«Почти сам не ведаю, как пришел я ко Христу, увидевши в нем ключ к душе человеческой», – писал Гоголь в «Авторской исповеди». В детстве, по его воспоминаниям, несмотря на религиозность родителей, он был равнодушен к религии, не очень любил посещать церковь и слушать длинные богослужения. «Я ходил в церковь потому, что приказывали, стоял и ничего не видел, кроме ризы попа, и ничего не слышал, кроме противного пения дьячков, крестился потому, что все крестились», – вспоминал он позже.
Будучи гимназистом, по воспоминаниям друзей, он не крестился и не клал поклоны. Первые указания самого Гоголя о религиозных чувствах имеются в его письме к матери в 1825 году после смерти отца, когда был на грани самоубийства: «Благословляю тебя, священная вера, только в тебе нахожу утешение и утоление моей горести». Религия стала доминирующей в его жизни в начале 40-х годов XIX века. Но мысли о том, что в мире есть какая-то высшая сила, которая помогает ему создавать гениальные произведения, появились у него в возрасте 26 лет. Это были самые продуктивные годы в его творчестве. Свои сочинения писал почти без умственных усилий, ощущая легкость мысли, ясность воображения. Со слов одного из его почитателей (И. Ф. Золотарев), Гоголь в этот период времени стал «очень религиозным, посещал церковь». В 1841 году друг Гоголя писатель С. Т. Аксаков заметил «тихую покорность Божьей воле, которая слышалась в каждом его слове».
По мере углубления и усложнения душевных расстройств Гоголь стал чаще обращаться к религии и молитвам. В 1847 году он писал В. А. Жуковскому: «Здоровье мое так хило и временами бывает так тяжко, что без Бога не перенести». Своему другу Александру Данилевскому он сообщал, что желает обрести «свежесть, которой объемлется душа моя», а сам он «готов идти по пути, начертанному свыше. Надо покорно принимать недуги, веря, что они полезны. Не нахожу слов, как благодарить небесного промыслителя за мою болезнь».
По мере дальнейшего развития болезненных явлений увеличивается и его религиозность. Друзьям говорит, что он теперь без молитвы не приступает «ни к какому делу».
Молитва есть лучшее утешение, когда страдания становятся невыносимо мучительными. В 1842 году на религиозной почве Гоголь знакомится с набожной старушкой Надеждой Николаевной Шереметевой (дальняя родственница графов). Она в это время была крайне удручена ссылкой своего зятя декабриста Якушкина. Узнав, что Гоголь часто посещает церковь, читает церковные книги, помогает бедным людям, она прониклась к нему уважением. Они нашли общий язык и до самой ее смерти переписывались. В 1843 году 34-летний Гоголь пишет друзьям: «Чем глубже вглядываюсь я в жизнь свою, тем лучше вижу чудное участие Высшей силы во всем, что касается меня».
Набожность Гоголя с годами все больше углублялась. В 1843 году его приятельница Смирнова заметила, что он «до того погружен в молитвы, что не замечает ничего вокруг». Он стал утверждать, что его «создал Бог и не скрыл от меня назначения моего». Затем написал из Дрездена странное письмо Языкову, с недомолвками и неоконченными фразами, нечто вроде заклинания: «Есть чудное и непостижимое. Но рыдания и слезы глубоко вдохновенны. Я молюсь в глубине души, да не случится с тобой сего, да отлетит от тебя темное сомнение, да будет чаще на душе твоей светлость, какой объят я сию минуту».
С 1844 года стал говорить о влиянии «нечистой силы». Аксакову пишет: «Ваше волнение – это дело черта. Эту скотину бейте по морде и не смущайтесь. Хвалился черт всем миром владеть, да Бог не дал власти». В другом письме советует Аксакову «читать ежедневно «Подражание Христу», а по прочтении предайтесь размышлению». В письмах все больше звучит поучительный тон проповедника. Библию стал считать «высшим созданием ума, учителем жизни и мудрости». Стал всюду носить с собой молитвенник, бояться грозы, считая ее «наказанием Божьим». Однажды в гостях у Смирновой читал главу из второго тома «Мертвых душ», и в это время неожиданно разразилась гроза. «Невозможно представить, что стало с Гоголем, – вспоминала Смирнова. – Он трясся всем телом, прекратил чтение, а позже объяснил, что гром – это гнев Бога, который погрозил ему с неба за то, что читает неоконченное произведение».
