Проявления душевной болезни Гоголя отличались чрезвычайным полиморфизмом (многообразием) и включали почти все синдромы (совокупность признаков болезни), известные в психиатрии, кроме нарушения памяти и глубокого помрачения сознания. Скрытный характер Гоголя, его умение, как он выражался, «не показывать наружно» свои недуги, не позволили сделать их полностью доступными для изучения. Одним из проявлений его болезненного состояния была ипохондрия – «утрированная озабоченность своим здоровьем, убежденность в существовании того или иного заболевания, вопреки аргументированным возражениям специалистов» (Психиатрия. Национальное руководство, 2009, с. 314). В народе таких больных называют «нытиками». По определению академика А. В. Снежневского, у них «внимание к своему здоровью приобретает чрезмерный характер».

Популярный в Москве в XIX веке терапевт Александр Иванович Овер считал Гоголя «тяжелым ипохондриком». В течение всей жизни (кроме периодов маниакального состояния) Гоголь опасался за свое здоровье. Будучи в гимназии, в возрасте 12 лет он уже считал, что «опасно болен» и предупреждал об этом родителей. Но не объяснял, в чем опасность болезни. Это были неопределенные жалобы.

В 1832 году ездил в Полтаву, обследовался у врачей, но рекомендации их выполнять не стал, боялся, что «будет хуже». В это время жаловался на тяжесть в желудке и его «недеятельность», считал, что его здоровье «еле держится». В 1833 году в возрасте 24-х лет стал жаловаться на «зябкость» в теле и похолодание конечностей: «Ноги как несогреваемый лед». Просил у врача Дядьковского заочно рецепт. Но, получив пилюли, принимать их не стал: «вдруг в рецепте ошибка или дадут вместо лекарства яд».

В 1834 году в письме к своему земляку Максимовичу Гоголь пишет о неприятных ощущениях в теле: «Признаки моей болезни состоят в охлаждении конечностей, болезненной чувствительности живота и неправильном отделении кишечника. Болезненные припадки начинаются внезапно, появляется упадок сил, слабость и упадок духа». Позже, будучи за границей, он пишет друзьям, что «болен неизлечимой болезнью».

В 1836 году Гоголь обращается к европейским врачам с жалобами на «боли в области желудка, кишок, печени, сердца, головную боль, на замедление пульса». Одни врачи предполагали, что у него «катар желудка и кишок», другие считали, что он «страдает заболеванием печени», которая «увеличилась и не оставила места для легких», а некоторые подозревали чахотку. Только немецкий профессор Шенлейн расценил его заболевание как «нервическое расстройство». Он объяснил, что «не телесные болезни вызывают хандру, а хандра приводит к неприятным ощущениям в теле», и посоветовал принимать гомеопатические средства, морские купания и соблюдать диету. Гоголь лекарствам не доверял, но морские купания и влажные обтирания делал регулярно.

Несмотря на эти меры, неприятные ощущения в теле продолжали его беспокоить. 31 декабря 1838 года Гоголь пишет из Италии другу Александру Данилевскому: «В брюхе как будто сидит какой-то дьявол и мешает всему. Никакого аппетита не имею». В этом же году он описывает свои болезненные явления своей приятельнице А. О. Смирновой: «Моя геморроидальная болезнь обратилась на желудок. У меня вся болезнь в кишках, в печени и в желудке». Длительное время ощущал «зябкость, онемение и похолодание конечностей».

28 марта 1845 года Гоголь пишет А. П. Толстому, что у него боли во всем теле, которое дошло до «странного охлаждения, никак не могу согреться. В беготне провожу весь день». Появились мысли о приближении смерти, о чем сообщает в апреле 1845 года профессору С. П. Шевыреву: «Появились признаки, которые говорят о том, что надо честь знать и уступить место живущим».

В следующем 1846 году Языков пишет брату, что у Гоголя «зародыш всех болезней», он считает, что у него «особое устройство головы и неестественное положение желудка – «вверх дном». Ипохондрические жалобы обычно всегда появлялись у него во время приступов депрессии и сопровождались сенестопатиями (неприятные ощущения в разных частях тела): «Зябну до такой степени, что выбегаю на воздух, не знаю, как и чем согреться, руки – несогреваемый лед». В дальнейшем ипохондрические расстройства то ослабевали, то усиливались, но полностью не исчезали.

Помимо ипохондрических расстройств у Гоголя появлялись временами и такие, на которых он меньше фиксировался, хотя они тоже были неприятны. Это так называемые явления навязчивости – «состояния, при которых чувства, мысли, страхи, воспоминания, влечения, двигательные акты возникают у больного помимо его желания, но при сознании их болезненности» (А. В. Снежневский).

