1

Менее чем через сутки мы миновали село Воздвиженск под Семиярском, окруженное выкошенными осенними полями, и скоро въезжали в ворота усадьбы Горбатое, принадлежавшее графам Кураевым.

Александр Александрович сидел под колоннами в шароварах и старой телогрейке и пил чай. Он так ждал нашей встречи, что, все рассчитав точно, уже пару часов смотрел на дорогу. И ведь не ошибся старик! Вытащил меня из дома, ничего толком не объяснив, оторвал от любимой женщины, и ведь знал заранее, что приеду! Но почему?

Не на пирушку приглашал, не к праздничному застолью! Мы болели одной и той же болезнью: незнанием, поражением. Щеки наши до сих пор горели от пощечины! И каждый час мы, умудренные опытом мужчины, ожидали удара в спину. Вот что подгоняло меня, когда мы со Степаном, пришпоривая коней, разбивали дорожную грязь под холодным октябрьским солнцем.

Мы торопились успеть!..

Едва я спрыгнул с коня, граф обнял меня, и даже слезы блеснули в его глазах, под седыми бровями.

– Здравствуйте, Петр Ильич! – расцеловал он меня. – Дорогой мой человек! Устали? Чаю, наливки?

– Все буду, Александр Александрович, и обедать буду, – ответил я. – Дорога помотала – ни от чего не откажусь.

Тотчас поднесли два фужера графской абрикосовой – мне и Степану.

– Обед через часок будет, – сообщил граф, когда мы выпили крепкой настойки. – Для вас поросенка уже зарезали – в маринаде томится.

– Уже слюнки текут, – признался я.

Но разговоры про обед, и мы знали это оба, были так, присказкой. Поэтому, едва я поставил фужер на поднос, который держал слуга, и вытер платком губы, Кураев сказал: «Поторопимся, голубчик», – обнял меня за плечо и повел в свой кабинет. Степан последовал за нами.

– Вокруг да около ходить не буду, – обойдя стол и сев в свое кресло с высокой и гордой спинкой, сказал граф. Полез в ящик, достал из него сложенную вчетверо вырезку из газеты и через стол передал мне.

Я развернул листок. Это была китайская газета, пестрившая иероглифами. На сером фото я увидел праздничную церемонию во дворце, вероятно, в столице Китая.

– Это Пекин, – сказал граф, – дворец императора. Императрица Цыси кого-то чествует…

За низким длинным столом сидела целая шеренга мандаринов с императрицей Цыси во главе. Самых почетных и приближенных к императрице было не видно – лица их расплывались. Большинство оказались не в фокусе. А вот менее значительные оказались ближе к фотографу и потому их физиономии можно было рассмотреть…

– Внизу фотографии, приглядитесь, справа, – подсказал мне Кураев.

Мощный немолодой мужчина с зачесанными назад, на маньчжурский манер, волосами, во фраке, цепко смотрел в камеру через круглые темные очки; его юная черноволосая спутница в китайском костюме, сидевшая по левую руку от кавалера, отпивала из тонкого бокала шампанское. Ее глаза были так ловко подведены, что неискушенный зритель принял бы ее за полукровку – полуевропейку, полуманьчжурку… Конечно, я уже видел эту девочку, но на другой фотографии, в другой одежде, с иной прической! Но черты, глаза!..

– Скажите как эксперт, – попросил граф Кураев, – это он?

Черноволосая девочка с дорогой прической, похожей на морскую раковину, вызывала лишь догадку. Дело было в другом. Я запоминал лицо человека до последней черточки, до выражения глаз, впрочем, как и его голос. Однажды в поезде я смотрел на Дармидонта Кабанина с расстояния вытянутой руки. И поскольку память моя была фотографической, он раз и навсегда запечатлелся в ней, остался там парадным фотоснимком!

Не стереть, не выкрасть…

– Это он, – кивнул я. – Дармидонт Михайлович Кабанин. Ваш и мой враг.

Степан азартно выдохнул:

– Далеко забрался наш купец! Но как же они на китайцев стали похожи! А, Петр Ильич? Вот ведь оборотни! Нашли они с Анюткой друг друга…

– Я хотел услышать это подтверждение от вас, Петр Ильич, – признался граф Кураев. – Предположительно они выдают себя за супругов Шон-Ли-Янг. Он совладелец крупного банка «Ин-Чоу» и поставщик оружия. Кажется, так. Хитрый Дармидонт Михайлович и впрямь переводил деньги за границу, и немалые, как видно теперь.

– А кто прислал этот снимок? – спросил я.

– Младший брат моего агента, которого убил Кабанин, – ответил граф. – Помните, я говорил вам о человеке, который вел для меня расследование? А потом его нашли в Клязьме?

– Разумеется, – кивнул я.

– Тоже Веригин, тоже в прошлом офицер, из разведки. Долгая история, как он отыскал след нашего вепря. Главное, дело сделано, – вымолвил Кураев: – И теперь мы знаем, кто есть кто!

– Вы же посылали за мной Степана не только для того, чтобы показать этот снимок? – спросил я. – Иначе бы фотографической копией обошлись. Есть еще что-то?