Приезжая в Россию из-за границы, Гоголь обязательно посещал Оптину пустынь (обитель). Познакомился с епископом, с настоятелем и братией. Стал опасаться, что Бог покарает его за «кощунственные произведения». Эту мысль поддерживал священник Матфей, который внушал, что в загробной жизни за такие сочинения его будет ждать страшная кара. В 1846 году один из знакомых Гоголя, Стурдза, увидел его в Риме в одной из церквей. Он усердно молился, клал поклоны. «Я нашел его искушенным огнем страданий душевных и телесных и стремящегося к Богу всеми силами и способами своего ума и сердца», – писал в своих воспоминаниях Стурдза.
Несмотря на страх перед наказанием Божьим, Гоголь продолжает работать над вторым томом «Мертвых душ». Будучи за границей в 1845 году, 36-летний Гоголь получил уведомление о принятии его 29 марта в почетные члены Московского университета: «Императорский Московский университет, уважая отличие в учебном свете и заслуги в литературном труде по части русской словесности Николая Васильевича Гоголя, признает его почетным членом с полной уверенностью в содействии Московскому университету во всем, что успеху наук может способствовать». В этом важном для него акте Гоголь усмотрел тоже «промысел Божий».
С середины 40-х годов Гоголь стал находить много пороков в себе. В 1846 году составил молитву для себя: «Господи, благослови на сей грядущий год, обрати его весь в плод и труд многотворный и благотворный, весь на служение тебе, весь на спасение души. Осени светом высшим своим и прозрением пророчества великих чудес твоих. Да снидет на меня Святой дух и двигнет устами моими и уничтожит во мне греховность, нечистоту и гнусность мою и обратит меня в свой храм достойный. Господи, не отлучайся от меня».
С целью очищения от грехов Гоголь предпринимает в начале 1848 года поездку в Иерусалим. Перед поездкой посетил «Оптину пустынь» и просил священника, настоятеля и братию молиться за него, послал деньги Матфею, чтобы он «молился за его телесное и душевное здоровье» на все время его поездки. В «Оптиной пустыне» он обратился к старцу Филарету: «Ради самого Христа молитесь обо мне. Просите настоятеля и всю братию молиться. Путь мой труден».
Прежде чем отправиться к святым местам в Иерусалим, Гоголь написал для себя заклинание в виде обращения к Богу: «Душу его наполни благодатной мыслью во все время его поездки. Удали от него духа колебания, духа суеверия, духа помыслов мятежных и волнующих пустых примет, духа робости и боязни». С этого времени у него появляются идеи самообвинения и самоуничижения, под влиянием которых он пишет послание своим соотечественникам: «В 1848 году небесная милость отвела руку смерти от меня. Я почти здоров, но слабость возвещает, что жизнь на волоске. Знаю, что нанес огорчение многим, а других восстановил против себя. Моя поспешность была причиной того, что мои произведения предстали в несовершенном виде. За все, что встретится в них оскорбительного, прошу простить меня с тем великодушием, с каким только русская душа прощать может. В моем общении с людьми было много неприятного и отталкивающего. Отчасти это происходило от мелочного самолюбия. Прошу простить соотечественников литераторов за мое неуважение к ним. Прошу прощения у читателей, если в книге встретится что-либо неудобное. Прошу выставить все мои недостатки, какие есть в книге, мое неразумение, недомыслие и самонадеянность. Прошу всех в России молиться за меня. Я же у гроба Господня буду молиться за всех соотечественников».
