Дюрелл вылетел из Женевы в Тегеран четыре дня назад. Его предупредили за тридцать минут до отлета, пообещав по пути, в Стамбуле, передать инструкции. Подобное начало его ничуть не обеспокоило. Он привык к чрезвычайным операциям. Должность начальника оперативного отдела секции «К» Центрального Разведывательного Управления часто не предусматривала даже самых обыденных удобств. Он позвонил Дейрдре Пэджет, отдыхавшей в Санкт-Морице, уложил единственный саквояж, взял дипломатическую вализу и паспорт, в котором именовался атташе госдепартамента — у него была степень Йельского университета — и с десятиминутным запасом успел на рейс компании «Панамерикэн», где ему забронировали место.

Лето было в разгаре, и он без особой радости думал об удушающей жаре, ожидающей его в Тегеране. Он хорошо говорил на фарси, этим вполне можно будет обойтись в Иране, и немного на арабском и курдском, что тоже не помешает. Оказавшись на борту самолета, Дюрелл тщательно изучил остальных пассажиров — он всегда был осторожен — и решил, что беспокоиться нет причины. Несколько американских туристов, два напыщенных западногерманских промышленника, пять эксцентричных шведов, негромко переговаривающаяся индийская семья, самоуверенный торговец из Гонконга, нервный француз с женой, столь же нервная англичанка, путешествующая в одиночестве, и ни одного турка. Но спать он все-таки не стал.

Оперативной работой Дюрелл занимался очень давно. Его уже не устраивал другой образ жизни. Правила, по которым жила большая часть людей, были не для него. Они стали для него чуждыми и неудобными. Когда генерал Дикинсон Макфи, мрачный непредсказуемый человек с Аннаполис стрит, 20, предложил ему административную работу, Дюрелл отказался и возобновил свой обычный годовой контракт, игнорируя заключение аналитиков в его досье о том, что его ресурсы выживания почти на исходе.

Хитроумные приспособления, создаваемые в лабораториях, были не для него; его каджунский характер, закаленный в детстве в болотах Луизианы, больше тяготел к авантюре со многими неизвестными, чем к рутинной работе в команде, когда все приводилось к наименьшему общему знаменателю. Он бегло говорил на двух десятках языков и диалектов и был близко знаком с темными и кривыми дорожками всего мира. Он везде себя чувствовал как дома — в квартире Лондонского Мейфера, в парижском салоне экзистенциалистов, в ливийской пустыне, в гонконгском сампане, в тайских джунглях. Он был крупным мужчиной с мощной мускулатурой, но гибкой и быстрой походкой, иногда его выдававшей. Он мог убить пальцами, иголкой, свернутой в трубку газетой — и делал это чаще, чем задумывался над этим. Красной полосой было помечено его дело, хранившееся в главном здании КГБ на площади Дзержинского, 2, в Москве, и ещё одно — в управлении безопасности Та-По в Пекине. Чэнг Ханг Та-По, глава маоистской разведки, поклялся лично расчленить его труп на части. Все это ничуть не смущало Дюрелла, за исключением того, что теперь требовались усиленные меры предосторожности во многих мелких текущих делах. Он никогда не заворачивал беспечно за угол и открывал дверь только после соответствующих приготовлений. Дюреллу доводилось быть свидетелем смерти настоящих мужчин из-за секундной растерянности. Все это посеребрило его густые черные волосы, сделало темнее голубые глаза и добавило несколько жестких линий возле рта. Он выделялся. Он был не такой, как все. Но иной жизни для него не было.

Абрам Игит встретил его в Стамбуле.

— Пойдем со мной, Каджун, — сказал Игит, железными пальцами схватив его правую руку.

Дюрелл высвободил руку из ладони турка.

— Неужели ты никогда ничему не научишься, Абрам?

Человек, курировавший стамбульский центр для секции «К», примирительно улыбнулся.

— Извини, Сэм. Это у меня привычка — трогать, хватать людей. Наверное, я немного возбужден.

— Что ты для меня приготовил?

— Поговорим, пока будем пить кофе. Время есть. Здесь мы можем чувствовать себя свободно. И у меня четыре человека в пределах слышимости.

— Никогда не известно, что ждет нас завтра, — изрек Дюрелл.

В крошечных чашечках дымился свежезаваренный кофе. Дюрелл закурил одну из своих особых сигарет и поверх широких плеч Абрама Игита стал разглядывать посетителей кафе в аэропорту. У турка были гладкие щеки, глаза как пуговицы и мясистые ладони. Стамбульским центром он занимался шесть лет. Его недостатком были жена, пятеро детей, и тяга время от времени к трубке с опиумом. Но он был лучшим из того, что имелось в наличии.

— Ты должен рассказать мне, в чем дело, — заметил Дюрелл.

— У меня лишь частичная информация, Сэм. Но ты должен найти Таню Успанную.

