3.1. На передовой идеологической войны
59. Шакал не проходит проверку
В апреле 1965 года я был утвержден в должности декана Центральной комсомольской школы ЦК ВЛКСМ и вошел в номенклатуру идеологического отдела ЦК КПСС.
Больше половины слушателей на моем факультете были нелегалами из Латинской Америки. Они прилетали в Москву в августе-сентябре. Под мое честное слово их пропускали через пограничный контроль в Шереметьево, и мы отвозили их в гостиницу «Юность».
После того как вызванный мною представитель компартии той страны, откуда прилетел новичок, подтверждал, что приехавший — тот, за которого себя выдает, я проводил с ним беседу и, если он нам подходил, давал указание оформить въездные документы. Иногда забывал. Однажды мне позвонил сам начальник погранвойск и спросил, знаю ли я, что под мое честное слово в Москве находятся 14 человек без штампа о въезде, а стало быть, нелегально.
Известного международного террориста Ильича Рамиреса Санчеса по прозвищу Шакал, в настоящее время отбывающего срок за три убийства во Франции, тогда в школу я не принял: счел недостаточно политически подготовленным и с согласия представителя венесуэльской компартии отправил на учебу в Университет имени Лумумбы.
Мне рассказывали, что он на меня обиделся.
60. Идеолог партии в женском туалете
Выступать перед слушателями Центральной комсомольской школы приглашали многих известных людей. Однажды мы ждали Валентину Терешкову.
За час до приезда Терешковой объявился Саша Дзасохов, тогда заместитель председателя Комитета молодежных организаций.
— Все готово?
— Все.
— Давай проверим. Ты знаешь, какая она! С ней можно нарваться на неприятности.
Мы осмотрели зал, заглянули в кабины переводчиков, проверили микрофоны. Вроде бы все было в порядке.
— А туалет? — неожиданно вспомнил Дзасохов. — У вас есть отдельный туалет рядом с залом заседаний?
У нас не было отдельного туалета рядом с залом заседаний.
— У нее живот болит? — поинтересовался я. — Или другая какая болезнь?
Дзасохов испугался:
— Что ты!
И тут же спросил:
— А ты женский туалет проверял?
Я признался, что до этого не додумался. Но заверил, что у нас во всех туалетах чистота, и обещал послать проверить кого-нибудь из переводчиц.
— Что ты! — замахал он руками и побежал.
Он влетел в женский туалет. Находившиеся там переводчицы и иностранные студентки шумно выразили крайнее неудовольствие.
— Девочки, спокойно, это проверка. Скоро сюда может зайти Терешкова.
И проверил слив в каждой кабинке…
При Горбачеве он стал главным идеологом партии. До него на этой должности был М. Суслов. При всем моем негативном отношении к Суслову мне трудно представить его проверяющим слив в женском туалете.
Когда случились события августа 1991-го, ни один коммунист не вышел защищать свою партию. Ни один. А ведь при приеме в партию все клялись быть верными этой партии, защищать ее идеалы.
Неужели все клятвопреступники?
Продали идеалы? Какие? У Н. Бухарина идеалы были. С ними можно соглашаться или нет. У Суслова были не идеалы, а догмы. Но были.
А какие идеалы Дзасохова можно было продать?
Позже он попал на страницы газет, когда, будучи президентом Северной Осетии, руководил штабом спасения заложников в Беслане. После этого его сняли.
61. Визит председателя КГБ
Как-то в школу приехал председатель КГБ В. Семичастный, который до этого был первым секретарем ЦК ВЛКСМ. Приехал, как он сам выразился, «с неофициальным визитом». Многие у нас знали его по комсомольской работе. Он сам когда-то учился в школе. В конце визита мы пили кофе в кабинете директора.
— У меня к тебе, Володя, просьба, — обратилась к нему заместитель директора Маша Гаркуша, еще год назад первый секретарь Курганского обкома комсомола. — Хорошо бы ввести у нас в школе пост КГБ.
Кагэбэшники тогда не имели право вмешиваться в работу комсомольских организаций, и в нашей школе их не было.
— Зачем? — удивился Семичастный.
— У нас много иностранцев, есть нелегалы, около школы иногда ошиваются подозрительные личности. А сотрудников КГБ у нас нет.
— Нет, Маша, делать этого не надо, — умерил ее пыл Семичастный. — Я знаю своих ребят. Они начнут следить не за иностранцами, а за тобой.
— Почему, Володя? — удивилась Маша.
Председатель комитета немного подумал, а потом изрек:
— Потому что это проще.
На том и порешили.
62. Монах трудолюбивый
Мой коллега Виктор, занимавшийся африканцами, как-то пожаловался мне:
— Каждое утро ко мне приходит парень из Южной Африки и по часу рассказывает, что капитализм — это плохо, а Советский Союз — друг угнетенных и тому подобное. Не знаю, что с ним делать.
— Пришли его ко мне.
На следующее утро парень появился в моем кабинете. Только он начал мне излагать свои теории о том, как надо спасать мир от капитализма, я его прервал:
— То, что ты говоришь, очень важно. Поэтому изложи все это письменно и принеси Виктору завтра утром.
И началось. Каждое утро он приносил Виктору по десять страниц, исписанных мелким почерком. Виктор завел для них специальную полку. Потом ему надоело, и он выкинул все рукописи. Парень прибежал жаловаться ко мне.
— Никому не говори об этом, — успокоил я его. — Просто твои бумаги отправили в ЦК партии. Это очень важно и секретно.
— Мне продолжать писать?
— Продолжай.
И он продолжал.
63. Как я сдал человека в КГБ
Наша школа была, пожалуй, единственным учреждением в Москве, где отмечали католическое Рождество. Официально праздник не объявляли, но слушатели «праздновали» допоздна, а мы закрывали на это глаза.
Как всегда в таких случаях, в школе на ночь оставался один из руководителей.
Однажды таким дежурным руководителям оказался я.
В три ночи мне позвонили:
— Ваш студент задержан на территории секретного завода. Сейчас он находится в помещении районного отделения КГБ.
Я немедленно выехал на встречу с арестованным.
Им оказался венесуэлец. Он сидел на диване и испуганно смотрел по сторонам.
— Что случилось? — спросил я.
Выяснилось, что он, изрядно выпив, пошел гулять, прошел почти два километра, пока не встретил группу женщин. Заговорил с ними, вместе чего-то пели, а потом он с ними прошел через проходную. Когда оказался на территории завода, все женщины разошлись, а он остался один на центральной площади.
— Сначала было много русских мама, — объяснял он. — А потом все ушли, и я остался один. Было очень холодно. Я стал кричать, но меня никто не услышал. И я нашел трубу, большую трубу, она была теплая. Я обнял ее, чтобы согреться.
— Скорее всего, так и было, — подтвердил уполномоченный. — Нам позвонили и сказали, что иностранец пытается забраться в цех по трубе.
После непродолжительных переговоров его отпустили.
А через два дня ко мне в кабинет ввалился грузный тип и радостно закричал:
— Мы нашли! Мы нашли!
— Что нашли! — вежливо поинтересовался я.
— Мы нашли то место, где иностранец выломал забор и проник на территорию завода.
Он вынул из кармана документ и представился:
— Я начальник охраны завода.
И я все понял. Ему нужно доказать, что на проходной у него порядок, а мой венесуэлец — почти диверсант.
