Патологические процессы в головном мозгу (как уже указывалось выше) могут оказывать не только угнетающее, но и стимулирующее влияние на человека, на его умственную деятельность. На протяжении всей жизни Гоголь был подвержен колебаниям настроения: периоды подъема (мании) сменялись его спадом (меланхолией, по старой терминологии). В период учебы в гимназии ярко выраженных маниакальных состояний и глубоких депрессий не было. Колебания настроения были на уровне стертых приступов типа субдепрессий и гипоманий.

В первом классе гимназии у Гоголя преобладали субдепресии, настроение было чаще подавленным, чем ровным или приподнятым. Во втором классе гимназии 13-летнему подростку, находившемуся часто в унынии, неожиданно на помощь пришла… душевная болезнь. Без видимой внешней причины у него поднялось настроение, он обрел уверенность в себе, стал подвижным, словоохотливым, искал приложения своим силам – рисовал, писал стихи, сочинял шаржи, стал позволять себе шалости. Преподаватели отмечали его отвлекаемость на уроках.

Позже Гоголь вспоминал, что такие моменты были у него и во время учебы в Полтаве, когда на него «нападала неистощимая шутливость». В одном из писем Жуковскому он писал: «Еще в школе я чувствовал расположение к веселости и надоедал товарищам неуместными шутками. Но это было временно, а я был скорее характера меланхолического».

В 1822 году Гоголь пишет родным, что на него «часто нападает охота шутить». Приступы повышенного настроения были разной продолжительности – от нескольких дней до 3-х недель. Будучи в 4-м классе гимназии (1824 год) он сообщает родителям о неустойчивости своего настроения: «В одном месте я самый тихий, скромный, учтивый, в другом – угрюмый и задумчивый, в третьем – болтлив и докучлив, у иных я умен, у других глуп».

14 мая 1826 года 17-летний Гоголь – гимназист 5 класса – пишет родным, что он «никогда не был в таком хорошем состоянии, как теперь, я весел и радостен». В петербургский период жизни Гоголя, по воспоминаниям друзей, на него «часто нападала судорожная горячечная веселость». В такие моменты он становился подвижным, оживленным, мысли текли легко и свободно. В дальнейшем, когда он посвятил себя литературному труду, такие приступы помогали ему в творческой работе, и он дал им название «гения».

Перед новым 1834 годом он пишет «Воззвание к гению»: «Великая торжественная минута. У ног моих шумит мое прошедшее, надо мной сквозь туман светлеет неразгаданное будущее. Молю тебя, жизнь души моей, мой «гений», не скрывайся от меня, побудь со мной в эти минуты. О, не разлучайся со мной. Живи на земле со мной хоть два часа каждый день. Я совершу! Я совершу! Жизнь кипит во мне! Труд мой будет вдохновенным, над ним будет веять недоступное земле божество. Не отходи от меня весь этот так заманчиво для меня наступающий год. Что ж ты так таинственно стоишь передо мной, 1834 год? Будь моим ангелом. Я означу тебя великими трудами. Я не знаю, как назвать тебя, мой гений, еще с колыбели прилетевший ко мне со своими песнями. Возведи на меня свои небесные очи!»

И, что самое удивительное, этот мифический «гений» как будто услышал его заклинания, и 1834-й год, как и следующий 1835-й оказались самыми плодотворными. В эти годы, как указывалось выше, Гоголь пишет второй том «Вечеров на хуторе близ Диканьки», комедию «Ревизор». Начал писать «Мертвые души» и одновременно читает лекции студентам, хоть и не очень успешно, пишет «Историю Малороссии» (не окончил и не издал) и считает ее наиболее важной своей работой: «Мне кажется, я напишу и скажу то, что до меня не говорил никто».

11 января 1834 года Гоголь сообщает Погодину: «Я весь погружен в историю Малороссии. Ух, брат, сколько ко мне приходит мыслей, да какие крупные, полные, свежие». Его приподнятое настроение поддерживается восторженными отзывами о его повестях. В. В. Стасов писал о повести «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»: «Повесть привела читателей в ни с чем не сравнимый восторг. Необыкновенность содержания, неслыханный по естественности язык, от роду еще не известный никому юмор».

