ханичайл, — сказал он в отчаянии. — Господи, Ханичайл.

Удивленная Анжу отстранилась от Алекса и оглянулась.

— Господи, — сказала она с торжествующей улыбкой. — Неужели это наша маленькая мисс Техас?

Ханичайл бросилась из комнаты. Она слышала, как Алекс что-то кричал ей вслед, но даже не оглянулась. Она выбежала из дома и устремилась по улице; слезы струились по ее лицу. «Как он мог, — говорила она себе. — Как он мог, о, как он мог, как он мог…»

Из «Флориды» выходили завсегдатаи, ловили такси, смеялись, болтали. Гарри Локвуд распрощался со своими приятелями, сказав, что хочет прогуляться.

Ночь была теплой, хотя и туманной, и настроение у Гарри было отличным, потому что вчера он выиграл в карты приличную сумму в пять тысяч фунтов у человека, который, в чем он был совершенно уверен, больше не станет считать себя его другом, хотя деньги были выиграны честно. Он никогда не мошенничал в карты. Возможно, он и бедный, но все еще джентльмен, особенно в таких вещах; просто он был хорошим игроком в покер, вот и все. Честным игроком.

Идя по площади, Гарри думал про себя, что если ему когда-нибудь по-настоящему повезет и он женится на богатой женщине, то сможет счастливо проводить остаток своих дней за столами в Монте-Карло, носить отлично сшитые фраки и бриллиантовые запонки. Возможно, их сочтут несколько кричащими, но он не откажет себе в удовольствии показать, насколько стал богат после стольких лет бедности. Он почти чувствовал то волнение, которое охватывает тебя, когда ты просаживаешь тысячи в карты. Это вершина блаженства: рисковать всем и не заботиться о том, выиграешь или проиграешь. Играть только ради своего удовольствия, а не потому, что тебе надо заплатить по счетам.

Заслышав шаги, он вскинул голову. Навстречу ему бежала молодая женщина. Ее светлые волосы развевались на ветру, по лицу текли слезы. Она споткнулась, и Гарри едва успел подхватить ее.

— Ханичайл Маунтджой! — воскликнул он, удивленный. — Что случилось?

Он быстро поймал проезжавшее мимо такси. Усадив в него Ханичайл, он сказал таксисту ехать наугад до его дальнейших распоряжений и сел с ней рядом.

— Положи голову мне на плечо, Ханичайл, — сказал Гарри. — Постарайся выплакаться, если сможешь. Потом мне расскажешь, что все это значит.

Пока она выполняла то, что он ей предложил, Гарри спрашивал себя, что могла делать Ханичайл Маунтджой одна, в слезах, на Беркли-сквер после полуночи? Ответ обещал быть интересным.

Вскоре Ханичайл немного успокоилась. Гарри дал ей свой носовой платок, она вытерла слезы и с несчастным видом посмотрела на него.

Он подумал, как ужасно она выглядит, словно наступил конец света. Сказав таксисту отвезти их в «Лайонзкорнер-хаус» на Ковентри-стрит, он обратился к Ханичайл:

— Припудри свой носик, дорогая. Я угощу тебя отличным английским лекарством: чашкой хорошего чая.

Гарри управлял ситуацией необычайно хорошо: он провел Ханичайл через заполненные народом чайные комнаты, работающие круглосуточно, усадил за тихий угловой столик и заказал чай со сдобными булочками. Он сказал ей, чтобы она пришла в себя и успокоилась, а когда найдет в себе силы, рассказала бы ему, что с ней случилось. Он терпеливо ждал, когда девушка возьмет себя в руки, так как вид у нее был просто ошарашенный.

Чай оказал на нее воздействие: краски стали постепенно возвращаться на ее лицо, и она уже не выглядела так, что вот-вот упадет в обморок.

— Моя мать приводила меня сюда после школы. С тех пор я полюбил эти сдобные булочки.

Ханичайл молчала. Она смотрела, как Гарри наливал себе чай и ел булочки.

— Это, конечно, не такое изысканное место, куда надо приглашать девушек, — сказал он, — но, по моему мнению, вполне подходящее при сложившихся обстоятельствах.

— Ты такой добрый, Гарри, — с благодарностью в голосе произнесла Ханичайл. — Не знаю, что бы я без тебя делала. Мне повезло, что я столкнулась с тобой.

— Я тоже рад, — галантно ответил Гарри и более пристально посмотрел на Ханичайл.

Она была не в его вкусе. Для него она была слишком прямолинейна. Он предпочитал женщин, в которых было что-то загадочное и которые выглядели более сексуально. Например, таких, как ее кузина Анжу.

— Еще чаю?

Гарри налил чаю в ее чашку и, подозвав официанта, заказал еще пару сдобных булочек. Затем выжидающе посмотрел на Ханичайл.

— Итак, — произнес он, — можешь рассказать мне, что все это значит?

Ханичайл с сомнением посмотрела на Гарри.

— Я могу доверять тебе? — спросила она дрожащим голосом.

Гарри почувствовал большое облегчение, что она наконец заговорила, и подумал, что ему придется просидеть здесь всю ночь, дожидаясь, когда она придет в себя, что было сопряжено для него — и для Ханичайл — с большими неприятностями от лорда Маунтджоя. Старик мог лишить ее наследства еще до того, как она станет наследницей.

— Ханичайл, — проникновенно начал Гарри, — из всех мужчин в Лондоне я единственный, кому можно доверять. Ты даже не представляешь, — добавил он с улыбкой, — сколько женщин доверяли мне свои самые сокровенные тайны, но я о них даже словом не обмолвился.

Он, правда, не сказал Ханичайл, что эти тайны раскрывались ему в постели и половиной своего успеха он был обязан своей благоразумности. Потому что, если бы не его благоразумность, его бы никогда больше не приглашали ни на одну средиземноморскую виллу и ни в один загородный дом.

— Продолжай, дорогая, — сказал Гарри с нежностью в голосе. — Почему бы тебе не начать все с самого начала и не рассказать мне все. Тогда мы решим, что можно сделать.

Отпив глоточек чая, Ханичайл глубоко вздохнула и рассказала Гарри о телеграмме с ранчо Маунтджой и о том, какой богатой станет.

Гарри посмотрел на Ханичайл другими глазами: она сама скоро станет миллионершей, и ей не нужны деньги старика Маунтджоя. Фактически она станет богаче самого Маунтджоя.

Ханичайл рассказала, что не доверяет Андерсену и хотела посоветоваться с Алексом Скоттом, поэтому поехала повидаться с ним.

— Тебе не кажется, дорогая, — сказал Гарри, внезапно почувствовав к Ханичайл повышенный интерес, — что неразумно наносить визит одинокому мужчине в столь поздний час? Это слишком рискованно, Ханичайл.

— Лучше бы я этого никогда не делала, — ответила она, вспыхнув от стыда. — Лучше бы…

Гарри с тревогой посмотрел на нее:

— Надеюсь, ничего не случилось? Я хочу сказать, Алекс не приставал к тебе… или что-то в этом роде?

Ханичайл отрицательно покачала головой:

— Он был с…

Гарри подался слегка вперед, чтобы расслышать произнесенное Ханичайл имя. Никогда не знаешь, на чем можно будет поймать Алекса Скотта. Хорошо будет иметь в запасе хоть что-то.

Гарри удивился, когда Ханичайл сердитым шепотом произнесла:

— Он был с Анжу.

Гарри вспомнил свой маленький загул с Анжу: она была сексуальным ласковым кокетливым котенком и хорошо знала свое дело. Разумеется, Анжу переспала с ним только потому, что скучала; ей представилась такая возможность, и она воспользовалась ею. Кроме того, она почувствовала в нем родственную душу: они оба умели изворачиваться. Гарри восхищался Анжу, но она презирала его, потому что он был беден. Он звонил ей несколько раз, по большей части из-за денег Маунтджоя, но Анжу была слишком умна, чтобы не понять этого. Она так и не перезвонила, и Гарри послал ей письмо, однако ответа не последовало. Анжу была нужна более крупная рыба, с более громким титулом и большими деньгами, чем Гарри мог ей предложить.

Гарри подумал о Ханичайл и ее новом состоянии, о том, как он сможет осуществить свою мечту, появившись в конце концов в Монте-Карло в хорошем фраке, белом галстуке и с бриллиантовыми запонками.

— Я больше никогда не захочу увидеться с Алексом, — сказала Ханичайл дрожащим голосом. — И я просто не вынесу, увидев Анжу завтра утром. О Господи, что мне делать теперь? — Она умоляюще посмотрела на Гарри.

Гарри был экспертом в двух вещах: игре в карты и женщинах. Он подумал о нефтяном месторождении на ранчо Маунтджой и решил, что, если правильно разыграет карты, деньги будут его. Ханичайл была слабой и ранимой, и он знал, как сыграть на этом.

Он был нежным, ласковым рыцарем в сияющих доспехах. Рабом у ее ног.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе, — с жаром произнес Гарри. — И мне кажется, я знаю, как поступить. В Нью-Йорке живет мой приятель. У него большая ювелирная контора на Парк-авеню, и он очень уважаем; он человек прямой и откровенный и не станет хитрить, как Андерсен. Джок Ламонт именно тот человек, в совете которого ты нуждаешься. — Гарри с торжественным видом посмотрел на Ханичайл. — По счастливой случайности Джок сейчас в Париже. — Он взглянул на часы. — Сейчас два часа ночи. Мы можем успеть на поезд и пароход и к полудню будем там.

Ханичайл смотрела на Гарри в нерешительности, и он разыграл козырную карту:

— Лучше всего тебе уехать отсюда. Это даст тебе какую-то передышку. Ты хочешь встретиться с Анжу или Алексом?

Он видел, как сомнение на лице Ханичайл сменилось решимостью, а затем беспокойством.

— Но у меня нет денег, — замялась она.

Гарри поблагодарил Бога за выигрыш в пять тысяч фунтов, которые, как он точно знал, будут утром на его счете в банке.

— Надеюсь, ты окажешь мне честь самому обо всем позаботиться, — сказал Гарри. — Не волнуйся, дорогая. Я закажу нам номера в разных гостиницах, и ты, если захочешь, можешь на следующее утро вернуться обратно. В отличие от твоего друга Алекса я даже не мечтаю о том, чтобы скомпрометировать девушку.

— Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя за то, что ты спасаешь меня? — спросила Ханичайл, доверчиво глядя на Гарри.

«Позволь мне все просчитать», — подумал Гарри, улыбаясь.

— Ты настоящий друг, — с благодарностью произнесла Ханичайл. — Я этого никогда не забуду.

— Просто побыстрее собери сумку, и со всеми твоими неприятностями будет покончено.

Он знал, как играть в эту игру, когда быть нежным и надежным, а когда играть на очаровании. Он был опытным актером, и эту роль он играл всю свою жизнь. Он готов был поспорить, что Ханичайл Маунтджой станет леди Локвуд еще до того, как поймет, что случилось.

Лорд Маунтджой не испытал удовольствия, когда два дня спустя, выйдя из ночного экспресса Эдинбург — Лондон, услышал, как мальчишки-газетчики выкрикивали его имя. Он посмотрел на заголовки: «НАСЛЕДНИЦА МАУНТДЖОЯ СБЕЖАЛА В ПАРИЖ!» — и побледнел.

Уже сидя в «роллсе», старый граф прочитал о том, что Ханичайл сбежала с хорошо известным игроком и дамским угодником Гарри Локвудом, и впервые со дня смерти жены почувствовал что-то похожее на слезы.

«Почему? — спрашивал он себя снова и снова. — Почему она это сделала?»

Он задал тот же вопрос Лауре и Анжу, когда, вернувшись домой, срочно собрал их в библиотеке.

— Расскажите мне, что случилось, — потребовал он ответа. — Я уезжаю на несколько дней, в доме все прекрасно, но первое, что я, вернувшись, узнаю: Ханичайл сбежала с этим негодяем Локвудом. Почему, я вас спрашиваю?

— Она держала это в секрете от меня, — быстро отреагировала Анжу. — Полагаю, что она влюбилась.

Лаура скептически посмотрела на нее.

— Я знаю, в кого она влюблена, и ты это знаешь, Анжу. И это определенно не Гарри.

— Тогда кто же? — потребовал ответа Маунтджой, удивляясь, что творилось у него под носом, а он даже ни о чем не догадывался.

— Она была влюблена в Алекса Скотта, — ответила Лаура. — Она, конечно, знала, что из этого ничего не выйдет, и мне кажется, что она с ним больше не виделась. — Она посмотрела на Анжу. — Но ты, возможно, знаешь об этом гораздо больше, чем я.

— Все, что я знаю, — быстро ответила Анжу, — так это то, что разговаривала с ней перед тем, как уехать на танцы в «Клариджез». Она была простужена и не хотела выходить. Я вернулась домой далеко за полночь и на следующий день поздно встала. Я с ней больше не виделась и не имею ни малейшего представления, почему она сбежала с Гарри.

Анжу избегала взгляда Лауры, так как знала, что та подозревает, что она каким-то образом здесь замешана, но ей определенно не хотелось рассказывать, что произошло.

«И кроме того, — мстительно думала она, — если уж Ханичайл настолько глупа, чтобы сбежать с Гарри, то получила то, что заслуживала».

Маунтджой с печалью смотрел на телеграмму с сообщением о предстоящем браке. Он тяжело вздохнул, подумав о плохой репутации Гарри, и сказал себе, что никогда не понимал и не поймет женщин. Из всех девочек Ханичайл была последней, которая могла поступить так неразумно. Ему оставалось надеяться, что Гарри не разобьет ее сердца. «Почему, ну почему она это сделала?» — неустанно спрашивал себя старый граф.

 

Глава 32

Три месяца спустя в огромном доме на Манхэттене Ханичайл задавала себе точно такой же вопрос.

Было девять часов неожиданно жаркого утра, и она находилась в спальне, где, стоя у окна, потягивала кофе и смотрела на покрытый зеленью Центральный парк. Ей было невыносимо смотреть на пустую постель. Простыни были аккуратно отвернуты, подушки взбиты; все выглядело так, как оставила горничная, потому что Гарри не пришел ночевать домой и в постели никто не спал.

Она спрашивала себя, что произошло. Поначалу Гарри был таким изумительным. Он привез ее в Париж, поселил в «Бристоле», а для себя снял номер в «Ритце». Адвокат, Джок Ламонт, встретился с ними в тот же вечер. Они обедали в «Вефуре» и обсуждали дела, связанные с ранчо Маунтджой. Джок согласился представлять интересы Ханичайл и попросил ее не волноваться: он лично проследит, чтобы ее не обманули.

Позже они с Гарри гуляли по набережной Сены, любуясь городом. Внезапно он удивил ее признанием в любви, оказывается, он полюбил ее с первого взгляда на балу в Маунтджой-Хаусе, но решил, что шансов у него нет.

— Вы девушки Маунтджой, — печально сказал он. — Будущие наследницы. Я знаю, что старик Маунтджой хочет для тебя по крайней мере герцога; я уверен, что он предпочел бы принца, но такового нет. Какой у меня шанс при моем низком титуле и ничтожном количестве денег? Во всяком случае, сейчас, несмотря на то что я много работаю, чтобы обеспечить себе состояние. — Положив руки на плечи Ханичайл, Гарри пристально посмотрел ей в глаза. — Я знаю, что не должен этого делать, но я схожу по тебе с ума. И по крайней мере я вел себя как джентльмен, чего нельзя сказать об Алексе. Забудь его, дорогая, и выходи замуж за меня, — добавил Гарри охрипшим от волнения голосом. — Клянусь честью, я позабочусь о тебе и буду любить всегда.

В сердце Ханичайл словно повернули нож, когда она подумала об Алексе и Анжу. Она подумала, что, возможно, Гарри и небогатый человек, но он определенно лучше Алекса. С Гарри она будет в безопасности, а Алексу станет больно, когда он узнает, что она помолвлена с Гарри.

— Я выйду за тебя замуж, Гарри, — ответила Ханичайл.

Выражение ни с чем не сравнимого удовольствия появилось на лице Гарри. Он закрыл глаза, с трудом веря в свое счастье, а Ханичайл в ответ улыбнулась, тронутая его волнением. Она сказала себе, что Алекс никогда не любил ее так. Он держал ее на расстоянии, потому что все это время тайно встречался с Анжу. Она была ранена, и жажда мщения горела в ее сердце. Поэтому зачем им с Гарри ждать? Почему бы им не пожениться как можно скорее? И Ханичайл согласилась.

Гарри организовал все: он зарезервировал каюту на французском лайнере «Нормандия», отплывающем вечером из Шербура в Нью-Йорк. Он повел Ханичайл по магазинам на Рю-де-ля-Пэ и купил ей красивое шифоновое платье кремового цвета, шляпку с розовыми шелковыми розочками по полям, золотое обручальное кольцо и сделал внутри его гравировку с указанием их инициалов и даты. Он обещал позже купить ей бриллиант такой же большой, как его любовь к ней.

В тот же вечер, когда лайнер уже плыл по неспокойным водам Атлантики, Ханичайл стала леди Локвуд. Она зачесала наверх волосы, чтобы выглядеть постарше, и надела большую, похожую на колесо шляпу, чтобы скрыть блестевшие в глазах слезы, и капитан лайнера дал им свое благословение. Ханичайл уже сожалела, что решилась на этот шаг, но отступать было поздно.

Их первая брачная ночь не была переполнена любовной страстью, как она раньше себе представляла. Но тогда она мечтала, что проведет ее с Алексом.

Гарри тактично вышел на палубу покурить, а Ханичайл стала готовить постель. Затем расчесала волосы и надела розовую ночную рубашку, отделанную толстым кружевом цвета беж, которую тетя Софи выбрала для нее — казалось, с того момента прошла целая вечность — в «Уайт-Хаусе» на Бонд-стрит. Она была со скромным воротничком-стойкой и достаточно дорогая; тетя Софи тогда сказала, что ей не придется краснеть за нее, когда служанки загородных домов, в которых она проводила уик-энды, будут раскладывать ее вещи.

— Никогда не надо экономить на нижнем белье, — предупреждала тетя Софи. — Именно на него в первую очередь прислуга обращает внимание, а потом начинает сплетничать.

Ханичайл смотрела на себя в зеркало расширенными от мрачного предчувствия глазами, когда Гарри постучал в дверь. Он вошел и с восхищением посмотрел на Ханичайл.

— А ты действительно хорошенькая, — заметил он и положил руки ей на плечи, улыбаясь их отражению в зеркале. — Не помню, говорил ли я, леди Локвуд, что люблю вас?

Ханичайл почувствовала некоторое облегчение: в конечном счете все будет хорошо.

— Ложись в постель, дорогая, — сказал Гарри, направляясь в гардеробную. — Я вернусь через минуту.

Лежа в постели, Ханичайл слышала, как Гарри напевает мотив из последнего мюзикла. Он появился спустя несколько минут в дорогой шелковой пижаме, и она подумала: уж не говорила ли ему мать то же самое, что ей тетя Софи? Как бы то ни было, их теперь двое, двое людей в дорогом ночном белье — два незнакомца в одной постели.

Гарри поцеловал ее, затем выключил свет и сказал:

— Дорогая, я не могу ждать. — Он снова поцеловал ее, уже в темноте.

Гарри ласкал ее грудь, целовал шею, плечи. Она ждала большого эмоционального всплеска, волны любви и страсти, в то же время понимая, что они отсутствуют у обоих.

Гарри был нежным: острая боль пронзила Ханичайл, когда он осторожно вошел в нее, и это было единственной эмоцией, которую она ощутила. Через некоторое время Гарри поцеловал ее, пожелав спокойной ночи, затем отодвинулся на свою сторону постели и сразу заснул, а Ханичайл лежала с открытыми глазами, глядя в темноту и думая об Алексе и той ужасной ошибке, которую совершила.

Она напомнила себе, что Гарри был рыцарем в сияющих доспехах, который пришел ей на помощь. Он любил ее и заслуживает лучшего. Их брак навсегда, и Ханичайл поклялась себе, что будет хорошей женой.

И именно по этой причине спустя несколько дней, сидя в юридической конторе Джока Ламонта, она не задумываясь отписала половину своего состояния мужу.

Как только документ был подписан, Гарри незамедлительно отправился в поход по магазинам. Правда, первая вещь, которую он купил, предназначалась для нее: бриллиант, «такой же большой, как и его любовь», как он ей обещал — пятнадцатикаратный, в обрамлении изумрудов, чистой воды солитер в платиновой оправе. Ханичайл чуть не задохнулась, когда услышала цену, но он раздраженно заметил:

— Ради Бога, дорогая, мы теперь богаты. Давай по крайней мере получим удовольствие от нашего богатства.

Он позвонил своим портным в Эвилл-Роу и заказал несколько костюмов и три разных фрака, и еще ботинки ручной работы от Лобба и две дюжины ручной работы сорочек из Парижа. После этого совершил набег на нью-йоркские магазины, купив белые обеденные пиджаки для Палм-Бич, куда он планировал повести Ханичайл, и снова рубашки, галстуки и прочие модные вещи, включая и комплект огромных бриллиантовых запонок, на фоне которых подаренные ею запонки с единственной жемчужиной выглядели очень дешево. Ханичайл даже не подозревала, что Гарри такой павлин.

