Анонимное письмо вместо предисловия

После вождя с символичным пятном на голове, меченного Свыше, моя страна лопнула, будто красный шар, страна до сих пор сдувается. Железный занавес рухнул – и темные герои (или, на чей-то взгляд, антигерои нашего времени), поколение обочины, оставили свои опустошенные края. И на Запад. За пиратской добычей. В переломное время, когда открыты иммигрантские шлюзы. Суицидальная Европа все еще вешается на своих же кишках демократии и гуманизма. И это, конечно, начало конца. Повесть основана на реальных событиях. О субкультуре-бескультурье грабителей стран. Не первая, но последняя повесть автора. Чьи тексты храню в сундуке. Кого больше нет. Мы были знакомы. Он, понятное дело, не претендует на звание писателя. Ведь писатель ему виделся как единое со своим народом, неразлучное, особенно в болевые переломы истории, как ныне у его родины. Автор также осознавал, что миссия настоящего писателя – занять праведную сторону, пусть и банально звучит, но быть воином света. Автор, однако, другой. О чем сожалел.

 

Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России.

Сергей Нечаев,

В детстве мечтал стать бандитом. Так и остался до сих пор в детстве. Вечно молодой.

У нас мало бензина. Вдобавок масло – кот наплакал. Как бы не заглохнуть на трассе. И только что проехали знак Sweiz. Наконец-то. По нашим непроверенным данным, тут даже азартнее, чем в Монте-Карло. Тоже скорехонько обогатишься, но преступным путем. Слухи будто полиция гуляет в розовой форме. А в кобуре леденцы вместо пистолетов. Мусора, дескать, сосут. Будто местный уголовный кодекс такой мягкий, что сгодится за подушку в темную грозовую ночь. Будто в магазинах манекены взамен охранников. Готов поспорить на свой последний зуб, что были времена, когда люди, точно так же трепались о заокеанской стране Эльдорадо. Как там дикари, мол, вооружены исключительно бананами. А море – по колено. Время, тик-так, движется. Джентльмены удачи не меняются.

Незачем удивляться, что по Европе уже прокатилось пополнение криминальных энтузиастов. Кто без раздумий и головной боли о тюремных перспективах. Это правильно. О тюрьме будет время подумать в тюрьме. Такие энтузиасты еще натрут глаза луком. А после расскажут по ушам апокалипсическое дурогонство, как замышляли демократию с флажком. И даже взорвали сарай. Так что давайте жилье и пособие беженца. Таких дешевле оплатить киллеру, чем кормить и греть по приглашению и с барского плеча Женевской конвенции. Впрочем, Европа сама виновата. Нечего себя рекламировать на весь мир как приют для неудачников. Кусайте локти. Прячьте кошельки.

Вот вам ключ-предыстория к нашему путешествию. Едва пересекли границу, а уже на капле, чтобы заглохнуть. Это нельзя. Не то жди, что угодишь в лапы и наручники полиции. Конечно, мы туда, как ни крути, так или иначе, рано или поздно попадем. Дорожка протоптана. Колея наезжена. Но в новой стране не хочется сразу в колючеобразные объятья тюрьмы. Вначале – погулять бы!.. Если машина заглохнет – полиция возможно заметит. «Ваши документы!» – потребуют. Что при себе у всех, кроме меня, но и то – белорусские, где просрочены польские визы. Возьмешь отпечатки пальцев, и прояснится, как прежде замечены под другими вымышленными именами. Тогда неизбежен каменный мешок депортационной тюрьмы. Обычная судьба прибывших сюда. Коли не галопом по странам, значит – тюрьма. Не мы придумали эти ежовые правила.

Ах, да! Забыл представиться. Похвалиться о себе нечем. Моя жизнь в глаголах – дисквалифицирован, отчислен, изолирован, уволен, депортирован, отлучен. Нечего, говорю, отбиографировать хвалебного по меркам системы. Мир отказался от меня. И я тоже отказался от мира. «Незаконное пересечение государственных границ, Victor», – болтали на европейских судах. А потом загородили мое небо решеткой. Я не согласен. Верните мой смех! Отдайте и небо! Я снова хочу упасть в небо! Не вы сотворили планету, чтобы указывать, где ходить, а где – нельзя. Я, например, сам себе хозяин Дальше раскрашу с оттенком темного юмора. Не то вы, доходяги, мертвые живые, гляди, завянете от ужаса и тоски. Порой не хватало адреналина, чтобы ощутить себя человеком. Кому-то довольно прыжка с парашютом. А мне и на земле уютно. Бежишь, бывало, с только что похищенной курткой «Дольчепропало». За спиной, на «хвосте» – и продавцы, и охранники, и прохожие, кому нечего делать, в целом шумная и бегущая толпа. Что скажешь – весело. Догонят – затопчут. Вот, черт побери, житуха! Улизнешь от них – затем новенькое «дольче», конечно, в печку приюта бездомных взамен дровишек. Не иначе. Ведь я воспитан на сказаниях о Робин Гуде, Дубровском и экспроприациях капиталистов. Поэтому дома и кошельки не беспокоил. Там простые, как я, люди. Больше отдавал предпочтение магазинам. За что отвечать в первую очередь перед толстосумами. Эти из-за меня не обанкротятся. Какой там голодать! С ними вдобавок страховые компании. Или там, случалось, чего греха таить, давал сражение настигшим меня врасплох магазинным охранникам. Хотя какое, боже, сражение! Больше брал на испуг. Или крикну: «У-у-у!» Или: «А-а-а!» Или в качестве зрительного спецэффекта обнажу иглу шприца. Дескать, стоять на месте и считать до ста! Или еще драгдилеру, то есть, говоря по-русски, барыге, вправим мозги вмешательством карате. Ну а наркоту и деньги конфискуем в целях безопасности социума. Или еще!.. Хотя довольно. Не то, Витя, жди очередные тюремные каникулы и гордое одиночество в «обезьяннике». Припишут там задним числом. Мало, что ли, было? Тише, потише, тсс-с. И без того уже ясно, что тебе, хвастуну, по душе вой полицейских сирен и гром темного неба. Лишь такой музыке улыбнешься деснами. Да, деснами. Зубы растерял по миру. Довыпендривался. Ну и ладно. Тоже мне – ха-ха! – беда. Как сказал мой беззубый экс-сокамерник Тыреткин: «При нынешнем развитии медицины – один укол и проснусь с новой челюстью».

К месту ли мой восторг? Тут, знаете ли, не совсем я. Все это моя тень. У каждого своя тень. Надеюсь, дальше различите, где я, где она. Как бы два автора. Давайте начистоту. Даже у солнца и свет, и затмение. С какого перепуга надо врать, будто я исключительно и подозрительно хороший – любите, на руках носите?!

На счет перечисленных выкрутасов – не советую повторять, как и все, что случится далее… В тюрьму приходишь и уходишь. От себя не скроешься.