– Не только для того, – согласился Кураев. – Есть и другое. Я пригласил вас, чтобы задать вам вопрос. Готовы ли вы? Это предприятие опасное, Петр Ильич, – предупреждая мое изумление, граф не дал вставить мне ни единого слова. – Тут нет царских солдат и полиции, готовых окружить дом, где скрывается преступник. Напротив, правительство и солдаты окажутся вашими врагами. Доверять будет почти некому. Пятьдесят на пятьдесят. Я бы отправился в эту экспедицию сам, но я уже стар. Степан один не справится. Я телеграфировал о своем открытии губернатору Семиярска Порфирию Порфирьевичу Барбарыкину. Ради такого дела он пообещал мне выделить двух верных людей – кадровых военных. Может, вы кого-нибудь посоветуете?

– А с чего вы взяли, что я поеду на край света за этим зверем?

Граф Кураев закурил свою длинную трубку.

– Пройдет еще несколько лет, и Дармидонт Кабанин окажется по правую руку от императрицы Цыси. В этом можно не сомневаться. Вспомните пирата Генри Моргана: он столько награбил и такой властью наделил себя, что король сделал его, душегуба и потрошителя, аж губернатором Ямайки! Кабанин из этой же породы. Тем паче, что в Китае он чист! А когда он вернет себе могущество, то вспомнит о нас с вами. Рано или поздно это случится, дорогой мой Петр Ильич! И в этом, – граф ткнул в меня пальцем, – тоже можете не сомневаться! В России грядут социальные бури, вон, повсюду взрывают губернаторов и жандармов, царю нет и не будет дела до сбежавшего негодяя. А наши высокие чиновники его давно похоронили и не дадут ему воскреснуть ни за какие коврижки! Убрался – и черт бы с ним! Но мы-то с вами знаем, что будет, оставь мы этого человека в покое, не воздай мы ему по заслугам. Не так ли? – граф коротко взмахнул руками. – У меня не просто альтруистическая просьба, это вы и сами понимаете, Петр Ильич. В вашем случае я наниматель, и предлагаю серьезные деньги.

– В Китае сейчас восстание ихэтуаней, об этом все газеты пишут, – заметил я. – Взбесившиеся народники уничтожают иностранцев и христиан, даже императорский дом ничего с ними поделать не может.

– И об этом я знаю, – кивнул граф. – Потому и предлагаю много. Сверху уже обещанного поместья Воробьевка я заплачу вам двести пятьдесят тысяч рублей. Это большое состояние, согласитесь. Столько же получит и Степан Горбунов, – кивнул на слугу граф Кураев, – и сможет начать самостоятельную обеспеченную жизнь. Если захочет, конечно. Сколько губернатор Барбарыкин пообещал своим людям – не знаю. Это их дело. Свое слово я вам сказал.

– Полмиллиона на двоих? – усмехнулся я.

– Да, дорогой мой Петр Ильич, полмиллиона! Именно в эту сумму я оцениваю справедливую расправу над Дармидонтом Кабаниным. Счет на само предприятие неограничен. Как пойдет. Степан Горбунов согласен, – граф перехватил взгляд моего товарища по оружию, и тот утвердительно кивнул, – а вы, Петр Ильич?..

 

2

Через две недели на поезде «Семиярск – Хабаровск» мы пересекли Уральский хребет. Наша армия состояла из пяти человек. На войну отправлялись я, Степан Горбунов, майор Семен Семенович Жабников, опытный сыскарь и кадровый военный. Я заставил графа Кураева раскошелиться и пообещать майору хороший куш за участие в предприятии. Жабников согласился на мое предложение не раздумывая, тем более, что в бессрочный отпуск его отправил непосредственно губернатор Семиярска. А также с нами были два человека губернатора Барбарыкина – поручик Иван Иванович Беженцев и старшина Ефим Тимофеевич Скороспелов. У нас был непревзойденный арсенал оружия – для самых взыскательных наемных убийц! Помимо винтовок с оптическим прицелом и револьверов мы везли с собой в кожаных чехлах духовые ружья, сделанные под заказ. Каждое было произведением искусства! Они били свинцовыми горошинами, с силой почти такой же, как пороховой заряд, но бесшумно.

Мы имели все необходимое для выполнения священной миссии!

От графа Кураева только на одни сутки я заехал домой и вел себя как ни в чем не бывало. Марфуше сказал, что уезжаю в Петербург по старым незаконченным делам, которые требуют моего непосредственного участия. Наконец, я детектив, много лет прослужил в столице, и быть в разъездах на просторах Российской империи – часть моей работы. Так я зарабатываю на жизнь. Открыться любящей женщине я просто оказался не в силах. Слишком тяжелым и опасным виделось мне новое приключение. Кураев был прав: пятьдесят на пятьдесят. Марфуша не заплакала, только сказала: «Я буду ждать тебя, милый. Возвращайся скорее. И помни, я должна тебе еще ребеночка родить, – тогда она и прижалась ко мне. – Так что береги себя…» И так она это сказала! Сердце защемило – и от счастья, и от странной и необъяснимой тоски. «Я вернусь, будь в том уверена, милая», – ответил я.

Сколько чувств бушевало во мне, когда я покидал родные края! Должен я был вернуться, исполнить обещание, обязательно должен!..

На исходе третьей недели, двигаясь по Транссибирской магистрали, мы приближались к Иркутску. Оттуда до границы с Монголией было рукой подать. Маньчжурская империя Цин была основана в начале семнадцатого века и пришла на смену китайской империи Мин. Вот она, усмешка судьбы! Когда-то великая Монгольская империя, вспыхнув яркой и зловещей звездой на территории Евразии, поглотила и поработила Древний Китай, который вошел в состав монгольской империи Юань. Затем китайская династия Мин откололась от империи Юань, а маньчжурская империя поглотила их обе. И теперь Монголия, родина Чингисхана, была жалкими задворками воинственной маньчжурской империи. Именно через Монголию мы и собиралась проехать, чтобы срезать путь на юго-восток, и выйти прямо на Пекин.

