Доисторические времена — как гигантская головоломка, в которой больше половины фрагментов утеряно или сломано. Полностью ее собрать невозможно. Но восстановить далекое прошлое гораздо больше мешает даже не это, а общепринятые взгляды, не позволяющие составить верную картину.

Например, впервые сообщая о раскопках гробницы Мериет-Нит в Египте, сэр Флиндерс Петри автоматически заключил, что Мериет-Нит был царем. Однако более поздние исследования установили, что Мериет-Нит была женщиной и, судя по богатству ее гробницы — царицей. Аналогичная ошибка была сделана по поводу гигантской гробницы, обнаруженной в Негаде профессором Морганом. Здесь также предположили, что найдено захоронение царя Хор-Аха из Первой династии. Но, как пишет египтолог Вальтер Эмри, более поздние исследования показали, что это был склеп Нит-Хотеп, матери Хор-Аха.

В этих случаях ошибки, причина которых - предвзятость, были исправлены, но, как пишет историк искусства Мерлин Стоун, это лишь исключения. Путешествуя по всему миру, Стоун осматривала раскопки за раскопками, архив за архивом, предмет за предметом, вчитывалась в источники, снова подвергая их анализу. И обнаружила, что в большинстве случаев очевидные свидетельства равенства женщины и мужчины древнейшие времена просто игнорировались.

Рассматривая далее замечательную древнюю цивилизацию, открытую в начале XX века на средиземноморском острове Крит, мы увидим, как эти предубеждения привели к неполному и, в сущности, искаженному взгляду не только на нашу культурную эволюцию, но и на развитие высшей цивилизации.

 

Сенсация археологии

Раскопки технически и социально развитой древне культуры минойского Крита, названного так археологами по имени легендарного царя Миноса, стали своего рода сенсацией. Как сказал Николае Плейтон, отдавший этим раскопкам более пятидесяти лет жизни, «археологи были ошеломлены. Они не могли понять, как могло случиться, что о существовании такой высоко развитой цивилизации до сих пор не предполагали».

«С самого начала, — пишет Плейтон, многие годы бывший Главным смотрителем древностей на Крите, — были сделаны удивительные находки». По мере работы, на свет являлись «большие многоэтажные дворцы, виллы, имения, кварталы густонаселенных и хорошо спланированных городов, оборудованные гавани, сеть дорог, пересекающих остров из конца в конец, организованные места преклонения и спланированные места захоронений». Археологи обнаружили четыре вида письма (иероглифы, протолинейное, линейное А и линейное Б), что относит критскую цивилизацию к историческому, или письменному, периоду. Многое стало известно об общественной структуре и системе ценностей минойской и более поздней микенской фазы. Но, возможно, удивительнее всего, по мере того, как взглядам ученых представали все новые и новые фрески, скульптуры, вазы, резные украшения и другие предметы искусства, становилось сознание того, что открыта уникальная художественная традиция.

История критской цивилизации начинается примерно за 6000 лет до н. э., когда небольшая колония иммигрантов, вероятно, из Анатолии, впервые ступила на землю острова. Это они принесли с собой культ Богини, а также аграрную технологию, которая характеризует эти поселения как относящиеся к неолиту. На протяжении последующих четырех тысячелетий шел медленный и стабильный технический прогресс в гончарном деле, ткачестве, металлургии, резьбе, архитектуре и других ремеслах, а также оживление торговли и развитие яркого, жизнерадостного искусства. Затем, примерно в 2000 году до н. э., Крит вступил в период, который археологи называют среднеминойским, или Дворцовым.

Это было уже в Бронзовом веке, когда во всем тогда цивилизованном мире Богиню вытесняли воинственные божества-мужчины. Ее все еще почитали как Хат-хор и Исиду в Египте, Астарту или Иштар в Вавилоне или богиню солнца города Аринна в Анатолии. Но теперь это были второстепенные фигуры, матери или жены могущественных богов. Ибо и в обществе власть женщин слабела, господство захватили мужчины, завоевательные войны стали нормой жизни.

