— Похоже, на этот раз Эврих решил взяться за нас всерьез…

Сидоний Аполлинарий впервые видел своего друга и шурина таким потрясенным. Глядя вниз с высоты тысячи футов на долину Дурания, Экдиций часто мигал, губы его подрагивали. Странно и печально было видеть этого всегда веселого, решительного мужа, умеющего одним словом и взглядом внушить уверенность, ободрить упавших духом людей, — странно было видеть его таким раздавленным.

Они были друзьями с детства, приняв эту дружбу по наследству от отцов, и Сидоний всегда гордился тем, что его шурин и в пятьдесят лет не утратил юношеской отваги и силы, чего нельзя было сказать о самом отце Аполлинарии. Сделавшись епископом Августонемета, он обзавелся брюшком, погрузнел, и уже много лет предпочитал охоте и упражнениям долгие пиры с неспешной беседой.

Сидоний знал, Экдиций позволил себе минуту слабости только потому, что они были здесь вдвоем. Трое солдат и молодой Рул, который и привел их сюда, остались при лошадях. Так распорядился Экдиций.

Они стояли среди развалин старого римского форта, помнившего еще времена Юлия Цезаря. Форт был давно заброшен, от некогда внушительных укреплений остались одни руины, но стены упрямо сопротивлялись времени. Остовы двух каменных башен все еще стояли на перевале безмолвными часовыми. Когда-то этот форт охранял римские поселения в только что завоеванной, непокорной и постоянно восстававшей Галлии, но те времена прошли. Давно уже нет диких галлов, теперь все они римляне, и вот им самим угрожает опасность.

Тихий предрассветный час — время призраков. В звенящей тишине, когда все вокруг замирает, ожидая первых лучей солнца, тени давно умерших людей могут слегка приоткрыть дверь между мирами, и, если прислушаться, в таких местах можно услышать их легкие шаги, отзвуки их голосов, шелест одежд. Голос давно ушедшего прошлого…

Что это? Сидоний повернул голову, прислушался. Шаги? Не патруль ли вышагивает по стене, зорко вглядываясь в долину? На краткий миг епископа охватило странное чувство. Он слышал резкие команды центурионов, звон оружия и топот легионеров, спешащих занять места на стене. Там был враг, враг вновь угрожал римской Галлии, и воины Шестого Железного, пять столетий назад построившие этот форт, готовились исполнить свой долг, отразить удар вражеских полчищ, заслонив собой римских граждан.

Но нет. Наваждение тотчас рассеялось. Это всего лишь очередной камешек вывалился из древней стены и покатился вниз, шурша по песчанику. Незачем обманываться, призраки не встают из могил. Нет здесь легионеров, а от Шестого Железного осталось лишь имя, его солдаты не встанут на перевале несокрушимой стеной. Некому остановить безжалостных варваров, через пару часов они пройдут здесь, и тогда… Страшно было подумать о цветущих виллах Арвернии, ее богатых городах и мирном трудолюбивом народе.

— Их слишком много, — сказал Экдиций. — Я не поверил Рулу, но он был прав. Это не набег, как в прошлом году. Тогда мы справились, но что делать теперь?

Сидоний не ответил. Он смотрел вниз и видел долину, заполненную военными палатками насколько хватало глаз. Лагерь готов раскинулся на несколько миль. Всюду дымились костры, огромная армия просыпалась, готовясь броситься на беззащитную Арвернию.

Да, год назад они отразили первый удар. Впрочем, удар ли то был? Скорее набег. Отряды готов грабили виллы, появлялись возле городов, требовали признать власть короля Эвриха. Растерявшиеся римляне готовы были согласиться, лишь бы сохранить жизни и имущество. Тогда Экдиций на свои средства нанял буругндов и франков, пламенными речами поднял по виллам молодежь. В нескольких стычках он уничтожил шайки грабителей, а уцелевшие бежали из Арвернии, не чуя ног. Как они праздновали тогда! Молебны за избавление от готов и во здравие Экдиция звучали во всех церквях.

Но Экдиций не успокоился. Знал — пройдет зима, и готы придут опять. Знал и готовился. Сидоний сам помогал ему. Вербовались наемники, сыновья аристократов и простых куриалов учились владеть мечом и луком, создавались отряды, способные отстоять обширные поместья патрициев, под руководством опытных ветеранов они учились нападать из засад и отступать, скрываясь в лесах и горах. На деньги Экдиция, слывшего богатейшим землевладельцем Арвернии, закупались большие запасы хлеба и свозились в города на случай осады. Горожане чинили стены, копали рвы, строили укрепления. Арверния готовилась к бою, но никто не предполагал, что Эврих решит обрушить на них всю свою мощь.

— Их там десятки тысяч. Одним нам не выстоять. Мы должны просить помощи.

— И у кого же, Сидоний? Кто придет нам на помощь?

— Шли гонцов в Рим, в Арелат, зови на помощь бургундов, зови Сиагрия.

Экдиций горько усмехнулся.

— Риму нет дела до нас. Если бы мой отец оставался императором… Он-то понимал, что Галлию нельзя отдавать. Здесь сердце Рима, здесь, а не в насквозь прогнившей Италии! Но они убили его.

Глядя вниз, Экдиций сжимал и разжимал кулаки.

— Довольно я перед ними унижался! Ты помнишь, когда мы были в Риме, я улыбался им всем, сидел за одним столом с теми, кто приговорил отца к смерти. И даже этой твари, Рицимеру, не сказал и слова. Я готов был забыть личные счеты, ради единства Империи. И что из этого вышло? Ты был префектом Города, но ничего не смог изменить. И не ты ли говорил мне тогда, что сенаторы готовы выкупить свои шкуры, отдав Галлию готам?

— Антемий не таков.

— Антемий ничего не решает. Всем заправляет Рицимер. Нет, брат, помощи из Рима не будет. В Арелат я, конечно, гонца отправлю. Но что может сделать Полемий? Армии у него нет. Да и тамошний Сенат… Каждый дрожит за свои земли, половина готова сговориться с Эврихом лишь бы сохранить свои доходы. Там предатель на предателе! Такие как твой Арванд, которого ты спас от заслуженной смерти…

Сидоний покраснел. Он не любил, когда Экдиций вспоминал о деле Арванда. Префект Галлии был виновен в измене, он связался с готами, выдал им планы Антемия, его стараниями армия Рима и союзных бретонцев была разгромлена два года назад. Сидоний тяжело переживал этот позор, ведь Арванд был его другом. Но Сидоний не мог забыть чудесных вечеров в его обществе, проведенных за бокалом вина и нескончаемыми беседами о поэзии, философии и истории. Весельчак и балагур, Арванд обладал огромным обаянием, и Сидоний не избежал его. И он сделал все, чтобы упросить императора заменить смертную казнь на изгнание.

«Где-то ты сейчас, друг Арванд?» — невесело подумал епископ. «Может ты сейчас здесь, рядом с Эврихом, идешь покорять родную Галлию?»

— Нам помогут бургунды, — сказал он, чтобы отвлечь Экдиция от неприятной темы. — И Сиагрий.

— Гундиох может и поможет… Но только если готы перейдут Родан, как в прошлом году. Однако нас это не спасет. А Сиагрий замкнулся в своих владениях. Узнав, что Эврих идет в Арвернию, он примется укреплять границу по Лигеру, но сам реку не перейдет. Нет, Сидоний, как всегда, мы одни. И рассчитывать можем только лишь на себя. Будешь ли ты со мной в этой битве?

— Я буду с тобой, — ответил Сидоний. — И благословлю тебя именем Божьим.

«Я буду с тобой», — подумал он, глядя сквозь утренний туман как, подобно огромному зверю, просыпается лагерь готов. «Но что ты сможешь против силы, которая поднимается ныне? Что сможешь ты, последний защитник Галлии?»

Далеко внизу затрубили рога.

Словно стряхнув наваждение, Экдиций поднял голову. Ветер трепал его волосы, в черных глазах вновь загорелась решимость.

— Здесь больше нечего делать, — сказал он. — Идем. Надо подумать, как лучше встретить гостей!

И, развернувшись, легко сбежал вниз по разбитым ступеням.

Рим ликовал. Весть о победе Красса при Нарни привела всех в восторг. Вечный город давно отвык от триумфов, да и жизнь последнее время не давала поводов веселиться, но в эти дни всем, от императора до последнего нищего, казалось, что звезда Рима восходит вновь.

Два триумфа римского оружия, возвращение победоносных легионов и торжества по случаю свадьбы Публия и Алипии вылились в нескончаемый праздник. Праздновали шумно и весело. В Рим стекались жители окрестных деревушек и городков. Привлеченные удивительными вестями, собирались и граждане других городов Италии. Из Капуи и Неаполя, Брундизия и Медиолана ехали люди в надежде увидеть легендарных воинов прошлого. Улицы заполняли толпы народа, всюду взгляд встречал веселые лица. Больше всех радовались дети. Захваченные всеобщим весельем, они стайками носились по улицам, всюду совали свой нос, распевали подхваченные у взрослых веселые песенки. Рим оживал на глазах и, стряхивая вековой сон, вновь возвращался к жизни.

Все эти дни Красс не знал и минуты покоя. После битвы армия, пополненная отрядами федератов и готов, вернулась в Рим. В знак уважения к победителям, император сам выехал им навстречу. У ворот Вечного города Красс и Антемий устроили смотр легионам. Все семь легионов, войска союзников и гвардия императора выстроились напротив Фламиниевых ворот.

Кассий по праву заслужил слова благодарности. Не теряя времени даром, он восполнил потери, понесенные в сражении против Рицимера и, благодаря проведенному им набору, XXIII и XXIV легионы вновь были доведены до полного состава по пять тысяч человек в каждом. В последней битве наибольшие потери понес легион Варгунтия, в нем убыло восемьсот человек, всего же потери армии в сражении у Нарни доходили до двух с половиной тысяч убитыми и ранеными.

Собираясь выступить в поход сразу же после свадебных торжеств, Красс тут же провел намеченную реорганизацию легионов, распределив солдат Пятого по остальным легионам с тем, чтобы восполнить понесенные ими потери. Таким образом, у него образовалось шесть полных легионов, общей численностью тридцать тысяч бойцов. Пятому легиону, в котором было теперь не более двух тысяч воинов, предстояло остаться в Риме. Красс предполагал, что его состав со временем пополнят находящиеся в лазаретах раненые, а, кроме того, Рустию предписывалось продолжить начатый Кассием набор новых солдат.

Под приветственные крики армии, Одоакр склонил колено перед Крассом и протянул ему свой меч. Принимая его службу, Красс объявил Одоакра командиром федератов. При этом от внимания старого полководца не ускользнула усмешка на лице Вилимера.

Вождь готов представлял большую проблему, Красс до сих пор не решил, можно ли доверять ему и его людям. С одной стороны шесть тысяч его воинов представляли большую силу и могли пригодиться в предстоящей войне. С другой стороны, воевать предстояло с готами, все это знали, и Вилимер тоже знал. Будет ли он соблюдать договор? Не передумает ли, когда дойдет до дела? Вот какие мысли одолевали Красса, когда он смотрел на вождя остроготов.

Красс встретился с ним сразу же после боя при Нарни. Вилимер держался надменно и гордо и, не в пример Одоакру, явно считал себя не подчиненным, но равным союзником. Однако на него, хоть он и старался скрыть это, несомненно произвело большое впечатление появление у Рима собственной армии. Сила и численность легионов, доблесть, которую они выказали в сражении, дисциплина и прекрасно устроенный лагерь внушили ему если и не почтение, то уважение к римлянам. И все же он оставался вождем готов, привыкшим считать себя и свой народ выше «трусливых» римлян.

— Я заключил договор с Антемием, — говорил он. — Нам обещали землю для поселения. Теперь, когда Рицимер и Гундобад не грозят Риму, император должен выполнить договор.

Красс смерил его долгим взглядом. С самого начала он решил поставить варвара на место, именно поэтому их разговор состоялся на валу лагеря в виду легионов.

— Когда ты заключал договор, у Рима не было собственной армии. Теперь все изменилось. Новый договор тебе придется заключить со мной. К тому же, с твоей стороны договор не исполнен. Я разбил Рицимера без твоего участия. И войско бургундов разбили мои легионы.

— Мы нанесли последний удар Гундобаду. Без моей кавалерии…

— Мы добили бы его чуть позже. Ты не согласен?

Вилимер молчал. Возразить ему было нечего.

— Что же ты предлагаешь?

— Я готов подтвердить твой договор с Антемием. Вы получите землю для поселения в Галлии, статус друзей и союзников римского народа. Но эту честь надо заслужить. Скоро я отправлюсь на север. Ты выступишь со мной и мечом докажешь верность Риму. А Рим умеет вознаграждать своих верных союзников.

— Ты зовешь меня в Галлию? И с кем же мы будем воевать? Не с готами ли Эвриха?

— С теми, кто придет с оружием в римскую Галлию. Эврих или Гундиох, если он решит отомстить нам за сына, чья голова украшает сейчас этот вал.

— Против бургундов мы готовы сражаться, но обнажить меч против Эвриха…

— Почему нет?

— Народ готов не един. Это так. Но люди Эвриха все равно братья нам, хотя наши народы и разделись уже две сотни лет назад. Выступить против своих братьев на стороне римлян для нас немыслимо.

Красс задумчиво смотрел на неспешно текущую Неру. Воды реки все еще были красны от недавно пролитой крови.

— Ты уже знаешь, кто я, — сказал он. — И знаешь, откуда пришла моя армия. Ты привык, что римляне не могут сами защитить свою землю и полагаются на чужие войска. Но в мое время было иначе. В мое время Рим правил миром и вершил судьбы народов. Теперь вновь будет так. Посмотри туда.

Он указал рукой на поле, усеянное трупами бургундов.

— Вот лежат те, кто думал, что Рим ничего не стоит. Они разбились о мои легионы, как воды моря о гранитные скалы. То же будет и с Эврихом, если он посягнет на Галлию. Между тем, мне известно, что готы были верными союзниками Рима. Король Теодорих соблюдал федератный договор, он был другом Рима и сражался против врагов Империи. Эврих убил его, заняв трон не по праву. Он узурпатор без чести и совести. Предав дружбу Рима, он ныне грозит войной…

Рим безжалостно карает врагов и предателей. Визиготы будут разбиты, Эврих уже обречен, против него выступят мои легионы и верные долгу федераты Одоакра, а, кроме того, против визиготов поднимется вся Галлия. Земля будет гореть у них под ногами. И все же, наш враг не народ визиготов, а лишь узурпатор Эврих. Когда он будет повержен, Рим готов возобновить федератный договор. Визиготам будет нужен новый король, друг Рима, как и Теодорих.

Вилимер хотел что-то сказать, но Красс поднял руку, показывая, что еще не закончил.

— Я привык говорить прямо. Ты ушел из Паннонии, которой по праву владеют остроготы, друзья и союзники Восточной империи. Ты ушел оттуда и увел своих людей потому, что потерял надежду стать королем остроготов. Что скажешь ты, если я предложу тебе стать королем визиготов после нашей победы? Рим готов подтвердить дарование им земель в Аквитании и возобновить федератный договор. После смерти Эвриха, разумеется. Как видишь, я честен с тобой. Рим не видит в готах врагов и не собирается вести войны на уничтожение. Мы хотим лишь восстановить справедливость, покарав узурпатора и утвердив на троне Толосы дружественного Риму короля.

Вилимер явно не ожидал такого предложения. Он был ошеломлен и не знал, что сказать. На это Красс и рассчитывал. Не зря он потратил много часов, подробно выспрашивая Венанция о королевстве готов и размышляя над тем, как привязать к себе Вилимера, сделав его надежным союзником. Слабым местом вождя готов было непомерное честолюбие, на этом в итоге Красс и решил сыграть. И он не ошибся. Всегдашнее чутье и деловая хватка не подвели проконсула.

— Я из рода Амалов, — сказал Вилимер. — И по крови имею право быть королем визиготов. Но у Эвриха есть сын, и он законный наследник.

Красс про себя усмехнулся. Вилимер, несомненно, уже примерял на себя корону.

— Эврих и сам незаконно сидит на троне. Может ли быть законным его сын?

Они говорили еще долго, обсуждая детали сделки, но главным было одно — Красс сумел договориться с Вилимером, а что будет дальше — покажет время и первые столкновения с армией Эвриха.

Легионы прокричали славу императорам и разошлись. В честь одержанной ими победы солдаты получили два дня отдыха, возможность погулять на свадебных торжествах, покутить в тавернах, насладиться любимым зрелищем в Амфитеатре — неутомимый Вер организовывал новые игры. Красс не сомневался, что дело бывшего рудиария, вспомнившего свое ремесло, быстро пойдет в гору, благо конкурентов у него пока не предвиделось, а жадный до необычных зрелищ народ валом валил на представления.

Самому же Крассу отдыхать не приходилось. Наутро был созван большой военный совет, где присутствовали все командиры легионов, Одоакр, Вилимер и Вибий Цестий, префект императорской гвардии. Но еще до того Крассу пришлось выдержать настоящий бой с Антемием, который, как и предупреждал Кассий, собирался оставить готов при себе.

— Они ненадежны, — говорил император, идя рядом с Крассом по дорожке дворцового сада. — Готы предадут тебя, едва встретятся со своими сородичами.

— Не предадут. Я обещал Вилимеру…

— Знаю, что ты ему обещал. Корону Эвриха. Но Вилимер не один, его солдаты не станут биться со своими «братьями». Беря их с собой, ты сильно рискуешь. Рискуешь получить удар в спину.

— Что за война без риска? Но мне нужна его кавалерия. Шесть тысяч бойцов! Говорят, Эврих силен, а мне дороги мои легионеры. Пусть готы сражаются с готами, это сбережет жизни римских солдат.

— А ты упрям, Марк Красс!

Они стояли друг против друга, и ни один не отводил взгляда. Издалека доносились крики бурно празднующей толпы. Красс раздражался все больше, но старался сдерживать себя.

— Война в Галлии — моя забота. И мне решать, какие войска мне нужны, а какие нет. Не вижу необходимости объяснять свои действия, однако из уважения к тебе скажу так. Готам нечего делать в Италии. Здесь и так полно всяких варваров. Поэтому они пойдут со мной. Рим остается под надежной защитой. Я оставлю здесь Пятый легион и всадников Мегабакха. Кроме того, при тебе останется половина твоих букеллариев.

— Что?!

— Тысячу твоих всадников я возьму с собой. Мне нужна опытная тяжелая кавалерия, и одних готов недостаточно. Ты прав — полностью полагаться на них нельзя.

Губы Антемия сжались в тонкую линию, глаза неприятно прищурились, но голос остался спокойным.

— Ты распоряжаешься моими людьми? Я тебя правильно понимаю?

Красс кивнул.

— Правильно. Ты сам назначил меня военным магистром. Я намерен вести эту войну и выиграть ее. Не того же ли хочешь и ты? Но ты не веришь в мою победу. Так?

Антемий слегка склонил голову набок, потом медленно развернулся и продолжил неспешное путешествие по дорожке. Красс присоединился к нему.

— Почему ты так решил?

— Будем честны друг с другом. Ты отправил своих людей в Константинополь, а вчера, как я слышал, твой человек направился в Далмацию к наместнику Непоту. Но мне ты говорить об этом не стал.

— Что из того? Это обычное посольство. Я должен сообщить Льву, что тут у нас происходит.

— Вот как? Обычное посольство? И Непоту ты тоже решил просто сообщить об этом? А я слышал, ты хочешь заключить с ним некий договор и получить от него корабли. Флот Непота и солдаты Вилимера…. Но куда этот флот направиться? Ты, помниться, отговаривал меня от нападения на Сицилию, а ведь вернуть ее Риму было бы достойным императора делом. Граждане славили бы удачливого императора и полководца! Граждане Константинополя, хочу я сказать.

— Ты решил, что я хочу напасть на Сицилию, пока ты воюешь в Галлии?

— Возможно и нет. Я просто говорю то, что думаю. Но что же тогда получается? Если не на Сицилию, то куда? Неужто сразу в Константинополь? Нет! Сперва тебе следует заручиться поддержкой патрициев и плебеев.

Антемий вновь остановился и глядел на Красса с высоты своего роста. Однако тучный проконсул ничуть не смутился.

— Мне донесли, что вчера ночью ты виделся с Никомахом, — сказал император. — Я еще думал, зачем бы? Теперь понимаю. Но как Никомах узнал…

— У всех есть свои люди. Прознатчики, соглядатаи… Рим не изменился за эти пять сотен лет. Но не беспокойся. Никомах истинный патриот Рима. Так же как я, как ты. Будет, однако, лучше, если мы станем действовать сообща, и не будем впредь скрывать свои замыслы друг от друга. Я не враг тебе. Кроме того, тебя я знаю, а этого Льва нет. Все же, что я о нем слышал, убеждает меня в одном — ты был бы лучшим правителем восточных провинций. На благо Рима.

— Что ты хочешь сказать?

— Я поддержу твои претензии на трон Константинополя. Тем более с этого дня мы родственники, наши роды связаны узами брака. Но ты не должен видеть во мне и моих легионах лишь средство отсрочить окончательную гибель Рима и дать тебе время утвердиться на Востоке. Вы здесь забыли, что такое величие Рима. Забыли, как могут бить варваров римские легионы. Неужто мои победы не убедили тебя? Ты все еще считаешь, что Рим обречен? Отбрось эти мысли! В Галлии я одержу победу. Власть Рима на Западе будет восстановлена. А вот тогда мы вместе займемся Востоком. Но до того не нужно распылять силы и строить планы за моей спиной. Что скажешь, император?

Антемий долго молчал, на его лице не отражалось никаких чувств.

— Скажу, что я недооценивал тебя. Не думал, что ты так быстро освоишься в нашем мире… Забавно! Когда я читал о твоем времени, мне казалось, что вы были не просто людьми, но кем-то сродни титанам. Теперь я вижу, что так оно и есть.

Красс усмехнулся.

— Так каково твое решение?

