Плата за страх

Акимов Петр

Часть вторая

Ритуальная страховка

 

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Декольте у кадровички «Аметиста» Ирины Павловны Колосковой было предельно откровенным. Стоит ей вздохнуть поглубже, и груди целиком выскочат наружу. Белые пышные полуокружия — самое запоминающееся в ее внешности. А личико подкачало. Из тех, которые нет смысла запоминать: стандартный, очень аккуратный макияж, под которым может быть все что угодно.

— Итак, референтом или секретарем вы практически не работали, — констатировала Колоскова, пролистнув протянутые Тамарой документы. — А последняя должность: «старший специалист»?

Панкратова кивнула.

Она могла бы сказать, что фактически была нянькой своему начальнику Глебскому. Референтом, секретарем, консультантом и заместителем. Но кадровичка «Аметиста», холеная, лет двадцати семи — тридцати дама, держалась заносчиво, и Тамаре расхотелось что-либо объяснять. Впрочем, заносчивость дамы могла быть реакцией на то страшилище, которое она видела перед собой.

«Ты должна стать бесполым чучелом! — ультимативно потребовала Кузнецова. — Одетой, как чучело, раскрашенной, как чучело, и ведущей себя, как кривоногое неуклюжее чучело! Иного тебе там не дано. Другую бабу эта Колоскова попросту не пропустит к шефу. Она, как втерлась в фирму, тихой сапой выжила предшественницу и сама повторять ее ошибку не собирается. Слишком нынче много хороших визажистов развелось».

В точном соответствии с замыслом, смирившись перед убежденностью подруги и судьбой, Тамара нарядилась и накрасилась для этого визита как человек, не имеющий и малейшего представления о том, что такое фигура, фасон, лицо и прическа. Как женщина, которая никогда в жизни не видела себя в зеркале. Короче, как бесполая чувырла.

Глядя на ее тусклые волосы, Ирина Павловна Колоскова рассеянно пригладила свою густую и блестящую шевелюру. Потом еще раз с удивленным интересом и удовольствием осмотрела Тамару.

Белая простенькая, как принципы коммунизма, блузка с неуклюжим воротником скрадывала высокую шею, превращая ее в обрубок для поддержания головы в нужном положении. Грубая роговая оправа дымчатых очков закрывала четкие брови, обесцвечивала яркие изумрудные глаза и удлиняла нос. Помада, подобранная с немалыми мучениями, делала губы блеклыми и ханжескими. Темно-бордовый жакет, принесенный Надеждой, сам по себе был неплох. Лет пять назад. Прямой, неприталенный, на три размера больше, чем надо, он представлял плечи широкими, как у пловчихи. А грудь Тамары жакет и вовсе превращал в едва различимое нечто. Длинные полы, отвисшие из-за распиханного по широким карманам канцелярского барахла, скрывали изящную талию. Черная юбка морщинилась на бедрах и спускалась до пола складками, тяжелыми, как занавес в сельском клубе.

«Ничего, — напутствовала Надежда, — так надо. Утешай себя тем, что Колоскова решит, что ты мямля, синий чулок и конкуренции ей не составишь. Она устроит тебе встречу с хозяином. Вот к нему-то ты оденешься поприличнее. Если приглянешься, то все уже будет зависеть только от тебя. Тогда кадровичка пусть хоть что. Воротников, говорят, упрям и своих решений не меняет. Дерзай!»

Кузнецова, от души развлекаясь, придумала для Тамары макияж, который лицо огрубил и состарил минимум на пяток лет. «Зато с печатью добродетели и трудолюбия на челе, — хихикая, прокомментировала подружка. — Мечта любовницы начальника: буквоедка-цербер в приемной. И не забывай: ты должна выглядеть так, чтобы никто и слушать не стал телефонные наветы».

Страшилище из Панкратовой получилось хоть куда. Колоскова, улыбаясь так, как наверняка улыбались бы змеи, если бы могли это делать, сняла трубку и нажала кнопку на селекторе.

— Валерий Захарович, это Ирина, — проворковала она. — Я по поводу вашего референта. Я нашла человека с высокой квалификацией. Когда вы сможете с ней побеседовать?.. Да, у меня. Сейчас? Но ведь вы же собирались… Извините!

Вероятно, в трубке Колосковой сказали что-то резкое, лоск и спесь с нее на мгновение слетели. Панкратова заискивающе улыбнулась, извиняясь за хлопоты. Она не забывала: скорее всего, именно кадровичке первой позвонят ее таинственные хулители. И от ее отношения к Панкратовой зависит, какое значение она придаст доносам. И в какой редакции доложит начальству. Ирина Павловна поднялась и, прижав трубку плечом, суетливо собрала бумаги:

— Хорошо-хорошо. Мне все ясно. Мы уже идем!

«Влипла!» — поняла Панкратова. Вряд ли кто-нибудь возьмет личным референтом женщину, которая даже не умеет прилично выглядеть. Но она тут же нашла утешение: отказ, который ей предстоит, по сути, дело рук Кузнецовой. Зато теперь Надежда перестанет укорять ее за якобы вызывающий вид. Сама того не осознавая, Панкратова выгрышную внешность считала своим главным достоинством, и когда лишилась возможности смотреться соблазнительно, почувствовала себя пустой. Только чувство долга перед старавшейся ради нее подругой заставляло испить чашу до дна. А еще в Тамаре проснулось давно забытое озорство. В жутком макияже она ощущала себя неузнаваемой и защищенной, как на маскараде. Да и правило было, что, пока еще не все потеряно, надо бороться. «Соберись, — прикрикнула она на себя. — Забудь, как ты выглядишь! Покажи свои деловые качества».

Самым трудным было забыть про обувь. Про отечественные сапоги на низком каблуке. Выглядели они прилично. Пока стоишь или сидишь. Ходить в них можно только под наркозом, да и то вразвалку.

Сидевшая в приемной «Аметиста» молоденькая блондинка была чем-то обескуражена до слез. Она испуганно дернулась из-за компьютера навстречу кадровичке. Словно попыталась своей узкой цыплячьей грудью преградить им дорогу в кабинет:

— Ирина Павловна, он…

— Остынь, дуреха! — Колоскова царственным взмахом руки усадила ее на место. — Что ты опять отчебучила?

— Ничего! — Девочка была готова заплакать. — Я только фамилию перепутала. Даже не фамилию, а всего одну буковку!

— «Буковку», — передразнила фаворитка, резко открывая металлическую с зеркальными стеклами дверь. Но в тамбуре, перед оббитой дверью, она преобразилась и в кабинет вошла скромно, будто просачиваясь.

Панкратова услышала ее вибрирующий голос:

— Это я, Валерий Захарович, можно? Не помешаем?

— Я же тебя вызвал! — раздался грубый окрик. — Какого хрена еще спрашиваешь?!

«Экое хамло», — подумала Тамара, оглядывая роскошный уютный кабинет. Взгляд невольно привлекли два огромных, почти от пола до потолка окна. За припыленными снаружи стеклами открывался впечатляющий вид с высоты двадцать первого этажа. По широкому ущелью Нового Арбата шустро текли крохотные автомашины и по-зимнему неброские, будничные прохожие. Тусклое небо висело просторно, и тающие в дымке строения многомиллионного муравейника напоминали: людей здесь слишком много, чтобы кто-то из них всерьез и надолго был озабочен кем-то, кроме себя.

Воротников выглядел очень худым за огромным письменным столом, заваленным бумагами и книгами. Сооружение казалось еще объемнее из-за стоящей между ним и окном специальной тумбочки с компьютером. «Неудачно его поставили, — мельком отметила Тамара. — В светлый день надо зашториваться, чтобы окна не отсвечивали на экране». Валерий Захарович, лобастый из-за лысины, отодвинувшей волосы к затылку, скривился в недовольной гримасе:

— Вы что, ползком под пулями сюда добирались?!

Колоскова промолчала. Видно, привыкла к подобным вспышкам и научилась пережидать, когда гнев шефа схлынет. Но красные пятна выступили на шее. «Ох и припомнит она тебе все это, когда добьется своего!» — посочувствовала Панкратова хозяину кабинета.

— Садитесь. — Воротников быстро глянул в протянутые Ириной Павловной бумаги и бесцеремонно уставился на кандидатку. — Вы очень вовремя, Тамара Владиславовна. Сегодня приступить можете?

Панкратова помолчала, глядя в хищно-желтые ободки вокруг зрачков. Ум и воля били из них, как резкий свет фар ночью. Она машинально расправила юбку на коленях. Напор так ошеломил ее, что она только после тягостной паузы кивнула:

— Могу.

— Хорошо, — кивнул Воротников. Получив устраивающий его ответ, он мгновенно преобразился. Поджатые губы расслабились и чуть улыбнулись, оказавшись четко очерченными и припухлыми. Он быстро просматривал резюме и с теми же высокими нотками брюзжал: — А то, называется, они ищут работу! А когда предлагаешь ее, выясняется, что сразу не могут. Им нужно чуть ли не месяц собираться! Сами не знают, чего хотят, или врут, что работу ищут. Успешные люди решают быстро! Вот как: вы «пед» кончали? Матфак? Будем надеяться, что думать, изъясняться связно и понятно вас научили. На компьютере пять лет? Хорошо. Курсы реорганизации управления? Посмотрим. Значит, готовы приступить? Не возражаете против небольшого теста?

— Не возражаю, — бесцветно-холодным голосом, под стать своей несуразной нынче внешности, ответила Панкратова. Словно ее самой, то есть ее тела, здесь не было. Присутствовали только глаза, голос и совершенно спокойный мозг.

— Вопрос простой, — крутясь в кресле из стороны в сторону, задумчиво произнес Воротников. — Вопрос такой: к вам обратилась новая уборщица. Спрашивает: когда, в смысле — во сколько, ей убирать офис. Утром или вечером? Ваш ответ?!

— А у меня есть полномочия на решение?

— Ну конечно. Мне еще уборкой не хватало заниматься! Итак?

— Пусть убирает, когда хочет. Лишь бы офис был чист и уборка не мешала работать.

— И все?

— И все.

— Умница! Пусть хоть совсем не убирает: мы ее нанимаем, чтобы у нас было чисто. Первый толковый ответ за последние полгода. Или вас об этом вопросе предупредили?

— Нет.

— Да? Ирина?

— Я ничего не говорила.

— Допустим. Ладно. — Он, не поворачивая лица к кадровичке, протянул ей бумаги. — Иди, оформляй. Испытательный срок две недели не смущает? Чего молчите? Что это вы такая заторможенная?

Тамара Владиславовна почувствовала, что начинает тихо злиться. Главным образом из-за впечатления, которое произвел на нее предполагаемый начальник. Она уже давно не встречала таких. На вид ему за сорок пять. Но энергии — как у двадцатилетнего. В его бесцеремонных вопросах ощущалось усталое одиночество, но обычный серый костюм, дорогая белая рубашка и перламутровый галстук смотрелись так, словно под ними — туго сжатая мощная пружина. Или генератор. Прикоснись — искрой ударит.

Она рядом с таким как квашня. Под оценивающим прищуром элегантного, хищно-подтянутого мужчины ей стало особенно неловко за свою бесполую мешковатость.

— Есть вопросы? — наконец остановив взгляд на ее очках, ужасных очках старой девы, спросил Валерий Захарович.

— Есть, — с вызовом ответила Панкратова.

— Какие? — Он, как бы советуясь, покосился на Колоскову. Та в ответ чуть вздела брови: «Она еще и вопросы будет задавать?»

— Мне, — Тамара Владиславовна, должно быть от неловкости, заговорила чужим скрипучим голосом, который тем не менее очень шел к ее внешнему виду, — не хватает информации.

— Да? — Воротников с интересом откинулся на спинку кресла. Он оперся на подлокотники, словно готовился беседовать очень долго, и чуть улыбнулся красиво очерченными чувственными губами. — Интересно! Какой же информации вам не хватает?

— Обязанности? Функции? Полномочия? Зарплата? — стараясь твердо смотреть ему в глаза, все так же скрипуче перечислила Панкратова.

— Хорошо, — вроде бы хваля, кивнул Валерий Захарович и тут же вкрадчиво спросил: — На память надеетесь? Или не знаете, что деловое общение без блокнота и ручки невозможно?

«Ах ты, зануда!» — подумала Панкратова, стараясь сохранить лицо неподвижным и не отвести взгляд от веселых золотистых глаз. Молча показала, подняв над столом, маленький блокнот и крошечную ручку. Она заранее достала их из своих объемистых карманов. Был у нее там и микрокалькулятор, и много еще чего. Кузнецова здорово веселилась, помогая ей комплектовать «малый секретарский набор».

Воротников откинул голову, выставил не очень-то тщательно выбритый кадык и громко, заливисто расхохотался. Несколько волосков на сильном жилистом горле были единственным изъяном в его внешности. Даже прогрессирующая лысина и редкие волосы его не портили. Подумав об этом, Панкратова успокоилась и постаралась не поддаться хлынувшей от Валерия Захаровича волне дружелюбного веселья. Ей удалось сохранить на лице безразличие.

— Отлично! Умница! — Он упер руки в стол и подался всем телом к Тамаре Владиславовне. — Уверен, что мы сработаемся. Обязанность у вас будет одна: делать за меня то, что я сам делать не могу, не умею или не хочу. Или не успеваю. Функции? Их будет так много, что все сейчас и не перечислю. Главные: порядок в делах и бумагах, контроль за исполнением поручений. Но не просто чтобы делалось вовремя. «Абы как» меня не устраивает. Придется вам самой проверять и суть, и форму. Справитесь?

— Что молчите? Я спрашиваю: справитесь? — опять готовый вспылить, повторил Воротников.

— Еще не знаю, — ответила она глухо.

Он с удивленной иронией всмотрелся в блики на тонированных стеклах, загораживавших ее глаза.

— Почему? Вам не понравились мои манеры? Извините. Тут до вас меня несколько подзавели. Обычно я гораздо вежливее!

— Желание «постараться» не возникает на голом месте. А я пока не знаю, что меня ждет, — монотонно, демонстративно игнорируя его эмоциональность, ответила она. — Какие у меня будут условия для работы? Сколько ее окажется? И, наконец, как она будет оплачиваться?

— О-о, резонно. Это по существу, — закивал Воротников. — Об условиях…

Тут зазвонил телефон. Валерий Захарович помедлил, потом протянул руку к трубке и кивнул именно Тамаре:

— Извините. Слушаю, Воротников. A-а, привет-привет!

Едва возле губ Валерия Захаровича оказался микрофон телефона, его голос разительно изменился. Он стал ниже и солиднее. Сварливых и визгливых ноток как не бывало. Речь потекла с уверенной, даже вальяжной медлительностью. Глаза наполнились бесконечным терпением. Перемена случилась настолько резко и неожиданно, что Тамара опешила. Значит, ко всему прочему, ее предполагаемый работодатель еще и лицемер. Умелый причем. Вон как душевно и спокойно вещает в трубку. Будь на другом конце провода женщина, сразу же бы растаяла.

Нет, у нее совсем не лежала душа работать с таким.

Вернее, она себе это пыталась внушить.

Потому что уже поняла: Воротников из опасно притягательных для нее мужчин. Он способен заставить ее крутиться вокруг себя. Как спутник вокруг более массивной планеты. Она чуяла трудности и сложности, которыми чревато для нее общение с ним. Но деньги, выданные политологами, и заначка на черный день, оставшаяся от страховки, таяли. А когда ничего лучшего на горизонте не виднеется, надо брать то, что предлагает судьба.

— Нет, не верю я в эти ГКО, — терпеливо объяснял в трубку Воротников. — Посадят с ними в лужу. Правительство дотянет до последнего, соберет пенку, потом уронит рубль и сделает из краткосрочных обязательств долгосрочные. А потом назначат нового премьера. Нет, Игорь Владимирович, я не говорю, что не выплатят. Почему же нет? Выплатят. Только когда и сколько — вопрос! Сейчас банки и страховые компании уже по уши в ГКО. Масса иностранцев завязана. А что будет, когда люди за деньгами пойдут?.. Думаю, месяцев четыре-пять еще есть. У доллара? Сейчас скажу…

Валерий Захарович начал, чертыхаясь, рыться в бумагах на своем столе. Закрыв рукой микрофон трубки, он бросил Тамаре Владиславовне:

— Ничего не могу быстро найти! Вам, кстати, нужно будет здесь разобраться. Чтобы все лежало по порядку и на виду.

Панкратова заметила, как Ирина Павловна слушает шефа. Та ловила его голос, как блаженную музыку — замерев. Ее глаза завороженно мерцали. Теперь уже не бюст, а это мерцание привлекало в ней внимание. Особая красота женщины, впавшей в транс от голоса любимого мужчины. Похоже, матримониальные планы Колосковой основывались не только на расчете. И это открытие отчего-то стало неприятным для Панкратовой. Сама себе она эту антипатию объяснила тем, что просто расчетливая стерва куда безопаснее, чем влюбленная расчетливая стерва.

— Ага, вот. Игорь Владимирович? Слушай: по фьючерсным котировкам доллар на середину октября будущего года якобы будет в районе шесть пятьдесят-шесть семьдесят… Да, мнение экспертов. Так вот, помяни мое слово: он будет стоить минимум за четырнадцать рублей. Минимум! Нет, не «четырнадцать», а «ЗА четырнадцать». Да, держу деньги и за границей. В Австрии. Лишь бы клиенту было хорошо. Погоди, я понял, чего ты хочешь. Давай не будем горячку пороть. Подумай еще пару дней, а тогда решим. Нет, сегодня не знаю, как неделя сложится. Слушай, у меня тут люди… Ага, пока. Будь здоров!

Повесив трубку, Воротников секунд десять молча смотрел в окно, на распахнутые к нему «книжки» зданий на той стороне Нового Арбата. Потом повернулся к Панкратовой и с усмешкой похлопал сильной безволосой кистью по бумагам:

— Вот такие у нас клиенты: хлебом не корми, дай попереживать и посуетиться на пустом месте. Но, с другой стороны, если б они были так умны, как мы, то на кой бы тогда им потребовалась наша помощь? Ладно, в это вы вникнете. Итак, о чем мы говорили?

— Об условиях и оплате моей работы, — машинально заглянув в блокнот, напомнила Тамара Владиславовна.

— Давайте обсудим… Ирочка, ты все поняла? Тогда иди, оформляй.

Ирина Павловна пружинисто поднялась. Наклонилась к столу начальника так, точно собиралась вырезом блузки, как ковшом, зачерпнуть его бумаги. И спросила со значением:

— А сегодня вечером? Мы идем?

— Конечно. — Воротников удивленно распахнул глаза, оказавшиеся не такими уж и маленькими.

— Я тогда машину возьму? Съезжу, чтобы переодеться.

— Да, разумеется.

Кадровичка искоса глянула на Тамару, и та поняла, что вопросы предназначались для нее. Знай, мол, что шеф уже прихвачен, и не смей раскатывать губу. Панкратова молча уставилась в блокнот. Разбирайтесь-де со своими романами сами. Она в эти игры не играет.

— Но ты вот что, Ира! — со вновь появившимися визгливыми нотками окликнул шеф Колоскову, которая уже докачала бедрами почти до самой двери. — Вечер вечером, но ты давай не расслабляйся. У тебя там работы навалом!

Плавно шагавшая женщина аж запнулась от окрика. Она встревоженно обернулась, мельком, почему-то опять с неприязнью мазнула взглядом по Тамаре и обиженно протянула:

— Разве я?.. Неужели вы мне?

— Ладно-ладно. Не мекать надо, а чтобы сегодня все свои хвосты за ту неделю подтянула! И чего ты встала? Давай!

Надежда оказалась права: Воротников совершенно не считался с самолюбием своих подчиненных. К тому же он из тех женатых бабников, которые не стесняются крутить романы на глазах у сослуживцев. Что ж, Панкратовой не до жиру… За неимением гербовой приходится писать на простой… В чужой монастырь… И так далее.

Она невольно вспомнила Олега Гаврилова и почувствовала, как, несмотря на прошедшие годы, по затылку и шее прошла жаркая волна.

Вот в чем дело.

Воротников характером очень похож на того, кто ею пренебрег. И, судя по повадкам, он так же влюблен в работу и такая же эгоистичная сволочь.

Олег Гаврилов — лучший в жизни Панкратовой начальник, предшественник Глебского в «Снабсбыте» — был азартен, страстен и неумерен во всем. Она попала под власть его энергетики в первые же минуты знакомства. Представленный директором коллективу отдела Гаврилов, жгучий курчавый брюнет с огромными карими глазами и стройным треугольным торсом, заворожил ее сразу.