Он упрекнул ее в том, что она немодно одета, и отправил ее к парижскому кутюрье в «Бергдорф-Гудмэн» купить себе модную дорогую одежду. В конце концов Ханичайл убедила себя, что она сейчас леди Локвуд и должна соответствовать своему новому положению. Но новые вещи не приносили ей большого удовольствия; она с тоской вспоминала о походах по магазинам с тетей Софи и поймала себя на мысли, что ей хочется повернуть обратно колесо своей жизни.

Позже Гарри позвонил лорду Маунтджою и извинился за свое возмутительное поведение.

— Все, что я могу сказать в свое оправдание, сэр, — сказал Гарри, стараясь быть как можно искреннее, — я люблю Ханичайл, и она сама хотела убежать со мной.

Старый Маунтджой сомневался в искренности слов своего новоявленного родственника, но все же неохотно пожелал всего хорошего и наказал Гарри заботиться о Ханичайл, а затем попросил подозвать ее к телефону.

Он не стал спрашивать Ханичайл, почему она это сделала, а просто сказал, что у нее, должно быть, были на то свои причины и теперь, когда дело сделано, он уверен, что она будет хорошей женой и не опозорит имя Маунтджой. Он не сказал «больше», но Ханичайл была уверена, что именно так он думает.

— Я скучаю по тебе, Ханичайл. Мы все скучаем, — сказал в завершение разговора старый граф.

У нее было такое чувство, что он хотел сказать, что любит ее, но он этого не сделал и повесил трубку прежде, чем она успела ответить, что тоже любит его и тоже скучает по нему, Лауре и даже по этому старому дракону тете Софи, скучает, как никто в мире. Скучает по всем, за исключением Анжу, которая разбила ее мечты.

Вскоре Гарри настоял на покупке городского дома и потратил на это целое состояние. Он просто не мог остановиться и продолжал тратить деньги; он был похож на ребенка в магазине сладостей с полным карманом денег. Вскоре он снова начал играть в карты.

Сейчас Ханичайл сидела в их спальне, ожидая, когда он вернется домой и расскажет ей, где провел всю ночь.

Она перебрала в памяти события предыдущих ночей, пытаясь понять, в чем ее ошибка. Они ходили обедать, и ресторан был почти пустым, чего Гарри ненавидел, так как ему всегда хотелось, чтобы вокруг него бурлила жизнь. Он говорил, что любит себя показать и на других посмотреть, и что, черт возьми, в этом плохого?

— Все, у кого есть хоть капля мозгов и достаточно денег, проводят уик-энд за городом, — пожаловался он. — Или в своих загородных домах, или на море. — Внезапно в его голову пришла идея. — Я точно знаю, что нам нужно, Ханичайл. Загородное поместье. Возможно, в Ньюпорте. Я слышал, что все нормальные люди ездят туда, чтобы покататься на парусниках. Мы можем купить парусник, а может, даже яхту. — Он посмотрел на нее с улыбкой, которая вовсе не была похожа на улыбку, и добавил: — Конечно, она должна быть внушительных размеров. Гораздо больше, чем у Алекса Скотта.

Ханичайл посмотрела на вкусную еду на ее тарелке, удивляясь, почему она стала такой неаппетитной.

— Почему тебе всегда надо упоминать его имя? — спросила она.

Отрезая кусочек жареной утки, он ответил:

— Возможно, потому, что я часто спрашиваю себя, как далеко зашли отношения моей жены с ним?

Он жевал утку, наслаждаясь как ее вкусом, так и выражением боли на лице жены.

— Не начинай все сначала, Гарри, прошу тебя.

— Почему нет? — Гарри отрезал себе еще кусочек утки. — В конце концов, мужчина имеет право знать правду о своей жене. — Он насмешливо посмотрел на Ханичайл. — Интересно, было ли правдой то, что ты мне тогда сказала. В тот вечер, когда выскочила из дома Алекса Скотта и попала прямо в мои объятия?

— Давай сменим тему, — резко оборвала мужа Ханичайл, наблюдая, как официант наливает вино в его стакан. К своему вину она почти не притронулась. — Не думаю, что нам надо покупать загородный дом, особенно в Ньюпорте. Я просто буду там не к месту.

— В этом ты права, — сказал Гарри, внимательно разглядывая жену. — Но я буду, Ханичайл. Естественно, буду. А тебе придется примириться с чувством, что ты не подходишь для ньюпортского общества, хотя бы потому, что мы будем богаты, гораздо богаче, чем они.

— Ты не забыл Гарри, что богата только я?

Она не добавила «а не ты», но он понял, что именно это она хотела сказать. Он отложил нож и вилку, аккуратно сложив их на тарелке.

— Возможно, тебе следовало более внимательно прочитать документы, которые ты подписывала в офисе Джока Ламонта, дорогая. От твоего внимания, кажется, ускользнул тот факт, что мы подписали брачный контракт: фифти-фифти. У тебя половина, и у меня половина. На всю жизнь. Так что, видишь ли, дорогая, мы оба богаты.

Гарри приказал принести счет, небрежно швырнул на стол деньги и ушел. Сгорая от стыда и смущения, Ханичайл поймала такси и поехала в их дом на Бикмен-плейс, который по настоянию Гарри был куплен в первую неделю их приезда в Нью-Йорк.

В нем было двадцать комнат, и Ханичайл понимала, что он слишком велик для них, но Гарри сказал, что его тошнит от их номера в «Плазе», что он человек, которому нужно пространство. Он пригласил известного дизайнера по интерьеру и сказал ему, что у него есть ровно месяц, чтобы все обустроить. Он получит королевское вознаграждение, если уложится в срок, а в случае превышения указанного срока его будут штрафовать за каждый день просрочки. Дизайнер обставил дом дорогой антикварной мебелью, модными абсолютно белыми софами и коврами, дорогими картинами и безделушками. Он получил свое вознаграждение, и Гарри остался доволен, но Ханичайл находила, что, несмотря на роскошь, дом был холодным и бездушным.

Здесь не было ни одной вещи, которую бы выбрала она сама, даже сочетание цветов в спальне: черного и белого, с красными штрихами. Ковер был черным, драпировка и покрывало на кровать сшиты из дорогого тяжелого белого шелка, а единственным украшением была огромная красная ваза из венецианского стекла, заполненная высокими лилиями, аромат которых она стала ненавидеть. Ханичайл считала, что эта комната была во вкусе Роузи.

Когда Ханичайл приехала из ресторана, Гарри дома не было. Она приняла душ, надела халат и стала ждать мужа в спальне, не переставая удивляться тому, как человек мог так измениться за короткий промежуток времени. Сначала он был таким понимающим. Теперь же он часто возвращался домой под утро, но сегодня впервые не пришел ночевать.

Она взяла письмо от Тома, которое получила с утренней почтой, и перечитала его снова. Она назначила Тома управляющим нефтеразработками на ранчо, и он писал, что ей бы следовало приехать домой, чтобы самой посмотреть, как продвигаются дела. Она просто не поверит, как все изменилось. Он выражал надежду, что они с мужем счастливы в Нью-Йорке и что он и Элиза сразу полюбят его.

Гарри приехал часом позже. Его обеденный пиджак был помятым, галстук он где-то потерял, а лицо обросло щетиной.

Он бросил пиджак на кровать и молча посмотрел на Ханичайл. Он снял через плечи подтяжки и, зевая, запустил руки в волосы.

— Гарри, — сказала Ханичайл, стоя у окна и наблюдая за ним.

Он искоса бросил на нее взгляд, и она закусила губу, сдерживая злость. В конце концов, это Гарри вел себя отвратительно накануне вечером, унизив ее тем, что ушел из ресторана. Это Гарри не ночевал дома, занимаясь… одному Богу известно чем. А сейчас ей придется изображать из себя хорошую жену и извиняться. Она старалась убедить себя, что во всем ее вина. Ей следовало настоять на помолвке, а не бросаться замуж сломя голову. Ей следовало бы прислушаться к своему разуму, а не к раненому сердцу. Но все уже слишком поздно.

— Я сожалею, Гарри, — сказала она. — Я не помню, что я такого говорила, но если мои слова обидели тебя, то я искренне сожалею.

Гарри стянул с себя рубашку и бросил ее на кровать. Затем он повернулся и с удивлением посмотрел на жену. Он ожидал, что на него польется поток обвинений.

— Ну хорошо, — сказал он, чувствуя облегчение от того, что она не устраивает скандала; после бурной ночи у него не было сил ругаться с Ханичайл. — Полагаю, что мы оба не сумели сдержать себя. — Он направился в ванную и закрыл за собой дверь.

Ханичайл слышала звук бегущей воды и пение Гарри под душем. Она не была уверена, принял ли он ее извинения, но была рада, что снова все пришло в нормальное русло.

Взяв с кровати пиджак и рубашку мужа, она отнесла их в гардеробную и тут почувствовала запах духов, исходивший от лацканов пиджака. Духи были не ее. Она бросила рубашку в корзину для грязного белья, а пиджак оставила для сухой чистки.

Кусая губы, чтобы не заплакать, Ханичайл быстро переоделась и вернулась в спальню. Она поняла, что Гарри был с другой женщиной, но не знала, как поступить. Никто никогда не говорил ей об этом; никто не предупреждал ее, и она не имела ни малейшего представления, как вести себя с загулявшим мужем. Она вспоминала другие ночи, когда Гарри возвращался очень поздно. «Играл в карты с друзьями», — обычно отвечал он, и она не знала, было ли это правдой. Она почему-то сомневалась в этом. Они были женаты всего три месяца, а муж уже стал изменять ей. Она никак не могла понять причину такого поведения.

Через пятнадцать минут Гарри вернулся в спальню. Он был одет в безукоризненный костюм из клетчатой ткани; его тщательно расчесанные волосы были все еще влажными после душа, и он выглядел таким же свежим и невинным, как сорокалетний школьник.

— Гарри, мне кажется, что нам надо сменить обстановку и ненадолго уехать, — сказала Ханичайл.

Гарри с удивлением посмотрел на нее.

— Здравая мысль, — осторожно заметил он.

— Я бы хотела поехать в Техас. Мы еще не видели наши нефтяные месторождения, и, кроме того, я хотела бы показать тебе свой дом и представить Элизе и Тому.

Гарри знал все об Элизе и Томе; Ханичайл могла рассказывать о них до бесконечности, пока он однажды не сказал ей, что она сентиментальная дура и что он сыт по горло ее разговорами. Но правдой было то, что он пока не видел свою нефть. Пора было нанести визит на ранчо, чтобы показать, кто там хозяин.

Гарри никогда не любил ждать. Он посмотрел на часы и сказал:

— Мы уезжаем сегодня.

Ханичайл быстро вскочила на ноги, лицо ее просияло, словно ей сделали чудесный подарок.

— Правда? Сегодня? — возбужденно повторяла она. — Тогда нам надо узнать расписание поездов…

— Забудь о поездах, — сказал Гарри, сняв трубку и набирая номер. — Я найму самолет, и пилот доставит нас туда в два раза быстрее, чем поезд.

Ханичайл бросилась собирать вещи; она отправила Элизе телеграмму с сообщением, что они приезжают и что она не может дождаться, когда они увидятся. Через два часа они уже были в воздухе. Но все вышло так, что им было бы гораздо лучше поехать на поезде, так как над Каролиной разразилась гроза, и им пришлось приземлиться на крошечном аэродроме за много миль от важных населенных пунктов.

Гарри, словно тигр в клетке, расхаживал по крошечной комнате ожидания, нервно куря сигарету за сигаретой и привычным жестом запуская руки в волосы, что, как Ханичайл уже знала, означало, что он очень зол. Через несколько часов гроза прошла, и они, сев в самолет, полетели в сторону Техаса.

Рядом с маленьким аэродромом в Сан-Антонио их уже ждал нанятый Гарри «кадиллак». Когда они ехали по знакомой Ханичайл дороге в сторону Китсвилла, она возбужденно рассказывала, как ходила в кино, мечтая наяву; она указала на забор, который отделял их земли; и когда на горизонте мелькнули стальные вышки, устремившиеся в небо, она сразу поняла, что ранчо Маунтджой уже не такое, каким она оставила его.

Большая машина подскакивала на дороге с выступившими корнями совсем так же, как старенький «додж» Роузи. Фишер выскочил встречать их, лая как сумасшедший, пока Ханичайл не высунулась из окна и не сказала:

— Эй, Фишер, ты меня помнишь?

Тогда пес сел на обочине дороги, склонив на одну сторону голову и подняв одно ухо, словно решая: Ханичайл это или нет.

На крыльце стояла Элиза, поджидая их. Она протянула к Ханичайл руки, и та упала в ее объятия.

— О, Элиза, — сказала она, едва сдерживая слезы. Отодвинув ее от себя, Элиза посмотрела на нее острым взглядом.

— Наконец ты приобрела это, — восхищенно заметила Элиза.

— Что приобрела? — с беспокойством спросила Ханичайл, думая о том, что она слишком изменилась.

— Ты наконец стала похожа на своего отца. Разве я тебе не говорила, что оно так и будет?

Ханичайл рассмеялась и тут только вспомнила о Гарри, стоявшем у нее за спиной. С тревогой Ханичайл посмотрела на Элизу: она хорошо разбиралась в людях и сразу могла определить, что это за человек.

— Элиза, это мой муж, — представила Гарри Ханичайл.

— Рада познакомиться с вами, Гарри, — проговорила Элиза, протягивая ему руку. — Добро пожаловать на ранчо Маунтджой.

Гарри не глядя пожал Элизе руку, рассматривая убогий деревянный дом, утопающий в море пыли.

Ханичайл тоже посмотрела на дом: он выглядел таким же милым, каким она его помнила. На веранде стояло старое кресло-качалка, сидя в котором обычно курила Роузи, уставившись в пространство, и Ханичайл подумала, как жаль, что мать не дожила до этого дня, когда у них наконец появилось много денег. И как ужасно, что Джека Делейни так и не обвинили в убийстве.

Они вошли в дом, и губы Гарри презрительно скривились при виде простой гостиной и старого каталога мебели, которым Роузи так гордилась и который сохранился с незапамятных времен; черной пузатой печки и кастрюль, содержимое которых кипело на медленном огне, источая вкусные запахи, так как Элиза готовила торжественный ужин.

Гарри внес чемоданы в спальню.

— И здесь ты жила? — скривившись, спросил он Ханичайл.

— Всю свою жизнь, — ответила она просто. — Я родилась в соседней спальне. И я, возможно, никогда бы не уехала отсюда, если бы лорд Маунтджой не послал Эдгара Смолбоуна разыскать меня. Я бы всегда оставалась здесь, работая на ранчо. А сейчас, как я полагаю, присматривала бы за добычей нефти.

— Тогда ты должна благодарить провидение, что Маунтджой разыскал тебя, — холодно заметил Гарри. — Ради Бога, Ханичайл, надеюсь, что мы недолго будем пребывать в этой лачуге.

— Нравится тебе или нет, но это мой дом, — сердито ответила Ханичайл, вскинув подбородок и стараясь говорить тихо, чтобы не слышала Элиза. — Да, мы останемся здесь. И пока мы здесь, разреши напомнить тебе, что это мой дом и моя земля позволяют тебе вести праздный образ жизни, содержать роскошный дом в Манхэттене, снимать дорогие номера на Эвилл-Роу, покупать бриллиантовые запонки.

Гарри бросил чемоданы на кровать.

— Я не принадлежу к тому типу людей, которые стирают грязное белье на публике, — сердито заметил он, — и предупреждаю тебя, что я останусь здесь только на одну ночь. — Гарри снял пиджак и посмотрел вокруг глазами человека, привыкшего к роскоши номеров «Ритца». — Где у вас ванна?

Ханичайл вывела мужа в коридор и показала ванну. Она была маленькой и безупречно чистой, хотя кафель был старым и слегка потрескавшимся. Гарри презрительно фыркнул, и Ханичайл от гнева побагровела. Потом повернулась и пошла искать Элизу. Та стояла у плиты и жарила цыплят — любимое блюдо Ханичайл.

— Мне кажется, он хороший, твой муж, — сказала Элиза, с подозрением посмотрев на Ханичайл. — И красивый.

Ханичайл стояла, сложив на груди руки и наблюдая, как разливаются капельки жира, когда Элиза клала на сковороду очередную порцию цыплят.

— Многое изменилось с тех пор, как ты уехала, — продолжала Элиза. — В северной части ранчо стоят нефтяные вышки. Я рада, что они нашли нефть не рядом с домом, иначе бы мы днем и ночью слышали это жужжание. И люди там нехорошие, мэм, определенно нехорошие.

— Но они делают нас богатыми, — сказала Ханичайл, проведя пальцем по торту с шоколадным кремом и облизнув его.

— Возможно, ты и богата, но манеры твои не улучшились, — стукнула ее по руке деревянной ложкой Элиза. — Я думала, что ты уже выросла. Стала утонченной, такой же, как Джинджер Роджерз, которой ты так восхищалась.

— Мне почему-то кажется, что я никогда не стану такой утонченной, как Джинджер Роджерз. Я не изменилась. Под этим новым платьем бьется старое сердце.

— А мне кажется, что ты изменилась, — заметила Элиза, снова пристально посмотрев на Ханичайл. — Мне кажется, что ты сбросила розовые очки, через которые всегда смотрела на мир. Неужели девушка так меняется, живя в роскоши? Она лишает ее иллюзий?

— Иногда, — с грустью ответила Ханичайл.

— Ханичайл! — В дверях стоял Том. Его красивое лицо расплылось в широкой улыбке.

Ханичайл бросилась к нему.

— О, детка, детка, — проговорил Том, — ты даже представить не можешь, как я рад тебя видеть.

Прильнув к его плечу, Ханичайл почувствовала, что сейчас она действительно дома.

Из комнаты вышел Гарри. Он стоял, скрестив на груди руки, и терпеливо наблюдал за Ханичайл и Томом.

— Ну ладно, — сказал, улыбаясь, Том. — Тебя ждет твой муж.

Ханичайл заметила ледяное выражение лица Гарри, когда Том направился к нему.

— Рад познакомиться с тобой, Гарри, — приветствовал Том мужа Ханичайл.

— Как поживаешь? — с надменным видом спросил Гарри.

Ханичайл внезапно вспомнила детей в школе и их мамаш, и ей захотелось избить Гарри за то, что он так груб с ее родными и близким.

— Надеюсь, вы простите меня, если я не буду обедать с вами, — сказал Гарри. — Поездка была утомительной, к тому же сейчас очень жарко. — Он повернулся и вышел из комнаты.

Элиза посмотрела на Тома, а затем на Ханичайл, но ничего не сказала. Они ели жареных цыплят на крыльце, как делали это раньше, и Ханичайл рассказывала им о Лауре и Анжу. Затем она рассказала о бале, королевской презентации, о тете Софи и о том, каким одиноким, по ее мнению, был лорд Маунтджой. Но она ни разу не упомянула Гарри.

Они сидели допоздна. Элиза на верхней ступеньке крыльца, Том и Ханичайл — на нижних. Голова Фишера лежала на коленях Ханичайл; и они слушали дальний гудок паровоза и раздававшееся время от времени ржание лошадей в конюшне.

Позже они пошли туда, чтобы поздороваться с лошадьми. Апполоза лизнула руку в благодарность за яблоко, и Ханичайл, потрепав ее по холке, сказала, что не забыла ее и что завтра утром они отправятся на прогулку.

По дороге в дом Том спросил Ханичайл, счастлива ли она. В сгущающейся темноте они смотрели друг на друга, пока Ханичайл обдумывала ответ. Она знала, что несчастлива с Гарри и не будет счастлива никогда. Она думала о том, как сильно любит Алекса и какой была дурой. Элиза права: она потеряла розовые очки своей юности и невинности. Сейчас она отчетливо видела свою жизнь. Гарри женился на ней из-за денег. Он был игроком и бабником. И она совершила ужасную ошибку.

— Все не так просто, Том, — сказала наконец Ханичайл. — Мне кажется, я знаю, что такое счастье, но сейчас… я не уверена.

— Счастье — простая вещь, девочка, — сказал Том. — Когда оно придет к тебе, ты его сразу узнаешь. Просто запомни, Ханичайл, если этот человек не делает тебя счастливой, ты всегда можешь вернуться домой.

Ханичайл улыбнулась и поцеловала Тома. Но она знала, что слишком поздно и она никогда не сможет вернуться домой. Сейчас она была совсем другой.

Гарри уже спал, когда Ханичайл вошла в комнату. У кровати стояла полупустая бутылка, и в комнате сильно пахло виски. Ханичайл подумала, что это напоминает ей Роузи, когда та была дома.

Она разделась и легла, стараясь не касаться мужа. Она не могла бы вынести его горячее тело рядом с собой, дыхание с запахом виски на своем лице, его ищущих рук на своем теле. Закрыв глаза, она стала слушать звуки ранчо: вздохи ветра и травы, какой-то ночной птицы — и почувствовала, что на нее снова навалилось одиночество.

Она встала на рассвете, объехала с Томом ранчо и на какое-то время опять почувствовала себя счастливой. Когда они вернулись, Гарри сидел за столом на веранде и ел яичницу с беконом и блины.

— Тебе лучше поторопиться, Ханичайл, — сказал он. — Через полчаса мы встречаемся для делового разговора с человеком, отвечающим за добычу нефти, а потом посмотрим на производимые работы. После этого мы немедленно уезжаем в Нью-Йорк.