Это не входило в мои планы. Я знал, что в этом случае венесуэлец донесет своему генсеку, а Хесус Фария — человек эмоциональный, он все изложит если не Суслову, то уж точно Пономареву. Чего-чего, а неприятности с секретарем ЦК партии мне не нужны. И я спокойно ответил:
— К сожалению, я некомпетентен разбираться в этом вопросе.
— А кто?
— Я вам дам адрес.
Я написал на бумажке адрес и протянул начальнику охраны.
— Что это? — спросил он.
— Приемная КГБ, — спокойно ответил я.
А относительно «пройти через проходную»…
Начальников безопасности обычно не любят. Мне рассказывали, как ребята из одного «почтового ящика» ночью умудрились вынести пушку, стоявшую на центральной заводской площади, за территорию завода и поставить перед самым входом. Приезжали комиссии, но так и не узнали, кто и как это сделал.
И еще.
У меня долго хранилась статья из «Московской правды», где рассказывалось, как рабочие мясокомбината выносили свиней, надевая на них тулупы и шапки. В таком виде они вместе со свиньей проходили через проходную.
64. Методы борьбы с империализмом
В кабинет вбежала переводчица Инна Седько:
— Теперь иди ты.
— Опять?
— Опять.
И я привычно направился в аудиторию № 12.
Знакомая картина: три венесуэльца в окружении трех-четырех слушателей из других стран, закрыв глаза и раскачиваясь в такт, кричат:
— Ре! Ре! Революция! Че! Че! Че Гевара! Хо! Хо! Хо Ши Мин!
Венесуэльцы эти были легендарные, они бежали из тюрьмы, прокопав подкоп из камеры в подвал лавочки на площади возле тюрьмы.
А дальше все как обычно. Немного подождав, я спрашивал:
— Что вы ели сегодня на обед?
Они замолкали, потом начали сбивчиво рассказывать.
Тогда я спрашивал:
— А что ели сегодня на обед боливийские крестьяне из деревни Толедо?
Они снова замолкали, а я продолжал:
— В то время, когда крестьяне угнетенных стран голодают, вы, сытно пообедав, забыли про международную солидарность.
После чего, не дав им опомниться, я переходил на лозунги и призывы к совместным действиям против империализма. Заканчивалось это тем, что мы начинали вместе петь «Интернационал». Потом они мирно расходились.
Переводчицы подслушивали в соседней комнате и, как только слышали «Интернационал», успокаивались:
— Пронесло.
Я несколько раз спрашивал у генсека венесуэльской компартии Хесуса Фарии, зачем он присылает таких нервных, на что веселый и быстрый на ответ Фария отвечал:
— А что с ними буду делать я?
Однажды из Аргентины приехали три юных дивы, которые между собой говорили на идише. Они начали приставать к парню из ФРГ, добродушному веселому увальню, обвиняя его в преступлениях гестапо. Кончилось это тем, что он женился на одной из них, и она уехала с ним в Мюнхен.
65. Что случилось с патриархом Евтимием
Однажды кружным путем мне пришла телеграмма такого содержания: «Срочно. Что случилось с патриархом Евтимием?». И все. Кто скрывался под кличкой «патриарх», я не знал. Позвонил в Высшую партийную школу — не знают. Поехал в школу КГБ — тоже ничего. Звонил в Лумумбу, связался с руководством курсов «Выстрел», с профшколой. Я обратился во все организации, где могли учиться нелегалы. Но патриарха Евтимия никто не знал.
И все-таки отгадка нашлась. Мне позвонили ребята из КГБ:
— Может, тебе это поможет, но в Софии есть гостиница, которая называется «Патриарх Евтимий».
Теперь все выяснить было делом техники. За три месяца до этого мы направили в Болгарию одного нелегала. К нему должен был приехать другой нелегал, но задерживался. И телеграмма означала: «Срочно. Что случилось? Жду в гостинице «Патриарх Евтимий».
66. Черный Орфей
Летом я замещал декана, занимающего африканцами.
Однажды мне позвонил А. Нето, председатель Народного движения за освобождение Анголы, будущий первый президент Анголы, и попросил по окончании школы определить одного студента куда-нибудь, где учат петь. Естественно, я пообещал, но при первой же проверке стало ясно, что слуха у парня нет совершенно.
Через неделю мне позвонили из ЦК партии:
— Почему не выполнили просьбу товарища Нето?
— У парня абсолютно нет слуха.
— А нам все равно. Делайте что хотите, но или определите учиться пению, или достаньте справку, что он неспособен к музыке.
С ЦК не поспоришь. Вся надежда была на переводчицу Машу Сеженскую, дядя которой, Ю. В. Муромцев, был тогда ректором института имени Гнесиных.
— Делай что хочешь, но принеси мне справку, что он не может быть принят по профессиональным данным.
Она позвонила дяде и через неделю отправилась на прослушивание.
— Я им говорила, что это черный Орфей, но когда он запел… А люди там ответственные. Председатель комиссии — Н. Д. Шпиллер. Он закончил, я его за руку — и на выход. А они мне: «Полагается два сольных номера». Дальше было еще хуже. Он отпел, мы вышли, но тут я вспомнила, что ты велел принести справку. Снова вошла. «Что вам еще надо?» — недовольные такие. «Мне нужна справка». — «Какая еще справка?» — «О результатах прослушивания». — «А вы сами не поняли? — «Мне нужна справка». — «Получите в дирекции». Получила. Там написано: «Не прошел по конкурсу».
А на следующий день ей позвонил дядя:
— Ты меня опозорила. Я им тоже говорил: черный Орфей, черный Орфей…
Я выдал Орфею справку и позвонил в ЦК.
Через неделю его забрали обучать живописи.
67. Высшая кавалерийская школа
Директор нашей Высшей комсомольской школы Николай Николаевич Мурашов готовился выступать на районном партактиве. Он хотел поставить вопрос о ремонте дорог. В школе часто бывают иностранцы, причем на самом высоком уровне, а дороги отвратительные.
Вернулся он мрачнее тучи. Оказалось, что ведущий заседание вместо «директор Центральной комсомольской школы» по ошибке представил его как «директора Центральной кавалерийской школы». Мурашов его поправил, и в зале начались смешки. Когда он стал говорить о дорогах, кто-то из зала спросил: «А лошади асфальт не разобьют?», что вызвало гомерический хохот. Выступление было скомкано.
68. Бухгалтер пляшет вокруг костра
Бухгалтер Виктор Иванович ходил вокруг костра и причитал:
— Посадят. Нас непременно посадят!
Этому столь зрелищному событию предшествовала ревизия имущества, выдаваемого слушателям нашей школы.
Обнаружилась нехватка 45 зимних пальто. Слушатели из Африки умудрялись их продавать, никакого уголовного дела на мужественных борцов с колониализмом заводить было нельзя. Кроме того, наша школа была зоной, свободной от милиции. После обнаружения каждой пропажи наш эконом Леня Кривовяз должен был списывать пропажу по одной единице. Но Леня был вольным художником, иногда мог исчезнуть на несколько дней, жизнь вел, как бы теперь сказали, гламурную и пропавшие пальто не списывал.
Лето, большинство слушателей разъехались, и Леня не объявлялся на работе десять дней.
По настоянию бухгалтера за ним дважды посылали шофера, и дважды его не было дома. Наконец он появился веселый и беззаботный.
— Что будем делать? — вопрошал бухгалтер.
— Ничего страшного. Все улажу. Сейчас пойду пообедаю, потом улажу.
Через час Леня появился в сопровождении двух механиков из гаража, и они принялись стаскивать на лужайку перед учебным корпусом оставшиеся на складе пальто, штук 100–150.
