1

Бывает порода людей: где бы ни рождались они, из какого бы сословия ни выходили – корень их так прочен и силён, что вырастают они подобно тысячелетнему дубу, которому не страшны ни бури, ни холода, ни другие напасти. Леса вокруг полягут, ветер превратит землю в пустыню, а дерево это останется и будет стоять одиноко века. Коли родятся такие люди в царских семьях, то завоюют полмира и взойдут до небес, увидят свет среди чёрного люда и тут поднимут голову, и станут расти не по дням, а по часам. И рано или поздно построят свою империю.

Именно такими людьми были Строгановы.

Род они свой вели из времён почти былинных. Именно тогда, в русской древности, свободная Новгородская республика ушла из-под киевской пяты и настойчиво расширяла свои границы – от дикой Скандинавии до Урала и от тверских земель до северных морей. Великая была республика, славное было то время! О Москве ещё никто и слыхом не слыхивал! Строгановы вышли из тех новгородцев, что веками жили вдоль Белого моря и именовались поморами. Север Руси был их колыбелью! Свободные, гордые, способные к торговле и самоуправлению люди. Точно было известно, что некий Спиридон Строганов жил во времена Дмитрия Донского и уже был заметен среди современников: он ведал сбором оброка. Тем же, да ещё торговлей, занимались и его потомки. При власти и при деньгах старались держаться мудрые и дальновидные Строгановы. Правнук Спиридона – Фёдор Лукич – в пятнадцатом веке обосновался в Соли-Вычегодской, городке на берегу речки Вычегоды, что впадала в Северную Двину, на землях под Великим Устюгом. С древних врёмен здешние жители добывали в этих местах соль. Но делали это кустарно, без размаха. Особые люди должны были появиться, чтобы дать городку и всей этой земле новую жизнь. И они пришли. Строгановы изменили ход дела на свой лад. Именно тут, но уже в следующем столетии, в 1515 году, сын Фёдора Лукича – Аникей, или просто Аника, как звали его все, построил первую солеварню. Она встала на речке Усолке, у озера Солониха. Солёным было это место – и на звук, и на вкус! Прошли десятилетия. Соль-Вычегодская благодаря Анике стала сильным и крепким городом. Аника работал с невиданным прежде на Руси размахом! Его солеварни превратились в одно большое промышленное предприятие, которое захватывало всё новые земли. В смоляных бочках вычегодская соль давно уже отправлялась на юго-запад – завоёвывать стольную Москву. Соляным королём прозвали Анику Строганова. Стал он императором пищевой индустрии XVI века! Но смотрел Аника в сторону Великого Камня и сыновьям, соляным царевичам своим – Якову, Григорию и Семену, – наказал смотреть туда же.

Богатства Русского Севера были всего лишь присказкой к богатствам Урала! Так думали Строгановы и были правы…

В 1440 году родился великий князь Иван Васильевич, будущий Иван Третий. В детстве Иван побывал в татарском плену, отца его в ходе княжеских междоусобиц ослепили – с тех пор и прозвали Василием Тёмным. На своей шкуре Иван, правнук Дмитрия Донского, испытал тяжесть вечной вражды русских князей. И ещё смолоду свято уверовал, что объединение русских земель, пусть силой, пусть попранием соседских прав, – это благо. Что ж, Господь ему судья. Именно он, Иван Третий, во все стороны света раздвигал границы Московского княжества. Ярославское и Дмитровское, Ростовское, частью Рязанское княжество забрал он под себя. Увы, за объединение русских земель и возвышение Руси на мировой арене заплатил своей неволей и Господин Великий Новгород: под речкой Шелонью московиты разбили новгородцев – положили двенадцать тысяч, разорили всё вокруг, вечевой колокол срезали и увезли в стольную Москву. В 1472 году Иван Третий женился вторым браком на Софии Палеолог – наследнице константинопольских императоров, что в дальнейшем даст повод русским великим князьям именовать себя цезарями или кесарями – царями, если на русский лад! А то что ж такое? Уже больше двух веков русские великие князья подчинялись, как холопы, ханам Золотой, а после и Большой Орды! Иван Третий остановил татаро-монголов на речке Угре в 1480 году, что ознаменовало собой окончание страшного ига длиной почти в двести пятьдесят лет. Попутно Иван сдружился с крымскими ханами и удачно натравливал их на Литву, тем самым оберегая русские земли от набегов западных соседей. Осадил и обезвредил Казанское ханство как возможного противника. Успешно воевал со шведами и с Ливонией. Окончательно покорил Тверь, положив предел двухвековой кровавой вражде между русскими князьями.

Точно великий магнит, он притягивал к себе всё новые евразийские территории.

И, конечно, Иван Третий не мог не смотреть на восток. Там лежал удивительный и малоизведанный край – Пермь Великая, а за ней начинался Камень – Уральские горы. Хребет, ломавший пополам всю Евразию и открывавший совсем уже тёмную и, кажется, бескрайнюю землю. И как же иначе? Много ли было ведомо людям той поры о земле, куда их определил на жительство Господь Бог? В те годы, когда Иван Третий «собирал» русские земли, Христофор Колумб, его ровесник, лишь готовил своё великое путешествие к новому континенту, в существование которого мало кто верил. Не было ещё ни Америки на карте мира, ни Австралии, ни Арктики с Антарктикой!

И Урал казался вратами в иной мир. Но стоит вернуться на несколько исторических шагов назад, хоть каждый шаг и будет длиной в столетие…

Новгородцы, опытные путешественники и купцы, век за веком продвигались всё дальше в новые земли. На восток в том числе, и наконец встретили большой неславянский народ. Было это ещё до того, как Нестор написал Повесть временных лет. При первых Рюриках! А повстречали новгородцы вепсов – так северяне называли себя сами. А вот русичи назвали этот народ чудью. Чудные они были! Обликом, одеждой, верой. Шаманили, стучали в бубны. Новгородцы всё время спрашивали: а что там дальше, за вами, за вашей землёй! Вепсы-чудь отвечали пришельцам: дальше «пера ма». Что такое «пера ма»? А на финно-угорском языке это означало просто «далёкая земля». Так и запомнили новгородцы, так и передали, когда вернулись домой: за чудью лежит далёкая земля «перемь»!

Но уже в Повести временных лет Нестор записал: «…а среди народов, что дают дань Руси, есть пермь, печоры и угры…» Стало быть, уже в одиннадцатом веке финно-угорская земля европейского Предуралья платила русичам дань…

Современники Ивана Третьего уже хорошо знали, что за вятскими землями – Пермь Великая, за Пермью – Камень, за Камнем, который пересечь сложно, но можно, царствует пелымский князь – вечный противник Москвы и сотрудник сибирских татар, ещё восточнее – обширная Сибирская Орда, а дальше, дальше?..

Тьма, замять…

Иван Третий хорошо понимал, что если не он наложит свою длань на Пермь, то дотянутся до неё Казань или сибирские ханы, которые то и дело наведывались из-за Урала пограбить эти земли.

Конечно, Пермь и так платила дань Великому Новгороду, но со второй половины пятнадцатого века крепнущая Москва стала теснить республику и смотреть на её подданных, как на своих. Ещё Василий Тёмный посылал в Пермь своих наместников, но те быстро отбивались от рук. В Перми Великой свои законы; и Казанское ханство, не желавшее отдавать московитам лишний кусок, тоже рядышком, и Пелымское, хоть и за горами, но куда ближе, и Сибирское. Пермь пытались крестить в 1455 году, но вышло только в 1462-м. Пермский архиепископ Иона оказался сильным священником и администратором и сумел создать православную церковь в чужой земле. Пермские княжата, как их называли, из местной знати, большинством приняли новую веру.

В 1471 году Пермь Великая оскорбила Ивана Третьего: князья-пермяки отказались идти с русскими на Казань. Не хотелось Михаилу Ермолаевичу, ставленнику Москвы, и другим пермякам воевать таких серьёзных и опасных соседей. Отольётся, решили они! И отлилось, но с русской стороны. Уже в 1472 году, в год женитьбы Ивана Третьего на Софии Палеолог, у Великого Устюга стало собираться большое русское войско. Устюжане и белозерцы были тут, вологжане и вычегжане. Возглавил войско воевода Фёдор Пёстрый, громивший еще злых татар на Каме и свободолюбивых новгородцев на Шелони, в помощь ему дали устюжского воеводу Гаврилу Нелидова. Епископ Пермский Филофей благословил русских на поход.

Русские подчинили Пермь 26 июня 1472 года. Пермских крещёных князей – Михаила, Владимира и Матвея, а также князей-язычников, помогавших им, – Кочу, Бурмота, Мичкина, Нэчаима, Зинара и Исура, с конфискованным добром, в первую очередь соболями, отправили в Москву пред очи Ивана Третьего. Князья ждали смерти или темницы, но мудрый Иван Третий, лишь показав, кого стоит бояться и уважать на самом деле, простил их и отпустил обратно. Княжить он оставил Михаила Ермолаевича, в те дни навалявшегося в ногах царя Ивана вдосталь. За вторую оплошность, знал князь Пермский, его на кол посадят!

С тех самых пор Пермь Великая и вошла в княжество Московское. Титул Ивана Третьего звучал отныне так: «Великий князь Владимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Югорский, и Пермский, и Болгарский, и иных». А город-крепость Чердынь стала московским оплотом в том суровом краю. В Перми Великой стали повсюду расти православные храмы. Номинально правил на этой земле князь Михаил Пермский, на деле же хозяевами новой Русской земли были архиепископы, посланные сюда широко шагавшей Москвой.

Но после смерти Михаила Ермолаевича в 1505 году его потомков свели с Пермской земли «за чрезмерное свободолюбие» и прислали сюда московского воеводу-наместника. Было то уже при сыне Ивана Третьего – только что севшем на трон Василии Третьем, отце будущего Иоанна Грозного. С этой поры Пермь Великая стала безраздельно землёй стольной Москвы. Хотя как безраздельно? И пелымские князья, и сибирские татары чертями из табакерки выныривали из-за Камня и жгли пермские городки, осаждали и сожгли Чердынь, беспощадно истребляли тех местных, что приняли великого московского князя, а ещё уводили с собой в полон русское население. Но ничто уже не могло помешать переселению русского народа на новые территории! В первые десятилетия шестнадцатого века и потекли в Пермь русские люди – охотники и золотопромышленники, искатели алмазов и солевары, да просто авантюристы и конкистадоры, готовые любой ценой идти вперёд и найти своё счастье и свою удачу.

Такими людьми и были Строгановы – Аника и его три сына – Яков, Григорий и Семён, в Соли-Вычегодской только набиравшиеся опыта. В 1559 году Строгановы во главе со старшим сыном уже сильно постаревшего Аники – Яковом, ставшим главной тягловой силой семьи, перебрались в Пермь Великую. Позади них уже была твердыня – впереди они искали твердыню ещё большую.

В середине шестнадцатого века о Строгановых уже знали все, в том числе и первый царь всея Руси Иоанн Васильевич. Им на Пермской земле повезло куда больше других! И неспроста повезло, а за умение делать дело! И слово сказать царю мудрое и льстивое в том числе.

А царь-изувер такие слова любил!..

В 1565 году на Руси была введена опричнина. Иоанн Васильевич взял и оставил москвичей и уехал великим обозом в Александровскую слободу, всю утварь вывез с собой, всю прислугу забрал. Решили москвичи: обиделся и бросил их царь! А стало быть, плохие они! А царь ждал, когда его позовут обратно, а главное – попросят царствовать так, как он того хочет! Без бояр, без совета! Единовластно! А значит, по-звериному страшно и люто, потому что страшным было его уродливое сердце. И царя позвали – и он вернулся с чёрным опричным воинством, вооружённым разбойными кинжалами и посохами, с пёсьими головами у сёдел.

Отныне Иоанн по живому разрезал всё государство на две половины: на тех, кто вскорости будет мучить, и тех, кто станет мучиться. С одними – царь, с другими – одна только надежда на милость Божью. Ведь от царя земству – второй половине земли Русской, незащищённой и уязвимой, кроме пыток и смерти, ждать иного было глупо.

В это самое время, когда начинался вихрь опричнины и уже шли одна за другой казни, Яков и приехал в Москву. Хитры и дальновидны были Строгановы, оттого что здоровой звериной жизни в них было много! Что ж, это – дар, и дар немалый!

– Царь-батюшка, не вели казнить, вели слово молвить! – в Александровской слободе бросился Яков в ноги к венценосцу-повелителю, козлобородому хозяину Руси, чьи руки уже по локоть были в крови. Именно здесь, в отдалении от Москвы, за крепостными стенами, в окружении разудалых палачей, теперь по большей части и жил Иоанн. – Возьми нас, рабов твоих грешных, Строгановых, под своё крыло! Не хотим быть в земстве! Прими в опричнину! Верой и правдой будем тебе служить! Жизнью докажем нашу верность! Казну твою приумножим, потому что ведаем, как надо дело делать!

И царь-батюшка принял их под крыло. А ещё Яков попросил для семьи новых территорий в Перми Великой. Иоанну это было на руку. Видя, какие чудеса творят простые мужики, как вокруг этой семьи преображается и богатеет мир, царь отметил своих одарённых подданных – и отметил особо. Иоанн отдал Якову Строганову, старшему из сыновей к тому времени уже постаревшего Аники, огромные территории в Перми Великой.

Воистину, то был царский подарок!

Грамота так и гласила: «Волею царской дарую Строгановым земли на правах вотчины. На своих землях они обязаны строить укрепленные городки и содержать ратных людей, а также добывать руду и плавить для казны металл, заниматься солеварением и земледелием. Дабы дело у них ладилось, освобождаю Строгановых от государственных податей и повинностей сроком на двадцать лет. Также дарую Строгановым право невмешательства воевод царских во внутренние их дела, дарую особый суд и беспошлинный торг на своих землях. Царь Иоанн Васильевич».

Владения шли по рекам Каме и Чусовой и подходили к самому Камню – к Уральскому хребту. Конечно, это Яков выпросил у царя те далёкие земли, потому что его разведчики давно уже доносили, что края те изобилуют богатствами и соль в тех землях – самое малое, что они могут получить. Те горы и леса – сокровищница железной руды, драгоценных металлов и пушнины!

И вот застучали топоры: стали подниматься по рекам Перми Великой городки-крепости Строгановых. Армия людей работных и военных уже скоро окружала их. Империю создавали солевары! Во второй половине шестнадцатого века, подобно вековому дубу, всходил и мужал род Строгановых, получив такие угодья, каких не имели и многие родовитые князья.

Правда, разладились дела между братьями из-за наследства: старшие Яков и Григорий были заодно, а вот младший сын Аники – Семён, оставшийся в Соли-Вычегодской, пошёл против них. Дело дошло до Москвы. Семёна обвинил сам царь и «выдал головой» старшим братьям, но те его помиловали, а помиловав, отстранили от дел.

Но настоящая беда шла совсем не из Москвы, где уже лютовал вовсю обезумевший царь, и точно не от обделённой родни.

Беда таилась за Камнем!

Уходившие за Урал аборигены-пермяки из коренного населения, не желавшие креститься и подчиняться московскому царю, то и дело приносили недобрые вести и пелымскому князю, и сибирскому хану. Московиты наступают! Житья от них нет! К Великому Камню подходят! К рекам, бегущим через него, приноравливаются! Глядишь, вот-вот, и выйдут с мечами по ту сторону! И злились, и негодовали, конечно, и татары, и пелымцы, и грозились сжечь раз и навсегда городки-крепости московитов, а самих перебить, вырезать, да под самый корень!

Тем более что время наступило для Руси роковое. Сжималось вражье кольцо вокруг Руси! Крымцы, ногайцы, черемисы, ливонцы, шведы, османы, поляки – все лезли! И хуже других – свои опричные, головорезы царёвы! Русь терпела страшные бедствия – ничто уже было не свято. Жизнь человеческая не стоила ломаного гроша.

Но в Перми Великой, такой далёкой от Москвы с её дворцовыми безумствами и вакханалиями, с оргиями и кровопролитиями, были свои заботы. Тут делали дело! Торговали, добывали, зарабатывали. К тому же земли Строгановых входили в опричнину, и для больших тревог повода не существовало. В 1570 году в возрасте восьмидесяти двух лет умирал Аника Строганов, став при жизни человеком-легендой.

Перед смертью, собрав сыновей, он сказал им:

– Во-первых, помиритесь и не ссорьтесь, дети мои. Это моё первое вам завещание. Приумножайте, но не теряйте богатства накопленные. Это второе. В-третьих, врагов берегитесь, но не бойтесь. Пусть сами вас боятся! Давите их, как клопов давите! А главное, дети мои, смотрите за Камень! Туда и только туда должна вести вас дорога! И царю скажите: в Сибирь идти надо! Жилы медные, серебряные и золотые ждут вас там! Алмазы и самоцветы Урала дожидаются вас! Там первые сокровища всей земли таятся! С Богом, дети мои, с Богом!..

Пермь Великая, молодая русская сторонка, жила надеждами на будущее. А вот Москва стояла у врат ада и готовилась к мукам смертным…

Господь наказал стольную Москву за разбой ещё более страшным судом, чем Новгород, который вырезали опричники. И потому беды новгородские скоро поблекли на фоне бед московских. В 1571 году горела Москва так, как не горела никогда прежде! Словно ад разверзся! Словно еще немного – и проглотит дьявол Русское царство. Все эти годы станут одной кровавой мясорубкой, но опричнину царь отменит.

А Ливонская война всё будет разгораться и пожирать новые силы и без того уже ослабленной Руси.

Волновалась Сибирская Орда! Хоть и самая слабая из других татарских орд, но гордыней не обделённая и способная нанести удар. «Русский медведь попал в капкан – будем же рвать его на части!» – скажет сибирский хан Кучум. Зная, каково приходится Руси, в 1573 году Кучум послал через Камень большое войско, которое возглавил его племянник хан Маметкул. Целью этого удара были городки-крепости, поставленные солеварами Строгановыми. Крепости выстояли, но русских и помогавших им пермяков татары вырезали много и многих увели в плен. Надо отдать Строгановым должное: они быстро собрали войско и двинулись против Маметкула. Тот бежал с полоном и добром за Камень, русские бросились за ним. По пути выжигали те селения остяков и вогуличей, что помогали или примкнули к хану, женщин и детей тоже уводили в полон, но уже на Русь, в Пермь Великую. Страдали местные: не поможешь – убьют, а поможешь – придут другие и тоже убьют. Маметкула вытеснили, но было ясно: это всего лишь разведка боем. Удар оказался таким неожиданным и жестоким, что братьям Строгановым пришлось ехать в Москву – держать ответ перед государем.

– Что скажете, Строгановы? – спросил их в Александровской слободе Иоанн Грозный. – И дальше нам ждать из-за Камня ворога лютого? И как далеко вы его пропустите на Русь? Не вы ли мне обещали, что не дадите татарам ходу? Что твердыней встанете в Перми Великой? Нам бед от Запада и от Крыма хватает, и от черемисов окаянных, а тут ещё и сибирцы-нехристи. – Он кивнул братьям, и козлиная борода царя взметнулась вверх: – Говорите, не молчите…

– Провинились мы перед тобой, батюшка, – сказал Яков. – Но ведь прогнали же Маметкула. Смогли ведь, осилили, – он переглянулся с братом, – раздвигать границы надобно! Широко раздвигать!

– И как широко? – спросил царь, в глазах которого вспыхнули искры азарта.

– Чем шире, тем лучше, батюшка! – кивнул Григорий Строганов. – Так отец наш, Аника, который любил тебя, завещал нам! И царю, сказал, донесите: дальше идти надо!

– Именно! – подтвердил Яков. – Пермский край – предгорье. А Камень железо в себе таит. Много железа! А это – пушки и мечи. Татары о том не ведают! Они свои клинки в Азии покупают. Надо раздвигать границы, царь-батюшка, не покуда глазу видно, а докуда сердце требует. Отдай нам в работу земли и за Камнем. Все земли по Чусовой, что змеёй проходит через горы, и далее. Завоевать надо Пелымское княжество, а далее только одни татары сибирские и останутся. Выйдем через Камень, не убоимся ворога и дальше пойдём – к Тоболу, Иртышу, Оби! Так и к последнему морю выйдем! Вся земля будет наша. Твоя земля, батюшка наш родимец! Вся земля под Господом твоею станет!

Батюшка-родимец запустил жёсткие пальцы в перстнях в длинную козлиную бороду. Какую перспективу рисовали перед ним эти мужики Строгановы! Ни у одного из князей не было таких планов, как у этих двоих! Он улыбнулся, глядя им в глаза. Были бы сами они князья, стал бы он их опасаться. Пришлось бы прихватить их однажды, на дыбу подвесить и помучить подолее, удавить или яду плеснуть, извести пришлось бы. А простым мужикам он помогать будет! Потворствовать их норову всячески! Они рабы его и холопы! За царскую милость землю есть будут! А таких мужиков, матёрых зверюг, как Строгановы, ещё поискать! Да и не найдёшь более. Пусть идут вперёд, пусть ищут для него новые земли, добывают злато-серебро, пусть руду добывают и пушки льют!

– Быть по-вашему, – сказал Иоанн Грозный. – Будут вам новые земли на сибирских реках, и Камень ваш будет. Благословляю. Идите с Богом!

Мужиков царь осыпал дарами, а вот опричников своих не жалел. Кого не убил, того наказывал! В дни пребывания Строгановых в Александровской слободе досталось недавнему опричнику и родственнику царя Борису Годунову: избил будущего шурина батюшка-родимец своим посохом. В «Пахутинской степенной книге» осталась запись, что Григорий Строганов, умевший врачевать и возивший с собой всюду сибирские лечебные травы, исцелил голову будущему царю.

Иоанн Грозный не соврал. Строгановым были отданы огромные территории за Камнем – многие тысячи десятин! А главное – карт-бланш на великое завоевание бескрайних сибирских земель.

Увы, смерть караулит и стариков, и молодых, и мужей зрелых и мудрых, которым бы только и преобразовывать этот мир! Яков Строганов занедужил и преставился в расцвете сил – в сорок восемь лет, пережив отца всего на семь лет. Яков оставил завещание, по которому меньшая часть его земель уходила младшему брату Семёну, которого они с Григорием когда-то скрутили. Так Яков хотел залечить старые раны души. Большую часть оставлял двадцатилетнему сыну Максиму, которому предстояло вершить великие дела как в Перми Великой, так и по царёву указу за Камнем – в далёкой и такой притягательной для всех первопроходцев Сибири.

 

2

Хан Кучум вёл свою родословную от Шибанидов. А Шибан был пятым сыном Джучи, а сам Джучи был старшим сыном Чингисхана от его первой, главной и любимой жены Борте-фуджин, что означало «Борте-госпожа». Улус Джучи занимал пространство от Балкан до Китая – великая империя на просторах Евразии, есть чем гордиться! Сын Джучи Батый завоевывал Русь; Шибан, его родной брат, у которого было своё войско, помогал ему. Улус Джучи называли также и Золотой Ордой – именно так её знали на Руси, которая именовала золотоордынских ханов, в жестокую зависимость от которых попала, своими царями.

Золотая Орда находилась в составе Великой монгольской империи, расползшейся по всей Евразии, до 1266 года, пока хан Менгу-Тимуре не стал самостоятельным правителем. С тех пор великая империя монголов столетие за столетием станет распадаться на более мелкие государства. Первая половина четырнадцатого века, когда Золотая Орда примет ислам, станет «Золотым веком» улуса Джучи. При ханах Узбеке и Джанибеке Золотая Орда будет великим процветающим государством, которому никто не указ. Государством тираническим, беспощадным! Ханы уверуют, что именно они и есть хозяева подлунного мира. Русские князья, отправляясь в Орду, на Каспий, с дарами, будут писать духовные завещания, прекрасно понимая, что главным даром в очередной раз может стать княжеская голова и назад они могут не вернуться. Так и было: далеко не все возвращались домой.

Но ничто не вечно под луной! И к великому счастью многострадальной Руси, в 1359 году в Золотой Орде началась «великая замятня», а попросту говоря – кровавая междоусобица. Ханская мясорубка! В роковой войне между татарскими кланами за ближайший 21 год сменится двадцать пять ханов! В конце концов на престоле окажется беклярибек – первый министр – темник Мамай. Он не был чингизидом и мог только управлять от имени хана. Занятый междоусобными разборками дома, Мамай, как известно, проиграет битву Дмитрию Донскому, пустится в бега и вскоре сам погибнет от рук наёмных убийц. Чингизида Тохтамыша, который вскоре придёт ему на смену, одолеет великий полководец Азии – Тимур, ещё известный как Тамерлан. Земля дрожала, когда по ней передвигался этот воитель. Он нанесёт сокрушительные поражения монгольским ханам на Волге, в Средней Азии и Китае, достанется от Тимура и турецкому султану, и потому завоевание Константинополя отодвинется на добрых пятьдесят лет.

В начале пятнадцатого века Золотая Орда затрещит по швам. В 1420 году отколется самая восточная её часть – за Уралом, и образуется Сибирская Орда; через восемь лет появится Узбекское ханство, в 1438-м – Казанское, в то же самое время образуется Ногайская Орда на среднем течении Волги и Крымское ханство; в 1465 году появится Казахское ханство. Последний хан Золотой Орды Кичи-Мухаммед ещё считался правителем всех других орд, но лишь символически. После его смерти в 1459 году Золотая Орда уйдёт в небытие, и на части её территории, сильно уменьшившейся, возникнет Большая Орда – наследница Золотой и первая среди прочих. Большая Орда окажется в центре других орд – между Волгой и Доном, Казанским ханством и Астраханским. Все эти ханства, тесно соприкасаясь, будут так или иначе враждовать друг с другом, редко мириться, ещё реже дружить, и только одна орда окажется в стороне от своих кровожадных сестёр. Сибирская! Её отсекут неприступные Уральские горы! Оказавшись в изоляции, в суровом климате, лишённая культуры, она станет жить своей мрачной азиатской жизнью. Охота, лов рыбы и жестокие набеги на соседей – такой будет её судьба.

Сибирский хан Ибак вместе с ногайскими мурзами Мусой и Ямгурчи хитростью изловят и убьют хана Большой Орды – Ахмата, того самого, который в 1480 году на речке Угре не решился вступить в бой с русскими полками Ивана Третьего и повернул назад. Вот он, урок нерешительным правителям: только дай слабину – и убьют свои же!

Ибак с братом Мамуком ходил даже на Астрахань, но взять её не смог! Грызлись звери, братья по крови, ещё как грызлись! Ибака убьют в 1495 году в ходе дворцовых интриг, и на престол сибирских ханов сядет воинственный хан Тайбуга – то ли казах, то ли ногаец, неизвестно, положив начало новой династии.

Шестнадцатый век станет погибельным веком для тех, кто истязал и мучил Русь два с половиной столетия. Самым роковым образом начнётся он для потомков Чингисхана: придёт их время платить по счетам! В 1502 году Крымское ханство нападёт на Большую Орду и уничтожит её. Звери станут рвать друг друга на части. Ещё через полвека благодаря стратегии Ближней думы юного Иоанна Четвертого, сгинули орды Астраханская и Казанская. Русь занимала территории своих мучителей – и занимала жёстко, продуманно, бескомпромиссно. Будет ещё держаться Ногайская Орда, а за ней и Сибирская – до срока.

Обе орды платили Москве умеренную дань, и, кажется, все были довольны. Буря над Волгой и Уралом только ещё собиралась.

Хан Кучум, внук Ибака, смолоду знал самое главное: он должен вернуть трон своих великих дедов! Он объявил войну всем из рода Тайбуги и стал действовать. Собрав армию из разных племён – сибирских татар и ногайцев, узбеков и казахов, – он ударил по хану Едигеру и победил его в 1563 году. Он мстил за деда Ибака! Кучум убил и Едигера, и его брата Бекбулата, и многих других, кто был с ними. Занял великие земли по берегам Иртыша и Тобола, быстро покорил племена остяков и манси и в городе Кашлыке, бывшем столицей Сибирского ханства, стал царствовать по-своему мудро и надёжно.

Хан Кучум, внук вышеупомянутого Ибака, был горд своей кровью. Владыка мира, некогда изменивший историю человечества, жил в нём, своём потомке! Кучум, очень религиозный мусульманин, призывавший к себе шейхов и сеидов, строивший неприхотливые мечети в Сибири, не просто сел царствовать – он лелеял великую мечту о будущем объединении всех татар и создании новой великой империи на просторах Евразии. Ведь вышел же из степей Монголии триста пятьдесят лет назад его предок Чингисхан и завоевал почти весь мир!

Так почему бы не повториться такому?!

Амбиции Кучума были велики! Он имел талант полководца и организатора. Только вот одно останавливало: Сибирское ханство было очень малочисленным в сравнении с другими ханствами, царствовавшими там, за Камнем. И Русь, главный его враг после Тайбугинов, уже была другой. Но об этом хан Кучум и думать не хотел!

Он считал для себя великим позором платить Руси дань. Пусть небольшой ясак – соболями, и всё равно – позор! Кто они такие? Великие князья, вдруг назвавшиеся царями! Царь – это он! На земле монголов царём может быть только тот, в ком течёт кровь Чингисхана!

Кучум был хитёр. Пока он воевал со своими соседями – племенными сибирскими князьками, он исправно отправлял за Камень московитам соболей. Но когда Сибирь оказалась им покорена, хан тотчас же переменился. И первым шагом Кучума был отказ платить Москве ясак, а вторым стало нападение на Пермь Великую. После того как Москва была сожжена крымцами и ногайцами в 1571 году, к хану Кучуму пришло второе дыхание. Его племянник Маметкул в 1573 году разграбил весь Пермский край. Сибирцы нещадно и против всех правил убили московского посла Чебукова со всеми его людьми, доказав, что варвары – они и есть варвары, и чем в пух и прах разметали любую возможность будущего мира. Теперь Кучум надеялся только на победу! Это было время, когда Русь тонула в Ливонской войне и опричнине, когда черемисы боролись за самостоятельность и никак не хотели делить свою будущую судьбу с Москвой. От севера через Урал и до самой Волги бунтовали кочевые народы Поволжья. Великий бунт готовил хан Кучум против недавних, как он считал, ордынских холопов, поднявших столь высоко и не пойми как голову.

Это были годы непрекращающихся войн в Перми Великой!