Он говорил с ней высокомерно, и Ханичайл захотелось плеснуть ему в лицо кофе. Но вместо этого она сказала:

— Я скоро буду готова. — И пошла в комнату собирать вещи.

— Будешь завтракать? — спросила Элиза, выглянув из кухни.

— Мне надо уезжать, Элиза.

— Я знаю. Но ты ведь вернешься обратно? — Элиза с тревогой посмотрела на нее.

— Вернусь, — пообещала Ханичайл. — И буду одна.

— Мне жаль, детка, — ответила Элиза.

— Мне тоже, — ответила Ханичайл, внезапно поняв всю правду. — Это просто ошибка, вот и все. Огромная ошибка.

 

Глава 33

Конгрессмен Джек Делении знал, что он похож на Кларка Гейбла. Люди так часто говорили ему об этом, что он и сам в это поверил. «Единственным различием являются уши», — говорил он, откидывая свои темные волосы и восхищаясь своими плоскими, хорошей формы, ушами. «И возможно, у меня еще кое-что получше, чем у Гейбла», — всегда добавлял он, непристойно смеясь.

А правда заключалась в том, что он не был похож на кинозвезду, а культивировал в себе это сходство: маленькие усики, кривая усмешка, легкая сутулость. Он убивал женщин наповал, как только они его видели. Они всегда бегали за ним, особенно сейчас, когда он стал шишкой.

Чтобы быть шишкой, приходилось много работать, потому что без сильной посторонней поддержки он мог очень быстро снова стать никем. И он пока еще не достиг высшей ступени лестницы, ведущей наверх.

Он был обязан своим могуществом богатым покровителям, гангстерам, которые протолкнули его в конгресс, чтобы защищать их интересы и препятствовать лоббированию в таких областях, как игровой бизнес, мясоконсервное дело и транспортные профсоюзы. С их деньгами и властью ему было легко похоронить свое прошлое и опровергнуть обвинения в коррупции. Он и сам много потрудился, чтобы добиться такой поддержки.

На деньги мафии он проводил избирательные кампании, приобрел огромный дом в Хьюстоне, делал денежные пожертвования. К тому же у него была красивая внешность, искренняя улыбка, крепкое мужское рукопожатие. И все это вкупе с дорогой пропагандистской кампанией решило дело в его пользу — он был избран в конгресс.

Он сидел в большом комфортабельном офисе в здании сената. Его ноги лежали на широком столе, свободном от срочных бумаг, требующих его внимания; маленькая вонючая сигара зажата между зубами, а руки скрещены за головой. Он думал, как ему следует вести себя в дальнейшем.

У него была приятная внешность, огромное обаяние, и он знал, как продвинуться вперед. Он может стать кандидатом в президенты, но на это, возможно, уйдут годы, а он был человеком нетерпеливым, и, кроме того, Рузвельт все еще прочно сидел в Белом доме, несмотря на «новый курс».

Нет, думал Делейни, человек в коляске пробудет там еще долгие годы. Все, что он может сделать, это медленно пробиваться в сенаторы, заставив себя заметить и чем-то отличиться.

Медленность всего этого повергла его в уныние. Жизненный стиль Вашингтона ограничивал человека его потребностей. Бывали моменты, когда он тосковал по старым временам «сухого закона», контрабанды спиртных напитков, рэкета и женщин.

Сбросив со стола ноги, Делейни вынул изо рта сигару и глубоко вздохнул. То были хорошие времена. Но его прошлое было тщательно отредактировано теми, кто его поддерживал. Сейчас он был известен как вдовец, который так глубоко переживает смерть своей жены Розмари, что до сих пор не может найти достойную ей замену. Сценарий был рассчитан на все слои избирателей: домохозяйки обожали его преданность своей жене; молодые женщины влюблялись в него, а мужчины восхищались тем фактом, что истинный техасец сам всего добился и стал «мужиком из мужиков». В дни глубокой депрессии Джек знал, как вселить в людей надежду.

«Удача не ищет вас, мои друзья, — говорил он в своих речах, в залах маленьких безымянных городков, куда, как он искренне надеялся, больше никогда не вернется. — Вы должны найти и поймать эту старую леди. Да, господа. А я только парень, который хочет помочь вам. Голосуйте за меня, и удача, которую поймал я, придет и к вам».

Местные оркестры громко играли. Пиво, прохладительные напитки — все, оплаченное гангстерами, — раздавались толпе, женщины получали розочки, а дети — красные, белые и голубые конфеты вместе с фальшивыми улыбками.

«Даже паршивых собак приходится ласкать», — мрачно думал Джек, потому что ему всегда хотелось дать им пинка. Он ненавидел собак, ненавидел всегда, а они, казалось, ненавидели его тоже. Собаки не любили его: они рычали и скалили зубы, когда Джек пытался погладить их, заставляя владельцев с подозрением смотреть на него, словно эти создания были судьями его характера.

Вся беда заключалась в том, что он со своими все больше растущими амбициями всегда должен был искать опору у бандитов. Они заплатили, чтобы протащить его в конгресс, и сейчас они платят ему, чтобы он заботился об их интересах. А этого для Джека недостаточно. Он чувствовал себя бедным человеком. В сенате были парни с фамильным состоянием, и они не задумываясь тратили на кампанию полмиллиона и даже больше. Это были люди с домами в Нью-Йорке, на Саратоге и в Палм-Бич, в горах Адирондака и с большими белыми яхтами на Бермудах. Его соперник из Техаса был именно таким человеком. Гораздо богаче его и тоже коррумпированный. Он метил на место Джека в конгрессе и готов был сделать все, чтобы получить его.

У Джека было ощущение, что те, кто его поддерживает, охладели к нему. Телефонные звонки раздавались все реже и были менее дружелюбными. Его больше не приглашали на приемы в высшее общество, к чему он успел привыкнуть. Он был уверен, что его стараются вытолкнуть, чтобы освободить место другому, который мог предложить больше, чем он. Слово «лояльность» отсутствует в словаре бандитов.

Он читал в прессе Хьюстона о нефтяных разработках на ранчо Маунтджой и размышлял, как это было и прежде, с Роузи, как бы обернуть это дело в свою пользу. Он, как и в случае с Роузи, знал, что делать. Только на этот раз он позаботится о маленькой Ханичайл раз и навсегда. К сожалению, на этот раз ему придется отделаться и от ее мужа тоже; он не может себе позволить, чтобы возникли проблемы. Он воспользуется своим сегодняшним положением, чтобы предъявить претензии на дом и землю. Джек не сомневался, что дело выгорит. А для этого нужен всегда только хороший ленч и один телефонный звонок.

Джеку нравился отель «Мейфлауэр». В нем был отдельный затемненный бар, где он сможет пропустить парочку порций ирландского виски и провести тихую деловую беседу, а в ресторане он получит стейк именно такой, какой любит: средней прожаренности, с картофельным пюре, затем парочку кружек пива, и никакого десерта.

«Оставьте всю эту сладенькую дрянь для женщин, — говорил Джек, играя роль конгрессмена, настоящего южанина. — Я из Техаса. Мы любим стейки, а вы умеете их готовить. Этого мне вполне достаточно». На самом деле он родился и вырос в бостонском Норт-Энде, и с той поры прошло много лет, а сейчас он был южанином по рождению и воспитанию.

Бармен улыбнулся, приветствуя его, и дал ему двойную порцию виски, даже не спросив, что он хочет, и вазочку с сухими крендельками, которые Джек обожал. Он выпил виски, щелкнул пальцами, чтобы подали вторую порцию, и вышел в коридор к телефонной будке. Набрав номер оператора, он заказал разговор с Нью-Йорком и стал нетерпеливо ждать, барабаня пальцами по полке. Наконец ему ответил мужчина.

— Вито! — рявкнул Джек. — Где тебя черти носят? Наверное, бурно провел ночь? Слушай, парень, у меня возникла маленькая проблема, которую надо решить. Понимаешь, о чем я говорю? Да, это в какой-то степени личное, но плата та же самая.

Джек вынул из кармана клочок бумаги с адресом.

— Слушай, парень, — тихо сказал он, — работа очень деликатная. Никаких ошибок. Ты меня понимаешь? О'кей, слушай информацию.

Джек посмотрел через плечо, нет ли посторонних ушей, затем тихо продиктовал Вито имена Гарри Локвуда и Ханичайл, их адрес, добавил для верности описание внешности Ханичайл: высокая блондинка.

— Чек почтой, — сказал Джек, усмехнувшись своей шутке, так как деньги, конечно, будут посланы через сложную сеть курьеров, чтобы никогда не могли найти его след. — Половину авансом, половину после того, как работа будет сделана.

Вернувшись с довольной улыбкой в бар, он стал пить виски и болтать с барменом. Затем пошел в ресторан, где с большим аппетитом съел стейк.

 

Глава 34

Алекс Скотт плыл в Нью-Йорк на «Королеве Мэри» в своей обычной каюте. И как обычно, он большую часть путешествия проводил в одиночестве, но на третий вечер нарушил это правило и отправился на коктейль-прием, устроенный его старым знакомым, где и встретил Анжу.

Он стоял в дверях каюты, оглядывая толпу нарядно одетых людей и ругая себя за то, что из вежливости принял предложение и появился, чего не следовало делать, когда из-за спины раздался знакомый голос:

— Бонжур, дорогой Алекс. Удивляюсь, как тебя удалось выманить из твоего логова.

Он повернулся, и их взгляды встретились. Он не говорил с Анжу с той самой ночи, когда завернул ее в накидку и отвез домой. Она просила и умоляла его всю дорогу, говоря, что не сделала ничего плохого и очень сожалеет, что это было небольшое развлечение и она его действительно любит.

Он слушал ее с каменным лицом, пока не довез до дома, где холодно сказал:

— Анжу, ты не понимаешь значения слова «любовь». Ты эгоистичная интриганка. Ты причинила Ханичайл боль. Женщины, подобные тебе, плывут по волнам жизни, пользуясь своей красотой и очарованием и получая только то, чего хотят.

Он открыл дверцу машины. Анжу вышла, кутаясь в накидку и глядя на Алекса испуганными глазами.

— Не думаю, что я уж такая плохая, — сказала она. — Возможно, капризная, но не плохая. О, Алекс, пожалуйста, не отвергай меня. Я пришла к тебе, потому что люблю тебя. Я так тебя сильно хочу, а ты никогда не обращал на меня внимания. Мне просто нужно было что-то сделать, чтобы привлечь твое внимание.

— До свидания, Анжу, — холодно сказал Алекс, вернулся в машину и захлопнул дверцу. Выглянув из окна, он добавил: — И если я услышу от кого-то хоть одно слово, я приду к лорду Маунтджою и расскажу ему правду о том, что случилось и какая ты в действительности маленькая сучка.

Он тронул машину, наблюдая в зеркало за Анжу, смотревшую ему вслед с лицом, залитым слезами.

Глядя сейчас в ее прекрасные зеленые глаза и на невинную улыбку, Алекс с болью подумал о Ханичайл, вышедшей замуж за Гарри Локвуда. Он знал, что во всем виновата Анжу.

— О, проходи, Алекс, — сказала она, беря его под руку. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Обещаю вести себя хорошо.

— Нам нечего сказать друг другу, — холодно ответил Алекс, вырвал руку и смешался с толпой. Он чувствовал на себе злой взгляд Анжу и знал, что она принадлежит к тому типу женщин, которые никогда не отвяжутся.

Ему было интересно знать, зачем она едет в Нью-Йорк. Он узнал, с кем путешествует мисс Маунтджой, — вместе с лордом и леди Малветт и их дочерью.

Алексу удавалось избегать Анжу, но он постоянно ощущал ее присутствие за одним из столиков в обеденном салоне и пару раз прошел мимо нее, прогуливающейся по палубе с дочерью Малветтов, коротко кивнув.

Поздно ночью он позволил себе думать о Ханичайл и о том, как, должно быть, ей было больно, если она очертя голову выскочила замуж. Мысль о том, что она в объятиях Гарри, заставила Алекса громко застонать. Он знал, что ему следовало бы рассказать правду о себе, но верность слову не позволяла рассказать ему свой секрет. Он не хотел, чтобы хоть кто-нибудь, пусть даже она, знал об этом.

Ханичайл была дома одна, когда днем зазвонил телефон. Она с тоской посмотрела на него, полагая, что это звонит Гарри, чтобы объяснить, почему он не пришел ночевать. В ее голосе чувствовался вздох, когда она ответила на звонок.

— Ханичайл, это Алекс, — сказал он, и ее сердце перевернулось. Ей следовало бы положить трубку, не вступая с ним в разговор, но она не смогла.

— Мне нужно увидеть тебя, — сказал он. — Я не могу позволить тебе жить дальше с мыслью о том, что то, чему ты стала свидетельницей, исходило от меня. Ханичайл, позволь мне по крайней мере объясниться. Это все, что я прошу. — Немного поколебавшись, Алекс добавил: — Нет, это не совсем правда. Я не могу быть в одном с тобой городе, чтобы не увидеть тебя. Я должен знать, как ты живешь, если, конечно, ты не занята.

— Нет, — прошептала она. — Я не занята. Я совсем не занята.

— Значит, мы встретимся?

— Где? — Ханичайл так сильно хотелось увидеть Алекса, что она сгорала от нетерпения.

— В дубовом зале в «Плазе»? В пять?

— Я буду там.

Он пришел слишком рано и как деревенский парень смотрел на дверь, ожидая, когда мелькнет тень его любви. Он сказал себе в сотый раз, что не любит Ханичайл, что он не может ее любить, но когда он наконец увидел ее, то понял, что лжет сам себе.

Она стала тоньше, изящнее и утонченнее, настоящая жительница Нью-Йорка в черном полотняном платье, черной широкополой шляпе из соломки и с жемчугом Маунтджоя на шее. Ее блестящие волосы цвета пшеницы были красиво подстрижены, длинные концы подвиты внутрь; в сапфировых глазах появилась тревога, когда их взгляды встретились.

— Слава Богу, что ты пришла, — сказал Алекс. — Я боялся, что не придешь. — Он оглядел полный народа зал и предложил: — Давай уйдем отсюда.

Потом взял Ханичайл под руку, почувствовав, как по его телу пробежал электрический ток, и они, выйдя из отеля, направились в Центральный парк.

В парке было полно народа, но они никого не замечали, словно их было только двое в целом мире. Алекс сказал Ханичайл, что с той самой ночи не переставал думать о ней. Затем взял ее за руку, усадил на скамейку и рассказал всю правду об Анжу.

Рядом катались дети на трехколесных велосипедах; трусили городские собаки на длинных поводках; взявшись за руки, проходили влюбленные, но взгляд Алекса был устремлен только на Ханичайл.

— Как она могла такое сделать? — спросила Ханичайл. — Ведь она была мне как сестра.

— Нам с тобой трудно понять такую женщину, как Анжу. Возможно, она и любит тебя, но ничто не может препятствовать ее желаниям. Ради своего удовольствия Анжу пожертвует даже матерью. Она не понимает, какой вред принесла, для нее это только развлечение. Анжу всегда должна быть первой. Ну а как ты, Ханичайл? — спросил Алекс, взяв девушку за руку.

Та пожала плечами:

— Полагаю, что Гарри счастлив. Каждый вечер он уходит играть в карты. Я даже не знаю, где он проводит большую часть времени, и, откровенно говоря, меня это не интересует. Я знаю одно — я люблю тебя, Алекс, поэтому я обманываю его, а он обманывает меня. Но это больше не имеет никакого значения. Я была глупой молодой дурой. Я совершила ужасную ошибку и сейчас пожинаю горькие плоды.

— Есть альтернатива.

— Развод? О да, я думала об этом. Каждый раз, когда Гарри полупьяный приходит домой и начинает рассказывать мне о своем триумфе, я думаю об этом. Почему ты не предложил мне выйти за тебя замуж? — спросила она, глядя ему в глаза.

— На это есть причина. Я не могу рассказать о ней. Скажем так — это мое наказание. — Обняв Ханичайл за плечи, Алекс придвинулся к ней ближе. — Это не потому, что я не люблю тебя, Ханичайл. Ты знаешь, что люблю. И если я когда-нибудь буду нужен тебе, ты только позови — я примчусь. — И он поцеловал ее.

Она знала, что этот поцелуй как печатью соединил их судьбы. Она всегда будет любить Алекса Скотта, несмотря на то что он не может жениться на ней.

Они ехали к ее дому, держась за руки, но Алекс, прощаясь, не поцеловал ее снова и не попросил еще раз увидеться. Она стояла на пороге своего красивого дома, наблюдая, как такси увозит от нее Алекса. Она посмотрела на визитку, которую он ей дал, с номером телефона и адресом офиса на Пятой авеню и подумала, сумеет ли она когда-нибудь воспользоваться ею.

Телефон зазвонил, когда Ханичайл открыла дверь. Она схватила трубку и чуть не задохнулась, когда услышала голос Анжу.

— Ханичайл, дорогая, это твоя раскаивающаяся кузина звонит тебе, чтобы попросить прощения. О, Ханичайл, я знаю, что причинила тебе боль. Это просто была глупая ошибка. Я не знала, что вы с Алексом встречаетесь. Он ничего не значит для меня. Честно. Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что ты прощаешь меня.

Ханичайл ясно представляла себе ее озорную улыбку котенка, прищуренные зеленые глаза и склоненную набок голову в полной уверенности, что она будет прощена.

— Дорогая, ответь мне. — В голосе Анжу звучала мольба. — Позволь мне приехать к тебе лично извиниться. Ты увидишь, что я говорю искренне. Пожалуйста, пожалуйста, — упрашивала Анжу. — Я так соскучилась по тебе. И кроме того, лорд Маунтджой взял с меня слово, что я навещу тебя и узнаю, как ты живешь. Ему будет очень больно, если я вернусь и скажу, что моя очаровательная кузина отказалась встретиться со мной.

Ханичайл вспомнила, что рассказал ей Алекс, и решила, что на этот раз она не поддастся обману. Все ее беды — от Анжу.

— До свидания, — сказала она. — Я не хочу больше тебя видеть. — И повесила трубку.

Ее била дрожь, когда она поднималась в свою комнату. Она выключила кондиционер, распахнула все окна, впуская теплый вечерний воздух, и стала растирать руки, чтобы немного согреться. Она не знала, было ли это вызвано прохладным воздухом или телефонным звонком Анжу: и оттого, и от другого у нее леденела кровь.

Ханичайл приняла душ и оделась к обеду, на который они с Гарри были приглашены вечером. Идти ей не хотелось, но она знала, что отговориться ей не удастся. Легче сделать то, что он хочет, и избежать новой стычки, которая всегда кончалась для нее слезами, а для него — уходом из дома с хлопаньем дверью и невозвращением домой до утра, а то и позже.

Ханичайл надела красивое серо-коричневое шифоновое платье, свои любимые серьги из светлого янтаря, оправленного в золото — антикварная вещь из России, — и «памятный подарок» — кольцо с огромным бриллиантом, которое Гарри заставлял ее надевать, потому что оно демонстрировало всем, каким богатым он был, что мог позволить себе купить жене такое сказочное ювелирное украшение. Она с горечью вспоминала его слова: «Бриллиант такой же большой, как моя любовь к тебе».

Она сидела, глядя на себя в зеркало и желая, чтобы на месте Гарри был Алекс, ради которого она нарядилась; Алекс, который бы посмотрел на нее и сказал, как прекрасно она выглядит; Алекс, с которым бы она спала в одной постели.

— Ханичайл! Где ты, черт возьми? — раздался голос Гарри снизу.

Она постоянно думала, что говорят слуги, наблюдая за их ежедневными ссорами, но сегодня это ее не беспокоило: у горничной был выходной день.

— Я здесь, Гарри, — отозвалась Ханичайл и стала спускаться по лестнице.

— Куда это ты так вырядилась? — грубо спросил он. Ханичайл поняла, что он пьян: галстук косо повязан, светлые волосы взлохмачены.

— Ты сказал, что вечером мы обедаем у Джеймисонсов, — спокойно ответила Ханичайл.

Вспомнив, Гарри хлопнул себя по лбу.

— О Господи, действительно. — Он прошел в гостиную и остановился у столика с напитками. — Где, черт возьми, лед? — закричал он, наливая себе изрядную порцию виски. — Я приказал горничной, чтобы ровно в шесть вечера она ставила сюда ведерко со льдом.

Ханичайл посмотрела на часы:

— Сейчас восемь часов, Гарри. Полагаю, что лед растаял и, прежде чем уйти, она убрала его.

— В твои обязанности входит следить за слугами. Почему ты не приказала ей наполнить ведерко новым льдом? — Он грубо рассмеялся. — Полагаю, что я прошу слишком многого от девчонки, выросшей в трущобе, которая не умеет обращаться с прислугой. И это ты называешь семьей. Знаешь, что я скажу тебе, Ханичайл, если бы они не были черными, я, возможно, поверил бы, что они твоя семья, как веришь ты.

Ханичайл села в кресло, наблюдая за мужем. Ей было трудно точно определить, насколько Гарри пьян; он никогда не шатался, а становился более и более агрессивным, в зависимости от того, сколько выпил. Он обошел вокруг нее, проливая виски на белый ковер и критически ее оглядывая.

— Ты считаешь это платье достаточно хорошим для обеда с моими друзьями? — грубо спросил он. — Оно больше подходит для обеда на известном ранчо.