Какие мои шансы в будущем? Незавидные шансы. Скончаться при очередной тюремной голодовке? Погибель от ножа в руке такого же отчаянного, как я? Если, правда, не пристрелят при покушении на политикана? Должен ведь кто-то этим политиканам оборвать карманы и маски! Ибо звезды по-прежнему ждут своих стальных и голодных ребят. Или так. Или опять душа на лезвии ножа. Устал от себя. Я уже давно на краю гроба. Хотя мне некому подать сбитых досок. Хотя не надо мне ваших досок. Придет время – верните меня ветру во время дождя. И за это спасибо. Ну, вот и все мои шансы, если без юмора, как обычно. А пасмурно серьезным встречусь не всегда. Иначе бы давно разбежался и прыгнул, пусть и не со скалы, то небоскребов всем хватит. Не под лучом счастья я родился. Под лучом счастья родился не я. Ну вот опять отговорки своих неудач. Уже и лучи, и чуть ли не звезды ему виноваты. Нет бы еще раз заглянуть в себя.

Я увлекся. Монолог затянулся. Прежде не имел возможности выговориться. Не с кем. Что ж, раз так – пусть бумага впитает мою боль.

Пора о других. В главных ролях – в машине нас пятеро. На заднем сиденье трое. Девушку называли Малой. Так всех девушек окликают в Гродно. А тут она одна. Не ошибешься. И красивая до того, что пока не изобрели настолько белой, без единого пятнышка бумаги, куда уместно перенести на хранение ее красоту. И нет такого чистого воздуха, где позволительно прокричать без пощады голосовым связкам о красоте Малой. Разве что на горных хребтах Гималаев. Ну, или еще гора Пик коммунизма. Вот, к слову сказать, две возвышенности, к которым не стыдно прийти с поклоном. О природе вспомнил неспроста. Мы проезжали горы.

За рулем Чифир. Он годился нам в отцы по возрасту. С заднего сиденья я видел его татуированные кисти, следы неволи, «пакши забитые». И в какое такое будущее дорулят нас эти руки? С ним и Малой я познакомился давно-давно. Это когда два года тому обратно тоже отправился искать правду в вечнозеленый Амстердам.

Левее Малой – Ежик. Под глазами – синие мешки. На щеках – румянец. Его бросало то в холод, то в жар. Будто лихорадка. Но здесь хуже того – «ломка». Ему бы «медленный», или метадон, или субитекс. За азарт к наркотикам прозвали Ежиком. И нам не встретить драгдилера на трассе. Лишь у Ежика осталось немного франков. Еще в Дании предусмотрительно разменял кроны. Как в воду глядел. Конечно, глядел. Уже какой год на игле. Его франков хватило бы на бензин. Но барыгу сложнее кинуть, чем заправку. Так, по крайней мере, нам вразумлял Ежик.

– Заглохнем на трассе и вообще никого не кинем! – сказал Чифир.

– Если только белку на каштан. – Малая зажгла сигарету. – Но каштан Ежику вряд ли поможет.

– Ой, «сбагрите» меня в больницу! А потом делайте, что хотите! – распорядился Ежик.

– Давай без одолжений! – Чифир сердито посмотрел на него в зеркало. – Не то продолжишь пешком. «Тазик» голодный! Не видишь?.. И какая больница? Это все равно что сдать тебя мусорам, в «департационку»!

Чифир закипел. Вероятно, лишь по старой дружбе не выкинул Ежика на обочину жизни.

– Паспорт «запалится», – Чифир смягчил голос. – И пишите пану в Польшу. Свое имя вскроешь. Визу уже не получишь. И надо тебе эти «рога»?

– Я закопаю паспорт.

– Где? Кругом лес и горы, – сказал Чифир. – Забудешь, где спрятал.

– Он флажок поставит. – Малая, кажется, умышленно выдыхала сигаретный дым на Ежика.

– Сейчас стошнит! Не дыми на меня! – Замученное лицо Ежика подтверждало его слова.

– Думаешь, нас от тебя не тошнит? – спросила Малая.

На том болтовня потухла. Все устали. Позади – дорога из Дании. Разве что Чифир разговорился в приступе гнева после баночки энергетика Redbull. А Еж по-прежнему не инвестировал сбережения в бензин. Эх, докатаемся!.. И не то чтобы крадем и тырим на каждой странице черных книг, а на топливо, странное дело, ни цента. Было время – были деньги. Которые отправляли на родину, если накоплялась сумма более-менее. Ведь при аресте полиция, вероятно, отберет… А с дорогой сюда не рассчитали. Привычка будто, как всегда, прорвемся на авось. Впрочем, был повод, отчего срочно покинули Denmark. И этот повод, по прозвищу Борода, сидел справа от Чифира. На днях он гулял с Малой ночью. И вдруг кого-то за чтото поцарапал ножом. Я там не был. Подробности не знал, не расспрашивал. Не мое дело. Но удивлялся. Борода в магазинных кражах волновался до пота на лбу и краски на лице. То и дело шептал, будто заклинание: «Ой, заметили. Ой, поймают! Что же будет!» Хотя в действительности замечали редко. И вот с ножом не дрогнул. Чифир его упрекал. Борода объяснял:

– Он сам на нож прыгнул. Я не ожидал. Шахид, наверное.

– Не мог дать ему подзатыльник и разойтись?! Мы из-за тебя!.. – Чифир не договорил то, что не нужно договаривать.

Ну, если бы не Борода… Чифир смотрел то на него, то оборачивался на Малую позади. Отвлекался. Выезжал на встречную полосу. Борода поправлял руль:

– Я не спортсмен, чтобы раздавать подзатыльники. Я пью пиво. Я вообще мог уйти оттуда. А Малая разгребала бы. Это ее проблемы.

– Уезжай домой! – настаивал Чифир. Он всю дорогу на этом настаивал.

– А какой Санта-Клаус раздаст за меня долги? – спросил Борода.

– Я помогу, – тихо сказала Малая.

– Не надо. Ты сама босота… Я ему жопу поцарапал. Ему там, в Афганистане, через день по жопе стреляли. Переживет. И нас знают только в лицо.

Потерпевший, объясню, был афганцем.

– Не нужно знать фамилии и лица. Все проще, – сказал Чифир. – В той деревне мы были единственными русскими. И только ты один с рыжей бородой… Фотографии и фамилии есть у иммиграционных служб.

Борода гладил свою бороду. Он всегда ее гладил, когда задумывался не на шутку. Вообще-то обычно Борода другой, молчаливый, будто пиво во рту. Две страны подряд не брился. «Будто местный», – так комментировал огненно-рыжую бороду. Действительно, чем не викинг, если нарядить в доспехи? Ему тоже позарез нужны деньги. В Гродно поджидают алименты, кредиты, налоги, долги. Того жди, отчалишь в тюрьму. У Луки не сорвешься. Бороде оставалось два выхода – или ворота казино, или дверца автобуса до Европы. С Ежиком – иначе. Ему лишь бы свалить на Запад. Это птичкам теплее к югу. А пацанам в «теме» – на Западе. Да, в Гродно краденое долго не проколешь по венам. Там срок заканчивается на мягкий знак… Даже одноразовый дозняк выйдет тюремным боком. У царя не сорвешься. Потом в тюряжке только останется поджечь последней спичкой оптимизма край письма со словами: «Здравствуй, мама! Здравствуй, папа!» Там баланда, а не «чего изволите, мистер?» Как без «передачки»? В шныри пойти-податься? Носки стирать-крахмалить кому попало? А кто-то даже спасается детским кремом «Надежда»… Так что Ежик, как тьма ему подобных первопроходимцев, тут в своей тарелке, швейцарской тарелке. Такой портрет я ему дал еще в начале знакомства. Я его сразу узнал. Я себя знал…