На острове Крит, где Богиня оставалась верховным божеством, нет никаких признаков войн. Здесь процветала экономика и развивались искусства. Даже после того, как в XV веке до н. э. остров захватили ахейцы, — археологи говорят в этой связи о минойско-микенской культуре, — здесь сохранились и культ Богини, и связанный с ним образ мышления. Например, росписи на знаменитом саркофаге из Агиа Триады (XV век до н. э.), более стилизованные и жесткие, но все же безусловно критские по стилю, изображают Богиню: она правит колесницей, в которую запряжены грифоны, отвозя умершего к новой жизни. А в ритуалах, изображенных на фресках, главную роль играют все еще жрицы, а не жрецы. Это они руководят процессией и простирают руки к алтарю.

Как замечает историк культуры Джакетта Хоукс, изъясняясь, как это свойственно ученым, несколько замысловато, «если в XIV веке это все еще было возможно, со значительной долей вероятности можно утверждать, что возможно было и раньше». Таким образом, в большом Кносском дворца в центре - Богиня, ее высшая жрица или, как полагает Хоукс, царица Крита, а две процессии мужчин поклоняются ей. И повсюду - женские фигуры, многие подняли руки в благословляющем жесте, некоторые держат змею или двойной топорик — символ Богини.

 

Любовь к жизни и природе

Эти жесты почтительного благословения выражают сущность минойской культуры. Ибо, как указывает Плейтон, это было общество, в котором «вся жизнь проходила под знаком пламенной веры в богиню-Природу, источник всего мироздания и гармонии». На Крите, по всей видимости, в последний раз в истории преобладал дух гармонии между женщинами и мужчинами, как радостными и равноправными участниками жизни. Именно этот дух освещает художественную традицию Крита, традицию, которая по словам тог же Плейтона, уникальна в своем «восхищении красотой, грацией и движением» и в своем «наслаждении жизнью и близостью к природе».

Некоторые ученые описали минойскую жизнь как «совершенное воплощение идеи Homo Ludens — „человека играющего“, который выражает высшие человеческие импульсы через радостную и в то же время полную мифического смысла ритуальную и художественную игру. Другие попытались выразить сущность критской культуры такими словами, как „чувствительность“, „изящество жизни“ и „любовь к красоте и природе“. И, хотя некоторые ученые (например, Сайрус Гордон) пытаются умалить или как-то пересмотреть критский феномен в соответствии со всеобщим предубеждением, приписывающим древности более воинственный характер и меньшую духовность (кроме иудеев), мы, большинство ученых, преисполнены восхищения.

Ибо здесь мы встречаемся с богатой, технически и культурно развитой цивилизацией, в которой, как пишут археологи Ханс Гюнтер Бушхольтц и Вассос Карагеоргис, „все художественные средства — а на самом деле жизнь в целом, а также смерть — были глубоко подкреплены всепроникающей и вездесущей религией“. Однако, в отличие от остальных развитых цивилизаций этого времени, эта религия и отражала, и усиливала общественный строй, в котором, цитируя Н. Плейтона, „страх смерти почти вытеснен всеобщей радостью жизни“.

Более сдержанные ученые, такие, как сэр Леонард Вулли, описали минойское искусство как „наиболее вдохновенное в древнем мире“. Археологи и историки искусства всего мира использовали такие выражения как „очарование волшебного мира“ и полное отражение красоты жизни, когда-либо известное миру».

Не только критское искусство, все эти волшебные фрески, изображающие разноцветных куропаток, фантастических грифонов и элегантных женщин, причудливые золотые миниатюры, тонкие ювелирные изделия и изящные статуэтки, но и критское общество поразило ученых.

Например, одной из замечательных особенностей, сильно отличающих его от других древних развитых цивилизаций, было равноправное разделение достояния. «Уровень жизни, даже у крестьян, был довольно высок, — сообщает Плейтон. — Ни один из найденных на сегодняшний день домов не предполагает очень бедной жизни».