— Что ж, пусть наша судьба решится в Галлии! Если мы вправду сокрушим Эвриха — никто уже нас не остановит. Я помогу тебе всем, что в моих силах. Вверяю судьбу империи в твои руки…

После разговора с Антемием, трудностей на совете не возникло. Было решено, не теряя времени, выступит в Галлию, двинув против Эвриха почти все силы, которыми располагал Красс. В поход уходили шесть легионов и вспомогательные войска, состоявшие из трех тысяч готов Вилимера и четырех тысяч федератов Одоакра. Кроме того, по словам Одоакра, к ним должны были присоединиться около двух тысяч бывших солдат Рицимера, еще остававшихся на севере Италии. Таким образом, под началом Красса оказывалось почти сорок тысяч пехоты. Пехоту должны были поддержать три тысячи всадников-готов и тысяча букеллариев Антемия, которых вел Вибий Цестий. Вместе с двумя тысячами римской вспомогательной конницы общая численность кавалерии доходила до шести тысяч. С этой армией в сорок шесть тысяч солдат Красс надеялся разгромить визиготов и утвердить власть Рима над Галлией.

Не зная точно какими силами располагает Эврих, пренебрегать любой возможной помощью было бы глупо. Антемий подробно рассказал Крассу и его легатам о положении в Галлии, снабдив их самыми точными картами, какие только нашлись. Также он обещал немедля отправить надежных людей к наместнику северной Галлии Сиагрию и королю бургундов Гундиоху.

— Никто не знает, как поведет себя Гундиох, — говорил он, задумчиво склонившись над картой. — Раньше он всегда обещал нам помощь бургундов, а в прошлом году его люди прогнали визиготов за Родан. Собственно после этого Гундобад и стал военным магистром Галлии. Но помощь эта меня не радовала. Бургунды хозяйничали в Галлии как хотели, старый лис Гундиох ни за что не признается, но я не сомневаюсь — он спит и видит, как расширить свои владения до Родана. И только поэтому он выступил тогда против Эвриха, а вовсе не из любви к Риму. Я мог бы отдать ему приказ поддержать нашу армию, но что из этого выйдет — ведает один Бог. Гундиох давно не подчиняется Риму, хотя бургунды по-прежнему считаются федератами. Полагаю, лучшее, на что можно рассчитывать — что бургунды не станут вмешиваться в войну.

Что до Сиагрия, вестей от него давно не было. Не знаю даже, какими силами он располагает теперь, но если союзные ему франки все так же верны договору, он мог бы, перейдя Лигер, ударить по визиготам с севера. Я отправляю к нему людей, постараюсь уговорить его действовать вместе с нами, но это будет не просто. Слишком свежа еще память о нашем недавнем поражении. Скорее всего, Сиагрий будет ждать исхода первых сражений.

Император устало распрямил плечи и оглядел всех собравшихся в зале.

— Я чувствую, как там, за Роданом, собираются тучи. Гроза вот-вот разразится. Вам надо спешить. Мы медлили слишком долго, и если Эврих вторгнется в Галлию до того, как придете вы, остановить его будет некому. А если падет Галлия…

Он не договорил, но всем и так было ясно — лучше бить врага на его территории, чем допустить, чтобы цветущие галльские провинции стали ареной жестокой войны. Торопиться надо было еще и потому, что снабжать почти пятьдесят тысяч солдат и тысячи лошадей было не так-то просто. Красс надеялся найти за Альпами, в дружественных провинциях, большие запасы провизии для своей армии, и было бы совсем ни к чему, чтобы эти запасы достались готам.

Вот почему медлить с выступлением не стали и, едва окончились праздничные торжества, легионы снялись с лагеря. Было это в пятый день до июньских Ид.

Узнав, что войска уходят в Галлию, провожать их вышло едва ли не все население Рима. Люди стояли у Фламиниевых ворот, глядя на проходившие легионы. Многие махали руками, некоторые плакали не скрываясь, кто-то кричал приветствия, но большинство стояли молча. Праздничное настроение сменилось тревогой. Армия шла на войну, бросая вызов могуществу готов, и народ Рима, едва свыкшийся с мыслью, что теперь у них есть надежная защита и жизнь, наконец, начинает налаживаться, вдруг осознал — все это может рухнуть в одночасье. Чем кончится битва за Галлию? Никто не взялся бы предсказать. Вместе с легионами из Рима уходила надежда.

Легионеры, напротив, шли весело, будто не думая о предстоящих сражениях. В карманах у них звенело золото, щедро отсыпанное Крассом и Антемием. За время празднеств они славно погуляли, многие обзавелись в Риме подружками, а всеобщее преклонение перед ними — солдатами Великого Рима — окрыляло бойцов. Кассий подумал, что боевой дух войска необычайно высок. Нельзя и сравнить, с тем, как они шли на Парфию. Оно и понятно. Тогда они шли покорять далеких восточных варваров, теперь же каждый легионер знал — они идут сражаться за Отечество, а за спиной остается Рим, пусть не тот, который они знали с детства, но все же это был Рим.

— Да, мы были правы, — задумчиво сказал Никомах. — Теперь благословение римских богов будет с вами. И, одержав победу, вы вернетесь домой.

Сенатор стоял рядом и улыбался проходившим мимо когортам. Кассий знал, Никомах всей душой желал бы отправиться с ними, но, по словам самого сенатора, не мог оставить Рим в момент неожиданного подъема старой веры, когда вновь открывались храмы, и люди, кто с опаской, а кто с искренним восторгом, начали вновь обращаться к родным богам. Впрочем, большинство простых римлян с одинаковым усердием шло сначала в церковь, а потом в храм, не видя ничего странного в этом двоеверии.

— Мы были правы, — повторил Никомах, и Кассий рассеянно кивнул. Мысли его то и дело возвращались к насыщенным событиями двум последним дням.

Свадьбу справляли в спешке, — Красс хотел во что бы то ни стало решить это дело до своего отбытия в Галлию, — поэтому о соблюдении всех традиций не могло быть и речи. Однако по мере возможностей следовали римскому обычаю. Красс был щепетилен в этом вопросе, в свое время его семейный очаг являл собой пример всему Риму, хотя некоторые и называли Красса старомодным из-за того, что он ни разу не разводился, всю жизнь сохраняя верность своей супруге Тертуллии.

Вероятно, Публий последовал бы его примеру, если бы воля богов не разлучила его с Корнелией навсегда. Теперь, беря замуж Алипию, он покорялся воле отца, но радости не испытывал. Умом Кассий понимал чувства друга, знал, как нежно любил Публий свою молодую супругу, но чем мог он помочь? Разве что выслушать. Сам он не был женат, и до сей поры ни одной девушке не удавалось разжечь в нем пламя страсти. В глубине души он полагал себя неспособным на любовные порывы и не видел в том ничего плохого. Склоняясь к философии Эпикура, Кассий считал неразумным привязываться к одной женщине, когда вокруг столько прекрасных дев, готовых дарить любовь. Однако, считая себя обязанным поддержать друга, покорно выслушивал душевные излияния Публия.

Глубокой ночью они выбрались подышать свежим воздухом на балкон. Антемий подарил будущему зятю целый, даже не дом, а дворец. Назывался он Domus Augustiana и, по словам императора, был построен по приказу Октавиана Августа, после чего долгое время служил домом для императоров Рима. Дворец этот был построен несколько десятилетий спустя после исчезновения армии Красса, и Кассий думал, как это странно, что босоногий мальчишка, племянник Цезаря, которого он видел всего один раз, да и то мельком, стал в конце концов властелином Рима и построил этот роскошный дворец.

Кассий помотал головой, чтобы развеять затуманившие мозг винные пары, глубоко втянул прохладный ночной воздух и посмотрел на почти полную Луну, висевшую над Большим Цирком. Цирк сильно изменился за прошедшее время, стал гораздо внушительней, обзавелся башнями, грандиозными арками и воротами, прекрасными обелисками, но он все еще стоял здесь и, также как пять столетий назад, на нем проводились гонки. Сейчас оттуда доносился приглушенный расстоянием шум народных гуляний. Кассий вдруг вспомнил, как еще мальчиком бывал там с отцом и азартно следил за гонками колесниц. «Прошлое крепко держит нас всех», — подумал он. «Кого-то больше, кого-то меньше, но никому не избежать этого. Рим изменился, но все равно многое напоминает о нашей жизни. И это хорошо, новый Рим не чужой нам, и он станет нашим отечеством, также как тот, который мы все помним».

Из пиршественной залы слышался гул голосов. Друзья Публия, приглашенные на это застолье, не заметили их отлучки, продолжая пить и вести беседу. Не так уж много было этих друзей: Цензорин, Мегабакх, неразлучная пара философов, да несколько молодых офицеров. А ведь случись такое в их Риме, на пир к сыну Красса явилась бы почти вся римская молодежь из патрицианских и всаднических семей.

— Да слушаешь ли ты меня, Кассий?!

— Да, да. Конечно, слушаю. Ты говорил о Корнелии.

— Корнелия… — Публий пошатнулся и, чтобы сохранить равновесье, прислонился к мраморной колонне. — Знаешь ли ты, что Корнелия хотела совершить самоубийство, когда узнала о гибели нашей армии? Никто не мог сказать точно, что случилось там, в Парфии. Но полагали, что все мы погибли в пустыне. И вот она, убитая горем…

— Как ты узнал о ее судьбе?

— Спросил кое-кого, прочитал… Так странно читать в сочинениях историков о людях, которых ты знал, о своих близких!

Кассий вспомнил о брате и согласился с Публием.

— Но, знаешь, вскоре она утешилась и вышла за Помпея. И была ему верной женой до его смерти, а остаток жизни провела в его доме. Я не виню ее. Думаю, их сблизило общее горе. Она потеряла меня, а Помпей — Юлию.

— Да, помню, весть о смерти супруги Помпея мы получили перед самым походом к Евфрату. Я тогда еще подумал — всё, теперь триумвиры точно рассорятся. И, похоже, я оказался прав.

— Да при чем тут триумвиры?! Я тебе о Корнелии говорю! Я пытался представить ее женой Помпея, почтенной матроной и, наконец, старухой, доживающей век в одиночестве в его доме. И не смог. Для меня она остается все той же девушкой, как будто мы расстались только вчера.

— Вы расстались почти два года назад. По нашему счету. И больше пятисот лет по-здешнему.

— Все так, но я не забыл ее.

Они замолчали. Из залы доносился громкий голос Мегабакха. Он увлеченно вещал что-то о тактике кавалерии. Кассий усмехнулся, ни о чем больше Мегабакх последнее время не говорил, с головой уйдя в свое предприятие. Интересно, слушает его кто-нибудь? Впрочем, это лучше, чем постоянное нытье Цензорина о несправедливости Фатума. Оратор все больше погружался в себя, вынашивая странную идею вернуться в Синнаку и попытаться снова войти в ущелье. Он утверждал, что возможно так им удастся вернуться назад во времени. Кассий не видел смысла в такой попытке, даже без учета возможности ее осуществления.

— А как же Алипия? — спросил он. — Она весьма недурна и, как я понимаю, хорошо образована. Ты говорил с ней?

— Говорил. Красива? Да. Но что мне в том? Она лишь следует воле отца, как и я. Не думаю, что мы полюбим друг друга. Наш разговор был кратким, но я понял это. Она была очень холодна, сказала, что устала быть игрушкой и средством добиваться политических целей. Брак с Рицимером сломал ее. Да и то сказать! Делить ложе с постылым стариком, быть заложницей его отношений с отцом, мотаться туда сюда между ними… Тут кто угодно сломается. А ведь она еще молода и все еще мечтает о любви.

Кассий пожал плечами.

— Что любовь? Таков удел девушек из благородных семей. Ваш брак скрепит союз Красса с Антемием. Он нужен всем нам.

— Да я понимаю…

— И потом, уверен, — вы друг друга полюбите. Ты уже сейчас понимаешь ее, а не это ли главное в любви?

— Что ты знаешь о любви, Кассий?

— Вот тут ты прав! А потому послушай-ка лучше, какую штуку задумали мы с Никомахом. На завтрашнем заседании Сената… В общем, мы решили расшевелить это болото. Есть одна глупость, среди всех здешних глупостей, которую следует исправить немедля. Эта христианская секта задурила всем головы, но у Никомаха хранится кое-что, что как они полагали уничтожено навсегда. И завтра мы вернем это в Сенат. На законное место.

— О чем ты толкуешь? Что «это»?

— Это — Алтарь Победы…

В Курии было шумно. Заседание Сената должно было вот вот начаться, сенаторы рассаживались на скамьи, амфитеатром возвышавшиеся вдоль западной и восточной стены. Шарканье ног, приглушенные разговоры и шелест одежд сотен людей сливались в назойливый гул, висевший под расписанным фресками потолком. Опоздавшие спешили пройти по центральному проходу, пробираясь к своим местам. В глубине Курии на возвышении стояло украшенное изящной резьбой кресло принцепса Сената. Рядом, по приказу Антемия, желавшего оказать честь отцу своего зятя, поставили еще одно кресло.

Красс, облачившийся в тогу с пурпурной каймой, грузно опустился в него и исподлобья оглядел ряды сенаторов. Его несколько удивляло, что они предпочитают тогам накидки, богато расшитые золотыми и серебряными нитями, но, в конце концов, не могла же одежда совсем не измениться за пять прошедших веков! Сам он не собирался отказываться от традиционной тоги и не испытывал ни малейшего неудобства от того, что выделяется среди этой толпы. Сегодня Сенату предстояло пополниться новыми членами. Император легко согласился на это, признавая, что «старые римляне» вне всяких сомнений должны быть представлены в Сенате.

Антемий заговорил, и Красс склонился к нему, чтобы лучше слышать.

— Я думаю, будет правильно предоставить консульство следующего года твоему сыну, — говорил император. — Это возвысит его в глазах Сената и народа, а также упрочит наше положение в Константинополе.

— Публий еще не достиг должного возраста… Хотя закон этот уже нарушался.

— Возраста? А, понимаю. Но теперь с этим нет никаких трудностей. Однако, нам следует заручиться согласием Льва Фракийца. Таков порядок и нарушать его мы не можем.

— Разве консулов избирают не комиции Рима?

— Конечно, нет. Уже давно должность консула зависит от воли императора. Но нужно чтобы Константинополь одобрил наш выбор. У меня есть сторонники при дворе…

Слушая Антемия, Красс обратил внимание, что сенаторы уже собрались, но несколько мест у восточной стены пустовало. И куда-то запропастился Кассий. Квестора нигде не было видно, и его отсутствие показалось Марку Лицинию странным. Красс нахмурился, вспомнив как Публий пытался рассказать ему о каком-то замысле Кассия и его теперешнего друга Никомаха. Эти двое, кажется, собирались что-то сегодня принести в Сенат. Красс пожалел, что, озабоченный приготовлениями к походу, отмахнулся от рассказа, посчитав его не заслуживающим внимания.

«Что-то эти двое подозрительно быстро спелись», — подумал он. Припомнилось письмо, отправленное Кассием в лагерь при Нарни. Квестор и Никомах советовали ему убить Вилимера — нашлись советники! «Кассий хороший тактик, но не стратег. И не политик. Как бы не натворил он дел. Где он болтается?»

Словно в ответ на его мысли, у входа в Курию внезапно загремели трубы. Сенаторы разом умолкли, обернувшись туда. Высокие дубовые двери распахнулись, и, посреди воцарившегося молчания, в Курию вошла целая процессия. Впереди выступал Кассий. Брови Красса взметнулись от изумления — квестор был в лорике и алом плаще, на поясе висел меч. Рядом с ним шел Никомах, лицо сенатора сияло торжеством. Оба смотрели только вперед, туда, где сидели рядом Антемий и Красс. За ними шли четверо легионеров, неся на руках золотую статую богини Виктории. Раскинув крылья, богиня словно летела над ними, ее рука протягивала вперед лавровый венок победителя. За легионерами следовали десятка два сенаторов, все они заметно волновались, оглядывая замерших на скамьях коллег. В гробовой тишине Кассий и Никомах проследовали в центр Курии и здесь остановились. Красс быстро оглянулся на Антемия. Император, пристально глядя на статую, медленно поднимался с кресла.

— Никомах… — начал он, но тут же умолк, видно не находя слов.

Сенатор тут же воспользовался этим и поднял руку, показывая, что хочет говорить. Его жест словно бы стал сигналом. Многие сенаторы вскочили на ноги. Поднялся невообразимый гомон, кто-то свистел, кто-то топал ногами, отовсюду неслись рассерженные выкрики. Никомах начал говорить, но трудно было разобрать что-либо в этом шуме, до Красса доносились только отдельные слова. Не понимая, что происходит, проконсул взглянул на Кассия. Было видно, что квестор растерян, он явно ожидал не такого эффекта.

Никомах побагровел, он уже кричал, и голос его гремел под сводами Курии. Пришедшие с ним сенаторы столпились вокруг, будто собираясь защищать статую.

— Пришло время вернуть Сенату его главный символ! Алтарь Победы стоял здесь во времена могущества Рима, он видел великие победы, он приносил нам величие и славу! Рим восстает из бездны поражений и унижений, куда ввергли нас неразумные императоры, приказавшие вынести из Курии саму Победу! И после этого нас постигли несчастья и беды. После этого слава Рима обратилась в прах. Теперь, когда боги явили нам свою силу, я говорю — настало время! Вернем же обратно алтарь наших предков, и Рим обретет новые силы! Победа вновь осенит орлы легионов, и грозное имя римлян заставит содрогнуться весь мир!

Красс тяжело поднялся и встал рядом с Антемием.

— Что здесь происходит? О чем говорит Никомах?

Император быстро посмотрел на него.

— Он действует не с твоего ведома?

— Нет, клянусь богами!

— А как же Кассий?

— Я удивлен не меньше тебя. И хочу знать, что они тут устроили!

— Это Алтарь Победы. Он стоял в Курии со времен Октавиана, но уже давно его убрали отсюда. Да, восемьдесят лет назад… С тех пор он стал символом для сторонников старой веры. Как я понимаю, Никомах решил, что времена изменились, и Алтарь можно будет вернуть. Но, как видишь, он ошибался. Сенаторы не позволят этому совершиться.

— Почему?

— Для христиан это святотатство. Худшее оскорбление их веры. Приносить жертвы в Сенате, даже просто установить тут опять статую и Алтарь… Нет, невозможно!

— Что их так оскорбляет? Говоришь, это символ старой веры? Если так, по мне, было бы правильно оставить его.

Лицо Антемия ничего не выражало.

— На твоей стороне сила. Поэтому Никомах и решился на это дело. Ты слышишь сенаторов? Если Алтарь останется здесь, тебя будет приветствовать Никомах и его сторонники. Меньше четверти сенаторов. Кто-то из христиан это стерпит, не желая ссориться с властью. Но три четверти Сената станут нашими смертельными врагами. Прикажи оставить Алтарь, поддержи Никомаха, и они тотчас покинут Курию. На их стороне будет народ. Не все, но многие. Ты сможешь восстановить Алтарь только силой оружия. И удержать в повиновении Рим только мечами легионеров.

— Всего лишь один Алтарь так сильно всех оскорбит?

— Этот Алтарь — да. Не забывай, впереди война, нам нужна поддержка Сената. Деньги, продовольствие, спокойная Италия…

— Ну а что думаешь ты сам? Об Алтаре?

Антемий ответил не сразу.

— Даже если бы я хотел восстановить его… Нет, вторым Юлианом я стать не готов. Время для этого не пришло. Я поддерживаю тебя во всем, потому что оба мы хотим возродить мощь Рима. Но в этом — нет. Я не поддержу такое решение. Смута в Италии нам не нужна. Однако… Сила на твоей стороне. Что скажешь ты, Марк Лициний Красс, военный магистр?

Красс поправил тогу, повертел головой и встретился взглядом с Кассием.

«Слишком он возомнил о себе. Юнца надо поставить на место. И Никомах этот…»

— Успокой их. Я буду говорить…

Лязгала сталь, солдатские калиги выбивали пыль из древней Фламиниевой дороги. Шли когорты Третьего легиона. Чуть в стороне от строя шагал Луций Цецилий. Цепкий взгляд центуриона то и дело скользил по рядам, стараясь отыскать нарушителей дисциплины, способных опозорить его легион. Нарушителей не было, даже самые буйные легионеры не решались вызвать гнев сурового примипила.

И тут Кассий увидел, как из толпы выбежала совсем еще маленькая девчушка лет десяти. Она подбежала к Цецилию и протянула ему букетик полевых цветов. Синие васильки и белые ромашки переплелись в неприхотливом узоре.

— Дяденька солдат, — пропищал ее голосок. — Возьми эти цветочки, пожалуйста. Я собрала для тебя.

Кассий с удивлением увидел, как на миг изменилось лицо старого центуриона. Цецилий остановился, протянул руку и взял цветы. Поблагодарив девочку и слегка потрепав ее по волосам, Цецилий легонько развернул ее и отправил назад. Потом подумал и прикрепил букетик к лорике. Смотрелось забавно, но никто и не подумал смеяться.

— Пусть нам и не удалось, но мы были правы, — негромко сказал Никомах. — Он все-таки вновь побывал в Курии. Придет время, и слава Рима вернется.

Кассий кивнул.

Мимо шли легионы. Впереди была Галлия и война. Позади оставался Рим, полный надежд и тревоги.

Столица всей римской Галлии, Арелат не зря получил такое название. «Озерный город» — значило его имя на языке кельтов, первых жителей этих мест. Расположенный в дельте Родана, Арелат и правда был окружен обширными болотами и озерами, представлявшими естественную защиту против любого врага. Когда римляне пришли в эти места, Арелат уже был процветающим городом, соперничая с расположенной неподалеку Массилией. Оказав поддержку Юлию Цезарю во время гражданской войны, Арелат получил выгодные торговые привилегии, позже здесь стоял лагерем Шестой Железный легион, а его ветераны, получавшие земли в окрестностях города, составили значительную часть населения.

Арелат процветал во все века Римской империи, но особенного расцвета достиг при императоре Константине, тогда же он стал главным центром распространения христианства в Галлии. Уже восемь десятилетий Арелат оставался столицей преторианской префектуры. Войны и нашествия варваров мало отразились на нем. Настоящая жемчужина Галлии — город сверкал белым мрамором своих зданий и площадей. Цирк, амфитеатры, триумфальные арки, чудесные термы, построенные самим Константином Великим, соборы и церкви Арелата затмевали собой любой город Галлии и могли соперничать с самим Римом.

Утренний туман еще не успел рассеяться, как на улицах и площадях Арелата уже начал собираться народ. Однако это оживление не было похоже на обычную суету богатого торгового города. Люди волновались, собираясь кучками, они возбужденно обсуждали последние новости, высказывали предположения, обменивались слухами. Последние дни город просто полнился слухами, и все они были тревожны.

Говорили о готах — все последние дни на том берегу Родана царило большое оживление, торговцы, приходившие из владений Эвриха, рассказывали о многочисленных войсках, наводнивших западные провинции, дороги были забиты солдатами, лошадьми и обозами. Все эти массы войск двигались на восток, Эврих, не особо скрываясь, готовился к большой войне.

