40

Пич знала, что ей понравится колледж в Радклиффе — вовсе не потому, что совсем рядом находились «денди» из Гарварда, хотя это и воодушевляло.

Сначала она, конечно, чувствовала себя «иностранкой», ведь ее образ жизни был совершенно иным, чем у остальных девочек. Пич никогда не рассказывала о войне и Сопротивлении, чтобы девочки не подумали, что она пытается выделиться. Она покупала юбки в складку, светлые кашемировые свитера и простые туфли, чтобы выглядеть точно так же, как другие, но, несмотря на все свои усилия, все равно выглядела настоящей француженкой.

После первых двух семестров ей надоела эта «униформа», и Пич начала искать свой собственный стиль. Она стала носить тонкие черные свитера и узкие черные брюки спортивного покроя с туфельками на низком каблуке или широкие юбки с яркими шелковыми блузками и каким-нибудь необыкновенным поясом из модного парижского магазина. Иногда она собирала свои бронзовые волосы в затейливую прическу и воображала себя дамой высшего света или распускала их блестящей бронзовой волной вокруг плеч и выглядела Пятнадцатилетним беззащитным подростком, тогда как ей было восемнадцать. А когда Пич опаздывала на занятия, что случалось очень часто, она просто натягивала на свои астрепанные волосы довольно поношенную черную фетровую шляпку с широкими полями, умудряясь выглядеть очаровательно и даже немного таинственно. Пич носила свои книги в просторной потертой кожаной сумке от Витона и пользовалась парфюмерией от Диора.

Ее жизнь в Радклиффе во многом была похожа на жизнь в Л’Эглоне в Швейцарии, но без тамошних ограничений. Девочки жили как сестры, делились секретами и бесконечно с чувством обсуждали своих приятелей, однако, если в Л’Эглоне они все больше рассуждали о романах, здесь разговоры шли вокруг секса. Но, конечно, они только болтали об этом, никто никогда этим не занимался.

Маленький городок Кембридж располагался на противоположной от Бостона стороне реки Чарльз. Его площади, растительность, стертые булыжные мостовые и вымощенные брусчаткой улицы были усеяны колониальными церквушками с высокими шпилями, книжными магазинчиками, кофейнями, где девушки из Радклиффа встречались с молодыми людьми из Гарварда. Пич обнаружила, что ее часто приглашают на футбольные игры, на вечеринки, но она всегда посещала их в компании с другими девушками. Она танцевала, флиртовала, позволяла себя поцеловать, сидя на переднем сиденье автомобиля, но никогда не садилась на заднее, так как это уже была опасная территория. Она слышала истории о том, что случалось на задних сиденьях, и не была готова к этому. Кроме того, она берегла себя для Гарри.

К ее большому сожалению, ей не удалось встретиться с Гарри еще раз. Она часто ездила в гости к Мелинде, но когда Пич бывала в Лаунсетон Магна, Гарри там не оказывалось. То он был в Латинской Америке, исследуя какую-то книгу, то путешествовал по Австралии в поисках первоисточников, то с блеском читал лекции по всему побережью Америки. Его восхваляли на литературных обедах в Нью-Йорке, Сан-Франциско и Вашингтоне.

Гарри Лаунсетон привлек к себе внимание, завоевав за два года три основные литературные премии. Его имя стало часто появляться в скандальной хронике рядом с целой чередой красивых и достойных девушек. Пич выискивала во всех газетах и вырезала любые упоминания о Гарри, собирала его фотографии из журналов. Он всегда выглядел импозантно и отрешенно в смокинге, с прядью шелковистых волос, падающей на бровь, неизменно под руку с очередной красавицей. Пич безжалостно обезглавливала девиц острыми концами ножниц и вклеивала фотографии Гарри в свой толстый альбом, набитый газетными вырезками о нем. Она знала каждый шаг Гарри Лаунсетона.

В день, когда она прочла о женитьбе Гарри на Августе Харриот, Пич, заливаясь слезами, сожгла свой альбом в котельной, вынося приговор красивому лицу Гарри, исчезающему в огне, и ненавидя его за предательство.

— Ты сумасшедшая, — смеялись подруги, которые знали ее историю. — Ты помешалась на человеке, который даже не знает о твоем существовании. Самое лучшее для тебя — сходить на свидание с Джеком Мэллори, он звонит тебе каждый вечер. Счастливица!

Отец Джека Мэллори был человеком, сделавшим самого себя и быстро прошедшим путь наверх от политика местного значения в Филадельфии до высокопоставленного чиновника Федерального правительства, жертвуя на этом пути своими принципами и делая состояние на импорте спиртного. Его карьера достигла вершины с назначением его послом Вашингтона во Франции (он предпочел бы Лондон и место в Суде Сен-Джеймса), и маленький Джек прожил в Париже несколько лет. Когда Джеку исполнилось тринадцать, у отца случился удар, и вся семья вернулась в США.

Джек был красив в ирландском стиле — с крупным подбородком и синими глазами. Так же, как и его отец, он знал, чего хочет добиться в жизни. Он очень высоко ценил Пич. Она стояла первой в его списке.

Джек осаждал ее уже несколько недель, ухитряясь всегда оказываться в нужном месте после ее занятий, и гулял с ней по дворику колледжа, рассказывая о своей жизни во Франции. Он донимал ее телефонными звонками, ни на один из которых она не ответила.

— Почему? — удивленно спросил он, когда Пич неожиданно сама взяла трубку.

— Что ты имеешь в виду?

— Вот уже месяц я звоню тебе каждый вечер, а ты всегда посылаешь кого-то извиниться и передать, что или моешь голову, или занимаешься.

— Считай, что сегодня у меня чистые волосы, и я свободна от занятий. Ты уже почувствовал, что тебе повезло, или мне ждать приглашения от кого-то еще?

— Нет, нет. Это буду я. Я имею ввиду, что да… О, Господи! Я хочу спросить, Пич, могу ли я пригласить тебя поужинать со мной?

Пич вдруг поняла, что умирает с голоду. Она была так огорчена женитьбой Гарри, что уже несколько дней едва притрагивалась к еде, и ее переполнило предвкушение горячей, успокаивающей пищи. Она уже чувствовала тонкий запах бостонских моллюсков, сваренных со свининой и овощами, и ощутила вкус свежих омаров из штата Мэн.

— «Лок-Оберз», — назвала она самый дорогой ресторан, зная, что он может себе позволить сводить ее туда, — в семь тридцать.

Джек не мог ее понять. За ужином она молча поедала огромное количество блюд, а он с удивлением наблюдал за ней.

— Хочешь что-нибудь еще? — вежливо поинтересовался он, когда она доела индийский пудинг с ванильным мороженым. Пич почувствовала себя гораздо лучше. В то время как Джек пытался завязать разговор, она думала о Гарри, а сейчас в голове вдруг все прояснилось. То, что Гарри женился на Августе Харриот, не имело никакого значения. В конце концов, они с Гарри так и не встретились толком, а ей еще надо было закончить учебу. Радклифф имел для нее большое значение. Ведь она должна была узнать все о литературе, чтобы разговаривать с Гарри на достойном интеллектуальном уровне. Когда придет время, им просто будет суждено встретиться, а затем, она в этом уверена, все встанет на свои места. Пич совершенно не задумывалась о существовании Августы и ее месте в этой истории. А пока ей надо смотреть вперед и получать удовольствие от жизни.

— Все было замечательно, — сказала она, улыбнувшись наконец Джеку, — больше ничего не надо, спасибо.

Ободренный ее улыбкой, Джек подумал про себя, осмелится ли он дотронуться до ее руки, которая покоилась на столе. На мизинце у нее было тоненькое золотое колечко, а на указательном пальце — кольцо, усеянное маленькими яркими бриллиантами, ногти покрыты лаком цвета фуксии.

— Думаю, мне пора собираться, — сказала Пич, когда он взял ее за руку. — У меня утром занятия.

На улице шел снег, маленькие пушистые снежинки собирались на ресницах и таяли у них на губах, когда, рука об руку, стараясь не упасть, они пробирались по скользкому тротуару к его белому спортивному «ягуару».

— Не совсем то, чего заслуживает представительница семьи де Курмон, — извинился Джек, открывая дверцу.

— Возможно, это именно то, что нужно де Курмон сейчас, — ответила Пич, втягивая свои длинные ноги в «ягуар», подумав о том, что совсем недавно де Курмонам изменила удача.

В машине Джек сосредоточил все внимание на обледеневшей дороге, а Пич напевала себе под нос мелодию Пасторальной симфонии Бетховена, которую передавали по радио.

Он остановил машину около ее дома и положил руку на спинку се сиденья.

— Когда я опять тебя увижу? — спросил он.

Пич чувствовала его теплое дыхание на своем лице, а ирландские синие глаза, освещаемые огоньками приборной доски, казались почти черными.

Большинство девушек Радклиффа считали Джека Мэллори красивым молодым человеком. Ростом 6 футов 2 дюйма, широкоплечий и крепкий, как бывший футболист, он обладал чисто американским шармом и мужественностью. Со своим белым автомобилем и богатой семьей Джек был хорошим «уловом», и он знал это.

— Вероятно, в четверг, — ответила она, — если а смогу освободиться. Позвони мне.

Четверг был лишь через пять дней.

— Как насчет завтра? — спросил он умоляющим голосом. — Или в понедельник, вторник?

Она почувствовала грубую ткань твидового пиджака, когда Джек притянул ее к себе.

— Пожалуйста, Пич, — продолжал он просить, его губы вплотную приблизились к ее губам, — завтра?

Губы у него были прохладными, как снежная ночь снаружи, а потом они потеплели, когда прикоснулись и приоткрыли ее губы. Сердце Пич екнуло и застучало в груди так громко, когда их губы встретились, что она подумала: он может услышать этот стук. О чем он думает, взволнованно спрашивала себя Пич, в то время, как Джек целовал ее губы. О чем вообще думают мужчины, когда вот так целуются? Пальцы Джека ласкали ее шею, а она прижала свою неопытную руку к его лицу. Он обнял ее еще крепче. Пич торопливо отодвинулась от него.

— Не исчезай, — сказал он, — прекрасная Пич!

В мгновение ока она выскочила из машины, захлопнув за собой дверцу, и взбежала по ступенькам дома.

— Я позвоню завтра, — крикнул Джек, выйдя из машины вслед за ней.

«Он хорошо смотрится», — подумала Пич, обернувшись на прощание. Высокий, симпатичный, типичный американец. Что еще ей нужно, чтобы набраться опыта для будущих встреч с Гарри?

Лежа в постели в ту ночь, она вспоминала шаг за шагом их вечер, в особенности его заключительную часть. Пич смутилась, припомнив, как долго игнорировала его, а затем, дойдя в своих мыслях до поцелуя, вся покрылась испариной. Ей не первый раз случалось целоваться с молодыми людьми, но те поцелуи казались ей сейчас детской забавой. Джеку Мэллори был двадцать один год, и его поцелуи не были игрой. Джек Мэллори хотел ее. А это странное покалывание всех ее нервных окончаний, внезапное чувство пустоты под ложечкой, ощущение нежности и истомы, разлившееся по всему телу, — все это значило, что и она хотела его. Все девушки в общежитии были девственницами. Никто — абсолютно никто — не делал этого, хотя и разговаривали о сексе достаточно часто, но, ради всего святого, на этом все заканчивалось.

Пич устроилась поуютнее под одеялом и стала смотреть через незашторенное окно на тихо падающий снег. Когда Джек позвонит завтра, она подойдет к телефону, поговорит с ним немного, но заставит его подождать до четверга.

На пятое свидание Джек взял ее на матч по регби между Гарвардом и Йелем. На этот раз Бостон принимал гостей, и толпы болельщиков демонстрировали свою мощь. Прихлебывая виски из серебряной фляжки Джека, укутанная в меховой полушубок и шарф Гарварда, принадлежащий Джеку, Пич дрожала от холода на трибуне стадиона, стараясь сохранить достаточно тепла, чтобы поприветствовать команду Гарварда и посмеяться над «йельскими бульдогами», как они называли команду Йеля, так как бульдог был их талисманом. Она нисколько не завидовала девушкам-заводилам, которые танцевали на замерзшем поле, но отдала бы буквально все на свете, чтобы оказаться сейчас в теплой ванне. Тем не менее ей приятно быть девушкой Джека Мэллори, сознавать, что другие девушки завидуют ей. Но когда он дотрагивался до ее груди так, как вчера, Джек Мэллори становился для нее опасным.

Пич сократила их встречи, потому что знала, что должна вообще расстаться с ним, но она мечтала о нем даже на занятиях. Вернее, она представляла в своих мечтах, как он целует ее… и… Гарри все еще был у нее в голове, пережидая в тени мечтаний, а Джек был так близко. Она ничего не знала раньше о желании. Когда она думала о Гарри, ей хотелось быть с ним рядом, держать его за руку, разговаривать с ним, только бы ей позволили любоваться его красотой и дышать с этим гением одним воздухом. А Джек Мэллори будил в ней тревожащие чувства.

Когда команда Гарварда на последних секундах игры забила гол, трибуны взорвались криками и приветствиями, а Джек радостно обнял ее за плечи.

— Потрясающая игра! — воскликнул Он, — замечательная, просто замечательная! Пошли! — прибавил он, заметив, что Пич совершенно замерзла. — Лучше нам зайти куда-нибудь.

— Куда мы идем? — спросила она, покорно следуя за ним.

— Куда? Веселиться, конечно.

Мужской бар в «Лок-Оберз» открывал свои двери посетительницам женского пола только в дни игр между Гарвардом и Йелем, и сегодня празднующие болельщицы испытывали его гостеприимство. Казалось, Джек знаком со всеми, и Пич ревниво наблюдала, как симпатичная темноволосая девушка бросилась ему в объятия, а Джек крепко поцеловал ее в губы. Это был долгий поцелуй.

— Сколько лет, сколько зим, — мечтательно пропела девушка, не снимая рук с шеи Джека.

— Многовато, — согласился Джек, его руки продолжали обнимать девушку за талию.

Отвернувшись от них, Пич сердито уставилась на огромную картину с изображением обнаженной женщины, висевшую над баром. Джек рассказывал ей, что если Гарвард проигрывал, пышные прелести обнаженной красотки завешивали черным шарфом, но сегодня эта дама осталось неприкрытой и выглядела довольной и обольстительной — точно так же, как та темноволосая девица. «Дерьмо», — подумала Пич. Сейчас, когда к ней, наконец, пришло понимание своих чувств, секс, казалось, был всюду. В темном углу бара обнималась парочка молодых людей, и она с интересом стала наблюдать за ними.

— Закажи мне еще один коктейль «Ворд 8», — попросила она Джека, перебив тем самым шепот брюнетки.

— Еще один? — удивился он. — Это довольно крепкий напиток.

В «Лок-Оберз» изобрели этот коктейль для празднования успеха на выборах одного из самых известных политических деятелей Бостона много лет назад, смешав гранатовый ликер с виски, чтобы напиток получился розового цвета.

— Ты забываешь, что я француженка, — гордо произнесла Пич. — Я пила вино, разбавленное водой, когда ты пил еще молоко.

Джек, рассмеявшись, отошел от брюнетки. Проталкиваясь сквозь толпу через темную, полную табачного дыма комнату, он локтями проложил себе путь к бару.

— Еще два «Ворд 8», — заказал он бармену.

Ноэль Мэддокс поспешил выполнить заказ. Должно быть, он смешал их за сегодняшний вечер несколько сотен, не меньше. Его вызвали в последнюю минуту, чтобы помочь справиться с огромной толпой болельщиков. Хорошо и то, что ему заплатят за этот вечер. Каждый доллар приближал его к заветной цели.

С отличным дипломом Мичиганского университета в кармане он добился места в Массачусетском техническом институте. МТИ был самым престижным научно-техническим колледжем в Бостоне и самой ближайшей к небесам взлетной площадкой, какую Ноэль мог себе представить. И каждая неделя занятий в шумных аудиториях МТИ приближала его к мечте — точно так же, как и каждый заработанный тяжким трудом доллар. Через два года он получит степень магистра автомобильной промышленности, а через два года и один день вернется в Детройт и предстанет перед начальниками по кадрам крупнейших автомобильных корпораций Америки — «Ю.С.Авто», «Грейт Лейкс Моторс корпорейшн», а также, конечно, «Форд» и «Дженерал Моторс», и предложит им себя. Только на этот раз его цена будет гораздо выше цены того худощавого паренька в грязном голубом комбинезоне, который работал с дрелью и скакал как сумасшедший муравей от одного автомобильного кузова к другому, которые бесконечно двигались по конвейерной линии.

Ноэль со злостью поставил приготовленные коктейли на полированную стойку красного дерева, и Джек Мэллори удивленно взглянул на него.

— Благодарю вас, — холодно сказал он, забирая стаканы, и опять стал пробираться через толпу к своему столику.

Вытирая стойку, Ноэль встретился взглядом с женщиной, сидящей в баре.

— Отличная игра, — сказала она, вынимая сигарету с фильтром из пачки «Кэмел».

Ноэль щелкнул зажигалкой, давая ей прикурить. Она была не так молода, как другие, но очень привлекательна. С такой же массой длинных светлых волос и широко распахнутыми глазами, как у Джинни. На ней не было никакой косметики, тем не менее она выглядела свежей, как будто только что вошла с улицы в этот прокуренный бар. Женщина первого класса, готовая к игре.

— Вы здесь работаете недавно. — Это был не вопрос, а утверждение, и Ноэль мастерски продолжал обслуживать клиентов. Когда-то он полгода работал барменом в модном баре отеля «Коплей Плаза» в Бостоне — его великолепие было ошеломляющим после пивной, принадлежащей Нику в рабочем квартале Детройта, где продавали пиво и виски любителям выпить. В роскошной обстановке «Коплей Плаза» он увидел совсем другой мир — мир богатой непринужденности, самоуверенных мужчин и элегантных женщин. То был мир, частью которого он хотел стать.

— Вы слишком хороши для этого места, — заметила Халли Харрисон.

Ноэль удивленно взглянул на нее. Ее слова точно совпадали с его мыслями.

— Я инженер, — сказал он, — учусь в МТИ.

— Еще один чудак, помешанный на автомобилях, — вздохнула она.

Ноэль поднял брови:

— Еще один?

— Я из Детройта, — объяснила она. — Мой муж занимается рекламой, и он связан с автомобильной промышленностью. Можно сказать, она управляет нашими жизнями, — добавила она, рассмеявшись, — так же, как однажды станет управлять и вашей, мистер инженер.

— Ноэль, — представился он.

— Ноэль? А меня зовут Халли. Была на матче с мужем. Он болел за Йель, а сейчас куда-то исчез. Ничего необычного, — добавила она, когда Ноэль с удивлением взглянул на нее. — Я часто заканчиваю вечер в одиночестве.

Широко поставленные глаза были зелено-голубыми, с черными зрачками, а кожа — гладкой и загорелой, возможно, после зимних каникул на островах, натуральный жемчуг украшал уши и шею, полные губы — без помады, в них чувствовалась страсть, и Ноэлю неожиданно захотелось обнять эту женщину. Зубы Халли очаровательно блеснули, когда она улыбнулась ему.

— Не встретиться ли нам чуть позже, Ноэль? — сказала она. — Я остановилась в «Коплей Плаза», но там может быть чересчур людно. У тебя есть квартира?

Она ему назначала свидание! Желание вспыхнуло в Ноэле, и он налил себе глоток шотландского виски и выпил, поймав предупреждающий взгляд старшего бармена. Он не мог пригласить ее в свою ужасную комнату.

— Мы можем поехать в мотель, — сказал он. — Я освобожусь в полночь.

— Как Золушка, — засмеялась Халли. — Скажи где, Ноэль, и я буду ждать.

— Я сейчас позвоню и узнаю, — пообещал Ноэль, выскальзывая из-за стойки, окруженной толпой, к служебному телефону. Ноэль молился, чтобы у нее оказалась машина, он не мог позволить себе все сразу — и мотель, и такси.

Халли продолжала сидеть за стойкой, но рядом появился какой-то мужчина. Ноэль пораженно уставился на ее спутника, узнав его.

Скотт Харрисон мало изменился, лишь прибавилось несколько лишних фунтов. Он тоже узнал Ноэля.

— Итак, — сказал Скотт, — маленький, беглец. Мы встретились снова, Ноэль, так ваше имя?

— Да, сэр. — Ноэль смешал сухой мартини и поставил стакан перед Скоттом, поймав его вопросительный взгляд.

— Это за мой счет, — сказал он, — со множеством благодарностей.

Он помнил, что Скотт любил сухой мартини, потому что именно им он угостил его в свое время, и это был первый алкогольный напиток, который Ноэль выпил в первой богатой квартире, какую он когда-либо видел, — и он спал в постели Скотта. Один. Он понял, что Скотт тоже все это вспомнил по скупой улыбке, пробежавшей по его лицу.

— Ты устроился работать на конвейер? — спросил он.

— До сих пор работаю, в каникулы. Теперь я в МТИ — автомобилестроение.

Скотт присвистнул.

— Я чувствовал, что в тебе это сидит, — сказал он, качнув стаканом.

Халли Харрисон спокойно наблюдала на ними.

— Ну, что, дозвонились? — шепнула она, когда Скотт отвернулся.

— Извините, — сказал Ноэль, избегая ее взгляда, — ничего не выйдет.

Халли взяла сумочку и норковый жакет.

— Вот как? Я не поняла сразу.

— Подожди, — крикнул Скотт, — Халли!

Поставив свой стакан, он стал пробираться сквозь толпу за женой.

Убрав их стаканы, Ноэль протер стойку. Скотт Харрисон помог ему, когда Он нуждался в этом больше всего на свете, и он не собирался отплатить ему, соблазняя его жену. Даже если она такая красивая.

 

41

Кто-то выключил свет, и в комнате было темно, людно и накурено. Обнявшиеся парочки спокойно танцевали под магнитофонную запись, и Пич смутно вспомнила, как ее познакомили с хозяином квартиры, а потом он быстро исчез с пышногрудой брюнеткой, с которой познакомился на какой-то вечеринке. У них кончилось виски, и все пили пиво, но никто не казался действительно пьяным.

Руки Джека обнимали ее, и они танцевали щека к щеке, едва двигаясь, и Пич хотелось, чтобы вечер не кончался никогда. Ее грудь была прижата к груди Джека, а его губы то и дело жадно целовали ее. Закрыв глаза, Пич прильнула к нему. Радклифф казался далеким, Гарри забыт. Не говоря ни слова, Джек взял ее за руку и вывел из комнаты.

Ноги Пич внезапно перестали слушаться, голова кружилась. Он открыл дверь в спальню, и они заглянули в темную комнату, услышав таинственное шуршание и смешки. Она отпрянула назад, хватая Джека за руку.

— Мы поищем другую комнату, — прошептал он, останавливаясь то и дело, чтобы ее поцеловать. Пич прислонилась к стене, в то время, как Джек открыл дверь в другую комнату, заглянул в нее и снова закрыл.

— Не везет, — тихо произнес он. — Знаешь что, поедем ко мне.

От этой мысли голова Пич просто пошла кругом. Джек снова и снова целовал ее. Она повисла на нем, и Джек прижался к ней всем телом. Его руки гладили ее грудь. Он целовал ее все крепче.

— Пойдем, — шептал он.

На улице Пич задохнулась от холода. Она забыла свой меховой жакет.

— Я принесу, — сказал Джек, ныряя в полутемный холл.

Оставшись одна, Пич чувствовала холод и испытывала страх — страх из-за собственной чувственности, которую впервые ощутила.

Пич слышала звуки музыки и голоса, доносившиеся с других вечеринок из соседних домов. Мимо пробежала парочка, перепрыгивая через лужи и радостно хохоча. Они выглядели молодыми и беззаботными. Точно такой Пич была всего несколько недель назад — до встречи с Джеком. Но она не хочет становиться другой. Она тоже хочет быть молодой, легкомысленной, беззаботной. Если сейчас пойти с ним, пути назад уже не будет. Слезы текли по ее щекам, когда она побежала. Ей было восемнадцать лет, ее звали Пич, и она принадлежала только себе самой. И никому другому.

— С вами все в порядке, мисс? — спросил водитель такси, остановившийся, увидев, как неистово она махала руками.

— Сейчас да, — выдохнула Пич, поеживаясь от холода.

Она поудобнее устроилась на потрепанном сиденье, обтянутом пластиком.

— Если кто-то обидел вас, мисс, я уж о нем позабочусь, — сказал мощный ирландец-водитель, сочувственно глядя на нее в свое зеркальце.

— Нет, нет. Спасибо, — выговорила Пич, все еще плача, — сейчас все хорошо, правда. Я сама во всем виновата.

— Ну… Если вы так считаете. Куда вас везти?

Куда? Она не могла вернуться в Радклифф в такой час. Пич вспомнила о дяде Себастио.

— На Бикон-Хилл, — решительно сказала она.

Небольшой узкий дом Себастио до Сантос находился на аокатой улице Бостона Бикон-Хилл и был выкрашен в белый цвет с серой отделкой. Окна гостиной на первом этаже выходили на реку Чарльз.

Устроившись на сером, обитом бархатом диване дяди Себастио, Пич медленно пила горячий кофе, то и дело вытирая слезы большим белым носовым платком дяди.

Себастио думал, что сейчас его племянница похожа на двенадцатилетнего беспризорного ребенка, попавшего в беду, и он надеялся, что все не так серьезно, как казалось. Он припомнил, как когда-то он уже выступал в роли дядюшки-спасителя для Эмилии, матери Пич.

Себастио до Сантос всегда был влюблен в мать Пич, но Эмилия вышла замуж за его сумасбродного брата. После трагической смерти Роберто Себастио надеялся, что Эмилия оценит, наконец, его любовь, но, как последний дурак, сам представил ее Жерару де Курмону, чувствуя, что они подходят друг другу. И снова Себастио вынужден был пережить, что мужчина, который был ему другом, женился на женщине, которую он любил.

Расстроенная молоденькая девушка, сидящая перед ним, могла бы быть его дочерью, если бы он сумел не оказаться неудачником в любви. Не везет в любви, повезет в деньгах, так, кажется, говорят? С ним так и случилось. Он был одним из выдающихся архитекторов Америки. Крупные национальные компании и самые богатые люди наперебой стремились воспользоваться его услугами. Он был уважаемым профессором Гарварда. За его именем шло так много титулов и званий, что они нарушали простое совершенство и симметрию его печати на почтовой бумаге. Поэтому на белых страницах его бумаг просто стояло: «Себастио до Сантос». Адрес и номер телефона, отпечатанные мелкими буквами, стояли внизу каждой страницы. Себастио считал, что стиль его почтовой бумаги полностью соответствовал стилю его жизни, который он для себя создал. Простота и совершенство.

Он вздохнул, когда рука Пич дрогнула, и кофе пролился на безукоризненный бархат светло-серого дивана. Возможно, совершенство нуждается в двух-трех пятнышках, чтобы придать ему немного жизни. По крайней мере, они будут напоминать ему о том, что Пич пришла к нему, когда попала в беду.

— Хочешь поговорить? — спросил он, забирая у нее чашку.

— Как быть со школой? — обеспокоенно прошептала Пич.

— Я уже звонил туда, сказал, что ты у меня, в безопасности, и что это — моя вина. Я сказал, что ты думала, у меня есть разрешение на то, чтобы ты оставалась у меня.

Пич вздохнула с облегчением.

— Спасибо тебе. Радклифф много значит для меня. Я бы не хотела все потерять из-за какой-нибудь глупой ошибки.

— Значит, то, что случилось, и есть глупая ошибка?

— О, дядя Себастио! — воскликнула Пич со слезами в голосе. Она бросилась к его ногам и припала мокрой щекой к его коленям. — Я чуть не сваляла такого дурака!

— Ну, поблагодарим Бога за это «чуть», — ответил он сдержанно.

— Его зовут Джек Мэллори, — начала Пич, слова рвались наружу. — Я никогда раньше не встречала таких, как он. Я имею в виду, он старше и не похож на мальчиков, с которыми я встречалась. С ними мне было просто весело, ты понимаешь. А с Джеком все по-другому. Словно внутри меня шла борьба между моим новым «Я», которое очень хотело его, и моим старым «Я», которое ничего не хотело менять в жизни.

Себастио рассеянно гладил рукой ее блестящие волосы. Бедняжка. Первый урок в жизни оказался довольно тяжелым для нее.

— Ты молода, Пич, наслаждайся свиданиями и вечеринками, — сказало он, — ты поймешь, когда встретишь того самого человека, и тогда тебе не нужно будет никуда убегать.

Пич встала на ноги, чувствуя облегчение.

— Я уже встретила его, — пробормотала она, зевая.

Она как-то стразу устала. Но теперь все снова в порядке, и ее жизнь вернулась в свое русло.

 

42

Комната Ноэля находилась в подвале серого пятиэтажного дома без лифта на грязной улице без единого деревца, заканчивающейся тупиком. У комнаты имелось два преимущества. Первое — в обмен на выполнение обязанностей дворника она была бесплатной, и второе — располагалась она рядом с бойлерной, и потому в ней всегда было тепло. Кроме того, она находилась в миле от МТИ, что экономило Ноэлю деньги на подземку.

Ноэля не волновало, что комната была маленькой и грязной. Она ему подходила. В ней была плитка с одной конфоркой, поцарапанная кастрюля и кружка, вся коричневая внутри от бесконечного питья кофе, когда он занимался ночами напролет. Была еще одна чистая тарелка, один нож, одна ложка, одна вилка, консервный нож рядом с парой банок консервированного супа и банка с растворимым кофе. Старая железная кровать стояла в дальнем углу, грязный матрац на ней накрыт голубым спальным мешком, а за дверью висело старое пальто из твида, купленное с рук за пять долларов у уезжавшего студента, которое служило Ноэлю еще и банным халатом, когда он поднимался в ванную комнату на два этажа вверх.