Виктор Иванович с опаской следил за происходящим. Затем Леня приказал облить все пальто бензином и, к ужасу бухгалтера, поджег.
— Посадят. Нас всех посадят, — причитал бухгалтер.
— Ничего не посадят, — спокойно парировал Леня и показал бумажку из медчасти, где указывалось, что у одного слушателя, прибывшего из Африки, обнаружены симптомы… оспы.
Через час был составлен протокол комиссии, присутствовавшей при сжигании одежды, которая может стать источником распространения эпидемии. Членом комиссии значился бухгалтер. В число сожженных пальто были включены и недостающие 45.
— Посадят, — вздыхал Виктор Иванович. Но протокол комиссии подписал.
Все обошлось. Дело было закрыто.
69. Брежнев вылетает спецрейсом. Встречайте
Очень часто нелегалы возвращались домой через Прагу. Представитель ЦК ВЛКСМ в Праге Саша Лебедев (там он занимал пост в Международном союзе студентов) встречал их и направлял дальше. Чтобы послать ему телеграмму о вылете, надо было ехать в Особый отдел ЦК партии, терять полдня. И мы с ним договорились, что каждой стране будет соответствовать футбольная или хоккейная команда, и обменялись списками слушателей. Скажем, вылетает Родригес из Чили, я смотрю: Чили — это «Спартак», Родригес у меня пятый по списку, а в «Спартаке» пятым значится Старшинов, и по открытой почте я посылаю телеграмму: «Такого-то числа таким-то рейсом вылетает Старшинов».
Все было бы хорошо, но в списке ЦСКА значился защитник Брежнев. И однажды я должен был послать телеграмму: «Такого-то числа рейсом «Аэрофлота» вылетает Брежнев. Встречайте».
Я вышел из положения, добавив: «Брежнев — однофамилец». В 1993 году Саша Лебедев снова вернулся в Прагу, но уже в должности посла.
70. Футбол как транквилизатор
Как-то мы с Виктором Якуниным получили серьезный разгон в ЦК комсомола. Сейчас уже не помню, за что. Говорилось даже о «несоответствии должности» и «необходимости кадрового решения».
Из ЦК я поехал прямо на футбол. Болел я за ЦДСА, поэтому, когда в метро услышал: «Бей конюшню», разозлился, и все служебные несчастья отодвинулись на второй план. Потом был футбол и счет 3:0 в нашу пользу. Счастливый я поехал домой. По дороге встретил друзей, поехали омывать победу.
На следующее утро я явился на работу с больной головой и в отличном настроении. Там встретил бледного Виктора:
— Я не спал всю ночь.
Через полчаса позвонили из ЦК. Выяснилось, что дело ограничится предупреждением. Я отправился в столовую, а Виктор — домой: у него возникли проблемы с сердцем.
Говорят, хобби — самое лучшее средство от стрессов на работе. Разве не так?
71. Все равны, как на подбор
Летом на территории нашей школы тренировалась сборная СССР по футболу. У нас были прекрасное футбольное поле, бассейн, комбинат питания. Тренировал команду Михаил Якушин. Имена футболистов той сборной звучат теперь, как страницы из истории футбола: Э. Стрельцов, В. Воронин, А. Шестернев, И. Численко. По вечерам они пили кофе в баре и мирно ухаживали за слушательницами.
В одно из воскресений к ним приехали жены и подруги. Они вышли из небольшого автобуса и направились к главному корпусу. Все маленького роста и все блондинки! Впереди вышагивала супруга Альберта Шестернева фигуристка Татьяна Жук, яркая блондинка ростом не больше метра шестидесяти пяти.
— Это артистки? — спросил меня слушатель из Чили.
— Нет, — ответил я. — Это группа сопровождения.
72. Почетный ритуал
Каждый год мы разбивали слушателей по группам и на две недели отправляли в какую-нибудь область или республику для «знакомства с работой областной или республиканской комсомольской организации». Я два раза выезжал с группой в десять человек в Киргизию. Принимали нас на самом высоком уровне, возили по заводам, колхозам и в каждом месте кормили обедом. Однажды во время одного из обедов в совхозе мне предложили выпить глаз барана. Отказаться было нельзя, ибо это был почетный ритуал.
— Что мне делать? — спросил я у сидящего рядом секретаря ЦК партии республики.
— Быстро выпей и тут же запей фужером коньяка, — посоветовал он.
Что я и сделал. До сих пор вспоминаю с содроганием.
73. Вокал не гарантирует безопасность
Обеды в Киргизии, особенно в сельской местности, продолжались долго, так долго, что иногда объявлялся перерыв. Однажды во время такого перерыва девчонки-переводчицы расположились на каком-то бугорке и начали петь. К ним подошел местный аксакал и посоветовал:
— Не надо петь. Она не боится, когда поют. Надо разговаривать. Громко разговаривать.
— Кто она? — весело поинтересовались переводчицы.
— Гюрза, — спокойно ответил он.
— И много их здесь?
— Много. Много…
Девиц как ветром сдуло.
74. Иван Кузьмич и обезьяны
— Подпиши, — убеждал я заместителя директора школы по хозяйственным вопросам.
Речь шла о ремонте флигеля, и Иван Кузьмич — так звали заместителя директора — наотрез отказывался ставить подпись.
— Тогда я тебя погублю, — пригрозил я. — Я скажу уезжающим африканцам, что лучшим подарком для комсомола будет обезьяна.
— Ну и что? — насторожился Иван Кузьмич.
— А то, что осенью они привезут обезьяну и подарят ее ЦК ВЛКСМ. А те, естественно, передадут на хранение нам, ибо только у нас есть возможность ее содержать. И ты, Иван Кузьмич, будешь возиться с обезьяной.
— Давай твою бумагу, — вздохнул Иван Кузьмич. — Подпишу.
75. По старой дружбе
Как-то, когда я уже работал в МИДе, мы с женой ехали по проспекту Вернадского, и я обратил внимание на новое современное здание.
— Было бы здорово устроить тебя сюда работать, — сказал я Ларисе.
Мы только что приехали из-за границы и Лариса подыскивала работу.
Действительно, место было удобное, по дороге из дома в МИД. По утрам я мог бы подвозить ее на работу.
Я подрулил к зданию и прочел: «Водоканалпроект при Госстрое СССР».
При Госстрое — это интересно. Мой старый знакомый Иван Кузьмич работал там в должности управляющего делами.
На следующий день я ему позвонил. После пяти минут о том, кто где и «почему не звонишь» я попросил помочь устроить Ларису на работу. Он уточнил адрес и сказал:
— Пусть завтра выходит на работу.
Я поблагодарил. На прощание он сказал:
— Ты уж, пожалуйста, в Госстрой обезьян не привози. Здесь их и так много.
На следующий день Лариса пришла в этот «Водоканалпроект». Ее уже ждали. Проработала она там до следующего нашего отъезда за границу.
76. От «а» до «я»
В школе было четыре факультета: для советских слушателей, слушателей из соцстран, слушателей из капиталистических стран и африканцев. Я был деканом факультета слушателей из капстран, Виктор Якунин — деканом факультета африканцев. Я первый по алфавиту, он — последний. Это давало основание директору школы созывать все руководство от «а» до «я».
С Виктором мы дружили и, естественно, писали друг другу самые радужные характеристики.
Однажды заместитель директора Маша Гаркуша посмотрела характеристику, которую мне написал Виктор, и сказала:
— Не хватает одного слова.
— Какого? — спросил Виктор.
— Светоч, — ответила Маша.