Беспокойство владело всеми. Кое-кто спешно покидал город, полагая, что армия готов перейдет Родан, как было в прошлом году, и Арелату грозит осада. Но большинство не собиралось бросать родной город — кому-то просто некуда было податься, а многие полагали, что префект и Сенат не решаться сопротивляться Эвриху, и в этот раз Арелат откроет ворота. И то сказать — после ухода Гундобада в Италию провинция осталась без войск. Военный магистр увел с собой бургундскую армию, которая, согласно федератному договору, должна была защищать римскую Галлию. О Гундобаде говорили все, было известно, что Рицимер поднял мятеж против императора и осадил Антемия в Риме, но чем кончилась эта осада, и удалось ли Рицимеру с Гундобадом задуманное точно не знал никто.

Волнение в городе особенно усилилось в третий день до июньских Ид, когда Полемий объявил об экстренном заседании Сената. Собрание было назначено на полдень, все знали, что вчера вечером в город прибыли корабли из Рима, и потому никто не сомневался, что сегодня в Курии будут приняты важные решения. Ждали вестей из Италии, но еще больше ждали и боялись сообщения о нашествии готов. Ну а пока вестей не было, люди внимали многочисленным слухам.

Все уже знали, что вчерашних послов направил Антемий, но что там случилось в Италии оставалось загадкой. Кто-то рассказывал, что Рицимер с Гундобадом будто бы казнены, но их тут же опровергали, уверяя, что Рим все еще осажден, и Антемий намерен просить помощи из Арелата. Иные уверяли, что Лев Фракиец высадил в Италии большую армию и разбил Рицимера, другие добавляли, что армия эта идет теперь к Арелату чтобы сразиться с готами. Ходили слухи о множестве странных явлений и знамений, шепотом передавался рассказ о громе небесном и божьем огне, поразившем войска мятежников. Пущенный кем-то, пошел гулять слух о древних легионах, восставших из могил и готовых вести войну за Империю. Впрочем, этому слуху верили еще меньше, чем сообщениям о громе небесном.

К полудню вокруг Курии собралась огромная толпа. Люди молча расступались перед сенаторами, спешившими на заседание. Как голодный ждет корки хлеба, город замер в ожидании вестей.

Сенаторы волновались. Курия уже была полна народу, но префект Галлии не спешил начинать заседание. Стоя у своего кресла, Полемий о чем-то говорил с уважаемым в городе епископом Львом. Эти двое являли собой странную пару. Худощавый, седой, чисто выбритый префект и полный лысоватый епископ недолюбливали друг друга. Полемий был известен симпатиями к старой вере, епископ же славился набожностью, и то, что они разговаривают так долго, настораживало. Большинство сенаторов видело в этом тревожный знак. Время от времени Полемий оглядывал скамьи, словно прикидывая все ли уже собрались. Наконец епископ отправился на свое место, а Полемий подал знак закрыть двери.

Разговоры смолкли. В наступившей тишине префект поднялся на возвышение в центре зала, откашлялся и обратился к сенаторам.

— Отцы сенаторы! Лучшие мужи Галлии! В тревожный час собрались мы сегодня здесь, грозная опасность нависла над нашим отечеством. Случилось то, чего мы давно уже ждали. На нас идут готы, король Эврих нарушил границы и все договоры. Его цель — последние свободные римские земли в Галлии. Наши земли.

Сенаторы ждали этих слов. Не удивился никто, Курия хранила молчание.

— Сегодня утром ко мне прибыл посланник всем вам известного и уважаемого мужа Экдиция, а также епископа Сидония. Готы вторглись в Арвернию, Августонемет в осаде. Экдиций поднимает народ, призывая к сопротивлению. И он просит нашей помощи.

По скамьям прокатился шепот, Полемий выждал, пока все вновь успокоятся.

— Знаю, кое-кто сейчас вздохнул с облегчением, полагая, что готы, занятые Арвернией, нам не грозят. Однако это не так. Экдиций ошибается, считая, что опасность грозит лишь ему. Я получил сообщение от своих людей на том берегу. Эврих разделил свои силы, и лишь малая часть из них вошла в Арвернию. Армия готов движется к Родану. Их больше ста тысяч. На этот раз Эврих намерен покончить с нами. В Арвернии льется кровь, пылают виллы и города, готы пытают и убивают священников, сжигают и разрушают церкви. То же в скором времени ждет и нас.

Шум на скамьях нарастал, и Полемий вынужден был возвысить голос.

— Времени больше нет. В ближайшие дни война захлестнет Галлию. Сегодня нам предстоит решить один вопрос — покоримся ли мы варварам без боя или же, обнажив мечи, встанем на защиту родной земли.

Сенаторы удивленно переглядывались — уж не сошел ли префект с ума? Сопротивляться? Но как?

Общее мнение выразил Паоний. Будучи уже в годах, он не утратил присущей ему с юных лет энергии и напора. Благодаря им, выходец из низов сумел сделать головокружительную карьеру и обзавестись огромным состоянием. Он был владельцем обширных поместий вокруг Арелата, вел большую торговлю с Италией и Востоком. Пятнадцать лет назад, еще при Майориане, он был префектом Галлии и с тех пор к нему прислушивались многие сенаторы.

Поднявшись со своего места, Паоний поднял руку, показывая, что собирается говорить.

— Мы не хотим, чтобы сюда пришли готы, — сказал он, дождавшись тишины. — Но если дела обстоят как ты говоришь, что можем мы сделать? За Эврихом сила, а что за нами? У нас нет солдат, бургунды ушли, кто будет защищать Арелат? Ты говоришь — «обнажить мечи», но что конкретно ты предлагаешь, Полемий?

Полемий обменялся быстрым взглядом с епископом и сказал:

— Я собираюсь объявить сбор ополчения. Мы соберем армию римских граждан и выступим против готов.

Паоний скептически скривил губы.

— Ты серьезно? Ополчение? Такого не было с незапамятных времен. И не будет, потому что это глупость. Уверен, что Сенат не даст тебе разрешения.

Гул в зале подтвердил, что многие разделяют его сомнения. Паоний развел руками.

— Сам видишь. Кто за тобой пойдет? Юнцы, мечтающие о подвигах? Даже если ты увлечешь их за собой, что могут они против готов? Предлагаешь, чтоб мы отправили на смерть своих детей — но ради чего? Если бы была хоть малейшая надежда… Хоть тень надежды! Но ее нет. Помощи нам не будет, а значит, в сопротивлении нет смысла. Как обречен Экдиций, так будет обречен Арелат, если мы закроем ворота и встанем на стены.

— В городе большие запасы продовольствия, мы можем долго держаться! — выкрикнул кто-то с места.

Паоний тотчас обернулся, ища, кто это сказал.

— А что толку? Без помощи извне, Арелат все равно падет. Но помощь не придет. Надеяться не на что. Лучше смириться и молить Эвриха о снисхождении. Изъявлением покорности мы можем заслужить его милость.

В первом ряду поднялся Флавий Магн. Глубокий старик, он стоял, опираясь о руку сына. Из уважения к благородному Магну, бывшему консулу и префекту претория, в зале вновь стало тихо.

— Стыдитесь, римляне! — негромко сказал старый консул. — Что я здесь слышу? Снисхождение, покорность… Вы готовы молить о милости варваров, но не готовы сражаться с ними. Так ли вели себя наши предки?

— Что наши предки? — перебил Паоний. — Дела давно минувших дней нам никак не помогут. Сколько бы раз мы не повторяли высоких слов, армия, способная справиться с готами, от этого не появится. А значит, нечего зря тратить время, нужно решить, кто отправится к Эвриху. Надо отправить богатые дары и попытаться упросить его не трогать Арелат. Вот все, что мы можем сделать. Разве не так, Полемий? Разве это не единственное, что можем мы сделать для защиты жизней и достояния римских граждан?

— Раньше — так бы и было, — медленно ответил Полемий. — Теперь — не так.

— И что же изменилось?

— У нас появилась надежда. — Полемий заметно волновался. Как всегда в такие минуты, на его лице выступили красные пятна. — Вы знаете, что в город прибыли послы Антемия. Но еще не знаете, что они рассказали мне. А, между тем, я получил сообщение о сражениях в Италии. Рицимер и Гундобад разбиты наголову. Власть императора вновь крепка, влияние варваров полностью уничтожено. Рим помнит о нас и отправляет помощь.

Сенаторы заговорили все разом. Новость бурно обсуждали.

— Если Рицимер с Гундобадом разбиты, что за армия может быть у Антемия? — выкрикнул кто-то из сенаторов.

— Как Антемий разбил их?! — вторили ему сразу несколько голосов. — Все-таки пришли войска с Востока? Из Иллирии? Далмации?

Полемию пришлось несколько раз призвать коллег к порядку, пока в Курии вновь не установилось относительное спокойствие.

— В то, что я скажу трудно поверить. Но сразу несколько уважаемых мужей подтверждают это. В Италии случилось невероятное чудо. Под стены Рима явилась армия древней Республики. Семь легионов Марка Лициния Красса, сгинувшие в Парфии пять веков назад, пришли на помощь Антемию. Это они разбили варваров. У Рима снова есть армия, пятьдесят тысяч римских воинов идут сейчас в Галлию, готовые выступить против готов. Это звучит невероятно, но это так…

Нескоро Сенат смог возобновить заседание. Каждый хотел говорить. Полемию стоило немалых трудов убедить сенаторов, что это не шутка. Предвидя, что немногие будут готовы поверить ему, он пригласил в Курию прибывших из Рима послов. Среди них было несколько известных сенаторов, церковных иерархов — все люди весьма уважаемые. Только выслушав их слова и заверения, Сенат поверил в реальность происходящего, и Полемий смог внести свое предложение.

— Теперь у нас есть надежда, — говорил он. — Пробил час решающей битвы. И в этот час мы должны быть готовы положить наши жизни и достояние во имя спасения Отечества. Арелат стоит на пути Эвриха, наши стены закрывают готам путь к сердцу Галлии. И эти стены должны устоять, пока не подойдут легионы Красса. Поэтому, властью префекта, я объявляю сбор ополчения. Готы идут сюда в надежде, что мы приползем к ним на брюхе, умоляя пощадить город. Они идут грабить и убивать, презирая римлян, забывших как защищать родные очаги. Но пусть знает каждый, пусть знают готы и пусть знает Эврих — мы не просим пощады. Галлия будет сражаться!

Давным-давно Курия не слышала таких речей. Сенаторы внимали каждому слову, когда звенящих голос префекта зачитывал постановление, которое вскоре должно было прозвучать на площадях Арелата, в городках, деревнях и на виллах, дойдя до каждого гражданина римской Галлии.

— Все, способные держать оружие…

Совершив первый дневной переход, армия Красса разбила лагерь вблизи Фалерий. В эту ночь Фульциний особенно остро ощутил потерю друзей. Их палатка была непривычно пуста, они делили ее с Сальвием. Не было обычных разговоров и суеты, дружеских пререканий кому где спать. Обычно тесная, палатка казалась слишком просторной для двоих.

Галл остался лежать в лазарете в Риме. Он выжил, но все еще не мог держать даже ложку, не то что вставать. Фульциний навестил его перед самым походом и долго сидел у его ложа. Галл молча смотрел в потолок, не в силах выговорить ни слова. Неприятно было видеть этого сильного бойца и ловкого разведчика таким беспомощным. На прощание Фульциний протянул ему руку, и Галл слабо сжал его пальцы.

Марк не успел еще набрать новых солдат в свой отряд, бессознательно оттягивая этот момент. К старым своим товарищам он уже привык и не мог представить, как он будет командовать новыми, тем более, что в разведчики не годился кто попало. Но впереди была война, отряд нужно восстановить и за время похода он собирался присмотреться к галлам, отобрав самых способных.

К боли потерь примешивались и постоянные мысли о Ливии. Он так и не увидел ее за все дни, проведенные в Риме. Что она сейчас делала? Где была? Этого Марк не знал и не уставал корить себя за то, что так и не сказал ей хоть пары слов на прощание. Впрочем, стоило ли это делать? Ливия, вероятно, уже забыла его, ведь она тоже не делала попыток встретиться.

В эту ночь он не сдержался и напился с Сальвием, поклявшись себе, что это в первый и последний раз за время похода. Однако вино не принесло облегчения, попойка получилась какой-то тягостной, и утреннее похмелье дало о себе знать. Во рту было мерзко, голова гудела, все вокруг вызывало раздражение. Особенно подозрительно бодрый Сальвий.

Фульциний пил воду, хмуро поглядывая на него, когда полог палатки вдруг распахнулся. Подняв голову, Фульциний немедленно вскочил на ноги, от неожиданности опрокинув флягу. В палатку вошла Ливия. Они стояли друг напротив друга и молчали. От неожиданности все слова куда-то улетучились. Марк только проклинал про себя вчерашнюю слабость из-за которой он предстал перед ней в таком виде. В одной тунике, глаза дикие, да еще и трехдневная щетина на подбородке. Из оцепенения его вывел Сальвий.

— Пойду-ка я… хм… Лошадей проверю! — сказал он и, протиснувшись мимо девушки, выскользнул из палатки.

— Привет тебе, Ливия, — выдавил Фульциний. — Что ты здесь делаешь? Я не ожидал…

— Я сбежала из Рима. И искала тебя.

Марк видел, что она одета так же, как и в тот день, когда они встретились там, в Карсулах. Мужская одежда и короткие волосы, однако, совершенно не портили ее красоты.

— Зачем? — спросил Марк и тут же подумал, что ничего глупее спросить не мог.

Она заговорила сбивчиво.

— Ты спас меня, а я так и не поблагодарила тебя. Ты тогда спас всех нас. Если бы не ты… И в Риме я не могла оставаться. Отец Феликс отвез меня в дом дяди, но дяди не было и все эти дни я оставалась с тетушкой, а она… В общем, я не хочу сидеть в доме и ждать когда снова придут варвары, как было у нас в Перузии. Я хочу мстить варварам за отца, за маму и братьев. Хочу уметь сражаться как ты. Чтобы ни один варвар больше не смел прикоснуться ко мне.

— Сражаться? Но ты же девушка…

— Ну и что?! Там, в обители, я осталась с тобой, и ты не прогнал меня! Ты знаешь — я не трусиха. И я была не хуже твоих солдат! Когда варвары ворвались в наш дом, все тряслись от страха. Никто не пытался сопротивляться. И они убили всех. И сейчас все вокруг говорят — «война не дело римлян, меч носить девушке не пристало». Я их всех ненавижу! Ненавижу покорных овец! Ненавижу их трусливого рабского бога, который отнял у римлян гордость! Когда я узнала, откуда пришли вы… Кто вы… Кто ты… Воины Рима из древних легенд — и вы готовы сражаться. Я хочу принять твою веру. Я хочу быть с тобой…

Она говорила горячо, ее щеки пылали. Как-то незаметно она оказалась совсем близко. Фульциний чувствовал ее дыхание. Не в силах бороться с собой он протянул руку и осторожно коснулся ее щеки. Она не отстранилась. Марк понял, что сейчас, в этот миг, он может поцеловать ее…

И тут полог палатки вновь распахнулся. Очарование исчезло. Ливия резко обернулась, и Фульциний мысленно обругал Сальвия, вернувшегося в самый неподходящий момент. Но тут же понял, что ошибся. На пороге улыбаясь стоял Венанций.

Молодой патриций был в лорике, за спиной — алый парадный плащ, на боку меч в ножнах. Фульциний тут же понял, кто из них двоих больше похож на «воина из легенд».

Если Венанций и удивился, застав в палатке Ливию, то ничем не выказал этого.

— Привет тебе, Марк Фульциний! — весело сказал он. — И тебе привет, Ливия! Что это ты тут делаешь?

— Вы знакомы?

— Ну еще бы! Наши семьи дружны с давних пор. Помнится, в детстве мы даже как-то играли вместе. А помнишь, как мы на старый вяз лазили? Там еще этот раб… — как там его звали?.. — построил для нас дом. Помнится, я там тебя даже поцеловал разок!

Венанций рассмеялся. Ливия покраснела.

— Да… Вообще-то, я к тебе шел, Фульциний. Столько дел было, так и не видел тебя после битвы. Но слышал о твоем подвиге! А также слышал, что ты ранен. Как ты?

— В порядке, — выдавил Фульциний.

— Очень рад! Я собирался… — тут он сам оборвал себя и обернулся к Ливии, которая так и не произнесла ни слова. — И все же, что ты здесь делаешь? Я думал, ты в Риме. Слышал о твоем горе. Скорблю вместе с тобой.

Он на миг склонил голову, потом решительно подошел к девушке и положил руку ей на плечо.

— Твой отец отомщен. Я сам убил Гундобада в поединке. Мой меч пронзил грязного варвара и в последний свой миг, негодяй валялся у моих ног, моля о пощаде.

— Это ты… Ты убил его?!

Ливия порывисто обняла Венанция, и Фульциний окончательно почувствовал себя лишним, хотя их объятие было коротким, и девушка почти тотчас отстранилась.

— Благодарю богов, что именно мне выпала эта честь. Однако, я повторю свой вопрос. Как ты здесь оказалась?

Ливия смотрела в пол, руки ее сжались.

— В доме у тетушки я кое-что узнала и подумала, что это важно. Мой дядя… Он уехал из Рима. Я случайно услышала из разговоров, что он проклинал Красса и всех язычников, призывал кары господни на головы «тварей из прошлого». И он отправился в Константинополь, чтобы рассказать о «богомерзких ритуалах» в Риме. Он знаком с патриархом Акакием, у него много влиятельных друзей при дворе, и он будет добиваться похода против язычников, как при Феодосии.

Венанций задумчиво провел рукой по подбородку.

— Важные вести. То-то я думал, куда он так спешно отбыл… Хорошо, что ты сообщила об этом. Нужно немедленно рассказать обо всем императору. Прости, Фульциний, но я украду у тебя Ливию! Идем, я познакомлю тебя с самим Марком Лицинием Крассом! Я бы и тебя взял, Марк, но ты сам не захочешь появиться перед полководцем в таком… эээ… виде.

Ливия не сопротивлялась, когда он увлек ее к выходу из палатки. Фульциний успел поймать ее смущенный взгляд и вспыхнул от ярости, когда увидел как Венанций слегка приобнял ее за плечи.

«Да что ж это такое!» — думал он, лихорадочно разыскивая бритву. «Не палатка, а проходной двор! Но Ливия… Ливия… Что ж мне делать-то, а?»

День догорал. Алая полоска заката еще виднелась на горизонте, а первые сумеречные тени уже легли на землю. В небе зажглись первые звезды, пока всего три-четыре — самые яркие. Ветер задул сильнее, и верхушки могучих дубов закачались, шум листвы смешался с громким журчанием ручья, затерявшегося в глубине рощи. От костра потянуло дымом. Пахло жареной рыбой.

Фульциний сидел, прислонившись спиной к стволу, и стругал ножом сломанную ветку, то и дело поглядывая на заросший клевером холм. Где-то там была Ливия. И Венанций.

«Да, этот парень времени зря не теряет».

Едва они расседлали лошадей, и Сальвий отправился в рощу за хворостом, как Венанций загадочным шепотом предложил пойти поискать четырехлистный клевер — наудачу. Ливия радостно согласилась. Они и его звали с собой… Тоже выдумали! Чтобы римский центурион ползал по траве, как мальчишка, в поисках сказки?! Еще чего не хватало! Ну а Деций пожал плечами и, держась за руки, эти двое со смехом побежали к холму. Феликс только покачал головой и улыбнулся, глядя им в след, а потом достал свои таблички и уткнулся в них, что-то царапая стилусом.

«Не теряет времени… Не тер-ряет!». Нож соскользнул и чиркнул по пальцу. Марк бросил ветку и сунул порезанный палец в рот. «Может, зря не пошел? Да нет, глупости это!». А ведь Венанций уверяет, что они с Ливией просто друзья. С детства. И вроде как это самое детство вспоминают.

«Друзья, говоришь?» — он вынул палец изо рта, посмотрел, как медленно стекает кровь. «А чего ж тогда ты стишки ей свои читаешь, а?! Как это там…

Ну а нам, как угаснет свет недолгий, Сном придется уснуть в ночи бескрайней. Поцелуй меня тыщу раз, пожалуй, Сто еще, снова тыщу и сто по-новой…»

«Чушь какая! Но, надо же, запомнил. Привяжется теперь…»

— Надо с этим кончать, — сказал он вслух, снова взявшись за ветку. «О деле надо думать, а не об этой херне. Приказ у тебя есть? Есть. Чего еще надо?»

Сумерки сгущались. Отблески костра прыгали по поляне. Донеслось приглушенное ругательство — должно быть Сальвий обжегся. Ничего, пусть работает.

— Задал лошадкам корму.

Марк вздрогнул. Петрей, не смущаясь, опустился рядом на расстеленный плащ.

— Всё грустишь? Видел я их. С той стороны сидят, на звезды пялятся. Дети малые!

— Да мне-то что?

— А ничего, — центурион сплюнул на землю, достал откуда-то флягу, откупорил и сделал большой глоток. — Будешь?

Фульциний молча протянул руку. Вино оказалось крепким.

— Я так вообще не хотел, чтоб девка с нами была. Мешается только. Ну да кто меня спрашивает? А все жрец этот… Он ее с собой взял. А Красс разрешил. Крассу что? Не ему дорогу копытами мерить. Странно все это.

— Что странно-то?

Фульциний уже не думал, как нагло центурион влез в его уединение. Удивительное дело! Петрей разболтался. Обычно из него пары слов не вытянешь, а тут…

— Посольство все это. Почему наших не отправил? Мы-то с тобой тут вроде охраны. А переговоры жрец поведет, который все про своего бога бормочет. Да патриций здешний, что на девку твою глаз положил… Что дергаешься? Видал я этих патрициев. Этот еще ничего вроде. Был я с ним в деле. Я людишек насквозь вижу. Оба они чего-то задумали. И скряга наш себе на уме. Я его хорошо знаю…

Петрей снова сплюнул и замолчал.

— Слышал, ты давно с ним служишь, — сказал Фульциний, возвращая флягу.

— Со Спартака еще. Я тогда помладше тебя был. Первый раз в легион завербовался. Всю войну прошел. Потом, когда я уже с Помпеем на Митридата ходил, ветераны смеялись — какая это война? Рабов гонять. А я тебе скажу так — Спартак поумнее многих был. И боец каких мало. Я видел, как он умирал. Пусть всем нам боги такой смерти пошлют!