— Советскую космонавтку? Ту, которая без труда может выиграть конкурс красоты?

Дюрелл помолчал.

— Я знаю её отца. Встречал однажды в Брюсселе, на научной конференции. Я там изображал клерка. Незаурядный человек.

— Блистательный. Жена — китаянка, ты же знаешь?

— Она все ещё в Китае, — откликнулся Дюрелл.

— А Таня, их дочь, побывала на Луне, — спокойно продолжал Игит. — И вернулась.

Он произносил слова без нажима, почти устало. Дюрелл посмотрел на турка. Тот грустно улыбнулся.

— Развязывается — как вы выражаетесь? — мешок с неприятностями.

— Это невозможно, — решительно возразил Дюрелл.

— Почему невозможно?

— Мы бы знали. Наши приборы засекли бы это.

— Но она там все же побывала.

Дюрелл плашмя опустил ладони на маленький столик.

— Без пропагандистских заявлений для прессы?

— Планировалась целая кампания. В Москве все было готово к её возвращению. Но в результате — пусто.

— Что ты подразумеваешь под «пусто»?

— Ни слова. Девчонки у них нет.

— Где же она тогда?

— Тебе поручено её найти, — ответил Игит. — Срочно. Первоочередная задача.

— А она жива?

— Мы не знаем.

— А русские знают?

— Пытаются узнать. Безрезультатно. И те, другие, тоже. Твой друг Чэнг Ханг Та-По в Тегеране. Китайская Народная Республика претендует на Таню Успанную, как на свою гражданку, с тех пор как её мать выбрала Пекин.

Глаза Дюрелла потемнели.

— Настоящий ящик Пандоры. И почему Тегеран?

— Там в последний раз видели Таню.

Это просочилось через служащего посольства, не в виде официального заявления, а в непринужденной болтовне в кафе. Советские товарищи пытались скрыть информацию, но она появилась в англоязычном бюллетене, произведя эффект разорвавшейся бомбы. Называлось её имя. Приводился её портрет. Ее азиатско-сибирскую красоту нельзя было спутать ни с чем. Все это, однако, напоминало галлюцинации потребителей гашиша.

Ее видели бегущей по улице Фирдоуси, потом возле дворца Гюлистан. Ее неопрятные волосы были растрепаны, грязное лицо обожжено солнцем, а одежда — остатки космического скафандра, если верить слухам, — изорвана в клочья. Она исступленно бормотала на русском и арабском. Казалось, что она пьяна или в истерике и полностью дезориентирована. То, что она сказала остановившему её полицейскому, вообще не имело смысла.

— Куда она бежала? — вдруг резко перебил Игита Дюрелл.

— Прошу прощения?

— Куда? К посольству или от него?

— Понятно. От него.

Турок развел свои мясистые ладони.

— Но у меня сведения из четвертых или пятых рук, Каджун.

— Ее арестовали? Взяли под стражу?

— Она удрала от полицейского. Вела себя буйно. Как ненормальная. Кажется, он её немного испугался.

Дюрелл скептически поморщился.

— Она помешалась?

Игит игнорировал его гримасу.

— Кто знает? Но это была Таня Успанная. Русские волнуются. Требуют срочно её вернуть. Заявляют о нарушении прав человека. Пиратстве. Похищении. Можешь смело продолжать, Советы уже все равно все сказали.

Дюрелл допил кофе. У него осталось пять минут до отлета в Тегеран.

— Что случилось после её бегства от местного копа?

— Потом о ней было два сообщения. Первый раз её видели в Тегеране, в тот же вечер. Четыре дня спустя — в Исфахане. Первый раз — все ещё одну. В кафе. Она ворвалась туда, назвав свое имя и объявив, что вернулась с Луны. Там оказались англичане. Они попытались предложить ей выпить и успокоиться. Она чуть не убила одного из них, ударив его стулом. На этом все кончилось. Вызвали полицию, но она выбежала на улицу. Полагают, что она перелезла через стену дворца, который раньше принадлежал Исмаилу Хар-Бюри. Ты про него слышал?

— Да, в Иране его предали политической анафеме, — кивнул Дюрелл. — Я думал, шах приказал посадить его в тюрьму.

— Он сбежал и скрывается.

— Значит, девушка у Хар-Бюри.

— Мы не знаем, — вздохнул Игит. — Что касается наводки на Исфахан, то она смутная и неопределенная. Американцы из археологической экспедиции, работающие в Персеполисе, недалеко от Дашт-и-Кавир, в жуткой пустыне, утверждают, что видели её на верблюде.

— На верблюде?

— В караване, держащем путь на север, в пески.

— Прямо Алиса в стране чудес, — заметил Дюрелл.

— Остальное тебе доскажут в Тегеране, — пообещал Игит. Она красивая девушка. Ты получишь удовольствие, разыскав её.