«Не в ту компанию ты, Витя, попал», – кто-то мне скажет. Гляди-ка, умник! Ну попал. Ну и пусть. Я не папа римский и не честный прокурор, чтобы этих ребят осуждать. Идеальных людей давно не ищу. Трудное занятие. Даже утопия. Проще уйти на ПМЖ в лес и общаться только с птичками и муравьями. Они хотя бы не врут, не завидуют, не хвастаются и т. д. Я радовался, что оказался с этими белорусами. Прежде был с другими: грузины, молдаване, прибалты. Люди, на мой взгляд, хорошие. Но их языки не понимаю. Порой бы поддержать разговор, да не пойму, куда вставить слово. В бандах, пусть и мелкопреступных, скромных, различаются лишь языки. Другое, главное, не меняется – уверенные в себе, задиристые ребята. Да и что там банды. Путешественники были такими же. И Магеланнус, и Кортес. По пути они иногда отвлекались от компасов, чтобы покорять народы и отбирать лучшее. Иначе не выжить, дорогу не окупишь. Попутно они тоже записывали экстрим-мемуары по блокнотикам и судовым журналам. И если не ломали шею раньше срока, то, как правило, заканчивали жизнь в нищете, под забором. Обычная судьба авантюристов.

О да, я пытался расширить географию воронежской преступности. Конечно, обзванивал и приглашал своих бритоголовых, как я, оболваненных земляков. Бывало, мы не один киоск с жвачками взломали плечом к плечу. И не одну сумочку «подрезали» у бабушки на костылях. Ну ладно – не пугайтесь. Про бабушку шучу. И за костыли – тоже. И все-таки мы могли сделать одолжение и обогатить криминальные европейские хроники. А то и – кинематограф. Но мои земляки, ну те, которые пацаны, оболваненные, не торопились. Мы, Витя, дескать, твои слова не ставим под вопрос. Но что, если ты там не трезвый? Ну, слишком эти европейцы, по-твоему, мягко стелют. И жилье, и пособие, и лечение – нате. В сказке, дескать, так мягко даже не стелют. Подозрительно. Курочку, дескать, тоже откармливают, чтобы бульончик получился наваристый. Так они от-т-тягивали приезд. От-тя-ги-ва-ли. И дотянули, что теперь отбывают по улице Желябова. Это там воронежская Бастилия.

И другая причина визита Швейцарки. Начался декабрь. Открытие воровского сезона по магазинам. Незачем сумка. Нужное и заветное спрячешь под куртку и штаны. В скандинавских странах, к примеру, куртка порой и летом не по погоде. Швейцария южнее. Всему, стало быть, свое время. Страна под тенью Альп уже давно жгла страницы нашего черного календаря. У магазинов свои плюсы и минусы. Да, криминал мелкий. Зато не то что дом и кошелек. Видишь, чего берешь. Ну а поймают, то жди – хи-хи! ха-ха! – штраф. Потом еще штраф. И еще … Бумага все стерпит. Плохо, что неизвестно, какой штраф окажется не угрозой, а последней слезой терпения и тюрьмой. Стратегически важно во время смотать удочки и дать стрекоча. Куда дальше? Тоже мне вопрос на засыпку! Мало, что ли, мест? И очередная одна страна победно перечеркнута жирным черным крестом на карте.

Вот и пролил свет, зачем мы явились не запылились. Ну а я? Пусть уже представился, но окончательно не понял, какие черти сюда затянули? Себя труднее понять, чем других.

Пункт нашего назначения – городок Базель. Позавчера мы мерзли гусиной кожей при датском морозе. А тут доживала осень. Будто попали сюда не с машиной обыкновенной (белый, старенький, кое-где ржавенький «ниссан-премьера»), а попали сюда на машине времени.

У меня свой календарь, свои мерки времени – по странам. «О, это стряслось всего лишь три страны назад». – порой, знаете ли, крутится колесо воспоминаний. Ну а итогом моих странствий стали запреты на въезд в ряды образцовокапиталистических стран. Временный въезд – не то что там, мама родная, проживание. Там – год. Где-то больше. Поймают – опять загородят небо решеткой до тех пор, пока не вышлют. «Как же так, Витя, почему, отчего?» – спросите вы. Я же рассказывал. Ну ладно. Так и быть. Повторю. Просто я хотел стать похожим на Иосифа Виссарионовича Сталина в молодости…

Возле руля навигатор, то есть нави. Зачем излишне длинные слова? Нави показывал несколько заправок поблизости. Зеленая стрелка поворота появлялась на экране с опозданием. Отчего проезжали мимо. Затем вынужденно пересекали сплошную линию дороги, чтобы вернуться к повороту. На то они и правила, чтобы их нарушать. По-прежнему сигнал красной лампочки – масло, еще масло! Кровь из носа нужно масло! Нави показывал окольные тропинки через леса, поля, горы. Некто запрограммировал его, будто так, у черта на куличках, быстрее.

Теперь заправка. Рetrol killers, дубль первый. Наконец-то. Остановились неподалеку от бензоколонки. Чифир вылез из машины и заклеил номера серым скотчем. После приехали на заправку. Борода поместил пистолет в бак. Нажимал все кнопки методом проб и ошибок. И только ошибок… Горючего – ни капли. Машина позади нас – би-би! – сигналила. Я подумал: торопят, спешат. Вскоре заметил, что водитель показывал пальцем в наш заклеенный номер. Ему, спрашивается, больше всех, что ль, надо? Или много лишних пальцев? В Воронеже за подобные жесты у подобного каскадера пальцы сломаются. Там – это ему не тут. Там быстренько переобуешься в жизненный принцип «ничего не видел, ничего не знаю, моя хата с краю».

Горючее не текло. Заправка, видно, наученапроучена. Вначале – деньги. Жаль. Кругом машины. Довольно, чтобы скрыться среди них незаметно.

Значит, на другую заправку. Все молчали. Музыку не послушаешь. На месте магнитолы – дыра. На днях Борода в порыве ремонта соединил не те проводки. Отчего магнитола сгорела. Доломал, получается. И вот Чифир приютил свой мобильник в музыкальную дыру. Едва песня заиг… и телефон заглох. Разряженная батарея. В общем, у нас чуть ли не все по нулям.

– И надолго ты, Воронеж, с нами? – спросил Чифир. Он часто меня окликал городом.

– Посмотрим, – сказал я после паузы воспоминаний о планах на жизнь. – Месяца четыре… Больше полгода не рассчитываю. Короче, пока не выгонят.

– Всех одновременно не выгонят. Может, сделаем ставки, кто вылетит первым и последним? – тихо предложил Ежик.

– Ты там еще живой, что ли? – Чифир посмотрел в зеркало. – Тут не надо быть Нострадамусом. Первым вылетишь ты! Я сам тебя за шкирку отволоку в нарколечебницу!

– Я не твой сынок, чтобы ты меня принуждал к лечению.

– Такого сынка, если хочешь знать, я вообще прикопал бы! Безнадежная «шкура», а не сынок…

Еж не огрызался – то ли не было сил, то ли доводов. После тихой паузы Чифир спросил меня:

– А куда потом?

– Обратно во Францию. Сниму жилье. Попробую найти работу. Всю жизнь по магазинам и хатам не пробегаешь. У меня уже возраст не тот.