Облезлый стол у окна, в которое не заглядывало солнце, был рабочим местом Ноэля, где он уходил с головой в прекрасную логику точных наук. В то время как одна часть его живого ума заучивала научные догмы, проделывала быстрые вычисления и впитывала, как губка, все, что можно было в себя впитать, другая — изобретала автомобиль его мечты. Не целиком, конечно, но деталь за деталью. Ноэль обдумывал радиатор последней модели «форда», а потом размышлял над тем, что можно в нем изменить, чтобы улучшить конструкцию. Он тратил часы, переконструировывая сиденья нового «крайслера» или анализируя аэродинамику «ягуара». Он бы внес некоторые усовершенствования в колпачок втулки, и бамперы, и в двигатель тоже. Ноэль испещрял большие плотные листы дорогой бумаги эскизами и вычислениями, а потом аккуратно складывал их в большой черный портфель.

Все свободное от занятий и работы время он проводил в стенах МТИ, занимаясь в библиотеках. Ноэль был Знаком со своими сокурсниками очень поверхностно и общался с ними только по делу. Он был одиночкой. Но женщины были исключением.

К своему удивлению, он обнаружил, что дорогие, принадлежащие к высшему классу девушки находили его привлекательным. Им нравились его небрежные манеры, его молчаливость они принимали за скрытую чувственность. А Ноэль держал язык за зубами, он не учился светской болтовне и не знал, как правильно вести себя с девушками. А они принимали его таким, как есть, — неотесанным и мускулистым, молчаливым и неискушенным.

Они знакомились с ним в баре отеля «Коплей Плаза», или в университетских библиотеках, или за чашкой кофе. Именно девушки заставили Ноэля впервые задуматься над тем, что ему необходимо каким-то образом восполнить пробелы в воспитании. Он ничего не слышал ни о последних модных романах, ни о мемуарах, и Ноэль стал брать книги в библиотеках, стараясь выкроить время, чтобы успеть прочитать их. Он никогда в жизни не был ни в одной картинной галерее, и первое посещение Гарвардского художественного музея Фогга так ошеломило его, что он ходил туда каждый день в течение месяца и проводил там ровно один час, специально выкроенный им из плотного графика, рассматривая картины столь внимательно, будто хотел запечатлеть в своей памяти каждый мазок кисти художника. Всякий раз, когда Ноэль ухитрялся выкроить деньги, он покупал самые дешевые билеты на студенческую галерку в Бостонскую консерваторию и, опьяненный силой музыки, уносился в бездонный мир эмоций.

В зале консерватории он познакомился с Касси Плимптон. Ноэль видел ее мельком пару раз до того, как она заговорила с ним. Касси трудно было не заметить. Ей было двадцать девять лет, и, как она сама сказала ему, ее богатая бостонская семья считала, что она «засиделась». Касси не была красива, но так идеально ухожена, что выглядела привлекательной. Она была небольшого роста, с темными вьющимися волосами, взбитыми, как у пуделя, с большими карими глазами и склонностью носить броские розовые тона.

— Вы кто? — требовательно спросила девушка, подойдя к нему в фойе консерватории. — Мне кажется, вы бываете всюду. Разве не вы работаете в «Коплей Плаза»?

За коктейлем Ноэль рассказал ей старую историю о своих родителях, которые погибли в автомобильной катастрофе много лет назад, о том, что ему пришлось пробиваться в жизни самому, что сначала был колледж, сейчас — МТИ. Она слушала с сочувственным видом, но интереса не проявила. Касси нравились его неотесанный вид и неосознанно грубоватые манеры.

— Цивилизация обошла тебя, — сказала она ему после их первой близости, — городской крестьянин!

Ноэль презирал себя за то, что не знал, как вести себя даже в постели. Где учат таким манерам, которые нравятся этим женщинам?

— Но не вздумай меняться, — предупредила Касси, — в этом твое обаяние.

Они встречались уже несколько месяцев, не очень часто — только когда Ноэль позволял себе пораньше уйти с работы. Он приглашал ее в картинные галереи, а потом выпить чашечку кофе, а Касси покупала билеты в театры и водила поужинать в маленькие ресторанчики, где-нибудь подальше от главных улиц. Ноэль не возражал, когда Касси платила за ужин, но переживал, что его одежда имела потрепанный вид; тем не менее, когда Касси предложила сводить его в «Брукс Бразерс» купить несколько мужских рубашек и новый пиджак, он пришел в ярость.

— Я такой, как есть, — сердито сказал он. — Я всегда сам платил за все, что имею, зарабатывая на каждую вещь своим трудом, и пока я не могу позволить себе лучшего, я буду носить то, что есть.

— Я не возражаю, если ты не хочешь, — ответила она. — Я просто хотела сделать тебе подарок.

И вдруг, совершенно неожиданно, она пригласила его сопровождать ее на прием.

— Бостон приветствует Гарри Лаунсетона, — объяснила она. — Ты знаешь ГАРРИ ЛАУНСЕТОНА?

Ноэль пожал плечами. Он никогда не слышал о нем.

— Лаунсетон обязательно станет самым знаменитым молодым писателем, живущим в Гарварде. Благодаря своему социальному положению — после смерти отца он теперь сэр Гарри, — а также мнению, что он — гений, не говоря уж о его внешности, бостонское общество жаждет прижать его к своей груди. Черный галстук, дорогой, и тебе понадобится смокинг.

Ноэль часто подрабатывал барменом на приемах такого рода, разнося бокалы с вином на серебряном подносе, но впервые должен был присутствовать там в качестве приглашенного гостя. Касси была частью знатного общества Бостона, и он знал, что ему придется познакомиться с ее друзьями.

Он тщательно побрился, надеясь, что его борода не будет расти слишком быстро и не появится голубоватый оттенок на щеках, что не особенно красит мужчин. Он внимательно изучал свое лицо в зеркале ванной комнаты. У него тело атлета, средний рост, он широкоплеч, с хорошо развитой мускулатурой, и, кроме того, он все-таки кое-чему научился у своих богатых подруг — как всем этим воспользоваться, чтобы производить хорошее впечатление. Облачившись в смокинг, взятый напрокат и не очень хорошо сидевший на нем, Ноэль решил, что выглядит вполне сносно, но совсем не как мужчина, с рождения привыкший к такому образу жизни. С чувством неловкости он отошел от слишком откровенного зеркала и направился к двери. Однажды придет день, и он станет частью этого высшего общества, а сегодня вечером он вынужден только играть эту роль.

Себастио до Сантос ждал Пич в баре «Коплей Плаза». Конечно, она опаздывала, хотя ради пригласительного билета на прием в честь Гарри Лаунсетона, который он достал для нее, могла бы появиться и вовремя.

На вечере собирались преподаватели университета, издатели и старые бостонские снобы. Себастио уклонился бы от него, если бы не Пич.

— Как замечательно, — сказала она, рассмеявшись над удивлением Себастио. — О, это просто чудесно. Я ждала этого момента многие годы.

Себастио заметил ее у входа в бар. Трудно было не заметить ее в таком наряде. Силы небесные!

— Вот и я! — сказала Пич, целуя его в щеку.

— Я вижу.

— Ну, как я выгляжу? — Пич вопросительно посмотрела на него. Она потратила несколько часов, решая, подойдет ли это платье, и спрашивая себя, хватит ли у нее смелости надеть его. Она хотела, чтобы Гарри заметил ее. Пурпурное платье без бретелек было сильно открытым — во всяком случае, по понятиям Бостона, — а узкая юбка, как лепесток тюльпана, облегала ее так, как будто шелк стремился слиться с ее кожей. Себастио с неловкостью почувствовал, что Пич стала центром внимания всего бара.

— Я не уверен в правильном выборе платья, — сказал он.

Пич высоко подняла подбородок.

— Никто не подумал бы дважды, надеть ли такое платье в Париже.

— Но готов спорить, ты думала долго. Ты сама от него в ужасе. Позволь рассказать тебе маленькую историю, Пич. Когда твоя бабушка была молоденькой девушкой и готовилась впервые выйти на сцену, на ней было очень узкое платье. Дрожа от испуга и волнения, она стояла за кулисами, но должна была пройти через это — ей нужна была работа и деньги. Это означало для нее выжить. То, что сказала ей одна из девушек, занятых в шоу, изменило всю ее жизнь.

— Если ты должна делать это, — посоветовала она ей, — так гордись собой! Встань прямо, подними подбородок, представь, что ты королева. И мне кажется, Пич, если уж ты решила пойти в этом платье, то именно так тебе и надо себя вести.

Пич смотрела на него, пораженная его рассказом.

— Ты прав, — усмехнулась она, — конечно, ты прав. Пошли, дядя, а то мы опоздаем на прием в честь Гарри.

С высоко поднятой головой, прямой спиной, по-королевски улыбаясь любопытным посетителям, она прошествовала к выходу из бара, чувствуя, что все взгляды обращены на нее.

Гарри Лаунсетон не любил приемы. Он бы предпочел спокойный ужин в компании нескольких друзей, а не это сборище. Однако его жена Августа, разговаривающая сейчас с какой-то долговязой особой в коричневых кружевах и огромных рубинах, украшавших ее увядшую грудь, обожала приемы. Только ради нее он согласился прийти сюда.

— Так мы сможем познакомиться со всеми за один раз, дорогой, — уговаривала его Августа. — В конце концов, мы собираемся прожить здесь целый год. Тебе хорошо, — продолжила она, — ты будешь занят работой, будешь встречаться со всеми этими людьми в Гарварде, а я — сидеть одна в этом огромном доме, который мы сняли?

Гарри сдался, и вот они здесь. Он вежливо улыбался настойчивой даме, стоявшей рядом, которая хотела пригласить его на первое же собрание ее литературного кружка, и прятался от высокого, импозантного мужчины, похожего на банкира из голливудского фильма, который интересовался, каких вложений требует сейчас издательское дело. Он решил пробраться через толпу к буфету, где, по крайней мере, можно было увидеть парочку симпатичных девушек.

Августа наблюдала за мужем сквозь прищуренные глаза. Они с Гарри знали друг друга с детства, их отцы вместе ходили в школу, а ее брат учился в Оксфорде вместе с Гарри. Они всегда вращались в одном обществе, но все были удивлены, когда он женился на ней. Тихая маленькая Августа Харриот. Такая умная и милая.

— Именно поэтому я и женюсь на тебе, — рассмеялся тогда Гарри. — Женщины — опасные существа. Женясь на тебе, я хотя бы знаю, что получу.

И, конечно, Августа сознавала важность работы Гарри. Но ему, кроме работы, нравились и красивые женщины.

Ноэль спокойно стоял рядом с Касси, разглядывая великолепие зала с высокими потолками, стенами, затянутыми бледным шелком, и обставленного солидной старинной мебелью. Он отказался от шампанского, решив не пить совсем, боясь, что коктейль развяжет ему язык. Касси старалась втянуть его в общую беседу, но, кроме того, что он из МТИ, никому не удалось продвинуться дальше в своих расспросах. Однако он видел, как велась такая игра, как люди попадались в одни и те же сети. «Я слышал, вы из Огайо, вы знаете такого-то и такого-то?» — говорили они, или: «Я ходил в школу с парнем из этих мест, его зовут так-то и так-то, его отец занимался железными дорогами, знаете его?» Если вы знали, это было вашими верительными грамотами, и вас впускали в магический круг.

«Подождите, — думал Ноэль, — только подождите». Однажды он покажет им всем, что ему не нужно прошлое, чтобы занять свое место в их мире.

Он заметил девушку сразу. На ней было красное платье и она оглядывала комнату, затаив дыхание в ожиданий чего-то. Пич де Курмон не изменилась настолько, чтобы ее нельзя было узнать. Конечно, она стала выше ростом, даже выше Ноэля, но пышные блестящие волосы были такого же каштанового цвета, а на лице — все то же выражение любопытства маленькой девочки. Даже в таком экстравагантном платье она не выглядела старше шестнадцати. Это была та самая золотистая девочка из его детской мечты. Символ его свободы. Рядом с ней находился красивый солидный мужчина гораздо старше ее, человек, привыкший бывать в обществе. И Ноэль с завистью наблюдал за ними. Пич де Курмон даже не заметила его, совсем забыв об их случайной встрече в благотворительном приюте для сирот в Мэддоксе. Сам он изменился с тех пор. Он стал другим. Приют был похоронен в его прошлом, и никто в его жизни не должен знать об этом.

Когда Пич увидела Гарри Лаунсетона, сердце ее забилось так часто, что она испугалась, как бы не потерять сознание, но затем волна полнейшего счастья захлестнула ее. Гарри был здесь, ее план близился к завершению. Пробираясь между гостями, она подошла к нему поближе.

Гарри внимательно смотрел на потрясающую девушку в красном платье, стоявшую рядом с окружавшими его людьми, и старался сосредоточить внимание на профессоре, который объяснял ему гарвардские литературные традиции.

— Мистер Лаунсетон. — Голос Пич дрожал от волнения, — Здравствуйте. Мы встречались раньше, в Лаунсетон Магна…

Она была очаровательна, нимфа в шелковом пурпуре, с пышными волосами цвета старого портвейна. Грациозная, женственная и опасно молодая…

— Я помню вас, — сказал Гарри, протягивая к ней руки. — На крикетном матче.

Пич влюбленно смотрела на него, обе ее руки были сжаты в его руках.

— Я была с Мелиндой Сеймор. Ни думала, что вы вспомните.

Не обращая внимания на профессора, Гарри продел руку Пич через свою и вытянул ее из толпы.

— Как я мог забыть? Вы выглядели как экзотическое существо, затерявшееся на скучных английских газонах. Я тогда представлял вас бегущей босиком под тропическим ливнем, или завернутой в шкуры животных, или на мягком белом песке, обнаженной и украшенной яркими красными цветами гибискуса.

— Все писатели так разговаривают? — спросила она заво роженно.

— Я — да, — улыбнулся Гарри. — Это гораздо лучше чем отвечать на вопросы, сколько денег я зарабатываю на книгах, или прятаться от старых дам, которые хотят, чтобы я выступал на их маленьких литературных завтраках. А сейчас скажите, кто вы такая на самом деле?

Они стояли у высокого окна, и он повернул ее к себе лицом. Прикосновение его рук к ее обнаженным плечам заставило Пич вздрогнуть.

— Меня зовут Пич де Курмон, — ответила она, ее тонкий голосок утонул в шуме разговоров вокруг них.

Глаза Гарри не отрывались от ее глаз.

— И где вас можно найти, Пич, кроме как на тропическом острове?

— Я живу и учусь в Радклиффе, — прошептала она, чувствуя несоответствие его экзотических представлений о ней. — И изучаю английский.

Гарри засмеялся.

— Еще одна! — воскликнул он. — Меня все любят за мои книги, а не меня самого.

— Я — нет, — откровенно сказала она. — Я не могу читать ваши книги. Я люблю вас.

Августа Лаунсетон поставила бокал с шампанским и целенаправленно устремилась к своему мужу. Когда Гарри так смеялся, это значило, что ему весело, да и девушка была слишком красива, чтобы не замечать этого.

— Гарри, — позвала она, — Гарри, нам действительно пора уходить. Надо успеть на ужин к Вестмакоттам.

— Мы встретимся снова, — прошептал он Пич. — Радклифф, не так ли?

— Да, — выдохнула она.

— Я позвоню, — сказал он, взглядом скрепляя их тайну.

Покраснев, Пич отвернулась от пронзительного взгляда Августы. Ей было жарко, она была возбуждена и немного испугана и поэтому направилась к буфету выпить бокал вина. Ее взгляд встретился со взглядом темноволосого молодого человека, стоявшего в толпе, и ей вдруг показалось, что она его знает. Такое лицо трудно было забыть.

Пич обошла весь накрытый стол с закусками. Наверное, любовь вызывает чувство голода. Или это волнение? А может, она просто ничего не ела с утра? О Гарри, Гарри, пропела она про себя, какой ты замечательный, какой умный! Пич постаралась вспомнить, что он говорил о ней, о джунглях, о тропических цветах на английских лужайках. А эта его ужасная жена — мягко стелет, да жестко спать. «Я позвоню», — сказал Гарри. Завтра она ни на шаг не отойдет от телефона.

Кто тот человек, который продолжает смотреть на нее, что заставляло ее испытывать какое-то странное чувство. Он был частью толпы, а в то же время и нет. Молодой человек явно чувствовал себя неловко. Пич была уверена, что встречала его. Она должна выяснить, кто это такой.

— Привет, — просто сказала она, обращаясь к Ноэлю. — Меня зовут Пич де Курмон. Я уверена, что мы встречались, но совершенно не могу вспомнить где…

— Вы ошибаетесь, — сказал Ноэль, смутившись. Его голос резко прозвучал во внезапно наступившей тишине, а Касси и ее друзья посмотрели на них с интересом.

Пич заглянула в темные серые глаза и вспомнила худенькое личико мальчика, заглядывавшего в окно автомобиля так много лет тому назад.

— Ну, конечно! — воскликнула она в напряженной тишине, которая образовалась вокруг них. — Сиротский приют в Мэддоксе. Вы — Ноэль Мэддокс!

Ноэлю показалось, что ее услышали все в зале. Теперь все знали его тщательно оберегаемый секрет. Все знали о его бесславном начале. Теперь все знали, что он — просто никто. Его руки сжались в кулаки, а лицо застыло от гнева, когда Ноэль взглянул в невинные голубые глаза Пич. Он готов был убить ее.

 

43

Пич свернулась калачиком в кресле, пытаясь читать книгу «Очертания прошлого», написанную Гарри Лаунсетоном, ожидая, когда же зазвонит телефон. Даже то, что она просто держала в руках его книгу и смотрела на слова, которые он написал, делало ее ближе к нему. Гарри использовал свой давний интерес к мифам и легендам прошлого и исследовал их через призму современной психологии. Получилась «глубокая и умная книга, где человеческие отношения разбирались с анатомической тщательностью» — так писали рецензенты. Пич гордилась, что именно она ожидала сейчас его звонка.

В десятый раз она взглянула на фотографию Гарри на обложке книги. Он улыбался, щуря глаза на солнце, и выглядел молодым и очень красивым. Закрыв глаза, Пич в сотый раз переживала их встречу на приеме. Гарри оказался именно таким, каким она его запомнила. Если бы Августы не было рядом, он, Пич была уверена, закружил бы ее в своих объятиях тут же, на месте.

… О, Господи, она не хотела думать о его жене. Зазвонил телефон, и она кинулась через холл, чтобы первой поднять трубку, но попросили другую девушку. Поникнув, разочарованная, она побрела назад, к своему креслу.

Она едва решалась уходить на занятия в эти дни, боясь пропустить его звонок, и оставляла многочисленные записки с указаниями, где ее можно найти, а также просила всех, если позвонит мужчина, попросить оставить номер, по которому она смогла бы перезвонить. Но Гарри не звонил.

Это из-за Августы, решила Пич, ища предлог для его оправдания, или он очень занят в Гарварде, а возможно, в муках творчества пишет новую замечательную книгу. У гениев отсутствует ощущение времени. Однако, все тщательно обдумав, лежа в кровати, Пич поняла, что не так все просто, как она себе представляла. Если она хотела встретиться с Гарри, ей необходимо что-то предпринять.

Она позвонила ему на следующее утро, к телефону подошла Августа.

— Здравствуйте, — заговорила Пич нервно. — Я звоню из Литературного общества Радклиффа. Могу я поговорить с мистером Лаунсетоном, пожалуйста?

— Я слушаю, — произнес Гарри.

По телефону его голос был более глубоким.

— Это Пич де Курмон, — сказала она.

— Правда? — Он оказался довольным. — Это действительно вы? Я думал, это Литературное общество Радклиффа.

Он не назвал ее по имени, и Пич нервно закусила губу.

— Общество интересуется, смогли бы вы выступить для нас в ближайшее время? Рассказать о вашей книге «Очертания прошлого».

— Вы читали ее? — удивленно спросил он.

— Да. — Накручивая телефонный шнур на палец, Пич добавила: — Но, признаюсь, я ничего в ней не поняла. Вот почему мне нужны вы, чтобы все объяснить.

Гарри рассмеялся.

— Тогда, если я вам нужен, мне придется подумать, что можно сделать. Послушайте, в моем расписании есть промежуток восьмого числа — вечером, в следующий четверг. Как, подходит вашему обществу?

— Прекрасно, — воскликнула Пич. Она не ожидала, что это будет так скоро. — Это будет прекрасно.

— Хорошо. Около семи тридцати. Оставьте мне записку и дайте знать где. До встречи.

В трубке, которую она все еще держала в руке, послышались короткие гудки, и Пич с удивлением посмотрела на нее. Он даже не упомянул прием, на котором они познакомились, и не объяснил, почему не звонил. Но она увидит его — вечером в следующий четверг.

Гарри сидел на диване в окружении очаровательных девушек, держа в руках очень маленькую рюмку с очень скверным хересом. Он рассказывал около часа о своей жизни, карьере и своей последней книге, и они восхищенно его слушали, а после этого даже задали несколько интеллигентных вопросов. Все это было очень приятно, а молоденькая Пич — просто неотразима в узких черных брюках и черном свитере с высоким воротом. Она заплела волосы в косички, не была накрашена, и очень отличалась от той уверенной красавицы в открытом красном платье. Очаровательна. Совершенно очаровательна. Гарри сделал глоток ужасного хереса и поморщился.

Пич слышала, что Гарри не водил машину, так как правостороннее движение сбивало его с толку, и однажды он чуть не попал в аварию.

— Мне будет очень приятно отвезти вас домой, мистер Лаунсетон, — сказала она, — когда вы будете готовы.

— Вы очень любезны, — ответил он, посмотрев на часы. Усевшись в ее маленький спортивный синий «курмон», Гарри неожиданно связал имена.

— Неужели вы из тех де Курмонов?

— Боюсь, что да, — ответила Пич. Гарри присвистнул.

— Мой отец рассказывал, как он однажды видел старого Жиля де Курмона — Месье — в «Отель де Пари» в Монте-Карло. Он пережил тяжелую автомобильную катастрофу, потом удар и все еще был сильнее десятерых. Как он построил свою империю — на господстве страха?

— Может быть, — сказала Пич, — но я слышала, что он всегда был добр к своим слугам. Они оставались с ним многие годы.

Гарри засмеялся.

— Вы должны признать, что он был скандальной личностью: все эти судебные дела и восхитительные женщины.

Пич включила зажигание и теперь могла видеть его лицо в свете приборной доски. Его рука лежала на спинке ее сиденья, немного касаясь ее плеч, и он смотрел на нее.

— Судебное дело касалось моей матери, — сказала она резко, а восхитительной женщиной в его жизни была моя бабушка.

— Прошу прощения, — сказал Гарри, сжимая ее плечо. — Я не заставляю вас открывать семейные секреты Во мне сидит писатель. Я сую нос в чужие жизни.

— Я не могу открыть секреты, — ответила Пич, — потому — что сама не знаю всей правды. Но всю жизнь слышу сплетни, перешептывания, обрывки разговоров о том, что всем было известно — что между ними была огромная любовь. Месье умер до моего рождения, а бабушка никогда со мной об этом не разговаривает. Я спросила ее однажды, но она ответила только, что если бы считала, что мне необходимо это знать, тогда рассказала бы все.

Гарри прислонился к спинке своего сиденья и преувеличенно тяжело вздохнул.

— Значит, я никогда не узнаю, — сказал он.

— А я не знаю, где вы живете, — проговорила Пич. — Предполагается, что я везу вас домой, если вы только не захотите пригласить меня на пиццу. Я умираю с голоду. — Она встретилась глазами с Гарри. — Я могу рассказать еще какие-нибудь истории о скандальном де Курмоне, — пообещала она.

— Вперед! — согласился он, рассмеявшись.

Пич подъехала к «Панси Пицца» в Бак-Бей. Она знала, что в этом месте редко можно было встретить ее сокурсниц. Равно как и знакомых Гарри. Ресторанчик был темным и типично итальянским, столы накрыты скатертями в красно-белую клетку, и на них стояли в бутылках из-под кьянти зажженные свечи, с которых капал воск. В кабинке, где сиденья с высокими спинками были обиты красным бархатом, она чувствовала себя отрезанной от всего мира — только она и Гарри. Он заказал пиццу для нее и бутылку бордо, которое они пили из толстых зеленых стаканов. Пич едва дотронулась до пиццы.

— Я думал, вы действительно умираете от голода, — разочарованно сказал он и наклонился вперед, чтобы дотронуться до ее толстой косы.

— У вас волосы цвета каштанов в осеннем Лаунсетоне, — объяснил свой жест Гарри.

Он продолжал смотреть на нее, потягивая вино.

— Вы — красавица, Пич де Курмон, и я должен предупредить вас, что я очень чувствителен к красоте.

— Я знаю, — сказала она. — Вы пишете об этом в ваших книгах. О красивых женщинах, о любви.

Они смотрели друг на друга в мерцании свечи. Он думал о том, что ее глаза были самыми ясными, которые ему когда-либо приходилось видеть.

— Вы не должны верить всему, что читаете в книгах, — заметил Гарри, — писатели никогда не пишут сами о себе.

В ответ она только улыбнулась.

— Пора идти, — сказал он, делая знак официанту.

— Огромное спасибо, — сказала Пич, — за пиццу и вино.

Она была прекрасна, думал он, когда они ехали назад, и, кроме того, очень соблазнительна. Ее улыбка, когда он прощался с ней, была грустной, и Гарри чуть не поддался искушению ее поцеловать. Но удержался. Пич де Курмон была очень опасной молодой женщиной.

С того момента Гарри повсюду натыкался на нее. Сначала он увидел ее на своей лекции. Пич сидела в последнем ряду и была в красном свитере. Прогуливаясь по университетскому двору Гарварда со старым профессором Гиннистоном, он снова заметил ее, одетую в теплый твидовый жакет и укутанную в огромный шарф. Она выглядела замерзшей, как будто долго ждала кого-то на улице, и Гарри помахал ей рукой. Она присутствовала и на симфоническом концерте, в синем костюме, подчеркивающем ее французское происхождение, а ее роскошные волосы, схваченные на затылке, спускались на плечи сверкающим каскадом. Рядом с ней сидели симпатичный молодой человек и еще одна пара. Он перекинулся с ней двумя фразами на приеме в честь еще одной литературной знаменитости, но, кроме «Как поживаете?», не успел ничего сказать. А потом был прием у Себастио до Сантоса, и она была там.

— Я — ваша хозяйка, — улыбаясь, сказала ему она. — Себастио — мой дядя.

Она была очаровательна в черном шелковом платье с длинными рукавами и узкой юбкой. Такой наряд могла себе позволить женщина вдвое старше нее. Пич выглядела в нем одновременно и скромно, и чрезвычайно соблазнительно. Гарри почувствовал, что у Августы, которая была с ним, испортилось настроение. Бедняжке Августе никогда не шел черный цвет, как, впрочем, и любой другой. Она лучше смотрелась в твидовых костюмах и свитерах, с каплями дождя на лице, гуляющей с охотничьими собаками по Лаунсетону.

За обедом Гарри сидел рядом с Пич, а Августа — в другом конце стола, справа от Себастио.

— Я все время вижу вас, — сказал он. — Куда ни поверну голову, вы там.

— Потому, что я преследую вас, — сказала застенчиво Пич.

Она решила, что откровенность была самой лучшей тактикой поведения с Гарри, поскольку ее хитрости не увенчались успехом. Ей пришлось упрашивать дядю в течение нескольких недель устроить этот прием, и отступать было уже некуда.

Гарри не был уверен, что Пич говорила серьезно. Боже, у нее такие голубые глаза и такая прекрасная кожа, будто покрытая золотом. Она была очень, очень соблазнительна…

— Считайте, — сказал он весело, — что взяли меня в плен.

Бросив осторожный взгляд на своих соседей по столу, чтобы убедиться, что они заняты собственными разговорами, Пич предложила ему:

— Давайте встретимся позже, когда все закончится. Мне нужно с вами поговорить.

Гарри глотнул вина — «От Брион». Себастио до Сантос прекрасно разбирался в винах, как и во многом другом. Понимает ли она, что говорит? И сколько ей лет — семнадцать, может, восемнадцать?

— Пожалуйста, — просила Пич, дотрагиваясь рукой до его колена.

— Где? — спросил он.

— Я напишу адрес и отдам вам после ужина. После этого Гарри уже не мог сосредоточиться ни на чем. Пич была не первой девушкой, которая влюблялась в него, без ложной скромности, он уже привык к этому. Иногда это его даже раздражало. Особенно когда ему нужно было много работать. Но он не был равнодушен к красивым девушкам. А с Пич де Курмон все по-другому. От нее исходило необыкновенное обаяние, она была так непосредственна и невинна — хотя и пыталась начать по-взрослому опасную игру.

— Боюсь, что сегодня не оправдал ваших надежд, — сказал Лаунсетон Себастио до Сантосу на прощание.

— Без сомнения, еще один великий роман зреет у вас в голове, — ответил Себастио, пожимая ему руку, — но с вами было веселее, чем с моими обычными гостями.

По дороге домой Гарри сказал Августе, что ему нужно в офис закончить кое-какую работу, и она отвезла его туда. Вынув записку, которую Пич незаметно вложила в карман его пиджака, он остановил такси и был в указанном месте через десять минут.

— Это квартира подруги, — сообщила Пич, принимая его пальто. В камине горел огонь, и звучала пластинка с концертом Вивальди, которую Пич поставила перед его приходом. Была включена одна лампа у кресла, и Пич села туда. В ее розовом свете волосы Пич, которые она распустила, казались цвета старого вина, выдержанного в дубовых бочках и освещенного отблесками огня из камина. Гарри подумал о том, как бы он мог описать ее словами. Золотистая кожа. Но не сапфиры вместо глаз — больше подходит сравнение со старинными блестящими викторианскими брошами — от них исходит такое же свечение. Впрочем, «глаза, голубые, как викторианская брошь», звучало слишком банально для такого писателя, как он, да еще литературного гения. Он мог бы выразить все гораздо лучше. Господи, о чем он думает! Гарри пришел сюда, потому что она просила, и догадывался о том, чего она хочет. Он тоже испытывал к ней неимоверное влечение.