— Оно от Мейнбокера, — спокойно ответила Ханичайл. — Одного из лучших американских модельеров.

— Ха, американцы, что они знают о моде? Они думают только о деньгах.

— Именно поэтому я надеваю твое кольцо, Гарри. Чтобы все они знали, насколько ты богат. Поэтому ты его и купил.

Он приблизил к ней свое лицо.

— Иногда мне кажется, что я женился на самой худшей из девушек Маунтджой, — пробормотал он. — Иногда я удивляюсь, почему не женился на Анжу. В конце концов, она тоже унаследует деньги старика, и к тому же она такая красивая и такая доступная.

— Тогда почему же ты не женился? — со злостью спросила Ханичайл.

Гарри выпрямился и сделал большой глоток виски.

— Потому, моя дорогая, что я уже попробовал ее. И меня несколько беспокоило, как много других мужчин имели счастье затащить ее в постель. — Он мерзко улыбнулся, оглядывая Ханичайл с головы до ног. — С тобой по крайней мере у меня была уверенность, что я беру девственницу.

Ханичайл в ужасе смотрела на Гарри.

— Именно так, дорогая. Сексуальная маленькая Анжу. — Он рассмеялся. — Осталась еще одна девочка Маунтджой, и можно сказать, что я поимел их всех. Представляю, какой великолепной будет на мне Лаура, имея такой опыт в седле. И во всяком случае, любая из них гораздо лучше, чем ты, моя дорогая Ханичайл.

Ханичайл встала, расправила шифоновую юбку и посмотрела на мужа презрительным взглядом.

— Мне следует убить тебя, Гарри, — сказала она. — Все говорили, что ты плохой человек, и были правы. Как я могла подумать, что ты рыцарь в сияющих доспехах, прискакавший спасти меня?

Ханичайл сорвала с пальца кольцо с огромным бриллиантом и бросила его на пол.

— Вот что я думаю о так называемом «сердце, полном любви», Гарри. И о тебе. Ты не достоин грязи под ногами таких людей, как Том, лорд Маунтджой, Билли Сакстон и Алекс Скотт. Ты гроша ломаного не стоишь.

Гарри посмотрел на кольцо, сверкавшее в свете люстры на белом ковре, затем на Ханичайл.

— Куда ты собралась? — крикнул он, увидев, что Ханичайл уходит.

Она не ответила и, быстро взбежав по лестнице в свою комнату, сорвала с себя красивое шифоновое платье и бросила его на пол. Затем переоделась в блузку и юбку, схватила жакет и сумочку и, поняв, что она не знает, куда идти, медленно опустилась на кровать. Она даже не знала, куда ей бежать.

Зарывшись лицом в подушку, Ханичайл, чувствуя себя несчастной, думала, что делать дальше. Рядом с ней на подушке лежал мишка, которого в детстве подарил ей отец, и она, протянув руку, погладила его по морде. У него не было одного уха, и Элиза на протяжении многих лет чинила его, но он все еще связывал ее с отцом, человеком, которого она никогда в действительности не знала и по которому тосковала.

Вздохнув, Ханичайл встала и спустилась по лестнице вниз. Гарри со стаканом в руке поджидал ее в холле.

— Что насчет обеда у Джеймисонсов? — спросил он с мрачным видом.

— Можешь идти, Гарри, — ответила Ханичайл, направляясь мимо него к двери.

— Я не могу идти туда один. Они ждут нас обоих.

— Тогда откажись. Скажи, что я больна.

Гарри грубо схватил жену за плечо:

— Куда ты собралась?

— Гулять.

Ханичайл открыла дверь и быстро сбежала вниз по лестнице.

— Можешь не возвращаться домой! — крикнул вслед ей Гарри.

— Не вернусь, — ответила Ханичайл сквозь стиснутые зубы и быстро зашагала по улице.

Она прошла, казалось, много миль, уговаривая себя, что ни за что не позвонит Алексу. Она сама обрекла себя на этот брак и сейчас сама должна развязаться с ним. Она подумала о Гарри, который переспал с Анжу, и поняла, что это правда. Она думала о том, куда ей идти и что делать. Она знала, что будущего с Алексом у нее нет.

Было уже поздно, когда Ханичайл завернула в кафе-автомат. Она налила себе чашечку кофе и села за маленький столик в углу, рассматривая посетителей. Они выглядели уставшими и ели в одиночестве свою дешевую пищу. Она была не к месту здесь в своих модных жакете и юбке, и впервые с момента, когда узнала о нефти, Ханичайл почувствовала себя богатой.

Она мысленным взором окинула всю свою прошлую жизнь, вспомнив ежедневный оскал бедности, ее однообразие и то, с какой надеждой встречала каждый новый день, и как эта маленькая надежда быстро исчезала, и как ей приходилось много работать, чтобы поддерживать ранчо. И затем она подумала о Гарри, бросавшем на ветер с трудом заработанные деньги, просаживая их в карты.

Ханичайл стиснула от злости зубы: она решила, что разведется с Гарри; она откупится от него выгодным соглашением. Если он откажется, она дойдет до Верховного суда и вернет обратно свое наследство.

Наконец она оценила власть денег. Сейчас она могла сделать то, что отец ждал от нее. Она создаст фонд Маунтджой, чтобы дать образование детям, которые подобно ей, имеют мечты и идеи, но никаких средств для их осуществления; она построит больницы, чтобы помогать нуждающимся женщинам. В мире так много всего, что можно сделать за деньги, и сейчас у нее есть цель в жизни и она полна решимости много работать, чтобы достичь ее.

Как всегда, на ум ей пришел Алекс. Визитка с номером его телефона и адресом, казалось, прожигала ей дыру в сумочке. Она посмотрела на телефонную будку на углу: ей всего-то нужно набрать его номер. Но из этого не выйдет ничего хорошего. Алекс дал ей ясно понять, что у них нет будущего.

Подойдя к автомату, Ханичайл налила себе вторую чашку кофе и села за столик, наблюдая, как входят и уходят посетители, размышляя о том, как отделаться от Гарри.

Анжу, как обычно, скучала. Она была в своей комнате в «Сент-Реджис» на Пятьдесят восьмой улице. Лорд и леди Малветт уехали на уик-энд за город; ей было легко убедить их, что она встретила старую подругу своей матери и что с ней ничего не случится. Но сейчас, когда ей удалось прибегнуть к своему обычному побегу, все пошло плохо.

Мужчина, с которым она познакомилась на борту лайнера и с которым условилась о свидании, позвонил и сказал, что к нему неожиданно приехала невеста и их встреча не состоится. Анжу даже не знала, что у него была невеста; она только знала, что он богат и подходящий жених. Она подумала, что если когда-нибудь решит выйти замуж, то это будет мужчина, похожий на него. Или похожий на неуловимого Алекса.

Анжу сняла трубку и набрала номер телефона Алекса. Гудки раздавались до бесконечности, но никто не снял трубку. Наконец она бросила трубку, решив, что он за городом с какой-нибудь знаменитой женщиной.

— Merde, oh merde, — повторяла она, сердито расхаживая по комнате.

Она была в Нью-Йорке одна и свободна, но была вынуждена сидеть в номере, словно дама, оставшаяся на балу без кавалера.

Анжу посмотрела на часы: почти половина одиннадцатого. Она подумала о Ханичайл и Гарри. Если они выезжали на обед, то сейчас им самое время вернуться домой. Она не будет звонить, потому что Ханичайл снова может бросить трубку. Она поедет прямо туда, и им придется ее впустить. Она скажет Ханичайл, что искренне сожалеет, и напомнит о том, что они, в конце концов, кузины, а кто старое помянет, тому глаз вон. И возможно, ей удастся уговорить их взять ее в ночной клуб. Анжу быстро переоделась в желто-зеленое вечернее платье из мягкого джерси на тонких бретельках, красиво облегавшее фигуру, расчесала рыжие волосы, которые каскадом падали ей на плечи, сбрызнула себя любимыми духами и надела на шею изумрудное ожерелье, которое подарил ей лорд Маунтджой. Надев накидку и взяв вечернюю сумочку из крученой золотой нити, Анжу еще раз оглядела себя в зеркало и осталась довольна. Швейцар вызвал для нее такси, и через несколько минут она уже ехала на Бикмен-стрит.

Гарри лежал на софе в гостиной, когда в дверь позвонили. Он ждал, что горничная откроет ее, но тут вспомнил, что у нее выходной. Сердито ворча, он поднялся с софы, сунул ноги в ботинки и пошел открывать дверь.

— Господи, — вымолвил он, уставившись на Анжу. — Что привело тебя сюда?

— Я пришла с визитом к Ханичайл и к тебе, Гарри. Ты не пригласишь меня войти?

— Пришла заглаживать свои грехи? — процедил он. Анжу рассмеялась. Она положила свою вечернюю сумочку на столик в холле и сбросила накидку.

— Полагаю, что Ханичайл все рассказала тебе? Об Алексе?

— Конечно, рассказала, глупая девчонка. Если бы она этого не сделала, я бы не был сейчас здесь. Каким-то образом я перед тобой в долгу за такую удачу.

— Конечно, в долгу, Гарри. И взамен я хочу, чтобы ты оказал мне маленькую услугу.

Гарри удивленно поднял брови.

— Только маленькую услугу, Анжу. Господи, как, должно быть, изменилось время.

— Лорд Маунтджой не знает, что произошло между нами. Он думает, что я провожу все свое свободное время с Ханичайл. Он наказал мне узнать все подробности жизни Ханичайл.

— Ты разговаривала с ней?

— Днем. Она бросила трубку.

Гарри отрывисто рассмеялся:

— Интересно почему?

— Я сказала ей, что приехала попросить у нее извинения. И я действительно намеревалась сделать это. Конечно, в то время мне не было ее жалко. Я считала глупым, что она не добивается Алекса, желая его так сильно. Я считала ее ханжой, полной девичьих идеалов. Порядочность сгубила ее. Кстати, а где Ханичайл?

Анжу выжидательно посмотрела на Гарри. Он налил джин и вермут в дорогой хрустальный стакан, добавил оливку и протянул Анжу.

— Ушла, — ответил он, пожимая плечами. — Она ушла от меня. Ушла в ночь, даже не попрощавшись.

Глаза Анжу расширились от удивления.

— Ты хочешь сказать, что она бросила тебя?

— Если кратко, то да, дорогая. К лучшему это или к худшему, но я ничего для нее не значу. Полагаю, что она вернется на это отвратительное ранчо в Техас.

Анжу оглядела роскошную комнату с дорогими картинами на стенах и маленькими безделушками на столиках и полках.

— На то самое ранчо, которое позволяет тебе жить в роскоши, n'est се pas, mon cher Гарри? Разве ты не помнишь поговорку «Не кусай руку, которая тебя кормит»?

— Не желаю даже слушать об этом, — ответил Гарри с усмешкой, — к тому же я сейчас богат. Богат по праву, как говорится. Я получил долю в пятьдесят процентов от нефтяных владений нашей маленькой Ханичайл. А это делает меня, моя дорогая Анжу, действительно очень богатым человеком.

Анжу, потрясенная, смотрела на Гарри во все глаза.

— Ханичайл дала тебе пятьдесят процентов от своей нефти? Мой дорогой Гарри, ты определенно должен мне гораздо больше, чем маленькое одолжение. Ты должен мне чертовски много. Если бы не я, ты продолжал бы спать с женщинами, чтобы жить, и играть в карты, чтобы платить по счетам. Думаю, что ты мало изменился, иначе почему бы Ханичайл ушла от тебя?

— Мне все равно. А ты можешь иметь все, что твоей душе угодно. — Гарри пересек комнату и поднял с ковра бриллиантовое кольцо, которое бросила Ханичайл. — Смотри, — сказал он, демонстрируя Анжу кольцо. — А как насчет этого?

Анжу выхватила кольцо из его рук и поднесла его к свету.

— Оно потрясающее, — сказала она, испытывая благоговейный трепет.

— Забери его, — небрежно сказал Гарри. — Ханичайл оно больше не нужно.

Улыбаясь, Анжу надела кольцо на палец. Она знала, что оно стоит целое состояние. Подойдя к патефону, она поставила пластинку, затем вернулась к Гарри и прильнула к нему:

— Потанцуй со мной, Гарри, дорогой.

Он заключил Анжу в объятия, и они стали танцевать, едва двигаясь. Он водил рукой по ее голой спине.

— Какая гладкая, — шептал он. — Какая сексуальная. — Наклонив голову, он поцеловал Анжу в шею, вдыхая запах духов. — Мм… Анжу!

Подняв голову, Анжу поцеловала Гарри в губы, засунув язык ему в рот.

— Мм… — промычал он снова. — Сдается мне, что ты хочешь отблагодарить меня, Анжу.

— Я хорошо воспитанная молодая леди, и меня учили всегда благодарить за подарки.

Смеясь, она просунула руку ему под мышку, и они стали медленно подниматься по лестнице, останавливаясь на каждом шагу для поцелуев.

Было раннее утро, когда Ханичайл вернулась домой. Она всю ночь просидела в кафе-автомате, думая о своей жизни и своем будущем, а потом шла домой пешком.

Она чувствовала себя измученной, у нее болели ноги. Открыв дверь, она вздохнула и вошла. В гостиной горел свет, и она решила, что Гарри дома. На столике в холле лежала золотая вечерняя сумочка.

Ханичайл подошла ближе и посмотрела на нее. В этот момент она уловила запах духов: острый, тяжелый, который она так хорошо знала. С чувством дежа-вю она стояла в холле, прислушиваясь, но в доме было тихо. Сердце Ханичайл ушло в пятки, когда она медленно поднялась по лестнице и открыла дверь в спальню.

Она отпрянула от двери и застыла, охваченная ужасом. У ее ног лежал растерзанный мишка, весь в крови. А там, где должна была быть голова Гарри, зияла красная дыра. Его кровь и мозги были повсюду: на белом шелке постели, на стенах, на ковре.

В ужасе Ханичайл бросилась вниз по лестнице и выскочила на улицу. Она бежала не разбирая дороги; только заметив на углу телефонную будку, она остановилась, трясущимися руками вынула из сумочки монету и визитку с номером телефона Алекса.

Он сразу ответил.

— Гарри мертв! — прокричала в трубку Ханичайл. — Алекс, пожалуйста, ну пожалуйста, помоги мне.

 

Глава 35

Пентхаус Алекса на Пятой авеню выходил окнами на Центральный парк. Он был светлым, просторным, обставленным итальянской антикварной мебелью и с полами из плитки: скорее фермерский дом в Тоскане, чем апартаменты на Манхэттене.

Ханичайл, свернувшись калачиком, лежала на софе, онемев от ужаса. Алекс дал ей выпить бренди и долго держал в объятиях, пока она наконец не пришла в себя и не рассказала, что случилось.

— Совершенно очевидно, что полиция заподозрит тебя, — произнес в задумчивости Алекс. — Я сомневаюсь, что они поверят, что ты часами кружила по улицам, а затем пила кофе в кафе-автомате в то время, как Гарри убивали. Этого недостаточно для алиби.

Ханичайл смотрела на Алекса глазами, расширенными от ужаса.

— Но я не убивала Гарри, — заплакала она. — Они должны мне поверить.

— К сожалению, правда не дается легко. Ее надо доказать. Для того, чтобы у тебя было алиби, Ханичайл, тебе нужен свидетель.

Алекс сел рядом и взял Ханичайл за руки.

— Я знаю, что ты не убивала Гарри, дорогая. — Он погладил ее по голове и нежно коснулся губами лба. — Я знаю выход из положения, но ты должна довериться мне.

На следующее утро газеты пестрели заголовками:

«Наследница Маунтджоя допрашивается по обвинению в убийстве своего мужа. Утверждается, что она провела ночь с промышленным магнатом».

Анжу прочитала это, закрывшись в своем номере в «Сент-Рейджис». Дрожа от ужаса, она, обхватив себя руками, металась по номеру, словно зверь в клетке.

Она отчетливо помнила, как, разозлившись, выскочила из постели Ханичайл и с отвращением посмотрела на Гарри, уже храпевшего на другой стороне кровати. Он выпил слишком много, и от него не было никакой пользы. Он долго с ней возился, но у него так ничего и не получилось. Наконец, потеряв терпение, Анжу сказала:

— Пошел ты к черту, Гарри. Если ты не можешь заниматься любовью, тогда оставь меня в покое.

— Извини, старушка, — сказал он, повернулся к ней спиной и сразу заснул.

Она подняла мишку Ханичайл и запустила им в Гарри. Игрушка упала на подушку рядом с его головой; Гарри что-то промычал и натянул на голову простыню.

— Спи с этой игрушкой, глупый англичанин, — сказала Анжу со злостью. — На большее ты не способен.

Собрав свою одежду, она ушла в ванную комнату и, захлопнув дверь, включила душ. Она стояла под струей горячей воды, желая смыть со своего тела прикосновение жадных рук Гарри, и смотрела на бриллиантовое кольцо на пальце. Она повернула кольцо к свету и подумала, что пока не следует разрывать отношения с Гарри. Он слишком обязан ей, и она может с него много чего поиметь.

Анжу вышла из душа и вытерлась мягким полотенцем. Затем тщательно оделась и, поискав свою сумочку с пудрой и помадой, вспомнила, что оставила ее в холле. Вздохнув, она провела по носу пуховкой Ханичайл, надела накидку и открыла дверь. Анжу едва не закричала, увидев кровавую сцену. В этот момент она подумала, что если бы осталась в постели с Гарри, то и сама лежала бы сейчас в луже крови с отстреленной головой. От ужаса по телу Анжу пробежала дрожь, и, подобрав подол платья, она сбежала по лестнице и выскочила на улицу, захлопнув за собой дверь.

Она бежала подальше от ужасного дома на Бикмен-стрит, затем остановила такси и дрожащим голосом назвала адрес.

Анжу подошла к окну и стала смотреть на проезжающие мимо машины, на людей, спешивших по своим обыденным делам. Только для нее этот день стал совершенно другим.

— Что я наделала? — прошептала она. — Господи, что мне теперь делать?

Сидя на террасе в апартаментах Алекса, Ханичайл снова и снова перебирала в мыслях события прошлой ночи. Она старалась вспомнить все до мельчайших подробностей. Сумочка Анжу! Ханичайл видела ее на столике в холле. Значит, Анжу была у них, должно быть, она и застрелила Гарри.

Алекс спас Ханичайл. Он сказал в полиции, что она провела ночь с ним. Его адвокат доказал, что она не имела ружья и что никаких ружей в доме не было найдено. Она была с мистером Скоттом в то время, когда сэр Гарри был убит. У полиции не было никаких свидетельств против Ханичайл, и они были вынуждены ее отпустить.

В дверь позвонили, и Алекс открыл ее. Анжу бросилась мимо него в гостиную.

— Где она? — закричала она. — Где Ханичайл?

Ханичайл, не веря своим глазам, смотрела на Анжу.

— Как ты посмела прийти сюда? Как ты посмела после того, что сделала? — кричала она.

— Это неправда! — крикнула в ответ Анжу, схватив Ханичайл за руку.

— Я знаю, что ты была там. На этот раз ты зашла слишком далеко. Ты застрелила Гарри. Почему? Почему ты это сделала?

— Это неправда, клянусь. Я действительно была там. Я пришла, чтобы просить у тебя прощения. Я хотела, чтобы мы снова стали друзьями. Клянусь, что я пришла туда не для того, чтобы увидеться с Гарри.

Наблюдая за ними, Алекс качал головой. Анжу снова просила прощения, и он готов был поспорить, что на этот раз она получит его.

Громко рыдая, она упала на колени, цепляясь за юбку Ханичайл.

— Все произошло так неожиданно. Мы легли в постель… затем я ушла в душ. Гарри спал. Мне показалось, что я слышу шум, но вода струилась так громко, что мне трудно было все ясно расслышать. И кроме того, как говорят, если ружье с глушителем, то оно почти не издает звука. Это как удар по теннисному мячу. О, Ханичайл, это был такой ужас! Я вышла из душа… повсюду кровь, мозги Гарри, и на полу твой мишка. Я посмотрела на Гарри и подумала, что если бы я была рядом, то могла быть тоже убита. Все это промелькнуло у меня в мозгу в какую-то долю секунды, — продолжала Анжу. — Затем до меня дошло, что убийца может все еще находиться в доме. И я убежала. Я бежала и бежала… — Анжу умоляюще посмотрела на Ханичайл. — Я не собиралась спать с Гарри, просто так получилось. О, Ханичайл, ты знаешь, какая я плохая, — рыдала она. — Почему, ну почему я делаю подобные вещи?

Ханичайл тоже вздохнула: если бы она знала ответ.

Анжу, все еще стоя на коленях, цеплялась за юбку Ханичайл и продолжала рыдать.

— Пожалуйста, поверь мне. В кои веки я говорю правду. Я лжива, болтлива и увожу чужих мужей. Но я не убийца.

Сердце Ханичайл растаяло. Вздохнув, она убрала волосы с лица Анжу. Она была в таком отчаянии, что Ханичайл не могла продолжать ненавидеть ее.

— Все хорошо, Анжу, — сказала она. — Я верю тебе. Они сели на софу, обнимая друг друга, оплакивая Гарри и себя.