Летом 1581 года вогулы, жившие по рекам Чусовой и Вишере, восстали против русских – напали и пожгли крепости, людей побили. За ними двинулся на Пермь пелымский князь Аблегерим. Пройдя по рекам Лозьве и Вишере, он вылетел из-за Камня и обрушился на Чердынский край. С ним было семьсот человек. Пермяки и строгановцы встали насмерть и отбили его нападение. Но было ясно: край ослаблен военным сборами и обнищал людьми. Речь больше не заходила о том, чтобы добывать соль в полной мере – и для Москвы, и для продажи во все стороны света, чтобы добывать золото и серебро, драгоценные камни, руду и ковать оружие. Надо было выживать! И, самое главное, положение могло только ухудшиться. А противник креп за Уралом: крепли духом остяки и вогулы, убедившиеся, как ослаб Пермский край, и хуже того – крепло Сибирское ханство. Русская Пермь сама становилась добычей врагов, подобно раненому медведю, рядом с которым уже хрипят от бешенства и злобы голодные волки.

Минул 1581 год, а в 1582-м был подписан Ям-Запольский мир. Из Польши возвращались измотанные русские полки. А главное: возвращались свободные бойцы – казаки!

Именно тогда ещё молодому Максиму Яковлевичу Строганову и пришла мысль: а не позвать ли казаков на защиту Пермского края? Почему именно ему? А потому, что его владения, хоть и самые обширные, но ближе всех располагались к Камню и потому были самыми уязвимыми. Как самый богатый из Строгановых, Максим призвал к себе двоюродного брата – Никиту Григорьевича, а также дядю – Семёна Аникиевича, с которым так долго враждовали и судились их отцы – Яков и Григорий и хоть и выиграли эту битву, но ушли из жизни раньше.

Родственники собрались на Чусовой – в одной из самых защищенных крепостей Максима Строганова.

– Войне конец, – сказал Максим, – надо волжских казаков звать в Пермь! Сулить им добра всякого! Да хоть процент с прибыли нашей! Только бы согласились! Иначе худо нам будет! Что скажете, кровники? Дядя? Никитка? – Он зло глянул на родню. – Не молчите, я хоть и крайний, но после меня и за вами придут!..

– Казаки привыкли к свободе, – заметил Никита Григорьевич. – Сладим мы с ними?

– Не звери же они дикие наконец, – с надеждой вопросил Максим. – Главное, интерес их найти!

– Знамо, какой у них интерес! – усмехнулся Семён Аникиевич. – Звонкая монета! Бандиты они! Всё ценой золота меряют!

– А ты, дядька, чем меряешь? – усмехнулся Максим. – Манной небесной?

Все трое неожиданно рассмеялись. Строгановы походили друг на друга. Может, у кого ума было поменьше, у кого хватка слабее, но смотрели они на мир одними глазами – купца и старателя.

И тут Семён Аникиевич сделал мудрое замечание:

– Вот что, племянники. Слышал я, – он кивнул, – из Москвы весточка доходила, что царь на волжских казачков осерчал больно за их разбои, кое-кому велел голову снять, а кой-кому уже снял. Если мы без ведома Москвы душегубцев зазовём, сами в дерьме по уши окажемся. Царь-то у нас – лютый!

– Так что ж делать? – спросил Никита. – Как быть?

– А вот как, – ткнул пальцем в Никиту хитрый Семён Аникиевич. – Мы, племяш, хитро поступим. Мы попросим у царя соизволения нанять на службу войско из бродячих людей, а то, что это казаки волжские, не скажем. Царю нужно, чтобы мы не сгинули в этом краю? Нужно. Вот он добро и даст. А мы уже теперь на Волгу гонцов пошлём. Ведь ясно: снег сойдет – жди из-за Камня гостей. Чтобы казаки и согласились, и успели ко времени прилететь, нам с вами, племяши, ещё помолиться надобно! А, Максимка?

– Дело говоришь, – кивнул тот.

 

3

Максим Строганов стоял на берегу Камы и смотрел на запад. До боли в глазах всматривался вдаль! Туда, где река меж лесов и скал скрывалась за поворотом. Именно там должно было случиться чудо! За его спиной глядела в ту же сторону охрана – с десяток богатырей-пермяков. Сейчас каждый стражник на русской стороне был на счету! Максиму только что донесли: волжские казаки плывут в Пермский край. Но плывут они не быстро – против течения! Поначалу против течения Волги – и сотни вёрст! – а потом и против течения Камы. И они уже близко! А шёл август месяц 1582 года. Худшие ожидания солеваров Строгановых сбылись. Всего несколько дней назад вероломный Кучум напал на Пермь. Не сам! Он послал своего сына – царевича Алея. И в эти самые дни Сибирская Орда уже грабила русские земли в Перми Великой. Укрепились чусовские городки, но и татары не шутили.

Безжалостной саранчой катили по Русской земле.

Поэтому казаков тут ждали как спасение свыше и готовы были платить им самой звонкой и полновесной монетой. Не до жиру – быть бы живу! Имя Ермака уже не сходило с уст ближнего круга солеваров. Было получено и одобрение из Москвы на наём «вольных людишек». Почему понадобилось такое одобрение? А разве может царь всея Руси позволить своим холопам – боярам ли, купцам, неважно! – иметь свою армию? Нет, конечно. Но дело превыше всего. А добыча соли превыше всякого другого дела. И тут одобрение было получено. К тому же доверял царь Иоанн Васильевич своим добрым слугам – солеварам Строгановым. И ждал от них выгоды для своей казны.

– Вона! Плывут! – воскликнул один из охранников.

– Где?! – взревел молодой медведь Строганов.

Отвлёкся Максим Строганов на минуту – задумался о своём будущем и будущем края, вверенного ему отцом и дедом, – и упустил появление чудо-казаков.

– Да вона! Вона! – тыча пальцем за поворот реки, завопил глазастый пермяк-боец. – Плывут, родимые!

И точно! Уже показались оттуда первые струги. Парусов не было. Шли на вёслах. Тяжело шли, точно тянули за собой великий груз.

– Ну, слава богу, – пробормотал Максим. – А то уж я и верить перестал в удачу! Теперь поглядим, кто кого!

Через пару часов великая флотилия числом более пятидесяти стругов – армада, да и только! – уже чалила к берегу. Максим Строганов встретил гостей с почётом. Когда увидел идущих к нему казаков с атаманами впереди, то выхватил каравай у одного из своих слуг и сам поднёс его волжским богатырям.

– Доброго вам здравия, казачки! – сказал он. – Угоститесь, гости дорогие!

Ермак первым отломил край от буханки, макнул его в солонку и бросил в рот.

– Хорош хлеб у вас. Благодарствую, Максим Яковлевич! Хоть с солью и переборщил! Одно слово – солевары!

– Грубоват хлеб, – тоже проглотив корку, молвил Матвей Мещеряк и подмигнул Ивану Кольцу. – Астраханские булки лучше!

Третий атаман тоже отведал пермского хлеба.

– Ничего, зато этот сытнее будет.

Пятьсот сорок казаков прибыло в Пермский край на защиту Русской земли от сибирцев и пелымцев. Целое войско тащило на берег поклажу, пищали, топоры. Сюда, к Ермаку и Максиму Строганову, подходили и другие казачьи атаманы – Богдан Брязга, Черкас Александров, Никита Пан, Савва Болдырь. Они привели с собой малые ватаги с Волги, Яика и Дона и входили в число воинов Ивана Кольцо или самого Ермака. Не было только одного волжского атамана – самого непокорного и неприрученного. Богдана Барбоши! На следующий день после прибытия пермяков на Волгу он сказал своим товарищам: «Хотите – прощайте меня, хотите – нет. Но я не пойду с вами. Никогда никому не служил, кроме себя самого, и служить не хочу! Это моё последнее слово». И никто упрашивать его не стал. Таких людей, как Богдан Барбоша, убеждать или упрашивать смысла нет. Лишь Иван Кольцо сказал позже Ермаку: «Это Роксана, змея, бабьим колдовством не пустила его! – и головой покачал. – Такую лучше убить сразу, как только увидел, чем влюбиться!»

Месяц август в Перми был прохладен и благостен. Дышать не надышаться! Атаманы оглядывали округу. Впереди стояла деревянная крепость – один из строгановских оплотов. Тут их было немало. Каждый такой оплот – кол осиновый в сердце вогулов, пелымцев и татар.

Ермак кивнул хозяину здешних земель:

– Веди нас в хоромы! А казачков пусть твои люди расквартируют. И по-человечьи! Скажу честно: устали мои молодцы грести до ваших краёв! Эка вы забрались! Край света!

– Край света там, Ермак Тимофеевич, – кивнул в сторону далёких синих гор Максим Строганов. – Подойдёшь однажды – увидишь и поймёшь!

– А я люблю глядеть и удивляться, – усмехнулся Ермак. – Этот норов меня из родного дома и вывел на большую дорогу!

Казаки, слышавшие эти слова, хохотнули. Кто-кто, а они, вольные люди, о большой дороге и новых землях знали поболее других!

Уже скоро был пир, на котором после многих чарок вина Максим со всей откровенностью нетрезвого и отчаявшегося человека говорил Ермаку:

– Я бы остяков и вогуличей сам бы передавил, как крысят, но за ними хан стоит – Кучум! – Молодой и самый способный из Строгановых добела сжимал кулаки. – Он их крысиный король! Пока этот нарыв за Камнем сидит, не будет нам покоя! Никогда не будет! Вчера гонец прилетел: снова здесь! Так ведь и знали! Теперь Кучум сына своего Алея на Пермь послал. По краю уже носится нехристь – всё жжет, всех режет! Эх, Ермак Тимофеевич! Там, за Камнем, их чёртова страна! И самих сибирских татар как чертей в той стране! Не изловить ни за что! Только отпор и давать…

Атаманы то и дело переглядывались. Волга с ногайцами виделась им отсюда, из воюющей Перми, молочной рекой с кисельными берегами.

– Ничего, – сказал своим Ермак, – зато здесь мы не заскучаем!

– Да что там не заскучаем, – подхватил слово головного атамана и друга Матвей Мещеряк. – Тут мы веселиться будем день и ночь! Ещё покрепчаем от веселухи!

Максим Строганов с удивлением глядел на своих гостей. Балагуры! Иван Кольцо подмигнул ему:

– Ты не думай, купец! Коли мы шутим, то делать всё будем ой как серьёзно! Так серьёзно, что кому-то мало не покажется! Ей-богу!

Казаки прибыли вовремя. Ведь то и дело повторяющиеся удары по строгановским городкам в Перми рано или поздно должны были ослабить русское влияние в этом крае. И камень вода точит! А тут – что говорить! Каждый год пелымцы, татары и вогулы обрушивались на поселения. Жгли деревни. Людей уводили в полон или убивали на месте. Трещали под их ударами деревянные крепости.

Но главное – таял от этих ударов человеческий ресурс. Ещё немного – и некому было бы дать достойный отпор врагу. Именно на это и рассчитывал хан Кучум, посылая сына Алея за Камень и давая ему строгий отцовский наказ: русских не жалеть! Сразу дать им понять: житья им не будет. Пусть или убираются восвояси, в Москву, или сдохнут. А до Москвы, придёт срок, они, татары, ещё доберутся!

Казаки Ермака зря слов на ветер не бросали. Эти месяцы, когда молодой хан Алей и его орда решили прокатиться по Пермскому краю и в первую очередь сжечь все Чусовские городки, они вдруг получили достойный отпор. Городки стояли по берегу реки. Едва сибирские татары нападали на какую крепость и увязали в её штурме, как вдруг на реке стремительно появлялась флотилия и огнём пищалей сметала нападавших. Пермяки-охотники, знавшие суровый край как свои пять пальцев, находили способы уведомить казаков, где им ждать неприятеля. Тем более что татары передвигались на лошадях и тащили за собой табуны сменных лошадей, которым надо было питаться, да ещё волокли пленных, которых ловили по дороге и намеревались утащить за Камень. Это было не такое уж и мобильное войско!

В сущности, здесь коса нашла на камень. Татары привыкли брать внезапностью, стремительными набегами, заставать осёдлого противника врасплох. Казаки же применили против них партизанскую войну, в которой тоже, как известно, правил не бывает. Казаки, точно из-под земли, появлялись в разных местах на пути у татар. Принц Алей бесился, поначалу не понимая, в чём тут дело, пока бывалые нукеры не сказали ему: «Хан, это не люди Строгановых. И не царские солдаты. Русские наняли казаков для битвы с нами!» Весть была чёрной. Казаки были самым страшным врагом и всех кочевников, и всех осёдлых татар. Они владели тактикой внезапного нападения ещё лучшего своего коварного неприятеля и в средствах не стеснялись. А месть их была внезапна и страшна. Они вырезали всех, невзирая на сословия, и могли оставить только того, за кого надеялись получить выкуп.

А ведь Алей взял по совету отца лучших его воинов! В Сибирской Орде, за исключением редких волнений среди остяков и вогуличей, всё было тихо, и татары могли себе позволить послать за Камень самых испытанных бойцов. Но с казаками и хану Алею, и самым его надёжным богатурам тягаться было не под силу. «Получил по всей морде хан Алей! – смеялись казаки на очередном бивуаке. – То-то ещё будет!»

В конце августа 1582 года принц Алей тоже решил изменить ход своего набега и увёл орду на север, подальше от строгановских городков. Он решил напасть на столицу Перми – Чердынь, прекрасно понимая, что казаки за ним не пойдут: их наняли Строгановы исключительно для своей защиты.

И сибирские татары оказались правы. Но это и был судьбоносный поворот всех событий на Среднем Урале конца XVI столетия.

Когда Алей покинул перекрёсток Камы и Чусовой, оставляя за собой только кровавый след, тянувшийся на север вдоль той же Камы, в главном строгановком городке и состоялся большой военный совет.

Казаки, умелые воины, нападавшие, как правило, внезапно, в боях теряли людей мало. Если говорить со всей откровенностью, это были лучшие бойцы своей эпохи. Тактика «рыцарской войны», которая только ещё придёт в Европу, а потом и на Русь, когда строй солдат шёл на строй, подставляя открытую грудь свинцу, показалась бы казакам преступной. Именно благодаря тактике внезапного боя казаки и смогли сохранить всю свою рать в целости.

На военном совете, когда вдруг оказалось, что часть Перми свободна и свободна большая часть бойцов, великая буря родилась в сердце Максима Строганова. Но он до срока молчал и слушал казацкий разговор. А прислуга подливала вино в казачьи чарки, и застольная беседа выходила ой, какой горячей!

Ермак подмигнул Матвею, и тот спросил у пермяков:

– А сколько через Камень идти, а?

– Да это смотря как идти и когда, – ответил сдружившийся с казаками Трофим Кочергин. – Летом – одно дело, зимой – другое. Чусовая, она ведь змеёй через горы вьётся! – Трофим широкой ладонью показал, как хитро вьётся уральская река. – Горы над тобой всюду как драконьи головы! Леса спускаются! А идти против течения – нелегко! А из Чусовой – в Серебряную! Серебрянка – правый приток Чусовой. Это тебе не Волга! Строптивая речка, с порогами! А зимой и на санях можно. Зимой по Серебряной и Чусовой эти нехристи к нам пробираются на своих мохнатых лошадках!

– Так-так, а по времени? – спросил Матвей Мещеряк.

– Сколько идти по Чусовой и Серебряной? – задал свой вопрос и Ермак.

– Если супротив течения, то недели две придётся, а то и три. Это как грести, Ермак Тимофеевич. Ну так вы жеребцы здоровые! – он кивнул на казаков. – По рекам и по морям вам плавать – всё что рыбе!

– Это точно, – кивнул Иван Кольцо. – Мы это умеем! Да и вы, пермяки, не слабаки!

– И это верно, – согласился Трофим. – Только мы по рекам не так охочи, как вы, двигать. А вот по лесам и по горам – это да! Мы охотники в первую голову! И добытчики руды и драгоценных камней – во вторую. Это наше призвание!

– А ты сам, Трофим, был за Камнем? – спросил Мещеряк.

– Бывал, и не раз, – кивнул тот.

– Ну а вышел ты на той стороне Камня, а там как? – не унимался Мещеряк.

– А что интересует? Как там птички поют? (Пермяки засмеялись.) Так почти как у нас! – засмеялся и Трофим Кочергин. – Или интересно, как там лоси бодаются?

– Хрен бы с твоими и птицами и лосями! – огрызнулся Матвей. – Я о путях-дорожках интересуюсь! Закаменных!

– А путей-дорожек там много, Матвей, – хитро заметил Трофим. – Это смотря что тебя интересует?

Максим Строганов весь обратился в слух. Только машинально подносил к губам чарку с вином. Интерес казаков ох как был ему важен! Мещеряк вопросительно кивнул пермяку:

– А где Серебряная начало берёт?

– За Камнем сразу и берёт, – ответил Кочергин. – Был я у истока её…

– Вот-вот, про исток её! Мы казаки, мы плавать любим, – поглядев на своих товарищей-атаманов, объяснил Матвей Мещеряк. – Вышел ты из-за Камня, выплыл, вот конец Серебряной реки, вернее, начало её… А там?

– А ты и далее собрался, Матвей? – спросил пермяк.

– Ну, к примеру? Что далее-то?

Щуря правый глаз, Ермак улыбался разговору двух учёных мужей.

– Там выплывешь – и посуху топать придётся, – отвечал Трофим Кочергин. – Коли до другой реки…

Матвей вновь переглянулся с Ермаком.

– Вот именно – до другой, – кивнул Мещеряк.

– До Баранчи?

– До ней самой! И сколько топать посуху, – спросил любопытный Мещеряк, – до вашей Баранчи?

– Вёрст двадцать. А, робяты? – глянул Трофим на своих дюжих пермяков.

– А то и двадцать пять! – сказал кто-то.

– Во-во, – вторили ему. – Не менее!

– Только Баранча не наша уже, – заметил Трофим. – Там осторожно топать надобно, потому как там и открываются земли пелымцев, врагов наших окаянных. Но их под самым Камнем мало: они все больше в своём уделе, в Пелыме, обретаются. Сам-то край – безлюдный!

– Чёрт бы с этими лешими! – махнул рукой Матвей. – Ты далее, далее говори! Про Баранчу!

– Двадцать пять вёрст до Баранчи. Ну а как с Баранчи ты поплывёшь, казак? На чём? – спросил наивный Трофим Кочергин. – Струги рубить?

– Мы, коли надо, наши струги на плечах носим, – рассмеялся Матвей Мещеряк.

Захохотали пермяки – корабли на плечах таскать! Во даёт казак!

– Весёлый ты казачок! – отпивая из чаши, кивнул Трофим Кочергин. – Я это ещё на Волге понял! Ну, хорошо: донёс ты свои корабли до Баранчи. Там их на воду. И по Баранче пойдёшь…

– Куда она путь держит? Если от её хвоста смотреть?

– А к Тагилу и держит путь Баранча.

– И много до Тагила вёрст?

– Не мерил, но достаточно.

– А потом как?

Казацкие атаманы слушали пермяка с нарастающим вниманием.

– А вот из Тагила уже – в Туру, – сказал Трофим Кочергин. – Вот большая река! Но я дальше не ходил…

– А кто ходил? – спросил Мещеряк.

Пермяки замотали головами: самые отважные дальше пересечения Тагила и Туры не хаживали… Жар шёл от печи в головной избе. Одни яства были съедены, другие только подносились к столу. Слушая разговор, Максим Строганов от волнения ломал в руках серебряную ложку.

– Сам не ходил, но ведь знаешь, что там далее. А, Трофим? – вдруг подсказал Строганов.

– Да слышал, конечно, Максим Яковлевич! – кивнул Кочергин. – От человека, кто в самую глубь той земли ходил!

– Ну, говори! – поторопил пермяка Ермак. – Разохотил ты нас!

– Тебе бы, Трофим, сказки плести! – подтвердил слова атамана Мещеряк. – Никто б не заснул! Все только б слюни пускали!

– Тура – великая река, – продолжал Кочергин. – И она вьётся змеёй, но уже среди равнин и лесов. И впадает она в ещё большую реку – в Тобол. Думаю, от Камня до того Тобола месяца два плыть!

– Но так ведь по течению плыть-то! – кивнул Иван Кольцо. – И по Баранче – по течению, и по Тагилу – так же, и по Туре, и по Тоболу! Паруса поставил – и лети с ветерком!

– А если даже ветра нет, сибирские реки – быстрые! – кивал Ермак.

– Подгребай в удовольствие – и плыви вперёд! – почти что пропел Матвей Мещеряк.

– А далеко собрались, казачки? – усмехнулся Трофим Кочергин. – На край земли, что ли?

– Точно – на самый край, – усмехнулся Иван Кольцо.

– А куда Тобол впадает? – прищурив глаза, спросил Ермак.

– Так в Иртыш и впадает, – как ни в чём не бывало заметил Трофим. – А Иртыш – самая великая река Сибири. Это, поди, как ваша Волга!

– И на берегу Иртыша, как мне сказали, и стоит столица сибирского хана – Кашлык! – кивнул Ермак.

Казаки точно присмирели. Великие мысли роились в их буйных головах. Грандиозные планы созревали и просились на свет Божий! Ермак взглянул на первого из товарищей по оружию. На того, кто понимал его с полуслова, – на своего Матюшу.

– А-а! – протянул Трофим Кочергин, до которого только теперь стала доходить суть допроса.

– Тут мы их в самое сердце и ужалим! – со всей накопленной во время разговора страстью выдохнул Матвей Мещеряк. – Ну, скажи своё слово, атаман!

– Да не просто ужалим – вырвем сердце! – вторил ему Иван Кольцо.

– О-о! – Трофим Кочергин переглянулся со своими притихшими пермяками и вновь поглядел на волжского атамана, подозрительно молчавшего. – Вона вы куда метите!

И тут поднялся Максим Строганов.

– Налей, – бросил он прислуге. – Доверху!

Ему налили. Максим схватил чарку и выпил её залпом.

– Снаряжение дам, провиант дам, пороху, пушки найду! Ещё полсотни опытных людишек отдам – и струги ваши таскать посуху помогут, и дорогу покажут! Всё будет, Ермак Тимофеевич! Иди туда, за Камень! Все сокровища будут твои! Какие царь позволит взять, конечно. Мне самому ничего не надо! Доплыви только до Кашлыка! Кучум не ожидает такого поворота дела! Он Алею лучших своих людей дал! А вогулы и остяки ненавидят его: они хана Едигера любили! Кучум их силой заставил служить! – Максим Строганов потряс кулаками. – Ермак Тимофеевич! Кучум ведь думает, что он там как в крепости сидит, что он будто заговорённый, что ему только можно вылазки делать и грабить нас! Ты со своими молодцами такую разруху им устроишь, что татарва сибирская век её не забудет! Сожги Кашлык! До основания сожги! И уже не сунутся сибирские татары за Камень! Никогда! Себя будут охранять! Бояться станут! И детям свой страх завещают!

Все казаки смотрели на Ермака Тимофеевича. Атаман улыбался в широкую бороду. Он и без совета Максима Строганова уже видел эту вылазку. Кашлык ослаблен: лучшие воины у Алея. Какой удар нанести можно! А у самого Алея тут, в Перми, земля из-под ног уйдёт, когда он узнает, что его тыл, его родной дом разрушен! Что отец его низвергнут! Побежит со всех ног назад, да опоздает! Казаки уже с добром назад поплывут!

Ермак улыбался – и в его улыбке другие атаманы уже читали опасный и долгий, но такой заманчивый и волнующий разбойничью кровь путь на восток!

Когда казачья флотилия уходила всё дальше по Чусовой вверх и уже первые Уральские горы грозными исполинами нависали над быстрыми стругами, в чусовские городки пришло страшное известие. Сибирские татары царевича Алея, обозлённые неудачей в вотчине Строгановых, опустошили всю округу Соли Камской, а затем сожгли и сам город. Всех жителей татары истребили. И двинулись ещё севернее – на Чердынь. И взяли город в осаду. Чердынь, столица Перми Великой, решила стоять насмерть. Но казакам о том было уже не узнать. Да и узнали бы – не повернули назад! Колесо событий уже стремительно крутилось только вперёд! Сама история требовала этого великого похода на восток – за Камень.

В сентябре 1582 года волжский казацкий флот на вёслах стремительно продвигался на восток. К великому и древнему Камню! Двадцать гребцов в каждом струге, и ещё пять-десять человек на смену. Кто уставал, того заменяли свежей силой. Тут же были мешки с сухарями и сушёным мясом и рыба вяленая, чтобы не оголодали по дороге. Ели на ходу! А воды вокруг – хоть упейся!

Спустя неделю после начала экспедиции, уже покинув Чусовую, плоскодонные струги с лёгкой проходимостью на любой глубине упрямо шли по речке Серебряной, змеёй петлявшей между величественной горной грядой, разделявшей Европу и Азию…

Воистину хоть казаки и плыли против течения, но попутный ветер судьбы помогал им!

К началу октября 540 волжских казаков под предводительством Ермака Тимофеевича и полсотни строгановских людей по реке Серебряной пересекли Каменный пояс – Урал. Переход был долгим и сложным. Горный хребет стал для казаков границей из царства света в княжество тьмы. Они, суеверные люди мрачного XVI века, рассматривали своё путешествие именно так. За Камнем оставался русский царь-батюшка, хоть и строгий, но свой, православный, оставалась их вольная жизнь, свой народ. Тут жили сплошь поганые – язычники, варвары, и борьба с ними, знали казаки, будет не на жизнь, а насмерть. Но не только забота о строгановских городках и хорошие барыши тянули сюда казаков. Ведь это была особая порода людей! Дух авантюризма, неутолимая жажда бродяг и первопроходцев звала своих героев в этот великий поход.

Не могли они жить иначе!..

 

1

Позади остались Волга и Кама, Чусовая и Серебряная, грозные и царственные вершины Уральских гор. Позади был тяжёлый волок суден от истоков речки Серебряной до истоков Баранчи. Казаки, срубив молодые сосенки, уложили на них перевёрнутые струги, подняли их и потащили от реки до реки. Тяжело было! Но не тяжелее привычного ратного труда. Не тяжелее, чем грести, сопротивляясь стремительному течению Чусовой и Серебряной. Тем более что самые тяжёлые струги казаки бросили ещё у истоков Серебряной, когда стало ясно, что ношу выбирать надо по плечу. Через двести лет брошённые суда всё ещё будут лежать в этих местах, проросшие деревьями, укрытые травой, похожие на вековые холмы. Ермаковцы взяли самые лёгкие! У струга – двадцать гребцов, по десять с каждого борта. А тут – двадцать носильщиков, тоже по десять с каждой стороны. Да и что такое – двадцать пять вёрст? Казацкая переволока от Дона на Волгу куда длиннее! И зима была ещё далека! По осеннему уральскому лесу, преодолевая горки и низины, да через поляны, пугая медведей и лосей, шугая белок и зайцев, казаки перенесли свою ношу и опустили ратные волжские струги в речку Баранчу.

Перевели дух, потрапезничали, сели на вёсла и поплыли дальше…

И вот уже позади были два месяца сложнейшего пути. Были пройдены Тагил, Тура и Тобол, и сотни рек, впадавших в эти реки. Остались позади редкие стычки с вогулами, остяками и пелымцами. В конечном итоге все эти местные народцы разбегались при виде могучих богатырей в больших лодках, вооружённых, подобно богам, плюющимся огнём. Всё, чем они могли насолить казакам, это оповестить Кучума о приближающейся опасности. Ну, так от великой битвы всё равно уйти было нельзя. Да и не входило это в планы казаков! К ней они и стремились. Битва и должна была решить судьбу Сибири.

Полторы тысячи вёрст – триста против течения и тысяча двести по течению – оставались за спиной у волжских казаков! И каждый из них знал: наступает великий день в жизни каждого из них. Тот день, который не забудется никогда! И ради которого стоило родиться на свет.

Приближаясь к Иртышу, казаки изловили нескольких местных татар. Те выложили буквально всё, едва увидев перед носом кривые казацкие сабли. Сказали, что перед Иртышем в устье Тобола будет большой остров, а на острове том владения первого сановника хана Кучума – Карачи.

– Это что-то вроде визиря их, – пояснил один из пермяков, знавший лучше других иерархическую систему Сибирского ханства. – У него там свои угодья, свои шатры и даже войско, – выслушав пленного татарина, добавил пермяк.

Струги подходили к берегу острова, где разбил свой стан-город Карача, перед самым рассветом. Тут Карача, когда не был востребован в Кашлыке, резвился со своими наложницами и плодил детей от многочисленных жён. Ещё было темно, струги шли вдоль берега, вёсла нежно уходили в зыбь реки и также трепетно вырывались наружу. Точно гуси-лебеди плыли казацкие струги! Хищные и жестокие птицы! Казаки-разбойники умели подкрадываться к своей жертве так, как матёрый зверь крадётся к зазевавшейся жертве. Около сотни казаков под командованием Матвея Мещеряка, вооружённые пищалями и луками, высыпали на берег и стали подходить к крепости Карачи. Это был хорошо защищённый невысокими деревянными стенами татарский стан. Внутри стояли избы и шатры. Конечно, карачинцы знали о том, что где-то по сибирским рекам сюда плывут казаки, но к атаке не подготовились. Казаки-лучники сняли постовых. Перемахнуть такую преграду, как стены Карачевой крепости, казакам было раз плюнуть. Нападение было внезапным, резня – беспощадной. Казаки даже не думали церемониться с теми, кто так цинично и по-звериному вырезал русское население Пермского края, брал в полон женщин и детей.

Залпы пищалей опрокидывали заспанных татарских воинов; кого не уложили огнём, тех вырезали. Но самому Караче удалось сбежать. Он вылетел из шатра почти голым, бросив своих наложниц, и перебрался через стену. Прыгнув на коня и ударив пятками по бокам, Карача умчался в ночь. Где-то на окраине острова его ждала лодка. С Карачей ушёл с пяток первых его людей. В суматохе казаки не погнались за ними. Мало ли кто убегает! Гостям из-за Камня достался гарем Карачи, его арсенал и съестные склады. Что поразило казаков, так это кладовые мёда! Душистого, сказочного, волшебного! Сотни бочек дожидались там своих едоков.

Нападение на стан Карчи не просто ободрило ермаковцев – вдохновило на дальнейшие подвиги! Наложницы визиря тоже пришлись кстати. Но пир не мог быть долгим: впереди казаков ждал Кашлык. Очень скоро они вернулись на струги и поплыли дальше вдоль берега Тобола.