В 1848 году Гоголь пишет одному из своих приятелей: «У меня расстройство внутри. Вижу, человек спотыкается, воображение за это ухватится и начинает развивать все в страшных призраках, и они до того меня мучают, что не дают спать, истощают силы». Профессор психиатр В. Ф. Чиж писал в 1903 году о том, что «навязчивые идеи нередки при психическом вырождении или “дегенеративном помешательстве” (шизофрении)».

Временами у Гоголя появлялись явления так называемой «речевой стереотипии». По определению академика А. В. Снежневского, это однообразное повторение одних и тех же фраз. Вернувшись в Россию из поездки в Европу, Гоголь сочинил наивную песенку:

Счастлив, кто купил себе В Гамбурге штанишки, Благодарен я судьбе За свои делишки.

Он напевал ее ежедневно по несколько раз, так что все, кто ее слышал, запомнили наизусть. Однажды, будучи в гостях у друзей, Гоголь вместе со всеми пел малороссийские песни и мотив одной из них, которая ему особенно понравилась, он повторил 30 раз, так что утомил всех. Такие частые повторения куплетов песен или понравившихся ему фраз отмечались в течение всей его жизни.

В некоторых письмах Гоголь, не знакомый с медициной, удивительно точно описывает тягостные для него явления «психического автоматизма». В книге «Психиатрия. Национальное руководство» дано такое определение этого явления – это «ощущение овладения, возникающее при мнимом воздействии на больного тем или иным видом энергии». В первых главах уже описано состояние, когда он против своей воли поехал за несуществующей девушкой в Европу, почувствовав, что не может противиться этому влечению.

Такое же чувство испытал Гоголь, когда ухаживал за умирающим юношей Виельгорским: «как будто был прикован к нему непостижимой силой». Незадолго до смерти, во время посещения обители «Оптина пустынь» у него появилось необычное ощущение, о котором рассказал отцу Матфею: «Хочу молиться, но через одну-две минуты мысли расхищаются, приходят в голову непрошеные гости и уносят помышления бог знает куда, бог знает в какие места, прежде, чем я успеваю очнуться. Хочу думать об одном, а думается о другом». В другом письме он писал: «Мысли мои расхищаются, а вместе с ними исчезают новые идеи, представления, появляется опустошение в мыслях, и я не могу ими управлять». Явления психического автоматизма входят в состав сложного синдрома Кандинского-Клерамбо.

Помимо «отнятия» мыслей, у Гоголя в течение жизни явления психического автоматизма периодически проявлялись в виде так называемого ментизма – «непроизвольного течения мыслей и представлений». Он описал это явление в письме к своей матери 24 июля 1829 года: «Хандра. Перо дрожит в руке. Мысли тучами набегают одна на другую, не давая одна другой места. Какая-то невыразимая сила сталкивает их». В более позднем возрасте, в 1840 году, он пишет в одном из писем Погодину: «Я чувствую, как в голове шевелятся мысли как разбуженный рой пчел, и я засел за работу, но нервическое пробуждение обернулось нервическим расстройством. Я думал, от недостатка движения, и пустился ходить, но стало еще хуже».

Кроме упомянутых выше болезненных расстройств, Гоголь в письмах к разным лицам описывает необычное и непонятное ему душевное состояние – нереальность обстановки (дереализация). В ту пору, когда он ухаживал за больным юношей Виельгорским, ему показалась странной обстановка – «я читал в ней повторение чего-то отдаленного, когда-то давно бывшего». Это так называемое явление «дежавю» – уже виденное. Такое же ощущение нереальности появилось у него после просмотра комедии «Ревизор»: «Мое творение показалось мне странным, как будто не мое». По определению профессора А. В. Снежневского, это «отчуждение восприятия» (жамевю – никогда не виденное).

Однажды, когда шел домой один, ему показалось, что он в «многолюдной толпе». Но особенно странным ему показался один эпизод во время пребывания у родных в Васильевке в 1842 году: «Вижу родные знакомые лица, но они мне показались как будто родившимися не здесь, а в другом месте и в другое время. И много еще глупостей чудится в моей ошеломленной голове». Это тоже один из видов «отчуждения восприятия» – нарушение «восприятия времени».

Помимо описанных симптомов, у Гоголя было еще одно расстройство довольно неприятного характера – амбивалентность или двойственность поступков (по определению академика А. В. Снежневского – «противоположные тенденции в психической деятельности, приводящие к непоследовательности мышления и неадекватности поступков». Сам Гоголь считал, что ему с детства была свойственна нерешительность. Прежде чем что-то сделать, долго обдумывал, принимался за дело и бросал, а через некоторое время снова брался за то же самое.