Фульциний молчал. Петрею явно хотелось поговорить, так пусть говорит. В армии мало таких, кто удостоился чести выпить с Петреем. Будет о чем рассказать.

— И про Красса нашего я тогда еще подумал — далеко он пойдет. Спартака разбить — не девок по лупанарам щупать. Все думают, богач, жмот, ростовщик. Так и есть — а только деньги для него — тьфу! Крассу слава нужна. За нее он все до аса медного выложит. Помпей тот другой. Я с ним всю Азию исходил. Он все Крассу завидовал, в богатстве с ним сравняться хотел, золото из городов возами вывозил.

— Я у Помпея не служил, не знаю.

— Куда тебе! Ты ж с Галлии начал, у Цезаря. Я тоже там был. В Британию сплавал. Цезарь он ничего, не хуже Красса. Я б у него и остался, да Красс меня разыскал. Сам звал в поход на парфян. А я что? Начинал с Крассом, и заканчивать с ним.

— Теперь точно. Раз занесло нас сюда.

— А по мне — так и хорошо это. Ты вот так не думал? Все, что мы там делали — прахом пошло. Я вот двадцать лет воевал. Для Рима Азию покорял, Галлию. А где теперь всё? Римляне — и не римляне вовсе, а тьфу! В богов я не верил, а теперь думаю — есть они. Увидели там у себя, что Рим погибает, и нас сюда бросили. Спасайте, легионеры! И мы спасем, помяни мое слово.

Фляга быстро пустела, но Петрей не пьянел. По крайней мере, Фульциний не замечал этого.

— Я тебе чего все это говорю? К варварам идем, не на прогулку. Красс мне велел в оба глядеть, что да как думать. У этих двоих свои дела и приказы, у нас свои, чтоб ты знал. Так что, как до дела дойдет — поможешь мне, если вдруг что…

— Если — что?

— А ничего. — Петрей быстро закрыл флягу и легко поднялся. — Эй! Сальвий! Ужин готов?!

— Готов! — прокричал в ответ Сальвий. — Вас только ждем!

Центурион обернулся.

— Ну пошли. Голубков этих еще позвать надо. Пока жрец все не сожрал.

Фульциний встал, отряхнул тунику и убрал нож.

— Я позову, — сказал он и зашагал к холму.

Странно, но мысли его были не о Ливии. «Какой приказ отдал ему Красс? И как я мог подумать, что Петрея отправили простым охранником? А ведь Красс так и сказал — слушай Петрея, если вдруг что…»

Ветер еще усилился, с севера наползали тучи, закрывая едва мерцавшие звезды. Деревья шумели. В воздухе пахло грозой.

Ветер гнал на восток тяжелые тучи. Утро уже наступило, но ни один луч солнца не мог пробиться сквозь затянувшую небо серую хмарь. От реки тянуло холодом. По свинцовым водам Родана пробегала рябь, казалось, что река сердится — волны с шумом выплескивались на берег и тут же откатывались назад.

Скрестив на груди руки и запахнувшись в тяжелый плащ, Эврих стоял на холме, окруженный немногочисленной свитой. Даже среди рослых дружинников он выделялся могучим сложением и высоким ростом. Длинные свисающие усы и ниспадающие на плечи волосы делали его похожим на варварских вождей древности. Лицо короля было спокойно, но никого это спокойствие не обманывало — живые серые глаза могли в любой момент вспыхнуть яростью, а тогда никому не хотелось бы подвернуться под тяжелую руку. Впрочем, король умел обуздать свой гнев и редко когда снисходил до того, чтобы лично наказывать провинившихся.

Весь западный берег был забит солдатами. Колонны войск тянулись к реке, сохраняя порядок. Сотни плотов были спущены на воду, готовые принять отряды пехоты, идущие в первой волне. Ударная сила готов — тяжелая кавалерия, ожидала своей очереди. Тысячи коней, чуя близость воды, фыркали и переступали с ноги на ногу, удерживаемые в поводу своими всадниками. Их время придет, когда пехота закрепится на вражеском берегу, развернув боевые порядки. Выше по течению кипела работа — готы строили мост через Родан. Когда Авенио будет взят, по мосту потянутся обозы, груженые продовольствием, двинутся многочисленные метательные машины, необходимые для осады сильно укрепленного Арелата. Плох тот полководец, что не думает о надежном снабжении армии! Но Эврих не собирался ждать окончания строительства. Ударить надо сейчас, немедленно, пока на том берегу нет войск, что по слухам собирает Полемий.

— Тихо там что-то, — сказал Эврих, ни к кому не обращаясь. — А могли бы нас встретить.

— Кто? — презрительно бросил Химнерих. — Римляне что ли? Трусливые твари — чего от них ждать?!

Эврих мельком глянул на брата. Губы его чуть скривились — то ли усмехнулся, то ли подавил раздражение. Химнериха он не любил, считал туповатым, но предпочитал держать поближе к себе. Братья — они такие. Никогда не знаешь, чего от них ждать. Эврих помнил об этом как никто другой, до сих пор за спиною шептались, что это он причастен к смерти Теодориха. Но это было неправдой. Крови брата на его руках не было. И не жажда власти двигала им — Теодорих слишком полюбил римские обычаи, с него сталось бы привязать судьбу молодых, сильных готов к умирающей империи. Ради блага народа Теодорих должен был уйти. И он ушел. Но крови брата на руках Эвриха не было — не сам же он его убивал!

— Не стоит недооценивать врага. Тем более, что о нас уже знают. Не так ли, Арванд?

Бывший префект кивнул. Его румяное лицо светилось плохо скрываемой радостью, Эврих не сомневался — в мыслях Арванд уже вернул себе звание префекта, конфискованные земли, доходы и всеобщее почитание. И, конечно, свою превращенную в настоящий музей, виллу под Арелатом. Но тот, кто решил бы, что толстый веселый Арванд добродушно простит своих врагов, жестоко бы просчитался. Арванд не забудет изгнания, много крови прольется в Галлии, когда он вновь сядет в Арелате. Ну и пусть потешится. Заслужил. Арванд наводнил Галлию своими людьми, благодаря ему, Эвриху был известен каждый шаг врагов на том берегу Родана.

— Знают, — ответил он. — Я уже говорил, Полемий решил сопротивляться. Так сообщают мои люди. Он собирает ополчение. Ты поступил мудро, решив идти на Авенио. У Арелата он мог бы попытаться помешать нашей переправе, но теперь не успеет.

Химнерих расхохотался.

— Помешать?! Это с крестьянами-то своими? Мы — воины. У нас сорок тысяч мечей, и если только римляне решатся встать на нашем пути, мы выпустим им кишки!

— Умолкни, брат. Если не можешь сказать ничего умного — лучше промолчи.

Химнерих дернул плечом, но ничего не ответил.

— Вот что странно, — продолжил король. — Бургундов там нет, нам известно, что Гундобад увел армию в Италию. Так отчего же Полемий решился сражаться? Не верю, что он надеется на своих ополченцев. Полемий неглуп, он должен понимать, что мы раздавим его. Даже если он запрется в Арелате — рано или поздно мы выкурим их оттуда. На что же он надеется? Хотел бы я знать…

— Галлия полнится слухами, — сказал Арванд. — Я говорил тебе о них. И мое мнение ты знаешь — Полемий использует эти слухи, чтобы вдохновить народ на борьбу. Он использует все, чтобы только удержаться у власти. Ради этого он готов пожертвовать страной и жизнями римлян. Эта нелепая история о легионах Республики, которую он выдумал…

— Ты в нее не веришь?

— Помилуй! Это же очевидное безумие!

— А сенаторы ему поверили.

— Он все ловко обставил. Привел какие-то доказательства. Подставных свидетелей. Ну а люди готовы ухватиться за малейшую надежду. Легко обмануть того, кто готов обмануться.

— Вот как? А ты что думаешь, Викторий?

Король обернулся к невысокому комиту, не проронившему пока что ни слова. Он был облачен в кольчугу и готский военный плащ, но лицо выдавало в нем римского аристократа. Короткие волосы богатейшего землевладельца Аквитании, давно державшего сторону готов, уже тронула седина, но телом он был еще крепок и сам водил в атаку своих букелариев. Это было не в обычае у римлян, однако мрачный кривоногий Викторий любил убивать сам. Краем уха Эврих слышал о его необычных пристрастиях, но кому есть до этого дело? Лишь бы служил верно.

Услышав вопрос короля, Викторий пожал плечами.

— Согласен с Арвандом. Какая-то дикая история. Видно, Полемий совсем потерял разум от отчаяния. Ничего, скоро мы приведем его в чувство! Когда тараны ударят в стены Арелата, сенаторы быстро одумаются и перестанут верить сказкам префекта.

Химнерих хмыкнул, и стоявшие вокруг командиры расхохотались. Эврих не присоединился к веселью.

Первые плоты, нагруженные людьми, отваливали от берега. Солдаты отталкивались длинными шестами, выгребая на середину реки. Армия переправлялась широко, волнующийся Родан покрылся плотами на протяжении нескольких миль, и это вселяло уверенность.

На том берегу поднималась суета. Хорошо различимый, долетал звон колоколов Авенио. Тамошний епископ Сатурнин не соблазнился посулами, не поддался на уговоры, и готовился защищать свой город. Эврих знал, что творится сейчас там — растерянные и испуганные римляне дрожащими руками разбирают оружие из городских арсеналов, слушают пламенную речь епископа, — он мастер на такие речи! — пытающегося зажечь их стылую кровь, занимают места на стенах, собираясь отражать приступ. Он не сомневался — гонцы на самых резвых лошадях летят сейчас в Арелат просить, умолять Полемия прислать помощь. И он знал, что помощь не успеет прийти. Авенио обречен. Также, как обречен Арелат. Также, как Галлия обречена пасть под мечами готов.

Время римлян прошло. Слишком мало у них таких людей, как Сатурнин и Полемий. Слишком мало таких, как Экдиций, отчаянно сражающийся в Арвернии. И слишком много таких, как Арванд и Викторий, готовых предать свой народ ради личной выгоды, денег и честолюбия. В глубине души Эврих презирал их, хотя и пользовался их услугами, раздавал им высокие должности… Время римлян прошло. Бог отвернулся от них. Пришло время готов, и скоро Галлия покорится. Нет на Западе силы, способной остановить его армию. Разве что давно погибшие легионы Рима встанут вдруг из могил.

«Легионы Красса…», — подумал Эврих. «А если бы правда? Это был бы достойный противник!»

Первые плоты ткнулись в пологий восточный берег. Воздух взорвался боевым кличем готов, и, словно вторя ему, далеко на востоке громыхнули первые раскаты приближающейся грозы. Война началась.

Ночной сумрак быстро сгущался над обреченным городом. Красные отблески пожара ярко освещали его улицы и площади, где еще недавно текла размеренная жизнь римских граждан, слышались голоса торговцев и зазывал, вечные пересуды остановившихся поболтать рабов и детский смех. В эту ночь смех сменился плачем, проклятьями и гулом пожарищ. По приказу короля готов, посмевший сопротивляться Авенио был предан огню и мечу.

Эврих вступил в город, когда все уже было кончено. Он шел по горящим улицам, почти не глядя по сторонам. Вокруг прыгали гигантские черные тени. То и дело ветер, спешивший раздуть пожарища, проносил мимо искрящийся пепел. Впереди, среди огромных клубов дыма, угадывалась громада собора — здесь был последний оплот защитников города. Туда и направлялся король. Чуть отстав от него, отдуваясь, шагал Арванд. Лицо бывшего префекта озаряли красные сполохи.

Внезапно из дыма вырвался всадник на черном коне. Дружинники схватились было за мечи, но Эврих даже не повернул головы. Всадник загарцевал рядом, поднял руку и выкрикнул:

— Мы выкурили их! Все как ты приказал, епископа взяли живым.

Эврих молча кивнул и ускорил шаг.

Площадь была полна воинами все еще разгоряченными битвой. Разбитые ворота собора и лежащие повсюду окровавленные трупы свидетельствовали о разыгравшейся здесь схватке. Перед воротами стояли два дюжих молодца с мечами наголо, а между ними застыла коленопреклоненная фигура. То был епископ Сатурнин. Голова его была опущена, с рассеченного лба сочилась кровь, перебитая правая рука безвольно свисала до земли.

Эврих остановился в нескольких шагах и некоторое время молча смотрел на него.

— Привет тебе, Сатурнин, — сказал он, наконец. — Видит Бог, я хотел встретиться с тобою иначе. Ты сам выбрал свой жребий.

Епископ медленно поднял голову. Кровь текла по его покрытому сажей лицу, но глаза горели прежним огнем. Разбитые губы с трудом шевельнулись.

— Слуга Антихриста… — выдохнул он. — Скоро Господь воздаст тебе за твои преступления.

— Что-то подобное я и ожидал от тебя услышать. А ведь в твоем положении многие умоляли бы меня о пощаде. Я уважаю сильных людей, и — кто знает? — возможно, я выполнил бы твою просьбу… Желаешь еще что-нибудь сказать?

— Да, — прошептал Сатурнин. — Будь ты проклят!

Он подался вперед, и кровавый плевок запятнал плащ короля.

— Обезглавить, — спокойно сказал Эврих.

Один из воинов сильно толкнул епископа, сверкнул поднятый меч. Не дожидаясь удара, Эврих повернулся и зашагал назад.

До самых городских ворот, погруженный в свои мысли, он не проронил ни слова, и лишь миновав сводчатую арку, возле которой стоял сторожевой пост готов, король остановился. Несколько минут он молча смотрел на горящий город.

— Скоро Господь воздаст… — едва слышно произнес он.

Повинуясь жесту короля, дружинники отошли в сторону, оставив его наедине с Арвандом.

— Мы потеряли под Авенио два дня, — сказал Эврих. — Римляне дерутся как бешеные, и мне это совсем не нравится. Слухи об армии, что идет из Италии, ходят и здесь. Что это? Правда?

Арванд развел руками, почтительно глядя в лицо короля.

— Я не могу пребывать в неведении, — снова заговорил король, и Арванд безошибочно уловил в его голосе сдерживаемое раздражение. — Где обещанные тобою сведения? Мне нужны точные сведения о том, что происходит в Италии!

— Немного терпения, повелитель! И я обещаю, ты будешь знать обо всем, что происходит от Родана до берегов Тибра.

— Мне этого мало.

— Я понимаю. Однако, все о чем твердит молва, тебе уже известно. Пока это лишь слухи, но не сегодня-завтра мы будем знать точно. И если слух подтвердится…

— Что тогда?

— Тогда… — улыбнулся Арванд. — Ты еще не забыл, кто принес нам победу при Деоле, где мы разбили Риотама?

— Такое не забывается.

— Так вот, этот мой человек уже действует. Какая бы армия ни шла сюда из Италии, ее ждет тот же конец.

— Ты так уверен в своих людях?

— О, отнюдь не во всех! Но тут я не сомневаюсь. Такие люди рождаются раз в сотню лет, и я рад, что тот о ком мы говорим на нашей стороне.

— Что ж… У каждого своя война. Мы воюем мечом, они — кинжалом и словом. И пусть каждый делает свое дело.

Король поднял голову. В этот момент где-то в городе полыхнуло пламя, озарив его лицо алой вспышкой.

— Трубите сигнал! — громко сказал он. — Идем на Арелат!

Закат был красив. Солнце садилось за близкие Альпы, слепя глаза едущих на запад путников, и прямо над горной цепью трепетало красное марево. Италия осталась позади, вокруг раскинулись земли Нарбоннской Галлии.

В здешних селениях, которые они миновали по пути, царило полное спокойствие. Местные крестьяне то ли не знали, то ли делали вид, что не знают о происходящих вокруг событиях, вполне удовлетворенные жизнью и собственными мелкими новостями. Когда небольшой отряд изредка останавливался в придорожных тавернах, чтобы дать отдохнуть лошадям, промочить горло и подкрепиться, местный люд посматривал на них с опаской, не решаясь приблизиться. Фульциний, привыкший к неуемному любопытству провинциалов, вначале удивлялся этому, но потом решил, что их пугают мечи и за милю заметная солдатская выправка его спутников. Впрочем, крестьяне выглядели настолько пришибленными и вместе с тем подозрительными, что им, верно, хватило бы одной «добродушной» рожи Петрея.

Из нескольких слов, случайно услышанных в тавернах, он сделал вывод, что войско Гундобада прошло здесь, следуя к Риму, и оставило о себе недобрую память. Местные надеялись, что бургунды останутся в Италии или, по крайней мере, не станут возвращаться обратно той же дорогой. Что ж, мечты здешнего народа сбылись, пусть и совсем не так, как они себе представляли.

Два часа назад они миновали сонный Эбуродун, обогнув его стороной, и теперь спускались по горной дороге, окруженной густыми зарослями лавровых лесов. Венанций и Феликс продолжали начатый еще за обедом спор о «божественных сущностях». С некоторых пор они стали часто беседовать на религиозные темы. Фульциний вначале пытался прислушиваться к их разговорам, но очень быстро бросил это бесполезное дело, поймав себя на том, что не понимает ни слова из их рассуждений. Это его немного печалило, но лишь по одной причине — в отличье от него, Ливия внимательно слушала спорщиков и частенько сама горячо присоединялась к их разговору. Тогда в его палатке девушка говорила, что хочет вернуться к вере отцов, отвергнув их иудейского бога, и вот теперь она всячески подчеркивала это. Как ни странно, святого отца это совсем не печалило, либо он умело скрывал свои чувства. Во всяком случае, с Ливией и Венанцием он говорил, как умудренный опытом старец говорит с чересчур увлекшимися детьми, пытающимися оспаривать очевидные истины. Феликс держался терпеливо и чуть насмешливо, тогда как Венанций напротив часто горячился, несколько раз даже сорвавшись на крик.

После той ночи, когда Петрей внезапно разговорился, Фульцинию стало казаться, что Ливия избегает его. Нет, она не скрывалась специально, — да и как можно скрыться когда путешествуешь вместе! — но все попытки поговорить с ней заканчивались тем, что они перебрасывались несколькими ничего не значащими словами, после чего оба умолкали, не зная, что сказать еще. Тот миг близости, возникшей между ними в походной палатке и так некстати прерванный появлением Венанция, больше не возвращался, так что уже начинал казаться сном и никогда не бывшей действительностью. С Венанцием разговоры тоже не клеились, хотя он держал себя по-прежнему дружелюбно, Фульциний помимо воли чувствовал к нему сильное предубеждение. Он никогда не признался бы в этом даже самому себе, но мысленно сравнивая себя с ним, понимал, что не выдерживает никакого сравнения с блестящим патрицием. Иногда он думал, что Феликс специально свел вместе Ливию и Венанция, чтобы она и думать забыла о «простом солдате».

Петрей больше не откровенничал с ним, вернувшись к своей всегдашней замкнутости. Оставался еще Сальвий, но то ли на него действовало непривычное общество патрициев, то ли суровый взгляд Петрея, то ли еще что, а только он изменил обычной веселости, полностью отдавшись хозяйственным делам.

Лишенный возможности нормально поговорить, Фульциний находил слабое утешение в размышлениях о цели их путешествия и о загадочном поручении Красса. Разумеется, никто не счел нужным сообщить ему хоть какие-то детали. Он знал, что они едут в Лугдун к королю бургундов, Гундиоху, кажется. Ну и по пути собираются посетить Арелат. Но зачем, почему — об этом оставалось только гадать. Гундиох вроде бы был отцом того самого Гундобада, голову которого совсем недавно римляне насадили на пилум. Фульцинию было совершенно неясно, для чего Красс отправляет посольство к этому варвару. Понятно ведь, что Гундиох не простит римлянам гибели сына, и войны с ним не избежать. Тогда к чему такие церемонии? К тому же… А ну как Гундиох решит тут же не сходя с места выместить свой гнев на послах? Конечно, особа посла священна, но варвары — на то и варвары, чтобы не признавать законы цивилизованных народов. Не лучше ли сразу, без разговоров, сойтись с ними в открытом бою? Все равно легионы идут в Галлию…

Фульциний тяжело вздохнул. Он вдруг подумал, что пропустил обе последние битвы. Да и до того… Как давно уже он не стоял в строю легиона, где все так просто и ясно! Когда рядом с тобой верные долгу соратники, а враг — вот он, катится прямо на тебя, и ты знаешь, что друзья не подведут, знаешь, что должен лишь выполнять команды центуриона, и тогда враги разобьются о несокрушимые римские когорты. Как давно это было! Теперь у него какая-то своя война. Чем это кончится? Охваченный внезапным порывом, Марк оглянулся. Шагах в трех от него ехал Петрей, слегка покачиваясь на своей серой лошади. Лицо старого центуриона было лицом бронзовой статуи.

«Ты станешь таким же как он», — подумал Марк. «Не так же ли начинал Петрей? Да, теперь он облечен доверием Красса, он исполняет его особые поручения. Так же как ты при Публии. И лет через десять ты займешь его место, будешь смотреть на мир как сквозь бойницы крепостной стены, а простые солдаты, такие как Сальвий, будут шарахаться от тебя».

В этот момент Петрей поднял голову, слегка шевельнул губами и тронул поводья. Эта перемена была так неожиданна, что Фульциний едва не решил, будто центурион прочел его мысли. Но Петрей спокойно проехал мимо, догоняя увлекшихся спорщиков.

— Эй, девчонка! — сказал он. — Лошадку останови.

Остановились все.

— А что такое случилось? — спросил Феликс, придерживая коня.

Не отвечая, Петрей спешился и заставил Звездочку Ливии поднять переднюю ногу. Повозившись с подковой, он покачал головой.

— Лошадка, смотрю, хромает, а ты и не видишь. Так и есть, копыто треснуло. Далеко не уедем.

— Здесь в нескольких милях есть постоялый двор, — сказал Венанций. — Можно заехать, вроде бы они держат подменных лошадей.

— Правильно говоришь, патриций. Да и заночевать там можно, сколько уж нормальной еды не пробовали. Про постель и не говорю.

«Петрей и постель?» — подумал Фульциний тоже спешиваясь, — «Расскажи кому другому».

Он осмотрел копыто. Ну, треснуло. Слегка.

— Лошадь поменять можно, но зачем останавливаться? — Феликсу идея явно не понравилась. — На постоялом дворе мы привлечем к себе внимание. И потом, вспомни того крестьянина. Он говорил, что в этих краях орудует шайка разбойников. А постоялый двор — такое место, где…

— Где всего безопаснее, — закончил Петрей. — Ты что скажешь, Фульциний? В дороге всякое бывает. А если вдруг что?

