Такого чудесного лета Мона и припомнить не могла. Она наслаждалась идиллией, которой была лишена девочкой, переживала благословенное волшебное время, когда любовь предстает во всей своей романтической прелести. Колдовские дни, не существовало никаких проблем. Были только это лето, этот удивительный мужчина и его неповторимая любовь.

Телевизионные выступления Гарленда летом прерывались. Он брал несколько недель отпуска для работы над очередной книгой. Но в этот раз все свое время он посвятил Моне.

Он ухаживал за ней так невинно, словно мальчик, встретивший первую любовь, ограничиваясь лишь поцелуями. Мона понимала, что он играет в кошки-мышки, выжидая и надеясь со временем получить все и с избытком – страстную любовь, брак и детей. Но пока Арни был нежен и осторожен, чтобы завоевать ее доверие.

Мона не хотела заглядывать вперед, боясь и расстаться с Гарлендом, и пуститься с ним в хрупкой лодочке смутных надежд по волнам житейского моря.

– Жизнь рядом с Найджелом была постоянной нервотрепкой, – как-то призналась она Арни. – Я никогда не знала, что меня ждет – то ли его поймают на краже, то ли подберут пьяным, то ли он окажется в чужой постели. После развода я наконец обрела покой, мне уже не приходилось каждодневно расплачиваться за юношеские ошибки и слабости. Я поняла, что могу рассчитывать только на саму себя, и меня больше ничто не волновало.

– Так ли? – грустно посмотрел на нее Арни. – А как насчет бескрайней серой пустыни одиночества, на которое ты обрекла себя?

– Но зато мне ничего не угрожает.

– А может, ты рискуешь, дорогая? Что ж, так и будешь всю жизнь дуть на воду, обжегшись на молоке?

Однажды он признался, что и ему не чужды страхи, истоки которых в прошлом. Мона боялась, что, отправившись с ним в долгую дорогу, может уйти в сторону, и Арни снова останется в одиночестве.

Гарленд по-прежнему писал свои колонки, которые дважды в неделю публиковались в газетах и ежемесячно – в журнале. Мона начала читать его публикации и была приятно поражена их доброй интонацией и мудростью. Ей казалось, что автор сидит рядом и что-то рассказывает, ибо он писал так же, как говорил. Однажды утром она застала Лорну, фыркающую над газетной полосой. Со смеющимися глазами она протянула ее матери.

Гарленд опубликовал опус под названием «Женщина и мое тайное „я“, где, комично ужасаясь, описал их первую встречу на шоссе под дождем и тонко дал понять, что сам он выглядел далеко не лучшим образом. Мона не была названа. Задача Мэри, как автор окрестил свою героиню, состояла лишь в том, чтобы выявить те черты его характера, о которых он и сам не догадывался. Колонка завершалась на шутливо-самокритичной ноте: „Все это время я обманывался на свой счет. Сев за руль, я ничем не отличаюсь от остальных представителей моего жалкого пола: плохо воспитанный, тупой, упрямый и, как правильно указала Мэри, – этакий ковбой с Дикого Запада“.

Далее следовал небольшой отрывок из книги «Женщины, опасайтесь мужчин», который Мона прочитала с восхищением. Текст был настолько забавен, что она не могла удержаться от смеха, но тем не менее за строчками чувствовалась серьезность автора, для которого юмор был всего лишь ширмой. Гарленд был достаточно честен, чтобы признать правоту Моны, нелицеприятно открывшей ему глаза на самого себя, достаточно благороден, чтобы не сводить с ней счеты, и профессионален, чтобы извлечь из ситуации сюжет для своей колонки. Она обрадовалась, обнаружив в публикации свои замечания в его адрес.