Его современник Ф. И. Иордан вспоминал такой эпизод. Обедая в одном трактире, Гоголь менял несколько раз блюда, едва дотронувшись до них. Трактирщик предложил ему больше не ходить в их трактир, так как «хозяин забракованные блюда ставит на наш счет». Такая же история произошла во время обеда у Хераскова, когда Гоголь несколько раз требовал заменить чай, мотивируя свое требование тем, что чай холодный, или горячий, или не крепкий, или «стакан не долит». Гости были удивлены его нетактичностью, не подозревая, что это поведение определялось не капризами писателя, а его душевной болезнью. В последние годы явления амбивалентности у Гоголя приняли выраженные формы. В 1851 году они стали не только явными и заметными для окружающих, но и крайне тягостными для него.

Летом 1851 года после длительного пребывания в Васильевке он собрался возвращаться в Москву. Попрощался с родными и уехал. Но, к их удивлению, с полпути вернулся. На другой день снова уехал и снова вернулся, и так было, по воспоминаниям сестры Ольги, «четыре раза». Осенью 1851 года получил из Васильевки от матери приглашение на свадьбу одной из сестер. Ехать долго не решался. Потом выехал. По пути заехал в Оптину пустынь посоветоваться с епископом. Тот рекомендовал ехать, чтобы не огорчать семью и «не гневить Бога». Но, к удивлению епископа, на другой день Гоголь пришел к нему с тем же вопросом. Тот посоветовал действовать так, как подскажет сердце. Гоголь поблагодарил и ушел. Но на третий день пришел опять и обратился к нему с тем же вопросом. Тот снова посоветовал помолиться и спросить у Бога совета. Когда Гоголь пришел и на четвертый день с тем же вопросом, епископ рассердился из-за того, что он не слушает его советов, и приказал вернуться в Москву и к нему больше не обращаться. Гоголь вернулся. На свадьбу не поехал. Матери написал, что он доехал почти до Калуги, но почувствовал себя плохо и вернулся. Такие явления были тягостны для Гоголя, он понимал их неестественность и относил к признакам своей болезни. Явления амбивалентности сопровождали Гоголя в течение всей жизни.

Но наиболее тягостными для себя Гоголь считал так называемые «кататонические» явления. В то время (середина XIX века) термина «кататония» еще не существовало. Эти расстройства были описаны европейским психиатром Кальбаумом через несколько лет после смерти Гоголя как самостоятельное заболевание. А еще через несколько лет, в конце XIX века, выдающийся немецкий психиатр Эмиль Крепелин кататонию описал как синдром так называемого раннего слабоумия (с 1911 года – шизофрения).

В национальном руководстве «Психиатрия» (ответственный редактор член-кор. Ю. А. Александровский) «кататонический синдром» описывается академиком РАМН А. С. Тигановым, как «психическое расстройство, при котором преобладают нарушения в двигательной сфере, характеризующиеся картиной заторможенности (ступора) или возбуждения». Такие явления отмечались у Гоголя в раннем детстве. Дочь писателя и друга семьи Гоголей В. В. Капниста – Софья Васильевна Скалон писала в своих воспоминаниях: «Я знала Гоголя мальчиком. Он всегда был серьезный и до того задумчивый, что отвлечь его от собственных мыслей было невозможно и это чрезвычайно беспокоило его мать».

В дальнейшем эти явления заторможенности повторялись в течение всей жизни Гоголя. Сначала они были нечастыми и кратковременными (от нескольких минут до нескольких часов), затем стали более глубокими и продолжительными. Приятельница Гоголя Александра Осиповна Смирнова, которая видела эти приступы, в своих воспоминаниях писала: «На него находила “задумчивость”. Он переставал отвечать на вопросы и старался уединиться». А его современник Иван Федорович Золотарев (1812–1881), который встречался с Гоголем в 1838 году за границей, называл эти явления «столбнячками». Он так описывал их: «Гоголь был в хорошем расположении духа, целые дни проводил в созерцании римской природы, в обществе кого-нибудь из своих приятелей, и «вдруг среди оживленного разговора внезапно замолкал и слова от него не добьешься. Являлось это, по-видимому, беспричинно. Иногда у него появлялась странная застенчивость, а затем разговорится и говорит весело, живо, но входило новое лицо, и он замолкал и прятался, как улитка, в свою раковину».

Иногда во время таких расстройств у него появлялось желание сбрить волосы на голове, как «помощь вдохновению путем ускорения испарений». В такие моменты он чувствовал, что его мысли и чувства «зажаты в тиски неведомого тормоза» неподвластной ему силой, которая сковывает тело, заволакивает мозг, покрывая его «тяжелыми облаками». Он чувствовал, что лишается возможности не только вести беседу, но и свободно двигаться, не может управлять собой, не может «пошевелить ни одной частью своего тела». Он превращался в малоподвижного, иногда и совсем неподвижного «истукана» при ясном сознании. Застывала мимика, взгляд казался отрешенным. Такие явления пугали его, так как у него было ощущение «обмирания» и надвигающейся смерти. Такая обездвиженность настигала его в любом месте, иногда в самом неподходящем. Если был в гостях, то успевал уйти вглубь комнаты и сесть на диван или в кресло. Окружающие, которым он не раскрывал своих переживаний, принимали такое состояние за гордость и высокомерие.