Фульциний на миг застыл, держа копыто на весу. Но почти тут же отпустил.

— Петрей прав, — сказал он. — Дальше нас ждет перевал. С такой трещиной Звездочка будет нас задерживать. Да и отдохнуть надо. Ливия совсем устала.

— Еще чего! Я…

— Пусть будет так, не стану спорить с опытными людьми, — сказал Феликс. — Давайте поедем на постоялый двор. Я, кстати, помню его. Это бывшая имперская почтовая станция. Проезжал несколько раз, но останавливаться не доводилась. Надеюсь, кухня там хорошая.

Петрей кивнул, и они двинулись дальше. Фульциний покосился на центуриона, но тот вновь превратился в статую.

«Тебе зачем-то нужно, чтоб мы остановились на этом постоялом дворе», — подумал он. «Давай остановимся. Но зачем? Пусть меня Орк заберет, если я хоть что-нибудь понимаю!»

Закат догорел. На землю спускались сумерки. Дорога спокойно бежала дальше между лавровых деревьев.

— Пусть войдет.

Волнение императора выдавали только руки, едва заметно сжимаясь и разжимаясь на ручках кресла. Префект Рима знал, чего стоит Антемию сохранять самообладание. Пусть прошел год, но рана в сердце императора все еще кровоточит. Любое напоминание о смерти сына было для него мучительно, ну а сейчас… «Да, что и говорить! Боги не щадят властителя Рима».

Повинуясь приказу, гвардеец откинул полог. Мессий не верил в призраков и не был суеверен, но сейчас ему хотелось осенить себя крестным знамением. Глупо конечно — вошедший не походил на призрака. Живой человек из плоти и крови. Префект пристально вглядывался в него, зная, что и Антемий делает то же самое.

Сильно исхудавшее лицо хранило на себе печать многих испытаний. Когда-то этот человек был одним из первых красавцев Рима, вряд ли теперь о нем можно сказать то же. Плотно сжатые губы, шрам на подбородке и неопрятная поросль вместо прежней аккуратной бородки сильно изменили его. Только голубые глаза северянина были прежними. Прежними? Нет. Раньше в них всегда играло веселье, теперь в них нет ничего кроме усталости. Вошедший преклонил колено перед императором, низко опустив голову. Мессий сделал движение, чтобы уйти, но Антемий остановил его.

— Останься, друг. От тебя у меня нет секретов. Встань, Эвердинг, подойди ко мне.

Бывший комит поднялся, и Мессий заметил, что на левой руке у него не хватает двух пальцев.

— Когда мне сообщили, что ты прибыл в Рим и просишь аудиенции, я не поверил. Я думал ты погиб в той роковой битве. Не уцелел никто. Никто не вернулся тогда в Арелат. Мы бы так и не узнали, что там случилось, если бы Эврих не позаботился об этом.

Мессий сглотнул. Он знал, о чем говорит император. Король визиготов прислал ему голову сына.

— Прошел год. Как же случилось, что ты остался жив… и вернулся?

— Да, прошел уже год. За это время я много думал. У меня было время подумать. И я знаю, ты в праве винить меня. Хотя моей вины в гибели твоего сына нет. Я виновен лишь в том, что жив, тогда как он…

— Как это случилось?

— За Роданом нас окружили. Кто-то нас предал, также как предал до того бриттов, заманив в ловушку у Деола. Мы не сдались и приняли бой. Готы перебили всех. В последней схватке погиб Торисарий, но Антемиола они хотели взять живым. Мы дрались до последнего, защищая твоего сына, и перебили немало готов. Я был рядом с ним до конца, он бился как юный бог, но их было слишком много. Когда сил больше не осталось, нас взяли в плен. Антемиола, меня и Эрмиана.

— Эврих казнил пленных. Почему пощадили тебя?

— Это так. Меня… Мне повезло. Да, нет! Можно ли назвать это везением?! Я проклинал тот день тысячу раз. Видит Бог — я хотел бы умереть там, вместе с Антемиолом! Лучше так, чем жить с этим воспоминанием.

— Но все же?

— Меня пленили люди Арванда. Он сохранил мне жизнь.

— Арванд был с Эврихом?

Император явно оттягивал главный вопрос, который ему хотелось задать.

— Да. Когда ты изгнал предателя, он бежал в Толосу, и Эврих принял его. Мой вечный позор быть обязанным жизнью изменнику.

— Выходит, мы зря не казнили мерзавца… Но Арванд ничего не делает просто так. Почему он спас тебя?

— Я не знаю, император. Он просил за меня Эвриха, и весь этот год я был его пленником. Лишь недавно мне удалось бежать. Но я не верю, что это произошло благодаря удаче! Мне кажется, сам Арванд подстроил мой побег. За два дня до того, он говорил со мной. Из его намеков и недомолвок я понял, что он хочет оставить Эвриха и искупить свою вину перед тобою и Римом. Но опасается твоего справедливого гнева. Мое освобождение — первый шаг, который он делает на этом пути. Уверен, он хотел, чтобы я передал тебе это.

— Так ты собираешься просить меня за Арванда?

— О нет! Я не проникся к нему добрыми чувствами! Если бы у меня была возможность, я убил бы его без сожаления. И если слово мое хоть что-то значит, я советую тебе не принимать его лживой дружбы.

Несколько минут император хранил молчание. Его пальцы слегка подрагивали.

— Как… — сказал он, наконец. — Как погиб мой сын? Ты видел?

— Я видел. Это убийство стоит у меня перед глазами. Я вижу его каждую ночь в своих снах.

— Говори.

— Войско готов построилось на поле битвы. Сначала вывели Эрмиана. Его бросили на колени, и палач отсек ему голову ударом меча. Я был там и молился. Молился лишь об одном — чтобы Господь послал мне смерть прежде моего друга. Я не хотел видеть, как умирает Антемиол. Но в тот день Господь не услышал меня. И я видел все. Его руки были связаны за спиной, готы потешались над ним, но никто не посмел его тронуть — нет! Он был бледен, но страха в его глазах не было. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Слезы текли у меня по лицу. «Скоро увидимся, друг!» — сказал он мне, и я зарыдал. Никогда ни до, ни после того я не плакал. Он посмотрел в глаза Эвриху и произнес: «Сейчас ты убьешь меня, но Рим тебе не убить. И с небес я увижу, как падет твое королевство. Знай это». Эврих лишь усмехнулся в ответ. Когда Антемиол уже был на коленях и палач занес меч, Эврих остановил удар. Он подошел к нему и обнажил свой меч. «Посмотрим, насколько тверда рука короля» — сказал он. Он ударил, брызнула кровь. Она забрызгала все вокруг, и тогда я рванулся, чтобы броситься на убийцу, но меня толкнули в спину, и я упал. Я думал, следующий черед будет мой. Эврих посмотрел на меня, но тут вперед вышел Арванд. Я не слышал их разговор, я молился. И вот когда я уже был готов предстать перед Господом, Эврих вложил меч в ножны. «Слышал, вы были с ним близкими друзьями», — сказал он мне. «Знаю, знаю, ты хочешь последовать за своим другом, но ты будешь жить. Если сможешь жить с этим». Он повернулся и ушел. Войско славило короля, а Арванд велел заковать меня и увести. Так погиб твой сын, император.

Окончив рассказ, Эвердинг склонил голову. Воцарилось молчание. В лице императора не было ни кровинки, по щеке катилась предательская слеза, руки впились в подлокотники кресла. Когда Антемий заговорил, голос его дрогнул:

— И как же ты… жил после этого?

Эвердинг поднял голову, его глаза встретили взгляд императора. Внезапно он упал на колени, схватил руку Антемия и поднес к губам.

— Моя жизнь отныне принадлежит тебе, повелитель! Скажи одно слово, и я тотчас брошусь на меч. И я буду счастлив, потому что увижу моего друга на небесах. Но если ты позволишь мне жить — я тоже буду счастлив. Потому что я смогу отомстить! О, я знаю о свершившемся чуде! Я знаю, что в этот миг армия Рима идет в Галлию. Простым ли воином, комитом ли, как прежде, я буду убивать их, пока рука моя держит меч. И я не вложу его в ножны пока голова Эвриха, убийцы твоего сына и моего друга, не слетит с его плеч. И тогда я умру с радостью.

Император смотрел на коленопреклоненного комита, не отнимая руки. Мессий боялся вдохнуть.

— Встань, Эвердинг. Я ни в чем тебя не виню. Я знаю, как близки вы были с моим сыном. Он любил тебя, и ты тоже любил его. Я рад, что ты вернулся. Теперь ты сможешь мстить за него. Иди, тебе нужно отдохнуть. И мне тоже. Скоро я вновь призову тебя.

Эвердинг поднялся и склонившись вышел из зала. Полог слегка шевельнулся.

— Не говори ничего, Мессий, — глухо сказал император. — И оставь меня теперь. Мне надо побыть одному. Наедине с моим горем.

Мессий поклонился и двинулся к выходу.

«Эвердинг говорил искренне…» — подумал он. «Но знал ли император, насколько они были близки с Антемиолом? Думаю, что догадывался. Тем больнее ему сейчас. Как бы там ни было, ясно одно — теперь мира с Эврихом не будет!»

Двигаясь ускоренным маршем, армия Красса преодолела расстояние от Рима до Плаценции за двенадцать дней и вышла к реке По. Здесь легионам предстояло повернуть на запад и, миновав альпийские перевалы, вступить в Нарбонскую Галлию. Не желая утомлять солдат сверх необходимого, Красс дал им один день отдыха. За это время к его армии присоединилось около трех тысяч солдат, вызванных Одоакром из лагерей на севере Италии. Узнав, как обстоят дела, они без лишних разговоров подчинились новому комиту федератов, и таким образом общая численность армии достигла почти пятидесяти тысяч солдат, из которых шесть тысяч составляла кавалерия. Располагая такими силами, Красс был полным хозяином Италии и мог на равных сойтись с армией Эвриха.

Он уже получил несколько сообщений из Галлии, доставленных гонцами префекта Полемия. Сообщения были тревожны. Армия готов вторглась в Арвернию, в то время как главные ее силы двигались к Родану. Не было никаких сомнений, что Эврих начал войну, целью которой мог быть только захват Нарбонской Галлии. Полемий сообщал, что Сенат принял решение защищать провинцию насколько хватит сил, но вместе с тем заклинал римского полководца поторопиться. В распоряжении Полемия было около десяти тысяч солдат, и сбор ополчения продолжался. Граждане провинции были полны решимости сражаться с готами, однако всем было ясно, что не обученные военному делу ополченцы не смогут долго противостоять закаленной в боях армии Эвриха. Полемий писал, что Арелат готовится к осаде. Опираясь на мощные укрепления столицы и собранные в городе большие запасы продовольствия, префект рассчитывал продержаться до подхода войск из Италии, одновременно выражая опасения, что, осадив Арелат, готы могут разорить цветущую провинцию.

Красс и сам понимал, что следует торопиться. Из того, что он успел узнать об Эврихе, выходило, что дело предстоит иметь с умным и опытным полководцем. Если бы готы заняли проходы в Альпах и укрепились там, римлянам пришлось бы заплатить за прорыв в Галлию дорогой ценой. Кроме того, нынешней Италии было совсем непросто содержать такую большую армию, поэтому следовала как можно скорее занять богатые продовольствием галльские провинции.

Было и еще одно обстоятельство, не позволявшее затягивать эту войну. Кассий не уставал напоминать Крассу, что деньги подходят к концу. После выплаты жалования легионам пришлось еще выдать плату федератам и сделать подарки остроготам Вилимера. Ожидались и еще немалые траты. Так, например, Красс рассчитывал купить нейтралитет бургундов Гундиоха. Раздраженные гибелью значительной части своей армии, они могли выступить против Рима, а это сейчас было совсем некстати. Между тем, никаких вестей от Гундиоха не поступало, и его позиция по-прежнему оставалась неясной. Красс не любил неясностей и поэтому возлагал большие надежды на посольство, направленное им к королю бургундов.

Если расходы приходилось нести постоянно, то доходов можно было ожидать только после победы. Разбив готов, Красс собирался упрочить свое финансовое положение не только за счет военной добычи. Он планировал провести конфискации имущества и вилл крупных землевладельцев Аквитании, державших сторону Эвриха и потому являвшихся несомненными изменниками. По рассказам людей Антемия, магнаты Аквитании скопили немалые богатства, бесконтрольно распоряжаясь на своих землях. Этому следовало положить конец.

В то время, как войско отдыхало, расположившись в Плаценции, давно не помнившей такого наплыва солдат, полководец не знал ни минуты покоя. У всех находились срочные дела, которые надо было непременно обсудить с Крассом. Помимо обычной рутинной заботы об армейских нуждах и совещаний с офицерами, случились два события, из которых одно заставило Красса задуматься, второе же прошло почти незамеченным.

Первым было прибытие в Плаценцию четырех всадников, назвавшихся послами епископа Северина из Норика. С неподдельным удивлением и радостью смотрели они на огромную римскую армию, занявшую город. Не имевший понятия, что представляет собой этот Норик, Красс принял их вместе с Вибием Цестием. В свою очередь Цестий неприятно поразил Красса своей неосведомленностью. Казалось, его самого удивляет, что Норик до сих пор считает себя римской провинцией и там даже остались какие-то римские войска. Епископ Северин через своих послов заверял, что Норик верен Риму и просил прислать деньги для выплаты жалования солдатам.

— Норик страдает от набегов варваров, — говорили послы. — Епископ делает все возможное, но сил у него слишком мало. Оставшиеся без жалования последние когорты распадаются. Солдаты готовы сражаться, но они должны что-то есть и кормить свои семьи. У многих нет выбора, кроме как оставить службу и вернуться к земле. Если Рим не поможет нам, Норик падет в самое ближайшее время.

Слушая их, Красс думал, насколько же огромной была империя во времена расцвета! Сколько земель, о которых в его время мало кто слышал, покорил Рим, и вот теперь теряет их одну за другой под натиском варваров. Хотя все помыслы Красса были направлены на войну в Галлии, он понимал, что после нее жизнь не закончится. Мысль, что Рим может отказаться от земель, за которые в свое время было заплачено кровью римских граждан, не укладывалась у него в голове. Поразмыслив, он пришел к выводу, что дешевле потратиться немного сейчас, чем вкладывать большие средства потом. Послы получили от нового военного магистра жалование для двух когорт, а кроме того Красс приказал Одоакру отрядить сотню германских всадников сопровождать их на обратном пути в Норик. Позже он решил направить туда способного администратора, чтобы восстановить сбор налогов в этой провинции.

Вторым событием, вызвавшим значительно меньший интерес Красса, стал приезд из Рима некоего Эвердинга. Красивый молодой человек, одетый по военному, прибыл на прекрасном коне в сопровождении небольшой свиты. Он привез письмо Антемия, в котором император сообщал, что этот Эвердинг был другом его сына и совсем недавно бежал из готского плена.

«У Эвердинга много достоинств», — писал император. «Он умен, хотя иногда и бывает чересчур горяч. Будучи комитом по военным делам, он показал себя способным военачальником. Также, по его словам, он неплохо осведомлен о положении дел у готов. Думаю, будет разумным использовать его способности в твоей армии. Эвердинг говорит, что Арванд, бывший префект Галлии, ныне состоящий при Эврихе, возможно готов предать короля. Если это действительно так, Арванд мог бы оказаться полезен…»

Прочитав письмо, Красс хмуро посмотрел на юношу. Эвердинг держался почтительно и вместе с тем с достоинством.

«Способный военачальник…», — подумал проконсул. «Что-то молод он слишком. И битву свою единственную позорно проиграл. Пусть он там и не командовал всем войском. Впрочем, надо будет поговорить с ним. Потом, когда более важных дел меньше станет».

— Пока отправляйся к Цестию, — сказал он. — В моих легионах должности для тебя нет. Цестий зачислит тебя в свою кавалерию. Позже я вызову тебя, расскажешь, что ты там такого знаешь про готов и Арванда.

Эвердинг поклонился и вышел.

«Еще один предатель этот Арванд», — подумал Красс. «Впрочем, на войне не стоит пренебрегать ничем и никем. Кто-кто, а я-то знаю, война не только битвы и передвижения войск».

Эта встреча напомнила Крассу последний разговор с Никомахом перед уходом из Рима. Как всегда обставивший все с большой секретностью сенатор советовал ему разыскать одного человека, о местонахождении которого был осведомлен из каких-то своих источников. Как там говорил Никомах? «Я слышал, жестокие испытания надломили его дух, но если удастся убедить его вновь взяться за меч, ты обретешь поистине могучего союзника!»

Красс покачал головой. Он не сильно поверил горячим речам Никомаха, но почему бы не попробовать, тем более, что это ничего ему не стоило. Впрочем, вестей от Петрея пока не было и ждать их было еще рано. По старой привычке Красс выбросил из головы все проблемы. До рассвета оставалось лишь два часа, надо было хоть немного поспать. Завтра армия выступит в поход к перевалам.

— Кто такой будешь?

Пожилой, но еще крепкий муж в поношенном плаще, из-под которого едва выглядывал меч в кожаных ножнах, смерил загородившего ему дорогу солдата городской стражи тяжелым взглядом. За его спиной переминался с ноги на ногу юноша в простой тунике, лицо которого выказывало поразительное сходство с его спутником. Еще дальше застыла длинная вереница повозок, конных и пеших путников, спешащих пройти в Северные ворота. Крестьяне с семьями и скарбом, кое-как скиданным на телеги, торговцы со своими не распроданными товарами, решившие не испытывать удачу на беспокойных дорогах, было даже несколько варваров из дальних стран, путешествующих по каким-то своим делам и теперь, вместе со всеми, захваченные водоворотом войны, они спешили укрыться за мощными стенами Арелата.

— Давно за меч-то взялся, мальчик? — ответил суровый муж.

Юный стражник вспыхнул и положил руку на рукоять меча.

— Отвечай, если хочешь пройти!

— Было время, мое имя хорошо знали. Попал бы ты тогда под мою команду… Я — Деций Сей, бывший центурион Тридцатого Ульпиева легиона. А это мой сын.

— Что ты несешь?! Какого еще легиона? И зачем тебе меч?

— Затем же, зачем и тебе. Не знаешь, что мечом делают?

— Думай с кем говоришь!

— Ну и с кем же? С мальчишкой, который зря задерживает людей, чтоб показать свою власть? Совсем мы, видать, измельчали, раз таких как ты в солдаты берут.

— Что?! Да я тебя… Ко мне! Здесь готский шпион!

Стражник выхватил меч, вперед подались двое его товарищей. Бывший центурион даже не шелохнулся.

— А ну, назад! — раздался повелительный голос. — Назад, кому говорю!

Стражники нехотя вложили мечи в ножны и расступились, давая дорогу начальнику поста, чье могучее, хотя и заплывшее жирком тело плотно облегала кольчуга.

— Вот он какой, готский шпион… — начальник стражи внезапно расхохотался, при этом его жирные щеки тряслись, придавая ему сходство со старым седым мастифом. — Здорово, Деций! Какими судьбами у нас?

Бывший центурион улыбнулся.

— Надо же! Публий. Как ты растолстел-то на здешней службе!

Они обнялись, и начальник стражи махнул рукой солдатам.

— Все в порядке. Это мой старый друг.

Стражники, переглянувшись, переключили свое внимание на остальных путников, а двое друзей отошли в глубь арки ворот. Юноша неотступно следовал за ними.

— Сын? — Публий оглянулся на него.

— Да. Камиллом назвал. Когда я уже службу оставил родился.

— Это сколько ж мы с тобою не виделись! А я вот так и не женился.

— Да ты, видно, больше в еде утехи находишь. И вино, верно, по-прежнему любишь?

— А то как же! Я как услышал, что кто-то наш Тридцатый поминает, так только что не подпрыгнул. Кто еще кроме нас, стариков его помнит?

— Это точно. Я вот и смотрю, кем ты тут командуешь. Мальчишки одни, не то, что наши славные парни!

Публий вздохнул.

— Так оно и выходит. Юнцы, да такие старые мешки как я. Вот оно наше войско. Префект тут римскую армию собирает. Невиданное дело! У нас тут много кто есть, но настоящих солдат мало, а с командирами просто беда. Так что для тебя тут дело найдется. Нас, ветеранов, мало осталось, нынче же каждый меч на счету. Война вот-вот начнется.

— Война уже началась, — Деций сдвинул брови, недовольно посмотрев на старого друга. — Когда вы тут проснетесь? Эврих сжег Авенио, истребил там всех без разбора пола и возраста. Я был там.

— Так ты из Авенио? Когда нам ждать готов?

— Самое позднее завтра утром. На Лугдунской дороге солнца не видно за пылью, идет кавалерия Эвриха. Мы шли с беженцами и едва успели, но опережаем их не на много.

— Значит, осада… У нас тут многие надеются, что все обойдется, хотя слухи об их переправе и нападении на Авенио до нас дошли. Не думал, что город так быстро падет.

— Мы бы держались дольше. Предательство. Какие-то твари открыли готам ворота.

— Оборони нас Юпитер, — Публий вздохнул. — В этой войне не знаешь, откуда ждать удара. Мы тут, как видишь, тоже настороже. Даже тебя за шпиона приняли. А дня два назад, как вести дошли, готов, я слышал, по городу ловили, били кого-то…

— Готов ли Арелат к осаде?

— Будешь тут готов. Солдат в городе много, но сам видишь, какие они. Есть, правда, варвары наемные, бургунды и прочие. Припасов же, думаю, достанет. Уже две недели в Арелат свозят все, что можно с окрестных вилл. Я-то вижу, все мимо меня проходит. Укрепления же наши надежны, хватило бы только стойкости воинам.

Тут начальник стражи понизил голос.

— Слышал, что помощь к нам идет? Из Италии. Говорят, сто тысяч отборных воинов. Легионы! Попы толкуют, Господь чудо сотворил, ну а я думаю, боги наши отеческие нас не забыли и силу свою явили.

— На все воля светлого Митры. Да только я поверю, когда своими глазами увижу. Пока же надо нам на свои мечи надеяться. Кто тут командует? Я и мой сын готовы встать на стены.

— Префект всем распоряжается. Такого ветерана, как ты он с радостью примет. Говорю ж, командиров нам не хватает. Дождись-ка ты, когда я сменюсь, это скоро уже, сам тебя префекту представлю.

— Добро.

Они стояли и смотрели, как в город постепенно слабеющим ручейком вливается поток испуганных беженцев. Война дышала им в затылок своим горячим дыханием. Два часа спустя, едва на небе появились первые звезды, ворота Арелата закрылись.