В середине лета они совершили путешествие по проливу Лонг-Айленд. На обратном пути Мона стояла, прислонившись к фальшборту, и наблюдала, как заходящее солнце бросает на воду красноватые отблески. День был жаркий, и она настолько расслабилась от вязкой духоты, что не могла сделать ни одного лишнего движения. Гарленд с обожанием смотрел на нее. Окруженная его любовью, она испытывала всепоглощающее счастье, которого не знала никогда. Мона вцепилась в перила, чтобы удержаться от желания прикоснуться к Арни. Так просто протянуть руку и скользнуть пальцами по его шее. Будь они одни, она бы позволила себе этот жест.

Просто смешно, смутившись, подумала она. Ты женщина, которой минуло двадцать девять лет. Ты влюбилась в этого человека, и это пугает тебя? Да что с тобой?

По выражению ее лица Гарленд, должно быть, догадался, что с ней происходит. У нее гулко заколотилось сердце. Арни нежно коснулся ее лица, потом его пальцы легко скользнули к шее и замерли. Он, видимо, хотел что-то сказать, но не решался.

– Ты так долго смотришь на меня и не обронил ни слова, – нарушила она молчание.

– Старался не беспокоить тебя. Мне кажется, мы понимаем друг друга без слов. Ты ведь знаешь, о чем я думаю.

Неожиданно Мона рассмеялась. Волны необузданного веселья накатывали на нее одна за другой, и, ухватившись за перила, она раскачивалась взад-вперед. Гарленд, почесав в затылке, изумленно смотрел на нее.

– Моя дорогая, – присоединился он к веселью, не понимая, в чем дело, – ради всех святых, объясни мне, что тебя так рассмешило?

– Не могу, – сказала она, вытирая глаза. – Прости, в самом деле не могу. Пока не в силах. Расскажу, когда мы будем старыми и седыми.

– Что ж, звучит обнадеживающе. Ты в первый раз дала мне понять, что мы будем стариться и седеть вместе.

– Я всего лишь образно выразилась. Ты придаешь слишком большое значение каждому слову.

– Не убивай меня. Оставь мне хотя бы капельку надежды до того, как я доживу до преклонных лет.

К ее облегчению, Арни не стал выяснять отношения и завел разговор о близящемся шестнадцатилетии Софи и о праздновании дня рождения. Мона согласилась помочь в его организации. Прогуливаясь по палубе, они вышли на корму и расположились в шезлонгах.

– Я должна тебе кое-что рассказать, – начала она. – Софи вчера заскочила в студию. Девочка хочет, чтобы я сделала несколько ее снимков, и сказала, что оплатит мою работу.

– И что ты ей ответила?

– Что сделаю их бесплатно как подарок ко дню рождения. Ведь ты же знаешь, чего она хочет?

– Да. Ей хочется, чтобы ты сделала из нее образцовую модель. Я-то надеялся, что она уже рассталась с этими мыслями. Ну ладно, может быть, снимки просто доставят ей удовольствие. Спасибо, Мона, хотя меня все это не радует.

– Ты рассердился?

– А ты считаешь, что для этого есть повод?

– Ну… судя по всему…

– Но тебя, конечно, ничто не остановит?

– Конечно, нет. Чего ради? Это касается только нас с Софи. И к тебе не имеет никакого отношения.

Он скорчил унылую гримасу.

– Сомневаюсь. Ты не представляешь, как трудно поддерживать отцовский авторитет после всего, что я сказал и написал. Как-то я в самых мягких выражениях осмелился намекнуть, что ее вещи должны лежать в комоде, а не валяться по всему дому. Так в ответ эта маленькая всезнайка процитировала одну из моих колонок – что-то о женской раскрепощенности, без которой не может быть самостоятельной личности.

– И что же ты ответил?

– Я попытался объяснить, что для этого не обязательно ломать шею, наступая на сумку или коньки, которые она бросает прямо на лестнице. Но сомневаюсь, чтобы до нее что-то дошло.

– А может, ты и не высказывался насчет раскрепощенности, – пробормотала Мона. – Наверное, она выдумала цитату, решив, что ты ничего не помнишь.