Конечно, Крит был не богаче Египта или Вавилона. Но зная, каковы были экономические и социальные различия между верхущкой общества и низами, в других «развитых» цивилизациях, отметим, что способы распределения и использования богатств на острове с самого начала были совершенно иными.

Со времени первых поселений, хозяйство его было в основном аграрным. С течением времени все большее значение стали приобретать разведение скота, развитие промышленности и особенно торговля - огромный торговый флот господствовал в Средиземном мире. И хотя основу общественного строя составлял вначале матрилинейный «генос», или клан, примерно с 2000 года до н. э. в критском обществе наметились процессы централизации. Ко времени средне- и поздне-минойского (по классификации сэра Артура Эванса) или древне- и новодворцового периодов (по Плейтону) относятся свидетельства централизованного административного управления во дворцах Крита.

Но централизация не создала здесь автократического правления. Не принесла она с собой ни использования развитой технологии лишь в интересах правящего меньшинства, ни такой эксплуатации и огрубления масс, которые были столь ярко выражены в других цивилизациях той эпохи. Хотя на Крите и существовал богатый правящий класс, но нет указаний (в отличие от более позднего греческого мифа о Тесее, Царе Миносе и Минотавре) на то, что он опирался на мощную армию.

«Развитие письменности вело к утверждению первой бюрократии, о чем свидетельствуют таблички, написанные линейным письмом А, — говорит Плейтон, комментируя затем то, как государственные доходы от растущего богатства острова разумно использовались для улучшения жилищных условий, которые, даже по Западным меркам, были необычайно „современны“. — Все городские центры имели прекрасные дренажные системы, санитарные очистные сооружения и удобства в домах». И добавляет, что на «минойском Крите несомненно велись обширные общественные работы, оплачиваемые царской казной. Хотя на сегодня раскопано немного, находки говорят сами за себя: мощеные дороги, сторожевые посты, придорожные укрытия, водопровод, фонтаны, резервуары и т. д. Есть свидетельства широких ирригационных работ с сетью каналов для подачи и распределения воды».

Несмотря на частые землетрясения, которые полностью разрушили старые дворцы и дважды прерывали развитие новых дворцовых центров, критская дворцовая архитектура не знает себе равных. Эти дворцы - скорее изысканные произведения искусства, услада для глаз, нежели памятники власти и могущества, характерные для Шумера, Египта, Рима и других воинственных обществ с мужским господством.

В критских дворцах были широкие дворы, величественные фасады, а сотни комнат образовывали «лабиринты», ставшие расхожим словом в греческих легендах о Крите. В этих зданиях-лабиринтах было множество жилых комнат, несимметрично расположенных в несколько этажей, на различной высоте вокруг центрального двора. Существовали специальные помещения для религиозных обрядов. Придворные имели собственные апартаменты во дворце или занимали привлекательные дома по соседству. Для обслуги также были комнаты во дворце. Длинные анфилады складских помещений, соединенные коридорами, использовались для хранения запасов еды и сокровищ. А в обширных залах с рядами элегантных колонн проходили аудиенции, приемы, банкеты и собрания совета.

Важной чертой минойской архитектуры были сады. Большое внимание уделялось естественному освещению, жилищным удобствам и, возможно, в первую очередь деталям отделки, красоте. «Использовались и местные, и привозные материалы, — пишет Плейтон. — Все было тщательно продумано: гипсовые и туфовые колонны и плиты, прекрасно спроектированные фасады, стены, световые колодцы и внутренние дворики… Стены были покрыты штукатуркой и расписаны фресками или облицованы мрамором… Живопись часто украшала и потолки, и пол, даже в загородных домах, виллах и простых домах горожан… Изображались в основном морские и земные животные и растения, религиозные церемонии, развлечения двора и простых людей. Над всем царил культ природы».