Армия готов подошла к городу с севера по Лугдунской дороге. К этому времени окрестности Арелата словно бы вымерли. Все, кто мог, укрылись за городскими стенами, разбежались или попрятались. Стоявшие на стенах воины видели, как с первыми лучами солнца из-за гряды холмов появились сначала военные значки готов, затем гребни шлемов, и вот уже первые конные разъезды неторопливо растеклись по равнине. За ними показалась основная масса кавалерии, а дальше валом валила пехота. Часть войск тут же становилась лагерем против Северных ворот, остальные продолжали движение, обходя город с востока. Вскоре такие же лагеря встали против каждых из четырех городских ворот. К полудню Арелат был полностью окружен. Свободным оставался только северо-западный участок, где воды Родана плескались у самых городских стен.

По мере того, как готы окружали Арелат, среди ополченцев все больше распространялись страх и смятение. Тысячи могучих бойцов в устрашающих доспехах и шлемах, пронзительные звуки рогов, бой барабанов и воинственные крики варваров — все это было для них слишком. Мирные земледельцы и куриалы, большинство из которых никогда не держали в руках меча, испуганно переглядывались, ища поддержки друг у друга и у немногих опытных командиров.

Одним из тех, кто спокойно смотрел на приближающегося врага был старый центурион Деций Сей. Приказ префекта сделал его командиром двух сотен ополченцев, на которых была возложена оборона Северных ворот. Вырвавшись из огненного кошмара Авенио, он был полон решимости защищать Арелат, не позволить, чтобы здесь повторилось, то, что случилось с его родным городом. «Лишь бы люди не подвели», — думал он, оглядывая своих бойцов, — «А стены тут крепкие, отобьемся».

Он видел хмурые лица крестьян, кое-как облачившихся в доспехи, до боли в пальцах сжимавших топоры и мечи — Полемий опустошил городские арсеналы, раздав оружие всем готовым сражаться. Эти знают, что за спинами их жены и дети, и будут стоять до конца. Видно, что боятся они, трусят отчаянно, но, когда до дела дойдет — не должны подвести. Вот горожанам веры поменьше. Тут и там бледные юнцы и зрелые мужи, привыкшие бездельничать, слоняясь по Форуму, да орать в амфитеатре на даровых Играх. Кое-кого аж трясет. Иные, напротив, неплохо держатся, шутками перебрасываются. Но голоса-то дрожат.

«Посмотрим, как вы себя покажете», — подумал Деций, — «Скоро все видно будет… А вот эти другое дело, настоящих бойцов стразу видно». Пятеро бургундов и трое франков, неведомо как оказавшиеся в городе, презрительно поглядывали на готов, не выказывая ни малейшей неуверенности. Среди них выделялся могучий франк в ржавой кольчуге с огромным топором у пояса. Его череп был гладко выбрит, оставляя только длинную прядь наподобие конского хвоста, усы свисали до подбородка.

— Ну что, Гримон, — громко сказал Деций. — Побьем готов?

— Пусть лезут, — ответил франк на ломаной латыни. — Топор мой давно без дела ржавеет. Давно от меня новых душ к престолу Вотана не улетало.

Он сплюнул за стену.

— Сегодня они еще не полезут… — протянул Деций и громко крикнул, обращаясь к солдатам, — Ну, что приуныли? Высота стены шестьдесят футов. Вас им тут не достать. Все, что нужно — стоять крепко и рубить всякого, кто покажется над парапетом. Лезть на стену всегда труднее, и скоро они будут вас бояться. За Арелат!

Ополченцы ответили нестройным криком.

— Когда начнется, — шепнул Деций сыну, — Держись поближе ко мне. И к Гримону.

Едва закончилось окружение города, Эврих выслал послов к воротам, требуя сдать Арелат, обещая взамен пощадить жителей и не грабить их имущество. Получив в ответ гордый отказ, король визиготов приказал готовиться к штурму.

Два дня вокруг городских стен кипела работа. Не останавливаясь ни на минуту, сменяя друг друга, готы трудились как муравьи. Они лихорадочно восстанавливали частично разрушенный по приказу префекта понтонный мост через Родан, чтобы обеспечить быстрое сообщение со своим берегом, откуда подходили все новые отряды, стянутые со всех концов Толосского королевства. Под руководством римских и греческих инженеров Виктория строились осадные башни. Не имея возможности помешать, защитники города могли только бессильно смотреть, как с каждым часом растут эти чудовища. Тысячи готов рубили лес, делая все новые штурмовые лестницы, мастеря огромные ростовые щиты, сооружая колесные тараны, защищенные дощатым навесом, обитым сырыми шкурами. В двух стадиях от городских стен устанавливались баллисты и катапульты. Было похоже, что Эврих собрал сюда всю осадную технику, какая только была в распоряжении готов Аквитании.

Сам король постоянно объезжал все лагеря, лично следя за работами и подгоняя солдат. От лазутчиков Арванда Эврих знал уже точно — армия Рима идет к Альпийским проходам. Двинуться навстречу римской армии Эврих не мог. Имея в тылу Арелат с его многочисленным гарнизоном, пойти на такой шаг было чревато катастрофическим последствиям. С другой стороны, нельзя было и блокировать Арелат частью армии. Для этого пришлось бы выделить не меньше половины ее состава. При том, год назад готы уже имели неудачный опыт осады галльской столицы. Тогда к городу подошли отряды бургундов и прогнали готов за Родан. Эврих не желал, чтобы это повторилось и сейчас. А это значило, что времени на долгую осаду Арелата нет. Город надо было брать штурмом.

К вечеру второго дня работы были закончены, а из-за Родана по наплавному мосту переправился подошедший отряд в две тысячи наемников-саксов. Их свирепые воины выглядели диковато даже для готов. Многие носили поверх кольчуг звериные шкуры и черепа зверей вместо шлемов. У поясов висели их страшные боевые топоры, а круглые щиты были разрисованы жуткими мордами чудовищ. Эврих приказал как следует накормить и напоить новых союзников, сам же по-братски принял в своем шатре их вождя Беду. Внешне не выказывая брезгливости, он выслушал пьяное хвастовство сакса, решив про себя отправить его воинов в первой волне на самый важный участок у Северных врат.

Едва солнце стало клониться к закату, солдаты получили приказ отдыхать, но быть готовыми к ночному штурму. Эврих решил атаковать Арелат через два часа после полуночи.

Ночь выдалась тревожной. Приготовления врага ни для кого не были тайной, ждали штурма. Арелат спал беспокойно, от амфитеатра, расположенного сразу за воротами и превращенного ныне в большой военный лагерь, то и дело доносилось фырканье лошадей и голоса солдат, которым не спалось, на улицах часто перекликалась городская стража.

Деций стоял на стене, вглядываясь в сторону готского лагеря. К вечеру небо заволокло, было, тучами, но ветер с юга разогнал сплошную пелену, и время от времени диск Луны появлялся в разрывах облаков, и тогда равнину заливал тусклый серебристый свет.

Заслышав за спиной шаги и кряхтение, Деций обернулся. Публий поднялся на стену и встал рядом, утирая струившийся со лба пот.

— Мне сказали, ты здесь. Я тут привел еще две сотни. Приказано усилить охрану ворот, — Он, шумно втянул носом ночной воздух, будто принюхиваясь к чему-то. — Слыхал уже? В городе смута, ходят слухи о заговоре рабов.

— Что тут услышишь? Мне и готов за глаза хватает.

— Не скажи. Префект вот серьезно отнесся. Ну как эти негодяи вздумают Эвриху ворота открыть? Я их породу хорошо знаю. Кое-кто из них спит и видит, как бы половчее хозяев прирезать да добро их разграбить. Вот, помню, когда я еще только начальником стражи стал, случай такой у нас был…

— Что это там?

— Один молодой раб, сириец, кажется…

— Заткнись, Публий. Гляди лучше.

— Минерва заступница…

В той стороне, где располагался готский лагерь, загорелся один огонек, тут же еще один и еще, и вот уже цепь огней протянулась на несколько стадиев. Вслед за этим раздались приглушенные расстоянием крики и скрип. Громады осадных башен, возвышавшиеся на фоне темного неба, слегка качнулись и медленно двинулись в сторону города. На фоне вспыхнувших огней можно было увидеть темную массу пехоты, наступавшую вслед за ними, словно огромная колышущаяся туча саранчи.

— К оружию! — во весь голос заорал Деций. — На стены! На стены!

Штурм города начался сразу со всех сторон, вынуждая защитников растягивать не столь уж многочисленные силы по всей стене. С южной и западной стороны, где готам мешали развернуться болота, они пока ограничивались демонстрацией своего присутствия, громко вопя и пуская на стены горящие стрелы. Было ясно, что главный удар придется на Северные и Восточные ворота.

Первыми заработали тяжелые катапульты готов, расставленные по периметру стен. Огненные росчерки, оставлявшие за собой дымный след, устремились к городу. Горящие головни и глиняные шары, наполненные горючим маслом, перелетали через стену, обрушиваясь на улицы, дома и общественные здания. Немедленно вспыхивали пожары. Возле стены стало светло, как днем. Таков был замысел Эвриха. Готы хотели поджечь город, заставив защитников отвлечься на борьбу с огнем. Сонные люди выбегали из домов, в ужасе глядя на бушующее повсюду пламя. Отовсюду неслись крики, общее смятение увеличивали звери, содержавшиеся при амфитеатре. Перепуганные огнем, они метались в своих клетках, рычали и выли.

Между тем к стенам двигались осадные башни, их тащили упряжки волов, погоняемые ударами бичей. Слышался скрип колес — подбадривая себя криками и руганью, готы катили к воротам тараны. Все поле вдоль западного выступа стен покрылось морем людей. Издав яростный боевой клич, воины готов устремились к стенам, таща на руках десятки лестниц. И сейчас же на стены обрушился град метательных снарядов.

Не менее тридцати баллист посылали один за другим тяжелые камни, пытаясь сбить защитников со стены. Расчеты метательных машин лихорадочно работали под суровым взором Виктория. Солдаты тянули канаты, укладывали в ложе снаряд и стреляли. Камни, весом в один талант врезались в стену на огромной скорости, разбивая парапеты и брустверы. Дождь каменных обломков разлетался во все стороны, убивая и калеча стоявших на стене ополченцев. Иные из баллист посылали на стену разом тучи стрел, тяжелые копья и литые свинцовые пули.

От них не отставали расставленные вдоль стен сотни лучников. Свист стрел наполнил воздух, смешиваясь с криками раненых и умирающих. Взмывая вверх, стрелы ливнем обрушивались на солдат, подобно остроклювым стимфалийским птицам, заставляя воинов падать на колени, прижиматься к стене, ища защиты у камня и высоко поднимать щиты. Непривычные к бою ополченцы в ужасе вслушивались в свист рассекаемого воздуха, расширенными глазами смотрели на падавших вокруг товарищей и льющуюся повсюду кровь.

Там где на стенах стояли наемники или же командирам удавалось навести порядок среди своих подчиненных, врагу ответили таким же ливнем стрел. И хотя лучники из ополченцев были еще те, падая со стены, стрелы врезались в наступающие порядки готской пехоты, нанося немалый урон. Неся потери, варвары бегом приближались к стенам, где десятки рук мгновенно вскидывали наверх длинные лестницы, достававшие до самых бойниц, и сейчас же по приставленным лестницам, прикрываясь щитами, начинали карабкаться самые отчаянные бойцы.

Несмотря на непрекращающийся обстрел, сверху на сгрудившихся под стеной готов сыпались камни и дротики, лилось кипящее масло. Истошные крики раненых, придавленных и обгоревших возносились до самого неба. Готы яростно выли, упрямо продолжая карабкаться вверх, стремясь любой ценой дорваться до рукопашной. Там, где им это удавалось, их встречали мечи, топоры и копья ополченцев. Следовал короткий обмен ударами, отчаянный крик и очередное тело валилось вниз к подножию стены. Кое-где особо удачливый гот достигал парапета и отчаянно дрался, выигрывая драгоценные секунды, давая следующему за ним товарищу время влезть за ним, прикрыть спину. Если это получалось, завязывалась яростная схватка. Готы отбивались от наседающих с обеих сторон ополченцев, резались вплотную, били щитом, отвоевывая такие драгоценные сейчас пяди пространства стены. Убитые римляне и варвары валились вниз один за другим, парапет становился скользким от крови, и, наконец, численное превосходство и натиск защитников опрокидывали кучку храбрецов, возвращая утраченный было отрезок стены.

С начала штурма Деций потерял больше двадцати человек. Иные погибли от шальной стрелы по глупости высунувшись за стену, другие полегли от мечей готов в рукопашной, пятерых, израненных осколками камня, пришлось снести вниз, а молодому сыну трактирщика оторвало голову прямым попаданием снаряда баллисты. Его брата, который в этот момент стоял рядом, окатило фонтаном брызнувшей крови. Гримон привел его в чувство страшной руганью и кулаком.

Оставшиеся дрались с яростью. Люди Деция, рассредоточенные на участке от Северных ворот до башни Константина, стреляли из луков и гастрафетов, больше подходящих неумелым ополченцам, швыряли вниз камни, орудовали заранее приготовленными рогатками, переворачивая штурмовые лестницы. На взгляд Деция держались они неплохо — все эти крестьяне, ремесленники, торговцы, городские гуляки, превратившиеся теперь в солдат и защитников своего города. Уже в пяти местах завязывалась рукопашная схватка, но всякий раз готов сбрасывали вниз. Каждый раз, как приходилось браться за меч или стрела свистела слишком близко, у Деция сердце кровью обливалось. Боялся не за себя, за Камилла. Все-таки единственный сын, а это лишь его второй бой.

Воспользовавшись краткой передышкой, Деций утер пот и копоть со лба и огляделся вокруг. От воплей десятков тысяч людей и лязга оружия закладывало уши. Позади в городе полыхали пожары, среди них метались какие-то тени. Под руководством немногочисленных пожарных команд, остававшиеся там старики, женщины, дети, рабы передавали по цепочкам ведра с водой, пытаясь погасить пламя. Там шло свое сражение, сражение с огнем, со своими жертвами, трусами и героями, сражение, невидимое защитникам стен. Под стеной и в поле колыхалось людское море.

Деций исподлобья поглядел на осадные башни. Вот где главная опасность! Они ползли медленно, но были уже в полустадии от стены. Каждую башню тащила упряжка волов. Деций видел, что на его участок нацеливаются сразу две из них, каждая выше стены почти на два десятка локтей. Дальше в поле, освещенном отблесками пожара, угадывались силуэты еще восьми этих чудищ. Если они доберутся до стен…

— Всем лучникам — стрелять по волам! — закричал он, стараясь перекрыть шум битвы. — Все — по волам!

Его слова заглушил страшный грохот. Удачный выстрел баллисты обрушил изрядный кусок башни Константина, и тут же, словно в ответ, снаряд катапульты, пущенный со стены, угодил в одну из осадных башен, там, вдалеке. С ужасным треском башня накренилась и рухнула внутрь себя, похоронив под собой десятки солдат. Бойцы на стене разразились ликующим криком, Деций тоже не удержался, выбросив сжатый кулак в приветственном жесте. Командующий там офицер, как и он, увидел исходящую от башен опасность. Впрочем, радоваться было некогда, у него свой участок стены, за который он отвечает.

— Бить по волам! — приказывал он, пробегая по стене. — Остановить их! Остановить!

Со стены густо полетели стрелы, и вскоре утыканные ими волы взревели от нестерпимой боли. Вот один из них пал на колени, за ним другой. Видя замысел римлян, готы пытались прикрыть их щитами, но стрелы все равно доставали волов, вонзаясь в спины. Теперь все решала живучесть этих огромных животных. Фут за футом они шли вперед, из последних сил таща огромную башню. И все же одну упряжку лучникам удалось остановить. Башня замерла в двух версах от стены, и сдвинуть ее дальше не было никакой возможности. Со второй башней так удачно не получилось. Готы выстроили вокруг ее упряжки что-то вроде черепахи, а поверх набросали толстые кожи. Одновременно они пошли в новую атаку на стену, вынуждая римлян вместо луков взяться за мечи и копья. Несмотря на все старания защитников, башня неумолимо продвигалась вперед.

— Сейчас будет… Сейчас будет… — бормотал могучий франк, нетерпеливо сжимая пальцы на рукояти своего топора.

Он стоял рядом с Децием прямо против приближающейся башни, не отрывая взгляда от ее поднятого перекидного моста. Вокруг центуриона сплотились лучшие бойцы отряда, тут же, прикрываясь щитом, стоял Камилл. Деций одобрительно кивнул головой, увидев в глазах сына лишь непреклонную решимость.

«А это еще кто?! Неужто, тот самый мальчишка-стражник?! Надо же, как оно…»

— Эй, ты! Беги к Публию. Скажи — еще три десятка в башню! Лучших людей! Сейчас здесь будет жарко…

Заскрипели цепи, и мост с грохотом рухнул на парапет. Подпрыгнул и замер, дрожа. И тотчас по нему с ревом размахивая топорами бросились варвары. Звериные черепа на шлемах, страшные железные маски на лицах, круглые размалеванные щиты. «Саксы!»

— За Арелат! — выкрикнул Деций, вскинув меч.

— За Арела-а-а-т! — откликнулись его воины, устремляясь вперед.

В этот момент Северные ворота содрогнулись под первым ударом тарана.

Квинт Авлий сильно переживал из-за доставшегося ему поста у башни Юноны на северной стене, прямо напротив Терм Константина. Как сын сенатора, он мог бы и не идти в ополчение, но в свои семнадцать лет Квинт грезил подвигами и, несмотря на уговоры отца, вступил в армию. Он был горд, получив оружие и доспехи и полон решимости с честью выполнить долг солдата, с нетерпением ожидая первой битвы. Но ему не повезло, и теперь Квинт думал, что во всем виноват отец. Наверняка это он, пользуясь своими связями, добился, чтобы его сыну назначили самый безопасный пост.

В самом деле, здесь, в излучине Родана, отвесный берег поднимался над водой на тридцать футов, и прямо над обрывом возносились вверх мощные стены и башни. Квинт должен был наблюдать за рекой и, если бы готы, вопреки здравому смыслу, рискнули бы переплыть Родан и попытаться влезть на стену, подать сигнал. Тогда хватило бы всего нескольких десятков, чтобы отразить эту безумную попытку. Сам префект, руководивший обороной Арелата, считал атаку здесь невозможной и потому оставил тут всего несколько часовых — люди нужны были там, где произойдет настоящий штурм.

Квинт уже давно не следил за рекой. Он жадно всматривался в ту сторону, где полыхало зарево. Оттуда до него доносился шум битвы, от которого все внутри сжималось. Ну почему, почему он не там?! У Южных и Северных врат идет бой, готы штурмуют стены, его друзья наверняка там, сражаются за Арелат, покрывая себя великой славой. И, когда готы будут отбиты, станут рассказывать, как они бились, и девушки будут их слушать и смотреть на них с восхищением. А что сможет рассказать он?! Квинт полагал, что не вынесет такого позора.

Он положил руку на рукоять меча и с ненавистью посмотрел в сторону Родана. Прохладный ветерок слегка остудил его пылающее лицо. В темноте нельзя было ничего разглядеть, зато отраженные от воды звуки разносились далеко. «Ах, если бы… Но что это?!»

Квинт подался вперед, прислушался. «Показалось или нет?» Нет! Он явственно различил тихий плеск совсем недалеко от стены. За спиной раздались шаги.

— Ну, что слышно? — это был Виллий, декурион обходил своих часовых. Из-под застежек шлема торчала его черная борода, левый глаз слегка подергивался от тика.

— Я слышал плеск. Там, на реке. Похоже на весла. Давать сигнал? Виллий посмотрел на кучу хвороста, облитую маслом и небольшой факел, воткнутый в гнездо на стене.

— Весла, говоришь? Да ну! Показалось, наверное. Это рыба плещется. Зачем зря беспокоить префекта, людей и так не хватает.

— Это не рыба. Я знаю, как плещется рыба. Клянусь кровью Христовой, там лодки!

— Давай-ка вместе послушаем. Ну-ка, тихо!

Декурион подошел вплотную, прислушался. Квинт тоже замер, обратившись лицом к реке. Теперь уже сомнений не оставалось, такой звук получается, когда осторожно работают веслами, а значит…

Страшная боль пронзила все тело. Стальной клинок глубоко вонзился ему в спину, слева под ребрами. Квинт прохрипел что-то нечленораздельное, хотел обернуться, но в глазах уже помутилось, струйка крови потекло с уголка губ. Чья-то рука зажала ему рот.

— Тихо, тихо, не надо кричать…

Виллий осторожно уложил обмякшее тело на парапет и оглянулся. От башни Юноны к нему уже спешила закутанная в плащ фигура. Неизвестный равнодушно глянул на Квинта и сказал, обращаясь к декуриону:

— Отличная работа, дорогой Виллий! И я свое дело сделал. Вот теперь пора подавать сигнал.

— Нет уж, постой! Сперва я хочу получить, то что мне причитается.

— Ты сомневаешься во мне и нашем покровителе?

— Мало ли что в бою случиться может! Давай сейчас, как обещал, или никакого сигнала не будет.

— Ха! Ты уже так глубоко завяз в этом деле, что пути назад у тебя нет. Виллий нахмурился и слегка выдвинул меч из ножен.

— Хочешь зарезать меня, как этого мальчика? — усмехнулся незнакомец. — Вряд ли у тебя получится… Но так и быть. Арванд всегда платит долги. Держи. Как договаривались.

Он пошарил под плащом и выудил оттуда туго набитый мешочек. Мешочек перекочевал к Виллию. Декурион не стал пересчитывать содержимое, вынул из гнезда факел, высоко поднял его и сделал движение, как будто рисовал в воздухе крест. Это движение он повторил три раза, после чего вгляделся в темноту под стеной. На миг там зажегся огонек и тут же погас. Виллий удовлетворенно хмыкнул и вернул факел на место.

Человек в плаще похлопал его по плечу, немного постоял, слегка склонив голову на бок, словно размышляя о чем-то, и сказал:

— Будь здоров, Виллий. Дело сделано, и мне пора.

— Даже дожидаться не станешь?

— Зачем? Дальше уже дело воинов. А я, как ты знаешь, не воин…

Повернувшись, он зашагал обратно к башне Юноны.