77. Братская помощь
В школу к нам часто приезжали генсеки компартий. Я встречался с аскетичным португальцем Алвару Куньялом, много было выпито с веселым венесуэльцем Хесусом Фарией.
Однажды в моем кабинете после второй бутылки коньяка разговорился секретарь французской компартии Рене Пике:
— Вам, скорее всего, живется не так, как вы бы хотели. Но нам без вашей помощи было бы плохо. Да, вы содержите и контролируете наши профсоюзы. Но это замечательно. Они свободны от патроната. Их никто не может купить! И мы многого добились. А ради уступок со стороны хозяев на митингах можно говорить все, о чем вы попросите.
Я часто вспоминаю эти слова теперь, когда профсоюзы западных стран освободились от опеки Суслова…
78. Ключ от сейфа, коньяк и чача
Катастрофа!
Выходя из дома, я по привычке похлопал себя по заднему карману брюк, где всегда лежал ключ от сейфа. Но теперь ключа там не было.
Я вернулся домой, обыскал все. Ключа нет.
Чтобы открыть сейф, придется вызывать бригаду из ЦК партии. Но, открыв сейф, кроме паспортов слушателей-нелегалов, бригада обнаружит… литровую бутыль чачи, которую неделю назад привез из Грузии наш переводчик Э. Пилия. А это уже пахнет серьезными санкциями по партийной линии.
Но ничего не поделаешь, и я отправился на работу навстречу неприятностям. По дороге заехал в кафе «Шоколадница», заказал две рюмки марочного коньяка и кофе. Расплатился, встал и невольно прикоснулся к заднему карману брюк. О чудо! Там лежал ключ!
Я вынул его и, к удивлению официантки, долго рассматривал.
Позже я понял: ключ как-то завернулся, попал под ремень, и я его не заметил.
Отсюда вывод: если неприятности, выпей пару рюмок марочного коньяка.
3.2. Переводчики
79. Дипломат скрывается в ночи
Однажды после совещания переводчиков мы решили пойти пешком к метро через парк. Шел снег, было уже темно. Вдруг из-за стены снега появилась машина с дипломатическими номерами. Подъехав к нам, она остановилась. Мужчина открыл дверь и начал что-то спрашивать.
К нему подошла Лия Лунькова.
Он осмотрел засыпанную снегом настоящую русскую деревенскую бабу в платке и с надеждой спросил, не понимает ли кто-нибудь из компании по-английски. Лия по-английски понимала. Она была синхронной переводчицей и неоднократно работала с первыми лицами по линии ЦК КПСС.
Страшно удивленный, что русская деревенская баба свободно говорит по-английски, он сбивчиво на плохом английском стал объяснять, что они с женой возвращаются из кусковского музея и заблудились.
— Может быть, вы знаете какой-нибудь язык лучше, чем английский? — поинтересовалась Лия.
— Французский.
— Саша, — позвала она.
И к машине подошел весь облепленный снегом настоящий русский мужик в меховой шапке, блистательный синхронник Саша Платов. Саша начал объяснять дипломату, как проехать, а потом спросил:
— Я чувствую: французский у вас — не родной язык. Какой язык у вас родной?
— Португальский.
— Бразильский диалект или португальский?
— Мы с женой португальцы, — промолвил ошалевший дипломат.
— Галя, — позвал Саша. — Они португальцы.
И из толпы выделилась еще одна «деревенская баба» в платке, Галя Вершковская, одна из лучших в стране переводчиц с португальского языка.
Дипломат почти лишился дара речи: ночью в лесу, в деревне, русские мужики и бабы — и такое… Едва дослушав Галину, он включил газ и скрылся в ночи.
80. Доплата за язык
Как-то к нам в ЦКШ пожаловала дама, отвечающая в Московском управлении МВД за борьбу с проституцией.
— Какие они, эти проститутки? — простодушно спросила заместитель директора Маша Гаркуша.
— Обыкновенные, — отвечала дама. — Меня тут встречали две девушки. Они похожи.
Две эти девушки, наши переводчицы Нина Сергеева и Лена Хмельницкая, узнав о таком, обиделись:
— Безобразие! Нас принять за проституток! Из-за того, что мы модно одеты!
Одевались они действительно ярко, и юбки — тогда была такая мода — носили очень короткие.
— Она даже стоимость назвала, — подзуживал я. — Десять рублей.
— Ну это уж слишком! — возмутились переводчицы. — Так дешево!
Я их успокоил:
— Я думаю, за язык вам бы добавили.
Переводчики получали 5 % надбавки за знание иностранного языка, называлось это «надбавка за язык».
Хохотали потом целый день.
81. Военные и штатские
С приездом группы из Португалии у нас добавилась ставка одного переводчика с португальского языка, и я принял на работу девушку, только что окончившую Ленинградский университет. Звали ее Люда, фамилию не помню. Работы у нее было немного, и она попросила разрешение на преподавание по совместительству. Преподавателей португальского языка тогда в Москве не хватало. Я не возражал. Она взяла две группы: одну в Военном институте иностранных языков, другую — на филфаке в МГУ.
От мальчиков в Военном институте она была в восторге: дисциплинированные, вежливые, много работают.
— Такие хорошие ребята. Я вхожу в аудиторию — все встают, дежурный мне докладывает, они стоят не шелохнувшись.
Однажды она пришла ко мне:
— Я ужасно переживаю. В пятницу моих ребят выстраивают, каждый по очереди строевым шагом подходит ко мне, а я спрашиваю двадцать слов. Если он не знает перевод пяти, его не отпускают в увольнение. Я смотрю ему в глаза, хочу помочь… Понимаешь, из-за меня, девчонки старше его года на три-четыре, он должен будет сидеть все выходные в казарме. Как он меня должен ненавидеть!
А вот студентов университета она не любила: бездельники, прогульщики, учиться не хотят.
— Заданий никто не делает. Я вхожу в аудиторию, а они сидят развалившись. Говорю — меня не слушают.
Прошел год.
— Как твои студенты? — спросил я.
— Ты понимаешь, что странно… — ответила она. — Эти бездельники из университета начали говорить. Они встречаются с какими-то бразильцами, португальцами, где-то достают кассеты, книжки, даже порнографические. Вчера мы с ними целый час пели песни по-португальски.
— А твои любимцы из Военного института?
— Слова знают, а говорить не могут. У них все какое-то казенное. Все от и до. Ходят строем и зубрят. Читают только то, что я приношу. На следующий год мне предлагают еще одну группу в университете, я откажусь от военных.
82. Люся, которая дерет с солдат три шкуры
Была у нас в Центральной комсомольской школе переводчица. Звали ее Люся, фамилию не помню. Такая неуклюжая восторженная девица, любительница туристских песен и походов.
Свой очередной отпуск Люся проводила с друзьями на севере, далеко от железной дороги. Питалась рыбой, которую ловили ребята, и по вечерам пела у костра песни Визбора. Однажды в небе появился вертолет. Он приземлился около палатки, оттуда вышли двое военных, спросили, здесь ли такая-то, и назвали Люсину фамилию.
— Здесь, — робко ответила Люся.
— Забирай вещи и с нами, — приказали ей.
Насмерть перепуганная Люся залезла в вертолет. На вопрос: «Куда вы меня везете?» — ей ответили: «Куда надо». Она совсем испугалась и больше ни о чем не спрашивала. Через час вертолет приземлился на аэродроме, и ее пересадили в самолет. Летели несколько часов, а когда приземлились, то снова посадили в вертолет. И за все это время никто ей не объяснил, что происходит и куда ее везут, а спрашивать сама она боялась.