Тамару в качестве объекта притязания Гаврилов заметил только после трех лет совместной работы. Постепенно служение делу, которому ее учил Олег, переродилось в служение ему самому. Это казалось счастье — поддаться магнетизму того, кто делает из тебя думающую и глубокую личность. С мужем у Панкратовой в то время уже все кончилось, и она довольствовалась тем, что могла помогать Олегу. Так было до тех пор, пока в их отдел не перевели Некрасову. Тогда у нее было еще только трое детей, но и ими она козыряла вовсю. Гаврилов откровенно смеялся над вынужденной вежливостью коллег:

— Ничего, ребята. В каждом коллективе должны быть иждивенцы. Им же тоже есть надо!

Как и все остальное в нем, такое великодушие нравилось Тамаре, пока она не заметила, что Некрасовой было мало снисходительности начальника. Она явно решила затащить его в постель.

А потом вдруг выяснилось, что Олег Викторович Гаврилов, пока она тянула за него работу, не только написал умопомрачительную докторскую диссертацию, но и прославился как исключительно одаренный управленец и что его упрашивают возглавить целую отрасль. И он ушел, пообещав, что заберет ее к себе на новое место при первой же возможности.

Почти год она, разрываясь между отчаянием и надеждой, жила одними молитвами о его телефонном звонке. Готова была выть от тоски. Потом она на два года впала в спячку. Жила, как робот, тихо радуясь концу дня и возможности лечь в постель, чтобы погрузиться в сон о прошлом. Ибо когда в ее жизни не стало Гаврилова, не стало и будущего.

Зато у него, знала Панкратова, все замечательно. Сейчас он владеет огромной многопрофильной фирмой, имеющей отделения и филиалы не только в столицах СНГ, но и во многих крупнейших городах мира. В журналах о раутах богачей часто публикуются его фото с молоденькими фотомоделями. Он то и дело дает интервью о том, как надо управлять страной и кто нужен на том или ином посту. В общем, Гаврилов «раскрутился»…

Тамара Владиславовна старалась не думать об этом. Было больно, словно из ее души сделали нечто разовое. Как бумажный стаканчик. Выпил и выбросил. Поэтому, как ни худо ей пришлось в «Снабсбыте» и после увольнения оттуда, но она скорее бы удавилась, чем попросила Гаврилова о помощи.

Теперь Тамара Владиславовна почти с жалостью смотрела вслед повиливающей бедрами кадровичке «Аметиста». Зря Ирина Павловна строит планы. Ее шеф-холерик вряд ли способен относиться всерьез к покладистым женщинам. «Тоже спортсмен, наверное!» — с привычным презрением подумала Панкратова, переводя глаза на задумчиво потупившегося Воротникова. Из тех, кто хватает женщин, как призы на скачках. А потом забывает о них, как о кубках, покрывающихся пылью.

«Это мужской мир, рыбка», — вспомнила она слова Кузнецовой.

Валерий Захарович, почувствовав взгляд странно выглядящей претендентки на должность референта, поднял тяжелые от усталости веки. Злой блеск из его зрачков совсем ушел, и сейчас золотисто-рыжие ободки светились теплом.

— Вы… Татьяна?

— Тамара Владиславовна, — сухо напомнила она.

Неужели так сложно запомнить имя-отчество человека, которого ты решил взять на работу? Или записал бы себе, коль уж вернул ее документы кадровичке для оформления. Впрочем, для этого грубияна, похоже, чужое имя или самолюбие — пустой звук.

— Извините. Цифры и факты я помню хорошо, — заверил ее Воротников. — Но на имена у меня склероз. Вот почему я так завишу от секретарей. А у них какая-то мания! Делают опечатки именно в именах и фамилиях клиентов. Которые этого не переваривают.

«Да. И не только они!» — мысленно не без ехидства дополнила Панкратова, но смотрела она при этом на своего нового руководителя бесстрастно. Она все свободнее чувствовала себя под толстым слоем грима в бесформенной, уродующей ее одежде.

— Так вот, Тамара… Владиславовна. Вы у меня уже седьмая за последние четыре месяца. Устал, честно скажу. Одна, кроме как задницей крутить, ничего не умела. Другая обзавелась кучей детей, которые постоянно болели. Третья оказалась заурядной вруньей. Спрашиваю: послала письмо? «Послала!» А потом оказывается, что либо забыла отправить, либо вообще даже не набирала. И у всех вместо работы — объяснения, почему не успела да почему сделала кое-как… Вы что-то хотите сказать?

— Не знаю, уместно ли? — Панкратова пожала плечами.

Она была готова выслушивать что угодно. Отрицательные отзывы шефа о ее предшественницах — ей наука. Но поддакивать всему подряд пока не собиралась. Раз он предпочитает начинать сотрудничество с места в карьер, она тоже не собирается выжидать.

— Если будет неуместно, я так и скажу, — заверил Воротников. — Ну и что же вам не понравилось в моих словах?

— По науке, восемьдесят процентов путаницы в работе подчиненных происходят из-за путаницы в распоряжениях их начальников. — Тамара Владиславовна говорила дерзости, но ее скрипучий голос и бесполая внешность делали обидное обезличенным.

— Да? Вы и у меня такое заметили?

— Вы сейчас сказали Ирине Павловне: подготовить приказ обо мне. Но не уточнили, когда он должен быть готов. И кто должен принести его вам на подпись. Она сама? Или уже я?

— Допустим. Ну и что?

— Здесь уже заложена возможность путаницы. Если я сочту это ее делом, а она — моим.

— Резо-он-но, — протянул Валерий Захарович, с удивлением глядя на новенькую. — Я буду вам благодарен, если вы и впредь станете говорить мне о таких вещах. С глазу на глаз, разумеется.

Он хохотнул, сумев оставить последнее слово за собой, и, достав сигареты, уважительно улыбнулся:

— Хорошо. Значит, виноваты не те, с кем я не сработался, а я сам? Допускаю. Но факт остается фактом: по природе женщины — лучшие работники, чем мужики. А если сотрудничество не налаживается, причина в том человеке, который умнее. Так?

Тамара изумленно поправила очки. Услышав: «по природе женщины…» — она ожидала банального продолжения о кромешной бабской никчемности. Поэтому сказанное Воротниковым ее удивило. Тем более что его голос звучал без издевки. Валерий Захарович заметил ее реакцию и кивнул:

— Большинство моих сотрудниц просто не верят в свой интеллект. А того, во что ты не веришь, у тебя нет. Согласны? Плюс пресловутая перегрузка домашними делами. Поэтому многие из них и махнули рукой на свою квалификацию и карьеру.

Слышать подобное от мужика, который только что на ее глазах хамил направо и налево, довел до слез секретаршу и вогнал в краску кадровичку, было странновато. И Панкратова высказалась прежде, чем успела вспомнить правило о чужом монастыре:

— Если вы и вправду так считаете, то вам удивительно хорошо удается это маскировать! Может быть, это и мешает им поверить в себя?

Она увидела, что его глаза сузились, и испугалась, что переборщила. Чем точнее правда, тем болезненнее.

— Послушайте, — почти прошипел Воротников, но, вспомнив о чем-то, прикусил нижнюю губу. — Допустим, я что-то неправильно сделал. Или это показалось вам неправильным. В конце концов, именно для компенсации своих недостатков я вас и нанимаю. Резонно? Если уж вы умнее, то не тиражируйте мои ошибки. Или то, что вам ими кажется. Не провоцируйте споров на ровном месте.

Тамаре Владиславовне, осознавшей долю правоты в его словах, сделалось неловко. Ее сюда берут не для того, чтобы раздражать начальника. Но Воротников поразительно напоминал Гаврилова. Тот тоже любил поговорить о преимуществах женщин в качестве работников.

Воротников вновь заговорил бархатисто:

— Сейчас вам нужно пообщаться с Людмилой. Секретарем. Разберитесь, как мы тут работаем. Через пару часов я разгребусь, и мы побеседуем. Понятно?

Следуя привычке повторять распоряжение, дабы не попасть впросак, если что-то не уловила, она перефразировала:

— Выясняю структуру фирмы, первоочередные и недоделанные дела секретаря, а через два часа — к вам?

Он кивнул, и Тамара Владиславовна почувствовала облегчение от того, что ее работа с Воротниковым не прекратилось, еще не начавшись. Зря она показывала характер. Ей нужны его деньги, а ему — ее способность терпеть его капризы. Остается надеяться, что обмен будет эквивалентен.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда задастенькая Людмила и прямоугольная Панкратова вышли, Воротников задумался о новой сотруднице.

Безусловно умна, быстро схватывает суть и довольно опытна по части организации личной работы. Уже хорошо: не придется учить прописным вещам. Но не слишком ли дерзит? С одной стороны, это обнадеживает. Поддакивающих ему и так хватает. Потому и буксует его фирма в последнее время. Нужна инициатива, а она возможна только у того, кто имеет свое мнение. С другой стороны, желание спорить по поводу и без — само по себе не бог весть какое достоинство. Впрочем, ему все равно деваться некуда. Без надежного референта работу не наладишь, а иного пути, как пробовать претенденток в деле, он для себя не нашел.

Новенькая хотя бы придерживается в своих возражениях внятных резонов. Выучка в ней чувствуется, а в остальном можно и обломать.

Когда Валерий Захарович покончил с первоочередными на сегодня звонками, устал и захотел отвлечься, он попытался чуть-чуть разобрать завал на своем столе. Сортируя бумажки, опять наткнулся на справку о Панкратовой.

Было в этой нескладной женщине некое своеобразие, заставившее его еще раз вчитаться в ответы, четко написанные в графах анкеты. Окончила пединститут с отличием, но сумела, хватило ума ни дня не проработать в школе. Сразу после института нашла работу в Главснабе, учась заочно. Получила еще один красный диплом — по специальности «управление производственным предприятием». Но и на этом не успокоилась, а прошла еще четыре курса операторов персональных компьютеров. Всякий раз изучала новые программы, едва они появлялись на российском рынке.

В свои сорок четыре года Воротников уже от многого устал.

Принадлежа к людям, у которых работа — первое и главное в жизни, Воротников немало сил потратил, чтобы найти женщину, которая бы и по душе пришлась, и в работе была надежным соратником. Однако с годами убедился: женщин, способных полноценно соучаствовать в его делах, гораздо меньше, чем желающих делить постель и кошелек. Когда решил, что соответствующих его мечте вообще нет в природе, то поддался минутной слабости. Сделал предложение своей очередной любовнице, которая была ничуть не лучше других. Но к его увлеченности работой она относилась, как другие — к желанию мужей гульнуть на стороне.

И теперь Воротникову досаждало постоянное нытье супруги о том, что он уделяет ей мало внимания. Можно подумать, женившись, он подписал контракт на работу при ней нянькой и сопровождающим. Бог с ней, с ее любовью бестолково тратить деньги. Но постоянное недовольство им матери его ребенка сидело в душе занозой. Из-за которой идти домой, к новым упрекам и недовольным гримасам, просто не хотелось.

Зато сейчас он эту проблему решил. Кабинет был разделен на две части, и в дальней от входа ему оборудовали комнату отдыха. Мини-квартирку со всем необходимым.

Очевидная бесполость новенькой очень его устраивала. Знал по опыту: женщины, которым не повезло с внешностью, часто отличные работницы. У таких дело меньше зависит от душевных треволнений.

Как все руководители-самоучки, которые взлетели на волне «всеобщего хапка», когда полученный за взятку льготный кредит позволял быстро и без особых трудов развернуться, Воротников управлял своей фирмой, довольствуясь здравым смыслом. О психологии и грамотной организации управления он знал лишь понаслышке, из прочитанных на бегу учебников, переведенных с английского. А о научной организации собственного труда вообще понятия не имел. В нем еще сильны были иллюзии: если хватило одного здравого смысла, чтобы раскрутить дело, то его хватит и на то, чтобы довести бизнес до ума и сохранить.

Вот только бы найти надежных помощников, которые ходят на работу ради самой работы.

— Валерий Захарович, — раздался из селектора голос новенькой, — вы назначали мне это время для беседы. Это в силе?

— A-а. — Он посмотрел на часы. На кой нужно носить хронометр с будильником, если забываешь его заводить? — Конечно. Заходите.

Панкратова положила перед ним четыре листа бумаги, на которых были отпечатаны таблицы.

— Мы с Людмилой систематизировали ваши поручения. Здесь, — сказала она, показывая шариковой ручкой на первый лист, — то, что уже сделано. Вторая таблица — то, что делается. Рассортировано все по датам поручения и времени, которое необходимо на работу. В последней колонке — инициалы ответственного. Третья таблица — то, что пока мне непонятно: зачем это нужно? Четвертая — то, что вызвало сомнение: нужно ли это сейчас? Не устарело ли?

Воротников рассматривал таблицы со смесью любопытства и неудовольствия. Это было именно то, что ему, тонувшему в суете, тратящему массу времени на второстепенное, требовалось позарез. Но в изложении Панкратовой все выглядело слишком просто. И он невольно почувствовал себя круглым болваном, который сам не догадался сделать такие сводки. К тому же, со свойственным ему умением быстро схватывать суть, он заметил строчку «итого», суммирующую необходимое для выполнения его поручений рабочее время. Цифра показывала, что он завалил Людмилу работой до конца будущего года. Неудивительно, что та не успевает.

Слегка покраснев, Валерий Захарович вгляделся в глаза новенькой. Не обнаружив за стеклами кургузых очков насмешки, он вздохнул:

— Умничка. А это что за колонки? — Он постучал желтым от табака ногтем по краю листка и поднял взгляд на Панкратову.

Она села справа от него. В то кресло, которое обычно занимала Ирина. Но если у той юбка в нем почему-то всегда сползала на бедра и колени вызывающе торчали, то у новенькой ног словно не было вовсе. Голова и руки, торчащие из задрапированной блеклой материей тумбочки.

— Это для сортировки по важности и спешности, — объяснила Тамара Владиславовна. — Чтобы ориентироваться в приоритетах.

— Умничка, — повторил Воротников. — Я убеждаюсь, что вы — тот человек, который мне нужен. Скажите Колосковой, пусть она проведет вас по отделам, познакомит с сотрудниками. Согласуйте с ними ваши соображения. А потом, вечером, сверим их оценки с тем, как я сам это, так сказать, проградуирую. Ясно?

— Сделать приказ о себе, — прочитала Тамара Владиславовна свою скоропись, — познакомиться с сотрудниками. Выяснить, как они сами градуируют задачи и проблемы. Потом — в пять часов? — согласовать с вами план работы до конца недели и распределение дел по срочности-важности. Так?

— Именно, — подтвердил Воротников, стараясь, чтобы его слова прозвучали снисходительно.

Эта женщина вела себя непривычно четко и самостоятельно. А он, хоть и говорил направо и налево, что именно этого жаждет от своих сотрудников, оказался к подобному не готов. На самом деле уверенность других в себе он нередко воспринимал как вызов. Особенно если человек, как Панкратова, демонстрировал организованность, которой ему самому не хватало.

— Только не в пять, а в полшестого, — недовольно буркнул Валерий Захарович, чтобы окончательное решение осталось за ним.

Когда за Панкратовой закрылась дверь, он еще раз отыскал в своем бумажном завале ее резюме и на прямом телефоне набрал приписанный секьюрити на полях номер ее бывшего начальника — Глебского. На месте того не оказалось.

Сначала Воротников хотел устроить Ирине разнос за то, что она ничего толком не выяснила о новенькой, и заставить ее отыскать-таки этого типа, Глебского. Но потом, прикинув, сколько на это уйдет ее времени и его нервов, решил все сделать сам. Используя базу данных в своем компьютере, он за две минуты выяснил телефон отдела, в котором когда-то работала Панкратова. Милый и радушный голос сотрудницы с запоминающейся фамилией Некрасова охотно продиктовал ему личный мобильный бывшего шефа новенькой.

— Василий Константинович, не могли бы вы рассказать о вашей бывшей сотруднице? О Панкратовой.

— М-м? Ну что я могу сказать? — Глебский замялся. — Тамара Владиславовна — обычная женщина. В меру забывчивая, ленивая и бестолковая. Знаете, как у них: то не успела, это перепутала. Таких полно. К тому же увлекается амурами на работе.

То, насколько услышанное не совпало с тем, что он сам знал, поразило Воротникова.

— Вы говорите о Панкратовой Тамаре Владиславовне?

— Да, именно о ней. А что вас удивляет? Она, как водится, умеет пустить пыль в глаза! Первые несколько дней.

— Почему же в этом случае вы от нее, так сказать, раньше не избавились? Сколько она у вас проработала, больше десяти лет? И в ее трудовой полно благодарностей.

— Понимаете… Это останется между нами?

— Безусловно, Василий Константинович.

— Ну, понимаете, она неплохо умеет произвести впечатление. Но слишком тщеславна. Не умеет вести себя в коллективе.

— Например?

— Ну-у, например, втянула моего предшественника в близкие отношения. И стала вести себя так, будто она — местная королева. Пошли сплетни. Из-за этого мужик был вынужден уйти. Когда она поняла, что со мной у нее это не получится — я, знаете ли, работу с личным не путаю, — принялась капризничать. Будто она одна умная, а все остальные дурачки. Так ведет себя, словно все держится на ней одной! Своевольничала. В итоге несколько перспективных вроде бы сделок вышли нам боком. Есть мнение, что она даже… Короче, делилась информацией с конкурентами. Но она очень хорошо умеет цепляться за место и ловко козыряет болезнью своего ребенка. Вот мы и маялись, пока не организовали сокращение.

— Вот оно что. — Воротников внимательно слушал мямлившего Глебского.

Он сверял его отзыв со своими собственными впечатлениями. Да, чувствуется в этой Панкратовой желание настоять на своем. Но он-то уже увидел, что ее амбиции основаны на профессионализме. Могло это все быть показухой? Вряд ли. Человек, который может работать, работать любит. Но если ее бывший шеф прав хотя бы наполовину, то Воротников уже влип. Если бы он все это услышал раньше, до общения с Панкратовой, то даже и связываться бы с ней не стал.

— Но вообще-то она работать умеет?

— Откуда? Одинокая баба с ребенком ищет мужа. Только об этом и думает. Едва придет на работу, как уже ждет окончания дня. Знаете, мне уже звонили из нескольких фирм, где она оставила после себя не лучшие воспоминания. Хотите, дам вам их координаты?

— Да. Буду вам очень благодарен. — Валерий Захарович записал номера телефонов, имена и несколько мгновений задумчиво на них смотрел. — Хорошо, я понял. Спасибо, Василий Константинович. Если что — рад буду помочь. Запишите мой номер…

Повесив трубку, Валерий Захарович нахмурился. Странно: эдакой колоде и удалось так охмурить начальника, что он решился на аморалку? Хотя это когда еще было. Он посмотрел в резюме. Сейчас ей 34. Тогда, значит, было около двадцати девяти. Да, иная за год-два способна растерять привлекательность. Бабий век короток. Недаром он сам предпочитал тех, кто не перевалил за тридцатник. Впрочем, это все лирика. Дыма без огня не бывает, и самое лучшее — поскорее от новенькой избавиться. Легче тратить по полдня на разжевывание того, что она схватывает за минуту, чем потом таскаться по судам или подставляться конкурентам. Но Воротников был слишком самолюбив, чтобы вдруг переменить уже оглашенное решение. Сейчас-то Панкратова явно никого уже не соблазнит. К тому же, если она такая интриганка, может, они не поладят с Колосковой? А если новенькая поможет ему избавиться от слишком настырной любовницы, то за одно это ее можно потерпеть пару месяцев.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Если слишком часто и слишком серьезно задумываться, то можно и свихнуться. Вот и Надежде Кузнецовой изредка казалось, что она то ли сбрендила, то ли живет в каком-то особом мире, принципиально отличающемся от мира, в котором обитает большинство ее знакомых. В их мире, например, в ходу поговорка: «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным!»

Именно так, категорично: «ни одно» и «безнаказанным». Личный же опыт Нади этого не подтверждал. Напротив. Все хорошее, что ей доводилось сделать другим, рано или поздно оборачивалось пользой и для нее самой. Причем — обязательно.

Взять хотя бы ее работу — страхование. Каждый день в среднем она помогала обезопасить жизнь трем-четырем семьям. Конечно, такие кардинальные случаи, как с Ряжковым, редки. Обычно оформленный ею полис сам по себе защищал лишь от финансовых потерь при несчастьях. Но разве этого мало? Разве не добро любому — уверенность, что твои близкие защищены от нищеты? Добро. Чуть позже она получала благодарность в виде комиссионных. Но это не все. Кузнецова не раз убеждалась: где-то есть некие весы. Скопившись, ее забота о других возвращалась к ней дождем удач или попросту везением. Как же тут верить в «наказуемость» доброты?

Надежда и не верила. Ее и не наказывало.