Она протянула ему бокал вина, которое захватила у дяди Себастио.

— Тот же «От Брион», — сказал он, узнавая вкус. Пич опустилась на пол у его ног. Обхватив руками колени, она сказала:

— Я хотела, чтобы вы пришли сюда, потому что мне надо сказать вам что-то. — Глубоко вздохнув, она крепче сжала колени. — Я влюблена в вас, Гарри Лаунсетон. Я люблю вас с тех пор, как увидела на игре в крикет в Лаунсетон Магна. Я знаю, это звучит глупо, и вы можете подумать, что я глупая школьница, но это так. И я должна была сказать вам это. Вот почему я все время следую за вами.

Гарри продолжал молчать, и Пич нервно уставилась на ковер.

— Я хочу выйти за вас замуж, — наконец сказала она.

— Иди сюда, — произнес Гарри, протягивая руки, — сядь рядом на диван.

Та грация, с которой она распрямилась и одним движением поднялась с пола, поразила его.

— Я уже женат, Пич, — ласково проговорил он. — И еще я женат на своей работе.

— Я знаю это, — сказала она, не отрывая от него взгляда.

Ее веки с длинными, загибающимися вверх ресницами, закрылись, когда его губы сомкнулись с ее губами, и Гарри услышал ее вздох. Губы Пич были мягкими, как шелк, податливыми и нежными. От таких губ можно было потерять разум.

Она прижалась к нему, обхватив руками шею, и его рука заскользила вверх, к нежной выпуклости ее груди.

Разомкнув ее руки, Гарри встал, развязал галстук, и начал расстегивать свою рубашку. Затем глотнул вина и предложил ей.

— Нет, — сказала Пич, — я хочу помнить все это. Не хочу, чтобы потом казалось, что все произошло из-за того, что мы были пьяны…

Она свернулась на диване, наблюдая, как он раздевается, а в его глазах поблескивают искорки пламени от камина.

Когда он разделся, она не шелохнулась, чтобы приблизиться к нему.

— Позволь, я помогу тебе, — сказал он ласково, расстегивая сложные застежки ее черного платья. Под ним были только белые девичьи трусики из хлопка и лифчик. В этот момент она вдруг показалась ему очень беззащитной. Когда он раздел ее, Пич потянулась к нему и поцеловала. Обнаженные, они легли на ковер у камина. Огонь в нем уже погас, но тлеющие угли отбрасывали блики на ее золотистую кожу и делали ее похожей на дитя Солнца. Она не касалась его, просто тихо лежала и пристально смотрела на него своими огромными светящимися глазами, осознавая всю значительность момента.

Он нежно гладил ее, дрожа от страсти, лаская ее мягкий живот и шелковистые волоски ее лона.

— Ты уверена, Пич, — прошептал он, целуя ее грудь, — ты уверена, что хочешь этого?

— Да, — выдохнула она. — Конечно, да, Гарри. Именно этого я и хочу.

 

44

Ночью лицо Гарри было совсем другим. Она помнила, как оно передернулось, будто в агонии, в последние мгновения их страсти. Пич не закрывала глаз, желая навсегда запомнить их первую ночь. И если чувства, которые она испытывала, были не такими сильными, как у него, Пич объясняла это тем, что была девственницей.

Гарри был поражен.

— Почему ты не предупредила меня? — простонал он после.

— Но я думала, ты знаешь, — сказала Пич, сердясь, что он мог думать иначе. — Я не занимаюсь этим с каждым вторым.

— Конечно, нет, — произнес он с покаянным видом. — Я не это имел в виду. Я был бы более осторожным с тобой.

— Ты думаешь, у меня будет ребенок? — спросила Пич.

Гарри рассмеялся.

— Нет, — сказал он ей, — не будет. Кстати, совсем неплохая вещь.

— Я не хочу ребенка, — сказала Пич, целуя его в шеку. — Я хочу только тебя.

Он тоже целовал ее.

— Я уже твой.

— Не совсем так. Я хочу, чтобы мы поженились.

Гарри рассмеялся.

— Так лучше, чем супружество, — мы бы только быстрее наскучили друг другу.

— Как с Августой?

— Давай не будем говорить об Августе. Поговорим лучше о нас с тобой.

И он принялся осыпать ее поцелуями. Пич стала более дерзкой на этот раз и провела рукой по всему его телу.

— Какой он другой, — с удивлением сказала она, сжимая рукой его мужской орган и чувствуя, как пробуждает его к новой жизни.

— Ты не для меня, и ты знаешь это, — сказал тогда Гарри и потянул ее на себя.

Его руки скользнули по чистым линиям ее спины и бедер.

— Ты чересчур красива, Пич де Курмон, ты слишком молода и слишком увлекаешь меня.

Сейчас, наблюдая за спящим Гарри, Пич подумала, что запомнит его навсегда именно таким.

— Ты на меня смотришь, — укоризненно сказал Гарри, просыпаясь.

Смеясь, Пич поцеловала его в щеку.

— Я так рада, что ты проснулся, — шепнула она, покрывая поцелуями его шею. Ее пальцы касались шелковистых коричневатых волос у него на груди, а губы продолжали исследовать его тело, опускаясь все ниже, пока не остановились там, где волосы были более темными и жесткими. Медленно ее язык коснулся его мужского корня, и интуитивно она взяла его в рот.

— Боже, — прошептал Гарри, — О, Боже, кто научил тебя этому? Как хорошо, хорошо… Пич.

— Я должен бежать, — сказал он, выходя из душа и вытираясь полотенцем. Надевая часы, он взглянул на них.

— Семь тридцать. Я поеду прямо в офис. Скажу Августе, что работал всю ночь. Со мной это часто случается.

Пич ревниво наблюдала за ним.

— Увидимся вечером?

— Сегодня вечером не получится, моя дорогая. У меня обед или что-то в этом роде.

Надев начищенные до блеска коричневые мокасины, не глядя в зеркало, он мастерски завязал галстук.

— Послушай, — ласково сказал он, — я позвоню тебе сегодня вечером. — Дотронувшись пальцем до ее подбородка, он приподнял ее лицо к своему. — Договорились, Пич?

— Да, — тихо сказала она.

Гарри повернулся и помахал ей рукой, прежде чем дверь закрылась за ним.

— Люблю тебя, — сказала вдогонку Пич, но не была уверена, что Гарри ее услышал.

 

45

Лоис смотрела на пачку писем от Ферди, лежащую в ящике ее Письменного стола. Они все были тщательно вложены в белые конверты и перевязаны красной ленточкой. Каждый месяц приходило восемь писем, по два в неделю. Даже когда вначале она не отвечала ему, Ферди продолжал рассказывать в них о своей жизни. Не о чем-то вообще, а просто повседневные вещи. Ферди рассказывал, как ездил в лес и видел семью барсуков, о том, что пересадил древний мирт, чьи огромные корни подрывали южную стену. Он описывал ей замок с его башенками и вышками и необыкновенным видом на Рейн, а также дом в Кельне, который оставался таким же темным и строгим, как и в дни его детства, загроможденный тяжелой старой мебелью и темными бархатными портьерами, которые он всегда ненавидел. Он писал о длинных утомительных деловых встречах в Эссене и Бонне и трудных решениях, которые нужно было принимать. Рассказывал о сталеплавильных заводах Меркеров, которые можно сравнить с пещерами в аду, где куски раскаленного добела металла лизали оранжевые языки пламени, а потом они шипели, когда их бросали в бочки с холодной водой, которая мгновенно закипала от их раскаленного жара, выбрасывая клубы горячего дыма. Ферди рассказывал ей о своей жизни действительно все. Но он никогда не касался прошлого и ничего не писал о будущем.

Как обычно, раз в месяц, сегодня Лоис собиралась в Париж на встречу с ним. Ферди должен был остановиться в «Ритце», и сначала Лоис отправилась домой в Иль-Сен-Луи. После того как они встретятся в «Ритце», она хотела пригласить его поужинать у нее дома, чтобы они смогли побыть вдвоем, посидеть при свечах, отражающихся в серебре, и полюбоваться сверкающими вдоль Сены огнями. Лоис не ожидала, что будет так волноваться в их первую встречу, поскольку письма создали между ними тонкую паутинку близости. Но когда Ферди направился к ней по голубому абиссинскому ковру гостиной, ей отчаянно захотелось встать и подбежать к нему. Ферди взял ее руки в свои, а потом поцеловал ее, и на мгновение знакомое ощущение его поцелуя, запах его одеколона, прикосновение его кожи остановили для нее время. Но Ферди не заговорил о любви. Он был нежен с ней просто как с близким другом.

Во время их встреч Ферди возил ее по всему Парижу, совершенно не смущаясь любопытных взглядов прохожих, которые они бросали на элегантно одетую женщину в инвалидной коляске. Бесстрастно сопровождал Лоис по дорогим магазинам на улицах Риволи и Фобур-Сен-Оноре. Они посещали картинные галереи на левом берегу и обедали в простеньких кафе на улице. Еще они ходили в театры и ужинали в излюбленных ресторанах или в переполненных и шумных пивных.

Поездка в Париж оказалась долгой, но Лоис не чувствовала усталости, когда, наконец, добралась до дома. Она очень ждала встречи с Ферди. Их свидания не казались больше странными, они уже как бы смирились с отношениями хороших друзей. Сейчас она знала его даже лучше, чем раньше.

— Я никогда не знала, какие книги ты любишь и кто твои любимые художники, — сказала она ему за ужином. — Я не знала, как звали твоего воспитателя, когда ты был ребенком, и что у тебя были красные школьные тетрадки, а пальцы всегда выпачканы черными чернилами. Или что у тебя десятый размер обуви и ты ненавидишь ручные часы.

— Лоис, чего бы тебе хотелось больше всего на свете? — вдруг перебил ее Ферди.

— Ты хочешь узнать, чем меня задобрить?

— Нет. Я хотел бы дать тебе то, что ты хочешь больше всего.

Лоис посмотрела на человека, которого любила. Она не замечала ни следов перенесенной боли и тяжелых испытаний на красивом худом лице, ни преждевременной седины в волосах. У нее перед глазами был только светловолосый офицер, нарядно смотревшийся в военной форме и облокотившийся на пианино у нее в доме, на Иль-Сен-Луи. Он был все тем же молодым человеком, с которым она гуляла по скалистому мысу около их отеля, и его сильные руки прижимали ее к себе. Он был все тем же мужественным любовником, который держал ее в своих объятиях, и обещавшим ей, что все ее мечты сбудутся. Было бы нечестно ожидать сейчас от Ферди, что он женится на инвалиде. Лоис должна быть довольна тем, что остается его другом.

— Невозможно, Ферди, — тихо произнесла она. — Понимаешь, никто не может повернуть часы назад.

Не замечая никого вокруг, они смотрели в глаза друг другу. Он на мгновение поверил, что все может стать как прежде, что Лоис уберет воздвигнутые барьеры и впустит его в свой волшебный мир. Но она отказалась повернуть часы назад — она не могла. Для нее это было невозможно. А для него? Он до сих пор любил ее. Он бы женился на ней хоть сегодня, если бы был уверен, что нужен ей. Но она только что сказала, что это невозможно.

— Мне очень жаль, Лоис, — сказал, наконец, Ферди. — Мне так жаль.

Они покинули ресторан, и Ферди осторожно усадил ее в автомобиль, ожидая, когда шофер сложит ее инвалидную коляску и положит ее в багажник большого старомодного «курмона», который был у Лоис еще с военного времени. Они молча сидели, держась за руки, проезжая мимо бульвара Сен-Жер-мен и сворачивая на набережную де Турнель. Сена казалась гладкой и черной под освещенным мостом, и серые фасады старинных зданий на Иль-Сен-Луи напоминали тюремную крепость.

Лоис не могла вынести его молчания. Что он тогда хотел сказать? Ему было жаль ее? Или жаль, что он не любил ее так, как раньше? Если бы только она могла бегать, она бы распахнула дверцу машины настежь и убежала бы далеко-далеко и от машины, и от инвалидной коляски, и от специальных приспособлений в комнатах, и от проблем, которые теперь окружали когда-то простой ход ее жизни. Убежала бы и от молчавшего сейчас человека, которого она только думала, что знает.

Её щека горела, когда он поцеловал ее на прощание.

— Я позвоню завтра, — пообещал он перед тем, как за ним закрылась дверь.

— Миц! — позвала Лоис. — О, Миц, Миц, где же ты? Ты мне нужна.

С металлическими бигуди на голове, одетая в оранжево-розовый шерстяной халат, Миц пронеслась через холл ей навстречу.

— Боже мой, — сказала она, задыхаясь. — Я задремала, ожидая вас. Что случилось?

— Надо собрать вещи, — сказала Лоис. Слезы бежали по ее лицу. — Мы уезжаем завтра утром.

— Уезжаем? Но мы только что приехали. Ты уже хочешь обратно в «Хостеллери»? — не веря своим ушам, спрашивала Миц, уже чувствуя беду.

— Не в «Хостеллери», — ответила Лоис. — Мы едем домой. Если завтра отплывает хоть один пароход на Нью-Йорк, мы будем на нем.

Ферди не мог добиться ясного ответа от Оливера, дворецкого де Курмонов.

— Мадемуазель Лоис упаковала вещи и уехала рано утром, сэр. Я не знаю, куда она направилась, — весь ответ, который Ферди получил на свои удивленные расспросы.

Ферди мерил шагами свою квартиру, выходящую окнами на Вандомскую площадь. Руки сцеплены за спиной, лицо напряжено и бесстрастно. Он анализировал вчерашний вечер. Позже он заказал разговор с «Хостеллери», и услышал, что Лоис там не ждали. Тогда где же она? Ферди продолжал ходить взад и вперед, следя как коршун за телефоном, готовый броситься к нему, как только он зазвонит.

Он был не в состоянии больше оставаться дома и поехал на такси в Булонский лес, где бесцельно прохаживался, наблюдая за играющими детьми и рассматривая плакаты на киосках с афишами концертов и представлений в цирке. С опущенной головой Ферди шел по песчаным дорожкам, не замечая красоты осенних деревьев вокруг. Он не чувствовал холодного ветра, который налетел откуда-то, и не заметил, как солнце скрылось за грядой серых облаков.

Жизнь без Лоис показалась ему бесцветной. Ферди жил ее письмами и их встречами в Париже. Если он и говорил себе, что сможет довольствоваться лишь дружбой, то только потому, что Лоис не желала ничего большего. Но ее болезнь настолько вошла в жизнь Ферди, что едва ли имела значение. Кроме одного. Он больше не держал ее в своих объятиях. В прошлом они были страстными любовниками, а сейчас стали просто друзьями. И когда Лоис в конце концов заговорила о прошлом, ему больше не хотелось притворяться.

У небольшого открытого кафе Ферди тяжело опустился на деревянное складное кресло с зелеными перекладинами и провел рукой по волосам.

— Виски, — заказал Ферди, неожиданно почувствовав холодный ветер. На маленьких зеленых стульях сидели еще несколько посетителей. Одинокие люди. Человек в темном плаще читал газету, еще один — молодой, смотрел прямо перед собой, поглощенный своими мыслями. Ферди резко отодвинул спой стул. Какой же он дурак! Чертов дурак? Он пытался восстановить их разрушенные отношения, не осмеливаясь заглянуть в прошлое. Их было двое, переживших ту катастрофу и выживших после нее. Ему повезло, что у него была Лоис, которую он любил. И нельзя потерять ее вновь.

Эмилия и Жерар были удивлены, что Лоис вернулась так скоро. Она прилетела вместе с Миц на самолете из Нью-Йорка, и, несмотря на утверждение, что счастлива снова видеть их, выглядела несчастной, а они не могли понять, что случилось.

— Это все ее молодой человек — Ферди, — сказала им Миц. — Они долго переписывались и виделись изредка в Париже. Но что-то очень огорчило ее на этот раз, хотя она не говорит об этом.

Прошла неделя, а Лоис была все так же молчалива и грустна. Она улыбалась и старалась быть любезной, но они чувствовали, что ей дается это с усилием. Но на все вопросы она отвечала, что все в порядке.

Когда однажды утром Ферди фон Шенберг появился в дверях их дома и сказал, что прилетел увидеться с Лоис и должен срочно поговорить с ней, они приветствовали его с облегчением.

— По крайней мере дело сдвинется с мертвой точки, — сказала Эмилия, прячась за дверью в комнату Лоис, — в хорошую или плохую, но сдвинется.

— Ради всего святого, будем надеяться, что на этот раз — в хорошую, — добавил Жерар.

Лоис сидела в своей коляске у окна, волосы перетянуты лентой, ненакрашенная, и похожая на испуганного ребенка, ожидающего наказания.

— Извини, что напугал тебя, но я не думал, что могу тебя напугать! — воскликнул Ферди, все еще стоя в дверях.

— Я боюсь услышать то, что, ты собираешься сказать, — прошептала Лоис.

— Значит, ты догадываешься, почему я здесь?

— Да… нет… О, Ферди, я не знаю…

— Не отвечай «нет», я не приму такого ответа, ты понимаешь, Лоис? — Он шел к ней по белому ковру, который казался таким бесконечно длинным, как дорога, по которой уже никогда не пройти. — Пожалуйста, выйди за меня замуж, Лоис, — умоляюще произнес Ферди, вставая перед ней на колени. — Прошу, скажи, что согласна.

Он прижал ее руки к себе, это прикосновение его сильных теплых рук, как и раньше, волновало ее. То, как он смотрел на нее сейчас, оживило в ее душе глубоко спрятанные волшебные воспоминания их любви. Она чувствовала, что у нее перехватило дыхание.

— Ферди, это невозможно. Посмотри на меня… пойми, на что ты себя обрекаешь…

— Мне нужна только ты, Лоис, — сказал он, глядя ей прямо в глаза, — ты и только ты. Я хочу помогать тебе, заботиться о тебе…

— Вот видишь, — вскричала она со страданием в голосе, — ты жалеешь меня. А я не вынесу этого, Ферди… ведь я помню, как было раньше…

— Дай мне договорить, — резко признес он, — Лоис. Я сочувствую, но не жалею тебя. Ты здесь, я могу обнять тебя, могу любить тебя — ведь ты все та же моя Лоис. И я люблю тебя. Моя жизнь без тебя пуста. Пожалуйста, не убегай больше от меня никогда. Так ты выйдешь за меня замуж, Лоис?

Его страстный поцелуй обжег ей губы, и Лоис, задыхаясь, ответила на его ласку. Затем, покраснев, как молоденькая девушка, когда он, наконец, оторвал свои губы от ее, она прошептала:

— Ферди, если ты уверен…

— Ответь же, — улыбаясь, потребовал Он.

— Да, — прошептала она счастливо, — я выйду за тебя!

Часом позже дверь открылась, и они, улыбающиеся, появились из комнаты.

— Все хорошо? — настороженно спросила Эмилия.

— Все прекрасно, мама, — ответила Лоис. — Ферди и я — помолвлены.

— Помолвлены? О, как замечательно! Как это чудесно! — Эмилия закусила губу, стараясь не расплакаться.

— Но пока вы не должны начинать приготовлений к свадьбе, мама, — предупредила Лоис. — Я хочу, чтобы Ферди хорошо подумал и был уверен, что поступает правильно, беря в жены такую, как я.

Сердце Эмилии разрывалось от жалости и любви к Лоис.

— Это идея Лоис, не моя, — сказал Ферди. — Я хочу заставить ее изменить это решение.

— Дорогие мои, — сказала Эмилия, не в силах сдержать слезы. — Извините, что я плачу. Я подумала, как будет рада твоя бабушка.

Через шесть недель Лоис и Ферди поженились. Скромное венчание состоялось в саду Палаццо д’Оревилль. Пич прилетела из Бостона и была на свадьбе подружкой невесты, а Леони и Джим приехали из Франции. Леонора была в Швейцарии и не смогла приехать, но прислала молодым свои горячие поздравления.

Пич решила, что Лоис выглядит восхитительно. На ней было платье цвета спелой пшеницы, а волосы украшала гардения. Она улыбалась, как будто все счастье в мире в этот миг принадлежало ей одной.

Пич понимала ее. Она сама недавно испытала такое же счастье.

 

46

Гарри Лаунсетон бросил на стол авторучку и уставился на чистый лист бумаги перед собой. Черт возьми, он не мог сосредоточиться. Каждый раз, когда он старался развить какую-то мысль, все кончалось тем, что он начинал думать о Пич. Она не выходила у него из головы. Он ложился спать рядом с Августой, думая о Пич, и просыпался среди ночи, напуганный мыслью, что она не захочет его больше видеть. Пич проникла в самую важную часть его жизни. Его работу.

Пич не первая девушка, с которой у него связь, но другие быстро надоедали ему, и он всегда с благодарностью возвращался к своей жене. Сдержанная, разумная Августа, которая защищала его от повседневных хозяйственных забот и, когда он писал, ограждала от визитеров и бесконечных просьб дать интервью, прочесть лекцию или посетить очередной прием. Августа понимала его. Она знала, что ее муж был падок на красивых девушек, в изобилии крутившихся вокруг него, и без лишних разговоров стойко переносила его маленькие шалости. Но за ее холодной внешностью крылась страстная натура. Она была удивительно изобретательна в постели. Гарри всегда наслаждался сексом с Августой. Даже сейчас.

Связь с Пич продолжалась уже шесть месяцев, но на поверхности его жизнь протекала, как и раньше. Он завтракал с Августой, прячась за «Тайме», которую получал авиапочтой. Готовился к лекциям или работал по утрам над книгой, они вместе ходили, как и раньше, в гости к друзьям, в театр или на концерт. Но он чувствовал, что медленно сходит с ума.

Гарри жил предвкушениями встреч с Пич, которые обычно происходили в полдень на квартире у подруги или тихими темными вечерами в каком-нибудь ресторанчике, удаленном от посторонних глаз.

Девичье стройное тело Пич с маленькими высокими грудями и длинными золотистыми ногами завораживало его, а ее наивность была очаровательна. Иногда, в завершающие мгновения страсти, он открывал глаза и встречался со взглядом ее синих глаз, будто она хотела заглянуть ему в душу в наивысший момент любви.

Потом к нему приходило вдохновение. Пич лежала, свернувшись на измятых простынях, наблюдая за движением его пера, исписывающего страницу за страницей почерком, который разбирал он один. Гарри Лаунсетон писал о ней — о ее кошачьей грации, о том, как она ходит по комнате обнаженной, только одной ей присущей пружинящей, как у пантеры, походкой, о высоких скулах ее лица и маленьких аккуратных ушах. Он писал о цвете ее красно-коричневых волос на фоне тяжелого свинцового зимнего неба, и о том, что она наблюдает, как он пишет, лежа рядом, похожая на дремлющее животное.

Эта книга будет отличаться от всего, что написал Гарри Лаунсетон раньше. Это будет роман о чувствах, история мужчины и девушки и ее попытках завлечь его в любовную связь. Девушку звали Колетта, и она была чувственной и сладострастной. Это станет шедевром, и без Пич он не сможет его закончить.

Гарри с отчаянием уставился на чистый лист, затем поднял телефонную трубку и набрал ее номер. Он слышал, как девушка, ответившая на звонок, позвала Пич.

— Это твой англичанин, — сказала она.

Должно быть, весь Радклифф знает уже о них!

— Слушаю, — сказала запыхавшимся голосом Пич. — Гарри, это ты?

— Я люблю тебя, Пич де Курмон, — выдавил он, крепко сжимая челюсти. — Черт бы тебя побрал, я люблю тебя.

— О, Гарри! Я тоже люблю тебя.

— Мы можем встретиться прямо сейчас?

— Гарри, мне надо заниматься.

— Пожалуйста, — нежно сказал он. — Ты нужна мне.

В тот месяц Пич провалила все экзамены, а Гарри Лаунсетон опубликовал свой необыкновенный новый роман, который был восторженно встречен критикой. А Бостон взорвался от новости, что Гарри сбежал с Пич де Курмон.

Августа Лаунсетон приняла эту новость довольно спокойно. Письмо Гарри было кратким, но с извинениями — он всегда будет любить ее, писал он. Она читала скандальную хронику в газетах, как делала это и раньше, и отвечала на звонки «друзей». Одни выражали сочувствие, другим не терпелось узнать подробности.

— В этом — весь Гарри, — объясняла она, — когда он пишет, он путает вымысел с реальностью. Он вернется.

Затем она собрала вещи и вернулась в Англию ждать его возвращения. Когда через несколько месяцев Августа узнала, что Гарри получил развод в Лас-Вегасе и женился на Пич де Курмон, она была немало удивлена.

 

47

Ноэль, вероятно, был единственным человеком в Детройте, любившим этот город зимой, когда его улицы были покрыты толстым слоем замерзшего снега, превращавшегося за несколько дней из девственно-белого в черный от сажи и копоти — обычный для больших городов. Пространства Детройта, пересечения его улиц, остроконечные верхушки домов, устремленные в небо, подстегивали честолюбивые устремления Ноэля. Ему нужно было, чтобы что-то постоянно напоминало, что жизнь — борьба за путь наверх, пока ты не сможешь занять в ней самую верхнюю ступеньку. Ноэль знал, что для него она находится на административных этажах, где Сосредоточились власть и могущество Детройта, где жизнь напряженно кипела на фоне роскоши, а те, кто представлял эту власть, одевались у лучших портных Лондона, ездили в «специальных», по индивидуальному заказу изготовленных суперавтомобилях и каждый вечер возвращались в свои миллионные дома в Гросс-Поинте, набитые антиквариатом и прекрасными картинами, где их ждали красивые элегантные жены.

Так, по крайней мере, представлял себе эту жизнь Ноэль. И это было именно то, чего он хотел добиться. А пока он работал помощником инженера-исследователя в «Грейт Лейкс Моторс корпорейшн» и зарабатывал 12 тысяч долларов в год. Неплохие деньги для новичка, но у него был диплом с отличием Мичиганского университета и степень бакалавра МТИ. Он снял небольшую меблированную квартирку-студию с кухней и ванной на приличной улице в пригороде Детройта. День, когда он внес задаток плюс плату за месяц вперед и открыл входную дверь своим собственным ключом, стал краеугольным камнем его жизни. Квартира 22-6 на улице Кранбрук стала его первым настоящим домом.

Он медленно обошел ее прямоугольное, небольшое, с новым ковровым покрытием пространство и впервые испытал волнующее чувство собственности. Потом сел на автобус, идущий в город, и обошел несколько художественных салонов, пока не нашел пару недорогих репродукций. Одна была Кандинского, чья неровная геометрия и яркие краски понравились ему, а другая — большая репродукция картины Мондриана, где был изображен черно-белый прямоугольник, разрезаемый ярко-красными и синими линиями. Ему нравилось смотреть на их угловатые композиции, когда он пил в одиночестве свой утренний кофе или возвращался с работы, как всегда, поздно. Ему казалось, что они приветствовали его.

Доброжелательный управляющий банком выдал ему раньше срока первую заработную плату, и Ноэль купил себе полдюжины голубых, оксфордского полотна, сорочек и скромный темный пиджак, похожий на те, что продавались в «Брукс Бразерс». Выбрал два неярких галстука в полоску и пару черных ботинок на шнурках. Как ребенок, впервые идущий в школу, он нуждался в соответствующей одежде, в которой мог бы ходить на работу.

Ноэль приобрел «шевроле» трехлетней давности в рассрочку на три года, хотя не был уверен, что не сменит его раньше. Он будет двигаться по восходящей на автомобильном рынке.

Неплохое начало для сироты, думал Ноэль, направляясь из деловой части Детройта на запад, в сторону Деаборна. Но недостаточно хорошее для него.

Как помощник инженера-исследователя, он присутствовал на совещаниях вместе с проектировщиками и производителями, дотошно обсуждая идеи, основанные на изучении рынка сбыта, а именно: какие требования предъявляли люди к своим автомобилям? Они обсуждали социальные перемены и модные направления, вопросы экономики, и так до тех пор, пока не рождался образ нового автомобиля и не составлялась смета расходов на него. Работа Ноэля состояла в том, чтобы оказывать помощь в разработке технических деталей автомобиля, «начинки» двигателя, пригодного для новой конструкции.

Работая над своим первым автомобилем, Ноэль не знал покоя ни днем, ни ночью. Он работал допоздна каждый день, совершенствуя свои идеи, советуясь с разработчиками и проектировщиками кузова и посещая бесконечные совещания, где обсуждались и вносились бесконечные изменения. Чертежи проектировщиков переделывались и усовершенствовались, пока, наконец, в мастерской не появилась глиняная модель предполагаемого автомобиля.

Новая машина была маленькой компактной моделью для среднего уровня рынка сбыта и, по мнению Ноэля, неинтересной. Несмотря на все их бурные обсуждения, линии кузова мало отличались от предыдущих моделей. И хотя было добавлено чрезмерно много хромированных деталей в надежде оживить ее внешний вид, Ноэль сомневался, что таким образом можно обмануть покупателя. Разумеется, он помалкивал и не высказывал критических замечаний. Было получено разрешение на производственную стадию работы над автомобилем, и через несколько месяцев макет автомобиля в натуральную величину ожидал одобрения совета директоров. На этой стадии автомобиль представлял собой простую оболочку из стекловолокна, сделанную по шаблону первоначальной глиняной модели и выкрашенную в ярко-голубой цвет, один из самых модных в этом сезоне. Театрально подсвеченный, стоящий на голубом, подобранном в тон ковре, автомобиль все равно выглядел невыразительно, и Ноэль разочарованно отвернулся. Дело было не только в том, как он смотрелся. Ограниченные рамками расходов и запроектированными размерами, многие инженерные идеи сводились на нет, пока двигатель не стал практически таким же, как и на предыдущей модели. Ноэль чувствовал себя так, словно все долгие часы его работы были выброшены на ветер.