Но что мы будем там делать? Как подберемся к Кабанину? Этот вопрос не отпускал нас. За три недели пути мы, надо сказать, сдружились. Беженцев и Скороспелов, как я понял, были отличными сыскарями-исполнителями, агентами разведки, и непревзойденными стрелками. Жабников не уступал мне в тактике и собаку съел на поимке революционеров и прочей сволочи. Но в стратегии со мной трудно было тягаться кому-то из них, поэтому я и возглавил наш отряд.

В Иркутске нас должны были встретить. Мы увидели этого человека сразу – он шел рядом с тормозившим поездом, наравне с нашим вагоном, и высматривал нас в окнах двух купе. Подтянутый, худощавый, строгий лицом, с усиками, в черном пальто и шапке пирожком; он был похож на преданного своей науке приват-доцента.

– Веригин, – представился он, когда мы, похожие на охотников, выходили один за другим на перрон.

Чемоданы и ружья в чехлах говорили сами за себя.

– Васильчиков, – я пожал его руку. – Очень приятно.

– Мы едем в гостиницу «Звезда Востока», – сказал наш провожатый, – номера уже сняты. Приведете себя в порядок, отобедаете, вечером будем совещаться.

Иркутск был красивым восточно-сибирским городом, архитектурой похожим на Самару. Тут даже был точно такой же климат – города находились на одной параллели. Восемь лет назад здесь побывал Антон Павлович Чехов во время своего знаменитого путешествия по России и назвал город на впадении Иркута в Ангару «интеллигентным городом». Что ж, похвала такого человека чего-то да стоила! В шестидесяти километрах вниз по Ангаре открывалось озеро Байкал.

Вечером, после отдыха в «Звезде Востока», мы собрались в моем номере.

– Вы лучше других знаете обстановку, господин Веригин, – обратился я к тайному агенту графа Кураева. – Изучили, какое место при дворе императрицы Цыси занимает Кабанин, на чем делает деньги.

– Все очень относительно, – покачал головой тот. – Я получаю информацию по крохам и за огромные деньги. Знаю, что Кабанин торгует оружием, знаю, что хочет пролезть на самый верх. Но за последний год все изменилось. Восстание ихэтуаней полностью изменило положение фигур на шахматной доске. И не в нашу пользу. Раньше можно было пересечь границу Китая и с туго набитым кошельком быть хозяином на этой земле. Теперь же тебя могут, несмотря на твой имущественный ценз, просто взять и убить, как животное.

– Англичане уже похозяйничали в Китае, – заметил я, – две опиумные войны превратили это государство в одну наркотическую развалину. А заодно прибрали в свое пользование и половину территорий.

– Ваша правда, – кивнул Веригин. – И теперь китайцы мстят всей западной цивилизации. Сейчас за жизнь европейца в Китае никто не даст и ломаного гроша. Резня идет по всей империи Цин. Все европейские посольства в Пекине, в посольском квартале, на осадном положении. Кабанин держится вблизи двора императрицы и носа никуда не кажет. Знаю, что находится в близком контакте с принцем. Мне кажется, что наш старый знакомец готовится к бегству.

– Куда, в Америку? – спросил я.

– Именно так. Поэтому надо спешить.

– Давайте говорить начистоту, – я посмотрел на свое войско. – Ведь нам достаточно убить его? Господа?

– Да, – кивнул Жабников. – За убийство полковника Толоконникова, Аристарха Ивановича, руками революционеров, за убийство семьи помещика Сивцова и многих других людей, в том числе расстрелянных полицейских, господин Кабанин приговорен к смерти.

Поручик Иван Иванович Беженцев и старшина Ефим Тимофеевич Скороспелов кивнули одновременно: они получили именно такое распоряжение.

– Но мы должны предоставить свидетельство его смерти, – сказал Веригин.

– Стало быть, мы должны подкрасться к нему в самом Китае? – спросил Степан Горбунов. – Ну так что ж, и подкрадемся. Кабан, он и в Китае – кабан.

– Если нас самих не перебьют прежде, – заметил я.

– Не исключено, – кивнул Жабников. – Как поступим? Не ждать же нам, когда в Китае уляжется смута? – Я поймал взгляд Веригина, кажется, его интересовал тот же самый вопрос. – А, Петр Ильич? – майор хмурился. – Слово за вами – вы у нас начальник. Да только эти бунтовщики могут и год еще, и два баловаться резней христиан. Как нам быть-то?

Я закурил папиросу.

– Могу только сказать, как древние эллины говаривали в подобных случаях.

– Ну? – поинтересовался Жабников. – И как они говаривали?

– Надейся на лучшее, но будь готов к худшему. То бишь поживем – увидим. Давайте вначале до Пекина доберемся, господа. Надо еще понять, каким путем мы туда дотянем. Кругом смута. А там и осмотримся. Может, отхлебнем от этой страны ее тысячелетней мудрости и прозреем?

– Мудрости у китайцев пшик остался, – рассудил Жабников. – Вот что я думаю. На себя нам придется надеяться, господа. На природную русскую смекалку.

Одним словом, главный вопрос оставался открытым.

В отеле «Звезда Востока» я познакомился с семьей Венедиктовых. Он – офицер, полковник, направлялся в русское посольство в Пекин, с ним была жена и двое детей – двадцатилетняя дочь Мария и десятилетний сын Алеша.