Алекс позаботился обо всем. Он посадил отчаявшуюся Анжу на «Пен-Эм-Клиппер», вылетающий днем в Лондон, затем позвонил лорду Маунтджою и рассказал ему о трагедии. Затем добавил, что его адвокат представляет интересы Ханичайл, и он уверен, что она не будет впутана в это дело. Он несет за нее полную ответственность. Ханичайл ни в чем не виновата.

Маунтджой, казалось, был ошарашен случившимся.

— Конечно, Ханичайл этого не совершала, — сердито ответил он. — Мы, Маунтджой, никого не убиваем, за исключением врагов на поле битвы. Вы можете сказать этим нью-йоркским бобби, что лозунг нашей семьи — «Доблесть и честь», и если они хотят, чтобы я приехал и продемонстрировал им это, то я готов. А сейчас, когда вы скомпрометировали мою девочку, Скотт, я ожидаю, что вы поступите благородно по отношению к ней.

Полиция была сбита с толку: видимых мотивов для убийства Гарри не было. Алекс вспомнил, что сказала Анжу: если бы она была в постели рядом с Гарри, то, по всей вероятности, застрелили бы именно ее.

Он вспомнил, что волосы Гарри были такими же светлыми, что и у Ханичайл, и что в спальне было темно. В полиции сказали, что Гарри с головой был закрыт простыней и что лежал спиной к убийце. Может, убийца обознался? Или намеревался убить их обоих?

Но зачем кому-то понадобилось убивать Ханичайл? Алекс знал, что ответом на такой вопрос обычно были деньги и что человеком, который мог желать ее смерти, был Джек Делейни, который до сих пор считается законным отчимом Ханичайл. После ее смерти он мог наконец прибрать к рукам ранчо Маунтджой и нефтяные деньги.

Он позвонил своему адвокату, рассказал ему, кого подозревает, и попросил навести справки о Делейни. Он сказал, что Ханичайл останется жить в его апартаментах, а он сам снимет номер в «Пирре». Затем он нанял круглосуточную охрану нести дежурство у ее двери.

Абрамс связался с ним на следующий день. Джек Делейни продолжал жить в большом доме в Хьюстоне. Только сейчас он уже был конгрессменом. Расследование ФБР не установило его связи с мафией. Он уже много лет делает щедрые пожертвования в местную казну демократов, и его избрали конгрессменом четыре года назад. Он ведет жизнь богатого человека, хотя никто не знает, откуда у него деньги. Говорят, что он метит в сенаторы и даже в кандидаты в президенты.

— Делейни — важная шишка, — сказал Абрамс. — У него сильная поддержка, и он выглядит преуспевающим человеком, и вряд ли у него был мотив для убийства. К тому же у него железное алиби в ночь убийства Гарри.

«Так же, как и в случае с Роузи», — вспомнил Алекс. Он продолжал думать, что Делейни был виновен.

На следующий день полиция сообщила, что обнаружила отпечатки ног, ведущие в цокольный этаж. Вероятно, кто-то пытался открыть замок. Похоже, что убийца был мужчина, возможно, это был грабитель, который предполагал, что дом пуст, и в панике выстрелил, когда увидел Гарри. Алекс хотел надеяться, что это все так и было.

Он знал, что в его отношениях с Ханичайл настало время правды. Они уже сожгли за собой мосты так публично, что нечего было осторожничать. Теперь весь мир считал их любовниками.

Он отправил женщину помочь Ханичайл уложить вещи и приказал, чтобы его личный самолет был готов и ждал в аэропорту. Этой же ночью они летят через Атлантику в Рим.

 

Глава 36

Лорд Маунтджой вызвал Суэйна к себе.

— Вы бывший сотрудник Скотленд-Ярда, — сказал он. — Что вы думаете об убийстве Гарри? Конечно, моя девочка не могла сделать этого, об этом не может быть и речи, — добавил он. — Но кто мог застрелить Гарри Локвуда? И почему? Он, конечно, был негодяем, но люди не убивают друг друга только из-за этого.

— Мне кажется, ваша светлость, что нью-йоркские детективы пошли по ложному пути, — ответил Суэйн. — Они думают, что сэра Гарри застрелил грабитель, а я полагаю, что в действительности мишенью была мисс Ханичайл. Из своего опыта знаю, что в основе каждого убийства лежат либо деньги, либо секс. А она очень богатая молодая женщина.

— В данном случае скорее всего деньги, за которыми кто-то охотится. Но кто их унаследует в случае ее смерти? Конечно, это буду не я. Возможно, те люди, с которыми она жила на ранчо? — Лорд Маунтджой отрицательно покачал головой. — Нет, это не они. Они вырастили ее, и девочка о них высокого мнения.

— По моему убеждению, сэр, нам надо искать человека из ее прошлого; возможно, того, кто был связан с ее матерью. Из того, что я о ней слышал, она была весьма экстраординарная женщина. У нее был второй муж, отчим Ханичайл. И я случайно узнал, что он человек, которого она ненавидит. Эту информацию я получил от мисс Лауры, сэр.

— В самом деле? — Лорд Маунтджой выглядел очень удивленным. Он снова спросил себя, почему он никогда не знает, что происходит под крышей его дома.

— Держите это дело под контролем. Договорились? Мне не нравится, что кто-то охотится на мою девочку. Совершенно не нравится. Я хочу, чтобы она была защищена. Вы меня поняли?

— По-видимому, она сейчас в Италии с мистером Скоттом, — сказал Суэйн, стараясь говорить как можно деликатнее. — Уверен, что он хорошо защитит ее, ваша светлость.

— Полагаю, что вы правы, — мрачно согласился Маунтджой, подумав при этом, что его девочка попала от одного негодяя к другому.

Почему эти женщины не могут найти себе достойного человека и успокоиться? Когда Ханичайл вернется, он проследит, чтобы Скотт сделал из нее честную женщину. Навряд ли они смогут обвенчаться в церкви Святой Маргариты в Вестминстере, когда все о них знают. Возможно, венчание пройдет в маленькой часовне в Маунтджой-Парке, а после этого можно будет устроить хороший прием. Дать им добрые напутствия, и все будет хорошо.

Лорд Маунтджой подумал о свадьбе Лауры с Билли в следующем месяце. Они могли бы венчаться в церкви Святой Маргариты, но Лаура настояла на том, чтобы венчаться в церкви в Суинберне, где поместятся от силы человек пятнадцать. И все-таки у них будет большой прием, куда приедет масса народа. У них с Билли много друзей. Он хороший парень, и они идеально подходят друг другу. Да и он сам очень доволен Лаурой.

Остается Анжу. Бедная девочка вернулась из Нью-Йорка в плохом настроении и в ужасе от всего случившегося. В первую очередь виноват сам Маунтджой, позволивший ей поехать в Нью-Йорк с Малветтами. Бедный ребенок просто не знает, как вести себя в подобной ситуации. Это просто счастье, что ее там не было, когда все случилось. Надо будет посоветоваться с Софи и посмотреть, что можно сделать для Анжу. Ей нужно остепениться, выйти замуж за хорошего крепкого парня, который будет держать ее в руках. Он наградит ее несколькими детишками, чтобы ей было о ком заботиться, и все ее кокетство сразу пройдет. Анжу — красавица, и Маунтджой возлагает на нее большие надежды.

— Это все, сэр? — спросил Суэйн, терпеливо ожидавший, когда старый граф продолжит разговор с ним.

— Что? Ах да, не будем забывать о свадьбе Лауры в Суинберне. Свадебные подарки будут выставлены в Суинберн-Мэнор, и я хочу, чтобы вы позаботились об их сохранности. Договоритесь с местной полицией, чтобы она приостанавливала дорожное движение на время прохождения свадебной процессии.

— Конечно, сэр, непременно об этом позабочусь, — с готовностью ответил Суэйн и просиял: Лаура была его любимицей. — Надеюсь, мисс Ханичайл приедет на свадьбу, и тогда я смогу сразу убить двух птиц одним камнем, образно выражаясь.

— Сможете, — сказал Маунтджой с довольным видом. — Леди Софи и мисс Маунтджой позже согласуют с вами все детали.

— Спасибо, ваша светлость.

Довольная улыбка играла на лице Суэйна, когда он покидал Маунтджой-Хаус. Случай обещал быть очень выгодным, особенно если учесть свадьбу Лауры и расследование убийства сэра Гарри Локвуда. Возвращаясь домой на автобусе, он думал о том, что сможет взять с собой собаку на свадьбу в Суинберн. Он думал и о том, что утрет нос полицейскому департаменту Нью-Йорка, разыскав убийцу сэра Гарри Локвуда.

 

Глава 37

Алекс вел маленький красивый «бугатти» с открытым верхом по извилистой дороге в рыбацкую деревушку Позитано. Он посмотрел на Ханичайл, сидевшую рядом с закрытыми глазами. Ее волосы трепал ветер. Она была бледной и измученной на вид, но на лице ее играла улыбка.

— Почти приехали, — объявил Алекс, делая очередной поворот.

Ханичайл выпрямилась на сиденье, убрала с лица волосы и посмотрела на прекрасный вид за окном.

Деревушка раскинулась по крутому обрыву; ее маленькие домишки были увиты бугенвиллеей и цветущей геранью; на веревках висело разноцветное белье. Далеко внизу, в заливе, имевшем форму полумесяца, на глади лазурной воды стояла на якоре «Аталанта»; в безоблачном голубом небе парили чайки, а воздух был пропитан запахами дикого тмина, розмарина и моря.

— Я даже вообразить себе не могла, что на земле есть такое красивое место, — произнесла в восторге Ханичайл, вспомнив прочитанные в детстве книги и свои мечты увидеть мир. — Оно великолепно!

— Подожди, скоро ты увидишь «Аталанту», — сказал Алекс с довольным видом. — Она само совершенство.

Два молодых матроса в тельняшках и белых брюках ждали их у лестницы, ведущей вниз, в гавань. Они с восторгом встретили Алекса и весело поздоровались с Ханичайл.

Оставив матросов позаботиться об их багаже, Алекс и Ханичайл, взявшись за руки, спустились вниз по ступеням и зашагали по булыжной дороге вдоль деревушки. Время от времени они останавливались, чтобы полюбоваться балконами с цветущей на них геранью и прочими цветами. Местные ребятишки бежали за ними, крича «буон джорно» и смеясь, преследуемые сворой лающих собак.

В маленькой гавани их ждала «Аталанта».

— Моя гордость и радость, — проговорил Алекс, глядя на свою сверкающую на солнце яхту. — Она у меня уже десять лет, но доставляет мне большое удовольствие.

«Аталанта» была построена в виде клипера: корпус из тикового дерева, с тремя мачтами, острыми обводами и развитой парусностью; команда судна из десяти человек выстроилась в шеренгу, приветствуя Алекса и Ханичайл. Алекс знал их всех по именам. Он пожал каждому руку и представил Ханичайл, затем повел ее осматривать яхту.

Декор судна был четким и простым, без ненужных украшений, и все было в безукоризненном порядке. Палубы из тикового дерева гладкими, как шелк; предметы из меди отполированы до блеска; канаты свернуты в клубки. Капитанский мостик был таким, каким он должен быть на прекрасной яхте: с последними навигационными приборами и морскими картами, аккуратно сложенными в просторные ящики. Нос яхты украшала полированная медная табличка с указанием названия судна; на главной мачте развевался флаг ее владельца.

Главный салон, просторный, с простым кремовым шерстяным ковром, стульями и софами, обтянутыми серо-коричневым льном, с мраморным камином, в теплые летние месяцы украшали букеты простых полевых цветов: крупных маргариток, кукурузных початков и папоротника. В обеденном салоне стоял антикварный сосновый стол на двенадцать мест с обитыми черным льном стульями; на палубе, под синим тентом, стоял другой стол с синими парусиновыми стульями для обедов на свежем воздухе. Все было, как выразилась Ханичайл, само совершенство.

— Мы отчалим, как только вернется корабельная шлюпка с нашим багажом, — сообщил Алекс.

— А куда мы плывем? — спросила Ханичайл, сияя от счастья.

— Куда укажет нам лунная дорожка, — ответил Алекс, улыбаясь.

Стюард показал Ханичайл ее каюту. Она была большой и просто декорированной, в морских сине-белых тонах. На полу лежал тканый, в бело-синюю полоску, ковер; накрахмаленные шторки на иллюминаторах, окольцованных бронзой, были синими, с белыми держателями; на кровати — простое белое льняное покрывало.

Ванная комната была большой и роскошной. Служанка уже развешивала здесь вещи Ханичайл в просторном стенном шкафу. Ханичайл улыбнулась, вспомнив свое путешествие на «Королеве Мэри» и свой бедный гардероб. Сейчас она имела даже больше того, что могло удовлетворить женщину. И сейчас у нее был Алекс.

Ханичайл проснулась в шесть часов, чувствуя себя отдохнувшей. Приняв душ, она надела длинное открытое голубое шифоновое платье, расчесала свои светлые волосы, которые роскошной волной упали ей на плечи, и вышла босая на палубу.

Заходящее солнце окрасило море в огненно-красный цвет; в Позитано горели огни, и звуки музыки разливались над спокойной гладью воды. Над отвесными скалами висела полная луна. Ханичайл подумала, что более прекрасного заката никогда не видела.

— Закат принадлежит тебе, — сказал Алекс, глядя на нее с восхищением. — Полагаю, что и лунный свет тоже. Сегодня мы счастливы, Ханичайл. К нам благосклонны солнце, луна, звезды — все сразу.

— Да, мы счастливы, — согласилась она, падая в его объятия.

Алекс прижал ее к себе и почувствовал прикосновение ее груди, запах ее волос. Он поцеловал Ханичайл долгим нежным поцелуем, наполненным любовью, а потом внимательно посмотрел ей в глаза:

— Я не могу поверить, что ты действительно здесь и что мы принадлежим друг другу, по крайней мере на какое-то время.

— Я могу остаться навсегда, — сказала Ханичайл. — Только попроси.

Вздохнув, Алекс выпустил ее из своих объятий и подошел к столу, где в ведерке со льдом стояло шампанское.

— Выпьем за тебя, Ханичайл, — сказал он, наливая в бокалы вино. — Сейчас ты можешь забыть о прошлом. Ты должна забыть, что случилось с Гарри, и быть счастливой.

Они обедали, сидя под синим тентом и слушая плеск волн за бортом, а после обеда сели в корабельную шлюпку и поплыли на берег, в деревню, где гуляли, взявшись за руки, по мощенным булыжником улочкам. Устав от прогулки, посидели в маленьком кафе, потягивая граппу и наблюдая за группой пожилых мужчин, шумно игравших в домино.

Стало смеркаться.

— Завтра наступит новый день, — сказал хозяин кафе. — А сейчас пора спать.

Что-то напевая себе под нос, он стал убирать приборы со столов.

— Buona sera, Capitano. Buona sera, Signora, — весело сказал он, глядя на щедрые чаевые, которые оставил Алекс. — Molte grazie. A piu tarde.

Вернувшись на яхту, Алекс и Ханичайл сели на палубе.

— Я помню, когда увидел тебя на борту «Королевы Мэри», в твоих глазах были звезды такие же яркие, как эти, — сказал Алекс, глядя на звездное небо.

— Мне кажется, что с тех пор я сильно повзрослела, — ответила Ханичайл, вздохнув.

Яхта слегка вздрогнула, когда подняли якорь и запустили моторы. Алекс посмотрел на часы. Была полночь.

— Куда мы поплывем? — снова спросила Ханичайл.

— Я же сказал тебе, что мы будем плыть по лунной дорожке. Когда мы выйдем из залива, ветер наполнит паруса. Тогда ты увидишь, на что способна «Аталанта».

— Ты так любишь эту яхту! — сказала Ханичайл.

— Я нашел ее полуразрушенной в одном из яхт-клубов близ Марселя и купил за бесценок. Месяцы ушли на ее реконструкцию; я сам подобрал палубные материалы, сделал новую облицовку корпуса и установил новые мачты. Она — мое творение, частица меня.

Алекс взял Ханичайл за руку и подвел к поручням.

— Смотри, — указал он на матросов, карабкающихся наверх и разворачивающих один за другим паруса. Ветер надул их, и «Аталанта» понеслась по лунной дорожке сквозь звездную ночь.

Глаза Алекса светились счастьем.

— Почему ты все не бросишь, Алекс? — спросила Ханичайл. — Ты богатый человек и можешь проводить все время здесь, на борту, и быть счастливым.

— Если бы это было так легко! «Аталанта» делает меня счастливым, потому что она одна из тех немногих вещей, которые я купил для любви, а не как средство для моей личной вендетты. В войне против человека, который был моим отцом.

Алекс прижал Ханичайл к себе. Он никогда не рассказывал о своем прошлом, даже о матери. Он жил каждым новым днем, весь в заботах, стараясь ни о чем не думать, потому что воспоминания были слишком болезненными для него и потому что это заставляло его ненавидеть себя даже сильнее, чем тогда, когда он это сделал. Ему было нелегко сказать женщине, которую любил, что он был жестоким и мстительным человеком, но, если между ними что-нибудь и произойдет, она должна знать правду, знать историю его мести, которая преследует его всю жизнь.

— Мне было одиннадцать лет, — продолжал Алекс, — когда я впервые увидел своего отца. Было поздно, когда он пришел в «Иль Сорентино», но по реакции моей матери я понял, что это, должно быть, он. Ее лицо побледнело, а глаза потемнели. Он даже не вспомнил ее, а смотрел сквозь нее. Для него она была просто прислугой. Мать повернулась и убежала на кухню, а я остался наблюдать.

Он был высокий, красивый и надменный. Аристократ и владелец пароходных линий. Все знали его корабли, грузовые суда и особенно лайнер «Эксельсиор», который сделал его богатым. Владелец кафе, все официанты заискивали перед ним.

С ним был мальчик, его сын. Он был моложе меня, но такой самонадеянный, такой уверенный в своем законном месте в этом мире, как сын богатого аристократа. А я был просто бедным мальчишкой, наполнявшим их стаканы водой. А моя мать, молчаливая и дрожавшая на кухне, была давно забытой любовницей, просто женщиной, накладывающей еду на их тарелки. Для них мы были меньше чем никто, ничтожества, недостойные их внимания.

Я помню, как я смотрел на мальчика. Он был похож на принца. И в этот момент я поклялся, что отомщу им. «Однажды, — сказал я своей плачущей матери, — однажды я разделаюсь с ним за то, что он с тобой сделал. С нами. Обещаю».

Алекс замолчал. Прислонившись к поручням и стиснув кулаки, он смотрел на лунную дорожку, пересекавшую океан. Но Ханичайл понимала, что мыслями он далеко от нее. Мыслями он в том своем далеком детстве и видит сейчас себя, тогдашнего, своего отца и его сына, на месте которого мог быть он.

— Спустя годы, — наконец продолжил Алекс, — когда я стал преуспевающим, богатым и у меня появилась власть, я отправился на их поиски, чтобы отомстить. Я нашел своего врага слабым. Они потеряли деньги, опрометчиво вложив их в рискованное деловое предприятие. Вся их собственность была под обременительной закладной: палаццо в Риме, загородная вилла, дом в Париже. Их лайнер был продан, а деньги потрачены на то, чтобы оплатить долги.

Действуя тайно, я купил их суда. А потом пошел в банк и купил закладные на всю их собственность. Я стал ее владельцем и послал представителя с требованием немедленно заплатить по закладным.

Конечно, денег у них не было. Я лишил их права выкупа заложенного имущества и прогнал. Я владел их судами, землями, домами. Я одержал победу.

Я не рассказал матери о том, что сделал: она была доброй женщиной и была бы шокирована моей бессердечностью.

Я думал, что наконец буду счастлив. Сейчас я был принцем, а второй, законный, сын был доведен до нищеты. Конечно, они не знали, кто погубил их.

Через какое-то время по иронии судьбы его сын пришел ко мне в офис просить работу. Я сидел за столом, смотрел на своего соперника и знал, что он в моей власти. Он был высоким блондином, красивым, молодым и, как прежде, уверенным в себе благодаря хорошему воспитанию, образованию, привилегированному рождению, благодаря своему имени. Он уверенно улыбался мне: как ему с его положением могут отказать. У него был опыт в судоходном деле, и он был тем, кем был. Он многое мог предложить. Но я отказал ему в работе. От его уверенности не осталось и следа; он был в отчаянии. «Как вы не понимаете, сэр, — сказал он умоляющим голосом. — Мне нужна эта работа. Моя семья испытывает тяжелые времена. Мой отец болен. Пожалуйста, сэр. Я прошу вас».

Алекс до сих пор видел себя, безжалостно пожимающего плечами и небрежно бросающего ему в лицо: «Кто думает о родных, не забудет чужих. У вас есть титул, семья. Посмотрим, даст ли вам это работу».

Алекс мрачно посмотрел на Ханичайл.

— Я отомстил сполна и думал, что буду счастлив. Разве я не получил все, что хотел? Я стал преуспевающим, богатым. Я купил матери роскошные апартаменты в Риме и дом за городом. Но случилось так, что умоляющие глаза моего брата по отцу преследовали меня во сне.

Со временем я снова обрел счастье. Я выкинул свое прошлое из головы. Но однажды я узнал из газеты, что человек, который был моим отцом, покончил с собой. Я был потрясен. Я не мог вынести мысли о том, что погубил его.