Наконец прибыли в какую-то воинскую часть. Сначала у нее отобрали приемник, потом выдали офицерскую форму и забрали одежду.
Ее привели в палатку и сказали, что она будет здесь жить. Потом подвели трех солдат и объяснили, что теперь она их командир.
— Что я должна делать? — робко поинтересовалась Люся.
— Драть с них три шкуры, если что не так.
Люся не имела ни малейшего представления, что означает «если что не так», но спрашивать побоялась.
И началась ее жизнь в палатке. Солдаты, с которых она должна была драть три шкуры, с утра до вечера гоняли с другими солдатами в футбол, общались к ней через «товарищ лейтенант, разрешите обратиться» и три раза в день приносили довольно сносную еду, а она сидела в палатке и тряслась от страха.
После двух недель ей вернули ее вещи, забрали форму и на бронетранспортере отвезли на железнодорожную станцию. Там ей дали билет до Москвы.
Дело происходило в августе 1968 года, а Люся была переводчицей с чешского языка.
83. Страх в умеренных дозах
Энри Пилия попал к нам с четвертого курса МГИМО. Прекрасный переводчик с испанского языка, он быстро окунулся в нашу шальную жизнь, да так, что стал реже бывать в институте, а потом вообще перестал туда ходить. Это было обидно, потому что оставались ему всего полтора семестра и защита диплома. Читать нотации я не стал и начал действовать окольным путем.
Прекрасная английская переводчица Лия Лунькова, в отличие от других девушек, окончила переводческий факультет иняза и получила воинское звание.
И я начал атаковать Энри:
— Летом всех отправят на военную переподготовку. Ты диплом не получил, стало быть, будешь солдатом. А командиром у тебя может быть Лия, она офицер. Она будет жить в гостинице, ты — в палатке. Утром она будет приходить, проверять, все ли у тебя в порядке. Плохо застелил постель — два часа строевой подготовки.
Через пару дней Энри подошел ко мне:
— Скажи, а Галя Вершковская тоже окончила переводческий?
Я сразу все понял. Он, конечно, был уверен, что тишайшая и добрейшая Лия никогда не позволит себе никакой гадости, но вот Галя, с которой он постоянно ссорился…
Галя не окончила переводческий факультет, но я решил в воспитательных целях допустить неправду.
— Окончила. Зря ты с ней ссоришься. Там ты должен будешь звать ее на «Вы» и по имени-отчеству. Она тебе: «Здравствуй, Энри». А ты: «Здравия желаю, Галина Михайловна». Нешустро встанешь, когда войдет, — сорок метров по-пластунски.
Когда же я принялся описывать, как он будет ползти, а она идти рядом и следить, чтобы он не отрывал от земли филейную часть, то, взглянув на него, понял, что достаточно.
На следующий день он поехал восстанавливаться в институте.
84. Юные художники и майор Стебунова
Я замечал, что идея оказаться в армии под началом женщины повергала некоторых представителей сильного пола в уныние.
Однажды я оказался в компании, где два студента Суриковского училища вели себя высокомерно, девушкам просто хамили. Я спросил их, на каком они курсе. Они ответили: на третьем.
— Может, и пронесет, — заметил я как будто мимоходом.
Они, естественно, заинтересовались, что именно пронесет.
— В Бресте будет установлена огромная картина в честь защитников крепости. Для этого студентов целого курса вашего училища призовут на год. Вы будете рисовать эту картину. Жить будете, естественно, на казарменном положении.
— Откуда ты знаешь? — спросили они.
— Вашим командиром будет майор Стебунова. Ей по этому случаю присвоили внеочередное звание.
Я говорил авторитетно, и мне верили.
— Кто она такая? — заволновались художники. — Художник?
— Не думаю, — ответил я. — Просто командир. Красивая девушка. Молодая, но строгая. У нее не забалуешь. Чуть что не так, сто приседаний.
Художники притихли. Стали вести себя прилично.
А майор Стебунова действительно существовала. Она работала на одной из кафедр академии, где я когда-то учился. Это была тихая мирная тетя, одна из тех, про которых говорят: «И мухи не обидит».
85. Нужное слово в нужный момент
Работала в школе дама по фамилии Горюнова, сестра посла Д. П. Горюнова. Ей почему-то не давала покоя преподавательница русского языка Таня Конева, молодая и красивая, всегда модно одетая женщина.
— Она просто следит за мной, — жаловалась мне Татьяна. — Все ей надо. «А куда вы идете? А вы там уже вчера были…» Достала.
Причины быть недовольной у Тани были. Она, как бы сказать мягче, «дружила» с венгерскими слушателями. И часто к ним ходила.
Однажды зимой Татьяна направилась по тропинке к корпусу, где жили венгры. Горюнова ее догнала:
— Куда это вы, Танюша, торопитесь?
— Вот в тот корпус.
— Зачем?
— У меня там знакомые.
— А кто?
— Венгры.
— А зачем вы к ним идете?
Татьяна не выдержала и спокойно ответила:
— Совокупляться.
Употребила она более грубое слово на «е».
Горюнова остолбенела, остановилась. Татьяна пошла дальше.
— Таня, ты не боишься, что она поднимет скандал? — спросил я ее на следующий день.
— Нисколько. Во-первых, она побоится произнести это слово. А во-вторых, кто же ей поверит, что такая интеллигентная дама, как я, может сказать подобное!
С тех пор Горюнова стала обходить Татьяну стороной, не здоровалась. Татьяна была счастлива.
Как важно в нужный момент найти нужное слово!
86. Почасовик Морозов и египетский коньяк
Был у нас прекрасный переводчик с португальского языка Володя Морозов. Он работал почасовиком. Когда зачитывали список переводчиков, в конце добавляли: «И почасовик Морозов». Поэтому его и стали звать «почасовик Морозов». И сам он так представлялся.
Если всем зарплату выдавали в положенные дни два раза в месяц, то почасовик получал деньги сразу после подписания мною ведомости. И, чего греха таить, иногда я подписывал липовую ведомость, почасовик отправлялся в бухгалтерию, а оттуда — прямо в магазин.
Когда речь шла о футболе, он почему-то переходил на очень плохой немецкий. Если он говорил: «Wollen sie Fußball spielen gehen sehen?», это означало «Не пойти ли нам на футбол?».
Однажды он принес на футбол литровую бутылку египетского коньяка. Отпив глоток, дальше пить мы отказались и отдали бутылку какому-то пьянчуге. Тот попробовал и замахал руками:
— Такое я не буду.
87. Как бороться с замерзанием стекол
Однажды переводчик с испанского языка Энри Пилия привез из дома бутыль чачи и с почасовиком Морозовым распил ее в комнате студенческого общежития МГИМО. И они, как бы сказать поприличнее, испачкали окно.
На следующий день Пилия и почасовик решили окно помыть, принесли тазик с теплой водой, открыли окно и начали мыть. Все бы хорошо, но на улице был январь и мороз градусов под двадцать. Удивленным прохожим Пилия объяснял:
— Окно замерзло. Ничего не видно. Решили помыть.
Говорил он это с кавказским акцентом, а обалдевшие прохожие замечали:
— Оно у тебя опять замерзнет.
На что Энри отвечал:
— Опять помою.
Прохожие приставляли палец ко лбу.
88. Тамара с ремнем
Был у нас переводчик с испанского языка Володя Пелевин, блондин с голубыми глазами. Считал он себя неотразимо красивым и на женщин смотрел свысока.