Мне было двадцать пять.

– Нет-нет, воровать никогда не поздно! – спорил Чифир. – Хотя в чем-то ты прав. Если до тридцати себя не изменишь, то потом уже «поздняк» метаться. Тропинка протоптана!.. Сейчас я не знаю, с какой стороны подойти к работе.

Он явно принял мои слова как едкий намек на его возраст – сорок. Но я, честное слово, ляпнул не со зла.

А теперь про очередную заправку: Petrol Killers, дубль два. Остановились, как раньше, неподалеку. По-прежнему не к добру светящаяся красная лампочка. Борода замазывал номера сырой землей. Попусту – куски ползли и падали. В конце концов, он махнул рукой – пофигу! И все мы тоже махнули. Я полил на руки Бороды минералку. Пусть отмоется. Зря испачкался. А скотч – нежелательно. Опять жди сигналы, пальцы, внимание. Ну а как без маскировки? Прежде нас останавливала полиция других стран и через день, и недели после того, как опрокинули заправку. Напоминание за краденый бензин. Ничего кроме угроз. В этот раз – иначе хуже. Пока не выхватили временные документы…

– Берите, если тут «голяк»! – Еж положил франки на приборную панель.

– Ого! Какой босяцкий жест на борту! – воскликнул Чифир. – Давно бы так!

– В башке туман. Не обессудьте, пацаны.

Но «голяк» исключался. Люди заливали бензин. И только потом ковыляли с пожертвованиями на кассу.

Горючее наполнило наш бак. И открою секрет. В науке «кидосов» много ума не требуется. Главное – рожу наглее и дело в баке. Я залил бензин до краев. Цену, конечно, не смотрел. Сел в машину. И вот беда. Мотор не заводился: «Ву-ву-ву». Неужели заглохли? Красная лампочка, казалось, загорелась ярче. Малая прикусила нижнюю губу, а я – свой черный капюшон. Борода опустил окно и закурил. Машина позади сигналила.

– Давай! – Чифир крутил ключ вправо, влево, вправо… «Ву-ву-ву», – звучал мотор и вдруг заревел. Мы тронулись с места. И тут же заметили, что к нам бежал кассир. Я весело удивился. Так весело, что волосы, не поверите, нежданнонегаданно и мгновенно выросли на моей дурной и бритой и встали дыбом. Думал, будто сейчас, как обычно, смоемся. Чифир нажал педаль газа! Выезд на трассу выдался полукругом. Кассир срезал дорогу и перекрыл собой шоссе. Отчаянный, видите ли, парнишка.

– Дай ключи! – Он кричал на английском. Уже заметил чужие номера.

Позади нас нет машин. Поэтому Чифир вернулся задним ходом на свободное место асфальта. Там, выяснилось, поджидал второй кассир. Мы закрылись изнутри – щелк, щелк по кнопкам. Чифир вертел машину на месте – то вправо, то влево. Кассиры еле успевали отпрыгивать. Не то бы ноги – хрясь! Чифир проверял их психологическую выносливость и ждал момента, чтобы рвануть изо всех лошадиных сил на трассу. Кассиры уже не кричали. Поняли: бесполезно. И тут новый удар жизни. Кассир, о наглец, вдруг проник рукой в машину и схватил деньги на панели. Все, на что раскошелился Ежик. Чифир остановился. Удивило, что окно еле открыто. Глазам не верилось, как сюда проникла ручонка! И такими ручонками осмелился взять на абордаж. И такие ручонки отсчитали себе на бензин и, клянусь своим черным капюшоном, бросили нам сдачу, аж пару монет. Чаевые, наверное. Жаль, что не провел презентацию чека после всего произошедшего. Они поняли, что ключей им не видеть, как своих затылков, а ногу отдавят. И поняли, что супергерои летают только в кино. Гора с плеч. Пронесло.

Мы уезжали. Кассир записывал наш номер на свою руку. Сообщат, конечно, в полицию. Давайте-давайте. Сколько вас таких, какихникаких, прежде сообщало! Одним горемыкой больше, другим меньше – не важно.

В машине затуманилось сигаретным дымом. Нервы. Чуть было не… Хотя какое там волнение. Вот раньше!.. Доза адреналина росла на глазах. Это поначалу не мог проснуться, пока не экспроприирую хотя бы спичечный коробок. Теперь же скучаю сонной мухой, если выдался денекдругой, когда за мной не ведут слежку, как минимум, ребята из фэбэай.

В деревне по пути Чифир притормозил. Дорогу переходил котик. Беленький, уточняю, пушистенький, еще не раздавленный жизнью. Что ж, подождем. Котик – это вам не кассир. Если кого-то и стоит любить, так это детей, мертвых и животных. Остальные – исключения, проверенные люди. Я вообразил, как в Воронеже прошел бы такой трюк. О да, переедут на пирожки. Будь я режиссер, то на съемки данного эпизода пригласил бы шустрого парня из фильма «Такси». Вначале, правда, придется наобещать ему золотые горы. А потом… А потом… А потом оплата картошкой. У нас, пусть зарубит себе на носу, свое золото. Я чесал затылок – где бы на повестке дня стырить видеокамеру? Но вот посмотрел на Ежа. Стало не до шуток. Его лицо выражало страдания. Вспотел. Трясся. Предстояло найти наркоболеутоляющее.

Вообще-то мы собирались в гости. Чифир там уже был, но дорогу запамятовал. Мобильник его так называемого друга, к кому ехали, отключен. Странно. Даже подозрительно. Это, конечно, не беда. Нам у «друга» не жить. Как ни крути, поедем в беженский лагерь. Нужны временные доки. Иначе не на что до поры до времени выписывать штрафы и красные карточки. У «друга» оставить бы машину. В лагере, как разведали, окажемся взаперти, будто в тюрьме, неделю, ну, может, две. Наши литовские номера привлекут внимание. Мало ли что… Вдобавок номера – они фальшивые, как и страховка, и техосмотр.

Под вечерним темно-голубым небом катались по Базелю наугад. Нет-нет, да тормозили возле прохожих. Поясню, что к прохожим имелись свои требования. Грязненькие, худенькие, невменяемые глазища – авось нарки. Замечательно – если бы еще шприц в руке, а не зонтик.

Остановились у двоих в черных капюшонах. Малая открыла дверцу и спросила:

– Эй! Где купить гашиш?

Начало издалека. Не сразу же к дискуссии о героине. Прохладный ветер дул в машину. Ежик вылез на улицу. Его рвало – зеленая лужа на асфальте. Прохожие засматривались, шли медленнее.

– Ему, наверное, гашиш уже не поможет, – сказал «капюшон». – Хе-хе.

– А где купить героин? Знаете?

Хорошо, что спрашивала Малая. Не подумаешь: полиция! При ее серебристом голоске колокольчиком и детской шапочке с бумбончиком.

– Вам лучше в Амстердам! – сказал другой «капюшон». И тоже напоследок: – Хе-хе.

Еще бы предложил слетать в Афганистан, подумал я.

Отсюда вывод: наличие черного капюшона не означает, что перед вами нарк.