Квинт ощущал жуткую боль, так больно ему никогда еще не было. От боли хотелось кричать, но он не мог. В животе что-то разливалось горячей волной. Его мозг отчаянно боролся с подступающей темнотой, из последних сил пытаясь удержаться на грани сознания. Он слышал голоса, но не понимал, о чем говорят. В эти последние минуты, одна только мысль удерживала его на краю пропасти — он всех подвел, не выполнив свой долг солдата. Квинт с трудом открыл глаза. Прямо над ним горел факел, тот самый, которым он должен был подать сигнал в случае опасности. Опасность — вот она, но он не справился. Нет! Он должен! Должен!

— Должен… — едва шевельнулись губы.

Невероятным усилием воли, Квинт поднял руку и сжал факел слабеющими пальцами. Ну же, не подведи! Он швырнул факел куда-то за голову, туда, где был сигнальный костер. Это усилие оказалось чрезмерным, глаза Квинта закрылись, но Бог подарил ему последнюю милость — уже падая в черную пропасть, он услышал гул пламени и ощутил на веках яркую вспышку.

Он уже не видел огромного изумления в глазах Виллия и немедленно развернувшегося человека в плаще.

— Вот гаденыш…, - прохрипел декурион, и, подскочив к лежащему Квинту, вонзил кинжал ему в грудь.

— Ты дурак, Виллий, — сказал незнакомец, вдруг оказавшийся прямо над ним. — Не мог даже зарезать его как следует.

Короткий блеск неведомо откуда появившегося меча был последним, что увидел декурион. Заливаясь кровью из перерезанного горла, он повалился на тело Квинта.

Человек в плаще подобрал выпавший мешочек с деньгами и быстро зашагал к башне. В это время к стене бесшумно прислонилась лестница.

Штурм продолжался уже два часа. За это время Полемий успел побывать у Северных ворот и восточной стены. Оценив обстановку, он ободрил бойцов и, вернувшись в Курию, приказал отправить подкрепления на наиболее угрожаемые участки. Таких было два. У Северных ворот шло ожесточенное сражение, было похоже, что готы намерены прорваться именно там, там атаковали их главные силы, там шли на стену отчаянные и умелые бойцы-саксы. Вторым слабым местом оказалась западная стена у Старой башни. То ли защитника там смалодушничали, то ли опыта им просто не хватало, то ли удача там была на стороне готов, а только врагу удалось закрепиться на большом участке стены и, несмотря на все попытки, сбить их оттуда не удавалось. Полемий немедля отправил к Старой башне две сотни воинов-германцев своей собственной гвардии.

Едва они скрылись среди задымленных улиц, примчался гонец с Форума. Там находилась ставка Паония, руководившего обороной Южной стены. Местность на подступах к городу с юга была неудобной для войск, поэтому префект слегка удивился, получив сообщение, что готы усиливают натиск на Южные ворота и атакуют стену на всем протяжении. Паоний, имевший в своем распоряжении только тысячу воинов, просил прислать подкрепления, так как ему приходилось все больше растягивать людей по стене, и он боялся, что для серьезной защиты ворот у него не хватит солдат.

Полемий нахмурился, ему не нравилась эта атака. Армия Эвриха многочисленна, но не настолько, чтобы навалиться с равной силой сразу со всех сторон. Что задумали готы? Эта атака может быть отвлекающим маневром и подготовкой… К чему? Но и Паоний зря пугать не станет. Скрепя сердце, префект отправил на Форум свой последний резерв — три сотни ополченцев. Теперь у него оставалось лишь около пяти десятков гвардейцев.

Выслушав донесения от пожарных команд, он собирался уже двинуться к Северным воротам, как вдруг примчался гонец от Эннодия. Вот уж кого префект совершенно не ждал. Охваченный внезапной тревогой, Полемий сам бросился ему навстречу.

— Они переправились через реку, — выдохнул посыльный, нагибаясь с коня и хватая ртом воздух. — Захвачена башня Юноны, готы все пребывают. Эннодий бросил в бой всех, кого мог, но без подкреплений мы не продержимся и четверти часа!

— Но как?! Там же…

— Измена! Их впустили на стену. Хорошо хоть кто-то из часовых сигнал подал, а то бы они уже были в городе.

— Боги!

Полемий мгновенно принял решение. Если готы прорвутся, все станет бесполезно. Уже вскакивая в седло, он бросил гонцу:

— Лети к Северным воротам. Передай мой приказ — две сотни солдат к башне Юноны.

— За мной! — крикнул он и во главе своих гвардейцев помчался к восточной стене.

Префект был близок к отчаянию. Наступил момент, когда он больше не мог контролировать ход сражения. Огненно-стальное кольцо все туже стягивалось вокруг Арелата, каждый отряд уже бился сам по себе, и теперь все зависело от мужества солдат и умения их командиров. До рассвета оставалось менее часа.

— Они уходят! Снимаются с лагеря!

Растерзанный город, еще не пришедший в себя после отбитого штурма, не сразу поверил в эту радостную весть. Но к вечеру стало ясно, что большая часть армии готов действительно уходит от Арелата. Многочисленные колонны конницы и пехоты двигались на восток, в сторону Акв Секстиевых.

Стоя на стенах, солдаты и горожане ликовали.

— Что, съели?! — кричали они вслед уходящему войску, — Получили по зубам!

— Они уходят не все. Осада не кончена.

Полемий, провожавший врагов взглядом с башни у Северных врат, посмотрел на старого центуриона с мрачным лицом.

— Арелат устоял, Деций, — сказал он. — И во многом благодаря тебе. Ты удержал Северные ворота. Так пусть горожане радуются!

— Моя заслуга не велика. Благодарить надо тех, кто сражался… И остался лежать под стеной. Гримон и его парни — без них мы не свалили бы эту башню. Все они там. И мой сын, Камилл… Все повторяется. Молодые гибнут, а я, старик, все живу.

— Я понимаю тебя. Вчера я тоже потерял сына. Эннодий остался у башни Юноны.

— Это великое горе. Но у тебя есть еще сыновья. У меня же…Раньше у меня что-то всегда оставалось — теперь нет ничего. И больше уже не будет.

— Я знаю, ты из последних легионеров, — сказал Полемий, медленно подбирая слова. — Из тех, что стояли на Каталаунских полях. Я был тогда еще молод, и я не солдат, а политик, но я помню, как вы уходили с Аэцием защищать нас от гуннов. И мне кажется, я понимаю вас. У тебя остался… — Рим!

Деций молча склонил голову, в его глазах стояли слезы.

Когда центурион, не глядя ни на кого, спустился с башни, префект обратился к Паонию.

— Известно уже, сколько мы потеряли?

— Больше пяти тысяч убитых, да еще раненые. Это только солдаты, горожан еще никто не считал. Скажи мне, Полемий, к чему это все? Мы отбили один штурм, но что дальше? Что будет с Арелатом? Нет ни одной семьи, где не оплакивали бы сегодня мужа, сына или брата. Ради чего это все? Центурион был прав, осада продолжается. Хоть они и уходят куда-то, под городом остается достаточно войск, мы же, после вчерашнего, не можем и думать о вылазке. Странно, что они снова не пошли на стены. Второго штурма мы бы не выдержали.

— Ты так полагаешь? После того, что случилось, я верю в наших людей. Мы отбили бы и второй штурм. Да, мы потеряли пять тысяч, а сколько готов осталось на поле? Эврих рассчитывал на измену, но мы выстояли. Он не может класть людей в новых атаках. Ты знаешь, почему. И понятно, куда он уходит. Судьба Галлии решиться не здесь. Легионы Красса уже на подходе.

— Не очень-то я в них верю.

— Да? Так куда же по твоему двинулся Эврих? Если бы не римская армия, он остался бы здесь и добил нас. Впрочем, тогда я не стал бы оборонять город. Мы с тобой много спорили, но ты ведь знаешь, я не безрассудный юнец. Я уверен, что Арелат устоит, а Эврих будет разбит. Только поэтому я начал эту войну. И мы уже внесли в нее свой вклад. Немалый, как мне кажется.

— Хорошо, пусть так. Я понимаю, раз Сенат проголосовал за войну — все разногласия должны быть отброшены. Мое мнение ничего не значит, я готов служить общему делу и вчера доказал это, обороняя Южную стену. Но что мы будем делать дальше? Сидеть в осаде и ждать, пока нас освободят римские легионы?

Полемий тяжело вздохнул.

— Ничего другого нам не остается. Снять осаду своими силами мы не можем. И продержаться будет не просто. Слышишь, как радуются люди? Они думают, что победили, но это не так. Тебе я скажу то, чего пока еще не знает никто. Вчера ночью в город пробрался посыльный от… нет, имени я не открою даже тебе, скажу только, что у меня есть свой человек в лагере Эвриха.

— Я догадывался, — кивнул Паоний.

— Эврих начал эту войну, рассчитывая не только на свои силы. Сюда идет флот вандалов. Со дня на день они войдут в устье Родана. Вот почему Эврих смог выступить навстречу Крассу. Гейзерих ни за что бы не согласился выставить своих воинов против легионов, но разграбить Арелат, как обещал ему король готов, это другое дело. Эврих получил вести от Гейзериха только вчера, после штурма. Ну а вскоре об этом узнал и я.

— Значит, вандалы… Много у них людей?

— Скоро узнаем, — усмехнулся префект. — Впрочем, после того, как мы отбросили готов, вандалов я не боюсь. Если придется, на стены встанут все. А вандалы… Они пираты, но не воины. Привыкли грабить слабых, столкнувшись с силой и отчаянным сопротивлением, они отступают. Не так уж и хочется им умирать.

— Мне, знаешь ли, тоже не хочется. Да и любому из граждан.

— Мы сражаемся за свой город, они же… Ну да не в них дело. Есть гораздо более грозная опасность. Мой человек слышал, как Эврих обсуждал с Арвандом свои планы. Гундиох выступит на стороне готов. Пока он делает вид, что чего-то ждет, но армия бургундов скоро выступит на соединение с Эврихом.

— Вот это скверная новость! У Гундиоха должно быть десять-пятнадцать тысяч войска. Если они соединятся, римлянам плохо придется.

— Об этом я и толкую. Крассу ничего неизвестно о планах Эвриха. Возможно, он поверил в нейтралитет бургундов. А между тем, ему следовало бы разбить варваров по частям, не дожидаясь, пока против него встанет шестьдесят тысяч опытных воинов. Вот тогда я не поручился бы за исход битвы.

— Но, постой, как же он узнает об этом? Знаем только мы, но Арелат осажден.

— Это будет еще один наш вклад в победу. Мы должны послать человека к Крассу, рассказать о предательстве Гундиоха.

— Легко сказать… Пока неясно сколько их остается, но должно быть достаточно, чтобы блокировать город.

— Значит, надо выбрать ловкого человека, который сможет пробраться через кольцо осады и добраться до Красса.

— Выходит так. Постой! А что если…

Паоний умолк, яростно почесывая щеку.

— Если?

— Вот какая мысль у меня появилась. А вдруг это все обман? Эврих хитер. Он может специально подбросить нам ложный слух.

Префект ненадолго задумался.

— Все возможно, конечно. Однако у меня нет оснований не верить моему человеку. Разве что… Вот как мы поступим — если здесь появятся корабли вандалов, значит сведения верные. Мы дождемся их, и тогда отправим гонца к Крассу. Хотя так мы напрасно теряем день-два. Я и без того верю этому сообщению.

— Удостовериться не помешает. Осторожность следует проявлять всегда, что в торговых сделках, что на войне.

Последние отряды готов уходили на восток, скрываясь за грядой холмов. В воздухе висела желтая пыль.

— Подвел ты меня, Арванд. А ведь клялся, что план безупречен. Я свое дело сделал, мои воины отвлекли их где только можно. А твои люди…

Бывший префект развел руками, состроив виноватую мину.

— Увы, нельзя предугадать все случайности! Мои люди тоже справились, путь на стену был открыт. Если бы не это досадное происшествие — дурак декурион не удостоверился, что часовой мертв и тот успел подать сигнал. Впрочем, дурак уже поплатился за это.

— Да мне то что с того?! Вот если бы город был взят. А так… Зря положили почти пять тысяч народу. И виноват в этом ты, Арванд. Теперь приходится делать вид, что все хорошо, а между тем все плохо!

— Ты преувеличиваешь значение этой небольшой неудачи. Война еще только началась, и наш план…

— Небольшой неудачи?! Если считать с теми силами, что подошли из-за Родана, у меня осталось сорок тысяч, да еще три придется оставить здесь, под началом болвана Химнериха. Вот, кто еще ни на что не годен. Но хоть осаду, надеюсь, он сможет держать!

— Зато Полемий теперь не сможет вылезти из Арелата. А скоро придут вандалы и тогда…

— Те еще крысы! Не стал бы связываться с ними, когда б у меня самого достало людей. Заметь, на стены они не полезли. Болтались в море, ожидая, чем закончиться наш штурм, и ответа никакого не давали. Верно, молились, чтоб мы не взяли Арелат, боялись тогда без добычи остаться. Ну а теперь думают, что силы римлян подорваны и можно грабить спокойно.

— Пусть. Их дело — запереть Полемия в городе, чтобы он не мешал нам. Кстати, о бол… твоем брате Химнерихе. Смотри-ка, к нам скачет!

— Чего ему еще надо? Ну, послушаем.

Химнерих осадил коня и поднял руку, приветствуя брата. Эврих недовольно поморщился.

— Кажется, мы уже распрощались. Ты что-то забыл?

— Да, брат. Только что вспомнил. Важное дело. Вчера вечером, когда вы с Арвандом совещались в палатке, я обходил посты.

— Ну и?

— Твой конюший. Мне показалось, он подслушивал за пологом. Вы говорили так громко, что услышал даже я. Прости, я не хотел. Про вандалов и Гундиоха.

Эврих с Арвандом переглянулись.

— И что же ты сделал? — спросил король.

— Я хотел схватить негодяя, но потом подумал, это ж твой конюший, да еще ты приблизил его к себе в последнее время. Но подслушивал он точно. Хотел тебе сразу сказать, да забыл как-то за делами…

— Знаю я те дела. Девок-то сразу три было. Быстро и не управиться.

Химнерих смутился, но ничего не сказал.

— Он тебя не заметил?

— Кто?

— Конюший.

— Да нет, вроде. Прикажешь схватить и пытать его? Чтоб не повадно было нос не в свое дело совать?

— Прежде всего, брат, ты теперь командуешь отрядом и имеешь приказ держать Арелат в осаде, так или нет?

— Ну так.

— А если так, — рявкнул вдруг Эврих. — Не лезь не в свои дела! И чтоб никому, — слышишь меня? — никому ты не говорил об этом деле! Понял, брат?

— Да понял я, чего там… Никому. Ясно.

— Если я узнаю, что ты проговорился о том, что видел или слышал — сам лишу тебя головы.

Химнерих несколько раз моргнул, уставившись на брата.

— Ну вот и хорошо, — продолжил Эврих уже спокойно. — А теперь возвращайся в лагерь, позаботься, чтоб город был окружен и жди вандалов.

— Я все сделаю! Ни одна мышь оттуда не выскочит! И вандалы…

— Давай, давай. И чтоб никаких больше штурмов!

Не дослушав, Химнерих развернул коня и помчался обратно.

— Круто ты с ним.

— Пусть знает свое место. Нет, ты посмотри! Еще бы из-за него наши планы сорвались! Как меня раздражают эти доброхоты, которые вместо того, чтоб выполнять приказ начинают вдруг думать и лезть, куда не надо. Из-за таких можно и войну проиграть…

Вечером отступившая от Арелата армия готов разбила лагерь в десяти милях от городских стен, а незадолго до рассвета около двадцати пяти тысяч воинов под командованием Виктория покинули его и, соблюдая осторожность, двинулись на север в сторону реки Дюрантис и небольшого городка Апта Юлия. В лагере Эвриха остался пятнадцати-тысячный корпус, который к полудню не скрываясь начал движение по главной дороге на Аквы Секстиевы.

Постоялый двор оказался внушительным зданием из красного кирпича. Мощеная дорога заканчивалась возле крепких дубовых ворот, возле которых переплелись ветвями два древних тиса, помнивших вероятно еще времена Суллы и Мария. Ворота были гостеприимно открыты и, миновав их, путники въехали в просторный внутренний двор. Два молодых раба проворно подскочив к ним, тут же приняли лошадей, а возившийся у колодца мальчишка, едва глянув на гостей, резво кинулся в дом. Почти тотчас показался хозяин. Вернее сперва показалось его огромное брюхо, прикрытое кожаным фартуком, а следом за ним и расплывшаяся физиономия с маленькими черными глазками, обрамленная редкими седыми волосами. Мгновенно оценив платежеспособность клиентов, он рассыпался в приветствиях и поклонах, что при его комплекции было не так-то просто. Петрей, взявший на себя все переговоры, тут же пресек поток его словоизлияний, потребовав комнаты на ночь и обильный ужин. Фульциний был весьма благодарен ему за это, уж больно вкусными запахами тянуло из кухни.

Долго ждать не пришлось. Усадив всех за большой деревянный стол в общей зале, хозяин заверил, что долго ждать гостям не придется, еду принесут мигом. Сам же он отправился позаботиться о комнатах. Судя по всему, такая предупредительность хозяина объяснялась не слишком-то благоприятным состоянием дел — гости не баловали постоялый двор частыми посещениями. По крайней мере, так решил Фульциний, окинув залу беглым взглядом. Кроме них тут было всего только два здоровенных парня, толковавших о чем-то за кружкой вина и свиной грудинкой в дальнем конце залы. Вновь прибывших они внимательно оглядели, после чего вернулись к своей беседе.

Две симпатичные молоденькие рабыни быстро уставили стол незамысловатой едой. При этом они бросали недвусмысленные взгляды на новых гостей, и Фульциний понял, что хозяин непрочь продать ласки этих девушек за звонкую монету, увеличив тем самым свои доходы. Однако сейчас его больше занимала еда. На столе появилась жареная утка, обильно политая жиром, хлеб, сыр и оливки. Ко всему этому прилагалось две бутыли вина.

— Что ж, — сказал Венанций, потирая руки. — Отдадим должное гостеприимству нашего хозяина и этой восхитительной утке. А если вино окажется неплохим, я скажу, что вы были правы, уговорив нас завернуть на постоялый двор.

Он подмигнул всем разом и ловко взялся за утку.

— Да, поедим да и спать, пожалуй, — согласился Феликс. — Хорошо бы выехать на заре. Что же до лошади…

— Сальвий займется, — распорядился Фульциний. — Поешь с нами и расспроси как тут у них тут насчет лошадей.

Едва они принялись за еду, вновь появился хозяин и, подойдя к столу, поинтересовался, хороша ли еда. Венанций промычал что-то довольное с набитым ртом.

— А ну и славно, господа, славно. А комнаты вам приготовлены. Все, как уговорено. Так что откушаете и отдохнуть можете, коли захотите.

Он отошел к стойке, погрузившись в изучение вощеной таблички, время от времени что-то чиркая стилосом. Верно, доходы подсчитывал.

Петрей наскоро прожевал кусок мяса, запил изрядным глотком вина и поднялся на ноги.

— Пойду с хозяином потолкую, — сказал он. — И вот что… Возможно, прогуляться придется. Мне и Марку. Так, что поторопись с едой. А то голодный останешься.

Он быстро двинулся к стойке, и все тут же удивленно воззрились на Фульциния. Сам в полном недоумении, он только пожал плечами. Петрей говорил с хозяином недолго. Вся беседа продлилась несколько минут, при этом Фульциний заметил, что Петрей выложил на стойку несколько монет, после чего хозяин стал разговорчивее. Несколько раз он махнул рукой и повернулся, будто указывая направление.

— Пошли, — сказал центурион, вернувшись к столу. — Нас не ждите, спать ложитесь. Вернемся ночью. Выходим завтра с рассветом. Или как получится.

Фульциний молча встал, прихватив меч, но Венанцию явно не понравилась вся эта таинственность.

— Что ты задумал? Куда это вы собрались, на ночь глядя?

— Тебя это дело не касается, патриций.

— Что?! Ты мне не командир, чтобы…

— Успокойся, достойный Венанций, — Феликс накрыл его ладонь своей. — Если Петрей говорит, что ему нужно прогуляться, пусть идет. Не будем ему мешать. Разве не может у нашего центуриона быть своих дел тут поблизости? Может, у него тут какие знакомые обитают, коих навестить следует?

Петрей не заметил насмешки в словах святого отца и молча двинулся к выходу. Фульциний, помедлив, последовал за ним.

Лошадей они с собой не взяли — и правильно, нечего лошадям делать на такой дороге. Два часа они карабкались по едва заметной горной тропе, окруженной густым лесом. Петрей невозмутимо пер вперед, будто точно зная, куда идет. Он даже не счел нужным дать хоть какие-то пояснения, и Фульциний проклинал его про себя, думая, что вся остальная компания сейчас сытно поужинав, укладывается спать, а они, вместо этого, идут неведомо куда и зачем.

Начинало темнеть, тропу стало плохо видно, да Фульциний уже и был не уверен, осталась ли еще тропа, или они просто продираются сквозь кустарник, разросшийся на крутом каменистом склоне. В очередной раз оступившись и проехав на животе несколько футов по скользящей осыпи, Фульцний не выдержал:

— К Эребу твои секреты, Петрей! Куда мы идем? Зачем сюда лезем? Я, чтоб ты знал, не горный козел, ноги на здешних тропах ломать!

— Другой тропы нет. Так трактирщик сказал, его и благодари. Вставай и пошли, хорошо бы до темноты успеть.

— Куда успеть, Гадес тебя забери?!

Петрей помог ему подняться и чувствительно хлопнул по плечу.

— А чего зря болтать? Сейчас сам все узнаешь. Давай, за мной. И ногами шевели побыстрее.

Проклиная все на свете, и больше всего несносный характер Петрея, Марк побрел за ним.

— Мы ищем отшельника, что живет в здешних горах, — неожиданно сказал центурион, даже не обернувшись. — Ищем по приказу Красса. Так что, поторопись. Как он еще гостей примет, коли ночью к нему заявимся?

Примерно через час непролазные заросли расступились, обнаружив неприметную тропку. Идти стало легче, а вскоре послышались громкие удары, будто кто-то колол дрова.

— Пришли, кажись, — бросил Петрей. — Ты помалкивай, говорить я буду.

Удары топора прекратились еще до того, как они вышли из леса. Видно, их приближение тоже услышали, да они и не скрывались. В наступивших сумерках можно было разглядеть небольшую полянку и покосившуюся хижину с древним сараем. Перед дверью хижины стояла огромная колода, а возле нее, опираясь на топор, смотрел на них, надо полагать, тот самый отшельник. Был он высок, на голову выше Фульциния, одет в грубую шерстяную тунику. По плечам разметались длинные волосы, черные, как вороново крыло.