Сунув руки в карманы, Алекс стал ходить по палубе. Он выглядел таким одиноким, что Ханичайл захотелось подбежать к нему, обнять и сказать, что все осталось в прошлом и он должен забыть об этом навсегда. Алекс вдруг остановился и повернулся к Ханичайл:

— Теперь я стал слабым. Я пошел к его сыну и рассказал, кто я и что сделал. Я признался, что разорил их. Затем я вернул им их собственность, их корабли и выплатил большую сумму компенсации за то, что сделал. Теперь я признаю свою ошибку, — продолжал Алекс упавшим, бесцветным голосом. — Я дал его сыну власть. И его месть была гораздо изощреннее моей. Я был наказан и продолжаю расплачиваться за свою слабость.

Алекс увидел слезы в глазах Ханичайл.

— Не жалей меня, — сказал он слегка охрипшим голосом. — Я не достоин сожаления. Вот почему мы отправились в это маленькое путешествие: ты должна знать всю правду обо мне, увидеть все собственными глазами. Завтра ты все поймешь.

Алекс посмотрел на часы. Он снова стал чужим, словно и не было этого чудесного вечера, проведенного вдвоем.

— Уже поздно, — резко произнес Алекс. — Ты должна выспаться.

— Но, Алекс… — попробовала возразить Ханичайл, но он жестом остановил ее.

— Спокойной ночи, милая Ханичайл, — чуть смягчившись, произнес он. — Как правильно заметил хозяин кафе, «завтра наступит новый день». Нам обоим надо выспаться.

Алекс взял Ханичайл за руку и проводил до каюты.

— Спи спокойно, моя дорогая, — с нежностью в голосе произнес он и, быстро поцеловав ее в губы, ушел. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями.

 

Глава 38

В эту ночь Алекс не спал. Он привык к этому; за эти годы в его жизни было много ночей, когда он не спал и все бродил по своим шикарным апартаментам в Риме, по своему великолепному дому в Лондоне и пентхаусу на Манхэттене, спрашивая себя, стоило ли ему это делать. Поступил бы он так, зная, какую высокую цену придется заплатить? Ответ всегда был одним и тем же.

Он бы отдал все, что имел, чтобы повернуть часы обратно и начать все сначала. Но жизнь не предоставляет таких возможностей. В какой-то момент человеку дается право сделать свой выбор: он его делает и живет дальше, имея его результаты. Или по крайней мере делает вид, что живет.

Паруса яхты были наполнены ветром, мощные моторы тихо урчали, и «Аталанта» неслась сквозь ночь. Перегнувшись через поручни, Алекс смотрел в глубины моря цвета индиго и в глубины своей собственной души.

Он не собирался влюбляться в Ханичайл. Видит Бог, он боролся с этим чувством в себе. Но часы назад не повернуть, ему был предложен выбор в самый первый вечер на лайнере, когда он увидел ее, стоявшую на верхней ступеньке лестницы, ведущей в обеденный салон. Она выглядела такой испуганной и беззащитной. И такой невинной.

Беда в том, что теперь в Нью-Йорке все считали их любовниками. Он скомпрометировал Ханичайл, чтобы спасти ее, но он не может жениться на ней. Сейчас он намеревался показать ей правду, а затем ей самой предстоит сделать выбор. Алекс чувствовал в глубине души, что потеряет Ханичайл. Между ними все будет кончено.

Склянки пробили четыре раза: сменялась вахта. Он потер затекшую шею и пошел вдоль палубы к капитанскому мостику.

На вахте стоял первый помощник. Он козырнул и сказал:

— Buona notte, Capitano.

Алекс сказал ему, что примет вахту, а он может идти спать. Взглянув на морскую карту, он взялся за штурвал. Алекс всегда любил ночные вахты. Ему нравилось быть одному в темноте, чувствовать внизу биение мотора, плавно несущего корабль по глади волн. Он знал, что смерть может быть одним из решений, но это не для него. Он никогда не сдавался без борьбы, он боролся и побеждал. Он был человеком, который, казалось, никогда не проигрывает. Только в случаях, когда дело касалось сердца.

Когда наступил холодный туманный рассвет, «Аталанта» двигалась на север вдоль береговой линии, приближаясь к цели. Алекс передал вахту дежурному офицеру и спустился вниз выпить кофе.

Ханичайл опередила его. На ней была белая блузка с юбкой, волосы зачесаны назад и завязаны голубой ленточкой под цвет ее глаз. Она пила кофе, глядя на стелющийся над морем туман. Увидев Алекса, она улыбнулась.

— Ты выглядишь на четырнадцать лет, — весело заметил он. — Как кофе?

— Крепкий, но вкусный.

Алекс подошел к буфету и налил себе чашку кофе.

— Хорошо спала? — спросил он.

— А ты думал, что я не засну?

— Хорошо встретить рассвет на море, — сказал Алекс. — Бери кофе, и идем на палубу.

Они стояли на палубе, наблюдая, как над миром встает новый день. Небо внезапно порозовело, затем окрасилось в золотые тона, когда лучи солнца прорвались сквозь туман и упали на поверхность воды. Стояла полная тишина: ни голоса, ни крика птицы, даже плеска волн не было слышно.

— Каждый раз, когда я это вижу, я думаю, что таким, вероятно, был рассвет в день сотворения мира, — сказал с восхищением Алекс.

Ханичайл вспомнила все свои одинокие рассветы на ранчо, когда солнце обжигало, едва появившись из-за горизонта, а ветер шелестел в пожухлой траве словно хищник. Рассвет там кончался в считанные минуты, и все живое вело ежедневную борьбу с никогда не кончавшейся засухой.

— Должно быть, именно так выглядит рай, — сказала Ханичайл удивленно, когда туман растаял и спокойное море засияло голубыми красками под лучами солнца. Воздух был таким свежим и чистым, что она почувствовала, будто пьет его вместе с кофе.

— Куда мы мчимся так быстро? — спросила Ханичайл.

— К месту, которое я знаю. — Алекс посмотрел на часы. — Мы должны быть там к полудню. А пока как насчет завтрака? Марио уже накрывает его на палубе. Ты можешь угоститься свежими фруктами из Позитано, кофе из Рима, свежим хлебом нашей собственной выпечки и вареньем из Парижа. Или, если пожелаешь, американскими горячими булочками и яйцами с беконом, хотя я не знаю, откуда последние доставлены.

Ханичайл засмеялась, и у Алекса защемило сердце. Впереди ее ожидает сильный удар, а там видно будет, что с ним случится.

Он ушел принять душ, и Ханичайл с облегчением подумала, что он снова стал прежним. Она никогда не считала Алекса бессердечным; просто он открывал миру свою одну, непобедимую, сторону. Сейчас она узнала другую.

Когда он вернулся, они сели завтракать и ели свежий хлеб с вареньем и фрукты, говоря о красоте моря, о свежести утра, обо всем и ни о чем.

После завтрака Алекс сказал, что ему надо немного поработать, и ушел, а Ханичайл, переодевшись в купальник, легла на палубе с книгой. Алекс не появился на ленч, и она одна уныло ковыряла салат.

В половине третьего он прислал стюарда сказать ей, что они причалят минут через двадцать пять, а дальше поедут машиной. Ханичайл бросилась собирать вещи, не переставая удивляться, что означает вся эта секретность.

Она быстро надела простое голубое хлопчатобумажное платье и сандалии, провела расческой по влажным волосам, чуть подкрасила губы и выскочила на палубу.

Алекс уже ждал ее. Он выглядел уставшим, как человек, не спавший всю ночь.

— А вот и ты, — сказал он. — Как раз вовремя. «Аталанта» уже встала на якорь, и их ждала лодка. Алекс помог Ханичайл спуститься и все время, пока они плыли через залив к маленькому красивому порту, дремавшему под послеполуденным солнцем, держал ее за руку.

Машина уже ждала их — быстрый дорогой «мерседес». Алекс сел за руль.

— Куда мы едем? — спросила Ханичайл.

— В самый красивый дом, — тихо ответил он. — Чтобы показать тебе причину, по которой я никогда не смогу попросить тебя разделить мою жизнь.

— Алекс, не надо, — попросила Ханичайл, внезапно испугавшись. — В этом нет нужды. Ты знаешь, что я люблю тебя. Меня не беспокоят твои секреты. Пожалуйста, не поедем туда.

— Мы должны, — ответил он. — Ты должна увидеть собственными глазами результат моей победы.

Они ехали в тишине по извилистой дороге, через холмы, покрытые виноградниками, через маленькие деревушки, пока наконец Алекс не сбросил скорость и не свернул на песчаную дорогу, ведущую вверх и окруженную с двух сторон тополями. Виноградники застилали холмы, то там, то сям попадались оливковые и апельсиновые рощицы, и среди них, наверху, стоял чудесный дом.

— Это вилла д'Омбруско, — сказал Алекс. — Дом теней. Он когда-то был моим домом, и это место я любил больше всего на свете. Я думал, когда покупал его, что Господь подарил мне самое красивое место, чтобы я там провел жизнь до конца своих дней.

Домоправительница, пожилая улыбчивая женщина, одетая в черное, распахнула дверь.

— Ах, синьор, — сказала она, — как я рада снова видеть вас.

— Как дела, Ассунта? — спросил Алекс, входя в прохладный, мощенный плитами холл.

— Как всегда, синьор, — ответила домоправительница. — Грех жаловаться. Возможно, синьорина хочет что-нибудь выпить? — Она улыбнулась Ханичайл. — Дорога была долгой, а сегодня очень жарко. Я только что приготовила свежий лимонад.

Она провела их в красивый салон с антикварной мебелью и уютными софами. Французские окна открывались на устланную плитами террасу, увитую виноградной лозой и заставленную столиками и металлическими стульями с разноцветными подушками. Внизу под тенью старого оливкового дерева был внутренний дворик; из головы каменного Бахуса с приятным журчанием в чашу текла вода.

— Теперь я понимаю, почему ты так его любишь, — сказала Ханичайл.

— Любил, — поправил ее Алекс. — Сейчас это монумент моей пагубной власти.

— Я сказала синьоре, что вы здесь, — сообщила Ассунта, входя с подносом, на котором стояли кувшины с лимонадом и два высоких стакана с звеневшим в них льдом. Бросив взгляд на Ханичайл, она поставила поднос на стол. — У нас редко бывают гости, — сказала она с сожалением. — Только иногда синьор.

Раздался звук шагов, и Алекс быстро поднялся, бросился к двери, чтобы встретить женщину, прижал ее к себе, поцеловал в обе щеки и, взяв за руку, подвел к столу.

Она была болезненно худой: красивая женщина с распущенными черными волосами и бледным лицом. Она с трудом шла, опираясь на руку Алекса и тросточку. Ханичайл заметила, что она прекрасно одета и на ее пальцах сверкают бриллианты, а на шее нитка жемчуга. Когда они подошли ближе, женщина не поздоровалась с ней и даже не заметила. Ханичайл обратила внимание, что взгляд больших черных глаз женщины ничего не выражал.

— Позволь представить тебе мою жену, — сказал Алекс. — Синьора Оттавия Скотт.

Ханичайл посмотрела на прекрасную безумную женщину, затем перевела взгляд на Алекса. Ее сердце наполнилось печалью за них обоих. Только сейчас она поняла, почему Алекс держал ее на расстоянии. Она поняла, что он никогда не оставит Оттавию, что его любовь и его жалость связали его с ней навеки.

— Оттавия не может говорить, — сказал Алекс. — Мы даже не уверены, что она понимает, что происходит вокруг. Но я по крайней мере знаю, что она хочет жить здесь, в этом доме. Возможно, она живет воспоминаниями о прошлом, когда мы были счастливы. Я только надеюсь на это. Я навещаю ее так часто, как могу. И всегда надеюсь, что ей доставляет удовольствие видеть меня, но она лишь тихо сидит на этой террасе, слушает журчание воды и щебет птиц.

Алекс усадил жену в кресло. Ее ничего не выражающий взгляд вдруг задержался на Ханичайл, затем она посмотрела на Алекса.

— Оттавия, это друг, — ответил он на ее немой вопрос.

Его жена ничего не слышала. Она стала с тревогой озираться, затем из сада прибежал маленький черный котенок. Он прыгнул ей на колени, и она крепко прижала его к себе.

— Видишь, у Оттавии для компании есть маленький дружок, — с нежностью в голосе сказал Алекс. Он налил в стакан лимонада и поднес к губам жены. Она отпила немного. Алекс вытер ей рот салфеткой и сел рядом.

— Оттавия не может говорить вот уже пятнадцать лет, — сказал он Ханичайл. — Теперь ты сама видишь, почему я не могу оставить ее.

— Я понимаю, — ответила Ханичайл.

— Нет, ты не понимаешь, но скоро поймешь.

И, глядя на Оттавию, он рассказал Ханичайл, что случилось много лет назад.

— Это случилось год спустя после того, как я встретился с другим сыном моего отца, — начал он. — Я вернул ему его корабли, его владения, все, что отобрал у него. Я выплатил ему мой долг и успокоил свою совесть. Я думал, что искупил свои грехи.

Я встретил Оттавию на Капри. Она проводила там каникулы вместе со своей матерью. Она была юной и фантастически красивой — очаровательной девушкой с гладкими черными волосами и живыми блестящими карими глазами. Ее мать была болезненной, скрученной артритом, и Оттавия целыми днями возила ее в инвалидной коляске по зеленым холмам Капри. Наблюдая за ней, я решил, что она человек упорный.

Они остановились в том же самом маленьком отеле на базарной площади, что и я. Я обратил внимание, что она каждый вечер обедает одна, и, наведя справки у официантки, узнал, что ее мать предпочитает обедать раньше, после чего отдыхает. Оттавия заметила, что я поглядываю на нее, и послала мне ободряющую улыбку, поэтому я осмелился пригласить ее погулять по площади и посидеть в одном из маленьких кафе.

Она согласилась, и мы гуляли вдоль берега. Она рассказывала мне о болезни матери и о том, какой сильной привыкла быть, хотя все это очень печально.

Она была дочерью доктора из Милана, который умер годом раньше. Ей было девятнадцать лет, и она мечтала изучать медицину, а пока была просто сиделкой для своей матери. Она не жаловалась, так как очень любила свою мать. Но в ней чувствовалась какая-то тоска.

Я не мог оторвать от нее взгляда: она была такой легкой и грациозной, такой красивой, и я влюбился в нее с первого взгляда. Я должен был вернуться в Рим и приступить к работе, но предпочел остаться с Оттавией на Капри. Спустя две недели, когда каникулы подходили к концу, я попросил ее выйти за меня замуж.

Алекс закрыл глаза.

— Я посмотрел на нее и увидел в ее блестящих глазах любовь. Она доверчиво положила свою руку на мою, хотя едва меня знала, и сказала «да».

На следующей неделе мы обвенчались в маленькой церквушке на Капри. Церемония была скромной: ее мать и моя были единственными гостями. На Оттавии было очаровательное хлопчатобумажное белое платье, расшитое цветами, которое сшила местная женщина, в руках букетик лилий, купленных на рынке. У меня даже не было времени купить ей кольцо, поэтому я пообещал, что, когда мы вернемся в Рим, я куплю ей самое красивое кольцо по ее выбору. А пока мы купили маленькое серебряное колечко в одном из местных магазинов, и именно его я надел ей в тот день на палец.

Взгляд Ханичайл устремился на Оттавию, все еще продолжавшую гладить котенка.

— Она носит это кольцо и сегодня, — сказал Алекс. — Она слишком сентиментальна, чтобы заменить его. Она говорила, что это может навлечь беду.

Я помню, как мы смеялись. Какая беда может найти нас? Мы были молоды, любили друг друга, и у нас было все, что душа пожелает. Так по крайней мере мы думали, когда спустя год Оттавия сказала мне, что беременна, и я понял, что мы не имели это «все». Только ребенок мог сделать наш мир полным.

Мы жили в апартаментах в Риме, но Оттавия решила, что сейчас, когда у нас будет ребенок, мы должны иметь загородный дом. Поэтому мы начали подыскивать его и через несколько недель нашли виллу д'Омбруско. Мы полюбили ее с первого взгляда и незамедлительно купили. Оттавия провела здесь последние недели беременности, наблюдая за реконструкцией. К тому времени, когда родился наш сын, все было готово.

Алекс замолчал. Откинувшись в кресле, он собирался с силами, чтобы продолжить.

Ханичайл посмотрела на Оттавию, продолжавшую гладить котенка. Ее лицо было лишено выражения. Ханичайл охватила дрожь; ей не хотелось, чтобы Алекс продолжал, так как она чувствовала, что это будет нечто ужасное.

— Я совершенно забыл о моем отце и его сыне, — сказал Алекс. — Я окончательно выбросил их из головы. Поэтому для меня было полной неожиданностью, когда он вернулся, чтобы отомстить.

Позже я выяснил, что он ездил к бандитам, жившим в отдаленной горной деревушке. Он пригласил их на кофе, напоил и сказал, что оказывает им любезность; он знает богатого судовладельца, у которого есть жена и маленький сын, и что если они похитят жену и сына, судовладелец заплатит за них огромный выкуп. Затем он дал им деньги и вернулся в Рим. Он знал, что ему лишь оставалось ждать.

Моему сыну было только четыре месяца, когда они пришли за ними. Оттавии был двадцать один год. Две недели я ничего о них не слышал. Полиция не могла напасть на их след. Я обезумел от горя, я рвал и метал и поклялся убить любого, кто допустит, чтобы с их голов упал хоть один волосок. Затем бандиты прислали записку с требованием выкупа. Я точно исполнил все, как они сказали, и ничего не сообщил полиции. Я заплатил им огромную сумму, и они вернули мне жену и ребенка.

Они издевались над ней и насиловали, а затем отрезали язык, чтобы она не могла ничего рассказать. Наш сын был мертв. Она все еще прижимала его к себе, когда мы нашли их, точно так же, как сейчас прижимает к себе котенка. И она лишилась рассудка.

Алекс поднялся и встал за спиной жены, положил руки ей на плечи, и она подняла к нему свое прекрасное лицо.

— Люди, которые это сделали, были загнаны в ловушку, как дикие звери, которыми они и были. Позже, когда нашли их тела, обнаружили, что у них у всех отрезаны языки. Никто так и не узнал, кто это сделал. А если и подозревали, то ничего не сказали. Теперь ты понимаешь, почему у нас с тобой нет будущего, — сказал Алекс, глядя в глаза Ханичайл.

Он нежно поцеловал жену в обе щеки и позвал домоправительницу.

— Мы уезжаем, Ассунта, — сказал он, пристально посмотрев на жену, все еще прижимающую к себе котенка. — Присмотри за ней.

— Конечно, синьор. Я всегда буду заботиться о ней.

Алекс и Ханичайл молча сели в «мерседес» и спустились с холма. У подножия Алекс остановил машину, чтобы бросить прощальный взгляд на виллу.

— Я привык это делать каждый раз, когда уезжаю отсюда, — сказал он. — Оттавия обычно стояла на балконе своей комнаты и махала мне рукой. Она говорила, что так я буду лучше ее помнить, пока отсутствую, и что она будет ждать меня здесь.

Я всегда останавливаюсь, надеясь, что каким-то чудом к ней вернется память и она будет стоять на балконе, улыбаться и махать мне рукой. Но конечно, она уже никогда этого не сделает. — Алекс печально вздохнул и поехал дальше.

— Итак, Ханичайл, — сказал он некоторое время спустя, — что ты теперь думаешь о модном, богатом и преуспевающем Алексе Скотте? Сейчас ты знаешь правду: он человек с сердцем, полным тайн и вины, которые никогда не покинут его. Разве он тот человек, каким ты его считала?

— Он гораздо лучше, чем я думала, — тихо ответила Ханичайл. — Он человек чести, человек мужества, который не уклоняется от своей ответственности и не забывает свою любовь. Я бы только хотела… — Ханичайл в нерешительности замолчала.

— Что бы ты хотела? — спросил Алекс, посмотрев на нее.

Ханичайл собиралась сказать, что хотела бы, чтобы он любил ее так же, но не решилась, а просто покачала головой и всю оставшуюся дорогу промолчала.

Вечером «Аталанта» под парусом медленно плыла в сторону Позитано. Прекрасная вилла д'Омбруско и ее печальная обитательница, казалось, принадлежали к совершенно другому миру. Одеваясь к обеду, Ханичайл размышляла, неужели это конец для них обоих. Она знала, что у нее есть два выхода: один — жизнь в тени, в качестве любовницы Алекса Скотта; второй — жизнь богатой молодой вдовы Маунтджой, которая может найти себе хорошего мужа и обрести счастье в детях.

Ханичайл посмотрела на себя в зеркало: она выглядела юной, чуть ли не ребенком, в белом шелковом платье. Но она больше не была наивной девочкой. Она была замужем и овдовела; у нее были свои тайны; она стала предметом сплетен и общественного презрения. Сейчас это была женщина, которой нечего терять.

Она надела белое платье невинности. Материя была мягкой, с вкраплением золотых нитей, и платье облегало ее как вторая кожа. Ханичайл надела золотую цепочку, украшенную бриллиантами, и бриллиантовые серьги; волосы зачесала наверх и скрепила гарденией, затем снова посмотрела на себя в зеркало.

Она знала эту женщину в зеркале. Это была не прежняя женщина, а та, которой она стала.

Духи ей были не нужны: запах гардении окутывал ее приятным ароматом. Не нужны ей были и туфли, и даже сандалии, «которые будут сверкать, когда вы танцуете», вспомнила она рекламу из каталога.