И пусть Еж не плохой человек, если о поступках. Хотя у капиталистов тут другое мнение. Но нам это по барабану. Нам с капиталистами детей не крестить. Поэтому Ежик очень даже ничего себе пацан. И с этим пацаном немудрено сколоться всем. Кто-то выпьет и наркоту уже не отрицает. А коли яда нет под рукой, то и гори это синим пламенем. Выпьет еще и поползет до кровати. А теперь разве уснешь? Тут Еж!.. Наркота… «Образно говоря, плавал в лазурном море, а вынырнул из смрадного болота», – так нам однажды признался Еж.

– Эй, ты! Не знаешь, где купить «браун»? – Вопрос к прохожему.

– Что такое «браун»? – Героин.

– Так и сказали бы сразу.

– Ты не учи, как говорить! Где купить знаешь? – Нет.

– Что «нет»? – Не знаю.

– Врешь!!! – Ежик взорвался. – Я вижу: ты под кайфом! Твои глаза!..

Мне не казалось, что тот под кайфом. Глаза как глаза. Ежику не по себе. Крыша в огне!

Без толку взяли интервью у еще пяти небрежно одетых прохожих.

– Давайте на цыганский район! – спохватился Еж. На него уже не взглянуть без печали.

– Ты гонишь! Мы не во Франции. Здесь вообще нет таких районов.

– Есть! Есть! У меня чуйка, что есть! – упирался Еж.

– Тебя кумарит! Чуйка тут не при чем. – Борода, вероятно, усталый от дороги. Вот и отговаривал.

– Тогда сдайте меня в мусарню и отдыхайте, – спокойно сказал Еж. – Надоело. У мусоров хотя бы метадон.

Конечно, его не сдали в мусарню. Конечно, поиски продолжались. Теперь к подозреваемым в наркомании прибавились подозреваемые в проституции. Эти если не сами на «системе», то видели барыгу в глаза. Последние порой кучкуются вокруг да около предпоследних. Отныне поначалу спрашивали, как проехать на цыганский район? Люди вопросительно жали плечами. Дескать, не знаем, хата с краю. И уже потом гремел последний вопрос, контрольный выстрел, где взять героин? Тут люди не только жали плечами, но и виновато улыбались. А после зачем-то осматривались по сторонам. Некоторых о героине не спрашивали. Ведь хватало цыганского района. Видели бы они свои испуганные лица! На съемки ужасов бери без грима… Цыгане они и в Африке цыгане. Они напоминают не только о – дзынь-дзынь! – гитарах…

Все-таки один прохожий на фоне заходящего солнца рассеял тучи героинового кризиса. И подкинул адресок. Это вокзал SBB. Там, по его словам, рядом парк. А в нем… мы нашли барыгу. Вот он крупным планом: худенький, беззубенький, бледненький. Зрачки крошечные, заострите внимание, точки, едва ли видно. Значит, уколотый. Он вытянул на ладони две спасительные таблетки субитекса. Это не просто ладонь. Черные линии жизни – до чего грязь и тоска въелась в эти линии. Еж замахнулся-позарился выхватить спасение. Но барыга – то не заправка. Сразу сжал таблетки в кулак. Губы тоже недовольно поджал:

– Вначале, ребята, деньги.

Мы его окружили. Даже серьезная разбойница Малая хрустела не чипсами, а костяшками пальцев. Но это еще что! Вот Чифир! Там кулачище, как два моих кулака или четыре кулачонка разбойницы. Дашь по башке – так ой-ой! А вокруг – никого. И солнце уже в зените. О барыгу не хотелось пачкать руки. Как бы не дал дуба от контрольного подзатыльника. «За что сидишь, пацан?» – потом шпана проведет вступительное интервью за решеткой. – «Пустяки, – вздохнет пацан и возьмется руками за голову. – Грохнули тут одного за пару колес субитекса. С нами еще маленькая разбойница по делу прицепом». – «Да, не банк, конечно». – «Да-да, не банк».

Обошлось без крови. Чифир протянул барыге деньги, не абы что, а белорусские. В далеком Гродно столько хватит на бутылку пива, чтобы потушить свое лоховское горе. Обмен-обман состоялся одновременно. Мы уже разошлись, когда тот раскусил нашу военную хитрость. Обкайфованный. Поэтому заметил не сразу. Он догнал нас и раскритиковал в пух и прах на немецком!.. Это пропустили бы мимо ушей. Что нам немецкий, что там китайский! Барыга, другое обстоятельство, схватил Чифира за воротник куртки. Мне вспомнилась басня про слона и Моську. Чифир, конечно, вежливо зачитал его права: «Вы имеете право хранить молчание. Все, что выскажете…» А то ему делать больше нечего, кроме как читать права, кому попало. А после он благоразумно подправил барыге кулачищем – бах! – ухо. Мало ли что – вдруг не расслышал? Тот сразу убежал от нас. Бежал быстро. Впереди своего крика бежал.

Мы отъехали на машине в темный безлюдный двор. На заднем сиденье Еж размешал пальцем (грязь под ногтем) в белом одноразовом стакане с водой свое «спасение». Минута – и яд в его крови. По лицу ясно: ему не то что далеко, где-то там… легче, а даже неописуемо прекрасно! Он произнес несколько бестолковых восклицаний. Их тут не показываем. Бумагу жалко.

Вскоре Еж очнулся и заметил, как мы осуждающе сверлим его глазами:

– Что еще? В жизни все надо попробовать!

– Не все! – Чифир не согласен. – Сосать не надо… Очко лучше беречь смолоду.

– И еще pizdu лизать. – Малая потерла свою промежность, будто там, под штанишками, лампа с джином. – Это уже третье.

– Субитекс к перечисленному не относится. – Еж гордо поднял голову. – Нечего «керосинить» за кайф. Образ жизни – это личное. Спрашивают за поступки, а не образ жизни.

– Мы посмотрим твои поступки, – сказала Малая. – От мусоров ты точно далеко ты убежишь. А бежать придется.

– Не умничай, женщина! – велел Еж и посмотрел в окно. – А где мы? Что это за город?

– Ты, мужчина, хотя бы знаешь, какая это страна? – спросила Малая.

Я не осуждал Ежа. Ему никто не сказал во время обнадеживавших слов. Поэтому угораздило на иглу. По крайней мере, мне так казалось. И не спрашивайте, откуда это знаю. Ежик был опасен для всех…

Чифир звонил другу, к кому держали путь, с мобильника Малой. Вместо голоса того автоответчик на загадочном немецком… Борода агитировал не совать к нему нос. Там, вероятно, никого. Пустая трата времени. А беженский лагерь на ночь закрывается. Снова, значит, еле уснешь в тесной машине.

– Взломаем окно, – предложил Чифир, – если его нет дома.

– А он потом не обидится?

– Мы починим, – решил Чифир.

– Старый, я тебя знаю со своих пеленок, – напомнила Малая. – А ни разу не видела, чтобы ты чинил или строил.

Все еще светящаяся красная лампочка. Было предупреждение. Неудивительно, что машина заглохла, когда остановились на обочине, чтобы расстегнуть ширинки и отлить… Поломка! Машина не заводилась. К другу не доехали всего лишь капельку, километров пятьдесят. Заправка неподалеку напоминала оазис в пустыне. Хотя вокруг – лес и горы.

Открытый капот – все, наверное, на месте. Вот какая-то труба. Еще странные проводки. Даже подозрительные железные трубы были горячими. У всех в глазах бился немой вопрос: что сломалось? Происхождение планеты казалось менее таинственным. Чифир тем не менее выдвинул гипотезу, будто виноваты свечи. Ведь во время не залили масло. Теперь спасет только буксир. «И какие это такие свечи?» – подумал я. Не важно, и я согласно кивнул, точно бы все знаю, туда-сюда понимаю.

