Его глаза чуть сузились, он снова взглянул на меня, уже испытующе, не понимая, шучу я или говорю серьезно.

– Азад, укради меня снова, – повторил я. – Как в тот раз.

Мы стояли на вокзале города Ленкорань, стояли и смотрели друг другу в глаза, как тогда, в минуту знакомства, не обращая внимания на приехавших и встречающих. Наконец снова засветилась его обвораживающая улыбка, и мы обнялись, как старые добрые друзья.

Наше знакомство было не обычным – в 1989 году Азад вместе с товарищами поздним январским вечером похитил из гостиницы Ленкорани корреспондента журнала «Вокруг света». Собственно, благодаря дерзости Азада и получился мой очерк об «исчезнувшем» народе, о талышах – ведь похищенным корреспондентом был я. С тех пор немного воды утекло, но сделано больше, чем за прошедшие полстолетия. В Баку, в Астаре, в Ленкорани, где живут талыши, появились Центры талышской культуры, родной язык преподают в школах, правда, по два часа в неделю и только в младших классах. Однако если вспомнить времена, когда за талышскую речь сажали в тюрьму, то понять радость людей можно. По-моему, она неподдельна.

Теперь в газетах Южного Азербайджана страничку печатают на талышском языке. И что еще недавно невозможно было представить, по Бакинскому телевидению выступала «Авеста» – талышский фольклорный ансамбль, руководит им Азад Талыбов, он с друзьями и пригласил меня сюда, в самый красивый уголок на Каспии.