– О нет. Я нашел текст и проверил. Она процитировала меня слово в слово. Память у Софи отменная.

– Могу понять, почему ты так уверен, что она сдаст вступительные экзамены в университет.

– Совершенно уверен. Вот почему я и хочу, чтобы она выкинула из головы мысли о модельных студиях. Но я рад, что ты сделаешь ее фотографии. Я знаю, насколько дочь упряма. Если бы ты отказалась, Софи бы нашла кого-то еще, но я счастлив, что она обратилась именно к тебе. Только не поощряй ее, хорошо, дорогая?

– Я не буду отсылать ее снимки в модельное агентство, если ты это имеешь в виду, но, если Софи прямо спросит меня, есть ли у нее данные для профессии модели, мне придется дать ей честный ответ, – твердо заявила Мона.

Он недовольно поджал губы.

– И честным ответом будет «да», не так ли?

– Конечно, я так и скажу. Она красива, потрясающе фотогенична, у нее прекрасная пластика.

– Кроме того, у нее великолепные мозги, которые могут способствовать более серьезной карьере.

– Но в самом ли деле она нужна ей? – Глаза Моны заискрились от сдерживаемого смеха. – Не ты ли однажды написал работу «Красота и ум женщины», где утверждал…

– Выкинь из головы, – раздраженно пробурчал Гарленд. – Если еще и ты начнешь цитировать меня, то останется лишь покончить с собой. – Он напустил на себя грозный вид. – Я когда-то сочинил афоризм, что место женщины на кухне и в постели, но это не значит…

Чей-то палец ткнул его в спину, заставив замолчать. Гарленд подскочил. На него гневно смотрела толстуха, что сидела за ними. Она услышала его последние слова.

– Эй вы! – громогласно обратилась к нему женщина, – вы не слышали, что на дворе уже двадцатое столетие? – Не обращая внимания на ошеломленное лицо Арни, она повернулась к Моне. – Понять не могу, как вы его выносите, дорогая.

Старательно избегая взгляда Арни, Мона мастерски изобразила скорбь и кивнула женщине.

– Вы не можете себе представить, как это тяжело, – сокрушенно вздохнула она. – Он то и дело покупает мне новые передники для кухни и пару раз в году выпускает из дому. И кроме того, – с видом заговорщицы понизила она голос, – требует, чтобы я не выкидывала его старые жилеты, а пускала их на половые тряпки.

Продолжить ей не удалось. Пылая праведным гневом, Арни решительным рывком поставил ее на ноги и повернулся к толстухе:

– Прошу прощения, мадам, – бросил он, схватил Мону за руку и увлек за собой. Волей-неволей она оказалась на нижней палубе, где почти никого не было.

– Ах ты, негодница! – взорвался Арни. – Что ты со мной делаешь? Если об этой истории узнают… – Он в ужасе покачал головой.

– Не узнают, – торжественно заверила Мона. – Обещаю, что не обмолвлюсь больше ни словом. Куда забавнее, если я буду хранить молчание, наблюдая за тобой. Ох, последние пять минут я ни на что не променяю – это был какой-то цирк.

Она рассмеялась, и Гарленд, посмотрев на ее лукавую физиономию, осекся. Видно, в его памяти всплыло лицо возмущенной толстухи, и он сам расхохотался.

– Ну ладно, – сквозь смех сказал Арни. – Если твоими стараниями моя карьера рухнет, надеюсь, твоя фотостудия нас прокормит. Я достаточно современен и совсем не возражаю, чтобы пожить за твой счет.

– Вот видишь, – успокоилась Мона. – Быть современным полезно. Это имеет свои неоспоримые преимущества.

Быстро оглядевшись, Арни наклонился и легко поцеловал ее в шею.

День рождения Софи прошел как нельзя лучше, если не считать неловкого момента, когда виновница торжества и Эван в поисках укромного уголка для поцелуев заскочили на кухню и застали Мону в объятиях Арни. Молодые влюбленные отнеслись к ситуации со здоровым юмором. Дело закончилось всеобщим смехом. А вот собственная дочь вызывала у Моны беспокойство.