Наконец 25 октября казаков встретило устье Иртыша…

Как мы уже говорили, хан Кучум гордился кровью Шибанидов – потомков Чингисхана. Когда он узнал, что по сибирским рекам к нему движется флотилия русских, он вовсе не испугался. Нет! Кучум даже обрадовался. Он знал, что поредела Русь богатырями, война с Западом отняла силу у белого царя, а в Перми русских воинов осталось и совсем мало. Кучум понимал: это жест отчаяния! Последняя и безрассудная попытка отвоевать уральскую землицу.

– Глупый русский, – рассмеялся Кучум, сидя на подушках, когда осмыслил происходящее. – Разум оставил и белого царя Ивана, и Строгановых! Они нам сделали милость – тем лучше! – кивнул он своим приближённым. – Мы одолеем двух зверей поодиночке!

Вот как виделась картина хану Кучуму. В порыве отчаяния, запершись в своих городках, Строгановы решили в обход царевича Алея собрать войско и направить его сюда, на берега Иртыша, дабы ударить по Кашлыку. И конечно, они сделали это с соизволения белого царя. А что же будет на деле? А на деле будет так: его старший сын Алей, наследник великого ханства, имея огромное войско, сожжет поочередно все города-крепости Пермского края. А он, хан Кучум, возглавив другое большое войско, состоящее из его первых нукеров и пелымских и вогульских князей с их дружинами, встретит строгановских людей здесь, на Иртыше, и похоронит их тут же.

В сущности, будучи хорошим полководцем, политиком и стратегом, хан Кучум в своих фантазиях оказался не так далёк от истины. Да, при виде полчищ принца Алея люди Строгановых заперлись по своим городкам. Да, Чердынь, как оплот царя в Перми Великой, тоже оказалась осаждённой и могла надеяться только на свои стены и мужество защитников. Многие русские крепостицы оказались уже сожжены, погибла и Соль Камская. Такого опустошительного нашествия Пермь ещё не знала.

Вне крепостей остался всего один боеспособный отряд – и тот ушёл за Камень! А вот с этим отрядом, как вскоре выяснилось, был особый разговор. Ведь тут как поглядеть: уход казаков можно было расценить и как предательство! Именно так и расценил поход за Камень комендант и воевода Чердыни. По воле случая (и по разумению Москвы конечно же) этим воеводой оказался всё тот же сын боярский Василий Пелепелицын, которого едва не зарезали казаки на Волго-Самарской переправе. Именно благодаря ему, сыну боярскому Пелепелицыну, Чердынь и встретила достойным отпором татар принца Алея. Просто Василий Пелепелицын был одним из тех воинов, которых бросали на самые сложные участки государственной службы. На пограничные – в первую очередь!

Глядя на подступившую громаду сибирского татарского войска, в октябре 1582 года, когда струги Ермака входили в Иртыш для решающей битвы, Василий Пелепелицын написал в Москву донесение. В нём с горечью и гневом говорилось, что через попустительство Строгановых, отправивших казаков за Камень, вся северная Пермь оказалась под ударом сибирских татар царевича Алея. Чуть позже из Москвы прилетит гневная царёва грамота, в которой Иоанн Васильевич потребует у Строгановых вернуть казаков из похода!

Там будут такие слова, обращённые к солепромышленникам: «Почто призвали к себе воров-казаков, волжских атаманов, которые и прежде ссорили нас с Ногайской Ордою да послов ногайских на Волге, на перевозах, побивали, и купцов ордынских грабили, и нашим людям многие грабежи и убытки чинили! Великой опале подвергну вас, Строгановы, коли не вернёте казаков из похода в Сибирь и не обережёте с их пользой в Пермь Великую!»

Но куда там! К тому времени уже многое изменится за Камнем!..

Одним словом, хан Кучум был почти во всём прав. Появление русских на Иртыше – жест отчаяния? Да! Пермь осталась почти незащищённой? Тоже да! (Увы для русских!) Кучум не предугадал только одного – человеческий фактор. Южную Пермь держали в кулаке Строгановы – матёрые купцы, лучшие деловые люди своего времени, и они бы скорее дали себя растерзать, чем отнять сибирским ордынцам их кровное! Северной Пермью и Чердынью управлял сильный русский воевода, ничего не боявшийся, знавший татарский норов, готовый к смертельной битве. И, самое главное, через Камень переправились не солдаты «белого царя» – стрельцы ли, другие какие ратники, а буквально люди-звери. Казаки! Да ещё лучшие из лучших, каждый из которых стоил десяти простых воинов! Да ещё с такими атаманами, которых поискать! Пятьсот сорок казаков плюс полсотни людей Строгановых, тоже умелых вояк и работяг, стоили дорогого.

Разгром стана Карачи вызвал у Кучума приступ недоумения и гнева. Во-первых, его вельможа проявил преступную неосмотрительность, а во-вторых, его приближённый дал понять врагу, что с ними можно не считаться! Разделаться вот так запросто! А в-третьих, Кучум узнал, что к нему приближается не московская рать, а казаки – эти изверги и враги всего мусульманского мира. Карача разом впал в немилость. А гонцы полетели из Кашлыка во все стороны – трубить сбор. Кучум прекрасно понял, что собирать надо не просто войско, а всех, кого можно собрать. Все вогульские князьки, пелымские, племенные вожди остяков – все должны были немедленно со своими дружинами прибыть в Кашлык и поступить под начальство Маметкула, племянника Кучума. Хан решил, что он уже стар для ведения битвы и старшинство на поле боя стоит отдать его талантливому и амбициозному племяннику. Наспех собранная армия, пёстрая, разноязыкая, точно после Вавилонского столпотворения, где никто толком не понимал, что говорят другие, собралась под Кашлыком и стала ждать опасных гостей.

И вот флотилия Ермака вошла из Тобола в Иртыш. Великая река встретила русских первопроходцев 27 октября 1582 года. В этом месте Иртыш как раз делал своеобразную подкову, пройдя по которой справа, суда и выходили на Кашлык, но в первую очередь на выступавший и видный отовсюду, белый на срезе, Чувашский мыс…

Тобол нёс казаков по течению к руслу куда более могущественной реки. Легко было плыть! Бег нарастал! Но когда казачьи струги вошли в широкий полноводный Иртыш, да ещё повернули направо, то сразу попали против течения. Это был внезапный натиск мощного потока! Иртыш оказался не на стороне казаков, точно сам речной бог решил покровительствовать диким сынам своей земли! Упрямые волны с силой разбивались о борта стругов, раскачивали корабли, то и дело захлёстывали лёгкие судёнышки уже холодной водой.

А далеко впереди непрошеным гостям открывался правый берег Иртыша. Но непростым был этот берег! Его, в форме гигантской подковы, очерчивала великая сибирская река, делая петлю в этом месте. И там, на этой подкове, целом полуострове, уже можно было различить движение. Когда, борясь с течением, струги вышли на середину Иртыша и приблизились к тому «полуострову», многих молодых казаков охватила оторопь. Они ещё никогда не видели такого войска! Тучи конных сибирцев роились на этом полуострове-подкове. Войска хана Кучума то и дело перемещались: они искали нужную позицию. А ещё дальше, над невысокой подковой, возвышался утёс, с которого начиналось плато: это и был Чувашский мыс и земля за ним, на которой и стояла в отдалении новая столица Сибирского ханства – Кашлык. Именно там, на высоте, на Чувашском мысу и ждал в окружении своих нукеров битвы хан Кучум. Ермак этого видеть пока не мог, но почувствовал сердцем!

– Там, там он будет! – широко встав, указал рукой на мыс Ермак. – Туда идём! Там нас ждёт Кучум! Но идём подале от берега – оглядимся вначале! Приноровимся…

Весла, скрипя уключинами, упрямо уходили в холодную воду. Струги тяжело продвигались вперёд. Казаки то и дело поглядывали в сторону. И как тут не посмотреть! На далёком берегу волновалась чёрная туча сибирских татар. Правее надо всей округой поднимался Чувашский мыс, и на нём поджидала гостей другая туча сибирцев. Татары кипели, готовились встретить неприятеля!

– Да им числа нет! – воскликнул Матвей Мещеряк.

Так думали все казаки – и молодые, и бывалые, и самые отчаянные, и просто смелые и отважные. Иных тут не было и не могло быть! Осторожные казаками не звались! Осторожные по избам сидели.

Казацкий флот подходил всё ближе…

– Неужто сейчас и ударим? – спросил Матвей Мещеряк у командира.

Полуостров-подкова, чётко вычерченная Иртышем, уже была обойдена. Слева открылся целиком Чувашский мыс, заполненный злыми татарами Кучума. Это была именно орда! Десять тысяч бойцов собрал за эти дни хан Кучум, потому они и облепили весь Чувашский мыс и весь полуостров, оттого и казалось, что им нет числа! Да ещё, как оказалось при ближайшем рассмотрении, местами обнесли берег оградительным палисадом, дабы защититься от страшных ружей. Сибирцы знали, с чем придётся им столкнуться! Но и у самих сибирских татар была огневая батарея. Две пушки смотрели с Чувашского мыса жерлами в сторону проплывающей флотилии. Это очень озаботило казаков! Они надеялись на кромешную дикость в рядах сибирцев. Уже слышался вой и посвист кучумовых воинов, подогревавших себя боевыми воплями. Туда и сюда носились всадники – десятками. Передвигались сотни. Колыхались тысячи! Татары ждали немедленно нападения. Но не тут-то было. Ермак поглядел на сибирцев, взрывающих копытами полуостров, и сказал:

– Идём дальше!

К ермаковскому стругу приблизился струг Ивана Кольцо.

– Э-ге-гей, атаман! – перекрывая шум волн, крикнул второй вождь похода. – Что будем делать? Неужто думаешь вот так судьбу испытать?..

– Нет, Ваня! – крикнул в ответ Ермак. – Думал, да передумал! Уходим вверх!

А ведь казаки, если были открыты противником, нападали сразу, без разговора. Они брали если не хитростью, то стремительным натиском. Но не в этот раз – не сейчас…

– Добро! – кивнул Иван Кольцо. – Я бы тоже так решил!

Многие казаки вздохнули в эту минуту спокойнее. Это была не хитрость Ермака – это была его стратегия. Броситься в бой, одновременно противоборствуя мощному течению Иртыша, просто было невозможно. Руки казаков оказались бы заняты вёслами! Нужно было подняться вверх, отдышаться, может быть, переждать часок-другой на берегу, а то и денёк, и лишь потом…

– Злы, а ужалить не могут! – глядя на осиный ордынский рой, усмехнулся Ермак. – Пусть помечутся татары! Пусть подустанут, волчата!

– Благодарение Богу, что крыльев нет у этой саранчи! – крикнул и Матвей Мещеряк. – А стрелы не долетят! Слюной пусть брызжут, аки псы бешеные!

Вёсла направляли струги дальше и правее. Ермак смотрел на удаляющий берег с левой стороны и взбешенный осиный рой сибирских татар, не получивших обещанной битвы.

– Думку будем думать! – тихонько выговорил атаман. – А потом как Бог даст!

Головной струг выбрал путь – строго вверх по реке, – и все казацкие суда потянулись за ним. Иртыш наступал, струги шли против течения. Чувашский мыс и беснующиеся сибирцы оставались позади. А через несколько вёрст после поворота флотилия пристала к правому берегу Иртыша. Казаки должны были немедленно собрать круг и решить, как им быть дальше…

Всем известно, что люди степей не любили большую воду. Не доверяли ей. Не то чтобы сибирские татары боялись своих рек. Конечно нет! Они даже плавали на утлых лодочках, ловили рыбу. Но реки всегда были территорией русских – и степняков на реках ждала быстрая и лютая смерть. Сибирские татары сторонились воды ещё потому, что считали: мыться плохо, ведь это значило смывать с себя былые подвиги. Конечно, будучи ревностным мусульманином, а значит, чистоплотным человеком, хан Кучум прививал своим подданным навыки гигиены, но основная языческая масса придерживалась традиционных методов ухода за телом. Намазывались ароматными маслами – слой за слоем, год за годом. О хантах и мансах – остяках и вогулах – и говорить не приходится. Они воду только пили, а смазывали себя жиром.

Поэтому казаки чувствовали себя на левом берегу Иртыша спокойно и уверенно. Угрозы внезапного нападения не было. Когда наступила ночь и запылали костры, казачий круг уже гудел сотнями голосов. Что же выясняли между собой казаки-разбойники? В первую очередь – биться или оставить это злое место и уйти восвояси. Да-да, именно так! Кучумово воинство поразило многих гостей Сибири. Орда! Тьма! Были казаки, готовые сесть на струги и ночью уплыть назад – в Тобол, Туру, Тагил… Вернуться назад! Ограбив по дороге вогульских и пелымских князьков. А то ведь ещё где-то и скоро будет возвращаться в родные пенаты принц Алей. И у того – тьма! Орда! И этих казаков можно было понять. Ведь большинству из них судьба уже уготовила смерть в этом краю.

Но потому судьба и зовётся судьбою. Управляемая высшими силами, она толкает человека вперёд. Или зовёт за собой. Какая разница! И эта судьба заставила большинство казаков на круге проголосовать за битву. И битва эта должна была состояться на рассвете, когда первый бледный свет скользнёт по быстрой воде Иртыша…

Казаки хорошо выспались и сытно поели. Для великой битвы нужны были и силы великие! Для этой битвы ермаковцы надели доспехи и шеломы, рядом положили небольшие деревянные щиты – укрываться в ту минуту, когда с берега будут подниматься тысячи татарских стрел. Казаки должны были беречь себя. Один казак в грядущей битве шёл за десять, а то и за двадцать татар!

Ещё затемно ермаковские струги отошли от правого берега Иртыша и устремились по течению вниз…

Воинственные гости приготовились к битве не на жизнь, а насмерть. Одного только не знал атаман Ермак и его казаки: насколько разноплемённое поджидало их войско, каким несогласованным оно было! Что скрепляла это войско одна-единственная связь – хрупкий вассальный договор, и то вытянутый ханом Кучумом у местных князьков силой! Не знали казаки и того, что уже несколько дней всё это войско топтало полуостров и Чувашский мыс, бесилось и злилось, то подогревая, то теряя боевой пыл. Потому что много говорили о русских воинах, о страшных казаках, и была тут и быль, но звучали и небылицы! Тысячи хантов и манси, ничего не видевших, кроме своих болотистых угодий и глухих лесов, представляли гостей из-за камня чужими богами. «Огнём плюются! – говорили о них. – Заживо сжечь могут!» И если кому и доверял Кучум полностью, то лишь своим избранным нукерам – узбекам и ногайцам, которые и помогли ему завладеть этим троном.

Такими настроениями был охвачен берег. Но с середины Иртыша, едва струги Ермака вышли из-за поворота, вид сибирской орды вновь показался устрашающим! Орда не спала! Зная хитрость и лукавство казаков, их вероломство, с которым только азиаты и могли поспорить, казаков ждали. На самой высокой точке Чувашского мыса сидел в седле боевого коня хан Кучум в окружении своих нукеров – узбеков и ногайцев. Ниже командовал разноязыкой ордой Маметкул. Волновались племенные вожди хантов и манси. Сейчас начнётся долгожданная битва, сейчас!..

И вот струги от середины Иртыша устремились к берегу! Уже развивалось на головном струге серебристое знамя Ермака – Единорог и Лев, обращённые мордами друг к другу.

Съестные припасы казаки оставили там, где ночевали. Днища стругов были в этот час уложены оружием на все случаи жизни. Тут были сабли и ножи для рукопашной битвы, копья – отбивать степняков от лодок, старые добрые топоры и кистени – разносить черепа врагов, и деревянные щиты – по-дедовски отражать татарские стрелы. И, конечно, пищали! По две на каждого казака, как минимум! И все пищали были заряжены – только подожги фитиль! Сама жизнь казачья научила этих матёрых людей быть готовыми к бою в любую минуту своей жизни! Пищали уже были и в руках большинства нападавших, ведь подгребать по течению могла и треть команды. А ещё было нацелено в сторону берега несколько пушечек, крепко заряженных картечью. Вот с такими вот гостиницами и подплывали казаки к берегу под Чувашским мысом.

Конечно, Кучум, окружённый своими нукерами, надеялся раздавить непрошеных гостей массой своего войска. О, да, надеждой жив человек! У казаков было своё правило боя – и на море, и на реках. И они готовы были использовать его! А тут им на руку оказалось быстрое течение великой сибирской реки. Орда уже натянула свои луки. Ждала только команды Маметкула. А тот с горящими глазами ожидал, когда же казаки приблизятся – и ударить можно будет с близкого расстояния. Не навесом, а в лоб! Ожидал этого и Кучум, наблюдавший с верхней точки Чувашского мыса за начинавшейся баталией. Воинственный племянник то и дело оглядывался на бывалого дядюшку, думал, что ждёт хан от своего полководца? Не думает ли, что тот напрасно медлит?

А казаки всё ещё были далековато! Ещё бы чуть-чуть приблизиться им!

Не выдержав, Маметкул вдруг завопил, что есть силы, отдавая приказ лучникам. По ордынским рядам пошла перекличка. Сотня за сотней сибирцев стали поднимать свои луки и выпускать стрелы в воздух. Но предусмотрительные казаки сразу укрылись щитами. Стрелы волнами взмывали и опускались… почти все в воду. Недолёт! Немного стрел угодило в струги, но никто ранен не был. К тому же казаки хорошо подготовились к такому бою. Это на купцов, идущих по Волге, они нападали налегке – тут чем ловчее окажешься, тем лучше! А против такого войска одной только ловкостью добычу свою не возьмёшь. Недаром они облачились, как подобает случаю! Крепко свитые кольчуги покрывали тела ермаковцев, да с бляхами; плотные стёганые штаны, ватные, обшитые грубой кожей, а где и с медными наколенниками, укрывали ноги бойцов. У всех на головах были прочные шеломы – никакая стрела не возьмёт!

Второго удара лучников казаки решили не дожидаться. До этого гребцы тормозили вёслами ход стругов, но вот головной резко изменил курс и пошёл к берегу. Его примеру последовали и другие. Заметив это движение, Маметкул занервничал, взволновалось и его окружение. А струги, до того точно застрявшие на реке, вдруг устремились к берегу – к левому флангу растянувшегося войска, в самую гущу врага.

Татарский полководец поднял руку, но своевременную команду дать не успел.

Пять пушечек глядели жерлами на тысячи хантов и манси. Конные и пешие, они толпились на пологом берегу и ждали худшего. Их Маметкул выставил вперёд, как живой щит. Но эти разноплемённые воины по большому счёту только мешали друг другу. Пушечки грянули разом! Гром оглушил и напугал и ордынцев, и коней. Не столько картечь поразила сибирцев, сколько сумятица. Кони приседали и отступали, но и картечь сделала своё дело. Смешала ряды! А вслед за пушечками ударили и пищали. С каждой идущей по течению лодки, а их было более сорока, прицельно ударило по десятку пищалей. Четыреста свинцовых горошин нашли каждая свою жертву на берегу. Конечно, кто получил по две, а кто и по три пули, но пара сотен татар, хантов и манси тотчас повалилась на землю; тут же падали подстреленные кони, всё это давило друг друга, вопило, ржало, кричало. Вся эта раздавленная масса корчилась прямо тут, вдоль берега, внося бешеную панику и смуту в разноязыкую армию. Где тотчас же каждый стал за себя! Крики Маметкула уже никто не слышал! Да и слышать не хотел! У правого борта сидели лучшие стрелки, в этом и была хитрость опытного казачьего атамана Ермака Тимофеевича. И тотчас вторые гребцы, сидевшие слева, подали им уже заряженные пищали с дымящимися фитилями. И когда левый ряд казаков стремительно заряжал ружья, правый вновь целился в кашу на берегу, выбирая наиболее опасных противников. Это было тем более легко, что флотилия из казацких лодок растянулась и шла гуськом, предоставляя каждой команде выбирать на берегу свою мишень и не мешать в стрельбе друг другу.

С Чувашского мыса и платформы внизу поднимались рои стрел, но прицельной стрельбы не выходило. Лодки двигались! А навесом не ударишь прицельно! И хитрые казаки, умевшие справиться с любым противником, вовремя поднимали с днища стругов щиты и укрывались ими. Если стрела навесом и попадёт в человека, то шелом и кольчуга уберегут его! А ермаковцы были закованы в эти кольчуги!

Худшие фантазии хантов и манси о прибытии на их землю белых людей – злых богов! – сбывались. Они и впрямь плевались огнём! И этот огонь убивал сотни из них – хозяев этих славных земель. Это было так страшно, что хотелось бежать без оглядки! А самое обидное было для аборигенов то, что они ненавидели хана Кучума, захватчиком пришедшего на их землю и силой заставившего их подчиниться своей воле. Зачем же и дальше драться за него, если сами боги против этого чужака?

Пушкарская прислуга из татар крутилась вокруг двух стволов, но пальнуть из них не могла. Почему? Может, порох был сырой, а может, прислуга чересчур глупа, но пушки на Чувашском мысу преступно молчали!

Второй залп опрокинул ещё несколько сот ордынцев – всё тех же хантов и манси. И они дрогнули. Причём все и разом. И тысячи аборигенов в хвостатых собольих шапках повернули коротконогих лохматых лошадок и, сбивая раненых и не самых расторопных, рванули назад. Маметкул со своими гвардейцами-узбеками попытался восстановить порядок, но лодки уже устремились к берегу, и третий залп, перед прыжком казаков на твёрдую землю, свалил и его.

А казаки, с саблями, ножами и топорами, уже устремились врукопашную.

Раненого Маметкула вытащили из груды павших и потащили вверх. Многие казаки рванули вверх по склону, но им преградили путь нукеры Кучума. Залп – и половина бухарских телохранителей грозного хана покатилась вниз! А вслед за ними покатились и пушки! Их столкнули вниз с горы разгневанные и доведённые до отчаяния татарские пушкари! Эти пушки, кувыркаясь и подпрыгивая, и сбили нескольких казаков, увлекая их вниз – к воде.

Если бы кто-нибудь назвал этот бой бойней, он попал бы в самую точку! Казаки славно пользовались тем, что враг захвачен врасплох и полностью деморализован. Одних они убивали, нападая в лоб, других приканчивали. Через третьих, уже мёртвых, перепрыгивали, чтобы успеть нанести удар по кому-то ещё. Иван Кольцо и Матвей Мещеряк первыми прыгали через убитых ногайцев и, рыча, кололи, и резали врага. Ермак не мог позволить себе так рисковать жизнью – он прорубался вперёд, окружённый телохранителями-казаками.

О том, чтобы оказать казакам хоть какое-то сопротивление, не могло быть и речи. Бледно-жёлтый хан Кучум сразу оценил весь размер катастрофы, которая разыгрывалась у него на глазах под Чувашским мысом. Он видел, как страшные казаки, о которых он столько слышал прежде, вырубают ряды его людей и продвигаются через горы трупов к мысу. Что думал этот заносчивый хан, глядя на страшное избиение своей армии? Его великие планы о завоевании Руси рушились на глазах, коли горстка авантюристов смогла доплыть до его ставки, как он ни отодвигал её от границ запада, от Камня, прошла столько рек и теперь огнём и мечом уничтожала его людей. Какова же была горечь в его сердце! Какие тиски сковали его. Но он был потомком Чингисхана, хозяина мира, и ничем не выдал своих чувств! Хан оглянулся на своих бухарцев, узбеков и ногайцев – все они были бледны и ждали своей судьбы.

– Уходим, – коротко сказал Кучум и повернул коня.

Через час кровопролитной битвы полтысячи казаков стояли на горах трупов. Живых противников не было. Они бежали! Все! Противников не было нигде. Они исчезли в лесах, точно никого и не было. Ермак и его окружение под прикрытием пищальников поднялись на Чувашский мыс. И тут никого не было. С десяток убитых. Настиг свинец! А так – пусто! Точно и не было вовсе никакого Кучума, словно пригрезился он сидевшим тут на коне – величественным и грозным. Разве что вытоптанная сотнями коней земля говорила о его недавнем присутствии…

– И это Сибирская Орда? – спросил Иван Кольцо, вытирая шапкой с головы убитого кривую турецкую саблю. – И это вся Сибирь?

– Ай да мы! Ай да сукины дети! – рассмеялся Мещеряк, другой шапкой ордынца тоже стирая с кривой сабли вражескую кровь. – Видел бы нас Барбоша – от зависти бы сдох!

Обозревая округу, Ермак спросил:

– Сколько людей мы потеряли?

Через полчаса, разобрав тела убитых и раненых, казаки крикнули снизу:

– Один убитый, атаман! Да с десяток раненых!

Иван Кольцо и Матвей Мещеряк встали по обе руки Ермака. Все смотрели на Иртыш, уже свинцовый и холодный, кативший сердитые волны мимо Чувашского мыса и в отдалении уходивший справа за берег.

Иван Кольцо не мог удержать улыбку. Он поглаживал кучерявую бороду. Глаза его сверкали.

– Ну скажи, скажи! – подтолкнул его локтем Матвей.

– Думаю, за такую победу нам царь-батюшка Волгу-то простит, а?

– Вон ты о чём! – усмехнулся Ермак.

– А ты как думал, Тимофеевич? – в ответ усмехнулся и Кольцо. – Я за свою голову беспокоюсь! Мне государь её отрубить велел! Так что не суди строго, атаман! Мой интерес самый что ни на есть упрямый!

– Нам ещё до Кашлыка добраться надо, – сказал Ермак. – Татары нас там встретят!

Оставив суда, выставив посты, наказав, если будет тревога, тотчас отчаливать и уходить на тот берег, ермаковцы приготовились к новой битве. Изловили десятка три уцелевших лошадей – появилась первая конница. И двинулись на Кашлык. Идти было недолго! Ветхая крепость с частоколом и насыпными валами приближалась. Пищальники были наготове.

– Они что ж это, от страха передохли? – спросил Матвей Мещеряк, возглавив конный отряд и первым подъезжая к открытым воротам крепости.

Иван Кольцо, ехавший рядом с Ермаком, покачал головой:

– Ну, орда! Видел я и крымцев, и казанцев, и бухарцев, и ногайцев видел! Но такую орду вижу впервые!

Казаки, конные и пешие, влетели в ворота, ожидая нападения, но его не последовало. Худые строения Кашлыка оказались брошены. Ветер осенний гулял по улочкам сибирской татарской столицы.

– Точно чума прошла, – усмехнулся и Матвей Мещеряк.

– А мы их здорово напугали, братцы, – сидя в седле гнедого татарского жеребца, кивнул Ермак. – Но не упивайтесь счастьем прежде времени: они ещё очухаются. Нас нынче сброд встречал, это ясно. Местные князьки. У них в запасе ещё молодой хан Алей имеется, и есть у меня такое чувство, что он по нашим следам в Сибирь идёт!

 

2

Ермак оказался прав. Штурм Чувашского мыса был великой удачей. Он был той схваткой, где противники попросту сшиблись лбами. Они ещё не успели принюхаться друг к другу, узнать слабые стороны неприятеля. Было ясно, что сибирский хан не отдаст вот так запросто свою вотчину. А значит, настоящая схватка была только впереди…

Татары, в недавнем прошлом кочевники, так и не научились быть осёдлыми людьми. Конечно, они завоевали великие территории, но городам как явлению значение придавали небольшое. Ведь могли же ногайцы построить на благословенном берегу Каспия великий град – диво дивное! – и что же? Они построили Сарайчик. Полугородок-полудеревню, из которой можно было за сутки собрать всё и уйти с этим всем в любую сторону света. То-то казаки Ивана Кольцо и Богдана Барбоши, когда ворвались в Сарайчик в отсутствие князя Уруса, были неприятно удивлены бедностью столицы ногайцев. И в отместку за эту бедность разрушили всё до основания, включая могилы ногайских предков. Мавзолеи! Правда, передавалось из уст в уста, что якобы когда-то, при Батые, Сарайчик не уступал Бухаре! И только после того, как Тамерлан прошёлся по золотоордынским землям и опустошил их, городки превратились в деревни. Так что же их заново не отстроили за сто пятьдесят лет? Не-ет! Кочевника не перекроишь на новый лад! Вон русские: сожги их крепость, пепел развей по ветру – через год новая крепость на том же месте стоять будет – и ещё лучше! Да, Казань была мощной татарской крепостью, но и тут оговорочка! Это была территория булгар, а булгары города строили на совесть, не хуже русских! А Кашлык был ещё хуже Сарайчика. Ветхая крепостная стена, совсем невысокая, просевшая местами, ветхие башенки, деревянные избушки посреди этого безобразия. И мечеть – единственное благоустроенное место.

Иван Кольцо, прогуливаясь по узким улочкам Кашлыка, погрозил мечети кулаком.

– Снесём? – спросил он. – Или как?

– Мечеть трогать не будем, – покачал головой Ермак. – Нам с местным народом ссориться ни к чему.

– Да и не мешает она, – кивнул Матвей Мещеряк. Он поскрёб короткую густую бороду. – Зачем нам их Магомета дразнить?

А вот подвалы Кашлыка оказались забиты добром! Тем добром, что было на вес золота! Буквально! В подвалах сибирской столицы хранилась пушнина! Писцы, соболя да куницы! Белки да зайцы! Те шкурки, которые, как ясак, везли сюда покорённые Кучумом ханты-мансийские племена. Остяки и вогуличи! И шкуркам этим несть было числа!

– Вот это богатство! – восклицали казаки. – Продать бы всё это, а?!

И правильно говорили: такого состояния хватило бы на всех! Но всем, по казачьему закону круга, они и достались. Писцовые и собольи шкурки, куньи, заячьи и беличьи разделили поровну. Это была законная добыча победителей. Мёд и орехи делить не стали. А этой вкуснятины тоже было много.

Только вот настоящей пищи оказалось в Кашлыке мало.

– А чего ж мы жрать-то будем в этой глуши? – на коротком совете спросил Матвей Мещеряк.

– Да хрен его знает, – пожал плечами Иван Кольцо. – А ещё зима на носу. Надо атамана спросить…

Кольцо подмигнул Мещеряку: мол, спроси!

– Сам давай, – кивнул Матвей. – А я погляжу.

– Атаман… – начал было Иван Кольцо.