 

Уникальная цивилизация

Большой Кносский дворец, известный своей величественной каменной лестницей, портиками с колоннами и великолепными парадными залами, также типичен для минойской культуры. Акцент скорее на эстетичность, нежели на монументальность в оформлении тронного зала и царских апартаментов, выражает, возможно, то, что историк культуры Джакетта Хоукс называет «женским духом» критской архитектуры.

Кносс, который мог насчитывать сотню тысяч жителей, был связан с южным побережьем прекрасной мощеной дорогой, первой дорогой такого рода в Европе, Его улицы, как и улицы других дворцовых центров, Маллии и Феста, были вымощены и застроены аккуратными двух-, трехэтажными домами, с плоскими крышами, иногда с летней пристройкой, в которой можно было спать теплыми летними ночами.

Хоукс описывает города, окружающие дворцы, как «хорошо приспособленные для цивилизованной жизни», а Плейтон характеризует «частную жизнь» этого периода, как «достигшую высокой степени утонченности и комфорта». «Дома были хорошо оборудованы, отвечая всем практическим нуждам, а вокруг них была создана привлекательная среда. Минойцы были близки к природе, и их архитектура позволяла им наслаждаться ею», — заключает он.

Критская одежда, красивая и практичная, не стесняла свободы движений. Физическими упражнениями и спортом занимались в свое удовольствие и мужчины, и женщины. Что касается еды, то культивировались различные виды зерновых; наряду с животноводством, рыболовством, пчеловодством и виноделием это обеспечивало здоровье и разнообразное питание.

Развлечения и религия были тесно переплетены, и это делало отдых критян приятным и содержательным. «К прочим радостям жизни, — пишет Плейтон, — добавлялись музыка, пение и танцы. Частыми были общественные церемонии, в основном религиозного характера, сопровождавшиеся процессиями, банкетами, акробатическими представлениями в построенных для этого театрах или на аренах». Среди них была и знаменитая критская taurokathapsia — игры с быками.

Другой ученый, Рейнольдс Хиггинс, обобщает эту сторону критской жизни так: «Религия для критян была радостным занятием, обряды совершались в дворцах-храмах или в открытых святилищах на вершинах гор, или в священных пещерах… Их религия была тесно связана с развлечениями. Самыми важными были игры с быками, которые, возможно, проводились в центральных дворах дворцов. Молодые мужчины и женщины, разделившись на команды, по очереди старались схватить за рог нападающего быка и запрыгнуть ему на спину».

Равноправное партнерство между женщинами и мужчинами, характерное для минойского общества, нигде, наверное, не проявлялось так ярко, как в этих священных играх с быками, когда молодые женщины и мужчины выступали вместе и вверяли друг другу свою жизнь. Эти ритуалы, сочетавшие в себе возбуждение, мастерство и религиозный пыл, также стали характерными для минойского духа и по другой важной причине: они были рассчитаны не только на личное удовольствие или спасение, но и на то, чтобы просить божественные силы о благополучии для всего общества.

Еще раз подчеркнем, что Крит не был некоей идеальной утопией, но вполне реальным человеческим обществом, полным проблем и недостатков. Это было общество, возникшее несколько тысяч лет назад, когда еще не было ничего похожего на то, что мы теперь называем наукой, когда люди пытались объяснить явления природы через анимистические представления и задобрить их жертвоприношениями. Более того, это было общество, существующее в мире мужского господства и агрессивности.

Мы знаем, что у критян было оружие, например прекрасно украшенные кинжалы, изготовленные с высоким техническим мастерством. Возможно, при военных столкновениях в Средиземноморье они также участвовали в морских битвах, охраняя свои торговые морские пути, защищая свои берега. Но в отличие от других развитых цивилизаций того времени, критское искусство не воспевает военные действия. Как уже отмечалось, даже знаменитый двойной топор Богини символизировал щедрое плодородие земли. Напоминая мотыгу, которой взрыхляли землю для посева, топор в то же время был стилизацией бабочки, одного из символов трансформации и возрождения Богини.