Но, слыша, с какой убежденностью другие говорят о кошмарности их бытия, видя, как убедительно политики и журналисты твердят по телевизору о бесспорной тяжести «нашего времени», Кузнецова в глубине души начинала сомневаться в собственном умственном здоровье. Не могут же все вокруг быть не правы? Разве только она видит, что с утра ласково светит солнышко? Или не понимают, как им повезло и как опасно хаять это свое везение? Уныние — один из семи смертных грехов. Причем, как и все прочие грехи, он сам же за себя и карает. Но тогда выходило, что все ноющие — идиоты, а она одна умная. А этого быть не могло. С детства внушено: большинство — умнее. Получалось, надо считать, что вокруг умные люди ходят с постными физиономиями, а она, дура, улыбается, радуясь возможности жить. Тоже сомнительно.

Мелькало предположение, что остальные попросту врут. Греют руки или уходят от наказания, оправдываясь трудными временами. Может, есть непонятная ей мудрость в том, чтобы начинать каждый Божий день с недовольного брюзжания. Может, так легче пихаться в метро и пережить, если у других есть нечто тебе недоступное? Должен же быть хоть какой-то смысл в отвращении к жизни, в страхе делать добро. И она должна его понять. Ведь идти против большинства — тоже грех. Гордыней именуемый. Но соглашаться с окружающими, не веря в то, с чем соглашаешься, — противно. Спорить? Глупо: она не проповедник, никто ее на это не уполномочивал. Смириться, делая вид, что с окружающими все в порядке? Но фальшь при ее натуре — пытка.

Неизвестно, куда бы такие раздраи Кузнецову завели, но ей повезло познакомиться с Апээном. Тогда он еще назывался психологом. Она то рвалась говорить с ним каждый день часами, то бросала ходить к нему вовсе, а потом опять появлялась, влекомая инстинктом познания себя.

Однажды старикан встретил ее хитрющей ухмылкой:

— Садись к телевизору, девочка. Сейчас кино покажу. И если уж оно твою душу не успокоит, то тогда забудь ты меня, ради бога.

Ультиматум не слишком вдохновлял, но спорить не осмелилась. Фильм был документальный, черно-белый, снятый скрытой камерой, из тех, которыми в СССР учили очень узкий круг людей управлять широкими массами.

Сначала экспериментаторы объяснили семерым студентам:

— Сейчас мы вернем вас в коридор, а потом позовем и опять поставим перед вами вот эти две пирамидки. Видите: одна из них явно белая, а другая — черная. Но на вопрос: «Какого цвета пирамидки?» — вам надо отвечать, что они обе — черные. Все ясно?

Ясно ничего не было, но кто ж из самоуверенных молодых в этом признается. Выпустили семерых проинструктированных в коридор, перемешали там с толпой сверстников, но назад пригласили уже восьмерых. Посадили полукругом. Восьмого, который о договоренности ничего не знал, поместили последним.

Ставят перед ребятами на столик две пирамидки, белую и черную. Спрашивают, какого они цвета.

Первый с явным удивлением — тоже, мол, нашли о чем спрашивать — говорит: «Обе черные, конечно!»

Камера в это время крупно показала восьмого — у того, как услышал ответ, ухмылочка: «Бывают же идиоты на белом свете!»

Спрашивают второго: «А вы как думаете: какого цвета эти пирамидки?»

Тот эдак небрежно: «Черные они, черные».

Восьмой огляделся с улыбкой, приглашая других посмеяться над явным бредом, но те сидели и слушали с полной серьезностью.

Третий ответил неуверенно: «На мой взгляд, они обе — черные».

У восьмого тут и челюсть отвисла: «Куда это я попал?»

Четвертый — резко: «Конечно, черные! Никаких сомнений».

Восьмой помотал головой, словно стараясь проснуться.

Пятый — лениво, чуть ли не зевая: «Да черные они, черные…»

Восьмой обмяк.

Шестой отрапортовал по-военному: «Черные! Обе!»

Восьмой протер глаза и внимательно присмотрелся к пирамидкам.

Седьмой был вдумчив: «Безусловно, эти пирамидки — черные». Восьмой сглотнул, вспотел и, когда его спросили, кивнул: «Пирамидки… черные…»

«Обе?» — спросили у него доброжелательно.

«Да, — подтвердил он уже уверенно. — Обе!»

Вот с тех пор, после этого фильма, и воцарился в душе Кузнецовой относительный покой: и она не сумасшедшая, и другие не идиоты. Просто на белом свете много людей, которые видят то, что им говорят. Не считая тех зрячих, которые поддакивают из лени или трусости. Называется это конформизм. Разновидность гипноза.

Хватает и тех, кто его умело использует.

А Надежде повезло. Она видит то, что видит.

Убедившись, что для многих понять мир — тяжкий труд, Надежда отныне нередко предпочитала промолчать. Но иногда, если долго жила одна, без любимого или накатывал очередной «красный день» в ее женском календаре, срывалась. Вот и в тот день, когда сна всенародно обвинила отсутствовавшую Зину Рыкалову в краже своего пейджера, совпали сразу оба фактора: больше месяца отсутствовал ее ненаглядный Олег Комаров да еще на нее «накатило». Что не оправдывало, но, по крайней мере, объясняло. Вот почему она потом радовалась, что Зина Мицупися ее явно избегает, упорно не показываясь в офисе, если там Надежда. Это избавляло от неприятного разговора и давало время подумать. Думать было о чем.

Каким образом Зина причастна к несчастьям Панкратовой?

Не верила Надежда в случайность совпадений. Но она, опять-таки в отличие от многих, спрашивала при этом себя: не «почему?» — этот вопрос обращен в прошлое, а оно слишком сложно да и минуло уже. Надежда предпочитала стараться понять: зачем? Этот вопрос полезнее, потому что обращен в будущее. Зачем кому-то делать то-то и то-то? И зачем это ниспослано ей, Кузнецовой, — что она должна понять?

Но никак у нее не получалось догадаться, зачем Зине или кому-то еще сживать со свету именно Панкратову. И что еще могут сделать плохого ее настрадавшейся подруге? Пока она этого не понимала, она боялась что-либо предпринять в отношении прохиндейки Мицуписи.

Ответ, как водится, если хватает выдержки дождаться, пришел сам. И оказался неожиданным.

Сначала вернулся из командировки Олег Комаров.

Появился он рано утром. Перед этим позвонил из аэропорта, что через пару часов будет, а потом позвонил и в дверь. Он всегда предупреждал о своем приезде за несколько часов и никогда не брал, уезжая, ключей от ее квартиры. Сперва ее это обижало. Казалось, что так он демонстрирует ей что-то. Будто ставит на место. Потом она привыкла. А потом поняла: у него есть свои счастливые приметы, и пока они помогают им быть вместе, надо и ей их соблюдать.

Олег опять вернулся раненый. Только не с палочкой, как полгода назад, а с рукой на перевязи. Оказалось, что у него дыра в плече. На вопрос Надежды он, как обычно, отшутился:

— Пчелка укусила, лапонька. Вот аккурат там, где кончился бронежилет, она и цапнула, подлая.

Кузнецова смотрела на него, не зная, плакать ей или радоваться. На всякий случай поплакала, но — с радостным облегчением. Ведь живой вернулся. И — к ней.

Олег не мешал ей плакать, просто стоял прижавшись. Вихрастая его макушка, которая едва доставала ей до плеча, пахла его теплом и военным госпиталем.

Куда он ездил и зачем, Олег, как обычно, говорил скупо. Опять сослался на то, что, охраняя других, приходится подставлять себя. Работа такая. И у нее хватило терпения не приставать к нему с вопросом о том, стоят ли те деньги, которые он за эту работу получает, такого риска. «Пчелка»-то могла ведь угодить и в другое место, не прикрытое бронежилетом. Например, в этот любимый ею высокий, умный лоб. Знать об этом было страшно, но говорить — рискованно. Мужчина, если он мужчина, а не недоразумение в штанах, всегда кому-то или чему-то служит. И коль ты любишь его, приходится любить и его службу. Даже если он служит только одному своему таланту. Даже если и не понимаешь, чему он служит.

Предыдущая подруга Комарова, о которой он сам говорить не хотел, но которую Кузнецова «вычислила» по некоторым его привычкам и к слову рассказанным случаям, этого не понимала. И стала бывшей подругой. Наде не хотелось повторять ее ошибку. Ибо талант охранника у Олега был для нее очевиден, и она понимала: требовать, чтобы он концентрировался на ней одной, все равно что лишать скрипача сцены.

Но про себя она все равно мечтала, чтобы однажды Олегу надоели его служба, связанный с нею риск и расставания с Надеждой. А клин клином вышибают. Поэтому она осторожно, чтобы не потревожить рану, обняла его, поцеловала и, сунув руку туда, куда ей давно хотелось ее запустить, спросила:

— Значит, рыбка, все это — пустые хлопоты?

— Отчего же — пустые?

— Но ведь тебе, наверное, будет больно!

Если ему и было больно, виду он не подал.

Когда жар нетерпения спал, когда они слегка утолили голод друг по другу и она суетилась на кухне, чтобы накрыть мало-мальски приличный стол, Олег, всегда тонко чувствовавший ее настроение, встал, прислонившись к косяку, у нее за спиной и спросил:

— У тебя неприятности?

— Да нет. Скорее — непонятности, — ответила Надежда, не оборачиваясь.

Она ничего не запасала специально к его приезду. Такова была ее примета. Она боялась сглазить, израсходовав на пустяки энергию молчаливого ожидания, которая помогала ему вернуться. Зато сейчас ей приходилось ломать голову, как из имеющегося в холодильнике слепить нечто, соответствующее празднику. Поэтому и Олегу ответила небрежно. В этот миг все тяготившее ее без него и в самом деле виделось ерундой. Он вернулся, он живой, что еще?

— Расскажи мне про эти непонятности, — попросил Олег, подсаживаясь к столу и отставляя подальше от себя пепельницу с дымящейся сигаретой. Она не пилила его за рискованную работу, а он ее — за вредную привычку. Паритет.

— …Очень удачно получилось, — выслушав Надежду, сказал Олег. — Мне сейчас положен отпуск, и я могу вам помочь.

— Вам?

— Тебе с Тамарой.

— А что ты хочешь делать? — с некоторой опаской спросила Надежда. Мужчины, даже любимые, бывают неуклюжи. Да еще «пчелки».

— Вникну в обстановку. Похожу, посмотрю. Поговорю кое с кем. Если что-то обнаружу, то непременно посоветуюсь с тобой. Если успею.

Но первой обнаружила «что-то» сама Надежда.

Лариса Сергеевна Федоровская — из тех невзрачных и тихих женщин, которые словно рождены для того, чтобы носить немаркие мышиные пальто, фетровые боты и в вечных заботах о семье и доме работать за гроши, но зато спустя рукава. Так примерно и шла жизнь, которая ее вполне устраивала. Потому что никакой другой она для себя и вообразить не могла.

Потом начались трудные времена.

Вернее, их объявили трудными, и Лариса Сергеевна этому объявлению поверила. Да и как было не поверить, если зарплату на ее швейной фабрике выдавать перестали, цены задрали, начальство обзавелось иномарками, чтобы в загородные особняки на уикенды ездить. Несколько лет Федоровская вместе со всем своим семейством — мужем и двумя дочками — жила тягостно. А потом она познакомилась с Надеждой Кузнецовой.

Встретились они благодаря одному из немногих светлых пятен во мраке трудного времени: сериалу о рабыне Изауре. Для многих женщин России свобода началась с этой самой рабыни. Уж очень интересно о ее любви рассказывалось. Не так, как в советском кино: либо — любовь, либо — жизнь. У них на фазенде все вместе получалось. Жизнь с любовью, а любовь вроде бы даже и жизнь счастливей делала. В южном полушарии все наоборот.

Хотя, с другой стороны, можно сказать, что Ларисино знакомство с Надеждой состоялось благодаря футболу. Муж Федоровской очень уважал матчи. Приключилось совпадение: тут — ключевой момент, неясно, как в новой серии судьба Изауры сложится, а там, как назло, — футбол. Федоровская пошла к соседке. У нее был свой, черно-белый телик на кухне. И когда ее мужик смотрел футбол в гостиной по цветному, на кухне удавалось посмотреть про любовь. Хоть посмотреть. Хоть черно-белую.

У соседки в гостях была знакомая — женщина крупная, и сразу видно, что не из простых: в наряде дорогом и при золоте с камешками драгоценными. У самой-то Федоровской из драгоценностей одно обручальное кольцо. Красного золота пятьсот какой-то пробы. Сидела себе Кузнецова тихо, тоже смотрела серию и переживала. Внимание к себе она привлекла, когда муж соседки зашел в перерыве матча на кухню, чтобы взять из холодильника пивка. Он взглянул на экран и эдак небрежно бросил:

— И как вы только можете эту глупость смотреть?!

— А у нас на футбол мозгов не хватает, — жалобно объяснила Кузнецова. — Ведь это занятие на третьем месте по интеллекту.

— На третьем? — удивился муж хозяйки, замерев с запотевшей бутылкой в руке. Был он у нее мужчиной интеллигентным, работал в книжном издательстве и редактировал книжки с полуголыми окровавленными красотками на обложках.

— Ну да. После перетягивания каната, — расшифровала шикарная гостья. — Какой же умище надо, чтобы вовремя «го-о-ол!» крикнуть?!

Муж хозяйки, не находя, что ответить, стоял с полуоткрытым ртом, и женщины невольно засмеялись. Он фыркнул и ушел, а Федоровская спросила:

— А на первом месте что?

— На первом? Хрен его знает. Гири, наверное.

Так они познакомились. Выяснилось, что Надежда — страховой агент. И пришла она не просто так, а чтобы объяснить хозяйке про правила страхования детей на случай несчастья с родителями. Условия были интересные, и Лариса Сергеевна вслух пожалела, что у нее нет денег, чтобы тоже о своих дочках позаботиться. Вырвалось. Тут же стало неловко, что мешает людям своими сложностями, и от смущения, как полагается, посетовала на трудные времена. Но Кузнецова на это почему-то рассердилась:

— Да какие они трудные! А какие — легкие? Раньше, что ли, легче было? Проще — может быть. Но — легче? Ерунда. Стараемся своих алкашей оправдать. Воруют — не виноваты: времена такие. Учителей без зарплаты держат — времена такие. Вот времена и «такие», а как им другими стать?

Она много еще чего про это говорила, и Лариса Сергеевна внимательно слушала, потому что футбол пока шел, а когда он идет, муж есть не требует. Но когда Надежда выдохлась, она спросила:

— Но раньше-то я могла бы такую страховку получить? Могла б. А сейчас — нет. Вот и времена.

— Глупости. Хотите, я вам помогу? Но не просто так.

— Понятно, что не просто. Только чего я могу?

— Выберите из своих знакомых десять женщин, которые думают о будущем. И устройте мне с ними встречи. Комиссионные — пополам. Если не хватит, то я из своих вашу страховку оплачу, договорились?

Так и сделали. Причем Кузнецова хитро дело повела. В десятый раз про ту страховку уже сама Федоровская доложила. Удачно. Так она и стала страховым агентом, за что не уставала благодарить Надежду. Добро Лариса Сергеевна не забывала. И когда Зина Мицупися начала у Кузнецовой клиентов перехватывать, она за наглой девкой стала внимательно приглядывать. Специально иной раз в «общей» задерживалась. На тихую да незаметную, так и не научившуюся ярко одеваться Федоровскую не обращали внимания. Сливалась она с обстановкой. Вот и удалось ей засечь два факта.

Первым было то, что Зина Мицупися перед кем-то по телефону оправдывалась:

— …А что я-то могу поделать, если они меня не слушают и все равно к этой Кузнечихе прутся? Я уж и про то, что фирма у нас гнилая, говорю, и что пирамида тут, и прочее, а они все равно только ее слушают! Когда я в «Мицубиси» работала и про «Сони» пенку гнала, то люди реагировали. А тут как глухие бестолочи… Пробовала и это. Но у нее столько клиентуры, что она, наверно, не замечает, что кто-то в осадке. Или назло игнорирует. Я уж замучилась… Ничего с пейджером. Что я могу, если она его в сейфе держит? У начальника участка. Нет, та со мной и говорить не захочет. Они с Кузнечихой два сапога пара… Кто-то может, наверное. Не знаю кто. Начальник безопасности? Есть. Да, я его знаю. Ничего дядька. Хорошо, я попробую. Только вы тогда мне прибавьте. Это же новая работа, да? Мы об этом не договаривались. Надо доплатить. Раз переход к вам откладывается. И потом, я тут все время с вашими делами, страховки забросила, а жить на что?

Несколько дней Кузнецова, устраивая дела Панкратовой и наверстывая упущенную зарплату, в офисе почти не появлялась. Так что Лариса Сергеевна не находила момента, чтобы доложить ей о странном разговоре. Но когда она увидела, как Зина Мицупися в коридоре на административном этаже пересмеивается с начальником службы безопасности фирмы Кирей-гэбэшником, то тут уж она встревожилась не на шутку. Киря был отъявленным бабником и за-ради удовольствия мог любую поганку учинить.

Федоровская вызвонила Надежду и заставила ее прийти в офис, а там, уведя для разговора под лестницу к запасному выходу, где курили дамы, которые на людях курить стеснялись, все и выложила. И про подслушанный разговор, и про то, как Мицупися наладила контакт с Кирей.

— Он теперь, к бабке не ходи, запросто может ради этой вертихвостки улику стырить, — объяснила Федоровская свою тревогу.

— Спасибо тебе, Ларочка, — хмуро поблагодарила Кузнецова. — Теперь многое становится яснее. Спасибо!

Кузнецова вернулась в «общую» и на глазах у всех взяла из сейфа запечатанный пакет с пейджером, побывавшем в руках Зины Мицуписи. Все в комнате притихли, следя за грозной, как бульдозер без водителя, Кузнецовой. А та на это якобы не обратила внимания. С облегчением перевела дух, обнаружив, что пакет на месте и росписи на нем целы. Олег уже дня три просил Надежду забрать найденный пейджер с работы. Но она так закрутилась, что все время забывала.

После рассказа Федоровской Кузнецова решила попробовать поймать недругов с поличным. Если пейджер действительно им так уж нужен — интересно бы понять: на кой? — то, видя, как он уплывает, они могут что-нибудь и предпринять. Высунутся. На всякий случай она, уединившись в кабинете своей хорошей приятельницы — инспектора по выплатам, позвонила на мобильник Олега. Тот был где-то в городе, но слышно его был хорошо.

— Я не думаю, что тебе стоит что-то демонстрировать, — мягко посоветовал любимый. — Тихонечко забери пейджер и тащи мне.

— Но ты понимаешь, что было, а? — вся дрожа от подлости открывшейся ей картины, переживала Надежда. — Они пробовали достать меня тем, что Зинка перехватывала клиентов, — я не отреагировала. Мне ж просто не до них было. Я еле успевала неотложное делать и для Томки работу искать. Тогда они стали что-то про меня говорить самим клиентам, потом уже и фирму нашу стали поносить. Когда и это не помогло, принялись за Томку. Вот тут уж я и запрыгала, как рыбка на сковороде. Какие сволочи!

— Ну, не знаю, не знаю, — с сомнением повторил Олег.

— А что тут знать? Конечно, сволочи!

— Погоди с эмоциями. Главное-то все равно непонятно.

— Что непонятно?

— Непонятно, кому и зачем все это надо? Судя по тому, что тебе Лариса рассказала, Зинаида не инициатор, а исполнитель. Наемник. Даже пейджер она не ради себя хочет изъять, а для кого-то. Зачем? А зачем им твои клиенты нужны? И вообще, кому и зачем понадобилось тебе все это устраивать?

— Да понятно кому: жене Ряжкова! Она же обещала меня зарыть! Наверное, сразу, как только мы в офисе поцапались, она и начала.

— Но Апээн говорил, что ее нет в Москве?

— Мало ли он что говорит! Он сказал, что ко мне все это никакого отношения не имеет. А теперь ты видишь? Все вкруг меня крутится. Сдал старик, нюх потерял.

— Но Ряжковых в Москве нет, точно. Я проверял.

— Да? Ну, значит, она наняла кого-то!

— Возможно. Но все равно пока лучше не суетиться.

— Чего еще ждать? Когда они с Зайкой что-нибудь сделают? Как мне тогда жить? А! Я сейчас тут засяду, дождусь и прижму эту Мицуписю так, что она мне все расскажет!

— А если не расскажет? Если упрется? Будем иголки под ногти загонять? Конечно, ради тебя я готов. Но лучше уж тогда это делать не в вашем офисе. — Олег говорил так серьезно, что непонятно было, шутит ли он. — Не горячись, милая. Давай сделаем вид, что ты еще ничего не замечаешь. Терпела два месяца, потерпи еще недельку. Ты сегодня на машине?

— Да. А что? — Надежде очень явственно представилось, как они загоняют Зинке под ногти иголки, и она присмирела.

— Когда соберешься выезжать, позвони мне.

— Зачем?

— Может быть, попрошу за мной заехать.

— Ладно. Но какие сволочи: ограбить Томку, устроить ей травлю, чтобы достать меня!