Когда Дюрелл приземлился в Тегеране, лежавшем под сенью горы Демувенд, там шел редкий летний дождь. Как всегда, таксист попался чрезвычайно темпераментный; разноцветные трамваи сверкали, брызгая водой из-под железных колес; жизнерадостный полицейский на посту у площади Юсефабад с беззаботной элегантностью игнорировал моросящие капли, хотя его гордые усы промокли и поникли. Дождь не ослабил невыносимой жары. Но он демократично капал и на велосипедистов, и на белые фуражки военной полиции, и на курсантов военной академии в мундирах, и на крыши из рифленого железа, и на нео-ахеменидские скульптуры древних лучников у Национального банка, где Дюрелл поменял золотые швейцарские франки на местную валюту. Было четыре часа дня, когда появился Ханниган, пробираясь через толпу школьников с бритыми головами и школьниц с косами и в серых фартуках. Тегеран, основанный каджарской династией в качестве столицы в 1796 году, во многих своих районах казался примитивным и незавершенным. Ханниган, который был представителем секции «К» в посольстве, выглядел одновременно взъерошенным и недовольным.

— Добро пожаловать в наш персидский рай, Каджун.

У Рэйфа Ханнигана были бледно-зеленые блестящие глаза и масса рыжих веснушек на невыразительном лице. Сквозь помятую легкую одежду просматривались широкие плечи. Его глаза эльфа не отрывались от прохожих, оказавшихся в это время у кафе неподалеку от Парк-отеля, где зарегистрировался Дюрелл. Движение по бульварам Шах-Реза и Фирдоуси казалось оживленней, чем несколько лет назад. Неподалеку от старой площади Тап-Хун в живописных магазинчиках в беспорядке перемешались итальянские аккордеоны, американские кремы для волос, немецкие пишущие машинки, парижские духи, а в книжных лавках медицинские книги о сексе соседствовали с брошюрами на фарси о диалектическом материализме. Ханниган покосился на двух мужчин, приветствующих друг друга поцелуями, и тяжело вздохнул.

— За мной следили, Каджун. Я не мог от них избавиться. Ты его видишь?

— Вижу, — ответил Дюрелл. — Третий столик справа. Чэнг Ханг Та-По. Будда, придерживающийся сталинистской линии. Как я понимаю, его интересует сложившаяся ситуация.

— Он посмотрел на нас. Держись, парень, он идет сюда, а для этого нужна чертовская наглость.

Ханг Та-По представлял из себя гору желтой улыбающейся плоти, которая скользила между столиками с грацией лебедя в деревенской заводи. На нем был двубортный костюм в старорусском стиле, облегавший внушительную фигуру. Его густые черные седеющие волосы были жесткими, как щетина у борова. Он легко ступал на подушечках пальцев, напоминая японского борца сумо, и продемонстрировал своеобразную элегантность в солидном кивке Ханнигану и в медленном торжественном повороте головы при взгляде на Дюрелла.

— Туда, где упала жертва, слетаются стервятники, — произнес он на безупречном английском.

— Если это Конфуций, в чем я лично сомневаюсь, — спокойно заметил Дюрелл, — то он в вашей стране сейчас не в почете.

— Вы правы. Это мое собственное изречение. Никто не удивился вашему приезду, мистер Дюрелл.

Та-По улыбнулся.

— Как и вы, сэр, не удивились, увидев меня. Мы знаем вас достаточно хорошо и уже наметили день расплаты за то многое зло, которое вы нам причинили.

— Вас могут вышвырнуть из страны за эти слова, — улыбка Дюрелла была словно высечена из камня.

— Мы все очень скоро станем persona non grata, если не совсем тривиальный вопрос о моей соотечественнице не прояснится.

— Вашей соотечественнице?

— Я буду с вами откровенен, — заявил Та-По. Его черные глаза сверкнули и погасли. — Мы считаем, что Таня Успанная принадлежит Китаю, что бы там Советы про неё ни заявляли.

— Она сделала свой собственный выбор, — возразил Дюрелл.

— А-а, но ведь бедная девочка не в своем уме. И мы согласны её принять. Ей нужна помощь, нежная забота матери…

— Могу представить её нежность, Чэнг.

— Потому я вас предупреждаю, Дюрелл. Мы знаем, где её искать. Мы найдем её. Наши люди уже в Исфахане. Видите, я ничего не скрываю. Иранский патриот Исмаил Хар-Бюри с нами сотрудничает.

— Хар-Бюри — ваша марионетка, — сердито огрызнулся Ханниган. — Он агитирует за Китай, используя вашу помощь в борьбе против шаха.

Ханг Та-По глянул на Ханнигана, а затем снова обратился к Дюреллу.

— Ваш здешний дружок, шпион империалистов, направит вас, сэр, в Исфахан, чтобы вы сотрудничали с тамошним английским агентом Ми-6, мистером Адамом Билем. А мы вам советуем признать, что доблесть — это прежде всего благоразумие, и ближайшим же рейсом улететь в Женеву. Это дело вас не касается. Если вы вмешаетесь, то очень пожалеете. А по дороге домой можете заодно передать мои поздравления вашему турецкому агенту, мистеру Игиту. Как я понимаю, он стал счастливым отцом ещё одной дочери.