Талышский край – это зеленые горы. Могучие дубы, буки, грабы здесь подняты к самому небу, только вершины гор свободны от деревьев, там – луга, летние пастбища да скалы, на которых лишь мхи и лишайники. Еще талышский край – это полоска равнины между горами и морем, когда-то болотистая, непроходимая, поросшая камышом и кустарником, ныне окультуренная, о ней я уже писал. Ныне хотел посмотреть горную часть Талыша, хранившую следы нетронутой истории, ведь горы во все времена были самыми разумными хранителями времени. Они и здесь таковы. …Наш «газик» тянул уже с надрывом. Внизу это было не заметно, но с каждым новым подъемом его бессилие ощущалось явственнее, пока наконец он не встал в колее, яростно вращая колесами и сползая назад. Приехали! Дальше пешком через перевал, что в тридцатиградусную жару, ох, не в радость.Пошли. Дорога изгибалась по уступу, то круто взмывая, то бессильно падая. Справа – срезанная скала, слева – небо. Под ногами пыль до щиколоток. Посмотришь вниз, кажется, будто летишь на самолете – где-то далеко река ломится среди камней, маленькие, словно букашки, коровы около нее, а кругом лес, лес. Лес и горы. Соседний склон выглядит непроходимым. Но если присмотреться, вполне проходим – только проходить некому, безлюдье кругом. Лишь коровы напоминают о человеческом жилье, их в горах держат без надзора, они – сами по себе. И день, и ночь. Поэтому, если увидите в лесу что-то черное, большое и шевелящееся, не пугайтесь: то не медведь, не снежный человек. Обыкновенная корова.Впрочем, не обыкновенная, а свободная. Горцы на свой лад ведут животноводство – не неволят домашних животных пастухом…Не заметил, как на дорогу из леса вышла девочка лет двенадцати с вязанкой хвороста за спиной. Смуглая, в темном платьице, в платке, который сливался с ее смоляными волосами и загорелой кожей. Юная горянка удивленно смотрела на нас, будто на пришельцев из иного мира. От удивления даже забыла спрятаться, как велит обычай при встрече с незнакомыми мужчинами, стояла, нерешительно переступая с ноги на ногу: любопытство и страх боролись в ее трепетном тельце.– Здравствуй, – громко сказал я по-русски.– Турку зандоним («по-турецки не понимаю». – М. А.),  – тихо ответила девочка. Ее слова я, не знавший талышского языка, принял за приветствие. Выяснилось, рядом селение – Паликеш, там мы и перевели дух, зашли в маленький глинобитный домик, где жила девочка. У Сафара, ее отца, десять детей, он, завидев нас издали, поспешил к дому. Подошел с достоинством. Поздоровались. Про мужчину здесь говорят так: «У него два быка, три корова, пять сына, остальные девочки». Заботы, заботы, заботы не вписаны, а впечатаны в каждую морщинку на лице талыша, в каждую искорку его уставших глаз. Из-под массивной кепки узкое лицо Сафара казалось переполненным забот.Талыши все узколицые и все с черными, выразительными глазами, взгляд их обжигает и одаривает, особенно у детей… Такие вот глаза у Сафара.Он, как ребенок, обрадовался гостям и, как взрослый, скрывал свою радость. Лишь раз что-то коротко бросил женщинам, и – двор закипел, забегал. Вынесли под дерево стол, стулья, подушки, скатерть, посуду. Приготовили чай. Все произошло так стремительно, что нам оставалось удивляться слаженности дружной семьи, в которой всем есть работа.Наконец под деревом, в приятной тени, потянулась беседа, ради которой было столько хлопот: в горах за чаем не торопятся. Я старался держать разговор в своем русле – мне было интересно слушать их, а Сафар клонил в свою сторону, желая слушать меня, он поначалу и отвечал как-то излишне кратко. Так и говорили: он на талышском, я на русском, а между нами переводчик, который переводил с талышского на азербайджанский (для себя), а потом с азербайджанского на русский.Для домочадцев наша беседа была лучше лучшего театра, они расселись поодаль, на траве, и с любопытством смотрели на меня. Заморский гость. Первый русский, из Москвы и – в их доме. Ни у кого в Паликеше не бывало гостя из Москвы, «Москва, значит, урус», – глубокомысленно заключил Сафар.Сколько ни объяснял, что я кумык, что мои предки из Дагестана, это не производило никакого впечатления. Для талыша национальные различия условны. Для него дагестанцы – «лезги», а дальше на север живут «уруси». И ничего в том удивительного, в горах свой мир, свои этнические понятия.