Когда вечером они собрались ложиться спать, Лорна коротко и ясно изложила суть волнующей ее проблемы:

Честное слово, мам, пусть я не такая способная, как Софи, но я вовсе не тупица. И я понимаю, что все эти встречи с мистером Гарлендом вовсе не для того, чтобы обсуждать наших юных Ромео и Джульетту. И уж точно не пример для подростков, – ехидно добавила она.

Мона предпочла сделать вид, что не расслышала последней фразы.

– А в чем, собственно, дело? Ты что же, хочешь, чтобы мы снова воссоединились с твоим отцом?

Лорна на секунду задумалась.

– Откровенно говоря, нет. Он неплохой папаша, но у нас с ним свои дела. – С проницательностью, которой трудно было ожидать от девочки тринадцати лет, она добавила: – К тебе он относился плохо, значит, вы правильно сделали, что разошлись.

– Да, мы с ним не очень ладили. – Мона не стала вдаваться в подробности. Она с трудом смогла поверить тому, что Найджел нашел с дочерью общий язык.

– Все же папа мне нужен. И я не хочу терять его лишь потому, что ты выйдешь замуж за мистера Гарленда.

– Я не говорила, что собираюсь за него замуж, – поспешно ответила мать.

– Но так и будет. Я же вижу, что ты по уши влюбилась в него. Когда ты стала встречаться с ним, у тебя даже характер стал мягче.

Мона смущенно посмотрела на дочь и тут же кое-что вспомнила.

– Кого ты имела в виду под Ромео и Джульеттой? – спросила она.

– Да своего дядюшку и Софи. Она жутко нервничает. На следующей неделе отец велит ей ехать в Канаду, а она пытается увильнуть.

Оказавшись в постели, Мона погрузилась в раздумья. Она чувствовала, что между Арни и его дочерью назревает бурное выяснение отношений, и предпочла бы остаться в стороне от чужих семейных проблем. Но это было довольно трудно, потому что и отец, и дочь Гарленд видели в ней потенциальную союзницу. Софи рассчитывала на ее поддержку в силу общих женских пристрастий к профессии модели, а Арни – потому что видел в Моне будущую мачеху Софи.

Дав согласие сделать фотопортреты девочки, она уже в какой-то мере жалела о своем импульсивном поступке, поскольку попадала в непростую ситуацию. Но она дала слово и обязана была его сдержать.

В назначенный день Софи явилась с полной сумкой нарядов и сделала оригинальные предложения относительно макияжа под каждый из них. Мэрилин несколько раз меняла ей прически – от скромной укладки до пышной гривы.

Мона стремительно отснимала кассету за кассетой. Она была в восторге от столь изумительной модели. Стоило Софи повернуть голову, чуть изменить позу или придать лицу новое выражение, как облик девочки менялся волшебным образом.

Когда сели пить кофе, она с серьезным видом спросила:

– Получилось? Есть во мне хоть что-то?

– Двигаешься ты безукоризненно, – попыталась уклониться от прямого ответа Мона. – Ты училась пластике или она у тебя врожденная?

– В свое время я занималась балетом. Но порхать по сцене мне никогда не хотелось. Я всегда успевала в школе, потому что у меня хорошая память и мне нравилось радовать папу. Он считает, что у меня цепкий ум и что я должна быть юристом. Но… я не знаю… – С несчастным видом она запнулась.

– Но это совсем не то, что доставляет тебе удовольствие, не так ли?

– Точно! Мне бы хотелось жить и работать в окружении красивых вещей, где модная одежда, где много света. Я не хочу провести молодость, штудируя толстенные книги, пусть даже из меня получится адвокат. А если не получится? А перед камерой я чувствую себя в своей тарелке уже сейчас.