Нет и указаний на то, что материальные ресурсы Крита были - как это происходит сейчас - вложены в средства уничтожения. Напротив, есть свидетельства того, что богатства острова использовались, прежде всего, чтобы создать гармоничную жизнь.

Как пишет Плейтон, «вся жизнь критян была принизана пламенной верой в богиню Природу, источник всего мироздания и гармонии. Отсюда их миролюбие, ненависть к тирании и уважение к закону. Даже среди правящих классов неизвестны были личные амбиции, нигде не найдешь ни имени автора на произведении искусства, ни записи деянии правителя».

В наше время, когда «миролюбие, ненависть, к тирании и уважение к закону» стали необходимы для выживания человечества, разница между духом Крита и духом соседних цивилизаций может представлять больше чем просто академический интерес. В критских городах, не имевших оборонительных сооружений, в «незащищенных» виллах на берегу моря и в отсутствии каких бы то ни было указаний на то, что города-государства вели войны друг против друга или выступали в захватнические походы (в отличие от других огороженных крепостной стеной, агрессивных городов) мы находим подтверждение того, что наши надежды на возможность мирного сосуществования не просто, как часто говорят, «утопические мечты». А в его мифологической образности — Богиня — Мать Вселенной и люди, животные, растения, вода, небо как ее воплощение — мы находим признание нашего единства с природой, что сегодня есть для нас важнейшее условие экологического выживания.

Но, возможно, важнее всего то, что критское искусство, особенно в ранне-минойский период, отражало общество, в котором власть не приравнена к господству, разрушению и притеснению. Говоря словами Джакетты Хоукс, одной из немногих женщин, писавших о Крите, здесь отсутствовала «идея монарха-воина, упивающегося унижением и кровью своих врагов», «На Крите, где в руках благословенных правителей, живущих в роскошных дворцах, были богатство и власть, не было ни следа проявлений мужской гордыни и бездумной жестокости».

Равно удивительно — и показательно — отсутствие в искусстве минойского Крита грандиозных сцен битвы или охоты. «Отсутствие этих проявлений всемогущего мужчины-правителя, которые были столь распространены в то время и на той стадии культурного развития, что стали почти универсальным, — комментирует Хоукс, — является одним из оснований для предположения, что минойские троны занимали царицы». К этому выводу приходит и антрополог Руби Рорлих-Ливитт. Описывая Крит с феминистской точки зрения, она указывает, что именно современные археологи назвали вышеописанного юношу «молодым принцем» или «царем-жрецом», тогда как на самом деле еще не было найдено ни одного изображения царя или главного божества-мужчины. Она также замечает, что отсутствие в критском искусстве идеализации мужского насилия и разрушающей силы идет рука об руку с тем обстоятельством, что в этом обществе «мир держался 1500 лет и внутри, и за пределами страны — в эпоху непрерывных военных столкновений».

Плейтон, который также считает минойцев «исключительно миролюбивым народом», пишет все же о царях, занимавших минойские престолы. Однако и он поражен тем, как «каждый царь правил своими владениями в согласии и „мирном сосуществовании“ с остальными». Плейтон отмечает тесные связи между властью и религией, что всегда характерно для древнейшей политической жизни. Но подчеркивает, что в отличие от других городов-государств того времена, «царская власть была, вероятно, ограничена советом высших лиц, в котором были представлены другие общественные классы».

Эти все еще часто игнорируемые факты о допатриархальной цивилизации древнего Крита дают ключ к истокам того, что так дорого нам в Западной цивилизации. Поразительно! Наше представление о том, что правительство должно выражать интересы всего народа, было воплощено в жизнь на минойском Крите до так называемого зарождения демократии в классические времена Греции. Более того, принятая сейчас концепция власти как ответственности, а не господства тоже, оказывается, не наше изобретение.

Ибо свидетельства указывают на то, что власть на Крите была ближе к ответственности материнства, а не к подчинению господствующей мужской элите — силой или страхом силы. Это — форма власти, характерная для модели общества партнерства, в котором сама женщина и то, что с ней связано, не обесценивались систематически. И это — форма власти, которая все еще преобладала на Крите в то время, как продолжалось его социальное и техническое развитие, влиявшее и на развитие культурное.