В доме Сафара я очень удивился, нет, не тому, что из жителей Паликеша немногие бывали в Астаре, районном центре, что единицы видели Баку. И не тому, что «сама Москва пришла в Паликеш». В разговоре я обмолвился о том, что моя родственница была женой брата персидского шаха, реакция Сафара поразила. Он воспринял сообщение как должное! Более того, внятно рассказал что-то из жизни этого брата шаха, о котором я ничего толком не знал… Было чему удивиться, не правда ли?Откуда крестьянину из далекого горного селения известно о вещах, о которых не знают ученые люди? Объяснилось просто. Иранское телевидение и радио тут ни при чем. В Паликеше нет электричества: керосиновые лампы горят чаще электрических, а телевизоров на керосине пока не придумали даже неугомонные в электронике японцы. Источником знаний Сафара явилась старая книга, которую сберегли в их доме. Написанная на фарси, она была единственной, близкой и понятной, книгой в жизни Сафара. Ведь в Советском Союзе книг на талышском языке не издавали. А тех, кто владеет азербайджанским языком в горах мало, чужого языка горцы не признают. Гордость! «Турку зандоним», – отвечают они, по паспорту тюрки, заслышав незнакомую речь, будь то русские, китайские или английские слова. Все звуки чужды их сердцу, все, кроме родных талышских.Свою старую книгу Сафар читал много-много раз. Он – горец, человек гордый, других книг ему не надо. «Фарси – почти талышский», – говорит он…Если бы не домашнее хозяйство, семья Сафара давно умерла бы с голода. Много ли даст здешняя природа? Горы щедры на красоту, на землю они скупы, каждый клочок на учете. Когда мы подходили к их дому, Сафар в лесу рубил секирой – дагисом – ветки деревьев: добывал корм корове. За лето склоны желтеют, звенит земля от нещадного солнца. Лишь на деревьях да около родников сохраняется пожива коровам. С козами проще, они сами залезут на раскидистое дерево, а на кустарник подавно. Самостоятельные.Я не оговорился, в семье Сафара тринадцать ртов. Вернее, четырнадцать – недавно пришла молодая невестка, она дважды промелькнула в саду. Высокая девочка-подросток по-особому теперь завязала платок (яшмаг), пряча пол-лица от посторонних взглядов.Яшмаг для замужних женщин обязателен: «Войдешь в дом – сразу видишь…» Таков обычай. А тринадцатой в семье была вторая жена хозяина, полная улыбающаяся женщина. Она вышла к нам, не выпуская из рук мешок с белой шерстью, которую сучила в тонкую нить. Так и просидела на траве за работой.Эти люди не знают завоеваний цивилизации. Все сами. Одна женщина с хозяйством не управляется, несмотря на помощь детей, вот почему многоженство здесь в порядке вещей, его не афишируют, но и не скрывают. Так было всегда. В хорошей семье две-три жены – не редкость.Наш разговор ходил из стороны в сторону – я тянул к себе, Сафар к себе. А кончился он предложением пойти на пир – святое место, прославившее Паликеш в округе.Пиры (где молятся, где лечатся) у талышей разные: дерево у дороги, камень. Этот – могила на кладбище. Минут тридцать мы шли по тропе, которую надежно укрывали деревья, наконец подошли к забору, рядом стояли дощатые столы и лавки, неподалеку дерево, с его толстого сука свисали веревочные петли (здесь разделывают туши жертвенных животных). За деревом калитка. Надо заметить, калитками горцы не пользуются, хотя все участки у них огорожены. Через забор выкладывают из чурбачков что-то вроде лестницы, человек по ступеням переступит забор, а скотина, гуляющая на свободе, – нет.Вошли. Могилы ступенями поднимались в гору. Но ни на одной ни слова, ни знака. Плоские немые камни – вот и вся могила. Камни уложены по-особому, так, что солнце не осветит место, где покоится прах. Вечная тень и мох на камнях охраняют покой кладбища.Говорила лишь одна могила. Непонятным чужаку языком. Около нее рос куст, увитый лоскутами и цветными нитками. Это – пир. Каждый человек может прийти сюда, прочитать молитву, открыть Аллаху свое заветное желание, для исполнения которого надо привязать к кусту нитку или тесемку, а дальше – решит Всевышний, достоин ли ты своей просьбы.С годами могилы уходят в землю, тонут, как тонет память о людях одного поколения, но на их месте или рядом другое поколение оставит свой каменный след, который тоже потом утонет в земле.