Остановившись у винного магазина, Ноэль купил бутылку виски «Джи энд Би» и направился к себе на квартиру. Закрыв за собой входную дверь, он прошел в крошечную кухню, взял стакан из шкафа и немного льда из холодильника и налил себе щедрую порцию. Со стаканом в руке он обошел небольшое помещение, которое называл своим домом. Репродукции Кандинского и Мондриана на голых белых стенах вдруг показались ему дешевыми картинками в рамках, чем они на самом деле и являлись. Лишенный последних иллюзий, Ноэль налил себе еще стакан виски, глядя из окна на аккуратную, с подстриженной травой пригородную улицу, чувствуя себя в ловушке. Впервые с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет, за целый год жизни он не продвинулся ни на шаг Ему было двадцать два, хотя Ноэль всем говорил, что ему двадцать шесть лет, в зеркале он выглядел хмурым, измученным человеком лет тридцати. Ноэль был помощником инженера в «Моторс корпорейшн», и может быть, если бы и дальше мог молчать о том, что думает о проектировщиках и начальниках производства, через год дождался бы повышения и сам стал бы инженером-исследователем, получая уже двадцать тысяч в год. Но разве ради этого он работал все эти годы! И потом, как стать из помощника инженера тем, кто кивком головы одобрил бы совершенно новый проект, произвел бы революцию в автомобилестроении?

Подойдя к столу, Ноэль открыл большой черный портфель, в котором хранились все его идеи и чертежи последних четырех лет. Он знал, что они хороши. Но этого было недостаточно. Он должен знать больше, чем просто инженер или проектировщик, чтобы пробиться наверх.

Тяжело опустившись на коричневый виниловый диван, раскладывающийся на ночь, Ноэль потягивал виски и размышлял над своими проблемами. Он подошел к решающему моменту своей жизни и оказался не настолько подготовленным, как думал раньше, войти в мир, который хотел покорить. Серый рассвет Детройта забрезжил в окне, и бутылка виски была пуста к тому времени, когда он, наконец, заснул на диване.

Ноэль не показывался на работе весь остаток недели. Он позвонил и сказал, что заболел, а затем сделал еще несколько телефонных звонков. Сейчас Ноэль знал, что ему делать. Не имело смысла надеяться на годы учебы в вечерней школе Детройта. Ему придется пойти выше Сложив учебники, деловой костюм и голубую рубашку в сумку, Ноэль заправил полный бак автомобиля и поехал на восток.

Он почувствовал беспокойство, снова оказавшись в Бостоне. Он привык к промышленным корпусам, давящим на город, и автомобильным заводам, которые представляли лицо города, и зеленые, вымощенные кирпичом площади Гарварда казались ему странными. Ноэль нашел небольшую меблированную комнату, которую снял на одну ночь, принял душ переоделся в темный костюм и прошел через мост Андерсон на Гарвардскую улицу. Спустя два часа он вышел из Гарвардской высшей школы бизнеса, куда был зачислен на курсы управления.

В тот вечер в Бостоне Ноэль прошелся через площадь Коплей до отеля «Коплей Плаза». Заказав мартини у молодого бармена, он поздравил себя с новой жизнью. Ноэль просидел там довольно долго, наблюдая, как незнакомый бармен обслуживал богатых постояльцев, вспоминая, что сам чувствовал при этом.

На следующий день он отправился в трехдневный путь обратно в Детройт, останавливаясь у дорожных кафе, чтобы выпить чашку кофе, и ночуя в машине. Вернувшись назад, Ноэль отказался от квартиры, продал машину и снял комнату в дешевом пансионе рядом с заводом. Он экономил каждый пенни из своей зарплаты, а в июле подал заявление об уходе из «Грейт Лейкс Моторс корпорейшн». Затем переговорил с одним парнем, работающем на конвейерной линии «Ю.С. Авто», и договорился о работе в перерывах между занятиями в школе.

В сентябре Ноэль начал посещать занятия и возобновил работу барменом в «Коплей Плаза». Круг, который он прошел, замкнулся.

 

48

В Англии все время дожди, размышляла Пич. Летом они зеленые, а изумрудные лужайки в Лаунсетон-Холле блестят от крупных капель воды. Зимой дожди серые, и деревья голые, а на холодных цветочных клумбах сереет земля, пропитанная дождевой водой. Ей казалось, что целыми днями она смотрит на один и тот же не меняющийся пейзаж за окном под пеленой дождя, и с тоской вспоминала голубое небо и ласковое солнце Ривьеры. Пич скучала по жарким дням, и резкому летнему пению цикад, и запаху моря, сосен и жасмина. Она мечтала о теплых вечерах, когда можно было услышать шепот волн в темноте за окном ее старой комнаты на вилле, и великолепных золотых рассветах, когда, просыпаясь, уже знаешь, что впереди тебя ждет еще один чудесный день.

Если бы не беременность, она бы просто сложила вещи и уехала туда, но Гарри и слышать не хотел о ее путешествиях.

— Конечно, тебе нельзя ехать, — говорил он, крайне удивленный, что это вообще пришло ей в голову. — Ребенок должен родиться через два месяца. А вдруг что-нибудь случится с тобой? И потом, ты ведь знаешь, все дети рода Лаунсетонов рождались здесь, в Холле.

Конечно, она знала это, он достаточно часто об этом говорил. Для Пич было потрясением узнать, что этот авангардистский писатель, знаменитый своими прогрессивными новыми взглядами, строго придерживался семейных традиций. В Лаунсетон-Холле жили по раз и навсегда заведенному порядку. Старший сын и наследник Лаунсетонов, Гарри в данном случае, всегда получал титул и имение, и жил в Лаунсетон-Холле, а его овдовевшая мать переехала в уютную квартирку в Лондоне, и Пич тайно ей завидовала. Том, средний сын, жил на ферме Лаунсетон Магна и управлял тремя большими процветающими фермами, которые принадлежали имению, и Пич завидовала его образу жизни. Младший сын, Арчи, которого Пич едва знала, учился в Сандхерсте, готовясь к военной карьере. Именно так всегда и было в семье Лаунсетонов. Том, который, как она надеялась, мог бы стать ей другом, жил своей жизнью и вращался среди людей гораздо моложе Гарри, и они встречались только на семейных обедах по воскресеньям или когда собиралась вся семья.

Все уже знали, какие школы будет посещать ее ребенок и как его назовут. Виллиам Перс Лаунсетон. А робкий намек за воскресным обеденным столом, что ей нравится имя ее деда, Жиль, вызвал удивленные взгляды всей семьи, и свекровь сказала:

— Моя дорогая, я уверена, что за всю историю Лаунсетонов у нас не было ни одного Жиля.

И уж, конечно, никто и думать не хотел, что может родиться девочка. А у Пич могла бы появиться маленькая светленькая женская копия Гарри, которую она назвала бы как-нибудь экзотично, например, Джессами или Элоизой. Но даже если бы родилась девочка, ее заставили бы назвать ребенка Каролиной или Элизабет.

Дерьмо! Пич мрачно смотрела на дождь. Беременность совсем не вписывалась в ее планы на будущее. Их страстные ночи, когда они занимались любовью, были частью личной жизни ее и Гарри, и ничего общего с ребенком не имели. Ее раздражал большой выпуклый живот под широким голубым платьем, которое она сейчас носила, и когда Пич мылась, то избегала смотреть на себя в зеркало, такой странной и неуклюжей она себе казалась. Дерьмо, дерьмо! Пич не хотела признаться самой себе, но от правды не спрячешься — Гарри не хотел больше заниматься с ней любовью.

Она его почти и не видела в последние дни. Он запирался у себя в кабинете, работая над новым романом, действие которого происходило в городе наподобие Древнего Рима, но с современными героями и пороками сегодняшнего дня, и все сводилось к тому, что жизнь с веками мало изменилась. Было совсем по-другому, когда Гарри писал «ее» книги.

Как волнующе было сознавать себя источником вдохновения Гарри, хотя спустя некоторое время это стало ее немного тревожить. Иногда Пич спрашивала себя, занимаясь любовью с Гарри, а не появится ли все это на страницах его книг, открытых для всего мира, и она смущалась, когда Гарри представлял ее «своей музой» на литературных вечерах.

А иногда Пич лежала в постели, еще не остывшая от любовных ласк, и наблюдала за напряженным лицом Гарри, писавшем о ней, и ей казалось, что именно эти минуты она любила больше всего. Она ощущала себя частью Гарри, делила с ним его мысли, равно как и его тело. В такие моменты она имела все, что хотела бы иметь.

Со вздохом Пич отвернулась от окна. Пошевелив сырое полено в камине, чтобы огонь скорее разгорелся, она тяжело опустилась в широкое кресло с подушечкой в изголовье, которое было таким же старым, как этот дом, и вынула из-за подушки свое вязанье. Шерсть была голубая, для детской кофточки. Пич где-то ошиблась, вывязывая кружевной узор, и появилось много лишних дырок, да и все вязанье стало грязным от ее горячих рук, пока она старалась правильно выполнить узор. «О, дерьмо!» Сорвав петли со спиц, она швырнула вязанье в огонь, с несчастным видом наблюдая, как оно превращается в пепел. Мраморные часы на камине громко тикали в тишине. Было только три тридцать, а казалось, что уже восемь или девять. Ноябрьские сумерки становились все темнее, а Гарри не появится раньше половины седьмого, и даже тогда он только выпьет что-нибудь или попросит ее, чтобы принесли поесть в кабинет, так как собирается работать допоздна. И когда он так и не присоединится к ней к десяти часам, Пич отложит в сторону книгу, которую старалась читать, выключит проигрыватель и музыку, которую надеялась послушать с ним вместе, и поднимется по ступенькам, чтобы лечь спать одной, в который раз! Ей было двадцать два года, но внутри она ощущала себя восемнадцатилетней, какой она была, когда встретила Гарри. И вот она ждет ребенка и живет жизнью старой замужней женщины. Это была очень одинокая жизнь.

Взяв трубку, она позвонила Мелинде.

— Приходи к чаю, — сказала Мелинда, — и все мне расскажешь.

Жизнь в Сейморзе была свободной, неофициальной, и, казалось, дом трещит по швам от такого количества людей и животных. Собаки выбежали поздороваться с Пич, когда она вошла в холл, и раздались приветливые голоса, едва слышные за звуками модной пластинки, которую на полной громкости слушал младший брат Мелинды. Пич нравилось, что люди могли запросто прийти на чашку чая в Сейморз, или выпить что-нибудь, или даже поужинать, не дожидаясь приглашения, и здесь всегда можно было узнать последние местные сплетни.

Эта жизнь так отличалась от жизни в Лаунсетон-Холле, где гостей приглашали официально, обеды тщательно планировались Гарри, чтобы соблюсти баланс между приглашенными из литературного мира и университета, и где за столом велись такие беседы, что надо было очень постараться, чтобы понять, о чем идет речь. Однако самыми ужасными были домашние приемы. Обычно Гарри приглашал человек двенадцать на выходные дни, и Пич со страхом ждала их приезда. Спасибо еще, повар знал, как приготовить ту еду, к которой они привыкли, и у них всегда имелся рисовый пудинг и компот после обеда и меренги на десерт после ужина! Гарри говорил, что к этому их приучали еще в школе, но Пич находила такую еду отвратительной. Самым скверным было то, что у нее не было абсолютно ничего общего ни с одним из гостей. Она надевала то, что считала нарядным и подходящим к обеду в красиво отделанной деревом столовой, где за длинным обеденным столом могло уместиться двадцать, а то и тридцать человек, — но все другие женщины оказывались одетыми в длинные платья серовато-зеленого либо ярко-синего цветов, которые они так любили и которые совершенно убивали цвет лица. Они обычно внимательно осматривали ее красивое красное шелковое платье от Диора с видом «ну, что можно ожидать от француженки», и разговаривали с ней, словно Пич ничего не понимала ни в жизни, ни в литературе. А мужчины делали ей умные комплименты до обеда, а потом заводили разговор о событиях, которые происходили до того, как она вышла замуж за Гарри, беспечно упоминая Августу, после чего бросали на нее виноватые взгляды.

— Я не смогу этого больше вынести! — пожаловалась Пич Мелинде, когда они сидели перед ярко горящим камином, поджаривая булочки на медной длинной вилке.

— Это твоя. Лови. — Мелинда бросила ей горячую булочку, обжигая пальцы. — Конечно, ты сможешь, — сказала она, щедро намазывая свою булку маслом и откусывая большой кусок. — Это из-за того, что ты беременна, а Гарри все время занят. После того как он закончит книгу и родится ребенок, ты должна его заставить увезти тебя в какое-нибудь замечательное место и устроить каникулы. Барбадос великолепен зимой — жарко и солнечно, именно то, что ты любишь.

— Барбадос! Я не могу заставить его взять меня с собой в Лондон! Гарри ездит туда каждые две недели, когда ему надоедает писать. Он обедает с издателем или его агентом, а потом ужинает в клубе и болтает со старыми друзьями. Он говорит, что ему нужны эти поездки. И еще он говорит, что у меня слишком большой срок для поездок. Кроме того, если бы я поехала, нам бы пришлось остановиться у его матери, а Гарри это не нравится. У него тысячи причин, чтобы не брать меня с собой. Гарри нравится думать, что я сижу дома и жду, когда родится его ребенок. Я чувствую себя актрисой в пьесе, которую он пишет.

— Ну, в каком-то смысле так оно и есть. Я имею в виду, что ты — его вдохновение.

— Уже нет, — ответила Пич мрачно. — Он с головой ушел в Древний Рим. Мелинда, ты знаешь, что я сделаю после того, как родится ребенок? Я куплю в Лондоне квартиру. В Челси, или, может, один из маленьких уютных домиков в Белгравии. Тогда у нас с Гарри будет собственная крыша над головой в городе.

— Сомневаюсь, что Гарри захочет тратить деньги на дом в городе, — возразила Мелинда. — Я слышала, он тратит их на то, чтобы прикупить побольше земли для своего имения. У Гарри много земли, он богач.

— Я куплю дом сама, на деньги моего дедушки де Курмона, — сказала Пич, захваченная этой идеей. Она точно знала, чего хочет, она уже видела такой дом в последний приезд в Лондон. Низкий белый домик с входной дверью, выкрашенной черной блестящей краской, и с медным молоточком. У нее будет две спальни на случай, если захочется взять в город ребенка, и уютная маленькая кухня, где можно приготовить что-нибудь вкусненькое на ужин. А может быть, Гарри возьмет ее поужинать в один из этих очаровательных маленьких ресторанчиков в Белгравии. Пич все это уже видела перед собой… а сколько удовольствия она получит, выбирая обои и занавески, и, конечно, большую красивую кровать и мягкие ковры. Это станет их любовным гнездышком, и все опять будет так, как раньше. Но пока это останется ее секретом. Грандиозный сюрприз для Гарри!

— Гарри эта идея понравится, — сказала она, сияя, — Я уверена, что понравится.

Мелинда вздохнула, глядя на подругу. Пич много чего не знала о Гарри.

 

49

Январь выдался необычно холодным. Но это совсем не тревожило Пич. Она лежала в своей кровати в Лаунсетон-Холле, испытывая счастье и покой. В камине весело трещали поленья, за окном тихо падал снег, а ребенок крепко спал в своей колыбели рядом с ее кроватью.

Его нельзя было назвать хорошеньким ребенком — он был слишком мужественным для этого, но очень симпатичным и, как она думала, совсем не похожим на Гарри. У него были ее темно-синие глаза, но каждый считал своим долгом сказать, что глаза у грудных детей меняют цвет, и Пич ждала, какими они станут. Еще у него были густые, прямые, черные волосы на голове, а носик — настоящий нос, а не какая-то кнопка, как у других младенцев. И любила она его до безумия. Пич не могла представить себе, что совсем недавно ей не хотелось иметь детей. Она пришла к выводу, что если бы женщины знали наперед, что они получат в конце всех этих девяти месяцев и нелегких родов, им было бы намного легче переносить тошноту, полноту и неуклюжесть.

Самым хорошим во всем этом было то, что ее родители находились здесь, с ней. Они приехали провести вместе Рождество и остались дожидаться родов. Ее мать всегда была звездой всех рождественских приемов, поражая всех присутствующих своей эффектной внешностью и находя со всеми общий язык гораздо легче, чем когда-либо удавалось Пич. На балу по случаю Рождества она была неотразима в желтом атласном платье, на мрачноватых торжественных обедах сверкала сапфирами в синем шелке, и с таким же успехом завтракала на кухне в Сейморзе, помогая потом убирать со стола и совсем не возражая, когда собаки забирались к ней на колени, обтянутые элегантной твидовой юбкой, слюнявили ее, награждая при этом клочьями шерсти.

Эмилия была рядом и держала Пич за руку во время родов, а потом, улыбаясь, протянула ей ребенка. Пич не представляла, что бы она делала без мамы. А Жерар помог ей в выборе имени для ребенка.

— Я уверен, вы не будете возражать, — обратился он с мягкой улыбкой к Гарри и его матери, — но имя Жиль существует в семье де Курмон уже много поколений. Для нас будет честью присоединить его к именам семьи Лаунсетон.

Конечно, после этого у них не было иного выбора, и они согласились.

Пич пришло в голову, что, вероятно, Жерар не очень хотел, чтобы она назвала ребенка именем его отца, но ему хотелось выполнить желание дочери. На крестинах, которые состоялись несколько недель спустя, на руках своей крестной матери Лоис, громко крича, чем нарушал, как думала Пич, все традиции, малыш был назван Виллиам Перс Жиль Лаунсетон. И со временем все стали звать его Вил.

Нанни Лаунсетон, которая вырастила Гарри и его братьев, уже несколько лет служила в семье в Хэмпшире, но была вызвана за месяц до родов, чтобы привести в порядок детскую. Конечно, Пич уже сделала в детской все так, как ей нравилось. Это было ее единственным утешением во время беременности. Она отправилась в Белый Дом на Бонд-стрит и купила роскошное приданое для новорожденного с дюжиной маленьких фуфаечек, рубашечек и прелестными распашонками, крошечными вышитыми башмачками и шелковыми чепчиками. Она купила замечательную колыбель и роскошную шаль, а потом поехала в «Харродз» и выбрала новую детскую мебель — кроватку и высокий стул, весело раскрашенные кубики и много разных игрушек, в которые с удовольствием поиграла бы сама. Гарри жаловался, что она потратила целое состояние, когда этого добра и так хватало на чердаке, но Пич не слушала. Она была счастлива, представляя их малыша в новой, выкрашенной в желтый цвет детской с хрустящими ситцевыми занавесками и голубыми коврами.

Нанни Лаунсетон хватило одного взгляда на детскую. Качая головой, она запричитала:

— Все это не подходит, миссис Лаунсетон, о, Господи, все не то.

Уже через неделю она велела вынести голубой ковер и постелить простой голубой линолеум.

— Для ребенка нужно, чтобы в комнате не собиралась пыль и чтобы пол можно было часто мыть, мадам, — строго сказала она, когда Пич попробовала протестовать.

Новая кроватка и высокий стул были отосланы назад в «Харродз», а с чердака спустили старые вещи Гарри.

— Нет смысла тратить деньги на эти недолговечные новые вещи, — нравоучительным тоном, но достаточно мягко высказала свое мнение Нанни Лаунсетон, словно Пич сама была ребенком. — Эти вещи хорошо послужили Гарри и его братьям, послужат и еще одному поколению Лаунсетонов, пока они не подрастут для других кроватей.

Пич, однако, наотрез отказалась расстаться с новой колыбелью. Она решительно поставила ее рядом со своей кроватью в спальне, уверенная, что Нанни не осмелится посягнуть и на нее. Нанни поняла, что Пич не уступит, она усмехнулась про себя и произнесла:

— Смею сказать, правильно, что вы купили новую колыбель, старая совсем развалилась. Очень красивая кроватка.

Пич улыбнулась с облегчением. Возможно, она и Нанни смогут примириться друг с другом, но друзьями не станут никогда.

Пич не могла сама кормить ребенка, у нее не хватало молока. Нанни Лаунсетон забрала у нее ребенка и стала готовить бутылочки с хорошим детским питанием, и скоро малыш начал быстро подрастать, становиться пухленьким и все более похожим на человечка. Сидя в кресле у камина в детской, Пич кормила его из бутылочки и смотрела, как жадно он сосет, причмокивая.

— Жадный маленький поросенок, — радостно сказала она.

— А сейчас мистер Вил будет спать, — проворковала Нанни, взяв малыша из рук Пич и умело перепеленав его.

Пич скоро сдалась в борьбе за право купать его, тем более что купание всегда совпадало со временем, когда Гарри появлялся из кабинета что-нибудь выпить, а Нанни с гордым видом выносила ребенка после купания, одетого в простые, легкие в стирке кремовые рубашонки от Виелла, чтобы показать отцу.

— Гораздо более практичные вещи, — объяснила она свой отказ от прелестных голубых, желтых и белых распашонок с шелковыми ленточками, которые Леони прислала в подарок своему правнуку.

Пич казалось, что Гарри был вполне доволен своим сыном. Не волновался и не прыгал вокруг него, но тем не менее был доволен. Он ласково гладил волосики малыша и говорил о нем совершенно прозаические вещи, как то: «У него хорошая кость. Крепкая. Посмотри на его плечи — он будет участвовать в гребных гонках в Итоне». Или: «Парень пошел в Лаунсетонов, ошибиться невозможно, достаточно взглянуть на него». Пич ожидала поэтических описаний чувств Гарри, впервые ставшего отцом, но Гарри просто оценивал своего сына, как если бы покупал новую лошадь: развитая грудь, хорошая щетина за копытами, сильные задние ноги… Она испытывала в такие моменты жалость к своему ребенку.

Кроме того, Гарри ошибался. Ребенок пошел не в Лаунсетонов. Он был похож на своего деда. Жиля де Курмона.

Поскольку Нанни постоянно опекала ребенка, у Пич появилось свободное время, которым она не знала, как распорядиться. Она обошла свою большую спальню, которая до сих пор была такой же, как и при матери Гарри (до того, как умер его отец, а мать переехала в лондонскую квартиру), и в которой Гарри ничего не разрешил ей менять.

— Пока мать не уйдет, — театрально произнес он.

— Но она уже уехала, — возразила Пич.

— Не уедет, а уйдет! — повторил Гарри. — А сейчас ей приятно думать, что все тут по-прежнему, хотя она больше здесь и не живет.

Пич считала, что это не совсем честно, но она уважала его желания. Мысль о маленьком летнем домике в Лондоне, куда ранее не ступала нога ни одного из Лаунсетонов, все больше захватывала ее по мере того, как проходил месяц за месяцем, а Гарри становился все более и более занятым. Он постоянно стремился в Лондон, уезжая на поезде в десять пятнадцать, и почти всегда звонил оттуда сказать, что задерживается на совещании и остается ночевать в клубе. Пич два раза ездила с ним в Лондон, купила там много красивой английской одежды для сельских дам, которая на ней выглядела по-французски благодаря оживлявшим ярким шарфам, крупным украшениям — бижутерии и многочисленным золотым браслетам, звон которых так раздражал Гарри. Они обедали в Вильтоне, ходили вместе в театр, и Пич получила большое удовольствие от этих поездок. Пора уже им иметь собственное жилье в Лондоне, и тогда они с Гарри смогут чаще быть вместе, ведь Нанни все время с ребенком, и Пич незачем бесконечно торчать в Лаунсетоне.

В своем новеньком автомобиле марки «курмон» Пич объехала всех агентов по продаже недвижимости, врываясь в их тихие конторы со всей своей прежней живостью и самоуверенностью. Она осмотрела бесконечное множество особнячков, сопровождаемая очарованными ею молодыми агентами, пока не нашла именно то, что хотела, немного в стороне от Белграв-сквер.

Мелинда приехала в Лондон вместе с Пич, и вдвоем они обегали все магазины, накупив массу красивых вещей для небольшого белого домика около вымощенного брусчаткой постоялого двора. Его входная дверь была покрыта черной эмалевой краской, и Пич купила блестящий медный дверной молоточек в форме львиной головы. Она напомнила ей бабушкину статуэтку богини Сехмет.

Гарри никогда не спрашивал, чем она занималась, когда бывала в Лондоне. Он вообще перестал интересоваться всем, что касалось ее, даже мелочами — например, не замерзла ли она, не хочет ли немного вина за обедом. И, конечно же, не спрашивал о том, счастлива ли она. Но Пич знала, что в его голове зреет новый роман и его беспокоит задержка в сроках выхода последней книги. Именно этим она старалась объяснить то, что в мыслях Гарри не остается места для нее.

Когда дом был закончен, она решилась открыть свой секрет Гарри и сделать ему сюрприз. Он, как всегда, уехал в город, а она отправилась туда чуть позже, договорившись встретиться с ним в «Кларидже» без четверти семь.

Направляясь в магазин «Харродз», она оставила машину на подвернувшейся стоянке на Ханс-плейз и пошла пешком вдоль Фуд Холлз, купив по дороге копченую семгу, пирог с дичью и салат. Еще она купила хорошего французского сыра и сельдерей, который Гарри любил, и немного крупной клубники, привезенной из Флориды. Ее сладкий запах, смешиваясь с холодным воздухом апрельского утра, напоминал ей солнце и чистое небо.

Одетая в темно-зеленый свитер и юбку из шотландки, с плетеной корзинкой, перекинутой через руку, она наконец-то почувствовала, что живет в этом городе. Ее звали леди Лаунсетон, ей было двадцать три года, она была матерью трехмесячного сына, замужем за самым идеальным человеком в мире, которого она все так же безумно любила. И теперь, когда она так предусмотрительно купила для них собственный дом, их любовь вновь вспыхнет с былой страстью. Вдали от Лаунсетон-Холла и его традиций, душивших ее, она снова станет его прежней Пич — той, которой он когда-то звонил шесть раз в день, чтобы сказать, что любит ее, той, в которой он так нуждался, чтобы писать свои книги, той, которую он так страстно ласкал когда-то.

Пич полдня провела в своем новом доме, готовясь к интимному обеду на двоих. Она поставила стол перед камином и накрыла его длинной кружевной скатертью. Выставила новые итальянские тарелки и шведские хрустальные бокалы. В центре стола поставила маленькую корзиночку с искусно составленным букетиком цветов из «Констанс Спрай», а бутылку белого вина — «Шассань Монтраше» — выбранную с помощью любезного молодого человека, которого встретила в «Харродз», — в холодильник. Еще она купила большую бутылку кларета, поскольку его любил Гарри, и великолепную бутылку портвейна 1900 года в качестве подарка Гарри к новоселью.

Она приняла душ и потратила много времени, прихорашиваясь перед зеркалом, совсем как Лоис когда-то, а потом надела маленькое черное бархатное платье, которое обошлось ей на Бонд-стрит в целое состояние. Сделала высокую прическу из своих густых бронзовых волос, а в уши вдела бриллиантовые сережки, свадебный подарок Гарри. Закрепляя застежку фамильного жемчуга в три нитки, украшенную бриллиантами и сапфирами, она подумала, что немного переборщила со всеми этими украшениями, но была уверена, что Гарри понравится, что она их надела. Перед уходом она выложила черную кружевную ночную рубашку на кровать в их нарядной зеленой с белым спальне и положила около проигрывателя пластинку с прекрасной нежной музыкой Альбиони.

Пич ждала в баре отеля «Кларидж», нетерпеливо вглядываясь в каждого входящего. Она заказала себе джин с тоником, смесь, которую ненавидела и которую, казалось, пили все в Англии. И сейчас она едва дотронулась до нее.

— Леди Лаунсетон? — осведомился официант. Пич удивленно кивнула.

— Вас просят к телефону, мадам.

— Я задерживаюсь, Пич, — отрывисто произнес Гарри. — Тебе придется вернуться в Лаунсетон без меня.

— Нет, нет. Ничего страшного. Я подожду…

— Нет смысла ждать. Я не знаю, сколько еще буду занят. Мне предстоит многое обсудить с редактором. Хватит на всю ночь. Видимо, мне придется заночевать в клубе.

Пич грустно положила трубку на рычаг. Ее сюрприз не удался. Вернувшись за столик в баре, она отпила немного джина и стала думать, что делать. Еще не все потеряно, решила она наконец. Она останется в красивом новом доме и переночует там, а утром позвонит в клуб и вот тогда увидит Гарри. Он придет с ней позавтракать, и Пич покажет ему их маленькое гнездышко. Гарри полюбит его. И будет в восторге от ее предусмотрительности и ума.

— Сэр Гарри отсутствует в данный момент, — вежливо ответил консьерж в клубе Гарри, когда она позвонила туда утром. — Вы хотите передать ему что-либо?

— Он ушел завтракать? — спросила Пич.

— Думаю, да, мадам.

— Тогда не могли бы вы попросить его позвонить леди Лаунсетон в Белгравию по телефону 2313, пожалуйста.

Было совсем неинтересно варить кофе и подогревать булочки для себя одной. Пич решила прогуляться и подышать немного свежим воздухом, а потом опять позвонить в клуб. Быстро переодевшись в старую привычную одежду — черные узкие брюки и широкий свитер, она вышла на холодный голубоватый воздух весеннего утра.

Пич выбрала для прогулки парк Сен-Джеймс, жалея, что ничего не захватила с собой, чтобы покормить уток. Она наблюдала за нянями, которые катали малышей в огромных колясках, и вдруг очень сильно заскучала по Вилу. Сейчас она вернется в свой домик, позвонит еще раз Гарри и попросит передать ему, что уехала домой.

Дожидаясь зеленого света на переходе рядом с отелем «Риц», Пич рассеянно смотрела прямо перед собой, думая о своем малыше. Швейцар в коричневой униформе быстро вышел из отеля, неся две небольшие сумки, за ним шли мужчина и женщина. Мужчина покровительственно держал женщину под руку, а она улыбалась ему. Они сели в такси. Прошло несколько секунд, прежде чем Пич поняла, что мужчиной был Гарри, а женщиной, с которой он шел, — Августа. Такси к этому моменту уже затерялось в густом уличном движении Пикадилли.