— Не горячись. Ведь «им» и нужно, чтобы ты нервничала, так? Скажи — так?

— Ну, так.

— Вот и не устраивай им радость.

Ему хорошо говорить. При его делах с перестрелками ее проблемы, возможно, казались сущими пустяками. А Надю просто колотило от бессилия. Она понимала, что ни Зинку, ни ее нанимателя по закону к ответу не призовешь.

Редчайший случай, когда Кузнецова даже не представляла себе, что тут можно поделать. Может, отправить Томку с дочерью куда-нибудь подальше?

Это все Апээн виноват, втравил ее в историю с криминалами. И сама она дура самоуверенная — нашла с кем связаться. Ряшку-то она обезопасила, зато на себя и подругу горя накликала. Кто ее за язык тянул? Кузнецова, не в силах ни на чем ином сосредоточиться и не желая в таком виде маячить на глазах у сослуживцев, забыв позвонить Олегу, собрала все со стола в сумку и отправилась к машине. Водить она любила. Вид мелькающих домов и мягко стелющейся под колеса дороги помогал развеяться.

Надежда вышла на улицу, дошла до своей белой «девятки», приткнувшейся возле тротуара. Отключив сигнализацию, она отперла дверцу, бросила на правое сиденье сумку и уже вставила ключ зажигания, как заметила бегущего к ней Комарова. Она, чуть помедлив, решила, что он случайно подоспел и теперь хочет ехать домой вместе с ней. Рука уже начала поворачивать ключ, но тут Надежда заметила, что Олег вдруг остановился и энергично машет ей, зовя к себе.

Надежде так хотелось поскорее прижаться к родному человеку, что она, не думая, открыла дверцу и вышла из машины. Не оборачиваясь, резко хлопнула дверцей и сделала несколько шагов.

И вот тут ее ударило в спину: тугая сила швырнула рослую Кузнецову в грязную кашу, покрывавшую асфальт, и поволокла по жидкому месиву.

Она даже не успела испугаться.

С трудом приподнявшись и еле двигая непослушными руками, стерла с лица бурую грязь, поморгала и увидела, как из ее лежащей на боку машины вырастают изогнутые сабли желтого пламени. Она удивилась тому, как бесшумно это пламя. Да и вообще вокруг царила абсолютная тишина. Машины неслись, люди толпились в абсолютной тиши. Лицу было жарко, пот заливал и щипал глаза.

Контуженная взрывом Надежда с горечью осмотрела себя: теперь, когда у нее нет машины, придется добираться до дому в метро. Жутко стыдно, но ни один таксист или частник такую грязнулю к себе в салон не пустит. Она попыталась встать, но проскакивающие мимо машины и появившееся откуда-то лицо Олега закружились, и она облегченно расслабилась на крепких руках.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Как быстро и резко порой переиначивается жизнь! Особенно если ты долго не жила, а прозябала. И особенно разительны перемены, когда работа — самое интересное в твоей жизни. Панкратова иногда думала, что летуны, часто меняющие работу, — не лодыри, какими их принято считать, а, наоборот, фанатики дела, наркоманы новизны.

Еще неделю назад «Аметист» и его сотрудники были для Тамары Владиславовны ничем и никем. И вдруг обстоятельства вынудили ее с размаху окунуться в заботы фирмы.

Новый шеф — Валерий Захарович Воротников — советовался с ней таким тоном, словно был намерен опираться на помощь Панкратовой всю оставшуюся жизнь. Столь щедро авансированное доверие существенно воодушевляло.

Молоденькая Людмила — неуклюжая секретарша, которую никто толком не учил, а только шпыняли за талант путать и забывать, с первого взгляда прониклась симпатией к новой начальнице. Она наивно надеялась, что пожилая страхолюдина возьмет на себя черновую работу, оставив ей, молодой и хорошенькой, украшать приемную. Панкратова пыталась ее образумить, но очень тактично.

Лев Александрович Бутицкий, начальник отдела маркетинга и второй «по весу» человек в «Аметисте», быстро оценил пользу от предложений Тамары Владиславовны по реорганизации управления. Но от помощи ей он вежливо уклонился. Ему-де некогда совершенствовать. Работать надо.

Хуже обстояло дело с кадровичкой Колосковой. Ей очень не нравилось то, что шеф сразу начал нахваливать Панкратову за профессионализм. Будто остальные — неумехи. С другой стороны, появление в коллективе косорожей интриганки Ирина Павловна обсуждала с коллегами не без злорадства и со снисходительной ревностью и полагала, что на фоне несуразной Панкратовой выигрывают ее притягательность и влияние на шефа. Это беспокоило Тамару Владиславовну, которая с тревогой думала о своих таинственных злопыхателях.

Но на каждый чих не наздравствуешься, так что нечего себя раньше времени мучить. Пока все складывалось удачно, пока о тайных замыслах Панкратовой никто не догадывался, она этим пользовалась и радовалась жизни. Работа ей понятна и интересна, дело — перспективное. «Аметист» занимался тем, что с выгодой вкладывал и «прокручивал» деньги людей и предприятий, а также помогал региональным бюджетам найти кредиты, когда федеральные власти в очередной раз оказывались несостоятельны. Воротников прекрасно соображал по части финансов, наивыгоднейшего размещения средств. А вот четко распределять обязанности, ответственность и полномочия между подчиненными у него не получалось.

То-то у Валерия Захаровича вытянулось лицо, когда он вник в составленный Панкратовой график текущей работы. Благодаря разработанной ею «сетке» выяснилось: в одном случае двое, а в другом — даже трое сотрудников, не подозревая об этом, занимаются, по существу, одним и тем же, мешая друг другу, транжиря ресурсы и сбивая с толку клиентуру. Мнения о приоритетности и срочности заданий, сделок отделы и сотрудники совершенно не координировали. Поэтому то, что шеф считал самым важным, его помощники попросту игнорировали. Зато на то, что не стоило внимания, тратилась масса средств. Короче, целые бригады «раков и щук» тянули фирму в разные стороны, а главный «лебедь» парил над ними, сетуя на тупость подчиненных.

— Я тысячу раз говорил, что тратить деньги на рекламу гособлигаций иностранцам — глупо, — злился Воротников, знакомясь с выкладками референта. — Неужели трудно запомнить? А какого хрена отдел маркетинга полез в золото, когда надо копать под нефть?! Вызовите-ка мне Бутицкого, щас я ему устрою! Ну?! Чего встали?

Начальник отдела маркетинга Лев Александрович, невысокий смышленый крепыш, не мог прямо сказать хозяину, что его поспешные распоряжения противоречивы. Воротников наорет, Бутицкий ничего не поймет и лишь проникнется неприязнью к референту.

— Если вы позволите… — своим новым, отстраненно-скрипучим голосом сказала Тамара Владиславовна, — я дождусь, когда вы прочтете до конца и ознакомитесь с рекомендациями.

— Дочитал! Не держите меня за идиота, я уже на все согласен, — заверил Воротников. — Пока мы четко не скоординируемся, толку не будет. Вот я и хочу ткнуть их носом, чтобы они тоже это поняли! Зовите Бутицкого.

— Боюсь, что остальные соображают не так быстро, как вы. — Для пользы дела Тамара Владиславовна льстила шефу без зазрения совести. — Вы повысите тон, Лев Александрович растеряется и воспримет ваши слова как очередной разнос. Дайте ему время, чтобы переварить новую информацию. Все равно у вас через полчаса разговор с фирмачами из «Газпрома».

— Как, уже через полчаса? Чего ж вы молчите! А где материалы, которые я велел подготовить?

После ее появления на столе шефа стало заметно меньше бумаг, но все равно он умудрялся за несколько часов перепутать все, что она для него раскладывала.

— Они, Валерий Захарович, в красной папке.

— Да? Хорошо. Тогда вот что… — он задумчиво пожевал нижнюю губу, — не будем пороть горячку. Размножьте свою справку и раздайте по отделам. Пусть обдумают.

— Какие сроки?

— До завтра! Хотя нет, завтра я не смогу. До послезавтра.

— Послезавтра тридцать первое декабря.

— Да? Тогда не морочьте мне голову и решите сами. Кстати, вы бы хоть ради новогоднего фуршета отошли от своей униформы.

— Вы будете диктовать мне, как одеваться?

— Нет, но все-таки…

— Спасибо.

— Ну-ну, не надо так официально. Мне очень нравится ваше желание навести порядок. — И он, улыбнувшись ей мельком, как воспоминанию, тут же погрузился в мелко отпечатанный текст бизнес-плана.

По дороге домой Панкратова вспомнила, что завтра — ее первая получка на новом месте. Вечером обещала забежать Надежда. Тамара решила устроить сегодня предисловие к празднику. В магазинчике рядом со своей «Южной» она купила бутылку шампанского и тортик. Дороговато, но надо же показать подруге, как она ценит ее помощь.

Зайка встретила ее как всегда: радостно, но замедленно хлопая в ладоши. Тамара прижала к груди душистую голову дочери:

— Соскучилась, моя маленькая? Мама задержалась? А у нас праздник. Я, кажется, прижилась на новой работе.

— Зайка хо-очет ку-ушать, — медленно, с трудом кивала большелобой головкой дочка.

— Неси сумку на кухню. Я сейчас переоденусь и приготовлю.

Тамара прошла в ванную, чтобы снять грим, и, увидев себя в зеркале, вздохнула. Экое страшилище. И как же теперь быть с маскировкой? Не признаваясь себе, она любила разочаровывать тех, кто клевал на ее сексапильность. Сладка месть за ожоги, которые оставила ей любовь. Кроме того, выигрышная фигура не раз давала ей преимущество в деловых переговорах. Особенно в тех случаях, когда поначалу ее ум и сметку недооценивали.

Но сейчас ситуация вывернута наизнанку.

Если в честь Нового года она оденется, как ей захочется, то новые сослуживцы, а особенно любовница шефа, могут решить, что в первые дни она их злонамеренно дурачила. Что близко к истине. Если Колоскова заподозрит, что Панкратова способна выглядеть по-женски привлекательной, она взъярится на нее так, что и звонков анонимщиков не потребуется. О Тамаре у сотрудников «Аметиста» уже сложилось мнение как о погруженном в работу синем чулке. Явись она иной, многим придется менять оценку. Это вызовет подозрение в подвохе.

К тому же Панкратова поняла, что новый облик тоже дает преимущества. Как ни странно, она чувствовала себя более защищенной. Чужие эмоции отскакивали от грима, как от брони. Бесформенность превращала ее в невидимку. Суховатые предложения, которые она делала от имени шефа, воспринимались как звучащие из селектора. Мужчин не отвлекали мысли о ее формах. А женщины ощущали себя рядом с ней красавицами.

Тамара смыла служебную маску, переоделась в простенький легкий халатик и приготовила ужин. Пока возилась на кухне, прислушиваясь к бормочущему в комнате телевизору, поняла про себя новую еще кое-что. В уродующем наряде проще мириться с одиночеством. Раньше, отбиваясь от заигрываний чужих мужей и невольно сравнивая себя с их женами, она обижалась: «Почему мне не повезло? Почему других, глупых и неуклюжих, любят и нежат, а я одна?!» В уродливом балахоне ответ был очевиден.

Поужинав, они с Зайкой больше часа выполняли задания и упражнения, которые, по мнению врачей, могли ускорить умственное развитие девочки. Порой Тамара едва сдерживала слезы, наблюдая за тем, как старается дочь и как мал эффект от ее стараний. Никто из специалистов так и не смог ей толком объяснить, почему ее девочка, выглядевшая внешне почти нормально для своих двенадцати лет, так сильно отстает в развитии. Зоя с трудом говорила, читала по слогам и зачастую целые сутки проводила в оцепенении, почти не реагируя на окружающее. Одни врачи ссылались на случайный сбой в хромосомах. Другие подозревали, что они с мужем были слишком пьяны в момент зачатия. Некоторые приписывали все неизвестной внутриутробной инфекции. А кое-кто, преимущественно родственники бывшего мужа, намекали на ее порочную наследственность.

Тамаре пришлось сполна испить всю чашу боли и унижений, связанных с болезнью дочери. Одна Кузнецова ее понимала. Знала, что Панкратова не верит, что дочь больна неизлечимо. Материнское сердце подсказывало: ее девочка только выглядит гадким утенком. Подумаешь, не может быстро болтать или ловко бегать! Мало ли взрослых, которые двух слов связать не могут и двигаются, как коровы на льду, но живут себе да радуются. И работают при этом депутатами, премьерами или даже президентами.

Как умеет жизнь застать врасплох!

Надежда и Олег появились у Панкратовой уже после десяти, когда Зайка, наплескавшись в ванной, засыпала.

Увидев заклеенное пластырем лицо и опиравшуюся на плечо Комарова подругу, Тамара заметалась. Она почти обезумела от ужаса перед разоблачением. Кузнецова ничего не рассказывала, а Панкратова уже поняла: ее лживость чуть не стоила жизни подруге и ее любимому. Она вжалась в уголок кухни, затравленно наблюдая, как Надежда, ставшая грузной и неуклюжей после контузии, по-свойски готовит бутерброды к чаю.

Гости еще в прихожей дали знак, что сейчас ни о чем серьезном говорить нельзя. Пока Тамара приходила в себя, Комаров обшаривал ее квартиру и лестничную площадку с помощью громоздкого прибора на ремне и сложной антенны. Оперируя, по сути, только правой рукой, он провозился больше получаса. Закончив проверку, он разложил на кухонном столе три разномастных штуковины. Самая маленькая была размером со спичечную головку, самая большая — со спичечный коробок.

— Вот эта фигня, — будто злясь на что-то, нелюбезно объяснил Олег, — была в щели под подоконником в комнате. Эта — тут, на кухне, в розетке. А это вот стояло в щитке на твоем телефонном проводе. Кто-то тебя контролирует всерьез. Хотя аппаратура не слишком. Ширпотреб для слежки за женами. Но теперь тут чисто.

— Что с вами случилось? — с трудом управляя дрожащими губами, спросила Тамара. Она давно замечала непонятную неприязнь Олега и раньше приписывала ее ревности. Собственники не хотят делить своих женщин ни с кем, даже с подругами. А вот теперь Комаров выкладывал подслушивающие устройства, как улики. Теперь-то и Надежда поймет, кто в самом деле виновник всех бед.

А Кузнецова, уже поднаторев за несколько повторов в милиции, бойко описывала свои приключения:

— …Когда я доложила Олегу новости про Зинку, которая оказалась не сама по себе, а у кого-то на подхвате, стало ясно: пейджер у меня сперли не просто так, а по какому-то плану. И, видимо, не только из-за отпечатков пальцев кому-то сильно хотелось его спереть опять. Олег, оказывается, что-то такое предчувствовал и насчет моей машины. Все-таки опыт у него ой-ой-ей какой, — вздохнула Надежда.

Даже сейчас, чудом избежав гибели, она больше скорбела о неведомых опасностях для своего мужика, нежели о риске для себя самой. Возможно, любовь — одна из разновидностей обезболивающего. Как морфий отключает боль, помогая пережить мучения, так и страх потерять любимого заглушает страх за себя. Может, это-то и делает женщин более выносливыми и живучими?

Нескольким случайностям пришлось сплестись, чтобы Кузнецовой удалось остаться в живых.

Первая состояла в том, что Олег несколько дней следил за Зиной Мицуписей. Он не боялся переборщить, совершенно серьезно воспринимая любые угрозы в адрес возлюбленной, поэтому незаметно ходил следом за Рыкаловой и фотографировал всех, с кем она контачила. В тот день, когда Надежда узнала от Федоровской, что Зина охмуряет начальника СБ страховой компании, чтобы с его помощью опять завладеть пейджером, Олег тоже был на посту. Он наблюдал за Рыкаловой, которая в скверике неподалеку от офиса общалась с каким-то пожилым мужчиной. Судя по тому, как тот маслено потаскивал руку женщины, речь шла не о страховании.

Разговаривая по мобильнику с Кузнецовой, Комаров заметил, что возле машин, среди которых была и «девятка» Надежды, крутится подросток. На всякий случай предупредив Кузнецову, Олег отвлекся, стараясь сфотографировать лицо собеседника Зины. Это было не так-то просто сделать незаметно, да еще одной рукой. Он не смог уделить мальцу должного внимания. Мало ли что привлекло парнишку: хотел предложить услуги по мытью стекол, собирался спереть эмблему или зеркало… Но когда, засняв-таки парочку в нужном ракурсе, Олег увидел садящуюся в машину Надежду, сердце его екнуло. Верный спецназовскому правилу «лучше перебдеть, чем недобдеть», он побежал к ней. Но понял, что не успевает: при угрозе покушения обычно самый опасный момент — включение зажигания. К счастью, Олег сообразил остановиться и жестами позвать Кузнецову к себе.

Вторая случайность, спасшая ей жизнь, — привычка сначала слушаться мужика, а уж потом выяснять, чего ему, собственно, приспичило. Привычка эта не от почтения к сильному полу, а от опыта. Надежда давно поняла: мужчины объясняют свои действия не тогда, когда это нужно, а тогда, когда они на это способны. Вот и взяла за правило: сначала сделать то, что он хочет, а уже потом задавать вопросы. Если бы она проигнорировала жестикуляцию Олега и все-таки завела движок, то вряд ли бы уцелела. Как позже выяснили милицейские эксперты, взрывное устройство было между днищем и выхлопной трубой. Та дрожит, когда мотор работает. Злоумышленники рассчитывали, что, когда машину заведут, бомба от вибрации упадет и сработает как раз под бензобаком.

— Видала, как мне везет? — подмигнула Надежда, и телесный лейкопластырь вздулся пузырем. — По этому поводу нужно выпить. Ты, я гляжу, больше меня переживаешь.

— Везет? — округлила глаза сбитая с толку Тамара.

— На наше счастье, взрывники оказались очень неопытными, — с теми же обвиняющими нотками пояснил Олег, пока Кузнецова распечатывала шампанское. — Или схалтурили. Они выбрали не самый удачный тип взрывателя и послали пацана, который не знал толком, как ставить.

— А вдруг они не хотели убивать? — с тоской, сама в это не веря, предположила Панкратова. — Вдруг только попугать хотели?

Олег пренебрежительно пожал здоровым плечом:

— С дилетантами ничего наверняка не знаешь. С одной стороны, возможно, они хотели только напугать и уничтожить пейджер. Но не рассчитали с количеством взрывчатки. Ее было столько, что и на броневик бы хватило. Да еще полный бензобак. Вот и бабахнуло.

Голос Олега звучал не слишком искренне. Да и про то, что «с другой стороны», он не сказал. Тамара поняла: он уверен, что Надежду собирались именно убить, но не сумели.

Самым главным счастливым для Кузнецовой фактором послужили ее габариты. Когда она со своим немалым весом садилась в машину, та так сильно качнулась, что бомба сдвинулась. Потом, когда Надя резко выскочила из «девятки» на зов Олега, она опять сильно качнула машину. Бомба упала и сработала, но Надежда успела сделать те несколько шагов, которые увели ее из зоны поражения.

— Так что все обошлось, — жизнерадостно заключила Надежда.

— Правда, потом, после взрыва, начался настоящий кошмар. Прихожу в себя: Олега нет, вокруг толпа — почти вся наша фирма сбежалась плюс море прохожих. Милиция, вместо того чтобы свидетелей искать, народ разгоняет. «Скорая помощь» выясняет, куда меня везти: туда, где помогут, если я смогу заплатить, или туда, где помру, если платить нечем? Какой-то мент пристал с расспросами: что же я за сволочь такая, что осмелилась обременять покушением на себя и без того сверхзанятое УВД? И Киря, наш эсбэшник, тоже рядом шмыгает: а не сама ли я, мол, подорвала машину ради страховки?

— Ах да, — покивала Тамара, — хоть то хорошо, что в деньгах обошлось. На новую машину получишь.

— Если бы! — хмыкнул Олег.

— Как? — Тамара от неожиданности улыбнулась. — Неужели?

— Ужели-ужели, — засмеялся Олег. — Сапожник-то без сапог!

Кузнецовой было очень неловко за то, что она, профи и ярый проповедник страхования, так опростоволосилась. Она покраснела и стала оправдываться:

— У нас сейчас тарифы для машин невыгодные. Надо было в другой фирме страховаться. Так ведь все некогда! Это вам хорошо — к вам агенты на работу приходят. Выбирай, кого хочешь. А к нам-то конкуренты не идут. Я все собиралась, собиралась, но все некогда, некогда. Ну и… Одно хорошо, что Киря, как узнал, что машина не застрахована, сразу заткнулся и слинял. А ты, чем иронизировать, — напустилась Кузнецова на Олега, — лучше бы на месте был, когда мне пришлось перед всеми извиняться. Перед угрозыском, за то, что меня убить хотели! Перед ГАИ — что создала им ДТП! Перед врачами, что меня лечить приходится! И у меня ж ни рубля с собой, все в машине сгорело! А тебя — не бы-ы-ы-ы-ло!..