Мой взгляд неоднократно останавливался на Марии, была на то причина. Однажды на общем балконе, на втором этаже, ко мне подошли сзади.

– Петр Ильич, сегодня в отеле большой бал для русских офицеров.

Я оглянулся, это была дочь полковника.

– Да, Мария Николаевна, и я слышал о том.

– Будете моим кавалером? – неожиданно спросила девушка и тотчас залилась краской от собственной смелости. – Я бы не посмела предложить, если бы не заметила… как вы смотрите на меня. А не то ведь разъедемся, и слова друг другу не скажем.

«Бог мой, – тогда подумал я. – Откуда она такая отважная?» Я действительно засмотрелся на ее юность, ее свет. А еще и потому смотрел, что Маша была похожа на другую женщину… на мою Марфушу. Бывает такое сходство! Даже не в чертах лица. В улыбке, в блеске глаз. А девушка подумала: влюбился мужчина. Но я не посмел сказать ей правду. Зачем ранить.

А напротив, сказал:

– Почту за честь, Мария Николаевна.

– Зачем вы едете в Китай? – на балу спросила меня девушка. – Вы в штатском, но вооружены. У вас тайная миссия, Петр Ильич?

– Это вам папенька сказал? – ответил я вопросом на вопрос. – Про миссию?

– Сама догадалась, – ответила она. – Я никому не скажу. Правда-правда. Вы – тайные эмиссары Его Величества?

Я рассмеялся:

– Много будете знать, Машенька, скоро состаритесь.

После этого бала она попросила меня поцеловать ее. Я выполнил ее просьбу – поцеловал ее в лоб. Она обиделась.

В тот же вечер я сказал ее отцу: «Вам не следует брать с собой жену и детей. Дорога будет опасной». Он ответил: «Они – семья офицера, и привыкли к опасности».

Я поклонился и ушел, и более с ним не разговаривал. И даже не представлял себе, что скоро вспомню эти слова – и с болью, и с великим отчаянием…

За день до отбытия из отеля ко мне подошел американец. В его зубах перекатывалась толстая сигара. Казалось, он готов был перекусить ее напополам и все медлил. Но улыбка незнакомца подкупала.

– Решили поохотиться? – добродушно спросил он. – Разрешите представиться: Джон Смит.

– Петр Васильчиков, – в ответ представил я, лишний раз подумав, что наше снаряжение трудно было укрыть от глаз профессионала.

– Я следил за вашим багажом, – неожиданно признался американец, – у вас экипировка для охоты, но на кого? На бенгальских тигров? – пошутил он.

– Мы охотимся на вепря, – честно признался я в ответ.

– Вепрь – опасный зверь. Винтовкой его не возьмешь. А путь вы держите, как мне кажется, в Монголию или дальше, – рассуждал напористый американец с сигарой в зубах, говоривший на удивление членораздельно. – Выправка у вас военная, – продолжал он. – Я знавал царских офицеров – их ни с кем не перепутаешь!

– Что вам, собственно, нужно, мистер Смит? – спросил я.

– Я торговец оружием.

– Вот в чем все дело. Я мог и догадаться. Раньше англичане повсюду торговали оружием, теперь вы, американцы, учитесь у них жить?

– Эпоха Англии проходит. Скоро мы отберем у англичан этот рынок, уже будьте в том уверены. Хотите посмотреть мой товар?

Я усмехнулся:

– Кольты? Винчестеры? Браунинги?

– Пулеметы. – Толстая сигара плавно переходила из одного уголка его широко открытого рта в другой. – Стоят дорого, но того стоят.

– Позвольте догадаться, – прищурил я один глаз. – Пулемет Хайрема Стивенса Максима, конечно?

Американец в ответ улыбнулся, показав крепкие, желтые от никотина зубы.

– Пройдемте в мой номер, мистер Васильчиков?

Предложение вызвало мое любопытство, и я согласился. Американец жил в другом крыле отеля «Звезда Востока». Он открыл номер, пригласил войти.

– Виски? – спросил Смит.

– Пожалуй, – ответил я.

Он достал из буфета два бокала, бутылку «Джека», свернул крышку, плеснул на донышко темный напиток.

– За удачу, – поднял бокал американец.

– За нее, – откликнулся я.

Мы выпили.

– Готовы? – спросил торговец оружием.

– Всегда готов, – кивнул я.

Джон Смит полез в шкаф и выволок оттуда огромный, в человеческий рост, футляр из фанеры. Выкрашенный в черный цвет и отлакированный, футляр удивительно походил на гроб. Смит щелкнул замками и открыл его.

– Смотрите, – кивнул он.

– Это не «максим». Но что это? – спросил я.

– Самое смертоносное оружие на земле, – рассмеялся американец. – Любимое оружие американцев в борьбе с индейцами Америки, любимое оружие англичан в борьбе с метисами Канады и бурами в Африке. Пулемет Ричарда Джордана Гатлинга! Создан Гатлингом на основе митральезы и револьвера, но весь его фокус в свободной подаче патронов. Неопытный стрелок с полной лентой, в хорошем укрытии, может противостоять наступлению целого вражеского полка.

– Я слышал об этом оружии, – с трудом скрывая восхищение, признался я.