– Слышу я, – отозвался Ермак. – Слышу…

И первый раз товарищи увидели, что их вождь в затруднении. А подумать и впрямь было над чем. Чем привыкли питаться казаки? Кашей с салом. Это была главная еда всех русских окраин. Пшено разваривалось в пять раз. Возьмёшь мешок, а хватит на всю ватагу. В пшено припускали сало – хорошо, если копчёное, – да овощи. Какая каша получалась! Ешь в удовольствие! А силы от неё сколько! Из того же пшена можно было и другую казацкую кашу сварить – сладкую! С изюмом да мёдом! И, конечно, хлеб, который всему голова! Но тут ни пшена, ни хлеба не было. Сибирские татары пашню толком не возделывали, хлеб и пшено не сеяли. В первую голову они были охотники. Другие татары, что поближе к большому миру, могли ещё русскую деревню обобрать. А сибирским до русских деревень месяцами добираться надо было. А так на всю жизнь не напасёшься! Оленей били, конину ели. Вогулы и остяки, попавшие к ним в зависимость, тоже охотники, но ещё и рыбаки, везли в Кашлык вяленую рыбу, ягоды и орехи. Ну а хлеб тут был в диковинку. Это только для хана Кучума и его избранных нукеров.

Одним словом, есть в Кашлыке было нечего.

А Ермаку требовалось прокормить шестьсот человек! Здоровых мужиков, казаков и сибиряков, которые привыкли есть хорошо, потому что жизнь от них требовала быть сильными – воинами и строителями в первую очередь. А запасов оставалось на месяц, не более. И то, если питаться скромно. Оставалось искать спасительный выход. О том, чтобы послать кого-то назад, похвастаться взятием Сибирской столицы, просить подмогу и обозы, не заходило и речи. Сюда по тем же тропам, вдоль рек, по которым плыли казаки, шёл с армией принц Алей. И казаки пока ещё не знали, чего добился сын Кучума на просторах Перми Великой. Просто понимали, что он идёт на выручку к отцу. Но так и было! Строгановы рассчитали всё правильно, ни в чём не ошиблись. Оказались ещё хитрее самих себя! Именно тот факт, что казаки ушли за Камень грабить Сибирь, и заставил принца Алея отказаться от мысли большого завоевания, снять осаду с Чердыни и броситься с уже награбленным добром по следам казаков. Его армия, хоть и была потрёпана стычками с казаками у строгановских городков и с ополчением Василия Пелепелицына, но всё еще оставалась большой дееспособной армией, разве что отягощённой награбленным у русских добром и полоном.

В первые же дни после победы у Чувашского мыса в Кашлык пожаловал ханты-мансийский князёк Юзва с дарами. Рыбку привёз, орехи, грибы. Он долго кланялся атаманам – белым богатурам! Почти богам, залетевшим по случаю…

– Каравай-то привёз с собой? – глядя в прокопченное лицо аборигена, спросил Иван Кольцо. – Пшеницы мешок?

– Что такое каравай? – учтиво ответил вопросом на вопрос Юзва.

– Всё ясно, князь, – отмахнулся Матвей Мещеряк. – И рыбка сойдёт!

Юзва лютой ненавистью ненавидел Кучума и его бухарцев, завладевших Сибирью. Юзва потерял старшего брата: тот, сторонник Едигера, погиб в стычке с пришлыми грозными татарами. Ермак похвалил князька Юзву за дары, подарил ему кривой татарский меч, добытый на Каспии, из своего арсенала, и наказал известить всех в округе, что казаки хотят быть друзьями всем, кто Кучуму враг. Юзва уезжал довольный!

И ведь подействовало! Вожди хантов и манси потянулись в Кашлык с дарами и заверениями в дружбе белым богатурам. Стали подтягиваться татары, которые бежали из окрестностей Кашлыка. Не всем был любезен Кучум! Казаки попросили татар добыть коней, и побольше.

Зима надвигалась великой грозой – сибирская зима! И казаки, привычные к тёплому Каспию и ласковому Яику, Дону и Днепру, даже к суровому в зимнее время Поволжью, не могли себе и представить, какое испытание грозило им впереди. Только жар огня в зимнюю сибирскую ночь, когда земля промерзает и воют ледяные ветры, только очень тёплая одежда, по-сибирски надёжная, и добрая пища могли спасти казаков.

С огнём трудностей не было: они жили в лесу! Можно сказать, окружённые одной большой поленницей! Привычные зипуны вряд ли смогли бы спасти казаков от сибирских морозов. Но истинно тёплая одежда тоже нашлась – и какая!

– Вы шкурки соболиные получили? – на казачьем круге, созванном по случаю подготовки к выживанию, спросил Ермак. – Иглы у нас есть. Нити тоже. Мех – самый лучший! Времени – хоть отбавляй. Шейте себе шубы, казаки! Вот и не замёрзнете!

Шить звериные шкуру из бесценных мехов?! За которые русские бояре платили так щедро золотом? А европейские вельможи выкладывали целые состояния?! Ведь каждому казаку досталась награда, которая была способна обеспечить его на всю жизнь!

– Жалко, атаман! – со всем сердцем воскликнул один из бывалых казаков. – Такое добро переводить!

– Жалко у пчёлки в жопе! – рассмеялся Матвей Мещеряк. – Шей себе шубу, Криводуй, за боярина и сойдёшь! Я тебе первый кланяться стану!

Все казаки загоготали.

– Тут этой живности как рыбы в реке, – поддержал товарища Иван Кольцо. – Набьём ещё соболей! А не сами набьём, наших лесных друзей попросим!

И уже скоро казаки расхаживали по Кашлыку в криво пошитых шубах, и ржали друг над другом, указывая пальцами, сгибаясь от смеха. Не скорняки же они были! Хвосты куньи да писцовые так и торчали во все стороны. Сами на зверей стали похожи!

– Здравствуйте, боярин Ступа! – кланялся один казак другому.

– Здорово, коль не шутишь, боярин Задрыхло! – отвечал ему поклоном другой.

Зато тепло было, и не страшны казались надвигавшиеся морозы. А на носу уже был декабрь. Оставалась третья забота – хлеб насущный, которого, увы, не было. И не могло быть в этом Богом забытом краю.

– Вся надежда на добрую рыбалку, – сказал своим казакам Ермак. – Не ягоды же и орехи нам грызть! Так до весны мы не протянем…

Казаки никогда не были пахарями, и не потому, что презирали это дело. Хлеб они ой как уважали! Но казаки не могли привязываться к земле. К пашне. На русских окраинах они никак не могли позволить себе такое удовольствие! Сама их жизнь под угрозой набегов кочевников и жестокой расправы заставляла уметь собраться в считанные часы, а то и минуты – и улететь в поле! Бросить всё – и подчас раз и навсегда! О какой тут пашне могла идти речь?! А ещё лучше – ведь с татарами в поле трудно было поспорить! – прыгнуть в струг и уплыть. Вот куда никогда не совались кочевники. Как от огня шарахались от рек! Именно поэтому на всех реках, великих и малых, казаки и кормились рыбой. Благо дело, еда была прямо под ними! Задаром! Стерлядь и осётр сами просились в руки. Водить сети, а если надо и удить, было ещё одно призвание казаков. Как военный промысел! И теперь стоило об этом вспомнить.

Хорошо, один из местных князьков-остяков подсказал, что неподалёку от Кашлыка есть большое озеро Абалак. Там, сказал он, рыбка сама в руки прыгает!

Это был выход. На озеро Абалак, оказавшееся в пятнадцати верстах от Кашлыка, Ермак и отправил одного из своих атаманов второго круга – Богдана Брязгу…

 

3

Весь ноябрь 1582 года прятавшийся в дальних лесах и кочевьях хан Кучум был нем, как рыба. К нему боялись подойти! Вокруг курились травы, а хан смотрел в одну точку. Могло показаться, что грозный правитель Сибири, ещё недавно диктовавший права русскому царю, умер. Отчасти так оно и было. То фиаско, которое потерпел Кучум на Чувашском мысу, выдержать было под силу не всякому вождю. Его разделали, как зайца. Распотрошили! Заставили бежать! Какой позор! Но куда было бы хуже попасть в плен и поехать за Камень к белому царю в клетке. Как же корил себя хан, когда вспоминал о разграблении стана своего вассала Карачи, о том внезапном нападении, устроенном коварным врагом, почему не задумался над тем, что за люди пожаловали к нему? В его край, в его вотчину! Ведь это были не простые царские воины, предсказуемые и понятные, это были совсем другие люди. Не люди – звери! Не он, Кучум, полководец, хитрец, высокая кровь, потомок Чингисхана, а они – они, неверные! – могли, как оказалось, просчитать каждый его шаг наперёд, а то и два, и три! И ведь пришли казаки куда меньшим числом, чем было воинство Кучума, но ведь не побоялись этим малым числом напасть на его тьму, а именно тьмой было его войско. Десять тысяч воинов! И что осталось от них, коренных жителей этих мест? Разбежались кто куда! Без оглядки! Предали! Лучший его полководец Маметкул был ранен, уцелел чудом и только недавно поправился. И вот теперь он, Кучум, один с небольшим окружением воинов, всего-то полтысячи, не более того, дожидался решения своей судьбы.

И это решение должно было прийти в образе его сына и наследника – принца Алея.

Сердце ныло у хана Сибирской Орды, когда он думал о своём сыне. А вдруг того тоже настигла неудача в далёкой Перми Великой? Вдруг он потерял своё войско? Вдруг именно с него начали эти самые казаки, а потом решили взяться за отца? Вдруг уже не было на свете его сына Алея?! От этих мыслей и подступающего горя и ужаса Кучум готов был умереть. Но ни разу не подал вида!

И вдруг в его стан прибыл гонец: Алей идёт! Идёт с войском! С поредевшим, но сохранённым! С добром и полоном! Никто ещё не испытывал такого счастья, как хан Кучум. Такого восторга и такой ярости, которые рождались в сердце любого полководца в ожидании грядущей битвы! И не просто битвы – реванша! И не только реванша – справедливого возмездия!

Не просто возмездия – лютой мести.

В конце ноября войско Алея, уже предупреждённое, что Кашлык взят чужеземцами, нашло убежище низвергнутого хана Кучума.

Представ пред очами отца, Алей упал на колени, обнял отцовские ноги и заплакал. Этим было сказано всё. Слёзы текли и по морщинистому лицу пожилого хана.

– Мы их вырежем, всех до единого, как собак, – сквозь рыдания прошептал принц. – Я клянусь тебе в этом, отец!

– Ты их вырежешь, сынок, – положив руки на плечи сыну и прижав его, рыдающего, к себе, молвил через слёзы хан Кучум. – Ты!

Теперь только нужно было выждать время и найти удобный момент для решающего удара.

В эти последние дни ноября и первые декабря уходящего 1582 года леса вокруг столицы Сибирского ханства, занятого казаками Кашлыка, превратились в уши! В уши сибирского хана Кучума! Все весточки стекались к нему! Татары, подкупленные ханты и манси, – все сообщали о любом передвижении врага. Конные разъезды так и гуляли на ближних границах Кашлыка – слушали и подсматривали! И ждали!

И наконец дождались.

Казаки не сумели скрыть того, что отправляются на зимний промысел рыбы – на озеро Абалак.

У казаков тоже были уши повсюду, и они также знали о приближении принца Алея. Но надо было рисковать. Для похода смастерили десяток больших саней. В каждые запрягли по паре лошадей. Надо было везти на чём-то улов! Пятого декабря большой отряд под руководством атамана Богдана Брязги, экипировавшись для рыбной ловли и войны одновременно, ранним утром остановился у озера Абалак. Часть казаков ехала на конях, часть – в санях. Всего было тридцать человек из волжской ватаги Брязги. Казаки уже бурили лунки, пробивали и разгребали лёд, когда на другом конце озера они увидели то, что заставило их оторопеть.

– Богдан! Гляди, Богдан! Татары!

На той стороне озера Абалак хищно затаилось войско. Оно замерло у самого берега, уже готовое сорваться и нестись сюда.

– Матерь родная! – пробормотал казак по кличке Окула. – Тьма их!

Это было огромное войско – целая армия! И сейчас они все смотрели сюда – на беспечных рыболовов. А потом сотни конных сибирских татар сорвались с укрытого снегом холма и рванули в их сторону.

– Журавель! – крикнул Богдан Брязга молодому казаку. – Несись в Кашлык! Скажи: обошли нас! Не успеют – перебьют!

– Я лучше с вами! – выкрикнул молодой казак.

– Пошёл, дурак! Пошёл! – прорычал Брязга. – Ветром лети! А мы к лесу отходить будем!

Татарская конница уже неслась по крепко укрытому снегом льду озера – уже четверть расстояния проделали хозяева здешних мест.

– Не получится к лесу, атаман! – прохрипел казак Карчига. – Опоздали мы к лесу! Здесь отбиваться будем!

Журавель прыгнул в седло и ударил каблуками по бокам коня.

– Но! – закричал он что есть силы. – Но, родимая!

Брязга вырвал из ножен саблю и так ударил плашмя по крупу лошади, что рассёк кожу:

– Пошёл! Пошёл! – чухонская кобылка разом сорвалась в места и полетела в сторону спасительного Кашлыка. – Сани! – зарычал Богдан Брязга. – Сани в круг!

Казаки всё поняли с полуслова. В считанные секунды они должны были сделать крепость. Так оборонялись славяне ещё издревле, выставляя колесницы и повозки по кругу, чтобы остановить степняков.

– Да переверните их! И подоприте! – кричал атаман.

Пока одни казаки Брязги, отпустив лошадей, ставили сани по кругу, другие раскладывали уже заряженные ружья и зажигали фитили. Татары, чувствуя недоброе, разделились на две косы и стали обходить гуляй-крепость по флангам, целясь в противника с двух сторон и пуская стрелы, но центр сибирцев всё же вылетел на саму крепость. Грозный залп из двадцати пищалей не просто остановил скачущих татар – он срезал первый строй и смешал атаку. Ведь казаки палили и по лошадям тоже! Первый строй разом сломался: раненые лошади падали в снег, кувыркались и сами татары, кубарем летели вперёд; один перелетел через сани и оказался у ног самого Брязги. «Опаньки, татарин!» – рявкнул атаман и, долго не думая, рубанул того, завизжавшего и забившегося, саблей. А второй ряд конников не успел остановиться и на всем скаку влетел в первый. Третий с лёту ударил во второй! Две сотни татар смешались друг с другом – убитые, раненые, покалеченные, налетавшие на своих товарищей – и все они барахтались в снегу, разом перестав быть опасностью. Ещё десять казаков, выстроившихся вдоль перевёрнутых саней гуляй-крепости, пальнули по кучумовцам, летевшим по кругу, и каждая пуля нашла свою мишень! Но и татарские стрелы сделали своё дело. Два рукава разошедшихся татар максимально приблизились к гуляй-крепости – и тотчас сами казаки оказались хорошей мишенью для прицельной стрельбы. А кольчуги на рыбалку казаки не надели! Четверо ермаковцев из первого ряда упали: по нескольку стрел торчало из их тел. Ещё трое были ранены. Иван Карчига и Окул, два товарища Богдана Брязги, правая и левая рука, возглавили оборону на флангах. На снегу поворачиваться было непросто, татарские конники путались, мешали друг другу на самом подходе к гуляй-крепости, и казаки били по ним прицельно – и каждый сбитый татарин и поваленный конь только затруднял атаку. Сам Брязга руководил отпором головного отряда сибирцев. Сотни полторы татар, что уже опомнились после падения и вскочили или спешились позади и теперь оказались у стены, бросились с саблями на казацкие сани. Казаки знали: в плен им нельзя! За Чувашский мыс с них кожу живьём сдерут. Только ярость и желание победить могут их спасти. Нескольких перелетевших татар с саблями наголо казаки подняли на копья и бросили назад, за сани, сбив при этом ещё с десяток татар. Пока десять самых крепких казаков пытались не пустить сибирцев в свою крепостицу, а она уже трещала и расползалась, ещё десять заряжали пищали. И когда в очередной раз атака готова была взять верх – новую волну татар встречали жерла стволов. И огонь вновь отбрасывал татар от крепости! Укладывал ещё целый ряд вопящих на противника сибирцев. И вновь других встречали вооружённые копьями, топорами и саблями казаки. В один из таких штурмов трое татар сразу оказались в крепости. Двух врагов двумя клинками заколол сам Богдан Брязга, но сабля третьего татарина ударила его в шею. К тому времени из тридцати казаков в живых оставалось не более пяти, и они уже образовали последний круг. Уже лежали убитыми Иван Карчига и Окул. Этот круг выстраивался не по стенкам гуляй-крепости, а в середине её: когда казаки прижимались спинами друг к другу. Этот бой становился последним: так сражались те, кто не желал сдаваться! Так бились только насмерть! Именно так сейчас и стояли десять казаков Богдана Брязги из тридцати. Некогда было заряжать пищали! Они выставили вперёд копья и сабли – и на них налетали сейчас татары. Сколько им оставалось? Четверть часа? Уже вскочил на одни из саней бросившийся сюда принц Алей, жаждавший кровавой расправы над теми, кто унизил его отца, кто самого его и братьев выгнал из родного дома. Уже запрыгнул с другой стороны на крепостицу племянник Кучума – воинственный и злой Маметкул, разоритель Пермского края, и другие татары, потрёпанные в схватке, потерявшие половину своих единоплеменников, но оттого ещё более страшные и обозлённые, прыгали внутрь гуляй-крепости, когда… один из сибирцев, стоявший на санях, завопил:

– Русский! Русский!

И так пронзительно у него это вышло, что татары поневоле замерли, остановились. И все разом посмотрели в ту сторону, куда указывал глазастый татарин, а указывал он в сторону Кашлыка – и тотчас сибирцы увидали грозу, которая уже двигалась на них. Туда смотрели Маметкул и принц Алей, жаждавший мести! Всё оборачивалось с точностью до наоборот. Кажется, сюда неслись на конях все казаки, которые недавно пришли на их землю. Это была лавина – и она стремительно катилась сюда по снегу.

Маметкул разом забыл об оставшихся казаках внутри гуляй-крепостицы, уже развалившейся, раздавленной. Он вспомнил только об одном: как страшен был штурм Чувашской горы, как большой отряд казаков растерзал целую армию. И он видел только что, как малый отряд противостоял целому войску: треть этого войска лежала тут же, в снегу – расстрелянная, изломанная, всё ещё корчившаяся в агонии.

Глядя на оставшихся казаков, племянник Кучума поднял руку и два раза крикнул:

– Все назад! Уходим!

Татары обрадовались этому приказу. Никому не улыбалось встретить гостей в чистом поле. Один только Алей всё ещё стоял на санях и смотрел на казацкий круг, ощетинившийся копьями и саблями.

– Уходим, Алей! – крикнул двоюродному брату Маметкул. – Это приказ!

Маметкул, назначенный старшим в этой охоте на русских, знал: если он потеряет любимого сына Кучума, ему самому не сносить головы. Опала ждёт его!

Алей только зарычал в поднявшейся суматохе, бросил взгляд, полный ненависти, на казаков и спрыгнул с перевёрнутых саней. Там его уже поджидал конь. Нукеры в суматохе отступления подсадили молодого принца, и один из телохранителей ударил по крупу коня.

– Пошёл! Пошёл!

Вся масса татарского воинства, теряя раненых, набирая скорость, густой массой устремилась назад – к другой стороне озера, откуда и прилетела. А скоро уже и другое воинство пронеслось через снежное поле, укрытое трупами и залитое кровью.

Иван Кольцо с саблей в руке остановил коня у гуляй-крепостицы:

– Кто погиб?! – крикнул он.

С ним остановилось ещё с десяток казаков.

– Да почти все! – тяжело дыша, обронил один из бойцов Брязги, стоявших в круге, и вдруг силы разом оставили его. Он опустился на колени. Двое других казаков подхватили его.

– А Богдан?! – рявкнул Кольцо.

– Убили татары Богдашу, – бросил раненый казак. – Зарезали его, нехристи!

– А-а-а! – яростно прорычал Иван Кольцо, плюясь паром. – Платить будут, суки! Жестоко платить!

Он пришпорил коня и полетел вслед другим казакам…

Татары не зря боялись – и не зря они мигом сорвались с места. В тот день под Абалаком казаки преследовали татар много часов подряд. Кого настигали – убивали сразу. Дотемна казаки не отпускали своих врагов. Как сказал Иван Кольцо, так и вышло. Новые хозяева Сибири жестоко платили за налёт на своих товарищей. За избиение их! В этот день под озером Абалак была рассеяна и разгромлена основная часть Кучумова войска. В этот день пространство вокруг Кашлыка было расчищено от сибирцев и стало принадлежать русским.

 

1

Когда бури улеглись, о татарах Кучума не было и слышно, на казацком кругу Иван Кольцо спросил первым:

– Ну что, братцы, теперича царствовать будем? – он усмехнулся в рыжеватую бороду и усы. – Мы тут отныне и за князьков местных, и за их богов деревянных. И за нашего царя-батюшку! – хмельной мёд вскружил атаману голову. – За всех вместе! Мы теперь можем тут своё казачье царство устроить. А? Что скажешь, атаман?

Вопрос был задан неспроста. Казаки всегда были людьми вольными. Никому не подчинялись, никого не слушали. И днепровские, и донские, и волжские. Всё решали войсковым кругом вольных людей! И лишь иногда, и только за звонкую монету, служили царю. Да и то не все. Ермак и Матвей служили, а Кольцо и Барбоша – нет. И если отправился Кольцо в этот раз послужить Строгановым, то лишь ради того, чтобы после всю жизнь не бегать от царских людишек по рекам, полям и лесам. Не ждать, когда тебя изловят и на шею верёвку накинут.

– Так что скажешь, Ермак Тимофеевич? – спросил и Матвей Мещеряк, но скорее в шутку.

А вот Иван Кольцо не шутил! Амбициозный, часто излишне весёлый и злой разом, готовый лезть на рожон, только бы добыть славу и почёт, Иван готов был пойти и на такой шаг.

– Объявим царство Сибирское Казацким царством и войну объявим – Бухаре и Хиве! – рассмеялся Иван Кольцо. – Что скажете, атаманы?

Казаки смеялись. Хоть и потеряли они друзей в недавней битве, но победа их была великой. И с этим спорить никто бы не взялся. Так отчего бы не пойти и дальше?

– Это можно, – кивнул Ермак. – А потом, коли татары нас ночью не перережут, появится однажды под Кашлыком флотилия царёва, и как ни хороши мы, а придётся нам драпать. Вот тогда за нами все охотиться станут. И царь-батюшка, и татарва Кучумова. И твои бухарцы, Ваня, с хивинцами!

Матвей посмеивался и приглаживал бороду.

– Изловят нас, родимых, повяжут и не поленятся – в Москву отвезут! А там спросят: мало вам было? Ну так нате, возьмите ещё славы. И порубят на кусочки перед всем миром. Тебя, Ваня, первого и порубят.

– Думаешь? – прищурил глаза Иван Кольцо.

– Уверен в том! – кивнул атаман. – Нет, други, мы сюда Строгановыми направлены, а Строгановы царю служат. А кому мёд остяковский в голову ударил, так это ничего, завтра пройдёт! А коли худо, водицей студёной окатим – и точно пройдёт! Мы грамоту будем писать! – вдруг сказал Ермак.

– Какую грамоту? – удивился Иван Кольцо.

– А такую, какую бы в Москве написали. Точно мы воеводы, царём поставлены! Важную грамоту!

Вызвали казака, что хорошо писать умел, грамотно, нашли гусиное перо и чернила, что возили с собой, и Ермак стал диктовать:

«Войсковой приговор! Приказываю властью, данной мне сверху, подвести всех здешних людишек, всех языков, под государеву высокую царскую руку. И всех этих людишек – татар, остяков и вогуличей – приказываю привести к шерсти (присяге. – А. Д. В.) по их верам, дабы отныне они под царской высокой рукой состояли до того веку, пока Русская земля будет стоять! И чтобы зла никакого на русских людей не думали и всегда были постоянны в своём приятии к Руси».

Этот приказ, продиктованный Ермаком в Кашлыке, так и останется в истории первым русским приказом на территории Сибирского ханства. Позже Ермак отправит двух малых атаманов – Черкаса Александрова и Савву Болдырю с небольшим отрядом в Москву – рассказать Иоанну Васильевичу, что отныне Сибирская страна принадлежит русскому царю и «он может её владети». Тем самым Ермак и другие атаманы с их ватагами сами записывались на службу русскому престолу. Но прибыть двум казацким командирам предстояло ой как нескоро! Вдоль берега им идти было нельзя: земля – вотчина татар. А с ними был ещё и груз – меха из Кашлыка для царя! Соболя, писцы да белки! Только по воде могли идти они. Но и ранней весной тоже нельзя было. До середины апреля – лёд на сибирских реках, затем – половодье. Нужно было дождаться мая. И плыть на самых лёгких стругах! Только теперь, и казаки понимали это, им придётся идти тысячу двести вёрст против течения, затем перетащить струги с Баранчи в Серебряную и еще триста вёрст идти по её течению, а также по Чусовой и Каме.

И как велик был шанс, что пройдут они по всем рекам мимо всех неприятелей, в первую очередь – Пелымского княжества, пересекут Камень и доберутся до Перми Великой?

Да так невелик, что и подумать страшно!..

 

2

Зиму ермаковцы пережили. Ханты и манси везли в Кашлык нехитрое продовольствие. Татары, прежде обласканные Кучумом, слали проклятия гостям из-за Камня, но пока оно не сбывалось. А поздней весной начался великий ясачный поход казаков по Сибирской земле. Надо было выполнять свой же приказ. И казаки двинулись по землям Сибири брать с татарских, вогульских и остяковских жителей присягу о повиновении новой власти, а также небольшой оброк – ясак, ведь этой новой власти надо было не помереть с голоду.

Казаки пошли по Иртышу и Оби…

Нельзя сказать, что новой власти все были рады. Татары-мусульмане оказывали сопротивление. На реке Аремзянке татарский городок встретил казаков ожесточённым сопротивлением, но куда защитникам своей земли было тягаться с матёрыми конкистадорами? Крепостицу взяли, татар наказали, кто выжил, привели к присяге русскому царю. Расправа навела страх на другие татарские селения. Сила решала всё! С другой стороны, не этих ли татар собирал Кучум для разорительных походов на Русь? Не эти ли татары, живущие по своим сибирским улусам, мечтали пограбить и пожечь русские селения и привести из-за гор полон? Рабов поболее! И рабынь, конечно! Именно они! А тут люди из-за гор сами пожаловали к ним. И эти люди убивать и грабить, как они, татары, не собирались. И принуждать к рабскому труду не думали. Требовали покорности – да, оброка – несомненно. Но и только.

А вот ханты и манси – остяки и вогуличи – были смирнее. За исключением самых диких, которых местные шаманы натравливали на русских и говорили: выбирайте! Либо мы и наши деревянные боги, либо гости из-за гор. Третьему не бывать. Ведь всем известно: новые порядки – новые боги. Новые боги – новые шаманы. На одном из притоков Иртыша ханты заманили казаков в ловушку, запрудив реку брёвнами, и едва не потопили их струги, дырявя их и раскачивая длинными крючьями. Но от расправы ушли – после первого залпа разбежались по лесам. Казаки бросились было за ними, чтобы потребовать дань, но никого найти не смогли. Ясачный поход продолжался без больших потерь. Казаки продвигались по руслам Иртыша, Оби и малых рек, заглядывали в самые укромные и девственные уголки, а шаманы на капищах били в бубны и курили травы, а потом в состоянии экстаза давали советы своим племенам: драться им или покориться. Но пищали делали своё дело! И молва о посылающих молнии белых богах всё чаще отбивала охоту невежественным аборигенам вставать на пути у первопроходцев. Одним словом, цивилизация побеждала. Тем более, что в отличие от Кучума и его татар новые завоеватели не отнимали у шаманов их прав на общение с богами. Главное – шерсть и ясак! Позже Ермаку припишут едва ли не религиозную подвижническую деятельность, что он-де с крестом ходил по тёмным уголкам Сибири и обращал неверных в истинную веру. Нет, не до того ему было! И кто бы из хантов или манси понял, кто такой Иисус Христос и что такое христианство? Нет, делами спасения души должно было заниматься другое ведомство. А он пришёл насаждать светскую власть! А у светской власти должны быть свои символы.

И скоро Ермак нашёл их.

– В какого Бога веруешь, князь Чуян? – однажды спросил он у племенного сибирского вождя, оказавшего ему незначительное сопротивление, за которым, к счастью, великого кровопролития не последовало.

– В бога лесов Чумяна! – откликнулся мансийский вождь. – Как и отец мой верил, и дед, и прадед!

– А-а, тогда ясно, – переглянулся со своими Ермак. – Тогда спрос с тебя малый! Ну что ж, Чуян, будет тогда вам если не новый бог, то закон. Дайте мне саблю! – Ермак поймал взглядом усмешку на лице Матвея Мещеряка. – Да пострашнее!

Мещеряк протянул ему окровавленную саблю. Страшна она была в бордовых кровоподтеках: в недавней битве лизнула сабля кого-то из подданных Чуяна.

Глядя на саблю, вождь затрепетал.

– На колени! – рявкнул Ермак.

Ноги сами подкосились у мансийского вождя. Неужто смерть?!

– Целуй саблю окровавленную! – сказал Ермак.

Чуян с трепетом и страхом приложился губами к клинку.

– Помни: слово дал, – кивнул Ермак. – Не сдержишь – эта сабля сама за тобой придёт, Чуян! Оглянуться не успеешь – головы лишишься!

Они говорили на доступном обоим языке. Князёк Чуян уходил в страхе и почтении к новому хозяину Сибири. И так было со многими.

Но находились и преданные союзники у казаков, сразу принявшие их сторону. Князь Бояр стал одним из них. Он помогал ермаковцам и продовольствием, и советом. Бояр враждовал с другим князем – Нимьяном, преданным вассалом Кучума. И в больших спорах всегда побеждал Нимьян. На большой горе он поставил целую крепость, и в эту крепость съехались другие мелкие князьки и вассалы – обороняться от русских. Казаки взяли в осаду городок Нимьян, несколько раз штурмовали его, но тот не сдавался. Начиналась осень 1583 года, шли дожди, земля расползалась под ногами, можно было утонуть в грязи. Нужно было уходить из этих диких мест. Но казаки решили держаться. И Бояр взялся поставлять союзникам продовольствие. У него уже не было выхода. Без казаков его бы уничтожили. А лазутчики Бояра тем временем сообщали, где слабые места у крепости. В один из вечеров казаки снялись с места – и в крепости Нимьяна торжествовали победу. Но хитрые казаки сделали круг и вернулись под стены крепости ночью. На короткое время штурм парализовал защитников крепости – этим и воспользовались ермаковцы. Залпы пищалей отогнали их от ворот, казаки заложили под воротами бомбу и взорвали её. Ермаковцы ворвались в крепость и сторицей заплатили за каждую выпущенную в них стрелу. Мелкие князьки на коленях умоляли грозных белых богатуров отпустить их домой к семьям. Некоторым повезло. Они поклялись никогда более не выступать против новых хозяев Сибири и присягнули служить только русскому царю. О котором, правда, они ничего не знали.