Мелинда была ее лучшей подругой, и она не хотела причинять ей боль, но Гарри действительно оказался таким подонком, что она не могла позволить Пич дальше считать его принцем из сказки.

— Может, это был не Гарри, — сказала Пич, и луч надежды пробежал по ее несчастному лицу.

Мелинда вздохнула и отрезала еще кусочек шоколадного кекса.

— Конечно, это был он, — произнесла она. — Он видится с Августой уже много месяцев. Все это знают.

— Они видятся? — воскликнула пораженная Пич.

— Тебе лучше всех должно быть известно, каким был Гарри, когда ты его встретила, — продолжала Мелинда. — В конце концов, и с тобой у него был роман, не так ли? Августа привыкла к этому, она всегда перешагивала через такое и ждала, когда он снова вернется. Но в этот раз он женился на тебе. Для нее это было большим потрясением, раньше он всегда возвращался с поджатым хвостом, — добавила она, хихикнув.

— Августа! — вскричала Пич с отчаянием. — Кто угодно, только не она!

Мелинда вздохнула:

— Именно она. Мне очень жаль, Пич, но тебе лучше знать самое плохое. После вашей женитьбы Гарри переспал с половиной женского населения в радиусе пятидесяти миль. А те, кто с ним не спал, — старухи, или уродины, или сохранившие совесть.

Пич не знала, смеяться ей или плакать. Теперь она поняла, почему у него всегда не хватало времени лечь с ней в постель, она удивлялась, как он успевал хотя бы ее поцеловать! Она с подозрением посмотрела на Мелинду.

— К какой категории принадлежишь ты? — спросила она.

— Конечно, совесть! — возмущенно вскричала Мелинда. — А что же еще?

Пич подумала о своем малыше, безмятежно спящем в крытой линелеумом детской Лаунсетон-Холла, в то время как его отец соблазнял каждую вторую женщину в графстве, и расплакалась.

— Пич, дорогая, — ласково сказала Мелинда, — ты ведь знаешь, что сам Гарри никогда не бегал за женщинами. Ему этого не нужно. Так получается, что они всегда рядом, — а ведь он никогда не мог устоять перед красивой женщиной.

— Что же мне делать, Мелинда? — спросила Пич, бешено раскачиваясь взад и вперед в качалке Мелинды. — Скажи мне, что делать?

— Господи, жаль, что нам не по тридцать пять и мы не светские львицы, — вздохнула Мелинда, — а то бы мы знали, что делать. Ты была бы зрелой и пылкой особой, тебе было бы, на него наплевать, и, наверное, ты бы его бросила и завела приятный роман с другим, чтобы все забыть.

— Я не хочу романов, — плакала Пич. — Я ничего не хочу. Я очень хочу домой. — Флорида и ее мать никогда не казались ей далекими. Она подумала о своей бабушке. Леони подскажет, что делать. Леони всегда знает, как быть.

Гарри уже звонил и просил ей передать, что задерживается в городе, а у Нанни, по счастливому совпадению, был выходной, и она уехала в Бристоль навестить свою сестру. Перед-отъездом Нанни подозрительно посмотрела на заплаканное лицо Пич, но промолчала, а Пич терпеливо выслушала все наставления, когда и что делать с мистером Вилом. Она посмотрела из окна, как садовник увозил Нанни по дороге на станцию, потом достала из шкафа чемодан и начала складывать вещи Вила. Ее сын лежал в кроватке и спокойно спал, а она, нервничая и торопясь, роняла игрушки и кульки. Свой чемодан она сложила прошлой ночью, и он уже был уложен на заднее сиденье «курмона». Стащив чемодан с вещами Вила вниз, она быстро вышла из дома и зашагала к гаражу по гравию, хрустевшему у нее под ногами. Пич втиснула чемодан между задним и передним сиденьями, жалея, что у нее такая маленькая машина, а затем бросилась обратно в дом, завернула Вила в голубое одеяльце и положила в ручную походную кроватку. Взяв ее в одну руку, перекинула через плечо свою сумку, а другой рукой подняла туго набитую сумку с чистыми пеленками и бутылочками. Она подумала, что со стороны ее можно принять за беженку. А может, она и была ею? Пич убегала от Гарри так, как другие женщины бежали от врага.

Она бросила последний взгляд на Лаунсетон-Холл, перед тем как тронуться в путь. Он выглядел мирно и безмятежно под таким же мирным апрельским небом, только вдали были видны быстро приближающиеся облака. Все было таким же, как и много веков назад.

К своему удивлению, Пич получала удовольствие от путешествия. Ла-Манш был спокоен, как тихий пруд, и она гуляла по палубе парома с Вилом на руках, которого тепло укутала от ветра, дующего с моря. Пич улыбалась и показывала ему чаек, Дувр и удаляющийся берег Англии, как будто он мог понять, что она говорила. А кто знает? То, что он не умел разговаривать, еще не значило, что он ничего не понимает. Интересно, подумала она, будет ли Вил скучать по своему отцу, но Гарри никогда не брал его на руки, только изредка видел его, чистенького и аккуратненького, после купания. Гарри никогда не кормил его из бутылочки и не говорил, что любит малыша, как это делала Пич. Она просто будет любить его еще больше, чтобы он не почувствовал, что отца нет рядом. Ведь она была уверена, что никогда не вернется к Гарри. Никогда.

Пич быстро проехала через Кале и направилась в Париж. Она решила заночевать в Иль-Сен-Луи, а на следующий день сесть в поезд, идущий на юг. Как прекрасно вернуться во Францию, снова говорить по-французски, не стараться выглядеть по-английски, чтобы быть частью того мира, к которому принадлежал Гарри. Настроение Пич все более улучшалось по мере того, как она приближалась к Парижу, она произносила вслух по-французски дорожные указатели, чтобы просто слышать их названия, подпевала песням, которые передавало радио Парижа, останавливалась, чтобы купить хлеба и немного сыра, которые ела, пока кормила Вила из бутылочки. Пич была дома.

 

50

— Это нечестно, бабушка, — рыдала Пич. — Это просто нечестно со стороны Гарри — так поступить со мной. Я доверяла ему. Я любила его!

— Любила? — переспросила Леони.

Пич подняла заплаканное лицо и посмотрела на свою бабушку. Леони держала Вила у себя на коленях, а малыш играл ее великолепным жемчугом, пытаясь засунуть себе в рот, но вместо рта попадая себе в глаза.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Пич.

— Ты сказала «любила». Ты не любишь больше Гарри?

— Да… Нет… Ну, я не знаю. Я не знаю, что чувствую, только я несчастна.

— Конечно, тебе больно, — ответила Леони, забирая свой жемчуг из липких ручек ребенка и давая вместо них игрушку. — Ты ревнуешь, растеряна, чувствуешь себя обманутой, случайно узнав то, что все вокруг знали. Но спроси себя, Пич, не ведет ли себя Гарри сейчас так, как раньше, — до того, как женился на тебе? Не ты ли сама преследовала Гарри, когда он был женат на Августе, — так же, как эти женщины сейчас преследуют его, когда он женат на тебе?

Пич ошарашенно смотрела на бабушку. Она приехала сюда, чтобы ее пожалели, успокоили и отнеслись к ней как к больной, которой хочется ласки, пока она не почувствует себя достаточно окрепшей для дальнейшей жизни.

— Что ты такое говоришь, бабушка? — сбитая с толку, спросила она.

— Ты знаешь, что я никогда не одобряла твой побег с Гарри и не одобряла того, что ты вышла за него замуж. Он стал твоей навязчивой идеей с пятнадцатилетнего возраста, ты идеализировала его, а сейчас оказалось, что твой идол стоит на глиняных ногах. Но Гарри не изменился, он точно такой же, каким и был. Ты была настолько одержима созданным тобою образом, что не смогла разглядеть правду. А сейчас уже слишком поздно.

— Слишком поздно?

— Ты замужем, и у тебя ребенок от Гарри. Гарри никогда не позволит забрать у него сына. Он скоро приедет за тобой, Пич, и если ты скажешь ему, что уходишь, он заберет у тебя Вила.

— Он не сможет сделать этого. — Пич содрогнулась от ужаса. — Он не может забрать у меня Вила. Я его мать!

— А в английском суде Гарри заявит, что ты слишком молода, неопытна, притом иностранка и что ты — безответственная мать. Он скажет, что ребенку будет лучше, если он станет воспитываться в Лаунсетон-Холле в своей семье, и что он может обеспечить ребенку солидную материальную базу. И все это так, Пич, он может доказать, что ты была слишком молода для замужества. Если бы не было ребенка, я бы посоветовала тебе развестись с Гарри. Но сейчас… — вздохнула она, — Пич, дорогая, ты до сих пор витаешь в облаках и романтических мечтах. Сейчас ты должна взять себя в руки и пытаться спасти ваш брак ради ребенка.

— Все, что ты говоришь, — правда, — грустно призналась Пич, — Гарри был моим идолом. И я действительно вела себя скверно и эгоистично. Мне не было дела до чувств Августы, когда я встречалась с Гарри, — я думала, кроме нас, это никого не касается, что в мире существуем только он и я.

— А сейчас вас трое. — Леони протянула Вила Пич, и малыш засмеялся, радостно брыкая ножками. — Серьезно подумай, что ты будешь делать, Пич, — предупредила она, — потому что нет ничего более грустного на свете, чем не иметь возможности быть рядом со своим ребенком. Я-то знаю. Так случилось со мной.

Пич прижала ребенка к себе, словно испугавшись, что он растает в облачке дыма. Она знала, что Эмилия, ее мать, воспитывалась Эдуардом д’Оревиллем в Бразилии, но никогда точно не знала почему, хотя и подозревала, что в этой истории был замешан ее дед. Жиль де Курмон.

— Но это — другая история, — резко оборвала свои воспоминания Леони. — Сейчас мы должны подумать о Виле и его будущем. И о твоем счастье, Пич.

— Я не позволю ему забрать Вила, — гневно вскричала она, — и я никогда не вернусь к Гарри. Никогда! Никогда!

— Пич, — вздохнула Леони, — когда ты, наконец, повзрослеешь?

Гарри и Нанни Лаунсетон приехали на следующей неделе.

— Мне очень жаль, Пич, — сказал Гарри, глядя на нее своими светло-зелеными глазами. — Я не хотел причинить тебе боль.

— А как же Августа?! — закричала Пич, не в силах сдержать боль в голосе.

Гарри вздохнул.

— Августа и я всегда были друзьями. Мы должны были встретиться, чтобы обговорить кое-какие финансовые дела. Пообедали в «Рице». Обед занял больше времени, чем я предполагал. Это совсем не то, о чем ты подумала.

Пич недоверчиво смотрела на него. Она знала, что Гарри составил финансовый договор с Августой при разводе, и, возможно, им и надо было что-то обсудить. Но могла ли она ему сейчас верить?

— Послушай, — предложил Гарри, — давай отошлем Нанни обратно в Лондон вместе с ребенком, а ты и я устроим каникулы. Только ты и я. Я отвезу тебя на какой-нибудь тропический остров, украшу тебя там гирляндами из гибискуса, и мы начнем все сначала. Или можем отправиться в Венецию, остановимся в прекрасном старинном палаццо и притворимся, что ты — принцесса времен Ренессанса. Выбирай сама.

Пич была уверена, что он говорил от души. Но что будет…

Венеция была прекрасна. Именно такой и представляла ее себе Пич по рассказам друзей, уже побывавших там раньше. Венеция красива даже в дождливую погоду. Они медленно плыли вдоль туманных каналов в великолепных гондолах с высокими носами, заглядывающими в окна старинных дворцов, и любовались прекрасными видами города. Стояли на площади Святого Марка и наблюдали за потоками воды, бурлящей по ее краям и грозящей поглотить ее всю. Они пили «беллини» в баре, который по случайности носил имя Гарри. Гарри повсюду брал с собой блокнот, куда кратко записывал свой впечатления, городские сценки, услышанные обрывки разговоров, которые привлекали его внимание. И каждый полдень они занимались любовью в роскошном номере отеля «Киприани», но он больше не описывал ее в своем блокноте, как делал это раньше, в их первые встречи.

Лежа рядом с Гарри, Пин изучала его лицо, вспоминая, как разглядывала его в ту ночь, с той только разницей, что сейчас она хотела увидеть правду. Гарри не был жестоким. За прекрасной внешностью скрывался безвольный и слабохарактерный человек. Завтра, на следующей неделе, через месяц красивая девушка зазывно улыбнется ему, и он забудет все свои обещания. Гарри никогда не сможет измениться.

Пич уткнулась лицом в прохладные подушки, прислушиваясь к плеску воды, бьющейся о выступ здания. Она уже поняла, что не любит Гарри. Пич была молода, наивно одержима мечтой о нем, а сейчас она должна остаться с ним только ради Вила. Она подумала о бесконечной череде одиноких дней, ожидавших ее в Лаунсетон-Холле, когда Гарри будет опять отрезан от нее стенами кабинета, уйдет в свой собственный мир, и почувствовала, как слезы навернулись на глаза.

«Дерьмо, — сердито выругалась про себя Пич. — Сейчас не время для слез. Достаточно я пролила их из-за Гарри. Пора как-то налаживать свою жизнь». Она вспомнила, как когда-то, стоя перед портретом своего деда де Курмона, полная юношеских идеалов и устремлений, пообещала ему, что сделает все, чтобы имя де Курмон вновь оказалось рядом с «Роллс-Ройс», «Бентли» и «Мерседес». Теперь настало время подумать, как выполнить свое обещание.

Пич промокнула слезы уголком подушки. Хватит. Бабушка права. Пришло время стать взрослой.

 

51

Ноэль отпраздновал свое назначение в «Грейт Лейкс Моторс корпорейшн» на должность управляющего отделом тем, что купил старую квартиру Скотта Харрисона. Он каждый день проезжал мимо этого здания, направляясь на работу на своем новеньком белом «грейт лейкс-купе» с бежевым салоном и радиоприемником фирмы «Блаупункт». Это был большой скачок от того «шевроле», который он имел раньше. Как-то раз Ноэль остановился возле этого здания, движимый каким-то подсознательным чувством. Сейчас оно не выглядело таким шикарным, как двенадцать лет тому назад, когда он впервые попал сюда. Следы запущенности были заметны на потертом сером ковре и давно не чищенных медных дощечках лифта. Но, услышав, что несколько квартир выставлено на продажу, Ноэль уже знал, что хочет жить здесь. Одной из них оказалась квартира Скотта. Ноэль обошел пустые, безликие комнаты, из широких окон которых были видны башни Детройта, вспоминая былое. Перед ним возник призрак голодного, испуганного четырнадцатилетнего мальчишки, одетого в мягкий кашемировый халат Скотта, впервые в жизни пьющего, чуть не совращенного…

Улыбнувшись самому себе, он позвонил в контору по продаже недвижимости, уточнил цену, предложив им на пять тысяч долларов меньше тех двадцати, которые они хотели получить. Остановились на восемнадцати с половиной тысячах, и сделка состоялась.

Ноэлю было нетрудно уверить всех, что ему тридцать лет. Наоборот, люди часто давали ему больше. Те несколько лет, что он прибавил себе, чтобы получить свою первую работу, остались с ним и сегодня, даже в анкетах отдела безопасности было записано, что ему тридцать. Ему было любопытно знать, получил бы он свою работу в «ГЛ Моторс», если бы там знали, что ему всего двадцать шесть. Сейчас он зарабатывал тридцать тысяч долларов в год, не считая премий с прибыли. В удачный год это могло составить еще сорок тысяч. И Ноэль чертовски хорошо работал. Он был переведен в проектное бюро, где лично отвечал за всю команду, которая трудилась над модернизацией нового спортивного автомобиля.

Сам президент компании поздравил Ноэля, когда пробный экземпляр автомобиля был впервые показан высшему руководству. А когда на торжественной рекламной демонстрации он был встречен единодушным восторженным одобрением крупных дилеров и со всех сторон посыпались заказы, Ноэля вызвал к себе в кабинет президент компании.

Пол Лоренс был рожден для денег и власти в автомобильной индустрии. Его отец являлся бывшим президентом «Грейт Лейкс Моторс корпорейшн», и, как и Ноэль, Пол имел степень бакалавра МТИ по машиностроению и конструированию. После МТИ Пол работал почти во всех отделах, набираясь производственного опыта в цехах, затем работал у Форда, прокладывая себе путь через яркие имена автоиндустрии, пока не стал президентом «Грейт Лейкс Моторс корпорейшн». Собственный взлет Пола был ослепителен, и он с первого взгляда распознал необычайный талант Ноэля. К счастью, он принадлежал к разряду людей, которых не смущала молодость, если дело касалось талантливого человека.

Пол слушал тщательно подготовленный отчет Ноэля, стараясь составить мнение о человеке, который стоял перед ним.

— Очевидно, что отсутствием трудолюбия вы не страдаете, — прокомментировал он, — в этом заключается вся ваша жизнь. Скажите, Ноэль, а чем вы занимаетесь в свободное время?

Вопрос Пола застал его врасплох, и Ноэль беспомощно посмотрел на него.

— Как вам сказать, — в конце концов произнес он, — я бы не сказал, что у меня есть свободное время. Я работаю целыми днями до позднего вечера. По-другому я не умею.

— Не прикидывайтесь, — воскликнул Пол, — что же вы делаете вечерами в субботу или воскресенье? Все без исключения любят воскресенья, даже президенты больших компаний.

— Я люблю музыку, — признался Ноэль. — У меня хорошая коллекция пластинок, и я люблю ходить в Симфонический зал и в картинные галереи. Мне нравятся живопись и скульптура.

— Вы не женаты?

— Нет, сэр.

Этот молодой человек в плохо сшитом темном костюме и голубой рубашке с нетерпением ждал, что он скажет, и в этот момент напомнил Полу борзую на привязи. Очень интересное лицо и занятная личность.

— Так, мистер Мэддокс, — улыбнулся он, — как вы посмотрите на то, чтобы занять в «ГЛ Моторс» место управляющего отделом, отвечающим за автомобили среднего класса?

Лицо Ноэля вспыхнуло, как маяк на Бункер-Хилл.

— Позвольте дать вам совет, — сказал Пол Лоренс на прощанье, когда они пожимали друг другу руки. — Не пожалейте немного времени и развлекитесь. Человеку, работающему день и ночь, грозит опасность погрязнуть в мелочах. Иногда надо остановиться и посмотреть на вещи как бы со стороны. Займитесь гольфом, Ноэль. Вы удивитесь, сколько новых сил у вас прибавится. Кроме того, понижает кровяное давление, уж поверьте мне.

Ноэль ходил по крупным универсальным магазинам, выбирая ковры, мебель и светильники для своей квартиры. Он хотел «мгновенного дома», и от всего, что нельзя было доставить на этой же неделе, отказывался и выбирал что-то другое. Ноэль оставил распоряжения, заплатил деньги. И однажды утром, как обычно, ушел на работу, а когда вернулся, все было на своих местах.

Бархатистый гладкий черный ковер и два блестящих черных кожаных честерфилдовских дивана. Большой стеклянный кофейный столик, а на нем — огромная желтая керамическая пепельница с рекламой французского ликера «Рикар», которую он купил, поддавшись внезапному порыву. Пара хромированных светильников на низких полированных столиках с поверхностью из искусственного мрамора, и его Кандинский и Мондриан, прислоненные к стене там, где он их оставил. Ноэль обозрел свое царство и испытал странное чувство нереальности, как будто очутился не в своей квартире, а в витрине мебельного магазина. Он осторожно осмотрел остальные комнаты. Королевских размеров кровать, покрытая черным бархатным покрывалом в испанском стиле, занимала основное место в спальне. Закругленное медное изголовье с улыбающимися ангелами, аккуратно сложившими руки и крылья, было из антикварного магазина. Он набрел на него, обходя дорогие маленькие лавочки, цены в которых заставляли его нервничать. «Конечно, первоначально это не было изголовьем кровати, — объяснял ему женоподобный молодой продавец, — оно из Франции начала века и украшало когда-то вход в детский приют». Несмотря на непомерную цену, Ноэль почувствовал, что обязан его купить. Именно у него оно найдет окончательное пристанище. Развернув красиво упакованную коробку с этикеткой дорогого магазина, Ноэль вынул из нее полосатый кашемировый халат и повесил его за дверью ванной комнаты. Почувствовав, что смертельно устал, он прилег на кровать. Ноэль не мог припомнить, чтобы так сильно уставал когда-либо за свою жизнь. Через несколько минут он уже спал.

Муж Клер Антони был вице-президентом компании «Крайслер» и отвечал за подразделение легковых и грузовых автомобилей. И именно поэтому ей было особенно обидно, что эта огромная глыба, а не машина, не заводилась. Ей всегда хотелось иметь что-нибудь симпатичное, маленькое, например спортивный «ягуар» или «МЖ» — что-то импортное и стильное, под стать ей самой, подумала она с улыбкой. А вместо этого Клер застряла сейчас в наипоследнейшей модели компании, такой неудобной и длинной, так что было чертовски неудобно давать задний ход, а еще труднее — находить достаточно большое место для парковки.

Вздохнув, Клер вышла из машины и печально оглядела ее. Внезапно она со всей силы пнула ногой по колесу. «Черт бы тебя побрал!» — злобно выругалась она.

— У вас неприятности? — Ноэль рассмеялся вслед за своими словами, и она рассмеялась вместе с ним.

— Поймана на месте преступления, — ответила она. — Муж никогда бы мне этого не простил.

— Тогда он не очень понимающий человек. В конце концов, вы только пнули ногой шину. Могли бы разбить машину о стену.

— Я бы сделала это, — призналась Клер, — но она не заводится.

— Очевидно, из-за того, что вы надолго оставили включенными фары. — Ноэль показал на фары, ярко горевшие в вечернем солнце. — Было темно, утром шел дождь, а когда выглянуло солнышко, вы и забыли, что они включены.

— Так, — сказала Клер, скрестив руки и прислонясь спиной к машине, — из вас вышел бы неплохой Шерлок Холмс.

Ноэль пожал плечами.

— Простая дедукция, леди, но я работаю под Филиппа Марлоу.

— Послушайте, Филипп Марлоу, теперь, когда мы знаем, в чем дело, как будем выходить из этого положения?

Он оценивающе взглянул на нее. Она была высокой, пять футов и девять-десять дюймов, с длинными изящными ногами в красивых туфлях из кожи ящерицы, которые совсем не предназначались для того, чтобы пинать шины. Гладкие черные волосы, коротко и модно постриженные, одета в красный жакет и юбку, а за очками в красной оправе ему улыбались карие глаза.

— Мы можем пойти в «Пойнт-Чартрейн-отель», он через дорогу, — ответил Ноэль, — позвоним в гараж, чтобы подъехали и зарядили аккумулятор, а я могу предложить вам пока выпить чего-нибудь на ваш вкус.

Клер вздохнула.

— Всегда ценила в мужчинах сообразительность, — сообщила она, забирая свою сумочку с сиденья и и захлопывая дверцу. — Вперед, Филипп Марлоу.

Клер отказалась от предложения Ноэля выпить, и вместо этого они заказали кофе, а она поведала ему свою историю — почему обречена иметь огромный «крайслер», несмотря на свою близорукость и габариты машины, заставив его смеяться над рассказом о перипетиях парковки. Она жила в белом двухэтажном доме в колониальном стиле на Блумилд-Хиллз, с мужем, преданным служащим «Крайслера», и двумя детьми — тринадцатилетним Кимом, посещавшим среднюю школу и носившим скобки на зубах для исправления прикуса, и одиннадцатилетней Керри, обещавшей вырасти красавицей.

— Как ее мать, — подсказал Ноэль.

— Вообще-то она похожа на отца. Но, тем не менее, спасибо за комплимент.

— Вы, наверное, вышли замуж очень молодой, — предположил Ноэль.

Клер лукаво посмотрела на него.

— Если хотите знать, мне тридцать четыре года, — сказала она, — и я действительно слишком рано вышла замуж. Я сама часто об этом думаю. Но это вовсе не означает, что я чем-то недовольна, — добавила она с улыбкой, — это просто размышления дамы среднего возраста. А теперь поговорим о вас.

— Мне тридцать, управляющий отделом в «ГЛ Моторс». Живу здесь, в Детройте, в городе.

— И это все?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, все остальное. Откуда вы, что делали до того, как стали управляющим, кто ваша жена?

Ноэль наклонился через стол и взял ее руку, посмотрел на широкое золотое обручальное кольцо и кольцо с крупным бриллиантом, полученное в подарок в день помолвки.

— Я могу прочитать вашу судьбу по ладони, — сказал он. — Милая английская девушка из хорошей семьи, помолвлена в девятнадцать лет с подающим надежды парнем из колледжа Айви Лиг, замуж вышла в двадцать, сразу родила ребенка, спокойная семейная жизнь в Блумфилд-Хиллз — дамские завтраки, собрания литературного кружка, званые обеды, а на Рождество собирается вся семья, и масса подарков для каждого.

Клер спокойно выдержала его взгляд, затем взяла его руку, удерживавшую ее, и перевернула ладонью вверх.

— А теперь я узнаю вашу судьбу, мистер Марлоу, — тихо сказала она. — Я вижу очень одинокого человека.

Ноэль согнул пальцы, сжав ее руку в своей.

— Может быть, вы и правы, — небрежно бросил он. — Я никогда не задумывался над этим.

— Тогда, может быть, пришла пора сделать это. — Клер резко поднялась. — Я должна идти. Возьму такси, а потом попрошу, чтобы занялись моей машиной.

Они вместе вышли из отеля.

— Подождите, — сказал Ноэль. — Я хотел бы увидеть вас снова.

Она внимательно посмотрела на него, стянув рукой в перчатке ворот своего красного жакета под подбородком.

— Мы даже не представились друг другу, — наконец, улыбнулась она.

— Ноэль, Ноэль Мэддокс.

Он быстро нацарапал свой телефон На обратной стороне визитки.

— Клер, — попросил он, — позвоните мне, пожалуйста.

Такси остановилось у тротуара, и она села в него, натягивая юбку на свои красивые колени. Ноэль с волнением ждал, придерживая дверцу.

— Я позвоню, — сказала Клер, встретившись с ним взглядом.

Ноэль захлопнул дверцу, и такси тронулось. Когда она оглянулась, он стоял и смотрел ей вслед.

Ноэль не представлял, куда приглашают замужнюю женщину, известную в обществе Детройта, для того чтобы заняться с ней любовью, поэтому пригласил ее домой.

— Господи помилуй! — воскликнула Клер на пороге квартиры. — Что-то среднее между могилой и залом ожидания в аэропорту.

Она осторожно прошлась по черному ковру, осматривая скользкие кожаные диваны с выражением ужаса на лице.

Ее глаза блуждали по комнате и остановились на двух репродукциях, до сих пор стоявших у стены.

— Растения! — вскричала она. — Чуточку зеленого, яркую подушку — ну, что-нибудь, живое, теплое!

Ноэль улыбнулся и шагнул к дорогому проигрывателю. Выбрав пластинку, он поставил ее, и комнату наполнили нежные звуки музыки Генделя.

— А что скажете об этом? — спросил он. — Стало немного теплее, а?

— Слава Богу, — перевела дух Клер, — а то я начала думать, что совершила ужасную ошибку. Я подумала, что вы — холодный и бессердечный человек, да еще с острыми углами, как эта комната.

Сбросив дорогие, на высоких каблуках туфли, она прошла в спальню. Позолоченные ангелы улыбались ей через большую черную кровать. Клер почувствовала облегчение.

— Человек, купивший такую вещь, не может быть совсем уж плохим, — усмехнулась она.

Ноэль смущенно смотрел, как она заглядывает в ванную комнату.

— М-м-м, — прокомментировала Клер, дотрагиваясь до полосатого кашемирового халата. — Человек с дорогостоящими привычками.

Она двинулась на небольшую кухню, открывая шкафы и с интересом разглядывая их содержимое.

— Вы очень аккуратная личность, Ноэль Мэддокс, — проговорила она, заглядывая в холодильник. В нем была банка оливок, кусок сыра «камамбер», баночка белужьей икры и бутылка шампанского «Дом Периньон».

— Ни молока, ни сока, ни яиц, — с удивлением заметила Клер. — Человек с изысканным вкусом.

— Я купил шампанское и икру для вас, — сказал он. — Думаю, Филипп Марлоу поступил бы именно так.

Клер рассмеялась. Он ей нравился.

— Бокалы я видела на верхней полке, — сообщила она ему, — а где тонкие горячие тосты?

Он непонимающе взглянул на нее.

— Для икры, — пояснила она.

Ноэль вынул из шкафа коробку крекеров.

— Я думал, икру можно есть с ними.

Клер взяла коробку у него из рук, положила около себя на стол. Сняв очки, она обняла его за шею, заглядывая в глаза. У него было худое скуластое лицо, туго обтянутое кожей. Черные волосы — густые и чуть длиннее, чем полагалось молодому служащему, делающему карьеру, а на свежевыбритом подбородке проступала едва заметная синева. Под голубой рубашкой угадывалось молодое, крепкое и притягательное тело.

— Все это очень нехорошо, — прошептала она, — и, конечно, мне не следовало приходить сюда. Но, тем не менее, я здесь. Мы выпьем шампанское позже?

Взяв ее за руку, Ноэль повел Клер в спальню. Она легла на спину и нетерпеливым движением подняла юбку повыше бедер, дотронулась до него, вся дрожа.

— Скорее, — тяжело дыша, сказала она, — пожалуйста, скорее, сейчас…

Она вскрикнула, когда он вошел в нее, оторвавшись от его губ и спрятав голову в подушки. Ощутив, наконец, его оргазм, Клер простонала:

— Боже, о Боже! Я не могла ждать… Ты мне снился… В эротических снах — именно так, как все произошло сейчас.

Она рассмеялась, повернувшись и целуя его.

— Сейчас я воплотила свою мечту — с твоей помощью. Ужасно, правда?

— Я не знаю, — растерялся Ноэль.

— Не выпить ли нам теперь шампанского, — предложила Клер, — перед тем как мы продолжим?

Теперь настала очередь Ноэля рассмеяться.