Да, я был врачом, но врачом военным, и знал, как это важно иметь в нужную минуту хорошее оружие против своего врага. Ничто другое, подчас даже героизм, не может так защитить жизни твоих товарищей, как доброе оружие. А это – устрашало и восхищало одновременно…

– Вначале мистер Гатлинг создал механическую пятиствольную модель, способную производить до семисот выстрелов в минуту, но позже он усовершенствовал свой шедевр – его вы и видите перед собой, – пережевывая окурок сигары, американец хвастливо похлопал по решетчатой металлической оболочке, скрывавшей крутящиеся стволы. – Эта модель с электроприводом, она выпускает до трех тысяч выстрелов в минуту. Поэтому я и говорю – один такой пулемет может противостоять целой армии неприятеля! Это облегченный вариант, у стационарного пулемета должен быть лафет на колесах, как у митральезы или у пушки, но у этого просто штатив и треножник.

– Покажите, – попросил я.

– О-о, мистер, – погрозил он мне пальцем, – в ваших глазах я вижу огоньки истинного охотника!

– Да покажите же, – поторопил я его.

– Как скажете, мистер, – ухмыльнулся тот.

Американец отработанными до автоматизма движениями вытащил треногу, установил ее на полу в номере, поднял и сверху водрузил тяжелый пулемет. Через три минуты смертоносное оружие смотрела в окно гостиницы на вечерний Иркутск.

– Ящик патронов рядом, – кивнул он в угол номера. – Но заряжать не имеет смысла – все равно мы не сможем увидеть его в действии. Главное, надо запомнить, – он нежно похлопал по стальной оболочке пулемета, – пять минут – и вы вооружены на зависть любой армии мира.

– Не скажу, что куплю его у вас, – сказал я, – но скажу, что при иных обстоятельствах купил бы и преподнес в подарок Его Императорскому Величеству. В память о Крымской войне.

– Что за Крымская война, мистер Васильчиков? – спросил тот.

– Неужто не знаете? – нахмурился я.

– Нет, – выпустив порцию дыма рядом с моим лицом, замотал головой несведущий в европейских делах американец.

– Хорошо, расскажу, – кивнул я. – Это было чуть менее полувека назад. В Крымскую войну у англичан и французов были нарезные ружья – штуцера, а у русской армии, доблестной, стойкой, многочисленной, лишь гладкоствольные винтовки. Наши ружья били на триста метров, а штуцера на тысячу и более – как минимум в три раза дальше! – слушая меня, американец дымил толстым, вонючим, наполовину развалившимся окурком и понимающе кивал. – Вооружение решило исход великой европейской войны. Но вот что интересно, мистер Смит, инженер Менье, француз, автор нарезных скорострельных винтовок и пуль с коническим наконечником, вначале приехал к русскому двору и попытался продать свой проект в России. Но Михаил Романов, четвертый сын императора Павла Первого, главнокомандующий, не понял той удачи, которая сама пришла к нам в руки, и отослал иностранца обратно. При русском дворе шла подковерная борьба между министерствами, а заложником оказалась русская армия и честь государства. И расстроенный Менье бросился к англичанам и своим соотечественникам – французам! В конце концов Россия заплатила за свою недальновидность страшную цену – она проиграла судьбоносную для нее войну.

– Какая потрясающая история! – вырвалось у американца.

– Именно так, – согласился я. – Вот почему я бы купил у вас этот роскошный пулемет, даже за свои деньги, и преподнес бы его императору. Но у меня впереди изнуряющее путешествие в глубь Китая, и мне придется обойтись винтовкой и револьвером.

– Понимаю, – довольный похвалой, кивнул американец.

– Но я куплю лучший виски в баре и угощу вас, мистер Смит, от всей русской души, – пообещал я. – И сделаю это немедленно.

– Что ж, – согласился тот, – почту за честь выпить с человеком, знающим толк в оружии.

Уже в баре я спросил у Джона Смита:

– Но кому вы собираетесь продать этот пулемет в Китае?

– Два пулемета, – поправил меня американец. – Было три, осталось два.

– Тем более, – кивнул я. – Кому вы продадите это сокровище?

– Тому, кто его купит, – пожал плечами Джон Смит.

– Но разве это правильно? А если они достанутся разбойникам, ихэтуаням, этим взбесившимся убийцам с большой дороги?

– Значит, на то воля Божья, – заметил Смит. – Я – американец и торговец оружием, а не папа римский и не далай-лама. Нельзя требовать от меня многого, мистер Васильчиков! – рассмеялся он. – И потом, ваш Менье, торговец винтовками и пулями, он ведь тоже поехал в чужую страну – в Россию? Не так ли?

– Правда ваша, – вздохнул я, – с торговцев оружием государства не спрашивают. С вас будет спрашивать только Господь Бог!

– А до этого еще надо дожить, – с бокальчиком виски наперевес рассмеялся мой сотрапезник. – Будем здоровы!

Разгул ихэтуаньского восстания заставил нас пересмотреть первоначальные планы путешествия. Двигаться через Монголию в Китай было чересчур опасно. Нам стоило добраться по КВЖД как можно ближе к Владивостоку, затем попасть туда, там сесть на пароход, доплыть до китайского Тяньзиня и уже оттуда под охраной русских ли, англичан или французов доехать до Пекина. Нам предстояло совершить целое путешествие, но мы были готовы к нему.

Утром «короткий» поезд, всего из шести вагонов, увозил наш отряд из Иркутска на восток. Мы заняли два купе. Я, Степан и Жабников ехали в одном, Веригин, Скороспелов и Беженцев в другом. Через сутки мы оказались в Маньчжурии. Поезд проносился через селения, и даже невооруженным глазом можно было различить, что эти селения уже заняты ихэтуанями. Подчас в поезд летели камни и палки, комки грязи.