Ясашный поход Ермака оказался несладок – труден и в переходах, и в битвах.

Ещё одним противником ермаковцев стал вогулич князь Самар. У него на Иртыше стояла крепость, где он собрал ещё восемь племенных князьков и они набрались смелости бросить казакам вызов. В тех местах была и своя речушка Самара, которую бы в иных местах назвали разве что речкой-гадючкой, и свои Самарские горы. Болота окружали ту местность. По той речке-гадючке Самаре и подплыли тихонько казаки на заре – и вновь пищали сделали своё дело. Самар дрался отчаянно, но погиб со всем своим окружением и роднёй в этой битве. Оставшиеся на коленях присягнули казакам на верность.

Подобно Бояру, умнее иных поступил и хантский князь Алачей из Коды. Так называлась большая местность вдоль нижнего Иртыша. Узнав о приближении гостей из-за Камня, которые всё сносят на своём пути, он сам приехал в их стан с дарами, присягнул и в награду получил всю Коду с первенством над всеми другими князьями. Так, получив руку дружбы от белых богов, Алачей в мгновение ока поднялся над племенными хантскими вождями и двенадцатью городками в той местности.

Вот так, кнутом и пряником, ермаковцы пролагали себе путь в первый год завоевания Сибири. Пройдя необозримое пространство, в середине осени казаки вернулись в Кашлык.

Ермак уже давно с недовольством оглядывал стены своей крепости. Столица Сибирского ханства была мала для воинства Ермака. И недостаточно хорошо защищена. Худые невысокие стены вряд ли могли спасти казаков от штурма. А ведь рано или поздно Кучум и его окружение пойдут на них – отбивать столицу, мстить за унижения…

– Если они соберут большое войско, для нас Кашлык мышеловкой станет, – словно читая мысли атамана, на атаманской сходке сказал Ермаку его преданный друг Матвей Мещеряк. – Западнёй! Отбиться-то мы отобьёмся, да вот голод своё дело сделает, – он мрачно усмехнулся. – Есть друг друга начнем!

– И ты так думаешь, друг сердечный? – спросил Ермак.

– Не у тебя одного нюх, как у волка, атаман, – усмехнулся Мещеряк. – Да и вижу я: не сидится тебе на этих развалинах. Мал Кашлык для нашего войска и слишком открыт! Что если нам перебраться на Карачин остров?

У богатого Карачи на его острове тоже была крепостица, которую уже потрепали казаки. И хоть невысоко поднялись её стены, но куда больше пространства было там. Кучум был прирождённым воином, потомком Чингисхана и предпочитал степи. А вот визирь Карача, как восточный правитель, любил удобства и создал себе уютный городок для жизни.

Иван Кольцо долго теребил бороду, но потом сказал:

– Верно! Летом Карачин остров вода окружает, через неё татары к нам не сунутся. А зимой по всему озеру мы вокруг острова ловушек наделаем. Тут и там лёд пробьём да снежком присыплем. Знаем, как надо! Коли сунутся – мало не покажется! А сами тонуть не будут – мы им поможем. Но если хотим переехать, други, то надо поторопиться!

– Коли надо, то и поторопимся, верно, атаман? – спросил Мещеряк.

– Добро, – окончательно решил Ермак. – Спасибо этому дому, пойдём к другому.

Близилась к концу осень 1583 года от Рождества Христова. Именно в те дни, когда казаки решили переехать из Кашлыка на Карачин остров, в Москву наконец-то въезжало казачье посольство из Сибири с добрыми вестями…

 

3

Царь Иоанн Грозный, давно ставший ужасом Руси, вдосталь налетавшийся над ней Змеем Горынычем, опаливший всю свою великую державу огнём опричнины, был стар. Не возрастом – душой, сердцем, обликом! А было-то ему всего пятьдесят три года! Иные князья да бояре в этом возрасте молодцами скачут – с коня да в баньку, к девкам дворовым, из-за пиршественного стола да на поле боя – рати водить! А вот Иоанн Грозный сдавал и становился хуже месяц от месяца. Царь пожелтел лицом. Черты его заострились донельзя, под глазами пролегли чёрные тени. Тело монарха зудело от чесотки, потряхивало руки. «Хуже покойника», – шептались у него за спиной. Поговаривали, что царь решил принять постриг. «У того, кто его грехи считать станет, сердце не сдюжит», – судачили придворные. Семь жён поменял царь! Третья, совсем молодая, скончалась через пару недель после свадьбы. Такое увидела и поняла, в такое окунулась ранимая девочка, дворянская дочь Марфа Собакина, что зачахла в считанные дни. Конечно, её смерть на яд списали, но сам-то царь знал: всё живое гибнет рядом с ним! Ничего не остаётся! И вновь трезвонила Москва колоколами в помин ещё одной несчастной души.

Когда в столицу прибыло посольство из Сибири, а было это в начале осени 1583 года, Иоанну Васильевичу Грозному земной жизни оставалось немного – меньше года. Москва только что вышла из страшной Ливонской войны, длившейся долгих двадцать пять лет и опустошившей Русь. От Волги до Севера и от Камня до Оки бунтовали черемисы. Это была ещё эпоха и черемисских войн! Они продолжались уже десятилетия, но с новой силой вспыхнули сразу после того, как Русь стала терпеть одно поражение за другим и на всех фронтах, когда злые языки уже говорили о том, что государство не сдюжит и близко к распаду. Казанские татары многое сделали для того, чтобы разбередить черемисов и настроить их против Москвы. Казань хотела вернуть себе свободу! Вновь хотела нападать на Русь, грабить, десятками тысяч тащить в полон! И черемисы могли помочь ей в этом! Именно третье черемисское восстание, вылившееся в новую затяжную войну, и заставило Иоанна Грозного на любых условиях выйти из Ливонской баталии и поскорее перебросить оставшиеся войска на Волгу и в Предуралье. Тем более с черемисами вошёл в контакт крымский хан Мехмет-Гирей. Три армии под командованием князей Воротынского, Хворостинина, Мстиславского, Курлятева, Шуйского, Туренина и других русских полководцев ушли на битву с черемисами. А те, не умея воевать большой силой, не владея тактикой европейской войны, вели ожесточённую войну партизанскую. Они вырезали русских где только могли. Дрались за каждое своё лесное или горное селение! Не хотели под Москву! А русские шли с огнём и мечом по их землям. Жестоко? Да. Несправедливо? А вот тут – как сказать! Как ни верти, а черемисы, абсолютно несамостоятельные, были игрушками в руках татар – и казанских, и крымских в первую очередь. И оставались бы незаживающей язвой в самом центре Руси. Наконец, они были тоже частью Золотой Орды и не могли остаться в стороне от политики разрастающегося Русского государства, как и Казань, и Астрахань, и Сибирь, и Ногайская Волга, и Крым. Уже больше века шёл великий передел улуса Джучи – и никто не мог оказаться в стороне от этих событий, от двух центров со своим мощным притяжением – прежнего, татарского, и нового – русской Москвы.

Притяжение к русской столице брало верх. Но каких это требовало усилий!

Незатухающие черемисские войны оказались чересчур страшны. Даже татары смирялись куда легче перед Москвой и становились ее друзьями! А тут – воля или смерть! В 1582 году всё было так серьёзно, любой проигрыш мог обернуться такой трагедией, что Иоанн Грозный приказал двух своих лучших полководцев – Дмитрия Хворостинина и Ивана Воротынского – за неудачу на поле боя унизить, как только можно.

– В бабьи платья их! – приказал царь. – И муку молоть! Жернова крутить!

Воля государя – закон! Двух маститых полководцев слуги царёвы нарядили в женские платья, и вот они перед всем миром, перед своими армиями, крутили жернова и мололи муку! Плакали от обиды и ярости, но мололи!

После такого надругательства и унижения князья уже не могли проиграть ни одной битвы! Они бы лучше погибли. А ведь всё это было буквально вчера, год назад! Поволжские восстания, резня! И продолжалось сегодня. Стоит добавить, что когда черемисские войны все-таки прекратятся, черемисам не просто запретят селиться в городах, но даже держать оружие для охоты, даже кузни запретят держать! Чтобы не ковали оружия! Из них будут выращивать мирных возделывателей полей и смиренных и тихих слуг Москвы.

Именно черемисские восстания и позволили сибирскому хану Кучуму отречься от обещаний служить Москве и обратить свои силы против Перми Великой.

Иначе говоря, все было плохо! И вдруг – чудо! Единственное чудо за столь долгие годы! Когда Русь, кажется, уже привыкла получать пощёчины, оплеухи и тумаки, когда тёмные тучи над страной прочно заволокли небо. Поражение Сибирской Орды означало ещё и то, что и ногайцы будут осторожнее, и казанские татары теперь остерегутся лезть на рожон. И с черемисами легче будет управиться.

В «лучшие годы», когда царь был ещё в силе, он тысячи людей отправлял на плаху ни за что ни про что, по одной только своей монаршей воле, оправдываясь лишь тем, что он «Богом данный государь на земле Русской». Он мучил и за просто так, по ложным обвинениями и одним лишь своим маниакальным домыслам, по зависти и природной злобе творил над невинными страшный суд. А тех, кто действительно ослушался или провинился… Да таких и не было толком! Боялись царского гнева! Дрожали и трепетали, точно твари бессловесные! Попадись ему казаки прежде! Ох, полютовал бы он! Ой, нашёл бы им муку смертную!

Царь и теперь намеревался вздёрнуть ещё сотню-другую казаков-разбойников с Волги и в запале лишить Строгановых своей милости. А то взять и отнять у них все их земли за преступное непослушание! Но тут его ледяная душа оттаяла, и сердце, уже почти мёртвое, забилось. И, сидя на троне, он улыбнулся кривой улыбкой и спросил у двух казацких атаманов:

– Как звать вас, казаки?

– Черкасс Александров, государь! – низко поклонился первый.

– Савва Болдыря, царь-батюшка! – быстро и ещё ниже поклонился второй.

Иоанн Грозный прищурил глаза. Ему неожиданно понравились эти два казачка – с суровыми лицами и детскими глазами. Почему детскими? Да потому что хлопали они ими ну как дети малые, увидев чудо. А он, царь-вседержитель, и был для них чудом!

– А что это значит «Болдыря»? – поинтересовался царь.

– Это значит – волдырь, царь-батюшка, – ответил второй атаман. – На южном говоре, на малоросском…

– А-а! – кивнул Иоанн, вздёрнув козлиную бороду и открыв пылающую от чесотки шею.

И вновь криво улыбнулся. «Эти неспособны плести интриги, – глядя в их смешные глаза, думал Иоанн, – как мои вельможи. Царедворцы – сволочи и выродки!» Навидался он их! Насмотрелся! Волки! Нелюди! А эти казачки, драчуны степные, саблями привыкли махать! Ну и молодцы! Зря он прежде так осерчал на них, зря. Детские души! Они и других небось губят по-детски! Так, как баловень-мальчишка голову отрывает птице или кошке! Просто и легко! Вернуть бы ему эту непосредственность, эту ангельскую способность легко и беззаботно отнимать жизнь! Без того страшного чувства, что сердце твоё заливается мглою и уже ничто и никогда не очистит и не отмоет его, не освободит вовеки веков!

– Вы вот что, молодцы-атаманы, – сказал Иоанн. – Возвращайтесь в Сибирь и скажите атаману Ермаку, что я благодарю его за службу. А что касается казачков его, кто чересчур баловался на Волге разбоем и границ и меры не знал, так я их прощаю! Всех прощаю! Потому что велик ваш труд ратный на благо Русской земли! Велик ваш подвиг!

И, услышав такие слова, атаманы низко поклонились царю.

– А ещё дам вам стрелецкое войско и большой обоз, – добавил государь. – Ступайте, казачки! Нынче я вам пир устрою, да такой, как того ваша заслуга требует!

Государь сдержит слово и о прощении, и о помощи. Поздней осенью 1583 года из Москвы в Пермь Великую выедет князь Семён Болховский. Его задачей будет собрать большой отряд стрельцов в помощь сибирским казакам. Рассказ о битве с Кучумом порадовал царя, но Иоанн Грозный считал страну за Камнем чужой и дикой стороной. И, в общем, он был прав! Она и не нужна ему была, лишь бы только оттуда не вылезали тараканами сибирские татары и прочие нехристи. Не мешали бы добывать соль, которая высоко ценилась на всех рынках. А коли побил их Ермак, то и слава богу! И забыть бы о той стране. Хватит Перми Великой и Камня. Но рассказ о соболях, которым нет числа, о писцах, белках и зайцах и прочей мохнатой живности глубоко запал в душу русского царя. Ведь меха были лучшей валютой для торговли с Европой. Привёз соболя – увёз пушки! Привёз писцов – увёз ружья. Привёз белок и зайцев – увёз порох и свинец! Так мыслил государственный ум царя Иоанна Васильевича и мыслил вполне правильно. А значит, надо было отправлять за Камень войско.

Но год уже заканчивался, и Болховскому будет велено перенести экспедицию на следующий 1584 год. И, видит Бог, более трагичного похода трудно придумать!..

 

4

Слухи о том, что Кучум, Маметкул и Алей грезят местью, то и дело доходили до столицы бывшего Сибирского ханства. И было бы странно, случись по-другому! Пока живы были эти трое, казакам о спокойном сне можно было забыть.

– Кучум – стар, – трезво рассуждал на казацком кругу Ермак, – он сломлен рядом поражений, обескровлен, устал. Он похож на старого волка, вожака, у которого более нет сил поднять и повести за собой свою стаю. К тому же многие его бывшие сподвижники отказались от него. Говоря честно, – кивнул Ермак, – мне даже жаль этого старого хана. Алей – молод, горяч и неопытен – он ещё волчонок! Жажда мести затмевает ему взор! Ни тот, ни другой нам не страшны. У нас есть главный противник, племянник Кучума – Маметкул. Вот кто теперь соберёт и возглавит войско и рано или поздно нанесёт по нам удар. Вот о ком мы не должны забывать. Помнить и днём и ночью. Отрубить эту голову у Змея Горыныча – первая наша забота!

Точно прознав о мыслях великого атамана, в те же дни февраля 1584 года в Кашлыке появился вассал Кучума и его дальний родственник – Сеин Бахта Тагин. Он служил у хана большим ясашным мурзой. Большой чин! Но Сеин Бахта Тагин всегда завидовал Маметкулу: лучшие назначения – ему, лучшие воины – тоже ему, и награды и заслуги – всё дорогому племяннику хана!

– Я знаю, где сейчас Маметкул, – сказал Сеин Бахта избранным казакам.

– Говори, – кивнул Ермак. – Одарю. Всё его – будет твоё!

– Ничего мне не надо, – покачал головой хитрец татарин.

– А в чём же твоя выгода, Сеин Бахта?

Татарин улыбнулся. Когда-то Карача был первым при Кучуме. После того как Карача попал в опалу, первым стал Маметкул. А теперь первым при стареющем хане хотел быть он – Сеин Бахта Тагин.

– Просто возьми Маметкула, – улыбнулся он. – Не будет Маметкула – буду я. Как всё просто. Верно, царь-Ермак?

– Я не царь – я его воевода.

Сеин Бахта Тагин поклонился:

– Как тебе будет угодно. Племянник хана разбил свои кочевья рядом с тобой – на Вагае. Эта речка впадает в Иртыш ниже Тобола…

– Я знаю, где Вагай. Где именно? Сколько дней пути? И сколько у Маметкула воинов?

– Слышал, что Маметкул в этих угодьях только с первыми своими нукерами. Без войска. От Тобола до Вагая напрямую пятьдесят вёрст, по-вашему. Его стоянка у озера Кулар. Если выйдешь нынче же и будешь идти без остановки, то за сутки доберёшься. Я дам проводника – лучшего и лучших! И не давай никому опередить тебя – любого убей по дороге! Иначе уйдёт Маметкул!

– Благодарю тебя, Сеин Бахта, – ответил Ермак. – Если ты сказал правду и я получу то, что мне надо, я тебя не забуду. Будь уверен.

– Не сомневаюсь в этом, – вновь поклонился важный татарин.

Когда Сеин Бахта Тагин ушел, Ермак взглянул на своих командиров:

– Что скажете, атаманы? Грех не воспользоваться такой удачей!

Атаманы одобрительно загудели. Маметкул был желанной добычей – необходимой! – и упустить его, как это случилось на Чувашском мысу, а затем и на Абалаке, ни при каких условиях было нельзя. Он должен был либо погибнуть, либо, что ещё лучше, оказаться в плену. Об этом исходе казаки могли только мечтать! Но идти туда большим войском было чересчур опасно! И долго! Необходим был стремительный марш-бросок, набег! Ветром нужно было долететь до угодий Маметкула!

– Ну, – глядя в горящие глаза атаманов, кивнул Ермак, – кто желает поохотиться?

– Я! – быстрее других ответил Матвей Мещеряк. Он даже вскочил со своего места. – Позволь, я пойду, атаман…

Иван Кольцо улыбнулся: он был почти равным Ермаку, не его это дело – гонять полководцев Кучума по Сибири. Хотя и он мог бы! Но именно Мещеряк, правая рука головного атамана, подходил для этого дела более других.

– Будь по-твоему, Матвей, – согласился Ермак. – Отбери сотню самых молодых, ловких и быстрых казаков – и в путь нынче же! Сейчас же! – кивнул он.

– Будет сделано, атаман, – в ответ кивнул и Мещеряк.

Через час сотня под предводительством Матвея Мещеряка, взяв лучших лошадей, экипировавшись под завязку, ушла на юг.

Река Вагай брала начало в Ишимской долине, на юге Сибири, в полутысяче вёрст от Иртыша. Именно в степях Ишимской равнины, в тёплых южных степях, зализывал сейчас раны хан Кучум. И вместе с Алеем строил планы отмщения. А вот Маметкул взял и вернулся на свой страх и риск в свои родовые угодья – на Вагай.

Этот путь в пятьдесят вёрст казаки не прошли – пролетели! По заснеженным лесам да полям – нелегко это! И всё благодаря проводнику, знавшему эти места как свои пять пальцев.

Так бывает, что даже самый опытный и осторожный полководец может оказаться неготовым к внезапному нападению. А казаки умели подкрадываться к своим врагам! Как кот к голубю! Еще рассвет не тронул небо над лесостепью, где раскинул свои шатры Маметкул, ещё спали кони и прислуга спала. Темень стояла над лесостепью, и только луна светилась в чистом февральском небе, и звёзды сияли в морозной вышине.

Хвала Сеину Бахту Тагину, любезному предателю воинственного Маметкула! Его человек рассказал, сколько нукеров и где они стоят, и где спит их смена, и даже о том, в каком из шатров спит сам Маметкул и с какими наложницами.

Подходя к стану, казаки завязали морды лошадям, чтобы случайное ржание не разбудило лагерь. В этот раз казаки вооружились не только пищалями, но и луками. Был вооружён луком и проводник Тагина. Самые норовистые казаки подкрались как можно ближе, и каждый выбрал свою цель. Посвист пяти стрел – и пять охранников упали замертво у шатров. А затем со страшным криком, которого боялись и турки, и крымские татары, и казанские, и астраханские, и ногайцы, о котором теперь узнали и сибирские татары, казаки ринулись на шатры. Нукеры выбегали полураздетыми – и огонь пищалей сразу же опрокидывал их. Валил огонь и верных слуг Маметкула, которые хватались за сабли и ножи. Приказ был один: не щадить никого! Бить всех, коли надо! Поймать живым только Маметкула. Когда двое казаков ворвались в шатер к царевичу, он и его телохранитель встретили их с натянутыми луками – две стрелы, выпущенные с близкого расстояния, повалили двух казаков сразу – и насмерть. По углам шатра жались друг к другу нагие наложницы ханского племянника.

– Живьём! – ревел Матвей. – Живьём мне сукина сына!

Ещё несколько казаков ворвались в шатёр следом, двое на месте изрубили телохранителя принца, не успевшего оказать сопротивление, ещё двое повалили жилистого полуголого Маметкула на его тюфяки. Хрипя и пыжась, тот пытался убить себя кинжалом, но зарезать себя ему не дали. Казаки перехватили его руки и прижали их к коврам и войлочным перинам.

Над казаками, скрутившими Маметкула, вырос Матвей Мещеряк.

– Шайтан! Шайтан! – глядя ему в глаза, хрипел татарский принц.

– Ещё какой шайтан! – довольный, кивал Матвей.

– Будь проклят, московит! – хрипел Маметкул.

– Буду-буду, – кивал, поглаживая бороду Матвей. – Только попозжее!

Глядя на жавшихся у стен шатра наложниц, Мещеряк приложил палец к губам:

– Тсс! Любишь девок-то, Маметкул? – он подмигнул татарину. – А кто их не любит!

В руке одной из наложниц, верно, самой преданной, блеснул кривой нож. И глаза её молниями выстрелили из темноты. Она готова была броситься на палачей своего возлюбленного хозяина. Но Матвей Мещеряк, от внимания которого ничего не уходило, только отрицательно покачал головой в её сторону, что означало: не стоит – умрёшь сама. И чтобы не было сомнений, Матвей провёл пальцем по шее, и наложница, отбросив кинжал, отползла в глубь шатра.

– Ну что, засиживаться не будем? Едем в Кашлык, Маметкул? Вяжите его, на коня и в нашу столицу!

Ещё через сутки Маметкула доставили в Кашлык и представили Ермаку и другим атаманам:

– Вот он, красавец, – сказал Матвей Мещеряк. – Гроза всех русов, Перми Великой и царя-батюшки! Племянник ещё одного нашего друга – хана Кучума!

Но Ермак осадил одним движением руки своего друга Мещеряка. Они говорили в головной избе Кашлыка.

– Принц Маметкул, ты убил многих моих друзей, я – твоих, и мы вправе ненавидеть друг друга, – сказал атаман. – Ты разорял Русь, теперь я пришёл разорить твою землю. И взять её себе. И я уже взял большую часть твой земли. И не отдам её назад. А теперь я пленил и тебя, Маметкул. И не дам тебе ту свободу, которой ты желаешь. Ты мой пленник и мой раб. По закону войны. Но я уважаю тебя, как только один воин может уважать другого воина, потому что ты отважен и мудр. Легкомысленность подвела тебя. Но, стало быть, так хотел Бог.

– У меня свой Бог, – процедил Маметкул.

– Значит, мой Бог оказался сильнее, – усмехнулся Ермак. – Но на самом деле я так не думаю. Бог у нас один, видим только мы Его по-разному. И нынче я вижу Его лучше, коли Он мне помог. Ну да это присказка, царевич Маметкул. Вот что я тебе скажу. Тебе всё равно в Москву ехать. Да-да! – глядя, как недобро вспыхнули глаза сибирца, повысил голос Ермак. – Резал русских людей в Перми? Резал! А как мы говорим: любишь кататься, люби и салочки возить! Скажу прямо: наш царь ханов жалует. Коли они с миром приходят или вовремя одумываются. У тебя есть выбор: ехать в Москву рабом в цепях, коли непокорным останешься, диким зверем, кусаться станешь, или пленным ханом, но с почётом, который полагается тебе по твоему достоинству. Но тогда слово дай, что бежать не будешь и хлопот доставлять моим людям не станешь. Решай, Маметкул, выбор за тобой.

Царевич Маметкул смотрел в пространство перед собой. Казаки переглянулись. А Маметкул смотрел перед собой и, казалось, ничего не видел. Ермак нахмурился, что означало: подождём. В этот судьбоносный для себя день царевич Маметкул принял правильное решение.

Он сказал:

– Выбираю долю пленного хана. И даю слово, что смирным поеду.

– Вот и ладно, – кивнул Ермак Тимофеевич. – Коли судьба окажется милостива к нам обоим, к осени, царевич, в Москве будешь!

Дав обещание быть смирным, Маметкул не прогадает! Дальновидные русские государи, за столетия нахлебавшись от степняков лиха, провозглашали политику всепрощения. Неважно, сколько прежде ты вырезал русских людей! Коли склонишь голову перед Москвой, то будешь обласкан милостями и богато одарен, получишь поместья и будешь служить русскому престолу. Многие татарские князья, мурзы и даже ханы, прежде воевавшие с Русью, будут складывать оружие и идти на мир с Москвой и очень скоро окажутся в почёте и уважении. Именно через такую политику Москвы в течение двух веков огромная армия знатных татар перекочует под флаги русского государя, а многие даже перейдут и в православную веру.

 

5

Прошёл почти год, как Ермак отправил посольство в Москву, но ответа не было. «А дошли ли? – с тревогой всё чаще спрашивали друг друга казаки. – Такой путь! Мало ли! А если сгинули, да тогда их самих тут, за Камнем, уже похоронили!..»

Ничего нет хуже неизвестности! Любая правда, хоть дурная, даст решение: как быть. А пустое ожидание – смерти подобно!..

Прошлый, 1583 год, казаки начали с ясачного похода вдоль Иртыша и Оби. Забредали в далёкие уголки Сибири, в дремучие логова к хантам и манси. Идти дальше на восток не было смысла. Никому не было известно, кто там живёт. Они слышали, что где-то на востоке есть Китай и Великий Могол и что люди там с пёсьими головами, а дальше плещется бескрайний мировой океан, и конец земли за ним. Туда им точно не надо. Тем более что заглянули они из Перми за Камень на татарский огонёк, к хану Кучуму и его окружению, отплатить сторицей за обиды. Но завоёвывать весь мир до последнего моря никак не входило в их честолюбивые планы. Зато рядом была ещё непокорённая земля, которую они попросту проскочили, когда торопились на Иртыш. И этой землёй называлось огромное Пелымское княжество, которое простиралось после земель манси на северо-западе от Кашлыка. И доходило до самого Камня! И Аблегерим был вторым по силе противником после Кучума. Тура, по которой уже плыли казаки, впадала в Тобол, а севернее Туры в тот же Тобол впадала Тавда. Полтора года назад они уже проплывали мимо неё, когда шли к Иртышу, и ещё спрашивали друг друга: а что это за река? И вот если поплыть по этой Тавде, как рассказали казакам местные жители, то они и попадут в реку Пелым. Вот на той реке и стоит столица княжества, где сидит вождь Аблегерим, уже ходивший на Русь и проливший немало христианской крови. Пелымцы были настолько цивилизованны, что даже имели небольшие пашни под засев хлебом и, как сказали казакам, познакомились с огнестрельным оружием. Впрочем, это было понятно: за Камнем жили соседи пелымцев – русские пермяки. Именно туда, в Пелым, и решили идти Ермак и его атаманы, именно за этот поход единогласно проголосовали казаки на круге.

Не было сомнений, ибо для них важным было то, что Пелымское княжество находилось на самой границе с Русью. А может быть, это было и самым главным в новом путешествии! Многие казаки, нагулявшиеся в холодной и негостеприимной Сибири, уже давно затосковали. Им хотелось на Русь, на родную сторонку! Поскорее хотелось попасть на Волгу, Яик и Дон. Несмотря на потери товарищей, каждый верил, что он-то как раз и будет тем счастливчиком, что выберется назад через Камень.

Весной 1584 года, когда с сибирских рек сошёл лёд, казаки отплыли с Карачина острова вверх против течения. Эту экспедицию возглавил сам Ермак. Войско разделили ровно пополам. Иван Кольцо остался за старшего на Карачином острове и приготовился отражать возможное нападение. Пропавшие гонцы – Болдыря и Черкасов – заставили казаков искать выход и при необходимости идти за пополнением. Хуже всего были даже не таявшие силы казаков, не так уж много они потеряли за полтора года. Человек семьдесят из пятисот сорока – не более того. Даже отсутствие привычной еды – хлеба в первую очередь – можно было перетерпеть. Хотя от обилия рыбы и мяса, но без хлеба, у казаков скулы сводило. Хуже всего было то, что заканчивались запасы пороха. Всё же повоевали они неплохо! А вот без пороха казаки могли стать лёгкой мишенью и для татар, и для вогулов, и прочих жителей Сибири. Как бы хорошо ни умели стрелять казаки из луков, переплюнуть степняков и охотников хантов и манси они бы всё равно не смогли.

Им жизненно необходимы были плоды человеческой цивилизации!

Флотилия под предводительством Ермака прошла восемьдесят вёрст по Тоболу и вошла в Тавду. И уже скоро казацкие струги плыли через великое Пелымское княжество, огромное по своим размерам, куда входили даже не десятки, а сотни племенных княжеств манси. О казаках тут уже знали! То и дело на открытых берегах Тавды возникали конные отряды пелымцев, они днём и ночью сопровождали струги, а если к реке подступали горы и леса, то на их склонах и на краю их чащ казаки видели осторожных охотников-вогулов. Ермак не сомневался, что новость о гостях уже достигла столицы княжества.

Воинственные манси первыми напросились на драку. Там, где река Тавда сужалась среди лесов и гор, незваных гостей ожидали местные вожди во главе с князьком Лабутой. Они были хозяева этих земель и решили встретить неугодных пришельцев достойно. Берега тут были высокими и обрывистыми, русло узким, течение сильным. Казакам приходилось напрягаться, чтобы плыть против течения.

Аборигены, конные и пешие, числом в несколько сотен, теснились у переправы.

– Атаман, нас встречают! – указал рукой вперед Матвей Мещеряк. – Они не шутят!

Все манси были вооружены луками.

– Вперёд! – приказал Ермак. – Первая стрела – и огонь!

Но манси точно чего-то ждали. Внезапно с обоих берегов на струги Ермака посыпались стрелы. Их пускали навесом, но очень точно, ведь струги едва шли.

– Щитами! Укрывайтесь щитами! – приказал Ермак.

Но первые стрелы сделали своё дело. Пущенные навесом, они нашли свои мишени. Казаки взяли кольчуги с собой, но грести в них было бы чересчур изнурительно. Головы и плечи, руки и ноги оказались под ударом. Иные манси били с берегов и напрямую. Такие стрелы не могли прошить тело насквозь – слишком издалека они летели, но ранить, и серьёзно, были способны. На каждом струге сразу оказались раненые, были и убитые. Несмотря на угрозу, казаки подняли пищали и прицельно ударили по врагу. Манси посыпались с обоих берегов. Кто не упал, тот сразу же сгинул в лесу. Но войско под командованием князька Лабуты хоть и дрогнуло у переправы от первых залпов, но все же стояло крепко. Когда струги стали ближе, лучники немедленно ударили по казакам, но те предусмотрительно прикрылись щитами.