В 1835 году у Гоголя был особенно бурный подъем настроения. «Мысли ужасающего величия, высокие, исполненные истины, волнуют меня, – писал он в одном из писем. – Каких высоких торжественных ощущений исполнена моя жизнь! Клянусь, я что-то сделаю, чего не сделает обыкновенный человек. Львиную силу чувствую в душе своей».

Гоголь активно хлопочет о постановке в театрах комедии «Ревизор» (поставлена в 1836 г.). Ощущает прилив творческих сил, а душа его часто переполняется верой в свои возможности и волнующим чувством неувядающего вдохновения. Все удавалось ему легко, почти без особых усилий.

В 1841 году, когда он находился в Италии, периодически отмечались выраженные всплески повышенного настроения. Он пишет Аксакову: «Я глубоко счастлив. Я слышу и знаю дивные минуты. Создание чудное творится и совершается в душе моей и благодарными слезами наполняются глаза мои. Здесь явно видна святая воля Бога».

Тот же оптимизм и уверенный тон слышится и в письме к Жуковскому: «Я часто слышу чудные минуты, чудной жизнью живу внутренней, огромной, заключенной во мне самом. Вся жизнь моя отныне один благодарный гимн». Восторг чувствуется и в его послании к другу Данилевскому: «О, верь словам моим! Властью высшей отныне облечено мое слово». О периодах подъема его настроения писал журнал «Современник»: «Он был скрытный и молчаливый в высшей степени, а по временам предавался порывам неудержимой веселости. В эти редкие минуты он болтал безумолку, острота следовала за остротой, и веселый смех слушателей не умолкал ни на минуту».

В дальнейшем подъемы настроения становились более короткими и редкими, они прерывались более длительными и глубокими состояниями депрессии, которые Гоголь называл то меланхолией, то «хандрой», подразумевая под последней и другие тягостные для него болезненные проявления. В «Авторской исповеди» он писал: «На меня находили припадки тоски, мне необъяснимой. Может быть, она происходила от моего болезненного состояния». Такие приступы держались по 2–3 недели. Он всегда боялся «хандры» и говорил своим друзьям, что она «гонится» за ним по пятам. Депрессия чаще появлялась без внешнего повода, но иногда ее провоцировали неприятности или жизненные невзгоды. Он не переносил заунывных песен, причитаний, вида человеческих страданий и смерти. Когда умер молодой граф Виельгорский, за которым Гоголь самоотверженно ухаживал, он убежал из квартиры и не присутствовал на похоронах.

До середины 30-х годов у Гоголя чаще были периоды повышенного настроения, во время которых у него был всегда творческий подъем. Периоды спада настроения он переносил тяжело, пугался таких состояний и метался в поисках способов облегчения. Обращался к врачам, но не всегда доверял им. Хуже себя чувствовал зимой и ранней весной. В марте 1835 году он описывает А. П. Толстому, в квартире которого жил в Москве, один из приступов «хандры»: «Тоска, боли во всем теле, лицо пожелтело, руки распухли и почернели. Изнурен душевно и телесно».

Смена настроения происходила чаще неожиданно. «Душа моя временами уныла, – писал он, – а через месяц я снова вольный казак». В письме Жуковскому он подробно описал одно из таких переходных состояний: «Когда я работал над первым томом «Мертвых душ», было безблагодатное настроение, изгрызалось перо, раздражались нервы, но ничего не выходило. Я думал, у меня отнялась способность писать, и вдруг мое болезненное душевное состояние обратилось к тому, что появилась охота наблюдать за человеческой душой. Живые образы начали ясно выходить из тьмы. Я чувствовал, что язык правилен и звучен, слог окреп».