И Надежда наконец в бурном реве смогла выплеснуть весь тот ужас, который испытала, когда обнаружила себя распластанной в грязи, одну, в окружении хищных рож санитаров и милиционеров, которые требовали от нее каких-то денег, сведений и признаний. А за ними — толпа развлекающихся зевак.

Олег прижался к ее плечу и молча гладил по спине, словно старался впитать в себя дрожь посттравматического шока.

Но Панкратова видела, что от нее Комаров неприязненно отводит глаза. Она знала почему: из-за ее неискренности покушались на Кузнецову, из-за ее забот подруга так замоталась, что не смогла застраховать машину. Все из-за нее!

Сейчас она могла открыть друзьям всю правду, но не знала, как начать. Да и момент, когда Надежда ревела в три ручья, был явно не подходящим для признаний. Тамара впервые видела подругу плачущей и от этого чувствовала себя особенно подлой. И не нашла ничего лучшего, как брякнуть:

— А почему тебя там не было, Олег?

Олег Комаров невзлюбил Панкратову сразу.

Временами он ее даже почти ненавидел, хотя очень старался спрятать от Надежды свое отношение к ее самой близкой подруге. И хотя прятать свои чувства диверсант-разведчик учился не один год, с Кузнецовой у него ничего не получалось. Она чувствовала его неприязнь к Тамаре и очень из-за этого переживала. Тяжко, когда не ладят два самых близких тебе человека. Надежда давно уловила: тот день, когда у них в гостях Панкратова, для Комарова — черный. Она допытывалась, чем ему не угодила Тамара, и Олегу — во всем прочем предельно откровенному с Надей — приходилось юлить. На хрена ему такие сложности? Из-за одного этого он дорого бы дал, чтобы Томка исчезла куда подальше.

Ибо как можно объяснить женщине, которую любишь восторженно и самозабвенно, что ее самая-самая подруга тебя соблазняет?

Вот и сейчас эта стерва расселась перед ним нога на ногу в коротком тонком халатике. У него под боком Надежда слезами исходит, а ему приходится силиться, чтобы не пялиться в запретный, но соблазнительный вырез. Потому что куда бы ни смотрел Олег в присутствии Панкратовой, а все равно получалось, что смотрит он на ее нагло зовущее тело.

Любовь любовью, но мужские гормоны намагничивают взгляд и мысли вне воли их хозяина. Зачем-то природе было угодно встроить в мужской разум некий выключатель, который в определенные моменты отрубает способность соображать.

Панкратова — умная, но непрактичная; многознающая, но трусливая — как человек Комарова совершенно не привлекала. Скучна. К тому же он прекрасно видел, что и сам не в ее вкусе. Но ее тело, которое она выставляла то ли с подлостью садистки-динамщицы, то ли с простодушием деревенской идиотки, его заводило. Да так, что стоит Томке развести ноги и позвать, он с ума сойдет, все забудет и — полезет. Потом, да, возненавидит эту сучку за то, что поломала жизнь, а себя — за слабость. Но сначала — полезет.

Будь на его месте другой, менее тренированный в самоконтроле, тот бы, подвыпив, давно уже попытался. И плевать, что потом вся жизнь наперекосяк. А Комаров держался.

Главным образом за счет того, что трезво оценивал ситуацию и изо всех сил старался держаться от Панкратовой как можно дальше и видеть ее как можно реже. Но Надежда, при всей ее чуткости, с каким-то маниакальным упорством твердила ему про то, какая Томка замечательная, но невезучая, и тянула его к ней в гости. Слыша чуть не каждый день «Томочка то, Томочка се», Олег доходил до белого каления, но признаться никак не мог. Не мог выговорить нужных фраз.

Ну, вот как — чтобы не обидеть Надежду — высказать, например, такое: «Какое тебе дело, сука ты наглая и бесстыжая, почему меня после взрыва возле контуженной Надежды не было?! Ты бы лучше пошла да переоделась во что-то приличное! Что ты передо мной своими телесами трясешь? Не доводи до греха: не железный я, век бы тебя не знать и не видеть. Закройся, гадина!»?

Импотентам жить скучно, а мужикам — трудно. Много чего приходится терпеть из-за таких, как Панкратова, скучных, но «намагниченных» и «радиоактивных» баб, которые соблазнительны до отвращения.

К тому же Олег, в отличие от Кузнецовой, полностью разделял мнение ее персонального чародея Апээна: ох, не в Надежде причина всей заварушки. А именно в этой сверкающей своей бесстыжестью направо и налево бабенке. Он это, благодаря давней неприязни, печенкой чувствовал. Объяснить и доказать ничего не мог, но откровенничать с Панкратовой остерегался.

Поэтому ответил Комаров уклончиво, боясь невольной хрипотцой выдать владеющие им чувства:

— Нужно было догнать и по горячим следам расколоть кое-кого.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Кузнецова очень удивилась бы, узнав, насколько опытен ее Олег в сугубо медицинских вопросах.

В глубоком рейде по дебрям, враждебным ущельям и голым перевалам Чечни Комарову приходилось рассчитывать только на себя. Если друга ранили, надо определить без врача: как помочь, транспортабелен ли он, выживет ли? Или, чтобы не оставлять врагу на поругание, помочь умереть быстро и легко? Жестока война, и счастье многих политиков, считал Олег, что матери, чьих детей пускают на пушечное мясо, не знают, насколько она жестока. Если б мамы знали и понимали правду, многие чиновники не дотянули бы до следующих выборов. Но мужики стесняются расстраивать женщин, и те в своей святой до подлости простоте выбирают в правители убийц своих мужей и детей.

Комаров не афишировал перед Надеждой своих медицинских познаний. Но после взрыва быстро определил: любимая отделалась легким сотрясением. Олег выдернул из толпы зевак тетку, на вид посмекалистее. Усадив ее на асфальт и положив ей на колени голову Нади, он просмотрел паспорт ошалевшей москвички, а потом быстро, но четко сказал:

— Держи ее голову вот так. Не давай ее шевелить. Никого, кроме врачей, не подпускай. Если до приезда «скорой» отойдешь, я тебя найду и зарежу. Поняла?

— Да… Но я… — но возражала тетка уже в пустоту.

Профессионал, он и возле раненой любимой — профессионал.

Олег слишком хорошо понимал, что сейчас лучший и, возможно, единственный момент, чтобы «расколоть» Зину Рыкалову. Она не могла не видеть взрыва и сейчас должна быть в замешательстве, даже если заранее знала о покушении. Чуть позже она успокоится, и тогда уже получить информацию будет сложнее. Пока Комаров следил за Зиной, он успел составить о ней четкое представление: баба молодая, но ушлая и наглая. Такие добром правду не говорят. А она теперь — главное для спасения Кузнецовой.

На милицейских сыщиков — когда они еще приедут да захотят ли еще разбираться — надеяться глупо. Так что оставаться возле Кузнецовой сейчас означало обострять риск для нее. Ибо неудачная попытка покушения, оставшись безнаказанной, становится просто первой попыткой.

И Комаров, как ветерок скользя между людьми, ринулся зигзагом прочесывать улицу. Хорошо изученную им спину Рыкаловой он засек за мгновение до того, как она свернула в проулок. Еще бы секунда — и было бы поздно.

Он кинулся следом.

Догнав бежавшую не разбирая дороги Зину, Олег сбавил шаг, дождался, когда она окажется возле проулка, и, внезапно прихватив Рыкалову за локоть, увлек ее в проход между домами.

— Гражданка Рыкалова? — сухо и напористо спросил он, рывком развернув ее лицом к себе и небрежно махнув перед ее глазами малиновой обложкой удостоверения охранного агентства. — Почему скрылись с места преступления?

— Я?! Я — ничего! Я тут ни при чем! Отпустите меня!

Зинаида, с вытаращенными глазами, с прилипшими к вспотевшему лбу кудряшками, была живой иллюстрацией пойманной за руку преступницы.

— Я тя щас отпущу! — Олег швырнул ее на кстати подвернувшийся бетонный обломок и навис, крича в лицо: — Я тя, шлюха, отпущу! Сгниешь, падла, в камере с сифилитичками!

Крича, он достал и включил диктофон, входивший в его каждодневное снаряжение наравне с пистолетом под мышкой.

— Убийство на тебе — не шутки! Ты что, из параши хочешь похлебать? А ну говори, кто тебя нанял?

— Меня? Не знаю! Я правда не знаю! Он только деньги платил! Он ничего не говорил о себе…

Зинаида жалостливо заплакала. Не столько от страха, сколько ради выигрыша времени. Многие размякают от женских слез, и она, рефлекторно — как Комаров свой диктофон — пустила в ход козырь. Однако перед ней стоял человек, которого долго приучали получать информацию любой ценой. Война не делит по полу и возрасту. К тому же, еще не отойдя от страха за жизнь любимой, Комаров, возможно, в этот момент был не вполне вменяем. Он забыл о своей ране и действовал обеими руками, не замечая, что из потревоженного плеча течет кровь.

Не выручили Рыкалову слезы. К тому же от нескольких умелых прикосновений Олега ей стало так больно и жутко, что глаза мигом высохли, и ничего, кроме горячего желания поскорее рассказать все этому страшному коротышке, в ней не осталось.

И она рассказала. Торопясь, чтобы не стало еще больнее. И чтобы выглядело правдоподобнее.

Психология кормит только опытного страхового агента. Того, кто уже ножками, ножками обошел десятки, если не сотни, адресов, переговорил с сотнями, если не с тысячами людей. Да не по одному разу обойдет и переговорит. Столько раз и так обойдет и переговорит, чтобы оставить о себе и о своей фирме наилучшее мнение. Но у Зины на все это упорства не хватало. Ей легче было думать, что у таких, как Кузнецова, «старух» хорошо идут дела только потому, что они раньше начали. Раньше начали, захватили все хлебные места, а теперь не дают молодым хода к кормушке.

Ну не желал народ у нее страховаться! Хоть ты ему кол на голове теши. То денег нет, то условия не нравятся, то фирма кажется подозрительной.

Вот почему Рыкалова стремглав понеслась, когда некий бизнесмен, назвавшийся Александром Сергеевичем, позвонил в офис, спросил именно ее и попросил застраховать его от несчастного случая. Она приехала к старенькому дому возле «Серпуховской», напротив военной больницы, но войти в подъезд с вывеской рекламного бюро не успела.

— Зиночка!

Ее окликнули из стоявшей возле тротуара огромной шикарной машины. Она подошла к распахнувшейся дверце и увидела солидного пожилого дядечку.

— Ну, это я вам звонил, — сказал он. — Садитесь. Очень удачно получилось, что вы меня застали. Видите ли: сразу, как мы с вами договорились, меня вызвали на срочное совещание. В Думу. Моя секретарша пыталась до вас дозвониться, но вы уже ушли. Ну, так какие же страховки предлагает ваша фирма?

Она торопливо, перескакивая с пятое на десятое, начала ему объяснять, но пока они доехали до Охотного ряда, сама запуталась и его запутала. Александр Сергеевич не рассердился, а сказал, что заинтересовался. Однако на бегу он такие вопросы решать не привык. Поэтому они договорились встретиться завтра. В ресторане.

Так все и началось. Они встретились в ресторане. Александр Сергеевич держался любезно, рук не распускал и с «такими» предложениями не приставал. Предложил он ей совсем иное. Пообещал заплатить втрое больше, чем ей светит за его страховку, если она согласится ему помочь.

— Видите ли, Зиночка, у меня есть сестра. Она замужем, трое детей. Муж — коммерсант, неплохо раскрутился. И вот получилось, что он, как говорится, загулял. Ну, седина в бороду, бес — в это самое. Женщина, которая вскружила ему голову, явно намеревается увести его из семьи. Я ее, конечно, совсем не знаю, но не исключаю, что она нацелилась на его деньги. Сестра в горе, дети, слава богу, пока еще не знают о нависшей над ними беде. Кстати, младшенькой всего четыре годика. Муж, который без памяти любит детей, но не в силах оторваться от знойной красотки, не в себе. Согласитесь, Зиночка, что я обязан хотя бы попытаться спасти семью моей сестры?

— Конечно, это правильно, — недоумевала Рыкалова. — Только я-то тут при чем? Чем я-то могу вам помочь?

— Ну, еще как можете. Вы же знаете эту охотницу за чужими мужьями! Ее зовут Надежда. Надежда Георгиевна Кузнецова.

План у Александра Сергеевича оказался несложен. Он захотел с помощью Зинаиды осложнить жизнь разлучницы, чтобы той некогда было встречаться с мужем сестры. Учитывая, что тот человек занятой и старается по мере возможности уделять время детям, не так уж много времени остается ему на блуд. Идея Александра Сергеевича основывалась на том, что Кузнецова очень любит деньги — с этим Зина сразу и охотно согласилась — и если ей затруднить работу с клиентами, создать угрозу уменьшения ее заработка, она начнет психовать, метаться и уже не сможет соблазнять чужого мужа в удобное для него время.

— А сколько я получу за то, что осложню ей жизнь? — Зинаиду как человека практичного заинтересовал главный вопрос.

Сумма, названная Александром Сергеевичем, и его обещание дать Зине работу с большим окладом Рыкалову по-хорошему взволновали. И она согласилась.

Если раньше она перехватывала у Кузнецовой клиентов только по случайности, то теперь это стало главным делом. Александр Сергеевич дал Зине пейджер, который Надежда якобы забыла, когда прелюбодействовала с чужим мужем в гостинице. Перехватывая сообщения, Рыкалова выходила на тех, кто искал Надежду, то якобы по ее просьбе, то ссылаясь на ее отсутствие. Тем, кто упорствовал, желая иметь дело только с Кузнецовой, Зинаида плела всякие небылицы. Отбивала желание страховаться вообще. Сначала Надежда словно и не замечала происков, а потом все-таки закрутилась, как змеюка на сковородке. Александр Сергеевич, который раз в неделю встречался с Зиной, чтобы выслушать отчет и заплатить гонорар, сначала был доволен. Но когда Зина сообщила ему, что Кузнецова нашла забытый ею в офисе пейджер, да еще грозится снять с него отпечатки пальцев, Александр Сергеевич даже в лице переменился. Он потребовал во что бы то ни стало этот пейджер вернуть. Чего он так испугался, она не поняла. Но за дополнительную плату пообещала наладить контакты с начальником СБ фирмы, о котором точно знала: ради сговорчивости молоденькой сослуживицы он на многое способен.

Как раз сегодня Александр Сергеевич неподалеку от фирмы передавал ей гонорар для повторной кражи пейджера. Она заметила, что он с особым вниманием смотрит на авто Кузнецовой, взяла у него конверт с деньгами, спрятала в сумочку, а когда опять подняла глаза, то увидала, как «девятка» Кузнецовой летит по воздуху вверх колесами, а из нее во все стороны брызжет огонь. Когда она пришла в себя, Александра Сергеевича рядом уже не было. И она ни при чем, если этот сумасшедший, чтобы спасти сестру мужа, решил взорвать Кузнечиху.

Все это в изложении насмерть перепуганной Рыкаловой звучало, разумеется, гораздо путанее, чем пересказывал Олег. Несмотря на то что Зинаида всячески изворачивалась и врала, в итоге, похоже, суть рассказала. Такую историю впопыхах не придумаешь. Она даже призналась, что это Александр Сергеевич нанял кого-то, чтобы телефон Кузнецовой повредить и следить за ней ночью.

Надежда придерживалась теории, что о неприятностях — действительных и мнимых, бывших, имеющихся и предстоящих — говорить нужно много и подробно. Не боясь накликать. Наоборот, молчание концентрирует в человеке любую энергию. В том числе и энергию возможных бед, что делает их вероятнее. Это о радостных ожиданиях необходимо помалкивать, обдумывая и копя силу про себя. Не случайно есть примета, что предвкушение удачи вслух как бы выпускает «пар» в свисток и на реализацию уже энергии не остается. Вот почему о загаданных желаниях говорить нельзя, а опасения обязательно надо обнародовать.

— По крайней мере, теперь мы точно знаем, что Апээн ошибся, — заключила Кузнецова с грустным облегчением. Ее радовало, что подруга непричастна к ее злоключениям, но жалко было, что чародей теряет силу. — Какое Томка может иметь отношение к Рыкаловой или к этому Александру Сергеевичу? Это ж надо такую историю придумать: будто чью-то семью от меня спасают! Я даже на Мицуписю меньше злиться стала.

— Я ж тебе говорила, что от этих экстрасенсов и чародеев одна смута, — не удержалась Панкратова, — на них только время и деньги терять.

— А ты не знаешь, Том, — небрежно спросил Комаров, — что же такое может быть с Надиным пейджером связано? Ведь получается, они из-за него чуть убийство не совершили.

— Откуда мне знать? — Панкратова пожала плечами. — Я, правда, Наде в тот день — это же тогда, когда меня уволили, было — передавала, чтобы она мне позвонила или забежала. Но в этом же ничего такого. А разве они не из-за отпечатков пальцев боялись?

— Отпечатки — ерунда, — вздохнул Олег. — Ну доказали бы мы, что Рыкалова держала его в руках, ну и что? Нет, пейджер им наверняка был нужен по иной причине.

— Ты думаешь — в его памяти сохранилось какое-то опасное для них сообщение? — догадалась Кузнецова. — А если в самой фирме узнать? Может, они тоже хранят сообщения?

— Узнавал. Хранят. Но только месяц. Так что теперь и у них пусто, и у нас все сгорело. А мы так и не знаем, из-за чего вся эта катавасия. То есть целых две, получается, катавасии. Одна у тебя, вторая — у Тамары.

— Нет, — поправила его Кузнецова, — катавасия одна. Никак я не могу поверить, чтобы у двух знакомых людей одновременно начались неприятности и были бы они никак не связаны! Но если это не жены Ряшки работа, тогда я просто не знаю, на кого думать. Ладно! Утро вечера мудренее. Хватит обо мне. У тебя-то на работе как? Не звонили еще?

— Ой, тьфу, тьфу, тьфу! — Панкратова еще и по столу постучала. — Пока все как в сказке. И работа интересная, и не пристает никто.

Подруги обсудили благоприятный поворот в судьбе Тамары и решили, что самое большее, что она может позволить в честь праздника: чуть умерить безвкусицу нарядов и грима. Они провели ревизию вышедших из моды вещей, уцелевших у Панкратовой и принесенных Кузнецовой. Оказалось, нарядов хватит, чтобы еще полгода играть роль представительницы «синих чулков».

— Блеск! — сказал Олег, увидев Тамару. — Такая ты — ангел.

— Ничего, когда ты там пустишь корни, — утешила ее Надежда, — когда переживешь наскоки, тогда — постепенно — и вернешься к нормальному виду.

— А ну его! — Тамара отмахнулась. — Много от него радости?

— Правильно! Чем меньше видно, тем больше уважаешь в женщине человека. — Олег влез в дамский разговор, за что был урезонен недоумевающим взором Кузнецовой.

— Да, видать, лучше уж так, — вздохнула Панкратова. — Лучше быть уродкой, но делать, что нравится, и прилично зарабатывать.

Это было нечто новое для Надежды, которая и сама в душе полагала, что Тамара порой одевается слишком вызывающе для той недотроги, которой слыла.

— Не скажи, — возразила Кузнецова ради истины. — Как выглядишь, такой себя и ощущаешь. А какой себя ощущаешь, такой и являешься. Тебе вовсе не нужно превращаться в мымру насовсем.

Посвежевшая от слез и шампанского Надежда сидела перед ней такая радостная, что Тамара так и не смогла рассказать ей позорную правду о себе. Не стала больше и приставать с расспросами о возможном будущем.

Кузнецова полезла в сумочку и достала две коробочки и конверт:

— Это вам с Зайкой от Деда Мороза. Тебе — сережки, ей — брошка. А это — снимки, которые Олег сделал, пока следил за Рыкаловой. Глянь. Вдруг узнаешь кого-нибудь.

Тамара нехотя перебирала цветные фотографии. Увидев снимок, на котором пожилой мужчина с узкими плечами и широким тазом сидел на скамеечке рядом с молодой женщиной, Тамара невольно ойкнула.

— Вот. — Она показала снимок подруге.

— Ой, — тихо удивилась и Надежда. — Откуда ты знаешь Зинку?

— Какую еще Зинку? Я знаю этого гада. Это же Глебский!

— Та-ак, — протянул Комаров, — это твой шеф из «Снабсбыта»?

— Ну да.

— И что же ему нужно от меня? — спросила Кузнецова сухо.

Она уловила встревожено-сердитый взгляд Олега и явственно прочла в нем: «Вот тебе и бесплатная доброта. Доигралась?»

— Если бы я знала! — Тамара умоляюще сжала руки у груди и в отчаянье предположила: — Может, ты… Это… Знакома с мужем его сестры?