У самых альпийских лугов прилепилось к горе другое селение – Хамушам, вечером там свадьба, на которую надо успеть. Свадьба – дело серьезное. Свадьба в горах серьезная вдвойне. Талыши устраивают две свадьбы: женскую, а потом – через месяц, через год, как получится, – мужскую, лишь тогда молодожены сольются в семью, и невеста получит право носить яшмаг. Женская свадьба мне вспоминается как сон, как утренний туман: я видел ее раньше, вернее, не видел. Нас пустили в порядке исключения – «вдруг корреспондент подумает, что талыши зажимают гласность». Довод решающий… Еще днем заиграла музыка, к шатру, накинутому на весь двор, потянулись люди – женщины из своего селения. Женская свадьба – это репетиция, примерка. Мужчинам неприлично сюда заходить. Лишь близким родственникам позволено посидеть где-то в уголке. Для порядка.Сотни две улыбающихся женщин, будто цветы, заполняли пространство под шатром. Тех, кто в возрасте, принимали дома – под шатром слитком уж шумно. Многие женщины пришли сюда прямо с поля, но праздник был в их душе, в нестерпимом блеске глаз. Смех, улыбки, будто и не было тяжелой работы. Сначала на свадьбе гости подходят к столику и делают взнос (кто сколько сможет) на подарок молодым, а дальше путь – к столам, к музыке, к танцам. Свадьба же!Угощения готовили прямо здесь, на улице. В огромных казанах томился рис, бурлило мясо, самые вкусные в мире запахи наполняли округу. Талышская кухня – это обилие запахов. А особый вкус еде придает то, что ее положено есть руками, помогая себе кусочком хлеба. Скатаешь пальцами шарик – ив рот. Нам накрыли в саду, в отдалении от общего веселья, чтобы не позориться в глазах соседей, накрыли потому, что мы – гости.У каждого народа по-своему зарождается семья, хотя и много общего во всех свадьбах. Так и здесь. Отведав угощение, мы быстро уехали. Когда выходили, я успел заметить: старые женщины в доме сидели на полу. Так удобнее и привычнее. На Востоке прежде иначе не принято было. С нами ушел парень, который тихо сидел у края стола, пока мы пировали. Лишь на следующий день я узнал, что он и был жених. На свадьбе издалека увидел свою будущую жену, которую заботливо опекали подруги. Собственно, женская свадьба, она же репетиция, в этом и состоит – в знакомстве издалека.…В селении Хамушам, куда мы поехали вечером, начиналась настоящая свадьба. Мужская. Значит, мужчина принял решение. Но теперь присутствовать на свадьбе имеют право только мужчины, для них – угощения, музыка и танцы до полуночи.Не стану утомлять: свадьба есть свадьба, да еще мужская, с застольем, с разговорами. Скажу лишь, меня огорчило, что представители сильного пола теперь не носят национальные костюмы даже на свадьбу. Стесняются, что ли? То ли дело женщины, сразу видно – талышки!