Кое-кто мог бы счесть амбиции Софи детским капризом, но Мона была поражена целеустремленностью и ясностью мысли этой девочки, ее способностью трезво оценивать свои возможности. За хорошенькой внешностью скрывались ум и проницательность – более чем достаточно, чтобы иметь право самой распоряжаться своей судьбой.

– А ты не могла бы просто взять и провалиться на экзаменах? – вступила в разговор Мэрилин.

Софи замотала головой.

– Бедный папа никогда больше не сможет ходить с гордо поднятой головой. Я не могу так поступить с ним…

– Ни в коем случае, – твердо сказала Мона. – Ты и не причинишь ему такого огорчения.

– Ради его спокойствия я приложу все силы, чтобы поступить в Гарвард, но учиться в нем, не имея желания, выше моих сил. – Хмыкнув, Софи почесала затылок жестом, который разительно напоминал отцовский. – Ну ладно, посмотрим, чья возьмет, – не без иронии сказала она.

Пока Мона перезаряжала камеру, юная модель, прогуливаясь по студии, изучала снимки на стенах. Это были лучшие работы хозяйки студии, сделанные для самых модных женских журналов. Тут же висели и рекламные плакаты. Софи остановилась перед одним из них, выпущенным фирмой «Бартон и Вэнс», и уставилась на снимок красивой девушки. Подпись под ним гласила: «Шила Смит, 5,8. Блондинка, голубые глаза».

– Это та модель, с которой я говорила в первый день? – спросила она Мону.

– Та самая. Одна из лучших.

Над подиумом висели рулоны цветной бумаги. Когда ее разматывали, опуская до пола, она создавала задник любого цвета. Мона размотала золотой рулон и пригласила Софи на подиум. Девочка облачилась в белое платье, украшенное сверкающими драгоценностями. Поясок представлял собой позолоченную цепочку, на тонких запястьях позвякивали браслеты, а в мочках ушей покачивались длинные серьги, которые уместно было носить лишь при такой лебединой шее, как у Софи. На золотом фоне, в белом платье, с бледной кожей и огненно-рыжими волосами она выглядела ошеломляюще. И снова начались съемки.

Наконец Мона сказала:

– А теперь я хочу снять тебя в джинсах и рубашке, в которых ты пришла. Смой всю косметику и заплети волосы в косички.

– В косички? – ужаснулась Софи.

– Доверься мне. Я знаю, что делаю.

Когда Софи выполнила указания, Мона усадила ее на фоне зеленого задника и настроила камеру. Она не могла удержаться от улыбки при виде сидящего перед ней озорного создания – модель настолько отличалась от прежней, что трудно было в это поверить, но в объектив смотрело то же самое лицо. Мону охватила такая неподдельная профессиональная радость, что у нее перехватило дыхание.

Когда и эта серия снимков была завершена, Софи не удержалась от вопроса:

– Как вы думаете, миссис Хэмилтон, из меня что-нибудь получится?

– Да, – осторожно ответила Мона. – Думаю, уже получилось.

– И меня могут пригласить для работы моделью?

– Вопрос поставлен некорректно, – вывернулась Мона.

– Почему? Потому что вы обещали отцу не поощрять меня?

– Ты же знаешь, как он к этому относится.

– Это вечное папино упрямство, – погрустнела Софи. – Если я привожу какие-то доводы, он начинает все оценивать с сугубо эгоистической точки зрения. Напустит такого тумана, что ничего не разобрать. Я то ли гожусь в профессиональные модели, то ли нет. И эмоциям тут нет места. Если я безнадежно плоха, вы же не умолчите об этом из опасений обидеть меня.

В глубине души Мона была настолько согласна с таким подходом, что, испытывая тихое отчаяние от двусмысленности ситуации, погрузилась в молчание.

– Ну прошу вас, скажите, – продолжала настаивать Софи. – Так ли уж я безнадежна?

– Нет, – неохотно признала Мона. – Этого я сказать не могу.