Китаец грузно поднялся и склонил свою седеющую голову. Казалось, он забавляется, но Дюрелл не был в этом уверен. Ему не нравилась непроницаемость взгляда Та-По. Только на миг в нем сверкнула ненависть, буквально физически пронзив Дюрелла.

— Всего хорошего, сэр. Вы предупреждены.

Дюрелл сидел молча, держа руки на столе, и смотрел вслед удалявшемуся легкой походкой Та-По. Ханниган вздохнул и покачал головой. Веснушки ярче проступили на его лице, а блестящие зеленые глаза потускнели.

— Я считаю, у нас нет времени сочинять новые афоризмы вместо Конфуция, — сказал он. — Лучше я введу тебя в курс дела.

Дюрелл невесело улыбнулся.

— В этом уже нет необходимости. Ханг Та-По только что сообщил мне все, что нужно.

Исфахан, жемчужина юга, город прекрасных мавзолеев, минаретов, мечетей, дворцов и садов, был построен великим шахом Аббасом на фундаменте, заложенном парфянами, Сассанидами и арабами, а после того, как Каджары перенесли столицу в Тегеран, покоился в глубоком и сладком сне.

Дюрелл прилетел частным самолетом, предоставленным Ханниганом, которым управлял молодой отчаянный фарси Айзек Сепах.

— Зовите меня Айком.

Сепах бегло говорил по-английски, его блестящие усы были черными, как смоль. Он был строен и красив, и наверняка работал на иранскую службу безопасности. Все разведки мира бросились на поиски Тани Успанной.

— Я вам покажу достопримечательности, — предложил Айк. Вы знаете, Мейден-е-Шах был когда-то площадкой для поло? Я тоже играю в поло. Здорово. Узнаете Масджид-е-Шах, голубую мраморную мечеть, всю в мозаике? Голубизна и золото. Как сладкий сон. Полный умиротворения. Вон Али-Кепа, королевский зал для банкетов, и старейшая мечеть Джам-а. Я могу вас туда отвести. И Чегель-Сотун, здание с сорока колоннами — только настоящих там двадцать, а остальные двадцать — просто отражение в бассейне. Но ведь вместе — сорок, да? И девушки красивые. Но очень религиозный город. По соседству, в Нафджабаде, есть даже исповедующие зороастризм. Все здесь поэтично, как в Ширазе, где Саади жил и писал «Гулистан». Соловей Шираза. Мы, персы, все ещё очень романтичны. Хафиз в четырнадцатом веке тоже писал прекрасные газели. Знаете хоть одну?

— Несколько, — отозвался Дюрелл.

— Вы не слишком разговорчивы, — обиделся Сепах.

— Ты это восполнишь, Айк.

— Ребенком я ходил в религиозную школу, в медресе. Папа был членом Мейджлиса — палаты парламента. Меня вышвырнули, когда застукали в одном из безнравственных ночных клубов. Они травили меня до самого Лалезара, а я был недостаточно смышлен. Я хотел устроиться на базаре — это истинно персидское слово, вы ведь знаете, — но не устроился. Тогда я поступил в армию. В кавалерию. Я всегда любил лошадей. И не жалею.

— Смотри, куда летишь, — заметил Дюрелл.

— Вы нервничаете, Сэмуэл. Так на фарси будет «Сэм».

— Просто я осторожен.

Сепах засмеялся, сверкая крепкими белыми зубами.

— Ну вот и прилетели. На тот случай, если вы не знаете, я ваш гид, секретарь и вообще Пятница. Приказывайте.

— Об этом я догадывался.

В Исфахане, изнемогающем от августовской жары и неподвижного зноя пустыни, их встретил Ханух Гатан на «лендровере». Ханух с Айком были так похожи, что вполне могли сойти за близнецов. В город заезжать не стали. В мощной машине, укрытые от палящих солнечных лучей полосатым тентом с бахромой, лежали винтовки, гранаты и нечто, напоминавшее небольшую ракетную пусковую установку.

— Мы направляемся к англичанину, — объявил Ханух.

Айк Сепах рассмеялся.

— Видите, все предусмотрено. Очень легко и очень эффективно.

Слишком легко, — подумал Дюрелл, — и потому вызывает тревогу. Вовлечено слишком много людей, и надо во всем этом разобраться. Он испытывал раздражение, потому что Таня, независимо от того, побывала она на Луне или нет, — а это могло стать самым ошеломляющим успехом Советов в космосе — не входила в непосредственный круг обязанностей секции «К». Дюрелл не замечал признаков активности агентов КГБ, но подозревал, что те где-то поблизости. Он не имел привычки их недооценивать. Между тем, ему явно придется соперничать с китайцами, англичанами и иранцами. Сюда примешивались ещё и отголоски иранской внешней политики. Дюрелл покачал головой, сел в тряский «лендровер» на заднее сиденье, позади двух веселых фарси, и уставился на проносящийся мимо пейзаж.