— Ты сумасшедшая, — сказал он, — я-то думал, что ты тихая домашняя хозяйка с Блумфилд-Хиллз.

— Подожди еще, — предупредила она, тоже смеясь, — Ты не знаешь, что такое эти домашние хозяйки с Блумфилд-Хиллз. Только подумай, ты мог бы сделать публичныее разоблачения!

Она внимательно наблюдала, как он внес поднос с шампанским в ведерке со льдом и два круглых бокала и поставил их на столик рядом с кроватью. Ноэль успел раздеться в ванной и был в своем халате. Она отметила его сильные и мускулистые ноги, когда он снова вышел на кухню и вернулся, неся открытую банку с икрой, ложку и коробку крекеров.

— Мне очень жаль, — сказал он, протягивая ей крекер, намазанный икрой. — Я куплю тосты в следующий раз. Мне предстоит многому научиться.

Шампанское было холодным и восхитительным на вкус, а после он стянул с нее черные чулки и поцеловал ее колени и нежную кожу на бедрах, а потом принялся целовать ее груди, медленно лаская их до тех пор, пока она не застонала от вновь вспыхнувшего желания. Его губы спустились в низ живота и нашли то, что искали, а Клер в экстазе изогнулась навстречу ему. На этот раз, овладевая ею, он полностью контролировал себя, чувствуя свою силу. Ноэля Мэддокса не надо было учить искусству любви.

 

52

Клер приходила в квартиру Ноэля дважды в неделю — иногда чаще, когда ей удавалось выкроить время, но, имея мужа и двоих детей, это было непросто. Ну сколько раз можно ездить в-город за покупками? Она не предполагала, что все зайдет так далеко, — сначала это был какой-то неопределенный порыв, впервые за ее супружескую жизнь, нечто, в чем Клер отчаянно нуждалась, потому что с Лансом, своим мужем, она иногда чувствовала, что просто сливается с обоями. Конечно, она все понимала. После четырнадцати лет замужества привычка стала уже опасна. Клер могла поспорить, что не измена или пьянство стали причиной многих разводов в Блумфилд-Хиллз, а именно привычка. Она любила Ланса, и он любил ее, но он еще очень любил свою работу, это и привело к «любовному треугольнику». Сейчас Клер слегка выровняла положение вещей, только и всего.

Неотразимое обаяние Ноэля Мэддокса было коварным. Как будто ты находишься рядом с двумя совершенно разными людьми. Когда он говорил о своей работе, он был железным, самоуверенным бизнесменом, который знает, чего хочет. Его амбиции были слишком очевидными, чтобы пытаться их скрывать. Но его личная жизнь казалась белым пятном на карте. Ей он рассказал лишь то, что его родители умерли, когда он был маленьким, и что ему пришлось работать, чтобы учиться. И у него не было времени, чтобы научиться еще и жить, как другие. Только работа.

Клер никогда не появлялась в его квартире с пустыми руками. Она принесла зеленые живые растения — большие, в массивных плетеных корзинах, и поставила их на черный ковер у окон, чтобы смягчить мрачный пейзаж Детройта. Купила толстый шотландский клетчатый плед, набросила его на холодный кожаный диван и много желтых, синих, красных подушек, которые по цвету удачно сочетались с Кандинским и Мондрианом на стене. А чтобы скрасить впечатление операционной стерильности в его белой кафельной ванной, повесила там яркие мягкие полотенца. Но когда она принесла пару старинных серебряных рамок для фотографий, Ноэль посмотрел на нее и холодно спросил:

— Ну, и что я должен с ними делать?

— Вставишь туда фотографии, — растерянно ответила Клер, — людей, которых ты любишь, твоей семьи, друзей… Ноэль вернул рамки обратно в коробку и протянул ей:

— У меня нет фотографий, — сказал он. — Оставь их у себя.

Иногда, подумала она при этом, Ноэль может быть просто пугающим.

Но обычно, когда Клер приходила, его лицо загоралось радостью. Он всегда снимал с нее очки перед тем, как поцеловать, а она, сбросив туфли, прижималась к нему. И его страсть заставляла ее тут же забыть все на свете.

Он покупал ей шампанское и икру и пластинки с любимой музыкой, чтобы она могла разделить ее с ним. А она покупала для него книги по истории искусства, биографии композиторов и всякие интересные романы.

— Я чувствую себя Скоттом Фитцджеральдом, который составлял своей возлюбленной список для чтения, — сказала она как-то, протягивая ему свою любимую книгу Гарри Лаунсетона «Нектар». На интригующей обложке были изображены полускрытые мягкие и размытые очертания женщины в золотой дымке цветущего персика.

— Лаунсетон совершенно изменил свой стиль за последние несколько лет, — сказала она, — с тех пор как женился на этой девушке из семьи де Курмон.

— Девушка из семьи де Курмон?

— Французская автомобильная семья — ты что, не знаешь? Если не ошибаюсь, ее зовут Пич. Как бы то ни было, ее влияние на Гарри Лаунсетона очевидно.

Ноэль сжал книгу так крепко, что Клер заметила, как побелели суставы его пальцев. Потом он осторожно положил книгу на журнальный столик, налил ей шампанского и, отойдя к окну, уставился в темноту за стеклом.

Клер в молчании наблюдала за ним. Что-то произошло, но что именно — она не знала, и, конечно, бесполезно спрашивать об этом. Все чувства были глубоко спрятаны в тайниках его души, и она не была уверена, что Ноэль сам когда-либо заглядывал туда.

— Иди сюда, — грубо приказал он. Он не стал постепенно раздевать ее, а просто мгновенно сорвал с нее одежду. И в этот раз она была таким же безликим объектом его страсти, как и у Ланса.

— Я приглашаю гостей, — сказала Клер ему после, когда они пили шампанское, — и хотела бы видеть тебя, — добавила она, откусывая тост с икрой.

Ноэль удивленно посмотрел на нее.

— Это что, принято у жен с Блумфилд-Хиллз принимать на вечеринках своих любовников? Клер вздохнула.

— Не знаю. Но на этот раз тебе было бы полезно появиться там. Собирается вся верхушка индустрии — председатели, президенты, вице-президенты, влиятельные дилеры. Как ты понимаешь, без таких дилеров колеса автомобильного города крутиться не будут. Именно они организуют сбыт. И кроме того, вечер устраивается в благотворительных целях, — добавила она, — в помощь обществу, помогающему сиротам.

— Тогда, вижу, я должен пойти.

Улыбка Ноэля не выражала того, что она читала в его глазах.

— Пойми, — раздраженно начала Клер, — я не знаю, что произошло сегодня, но я думаю, что этот вечер может многое тебе дать. Если ты хочешь подняться на самый верх, тебе придется научиться играть в такие игры.

— Объясни мне, что я должен делать.

Ноэль облокотился на клетчатый плед, а Клер свернулась у него на коленях, подобрав под себя обнаженные ноги.

— Нужны не только талант и кропотливая работа, Ноэль. В этом городе талантов в избытке. И чертовски много амбиций. Что тебе нужно знать, так это то, как подняться по лестнице корпорации. Уж я-то знаю. Я видела, как это делал Ланс.

— Несомненно, ему все досталось легко, — уныло заметил Ноэль, — правильное воспитание, семья, нормальные школы…

— Ноэль! Да, это жестокий город. Единственное, что имеет значение, это количество баллов. Если ты ходил в нужную школу и не набрал положенные баллы, ты выбываешь из игры.

Клер закурила сигарету и выпустила тонкую спираль голубого дыма. Дотянувшись до стола, она взяла свои очки.

— Не надевай их, — неожиданно попросил Ноэль, — в них у тебя одетый вид, как будто ты собираешься уходить.

— Но я должна видеть тебя, — решительно сказала она. — А без очков я ничего не вижу у себя под носом. Так ты будешь слушать или нет?

— Рассказывай дальше, — тихо попросил Ноэль.

— Ты не можешь оставаться одиночкой, Ноэль Мэддокс, — начала она, — или слишком отличаться от других. Тебе придется стать «игроком команды», частью семьи корпорации. Прежде всего, тебе надо постараться вступить в любое профессиональное автомобильное и техническое общество, связанное с индустрией. Используй влияние компании, если нужно — давление, чтобы они приняли тебя. Пол Лоренс повысил тебя, значит, он тебя поддерживает. Упомяни его имя. И очень важно завязать личные контакты с другими молодыми крупными сотрудниками компаний, играть с ними в гольф, сделать так, чтобы тебя приглашали в дома, восхищаться их апартаментами, играть с их детьми. И учиться у них! — Клер потушила сигарету в желтой пепельнице «Рикар» — единственной вещи в комнате, которая ей действительно нравилась. Ноэль сидел, откинувшись на диване, его глаза были, закрыты.

— Я слушаю тебя, — сказал он.

— И ты должен научиться думать на «короткий срок», — добавила Клер.

— Что ты имеешь в виду? — Его глаза широко открылись, и он недоумевающе посмотрел на нее.

— Ты уже понял, что все дело в количестве очков, — сказала она. — Все руководители должны энергично работать, чтобы выполнить задачи и цели, поставленные перед ними высшим начальством. Те, кто поднимается по лестнице сейчас, это совсем не те люди, которые планировали произвести революцию в компании пять лет назад. Успех зависит только от сегодняшнего решения задачи. И те молодые руководители, которые имеют успех сегодня, будут пользоваться спросом у компаний, и именно им будет предлагаться работа получше. Никого не интересует человек, который подает надежды. Ты сам говорил, что Пол Лоренс назначил тебя управляющим, только когда ты чего-то добился. Умение быстро вертеться, внезапные идеи, немедленные действия… Ты должен двигаться, Ноэль, у тебя нет времени предаваться унынию, даже если твоя идея, которую ты считал отличной, будет отвергнута и даже если впоследствии ты окажешься прав. Это как игра в «Монополию». Если ты проходишь «старт» сегодня, тебя ждет денежное вознаграждение и еще один шанс обойти все игровое поле. И чтобы получить больше, ты должен как можно чаще проходить через «старт».

Клер откинулась на спинку дивана и сняла очки.

— Нравится тебе это или нет, — сказала она, глядя на него, — но это правда. Именно так играют в эту игру, Ноэль.

Она близоруко взглянула на него. Он смотрел в окно и хмурился.

— Так ты придешь на мой вечер? — спросила она.

Ноэль посмотрел на нее, в глазах его ничего нельзя было прочитать.

— Я приду, — ответил он кратко.

— Отлично. — Клер почувствовала облегчение, — По крайней мере, начало положено.

Ноэль был в этом красивом пригороде несколько раз, медленно проезжая по его тихим улицам, где просторные дома прятались подальше от дороги за ровными зелеными лужайками. В Блумфилд-Хиллз жили люди из «Управления», как объяснила ему Клер. Следующей ступенью был Гросс-Пойнт — где жили солидные, старые денежные мешки, а также те, кто действительно добился своего, — из управляющих нового поколения. Каждый человек со второго этажа административной башни лелеял мечту подняться на четырнадцатый этаж «власти», так же, как каждая жена в Блумфилд-Хиллз мечтала о доме в Гросс-Пойнт. Раньше Ноэль просто любовался этими домами издали, они ничего не значили в той жизни, которую он себе представлял. Его голова была занята только мыслями о «башне». Сейчас он смотрел на них другими глазами. Он заметил симпатичную женщину, которая выгружала покупки из большой шикарной машины, ей помогала прислуга в белом платье, а дети раскатывали на велосипедах по чистым дорожкам. Ухоженные автомобили стояли в гаражах, рассчитанных на две или три машины, а окна больших домов с цветастым занавесками, развевающимися на ветру, были открыты солнечному свету. Все это становится твоей наградой, если ты сумел хорошо сыграть в эту игру.

Ноэль знал, где находится дом Клер, не раз проезжая мимо него одинокими субботними вечерами, он смотрел на его освещенные окна, представляя, как семья Лансов дает званый обед или развлекается в кругу своих друзей. Их дети уже наверху, в своих красивых комнатах, каждый в своей. Полки ломятся от мягких игрушек и кукол, а может быть, они смотрят телевизор или читают, а может, у них остались ночевать и другие дети. Жизнь Клер представлялась ему «американской мечтой», к которой стремится каждый человек.

Служитель в красном пиджаке, помогавший парковать машины, направился к нему, когда он въехал на тротуар. Проезжая часть была уже забита машинами, солидными, которые указывали на принадлежность избранным. Другие роскошные машины занимали обе стороны широкой дороги. Слуга сел в «ГЛ-купе» Ноэля и отвел ее в дальний конец улицы, где были припаркованы менее дорогие машины.

Нервно поправив галстук, Ноэль двинулся по проезжей части. Двойные двери были распахнуты, и улыбающийся слуга направил его в гостиную, которая протянулась по всей длине дома. За открытыми французскими окнами раскинулся акр зеленых лужаек и цветочных клумб. Ярко блестела бирюзовая вода в бассейне, прячущемся за низкой каменной белой стеной. Вокруг стояли люди, смеясь, болтая, потягивая шампанское из бокалов и апельсиновый сок. Входные билеты стоили двадцать пять долларов, на них было написано «барбекю», и действительно, часть безукоризненного газона была покрыта искусственной травой и целый ряд жаровен уже разогревались под наблюдением четырех поваров в белых куртках.

Ноэль сразу понял, что оделся не так. Все мужчины были в легких брюках и полотняных пиджаках, а их жены — в нарядных летних платьях из хлопка. Все выглядели просто, но с шиком. Чувствуя себя неловко в темном деловом костюме, он незаметно прошел во внутренний дворик, разыскивая Клер.

— Вот и ты, — воскликнула она, опуская очки, на этот раз голубые, себе на нос и глядя на него поверх них. — Я уже начала сомневаться, что ты приедешь.

— Вероятно, не надо было приходить, — пробормотал он. Клер вздохнула.

— Мне надо было предупредить тебя, что все будет неофициально, обычно никто не надевает деловой костюм для «барбекю».

— Забудь об этом, — огрызнулся Ноэль, — я ухожу.

— Ноэль! Ноэль, подожди. Ты не должен уходить. — Она резко схватила его за руку, и он повернулся к ней лицом. — Пожалуйста, Ноэль. Ради самого себя, — просила она, — останься!

— Привет всем! — Направляющийся к ним шатен был высокого роста, элегантно одетый. Ноэль сразу понял, что это муж Клер, Ланс.

— Не думаю, что мы встречались раньше. — Ланс протянул руку, умные голубые глаза оценивающе оглядели Ноэля. — Я — Ланс Антони.

— А это — Ноэль Мэддокс, — представила его Клер.

— Ну, конечно, — Ланс тепло пожал руку Ноэля. — Я о вас много слышал.

Ноэль осторожно взглянул на него.

— По нашей обычной системе сообщений. И только хорошее, Ноэль. Просто отличные отзывы. Все говорят, что у вас большое будущее. Вы — один из перспективных людей «ГЛ». А сейчас давайте выпьем.

Ланс взял у проходящего мимо официанта стакан с «бакс физз» и протянул Ноэлю.

— Надеюсь, что вы голодны, Ноэль, — заметил он, когда они вместе шли через внутренний дворик. — Там жарят чертовски много мяса. Но сначала позвольте представить вас некоторым людям. — Положив руку на плечо Ноэля, Ланс повел его к группе мужчин.

— Хочу познакомить вас с Ноэлем Мэддоксом, — радушно сказал он. — Я думаю, что вы уже слышали о нем, — в этом городе новости разносятся быстро. Ноэль, это — Морт Шивели, Стен Мастерз, Пол Лоренс, которого, я уверен, вы знаете, и Дик Свенсон.

Перед Ноэлем стояли избранные-представители американской автомобильной индустрии — «Ю.С. Авто», «Форда», «Грейт Лейкс Моторс»… Господи, подумал он, если бы кому-то взбрело в голову сейчас бросить бомбу, вся индустрия оказалась бы уничтоженной.

Пол Лоренс улыбнулся ему.

— Рад видеть, что вы последовали моему совету, Ноэль, — решили выйти в свет и расслабиться. Ноэль — один из наиболее многообещающих управляющих отделами, — обратился он к стоящим рядом, — но он — работоман, так сказать. Нужно вытащить его на гольф, должен же он отдыхать!

Разговор переключился на гольф и домики на озере для рыбной ловли, а Ноэль стоял и слушал. Он не знал, что сказать. Спустя минут пять, Ланс обратился к нему:

— Я хочу еще кое с кем вас познакомить, Ноэль. Этот человек занимает такую же должность, как и вы, в «Форде».

Представив их друг другу, Ланс удалился, чтобы проверить, как обстоят дела с мясом, а Ноэль улыбнулся жене этого человека, поинтересовался, где они живут и есть ли у них дети. Он заметил, что в такой прекрасный день очень приятно находиться здесь.

— И по такому хорошему поводу, — добавила молодая женщина.

— Развлекаетесь?

Клер была рядом, улыбаясь ему, и Ноэль улыбнулся ей в ответ с облегчением.

— Я должна представить Ноэля своим детям, — объяснила гостям Клер, уводя его. — Кажется, светская беседа дается тебе нелегко, — рассмеялась она.

— Да, трудновато, — признался Ноэль.

— Вот, — сказала Клер, — это — Керри, а это — Ким. — Перед ним стояли чистенькие дети школьного возраста в одинаковых шортах цвета хаки и розовых рубашках с застежкой спереди. У них были темные волосы, как у отца. Они мило улыбались, у старшего во рту, как рельсы на солнце, блестели металлические скобки. Вежливо поздоровавшись, они побежали в сторону газона с «барбекю».

— А это мой отец. — Клер подтолкнула Ноэля к столику у бассейна. Под зонтом от солнца сидел человек, известный всем и каждому в автомобильном деле. Клив Сандерс, бывший глава «Ю.С.Авто», и до сих пор имеющий большую власть, хотя уже и отошел от дел.

— Ноэль Мэддокс — один из перспективных молодых людей в бизнесе, папа, — сказала Клер.

— Когда-то и я был одним из таких, — улыбнулся Сандерс и протянул руку. — Идите, сядьте сюда и расскажите мне о себе, мистер Мэддокс. Мне всегда интересно выслушать новую точку зрения на все тот же старый бизнес.

Ноэль провел полчаса, беседуя со стариком, а потом настало время обеда.

— Ты не говорила мне, что ты дочь Клива Сандерса! — укоризненно сказал Ноэль, сжимая в руках тарелку с огромным куском мяса.

— Присядь здесь, — ответила Клер, подводя его к одному из столиков в тени зонтов, которые были разбросаны по внутреннему дворику. — А почему я должна была говорить тебе это?

— Не удивительно, что ты так много знаешь об этом бизнесе. — Взгляд Ноэля был серьезен.

— Я многому научилась у него, — сказала Клер просто, — и он знает, чего стоят его слова. Мнение моего отца до сих пор высоко ценят в этом городе, Ноэль.

Ноэль резал мясо, наблюдая, как кровь оставляет след на ноже. Для него мясо было слишком недожаренным.

— Вот почему я хотела, чтобы вы познакомились, — добавила она. В этот момент появился Ланс в сопровождении двух девочек.

— Ты нам нужна, мама, — позвала ее Керри. — Папа не уверен, что привезли достаточно мороженого для торта.

Оставшись один, Ноэль отодвинул от себя мясо. Люди сидели за столиками и разговаривали. Казалось, что все знали друг друга, хотя некая иерархия четко просматривалась в том, как гости расположились. Избранная верхушка сидела рядом с домом, остальные — около бассейна. Некоторые дети уже облачились в купальники и сидели на краю бассейна, собираясь искупаться.

Заставив себя подняться, Ноэль с тарелкой в руках подошел к соседнему столику.

— Не возражаете, если я присоединюсь к вам? — спокойно спросил он. — Мне кажется, все меня покинули.

Спустя два часа, возвращаясь домой в свою черную кубическую квартиру, он прокрутил в голове события этого дня. Прежде всего: Клер не испытала никакого смущения, знакомя его со своим мужем. А Ланс оказался приятным человеком, он постарался на славу, чтобы представить Ноэля влиятельным людям, — не исключено, что Клер просила его об этом. Пол Лоренс был так любезен, и молодая пара, к которой он подсел за обедом, приняла его непринужденно, как одного из своих. Когда он уходил, женщины наперебой говорили ему: «О, Ноэль! Вы должны обязательно прийти к нам на обед. И как можно скорее». Его беседа с Кливом Сандерсом также очень-интересна — старик хотел узнать его взгляд на состояние промышленности в данный момент и ее цели. Ноэль, забыв о своей привычке помалкивать и не высовываться, высказал свою точку зрения. Сандерс внимательно слушал, кивая то и дело, выражая тем свое согласие или останавливая его и задавая вопросы. Он снова твердо пожал ему руку, сказав на прощание, что рад был познакомиться и поговорить с ним…

 

53

Пич аккуратно поделила свои недели на три дня в Лаунсетоне с Вилом и четыре дня в конторе де Курмонов в Париже, на авеню Клебер. Сначала она испытывала чувство чудовищной вины, оставляя Вила. Один или два раза, сойдя с самолета в Париже, она тут же, следующим рейсом, возвращалась в Лондон, на бешеной скорости мчалась в машине в Лаунсетон, боясь, что Вил сильно скучает и не может без нее. Но Вил, конечно, мог, и был совершенно счастлив с Нанни. Что же до Гарри, то, казалось, он замечал ее отсутствие, только если это касалось его личных планов. Если Пич по пятницам вылетала четырехчасовым рейсом в Лондон, то как раз успевала встретить его гостей, приезжавших на выходные. Даже их скучные обеды стали немного лучше, поскольку по пути в аэропорт она забегала к Фуке и покупала там всякие вкусные вещи — муссы и паштеты, сыры и фруктовые сиропы, которые оживляли тяжеловесные блюда, приготовленные поваром.

Гарри перебрался из их большой комнаты в одну из своих, объясняя это тем, что совершенно не может находиться там в отсутствии Пич, но она не поверила ему. Это не имело значения, в конце концов, ее это даже устраивало. Мелинда сообщила ей, что Гарри до сих пор продолжает видеться с Августой, но Пич была уверена, что были и другие.

Гарри часто уезжал, но никогда не просил ее сопровождать его.

«Невозможно требовать от женщины — промышленного магната — бросить все, чтобы быть рядом с мужем», — язвительно заметил он, но Пич знала, что он предвкушал предстоящее одиночество. Конечно, он до сих пор занимался с ней любовью, но она пришла к заключению, что для Гарри — а теперь Пич не являлась больше источником его вдохновения — это стало нечто вроде упражнений, которые нужно делать каждый день для поддержания хорошего физического состояния. Она презирала себя за то, что отвечала на его ласки, хорошо зная, что на ее месте в его объятиях могла оказаться любая женщина, и он был бы одинаково счастлив.

Но когда каждый вторник рано утром Пич переступала порог конторы де Курмонов, она наконец-то становилась самой собой. Она больше не была ни матерью Вила, ни женой Гарри Лаунсетона. Она становилась Пич де Курмон и нащупывала сейчас свой собственный путь в сложном мире автомобильной индустрии.

Ее маленький кабинет располагался в самом дальнем конце здания, и в нем были лишь большой простой стол, шкаф для документов и черный телефон. Пич была поражена, когда Джим впервые показал ей эту комнату. Жерар передал Пич все полномочия по ведению дел в семейной компании, да и как наследнице де Курмонов ей сейчас принадлежали все эти конторы, поэтому она полагала, что у нее будут роскошные апартаменты с окнами, выходящими на авеню Клебер, с книжными шкафами орехового дерева, ковры и красивый дамский стол в стиле Людовика Шестнадцатого. Пич представляла, как выберет картины для стен кабинета, на столе выстроится целый ряд красных телефонных аппаратов, по которым она будет вести переговоры, и как она выплывет из своего кабинета на деловые встречи в дорогих ресторанах. «Если ты настроена серьезно, — сказал Джим, — а я думаю, так оно и есть, тогда отсюда ты и начнешь. С самого низа, как все».

Пич с угрюмым видом сидела за новым письменным столом в первое рабочее утро, когда Джим вводил ее в курс дела.

— Де Курмоны перестали быть одними из лучших производителей автомобилей и ведут борьбу, чтобы остаться в индустрии, — говорил он, — в данный момент они не проигрывают, но сказать, что выигрывают, — тоже нельзя. Им пока удается держаться на европейском рынке, но положение очень шаткое, в то время как американский рынок ими практически полностью утерян. Наши автомобильные заводы сильно пострадали во время войны, и после не хватало денег, чтобы перестроить и переоснастить их. Фактически де Курмоны после войны могли перестать существовать. Конечно, можно было продать недвижимость, и у нас остался бы еще миллион или два. Твой отец предоставил мне право решать, что делать, и ради тебя я попытался продолжить дело. Ведь это — твое наследство, и я подумал, что ты сама сделаешь выбор, когда станешь старше. Однако для того, чтобы продолжить дело, нужен был капитал, и существовало два способа добыть его. Мы могли продать часть основных фондов и акции, но это означало бы полную потерю контроля. Или могли продать сталелитейные цеха и только часть недвижимости. Я выбрал последнее, потому что хочу, чтобы у тебя сохранилась вся компания де Курмонов целиком. Когда-нибудь она станет твоей, и ты будешь делать с ней все, что захочешь, Пич, но сначала я хочу быть уверенным, что в будущем, когда ты примешь решение, ты будешь знать, что делаешь. Тебе это ясно?

Пич кивнула, с большим интересом слушая его.

— Хорошо, — сказал Джим. — Прежде всего, ты должна начать с истории компании. На третьем этаже есть библиотека, где хранятся все старые документы и письма начиная с 1895 года. Твой дед. Месье, вел записи каждого совещания и каждой сделки. Ты найдешь там чертежи и синьки первых автомобилей с их характеристиками и производственными затратами. Ты даже сможешь узнать, как он покупал резину для шин, привозимую аж с Амазонки, отказываясь от промежуточных импортеров и производителей шин, и делал их на своих собственных заводах, экономя таким образом огромные деньги. Ты прочтешь, как он доставал тончайшую кожу и лучшее дерево, и о методах, которые использовались, чтобы придать автомобилям «курмон» только им свойственную глубину цветовой окраски. Автомобили Месье были среди самых красивых в мире и одними из первых на дорогах Франции. Запомни ее историю, Пич, а затем я покажу тебе компанию де Курмонов.

Каждое утро в восемь тридцать Пич была уже у себя в кабинете и целых две недели только читала, оставив все другие дела. Странно было держать в руках страницы, исписанные рукой деда, которого она никогда не знала, и Пич внимательно изучала его строгий, простой почерк, как будто хотела найти ключ к его загадочной личности. Записи были сделаны на листах определенного формата, и, читая их, она была поражена масштабами планов и его вниманием к деталям. К концу этих двух недель Пич уже четко представляла, как Месье построил свою автомобильную империю, начиная с первых автомобилей до современных моделей, которые выходили в настоящее время из автоматизированных цехов де Курмонов. Она готова была приступить к следующей стадии своего обучения.

Джим знал, что двух месяцев, проведенных самостоятельно в промышленных провинциях около Валансьена, будет достаточно, чтобы проверить целеустремленность Пич, Он устроил ее в маленьком семейном отеле около завода, и каждое утро она вливалась в поток машин и людей, направляющихся на завод в утреннюю смену.

Пич провела неделю, объезжая заводы, знакомясь с каждым производственным процессом изготовления автомобилей с начала и до конца. Ей показали инструментальный завод, выпускавший детали для двигателей, и прокатный стан, дающий сталь. Оглушенная, она наблюдала, как гигантские станки штампуют серые холодные кузова автомобилей, а потом смотрела, как на них наносится яркая новенькая краска. Пич любовалась блестящими двигателями, которые там собирались, присутствовала на обсуждениях салона, заодно узнавая, почему некоторые обивочные материалы хороши, а другие нет. Охваченная благоговейным страхом, она наблюдала, как конвейерная линия без конца и края бежала вперед, а люди сновали над, под и в каркасах автомобилей, все вместе оснащая их понемногу, так что в конце ее совершенно удивительным образом появлялся полностью готовый автомобиль.

После этого Пич провела по неделе в каждом из отделений. Она сидела на совещаниях и слушала, как тщательно прорабатывались вопросы о конструкции следующей модели «курмона», вникала в обоснования его проекта и для какого рынка он предназначался, во сколько обойдется и почему важно уложиться именно в эти рамки. Она прислушивалась к жалобам рабочих о перестановках в сменах, о слишком коротких перерывах в работе, встречалась с представителями профсоюзов и управления, тихо сидя в уголке, впитывая все, что происходило рядом. Рабочий день Пич начинался очень рано, а заканчивался очень поздно. Каждую пятницу она поездом добиралась до Парижа, чтобы успеть вылететь своим рейсом в Лондон, а во вторник утром не опоздать вернуться на работу, прилетев первым же рейсом.

— А теперь я могу получить кабинет побольше? — с усмешкой спросила она Джима, когда вернулась из Валансьена.

— Пока ты не тянешь даже на секретаршу. — Ответил он. — Следующее, во что тебе надо вникнуть, — это сбыт.

Весь первый этаж компании де Курмонов на авеню Клебер был отведен под демонстрационный зал. В огромных зеркальных окнах-витринах были выставлены самые последние модели, их роскошные полированные поверхности ярко блестели, освещенные прожекторами на фоне темно-серого ковра.

— Это — наше окно в мир, — сказал Джим. — Каждый, кто проходит по авеню Клебер, — иностранный бизнесмен, турист, городские жители, французская семья, приехавшая в столицу из провинции, — смогут увидеть, что предлагает им «де Курмон». Но настоящим сбытом занимаются наши дилеры. Встреться с ними и узнай, как это делается.

Пич провела еще один изнурительный месяц, колеся по Франции, Италии и Германии — даже Англии, занимаясь только этим делом, покрывая тысячи миль на своем новеньком «курмоне» темно-синего цвета, который официально считался их фамильным цветом.