Автостоп на трассе, с протянутой рукой, не помог. Жужжавшие машины проносились мимо. Не до нас.

Опомнились: вот же заправка! Там – просьбы к водителям о буксире. Отвлечем, дескать, минутудве. Веревка с собой. Чифир запасся еще в Швеции.

– Вызывайте службу спасения. – Все, будто роботы, отвечали одинаково.

– Что за люди! – Борода пнул пустую железную банку Coca-Cola. – У нас бы давно помогли, – тут он про Гродно.

– Они не в курсе, что такое встать на обочине. – Я ходил кругом. – Маленькая страна. Все рядом. Это вам не Сибирь.

– Узко ты, Воронеж, мыслишь, – перебил Чифир. – Они привыкли платить. Денег что у дураков фантиков… Можно подумать, они взяли Берлин, а не мой дед!

– Сам ты узко мыслишь! Они распродавали свой шоколад и часы по миру, война их обошла. А твой дед тем временем восстанавливал разрушенные города. Было не до шоколада. Но и богатая Европа не поэтому.

– А почему?

– Потому что богатства Европы накапливались веками: продавали негров и сырье из колоний. И до сих пор продолжают выкачивать ресурсы стран третьего мира. Изменилось немного. Россия же, наоборот, обустраивала свои окраины. Мы слишком разные империи.

Машины посещали заправку изредка. Водители посылали нас в службу спасения. Или же с маской идиотов, будто ни ду-ду по-английски, ни ляля по-французски. Но и мы не пальцем деланные. Наскоро сменили тактику. Теперь за переговоры взялась Малая. И даже ей отказывали. Хотя нет, вру. Один, язык без костей, обещал помочь. Много, бла-бла-бла, обещал и трепался. Пока на сцену не подошли мы четверо. Потенциальный помощник осмотрел нас с ног до головы, от кроссовок до капюшонов. Ну а затем вспомнил свои – цитирую – «неотложные дела». Ну и нажал педаль газа. Ну и проваливай, +++! Еще сочтемся! Эта заправка уже не казалась оазисом. Машины заезжали редко. Кассир подсматривал за нами в окно. Мы не теряли времени зря. Под светом фонаря играли в футбол пустой банкой-железкой Coca-Cola. Делать-то нечего. Похолодало. Нужно шевелиться. Ежик, конечно, был первым в истории мирового футбола неподвижно-окаменевшим арбитром. Зато игрок-бомбардир Малая больше всех ходилабегала в атаку и кричала громче всех: «Пасс! Пасс! Мне! Мне!» Добегалась, что порвался кроссовок. Без слез не взглянешь. Подошва почти оторвалась. Во всем, конечно, виноваты китайцы. Запасных вещей никто не имел. У каждого при себе лишь зубная щетка, носки, трусы, лом, топор, розовое мыльце и солнечные очки. Пиратам по жизни гардероб не нужен. Что-то, допустим, понадобилось, если порвалось, если испачкалось. Что ж, тогда простонапросто переоденешься в магазине. Не за деньги, конечно.

Мир не без добрых водителей. Один помог. Он был чернокожим. В Африке его не воспитывали службой спасения. Там таких служб днем с факелом не сыщешь. Разве что пару мешков риса сбросят с грузовика на видеокамеру всему миру. Хороший человек, африканец, осмотрел нашу машину. При свете фонарика, под капотом – труба, провода, мотор. Чифир без толку пытался включить – вжи-вжи! – зажигание. Хороший человек советовал долить масло и сменить свечи. После взял на буксир. Секунды – и наш «тазик» завелся. Хороший человек подлил масло из своих запасов. Чифир поднес ему в дар баночку кофе.

– Ничего не надо. Я тоже иностранец… Наверное, тут давно стоите?

– Не очень.

Мы махали ему на прощание руками.

– Хороший «копченый», – сказал Чифир.

Он всех чернокожих так шутя называл – копченый.

– Эй, не груби! – Малая возмутилась. – Он помог нам.

– Я не со зла. Ты же знаешь.

Чуть было не взяли масло и свечи на заправке. Во время опомнились. Там настороженный кассир. Тоже, кажется, умеет бегать. Он уже смекнул, какие мы – залетные. Зря, что ли, открывал окно. Будто О-2 мало. Нет-нет. Это чтобы убедиться про наш «руссиш». А за такими надо глаз да глаз. Тревога! Чужаки!

Мы проголодались. В деревне по пути был продуктовый магазин «СООР». Стоило зайти. Некто «друг» едва ли ждал. Не возьмешь еду и спи потом под готическую музыку голодного бурчания в желудке. «СООР» скоро бы закрылся. Вечер. Чифир припарковался возле магазина. Затем почесал затылок. Кажется, задумался. Опять завел мотор и отъехал на пару домов дальше. Да, лучше немного пешком. Зато не увидят машину, если «хвост»… Авто отберут. Ведь мы без документов. Хотя я, как, вероятно, остальные не слишком брал в голову, что, если «хвост» и если да кабы?.. Начнешь так думать каждый раз – корвалола не напасешься. А то и вообще в лабиринте мыслей придешь к антиромантическому убеждению. Дескать, стоило себя замуровать в Воронеже и жить, и загорать в покое и целостности без оглядки по ночам. Главное там – ни на кого не показывать пальцем. Тогда все по жизни будет стабильно. Так вообще-то каждый дурак сможет. Мой город – красивый город. И спору нет: девчонки там самые гипнотизирующие. А девчонки порой важнее архитектуры. Мой город, как теперь знаете, – красивый город. Но маленький. Много врагов не наживешь. Скучненько.

В машине на зеркале висели две иконки: Христос и Богородица. Чифир перекрестился. Он всегда так делает перед кражей. Стоит ли удивляться? В свои двадцать лет я случайно попал в Бутырское СИЗО. Там заметил, как слово «Господь» в письмах-«малявах» подчеркивают тремя линиями. Имя Вора в законе – двумя. Иисуса татуируют над сердцем. Однако «бродяга», согласно понятиям, неписаным правилам, должен жить только криминалом, стало быть причиняя боль. «Бродяга» – так называют русских гангстеров. И почему-то слово гангстер» ни черта не звучит как человек обреченный на бесприютность и горе горькое. Поклонение Богу и преступности одновременно. Странно ли это? Не противоречие ли тут? Вероятно, нет. Я, вероятно, не дослушал, не допонял арестантов постарше. Тем более что отбывал обыкновенным, серым, говоря по фени, мужиком, а не блатным, не «шипящим». Поэтому, ребятки, не обессудьте, что хоть тут, на бумаге чернокнижник Витя всего-то чернильную капельку наверстает, поблатует!.. Бумага все стерпит.

Чифир спрятал ключи за колесо машины:

– Если меня примут, то они, смотрите, здесь. – Не каркай, старый. – Малая надевала шапочку с бумбончиком.

Решили голосованием: пусть Чифир остается в машине. Всю дорогу за рулем. Усталый. И еще Ежик – туда же, в отпуск.

– Отдохни, старый, – сказала Малая. – Будешь только людей в магазине пугать наколками.