Он почему-то очень боялся почасовика Морозова. Тот при встрече сурово смотрел на него и говорил:
— Смотрите, Пелевин.
Однажды ко мне пришла преподавательница политэкономии Тамара Тхоржевская, молодая и красивая женщина:
— Олег, поговори с Пелевиным. Он мне вчера сказал на семинаре: «Если слушатели отвечают правильно, я тебе не буду переводить их ответы. Я тоже политэкономию изучал».
Замечу только, что Тамара была кандидатом экономических наук, а Володя окончил институт иностранных языков.
Я обещал Тамаре, что поговорю. Действительно, поговорил. Но…
Через неделю ко мне в кабинет влетает Тамара:
— Что ты сделал с Пелевиным! Когда я вхожу в аудиторию, он вскакивает и стоит смирно как солдат. Обращается ко мне на «Вы» и по имени-отчеству.
Я понял, в чем дело. Вызвал почасовика Морозова:
— Что ты сделал с Пелевиным?
— А ничего. Я ему сказал, что если он будет продолжать грубить Тамаре, то мы его выпорем.
— Как? — удивился я.
— Он тоже удивился. Я объяснил: «Положим тебя на диван и выпорем. На твое счастье, Тамара пока не дала согласия, но смотри…».
89. Упорство не всегда поощряется
В те годы в Москве перешли с шестизначных номеров телефона на семизначные. Если кто-то ошибался и набирал шестизначный номер, автомат ему отвечал:
— Вы забыли набрать цифру «2» перед нужным вам шестизначным номером.
Однажды ко мне в кабинет ворвались две переводчицы:
— Иди послушай.
Я вошел в переводческую комнату и увидел слушателя, который разговаривал с автоответчиком:
— Я понял, что надо набрать цифру «2», но скажи, если я наберу… — он называл номер — это будет правильно?
Было особенно смешно еще и потому, что он говорил с явным кавказским акцентом.
— Я не прошу тебя объяснять, я хочу, чтобы ты сказала, правильно или нет. Ну что ты заладила! Я все понимаю, я прошу только ответить. Нет, ты ответь. Почему не хочешь нормально ответить?
Я ушел. Девчонки рассказывали, что их терпению скоро настал предел и они объяснили ему, в чем дело.
90. «Гудок» зовет
Однажды мы с Виктором Якуниным решили посмеяться над экономом нашей школы Леней Кривовязом и подписали его на совершенно ненужную ему газету железнодорожного транспорта «Гудок». Причем на два экземпляра: один домой, другой на работу, чтобы «утром не ждал газету и ехал на работу» и чтобы в субботу и воскресенье «не ездил на работу только для того, чтобы почитать газету».
Получив первые три экземпляра, Леня отправился на почту в отдел доставки корреспонденции и попросил отменить доставку. Ему ответили, что для этого надо предъявить квитанции о подписке, которые мы с Виктором, естественно, уничтожили.
Через пару дней к Лене домой наведалась его старшая сестра, балерина Большого театра, которая постоянно наблюдала за младшим братом. Увидав в почтовом ящике два экземпляра «Гудка», она спросила, зачем он выписывает эту газету. Леня, чтобы отделаться, сказал, что его очень интересует жизнь железнодорожников.
Сестра уехала, а через два часа пожаловала мама. Поговорив сначала о том о сем, она стала интересоваться его здоровьем:
— Как ты себя чувствуешь? Ты выглядишь утомленным…
— Да здоров я, здоров, — успокаивал он мать.
— Я вижу, что здоров, но… Леня, это правда, что ты выписываешь «Гудок»?
— Правда.
— Зачем?
— Меня разыграли.
— Почему тебя разыграли? Леня, скажи мне правду.
Кончилось это тем, что сестра купила Лене путевку в пансионат, вернувшись из которого, он нашел у себя в почтовом ящике десять последних экземпляров «Гудка».
91. Об умении заказывать в ресторане
Проводив в Шереметьево на родину очередную партию слушателей, я, Витя Якунин и Леня Кривовяз отправились в тамошний ресторан. Заказали бутылку коньяка, отбивные.
— И по порции черной икры, — попросил Леня.
— Икры нет, — ответила официантка.
— Галочка, я тебя прошу.
— Правда, нет.
— Позови метра.
Подошел метр. Мы много раз бывали в этом ресторане и хорошо знали его.
— Николай Михайлович, — начал упрашивать Леня. — Мы сегодня устали, намучались, 50 человек пропускали через таможню. Нам бы икорки…
— Ленечка, — отбивался метр. — Для тебя все сделаю. Но икры нет.
— Хорошо, — согласился Леня. — Подзовите Галочку и скажите: «Галя, принеси Лене и его друзьям три порции черной икры».
— Так ведь икры нет, — не сдавался метр.
— Тогда что вам терять! Она вам скажет: «Николай Михайлович, вы же знаете, что икры у нас нет». Попросите.
Метр махнул рукой:
— Две порции. Больше, правда, нет.
На том и поладили.
92. Старость и молодость
Все переводчики у нас были молодые, не старше тридцати, за исключением переводчика с венгерского языка Юры Герта. Ему было тридцать пять.
Как-то девчонки начали подшучивать над ним:
— Ты, Герт, старый.
На что тот ответил:
— Да, мне тридцать пять. Это означает, что я дожил до тридцати пяти. А вот доживете ли вы до тридцати пяти, никто не знает.
— Он испортил нам настроение на целый день, — жаловались они мне потом.
Так получилось, что одна из них, Инна Седько, попала в автомобильную аварию и до тридцати пяти не дожила.
3.3. Дела и люди
93. Борис Пуго
В середине 1967 года на партсобрании Центральной комсомольской школы я должен был отчитываться за работу моего факультета. Из ЦК ВЛКСМ приехал, как тогда было принято, проверяющий. Он представился:
— Борис Пуго.
Так я познакомился с будущим членом ГКЧП, будущим министром внутренних дел. Тогда его должность называлась «ответисполнитель аппарата ЦК ВЛКСМ».
За три дня до собрания Борис прибежал ко мне в кабинет:
— Старик, против тебя замышляется заговор. Завкафедрой исторического опыта КПСС собирается обвинить тебя в каких-то грехах и сколачивает группу.
С заведующим кафедрой исторического опыта КПСС К. Д. Шалагиным отношения у меня были сложные. Особенно они накалились после того, как при составлении программы для студентов из Западного Берлина я вычеркнул «аграрную политику КПСС». Мотивировка была проста: в Западном Берлине нет ни одного крестьянина, и аграрную политику проводить некому. Заведующий кафедрой охарактеризовал мои действия как «неблагодарную попытку скрыть от передовой общественности западных стран ленинскую аграрную политику». Ни больше ни меньше.
Борис был на моей стороне:
— В обиду я тебя не дам. Выступлю последним, попытаюсь все сгладить. Не волнуйся.
Я тут же вызвал пять переводчиц и отправил их по библиотекам, где хранились кандидатские диссертации по марксистским дисциплинам. И строго наказал искать диссертацию Шалагина.
В первый день они не смогли ничего найти, но уже на следующее утро Ира Полозова позвонила из Ленинки:
— Нашла. В 1951 году он защитил диссертацию на тему «Борьба товарища Сталина с титофашистами».
Теперь я был готов к собранию.
Где-то в середине доклада я стал распространяться по поводу того, что некоторые товарищи защитили диссертации очень давно и жизнь внесла коррективы не только в научные, но и в политические выводы, сделанные в них. И потом выложил:
— Один товарищ даже защитил диссертацию на тему «Борьба товарища Сталина с титофашистами».