После этого Джим заставил ее побегать, чтобы узнать цифры сбыта и изучить отчеты по исследованию рынка, в котором отражались новые направления в промышленности, а также, как общественное мнение учитывается в новых проектах. Голова Пич продолжала работать, жонглируя цифрами, когда она спала, а когда бодрствовала, не прекращала анализировать цвета и обшивку салона. Через шесть месяцев ее ударного курса обучения Джим сказал:

— О’кей, а теперь, когда я уверен, что ты настроена серьезно, начинается настоящая работа.

Пич упала на стул со стоном умирающего.

— Как! А что, по-твоему, все это? — Она махнула рукой на стол, заваленный бумагами.

Джим усмехнулся.

— Это только начало. Теперь пойдет тяжелая, однообразная работа, готова ты к ней или нет?

Она сердито сверкнула на него глазами.

— Думаю, что готова.

— Тогда приведи себя в порядок и оденься получше. Пришло время встретиться с верхушкой правления.

Пич уже не помнила, когда в последний раз покупала новое платье, — вернее, помнила: это была та сельская одежда из Лондона, когда она все еще старалась быть второй Августой для Гарри, и совсем забыла, как это может быть приятно. Она поехала к Живанши и Балмену, к Диору и дала себе волю, накупив кучу дорогих костюмов и платьев для работы и сногсшибательное вечернее платье из бархата сочного голубого цвета, которое привело бы в ужас всех жен гостей Гарри вместе взятых! Она пронеслась, как вихрь, по всем самым модным магазинам, купив роскошное тонкое нижнее белье, красивые туфли на высоких каблуках и дорогие сумки. Долой кашемир и шотландку, долой практичные туфли для прогулок и смешные корзины для покупок. Я — деловая женщина и собираюсь встретиться с советом директоров.

Как председатель, Джим имел большой угловой кабинет на втором этаже с видом на авеню. С прекрасными коврами, книжными шкафами, картинами и батареей телефонов — все, как представляла себе Пич. Его секретарша, проработавшая в компании двадцать пять лет и, вероятно, все досконально о ней знавшая, охраняла вход в кабинет, сидя за огромным письменным столом, вдвое большим, чем стол в кабинете Пич.

Одетая в модный деловой костюм серого цвета от Шанель и мягкую бордовую блузку, с гладко зачесанными назад каштановыми волосами, стянутыми красивым бархатным бантом, также от Шанель, Пич была представлена исполнительному президенту компании и ее директорам. Нервничая, как школьница, она пила маленькими глотками шерри, в то время как они снисходительно улыбались, вежливо интересуясь, нравится ли ей работа. Когда они спросили о сыне, Пич вытащила фотографии, которые всегда носила в сумочке, и с гордостью показала их, а они с улыбкой говорили, что она, должно быть, скучает по нему — он такой симпатичный мальчик.

После Джим повел Пич обедать в «Тур д’Аржа». Наблюдая, как она ковыряет вилкой еду, он спросил:

— Ну, как?

— Они были очень любезны, — воскликнула Пич, вся кипя от негодования, — снизойдя до убежавшей от мужа жены и домашней хозяйки, которой вздумалось поиграть в деловую женщину. А я еще показывала им фотографии малыша. Они думают, что я просто зашла полюбопытствовать, как идет семейный бизнес, а я как бы согласилась с этим. Гарри был прав, он называет меня «промышленным магнатом», издеваясь надо мной.

— Для них ты — любитель. И женщина в мужском деле, — ответил Джим. — Сможешь доказать, что их суждение ошибочно?

Пич посмотрела на него испепеляющим взглядом.

— Предатель! А чем я занималась все эти месяцы? Разве я не много работала? Разве я не выполнила все, что ты мне наметил?

— Ты много сделала. Но это только начало. — Джим перегнулся через стол и взял ее сопротивляющуюся руку в свою. — Должен признаться, я не думал, что ты продержишься так долго, а сейчас готов биться об заклад за тебя. Но эта работа очень тяжелая и отнимает много времени, а я вижу, что ты совсем уже выдохлась, мотаясь туда-сюда между Францией и Англией. Справишься ли ты со всем этим?

— Справлюсь, — упрямо сказала Пич. — Это моя компания, и когда-нибудь я буду управлять ею.

— Отлично, — смеясь, сказал Джим, — тогда давай выпьем за это и за мою будущую отставку.

Дом на Иль-Сен-Луи был слишком большим и грандиозным, и Пич чувствовала себя в нем потерянной. Раньше у нее просто не было времени, чтобы ощутить одиночество, но сегодняшняя встреча заставила ее это осознать. Она лежала в горячей ванне, желая снять огромную усталость, накопившуюся за последние месяцы, и спрашивала себя, правильно ли она поступает? Сможет ли она справиться с такой работой? Было ли это тем, чего она хотела добиться в жизни? Ответ напрашивался сам собой, как это было всегда. Пич обожала Вила, и для того, чтобы не потерять его, она должна была сохранить свой брак с Гарри. Но чтобы не сойти с ума от такого брака, она должна иметь свою собственную жизнь. Стать «промышленным магнатом», вероятно, не совсем то, что Пич хотела от жизни, но она была занята, и не оставалось времени подумать о том, как она несчастна. Все будет хорошо.

Выйдя из ванны, Пич накинула на себя белый купальный халат и сбежала по лестнице в холл. Портрет Месье смотрел на нее ее собственными темно-синими глазами.

— Я сделаю это, — решительно сказала она. — Я еще им покажу, что я твоя внучка. Но я сделаю это по-своему — а сейчас я собираюсь немного развлечься.

 

54

Письменный стол Ноэля в маленьком кабинете на четырнадцатом этаже был аккуратно убран. Бумаги ровно сложены на выдвижной полке, а перед ним лежала еще одна аккуратная стопка, ожидающая его внимания. В верхнем эшелоне индустрии происходили большие перемены. Внезапно из «Ю.С.Авто» ушел Морт Шивли, расторгнув контракт, стоивший миллионы, и захватив с собой первого вице-президента. Пол Лоренс покидал «Грейт Лейкс Моторс», чтобы занять место Шивли, — и, как передавали друг другу по секрету сотрудники, — его оклад вместе с акциями мог составить около 750 тысяч долларов в год со сроком контракта на пять лет. Скоро начнется жаркая и тяжелая борьба за место рядом с Полом, номером два в управлении.

Иерархическая структура компании сверху такова: председатель, вице-председатель и президент. Затем шли первые вице-президенты, которые являлись правой рукой предыдущих. Ниже шли вице-президенты, отвечающие за группы, одним из них был сейчас Ноэль в «Грейт Лейкс», а еще ниже — управляющие отделами. Можно было предположить, что сразу нельзя сменить все эти должности, но было очевидно, что Пол Лоренс собирается немедленно назначить кого-то на пост первого вице-президента. Помня высказывание старика Макиавелли, что те, кто за тебя на девяносто девять процентов, те против тебя, Пол Лоренс захочет иметь на этом месте своего собственного человека. Человека, которому он может доверять. Ноэль хотел этой работы. И, анализируя своих вероятных противников, он видел, что на голову выше других был Ланс Антони.

Пол быстро повысил Ноэля с управляющего отделом до вице-президента, отвечающего за конструирование и проектирование, предоставив ему столько времени, сколько было нужно, чтобы проводить в жизнь свои новые замыслы. Ноэль знал также, что Пол был им доволен. Новая модель грузовика с двумя ведущими колесами уже получила его благословение. Кроме того, Ноэль предложил и сконструировал различные изменения, которые были внедрены на некоторых уже существующих автомобилях, касающиеся в основном технического оснащения. Ноэль заставлял своих конструкторов работать засучив рукава, заряжая их собственной энергией, а также взял на работу группу молодых людей, только что закончивших конструкторский колледж, чтобы они внесли свежую струю «с улицы» и чтобы лучше понять молодежный рынок и новые идеи. Это был интересный эксперимент, и он удался. Работа доставляла ему радость.

Когда Ноэль переехал на четырнадцатый этаж, он подумал, что, наконец, добился своего. Как самый молодой и самый новый вице-президент, он получил кабинет в конце коридора, устланного зеленым ковром. По мере того, как росло служебное положение, служащий продвигался и по коридору. В дальнем конце коридора находились апартаменты власти — кабинеты председателя, вице-председателя и президента компаний, последний пустовал, поскольку Пол Лоренс ушел. До сих пор никто не знал, кто займет это желанное место, но кнопки сигнала тревоги были уже нажаты, и, вероятнее всего, это будет кто-то, занимающий подобное же положение. Такая огромная компания, как «Грейт Лейксе», не могла позволить себе пойти на риск с кем-либо рангом ниже.

Зазвонил частный телефон Ноэля, и он быстро снял трубку. Это была Клер. Он не видел ее уже несколько недель, у детей была сильная простуда и кашель, а потом она заболела сама. В последний раз, когда они разговаривали, голос Клер был озабоченным.

— Мы сможем увидеться сегодня вечером? Ланс в Нью-Йорке, а дети ночуют у друзей. Я одна.

— Наконец-то одна! — сказал Ноэль.

— Ох уж этот Филипп Марлоу, у него всегда в запасе избитая фраза, — отреагировала Клер, но чувствовала, что он улыбается. — У тебя дома, — проговорила она, — в семь тридцать.

Он опоздал, но у Клер был свой ключ, и она ждала его. На столе в голубой вазе стояли цветы, высокие белые свечи мерцали в сумерках.

Клер купила немного готовой китайской еды и бутылку охлажденного «Мерсо». Ноэль впервые подумал, что он никогда не приглашал ее поужинать. Они никуда не ходили вдвоем. Их единственным миром была его квартира. Время от времени они встречались в домах общих знакомых, но, естественно, Клер была со своим мужем, а их тайные встречи стали реже из-за опасностей, связанных с такого рода дружбой.

— Иногда ты мне нужен, — вздохнула Клер, обнимая его. Ноэль усмехнулся.

— Неужели жизнь так трудна для настоящей принцессы автомобильного города?

— А что эта жизнь хоть когда-то мне дала? — воскликнула она.

— Она дала тебе хорошие школы и красивый дом, лошадей и виллы у моря, путешествия по Европе. И все это до того, как тебе исполнилось восемнадцать. Господи! Я работал на трех работах, да еще учился в этом возрасте. Ты должна ценить это, Клер, и считать, что тебе в жизни крупно повезло, — сердито ответил Ноэль.

Ее карие глаза за очками в красной оправе были холодны.

— Мне повезло, что заплатили за то, чтобы мне переделали нос и выправили зубы, и за огромное количество моих очков. Только подумай, какой ужасной я была бы без этого. Ты на меня даже не взглянул бы.

— Не шути тем, что имеешь деньги, Клер, — раздраженно сказал Ноэль. — Твоему отцу они достались недаром, а тяжелым трудом.

Оттолкнув его, она подошла к столу и налила белого вина в хрустальные бокалы, которые когда-то сама купила.

— Я пришла сюда, надеясь избежать именно такой беседы, — рассерженно выпалила она. — Я сейчас как будто с Лансом. Мне до смерти надоели разговоры о деньгах и амбициях. Этот город не знает других разговоров.

Ноэль поднял бокал с вином и пригубил его. Вино было превосходным.

— Это автомобильный город, — сказал он, — и мы должны подчиняться правилам игры. Вспомни, именно ты научила меня этому.

— Но не я делала тебя черствым честолюбцем.

— Не ты. Моя мать сделала меня таким.

Клер никогда не слышала, чтобы он раньше упоминал свою мать, и с любопытством посмотрела на него. Лицо Ноэля в серых сумерках казалось замкнутым, и он не произнес больше ни слова.

— Ладно, — сказала она наконец. — Ланс так же заводится. Но, слава Богу, кажется, он скоро получит работу, о которой мечтает, и мы снова сможем спать спокойно. Он сводит нас с ума — даже дети не могут выносить его раздражительности.

— Ты имеешь в виду пост первого вице-президента Пола Лоренса? — осторожно спросил Ноэль.

— Ланс заслуживает его, — ответила Клер. — Он подходит на эту должность, и мой отец вчера разговаривал с Полом. Похоже, так и случится. — Она беспокойно взглянула на Ноэля. — Давай не ссориться, — ласково попросила она. — Давай лучше поедим, пока все не остыло.

Ноэль опустился на диван, поставив бокал на журнальный столик.

— Извини меня, Клер, — сказал он, — но я не голоден. Поешь сама.

Клер молча наблюдала за ним. Его глаза были закрыты, и он казался таким далеким, словно находился на другой планете. Взяв пальто со стула, куда она бросила его, когда вошла, Клер приблизилась и поцеловала его.

— Что-то мне подсказывает, что я слишком испытываю твое терпение, — мягко проговорила она. — Мне пора, Ноэль Мэддокс.

Его глаза раскрылись, и он потянулся к ней, но Клер была уже на середине комнаты. В дверях она обернулась.

— Позвони мне, когда я буду тебе нужна, — сказала она, силясь улыбнуться.

Пол Лоренс попросил Ноэля присутствовать на обеде, который должен был состояться на следующей неделе в «Поинт-Чартрейн-отеле».

Выглядевший щеголевато в хорошо сшитом сером шерстяном костюме из «Брукс Бразерс» и полосатом галстуке Атлетического клуба Детройта, Ноэль ждал в баре.

— Что вам подать, сэр? — почтительно спросил бармен.

— «Деву Марию», — заказал Ноэль. Он никогда не смешивал выпивку с работой. Ему нравился «Пойнт-Чартрейн», и он чувствовал себя увереннее в этом роскошном отеле с гобеленами и мягкими коврами.

Пол Лоренс тепло поздоровался с ним, и Ноэль чувствовал любопытные взгляды, устремленные на них, когда они направлялись в зал, где проходили деловые обеды. Все знали друг друга в автомобильном городе, и весть о том, что Ноэль Мэддокс обедал с Полом Лоренсом, распространится молниеносно, и будут сделаны соответствующие выводы.

— Откровенно говоря, — начал разговор Пол, когда они приступили к отличному жареному мясу, — у меня на примете был совсем другой человек для этой работы. Очень способный человек. Немного старше вас, Ноэль, но в вашем случае возраст не играет роли, вы это уже доказали. Но иногда стаж и опыт имеют огромное значение. Я не буду называть его имени, потому что это касается только меня лично, а его тесть — мой хороший друг. Но с некоторых пор стали появляться тревожные слухи о жене этого человека, о том, что у нее появился другой мужчина. Не то чтобы я был слишком щепетилен в таких вопросах, хотя и не могу сказать, что одобряю это. Но угроза кризиса в семейной жизни может оказать разрушительное действие и на работу. Из-за разводов я потерял гораздо больше отличных служащих, чем можно себе представить. Поэтому, боюсь, мне придется отказаться от его кандидатуры. А его несчастье помогло вашему счастью, Ноэль. Я хочу предложить вам должность вице-президента, отвечающего за все наши подразделения. Вы будете подчиняться мне и, когда это будет необходимо, председателю, и я вам гарантирую полную свободу во всех ваших творческих замыслах.

Положив нож с вилкой на тарелку, он с сияющей улыбкой посмотрел на Ноэля, а его глаза на розовощеком лице радостно блестели, как у Санта Клауса, раздающего подарки.

— Я смею надеяться, что о деньгах мы договоримся, и это будут большие деньги, Ноэль, уверяю вас. В «Грейт Лейкс» вы получаете пятьдесят тысяч. Думаю, что могу пообещать вдвое больше плюс акции и премии. Мы хорошо позаботимся о вас в «Ю.С.Авто». Ну, что скажете?

Решительно задвинув мысль о Клер в самый укромный уголок своего мозга, Ноэль протянул руку:

— Я с радостью принимаю ваше предложение, мистер Лоренс, — сказал он, — и большое спасибо. Сегодня вы устроили мне настоящий праздник.

Пол Лоренс ликующе рассмеялся.

— Мой мальчик, — проговорил он, — с таким же успехом можно сказать, что я устроил твою жизнь.

 

55

Гарри Лаунсетон швырнул газету на письменный стол, со злостью взглянув на фотографию Пич. Заголовок над ней гласил: Пич открывает новый демострационный зал де Курмонов на Беверли-Хиллз, а сама Пич на снимке стояла между двумя известными актерами и перерезала ленточку большими ножницами, ослепительно улыбающаяся и способная затмить своим видом самую яркую фотомодель.

С тех пор как Пич стала звездой новой рекламной кампании де Курмонов, ее лицо стало появляться всюду — в еженедельных газетах, на разворотах журналов, на рекламных щитах; в десять раз больше человеческого роста, у колес самого последнего «курмона» с надписями: «Это Персик, а не Машина» или «Поверьте одной из де Курмонов — это самая лучшая машина!» и прочей рекламной чепухой. Он теперь редко видел ее, она все время была в разъездах, путешествуя по свету и рекламируя автомобили «курмон», а на фотографиях была окружена звездами эстрады и кино, дающая приемы или устраивающая пресс-конференции.

Конечно, именно скандал по поводу судьбы Вила окончательно разрушил их брак. Для Пич был чужд английский образ мышления, а у Гарри не возникало и тени сомнения в том, что, когда Вилу исполнится семь лет, он должен быть отослан в закрытую школу-интернат. Но Пич рвала и метала, обвиняя Гарри в жестокости, а своими слезами пыталась заставить его почувствовать себя каким-то людоедом, в то время как он был абсолютно уверен в своей правоте. Он вынужден был попросить Августу взять Вила в «Питер Джонс» и купить ему школьную форму, поскольку Пич отказалась участвовать в этом «варварском» деле. И как права была Августа, которая не раз говорила относительно Пич: «Я тебе говорила, что так будет». Когда, наконец, Вил уехал в школу, Пич все свое время стала проводить в Париже, приезжая в Лаунсетон только на каникулы Вила, и даже иногда, если Гарри был занят книгой, увозила его на юг Франции или во Флориду.

Ему, конечно, нельзя было разводиться с Августой и жениться на Пич, но когда он бывал увлечен замыслом книги, он как будто надевал шоры на глаза. Пич позвала его в неизведанный эротический мир, и Гарри не в силах был отказаться. Она стала для него вдохновением, и он создал то, что со временем, может быть, назовут в его некрологе в «Таймс» «…самым великим творением Гарри Лаунсетона».

А два последних романа дались Гарри с большим трудом, потребовали массу исследований и кропотливой сортировки фактов, и его самолюбие было задето, когда они не были приняты так же восторженно, как его предыдущие книги. А Пич тем временем выставляла себя напоказ всему миру с кучей поклонников у своих ног, в то время как он в Лаунсетоне мучился над следующей книгой.

Бросив газету в корзину для бумаг, Гарри подошел к телефону и, поглядывая из окна кабинета, набрал номер Августы. Было чудесное голубое летнее утро, как раз подходящее для великого события в жизни Вила.

— Августа? Отложи все свои дела. Я хочу, чтобы ты поехала со мной на игру Вила в крикет. Я заеду за тобой в одиннадцать тридцать, и мы пообедаем в пути. Пич? Да, думаю, она будет там. Вял сказал мне, что она специально прилетает из Парижа… А мне наплевать, что она подумает, Августа. Договорились? До встречи.

Взглянув на часы, Гарри подошел к дверям, держа руки в карманах и насвистывая. Он принял решение. Ему нужна женщина, которая заботилась бы о нем и смогла бы стать хорошей матерью для его сына. Он разведется с Пич и попросит Августу выйти за него замуж во второй раз.

Пич пила кофе, сидя в постели и любуясь своей комнатой. Дизайнер потрудился на славу, хотя, конечно, она точно объяснила ему свой замысел. Она вспомнила, как у нее появилась мысль сделать особняк де Курмонов частью символа компании и заставить его приносить доход. Он станет домом приемов, здесь будут устраиваться обеды для очень важных персон, для крупных служащих компании и их жен, для автомобильных дилеров, приезжающих из Америки и Японии, а также знаменитостей, чьи фотографии можно будет использовать в рекламе, которая поможет продавать их автомобили.

Пич уже узнала, что для принятия решений по какому-либо вопросу необходимо иметь не только идею, но и четко составленный план, просчитанный от начала и до конца: расходы, доходы, результат. Тогда вопрос решался очень быстро. И это экономило ее время, А поскольку Пич стала главой рекламного отдела и добилась большого успеха в новой рекламной компании, совет директоров стал относиться к ней серьезно.

Она придумала и спланировала с дизайнером, как превратить особняк из мрачного семейного музея в элегантный парижский символ де Курмонов. Они убрали часть старой тяжелой мебели и освободили место для новых перспектив, так что оставшаяся прекрасная антикварная мебель заиграла по-новому. Они внесли дыхание ярких, свежих красок в комнаты, и сейчас, когда дом был полон цветов и освещен мерцающими канделябрами и мягкими приглушенными светильниками, он засиял новой теплотой.

Собственная комната нравилась Пич больше всего. Ее высокие окна, выходящие на реку, были украшены занавесями из светло-зеленой шелковистой тафты и подвязывались огромными бантами, на полу лежал красивый ковер ручной работы из Португалии в зеленых и персиковых тонах. Удобный белый диван стоял перед камином, рядом — низкий столик с книгами и бумагами, а тут и там расположились симпатичные лампы, отбрасывающие мягкий свет. Все в комнате было новым, включая и мужчину в ее постели.

Он не был первым, с кем Пич делила постель последние шесть лет, и, подобно прочим, был приятным и веселым, что на некоторое время ее полностью удовлетворяло. Семья Лорана Лессье владела знаменитым заводом шампанских вин в Эперно. Бабушка Пич до сих пор поддерживала связь с этими давними друзьями военных лет и каждый год приезжала в Эперно навестить их, там Пич встретила Лорана. Ему было тридцать пять лет, он был очень хорош собой и приятен в общении. Он возил ее на обеды и в гости в замок в Реймсе и в Эперно, а потом приезжал в Париж увидеться с ней, и так одно потянулось за другим… Я, как Гарри, думала Пич, потягивая кофе. Не могу устоять перед красивой внешностью. Но с Лораном все по-другому. Он был приятным и любил ее, а их любовь в постели была просто божественна. Почему же тогда, просыпаясь утром и лежа рядом с ним, она чувствовала себя такой беззащитной? Пич стала удачливой деловой женщиной, матерью урывками и случайной любовницей, но чувствовала себя такой же одинокой, как тогда, когда впервые покинула Гарри.

Со вздохом поставив чашку, Пич встала и прошла к письменному столу. Еженедельник был открыт, и поверх обычных записей дат, времени и мест, сделанных, как обычно, черными чернилами, крупными буквами она написала красной ручкой: «Крикет Вила, 2 часа, школа». Она хотела вернуться в Лондон накануне вечером, но неожиданно появился Лоран и пригласил ее на обед, а потом они вместе вернулись, и ей не пришлось упрашивать его остаться. Маленькие, покрытые зеленой эмалью часы работы Фаберже, обвитые жемчужными ландышами, которые принадлежали еще прабабушке Мари-Франс де Курмон, показывали ровно семь часов. Еще оставалось достаточно времени, чтобы успеть на девятичасовой рейс. Сначала Пич отправится в свой дом на Белгравии и проверит, приготовила ли приходящая прислуга комнату для Вила, купит молока и сока, а потом заедет в кондитерскую на Слоан-сквер за особым тортом, который любил Вил. Пич всегда чувствовала себя лучше, когда видела Вила, особенно когда могла забрать его из школы и провести с ним вдвоем день или два. Она и Гарри делили Вила на каникулах в большей степени из-за того, что так удобно было для Гарри, но в основном Вил всегда был с ней, потому что, когда Гарри писал, ему нужно было оставаться одному. Иногда Пич гостила в Лаунсетоне, но скоро и ей, и Вилу становилось скучно, и она увозила его в Лондон, а то и в Париж на несколько дней, им было весело вместе. Это была лучшая часть ее жизни. Самое странное, что Вил не похож на Гарри — не считая того, что хорошо играл в крикет. Глаза Вила так и остались, как в раннем детстве, темно-синими — такими же, как у нее и Месье. И отливающие черным волосы, и волевое лицо, и рот он наследовал от прадеда.

Скандал с Гарри по поводу школы был колоссальным, но Вилу школа очень понравилась. Он был доволен жизнью там и общением с другими мальчиками — самодовольный Гарри оказался прав. Пич знала, что Гарри брал Августу, одетую, как подобает английской леди, в школу навестить Вила. А когда приезжала Пич, то, конечно, ее туалеты соответствовали последнему писку моды — короткие юбки и маленькие плоские туфельки от Курреж или Живанши. Она уже не старалась выглядеть, как Августа, для Гарри. Была самой собой.

Пич приподняла занавеску и посмотрела на серое утреннее небо. Река была окутана мягкой дымкой. Туман! Господи, она надеялась, что из-за него не отменят авиарейсы… нельзя опоздать в такой большой для Вила день!

Аккуратно неся чашку с чаем для тети Августы, Вил думал о маме и совершенно не заметил, что пролил немного чая на блюдце. Мама обещала быть на матче, и он ждал ее с двенадцати часов, так как она собиралась приехать к обеду. Директор школы сказал ему о звонке матери. Она задерживалась в Париже из-за сильного тумана, и как только он пройдет, она вылетит первым же рейсом. Но настало уже время чая, а она до сих пор не появилась.

Он вежливо протянул тете Августе чашку и сел на траву с ними, все еще беспокоясь.

— На твоих белых брюках останутся пятна от травы, — сказала ему Августа, отхлебывая чай.

Вил послушно встал, но подумал, что мать никогда бы такого не сказала. Черт возьми! Он так надеялся пожить в лондонском доме! Мама должна была взять его в один из понравившихся ему ресторанчиков, которые не шли ни в какое Сравнение с теми душными огромными ресторанами, куда он ходил с отцом и Августой. Кроме того, он хотел бы познакомить ее со своими друзьями — все они считали, что Пич — «высший класс» и совсем не похожа на обычную маму, и рассказывали ему, что их отцы тоже считали ее очень красивой.

— У тебя здесь очень хорошая команда, мой мальчик, — сказал Гарри, гордясь сыном. — Сегодня появится второе после моего имя Лаунсетона на этом кубке. Я уверен в этом. Не спускай только глаз с мяча, а руки должны быть твердые, и ты добьешься победы. Удачи тебе, Вил.

Вил нервно пил лимонад, пока Гарри и Августа разговаривали с другими родителями. Ускользнув от толпы, он обошел широкую подъездную дорогу, покрытую гравием, и побежал к воротам, вглядываясь в даль, надеясь увидеть мать, но ее не было. Ему пришлось бежать весь обратный путь, и он едва успел к павильону, чтобы надеть крикетную шапочку и вступить в игру.

Было пять пятнадцать, когда Пич быстро въехала на машине в школьные ворота и так резко затормозила, что из-под колес полетел гравий. Торопливо приглаживая руками волосы, она выскочила из машины и побежала вокруг школьных зданий к спортивным площадкам. Господи, как жарко! Вот почему у них был туман. Она молила Бога, чтобы не пропустить Вила.

Все родители сидели на школьных скамьях и наблюдали за игрой. Взглянув на табло с очками, Пич заметила, что команда Вила имела сорок из трех воротец. Их противники — шестьдесят три, так что дела команды Вила шли хорошо. Облегченно вздохнув, Пич пошла к той части крикетного поля, которая находилась между линиями нападающих. Она видела, что Вил стоит в воротцах. Его очередь отбивать биту. Слава Богу, она не пропустила его!

Лицо Вила было нахмурено. В глаза ему падал солнечный свет, и он стоял против быстрого подающего. Тяжелый кожаный мяч летел на него, как пуля. Молниеносно среагировав, он сильно ударил по мячу и послал через поле к границам на отметку. Вил усмехнулся. Теперь у него было мерило, и он сможет справиться. Они выиграют этот матч. Ему было очень-очень жаль, что нет мамы, а ведь она обещала ему и ни разу не подводила раньше. Его глаза пробежались по толпе, ища ее, подающий в это время отходил назад вдоль линии подачи, а затем повернулся и побежал по направлению к нему, быстро посылая крученый мяч. Потянувшись за ним, Вил краем глаза увидел Пич, идущую по полю к павильону. Наконец она приехала. Тяжелый мяч вынырнул из травы, и Вил опоздал лишь на долю секунды, чтобы поймать его. Мяч ударил его в левый висок, и Вил, покачнувшись, упал.

Пич замерла на краю линии, а люди бросились к Вилу. Группа маленьких игроков взволнованно теснилась вокруг. Она видела, как спешил к нему Гарри. Затем кто-то принес носилки, и они подняли и положили Вила на них, он лежал, не шевелясь, а Гарри пошел рядом с носилками. С криком ужаса Пич бросилась к ним.

— Вил, — закричала она, — Вил!

Он был бледен и выглядел совершенно обычно, кроме темной царапины у виска. Но его глаза были закрыты и не открылись, когда она заговорила с ним. Пич взглянула на Гарри глазами, полными слез. Рядом появились Августа и директор, который что-то говорил о «скорой помощи», а Пич старалась справиться с нервами и понять, что он говорит.

Она взяла руку Вила в свою, крепко сжала ее, молясь, чтобы с ним все было хорошо.

— Может быть, это только сотрясение мозга, — предположил кто-то успокаивающе, пока они ждали «скорую помощь».

— Мне приходилось и раньше уже видеть такое.

В госпитале Вила взяли на рентген и анализы, а Пич сидела напротив Гарри с Августой, молча ожидая результатов. Чувство вины охватило ее, той же вины, которую она испытала, когда стреляли в Лоис. Опять она принесла несчастье. Если бы только она прилетела вчера, как и собиралась это сделать, она была бы здесь вовремя, но вместо этого провела ночь с Лореном. Она не думала, что будет туман. Пич поймала взгляд Вила в тот момент, когда мяч летел к нему. Она отвлекла его в самый ответственный момент.

— Это я виновата, — пробормотала она в тишине. — Если бы я приехала сюда вовремя, этого не случилось бы. О, Господи! Все произошло из-за меня!