Когда-то давно, где-то в другом мире и в другую эпоху, он ходил на охоту в болота со старым дедушкой Джонатаном, и старик научил его нескольким основным принципам жизни и выживания. Дюрелл помнил зеленые и черные тени на болотах, величавое мерцание крыльев цапли, таинственную кружевную тень под дубом, испанский мох и мягкое покачивание пироги, когда он правил шестом. Дедушка Джонатан был последним из старых речных игроков, кто единственным броском игральных костей смог заполучить видавший виды колесный пароход "Три красавицы", о котором Дюрелл вспоминал как о доме детства.

Однажды в пределах досягаемости их винтовок оказалось сразу два зверя — и Дюрелл заколебался, глядя на разбегающихся оленя и лису. А старик мгновенно принял решение, и его ружье громыхнуло только раз, завалив оленя.

— Ты, словно богач, теряешься перед выбором, Сэмюэль, — сказал старый Джонатан. — Нужно научиться концентрировать внимание на одной цели. Нельзя разбрасываться.

Дюреллу казалось, что он слышит голос старика сквозь треск и рев «лендровера», державшего путь из Исфахана в пустыню. Здешняя земля была далека от залива Пэш Руж, места, где он родился. С куда более древней цивилизацией, мудрая и усталая, и опасная, как змея в пустыне, свернувшаяся на камне и слившаяся с ним.

— Вон он, сэр, — провозгласил Ханух.

Вместо того, чтобы смотреть вперед, Дюрелл глянул назад. Серая пыль, подобно пуху, взвивалась в горячее небо.

— Нас преследуют.

— Да, сэр, — подтвердил Сепах. — Я тоже заметил.

— Кто это?

— Я думаю, мы заметем следы после того, как подберем вашего англичанина.

— Он не мой англичанин.

— Мистер Ханниган говорил, что вам предстоит с ним работать, усмехнулся Айк. — Вы полагаете, что я слишком много знаю? Но ведь мы с вами друзья и партнеры, подобно виноградинам на одной лозе, так?

— Увидим, — буркнул Дюрелл.

Лендровер шумно затормозил, вокруг него заклубилась пыль. Они находились в каньоне, где лежали черные тени, ничего не росло, а солнце представляло собой слепящее сияние над верхней кромкой скал. Наверху стоял человек и размахивал руками. В своем поношенном тюрбане он напоминал исхудавшее воронье пугало. Человек был в рваных шортах, теннисных тапочках и полосатой рубашке. Когда он размахивал левой рукой с винтовкой, дуло отбрасывало солнечные зайчики.

— Мистер Адам Биль, — благодушно произнес Сепах, — немного сумасшедший. Он вечно в поисках сада Искандера.

— Я слыхал эту сказку.

— Нет, сэр. Сад существует. Просто археологическая экспедиция, которая служит мистеру Билю прикрытием, как агенту Ми-6 в нашей стране, его никак не найдет.

— Вы знаете, что он из «Ми-6», и ничего не предпринимаете?

— А почему мы должны что-то предпринимать? — вставил Ханух. — Он ни в чем не виновен.

Чтобы до них добраться, Адаму Билю пришлось спускаться по каменному откосу каньона. Когда он подошел, Ханух взял винтовку и две гранаты из арсенала в «лендровере» и пошел обратно к устью каньона. Вихри пыли, сопровождавшие их по дороге, уже улеглись. Дюрелл нащупал собственный револьвер тридцать восьмого калибра в кобуре под пиджаком, надел солнечные очки и вылез из машины, стараясь не коснуться раскаленного металлического кузова.

— Дюрелл?

В жаркой топке каньона ни чистейший оксфордский выговор, ни тренированная медлительность речи не могли скрыть прерывистость дыхания и болезненный скребущий звук в легких.

— Я Адам Биль. Вот все, что от меня осталось, янки. Добро пожаловать в ад.

— Ты ранен?

— Думаю, у меня сломано ребро, — сказал англичанин, стараясь не обращать внимание на боль, искажавшую его худое лицо. — Возможно, два. Упал, когда убегал.

— Почему ты убегал?

— Какие-то люди из лагеря пытались увязаться за мной. Я думал, это рабочие. А потом увидел оружие.

Биль взглянул на Айка Сепаха.

— Твои люди, парень?

— Не знаю, — Сепах был серьезен. — Сколько их было?

— Четверо. Очень решительные ребята.

— Садись в машину, — пригласил Дюрелл. — Нас тоже преследовали.

Ханух вернулся из устья каньона и плюхнулся на переднее сиденье рядом с Сепахом.