– Они все равно не догоняют, что это означает. – Чифир смотрел на свои татуированные кисти.

– Конечно, не догоняют. И телевизора у них дома нет. И там таких расписных не показывают. – Малая задумалась. – О, идея! А давайте водку возьмем!

– В такой шапке вообще нельзя думать о водке. – Чифир смотрел на ее бумбончики.

Мы, звезды пленительного криминала, стражи беспорядка, пошли на дело втроем. Раз-два! Раздва! Так мы шли, пока Чифир и Ежик гонялись за птичками. Раз-два! Заодно смотрели под ноги. Не обронил ли кто кошелек? Глаз наметан. А коли еще не потерялся кошель, то – не беда! – поможем.

В магазин зашли-проникли по одному. Заранее приношу соболезнования этому заведению. Ничего личного. Тут гуляли врозь. На русском ни бу-бу. Всякий неместный язык, не язык капиталистического уголка планеты, такой язык настораживает. Сколько пришельцев махнули сюда в поисках экономического потепления! И не у всех считается хорошим тоном даже делать покупки.

Борода не привык прятать на себя, под одежду. Он по-дилетантски складывал виски и водку в рюкзак. Одну бутылку, о ужас, уронил. «Дзынь!» Повезло. Не разбитая. Он поднял «огненную воду» и положил в рюкзак. Ну а мы с Малой прятали провизию за пазуху. То есть так. Детей до шестнадцати просим закрыть глаза. Моя кофта с замком заправлена в штаны со спины и затянута ремнем. За спину кидал все что хотел. Сверху – куртка. Горб краденого не заметишь, если мои руки в карманах кофты. Тогда куртка оттопырится назад. И если кто-то в очках и с лупой, любознательный, все-таки разглядит псевдогорб, то мне, товарищи, какое дело? Да, вот я какой – смотрите! жалейте! – горбатенький, несчастненький. У Малой все точно так же, тютелька в тютельку. Маленькая горбатенькая девочка. И не подумаешь, что разбойница. Без сумки, ясен пень, проще. Ноль внимания к себе. Вдобавок мои волосы русые. Похож на коренного местного. Значит, вдвойне без внимания.

На белом кафельном полу бурые капли. Поначалу обступал их без задних мыслей. Потом увидел, как мокрый след вел к Бороде. Низ его синего рюкзака был темно-синим. Вот откуда капало. Та упавшая, – дзынь! – бутылка. Борода вряд ли подозревал об утечке. Иначе бы сменил ленивую походку. Тем временем по его следу пробирался серьезный, внимательный продавец в серьезных очках. Хорошо, что Борода вышел без покупок. Мог не успеть, если бы отстоял в очереди. Я задержался на кассе с хлебом. Это не краду. Это хлеб. Кассирша принюхивалась. «Шмыг-шмыг» – носом. Только теперь и я заметил, как пахло жареной курочкой. Такой ужин грел мою спину. Птичка, коли мне не изменяет память, в упаковке. Где-то, значит, щель. Я скомандовал себе железным голосом робота: «Без паники! Без чувств! Держись, Витя!»

Из магазина, как обычно, вышел не схваченным. Да, опыт не пропьешь, не проколешь.

Меж тем неподалеку в доме 13, по ул. Ленина города Базель, молодая мама кормила сыночка со словами: «Ешь, малыш, ложечку. Не то придет страшный русский Витя и украдет все твои игрушки». Для съемок данного эпизода рекомендуется взять напрокат известную хоть тут, хоть там актрису. И тоже наобещать семь бочек арестантов. А потом… А потом… А потом наш абонент вне зоны доступа сети.

В машине Борода осмотрел рюкзак и выкинул треснутую бутылку в мусорку на улице. Запахло виски. Хотя мне не пахло, а воняло. Ненавижу виски.

Малая упала в депрессию из-за своего травмированного кроссовка. Теперь еще высматривай обувные магазины. Мы, конечно, отговаривали. Дескать, Малая, эй, Малая, если, не дай бог, попадешься, то вышлют в Польшу. А как получишь на днях швец. доки беженки аля ни кола ни двора, так потом хоть трава не расти и открывай бутик обувной! И пусть все ломают головы, отчего у директрисы Малой цены меньше на семьдесят процентов?.. Столько, поясню, как правило, дают за краденое.

Выдался странный денек. Не одно, так другое. И бензин, и свечи, и отключенный мобильник так называемого друга. Черт знает что! И еще кроссовок вдогонку! Но разве это проблемы? Конечно, нет. Проблемы – это когда попался в наручники мусоров с вагоном краденого. Не меньше. И краденого, не чего попало, а героина. И еще сам с иглой в вене. Вот там, в натуре, начинаются проблемы.

В деревне, по пути, случайно наткнулись на обувной магазин. Сквозь стеклянную витрину видели внутри продавщицу. И обувь тоже по одному испытательному экземпляру. И магазин, конечно, назывался «Джон Сильвер».

– Удачи! Чтобы потом не носить «передачи»! – напутствовал Чифир.

Малая сняла шапочку. Собрала волосы в пучок. Ушла. Напоминание о «передачах» не испугало. Мы не сомневались, что она вернется не босиком. И не такое выносила. И ноутбуки с обезвреженной «сигналкой» выносила. И мобильники. И украшения. «Золотой ключик» только не выносила.

За витриной – прямо-таки немое кино. Продавщица принесла пару обуви со склада. Малая примеряла обновку и недовольно хмурила брови. Продавщица улыбалась. Из кожи вон лезла – только бы угодить. Малая что-то рассказывала и чесала носик. Все вруны соблазняются чесануть носик. Еще Малая показывала пальцем на другую обувь. Одной рукой, получается, чесалась, а второй показывала. И вот продавщицы след простыл. Поиски на складе. Вскоре она вернется с новой парой. Ни Малой, ни примерочной обуви – ни слуху ни духу. Остался только прощальный, подбитый футболом кроссовок. Больше та продавщица не улыбалась. Никогда. Никогда в своей жизни. Ну а нам – что до нее? Не сожалеть же. Нам много кто прежде сожалел?.. Так я не взвешенно мыслил, когда коснулся своей тени. Жалость – это у капиталистов. Это – принц после вечеринки может воскликнуть: «А давайте мешок риса отправим во Вьетнам. Они там голодают». Или еще есть такая Ксения-Ксюша Собчак. Не удивлюсь, если однажды она провозгласит: «Идея! Я глубоко убеждена, что должна отдать свои обноски скинхедам». Куда до них нам, беспризорникам! В нас некому было во время посеять любовь. Уличным фонарям и тюремным прожекторам оказалось не по силам осветить наши сердца. Так что когда придем к власти, то коекто сразу не шампанское, а чифир начнет хлебать. Ну ладно – шучу. Чифира не будет… И все это к слову о кроссовках.

Фары машины освещали темную дорогу. Борода на переднем сиденье был с картой за штурмана. Кажется, нави ошибался. И возил нас вокруг пальца, вокруг поля.

– Ну что там? – спрашивал Чифир. – Где мы? – Не вижу. – Борода всматривался впритык, будто не карта, а ювелирное изделие.

– Слепой, что ли?

– Почти. Первым делом «приработаю» себе очки. – Борода все еще изучал карту. – «Дольчегабанно» какое-нибудь.