В 1968 году это звучало дико. Аудитория захохотала. Я начал смягчать:
— Конечно, мы понимаем, какое тогда было время. Но думаю, что было бы правильно, если бы товарищи, написавшие такие диссертации, подкорректировали их в духе времени и повторно защитили.
Сразу же после меня слово взял Шалагин. Из его выступления следовало, что за всю историю высшей школы декана лучше меня не было.
Борис сидел ошарашенный. Потом я рассказал ему, как все получилось. Мы подружились.
94. Личный гость посла
Как-то в августе 1967 года Жоз Гукасов попросил меня подъехать к нему в КМО (Комитет молодежных организаций). Жоза не месте не оказалось, и я отправился обедать в цековскую столовую. Там встретил Бориса Пуго. Мы сели за один столик, поговорили о том о сем.
В КМО меня ожидал сюрприз: уже в тот день вечером я должен был лететь в Марокко представлять советских студентов на съезде марокканских студентов.
Поездка планировалась заранее. Но марокканцы не давали визу, и я про командировку забыл. За день до открытия конгресса визу дали.
— Мне не с чем выступать, — отнекивался я.
— В посольстве помогут.
И я полетел в Марокко.
В аэропорту Рабата меня встретил советник по культуре посольства Николай Клушин, в будущем мой хороший приятель.
— У вас есть приветственная речь? — спросил он с места в карьер.
У меня не было приветственной речи.
— Не страшно. Подготовим. Но готовить нужно прямо сейчас. Конгресс открывается сегодня вечером. Советский делегат должен выступать в первый день конгресса, но вы только что прилетели, и мы попросим перенести ваше выступление на завтра.
Я согласился.
— Где будем готовить выступление? — спросил он. — В посольстве или у меня дома? Дома нам никто не помешает.
Я согласился готовить выступление у него дома.
А дома нас ждала его гостеприимная жена, и мы начали с обеда. Я вытащил бутылку «Столичной».
— Лучше сначала виски, — предложил Клушин.
Мы ели прекрасный борщ и говорили о Москве. Потом открыли мою бутылку. Словом, к шести вечера, когда должен был открыться конгресс, мы были не в очень транспортабельном состоянии. Но Клушин был настроен решительно:
— Все равно появиться на конгрессе надо.
Выбрались только к семи. Не успели мы отъехать от дома, как на светофоре к нам подошли какие-то ребята.
— Советские товарищи, осторожно! Король запретил конгресс. Все делегаты и гости арестованы.
Мы вернулись домой и перешли к кофе с коньяком.
В десять раздался телефонный звонок. Звонил посол Лука Фомич Паламарчук.
— Советский гость арестован, — взволнованно сообщил он. — Срочно приезжайте в посольство, будем готовить ноту протеста.
На что Клушин нетвердым языком возразил:
— Советскому делегату удалось скрыться. В настоящее время он укрывается у меня дома.
— У вас дома небезопасно, — забеспокоился посол. — Я немедленно вышлю машину.
Через несколько минут к дому подрулил черный мерседес с советским флагом. На заднем сиденье сидел посол. Я уселся рядом.
— Отныне ваш статус — «личный гость посла», — объяснил мне Паламарчук. — И будете жить в посольстве.
95. Мужественный делегат и два жирных гуся
На следующий день Клушин придумал:
— У тебя обратный прямой билет в Москву. Можно воспользоваться случаем и получить разрешение на возвращение через Париж. Я устрою стыковку так, что пробудешь в Париже пару дней.
Даром слов на ветер он не бросал.
И в тот же день в Москву полетела телеграмма, в которой говорилось, что советскому делегату с риском для жизни удалось укрыться в посольстве, и посольство просит разрешение на немедленную эвакуацию его через Европу.
Вся комсомольская знать была в то время в Ленинграде на конгрессе «Октябрь и молодежь».
Мой давний босс Борис Пастухов, тогда второй секретарь ЦК ВЛКСМ, после слов о тяжелых условиях работы комсомола и подвигах его героев зачитал эту телеграмму, и весь конгресс принял резолюцию в поддержку «мужественного советского делегата». И в Рабат пошла телеграмма: «Согласны на любой маршрут возвращения советского делегата, гарантирующий его безопасность. Привет советскому делегату!».
Следующие два дня мы с семейством Клушиных разгуливали по Рабату, а в последний вечер он повез меня на «явочную квартиру». Там действительно собрались находившиеся на нелегальном положении руководители молодежной организации Марокко, и мы подписали манифест. А после манифеста был ужин с двумя жирными гусями.
96. Тень гарроты
На следующее утро Клушин повез меня в аэропорт. Он пошел оформлять билеты и вернулся бледный.
— Что-то случилось? — догадался я.
— Да. И ужасное. В Париж ты полетишь не прямым рейсом, а с пересадкой.
— Ну и что?
— Да было бы ничего, если бы пересадка была не в Мадриде и самолет не был испанским.
Напомню, что в те годы Франко еще был жив, никаких отношений с Испанией у нас не было и только что там был казнен на гарроте коммунист Хулиан Гримау.
— Полетишь? — спросил меня Клушин.
— Полечу.
Прощались мы с ним по-серьезному.
Через десять минут после взлета я понял, что одного бокала воды после жирных гусей мало. Появилась стюардесса с подносом, а на подносе — с полдюжины бутылок.
— Кока-кола, минеральная вода…
Я взял минеральную воду, выпил две бутылки. Стюардесса улыбалась. А потом спросила, чем я буду платить. Оказалось, что услуга платная.
— Долларос? Песетас? Франкас?
Мне было ужасно жалко менять стодолларовую бумажку, мой единственный валютный резерв, а впереди еще был Париж. И я, больше для шутки, спросил:
— Рублос советикос?
Она утвердительно закивала головой, и я выдал ей пятидесятирублевую купюру с Лениным.
Она что-то пробормотала и ушла, а вскоре из глубины самолета появился громила, и шел он явно ко мне. Тень гарроты легла на мои плечи…
Однако по мере того, как он приближался, по его виду я понял, что он чем-то смущен. И правда, подойдя ко мне, он принялся извиняться. Оказалось, что у него нет сдачи в моей валюте, и «не соблаговолит ли господин получить сдачу в долларах, франках или песетах». Я согласился на франки. Он вежливо поинтересовался, не знаю ли я курс валют. Я знал.
Он дал мне сдачу во франках и, как мне показалось, остался доволен. Позже ребята мне сказали, что купюру с Лениным в те годы в Испании он мог продать за большие деньги.
Удачная финансовая сделка ободрила меня, и я начал подумывать о том, как бы в Париже встретить своих бывших студентов. Один из них, я знал, стал бухгалтером ЦК французского комсомола. Но по какому адресу послать ему телеграмму? В Союз молодых коммунистов Франции из франкистского Мадрида рискованно. Сокращенными буквами UJCF? Получится «на деревню дедушке». Нужен хоть какой-нибудь адрес. И я вспомнил адрес «Юманите»: 9 Boulevard Poissonnière. Дальше было легче.
Из мадридского аэропорта Барахас я послал телеграмму: Paris 9 Boulevard Poissonnière и дальше UJCF. В «Юманите», конечно же, знают, что это Union des jeunes communistes français. А потом — фамилия моего знакомого. И текст: «Прибываю таким-то рейсом из Мадрида».