Панкратовой было за что благодарить помогавшую ей Надежду. Но Тамара ошибалась, полагая, что отзывчивость Кузнецовой означает, что та не изменилась. Той студентки, которая от избытка сил и широты души метала молот куда подальше, давно не было. Отзывчивость стала избирательной, а от широты чувств вообще мало что осталось. Но, объясняя себе случившиеся в ней перемены, Надежда не ссылалась на времена. Это было бы слишком скучно, на ее вкус. Она предпочитала радоваться ниспосланной мудрости. Той самой, которая помогает отличить ситуации, когда надо просто верить, от тех, когда необходимо убеждаться. И были у Кузнецовой приятельницы, о которых она предпочла забыть. Чтобы не заразиться унынием.

Путь к достатку простым не бывает. Быстрым — случается, а вот простым — нет. За время «вольного выпаса» в коммерции и в страховании Надежда поняла: не столько деньги просвечивают людей, сколько их отсутствие. Потому что оно чаще встречается: бедняков, которым хватает, — мало, а богачей, которым мало, — полно.

«Скажи мне, — сформулировала Надежда, — на что тебе не хватает, и я пойму, чего от тебя ждать».

Панкратовой не хватало денег и сил, чтобы найти работу, на которой бы ее ценили по заслугам. Типичный случай. Но Кузнецова видела: Тамара не потому хранит верность безнадежному делу, что считает себя ни на что иное не годной. Она упрямо верила — как миллионы врачей и учителей в России, — что беспредел вот-вот кончится, что государство спохватится и даст наконец окорот проходимцам и бестолочам. И это, по мнению Надежды, та наивность, которую надо уважать. На ней жизнь держится.

Но когда пинок тех, на кого Панкратова горбатилась, заставил Тамару изменить стезю и на нее обрушились новые напасти, — Кузнецова просто обязана была заподозрить: тут все не так просто. Вероятно, Панкратова, ошалев от нужды, совершила ошибку. Богатства не обрела, зато нажила врагов. Надежда не хотела верить, что подруга способна подставить ее под удар. И Кузнецова не верила изо всех сил. До последнего. Но когда взрывом тебя швыряет на асфальт, это несколько настораживает. А когда выясняется, что тебе усердно гадит бывший начальник подруги, тут уж не до такта.

— Нет, — очень спокойно ответила Кузнецова на дикое предположение подруги, — ни самого Глебского, ни его родственников я не знаю.

— А вот откуда он ее знает? — Олег уже не пытался скрыть неприязни. — И, главное, что ему от нее надо?!

В кухоньке, только что такой теплой и уютной, повеяло ледяным сквозняком.

— Не смотрите на меня так, — взмолилась Панкратова. — Я тут ни при чем. Ей-богу, понятия не имею, чего он к тебе привязался!

— А кто имеет?! — вспылил Комаров. — Кончай, Тамара, крутить. Скажи правду — и тебе легче будет, и нам спокойнее. Надьку-то чуть не убили, между прочим!

— Да не знаю, не знаю я ничего!

— Тихо-тихо, — попросила Кузнецова. — Согласись, рыбка: уж если кто из нас может догадаться о подноготной Глебского, так это ты. Постарайся сосредоточиться.

— Но я сама ничего не понимаю!

— Интересно: с чего бы это? — Олег наседал, а Надежда, успокаивающе положив ему руку на плечо, грустно улыбнулась Панкратовой:

— Я верю, верю. Давайте все разберем по порядку. Очевидно, что и к твоим, и к моим неприятностям причастен Глебский. И начались они одновременно. Вряд ли все это случайные совпадения. Теперь дальше. У меня никто ничего не требует. А какой смысл давить, если человек не знает, что от него нужно? Тем более — убивать. Раз меня хотели убить, значит, от меня ничего не ждут. Логично? А от кого ждут? Получается — от тебя. Больше не от кого. Микрофонами-то твою квартиру нашпиговали! Том, может быть, ты кому-то должна?

— Нет! То есть… Тебе я должна, что занимала. А больше — никому.

— Но есть ведь какая-то причина! Неприятности у нас с тобой, значит…

— Хороши неприятности! — вновь не выдержал Олег. — Чуть на кусочки не разорвало.

Окна через двор напротив кухни Панкратовой были черны. У стоявшего возле одного из них человека руки устали держать бинокль. Он взял стул, пододвинул его и сел так, чтобы локти упирались в подоконник. Из-за того, что Комаров вывел из строя микрофоны, он ничего не слышал, но жестикуляция и мимика ссорившейся троицы были так красноречивы, что он прекрасно понимал суть происходящего. И эта суть его радовала.

Случайность — нелепая, дикая случайность — сделала то, чего никак не удавалось достичь с помощью тщательно проработанных планов. Вот и не верь после этого в экспромты.

Но он опять похвалил себя — за предусмотрительность, которая заставила его не полениться и обеспечить себе пункт наблюдения.

— Погоди. Послушай, Том: или я, или ты. Если я ничего не знаю, значит, ты должна знать. Больше некому, Том. Ну вспомни…

— Нечего мне вспоминать! — Панкратова упорно прятала глаза. Дрожащие губы показывали, что она лжет и сейчас не способна трезво думать. Требовать откровенности, когда она в таком состоянии, — значит еще больше загонять ее в угол.

И Кузнецова отступилась.

Маятник качнулся: приходилось подозревать Панкратову в неискренности. Но и допуская самое худшее — сознательное умалчивание Тамары о какой-то вине или беде, — Надежда не собиралась оставлять ее без помощи. Чтобы помочь, надо знать причину. А чтобы помочь тому, кому не веришь, причину приходится выяснять тайком. Вот почему в дальнейшем Кузнецова и Комаров присматривали за Панкратовой, предпочитая не посвящать ее в свои планы. А что еще им оставалось? Не ждать же нового покушения!

Возвратившись домой, Кузнецова ждала на кухне, пока Комаров обойдет квартиру с детектором для обнаружения подслушивающих устройств. Она уже семь лет жила отдельно от родителей, но до сих пор стеснялась курить в комнатах. Олег пришел к ней и, задернув шторы, сказал:

— По-моему, пусто.

— Ты уверен, что за Томкой наблюдают?

— Нет, конечно. Откуда мне знать? Но если столько сил тратят на прослушку, то, возможно, и просматривать не поленятся.

— И все-таки мы же могли хотя бы в прихожей шепнуть ей, что все в порядке и я ее не брошу. У меня есть ты, а у нее? Представляешь, каково ей сейчас?!

— Представляю. Но, Надь, не делай из меня злыдня. Это была твоя идея. И совершенно правильная, считаю. Если отношения с Панкратовой так вредны для твоего здоровья, то есть смысл сделать вид, что ты стараешься держаться от нее подальше.

— Олежек, я очень жестокая, да?

— Нет, по-моему, ты очень напуганная. И если что меня поражает, так то, откуда в вас порой столько хладнокровия? Нас все-таки тренируют. Армия и прочее.

— Э, милый. Ты не знаешь, что такое гинекологическое кресло.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сразу после Нового года, едва отойдя после контузии, Надежда с Олегом затеяли форменное следствие. Начали они со «Снабсбыта». План был проследить за Глебским и выявить его связи. Но выяснилось, что он 2 января, проигнорировав четыре выходных, с которых начался год, уехал в командировку минимум на неделю. Тогда решили попробовать атаку в лоб. И 5 января, в понедельник, Кузнецова отправилась в здание на Варшавском шоссе.

Стены его кабинетов серы и местами обшарпаны, но люди в них настолько увлеклись бурной деятельностью, что Кузнецовой нелегко было найти нужного человека. У завхоза «Снабсбыта» и загар был не по-зимнему яркий, и серьги в ушах сияли рубинами не отечественной огранки. Тощая, как стоячая вешалка, Мария Давыдовна Щеглова, не без удовольствия отметив, что выглядит побогаче холеной визитерши, охотно согласилась побеседовать. Сначала, правда, предупредила, что страховаться ни за что не станет. Она, мол, давно уже убедилась, что в нашей стране никому доверять нельзя.

— Еще бы! — согласилась Надежда Георгиевна. — Думали б вы иначе, и ваши серьги носил бы кто-то другой.

— Заметили качество? — гордо тряхнула головой Щеглова. — Ручная работа. Сама в прошлом году в Индии выбирала.

— Не может быть! И что, есть какие-то правила, — робко поинтересовалась Кузнецова, — как надо выбирать?

Ничто так не радует человека, как возможность блеснуть своей ученостью. И Щеглова охотно ею блеснула. Когда она закончила вдохновенную лекцию, в ходе которой не поленилась даже нарисовать несколько видов огранки, Кузнецова уже казалась ей женщиной пусть и недалекой, но очень внимательной.

— Так что зачем мне страховка, если у меня есть камушки?

— Конечно, — опять согласилась Надежда. — Тем более такие камушки. Но! Не всем так, как вам, удается. И я не думаю покушаться на ваши деньги. Просто нужна консультация. Надо обсудить жизнь с мудрым человеком.

— Ой уж! — скептически поджала губы Щеглова.

— Правда. К нам на работу просится один человек. Тамара Владиславовна Панкратова. Помните такую?

Кузнецова нисколько не лукавила. Чуть скрытничала, но не более. По лицу, взгляду и мимике Марии Давыдовны было видно: с этим недоверчивым и умным человеком честность — лучшая уловка. Надежда прямо сказала, что знакома с Панкратовой еще с института. И что тоже когда-то работала в Главснабе. А сейчас, уж коль случай привел сюда, ей стало интересно, почему не сложилась здесь карьера у старой знакомой.

— Понимаете, у нас ведь такая работа — надо ладить с людьми. А если у Тамары не получилось тут, то и в другом месте не получится.

Мария Давыдовна отозвалась сочувственным вопросом:

— Она и в институте была такой — безответной? — и тут же уточнила: — Вообще-то, что ни делается, все к лучшему. И она тут не процветала, и мы все от нее устали. Ни для кого ж не секрет, что фирма на ней держалась. Чего у нее не отнять, так это умения свести концы с концами. Не по части своей пользы, конечно. Тут она — я и в глаза ей это говорила — дура дурой. Прости меня, Господи, грешную. А у нас любят тех, кому лишь бы лямку тянуть. Вот ее на работу-то науськивали, а как платить — шиш. А она — как бульдог прямо: вцепилась в место, и не оторвешь! И когда они захотели от нее избавиться, для всех это сначала было как гром с ясного неба. Это же надо совсем оборзеть, чтобы избавиться от почти единственной добытчицы на всю контору! Ну, да наши шишки своей пользы не упустят.

Сказано это было с такой ухмылочкой, что стало очевидно: для говорившей подноготная событий ни неожиданностью, ни тайной не являлась. Кузнецова подыграла:

— И в самом деле! Зачем выпроваживать хорошую работницу? Уму непостижимо…

— Кому хорошая, а кому и не очень. Она ведь пахала, — многозначительно сказала Мария Давыдовна, и ее серьги качнулись, как готовые сорваться с мочек капли крови. — А если кто-то пашет… Рядом с ней другим-то ссылаться на отсутствие заказов трудновато.

— Что вы говорите?! — поразилась Надежда Георгиевна.

— Вот именно. У них там окопалась одна наша мать-героиня. Настрогала себе четверых и думает, что из-за этого с ней должны носиться, как с писаной торбой. «Ах, мои дети! Вы же знаете, что у меня четверо детей!» — передразнила Мария Давыдовна. — У меня и свекровка такая же. Сама наплодила пятерых и меня пилит, чтобы второго рожала. Житья от нее нет. А что из ее выводка только мой Виктор и добился чего-то, об этом и думать не желает. Остальные ее чада только и смотрят, как бы за счет брата присоседиться. А старуха их еще и науськивает. Нашла кормушку.

— И что свекровь-то, она у вас еще пока энергичная, да? — заинтересовалась Надежда.

— Куда там! На ходу разваливается. Шутка ли, родить пятерых да вырастить — что от тебя потом останется? Одни диагнозы. Но все, что муж ей ни даст, все своим голодранцам переправляет. Вот они то вокруг нас, то вокруг нее и вьются.

— Так эта, здешняя, с четырьмя, тоже слаба здоровьем?

— Некрасова-то? Ха! Да на ней воду возить можно. Пронырливая — ужас. Как что продать или перепродать для себя — не удержишь. Это на работу у нее сил нет, а для «сэбя» — ого-го! Некрасова — лучшая подружка, между прочим, жены Глебского. Это их шеф, который Панкратову выжил. Нинка Некрасова с его женой не разлей вода. Так что все понятно.

— Понятно? — Надя сделала удивленные глаза.

Но Мария Давыдовна еще не решила, стоит ли ей говорить все. Кузнецова решила подыграть:

— Наверное, эта Некрасова ради детей в лепешку расшибается?

— Не знаю, — поджала губы собеседница, — как она сама. А что других в лепешку расшибет — точно. У нее и дачка рядом с Глебскими. Вот Некрасова ей и напела: мол, муженек-то на Тамару глаз положил. Нинке в этих делах вообще-то можно верить. Она с Панкратовой глаз не сводила после того, как та у нее одного мужичка отбила. Бабенка Тамара смазливая, чего греха таить? Еще наряжалась всегда так, что на нее тут многие облизывались. Тем более все знали, что без мужа. Ну и — вы ж знаете, какая у нее любовь с прежним начальником отдела была? Ах, как тогда Томочка расцвела, как расцвела! Но Гаврилов ушел, а Тома не из тех, кто на безрыбье клюет. Очень я ее за разборчивость уважала. И Глебскому с его широким задом там ничего не светило. Я вас уверяю. Но жене-то его рисковать на кой? Времена такие, что лучше перебдеть, чем недобдеть. Глебская сороковник давно разменяла. Ей одной оставаться, сами понимаете. Вот и взяла своего драгоценного за горло. Тот, наверное, не очень-то и трепыхался.

— Так он Тамару из-за жены уволил?

— Конечно! А Некрасова сейчас — на ее месте. Старшим спецом. Так что Томочку вашу попросили не просто так. Но самое забавное знаете что?

— Что?

— А что в конечном итоге мы все на этом выиграли. И Томочка, я слышала, себе какое-то денежное место нашла, и контора наша без нее разорилась окончательно!

Щеглова загадочно рассмеялась, но Кузнецова сделал вид, что не поняла ее радость по поводу банкротства.

— Разорилась?

— Вдрызг!

— Так какой же тут выигрыш?

— В том-то и фокус. Когда Томочка ушла, все расползлось, доходы быстро истаяли, а кредиторы навалились. И нас быстренько продали. Новые хозяева старого директора и его замов турнули, прислали к нам молодых, энергичных. Долги по зарплате отдали, выделили деньги на ремонт, на компьютеры. Начинаем новую жизнь!

Заметив, что собеседница наговорилась, Кузнецова решила, что под конец разговора можно проявить себя профессионально. Она задумчиво протянула:

— Кстати, о деньгах… Свекровь-то ваша, как я поняла, немало крови у вас попила? И деньги, наверное, тоже тянет?

— Это у нее получается. А что?

— Да вот я подумала. Когда она отдаст Богу душу — это ж какие расходы! И похороны, и памятник, и все эти девять дней, сорок…

— Ой, не говорите — ужас. — Мария Давыдовна явно разрывалась между желанием поскорее избавиться от свекрови и предчувствием огромных трат. — А ведь другие ее сыночки ничего не дадут. Они только плакаться умеют. Все на нас с Виктором ляжет!

— Так, может быть, вам о себе позаботиться? На этот случай. У нас есть так называемая ритуальная страховка…

Возможность не только компенсировать неминуемые расходы на похороны нелюбимой свекрови, но и получить на этом пусть символические, но все ж таки проценты-дивиденды восхитила Марию Давыдовну. Она сама подсчитала на бумажке в столбик все плюсы и так загорелась тут же оформить полис, что была очень разочарована отсрочкой. Для полиса требовались согласие и подпись самой свекрови. Договорились, что Кузнецова придет к Щегловым домой, чтобы объяснить пользу от ритуальной страховки и самой свекрови, и ее сыну — мужу завхозсектором.

Как ни любила свое дело, а повторять изо дня в день одни и те же тексты — не очень-то уж увлекательно. Обретя дополнительный смысл, играя роль детектива, она разнообразила свои будни.

А мелькавший неподалеку, будто сам по себе, Олег Комаров помогал ей ощущать себя в безопасности.

От Щегловой Надежда пошла к секретарше директора. Та без волокиты сообщила ей имя-отчество и домашние координаты председательницы здешнего садово-огородного товарищества. Страховой агент, предлагающий застраховать дачи, оставшиеся на зиму без присмотра, — что может быть лучшим поводом для встречи? Председательница, Полина Николаевна Гомельштерн, благосклонно приняла предложение об обсуждении льготного варианта договора и пригласила вечером домой.

Время еще было, и Кузнецова успела заскочить в свою фирму. Перед самым Новым годом наконец появился на работе ее хороший приятель, сотрудник службы безопасности компании Выприцкий. Утром он скинул ей на пейджер просьбу заскочить для разговора. Значит, уже есть новости: раньше он работал в милиции и пообещал с помощью оставшихся там «контактов» держать под контролем расследование взрыва Надиной машины.

Игоря Сергеевича Выприцкого, узколицего и вечно хмурого мужика, которому еще не было сорока, из милиции «ушли» полгода назад. Формально — за не совсем оправданное применение оружия. Фактически — за непочтение к начальству. Которое, в частности, выражалось в отвращении к показухе. «Лучше я одно дело раскрою как следует, чем двадцать — кое-как!» — считал он, но его генералы понимали целесообразность иначе. Поэтому Игорь Сергеевич и вынужден был обрести искомую возможность копать до донышка вдали от своей любимой ментовки. Но обида за несправедливость грызла его до сих пор. Даже тройной выигрыш в зарплате не утешил.

К Надежде он с первой встречи отнесся с симпатией. Выприцкий даже не скрывал, как он завидует Олегу: крупные женщины были и его страстью. К тому же, послушавшись совета Кузнецовой, он в первую же неделю работы на фирме сумел раскрыть хитрое мошенничество, чуть было не обошедшееся в полсотни тысяч долларов.

— Тебе не стыдно? — едва поздоровавшись, печально спросил Игорь у Надежды.

— Стыдно, — согласилась она: перед Выприцким лежала здоровенная кипа жалоб агентов, которые, по примеру Кузнецовой, накатавшей жалобу на Рыкалову, обвиняли друг друга в краже клиентов, разглашении коммерческих тайн и прочих жутких грехах.

— Но это я из-за Кири, — оправдывалась она. — Он тут снюхался с Рыкаловой, а у меня после взрыва нервы расшатались.

На самом деле она хотела, чтобы у Зинаиды появились и другие проблемы, кроме желания досадить Кузнецовой.

— Я-то понимаю, но от этого не легче, — укорил Игорь, с тяжким вздохом вороша разномастные листочки, — он все на меня спихнул, а мне теперь работать некогда. И не отмахнешься: если из-за меня ваши тетки забастуют, со мной знаешь что сделают?

— Извини. Виноватая я, извини.

За что Кузнецову, кроме ее стати и роста, обожали мужики, так это за то, что она признавала свои ошибки. Признание обезоружило и Выприцкого. Но она поспешила — он еще не наворчался:

— Получается, ты мне свинью подложила. Мне, а не Кире. Ты еще не поняла, что такие, как он, всегда вывернутся? А пора бы. Что теперь прикажешь делать?

— Приказать я тебе ничего не могу, — пожала плечами Надежда.

— Тогда хоть посоветуй.

— Ты собери начальников участков и предложи им обсудить в коллективе, какой из трех вариантов им больше понравится.

— И какие же это варианты?

— Да какая разница? Главное, чтобы было что обсуждать. Будь уверен, что никто ничего решить не сможет. Одни будут за одно, другие — за другое. Перелаются, и на этом все заглохнет.

— А я что буду делать, когда с меня спросят?

— Ничего. Ты доложишь, что провел совещание и спросил мнение коллектива. Но коллектив — молчит. Значит, сам виноват. Начальству, собственно, ничего другого и не нужно.

— Хитрая ты, Надежда Георгиевна, — уныло похвалил Игорь Сергеевич. — Странно даже, что забыла свою машину застраховать.

— Ой, и не говори. Сама себя поедом ем. Есть новости?

— Нашли твоего диверсанта. Стриженко Илья Владимирович. Слышала о таком?

— Нет, не знаю. Да не тяни ты! Рассказывай, что знаешь. Ты уже не в милиции, а я не подозреваемая.

— Извини, привычка. Но ты — привыкай, — с мрачным сочувствием покивал Выприцкий. — Скоро тебя так следователь будет допрашивать. Кстати, в том, что машину не застраховала, тебе крупно повезло.