Особенно интересно, что в Бронзовом веке на Крите все еще почитают Богиню, дающую жизнь всей природе, как высшее воплощение тайн мира, а женщины продолжают сохранять важное положение в обществе. Здесь, как пишет Рордих-Ливитт, «на предметах искусства и ремесел чаще всего изображены женщины. И они заняты какими-то общественными делами».

Таким образом, утверждение, что городам-государствам присущи воинственность, иерархическая структура общества, подчиненное положение женщины, неосновательно. В критских полисах, славных своим богатством, высоко развитыми искусствами, ремеслами и процветающей торговлей, техническое развитие, а с ними и усложняющаяся общественная структура, дальнейшая специализация, не несли с собой никакого ущерба положению женщин в обществе. Напротив, новое распределение ролей в меняющихся условиях не ослабляло, а усиливало их статус. Поскольку не происходило никаких фундаментальных общественных и идеологических изменений, новые процессы не приводили к нарушению исторической преемственности, которое мы видим в других местах. В южной Месопотами IV тысячелетия до н. э. мы находим социальное расслоение и постоянные военные действия наряду со снижением статуса женщин. На минойском Крите, несмотря на урбанизацию и общественное расслоение, войны не велись и статус женщин не снижался.

 

Невидимость очевидного

Традиционная система взглядов, строящаяся на принципе иерархии, подразумевает, что, если женщина занимает в обществе высокое положение, положение мужчины обязательно должно быть ниже. Ранее мы видели, как свидетельства о матрилинейном наследовании и родстве, о женщине как высшем божестве, жрицах и царицах, наделенных временной властью, воспринимались как указания на общество матриархата. Но это заключение не подтверждается археологическими данными. Точно так же, из высокого статуса критских женщин вовсе не следует, что статус критских мужчин можно сопоставить с положением женщин в общественных системах с мужским господством.

На минойском Крите сам комплекс отношений между полами: определение и содержание родовых ролей, а также отношение к чувственности и сексу — явно отличался от нашего. Например, платья с открытой грудью у женщин и узкие, подчеркивающие гениталии, одежды у мужчин демонстрируют откровенное любование сексуальными различиями и осознание того наслаждения, которое может быть возможно благодаря этим различиям. Современная гуманистическая психология позволяет утверждать что это «наслаждение» усиливало чувство взаимопонимания между женщиной и мужчиной.

Естественное отношение критян к сексу имело и другие преимущества, не укладывающиеся в рамки традиционного мировоззрения, в котором религиозная догма часто рассматривала секс как больший грех, чем насилие. Как пишет Хоукс, «критяне, видимо, давали выход своей агрессивности в свободной и уравновешенной сексуальной жизни». Наряду с увлечением спортом и танцами, с творческим духом и любовью к жизни эти свободные взгляды на секс способствовали гармоничному характеру жизни.

Как видим, среди других цивилизаций этого периода Крит выделяется прежде всего духом. По выражению Арнольда Хаубера, «минойская культура кардинальным образом отличается по духу от современных».

А дальше — неодолимое препятствие, ученые встречаются с информацией, которая автоматически исключается при господствующем мировоззрении. Когда дело доходит до связывания этого основного отличия с тем обстоятельством, что минойский Крит был последним и наиболее технически развитым обществом, где мужское господство не было нормой, большинство ученых вдруг смущаются или поспешно изменяют направление поисков. В лучшем случае обходят эту трудность стороной. Они могут отметить, что в отличие от других древних и современных цивилизаций, на Крите «женские» добродетели миролюбия и восприимчивости к нуждам других получили социальный приоритет.