97. Встреча в соборе Парижской Богоматери
Каково же было мое изумление, когда я увидел, что у борта самолета меня встречает не кто иной, как сам первый секретарь французского комсомола!
Он был явно недоволен, но вежлив и проводил меня в общий зал, где меня ждали мои бывшие студенты. Мне объяснили, что пассажиры, которых встречает депутат Национальной ассамблеи, проходят полицейский контроль по упрощенным правилам, а таможенный контроль вообще не проходят. Поэтому французские коммунисты (а партия тогда была очень сильна) представляли для избрания в Национальную ассамблею двух делегатов от комсомола. Один — первый секретарь, другой — специально для протокольных вопросов и прежде всего для встреч гостей в аэропорту. В тот день этот депутат отсутствовал в Париже, а так как моя телеграмма внушала опасение за мою безопасность, то убедили ехать встречать меня первого секретаря.
Ребята (явно наша школа!) составили смету моего приема. И принимали!
Я много раз потом бывал в Париже. Но этих трех дней забыть не могу. По музеям мы не ходили. В Лувр в первый раз я попал много лет спустя. Но вот в собор Парижской Богоматери, несмотря на возражения моих друзей, пошел. Один.
И первым, кого я там встретил, был… Борис Пуго.
— Ты что здесь делаешь?
— А ты?
Мы с удивлением смотрели друг на друга. Еще несколько дней назад мы спокойно пили пиво в столовой ЦК ВЛКСМ и не помышляли о поездке во Францию.
Я объяснил ему свою историю. Он тоже попал в Париж случайно: нужно было заменить заболевшего руководителя туристской группы.
98. Героический побег
Так получилось, что в Москву мы возвращались одним самолетом. Сели рядом.
Борис подозвал стюардессу, показал ей мои мадридские наклейки и «по секрету» рассказал, что в Испании я сидел в тюрьме и меня приговорили к гарроте. И что я бежал, сейчас уж не помню, как, но очень героически: то ли разоружил конвоира, то ли прыгнул с какого-то этажа. Подошла еще одна стюардесса. Борис мрачно рассказывал про тюремные ужасы в Испании, про то, как душат на гарроте:
— Надевают на шею деревянный ошейник и медленно сжимают. Пока несчастный не умрет в муках.
Стюардессы смотрели на меня с ужасом.
Кто мог тогда знать, что через двенадцать лет Борис станет министром внутренних дел и ему будет подчиняться весь небезгрешный в отношении пыток аппарат.
Всю дорогу до Москвы нас с Борисом кормили и поили по особому прейскуранту.
99. Геннадий Янаев
В 1969 году мне предложили работу в советском посольстве в Алжире. Я согласился, прошел все положенные комиссии. Оставалась беседа с только что назначенным первым секретарем ЦК ВЛКСМ Евгением Тяжельниковым.
За два часа до назначенной встречи один из моих знакомых в ЦК комсомола сообщил мне, что на меня пришла анонимка и что заведующая кадровой группой, которая терпеть меня не могла, положила эту записку в мое дело. Я побежал к Борису Пуго.
— Надо срочно принимать меры, — решил он. — Пошли к Янаеву.
Будущий вице-президент СССР Геннадий Янаев тогда был председателем Комитета молодежных организации и моим непосредственным начальником.
— Времени в обрез, — согласился Геннадий. — Но выход есть.
Когда через пару часов я вошел в кабинет Тяжельникова, Янаев уже сидел там. Секретарша внесла мое дело. Пока Тяжельников задавал мне общие вопросы, Янаев взял дело, незаметно вынул оттуда листок с анонимкой и вернул папку Тяжельникову. Тот принялся внимательно рассматривать бумаги, задал еще несколько вопросов и потом подписал представление. Янаев поднялся:
— Я отнесу бумаги.
Он взял папку, и мы с ним вышли. По дороге он вложил анонимку в папку.
А через полчаса мы с Борисом сидели в кабинете Янаева и обмывали мое назначение.
С тех пор с Борисом я больше не встречался. Видел по телевизору, как он, первый секретарь компартии Латвии, по-холопски лебезил перед Раисой Горбачевой. Потом прочел про его странное самоубийство.
С Янаевым встречаться приходилось часто. Особенно когда он стал председателем Комитета по культурным связям.
Мне рассказывали, что, уже будучи вице-президентом СССР, он сказал своему помощнику:
— Напомни мне: когда я буду в США, хочу встретиться с Олегом. Надо убедить его, чтобы он вернулся под мое честное слово. Сейчас времена другие, он нужен здесь.
Через пару месяцев он возглавил ГКЧП и был арестован.
100. Евгений Тяжельников
Часто я встречал и Тяжельникова. Помню, примерно через неделю после смерти Брежнева я был в ЦК партии на совещании в отделе пропаганды. Тяжельников был тогда заведующим отделом. Он вел совещание, чувствовал себя уверенно. Я перекинулся с ним парой слов.
Когда я пришел домой, мне позвонил приятель и сообщил:
— Тяжельникова сняли.
Я не поверил:
— Час назад я видел его в ЦК, он нормально работал.
На следующий день я узнал, что Тяжельникова действительно сняли.
Потом через месяц он подошел ко мне в вестибюле МИДа:
— Ты тут все знаешь. Проводи меня до отдела.
Я уже знал, что его назначили послом в Румынию, и по дороге в отдел отвечал на его вопросы о МИДе.
Потом я часто встречался с ним на совещаниях.
101. Случай в августе
Я провожал в Рим нелегала, выпускника нашей комсомольской школы. Все надлежащие документы мы ему подготовили. В римском аэропорту офицер пограничной службы, сочувствующий компартии, должен был поставить штамп, удостоверяющий его прилет 21 августа не 1968, а 1967 года. Таким образом, год пребывания в СССР для властей его страны должен был остаться незамеченным.
Пассажиры прошли в самолет, но самолет не двигался. Час, потом другой. Я начал волноваться, спустился к начальнику пограничной службы:
— Вы понимаете, как нам важно, чтобы самолет улетел вовремя!
Он все понимал, но:
— Приказ держать самолет пришел с самого верха.
Из окошка его кабинета я видел этот самолет.
Мы продолжали разговаривать. Вдруг он показал на окно:
— Смотрите.
Из только что подрулившего небольшого самолета вышли два человека. Я их узнал: Дж. Наполитано, тогда второе лицо в итальянской компартии, ныне президент Италии, и заведующий иностранным отделом ЦК КПСС Б. Пономарев. Наполитано почти бежал к самолету на Рим, Пономарев спешил за ним, что-то пытался ему сказать, тот просто отмахнулся и поднялся по трапу не простившись.
В этот день советские войска вошли в Чехословакию.
102. Крепость теряет последних защитников
Многие мои знакомые и далеко не единомышленники были единодушны в поддержке чехов. Помню разочарование после разгрома «Чехословацкой весны». В те дни меня удивила реакция людей, которых я считал консерваторами.
Преподаватель марксизма в комсомольской школе Н. Белоусов, всегда стопроцентно одобрявший все партийные решения, только качал головой:
— Это крах всей системы. Мы надеялись. Мы верили. Теперь я понимаю, что эта система не приспособлена для внутреннего саморегулирования, для самомодернизации. Это означает, что она обречена.
Даже упоминаемый мною выше К. Шалагин выдал в сердцах:
— Теперь вся наша работа — пустая болтовня.
А потом было идиотское празднование столетия со дня рождения Ленина… По словам бывшего секретаря райкома партии Левы Зимина, «в коммунизм теперь не верят даже пионеры».