– Выйти бы да проучить, – во время одного такого налета заскрипел зубами старшина Скороспелов.

– Глядишь, еще и придется, – заметил тогда Жабников. – Не приведи господи, конечно. И куда смотрит их императрица?

– Она сама их боится до смерти, – ответил Веригин.

Это была правда: Цыси боялась бунтовщиков. И сочувствовала им. «Ихэтуани» означало буквально «отряды гармонии и справедливости». В Китае, восточной сокровищнице, уже полвека хозяйничали европейцы, в первую очередь – англичане, эти хищные коршуны, в сравнении с которыми и воинственные немцы были детьми. Англия превратила захваченную ранее Бенгалию в одну опиумную плантацию и стала продавать наркотик Китаю. Императоры Китая, запрещавшие наркоманию, воспротивились, но потерпели поражение. Две «опиумные войны», которые выиграли англичане, дали им полный простор для продажи дурмана. Дым из сотен миллионов курительных трубок кольцами поднимался над Поднебесной. Китайцы входили во вкус, забывая о нищете и невзгодах, и становились еще беднее. В течение полувека англичане сделали китайский народ слабовольными наркоманами, рабами, а королева Виктория, образец европейской культуры, стала главной наркобароншей всех времен и народов. К концу девятнадцатого века половина Китая была оккупирована иностранцами, и хотя повсюду возникали христианские миссии, как католические, так и православные, призывавшие к справедливости и добродетели, сеявшие разумное, доброе и вечное, чаша терпения оказалась переполнена. Под знамя ихэтуаней собирались все китайцы, ненавидевшие европейцев. А это значит – их были миллионы. Ихэтуани, более всего ненавидевшие христиан, вылавливали и вырезали всех европейцев, независимо от национальности: англичан и русских, немцев и французов. Китайцам, принявшим христианство, предлагалось взять веру отцов или умереть. Многие китайцы-христиане уже предпочли мученическую смерть. Волна ихэтуаньского восстания шла волна за волной и все ближе приближалась к столице Китая. Регулярная армия Поднебесной не знала, как ей быть. Зато знала, как ей быть, двуличная императрица Цыси. Она не просто сочувствовала своим соотечественникам, а вдруг решила, что они и станут ее главной силой в бунте против Европы. Что народная волна наконец-то сметет незваных гостей. В посольском квартале в Пекине китайский посол заявлял о том, что императрица всячески старается погасить волнения, а регулярная армия получила недвусмысленный приказ всюду пропускать озверевших ихэтуаней, волнами двигавшихся к Пекину. Европейцы прозвали их «боксерами», потому что те владели всеми видами единоборств, и подпустить бунтовщика на расстояние удара значило погибнуть. Ихэтуани умело дрались руками и ногами, прыгали и уходили от ударов с ловкостью животного, любую палку они могли превратить в смертоносное оружие, бунтовщики с ловкостью и точностью метали ножи. Эта масса была и кровожадна, и беспощадна, и неуправляема. Европейцу нельзя было от них откупиться – они убивали всех людей с европейским разрезом глаз.

Вот через такой взбаламученный Китай и ехал поезд «Иркутск – Пекин». Ничего не зная о том, что в эти дни обстановка в стране только осложнялась.

У города Чангехун, в трестах километрах от Владивостока, и случилась катастрофа.

Поезд вдруг резко затормозил и встал. Так бывает, когда пути оказываются разобранными и надо срочно остановиться. Все прилипли к окошкам. И тогда пассажиры увидели толпы людей в широких полотняных одеждах с ярким красным кругом на груди – символом солнца, и с пиратскими повязками на головах. Они были вооружены палками и косами, ножами, что-то дико кричали, а потом бросились к поезду и стали лупить своим оружием в стенки вагона и в окна. Среди них были и одетые в черное, вооруженные самурайскими мечами, катанами воины, с пиками и короткими ножами, танто, у пояса.

– Вынужденная остановочка, – заглянув к нам в купе, бросил поручик Иван Иванович Беженцев. – Что делать-то будем, господа?

За его спиной стоял старшина Скороспелов. В руках все сжимали винтовки и револьверы.

– Кто из наших грозился выйти и проучить их? – спросил Жабников.

– Я грозился, – обреченно кивнул Скороспелов. – Уже и затвор передернул.

– Вперед, – кивнул майор. – Хочу посмотреть.

– Это «боксеры», и несть им числа, – поморщился я.

А смутьяны уже подступили и к нашему вагону. Мимо пролетали их лица – дикие, одурманенные ненавистью и злобой глаза.

– И настроены они, как я погляжу, ретиво, – сказал майор Жабников. – Что будем делать, Петр Ильич? – повторил он вопрос Беженцева и поглядел на меня, предводителя отряда. – Счет идет на минуты. Скажете: сражаться – я готов.

– Я тоже готов, Петр Ильич, – кивнул Степан. – Только много их, собак китайских.

Я перевел взгляд на Веригина, но тот молчал. Было ясно, что такая встреча никак не входила в планы графа Кураева и многих других господ, мечтавших отомстить Дармидонту Кабанину и сейчас попивавших чай да наливки в своих имениях на тишайших волжских просторах.

– Вы – командир отряда, Петр Ильич, – сказал Веригин, – так решил граф Кураев, и я полностью вверяю нашу судьбу в ваши руки.