— Все чисто, — сказал он, но винтовку из рук не выпустил.

— Поезжай на северо-северо-восток, Айк, — распорядился Биль и протянул тонкую руку Дюреллу. — Сепах наш коллега, старина. Мы друг друга понимаем. Рад, что ты с нами. Мы поладим. Наша цель — найти девушку. Конечно, мы не сможем держать у себя этого глупого ребенка. Но неплохо будет отыскать её, немного с ней поболтать и потом вернуть туда, откуда она родом.

— У тебя такое предписание?

— У тебя тоже, приятель. Ты недоволен?

— У нас слишком много поваров, — буркнул Дюрелл.

Сепах вел машину, сверяясь с компасом на приборной панели. К северу тянулась совершенно непроторенная пустыня. Эта её часть была известна как Дашт-и-Лут. Ее обрамляли необозримые скучные холмы, по которым пролегал лишь один караванный путь: из Подану через цепочку редких оазисов в Даррех Баб. Самым выдающимся объектом этой местности была сверкающая на солнце примерно к шестидесяти милях к северо-востоку горная вершина Кух-е-Джамал. Мелкий песок медленно струился по горным породам, гравию и беспорядочно разбросанным камням. Никакой зелени, на которой мог бы отдохнуть глаз. Миновавшее зенит солнце излучало зловещий ярко-белый свет и, пока «лендровер» катился вперед, пыталось расплавить их мозги. Нога Сепаха изо всей силы жала на педаль. Брезентовый верх колыхался и хлопал, грозя в любую минуту сорваться.

— Сад Аллаха для обреченных, — бормотал Биль.

— Дай мне посмотреть твои ребра.

— Я в порядке.

Но Дюрелл достал аптечку первой помощи и обработал англичанину бок, насколько это удалось в трясущейся машине. Он отметил, что в «лендровере» в дополнение к оружию имеются канистры с водой и горючим и продукты. В этой каменистой пустыне они были достаточно автономны. То и дело он поглядывал назад, но не видел неизвестных преследователей. В зеркале он перехватил взгляд темных влажных глаз Сепаха. Фарси ухмыльнулся, под усами сверкнули белые зубы.

— Они никуда не делись. Мы едем тонд, быстро, а они не отстают. Время от времени я вижу блики на стеклах обеих машин.

— Обеих?

— Ду. Два.

— Можешь от них оторваться?

— Фарда. Завтра.

Адам Биль слабо улыбнулся.

— Айк знает, где я охотился за девушкой. Путь предстоит долгий. Скоро мы свернем на запад, в сторону Часмен-е-Шоторан. Я называю её Глоткой Сатаны. Это песчаная равнина между двумя плоскогорьями. Там есть развалины периода Ахеменидов. Потом двадцать миль проедем по гравию, к Хоуз-е-Мирза. Там тоже развалины. А тогда уж начнутся действительно плохие земли, великая соляная пустыня Кавира. Надеюсь, ты сможешь выдержать жару.

Еще через час Сепах, руководствуясь неким таинственным ориентиром все в той же однообразной пустыне, вдруг резко повернул на запад. Красный слепящий шар заходящего солнца плыл прямо перед ними. Дюрелл оценил свои солнечные очки. Биль молча погружался в пучину боли. Ему было около пятидесяти, редеющие рыжеватые волосы, желтоватая бородка и телосложение выдавали происхождение из британских аристократов. В серых глазах, когда их не заволакивало болью от сломанного ребра, светился спокойный ум.

— Девушку видели в Исфахане, — спокойно произнес он. — Тут нет ошибки. В конце концов, по всему земному шару её лицо было на первых страницах газет. Сначала её опознали в Кашане — там сосредоточены шииты, чрезвычайно религиозный народ, ты ведь знаешь. Знаменитый мулла Кашани родился там. Но о них идет слава как о трусах и ворах. Таню опознали в караване, идущем на север.

— Как это могло произойти?

Биль только пожал плечами.

— А потом её видели в Исфахане. "Эсфахан, несф-е джахан." Исфахан это половина мира, — так они говорят. Несколько туристов видели её в Тчахар Бак — Четырех Садах — местном торговом квартале. Она не здешняя. Но у неё был характерный экзальтированный взгляд, как у местных жителей. У этого города есть своя магия. Тайная, приукрашенная, напоенная историей, старина.

— Вернемся к девушке, — предложил Дюрелл.

— На неё наткнулся Махмуд Лах.

— Кто это?

— Говорят, он хашишим Хар-Бюри. Один из его убийц. Полиция их засекла, но они скрылись. Однако картина ясна.

— И когда это все происходило?

— Четыре дня назад.

— С тех пор её не видели?

— Ханух видел. Но не смог отобрать её у Махмуда. Там это было невозможно. Все происходило неподалеку от могилы Бабы Казема. Ханух пытался, но Махмуд оказался ловчее и проворнее.