Айдын Джабиев счастливый человек, сам себя счастливым сделал, потому что следует Корану. А там записано, самая большая ценность – уверенность в себе. Айдын именно такой, я это почувствовал, как увидел его на свадьбе. Танцевал он со своим братом Назимом уж очень здорово. Оба, плотно сбитые, ногами рисовали кружева, каждый шаг впечатывали в землю. Танцевали с удовольствием, едва сдерживая страсть. Судьбе было угодно, чтобы после свадьбы мы поехали к Айдыну. Правильнее, к Айдын-мюалиму. По диплому он физик, пользуется уважением у сельчан, поэтому и почетная приставка к имени, а вовсе не потому, что отец его Герой Советского Союза, и уж совсем не потому, что он директор совхоза. Директоров много, но не все мюалимы.Приехали за полночь, когда весь дом спал. Как доехали? Аллах знает и мы. Однако обошлось, теперь требовалось набраться сил к новым испытаниям. Айдын-мюалим обещал свозить на Шиндан-гала – в древнюю крепость, она на самой границе с Ираном.…После завершения формальностей наши пограничники открыли ворота из колючей проволоки, ну, не ворота, а калитку, словом, мы оказались за границей, точнее за колючим забором, на нейтральной полосе, которая отделяет всех нас от остального мира. В этой зоне бывают только пограничники и нарушители. Редко попадают сюда залетные птицы, вроде нас. В сопровождении офицера и двух солдат с автоматами мы поехали в Шиндан-гала.Смотрел я кругом и думал, как жаль, что сюда не пускают пчеловодов или биологов: граница утопала в цветах. Каких только нет! Воздух пропитан нектаром. Вот желтый склон – от зверобоя. Вот лиловый распадок. Представляете: букет величиной с гору! Дорога шла по хребту: справа Иран, слева СССР. Внешне наша территория выигрышнее.Наши горы под лесом, у них – ни единого кустика. Лишь вдали, ближе к морю, у иранцев еще остались леса. На этом достоинства наши, кажется, и заканчивались. Иранцы приспособили свои склоны под поля, причем так, чтобы на них могла работать техника. Земля спланирована, будто укрыта лоскутным одеялом. Асфальтированное шоссе с прекрасными мостами и тоннелями поблескивало на солнце. На «их» стороне видна рациональность, непривычная взору советского человека…Вдали показалась на горе гора. Она и есть крепость. Дальше пешком. Тропы как таковой не видно, но она чувствовалась. Пограничник бойко шагал, почти бежал, увлекая за собой, а другой шел сзади, играя автоматом. Так, гурьбой, поднялись, расселись на скале передохнуть, сидим, будто орлы, на вершине, сидим и болтаем ногами над пропастью.Солнце усердствует, кругом ни намека на тень, не хочется даже говорить.Перевел дух, успокоилась дрожь в коленях, присмотрелся. Скала как скала. Причем здесь крепость? Не народная ли молва окрестила скалу крепостью за ее неприступный вид?.. Уезжал я с Шиндан-гала с горьким чувством, будто провели на мякине, а вида подать нельзя. Поднялись на голую скалу, и что дальше?Уже на заставе я узнал, не там были. Собственно, крепость внутри скалы, вход в нее – с территории Ирана. В иранских кустах укрыто начало коридора, по которому может проехать всадник. Глубина коридора метров сорок, а дальше… дальше под землей проходит граница и начинается наша территория. Здесь коридор взорвали, чтобы никто не пробрался и не нарушил нам покой.Взорвали крепость, известную до новой эры, когда гремело государство Атропатена, или Малая Мидия, страна талышей. Возможно, здесь споткнулся Александр Македонский, не сумевший покорить Атропатену. Об Атропатене писали греки и римляне, о ее правителях знали в Египте… Столько веков никому не мешала крепость.Айдын-мюалим явно огорчился, он чувствовал мое состояние, может быть, я слишком громко молчал? Конечно, жаль крепость. Но в Талышских горах, говорят, осталось много других памятников истории. «Завтра поедем, еще кое-что покажу», – сказал наш добрый хозяин, желая как-то поднять мое настроение. Он даже оседлал жеребца и привязал его перед домом – вдруг я захочу прокатиться.Назавтра мы поехали на дальние пастбища, туда на лето переселяется полселения, по пять-шесть месяцев люди живут в шалашах, при скотине. Так жили их предки… Традиции в горах незыблемы, потому что природа и время создали их. У шалашей я видел маленьких детей и постарше, видел седых людей, для которых горы – это среда обитания, жизнь, а костер – родной очаг. Кстати, об очагах. Без костра талыш не талыш, ведь его предки поклонялись огню, молились на него. Сейчас, пожалуй, лишь готовка еды напоминает о тех давних временах. Готовят они в сараях – кухнях без дымохода. В углу, обмазанном глиной, выкладывают костер, над которым тренога, на треногу ставят казан или кастрюлю. А дрова, они под боком, в лесу.