— Привет тебе, добрый человек! — сказал Петрей, подняв руку. — Не бойся нас, мы пришли с миром.

Отшельник долго молчал, глядя на них, и под этим взглядом Фульцинию стало как-то не по себе. Судя по лицу, это был зрелый муж, и когда-то, до того, как преждевременные морщины пролегли на его лбу и в уголках глаз, был невероятно красив. Но и сейчас, ошибиться было невозможно — такие правильные черты, породистый нос и сурово сжатые губы могли принадлежать лишь благородному человеку. А прямая осанка и рельефно выступающие мышцы могли украсить любого атлета и гладиатора. Фульциний поставил бы все, что у него было против медного аса на то, что этот отшельник в прошлом был воином и меч держать его рукам гораздо привычнее, чем крестьянский топор.

— А я и не боюсь, солдат, — слова падали медленно и как-то хрипло, будто этому человеку нечасто приходилось говорить. — Прошло то время, когда я чего-то боялся.

Отшельник умолк. Он не спрашивал, кто они и зачем пришли. Просто стоял и молчал. Петрей сделал несколько шагов вперед.

— Я искал тебя. О том, где ты живешь, мне рассказал Эрбин, хозяин постоялого двора.

— Я не хочу никого видеть. Зачем ты пришел? Если Эрбину нужны шкуры, он присылает…

— Мне не нужны медвежьи шкуры. Не нужен и мед, который ты поставляешь Эрбину. Меня прислал не он, а другой, куда более могущественный муж. Я пришел сказать тебе, что ты вновь нужен Риму, Риотам.

Отшельник вздрогнул.

— Откуда тебе известно это… имя? И почему ты обращаешься так ко мне?

— Потому что ты и есть Риотам — король бриттов Арморики.

— Бывший… — еле слышно сказал отшельник. — И ныне зовут меня иначе. Но это не имеет значения, потому что я забыл обо всем. Стараюсь забыть…

— Не время сейчас забывать! Напротив, время вспомнить! Знаешь ли ты, что случилось за эти годы? И, главное, что случилось совсем недавно в Риме?

— Я ничего не знаю. И не хочу знать. Не понимаю, как ты разыскал меня, но, какой бы ни была твоя цель, ты проделал свой путь напрасно. Я ушел от мира. Теперь моя жизнь, покуда я еще не распростился с нею, здесь.

Он обвел рукой поляну и дом, но Петрей лишь покачал головой. Фульциний, не проронивший ни слова, был страшно удивлен все происходящим и, едва ли не более всего, неожиданно проявившимся красноречием Петрея. Оказывается, старый центурион, мог не только мечом махать.

— Ну а если я скажу тебе, что армия Рицимера разбита, а сам он убит? Власть в Риме вновь в руках императора, и римские легионы идут в Галлию, чтобы сразиться с Эврихом. Это тебе тоже не интересно?

Глаза отшельника на миг зажглись, но тут же потухли вновь.

— Пусть. Все это в прошлом. Моя война окончена.

— Да нет же! Нет! Хорошо, Рим тебе не интересен, и с Эврихом счеты свести ты не хочешь. Но знаешь ли ты, что Британия истекает кровью? Амвросий Аврелиан мертв, его королевство пало, саксы жгут города и громоздят горы трупов по всей Британии.

— Что ты говоришь?! Амвросий мертв?!

— Уже два года тому.

— Это проклятие… — прошептал Риотам, приложив ладони к лицу. — Все началось в тот день, когда я предал моего короля. Я пытался искупить вину, но все было напрасно. Ее уже нет, теперь и он тоже мертв, и значит, дело его погибло. А Британию, ты говоришь, снова терзают саксы. Это моя вина, я знаю.

— Все еще можно исправить, — сказал Петрей. — Если ты выслушаешь меня, я расскажу тебе, как Рим поднялся вновь. И скажу, зачем меня прислал сюда мой император, Марк Красс, проконсул, триумвир и военный магистр Рима.

Отшельник внезапно схватил топор и страшным ударом вогнал его в колоду, едва не расколов ее. С колоды так и посыпалась труха.

— Войдите в мой дом, — сказал он, протягивая руку. — Я выслушаю вас.

В убогой хижине отшельника, которого Петрей назвал королем Арморики, имелся только необструганный стол, сколоченный из сосновых досок. За ним и разместились все трое. Отшельник извлек откуда-то три грубых деревянных кружки и большой бочонок, из которого и наполнил кружки пенящейся коричневой жидкостью. Фульциний с опаской отхлебнул немного, и с трудом сдержался, чтоб не выдать своих чувств. Это было пиво. Марку лишь дважды доводилось пробовать этот напиток кельтов, во время службы в Галлии. Ни в какое сравнение с римским вином он не шел. Петрей же, как ни в чем не бывало, отпил половину кружки, благосклонно кивнул и, утерев подбородок, приступил к своему рассказу.

Марк, воспользовавшись случаем, оглядел обиталище. Внимание здесь мог привлечь только длинный меч, висевший на стене в ножнах. В остальном хижина не отличалась от жалких жилищ каких-нибудь пастухов.

Бывший король слушал внимательно, часто прикладываясь к своей кружке. Странно, но он поверил сразу. Или сделал вид, что поверил.

— … в этой войне Риму нужны верные союзники. Мы знаем, что в Арморике сейчас много воинов-бриттов, а также бывших римских солдат, которым не хватает только вождя, способного объединить их в армию и повести ее против готов. Как бы ни завершилась война в Нарбоннских провинциях, Крассу нужна твердая власть на севере Галлии. И римский порядок. Крассу известно, что ты был верен Риму и сдержал свое слово, как союзник Антемия. Готы обманом разбили твою армию, и тебе пришлось скрыться, но тебя все еще помнят в Арморике, а твои права на королевскую власть неоспоримы. Мы готовы помочь тебе вернуться. Такое предложение делает тебе Красс. Примешь ли ты его, Риотам?

— Не зови меня так, центурион. Я утратил право на этот титул. Он означает «Верховный король». А какой я теперь король?

— Как же тогда тебя называть?

Отшельник повертел в руках кружку, задумчиво глядя, как пенится пиво. На его лице отражалась внутренняя борьба. Губы едва заметно шевелились, будто он хотел сказать что-то, но не решался. Петрей терпеливо ждал, сверля его взглядом. Наконец, бывший король поднял кружку, разом выпил и грохнул ею об стол.

— Мое имя Утер, — выдохнул он. — Утер Пендрагон. Так меня звали.

Он встал, взял бочонок и вновь наполнил кружки, неодобрительно глянув на Фульциния, чья кружка была наполовину полной.

— А ты что не пьешь? Брезгуешь что ли?

Фульциний, давясь, торопливо хлебнул. Скажет еще Петрей, что это из-за него переговоры сорвались… Сам-то он вон как хлещет.

— Так что насчет предложения, которое делает тебе Красс? — спросил Петрей, когда отшельник снова сел на скамью.

— Я расскажу вам свою историю, — сказал Утер, не отвечая Петрею. — Почему я пошел против готов и как оказался здесь. Ты говоришь, я был верным союзником? Нет! Я был предателем. Захотите ли вы иметь дело с предателем? Вы думаете, что знаете обо мне все. Так узнайте, как оно было на самом деле!

— Я родился в Домнонии, отец мой Дерох, был вождем бриттов и римлян, переселившихся в Арморику, чтобы спастись от бесчинств саксов. Но воспитывался я в Британии в доме Амвросия Аврелиана. Я был младше его, но росли мы вместе, а наставником нашим был мудрый друид, именем Мирддин. Люди говорили, что он колдун и побаивались его. Может и так, но Миррдин всегда благоволил мне.

Когда саксы пленили короля Вортигерна, его сын Вортимер выступил против них. Мы с Амвросием сражались с саксами в армии Вортимера. В нескольких битвах мы разгромили саксов, но эти подлые твари отравили Вортимера и убили его отца. У бриттов больше не было короля, начались раздоры, армия наша распалась. Тогда саксы вновь подняли голову, с огнем и мечом они прошли по мирной Британии. Бриттов же охватил страх, никто не думал о сопротивлении. И тогда Амвросий поднял знамя, вокруг которого сплотились последние бритты и римляне. Он повел нас в бой, и я был ему верным другом и соратником. В жестокой битве при Виппедесфлете мы победили. Лишь один из пяти воинов вернулся тогда с поля боя. Там же на поле битвы мы побратались с Амвросием, и я принес клятву верности ему, как верховному королю всей Британии. А он назвал меня братом…

С этого все и началось. После битвы Амвросий женился. Его избранницей была прекрасная Игрейна, ей было всего семнадцать, и такой красоты я не видел никогда в жизни. Я был околдован. Еще там, на свадьбе, стоя рядом с Амвросием, сидя за праздничным столом, я не мог отвести взгляд от ее чудесных глаз. Что-то случилось со мной… И я возжелал жену моего друга, моего брата, моего короля.

Между тем, война продолжалась. Я и мои воины всегда были рядом с Амвросием. Британия стала единой, перед Амвросием склонились все ее вожди и короли. Да, мы были едины и побеждали. Саксов прижали к морю, оставалось последнее усилие, и мы вышвырнули бы грязных псов туда, откуда они пришли, и Британия наслаждалась бы благословенным миром, как в римские времена. Я ни на миг не забывал Игрейну, ее образ стоял у меня перед глазами всегда. Но я знал, что любовь моя безумна и старался вырвать ее из моего сердца. Я искал забвения в битвах, меня стали считать величайшим воином Британии. Но каждый раз после победы, когда мы возвращались домой, я вновь видел Игрейну, и меня охватывало пламя. Этот огонь жег меня нестерпимо, а она… Я знал, что она тоже любит меня. И вот это случилось.

Амвросий выступил против Хенгиста. Я же задержался, чтобы встретить подкрепления, вызванные мной из Арморики. Игрейна оставалось в укрепленном Тинтагеле, Амвросий боялся, что с его женой может что-то случиться, ведь проклятые саксы то и дело устраивали набеги. В тот день ко мне явился Мирддин. Он принес мне письмо от Игрейны. Она писала о своих чувствах ко мне, и я узнал, что она испытывает тот же жар, что и я. Кто бы устоял на моем месте? Амвросий был далеко… Но я все еще колебался. Мирддин же уверял меня, что Амвросий ни о чем не узнает, говорил, что Игрейна ждет меня и проникнуть в Тинтагель будет легко, а сам он поможет мне, выдумав какой-то предлог. И я не устоял. Вместе с Мирддином отправились мы в Тинтагель. И там, на супружеском ложе моего брата и короля, Игрейна стала моей…

Отшельник надолго умолк, по его щеке скатилась слеза. Бочонок давно опустел, Петрей молча встал, взял еще один, выбил пробку и наполнил кружки. Утер благодарно кивнул и продолжил рассказ.

— Амвросий узнал о том, что случилось. Узнал сразу. Не знаю как. Он вернулся немедля. Гнев его был страшен, и я бежал из Тинтагеля, но Игрейна отказалась последовать за мной. Амвросий был в ярости, он приговорил ее к смерти. Этого я стерпеть не мог, и тогда впервые пролилась кровь. Я напал на Тинтагель вместе с моими людьми. В том бою сложили головы многие воины Амвросия, а бритты вновь бились против бриттов на радость кровожадным саксам. Я спас Игрейну, и быстрый корабль умчал нас в Арморику.

Но недолго мы наслаждались счастьем. Амвросий созвал войска, которые собирался вести против саксов, и вышел в море. Я тоже призвал своих воинов, но не мог решиться начать братоубийственную войну. В глазах Амвросия я был предателем и гнусным изменником. Но хуже всего было то, что я и сам так считал. Да так оно и было на самом деле. Игрейна не могла смириться с тем, что она стала причиной войны, в которой брат идет против брата. Ее решение было твердым, и я не мог ей помешать. Она ушла в монастырь, посвятив себя Богу. Я был в отчаянии, но еще более терзала меня моя измена. Амвросий же и слышать не хотел о мире. Тогда, чтобы избежать войны с ним, хоть немного искупить мою вину, а может просто затем, чтобы пасть в бою, я откликнулся на призыв римского императора, выполняя старинную клятву моих предков. Я увел армию в Галлию, выступив против готов.

Ну, а дальше вы знаете. Видно, боги прокляли меня. При Деоле мы попали в ловушку, готы уничтожили мою армию, но я не погиб, хоть и бросался с мечом в руке в самую гущу битвы. Верные воины спасли меня против моего желания. Истерзанный всем, что случилось я, верно, помутился рассудком. Меня отвезли к буругндам, Гундиох принял меня благосклонно, но я не мог оставаться среди людей. Едва оправившись от ран, я ушел. И вот с тех пор, я живу здесь. Один. И не хочу возвращаться. Ты сказал, что Амвросий погиб. И в этом я чувствую свою вину. Если бы не моя измена, если бы не преступная страсть, вспыхнувшая в моей душе, он был бы жив, а Британия свободна. Такова моя история, римляне. Теперь вы можете судить, каков был Риотам, на которого вы возлагаете ваши надежды…

Захваченный рассказом Утера, Фульциний не заметил, как выпил немало пива. Он чувствовал, что опьянел и вместе с тем испытывал симпатию к этому благородному воину, пусть он и не был римлянином. Ему хотелось сказать что-нибудь ободряющее, но он не решался. Петрей, на которого рассказ, судя по всему, не произвел особого впечатления, хмыкнул и, помолчав немного, сказал:

— Боги направили нас сюда не случайно, Утер Пендрагон. Подумай об этом. Варвары торжествуют над Римом, и есть в том и твоя вина. Но теперь ты можешь искупить ее, сражаясь под римскими орлами. Разве не хочешь ты спасти мирных граждан от мечей готов и саксов? Не хочешь вернуть мир Арморике и Британии?

— Я не знаю, чего я хочу. За эти годы я привык быть один, посвящая себя трудам и молитвам, в ожидании смерти и небесного суда. Если бы вы не пришли, я окончил бы здесь свои дни… В этом мире у меня больше нет никого и ничего. Мне не за что вновь обнажать свой меч.

— Ты ошибаешься. И это потому, что ты поспешил отгородиться от мира.

— О чем ты?

— То, что ты нам поведал, для меня не новость. Мне рассказал об этом Красс. А ему некий сенатор, который знаком с твоим учителем Мирддином. Игрейна действительно ушла в монастырь, как вы их тут называете, но там она родила сына. Твоего сына.

Взгляд Утера вонзился в Петрея, как клинок в грудь гладиатора.

— Что ты сказал?!

— У тебя есть сын, Утер. Его забрал Мирддин. И он же стал ему приемным отцом.

Утер вдруг оказался на ногах, опрокинув скамью. Молниеносным движением сорвал со стены меч и, — Фульциний не успел глазом моргнуть, — стол развалился на две половины. Марк вскочил, хватаясь за свой собственный меч. Мелькнула мысль, что отшельник окончательно спятил, но тот, выразив этой вспышкой охватившие его чувства, столь же внезапно успокоился.

— Я иду с вами, римляне, — сказал он. — Меч Утера Пендрагона, законного короля Арморики, да принесет смерть нашим врагам!

— Давно бы так, — усмехнулся Петрей. — И так кучу времени потеряли.

Уже занимался рассвет, когда они все втроем вернулись на постоялый двор. Вопреки ожиданиям, вместо сонного царства их встретил настоящий растревоженный улей. Ворота стояли распахнутыми, по двору сновали испуганные рабы, а сам хозяин сидел на крыльце и, покряхтывая, пил вино прямо из большого меха. Под глазом у него красовался здоровенный синяк. Завидев вернувшихся постояльцев, он вскочил и бросился им навстречу:

— Всемогущих богов в свидетели призываю! — запричитал он, заламывая руки. — Нету на мне никакой вины! Не гневайтесь на меня, добрые господа!

— Что тут случилось, раздери тебя Орк?! — рявкнул Петрей. — Говори или, клянусь Геркулесом, я проткну твое жирное брюхо насквозь!

— На… нападение, господин! — заикаясь от ужаса пролепетал хозяин. — Разбойники, будь они прокляты. Ваших спутников… Старого священника, юного патриция и девушку благородную схватили и с собою забрали. А слуга ваш… он… он…

— Что с Сальвием?! — Фульциний схватил толстяка за руку.

— Убили его мерзавцы, — пошептал тот, закрывая глаза. — Клянусь, я не виноват ни в чем! И помочь не могли мы! Они грозились мою гостиницу сжечь, если вмешаемся…

Марк отпустил его и стоял, хватая ртом воздух, дико озираясь по сторонам. Чего, чего, а такого он не мог ожидать. Сальвий убит. И Ливия в лапах разбойников!

— Так. Ну-ка говори толком, свиная ляжка! Как дело было? Что за разбойники? Откуда взялись? Куда делись? Да не трясись ты!

Трактирщик утер обильно струившийся по лицу пот и заговорил.

— Получаса не прошло, как вы, господа, уехать изволили. Сидели они за столом, ели, пили, а слуга ваш, Сальвий, выходит, — к конюху моему, насчет лошади выспрашивать пошел. А в залу-то другой мой постоялец спустился. Торговец один, в Рим он ехал. А с ним-то трое охранников было. Те, что за столом сидели, когда вы еще тута были. Да еще один, тот сразу как вы уехали, коня взял, да ускакал куда-то. А мне бы, дураку, смекнуть, что дело тут нечисто, да не догадался я. А торговец этот знакомцем вашего священника оказался. Разговорились они. И тут охранники его, — сразу мне их рожи не понравились, разбойные рожи-то! — приставать к девушке стали.

— Так и знал, не к добру эта девка… — пробормотал Петрей.

Фульциний кинул на него злобный взгляд.

— Торговец тот прикрикнул на них, мол что такое творите! — продолжал трактирщик. — А они посмеялись только над ним. Ну а патриций молодой одному по морде и съездил. Те в драку полезли, да патриций одного и заколол. Вот тут разбойники и налетели! Пятнадцать их было, конные все. А мои дурни ворота не заперли, да и рано запирать-то было, не стемнело даже еще. Ну они в гостиницу-то и ворвались. Что началось! Патриций ваш молодцом оказался, троих срубил, да они госпожу схватили. «Бросай», — орут, — «меч, не то девку твою порежем!» Так и взяли его.

— Ну а ты что же? — мрачно спросил Петрей.

— Дык а что я? У меня тут рабов четверо всего, да смирные все. И я сам человек мирный. Ни мечей у нас нет, ни оружия какого. Что мы против них сделаем? А главный их ко мне сунулся. «Тихо», — говорит, — «сиди, тогда жив останешься. А болтать станешь, вернемся, да гостиницу твою пожжем». По лицу мне вот съездил.

— А Сальвий?

— Так его они сразу стоптали. Бран, сынишка мой, видел. Окружили его, едва во двор въехали и копьем закололи. Мы уж потом его подобрали, в дом снесли. А разбойников тех четверых в сарае пока положили.

— Что за разбойники были? Куда ускакали? Остальных живыми взяли?

— Живыми, господин, живыми. Связали их, на лошадей покидали, да и умчались. А кто такие… Откуда ж мне знать? Слыхал я, шайка тут шурует в горах да на дороге. Но такого, чтоб на гостиницу напали — не было никогда! Всегда мирно жили. Охраны-то я почитай не держу. Да и что ж можно поделать, когда их полтора десятка, при мечах все и в доспехах к тому ж?

— Странные какие разбойники. В доспехах и с мечами. Ну-ка, куда вы их там стащили?

— Да вон туда, господин! Идем, сам провожу.

Петрей в сопровождении хозяина направился к сараю. Фульциний, все еще оглушенный внезапными новостями, вошел в дом. На лавке, той самой за которой они сидели за ужином, был расстелен плащ, а на нем лежал Сальвий. Его широко раскрытые глаза невидяще смотрели вверх. В груди зияла страшная рана. Фульциний сглотнул подступивший к горлу комок. Осторожно положил руку на его холодный лоб и медленно закрыл ему глаза. Навсегда.

— Прости, друг, — прошептал он. — Прости, что меня не было рядом.

Он немного постоял возле тела, чувствуя, как в нем поднимается волна ненависти и какой-то свирепой ярости. Хотелось убивать. Он быстро поднялся наверх, нашел отведенную им комнату — благо их было тут всего три — быстро облачился в лорику, прихватил шлем и доспехи Петрея и спустился вниз.

Центурион уже закончил свой осмотр и вернулся обратно к колодцу, возле которого застыл, сложив на груди руки, Утер. За все это время он не произнес ни слова. Рядом с ним стоял хозяйский раб, держа в поводу три лошади.

— Крепкие парни, — сказал Петрей. — И вооружены хорошо. А, вещички мои, смотрю, прихватил? Давай сюда. Не понимаю, почему они своих не забрали, даже снаряжение оставили… Видать, торопились очень. Не знали, когда мы вернемся.

— Если бы мы вернулись…

— Не болтай, Фульциний! Так боги хотели. Главное — живы они. Раз не убили их сразу, значит зачем-то они мерзавцам нужны. Может, выкуп взять хотят? Ну да с десятком разбойников мы и вдвоем с тобой управимся.

— Втроем, — сказал Утер, распрямляя плечи.

— А я думал, тебя тут оставить. Крассу ты живым нужен.

— Я не вещь, чтоб меня оставлять, центурион. Запомни это. Как я сказал, так и будет. Я иду с вами.

Петрей пожал плечами.

— Как знаешь. Втроем еще сподручнее будет. Эй, окорок! Куда они их повезли?

— Так а мне-то откуда ж знать? По дороге умчались. На запад.

— Ладно, найдем. Но, смотри, если ты меня обманул, я вернусь и тогда…

— Да что ты, что ты! — хозяин замахал руками. — Все до последнего слова — правда истинная! Чтоб меня Цербер сожрал, если хоть в чем я солгал!

— На коней, ребята! — Петрей вскочил в седло. — От нас они не уйдут.

Уже подъехав к воротам, Фульциний обернулся.

— А что с торговцем тем стало? С которым священник знаком оказался?

— Молодец, парень! — Петрей тоже остановился. — Забыл я. Ну, говори, жирнобрюхий!

— Так и его тоже забрали. Связали, да вместе со всеми и увезли.

— Ясно. Вперед, парни!

За воротами Петрей немного покрутился, свесившись с коня, потом махнул рукой, и все трое помчались по дороге на запад.