Девочка смотрела на вершителя своей судьбы с таким выражением, словно от ответа зависело, жить ей или не жить.

– Так я гожусь?

– Ты сама знаешь, что годишься.

– В какой мере?

– Я должна предварительно просмотреть снимки, после чего смогу дать ответ.

– Но ведь вы себе все уже четко представляете, не так ли? Если я скажу, что хочу быть моделью, неужели вы сочтете, что я сошла с ума?

Мона рассеянно пригладила волосы. Она, конечно, ждала дотошных вопросов, но не предполагала, что подвергнется настоящему допросу.

– Нет, не сочту, – наконец призналась она. – Но я бы напомнила, что тебе имеет смысл прислушаться к мнению отца. У него богатый жизненный опыт, и он знает жизнь лучше, чем ты.

– Но только не мир моды. В ней он не разбирается. Специалист – это вы. Вот почему я вас и спрашиваю.

– Но он твой отец, а ты еще слишком молода.

– Я уже в том возрасте, когда серьезно начинают думать о своей карьере, – рассудительно заявила Софи. – И если бы я сказала, что хочу учиться в Гарварде, сомневаюсь, что кто-то из вас возразил бы – мол, я слишком молода для такого решения.

– Готова согласиться с тобой, – нахмурившись, признала Мона. – И все же, думаю, тебе стоит серьезнее задуматься над своим будущим.

– Миссис Хэмилтон, пожалуйста, скажите мне честно и откровенно: есть ли у меня данные, чтобы стать моделью?

Вздохнув, Мона сдалась. Она предупреждала Гарленда, что не будет кривить душой перед его дочерью.

– Да, есть. Ты прекрасно смотришься и потрясающе фотогенична. Но работа модели весьма нестабильна и очень тяжела. Ты можешь заболеть, и к утру вся твоя привлекательность исчезнет. Ты должна быть готова к тому, что для начала тебе придется стучаться во все двери.

– Но ведь вы могли бы пригласить меня, хотя бы…

– О нет, я этого делать не буду, – торопливо перебила Мона, поеживаясь при мысли о реакции Гарленда, узнай он о сговоре за его спиной. – Ни в коем случае, пока отец против твоей работы моделью.

– Но если бы он не возражал, вы бы стали со мной работать?

– Утверждать не берусь. Есть много причин, по которым я не стала бы приглашать тебя. Ты не годишься для рекламы тех предметов туалета, с которыми я работаю. На твоем фоне они могут потеряться. Ты же не думаешь, что я буду потакать твоему самолюбию в ущерб делу?

– Конечно нет. Но с другой стороны, мне обидно, что меня отвергают, – надулась Софи. – Если я не гожусь для работы, так и скажите. Но вы внесли меня в черный список – и все из-за папы. Это не только несправедливо, это – лишение права на труд.

– Что, что? – растерялась Мона.

– Лишение права на труд. Юридическая формулировка. Если кто-либо ограничивает права другого лица зарабатывать себе на жизнь, он нарушает закон. А ведь не будь здесь замешан папа, вы могли бы снимать меня, пусть время от времени. Разве нет?

– Я думаю, что лучше прекратить эту дискуссию, – сказала Мона, чувствуя, что может попасть в прескверную историю.

– Вот и отлично, – упрямо подытожила Софи. – Иногда и молчание – знак согласия.

– Милая, будь умницей, ну почему бы тебе не стать юристом? – взмолилась Мона. – Я начинаю думать, что это твое подлинное призвание.

Девочка расхохоталась уверенным смехом юной красавицы, которая понимает, что может заставить весь мир плясать под свою дудку.

– Так вот и папа говорит, – успокоившись, серьезно сказала она. – Но я сама знаю, что меня устраивает, и, что бы он ни думал, добьюсь своего. Миллион благодарностей, миссис Хэмилтон.

Когда она ушла, в студии воцарилась тишина, словно после пронесшегося смерча.