Вила положили на белую больничную кровать, и он показался ей очень маленьким. Трубки тянулись из его рук и шеи, а аппарат контролировал биение его сердца и колебания мозга. Но глаза оставались закрытыми.

— Ты просто спишь, дорогой, — нежно сказала Пич, гладя рукой его темные волосы. — Ты просто немного отдыхаешь. Потом ты поправишься.

Гарри наблюдал за ними через комнату, ничего не говоря, а Августа тактично выскользнула за дверь, оставив их одних.

— Ты не заслуживаешь даже называться его матерью, — прорычал наконец Гарри. — Если Вил выкарабкается, Пич, если ему это только удастся, можешь считать, что тебе повезло. Но я позабочусь о том, чтобы ты никогда даже близко к нему не подошла.

 

56

Анна Раштон пришла на свое рабочее место в «Ю.С.Авто» рано, несмотря на то что у нее сегодня был день рождения. Она всегда любила приходить на работу заблаговременно, потому что мистер Мэддокс имел привычку приходить еще раньше и успевал просмотреть всю почту к ее приходу. Компания была всей ее жизнью, но она никогда не чувствовала себя такой счастливой, как эти последние шесть лет, которые она работала с мистером Мэддоксом. Пусть о нем говорят что хотят, в служебной столовой — она слышала от официанток, что многие жаловались на его высокомерие, — но работать с мистером Мэддоксом — просто чудо! Кроме того, он обладал волшебным даром общения с официальными представителями профсоюзов и рабочими. «Мэддокс — наш человек» — так называли его на заводе. Он был одним из них. Он, как и они, пришел с улицы, работал на конвейере и испытал на себе убийственную монотонность труда, прошел через те же разочарования — и, проделав весь путь, добрался до самого верха. Пол Лоренс все еще оставался на посту президента, Ноэль был вторым в этой цепочке, и Анна знала — как его личная секретарша, она знала все, что касалось Ноэля, — что другие компании уже засылали своих агентов, чтобы узнать, не хочет ли Ноэль сменить обстановку. Ноэль Мэддокс был блестящим работником, и если бы не его молодость — ему всего только тридцать девять лет, — он мог бы уже стать президентом одной из ведущих автомобильных корпораций.

Букет красных роз ждал ее на письменном столе, и так было каждый день ее рождения последние шесть лет, а рядом лежала маленькая коробочка, завернутая в красивую голубую бумагу и перевязанная серебряной ленточкой. Анна, улыбаясь, убрала свою сумку и причесалась. Взяв в руки цветы, она прочла записку: «Поздравляю с днем рождения — наилучшие пожелания — Ноэль Мэддокс». За все эти годы он никогда не говорил ей ничего личного — ни того, как хорошо выглядит она сегодня в новом костюме, ни того, чтобы она сменила прическу, — но мистер Мэддокс, казалось, всегда знал, когда Анна плохо себя чувствовала, и отсылал домой, требуя, чтобы она не появлялась на работе, пока совсем не поправится. А когда ее мать, единственный оставшийся в живых близкий человек, заболела, Ноэль лично приехал в больницу, чтобы удостовериться, что она под наблюдением докторов. Когда же мать скончалась, он уполномочил ответственного за кадры проследить за организацией похорон и спросил, не хочет ли Анна взять отпуск за свой счет на несколько недель. Однако она предпочла продолжать работать, потому что единственным способом оправиться от такого удара была напряженная работа, но была тронута его заботой и цветами, которые он прислал на похороны.

Анна поставила розы в вазу с водой на письменном столе. Улыбаясь, она отложила маленькую коробочку в сторону, «на потом», и начала сортировать почту мистера Мэддокса. Когда с этим было закончено, Анна сложила газеты — «Нью-Йорк Таймс», «Вашингтон Пост», «Лос-Анджелес Геральд Экзаминер», «Уолл-Стрит Джорнел», а также лондонские «Таймс» и «Файненшенел Таймс» с местными газетами Детройта — и отнесла их вместе с почтой ему в кабинет. Мистер Мэддокс любил быть в курсе последних политических и экономических новостей как в Америке, так и за рубежом.

Его письменный стол розового дерева был пуст, за исключением телефонов и селектора. Анна положила почту в центре стола, а газеты — слева. Она осмотрелась, проверяя, все ли в порядке. Большой лист ватмана был прикреплен к стальной чертежной доске, стоящей под наклоном у окна, и она взглянула на него.

Идея создания этой новой машины принадлежала мистеру Мэддоксу, и он лично работал над ней вместе с молодыми конструкторами компании в течение двух лет, пока, наконец, она не превратилась в то, чего он добивался. Анна помнила, как вела записи на самом первом заседании.

«Она должна стать такой машиной, что, если покупателю двадцать четыре года, он женат и имеет ребенка, а цена — немного больше той, что он может себе позволить, он залезет в долги, но купит ее, — говорил им тогда Мэддокс. — Она должна стать компактной и спортивной, но иметь достаточно места, чтобы два взрослых человека чувствовали себя удобно на заднем сиденье».

«Почему не сделать ее дешевле?» — задали ему вопрос начальник конструкторского бюро и бухгалтеры-эксперты. Анна знала, что Ноэль абсолютно прав, когда ответил: «Потому что каждый должен иметь что-то, к чему он стремится, нечто такое, что трудно себе позволить. Дай покупателю автомобиль, который можно легко купить, и он будет сравнивать его с десятками других, которые продаются вокруг. А этот автомобиль должен стать компромиссом между спортивной моделью, о которой мечтают с шестнадцатилетнего возраста, и той, на которой можно вывезти всю семью на прогулку».

«Сталлион» стала конечным результатом, и было уже решено, что она сойдет с конвейера в начале следующего года. Анна хотела потратить все свои премии, накопившиеся за пятнадцать лет, на этот автомобиль. Она бы выбрала металлический голубой цвет. Ей всегда нравился голубой.

Вынув небольшую тряпку для пыли, Анна смахнула соринки, оставшиеся незамеченными уборщицами, и пошла взглянуть, не закипает ли кофе. Мистер Мэддокс пил много кофе в течение дня, хотя она и говорила ему, что это вредно. Потом Анна проверила его еженедельник и отметила, что с двенадцати сорока пяти до трех он обедает в «Пойнт-Чартрейн-отеле» с двумя джентльменами из французской автомобильной компании. Утро оставалось свободным для работы в кабинете и телефонных переговоров; намечено три совещания, которые продлятся до шести часов. После этого работа в мастерской с группой новеньких, которых он набрал из конструкторских колледжей. Вероятно, мистер Мэддокс освободится не раньше девяти-десяти часов вечера, затем, она знала, он перекусит гамбургером и отправится домой, в свою фешенебельную квартиру на крыше одного из самых новых и самых высоких зданий Детройта. Анна никогда не была в квартире Ноэля и не знала, проведет ли он эту ночь в одиночестве или нет. Она никогда не совала нос в личную жизнь мистера Мэддокса, хотя и слышала, как сплетничали другие, что, когда Ноэль появлялся на официальных встречах, рядом с ним всегда была какая-нибудь эффектная девушка. Это не удивительно — хотя мистер Мэддокс и не был, что называется, красавчиком, он обладал необычайным обаянием. Можно было даже назвать его привлекательным мужчиной. Но, конечно, все это ее не касалось.

Сев за свой стол, она взяла сверток, аккуратно сняла серебряную ленточку и свернула ее в маленький клубочек, чтобы использовать еще раз. Под оберточной бумагой была маленькая замшевая коробочка традиционного голубого цвета из ювелирного магазина Тиффани, а внутри — браслет из золотых и серебряных нитей, переплетенных между собой. На карточке, которая приложена к коробочке, было написано: «Вы должны знать, как я ценю вас, Анна. Что бы я делал без вас? Мои самые наилучшие пожелания в день вашего рождения и много благодарностей за вашу помощь. Ноэль Мэддокс».

Должно быть, он купил его, когда был в Нью-Йорке на прошлой неделе. И специально пошел к Тиффани, чтобы купить ей подарок! Конечно, это было слишком экстравагантно с его стороны, она ожидала очередной флакон духов — конечно, большой, — но браслет ей очень понравился. Утром Анна почувствовала себя одиноко, сорокалетие — не та дата, которой радуешься, но мистер Мэддокс с его чудесным подарком дал понять, что она все еще нужна. Приятно думать, что тебя ценят. Улыбаясь, Анна надела на руку браслет, любуясь им. Затем, убрав коробочку в ящик стола, она начала отбирать сравнительные данные за последние пять лет по продаже пикапов с двумя ведущими осями.

Войдя, Ноэль помахал ей рукой.

— Доброе утро, Анна, — окликнул он её.

Анна улыбнулась.

— Доброе утро, Мистер Мэддокс. И спасибо за цветы и подарок. Он просто великолепен. Я не заслуживаю его.

— Никогда не надо недооценивать себя, Анна. Вы — самая лучшая секретарша в мире, и это лишь дань уважения и подтверждение того, что я знаю это.

У себя в кабинете Ноэль снял пиджак, сел за стол и Стал быстро просматривать газеты. Сначала «Уолл-Стрит Джорнел», затем американские газеты и, наконец, иностранные. Допив чашку черного кофе, он развернул «Таймс». Он всегда получал большое удовольствие от чтения английских газет с того самого времени, когда впервые оказался там, — четыре года назад. Это было его первое путешествие за границу, и Ноэль оказался там по заданию компании. Он остановился в «Савойе» в маленьком номере с видом на реку, и ему подавали «Таймс» вместе с яичницей с беконом. Теперь он ел яичницу с беконом, только когда приезжал в Англию, но привычка читать «Таймс» осталась. На второй странице Ноэль прочитал: «Восьмилетний сын писателя Гарри Лаунсетона, Вил, получивший удар крикетным мячом шесть недель назад, в настоящее время вышел из комы и поправляется, однако останется в больнице еще на несколько недель. Леди Лаунсетон, более известная как Пич де Курмон, принадлежит к французской автомобильной династии».

Ноэль задумчиво смотрел на скупые строки маленького сообщения. Ему трудно представить Пич матерью, но это написано черным по белому, и она едва не потеряла сына. Конечно, он видел лицо Пич повсюду — казалось, она была на каждом рекламном щите по всем дорогам Америки! Де Курмоны старались вырваться на американский рынок, но, несмотря на всю рекламу и известность, Ноэль не был уверен, что их новый автомобиль конкурентоспособен.

Подойдя к книжному шкафу, он вынул последний номер журнала по автоделу перелистал страницы, пока не нашел рекламу «курмона». Лицо Пич улыбалось ему из-за руля маленького голубого автомобиля «флер» с откидным верхом. Дверца автомобиля была открыта, видны были ее длинные ноги, удобно расположившиеся в салоне, подчеркивая, что в машине достаточно места даже для высокого человека. Ноэль не встречал ее с того самого приема в Бостоне десять лет назад. Но он не забыл Пич.

Обеденный зал «Пойнт-Чартрейн» был переполнен, но столик Ноэля держали свободным, хотя на этот раз он засиделся в баре. В «Пойнт-Чартрейн» мистера Мэддокса знали все. Перед ним распахивали двери, прежде чем он к ним подходил, а швейцары, так же, как и бармены с официантами, называли его по имени. Обед с французской группой управляющих был скучен, как он и предполагал, пока один из них не рассказал кое-что, заинтересовавшее Ноэля.

— Мы могли бы использовать прогрессивных людей, таких, как вы, в нашей европейской промышленности. Нам также нужен «сталлион», а автомашины вроде «курмон-флер» не отвечают нашим запросам.

— Именно об этом я думал сегодня утром, — заметил Ноэль.

— У де Курмонов неприятности, — добавил один из французов. — «Флер» продается, но недостаточно, чтобы оправдать высокие производственные затраты. Эта машина — большая ошибка, и даже реклама Пич де Курмон не может спасти ее. Этой компании грозят финансовые трудности.

— Большие? — заинтересованно переспросил Ноэль. Его собеседник кивнул.

— Так, во всяком случае, говорят. Джим Джемисон — очень большой бизнесмен, один из лучших. Но он никогда не был настоящим «автомобильным человеком». Он вынужден доверять мнению своей команды управления, а на этот раз они крупно его подвели.

По дороге домой поздно вечером Ноэль вспоминал эту беседу и продолжал думать об услышанном, поднимаясь на личном лифте в квартиру.

После того как он проработал два года вице-президентом у Пола Лоренса, Ноэль решил, что пора поменять жилье. Он объездил Блумфилд-Хиллз с агентом по продаже недвижимости, разглядывая красивые дома и думая, что, собственно, он будет делать один в комнатах, где можно устраивать по три приема одновременно, в огромной кухне, пяти спальнях и четырех ванных комнатах? «Забудьте о домах, — сказал он агенту. — Я холостяк. Что мне нужно, так это большая квартира». Через неделю агент нашел ему отличную квартиру, и Ноэль встретился с декоратором, которого рекомендовала жена Пола и который помогал им переделывать их дом. Окна со скользящими стеклами, окружавшие гостиную, вели на террасу, откуда открывался прекрасный вид через весь город на парковую зону пригорода и дальше. Его единственной подсказкой декоратору была просьба сделать все просто и не использовать черный цвет. Декоратор создал атмосферу покоя, в естественных тонах — кремовом, песочном и сером, добавив кое-где теплых оттенков в виде стула золотисто-желтой обивки или ярко-зеленого ковра. Количество мебели было сведено до минимума, что внесло ощущение пространства, а у окна и около ультрасовременного камина устроены небольшие гостиные. Единственными предметами, которые Ноэль сохранил от бывшей квартиры, были изголовье с ангелами для приюта, пепельница «Рикар» и две дешевые репродукции Кандинского и Мондриана. Только теперь они висели напротив подлинных картин. Кроме Мондриана и других художников, на которых Ноэль тратил свои годовые премии, спальню украшал небольшой пейзаж Моне, а картину Мари Лорансен с изображением цветов он поместил рядом с обеденным столом. Он приобрел также выразительные картины современных абстракционистов и необузданного Роя Лихтенштейна и, кроме того, пару скульптур неизвестных авторов, которые ему особенно понравились. Ноэль присмотрел морской пейзаж Бретани Сера, но цена на аукционе взлетела слишком высоко, и вместо картины он купил маленький домик на берегу озера.

На кремовом диване у огня камина его ожидала красивая девушка. На ходу поцеловав ее светлые волосы, Ноэль бросил пальто на стул и направился в спальню.

Делла Гривз, улыбаясь, потянулась на диване. Он, как всегда, опоздал. Они собирались сегодня вечером поехать на озеро, но что изменится, если они поедут туда утром? Ей нравилось там.

Ноэль вернулся в комнату в темно-синем купальном халате, с волосами, влажными после душа. Он снял с проигрывателя пластинку Флитвуда Мака, которую она слушала, и поставил свой любимый концерт Моцарта. Откинувшись на подушки, он выглядел усталым и до сих пор не произнес ни слова. Это тоже было нормальным. Такому человеку, как Ноэль Мэддокс, есть над чем подумать. Он был поглощен своей работой всегда и везде. Делла могла поклясться, что он не переставал думать о делах, даже занимаясь с ней любовью.

— Как мир моды сегодня? — спросил, наконец, Ноэль.

Делла повела плечами и улыбнулась.

— Как всегда.

У нее был собственный модный магазин в фешенебельном районе Детройта, финансируемый ее состоятельным отцом, и она любила свое дело, но сейчас Делла понимала, что не стоит надоедать Ноэлю рассказами о своих делах.

Они сидели и слушали музыку, пока он не заснул на диване. Она не стала его будить, отправилась спать одна.

Делла привыкла к молчаливости Ноэля, но на этот раз начала волноваться. На следующее утро Ноэль молча расхаживал по квартире. Она приготовила салат и поджарила мясо, которое купила накануне, а Ноэль все молчал и задумчиво смотрел в большие окна. Позавтракали они в молчании. К шести часам вечера Делла готова была расплакаться и решила, что ей лучше спросить, что случилось.

Ноэль не отходил от окна, наблюдая, как солнце садится за горизонтом. Его голова со вчерашнего дня была занята мыслями о положении, создавшемся в компании де Курмонов, и чем больше он думал о компании, тем больше она его интересовала. Это была отличная компания, и в хороших руках могла бы стать прибыльной. Наконец решение было принято. Он подошел к телефону и позвонил Полу Лоренсу домой. Пол обещал переговорить с председателем и дал ему разрешение начать предварительные переговоры с де Курмонами.

Ноэль, не обратив внимания на Деллу, повернулся к окну и вновь уставился на почти почерневшее небо.

— Ноэль? — В глазах Деллы стояли слезы. — Что-нибудь случилось?

Ноэль с удивлением посмотрел на нее. Делла была привлекательной девушкой. И очень милой. Она не единственная, с кем он проводил время, но сейчас он понял, что пренебрег ею. У него всегда хватало девушек, чтобы скрасить одинокие моменты жизни, которые еще оставались в переполненном работой графике. Но беда в том, что они никогда не соответствовали образу Пич де Курмон, маленькой золотистой девочки — символа свободы, или той экзотической молодой девушки в пурпурном платье на приеме. Той синеглазой девушки, пригвоздившей его словами: «Вы — Ноэль Мэддокс из сиротского приюта в Мэддоксе?»

Пройдя на кухню, он открыл холодильник и достал немного льда, а затем налил выпить.

— «Мартини»? — спросил Ноэль и протянул ей бокал и маленький голубой сверток. Потом улыбнулся, и Делла поняла, почему она всегда мирилась с его поведением. Когда Ноэль вот так смотрел на нее, Делла просто не могла обижаться. Она радостно открыла маленькую голубую замшевую коробочку и вынула большие золотые серьги в виде колец.

— Я был в Нью-Йорке на прошлой неделе, — сказал Ноэль, — проходил мимо Тиффани и вспомнил о тебе. Продавец сказал, что они сейчас в моде. Надеюсь, он не ошибся?

— Конечно, не ошибся. И ты тоже. Спасибо тебе. — Делла поцеловала его.

Ноэль заглянул в ее красивое улыбающееся лицо.

— На следующей неделе я еду по делам в Европу, — неожиданно добавил он. — Ты бы хотела поехать со мной?

Существовали тысячи причин, по которым Делла не могла сейчас уехать, но она знала, что ее ничто не остановит.

— С удовольствием, — сказала она с улыбкой.

 

57

Именно Леони считала, что Джим должен отказаться от управления компанией де Курмонов. Он был слишком стар, чтобы постоянно мотаться в Париж, пытаясь разрешить проблемы компании. Вот почему она настояла, чтобы мистер Мэддокс приехал сюда и поговорил с ним.

Если она полагала, что Джим слишком стар для путешествий, что же говорить о себе самой? Неужели Париж больше, не увидит Леони Бахри Джемисон? Она была там последний раз на похоронах дорогой Каро. Со смертью Каро оборвались ее старые связи с этим городом. Сейчас она коротала время, бесцельно бродя по своему саду или просто сидя на террасе, любуясь морем и вспоминая прошлое. Даже ее кошка тоже постарела и предпочитала теперь прохладные уголки где-нибудь рядом, в тени, или просто свернуться у нее на коленях и тоже размышлять о прожитой жизни.

Леони не помнила, когда точно она начала рассматривать свою жизнь с новой точки зрения, но ощущение того, что приближается конец отпущенного ей на этом свете существования и что приходится больше смотреть в прошлое, чем в будущее, было для нее необычным. Не с этого ли именно момента она начала чувствовать себя старой? Ее тело больше не было таким послушным, как раньше, а кости перестали гнуться, хотя до сих пор она могла ходить пешком на мыс и каждый день купаться в море. За годы, которые она провела на Лазурном берегу — прекрасном голубом побережье, — он превратился из простой, невинной девственницы начала века в увешанную драгоценностями куртизанку, заманивающую орды отдыхающих в свои соблазнительно расставленные сети. Леони и Ривьера начинали свои жизни вместе, но ее часть берега осталась до сих пор зеленой и нетронутой, потому что Джим еще сорок лет назад скупил для нее все соседские акры. Неужели прошло сорок лет? Куда ушло время?

Теперь самыми яркими событиями в ее жизни были дни, когда вся семья приезжала навестить их, и тогда она жила, наслаждаясь беседами и рассказами об их жизни. Дорогая Эмилия и Жерар всегда так счастливы вместе, а как приятно побыть с Лоис и Ферди, которые жили в своем замке в Германии и чья удовлетворенность жизнью и нежность друг к другу были так трогательны. Конечно, Леонору она видела чаще других, поскольку та управляла «Хостеллери» в летний сезон, а в зимние месяцы возвращалась на новый горный курорт в Швейцарии. Какой удачливой женщиной она оказалась! Именно энергия и чутье Леоноры превращали отели в прославленные на весь мир места. И, конечно, была еще Пич.

Джим сидел напротив Ноэля Мэддокса в приемной для гостей, поднос с нетронутым кофе стоял между ними. Он обрадовался, когда на прошлой неделе Ноэль позвонил ему из Детройта и сообщил, что собирается в Европу по своим делам, но поскольку следит за успехами компании де Курмонов в продаже «флер», то считает, что есть два-три вопроса, которые они могли бы обсудить. Джим вообразил, что большая американская автомобильная компания заинтересовалась их автомобилем «флер» и хочет начать его производство в Америке. Это еще раз доказало, что он начал стареть, поскольку этот молодой человек превосходно знал, в каком положении находятся сейчас де Курмоны. Мэддокс знал цифры, которые Джим даже не помнил. И сейчас он приехал с удивительным предложением. «Ю.С.Авто» предлагает де Курмонам влиться в их компанию, причем 75 процентов пая должно принадлежать «Ю.С.Авто», а 25 — остаться в семье де Курмон.

— Это только общие исходные моменты наших переговоров, естественно, — сказал Ноэль без улыбки. — Есть много других вопросов, которые можно и должно обсудить. Но я уверен, мистер Джемисон, что 25 процентов новой компании де Курмонов будут цениться через несколько лет гораздо больше, чем вся компания в данный момент.

— Это, может быть, правда, а может, и нет, — ответил Джим, — и я должен поздравить вас с вашими «домашними заготовками». Вы очень много узнали о де Курмонах. Но одну деталь все-таки просмотрели. Я был президентом компании в течение двадцати, лет, но, в сущности, исполнял роль попечителя моего зятя, Жерара де Курмона. Я лишь тень за троном, мистер Мэддокс.

— Тогда Жерар де Курмон и есть тот человек, с которым я должен говорить? — спросил Ноэль, злясь на себя за то, что в спешке и занятый цифрами он не обратил внимания на структуру семьи де Курмон. — А также с вами и остальными членами совета «Курмон», — добавил он.

— Не обязательно, — сказал Джим, радуясь, что ему удалось несколько ослабить остроту предложения Мэддокса. — Видите ли, пять лет назад, когда дочь Жерара стала активно участвовать в делах компании, которую она должна унаследовать в будущем, Жерар передал управление компанией ей. Поэтому моя внучка, Пич де Курмон, является единственным человеком, который может сейчас продать компанию. Я очень сомневаюсь, что она захочет это сделать, — даже за эти обещанные в будущем деньги. Пич — очень «семейный» человек, мистер Мэддокс. Она упорно трудится, чтобы принести успех де Курмонам, как вы, должно быть, заметили из газет.

Лицо Ноэля было совершенно бесстрастным, когда он убирал бумаги и закрывал портфель. За все прошедшие годы самодисциплины он научился скрывать свои эмоции за маской игрока в покер, у которого рука с хорошими или плохими картами всегда прижата к груди. Но за этой маской скрывалась злость на себя за то, что он не собрал всех фактов, перед тем как ехать и делать подобное предложение. Это была серьезная ошибка, и Ноэль понимал это. Пич де Курмон, его золотая богиня, встала между ним и тем, чего он хотел больше всего на свете, — власти над компанией де Курмонов и осуществления задуманного в Штатах. И места президента!

— Моя жена и я были бы счастливы, если вы согласитесь пообедать с нами, — тепло пригласил Джим Ноэля. Он ничего не имел против Мэддокса, тот был человеком дела, вьполняющим свою работу, и к тому же он только утром прилетел из Парижа. Самое меньшее, что мог Джим сделать, это пригласить его на обед. Ноэль колебался. Он не любил, когда его оставляли в дураках, но, с другой стороны, Джим Джемисон был порядочным человеком. Он столько лет работал, чтобы защитить де Курмонов; невозможно было ожидать, что он будет прыгать от радости и преподнесет ему компанию на блюдечке. Кроме того, Ноэлю было любопытно побольше узнать о семье Пич; он слышал о легендарной Леони от Деллы, которую оставил любоваться достопримечательностями Парижа.

— Спасибо, мистер Джемисон, — улыбнулся он впервые за все время. — С удовольствием принимаю ваше приглашение.

Тот факт, что Леони была уже пожилой женщиной, не отражался на ее красоте, и глаза Ноэля то и дело возвращались к прекрасным чертам ее лица, пока они сидели за обеденным столом в прохладной тенистой столовой. Ее кожа была мягкой и гладкой, покрытой сеточкой мелких морщин вокруг больших рыжевато-карих глаз, а когда она улыбалась своей восхитительной улыбкой, вы начинали понимать, почему ее считали одной из великих красавиц своего времени. И хотя Пич не была похожа на свою бабушку, но у нее было что-то такое же кошачье в лице и улыбка Леони. Ноэль про себя подумал, как бы реагировала сейчас Леони, если бы он сказал ей, что он — выходец из сиротского приюта в Мэддоксе, который она посетила в 1945-м? Но Ноэль никому не открывал свой секрет, Пич была единственной, кто знал его прошлое.

Леони приходилось встречать десятки сильных, ярких молодых бизнесменов за время работы Джима в компании, но никто не походил на Ноэля Мэддокса. Напряжение бурлило за его улыбкой, как водоворот под гладкой поверхностью реки. Он делал ей комплименты и рассказывал забавные истории о сегодняшней жизни Соединенных Штатов, а Джим сравнивал их со своими воспоминаниями о родине, но Леони чувствовала, что мысли Мэддокса заняты другим. Он казался ей человеком, способным раздваиваться, как это мог делать Месье. Ноэль Мэддокс был человеком с таинственными глубинами, и впервые она растерялась, не зная, что за этим кроется.

Они уже закончили обед и пили кофе, когда раздался телефонный звонок.

— Пич? Ты где, дорогая? — спросила Леони. — Я плохо тебя слышу. Где? В Барселоне? Но я думала, ты еще в Лаунсетоне, с Вилом.

Ноэль пил кофе и смотрел сквозь полукруглые оква террасы на море.

Леони прикрыла рукой трубку и обратилась к Джиму:

— Это Пич, она говорит что-то невразумительное. Я едва понимаю ее, Джим. — Ока снова заговорила в трубку: — Подожди, дорогая, расскажи толком и спокойно, что происходит? Леони некоторое время слушала, затем произнесла:

— Почему бы тебе не приехать к нам? Во всяком случае, мы поговорим и решим, что делать дальше. Гарри не может забрать у тебя Вила. Он должен иметь разрешение суда. Уже имеет? О, Господи! Понимаю. Он разводится с тобой и женится на Августе… Но, Пич, я все-таки не понимаю, почему ты не приехала сюда… Да. Хорошо. Но оставь, пожалуйста, телефон твоего отеля. Отель «Рекуэрдо». Никогда не слышала о таком. Очень хорошо, дорогая, я позвоню тебе вечером, и, Пич, когда тебе надоест быть одной и копаться в своих мыслях, пожалуйста, приезжай к нам. Этот дом помогал семье во время всех несчастий, и тебе будет спокойнее среди людей, которые любят тебя… Да. Да, дорогая. Я тоже тебя люблю.

Забыв о присутствии Ноэля, Леони у стало посмотрела на Джима.

— Я думаю, ты догадался уже, что случилось, — сказала она. — Гарри получил документы на развод с Пич и запретил ей приезжать в Лаунсетон. Он держит мальчика там, и у него есть решение суда, утверждающее, что она — безответственная мать. Он винит ее в несчастном случае. И Пич, естественно, тоже винит себя. Она сбежала в Барселону, потому что именно туда вылетал первый самолет из Хитроу, на который она могла попасть, хочет побыть одна и привести свои мысли в порядок.

Джиму было невыносимо думать, что Пич сейчас одна, в незнакомом городе, и рядом нет никого, кто мог бы помочь ей.

— Я поеду к ней, — взволнованно предложил он.

— Пич знала, что ты скажешь именно это, и просила не пускать тебя. Она сейчас уже успокоилась. Конечно, она была готова к разводу с Гарри и переживает, что их совместная жизнь потерпела крах, но не это главное. Пич сходит с ума из-за Вила. И все время повторяет, что это правда. Я не знаю, что она имеет в виду.

Леони сразу постарела. Она устала и была очень расстроена. Жизнь Пич разлетелась на куски, и впервые Леони не знала, что делать.

Ноэль откашлялся, поставив чашку с кофе на стол.

— Если вы позволите, — произнес он, — я откланяюсь.

— Извините меня, — виновато сказала Леони, внезапно вспомнив о нем. — Я не хотела помешать вам своими семейными неурядицами.

— Совеем нет, мадам. Я понимаю. А наша беседа все равно уже закончилась… на время, — добавил он, улыбнувшись Джиму.

Огромный белый автомобиль «Ю.С.Авто» с шофером ждал его, чтобы отвезти в Ниццу, и Ноэль легко успевал на четырехчасовой рейс в Париж.

Номер в «Крийоне» был пуст, и Ноэль вспомнил, что Делла уехала в Версаль. Подняв телефонную трубку, он вызвал прислугу и горничную, чтобы они упаковали его вещи, а затем позвонил в цветочный магазин и заказал цветы. Ноэль попросил консьержа позвонить в аэропорт и забронировать место. Выходя из комнаты, он остановился и оглянулся. Комната была полна роз самых различных оттенков, а конверт с обратным билетом, адресованный Делле, лежал на письменном столе. Он предусмотрел все. Уже через полчаса Ноэль снова был в пути.

Восьмичасовым рейсом он вылетел в Барселону.