На Кавказе есть правило – ничего не просить. Никогда. Как решат хозяева, пусть так будет. Закон гостя здесь ко многому обязывает хозяев, своей просьбой вы можете поставить принимающих вас людей в трудное положение. Лучше неудобство, но только не просить. Словом, опростоволосился я. Услышал, что в селении Сарак живет народ чаруж, говорит на своем языке… Как не попроситься туда? Нам назначили день и час. О народе чаруж я даже не слышал. Вообще мало кто знает о нем. Есть мнение, что язык чаруж ближе к гилякам – народу, живущему в Иране. Гиляков в мире не более двух миллионов. А сколько чаруж? Этнографическая наука, видимо, просмотрела этот народ, в справочнике «Народы мира» о нем не упоминается. Оказывается, еще три народа живут среди талышей – мелев, халаджи и дережа, о них тоже не упоминает этнографическая литература… Я просто не мог не напроситься сюда.…Селение Сарак ничем не показалось: дома, как всюду. Разве что участки больше, да сады гуще. Селение разместилось в предгорье, а кругом «железный» лес. Здесь растут уникальные железные деревья с очень прочной древесиной, она тонет в воде. Не всякий топор одолеет ее – отскакивает, как от камня.Когда въехали в селение по проселку, заметил, достатка в домах еще не бывало. Дома строятся много-много лет. В горах строят не из камня, а из глины и веток. Сперва каркас будущего дома, между стойками вплетают ветки, обмазывают их глиной. Стена готова. Так строили предки.Гюльнара Мамедова первой вышла навстречу, за ней – многочисленное семейство. Когда закончился ритуал приветствия, появился Багали – хозяин дома. Он не успел к нашему приезду, он с утра возился с коровой: зарезать корову – работа не на полчаса. Целую тачку мяса толкал перед собой… Все-таки у него гости. Эту бедную корову я себе не могу простить до сих пор, она была единственной в их доме. Спросил, как же они без молока, такой семьей. «У соседей будем брать, пока своя телка не отелится», – спокойно ответил Багали.Стол поставили во дворе. Стали подходить соседи. Особенно запомнился Гафиз-мюалим, ветеран, в прошлом учитель, наверное, самый уважаемый в селении человек. Гафиз-мюалим надел новый пиджак, повесил орден, но не успел побриться – слишком неожиданно мы нагрянули. Подошел он медленно, по – стариковски, протянул руку. Вижу, волнуется аксакал, возраст берет свое, и чтобы помочь ему, завожу разговор о тросточке, которая подрагивает в его руке. Оказывается, эти палочки старики делают сами из мушмулы, кустарника, на котором к осени созревают вкусные шишки. Мушмула хороша тем, что не ломается и очень легкая. «Бросишь в собаку палку – не сломается». А железное дерево – хрупкое, такой тростью собаку не ударишь.Когда он это рассказал, тросточка уже не прыгала в его руке. И мы стали говорить о чаруж, о его предках, о ныне здравствующих родственниках.– Хорошо ли живем? – переспросил он по-талышски. – Конечно, хорошо.Немного помолчал и добавил:– Рога после ушей появляются, но рога всегда выше ушей бывают.Я его понял… Когда-то предок Гафиза-мюалима, спасаясь от преследования, привел сюда из мусульманского (шиитского) Ирана родственников, видимо, те были христианами или монофизитами, теперь они мусульмане – сунниты. Только этим можно объяснить, что место для деревень нашлось им в предгорье. На равнине жили шииты. Для кого-то эти различия не важны, но только не для мусульман. Сначала было все хорошо, община жила своей жизнью – росли уши. А с 1938 года появились рога: чаруж, как и другие народы Азербайджана, потерял имя. Их «сделали» азербайджанцами (тюрками)!.. Лишь считанные единицы ныне помнят родной язык.Прежде чаруж отличались от талышей и одеждой. Носили архалук, что-то типа жилетки, делали на плече «ложный» карман – нашивали треугольником лоскут ткани по традиции, зародившейся со времен Халифата. Там нашитый лоскут был обязателен для христиан, он служил им знаком отличия.А женщины чаруж на лицо вешали «раза» – украшения из мелких монет. Несколько монеток, связанных ниткой, это уже «раза». Тетушка Гюльнара показала и украшение, которое пришивали к одежде, вроде брошки – иранская монета, но крупная. Тоже знак из далекого прошлого, рассказывающий о культуре народа. Из таких знаков, как из мозаики, складывается историческое панно. Или тайная летопись.Идет человек, и понятно, он чаруж… Теперь этого нет. Теперь они азербайджанцы – «тюрки», чуждые тюркской культуре и не желающие знать ее. Увы, никому еще не удалось обмануть Природу, о том очень точно сказал великий поэт Востока:

Благородство и подлость, отвага и страх —

Все с рожденья заложено в наших телах.

Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже —

Мы такие, какими нас создал Аллах.

Журнал «Вокруг света». Ноябрь 1991 г.