Довольная собой, Ханичайл вышла из каюты и направилась по покрытому голубой дорожкой коридору в салон. Алекс посмотрел на нее долгим взглядом, потом улыбнулся.

— Что случилось с моей девочкой? — спросил он.

— Она повзрослела.

Он подошел к ней и взял за руку.

— Когда я впервые увидел тебя, то подумал, какая ты смешная маленькая простушка. Потом ты поразила меня на балу в Маунтджой-Хаусе. А теперь вы только посмотрите на нее. Настоящая красавица. Ты так многолика, мисс Ханичайл Маунтджой.

— Ты должен знать, — проговорила Ханичайл, — что я хочу быть только одной женщиной. Твоей.

Алекс хотел возразить, но Ханичайл поцелуем закрыла ему рот.

— Меня больше ничего не волнует. Я понимаю, что ты любишь Оттавию, и надеюсь, что будешь любить всегда. Я хочу одного: чтобы ты нашел для меня место в своем сердце, в своей жизни, просто маленький уголочек.

— Подумай еще раз, Ханичайл, — сказал Алекс, разжимая объятия. — Только подумай, что это будет для тебя означать: сплетни, запятнанная репутация и тот факт, что я никогда не смогу жениться на тебе, и никто не поймет, что это вовсе не потому, что я тебя не люблю…

— Это не имеет никакого значения, — ответила Ханичайл. — Главное, чтобы ты любил меня.

— Ты знаешь, что люблю, — сказал Алекс и, обняв ее, стал исступленно целовать. — Если бы ты только знала, как сильно я люблю тебя.

— Покажи мне это, Алекс, — прошептала Ханичайл. И когда он снова поцеловал ее, она знала, что ее будущее скреплено этим поцелуем, как печатью.

Возможно, она никогда не станет женой Алекса Скотта, но она всегда будет женщиной, которую он любит.

Прозвучал гонг, приглашая к обеду. Ханичайл поправила волосы, и Алекс, положив ей руку на плечо, повел ее на палубу; красное солнце спрятало последние лучи в аквамариновую воду и скрылось за горизонтом.

Они ужинали при свете свечей, пили шампанское и держались за руки, без слов понимая друг друга, а после ужина прогуливались по палубе, любуясь лунной дорожкой, наслаждаясь бризом и своей близостью.

Затем они прошли по притихшей яхте в каюту Алекса. Около двери он остановился и вопросительно посмотрел на Ханичайл. Она открыла дверь и шагнула в каюту.

Лампа под зеленым абажуром бросала неяркий свет на низкую кровать и на прекрасную картину Моне с цветущим садом, стоявшую в позолоченной рамке на ночном столике. Море тихо шумело за бортом, и яхта слегка покачивалась на волнах. Ханичайл начала медленно раздеваться.

Алекс как завороженный смотрел на нее. Когда платье с шуршанием упало к ее ногам, он протянул руки к женщине, которую любил, и она упала в его объятия. Алекс отнес Ханичайл на кровать и покрыл все ее тело поцелуями. Ханичайл наконец нашла свою любовь и свое счастье, которое так ждала.

 

Глава 39

Ранним июньским днем Лаура ехала на гнедой лошади, которую Билли подарил ей в качестве свадебного подарка, через деревню Суинберн. Тщательно ухоженные сады были в цвету, в живой изгороди щебетали птицы. Лаура пустила лошадь шагом, восхищаясь штокроздми и голубыми дельфиниумами, напоминавшими ей цвет глаз Ханичайл.

Деревенские дома были построены из квадратных серых камней; на каждом окне висели кружевные занавески, а начищенные до блеска медные дверные молоточки сверкали на солнце. Лаура знала каждый дом как свой; знала, что находится внутри каждого из них. Маленькой девочкой она пекла с миссис Томпсон пирожки с вареньем, а затем поедала их, сидя на тщательно выскобленном крыльце. Много лет назад она заходила в один из домов посмотреть на новорожденного мальчика Дженни Джейкс. Он был здоровым ребенком с красивым личиком и громко плакал. Тогда Лаура озадаченно сказала: «Я не знала, что дети так кричат», и маленький мальчик закричал еще сильнее. А сейчас это был рослый шестнадцатилетний парень, который работал на ферме Суинберн и, как она слышала, хорошо справлялся с работой.

Будучи ребенком, Лаура побывала в каждом доме, где ее ласково принимали и угощали вкусными вещами. И каждый раз, давая ей конфеты, люди предупреждали: «Только не говори об этом миссис Суинберн, а то она будет ругать меня за то, что я испортила тебе аппетит перед обедом».

Лаура улыбнулась. Ее аппетит никогда не портился, и она приобрела много друзей. Все они были приглашены на свадьбу, и все пришли, говоря, что это «наша свадьба».

Лаура тоже считала, что это их свадьба так же, как и ее. Деревенские были ее друзьями; она выросла на их глазах, и они гордились и восхищались ею, как своими собственными детьми, и относились к ней со всей сердечностью, потому что любили ее отца Лоренцо и потому что она была «бедной, лишенной матери девочкой» и нуждалась в дополнительной любви.

Лаура побывала вместе с Билли в каждом доме, в каждом из сорока. Она представила своего жениха, и, конечно, Билли полюбил ее односельчан, а они полюбили его. Он даже ни разу не заикнулся; он пожимал им руки и говорил, что много о них слышал — и это было правдой — и будет рад видеть их на свадьбе, так как Лаура всегда говорила, что все они — ее семья. Он терпеливо выслушал рассказ старого Тома о ее отце, когда он был мальчиком; он усадил к себе на колени трехлетнюю Молли и даже не поморщился, когда она выплюнула ириску прямо на его брюки.

Он пил с мужчинами пиво и бросал дротики; был внимательным и радушным хозяином на обеде, который они устроили для всей деревни. На дамах были старые шляпки — новые они берегли для свадьбы — и цветастые платья, а мужчины чувствовали себя скованно в своих костюмах, которые, вероятно, надевали еще на свои собственные свадьбы, и начищенных до блеска ботинках. А вокруг бегали дети, толкая столы, проливая пиво или горячий чай.

За едой следила Джинни, которая знала, что любит каждый из гостей.

Она сидела во главе стола с Лаурой и Билли. После десерта Джинни постучала ножом по столу, прося тишины. Затем поднялась и произнесла маленькую, но взволнованную речь, сказав, как она гордится, что они всегда уделяли столько внимания ее внучке, и что она никогда не забудет любовь и доброту односельчан, которую они проявляли к Лоренцо и Адриане, а потом к Лауре. Джинни сказала, что она самая старая и многих знает еще с тех пор, когда сама была маленькой девочкой, что она присутствовала на свадьбах их дочерей и на крестинах. А сейчас наступила ее очередь справлять свадьбу Лауры и Билли, и она рада, что все будут присутствовать на их торжестве.

Она быстро села, чтобы не расплакаться, а вслед за ней поднялся Фрэнк Хоббс и спел знакомую всем песню, затем стали петь и все остальные гости. Вечер удался на славу; все решили, что он был самым лучшим в их жизни, когда, забрав детишек, возвращались по своим домам.

Лаура решила, что жизнь в Суинберне будет продолжаться вечно и что они с Билли будут привозить сюда детей и к ним будут относиться так же сердечно, как и к ней.

Ей только хотелось, чтобы Ханичайл смогла найти такое же, как у нее, счастье. Нельзя сказать, чтобы она была совсем несчастлива: она любила Алекса, а он обожал ее, но, возможно, пройдет много лет, прежде чем он сможет, как выразился лорд Маунтджой, «сделать из нее честную женщину».

Конечно, по сравнению с принцем Уэльским, сбежавшим с миссис Симпсон, роман Ханичайл и Алекса был не столь заметен, хотя лорд Маунтджой печально сказал как-то, что ее уже никогда не примут в королевском дворце. Ханичайл считала, что это незначительная плата за любовь к Алексу. После трагического убийства Гарри все знали, что они любовники. Но Ханичайл доверительно сказала Лауре, что тогда они еще не были близки. Это случилось позже, на яхте, когда они занимались любовью под лунным светом, плывя по морской глади.

Ханичайл уже приехала в Суинберн на свадьбу, а Алекса ждали позже, вечером. Анжу со своей матерью, мадам Сюзеттой, должны были приехать завтра перед самой свадьбой, так же как лорд Маунтджой и тетя Софи, но только все они остановятся в гостинице «Старый лебедь» в Харроугейте.

Лаура пустила лошадь в сторону дома. Птицы стали щебетать громче, радуясь прекрасному утру. Поля слева были покрыты зеленой травой, справа колосилась пшеница цвета волос Ханичайл. С цветка на цветок перелетали пчелы; высоко в небе парил жаворонок.

Лаура заметила Суэйна. Он ходил по периметру их земель, поглядывая налево-направо в поисках чего-нибудь подозрительного. Лаура считала, что это излишне. Ничего криминального никогда не случалось в Суинберне; никаких грабежей, никаких драк, никаких обезглавленных тел в чемоданах, и навряд ли такое может случиться и впредь.

Его лицо было красным от солнца, он весь вспотел и чувствовал себя неуютно в темном костюме, галстуке и башмаках. Рядом с ним трусил спаниель. Помахав рукой, Лаура весело крикнула:

— Как вы себя чувствуете в такой прекрасный день, мистер Суэйн?

— Средне, — ответил он, приподнимая шляпу в знак приветствия.

— Полагаю, что свадебные подарки никуда не делись, — рассмеялась Лаура. — Да и куда им деться под вашим зорким наблюдением? Я уверена, что мимо вас не проскочит ни один вор.

— Надеюсь, что нет, мисс Лаура, — с серьезным видом проговорил Суэйн. — Я не спускаю с них глаз все время, пока не ухожу проверить окрестности.

— Сегодня слишком жарко для патрулирования. Почему бы вам не войти в дом и не выпить чего-нибудь холодненького? Вы можете патрулировать позже, когда сядет солнце, — добавила Лаура, зная, как рьяно детектив исполняет свои обязанности.

— Спасибо, мисс. Возможно, это хорошая идея.

— И, мистер Суэйн, я уверена, что вам будет гораздо лучше, если вы снимете пиджак. Для такого дня лучше подходит рубашка без рукавов.

Суэйн снял пиджак, с облегчением вздохнув, закатал рукава рубашки и свистнул собаку. Ему нравилось работать в Суинберне. Он считал миссис Суинберн настоящей леди, не идущей ни в какое сравнение с теми, кого он встречал в Лондоне. Она хорошо воспитала свою внучку, и мисс Лаура делала ей честь.

Обогнув дом, Суэйн прошел на кухню и снова с облегчением вздохнул, оказавшись в прохладной тени. Но сначала лучше проверить мисс Ханичайл, убедиться, что она в безопасности, хотя он был уверен, что здесь, в Суинберне, с ней не случится ничего плохого. Затем он пропустит стаканчик имбирного пива, приготовленного миссис Суинберн.

Ханичайл лежала на траве в тени ивы. Она предполагала, что будет читать книгу, но вместо этого лежала на животе, устремив взгляд в журчащий ручей с плескавшимися в нем маленькими рыбешками. Она вскинула голову, когда к ней подбежал спаниель.

— Я здесь, мистер Суэйн, — крикнула Ханичайл, — жива и здорова!

Она считала, что Суэйну нет надобности охранять ее, но на этом настоял лорд Маунтджой.

Суэйн помахал ей рукой, повернулся и пошел на кухню.

Перевернувшись на спину и положив под голову руки, Ханичайл стала смотреть в июньское голубое безоблачное небо, думая о том, что жизнь здесь спокойнее, чем в Нью-Йорке, где она все время нервничала. Алекс все еще волновался по поводу Джека Делейни. Он настоял, чтобы ее круглосуточно охраняли.

У Ханичайл было такое чувство, что за ней постоянно следят. Шла ли она по Вашингтон-сквер или по Пятой авеню, она чувствовала на себе чей-то взгляд. Она резко оборачивалась, чтобы увидеть, кто это мог быть, но ничего подозрительного не замечала. Вокруг были люди, которым до нее, казалось, не было дела. Ньюйоркцы спешили по своим обычным делам, и создавалось впечатление, что все они куда-то опаздывают.

Поэтому ей легко было здесь, рядом с Лаурой и Джинни: она нежится на солнышке под неусыпным оком Суэйна, а не какого-нибудь неуловимого охранника с пистолетом под пиджаком. Даже Алекс согласился, что в Англии ей будет не нужна охрана.

— Привет, лентяйка. — Лаура растянулась на траве рядом с Ханичайл. — Надеюсь, ты не скучаешь? Днем я отвезу бабушку в Харроугейт. Она хочет купить себе платье для свадьбы, ну и, конечно, шляпку от Рейчел на Парламент-стрит. Я сказала ей, что мать Анжу — известная в Париже мадам Сюзетта и что она соорудит ей великолепную шляпку. Но бабушка ответила, что она заказывает шляпки у Рейчел со дня основания мастерской и не собирается изменять своей привычке, к тому же они могут увидеть в газетах ее фотографию и решат, что она им изменила.

— Как это похоже на твою бабушку, — рассмеялась Ханичайл. — Но она права: мисс Рейчел лучше знает ее стиль и что ей больше подходит. Уверена, что она будет выглядеть великолепно.

— Потом мы думаем прогуляться по парку и выпить чаю у «Бетти». Почему бы тебе не поехать с нами? Полагаю, будет весело.

Ханичайл подумала: как мило со стороны Лауры пригласить ее, хотя у нее совсем мало времени побыть наедине со своей бабушкой.

— Спасибо, — ответила она, зевая, — но сегодня слишком жарко и мне лень двигаться с места. Поезжайте вдвоем, а когда вернетесь, все мне расскажете.

— А ты уверена, что не будешь скучать одна?

— Я не скучаю, просто ленюсь.

— Хорошо. Если захочешь есть, сходи в кладовую. Захочешь покататься верхом, возьми мою новую кобылу. Она еще полна энергии, хотя я ездила на ней сегодня утром. Увидимся позже, — сказала Лаура, вставая, и направилась к дому.

Ханичайл продолжала лежать на спине. Закрыв глаза, она слушала журчание ручья, жужжание пчел в клевере и милую английскую тишину, живую от разного рода шорохов, скрипов, гудения стай крошечных существ. Она сонно думала, что нет ничего удивительного, что Лаура так любит это место. Здесь себя чувствуешь как на небесах.

Немного подремав, Ханичайл проголодалась и пошла в дом перекусить. Она выпила чаю с куском пирога, а затем, сев на новую кобылу, отправилась на верховую прогулку.

Она ехала медленно, но, добравшись до холма, пустила лошадь галопом. Они постояли на его вершине: лошадь фыркала и тяжело дышала, а Ханичайл любовалась фиолетово-персиковым закатом. Она подумала, что этот вид напоминает прекрасную акварель по сравнению с красно-золотой, писанной маслом картиной в Позитано.

Когда солнце почти зашло, Ханичайл вернулась домой. Проезжая мимо дома к конюшням, она заметила, что машина Лауры отсутствует, хотя было уже почти семь часов. Почистив лошадь и накормив ее, Ханичайл пошла в дом.

Входя в дверь, она услышала, как зазвонил телефон, и бросилась к нему, по дороге махнув рукой Суэйну, который ужинал на кухне.

Ханичайл подняла трубку и запыхавшимся голосом сказала:

— Суинберн, 231.

Отвечая, она подумала, кому еще могут принадлежать другие двести тридцать номеров, потому что, насколько ей было известно, в деревне было еще только два телефона: у викария и в пабе.

— Ханичайл?

Она улыбнулась: голос Алекса все еще вызывал у нее сильное волнение и удивление.

— Я уже почти здесь, дорогая. Я скоро приеду. Сейчас я в Йорке. Остановился перекусить и сейчас выезжаю. Буду у вас через пару часов.

— Я не могу дождаться, — ответила Ханичайл. — И мне так хочется, чтобы ты познакомился с бабушкой Лауры. Она тебе очень понравится.

— Если ты это говоришь, то так оно и будет, — рассмеялся Алекс.

Ханичайл сказала, что любит его, и повесила трубку, продолжая улыбаться. Телефон зазвонил снова. Она схватила трубку, решив, что это опять звонит Алекс.

— Ханичайл? Это Лаура. Извини, но у меня неполадки с машиной. Механик устраняет их сейчас, но это займет некоторое время. Поэтому я решила пока отвести бабушку в «Старый лебедь», чтобы покормить обедом.

— Как шляпка?

— Великолепно. Конечно, бабушка оказалась права. Мисс Рейчел понимает ее стиль и подобрала ей отличную шляпку для свадьбы. Платье тоже великолепное. Я сказала ей, что своим нарядом она затмит невесту.

— Не надейся, — ответила Ханичайл, потому что она уже видела свадебное платье и сочла, что Лаура в нем будет самой красивой невестой.

Ханичайл поднялась к себе в комнату и быстро приняла ванну, затем надела голубое шелковое платье, расчесала волосы и спустилась на кухню к Суэйну. Он только что закончил ужинать, и Глэдис убирала со стола.

Ханичайл с сочувствием подумала, что у детектива был трудный день.

— Почему бы вам не отдохнуть час-другой, мистер Суэйн? — предложила она. — Я думаю, что вы заслужили кружечку пива. Со мной будет все в порядке, да к тому же Алекс и Лаура будут здесь с минуты на минуту. Обещаю, что не спущу глаз со свадебных подарков.

Суэйну очень хотелось выпить пива. Он посмотрел на спаниеля, лежавшего рядом с двумя колли, черной и белой, у открытой двери, и подумал, что их братание зашло слишком далеко и что было бы хорошо хоть на время разлучить спаниеля с этими овечьими собаками, пока он не забыл, кто его хозяин и где его дом. Кроме того, здесь было тихо как в могиле. Ему никогда прежде не доводилось бывать в таком спокойном месте; такая тишина действует человеку на нервы.

— Хорошо, если вы не против.

— Конечно, я не возражаю. Я даже чувствую себя виноватой за то, что вы так долго несете свою вахту. Вам бы следовало взять кого-нибудь себе в помощники.

— Завтра сюда пришлют местного полицейского, мисс. А в день свадьбы их будет великое множество. — Суэйн продолжал колебаться. — Его светлость сказал, чтобы я не спускал с вас глаз.

— В этом нет нужды. Выпейте пива, мистер Суэйн. Повторяю, вы заслужили его.

Оставив Глэдис мыть посуду, Ханичайл поднялась наверх и, включив лампу, с удовольствием оглядела комнату. Она ей очень нравилась. Медная кровать имела фарфоровую вставку, изображавшую пастушку в кринолине и трех маленьких ягнят. Лаура сказала, что этой кровати столько же лет, сколько и дому, — два столетия. В комнате стояло полированное трюмо из красного дерева с серебряными канделябрами по обеим сторонам зеркала, рядом — такой же стул, а еще пара мраморных ночных столиков с лампами под розовыми шелковыми абажурами. Огромный старый гардероб покрывала резьба в виде херувимов и снопов пшеницы; а перед викторианским изразцовым зеленым камином располагалось удобное кресло с разноцветными подушками. Обои, с гирляндами роз на них, выцвели до приятного розового цвета, а вместе с ними и ковры. В комнате ничего не делали специально, но она выглядела великолепно.

Поставив локти на подоконник, Ханичайл стала прислушиваться к вечерним звукам: блеянию овец в поле, шелесту листьев на ветру, к крикам совы, обитавшей на сеновале.

Она вспомнила, какой одинокой себя чувствовала на ранчо, слушая звуки ночи. Сейчас она уже не была одинокой; она была счастливейшей женщиной на свете, если не считать Лауры, у которой через два дня свадьба.

Ханичайл подумала, как было бы чудесно, если бы она вышла замуж за Алекса, но жизнь — непростая штука. Они оба решили, что будут счастливы столько, сколько смогут. Они любили друг друга, и клятвы, данные друг другу, связали их прочнее брачных уз. Когда-нибудь, возможно, Алекс, став свободным, и женится на ней. Но, вспомнив несчастную, красивую, безумную Оттавию, Ханичайл решила, что никогда не уронит своего достоинства, заставляя Алекса жениться на ней.

— Я ухожу, мисс Ханичайл! — крикнула снизу Глэдис.

— Хорошо, Глэдис. — Ханичайл подбежала к лестнице, чтобы попрощаться с ней. — Увидимся завтра.

— Рано утром, мисс. Еще столько предстоит сделать. Ведь через два дня свадьба.

Глэдис ушла, с грохотом захлопнув дверь, за что ее постоянно ругала Джинни Суинберн. Глэдис была «грохотушка», и этим все сказано: она грохотала дверями, с грохотом ставила кастрюли на стол, сковороды на плиту, и никакие замечания не могли заставить ее не делать этого.

Ханичайл с минуту постояла, наслаждаясь тишиной в доме, затем спустилась вниз по лестнице и через холл прошла в просторную гостиную, где были выставлены свадебные подарки. Проходя по холлу, она взглянула на стенные часы. Стрелки сошлись на девяти. Всего один час — и Алекс приедет.