Сам Гоголь так описал один такой приступ «столбнячка»: «На мой мозг точно надвинули колпак, который мешал мне думать, тормозил мои мысли». В письме к одному из своих современников, Дондукову-Корсакову, он описывал такие состояния более подробно: «Овладевает мной моя обыкновенная периодическая болезнь, во время которой я остаюсь почти в неподвижном состоянии, и это продолжается по 2–3 недели». Такие состояния он называл то «нервическим усыплением», то «оцепенением», то «жизненным онемением» и боялся, что в таких случаях его могут принять за мертвеца и похоронят живого. Он предупреждает родных и знакомых, чтобы его не предавали земле, пока не появятся «признаки разложения». При этом разъясняет: «Бывают такие трудные моменты, когда уподобляешься человеку, находящемуся в летаргическом сне, который видит, как его погребают, но не может пошевелить пальцем и подать знак, что он еще жив».

Такие явления заторможенности были в какой-то степени и защитной реакцией мозга, предохранявшей его от истощения. После одного из таких приступов он жаловался Жуковскому: «Откуда, зачем нашло на меня такое оцепенение, не могу понять». Приступ заканчивался чаще всего внезапно. Голова прояснялась, он как бы просыпался от тяжкого сна, и мир снова озарялся яркими красками. В конце жизни заторможенность перешла в настоящий «кататонический ступор» – «обездвиженность с повышением мышечного тонуса и мутизмом (отказом от речи)», во время которого Гоголь в 1852 году скончался. Врачи-соматики (психиатров среди них не было) не смогли тогда вывести Гоголя из ступора.

Долгое время дискутировался вопрос о том, были ли у Гоголя галлюцинации («восприятия, возникающие без реального объекта», А. В. Снежневский). Описывая подробно другие проявления своего душевного страдания, Гоголь почти ничего не писал о галлюцинациях. Возможно, он относился к «посторонним голосам» без критики и принимал их за реальные. Близкий друг Гоголя, писатель Сергей Тимофеевич Аксаков говорил друзьям: «Гоголь слышит то, что мы не слышим». В «Авторской исповеди» Гоголь писал о «болезненных страхах, об ожидании чего-то страшного». «Мне всегда был страшен божественный зов, и я бежал с великим страхом и только тогда успокаивался, когда навстречу попадался какой-нибудь человек. Не могу выносить звуков некоторых песен, которые стремятся по всем беспредельным русским просторам. Звуки вьются около моего сердца, и я удивляюсь, почему другие их не ощущают».

В 5-летнем возрасте, как указывалось выше, слышал какие-то голоса, испытывая при этом страх. В дальнейшем в письмах и воспоминаниях современников Гоголя о них некоторое время упоминаний не было. Только в сороковых годах С. Т. Аксаков в своей книге «История моего знакомства с Гоголем» написал: «Я слышал, что Гоголь во время болезни имел какие-то видения, о которых он рассказывал ходившему за ним с братской нежностью и заботой купцу М. П. Боткину, который случился в то время в Риме».

С 1843 года Гоголь стал говорить о влиянии на него «нечистой силы». Аксакову написал странное послание, которое привело всех в недоумение: «Ваше волнение – дело черта. Эту скотину бейте по морде и не смущайтесь. Хвалился черт всем миром владеть, да Бог не дал ему власти». Смирнова описывает в своих воспоминаниях такой эпизод, который был летом 1851 года, когда Гоголь отдыхал некоторое время в ее имении в селе Спасском Бронницкого уезда: «Однажды утром встал рано и ушел с молитвенником в руках в сад. Вернувшись, сел у раскрытого окна и смотрел в поле, глаза были какие-то восторженные, лицо оживленное, как будто чувствовал высокое удовольствие и видел перед собой что-то восхитительное. Когда я вошла, он как будто испугался». Смирнова предполагала, что у него были какие-то «видения». Она обратила внимание, что «шутливость его и затейливость исчезли, он весь был погружен в себя».

О том же вспоминал и издатель А. В. Никитенко: «Гоголь не раз говорил, что ему представляются какие-то видения». Слуга А. П. Толстого, в квартире которого жил Гоголь, неоднократно слышал, как он, находясь один в комнате, громко разговаривал сам с собой «неестественным голосом». Профессор Чиж не сомневался в наличии у Гоголя слуховых и зрительных галлюцинаций. Он писал: «они у него непременно имелись».