И почти тотчас Ермак дал команду:

– Бейте по всадникам!

Манси подвело то, что их племенные князьки решили возвыситься над своими воинами, в основном пешими и вооружёнными луками. Поэтому казаки ударили не в стрелков, а в их командиров. Первые пятьдесят залпов смели с лошадей всех вождей манси, включая и самого Лабуту, и внесли роковое замешательство в армию аборигенов. А второй залп, выпущенный в лишившуюся вождей армию, полностью дезорганизовал воинственных, но таких непрактичных вогулов. Давя друг друга, мешая друг другу, они ринулись от переправы. Казаки выбирали себе мишени и прицельно били им вслед, мстя за товарищей и расчищая себе дорогу. И уже скоро струги Ермака проплывали в узкой части Тавды, мимо переправы, наблюдая, как около сотни манси, мёртвых и раненых, подхватывает течение и несёт мимо их кораблей вниз. Это было жестокое наказание за проявленную смелость!

А ведь могли-то всего лишь поклониться да поцеловать меч грозного русича – и не было бы жертв!

Больше манси на рожон не лезли. По крайней мере не пытались одолеть гостей лоб в лоб. Ограничивались коварными засадами. Но казаки, хозяева больших дорог, сами мастера устраивать засады, если не предугадывали каждый шаг вогулов, ведь они продвигались по чужой территории, то давали такой отпор аборигенам, что тем всё меньше хотелось с ними сражаться.

И племена, жившие вокруг святилища Чандырь, уже сами покорились белым людям и принесли ясак. А также и шерсть – клятву верности, и поцеловали казацкую саблю Ермака, предварительно обильно смоченную в крови.

– А чья это кровь? – спросил через переводчика местный вождь у Ермака.

Тот прищурил один глаз.

– А ты догадайся, князь, – ответил вопросом на вопрос атаман.

И сердце сжалось у тёмного манси. О ком он подумал? О чём?! Но вопросов он больше не задавал. А клинок был полит кровью дикого кабанчика, которого казаки готовили на обед.

В святилище Чандырь у Ермака состоялась беседа с шаманами. Дело в том, что, приближаясь к Пелыме, казаки всё чаще с томлением в груди смотрели на запад. Где-то вдалеке, за туманами, поднимавшимися от мансийских болот, за дремучими лесами начинались горы. Камень! За которым лежала родная Русь. И пойманные по дороге, и давшие показания по доброй воле, манси в один голос говорили, что и тут есть путь через Великие горы. Дело в том, что там, где в Тавду впадает Пелым, там же впадает в Тавду и другая река. И называется она Лозьва. И вот эта самая Лозьва и течёт змеёй через Великие горы. А можно с Лозьвы свернуть на Сосьву – и она проведёт через Камень.

– Выходит, есть три пути? – спросил Матвей Мещеряк у командира. – Первый – наш путь, по Серебряной, второй – древний, новгородский, по Печоре. И третий – этот, Лозьвинский путь? Неужто так?

Ах, как манила эта мысль! Как прельщала перспектива уйти не в Пелым, а в Лозьву! Была ведь надежда, что продержится Иван Кольцо, бывалый атаман, на Карачином острове! А они нырнут в горную речушку и вынырнут уже за Камнем, на Руси, на родной сторонке. Скажут: а вы и не ждали? Живы мы! Снаряжай новую экспедицию! Да понадёжнее! А нам дайте пороху и хлеба! Прихватить ещё людей, из тех же пермяков, они самые крепкие после казаков, и вновь – сюда! В Сибирь! На Тобол, на Карачин остров! Ах, мечты, мечты! Как легка жизнь в грёзах человеческих, тем паче, в самых желанных грёзах! И как же она сложна на реальных стезях!

Так вот, в Чандыре Ермак и задал вопрос шаманам:

– Правду ли говорят люди, есть путь через Камень из ваших мест? Из Тавды в Лозьву – и за Камень? Ведь так ходят пелымцы на Русь?

Как известно, шаманы знают более других, простых смертных. Но тут колдуны и ведуны заскромничали, точно вопрос атамана поставил их в сложное положение. Они долго шептались, раскуривали трубку мира, кивали друг другу.

А потом старший из них сказал:

– Тут пути через Камень нет! Захочешь пройти – не пройдёшь! А заблудишься – назад не вернёшься и за Камень не попадешь! Каменный пояс домом твоим навеки станет!

Это означало только одно: по дороге они найдут смерть. Не знали ермаковцы, что в эти минуты шаманы манси решили их судьбу. Они им соврали. Путь был! И если о нём знали простые вогулы, то хранители всех тайн этой земли – шаманы Чандыря – не могли не знать! Что же их заставило соврать белому вождю? Это – тайна! Может быть, доброта белого вождя и заставила их соврать! И его веротерпимость. Ведь хан Кучум, верный мусульманин, не любил шаманов и при всяком удобном случае притеснял их, отбивал у них паству, строя мечети. А этот русич разговаривал с ними как с мудрыми людьми и спрашивал их советы. Зря на него наговаривали – хороший человек! Он даже не порушил их святилище. Разве что ясак взял. Ну так они молодцы здоровые, не то что манси, им есть каждому за двоих, а то и за троих вогулов надо!.. А может, шаманы хотели, наоборот, отговорить пришельца от возвращения, чтобы канул он на этой земле – раз и навсегда. Не привёл никого следом! Глядишь, и другие белые люди забудут дорогу за Камень. Не найдут её! Просто побоятся идти туда, откуда никто не возвращается. Кто его знает, почему шаманы ответили так, но ермаковцы покинули их святилище расстроенными.

Даже несмотря на то, что в завершении аудиенции жрец манси сказал:

– Твоя судьба – в Сибири править! – И особо заговорщицким тоном добавил: – И Кучума одолеть!

Хоть это обнадёживало!.. С каждым часом казаки Ермака приближались по Тавде к реке Пелым, где в центре вогульского княжества стоял город князя Аблыгерима, названный по имени реки. И вот тут казаки каждый день и час должны были быть настороже!.. Они вошли в Пелым и скоро увидели на левом берегу город-крепость. Хоть и деревянная, но это была твердыня, срубленная по законам оборонительной архитектуры. С башнями и стенами, с бойницами. Сразу было видно, что князь Аблыгерим – не какой-то мансийский князёк из глухомани, не раз бывал на Русской земле и видел, как строятся крепости. А может, и русские плотники, попавшие в плен за Камень, срубили ему этот замок!

Почему бы и нет? Скорее всего, так оно и было!

Но о том, чтобы штурмовать такую крепость ратью числом в двести с небольшим человек, среди которых были ещё и раненые, не заходило и речи. И вновь вдоль берегов следовали мансийские воины и следили за непрошеными гостями.

Казачий круг собрали на небольшом островке, куда Ермак приказал всем капитанам подвести свои струги. Решение у всех было однозначным. Никто не хотел мучительной геройской смерти.

– Мы эту крепостицу на закуску оставим, – подытоживая решение круга, сказал Ермак. – Уж коли мне шаманы предсказали править Сибирью, сюда мы и вернёмся в первую очередь. Вот только порохом и свинцом разживёмся, да людишками!

И уже скоро под надзором всадников Аблыгерима и охотников-манси они вновь плыли, но уже по течению Пелыма, вниз. И вскоре вновь оказались на распутье, где в Тавду впадали сразу две реки – Пелым и Лозьва. Корабли даже идти стали тише, так хотелось казакам проверить этот путь, о котором столько говорили местные жители! Но плыть на свой страх и риск – можно ли? А вдруг там реки горные, с непроходимыми порогами, и лодки их не пройдут? А сами они окажутся у отвесных скал, которые не пустят их? Что тогда? А встретят их там многочисленные племена дикарей-людоедов? И расставят для них ловушки? Хорошо они знали только два пути возвращения домой: Печорский и по Серебряной.

По ним весной они и пойдут все вместе – с Иваном Кольцо и другими их братьями-казаками. Так решили ермаковцы и направили свои струги в Тавду.

Вернувшись в устье Тобола, на Карачин остров, казаки узнали, что здесь за это время ничего страшного не случилось. Иван Кольцо стерёг крепость и ждал своих друзей. Все решили, что сама судьба в образе жрецов-манси отвела от них грозу.

Но это было не так…

 

6

В октябре, когда до заморозков оставалось всего ничего и сибирские реки готовились крепко встать на зиму, с берегов Карачина острова казаки увидели картину, взволновавшую их до глубины души. По Тоболу в сторону Иртыша плыли струги! Не менее десяти! Русские струги! Казаки немедленно зарядили пушку и пальнули в воздух. Как же раскатисто закаркало вороньё, вспорхнувшее с облетающих деревьев! И зловеще закружило над островом, пронзительно понося непрошеных приживал! А потом казаки высыпали на берег и стали поджидать гостей. И каков был их восторг, когда они увидели не простых гостей, тех же пермяков, а красные кафтаны стрельцов! Это значило только одно, что к ним пришла долгожданная подмога. Хоть и с опозданием на год. Что атаманы Савва Болдыря и Черкас Александров перешли-таки Камень и добрались до Москвы! И царь-батюшка прислал им подкрепление!

Струги один за другим стали приставать к Карачину острову…

– Из Москвы, ребятки?! – кричали казаки. – Савва Болдыря жив?! А Черкас Александров?! Живы наши казаки?!

Ермак и Матвей среди первых оказались на берегу.

– Живы они, живы, – отвечали стрельцы. – Мы уж думали, на край света плывём! Конец нам, думали!

– Тут я, братцы! – привстав, замахал рукой Савва Болдыря с подходящего струга. – Неужто выбили вас из Кашлыка?!

– Не-а! – отвечали ему. – Сами ушли! Тут спокойнее!

– Да что долго так, Савка?! – запахивая кафтан на нижнюю рубаху, рявкнул подбежавший Иван Кольцо. – Смерти нашей ждали, что ли?!

– Узнаешь, Ваня, не поверишь! – прыгая на берег, отвечал Болдыря.

Казаки всё внимательнее присматривались к гостям. Странно выглядели первые бойцы государевы – совсем не молодцами! Уставшими, измученными, выбившимися из сил. Точно из великой битвы только что вынырнули они. Понурыми, кислыми! И как-то чересчур густо набиты были стрельцами струги. Пусти в такой струг стрелу – сама найдёт жертву!

– Краснокафтанные-то точно сельди в бочке! – пошутил кто-то из казаков. – Это что ж, царь-батюшка на корабли поскупился?

– Заткнитесь, – оборвал шутников Иван Кольцо. – Тут дело неладное! Сейчас Савка Болдыря нам всё и расскажет!

– А и впрямь неладное, – согласился с ним Матвей Мещеряк. – И тёмное к тому же! Где ж обоз-то у этого флота? Где мука и зерно? И где порох? Да не ограбил ли кто их по дороге? Точно сироты…

Первым двинулся к хозяину острова сам командир в богатом, но поизносившемся кафтане, в знатной медвежьей шапке. По виду – воевода. За ним следовал и второй командир – стрелецкий сотник.

– Ты Ермак Тимофеевич?

– Я, – ответил головной атаман.

Князь поклонился Ермаку и казакам:

– Князь Семён Дмитриевич Болховский, воевода, прибыл от царя с ратью в триста человек. Иван Глухов – голова стрелецкий, – указал он на второго, и тот поклонился. – И бумагу я вам привез от царя добрую.

– Что в бумаге? – с ходу спросил Ермак.

– Царь всех жалует своей милостью и всем казакам прощает их былые грехи. Все казаки теперича – верные государевы слуги!

Слышавшие это казаки возликовали. Вот и награда: от сибирских татар – шкуры соболиные, от царя – признание, почёт и помощь! Всё встало на свои места!

– Есть Бог на свете, – покачал головой Матвей.

Все знали: если пришлёт царь в Сибирь большое войско, то можно будет возвращаться домой. Ермак переглянулся с Иваном Кольцо: как ему, вчера ещё висельнику, новость о «милостивом всепрощении»? Лицо вольного атамана, грозы всех ногайцев, прояснилось, глаза заблестели.

– Не зря я с тобой пошёл, – усмехнулся Иван. – Как сердцем чуял: дело того стоит! И Сибирь взял, и к царю в милость попал! А что царь, когда про Сибирь узнал, сильно возрадовался? – спросил он Болховского. – Расскажи нам, князь!

– Говорят, сильно. Да только нет более прежнего царя…

– Как так?! – был общий и возглас, и ропот.

– Преставился царь наш, батюшка, – ответил Болховский и перекрестился. – Ещё по весне. Теперь на троне сын его сидит – Фёдор Иоаннович, дай Бог ему здоровья.

Иоанн Грозный оказался на троне ещё мальчишкой: большинство казаков при нем взрослели и мужали, и всем казалось, что царь этот будет сидеть вечно! Иоанн Рюрикович, прозванный Грозным, умер в марте 1584 года, освободив Московское государство от своего личного ига, которое мало чем уступало татаро-монгольскому.

– Стало быть, все теперь переменится в нашем царстве, а? – кивнул атаманам Иван Кольцо.

– Поживём – увидим, – ответил Болховский.

– А кто ж при Фёдоре-то? – поинтересовался Ермак. – Он ведь… молод ещё?

По Руси и прежде ходили слухи, что сын царя Иоанн Васильевича, как говорилось в народе, «прост умом». И такой наследник трона отцов не осилит! А стало быть, у него опора должна быть.

– Тесть его – пресветлый боярин Борис Годунов – власть в руки взял, – ответил воевода и князь. – И дай-то Бог, чтобы так подоле было.

– Да-а, дела, – заметил Матвей Мещеряк. – Только сбеги за Камень – тут тебе и новости!

Стрельцы уже покинули струги, вынесли немногие тюки и теперь разминались на берегу. На них жалко было смотреть!

– Худой у тебя караван, – заметил Ермак воеводе Болховскому. – Что случилось, князь?

А и впрямь, поклажа была невелика!

– Где припасы обещанные? Порох и мука? Не по карманам же вы их рассовали? – поинтересовался Иван Кольцо. – Следом, что ли, идут?

Ермак перехватил взгляд Саввы Болдыря, но тот лишь кисло сморщился и покачал головой.

– Идёмте в терема ваши – там всё и расскажу, – мрачно сказал Болховский.

– Ну, идём, князь, – оглядывая стрелецкий флот, сказал и Ермак. – Тут без рассказа никак нельзя.

А рассказ за чаркой вина, доставленного Болховским казацким атаманам, был печален. И чем дальше слушали его атаманы, тем пасмурнее становились их и без того суровые лица. Черкас Александров, которого нынче оставили в Москве, и Савва Болдыря сотоварищи прибыли в столицу только осенью 1583 года. Иоанн благословил предприятие, но зима была на носу и поход отложили до весны. В зиму Болховский выехал собирать своё войско. Одну сотню ему пообещали прислать из стрельцов Казани и Свияжска, вторую набрать из вятичей и пермяков, третью – из служилых людей других русских городов. Бывало, в стрельцы записывались просто добры-молодцы, в боях не бывавшие и мало понимавшие в военном деле. Думали так: лишь бы поздоровее был, а махать саблей и палить из пищали научится! Лишь бы не кос был! Заодно ушла и грамота Строгановым в Пермь Великую – строить для войска князя Болховского новые струги. А по ранней весне, в марте, приказал долго жить Грозный царь всея Руси. И дело встало. Но расторопный Борис Годунов, лучше других понимавший, что держать Сибирь надобно, и держать крепко, взял инициативу в свои руки и не дал приказу Иоанна сгинуть. Весной Строгановы собрали и построили флот, стрельцы уже прибывали в Пермь. И все это проходило в месяцы беспощадной борьбы с черемисами – горными и луговыми, с казанскими волнениями, с назревающими недобрыми событиями в Крыму и Ногайской Орде.

Только в конце весны 1584 года войско князя Болховского с большой кладью ушло из Перми Великой за Камень. Но стрельцы – не казаки. Это те – полустепные, полуводяные существа – и в седле хороши, и по морям и рекам белугами плавают! Стрельцы и грести не первые охотники, и выносливости звериной, казачьей, у них нет. Тем более что лучшие стрельцы, богатыри, на Ливонской войне сгинули, и те, что похуже, на тех же полях остались, а другие, что вернулись, на черемисов пошли. Болховскому в основном достались не самые породистые воины. Триста вёрст против течения измотали стрельцов московского воеводы! Когда они доплыли до истоков Серебряной и оказалось, что корабли теперь на плечах нести надо, вот тут его войско и сдалось. Такой труд был по плечу только казакам! Ведь в казаки слабые не шли, а кто шёл, да плох был, не задерживался! Трёхжильным надо было родиться! А в стрельцы записывались по Разрядному приказу. А приказ – не батька, бить врага не научит! И вот переход со стругами от Серебряной до Баранчика, да по лесам и горкам, сломал большую часть стрелецкого войска. Да так сломал, что стрельцы бросили не только половину стругов, но и почти всю кладь, в надежде, что потом вернутся за ней. И порох бросили, и свинец, – его в первую очередь! – и муку, и много чего ещё. И даже воевода, глядя на обозлённые лица своих солдат, не сумел настоять на своём. Взяли только себе на прокорм – на дорогу до Кашлыка. А ещё не верили стрельцы, что казаки удержали столицу Сибирского ханства. Воевода Болховский не признался казацким атаманам, но он и сам не верил, что встретит здесь своих. Многие думали, что приплывут под стены, увидят татарских лучников и поплывут обратно. Что такое – пятьсот казаков против целой орды? И что такое – триста стрельцов им в помощь? Капля в море!

Вот с таким войском, таким багажом и таким настроением и приплыл воевода князь Семён Дмитриевич Болховский на Карачин остров поздней осенью 1584 года.

– Дело дрянь, – выслушав его, сказал Матвей Мещеряк. – У нас ни прокорму нет лишнего, ни лишних изб, ни одежды…

– Да неужто? – спросил Болховский.

– Только на себя ведь рассчитывали, ваша светлость, – кивнул Мещеряк. – А зима уже близко…

Воевода посмотрел на Ермака.

– Неужто всё так плохо? – вновь спросил он.

Но головной атаман молчал. Болховский взглянул на Ивана Кольцо. Тот уже давно стал мрачным и грозным. Безалаберность стрельцовского похода, глупость всего предприятия, неумение князя организовать своих людей и настоять на своём бередила его душу и готова была привести в лютый гнев. Он даже в глаза не мог смотреть московскому воеводе.

– И ведь даже если сейчас поплывём туда, где они свинец, муку и хлеб бросили, назад не успеем, – глядя на Ермака, сказал Иван Кольцо. – Даже если грести днём и ночью будем. Лёд уже встанет… А, Ермак?

Но атаман молчал.

 

7

Судьба может испытывать человека по-разному: и холодом, и голодом, и врагом лютым. И слабостью души пытать – неверием в свои силы. На жителей Карачина острова в зиму 1584–1585 годов обрушились все напасти. Зима выдалась лютой, карающей. Таких холодов даже Сибирь страшилась. В такие вот зимы, кажется, озёра и реки промерзают насквозь, и лёд пронизывает землю так глубоко, что ей уже вряд ли когда оттаять. Изб на Карачином острове было больше, чем в Кашлыке, но всё равно мало. Вьюги заносили сугробами казачьи срубы. Землянки, которые вырыли неприхотливые казаки, превратились в ледяные гнёзда. Но только в них и можно было спрятаться! Но там, где выдерживали казаки, привычные спать в поле и на реках, в любое время года, потому что сама жизнь была такая вот – кочевая, там не могли сдюжить простые мужички, набранные в стрельцы из русских городов и сёл, привычные к тёплым казённым домам – казармам. Вяленое мясо и рыба делились на такие малые порции, что желудки казаков и стрельцов сводило от голода днями и ночами. Кафтаны стрельцов, хоть и тёплые, но уступали казацким шубам, сшитым из соболиных, беличьих и кроличьих шкурок. Мороз под пятьдесят градусов не позволял казакам свободно охотиться в лесах за Карачиным островом. Кто уходил на охоту, тот не возвращался. Рыбачить тоже не получалось: лунки замерзали почти сразу. Не раз вспомнили стрельцы, уже к середине зимы сдавшиеся под натиском холода и голода, о брошенных съестных припасах на переволоке между Серебряной и Баранчуком. И напомнили им об этом казаки! И тоже не раз. Что они ждали в Сибири? Скатерть-самобранку? О чём думали? О том же не раз спрашивал Иван Кольцо у воеводы Болховского. Ни о какой дружбе между казаками и стрельцами и речи быть не могло! Тем более, что пищевой рацион казаков из-за прихода стрельцов резко сократился. Большинство атаманов и казацких старшин были в бешенстве. Если кого они и хотели сохранить в живых, то это своих ребят, свои силы! Болховский, поняв свою роковую ошибку, что не выполнил долг воеводы и не заставил подчиниться своей воле, ел не больше издыхавших от голода стрельцов.

К середине зимы стали умирать солдаты Болховского. Маметкул, всё это время находившийся в лагере и ждавший своей судьбы, сказал Ермаку: «Не довезёшь ты меня до Москвы!» – «Сам есть не буду – тебе свой кусок отдам, – сказал Ермак. – А в Москву ты у меня попадёшь!»

Но натиск холода был так силён, а пищевой рацион так мал, что за стрельцами стали погибать и казаки из самых теплолюбивых. Кто пришёл в вольницу из донских и днепровских степей, с раздолий Яика. Самыми крепкими оказались казаки из Поволжья, сильнее были только северяне, выходцы с Северной Двины, как сам Ермак.

Но к февралю мор уже вовсю охватил заметённый снегами Карачин остров. Трупы выносили из промёрзших изб и землянок и, точно большие поленья, укладывали недалеко от жилья, где и жить уже было невмоготу! С горечью и ужасом смотрели обмороженные казаки на закостеневшие лица своих мёртвых товарищей. Их не брала турецкая сабля на Азове, и кривой крымский меч в причерноморских степях не одолел их, казачков миновал польский свинец на Днепре, не сразила ногайская стрела на Волге. И даже сибирская татарская стрела не унесла их жизнь! Всех перебороли они! Всех пересилили! Казаков убивал сибирский холод. Их настигла голодная смерть в ледяном краю.

То, что не сделал враг, сделала грозная Сибирь. В эту зиму погибли почти все стрельцы, так и не вступившие ни в одну битву с врагом, и больше половины казаков Ермака. Умер и воевода Болховский. Но выжил сотник Иван Глухов и несколько самых крепких стрельцов, когда-то набранных из северных областей Руси. Обмороженными, доведёнными до отчаяния, исхудавшими и обозлёнными встречали казаки новую весну. А ведь ещё нужно было разогреть и раздолбить землю, чтобы похоронить товарищей!

И уже вскоре Карачин остров превратился в одно большое и страшное кладбище.

Некоторые ханты и манси в марте привезли русским провиант. Тут было много вяленой рыбы! То, что увидели аборигены, поразило их до глубины души. Так, наверное, с ужасом и трепетом путники входили в средневековые города, по которым недавно пронеслась чума. Но это и понятно: триста стрельцов умерло голодной и холодной смертью, из четырёхсот пятидесяти казаков двести пятьдесят погибло точно таким же образом.

Вогуличи и остяки покидали зимовье русских, ещё недавно таких грозных, с великой тревогой в сердце.

Весть о том, что русские замёрзли на Карачином острове, молнией понеслась по весенней Сибири. Татары на дальних рубежах потирали руки. Расплата сама нашла врага! Всевышний сам распорядился, как поступить с иноверцами! Ханты и манси, давшие клятву верности Ермаку, принесшие казакам шерсть, тоже решили: гостей наказали боги Сибири. А значит, так и надо! И стоит забрать клятву обратно, чтобы и на них не прогневались боги.

Едва стало теплее, как татарские отряды, точно волки у зимовья, то и дело стали возникать у Карачина острова. Проверяли, не все ли сдохли! Снег ещё не сошёл, лёд был прочен, один из отрядов вышел на Тобол. На берег высыпали казаки и дали залп – неосмотрительно приблизившиеся татары повалились со своих коней. Рано полезли!

Сибирцы отступили и больше носу не казали. А казаки дожидались ледохода. По-настоящему спасти их могли только струги. Пока что они стояли крепко вмёрзшими в лед. Сесть и уплыть подобру-поздорову – вот о чём мечтали все ермаковцы до единого. Казакам было ясно: поход закончился. Но часть казаков всё ещё лежала без сил. Недавние вояки были похожи не на живых людей, а скорее на тени самих себя. За ними нужен был уход. О немедленном путешествии не могло быть и речи.

Когда с Тобола сошёл лёд, Ермак сказал выжившему стрелецкому сотнику:

– Плыви, Глухов, в Пермь Великую. Оттуда лети в Москву. Скажи новому царю и его советникам, что до осени я ещё продержусь, а потом, коли подмоги не будет, уйду из Сибири. Твоя жизнь в наших руках. Понял меня?

– Всё понял, – кивнул сотник. – Всё передам, Ермак Тимофеевич.

– И Маметкула береги! Ты его как великий подарок царю преподнести должен! От всех казаков Русской Сибири! Недаром мы своей жизнью заплатили за этой край! Плыви, сотник!

Ермак дал Ивану Глухову десяток своих казаков, оставалось ещё несколько выживших стрельцов, дал и скромный паёк на дорогу. От посольства Ивана Глухова зависела теперь судьба Русской Сибири.

– Берегов остерегайся! – сказала ему в дорогу головной атаман. – Только по реке! Она ваша мать-благодетельница!

Сотник отплыл вверх по Тоболу, по которому всё ещё неслись огромные льдины, угрожая судну.

В те же дни сторожевые казаки увидели с острова караван на берегу. Гости разожгли костёр и стали играть дымом, точно говоря, что им нужно потолковать. Но караван говорил сам за себя: гости пришли с гостинцами! А гостинцы так по сердцу изголодавшимся людям!

– Везите их сюда, – приказал Матвей Мещеряк. – Будут кстати.

Казаки прыгнули в струг и мгновенно налегли на весла, стараясь обходить летящие по чёрной воде в сторону Иртыша ледяные глыбы. Другие казаки держали на мушке татар, которые становились всё ближе! А это были не аборигены – ханты и манси, а именно татары! В тот день на Карачин остров явилось посольство от прежнего его владельца – бывшего визиря Карачи. Струг привёз много еды и подарков!

– Мы прибыли по велению нашего хозяина, – четвертью часа позже в избе головного атамана поклонился Ермаку посол. – Он просит защиты у тебя, белый атаман. И говорит, что хорошо заплатит за помощь. Карача богат, – хитро улыбнулся посол, – он куда богаче Кучума!

– Защиты от кого? – поинтересовался Ермак.

– От казахов! Они загоняют свои стада на землю его улуса на реке Таре. Бьют его людей. Карача уже и не знает, как ему быть!

– Что же, у него нет своего войска?

– Войско у него есть, но не такое великое, белый атаман, – поклонился посол. – Хоть и верное. Но у него нет того, что есть у тебя…

– Ружей? – догадался Ермак.

– Именно, белый атаман! Ружей! Когда появляются твои стрелки, любой враг отступает! А с твоими казаками Карача быстро бы отогнал казахов! Пойдёшь помочь нам?

Ермак пил медовуху: многих она спасла в эту страшную зиму.

– Не пойду, – ответил он.

– Почему? – озадаченно спросил посол.

– Во-первых, потому что мне людей своих откормить после зимы надо. А во-вторых, потому что я не знаю, сколько казахов выйдет против Карачи. Если их будет пять тысяч, а? Тут никакие ружья не спасут!

– Да их сотни три, белый атаман, не больше! – развёл руками посол. – Ну, может, пять сотен…

– Я своё слово сказал, – заключил Ермак. – Мы пока обождём. Вот к лету, может быть…

Великое разочарование отразилось на лице посла.

– Я помогу Караче, – вдруг поднялся из-за стола Иван Кольцо.

– Иван… – молвил Ермак.

– Я сказал, что помогу им, значит, так и будет, – сказал, как отрезал, Кольцо.

Матвей Мещеряк взглянул на товарищей. Надвигалась гроза! В эту страшную зиму между Ермаком и Иваном Кольцо пробежала чёрная кошка. Всё дело было в том, что многие, хоть и неявно, укоряли Ермака за его диктаторскую позицию в Сибири. Одни за то, что он не попытался уйти за Камень раньше, до наступления зимы, хоть по тому же Лозьвинскому пути. И пораньше осени! А ещё лучше по Серебряной. Ведь думали же они послать в Кашлык гонцов и сказать Ивану Кольцо: бросайте Карачин остров, уходим на Русь! И все были бы живы! Ведь казаки изо всех ватаг потеряли своих друзей – и эта потеря была горька и невосполнима! Глядишь, по дороге встретили бы стрельцов, их бы развернули. А иные обвиняли Ермака и в том, что он принял стрельцов Болховского на Карачин остров и заставил поделиться с ними провиантом. А надо было немедленно отослать их обратно! Куда, мол, приехали? На поминки? Где порох? Где хлеб? Идите обратно! А в итоге потеряли половину своих казаков – даже больше! – и всех царских солдат! Одна польза – три сотни пищалей и какой-то запас пороху остался. Ну так разве это мудрое решение – взять нахлебников? Как бы ни был хорош Ермак, каким бы ловким и бесстрашным полководцем он себя ни зарекомендовал в казацком кругу, но его атаманство, хоть и косвенно, но навлекло на всех великую беду.

Одним из этих негласных обвинителей, молчавших, но думавших именно так, и был Иван Кольцо. Он потерял в эту зиму более сотни своих людей. И сам выжил только благодаря богатырскому здоровью. Звериному! Таких, как он, просто стужей и голодом не сломаешь!

– Плыви с ними, – вдруг неожиданно отступил Ермак. – Только дай потом знать, что всё хорошо.

Это было мудрое решение. Иван Кольцо был вторым по значимости атаманом в сибирском походе. И ещё на Волге безоговорочно уступил место Ермаку лишь по той причине, что в то время находился вне закона. Отказ Ермака отпустить Ивана Кольцо после этой смертоносной зимы, когда все были на пределе, вызвал бы взрыв возмущения, протеста, взаимных обвинений. И Бог только знает, чем бы всё это закончилось! А всё равно бы ушёл второй атаман – поступил бы по-своему!

Иван Кольцо тоже был благодарен другу за его покладистость. Он взглянул на посла и погрозил тому пальцем:

– Смотри, татарин! Но и плату я потребую с Карачи сторицей! У меня каждый человек на вес золота! Богачами должны вернуться!