С переднего сиденья раздался голос Хануха.

— Я что, должен был покончить жизнь самоубийством? Они скрылись в доме Бакрана. А у Бакрана за стеной было человек двадцать. Я побежал за полицией, но оказалось поздно. Когда началась облава, девчонка исчезла. Потому нам остаются лишь догадки мистера Биля о её местонахождении. Наздик — где-то рядом. Вот только наши любопытные друзья нас нагоняют.

— Я делаю все, что могу, — обиделся Айк Сепах.

— Тебе следует вести машину так, как ты занимаешься любовью. Тонд и гарм. Быстро и страстно.

— Что ты знаешь о моей личной жизни?

— Я много разного про тебя слышал, — засмеялся Ханух.

Биль вздохнул.

— Таня — не миф, Дюрелл. Она здесь, и она побывала на Луне. То, что с ней произошло, может иметь важное значение для вашей космической программы, если ты сумеешь получить у неё ответы на некоторые вопросы.

— Мы же не будем её похищать, — сказал Дюрелл.

— Естественно. Но проведем с ней часок-другой, задавая интересующие нас вопросы — ведь её информация бесценна. А затем ты добьешься расположения Москвы, вернув её.

— Не складывается, — усомнился Дюрелл. — Ни о каком космическом запуске не сообщалось и никто его не обнаружил. Таня появилась в Тегеране на улице, утверждая, что побывала на Луне.

— Согласен, непонятно, — подтвердил Биль. — Но я уверен, что объяснение найдется.

— Только не то, которого мы ожидаем, — проронил Дюрелл.

Еще два часа они ехали по обширной невыразительной равнине, усыпанной гравием. Страстно завывал горячий ветер, требуя их жизни. Появилась гряда холмов с плоскими песчаными дюнами между ними. Зажатые между каменистыми склонами, те напоминали столовые горы в юго-западной Америке. Биль велел Сепаху держаться ближе к левому краю гряды. Солнце уже садилось, их окутали длинные тени. Скоро должно было стемнеть. Дюрелл снова оглянулся назад.

— Они все ещё там? — спокойно спросил Ханух.

— Обе группы. Едут врозь, но сближаются.

Дюрелл взял бинокль и осмотрел пустыню позади их рычащей машины. Пыль, которая клубилась столбом, очень мешала. Но затем он мельком заметил отблеск света на стекле на юго-востоке. Переведя взгляд севернее, засек ещё один отсвет, примерно в шести милях от первого. Солнце заходило, воздух становился прохладным, и Ханух достал для всех свитера.

— Мы должны от них избавиться, — сказал Дюрелл.

— Не понимаю, как, — пробормотал Биль.

— Свернем с их пути. Столкнем их друг с другом. Ты говорил, там впереди руины?

— Еще пять миль, у подножья той гряды.

— Это нам не по пути, — возразил Ханух.

— Если мы ничего не предпримем, нас сегодня же укокошат.

Подобно неясному видению, руины взбирались по скале из песчаника, напоминавшей корабль, из мягких песков Глотки Сатаны. Сохранились одна или две стены с редкими голубыми изразцами, несколько рухнувших колонн, поверженная статуя безлицего крылатого быка, разъеденная за две тысячи лет песком и ветром. Когда Сепах повернул машину к разрушенным стенам, тени стали резкими и густыми.

— Группа Гендерсона-Смита вела здесь раскопки, — объяснял Биль. Несколько лет назад они надеялись их расширить. Но отказались от затеи. Слишком опасно, да и правительство отнеслось к проекту почти враждебно.

— Вы расхищаете наше национальное наследство, мистер Биль, — сказал Сепах.

Дюрелл их прервал.

— Остановись здесь, Айк.

— Но они могут заметить нашу колею.

— Я того и хочу. Все наружу. Забирайте винтовки, гранаты, все, что у нас есть — воду и еду тоже. Биль, ты сможешь залезть наверх? — Англичанин кивнул. — Хорошо, пошли. — Дюрелл двинулся вперед. — У нас совсем мало времени. Они тотчас же устремятся сюда, прямо как ручные голуби.

Уже почти стемнело. Дюрелл вел их по остаткам стен из старинного кирпича и плиток, удаляясь от неподвижного «лендровера». Ветер завывал в древних руины. То и дело попадались следы останавливавшихся на привал караванов, но, карабкаясь по каменным уступам, они не заметили никаких признаков жизни. На востоке огромная бледная луна вышла в плавание по унылому небу Дашт-и-Лут. Два пылевых облачка, как крошечные дервиши, двигаясь к ним, стремились сойтись в одной точке.

— Вы хороший охотник, Сэмуэл, — одобрительно сказал Айк.

— Без необходимости не стреляй. Дождись меня.

В глазах фарси промелькнула насмешка.

— У нас в стране есть законы против вольных стрелков. Это не ваш дикий Запад.