В этот момент добрались и до нашего окна. Толпа ихэтуаней лупила в стекло палками и руками, и только огромное количество взбешенных врагов, мешавших друг другу, не позволяло им высадить стекло нашего купе. Но от ударов камнями и палками оно уже треснуло.

– Бог мой, – вдруг кивнул на окно Беженцев. – Они наших людей из вагона выводят! Бог мой! Петр Ильич, господа! Да они их кончать будут!

Вот когда мы, несмотря на летевшие в окно купе камни, потянулись взглядами туда, куда указывал поручик Беженцев. Ихэтуани выволокли из поезда уже не менее двух десятков людей, и среди них я разглядел Венедиктовых. То, что было дальше, укололо в самое сердце. Испугало меня. Так я боялся только тогда, когда узнал, что Марфушу увезли бандиты Кабанина на свой хутор. Приглушенные крики, полные отчаяния, уже летели с той стороны. Ихэтуани поставили полковника Венедиктова на колени, освободили круг, один из «черных ихэтуаней» вытащил самурайский меч, взмахнул им… и обезглавил полковника. Затем они схватили его жену и тоже бросили ее на колени, и еще с пяток русских.

– Для чего на свете живем, а, Петр Ильич? – вдруг спросил Жабников. – Чтобы на такое глядеть и молчать? Я – русский офицер, и так не могу. Пора драться.

Для нас все решилось мгновенно.

– Пора, – кивнул я. – Господа Жабников, Скороспелов, Беженцев, приказываю выбить окно, пристрелить черных ихэтуаней, которые начали расправу, и держать оборону. В остальном, майор, действуйте по обстоятельствам, – кивнул я. – Выполнять!

– Есть! – почуяв битву, кивнул офицер.

– Только берегитесь ножей! – предупредил я. – Господин Веригин, в коридор! Будьте начеку! Степан, за мной! – скомандовал я.

За моей спиной прикладами наши высадили окно – залп оглушил ихэтуаней. Я заскочил в соседнее купе. Там окно уже было выбито, в купе лезли двое повстанцев. Выбросив руку с револьвером вперед, я выстрелили каждому в лицо и бросил через плечо Степану: «Держи оборону!» Из нашего купе уже палили ружья – залп шел за залпом. Вопли смертельно раненных отрадно резанули мой слух. Смертоносный огонь устрашил разбойников. Получив отпор, они разом отхлынули. Я увидел, что казнь мирных пассажиров остановилась – наши уложили с десяток самых воинственных ихэтуаней. Палачи разом превратились в жертв. Но хоть они и боялись, и расступились, все же искали тех, кто решил не сдаваться и объявил им войну.

Я побежал по коридору. То и дело хлопали двери, выглядывали до смерти перепуганные пассажиры. Иные были просто парализованы происходящим.

– Мистер Смит! – забарабанил кулаком в купе. – Открывайте! Васильчиков!

Американец распахнул купе. Он был бледен, в его зубах развалилась перекушенная сигара.

– То, что надо, – кивнул я, увидев в середине его купе полусобранный пулемет Гатлинга. Еще двое пассажиров – муж и жена, из обывателей – вжались в стену. – Уходите! – бросил я. (Те мгновенно выскочили.) – Степан, помогай!

– Да что ж делать-то, скажите? Это что за штука такая?

В эту минуту окно американца выбили камнем. Расправа началась как раз напротив его купе. Обезглавленный полковник Венедиктов лежал в луже собственной крови, рядом с ним были изрублены еще несколько человек, но женщин среди них было только две. Других просто бросили на землю, а теперь о них забыли. Угроза заставила ихэтуаней позаботиться о собственной безопасности.

– Убей кого-нибудь, – прорычал я Степану. – И целься в черных, с мечами и копьями! Это их ниндзя, они – главные, будь они прокляты!

– Будет сделано, Петр Ильич! – зло и радостно откликнулся Горбунов и направил ствол винчестера – змеиное жало в его руках – в сторону нападавших. Пять выстрелов прицельно уложили пятерых нападавших ихэтуаней. Еще один магазин – и еще пять выстрелов. В ответ в разбитое окно полетели ножи, только чудом Степан успел убрать голову. Американец хрипло вобрал в себя воздух – короткий нож с красной повязкой торчал из его плеча.

Джон Смит сам вырвал нож и сказал:

– Пустяки, мистер Васильчиков!

– Вы молодец, – кивнул я. – Перевяжу потом. Берите второй пулемет и установите его в коридоре. Работайте, пока есть силы. Живо!

В Китае всего много, людей особенно. Ихэтуаней вокруг поезда собралось не менее двух-трех тысяч. Когда я схватился за рукояти пулемета Гатлинга, то думал только об одном, как не задеть пленных. Как не задеть Машеньку Венедиктову и ее брата. Если они были живы, конечно! В следующую секунду огненный сноп, оглушивший меня самого, вырвался из стального жерла пулемета – пять крутящихся стволов посылали каждые две секунды более сотни снарядов в толпу ихэтуаней. Эффект оказался таким ошеломляющим, что заставил меня самого нервно засмеяться. Это было что-то страшное! Воистину, силу бога войны Ареса получил я в свои руки! Огненный столб в считанные секунды выкосил половину всех нападавших напротив поезда. Да, лента летела быстро, но ее было много! Чертовски много! Мне стоило лишь чуть-чуть повернуть ствол пулемета влево, как десятки людей падали замертво, и сотни падали за ними. А вскоре такой же столб огня вылетел из коридора поезда в другую сторону. Там работал другой бог войны – американец Джон Смит! Две-три минуты – и тысячи китайцев отхлынули от поезда, они бежали кто куда, забыв обо всем, а я неистово поводил по сторонам стволом-кожухом, в котором крутились с бешеной скоростью пять смертоносных стволов.