Она включила свет, и горы серебра засверкали. Обеденный стол был загружен подносами, канделябрами, тостерами, кубками и обеденными приборами в коробках из красного дерева. На других столах, покрытых белыми скатертями, громоздилось множество других дорогих предметов, а на массивных буфетах стояли фарфоровые сервизы. Ханичайл знала, что все это есть в Сакстон-Моубри, но Лаура сказала ей, что и это лишним не будет, так как они собираются купить в Лондоне дом.

Выключив свет, Ханичайл прошла на кухню, решив съесть хотя бы бутерброд. Она отрезала ломоть хлеба, который Глэдис испекла утром, намазала его маслом домашнего изготовления и положила два кусочка огурца. Прислонившись к двери, она ела бутерброд, размышляя, какой англичанкой она теперь стала.

Потоки света падали из окна на лужайку; за колокольней показался полумесяц. Небо было чернильно-синим, и все дышало покоем, словно готовясь к предстоящей свадьбе. Ханичайл прислушалась: ей вдруг показалось, что она слышит шум приближающейся машины вдали, но все было тихо.

Ханичайл позвала свистом собак, но они не прибежали, и она решила, что они последовали за спаниелем в «Красный лев».

Закрыв дверь, Ханичайл вернулась в свою комнату. Она расчесала волосы, слегка подкрасила губы и подушилась «Шанель № 5». Скоро приедет Алекс! Ханичайл посмотрела на часы — почему так задерживаются Лаура и Джинни? Было почти десять. Внизу послышался какой-то шум, и Ханичайл решила, что это они.

Подойдя к лестнице, она спросила:

— Лаура, это ты?

Ответа не последовало.

Удивленная, Ханичайл сбежала вниз и заглянула в гостиную. Глэдис, перед тем как уйти, включила там свет, но комната была пуста. Озадаченная, Ханичайл прислушалась. Снова раздался какой-то шорох. Решив, что это вернулись собаки, Ханичайл пошла на кухню, и в этот момент внезапно погас свет.

— О! — воскликнула Ханичайл, остановившись. — Должно быть, пробки, — решила она, но не знала, где расположен щиток.

Подозрительные звуки усилились.

Внезапно Ханичайл охватил страх. Она стояла, прислушиваясь, и уговаривала себя не быть трусихой. Она сейчас позвонит Суэйну в «Красный лев» и расскажет, что случилось. Осторожно продвигаясь в темноте, Ханичайл дошла до столика в холле, где стоял телефон, и потянулась, чтобы снять трубку.

И тут кто-то перехватил ее руку и сбросил телефон на пол. В следующее мгновение Ханичайл оказалась в крепких объятиях Джека Делейни.

— Совсем как в старые времена, — прошептал он ей на ухо. — Я и ты, Ханичайл. С нами нет только Роузи. Ну и, конечно, твоего мужа.

От страха колени Ханичайл подогнулись. Она только успела подумать, что Алекс оказался прав, и в этот момент Джек ударил ее скалкой по голове. На какую-то долю секунды она потеряла сознание, но очнувшись, стала кричать и вырываться.

— Ублюдок! — гневно выругалась Ханичайл и, освободившись от цепких объятий Джека, бросилась к двери.

Делейни едва не настиг ее. Ханичайл ударила его дверью по руке и сбежала по лестнице вниз.

Она слышала шаги позади себя и нырнула в кустарник. Притаившись здесь, она прислушалась. Ее сердце колотилось с такой силой, что заглушало остальные звуки. Ханичайл подумала о Суэйне в «Красном льве» и об Алексе, едущем из Йорка. Если ей удастся спрятаться, они скоро будут здесь. Ей только оставалось надеяться, что они успеют спасти ее.

Совсем рядом хрустнула ветка. Ханичайл встала на колени и поползла через кусты, не обращая внимания на острые камни и колючие ветки, царапавшие ей руки; она ползла к ручью, где еще сегодня лежала под солнышком, думая о том, как она счастлива.

Ханичайл спряталась за стволом огромной старой ивы и стала вглядываться в темноту. Ее сердце билось где-то в горле, а руки стали потными. Ручей деловито журчал, но даже за этим журчанием Ханичайл слышала свое тяжелое дыхание. «Алекс, пожалуйста, поскорее приезжай, — молила она. — Я не хочу умирать». Закрыв глаза, Ханичайл представила себе лицо Алекса, желая всей душой, чтобы он приехал и спас ее.

И в этот момент Джек схватил ее.

— Нет! — закричала она. — Нет, нет, нет…

Ей показалось, что она слышит лай собаки. Джек свалил Ханичайл с ног. Она упала на землю, больно ударившись головой.

— Нет, — стонала она. — Пожалуйста, нет, нет…

В кустах послышался шум, и Джек на мгновение отвлекся. Сама не понимая, как ей это удалось, Ханичайл вскочила на ноги и побежала.

— Помогите! — кричала она. — Помогите мне…

В кустах раздался шум, и спаниель с грозным рычанием бросился на Джека и вцепился зубами в его руку. Джек взвыл от боли и попытался сбросить с себя собаку, но пес вцепился в него мертвой хваткой.

Через кусты к ним бежал Суэйн. Он увидел лежавшую на земле Ханичайл и собаку, вцепившуюся в негодяя. Точным ударом он сбил Джека с ног и вывернул ему руки назад, защелкнув на них наручники.

— Хорошо сработано, старина, — сказал детектив, довольный собой и своим верным псом. — Боюсь, что не уследил за вами, мисс Ханичайл, — добавил он, посмотрев на окровавленную Ханичайл.

Она, болезненно поморщившись от раны на голове, вдруг начала смеяться: Джек лежит в наручниках, а Суэйн извиняется перед ней. Нет, ей никогда не понять этих англичан.

Вскоре подоспел Алекс и заключил Ханичайл в свои объятия; его сердце билось так же сильно, как и ее. И она поняла, что теперь все будет хорошо.

 

Глава 40

На свадьбе Лауры все разговоры были только о том, как Джером Суэйн спас жизнь Ханичайл и поймал человека, ответственного за смерть Гарри Локвуда.

Стоял великолепный июньский день. Высокие белые лилии украшали алтарь; распустившиеся летние розы декорировали каждую церковную скамью; гирлянды папоротника и зелени были развешаны по стенам маленькой старой церквушки, наполняя ее запахом лета и превращая в прохладный тенистый сад. Билли и его шафер, нарядные в своих утренних костюмах и шелковых галстуках, ждали у алтаря вместе с викарием Суинберна преподобным Оутсом, который знал Лауру с рождения. Маленькая церквушка была заполнена до отказа, протиснуться в нее можно было с большим трудом.

Лорд Маунтджой ждал Лауру в холле Суинберн-Мэнор. Он вынул из кармана жилета часы, посмотрел на циферблат и нахмурился. Невеста уже опаздывала на три минуты. Старый граф начал нервно расхаживать по холлу, заложив руки за спину. Он в тысячный раз сказал себе, что никогда не поймет, почему женщины всегда опаздывают. К тому же на собственное венчание. Ему оставалось только надеяться, что Лаура не сбежит, не изменит своего решения в последнюю минуту, потому что ее бабушка Джинни уже уехала в церковь, а он просто не будет знать, что делать.

— Дядя Маунтджой! — раздался голос Лауры.

Граф резко обернулся и посмотрел на нее, стоявшую на верхней ступени лестницы.

Лаура хотела, чтобы у нее была настоящая сельская свадьба, и сейчас она прекрасно смотрелась в платье из белой тафты с маленьким букетиком из роз и лилий. На ней была бриллиантовая тиара, которую надевала на свадьбу жена Маунтджоя Пенелопа, а до нее бесчисленное количество невест семейства Маунтджой. Ее вуаль была из старинного брюссельского кружева и тоже принадлежала его матери, когда она выходила замуж за его отца.

Маунтджой подумал, что его девочка — писаная красавица. Лаура медленно спустилась по лестнице, и лорд Маунтджой галантно взял ее за руку.

— Из тебя вышла прекрасная невеста, Лаура, — сказал он, задыхаясь от переполнявшего его чувства, которое, как он теперь знал, называлось любовью. — Билли — счастливый мужчина. Да, очень счастливый.

— Я думаю, что это я счастливая, дядя Маунтджой. — Лаура погладила старика по щеке, заглядывая в глаза и улыбаясь. — Если бы не вы, я бы никогда не приехала в Лондон.

Я бы никогда не встретилась с Билли в поезде. Я бы никогда не узнала вас. Самого лучшего в мире.

Лаура поцеловала графа.

— Ну хорошо, возможно, — согласился Маунтджой, смущенный и польщенный одновременно.

Он взял Лауру за руку, и они спустились к ожидавшему их экипажу: открытое ландо из Маунтджой-Парка, темно-бордовые бока которого с золотой росписью были отполированы до блеска, и запряженное парой быстроходных коней из конюшни Билли. Три колли и спаниель Суэйна, с большими красивыми бантами на шеях, трусили за ними всю дорогу от Суинберна к церкви.

Орган заиграл ораторию Генделя, хор из девяти голосов, составленный из местных мальчиков и девочек, запел, собаки на улице забрехали, младенцы проснулись и заплакали.

Джинни Суинберн подумала, улыбаясь своей очаровательной внучке, идущей по проходу к алтарю, чтобы обвенчаться с человеком, которого она любила, что это настоящая свадьба Суинберн, не слишком отличающаяся от ее собственной с Джошем много лет назад.

Отпустив невесту, лорд Маунтджой сел на свое место в первом ряду и посмотрел вокруг.

Вся передняя часть церкви была заполнена Сакстонами и Маунтджоями, хотя Маунтджоев было гораздо меньше. Здесь была, конечно, тетя Софи, выглядевшая по-королевски в шелковом платье цвета бургунди, вся в бриллиантах и в очень большой шляпе с плюмажем из страусовых перьев. И Джинни Суинберн, выглядевшая очаровательно в темно-красном платье и подходящей по цвету шляпке. Была также и мадам Сюзетта, одетая с парижским шиком в костюм цвета морской волны от Пато и в изумительной по красоте шляпке с маленькой вуалеткой, прикрывающей глаза.

Анжу была в зеленом, цвете, совпадающем с цветом ее глаз, в платье со слишком короткой юбкой и в одной из маленьких шляпок своей матери. На ней также было изумрудное ожерелье, которое ей подарил лорд Маунтджой, и кольцо с огромным бриллиантом, которое, вероятно, стоило целое состояние. Маунтджой подозрительно посмотрел на него, потом решил, что Анжу унаследовала кольцо от своей эксцентричной бабушки.

Ханичайл. Ах, Ханичайл. Маунтджой смотрел на нее и удивлялся, как она может владеть собой, будучи избитой, если не сказать — чуть не убитой. Полиция сказала ему, что Делейни во всем признался. А что еще ему оставалось делать? Суэйн застал его на месте преступления.

Очевидно, он решил сначала оглушить Ханичайл, а потом отвезти в горы и сбросить вниз, чтобы все выглядело как самоубийство. Спасибо, что Суэйн со своим спаниелем оказались поблизости.

Во всяком случае, Ханичайл была здесь, живая и невредимая, великолепная в желтом шелковом платье, того же цвета, что и ее волосы, и с большой ниткой жемчуга Маунтджоя на шее. Мадам Сюзетта была так добра, что подновила ее шляпку, добавила вуалетку, которая скрывала синяки и ссадины на лбу, и она была почти такой же, как и всегда.

Она сидела рядом с Алексом Скоттом, своим возлюбленным, и Маунтджой подумал, что если любовь делает ее такой счастливой, то что в этом плохого? Кроме того, Скотт оказался порядочным парнем. Алекс рассказал ему печальную историю своей жены, и хотя сам Маунтджой и был человеком, воспитанным на совершенно иных принципах, и не одобрял поведения Алекса и Ханичайл, однако он смог их понять и дал им свое благословение.

В задних рядах сидели жители деревни Суинберн: мужчины в белоснежных рубашках и темных костюмах, а их жены в летних платьях и шляпках.

А на откидном сиденье около двери, так, чтобы держать все под наблюдением, сидел важный на сегодняшний день человек — Суэйн.

Во всяком случае, подумал Маунтджой, когда орган заиграл свадебный марш и Лаура с Билли направились к двери, венчание было красивым.

Место для приема, выбранное на просторной лужайке позади дома, было отгорожено бледно-желтым шелком и кадками с розами, столы покрывали желтые скатерти, а на них стояли большие букеты бледно-желтых и розовых роз. Официанты в белых куртках разливали шампанское «Винтаж Краг» урожая 1920 года, которое хранилось в многочисленных винных погребах под Маунтджой-Парком, а гости ели изысканную еду и были бесконечно счастливы.

Не в силах изменить привычке, Суэйн стоял у двери в позиции «вольно» и наблюдал за происходящим. Сидевший рядом с ним спаниель с красным бантом на шее заставлял гостей останавливаться, гладить его и поздравлять его хозяина.

До начала церемонии лорд Маунтджой лично поблагодарил Суэйна и вручил чек, сумма которого напугала детектива.

— Я не пожалел бы никаких денег за жизнь Ханичайл, — сказал Маунтджой, — и только рад, что вы оказались там, чтобы помочь ей.

Он улыбнулся и крепко пожал Суэйну руку, а затем, похлопав по плечу, пригласил к столу в качестве гостя, а не охранника.

— Пусть местные бобби охраняют серебро, — сказал старый граф. — Идите и не отказывайте себе ни в чем. Вы это заслужили.

Довольный Суэйн сделал глоточек шампанского. Шипучий напиток ударил ему в ноздри, и он подумал при этом, что никогда не поймет, что люди находят в нем, нет ничего лучше пинты бочкового пива.

Когда был разрезан свадебный торт и начались тосты, лорд Маунтджой поднялся, чтобы произнести речь.

Он оглядел гостей, а затем сказал:

— Я не мастак говорить речи, но считаю за счастье сделать это сегодня. Я чувствую себя почти таким же счастливым, как очаровательная бабушка невесты, миссис Джинни Суинберн. — Он улыбнулся Джинни, сидевшей справа от него. — Фактически я даже более счастлив, потому что узнал Лауру только год назад и то по чистой случайности. Достаточно сказать, что я горд и польщен, что она Маунтджой. Я выдаю ее сегодня замуж за другого счастливого человека, Билли Сакстона. — Маунтджой поднял свой бокал. — За мистера и миссис Сакстон, — громко сказал он, и все, выпив шампанское, зааплодировали.

Следующей поднялась Джинни Суинберн.

— Сегодня я счастливая женщина, — начала она дрожащим от волнения голосом, — но должна сказать, что всегда была счастливой, имея рядом Лауру, воспитывая ее. — Она улыбнулась. — Как вы все можете видеть, я сделала хорошую работу. Она прекрасная йоркширская девушка со слегка итальянским темпераментом, но это уже забота Билли, — добавила Джинни, и все рассмеялись. — И она будет такой же прекрасной женой, какой была внучкой.

Затем поднялся Билли и поблагодарил Джинни и лорда Маунтджоя. К концу своей речи он так разволновался, что стал заикаться:

— За м-м-мою л-л-любимую ж-ж-жену.

И все опять весело рассмеялись.

Наблюдая за ними с некоторой долей ревности, Анжу размышляла, правильно ли она приняла решение быть любовницей, а не женой. Она с тоской думала, какими счастливыми выглядели Лаура и Билли и во что она превратила свою жизнь. Она думала, что, возможно, в любви и браке есть некий смысл, пока ее взгляд не встретился со взглядом Джеки Барретта, американского друга Билли, потрясающе выглядевшего. Анжу одарила его своей знаменитой улыбкой. Старые привычки давали о себе знать. В сентябре она станет хорошей девочкой и вернется в Сорбонну, будет хорошо учиться и получит степень. А пока она свободна и жизнь продолжается.

Для невесты настало время переодеваться, но сначала она бросила свой букет и сделала так, чтобы его поймала Ханичайл. Они понимающе улыбнулись друг другу. Когда-нибудь, если будет угодно Богу, она тоже станет невестой.

Вскоре Лаура, переодевшись в костюм кремового цвета и шляпку, сидела рядом с Билли в «роллсе». Они ехали на железнодорожную станцию в Лидс, чтобы сесть в поезд, на котором впервые встретились, и поехать в Лондон. Это будет первым этапом их путешествия до Позитано и яхты Алекса «Аталанта», на которой молодожены проведут свой медовый месяц, совершая круиз по Средиземному морю.

Гости осыпали новобрачных лепестками роз, рисом и конфетами, а Лаура махала им рукой. Смеясь, она послала лорду Маунтджою воздушный поцелуй и могла поклясться, что заметила в его глазах слезы, когда он в ответ помахал ей.

Все согласились, что Лаура была самой красивой невестой и что свадьба была необыкновенная. Но прием еще не закончился. На лужайке начались танцы, за ними последовали ужин и фейерверк, который лорд Маунтджой всегда любил.

— Прекрасное завершение такого чудесного дня, — сказала Джинни, сидя с ним рядом.

— Именно так, именно так, — ответил старый граф, похлопав ее по руке. — Лаура делает вам честь, моя дорогая.

— Думаю, что и Джорджу Маунтджою, — добавила Джинни с застенчивой улыбкой. — Вы знаете, мне бы хотелось навестить вас в вашем чудесном доме в Лондоне, о котором я так много слышала, и в Маунтджой-Парке.

— Действительно хотите? — На лице лорда Маунтджоя появилась довольная улыбка. — Тогда почему бы нам не организовать еще один прием? Только на этот раз он будет специально для вас. Надеюсь, что мы будем наслаждаться компанией друг друга.

Тетя Софи, сняв шляпку, опустилась в кресло рядом с Маунтджоем прд последние всплески огней фейерверка.

— Одну выдали замуж, осталось две других, — проговорила она. — Возможно, нам долго придется ждать свадьбы Ханичайл, но они так счастливы.

— И так любят друг друга, — добавил лорд Маунтджой, подумав про себя, что еще совсем недавно не понимал значения этого слова. Сейчас его жизнь, казалось, была наполнена любовью.

— Что касается Анжу, — продолжила тетя Софи, — то только остается гадать, кто из ее многочисленных молодых людей станет женихом. Боюсь, что нам до последней минуты не суждено знать, пойдет ли она к алтарю с женихом или сбежит с его шафером.

— Маленькая кокетка, — рассмеялся лорд Маунтджой.

— Не ломайте голову, — сказала Джинни. — Анжу крепко стоит на ногах. В ней больше здравого смысла, чем вы думаете. Нужно только время, чтобы она немного повзрослела.

— Осмелюсь сказать, что вы правы, — согласилась тетя Софи. — Маунтджой, машина уже ждет нас, чтобы отвезти в Харроугейт. Полагаю, что чудесный день закончился.

— И положил начало многим другим, — от всего сердца сказала Джинни, целуя всех на прощание: Анжу и Сюзетту, Ханичайл и Алекса, Софи и Уильяма Маунтджоя. — Сейчас мы одна семья, — добавила она.

Лорд Маунтджой помахал на прощание рукой и, повернувшись к Софи, сказал:

— Чудесная женщина, просто чудесная. Разве я не говорил всегда, что в йоркширских женщинах есть что-то особенное?

— Допускаю, что говорил, — сухо ответила тетя Софи.

Через несколько недель лорд Маунтджой сидел в библиотеке, пил свою обычную вечернюю порцию виски, размышляя на тему: что такое счастье?

Сейчас, когда все девочки разъехались, в Маунтджой-Хаусе снова воцарилась тишина. Он дал каждой из них по равной доле своего состояния, открыл перед ними возможности и неожиданно для себя отдал им свое сердце, взамен получив скандал и трагедию, но они также дали ему свою любовь и огромное счастье.

Неожиданно зазвонил телефон.

— Алло, — произнес Маунтджой поднимая трубку.

— Дядя, это я, Ханичайл.

— Моя дорогая, где ты? — На лице старого графа появилась довольная улыбка.

— Мы с Алексом в Париже и собираемся пообедать с Анжу и ее новым воздыхателем. На этот раз французом.

— С французом? — фыркнул Маунтджой. — Что плохого в солидном английском парне, хотел бы я знать?

Ханичайл засмеялась, и ее смех прозвучал в ушах Маунтджоя музыкой.

— Дядя, но она ведь тоже француженка.

— Да, да, — согласился граф, удивляясь собственной глупости. — Полагаю, что тогда я должен простить ее, — добавил он, и Ханичайл снова засмеялась.

— Я хотела предупредить тебя, что мы все приедем на прием в честь Джинни в эту субботу.

— Я очень рад, что ты решила не пропустить это событие. К этому времени вернется и Лаура, и у нас будет дополнительный повод для праздника.

— Значит, скоро увидимся, — сказала Ханичайл. — А сейчас мне надо спешить, иначе мы опоздаем на обед.

— С нетерпением ожидаю встречи с тобой, — проговорил Маунтджой, неохотно заканчивая разговор.

— Я тоже. — Ханичайл помолчала и добавила: — Дядя Маунтджой, есть еще одна вещь. Я люблю тебя.

В трубке раздались частые гудки, но Маунтджой продолжал держать ее, улыбаясь.

Затем он снова опустился в кресло, отпил глоточек виски и стал думать о детях, которые родятся у его девочек. Его правнучки. Ну почти. Он был уверен, что старина Джордж не стал бы возражать против этого. И если хорошенько подумать, то Джордж в конце концов оказался не таким уж плохим парнем.

В одном старый граф был уверен точно: его девочки будут навещать его, а значит, он больше не будет одиноким человеком.