— Запад, который ты видел в наших фильмах, никогда не существовал, коротко бросил Дюрелл. — Не воспринимай все всерьез.

На ближайшей машине светились фары. Сильный холодный ветер резко хлестал по щекам. Дюрелл дослал патрон и занял позицию. Их машина ещё была видна внизу, во мраке руин. Первые преследователи подлетели на сумасшедшей скорости, явно встревоженные их исчезновением. Но следующая машина скрылась за неторопливо опускающейся завесой ночи, и Дюрелл испытал легкое беспокойство.

— Биль?

— Да, старина.

— Расскажи мне подробней о Хар-Бюри и его садах Искандера.

— Я могу только указать направление. Никогда сам там не был. Туда полдня езды. Если выедем завтра с утра…

— Мы выедем этой же ночью. — Голос Дюрелла звучал жестко. — И я не рассчитываю, что иранцы примут нашу сторону. — Он помолчал и взглянул на англичанина. — Я даже на тебя не рассчитываю.

Биль улыбнулся.

— Твоя правда.

И полез в карман рубашки.

— Вот, я нарисовал карту предполагаемого убежища Хар-Бюри. Не показывай её Сепаху. Его служба безопасности захочет её иметь, но ведь нет причин бесплатно делать для них работу, верно?

Дюрелл положил в карман сложенную бумагу.

— А вот и они.

Машина первых преследователей походила на американский армейский вездеход. Рев её мотора грубым эхом отдавался между гордыми колоннами, дремавшими в лунном свете. Машина как будто что-то вынюхивала среди разрушенных стен, напоминая подозрительное допотопное животное, из-под её покрышек слышались треск и скрип. Дюрелл пытался сосчитать находящихся в ней людей, но недоставало света. Он решил, что их восемь. Все с автоматическим оружием. Когда они выпрыгивали из машины, на полосатой, как пижамы, одежде мелькали лунные блики, слышен был гортанный арабский говор, мешавшийся с персидским. Люди быстро рассредоточились, чтобы окружить брошенный «лендровер».

— Надеюсь, они ничего с ним не сделают, — прошептал Айк Сепах. — А то до дому далеко.

— Чьи они люди?

— Не знаю.

— Тогда выдай какую-нибудь разумную версию.

— Наверное, люди Хар-Бюри, — без энтузиазма отозвался Сепах.

— А может, они работают на китайцев?

Сепах пожал плечами.

— Русские тоже могли нанять местных для грязной работы, сердито буркнул он.

Дюрелл покосился на молодого человека.

— Тебя нервирует слово «колониализм»?

— Я принадлежу к древнему и гордому народу, Дюрелл. Моя страна была цивилизованной и торговала с Китаем, когда вы ещё сидели в лесах и болотах западной Европы.

— И это что-нибудь доказывает?

— Мы пели песни Хафиза о любви, когда вы устраивали варварские крестовые походы. Мы правили миром и сражались с греками, и поглотили воинов Александра, пока вы воевали в лесах с волками. — Сепах покачал головой. Он больше не выглядел молодым. — Мир изменился. В наши дни преданность не в почете.

— Но вы же подчиняетесь шаху?

— Народу нужны земельная реформа, медицина, школы. Мы должны идти в ногу с современным миром. Вы предлагаете помощь, и наши извечные враги, англичане и русские, которые борются за доступ в Персидский залив и нашу нефть, тоже её предлагают. Но сейчас не время для политики. Полагаю, здесь нам нужно бороться за наши жизни.

Сепах поднял винтовку, но Дюрелл опустил её.

— Подожди. Следующая группа на подходе.

С севера, с такой же осторожностью как и первая, приближалась другая машина. С выключенными фарами. У Дюрелла в голове сложился план. Ханух и Сепах были поглощены приближающимся лязгом внизу. Но когда он посмотрел на Биля, то заметил в его бледных глазах сверкнувшее любопытство.

— Каджун, старина, ты не вернул мою карту.

— И не собираюсь.

— Прекрасно. Тебя прикрыть?

— Как хочешь.

— Какую машину ты угонишь?

— Самую быструю. Первую.

— Хорошо-о. Она русской работы, ты же знаешь.

— Неважно.

— Держись северо-северо-запада, пока не доедешь до скопления песчаных холмов. Они ежегодно немного перемещаются. Старайся не увязнуть, — тихо объяснял Биль. — До этого места будет гравий. Не заезжай в Шекараб. Ты увидишь огни. Не смогу поручиться за дружелюбие тамошнего караванного народа. Четырнадцать миль Шекараб должен оставаться справа, а затем поворачивай на запад. Еще тридцать две мили, и ты у цели.

— Спасибо, Биль.

— Иранцы будут благодарны, если ты поймаешь Хар-Бюри.

— Именно так я и думал.

Внизу громыхнула винтовка, затем другая — это две группы преследователей столкнулись в темноте у брошенного «лендровера».