В периоды подавленности и тоски ему трудно было собраться с мыслями, но он не щадил свой мозг и усилием воли заставлял его работать свыше возможных пределов. В 30-х годах периоды подъема настроения стали чаще сменяться спадами. «Сижу при лени», – писал он в таких случаях друзьям. Душа его, которая недавно была озарена светом надежд, неожиданно погружалась в скорбную печаль. Такое состояние отмечалось у него в феврале 1833 года. Гоголь пишет Погодину, что «находится в бездействии и неподвижности. Творческая сила не посещает меня». О том же сообщает Александру Данилевскому: «Ум мой в странном бездействии. Мысли так растеряны, что не могу их собрать в одно целое». Своему земляку Максимовичу он жалуется: «Если б вы видели, какие со мной происходят странные перевороты и как сильно у меня бывает все растеряно внутри. Сколько я перенес, сколько перестрадал».

Гоголь обратил внимание, что езда в экипажах действует на него благотворно и решил предпринять длительное путешествие за границу. К тому же суровый климат в России переносил тяжело и говорил друзьям, что бежит от него в теплые края Европы. В 1836 году он уезжает за границу. Погодину пишет: «Еду за границу. Там размыкаю свою тоску». Особенно глубокая депрессия началась у него в 1837 году, когда, находясь в Париже, получил известие о смерти Пушкина. Он был крайне потрясен этой трагической неожиданностью. «Невероятная тоска, – пишет он Плетневу. – Несколько раз принимался писать, но перо выпадало из рук моих. Все наслаждения жизни, все мои идеалы исчезли вместе с ним. Ничего не предпринимал я без его совета, ни одной строчки не написал без того, чтобы не видеть его перед собой. Что он скажет, что заметит, что одобрит, все одушевляло мои силы. Нынешний труд мой – есть его создание и я не в силах продолжать его».

Один из современников Гоголя писал, что «пуля Дантеса погубила сразу две славы русской словесности». Профессор психиатр Н. Н. Баженов (1857–1923) считал, что с этого времени у Гоголя «упадок гения и болезненное отношение к окружающему». Он все чаще стал погружаться в тоску и уныние и сам чувствовал, что меркнет огонь его воображения, что сердце окутывает скорбная печаль и мир вокруг становится мрачным и унылым, а его смятенная душа бьется о «непроницаемую тьму тревожных и тяжелых мыслей».

Депрессия временами принимала характер ажитированной (ажитация – крайне возбужденное состояние духа). В 1840 году он жалуется друзьям: «Необыкновенная раздражительность нервов, ни на стуле, ни на ногах, ни на постели не нахожу места. Это та самая тоска и беспокойство, которое я видел у Виельгорского в последние минуты его жизни». Чаще всего Гоголь открывал душу своей приятельнице Александре Осиповне Смирновой (в девичестве – Россет). В одном из писем он писал ей: «Как сильно могу я страдать, но другие не видят моих страданий».

В 1842 году, после кратковременного подъема настроения, у Гоголя начался его спад. 10 февраля 1842 года он пишет Языкову: «Меня сжимает тоска, мне нужно уединение. Разрываются последние узы со светом». Этот приступ депрессии приобрел затяжной характер. Начавшись в феврале, он продолжался и в марте. Гоголь все больше становился пленником своего настроения. В конце 1843 года у него был период подъема, но уже в январе 1844 года он пишет Смирновой: «Душа изнывает от странной тоски. Исхудал, воды действуют дурно, всякое умственное занятие производит хандру. Изнурение сил полное». В дальнейшем депрессивные состояния становятся более глубокими и более продолжительными. В январе 1845 года он жалуется своему другу Языкову на «нервическое тревожное состояние и расклеивание во всем теле». В одном из писем Плетневу в 1845 году пишет: «Такая ужасная тоска, что повеситься или утопиться было бы лекарством».

С конца 30-годов и до 1848 года Гоголь почти постоянно живет в Италии, в Россию приезжал изредка для устройства дел своих сестер или для издания своих произведений. За границей колебания настроения продолжались, но, по его мнению, были менее глубокими, чем во время пребывания в России. Он связывал это с благотворным влиянием южного климата.