И он сделал паузу. Была у него садистическая манера: замолчать на самом интересном месте и уныло ждать вопроса. При этом его вытянутая физиономия демонстрировала смирение перед людским тугодумием. Если вопросов не следовало, он вздыхал, смиряясь перед верхоглядством слушателя. Но все это шло от привычки ловить собеседников на оговорках и нетерпении. Работа в милиции приучила Игоря подозревать всех.

— Почему? — послушно спросила Кузнецова.

— Значит, от роду этому Стриженко одиннадцать лет. — Выприцкий сделал вид, что вопроса не расслышал. — Во всем признался. Бомбу, говорит, сделал сам — по книжке. Есть такая: «Пособие для начинающего террориста». Дружок его по Интернету нашел, распечатал и дал Илюше. А тот, вообразив себя борцом с буржуазией, решил выразить эксплуататорам всю глубину народного гнева. Говорил, что твою машину выбрал случайно: новая, похожа на иномарку и стояла удобно, чтобы бомбу подсунуть. Шансов компенсировать ущерб у тебя никаких. Папы у пацана нет, мама — так сказать, торгует телом. Но или тело не то, или торговать не умеет: живут впроголодь. Есть квартира — двухкомнатная. Но тебе ее никогда не отсудить: кроме взрывника, она еще и дочку растит. Так что дело, считай, раскрыто и закрыто.

— Он действительно мог сам сделать бомбу?

— Он и сделал. Улики неопровержимы: дома у него все компоненты, проводочки-штучки в наличии. Во время следственного эксперимента он чуть следователя с понятыми не пустил на воздух.

— И что с мальчишкой будет?

— В связи с этим взрывом? Ничего. Формально возьмут на учет, а по сути — будет шляться без призора, как и шлялся. Пока не подрастет. Одиннадцать лет, чего тут сделаешь? Неподсуден.

Игорь Сергеевич развел руками и замолчал, играя шариковой ручкой.

— Не тяни, Игорь. Я же вижу, тебе есть что сказать!

— Все-то ты видишь. Да, есть тут два нюанса, которые не стыкуются. Во-первых, живет юный химик знаешь где? На Вернадского. Чего его сюда, в центр, где милиции полно, понесло?

— Боже! Так он с этой взрывчаткой в метро ехал?

— Само собой. Можно подумать, что ему возле дома буржуев не хватало. А второе, и самое странное: когда его нашли, а брали его на улице — он ни слова не сказал, пока не пригласили адвоката. Его визитная карточка была у мальчонки при себе. Ничего, да?

— Странно. Откуда?

— Говорит, мамин клиент дал. Кто именно — не помнит. Адвокат ссылается на гуманизм. Помогает, мол, мальчишке из доброты. Спасает юную душу. Однако у меня такое чувство, что ты права: подрывал тебя, может, и юнец, а вот что случайно — вряд ли.

— А почему?

— Ну, милая, мне-то откуда знать, — уныло пожал плечами Выприцкий. И тут же с хитрым прищуром впился в нее взглядом: — А чего ты не спрашиваешь, почему хорошо, что у тебя нет страховки на машину?

— Спрашиваю: почему?

— Вот видишь оно как: не было бы счастья, да несчастье помогло. Адвокат-то сперва намекал, что это ты, мол, сама ребенка соблазнила твою машину подорвать. Очень удивился, когда узнал, что страховки нет. А точно нет? Не крутишь? Ребята матерятся, что из-за тебя им по компаниям бегать.

— Успокой их — нет. Да и чего им бегать? Чтобы страховку получить, я же к ним бы за справками и пришла. А не я, так от страховщика. Я ж в течение суток должна была бы им заявить.

— Это мы с тобой знаем. А когда адвокат давит, следователю бумаги нужны. — Выприцкий убито вздохнул, словно это от него следователь чего-то требовал.

— Неужели действительно это случай?

— Пока выходит, что так. Все, что я могу предположить, — очень ты кому-то мешаешь. Знаешь что-то вредное для здоровья или сделала что-то лишнее. Или не хочешь сделать. Ты, случайно, никому не должна?

— Нет.

— Смотри: люди, которые тебя невзлюбили, очень и очень опасны. Этого адвоката не каждый «авторитет» заполучит. А тут — пацан, сын проститутки. Самое для тебя разумное могу посоветовать — это взять своего Олега под мышку и поехать куда-нибудь отдохнуть. В деревеньку, например. Где каждый новый человек на виду и где Олег сможет круговую оборону наладить.

— Спасибо. Только ведь возвращаться все равно придется.

— Это точно.

— А про Глебского? Удалось что-то узнать?

— Ноль. Чист, как ангел. Отбыл в командировку на месяц. На Украину. Что-то насчет недопоставок и пересортицы. Но это так, навскидку. Наспех. А вот с Мицуписей — совсем глухо: с тех пор ее никто не видел. Причем, держись, трудовая у нее липовая, прописка — тоже.

— Ничего себе!

— Вот именно. Если б не Глебский и не этот взрыв, я бы подумал, что ее к нам внедрили с дальним прицелом. Тогда их волнения насчет пейджера и отпечатков на нем имеют особый смысл. По ним бы мы ее мигом определили, если прошлое есть. Так что тебе и тут повезло: имею задание копать насчет Мицуписи до упора.

— Это здорово. Мне сейчас помощь профессионала — как манна небесная. Никак не могу понять связь между собой и Панкратовой. С точки зрения Глебского.

— Ты сколько ради нее суетилась? А он затаил на нее зло. Вот и не хотел, чтобы ты помогала ей найти хорошую работу.

— Брось. Это ж как надо ненавидеть, чтобы пойти на такие хлопоты и расходы?! Тут же не только Мицуписе платили. Еще слежка, еще взлом квартиры. Да еще этот взрыв и адвокат! Куча денег и народу.

— Эх, Надежда. В ненависти жуткая энергия, — уныло покачал головой сыщик. — Если бы он просто хотел досадить твоей подруге, то при таких деньгах, имея столько помощников, он бы ее запросто придавил, не связываясь с тобой. Подорвал, например. А тут все с чувством, с толком, с расстановкой. Накал эмоций чувствуется. Знаешь, сумасшедших среди нас, по-моему, гораздо больше, чем принято думать. Сынок папу с мамой ради денег убивает, пилит на кусочки — это что? А его признают вменяемым. И-эх, житуха. Ладно, поищу, и посмотрим. Ты, главное, сама поосторожнее. Но ты уверена, что страховка к взрыву отношения не имеет?

— Да успокойся: чисто тут, чисто.

И только когда уже выходила на улицу, до Кузнецовой дошло, почему Выприцкий так пытал ее про страховку. Он, выходит, не хуже Апээна чувствовал, что она недоговаривает. Она сама забыла, а он — почуял. Да, машину она не застраховала. Зато была застрахована сама. На сто тысяч долларов. Если она сейчас возьмет больничный по поводу, допустим, сотрясения мозга, то за каждый день нетрудоспособности ей будет капать недурственный процент.

Мало ей хлопот, так теперь еще надо выбирать: что ей нужнее — деньги или нервы? Нервы, конечно. Наследниками в полисе Кузнецовой значились ее родители. Ей только не хватало, чтобы их начали проверять на случай причастности к взрыву.

Увидев председательницу дачного кооператива — женщину невысокую, саму себя шире, с круглым лицом, с ломкими от перекиси кудельками волос, Кузнецова сразу уловила, что человек та деловой. Полина Николаевна из тех простых в общении людей, которые возможность подзаработать не упускают. И разговор с ней Надежда вела по существу. Предложила пятую часть комиссионных от тех договоров, которые заключит с ее помощью. Сторговались на трети комиссионных, которую Полина Николаевна получит за существенную экономию времени Кузнецовой. Она сама обзванивала тех, кто способен сообразить: никакие сторожа не компенсируют убытка. Дачи в Подмосковье разоряют и жгут почем зря. Люди страховаться не торопились.

И Кузнецовой пришлось намекнуть:

— Вас будут внимательнее слушать, если вы сами свою «дачурку» застрахуете. Тогда начинать разговор станете так: «Я вот о себе позаботилась, но тут вспомнила и о вас…»

Идея была воспринята, и после этого беседы пошли с двадцатипроцентной эффективностью.

Когда Полина Николаевна дозвонилась до супруги Глебского, время уже шло к ночи. Так что о встрече с ней условились на завтрашний вечер.

Наталья Владимировна Глебская оказалась женщиной суровой на вид, но простецкой характером. Не дама, а прораб: стрижка короткая, за ухом карандаш, на лице ноль косметики, невысока, жилиста, с голосиной сиплым и мощным, способным перекрыть рев бульдозера и лязг экскаватора. То, что звонок председательницы застал ее дома, оказалось удачей. Не без удовольствия став безработной, Наталья Владимировна реализовывала опыт инженера-строителя на своей даче.

Собственный «особняк» Кузнецовой на родительском участке пока не перерос фундамента тот случай, когда зарабатывание денег не оставляет времени, чтобы их тратить. Но благодаря этому фундаменту, общих тем для разговоров с Глебской у нее было достаточно.

Обстановка в квартире Глебских показалась Надежде слишком скромной. Мебель еще гэдээровская, никаких чудес ни от «Bosh», ни от «Siemens». Разговаривали на ходу: Наталья Владимировна сновала по квартире, споро выполняя одновременно кучу дел, а Надежда ходила следом. В процессе обсуждения рациональной планировки, преимуществ дерева перед кирпичом и бетоном Кузнецова поняла, что информация у завхоза Марии Давыдовны оказалась, мягко говоря, некачественной. Наталья Владимировна слишком хорошо знала своего супруга и слишком мало им дорожила, чтобы безоглядно ревновать его к сослуживицам.

Надежда на этот раз не упомянула о своем знакомстве с Тамарой. А интерес к мужу собеседницы объяснила сплетней, якобы услышанной от кого-то из снабсбытовских дачников. Будто бы муж Натальи Владимировны воспылал страстью к некой Некрасовой. Ради ее карьеры он, мол, даже выжил другую сотрудницу.

Это предположение хозяйку изрядно насмешило.

— Да хоть бы он, не будь дураком, ими хоть так занимался, — оповестил ее голосина всех в радиусе километра. — А то вообще никакой от него пользы предприятию. Все жду, когда его вытурят оттудова, но все держат почему-то.

Уча Надежду уму-разуму в области строительства, Наталья Владимировна прониклась к ней симпатией и достала к чаю коньячку. Под его воздействием ее голос стал мягче.

— Выкручиваемся, как можем. Вот свой дом доделаю и, наверное, продам. А сама, не будь дурой, другой начну. Участок уже знаю. Пока строга — землей пользуюсь, а по деньгам все равно выйдет достаточно больше, чем на любой службе. От мужика какой толк? Никакого. Почти. В последнее время и мой вроде что-то начал кумекать. Но он у меня лопух. Ему пообещали три тысячи баксов, чтоб помог кому-то подешевле купить свою контору, он и рад. Ради этого, кстати, не будь дурак, и ту бабу, о которой тебе напели всякую чушь, выживал. Ты варенье из морковки пробовала? Нет?! Ну ты воще. Щас… Вот, пробуй. Нет, ты большую ложку возьми. Ну как? Ага? То-то! С коньячком давай. Чтоб витамины, не будь дураки, прыгали. Эх, знаешь, какое было время? Я на одной девятиэтажке две дачи строила. А сейчас? Ты еще квартиру не сдала, а ее уже троим продали. Разным. Но по судам таскают — тебя. Оно мне надо? Материалы дорожают — жуть, не угонишься.

— А чего ваш-то? У них же в Госснабе всегда было с материалами хорошо.

— Так это когда было? Все разворовали, все. И ту бабу, которую он выжил, мне даже жалко было. Она там все пыталась чего-то сохранить. Кому это надо? Вот ее и выжили. У них же там было двадцать пять процентов госпакета. А она, зануда такая, все себе считала, что почем. При ней смухлевать с аукционом — никак. Вот и выжили. И мой, куда конь с копытом, сунулся, дурак.

— Ну почему вы так? Он же, выходит, тоже для дома.

— Да ну! — Наталья Владимировна твердой рукой разлила когда-то дефицитную «Плиску» и дополнила со смутной печалью: — Боюсь, не к добру это. Они ему, не будь дураки, кроме денег, еще и мобильник презентовали. Для оперативности. На кой это? А перед праздником он приволокся аж белый. Но хвастался, не будь дурак, что ухватил удачу. Что, мол, теперь мы заживем. Я уж не знаю, что и думать. Кто ж в командировки второго января едет? Раньше он не рыпался, спокойнее было как-то. Какие у него могут быть дела в Хохляндии?

— Странно, — притворяясь немножко более захмелевшей, чем была, вздохнула Кузнецова. — Когда подарки за то, чтоб приняли на работу, — понятно. А чтоб уволили? Может, было у него с ней?

— Я ж говорю: она, не будь дурой, мешала контору до банкротства доводить. Въедливая такая.

— А разве новым хозяевам въедливые не нужны?

— На кой? Или очень просто! — Наталья Владимировна бабахнула кулаком по столу. — Отказала кому-то, не будь дурой. Не дала, вот и отомстили. Мужики — сволочи.

Потом разговор перешел на всякие бытовые подробности. На то, как с помощью страховки можно сэкономить на налогах и на отчислениях в пенсионный фонд. Так что, помимо дачи, Наталья Владимировна озадачилась сведением Кузнецовой со знакомой главбухшей. Под эту тему она выяснила у жены Глебского номер его мобильника. Тут же, едва выйдя за порог, сообщила его Выприцкому. Вдруг по нему удастся выйти на тех, кто инициировал увольнение Панкратовой?

Надежда смогла переговорить с десятком дачников из «Снабсбыта», но никто из них не знал подробностей о той фирме, которая ныне владела контрольным пакетом акций их конторы. И многих удивила неожиданная командировка бывшего начальника Панкратовой, да еще и на Украину. Итак, все упиралось в Глебского. Но как на него выйти и как его разговорить, пока непонятно.

Через три дня после ее вторжения в «Снабсбыт», когда Надежда с Олегом как раз придумывали, как бы Комарову втереться в окружение Глебского, позвонил Выприцкий. То, что он сообщил, весьма упростило ситуацию.

В том смысле, что сделало ее просто безнадежной.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Едва миновало слякотное в Москве Рождество, как внезапно оказалось, что уже февраль. Не менее слякотный.

Тамара все лучше осваивалась в «Аметисте». Сначала она переживала, боясь, что вот-вот снова обрушится какая-нибудь гадость от злопыхателя. Но время шло, а шеф по-прежнему вел себя доброжелательно. На свой манер и насколько мог. И это было основным, потому что позволяло забыть и о прошлых муках, и о размолвке с Кузнецовой. Да, конечно, намеренная неискренность по отношению к Надежде Тамару не украшала, но, с другой стороны (чтобы оправдать себя, мы всегда найдем «другую сторону» даже у тени своей, не то что у вранья), каждый имеет право и на личную жизнь, и на личные тайны. Кузнецова, обидевшись или слишком погрузившись в работу, не звонила, и Панкратова не звонила тоже. Деньги, чтобы отдать долг подруге, она усиленно экономила, а что еще, кроме этого, Панкратова могла ей сообщить: «Привет! Я помню, что из-за меня тебя чуть не разорвало на куски! А у меня зато все хорошо…» Ладно, главное, что с работой налаживается и на пропитание хватает. Остальное — само утрясется. Как-нибудь.

Панкратова предпочитала думать о том, как хорошо Воротников чувствует ее настроение, когда она в чем-то сомневается или с чем-то не согласна. Причем Валерий Захарович упорно выпытывал ее мнение, если замечал, что оно расходится с его собственным. И не пропускал ее слов мимо ушей. Не жалел времени, чтобы растолковать то, что она не уловила. Или, когда сам чего-то не улавливал в ее предложениях, требовал повторить, упорно добиваясь от нее внятных исчерпывающих пояснений.

Панкратова с удовольствием трудилась на благо «Аметиста», потому что шеф оказался и работящим, и удачливым человеком. А Тамару, как и всякую нормальную женщину, невольно тянуло к победителям. Ей почти не мешало, что Воротников принадлежит к распространенному типу управленцев-самоучек. Они хорошую работу подчиненных воспринимают как само собой разумеющееся. Зато уж заметив малейшую оплошность — криком кричат. Но постепенно Панкратова смелела. Мнение свое высказывала все откровеннее и даже осмелилась меньше уродовать себя. Хозяин не заметил изменений. И Панкратова сама не знала: устраивает ее это или обескураживает.

Зато Ирина Павловна, которую шеф после появления Тамары гораздо реже стал вызывать в кабинет, предпочитая передавать распоряжения через референта, почти возненавидела новенькую. Она-то уловила изменения в ее внешности. И хотя по-прежнему считала себя вне конкуренции, подозревала подвох. Поэтому, вместо того чтобы радоваться облегчению, когда шеф возложил «кадровые» обязанности на Панкратову, Колоскова не скрывала раздражения. Будто ревновала новенькую к работе, а Тамара Владиславовна делала вид, что не замечает шпилек юристки. Она сочувствовала шефу, видя, что он — человек, который просекает сложнейшие проблемы с помощью тренированной интуиции. А талант всегда вызывает уважение. Даже если его обладатель раздражителен, самоуверен, криклив и смешивает работу с донжуанством.

Воротников работал больше всех в фирме. И Панкратова, понимая, что это от недостатка управленческих навыков, все же оправдывала его нервозность накопившейся усталостью. Она чувствовала, что при всей внешней успешности он не слишком счастлив. Ведь, как бы ни было много работы, никто не будет избегать дома, если там хорошо. А без дома и мира в нем человеку полноценно не отдохнуть.

В середине февраля так совпало, что в один и тот же день Воротников дважды больно ударил Колоскову по самолюбию. Утром он устроил ей безобразную выволочку за то, что она слишком затянула с уточнением разногласий по последнему договору. И демонстративно велел Тамаре Владиславовне подыскать опытного и работящего юриста-консультанта. А потом, к вечеру, приказал Панкратовой отправиться вместе с ним на деловую встречу. Она удивилась: Колоскова, грудастая и длинноногая, была гораздо уместнее в ресторане. Она умела быть душой компании и размягчать клиентов. Заметив реакцию Панкратовой, Воротников пробурчал:

— Надоело пересказывать тебе, с кем, как и о чем я договорился. Поприсутствуешь, а потом будешь сама на этих людей выходить. Хоть тут избавишь меня от роли коммутатора. Если тебе надо переодеться к вечеру — возьми машину и съезди.

Разумеется, нашлись доброжелатели, которые, невесть как пронюхав, доложили Ирине Павловне об изменении ее статуса. И когда Панкратова пришла к ней, чтобы забрать график отпусков, ее встретила нескрываемая злоба.

— Ты что Золушку из себя корчишь?! — С горящими глазами и жарким румянцем во все щеки Ирина Павловна смотрелась великолепно. Когда такая фурия зовет в кровать, никакой мужик не устоит. — Что без мыла в задницу шефу лезешь?!

Тамара от неожиданности и грубости наскока беспомощно улыбнулась.

— Рано смеешься, милая, — вдруг успокоившись, пригрозила Ирина Павловна. — Шеф — как все мужики. Он тебя выжмет досуха, а потом найдет помоложе.

Боясь, что фаворитка вот-вот заплачет или полезет драться, Панкратова быстро сгребла с ее стола все свои бумаги и стремглав выскочила в коридор. Неужели и она сама, когда у нее случилось временное помешательство из-за Олега, вела себя столь же нелепо? Наверное. Задним числом ей стало стыдно за то, как спесиво она когда-то отваживала от Гаврилова явно симпатизировавшую ему Некрасову. Тогда Тамаре тоже было плевать на то, кто и что подумает. В счастье мы все считаем свою удачу индульгенцией.

Вечерняя деловая встреча почти ничем не отличалась от тех переговоров в кабинете Воротникова, в которых она уже не раз участвовала. Единственная разница: разговор шел в отдельном кабинете модного ресторана. Пока они добирались туда, шеф объяснил ей, почему на этот раз он пригласил клиента на ужин:

— Этот тип распоряжается не своими, а «казенными» деньгами. То есть для него это работа. Причем изрядно наскучившая. А тут, когда можно развлечься, пожрать да выпить, он будет немного внимательнее.

— К тому же при хорошем столе и ласковой музыке люди обычно сговорчивее? — догадалась Панкратова.

— Это тоже, — кивнул шеф, — но не слишком на это рассчитывай. Он из тех, кто по три таких приглашения на дню имеет.

Ей уже не резало слух, что Валерий Захарович зовет ее на «ты». Как-то, полуизвиняясь, он сослался на то, что тыкать привык с тех пор, когда работал в райкоме комсомола. Таков тогда был стиль делового общения у аппаратчиков. Панкратова только плечами пожала в ответ: «Клиент всегда прав!» А начальник-хозяин для нее тот же клиент. Если платит, то пусть зовет, как хочет.