Посол сложил руки на груди и радостно поклонился:

– Как скажешь, атаман! Всё будет по-твоему, клянусь Аллахом!

Иван Кольцо быстро собрал своих людей, которых привёл с Волги. Здоровых из них после зимовки у него оставалось всего сорок человек.

– Ты уверен, что поступаешь правильно? – спросил Ермак у товарища.

– Я уверен, что не могу на месте усидеть, – ответил тот. Он даже зубами заскрипел. – На этом кладбище!

– Если бы я знал, что сотник Иван Глухов потеряется по дороге – не дай-то бог! – ушёл бы сейчас же за Камень, – сказал Ермак. – Больных бы положил в струги и ушёл!

– До осени есть ещё время. А потом, – усмехнулся Иван Кольцо, – что нас ждёт за Камнем?

Это был тоже вопрос! Возвращаться на Волгу и вновь играть с Ногайской Ордой? Так было уже! Да и потом, у царя с ногайцами мир. Перебьёшь эту сволочь на очередной переправе – и вновь вне закона окажешься! Или идти на службу царю? Так тот немедленно пошлёт воевать с черемисами! Там они прямо за Камнем и бунтуют! И война была только в самом разгаре! А что за разница – уворачиваться от марийских стрел или от татарских? Разница была в другом! Тут, в Сибири, они сами как цари, кого хотят – казнят, а кого хотят – милуют! А там, на черемисских просторах, станут подневольными солдатиками очередного великородного князя. Так что Сибирь была не так уж и плоха! Только бы еще войско получить, пороху и провианту! И можно было бы и дальше царствовать!

– Но и мы на этом кладбище не останемся, – сказал Ермак. – В Кашлык уйдём. Туда весточку шли!

– Добро, – кивнул Иван Кольцо.

Уже на следующий день, взяв послов, казаки Ивана Кольцо сели в три струга и ушли в сторону Тары, правого притока Иртыша. Им предстояло преодолеть добрых двести миль.

 

8

Судьба развела Кучума и его визиря Карачу ещё после того, как казаки, едва попав в Сибирь, легко заняли и разграбили Карачин остров, заставив визиря бежать без оглядки. Но теперь всё изменилось. Кучума самого подвинули с его угодий – выкинули из Кашлыка. И оба стали беженцами. Власти как таковой в Сибирской Орде больше не было. Разумеется, Ермака и его казаков татары считали просто врагами, временно занявшими царский трон. Но в борьбу за власть в Сибири вступил ещё и Сеид-хан, племянник убитого Кучумом хана Едигера. До того Сеид-хан отсиживался в Бухаре, но недавние события дали ему надежду вернуть трон дяди. Карача, чья власть после падения Кучума укрепилась, и сам бы хотел властвовать на раздольях Сибири. Кучум давно разгадал его амбициозные планы, и теперь эти двое враждовали. Но Кучум обосновался в Ишимских степях, на юге, и занял степи Тобола, где раньше у Карачи были свои кочевья. Именно поэтому Карача и ушёл на Тару, но там его стали притеснять казахи. Зная, что русские – великие воины, что они малым числом способны справиться с большим войском, Карача и решил позвать Ермака на свою защиту. Чего им сидеть на месте? Или бродить по чащам и болотам, где живут вогуличи и остяки? Тратить на дикарей понапрасну свою богатырскую силу? Они, эти русские, всё равно разбойники! Так пусть лучше послужат ему – за хорошее вознаграждение!

Так думал Карача ещё в конце зимы. Затем к нему стали приходить известия одно фантастичнее другого. Казаки перемёрзли! И где? В его же стане! Карачу душили восторг и смятение одновременно. Разумеется, если отбросить сиюминутную выгоду, которую он мог извлечь из союза с русскими, он жаждал мести. И ещё как! Сколь же символично это было! В его доме, на его поруганном острове, который он так любил! Месть Всевышнего, иначе и не скажешь!..

И вот казацкие струги вошли в Тару, а вскоре им открылись и кочевья Карачи. Большие зимние шатры-юрты войлочными домами Азии поднимались в ещё полузаснеженной лесостепи тут и там. И вскоре уже атаман Иван Кольцо, окружённый своими головорезами, кланялся вышедшему ему навстречу визирю:

– Доброго тебе здоровья, Карача! Говорят, понадобились мы тебе! Ну так вот, располагай нами! Любого твоего врага на колени поставим! А кого надо, и жизни лишим! Даже не сомневайся!

– Я для вас пир нынче устрою! – лукавым азиатским солнцем просиял Карача. – Великий пир! Лучших баранов для вас зарежу!

– А вот это мы рады слышать, – переглянувшись с товарищами, сказал Иван Кольцо. – Пировать мы любим! И до дела, и после него! И баранов твоих съедим! Прямо с рогами и съедим! Мы, казаки, и чёрта лысого съедим, если голодны! – увешанный оружием, похожий на бога войны, он говорил, уперев руки в боки. – И врагов съедим, с косточками! Мы всеядные, визирь!

Вооружённые до зубов казаки, приплывшие драться, смеялись, слушая бравого атамана. Елейно улыбался и Карача русскому шутнику. Опасны они были, эти казаки, как лезвие отточенного меча! Ну так и обращаться с такими надо умеючи. Ласково!

Пока готовился пир, а казаков пригласили омыть лица с дороги, посол молнией бросился в шатёр к своему хозяину.

– Ну?! – воскликнул Карача.

– Всё так и есть, хозяин! Мало их осталось, мой господин! Очень мало!

Упитанное лицо Карачи вспыхнуло.

– Значит, не соврали вогулы?! – вцепился в своего слугу визирь.

– Нет! Все вымерзли! Почти все! Весь твой остров – кладбище! Я, когда был там, всё разузнал! Всё разведал! Сотня осталась – не более того! Да ещё вот эти сорок – с Иваном Кольцо! А из тех, что остались, – треть полудохлая! Ни меча, ни пищали поднять не сможет!

– Неужто? Неужто? – повторял Карача.

– Да и расстались они, Иван и Ермак, плохо! – с радостью сообщил посол. – Зима поделила их, мой господин! Смерть друзей разделила разбойников!

Визирь и не мечтал о таком подарке!

– Что же ты думаешь? Ну?!

Отводя глаза, посол затрепетал.

– Не осмелюсь сказать, мой господин…

– А ты осмелься, – грозно улыбнулся Карача.

Посол понизил голос до шёпота:

– Коли этих сорок вырезать, – оглядываясь на полог шатра, тоненько прошипел он, – Ермака куда легче одолеть будет!

– Страшные слова ты говоришь!

– Зато верные, мой господин! И ты сам знаешь об этом!

– Знаю, – отвернувшись, глухим голосом откликнулся Карача. – Знаю…

Ум опытного политика Карачи сразу заработал в нужном направлении. Устранив Ивана Кольцо, они подберутся к Ермаку так близко, что останется нанести последний и смертельный удар. А там – Кучум? Но и с ним он сладит! Сеид-хан? И с ним потягается! Избавиться от казаков – вот самая тяжёлая задача! Невыполнимая задача! Но теперь, после этой зимы…

Пир казакам устроили на славу. В большом шатре праздновали встречу! Сами татары не пили, но хмельной мёд подливали гостям обильно. Говорили о вечной дружбе и мире. Сладко говорили татары! И слаще всех – Карача. Только глубокой ночью решили идти на сон.

– Будет тебе нынче подарок, атаман, – сказал Карача Ивану. – Хороший подарок! Сладкий!

Иван Кольцо прищурил глаз:

– Что ж, коли сладкий, визирь, то отведаю!

Сорок казаков разбрелись по шатрам. И лучший, конечно, достался Ивану Кольцо. Выставили и охрану – трёх казаков. Но они зевали после мёда-то!

Когда атаман вошёл в шатёр, то увидел при свете масляного светильника в центре юрты молодую рабыню. Она лежала в подушках, поджав ноги. Узкими степными глазами рабыня смотрела на него – полуголая, тоненькая, в ожерельях, с длинными косами.

– А ты хороша, – молвил Иван Кольцо. – Как тебя зовут?

– Гюрза, – ответила та.

– Цепкое имя! А ну-ка раздень меня, милая Гюрза…

Рабыня поняла его с полуслова: она своё дело знала… Такие же рабыни, только поскромнее, ждали ещё четырех казаков – десятников Ивана Кольцо – в шатре для его командиров… Прошло ещё время, и рабыни Карачи стали выбираться из шатров. Змеями они ускользали прочь.

Вынырнула из шатра атамана и Гюрза. Ярко светила луна. Оглянувшись на полог, она улыбнулась.

– Ты куда?! – прихватил её за руку сторожевой казак.

Она попыталась вырваться, но куда там!

– А меня поцеловать? – казак хитро прищурил глаза. – Или ты только атаманов целуешь? – голос его непроизвольно стал громче. – Так и я, красавица, атаманом буду!

Но Гюрза только приложила пальчик к губам и сказала:

– Тсс!

– Сказал: не отпущу! – прихватил её крепче казак. – Целуй!

Она потянулась и чмокнула его в губы – и тотчас же бросилась в тень деревьев.

– Так бы сразу! – усмехнулся ей вслед казак. – Шальная девка! Дикая…

А рабыни уже и след простыл.

– Спит русич! – тихонько сказала в темноте деревьев Гюрза. – Крепко спит!

О том же сообщили и другие рабыни, посланные владыкой здешних мест к казакам. И вскоре уже из дальних шатров вышло с десяток лучников и стали подбираться к казачьим шатрам. Три постовых поймали по нескольку стрел разом и повалились в пожухлую прошлогоднюю траву и на оттаявший снег. И только тогда отовсюду стали бесшумно сходиться татарские лучники. Их было около сотни. Они грозно обступили шатры.

Карача сам руководил казнью:

– Жгите! – сказал он.

Другие татары бросились обливать шатры маслом, а третьи уже кидали на них факелы. Тряпичные дома вспыхнули, как соломенные снопы, яркие языки пламени устремились в ночь!..

С криками: «Горим!» – ничего не помнившие казаки, всё ещё хмельные, выбегали из пылающих домов в исподнем и тотчас же ловили свистящие стрелы. Никто толком и не понял, что случилось, что это засада! Выбежал из своего шатра и атаман Иван Кольцо. С десяток стрел – чтобы наверняка! – ударили ему грудь! Этой ночью он был самой знатной мишенью! Чёрные тени с луками обступали его – и вдалеке, в окружении своих людей, стоял визирь Карача. Стоял и смеялся над своим врагом!

– Прости, Ермак, – прохрипел Иван, падая на колени, – отомсти за меня! Жестоко отомсти…

Он упал лицом в снег. Шатры догорали. Повсюду лежали убитые казаки. Из темноты вышел визирь Карача, подошёл к мёртвому атаману и с хищной улыбкой пнул его в плечо:

– Я же говорил: будет тебе подарок, атаман!

 

9

В Кашлыке, куда перебрались казаки, уже более месяца ждали вестей от Ивана Кольцо. Но тот как сквозь землю провалился. Через месяц Ермак сказал одному из своих атаманов – Якову Михайлову:

– Плыви на Тару, узнай, что и как, и возвращайся! Будут удерживать – не ведись! Я должен знать!

– Будет сделано, атаман, – ответил тот и уплыл с десятком казаков по Иртышу.

Но и Михайлова след простыл. Не вернулись казаки! Если бы только знал Ермак, что разъезды Карачи уже ходили тут и там вокруг этих мест, что отследили они струг с его атаманом, дождались, пока тот войдёт в Тару и приблизится к стоянке Карачи. Навстречу Якову Михайлову и его настороженным казакам выйдет ещё один сладкоголосый слуга Карачи и пропоёт казакам о том, что Иван Кольцо ушёл биться с казахами. А едва казаки расслабятся, сбросят оружие для передыха и обеда, их перебьют лучники, а потом уже раненых добьют ножами.

– Ещё десятерых нет, – скажет Карача, разглядывая трупы казаков. – Какие же мы глупые! – покачав головой, добавит он. – Хитростью надо было с ними! С самого начала! – он вдруг почувствовал свою силу. – Хитростью – и безо всякой пощады!

Только в начале лета до Кашлыка через торговцев-степняков долетел слух о трагедии на Таре. О страшном предательстве, о чёрном злодеянии визиря. Но Ермак уже и так всё понял: сердце подсказало! Тем более, что его казаки, которых он отправлял небольшими группами за ясаком, стали пропадать. Куда бы ни шли – хоть к окрестным татарам, хоть к вогулам. Уйдут, и точно и не было их вовсе!

– Что делать будем, атаман? – спросит тогда у своего друга Матвей Мещеряк.

– Сколько у нас людей? – ответит вопросом на вопрос Ермак.

– Сотня с горсткой, атаман, – ответит тот. – А способных к бою – без горстки.

– Тогда будем ждать.

– Чуда?

– Не веришь, что чудеса бывают? Подождём, Матвей, подождём…

Была ещё надежда, что пройдёт немного времени – и появятся на Тоболе струги. Но этого не случилось…

Зато в июне, когда Сибирь благоухала и цвела, вокруг Кашлыка появились разъезды татар: они присматривались к своей столице, отнятой непрошеными гостями. Но теперь это были татары Карачи. О Кучуме пока все позабыли: он враждовал с Сеид-ханом, и одному Богу было известно, где кочевал. Как донесли немногие союзники-остяки, оставшиеся верными Ермаку, именно Карача отважился избавить Сибирское ханство от казаков – истребить всех подчистую. Он собрал большие силы и подтянул их к окрестностям Кашлыка.

В одну из ночных вылазок люди Карачи повредили большинство казачьих стругов. Да, остров в устье Тобола был куда лучшей крепостью, чем Кашлык! Но кто знал, что Карача окажется вероломным убийцей. Ведь как льстиво – по-азиатски хитро! – подкрался он к русским атаманам! К тому же воспоминания о страшной зиме и сотни мёртвых товарищей, захороненных совсем рядом, угнетали сердца ермаковцев.

Теперь казаки пожалели, что ушли с острова. Сейчас бы они могли прыгнуть в струги и поплыть на авось на запад. А теперь приближался решающий бой…

В Кашлыке таяли запасы еды. Все дороги, по которым дружественно настроенные к казакам ханты и манси везли провиант, были перекрыты. Но и казаки не тратили времени даром: самые ловкие и опытные, прежде, в иных краях, обходившие и посты турок, и крымцев с ногайцами, устроили разведку. Они уходили в ночь и возвращались с подробным рассказом о лагере Карачи под Кашлыком, о расположении шатров и страже, которую выставлял визирь.

– В удалом набеге твоя душа, – в один из тех июньских дней сказал Ермак своему товарищу Мещеряку. – Ждать больше нельзя. Дикий вепрь ждёт тебя в лесу. Отбери самых крепких и умелых. Это будет твоя лучшая битва, Матвей!

– Для того кабана у меня рогатина всегда с собой, – кивнул Мещеряк.

У Карачи, если правильно сообщила разведка, было от полутысячи до тысячи людей. А это против сотни казаков – целое войско! Ну так не в первый раз!..

Как часто тот, кто считает себя сильнейшим, оказывается слабейшим! Как часто тот, кто недооценивает противника, оступается и залетает в западню своего же высокомерия!

И расплачивается за свой промах жизнью!

Мещеряк отобрал семьдесят самых надёжных и опытных воинов из оставшихся бойцов Ермака. Казаки взяли самых лучших коней. В ту теплую июньскую ночь из Кашлыка выехал вооружённый до зубов отряд. Казаки везли по две пищали на брата, благо дело, ружей осталось у них предостаточно: хозяева пищалей лежали под землёй на Карачином острове. У каждого казака было по две сабли и по два кинжала. Тяжёлая амуниция, но нужная! И были луки у самых умелых – снимать постовых! Спешились за пару вёрст от татарского лагеря. Было за полночь. Тревожно ухал филин в густом лесу. Лошадям перевязали морды и оставили под присмотром двух казаков. Хорошо зная местность, казаки приблизились к стану Карачи. Выставленную стражу, не ожидавшую нападения, а потому и не самую сметливую, казаки поразили стрелами. Раненых стремительно добили ножами.

И уже скоро отряд оказался перед шатрами Карачи, стоявшими в редколесье. Шатёр главнокомандующего возвышался на холме. Каждому было ясно – тут почивает хозяин! Рядом с ним высились и шатры придворных.

– Дадим святым кулаком да по кривой роже! – сказал Мещеряк. И добавил: – Пленных не брать.

Тишина стояла удивительная, и только было слышно, как храпят в походных шатрах нукеры Карачи, дожидающиеся своей скорой победы.

Казаки зажгли фитили пищалей и приблизились к шатрам.

– Крепко спите, богатуры? – спросил атаман. – Пора вставать! Всевышний зовёт!

С десяток казаков запалили смоляные факелы и бросили их на шатры. Всё повторилось! То, что происходило три месяца назад на Таре, случилось на Иртыше!

Факелы подожгли шатры. Татары в подштанниках выбежали наружу. Первые залпы всколыхнули лес, и скоро уже страшный грохот аукался по всей округе. Казаки рычали от ярости и удовольствия, когда свинец разрывал плоть ополоумевших от страха татар. Иные выбегали с луками, но прицелиться не успевали! Около сотни татар сразу повалилось у своих шатров. Казаки перезаряжали пищали с завидной сноровкой, но сибирцев было куда больше, чем казацких ружей! Если бы татары не оказались застигнуты врасплох, если бы собрались духом! Но не тут-то было! Лютый страх перед казаками и перед неожиданным возмездием парализовал их! Ведь где гром ружей – там и казаки! А где казаки – там неминуемая смерть. Кругом пылали шатры. Часть татарского лагеря уже была перебита, казаки подступили к холму, над которым возвышался шатёр Карачи.

– Тата! Тата! – кричал вооружённый бритый юнец в одних штанах, с саблей наголо.

Он только что выскочил их шатра. Казак прицелился – бац! – и парнишке снесло полголовы.

– Вот тебе тата! – зло и весело сказал казак.

За первым вылетел и другой молодой татарин, и тоже с саблей. Двое казаков разрядили и в него свои пищали – второго юнца, изорванного свинцом, отбросило назад – в шатёр.

Это были два сына Карачи. Другие казаки расстреляли весь штаб визиря, а заодно и его родню, пытавшуюся оказать сопротивление. Оставшихся добивали саблями.

– Карачу мне! Карачу! – гневно ревел Матвей Мещеряк, и, кажется, ночной лес дрожал от его голоса!

Но Карачи не было! Телохранители вырезали из шатра кусок материала и вытащили обделавшегося от страха Карачу наружу. А ведь его и ноги не несли! Какая страшная ждала бы его смерть! Тем более от тех людей, что нашли в себе силы горсткой напасть на целое войско!

Карачу донесли до Иртыша. Луна сверкала в спящей реке, рисовавшей тут большую подкову. За Карачей бежали и другие татары – бежали сломя голову.

– Назад, трусы, назад! Аллах покарает вас! – кричал визирь своим людям, которые высыпали на тот же берег. – Разбойников не может быть много! Трусы! Трусы!

В ту июньскую ночь ужас сибирских татар был так велик, что они не сразу сообразили, что казаков и впрямь не может быть много! Как ни верти, но не более сотни! А их-то – почти тысяча! И разбежавшееся войско вновь стало собираться – теперь для ответного удара. Когда пристыженные Карачей татары вновь подступили к своему лагерю, Карача был уже на том берегу Иртыша. Татары, собрав всю свою волю, устрашающе визжа, пошли на штурм. И тут их встретили два стройных залпа, прогремевших один за другим, уложив ещё более сотни человек. Только тут татары обнаружили, что у них нет командира. Они шли в атаку сами собой. Некому было давать приказы. А у казаков было кому! Воспользовавшись заминкой татар Карачи, Матвей Мещеряк отбросил пищаль и выхватил сразу два сабли.

– За Ваньку Кольцо! Никого не жалеть! В строганину всех!

И все казаки, что были на холме, вытянули из ножен сабли и кинжалы и бросились вниз. И второй раз татары не ожидали подобной удали от русских. И воины Карачи – уже второй раз! – побежали назад к Иртышу. Но сама смерть неслась за ними! Казаки резали их на бегу – никого не жалели! Да и зачем? Всех под нож! До единого!

И уже скоро весь участок лесостепи от лагеря Карачи до самого Иртыша был усеян трупами сибирских татар.

Казаки потеряли не более десяти человек. И ещё человек двадцать было ранено. Внезапность решила всё. Бой оказался избиением. Его последствия для Карачи и его будущего в Сибири стали роковыми. Иван Кольцо был отомщён сторицей.

Матвей Мещеряк вернулся в Кашлык победителем. Они привезли много оружия и провианта. Ведь Карача брал еды на целую армию! И сейчас эта еда была на верблюдах, ослах и лошадях.

– Ну что, это был твой лучший бой? – спросил Ермак при всех казаках.

Матвей оглянулся на своих ребят – весёлых, диких, с ног до головы залитых татарской кровью.

– Неплохой вышел бой, атаман, но не самый лучший, – он пожал плечами. – Карачу-то я не взял! Упустил супостата! – он погрозил кулаком луне над Иртышем. – Из рук ушёл подлец, как сом на мелководье! Сволочь…

Но Карача и впрямь ушёл. И не просто так, а ушёл с первых ролей в истории Сибири. Он сполна заплатил за смерть Ивана Кольцо. И сыновьями, и угодьями, и властью. Потеряв своих родных и близких убитыми, потеряв весь двор и половину небольшой армии, которая разуверилась в своём вожде, он готов был удалиться в свои степи на Таре; раз и навсегда забыть о великой славе победителей казаков и сибирском троне. Но в последний момент хитрый Карача решил вновь изменить ход событий. Царя сибирского из него не получилось, но всё ещё мог выйти примерный царский слуга. Влиятельный вельможа! Карача послал вестника в Ишимские степи – к Кучуму, бывшему своему хозяину, с заверениями в полной своей покорности и обещанием помочь взять Ермака. Он рассказал, что голод и холод истощили силы Ермака, но разбойник дерётся, как заговорённый! Его можно выманить только хитростью! И только хитростью взять… Никто не знал, как мечтал о мести казакам Кучум! Потому что никто не натерпелся такого позора от казаков, как сибирский хан. Одно дело, когда казаки-разбойники лишают острова какого-то визиря, и совсем другое, когда они прогоняют из родового гнезда хана – царя! – потомка покорителя мира, самого Чингисхана! Одним словом, своим посланием в Ишимские степи Карача предоставил шанс ещё раз выйти на историческую сцену бывшему своему хозяину – хану Кучуму…

 

10

Теперь казаки точно знали: пора покидать Сибирь. Их осталось числом немногим более сотни. Четверть всё ещё не окрепла после зимовки или ранений. Ермак и Матвей понимали, что враг все ещё силён. И он где-то поблизости. Копит силы для нападения. Если бы только сейчас появились стрельцы, пермяки, другие казаки! Если бы пришла долгожданная помощь из-за Камня! А так им не оставляли выбора.

Четвёртой зимы в Сибири им было не пережить.

Ещё поздней весной, когда лёд отпустил корабли, ермаковцы подготовили флот для отплытия. Затем струги оказались сильно попорчены татарами во время ночного набега: у них оказались пробиты днища. Но казаки, строители быстроходных речных кораблей, создавали их по единому лекалу. Одна длина, один скелет, высота бортов. Их лодки были братьями-близнецами! Казаки разобрали буквально «по косточкам» свои попорченные струги и собрали заново почти из тридцати порушенных кораблей семь новеньких судов.

Как раз для их числа! Если считать с пожитками, арсеналом и провиантом. Можно было хоть сейчас садиться и плыть, куда душе угодно! А душа у всех стремилась только в одном направлении – с Иртыша в Тобол, оттуда в Туру, из нее в Тагил, потом на Баранчук, волоком до Серебрянки и… за Камень! Домой! На Русь!..

Так бы они и поступили, но все ждали: а вдруг Москва поможет? Вдруг придёт настоящее войско, и потом не придётся брать Кашлык заново! Ведь если они уйдут – татары тотчас же вернутся в свою столицу!

Но вдруг на горизонте вот-вот появятся русские корабли?

Что делать дальше, по старому обычаю решил казацкий круг.

– Ждать в Кашлыке, когда татары договорятся и нападут на нас, – вряд ли разумно, – сказал Ермак. – Пока они в раздоре, пока ни один сибирский князёк не ждёт нас на своей земле, мы можем подняться по Иртышу и посмотреть на те земли, которые не видели прежде. А заодно поищем Кучума. Я так по нему уже соскучился. Да и на кораблях нам спокойнее будет, чем в этой клетке. Что скажете, братцы?

Лица казаков оживились. Никого не грела мысль сидеть в Сибирской столице и ждать у моря погоды. И казаки решили идти в новый поход. Они отплыли уже скоро – уходили ночью, чтобы татары, если и наблюдали за ними, не разгадали бы их трюка.

Налегая на весла, в начале июля 1585 года флотилия Ермака двигалась вверх по Иртышу…

Это был ещё один победоносный поход по территории хана Кучума. Точно в насмешку над стариком, давним врагом Руси, казаки выгнали его из родного логова и теперь шли по землям степных вассалов Кучума, заставляя их подчиниться своей воле. Если им сопротивлялись, казаки пускали в ход пушечки и пищали, а если надо – и сабли; если принимали с почётом, брали ясак и шли дальше. Казаки покорили Каурдак, потом древних князей Саргачиков. А вот князь Елыгай даже попытался отдать в жёны Ермаку свою младшую дочь – Аюну. Казаки слюни глотали, когда смотрели на девушку-степнячку удивительной красоты.

– И что ты? – спросил на пиру Матвей Мещеряк у друга. – Возьмёшь Аюну в жёны?

– И куда мне её? – усмехнулся Ермак. – В струг посадить, казацкой кашей кормить да под стрелами других татар возить за собой?

– Зато сколько удовольствия! – попытался достучаться до него Мещеряк. – Не стесняйся! Задаром ведь!

– Скажи ему, что у меня дома уже есть жена, – попросил переводчика Ермак.

Тот перевёл.

– Ничего! – махнул рукой Елыгай. – Пусть хоть пятой будет, хоть десятой женой!

– Татары! – покачал головой Ермак. – Магометане!

– Бери, коли такое добро отдают! – настаивал Мещеряк. – На неё смотреть – скулы сводит!

– В подарок же! – продолжал настаивать князь. – Она тебе деток родит! Князьями будут!

– Этого ещё недоставало, – тяжко вздохнул Ермак Тимофеевич.

А девица Аюна глаз не смела поднять на богатырей и на первого из них – Ермака.

– Каким надо быть дураком, чтобы от такого подарка отказаться, а?

– За языком последи, – оборвал его Ермак.

– Обидишь человека, – возмутился Мещеряк. – А сам не хочешь, за меня сосватай её! – вспыхнул он. – Скажешь, братец я твой младший! Ну? Атаман?! Или сынок твой – из ранних?

Казаки из ближнего круга давились смехом. И с завистью поглядывали на Матвея Мещеряка. А вдруг добьётся своего?

– Вот что, сынок, – сказал Ермак, – сам не возьму и вам никому и пальцем не дам тронуть девицу! – он кивнул на окружение Елыгая. – Пусть дождётся своего бритоголового князька-татарина и нарожает ему резвых татарчат. Счастливее будет!

– Смотри, пожалеешь! – понимая, что не уговорить ему атамана, с томлением души и тела глядя на Аюну, вздохнул Матвей. – Ой, пожалеешь, атаман!

Больше других расстроился отказом князёк Елыгай, но Ермак заверил его, что сейчас у него большой поход и много опасностей впереди. Может быть, в следующий раз. На обратном пути. Коли жив будет.

На том они и покинул пределы княжества Елыгая.

Продвигаясь вверх по Иртышу, входя в коренные земли сибирского хана, казаки то и дело вступали в бои, но всегда побеждали. Пушечки и пищали неизменно делали своё чудесное дело! Но и товарищей своих они тоже теряли. Так они разгромили ещё одну ветвь Саргачиков, усмирили непокорных и взяли с них ясак. И только городок в урочище Кулары казаки никак не смогли взять быстрым боем. Пограничный городок был хорошо укреплён, потому что то и дело оказывал сопротивление казахам или калмыкам, в разное время враждовавшим с сибирскими ханами. Пять дней осады закончились ничем. Но застревать под Куларами, от которых ни казакам, ни русскому царю не было никакого прока, казаки не стали. И Ермак снял осаду.

– На обратном пути сюда наведаемся, – ободряюще сказал атаман.

Уже скоро они подошли к Шиш-реке, к самым границам Сибирского ханства. Но Кучума не было. Но это и понятно! Ермак двигался по Иртышу, проникая вглубь только по рекам, а Кучум уходил от него далеко в степи, куда ни один пришлый казак в жизни бы не сунулся!

Поход не принёс великих побед казакам: не с кем было драться. Но и самих казаков осталось мало! Ведь единственный крепкий азиатский город Кулары они отказались брать лишь потому, что их осталась горстка. И они, этой горсткой, всё ещё пытаются захватить Азию! Они, конечно, боги войны, но не слишком ли много берут на себя?

– Идём в Кашлык, – на самой границе Сибирского ханства, глядя в бескрайние калмыкские степи впереди, горячие от летнего зноя, сказал Ермак. – Коли подмоги не будет, уходим домой. А если Кашлык уже занят, просто пройдём мимо. Вернёмся в следующем году. Всех казаков скличем с Волги и с Яика! Стрельцов приведём! Это было только начало, – добавил он, – самое начало сибирского пути…

Кулары они обошли стороной, к хану Елыгаю за красавицей Аюной тоже не заглянули…

Они вернулись в Кашлык в начале сентября. Столица Сибирского ханства пустовала, точно дожидалась их. Никто не сунулся сюда в их отсутствие! Самое время было собраться и уйти. Но что-то всё ещё удерживало их. Прошло несколько дней. Но что они могли дать? Помощи из Москвы, на которую так надеялся Ермак, всё равно не было. И когда ермаковцы решились покинуть Сибирь, и уже знали день отплытия, в Кашлык прибыли бухарские послы…

Бухарцами называли всех торговцев из Средней Азии, водивших свои караваны в Сибирь. Небольшая колония этих самых бухарцев жила и на территории кучумовых владений. Ведь нужно было купцам привозить искусные товары, лакомства и пряности не на пустое место, а уже на земли обжитые. А ещё лучше на этих землях передавать все товары в руки своих людей. И вот эти самые «свои люди» и прибыли в стан Ермака.

Они долго и низко кланялись казачьему вождю.