В купе влетел Степан Горбунов.

– Матерь Божья! – взволнованно и восторженно прошептал он, искусный охотник. – Это что ж за оружие такое, а, Петр Ильич?! Кто ж его придумал-то?

– А вон, Джон Смит и придумал! – кивнул я через плечо.

– Быть такого не может! – воскликнул Степан.

– Как же не может, когда я один только что пол-Китая перебил! Я – одну половину, он – вторую!

Я все еще бил в спины убегающим «боксерам»-разбойникам. Чтобы никто не вернулся! Чтобы духа их не было тут! Если пути взорваны, надо было восстановить их, и как можно скорее, до темноты. Революционеры вернутся ночью, и если дотянутся до нас, пощады не будет. Китайцы умеют и любят мучить свои жертвы. Наследие тысячелетий!

Скоро ко мне в купе влетел старшина Скороспелов.

– Беженцев ранен, ножами, – объявил он. – Два попадания. Петр Ильич, разбойники-то разбежались!

За ним прибежал и майор Жабников. На пороге купе сказал:

– Хотите верьте, Петр Ильич, хотите нет, но я в чудеса поверил.

– Вот что, Семен Семенович, наберите отряд и посмотрите, что с путями. Ты, Степа, слышишь, ныряй туда, – я кивнул на укрытое трупами пространство, – и приведи мне живой Машеньку Венедиктову и ее брата. Живо, Степа!

Два пулемета смолкли, и округа наполнилась стонами раненых. Я взялся перевязать рану Джону Смиту. Тот пережевывал окурок сигары и, превозмогая боль, диковато улыбался мне.

– Если бы у вас был такой пулемет в эту вашу Крымскую войну, вы бы победили англичан? – морщась, спросил он.

– О, да! – рассмеялся я. – И французов тоже! И подлых турок! Мы бы очистили Крым в два счета! А вам бы где-нибудь в Балаклаве поставили бы памятник и назвали бы вас Джон Смит Таврический! Император наградил бы вас орденом Святого Георгия и дал бы пять тысяч крепостных душ в подарок!

– Рабов? – удивился свободолюбивый американец.

– А как же! У нас любили деревнями раздавать людей за воинские заслуги!

– Это ужасно, мистер Васильчиков, – тот покачал головой. – Это – варварство и дикость!

Я потуже затягивал бинт на его плече. Руки немного подрагивали после стрельбы. И того, что я видел перед собой.

– Зато как приятно владеть чужими душами, если бы вы знали!

– Вы так смеетесь надо мной?

– Разумеется, мистер Смит! – кивнул я. – Разумеется!.. Вы сегодня спасли нам жизнь. Благодарю вас.

Его физиономия, несмотря на боль, расплывалась все сильнее. Словно он что-то задумал!

– Чему теперь улыбаетесь, Джон? – спросил я.

– Как жаль, – точно поверяя мне великую тайну, сказал он, – что у нас не было кинокамеры! Если бы я снял эту бойню, то потом продал бы сотни пулеметов Гатлинга! Я бы в два счета стал миллионером, мистер Васильчиков!

Я лечил его и сам не мог скрыть улыбки: вот же попался предприимчивый черт!

Уже скоро Степан привел в наше купе Марию и Алешу Венедиктовых. У меня от сердца отлегло, камень с души упал. Но девушку и мальчика сложно было узнать. Изорванные одежды, изодранные лица и руки, их успели повалять по камням. Мальчик молчал. Ужас в его глазах говорил сам за себя. Едва девушка увидела меня, губы ее дрогнули, и Мария бросилась мне на шею. «Маменька папеньку хотела защитить, Петр Ильич, так они и ее зарубили…» Я крепко обнял ее. «Маша, Машенька, – говорил я, – больше я тебя в обиду никому не отдам. Верь мне, верь, девочка…» Тела убитых русских и иностранцев занесли в поезд. К величайшему нашему счастью пути оказались целы! У ихэтуаней было плохо с порохом: «боксеры», они больше рассчитывали на свои ловкие руки, ноги и ножи. Рельсы просто завалили деревьями и камнями. За полчаса выжившие пассажиры разбросали эту преграду. Жабников со своими отрядом охранял рабочих. Я обозревал поле битвы вокруг поезда. Китайцев мы уложили тысячи полторы. В течение десяти минут! Воистину, мистер Гатлинг придумал страшное оружие!

Еще через четверть часа после того, как пути были освобождены, наш паровоз дал гудок, выстрелил паром и тронулся с места. Он быстро набирал скорость. Из окон смотрели стволы двух пулеметов Гатлинга, винчестеры и револьверы. Мы намеревались, если придется, дать отпор всем оставшимся после битвы у Чангехуна ихэтуаням и добраться до океана живыми и здоровыми.

Все так и вышло. Во Владивостоке мы попрощались с Марией и Алексеем Венедиктовыми. Мария, обняв меня, долго плакала, но расставаться пришлось. Мы передали осиротевших детей полковника нашим военным. Оставили мы выздоравливать и тяжело раненного поручика Беженцева. А сами сели на пароход и поплыли на юг. Нам предстояло миновать Японское море, а потом войти в Желтое. В бухте Тяньзиня сойти на берега и на перекладных, с большим отрядом военных, добраться до Пекина.