Гость, разговорчивый шестидесятилетний пузан, тоже явился не один. Его сопровождала брюнетка лет двадцати трех, на полголовы выше своего «папика». Впрочем, это было в порядке вещей. Больше половины посетителей ресторана состояло из таких парочек. Женщин старше тридцати в зале можно было по пальцем пересчитать. Тамара под чужими оценивающими взглядами вдруг особенно остро почувствовала свою неуместность. Но вскоре это прошло. Пусть она невзрачна, но зато это до сих пор прекрасно избавляет ее от приставаний шефа. Подумав так, она словно сглазила.

После ужина, за которым гость куда больше внимания уделял не переговорам, а спутнице и еде, быстро соглашаясь почти со всеми предложениями Воротникова, шеф обмяк от алкоголя. Развалившись рядом с Панкратовой на заднем сиденье служебных «Жигулей», он пригласил ее заехать в офис. Мол, нужно по свежей памяти записать важнейшие аспекты беседы. Говоря об этом, он, не стесняясь шофера, положил руку на ее колено.

«Вот и я сподобилась!» — усмехнулась про себя Тамара Владиславовна, сохраняя лицо замороженным. Долгое одиночество делает покладистее. Кто знает, сложись несколько иначе, не знай она о его шашнях с Колосковой, возможно, и не устояла бы. Но сейчас она слишком хорошо помнила перекошенное личико фаворитки. Нет уж. Тамара это уже проходила, и урок получился весьма запоминающимся. Отговорившись, что ее ждут дома, она настояла, чтобы шофер повел машину прямо к «Южной».

Воротников не стал настаивать. И это, как ни странно, разозлило Тамару больше, чем хамское приглашение: «Уж не звал ли он меня в надежде на отказ? Уж не соблаговолил ли он меня, такую уродину, осчастливить?! Скотина!»

Наутро, когда Панкратова, как обычно, явилась на работу пораньше, она столкнулась в приемной с выходившей из кабинета торжествующей Ириной Павловной. Ее успокоенные глаза, припухший рот со всей очевидностью демонстрировали телесное удовольствие.

— Ох, как я вымоталась, — томно призналась Колоскова, оглаживая короткую юбку на бедрах. — Аж ноги подгибаются. Валера — это нечто! Ты пока не заходи. Пусть выспится.

Панкратова ничего не ответила. Даже бровью не повела на хамское панибратство фаворитки. Пусть. Референту нет дела до того, как ее работодатель решает половые проблемы. Однако когда Воротников окликнул ее по селектору, она не сразу ответила. И прежде чем зайти к хозяину, помедлила несколько минут, гася странную боль в груди.

Хозяин, распивая в халате кофе за своим столом, хмуро слушал доклад Тамары Владиславовны о сегодняшних делах. Потом пришла уборщица, чтобы убрать в кабинете, и шеф отправился в комнату отдыха переодеваться. Пока старенькая Зинаида Сергеевна, по обыкновению приставая с бестактными расспросами, вытирала пыль и пылесосила, Тамара разобрала последние записи шефа. Оказывается, Воротников и в самом деле помимо прочего ночью работал. Она не могла не восхититься той цепкости, с которой он извлек и обобщил массу существенных подробностей из вроде бы легковесных реплик вчерашнего разговора. Как ни старалась Панкратова быть внимательной, но она не уловила и половины того, что понял шеф. И действительно, сейчас, имея личное впечатление, ей проще сформулировать поручения для специалистов разных отделов.

И Тамара невольно посочувствовала этому удачливому, но все-таки неприкаянному человеку.

Позже, когда она разбиралась с проектом графика отпусков, который вчера поспешно забрала со стола Колосковой, то обнаружила чужую бумажку. Крупным округлым почерком юристки на ней было написано:

«ТП — оскандалилась в «Снабсбыте» (Глебский, тел…),

ТП пыта-сь подб. к редак-ру ж. «Мир быта» (Пишуев, тел…)

ТП вор-ла секреты у ф. «Политолог» (Дерюгин, тел…)

Лезет в постель, копает для налоговой и конкурентов!!!»

Значит, злопыхатели настигли ее и здесь.

Но тогда почему шеф до сих пор никак не прореагировал?

Колоскова не такая дура, чтобы утаить подобную информацию, а судя по тому, как обтрепан листок, этим записям не одна неделя. Теперь понятны намеки Ирины Павловны на то, что «Валера на тех, кто старше тридцати, и смотреть не будет». Значит, не на пустом месте она ревновала. Кто-то хорошенько ее раскочегарил.

Остаток дня Тамара чувствовала себя как задеревенелая. Все время ждала грозного окрика. Что-то вроде: «Ага, попалась! Вот кто тут у нас шпионит!» Она, и не зная за собой вины, чувствовала себя воришкой, которого вот-вот поймают и призовут к ответу. Просторная светлая приемная, за высокими окнами которой распахнулся Новый Арбат, по-весеннему пестрый уже в феврале, теперь воспринималась ею как ловушка. Будто окно — край пропасти. Даже Людочка, казалось, смотрит с подозрением.

Она поняла бы Воротникова, если бы он выгнал ее. Больше того, если б он спросил у нее, что делать при появлении подозрений в лояльности сотрудника, Панкратова бы сказала: «Избавиться от подозреваемого как можно быстрее!» Не те времена, чтобы рисковать будущим десятков людей из-за самолюбия одного. Это поглупевшая от ревности Колоскова могла тешиться иллюзиями. Мол, если бухгалтерия честно ведется, то и бояться нечего. А Панкратова-то знала: «наезд» налоговиков равносилен разорению. Они приходят, чтобы найти. Их не интересует правда. Им достаточно правдоподобности обвинений. Для чего и внедряют лазутчиков. Потом арестовывают счета, изымают документы, трясут клиентов и — работа парализована, договора срываются. Конец. Судись потом годами, доказывай, что тебя разорили ни за что.

Зная об этом, рисковать нельзя.

Панкратовой было настолько одиноко и мрачно, что она не выдержала неопределенности. Забирая у Воротникова подписанные им платежки, она неожиданно для себя протараторила:

— Валерий-Захарович-вам-про-меня-звонили-что-я-шпионка-и-гадина?

Он озадаченно помотал головой и попросил:

— Еще раз, пожалуйста…

— Валерий Захарович, — она старалась выговаривать слова почти по слогам, но все равно получалось слишком быстро, — вам про меня звонили, что я шпионка и вообще — гадина?

Он задрал брови, потом, откинувшись на спинку кресла и задумчиво сложив пальцы у подбородка, уточнил:

— Мне самому? Нет. А вот Ирке, Колосковой то есть, что-то такое было. Но — давно. А с чего ты об этом?

— И что вы собираетесь по этому поводу делать?

— А что я могу? Я же не знаю, кто звонил!

— Нет, я про себя.

— А что — про тебя? Ты меня устраиваешь. Я тебя уже, можно сказать, знаю. А того, кто капает, — нет. Кому мне верить? Получается, тебе. Резонно?

— Значит, вы мне верите?

— Ну-у… верю не верю — это сложный вопрос. Я с вами, бабами, вообще ничего понять не могу. Если честно. Но… Скажем так: я надеюсь, что ты меня не подведешь.

— Спасибо. Я постараюсь. — С ее души такой груз свалился, что она была готова плясать от радости.

Но, естественно, сдержалась.

А потом позвонила Кузнецова. Тамара разговаривала с ней вежливо, но суховато: подруга вела себя странно. Сначала спросила: проверяют ли в «Аметисте» телефоны на подслушивание? Услышав, что проверяют, Надежда почти приказным тоном сказала, чтобы Панкратова сегодня же пришла для разговора в квартиру Комарова. Та располагалась возле Маяковской, но Кузнецова настаивала, чтобы Тамара добиралась туда не прямиком через Чеховскую, а кружным путем: с двумя пересадками на кольцевой. Панкратова не стала спорить, хотя ее и покоробил тон подруги. Конечно, она многим ей обязана, но… В общем, не та настоящая доброта, которая все время о себе напоминает.

Разговор у подруг не вышел. Если одна из собеседниц боится сказать лишнее, а другая не желает открывать душу, взаимопонимания много, а вот откровенности не получается.

Квартирка у Комарова невелика: выгородка дореволюционных апартаментов из куска комнаты с полукруглым окном и огромной кухни метров в 18, в которой гораздо позже оборудовали и туалет с ванной. В доме вот-вот должна была начаться реконструкция, и Олег не заботился об уюте. Обстановку оставлял бед ной, без затей. Лишь бы жить можно было. Впрочем, он тут редко появлялся: Кузнецовой не нравилось, если он не ночевал у нее.

До прихода Тамары Надежда вытерла пыль с тяжеленных кубических стульев и с овального раздвижного стола на кухне. Подруги сели друг против друга и помолчали, куря каждая свои сигареты. Хотя у Панкратовой появился некий достаток, она осталась верна самым дешевым «ВТ».

— Как у тебя дела в «Аметисте»? — спросила Кузнецова.

— Ничего. Нормально.

— «Доброжелатели» не достают?

— Пытались. Но Воротников сказал, что доверяет мне.

— А когда они пытались?

— Давно. В начале января еще, — пожала плечами Панкратова. — Ты меня звала… Что-то случилось?

— Случилось. Сейчас Олег придет, расскажу.

Они обменялись еще несколькими столь же содержательными репликами, когда вошел Комаров и, поздоровавшись, объявил:

— Уверен, что слежки за ней нет.

Тамару удивило, что Надежда отнюдь не испытала облегчения от этого известия. Она неизвестно чему пожала плечами и спросила:

— Когда ты мне, наконец, скажешь правду?!

Тогда Панкратова сделала то, что жаждала сделать уже давно. Она, глядя прямо в глаза Кузнецовой, отрицательно покачала головой и выдохнула:

— Я не могу. Ни за что.

И тут же, надеясь все-таки сохранить единственную подругу, высыпала скороговорку:

— Поверь мне, ради бога, я НЕ МОГУ! Лучше умереть. Я понимаю, ты обижаешься… Но тут уж ничего не поделаешь. Если суждено остаться одной — что ж? Но поверь мне: не могу, а кроме тебя и Зайки, у меня никого. Прости.

— «Прости», — уткнувшись взглядом в стол, горько повторила Надежда. — Чего мне обижаться? Просто если ты молчишь, как тебе помочь?

— Сегодня я не выдержала и все выложила шефу, — постаралась увести разговор Тамара Владиславовна. — Об их анонимках Воротников уже знал. Он сказал, что мне верит. То есть больше верит мне, чем тому, кто на меня лжет. Так что самое паршивое, наверное, позади.

Кузнецова могла бы понять это так: «Было время, когда ты мне была нужна позарез. Когда меня травили и я нигде не могла пристроиться, только ты была моей опорой. Сейчас у меня налаживается и я могу обойтись своими силами. Оставь меня в покое». Слышать такое обидно. Панкратовой кажется, что она нашла надежное убежище, и она забивается в свою норку, не желая ничего знать и помнить. Больше того, она действительно многое «забыла» — так, тоже спасаясь от перегрузки, сознание не помнит ночных кошмаров.

— Позади гораздо паршивее, чем ты думаешь, — криво усмехнулась Надежда. — Глебского убили.

Она боялась, что весть напугает Панкратову. Но та охнула без особого волнения:

— Когда?! Почему? Но это со мной не связано?

Глебский был для нее уже частью чего-то очень далекого и давнего. Того, что ей очень хотелось забыть.

— Вот тебе и «не могу»! — Надежда вздохнула. — Его еще в январе нашли. Я боялась тебе говорить. Думала, что запаникуешь.

Глебского опознали благодаря узнанному Кузнецовой номеру мобильного телефона. Выприцкий, движимый сыщицкой интуицией, использовал свои «агентурные» связи, и оставшиеся со времен работы в милиции, и приобретенные уже в страховой компании. Аппарат Глебского «запеленговали». Он оказался среди вещей неопознанного покойника.

Все выглядело как обычное дело «клофелинщиков». Зачуханная однокомнатная квартирка в районе «Сокола», снятая у бичующего пенсионера пожилой, приличного вида женщиной. Хозяин пришел, чтобы поклянчить у квартирантов на бутылку, и увидел Василия Константиновича в кресле с расстегнутыми штанами и измазанным губной помадой «местом». На столике рядом с трупом — объедки и бутылки с вином и водкой. В одной из них, початой — смертельная доза лекарства. Здесь же и распотрошенный чемоданчик, с которым покойный уехал. Никаких документов, помогающих установить личность. Когда Выприцкий помог, картина стала очевидной для милиции: Глебский подцепил красотку, решил приятно провести с ней несколько дней, прикрывшись от жены командировкой. Красотка, усыпив его бдительность, подсунула зелье. Вряд ли она и ее сообщники хотели убивать. Зачем? Им нужны были деньги, имевшиеся у жертвы. Но не рассчитали дозы. Все просто. Связи с взрывом машины Кузнецовой — никакой.

Только одна мелочь мешала поверить, что все было таким, каким казалось, и что Василий Константинович умер от удовольствия. Помада на его «месте», как установили эксперты, была не с губ, а из тюбика. Впрочем, каких только извращений сейчас не придумывают.

— Но я же тут ни при чем! — Тамара взмолилась, надеясь, что подруга подтвердит и утешит.

— Может быть, — слегка увела глаза Кузнецова.

— Почему «может»?

— Потому что… В случайное убийство поверила милиция, которой это удобно и которая не желает учитывать все предыдущее: и твою травлю, и покушение на меня, и прочее. Да! Ты же еще не знаешь о том, что взрывника нашли!

Кузнецова рассказала о юном бомбисте и заключила:

— Трудно поверить в случайные совпадения, зная все, правда?

— Но — милиция? Почему она — ничего? Почему меня не допрашивают?

Кузнецова пожала плечами:

— Потому что. Это тот случай, сказал Игорь, когда невозможно понять, отчего его коллеги цепляются за удобную версию. Потому что верят от глупости или усталости, потому что хотят схалтурить или — потому что кто-то кого-то «попросил». Но, по его мнению, ситуация классическая: слишком много знавший соучастник убран. Все. Концы обрублены. Пауза.

— А — зачем? — Панкратову затрясло. До нее только сейчас начало доходить, что и покушение на Надежду ей не приснилось, и что она сама не в безопасности.

— Я только гадать могу зачем. Это ты должна рассказать. Но не хочешь.

— Я не могу! — Панкратова чуть не плакала, но была уже настолько скована известиями, что слезы не прорывались. — Я ничего не знаю! И о Глебском, и о том взрыве — ничего!

— Знаешь что? Не хочешь говорить — не говори. Но не притворяйся глупее, чем есть. Апээн — я все-таки сегодня пала ему в ноги и покаялась, что дурой была, когда его не слушала, — так и сказал: пока ты — именно ты! — не захочешь узнать правду, мы ничего не поймем.

Тамара Владиславовна чуть не застонала: только этой дурацкой мистики ей сейчас не хватает! Панкратова категорически не верила ни снам, ни колдовству, ни ворожбе, ни прочим «чудесам». Попов на дух не переносила, а колдунов всяких считала жуликами, которые ради денег дурят доверчивым людям головы. Что очень часто, почти всегда соответствует истине. Так она объясняла это самой себе. На самом-то деле, так считает Апээн, Панкратова принадлежит к людям, которые панически боятся гипноза. Он угадал. В детстве Тамаре случилось побывать на эстрадном представлении, где погруженные в транс люди совершали на сцене всяческие идиотства. Они хмелели от стакана воды, приняв ее за водку, нянчили собственные ботинки, про которые им внушили, что это — дети, раздевались, воображая, что они на пляже. Впечатление от этого непотребства навсегда осталось в памяти. И психоаналитик Апээн ничего, кроме раздражения, у нее не вызывал. Но в свете последних событий, опять убедившись, что Апээн умеет высветить истину своими способами, Кузнецова уверилась: именно тайна, которую Тамара носит в себе, не дает им понять причину и цель обступавших несчастий. Потому Панкратова и не хочет посоветоваться с чародеем, что боится рассказать при нем — не ему даже, а себе самой — «лишнее».

И опытный сыщик Игорь Выприцкий, и ее любимый спецназовец Олег Комаров тоже были уверены: пока Тамара что-то скрывает, известные им разрозненные и обрывистые факты допускают слишком много толкований и версий. Гадать тут можно сколько угодно, но если тыкаться во все стороны без смысла, то ничего хорошего не выйдет. Можно спугнуть злодеев и спровоцировать новые покушения. Неподсудных в силу юности химиков в Москве хватает.

Кузнецова не рассказала Панкратовой всего. Она так и не поняла: отдает ли Тамара себе отчет в том, что, умалчивая, рискует жизнью Надежды?

Но Тамара об этом и не думала. Не могла.

У сильных людей и заскоки сильные. Панкратову зациклило на уверенности: пока она недоговаривает, Надежда может ее покинуть, а может и остаться. Но, узнав ее тайну, думала Тамара, Кузнецова проникнется к ней таким презрением, что отвернется от нее обязательно. Все знают: нет страшнее презрения, чем к бывшим подругам.

Так, недоговорив и не поняв друг друга, Кузнецова и Панкратова расстались.

Причиной, по которой Кузнецова попросила Панкратову о встрече, было то, что мальчишка, взорвавший ее машину, — Илья Стриженко, внезапно исчез.

Олег, не доверяя затишью, наступившему после смерти Глебского, периодически интересовался контактами Ильи. Верил, что тот рано или поздно приведет к тем, кто все это затеял. Но парень почти безвылазно торчал дома, погрузившись в невесть откуда появившийся компьютер. В квартире Стриженко царил относительный покой: у матери появились деньги, и она больше не водила домой клиентов, постоянно пребывая в подпитии на грани отключки.

А вчера, когда Комаров в очередной раз наведался в уже отлично знакомый ему двор недалеко от «Проспекта Вернадского», оказалось, что Илья исчез. Мать бормотала что-то о каких-то родственниках на Украине, то ли кумовьях, то ли сватьях, к которым его отправила. Но волей-неволей приходила мысль о том, что кто-то, стоявший за Глебским, предпочел не рисковать.

Когда Тамара ушла, а Надежда добавила еще один окурок в блюдце, служившее ей здесь пепельницей, Комаров спросил:

— Почему ты не сказала ей про парнишку?

— Она и так в панике. Куда еще пугать? Какой смысл? Пусть успокоится, наладит жизнь. Мы сами за ней присмотрим. Понимаешь, человек имеет право не делать того, к чему у него нет способностей. Томка хороший человек, но уметь драться ей не дано. Даже за себя.

— А тебя не обижает, что она и не пытается?

— Почему меня должно это обижать?

— Ну как же. У тебя из-за нее куча проблем, а она даже пооткровенничать не желает. Почему ты должна о ней заботиться?

— А почему ты заботишься обо мне?

— Потому что люблю.

— А почему…

— Потому что ты большая и красивая. Добрая еще.

— А я ее люблю, потому что она маленькая, хрупкая и одинокая. То есть нет. Это я ей помогаю из-за этого. Мне интересно взять на себя часть ее тревог.

— Но о Глебском ты ей рассказала.

— Не успела подумать. Хотела насторожить, чтобы она жила с опаской. А потом спохватилась: ведь у нее на службе все нормально. Злопыхатели ей не досаждают. И против меня — тьфу, тьфу, тьфу! — никаких каверз. Значит — тут только два варианта. Либо после гибели Глебского некому эту травлю вдохновлять. Во что не верится: не тянет он на главаря. Не тот характер, если судить по рассказам тех, кто его хорошо знал. Даже Выприцкий уже в это не верит. Но если все-таки причина была в нем, то все кончилось с его смертью — и слава богу.

— А если дело не в нем? — спросил Олег.

— Тогда козни могли кончиться только по одной причине: они добились того, чего хотели. Да? Но тогда вопрос: а чего они, собственно, добились? Что получилось в итоге? Во-первых, они «поссорили» нас с Томкой. Мы почти два месяца не контачим. И почти два месяца ее не выживают с нового места работы. Совпадение? Не знаю. Если Выприцкий прав и я им мешала тем, что помогала Томке, то чем им моя помощь мешала? И почему в итоге они успокоились?

— Но ведь успокоились. У Тамары все хорошо, чего тебе еще надо? Может, все просто. Может, она наконец сделала то, чего от нее добивались, только нам не говорит?

— Боюсь я, Олежек. Опасное какое-то затишье получается. Смотри: чтобы избавиться от меня как близкого Тамаре человека, они меня были готовы взорвать. А на что они могут пойти сейчас, когда у нее только один близкий человек остался?

— Дочка?!

— Конечно. Согласись: чтобы добиться чего-то от Тамары, проще угрожать ее Зайке, чем мне. Так?

— Но ее же вроде бы не трогали?

— Вот это-то меня, милый, и пугает. Они словно только начали с меня, а девочку держат про запас.