– Белый атаман! – горестно сказал старшина бухарцев, в халате и чалме. – Вот уже два месяца мы ждём большой караван из Хивы. А теперь узнали, что люди Карачи захватили и держат его. Как его не покарает Аллах за эти бесчинства?

– Опять Карача? – Ермак взглянул на Матвея.

– Всю жизнь буду корить себя, что не достал подлеца! – покачал головой Мещеряк.

Купцы оглядывали избу атамана, присматривались к лицам казаков-старшин, стоявших за их спинами. Торговцев обыскали, разумеется, не прячут ли ножей за пазухой. Веры в этом краю больше не было никому.

– Где же Карача перехватил ваш караван? – спросил Ермак. – Мы только что плыли по Иртышу и ничего, кроме пустых берегов, не видели.

– То-то и оно! – воскликнул бухарский купец. – Вы плыли по Иртышу, а наши купцы шли по Ишиму!

Ишим, как Тобол и Вагай, был левым притоком Иртыша, но впадал выше по течению. Его устье как раз и брало начало в Ишимской долине, где скрывался Кучум. Это были его степные угодья, там ни один казачий атаман не посмел бы тронуть Кучума!

– И где теперь Карача держит купцов и товары? – спросил Матвей Мещеряк.

– Если только живы купцы и целы товары! – всхлипнул посол.

– Понадеемся на милость Господа, вы на своего, мы на своего! – заметил Матвей. – Знаете ли вы это место?

Ермак взглянул на купцов:

– Так знаете или нет, купцы?

– Знаем, белый атаман, – многозначительно кивнул бухарец.

– Да говори же ты, чёрт! – не выдержал Мещеряк.

– Караван шёл по Ишиму вниз, тогда его и заметили люди Карачи, и преследовали вдоль берега, а у самого устья, где Ишим впадает в Иртыш, настигли его! Только вчера нам донесли об этом! Но чтобы их не нашли, они завели караван на Вагай и прошли вверх.

– Знакомое местечко, – усмехнулся Матвей и понизил голос. – Мы там Маметкула в полон брали, – он кивнул купцам. – Далее!

Бухарец кивнул в ответ:

– Там, на Вагае, они, говорят, и будут держать до срока наших купцов заложниками! Караче нечего более терять после того, как он отказался и от службы хану Кучуму, и потерпел поражение от тебя, белый атаман, – бухарский купец поклонился Ермаку. – За караван, где чего только нет, он требует выкупа у хивинских купцов. А хивинские купцы велели передать: отобьёте караван, не поскупимся!

Глаза Матвея Мещеряка уже давно загорелись.

– Сам Господь посылает нам эту добычу, а, Ермак? – спросил он.

Но атаман молчал. Он изредка отхлёбывал травяной настой и целился глазами в бухарцев. Как же гладко всё у них выходило! И как сладко пел этот бухарец! Карача, ставший врагом всему миру, держит большой торговый караван – и где? На Вагае! В двухдневном переходе от Кашлыка!

– Ну, атаман, чего молчишь? – потребовал ответа Мещеряк.

Но Ермак медлил. И глаза-то у них какие собачьи, у этих послов! Точно палкой по горбу получили. А вот кость не дали. С другой стороны, будешь выглядеть побитым, если тебя всего твоего состояния лишат! А караван-то небось знатный был, коли вокруг него такой сыр-бор!

– Что везли бухарские купцы? – спросил Ермак.

– Известно что: ткани, чеканную посуду из серебра, оружие из самого Дамаска! – всплеснул руками купец. – А ещё финики, изюм, курагу, рахат-лукум, миндаль в сахаре!

Матвей тяжело сглотнул слюну:

– Господи помилуй! У меня от одних этих слов внутри огонь загорается! Как же мне Сибирь осточертела с её копчёной рыбой! Едем, атаман, домой! На Волгу, на Яик, а лучше сразу на Каспий, к теплу поближе, да рахат-лукуму и миндалю в сахаре!

Казацкие старшины, до того смирно молчавшие, засмеялись.

– Эко тебя повело! – тоже рассмеялся Ермак. – А на Каспии хорошо! Там тебя князь Урус ждёт с больши-и-и-им блюдом! Чтобы в рахат-лукум и миндаль голову твою на то блюдо уложить!

– Типун тебе на язык, атаман! – отмахнулся Матвей. – Ну так что, Ермак, думай!

А Ермак смотрел, смотрел на бухарцев!

– Отчего сам Кучум, мой друг сердечный, не отобьёт караван у Карачи? Они ведь тоже друг с другом не понаслышке знакомы? Им ведь тоже есть что вспомнить!

– Кучум не может оставить свои владения на Ишиме! Люди Сеид-хана повсюду. И войско послать не может: ему оно там надобно!

– Резонно, – кивнул Ермак. – А сколько людей у Карачи? Сколько тех, что караван на Вагае держат?

– Да совсем немного, белый атаман! – так и потянулся к нему купец. – Сотни две, не более!

– Об одно колено перешибить, – подмигнул казакам Матвей.

Ермак выжидающе вздохнул.

– Что дадут хивинцы, коли освободим мы караван? – спросил он.

– Четверть товаров отдадут, – сразу ответил купец – знал цену!

Ермак взглянул на Матвея – и тот весело подмигнул ему, мол: ну, атаман?!

– Хорошо, купцы, мы вам поможем, – вынес вердикт Ермак. – Отобьём ваш караван у Карачи. – И добавил, обращаясь уже к Матвею и своим казакам: – Был бы кто другой, не Карача, я бы ещё подумал, но от такого подарка отказываться – грех!

…А было это всего двумя неделями ранее.

Карача стоял на коленях перед своим прежним хозяином – Кучумом. Встреча происходила на юге Сибирского ханства, в Ишимских степях. В большой юрте хана.

– Вот так, мой хан, – закончил свою речь Карача. – Я хотел наказать Ермака за тебя, моего хозяина, за горькую обиду, тебе нанесённую, и послать за тобою, мой хан, призвать тебя в твою столицу, но поплатился за это! И моими сыновьями, и всеми родными, и лучшими нукерами! Клянусь Аллахом, всё так и было! – Карача склонился и ткнулся головой в ковёр. – Вот как жестоко поплатился я за своё честное сердце!

Кучум не верил ни одному слову Карачи, как любой азиат не верит другому азиату, потому что за слезами и уверениями в вечной дружбе, как правило, кроется обман, а всему голова – сиюминутная выгода. Именно так, обманом, когда не получалось силой, предок Кучума – Чингисхан брал цветущие и сильные восточные города. В лучшие времена Кучум отрубил бы Караче голову, а то и кожу содрал бы с живого, но времена были иные. И предполагали решить всё миром и объединиться против общего врага. Именно на это и надеялся Карача. И ещё на то, что Кучум заинтересован получить остатки его армии. Вместе они стали бы куда сильнее!

– Поднимись, Карача, поднимись, – ласково сказал старый Кучум.

– Не смею! – пролепетал тот.

– Поднимись, говорю, – настоятельно повторил Кучум.

Карача поднял голову, но с колен не встал.

– Что ты предлагаешь, мой друг? – спросил Кучум. – Ведь твоё честное сердце уже подсказало тебе, как быть, не так ли?

– Подсказало, мой господин! – ответил визирь, и глаза его вспыхнули весёлым и зловещим огнём.

– Тогда говори, мой друг…

Вот тогда Карача и сказал:

– Голод и холод истощили силы Ермака, но разбойник всё равно дерётся как заговорённый! Его люди страшны в битве! Да ты и сам знаешь это, мой повелитель! Его можно выманить только хитростью! И только хитростью взять!..

Визирь смотрел перед собой, но видел то, что не смог бы увидеть никто другой. Месть! На губах его оживала змеиная улыбка. Он был целиком и полностью во власти своего плана!

– Говори, Карача, говори, – нетерпеливо потребовал Кучум.

– Мы пустим слух, что мои люди захватили бухарский караван, – кивнул Карача. – Твои люди придут к Ермаку и попросят освободить этот караван! За большую плату! Они скажут, что караван на Вагае! Пусть Ермак сядет в свои лодки и поплывёт, а он сделает именно так! Наши люди будут следить за ним вдоль берега! А когда он дойдёт до Вагая и будет спрашивать, где бухарский караван, каждый первый встречный, уж мы позаботимся об этом, укажет ему путь, и путь этот приведёт Ермака к нам! – Карача, что есть силы, сжал кулаки. – К тебе, хан Кучум! В твой капкан!

Тишина вдруг зверем затаилась в шатре хана.

– Горе тому, кому выпадет иметь такого врага, как ты, Карача, – улыбнулся своему визирю хан Кучум. – Большое горе!

 

11

Штормовой ветер и хлёсткий дождь, заливавший струги, заставили казаков пристать к берегу. Молнии полыхали над Вагаем, уходя изломленными стрелами в бескрайние леса, и вслед мёртвой тишине устрашающий гром раскалывал небо. Сухой треск в поднебесье был так силён, что иные казаки поспешно крестились, а это что-то да значило! Струги пристали к берегу не сразу, ещё выбирали подходящее место. Последние дни ермаковцам казалось, что за ними следят. То и дело острым зрением казаки выглядывали на берегах Иртыша татар, точно идущих за ними вдоль реки. Но это было и понятно, за ними следили всегда и везде. Настораживало другое. Уже две недели они искали тот бухарский караван, о котором так сладко им напели купцы, но где он? Они даже поднялись до Ишима! И вновь спустились к Вагаю. А местные жители, выраставшие как из-под земли, которых они ловили вдоль берегов, говорили в один голос, что видели персидские корабли! Кто видел на Иртыше, кто на Ишиме, а кто и на Вагае.

Как такое могло быть?

– Пятки надо поджарить этим свидетелям, – зло говорил Матвей Мещеряк, оглядывая отточенную саблю. – Может быть, тогда бы и добились правды!

Конечно, татары, и тем более слуги Карачи, были ловки и могли увести караван куда угодно, но чтобы вот так? Пропасть совсем? Да ведь и казаки были ещё теми следопытами! Увести от них караван, да ещё по воде, это кем же надо было родиться? Самим дьяволом, верно!

– Не иголка же в сене, ей-богу, – говорили озадаченные и уставшие от гонки ермаковцы, – что-то тут неладно!..

И вот первые бури сибирской осени обрушились на них со всей яростью. Казаки подустали работать вёслами, бороться с течением и непогодой, нужен был отдых, чтобы назавтра проснуться с новыми силами.

– Переночуем на этом острове и завтра уходим домой, – сказал Ермак.

Но остров на Вагае, куда ткнулись горбатыми носами струги Ермака в надежде спастись от шторма, был не совсем островом. С одной стороны лишь протока отделяла его от лесистого берега. От молний и грома в небе, казалось, дрожала земля под ногами. Казаки плотно укрыли струги с оружием и добром промасленной холстиной, поставили палатки. Все давно вымокли до нитки. Одежда отяжелела. Но когда, выставив постовых, казаки заползли в палатки, усталость сморила большинство из них. И даже гром показался колыбельной – ничто уже не могло вырвать усталых бойцов из цепких лап забытья…

…Татары пробирались по лесу великим войском. Сама судьба вела их по той же стороне Вагая, вдоль того же берега, у которого теперь укрылись от бури струги Ермака. Впереди и вдоль берега шли самые ловкие разведчики, это они, если надо, превращались в невидимые тени, а иные из них умели выдать себя за местных жителей и соврать с три короба. Само войско тяжёлой гусеницей тянулось в паре вёрст от реки. Напасть прежде не представлялось возможным. Но теперь разведчики привели войско Кучума к месту назначения. Казаки охраняли тот вытянутый островок на Вагае, на берегу которого, но с внешней стороны, и расположилось войско и корабли Ермака. Протока шагов в десять шириной отделяла остров от смертельной угрозы на большой земле. Редкие деревья тянулись по центру острова с одного его конца до другого.

Там, за этими деревцами, казаки и решили остановиться на ночлег.

Два разведчика только что убежали звать своих. А ещё двое, подкравшись как можно ближе, из темноты леса, через дождь, разглядывали казацкий дозор. Когда полыхала молния, они тотчас же прятались за деревьями. Вот из глубины леса донёсся крик ночной птицы: разведчики знали – это знак! Подходило войско Кучума! Зверем кралось к берегу реки…

Темень заволокла округу, не было видно ни луны, ни звёзд. Дождь хлестал по острову, кипятил Вагай и протоку. И только молнии освещали реку и лес – разом и отчаянно ярко! Три казака на расстоянии шагов двадцати друг от друга, с наброшенными на кафтаны плащами, стояли и смотрели – через кипевшую от дождя протоку – на близкий лес. Берег затаился. Что было там, в той тьме? Казаки глядели, но сами думали: неужто в такую погоду кто-то решится сунуться к ним? Неужто?..

– Что видишь-то, Гаврила? – громко спросил худощавый казак, левый караульный, у могучего детины по центру. – Ну там, за сосенками?

– А чего я должен видеть, Говорун? – спросил здоровенный казак Гаврила.

У его ног лежал перевёрнутый медный таз, а на донышке, как большая ложка, разместилась небольшая атаманская булава.

– Беса, разумеется! В такую-то ночь!

– Сплюнь через плечо! – мрачно отозвался здоровяк Гаврила. – Накликаешь!

– А вот я вижу! – отозвался длинноусый казак, стоявший справа. – Точно говорю!

Молнии то и дело освещали край близкого леса, рыжие стволы сосен.

– Беса видишь, Кисель?! – нарочито изумился Говорун.

– Его, родимого! Вон, тенью за стволом стоит!

– И какой он? – подзадоривал того Говорун. – На кого похож?

– Да на татарина похож! – ответил длинноусый Кисель. – Рог остёр, а глаз узок!

– Брешете! – отозвался стоявший в центре казак Гаврила. – Нет там никого!

– А ты лучше гляди, Гаврила, вишь, лес как бы шевелится! – сказал Кисель.

– Ну да! – отмахнулся могучий казак.

– Вот тебе и ну да!

Зря шутили казаки! Гудевший от дождя лес и впрямь по-особенному оживал в эти минуты! Всё плотнее наполнялся тенями! И всё ближе тени эти подступали к самому краю. А коли и хрустнет ветка, так из-за ливня никто не услышит!

– А ты, Гаврила, и нынче в кольчуге? – хитро спросил тот же Кисель.

Гаврила промолчал.

– Да он и спит, и ест в броне! А вот как детей будешь делать, снимешь кольчужку-то, Гаврила? – прыснул Говорун. – Или подумаешь: а вдруг чего не так пойдёт?..

– Язык бы вам обоим укоротить… – отозвался могучий Гаврила.

Всполох осветил округу – и гром покатился по всему Вагаю, вспенившемуся от дождя, эхом полетел по лесам вдоль берегов. Говорун поневоле поёжился. Как бы ни были храбры казаки, но гнев природы и в их сердцах вызывал трепет и робость. Кто таков человек перед громом небесным? Былинка!

– Такая ночка, точно все черти в аду тешатся! – недобро пробормотал Говорун.

– Помяни отродье, оно и появится, – поёжился Кисель.

Ещё одна молния полыхнула над самыми головами казаков, гром расколол штормовое небо.

– Вижу беса, вижу! – вдруг завопил здоровяк Гаврила, тыча пальцем вперёд. – Вон он! Бесы! Идут, братцы! На нас идут!

В ярком всполохе молнии все три казака увидели то, отчего мороз ледяными змеями пополз по их спинам. Хоть и бесстрашными они были, и всё повидали! Но такого!.. Десятки чёрных теней выступили из леса – и у каждой тени в руках был лук! Посвист стрел едва был слышен через дождь. Всего несколько мгновений – и двое казаков стояли на берегу, под дождём, насквозь прошитые десятками стрел. Говорун и Кисель даже не сообразили, что случилось, – погибли еще стоя.

И только здоровенного Гаврилу стрелы едва прихватили. Спасла кольчуга!

– Братцы, бесы! – мощной рукой с хрустом смахнув стрелы, густо выдохнул он. Затем стремительно поднял булаву и медный таз. – Татаре, братцы!! – неистово заколотив булавой в дно таза, он повернулся и бросился в лесок на ту сторону островка. – Братцы, татаре рядом!

А чёрные тени, которых было не счесть, уже выкатились из-за сосен и теперь бежали к протоке…

Гаврила вылетел с той стороны лесочка. Он отчаянно колотил булавой в медный таз и громко ревел. Богатырь даже не сообразил, что превратился в ежа – из его спины торчало больше двух десятков стрел. И только когда закончились силы, он упал на колени, прохрипел: «Татаре, братцы!..» – и следом повалился лицом в размокшую от дождя землю…

Бывают плохие ночи. Несчастливые! Когда толком не стреляют ружья. Когда отсыревает порох, и надо надеяться только на меч, топор и нож. И то, если успеешь проснуться. Ведь тебя застигают врасплох. Когда время идёт не на минуты – на секунды…

Так было именно сейчас. Меньше полуминуты нужно было татарам, чтобы прокатиться через протоку, пересечь узкий островок и наброситься на спящих казаков. И если бы не третий сторожевой, им бы удалось это сделать тихо. И тогда поминай, как звали! Но всё случилось не так…

Когда более полусотни татар выбежало на внешний край острова, громыхнула пушка – и этот стремительный отпор разом остудил их пыл. Да что там – испугал! Заряженная пушка стояла на берегу, укрытая промасленным сукном – нужно было только запалить фитиль!..

Надейся на лучшее, но будь готов к худшему. Именно так и жили казаки! В степи ли, на окраинах, на Каспии и на Дону, где на казацкие станы обрушивались турки или крымские татары; на Волге или на Яике, где внезапно налетали ногайцы. Именно к этому и был готов казак. Этого он ждал – и днём, и ночью, и наяву, и во сне. И потому спал он с саблей, как любой другой мужик спит с подругой, да и со второй подругой тоже – с пищалью!

И просыпался он уже готовым к драке. К битве не на жизнь, а на смерть.

Пушка многих не убьёт, но напугает так, что мало не покажется! Те татары, которые не дрогнули после пушечного выстрела, увидели картину, которую могли увидеть только в самом страшном сне. Полсотни злых казацких лиц смотрели на них. И все эти казаки, вооружённые двумя клинками, а кто клинком и ножом, коротким копьём и топором, уже шли на них. И у каждого в глазах была смерть им, татарам!..

Когда Гаврила, иссечённый сзади стрелами, последний раз ударил булавой в медь и упал, половина казаков уже стояла на ногах и сжимала клинки. А после того, как Ермак крикнул: «Матвей! Готовь струги, сажай людей! Это моя битва!» – и вторая половина казаков была готова к бою.

Именно Ермак возглавил отражение. Ведь сейчас не они нападали, как это было с Маметкулом тут, на Вагае, или как с Карачей в окрестностях Кашлыка. Теперь не они брали врасплох. Их застали во сне! В этой битве только он, Ермак, должен был руководить боем. И если надо, он должен был погибнуть на этом берегу. И Мещеряк даже не подумал его ослушаться! Пока одни казаки сдирали со стругов промасленные холстины, не дававшие ливню затопить корабли, другие несколькими клиньями врезались в ряды татар, которые так неистово атаковали остров. И сейчас было не до ружей! Не оставалось времени зажигать фитили и ждать! И драться надо было каждому за десятерых!

Но такова была звериная сила казаков, таково было умение драться и побеждать, что они не просто сдержали натиск татар. Окажись на их месте простые солдаты Московского царства, даже самые опытные, татары бы вырезали всех до единого! Превратили бы этот бой в кровавую бойню и расправу, но казаки этого сделать не позволили. А ведь татары лезли на островок в эту штормовую ночь сотнями!

Сила духа и отвага способны совершать чудеса. А если ещё на карту поставлена жизнь твоя и твоих товарищей – тем более. Ярость казаков становилась тем сильнее, чем скорее просыпался страх в нападавших татарах. Они рассчитывали зарезать спящего зверя, но тот вовремя почуял опасность, вскочил на ноги и теперь сам рвал их клыками и когтями.

Дождь, один из первых сибирских осенних дождей, сёк пенящуюся воду чёрного Вагая, землю островка, лица бойцов. Сёк глаза! И глаза казаков, и узкие глаза сибирских татар Кучума, на чьих прокопчённых лицах сейчас куда больше было страха, чем ярости!

Ермак и несколько десятков его товарищей сумели вырубить всю середину атаковавших. Сейчас им понадобилась вся сила и все умение поражать противника. Сам Ермак, богатырь по природе, рыча, рассекал лица нападавших, срезал их руки и сносил головы. Понимая, в какую мясорубку они попали, татары стали отступать, а потому и мешать друг другу. Казаки, действовавшие на флангах, тоже теснили врага назад. Татары отступали! Всего с десяток казаков лежали убитыми у кромки лесочка на острове, где сцепились противники. А татар – около сотни! Если бы они высыпали на берег с луками, то куда больше перебили бы казаков, но они надеялись вырезать недругов во сне! И в рукопашной схватке были повержены и отброшены назад.

А половина стругов уже отошла от берега, другая половина ожидала атамана и его бойцов.

– Ермак! – кричал Матвей, стоя по колено в воде, под проливным дождём. – Ермак, уходим! Уходим!

Ему хотелось броситься самому в битву, но приказ есть приказ. Он отвечал за их флот! За их спасение! И потому он звал друга. Но атаману нельзя было уйти сейчас, повернуться и позволить татарам ударить в спину. И потому казаки выбили татар в лесок, других отогнали дальше, третьих обратили в бегство, и только потом Ермак крикнул:

– Уходим! Отступаем! Братцы, уходим!

И казаки всё той же плотной и несокрушённой волной потянулись назад – к спасительному берегу! А вот теперь всё должна была сделать природная ловкость и быстрота! Чувство самосохранения! Ноги отвечали за их спасение! И никакого стыда за бегство! Так поступали казаки, когда татарские полчища обрушивались на их вольные окраинные станицы. И когда от смерти могло спасти только стремительное бегство! Они опрометью добрались до своих кораблей – влетели в воду! – и стали перебираться через невысокие борта. Но и татары уже высыпали за ними на берег…

– Атаман! – ревел Мещеряк со своего струга, плохо разбирая в этой свалке живых и трупов, среди криков ярости и стонов гибнущих, кто где. – Ермак?! Жи-и-и-ив?!

Ермак одним из последних вцепился в борт казацкой лодки и уже подтянулся, готовясь перевалиться через борт…

Первые татарские сотни, израненные, обезволенные, поверженные, уже не могли толково преследовать казаков. Им не хватало духа! Кто отважился броситься в воду, того казаки отбивали копьями! Но татар было много. И вторая волна, хлынувшая из-за леса, перескочившая через протоку, оказалась на берегу именно тогда, когда струги друг за другом отходили от берега. Многие казаки на первых стругах, закрываясь от дождя, уже зажгли фитили, и когда татары выскочили на берег, грянул залп – и несколько десятков лучников, больше половины, повалились тут же. Но ещё пара десятков натянула свои луки и выпустила стрелы в казачьи корабли. Вытянула из колчанов новые стрелы и послала их вдогонку первым…

Струги всё дальше отходили от берега. Сейчас казаки звали друг друга. Звали своих друзей!

– Ермак?! – отчаянно кричал Матвей. – Жив?!

Ермак всё ещё держался за борт струга и видел, как весла отчаянно быстро врезались в иссечённую дождём чёрную зыбь реки. И струг отрывался от берега и всё дальше уходил по спасительному Вагаю…

– Жив! – откликнулся он приглушённым хрипом. – Жив!..

И вдруг руки Ермака, державшиеся за борт, его каменные кулаки стали разжиматься. Он и сам не понял, что с ним происходит. Силы стремительно покидали его! Уходили прочь…

И как-то странно саднило спину. Тяжело ныла грудь! И кружилась голова, и чёрным застилало глаза. Атаман просто не знал, что пять стрел, выпущенных с близкого расстояния и оттого сумевших пробить кольчугу, торчали из его спины. Он уже еле дышал…

– Матвей! – прошептал Ермак, чувствуя, как пальцы его разжимаются и соскальзывают с мокрого дерева. – Матвей, друг…

 

12

Долго искали в ту ночь ермаковцы друг друга. Струги, охваченные штормом, тяжёлые, полные воды, не знали, куда им деваться на этой проклятой реке. Все держались противоположного берега, там, по разумению казаков, татары вряд ли бы напали на них. Окликивали казаки сквозь дождь и гром небесный товарищей. Только на заре первые три струга оказались в поле зрения друг друга. Дождь закончился. Пелена сырого тумана стояла над Вагаем. По берегам переговаривались птицы. Или это татары вновь шли за ними? На четвёртом струге был Матвей Мещеряк…

– Где Ермак?! – первым делом спросил он. – Кто видел его?!

Все пожимали плечами. Одни казаки говорили: «Да мы прежде отчалили». Другие вторили им: «Нас Ермак Тимофеевич первыми и оттолкнул!..» Да как уследишь под татарскими стрелами за всеми? Тут бы самому удар сабли отбить да голову вовремя в плечи вжать – от стрелы уклониться!..

Эхо голосов долго летало по Вагаю. Четыре струга пошли по течению вниз – к Иртышу. Там дрейфовал подальше от берега ещё один струг. И вновь – нет атамана! А ведь все надеялись, что Ермак возьмёт да окажется на другом струге. Так должно было быть – и всё тут! И когда пять кораблей вышли в Иртыш, нашёлся шестой струг. И вновь казаки выглядывали Ермака. А те, на шестом струге, тянули головы в их сторону… Затем они увидели издалека и седьмой струг: течение несло его вниз по Иртышу. Как же колотились сердца казаков!.. И как страшно им стало, когда атамана не оказалось и на этом корабле.

А тут ещё один молодой казак, хлопая глазами на товарищей, возьми да спроси:

– А где ж атаман-то? А, ребята? Матвей?..

Вот тогда все и поняли, что случилось. Атамана не было более с ними.

– Пресвятая Богородица, Матерь Заступница… – прошептал Матвей. – Как же так?..

Первый раз в жизни казаки увидели в глазах Матвея Мещеряка отчаяние. Потому что этим чувством наполнилось его сердце, и ничто не могло освободить его от этой тяжёлой и страшной пытки.

Казаки вернулись на Вагай. Они долго плавали и звали атамана. Но что толку? Глядели на воду и на берега. А вдруг – чудо?! Иногда видели татар. Те готовы были всё отдать, чтобы дотянуться до казаков, но куда там! Ночная рубка была страшной. И казаков-то полегло мало для такой засады! Всего-то пятнадцати человек не досчитались они из более чем сотни! Вот что значит дисциплина, воля, мужество!

В поисках прошёл весь день, но чуда не произошло…

И тогда они поплыли к Иртышу, запасы еды были в стругах, и далее по течению – к берегу, где была их столица. Но Кашлык уже заняли. Издалека они увидели татарские разъезды. Всё было именно так! Принц Алей, старший сын Кучума и его наследник, узнав, что ермаковцы ушли из отчего дома, собрал войско и нагрянул в столицу своего ханства. И сразу же Кашлык стал татарским – и грозой, и опасностью для казаков. Именно таким, чужим, азиатским, они и увидели его со стругов.

Корабли остановились у противоположного берега. Тут не должно было быть татар. Решили собрать круг, не сходя с кораблей. А зачем? Вопрос более не стоял, что им делать и как им быть. Все и так знали, какая дорога ждёт их.

– Коли такое горе, и коли так Господь распорядился, смиримся, – сказал один из казацких старшин. – Предлагаю выбрать батькой-атаманом Матвея Мещеряка. Он лучше всех нас!

Матвея выбрали единогласно. И тогда, уже будучи атаманом, Матвей Мещеряк сказал:

– Предлагаю, братцы, идти назад через Обь – древним Печорским путём… Подале от лиха.

И все согласились. Они не могли знать, что ждёт их на старом пути, что им приготовили татары. На воде они были им не страшны! Они прошли бы и мимо Кашлыка, посмеиваясь над врагом, и мимо Карачина острова, где наверняка тоже сидели люди Кучума, Карачи и Алея! Не это беспокоило их! А вдруг те пойдут за ними вдоль берега, как всегда шли татары вдоль этих берегов, вдоль рек, чтобы потом вырваться из-за гор и напасть на Русь? Вдруг они рискнут, не пожалеют сил? И тогда на переправе, на волоке между Баранчуком и Серебряной, их ждёт смерть. И назад они уже не вернутся: лёд скуёт реки. И вновь их небольшой истерзанный отряд станет лёгкой добычей для татарского войска. А если они поднимутся по Оби, то попадут в Югру. Они зайдут в остяковскую Собь, дойдут до её верховьев у Камня, там будет переволока в другую Собь, что течёт уже за Камень и там впадает в Усу. А из Усы и в Печору, а по Печоре вверх – в Пермь Великую.

Как решили, так и сделали. И вскоре семь кораблей нового атамана Матвея Мещеряка проходили мимо столицы Сибирского ханства, которую три с половиной года назад они брали так весело, как дети берут снежную горку, играя в Царь-гору! А по берегу носились десятки татарских всадников, не зная, чего им ждать от этих диких и свирепых казаков, которые никак не хотели уходить с их земли.

И не знали казаки только одного: что сейчас, когда они продвигались вверх по Иртышу к Оби, по другому пути – их пути! – через Тагил – Туру – Тобол уже плыл в сторону Кашлыка московский воевода Иван Мансуров с семьюстами казаками и стрельцами – целым караваном плыл! – с пушками и пищалями, с запасом пороха и картечи, с провиантом и шубами, дабы не повторить ошибку князя Болховского, не погибнуть от голода и холода! Плыл Мансуров, надеясь вскоре соединиться с легендарным покорителем Сибири атаманом Ермаком и вместе с ним ударить по злому недругу. Дальше плечом к плечу топать по Сибирской земле! Не знали ермаковцы и того, что, увидев у Кашлыка татарское полчище принца Алея, воевода Мансуров решит, что казаки выбиты из столицы Сибирского ханства, а то и перебиты вовсе. Он не отважится повторить подвиг Ермака – взять Кашлык штурмом. Позже Мансуров узнает, что Ермак погиб, и ничто так не ранит сердца всех его людей, как весть о том, что нет больше легендарного атамана. Мансуров откажется от мысли сразиться с татарами с ходу и уйдёт вниз по Иртышу, и там, где река впадает в Обь, застолбит, и крепко, ещё один пятачок сибирский земли. Воевода Мансуров поставит Обский городок – сильную русскую крепостицу, которую уже будет не разрушить сибирским татарам.

Но к тому времени ермаковцы уже уйдут за Камень…