Почти во всех работах по Криту встречается ссылка на любопытное примечание Ч. Дарвина из «Происхождения видов». Работая над разделом о расовых различиях, Дарвин вспоминал, как, когда он был в Египте, ему показалось, что у статуи фараона Аменхотепа III негроидные черты. Пусть лишь в примечании, но Дарвин сразу же сделал вывод из того, что видел собственными глазами и что было затем подтверждено, — в Египте бывали черные фараоны. Хотя, по словам Дарвина, — его наблюдения были в дальнейшем подкреплены свидетельствами двух людей, которые были с ним в это время, он счел себя обязанным процитировать мнение двух широко известных авторитетов по этому вопросу, Дж. К. Нотта и Дж. Р. Глиддона, которые в своей книге «Типы человечества» описали черты фараонов как «в высшей степени европейские» и утверждали, что эта статуя не имела никаких признаков «негроидной примеси».

В начале главы мы отметили случаи такого рода, связанные с женщинами-фараонами, например, с Мериет-Нит и Нит-Хотеп. Но если в египтологии подобный вид авторитетной слепоты встречается нечасто, то в большей части научной литературы по Криту — она распространяется на все, искажая, лишая смысла, в лучшем случае, упрощая на редкость ясный смысл критского искусства. Гораздо позже Дарвина, когда обнаружили больше статуй и намного больше четких свидетельств существования в истории Египта черных правителей, эксперты (подавляющее большинство их были, конечно, белые мужчины) все еще утверждали, что не было никаких признаков «негроидной примеси». Точно так же поразительные свидетельства существенных отличий Крита от других обществ все еще не признаны большинством ученых.

Центральная роль женщины в критском обществе настолько поразительна, что с момента открытия минойской культуры ученые не могли полностью ее игнорировать. Однако, подобно Дарвину, они чувствовали себя обязанными увязать то, что видели собственными глазами, с господствующей идеологией. Например, когда сэр Артур Эванс в начале 1900-х годов начал раскопки на острове, он признал, что у критян был культ женского божества. Он также увидел, что критское искусство изображало то, что он назвал «сценами женской доверительности». Однако, комментируя эти сцены, Эванс почувствовал себя обязанным истолковать их как «женскую болтовню» или «светские сплетни».

Позиции Ганса Гюнтера Бушхольца и Вассоса Карагеоргиса, с одной стороны, напоминают пародию на стереотип немецкого отношения к женщине. С другой стороны, даже они заключают, что «превосходство женщин во всех сферах жизни острова было отражено в пантеоне» и что «почтение к женщине присутствует даже в религии более мужской микенской цивилизации». И только женщина, Джакетта Хоукс, прямо характеризует минойскую цивилизацию как «женскую», но даже она не идет дальше в этом важном направлении.

Плейтон особо отмечает: «во всех сферах жизни видна важная роль женщин»: «женщины — или по крайней мере влияние женской чувствительности, несомненно, внесли заметный вклад в минойское искусство». «На руководящую роль женщин в обществе указывает то, что они принимали активное участие во всех сторонах жизни Нового Дворца», — пишет он. Но признав высокий статус женщин и их активное участие во всех аспектах жизни как важную характеристику критской культуры, даже Плейтон чувствует себя обязанным добавить, что «это могло быть благодаря отсутствию мужчин из-за долгого мореплавания». В остальном это — прекрасная научная работа, в которой специально отмечается, что хотя «неправильно было бы считать Крит обществом матриархата, существует, однако, множество свидетельств того, что даже в более позднее эллинское время наследование шло по материнской линии».

Таким образом, мы снова и снова видим, как под господствующей системой взглядов наше реально прошлое и истоки нашей культурной эволюции лишь едва различимы, «как сквозь тусклое стекло». Но осознав всю важность того, что предвещает нам прошлое, — чем мы на уровне нашего социального и технического развития могли и еще можем стать, — мы сталкиваемся с навязчивым вопросом: что привело к радикальному изменению в культурном развитии, изменению общества, питаемого Чашей, что ввергло нас в общество, управляемое Клинком? Когда и как это случилось? И что эта катастрофическая перемена говорит нам о нашем прошлом — и нашем будущем?