Одновременно Гоголь пишет завещательное распоряжение следующего содержания: «Находясь в полном присутствии памяти и в здравом рассудке, излагаю свою последнюю волю. Прошу помолиться о душе моей, угостить обедом нищих. Завещаю не ставить над моей могилой никаких памятников. Завещаю никому не оплакивать меня. Грех на душу возьмет тот, кто будет почитать смерть мою значительной утратой. Прошу не предавать меня земле, пока не появятся признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что во время моей болезни на меня находят минуты жизненного онемения, сердце и пульс перестают биться. Завещаю моим соотечественникам книгу мою под названием «Прощальная повесть». Она была источником слез никому не зримых. Не мне, худшему из всех, страждущему тяжкой болезнью собственного несовершенства, произносить такие речи».
По возвращении из Иерусалима он пишет письмо Жуковскому: «Я удостоился провести ночь у гроба Спасителя и приобщился «святых тайн», но не стал лучше». В мае 1848 года поехал к родным в Васильевку. Со слов сестры Ольги, «приехал со скорбным лицом, привез мешочек с освященной землей, иконки, молитвенники, сердоликовый крестик». Будучи у родных, ничем не интересовался, кроме молитв, посещал церковь. Друзьям писал, что после посещения Иерусалима увидел у себя еще больше пороков. «У гроба Господня я был как будто за тем, чтобы почувствовать, как много во мне холода сердечного, себялюбия и самомнения».
Вернувшись в Москву, посетил в сентябре 1848 года писателя С. Т. Аксакова, который заметил резкую перемену в нем: «Неуверенность во всем. Не тот Гоголь». В такие дни, когда по его словам, «наступало освежение», он писал второй том «Мертвых душ». Первый вариант книги он сжег в 1845 году, чтобы написать лучший. При этом объяснил: «Чтобы воскреснуть, надо умереть». К 1850 году он написал 11 глав уже обновленного второго тома. Хоть он и считал свою книгу «греховной», но не скрывал, что у него материальные соображения: «много долгов московским литераторам», с которыми хотел расплатиться.
В конце 1850 года предпринял поездку в Одессу, так как зиму в Москве переносил плохо. Но и в Одессе чувствовал себя не лучшим образом. Временами были приступы меланхолии, продолжал высказывать идеи самообвинения и бред греховности. Был рассеян, задумчив, усердно молился, говорил о «страшном суде» за гробом. По ночам из его комнаты «слышались вздохи» и шепот: «Господи, помилуй». Плетневу из Одессы писал, что ему «не работается и не живется». Стал ограничивать себя в еде. Похудел, выглядел плохо. Однажды приехал ко Льву Пушкину, у которого были гости, которых поразил его изможденный вид, а бывший среди них ребенок, увидев Гоголя, расплакался.
Из Одессы в мае 1851 года Гоголь поехал в Васильевку. По воспоминаниям родных, во время пребывания у них ничем не интересовался, кроме молитв, читал ежедневно религиозные книги, с собой носил молитвенник. Со слов сестры Елизаветы, был замкнутым, сосредоточенным на своих мыслях, «стал холодным и равнодушным к нам».
Идеи греховности все больше укреплялись в его сознании. Перестал верить в возможность очищения от грехов и в прощение от Бога. Временами становился тревожным, ждал смерти, ночью плохо спал, менял комнаты, говорил, что ему мешает свет. Часто молился, стоя на коленях. В то же время вел переписку с друзьями. Видимо, испытывал одержимость «нечистой силой», так как одному из друзей писал: «Черт ближе к человеку, он бесцеремонно садится на него верхом и управляет, заставляя делать дурачества за дурачествами».
С конца 1851 года и до смерти Гоголь из Москвы не выезжал. Жил на Никитском бульваре в доме Талызина в квартире Александра Петровича Толстого. Был полностью во власти религиозных чувств, повторял заклинания, написанные им еще в 1848 году: «Господи, отгони все обольщения лукавого духа, спаси бедных людей, не дай лукавому возвеселиться и овладеть нами, не дай врагу поглумиться над нами». Из религиозных соображений стал соблюдать пост даже не в постные дни, очень мало ел. Читал только религиозную литературу. Переписывался со священником Матфеем, который призывал его к покаянию и к подготовке к загробной жизни. После смерти Хомяковой (сестра его умершего друга Языкова) стал говорить, что он готовится к «страшной минуте»: «Все для меня кончено». С этого времени стал покорно ждать конца своей жизни.