– Какое «бано»? – воскликнул Чифир. – С лупой, что бабка, будешь лазить!.. Давай карту! Сам разгребу!

– Нет-нет! Стой! То есть нет, езжай. Прямо езжай. Я нашел! Все время прямо! – Борода положил карту на панель.

– Убери в бардачок, – велел Чифир. – Мусора увидят карту и решат, что не местные… Остановят.

– Уже темно, – заметил Борода. – Что тут можно увидеть?

– И номера литовские, – напомнила Малая. Не лучшие номера. Часто на постах проверяют багажник. Всякая бабка с лупой позвонит с докладом в мусарню от чувства собственной неполноценности. Какая, дескать, опасная машина за углом, о ужас, о тьма, из Wild East Europe. И дважды ужас, если ребята в черных кожаных куртках и черных капюшонах.

Ночью приехали по адресу «друга». Чифир сразу узнал домик среди гор, леса и десяток бревенчатых избушек. Свет внутри не горел. Тем не менее постучали в дверь: «Тук-тук». Кнопки звонка не наблюдалось. Скорей бы войти. Уже поздно и прохладно. Еще стук. И два. И пять. Прислушались – внутри тихо. Так, впрочем, ожидали. Дверь, конечно, заперта. У Ежика всплеск любопытства:

– А если его мусора прикрыли?

– Да, возможно. – Чифир всматривался в окно кухни. – Или бухает… Он не так чтобы алкаш обсосанный. В Гродно ему женка стоп-гору выписывала. А тут один. И бесплатного бухла в магазинах – море.

– Утонул, наверное.

Без толку осмотрели окна кухни и спальни – без признаков движений, то есть жизни. И полутьма. Едва ли разглядишь. Мобильниками не осветишь. Соседи вызовут полицию. Почему? Зачем? Ну, я же давал уже предупреждение про особоопасных бабуль…

Скоропостижным референдумом мы решили, что взломаем окно на кухне. Зря, что ли, ломиком обзавелись?

Кухонное окно выходило в лес и горы. Это не спальня с видом на домики соседей. Лес и горы – нам на руку. Есть шанс, что кукушка и белка не позвонят в участок.

Первым за открытие взялся Борода. Бесполезно ковырял раму. Чифир смотрел, наблюдал, глазел. В конце концов, отобрал инструмент. «Трах!» – его удар по раме. Окно сразу распахнулось, как по волшебству. Мы, люди воспитанные, конечно, согласно этикету вытерли ноги об коврик на пороге. И только потом залезли в окно.

– Эй! И хавку из «тазика» возьми! – прошептал Чифир и бросил ключи Ежику.

Тот оставался снаружи последним.

В доме никого. Спальня, кухня, душевая – пусто. Включили свет. Везде спотыкаешься о беспорядочно разбросанные вещи, будто после урагана. Кухня: на столе черствый хлеб с плесенью и прокисшее молоко. В углу, под потолком – паутина. Давно сюда никто не заглядывал. Странно. Ведь еще вчера Чифир созванивался с другом-домовладельцем. Меня обожгла мысль, будто мы ошиблись дверью, то есть нет, я хотел написать окном. Чифир, конечно, кричал, как, мол, помню, все тут помню! Но там память такая, что еще хорошо, если с горем пополам, как у меня, наберется на один гигабайт. Не беспричинно же забывчивый Чифир, как я, писал планы на жизнь в обрывках мятой бумаги.

Вскоре вышли на русский след. В шкафу и под диваном обнаружили картошку. А какой бульбаш протянет без драников? Что ж, окном, получается, не промахнулись.

Теперь взялись за приготовление ужина на скорую руку. Удивило откуда, у всех оставались силы? У меня чувство тяжелых глаз, а мысли ползли. Разве что голод прибавлял сил. Зато Ежику не до еды. Он сел за стол. Руки – на стол. Голову – на руки. И… уснул, как школьник за партой. Борода чистил картошку. Малая угрожала пожарить:

– Приготовлю так, что пальчики оближите!.. Мои!.. На ногах!

Чифир во время отобрал сковородку из ее рук. Малая пусть и девчонка, но кулинария – не ее дело. В магазинах, особенно обувных, она еще куда ни шло, «полезнее». Все это знали. Однажды так приготовила, что Чифир сломал зуб. До инцидента с зубом она сварганила супчик. Отчего мы временно завязали с криминалом. Получился день открытых дверей в туалет. А до этого она то пересолит, то пережарит до углей, не одно, так другое.

– Не мешайся под ногами, – ворчал Чифир. – Телек посмотри.

Малая: Там немецкий. Давай я тут помогу.

Чифир: Не надо. От твоей стряпни уже остался без зуба.

Малая: Он у тебя все равно выпал бы. Ты, старый, на ладан дышишь.

Чифир: Не называй меня … Взял тебя на свою голову.

Малая: Это я тебя взяла! Что ты без меня делал бы? К косметике на выстрел не подойдешь! На твоих руках все написано!

У них ни дня без ссоры. А ведь родня. Чифир – ее дядя. Он и бабушка – все близкие Малой. Прежде отговаривал племянницу по телефону не соваться сюда. Все-таки приехала, сыскала, прилипла… Я не удивлялся семейным бандам. Таких уже понял. Кому-то кражи по клейптоманскому вкусу. Другие – через силу, через себя, скрипя зубами, кривя душой. Хочешь не хочешь, а надо, товарищи, надо! Не за облаками депортация на родину. Разве вернешься из капиталистического логова без капитальца? Нельзя. Засмеют. Карл Маркс не пожмет руку на том свете!

Малая ушла в душевую со своей разбитой кулинарной мечтой. Затем там загудела стиральная машинка.

– Эй, Малая! – крикнул Борода. – А что ты стираешь?

– Все что было на мне.

– Но ты не брала запасные вещи. – Ага.

Загадка – в какой одежде она предстанет перед нами, сливками общества? Неужели в чем мать родила? На заправке, где заглохла машина, Малая испачкала штанишки. Хотя в ремонтах, как я, дуб дубом.

Чифир жарил картошку. Вкусно пахло. Я резал хлеб. Борода – ветчину. Малая в душе. Ежик спал за столом. У Чифира звонок по мобиле.

– Присмотрите. – Он кивнул в сторону плиты и ушел в спальню.

С нами – шумно. Его мобильник мало зарядился. Поэтому вскоре вернулся. Грустное, будто после допроса, лицо.

– Что с тобой? – спросил я.

– Сын опять сюда напрашивается.

– Это хорошо! – Борода открыл банку пива.

– Не надо ему сюда. – Чифир вернулся к плите и закричал: – Я же говорил!.. Картошка пережарена!

– И когда сын приедет? – спросил Борода, как ни в чем ни бывало.

– Его тут еще не хватало! Воровать начнет. Если не хуже… – Чифир метнул недовольный взгляд на Ежика. Тот спал, не заметил. – От Малой никак не избавлюсь. Говорю, чтобы возвращалась домой. Не хочет. Не слушает.

Я прилег на диван в спальне. Уснуть бы. Еще минута и толкнула Малая:

– Пойдем есть!

Я открыл глаза – она сменила свою одежду на мужские джинсы и майку. Правда, в несколько размеров больше. Это нашлось в шкафу. Там все большого размера. Чифир сразу решил, что такие вещи велики для его друга, по совместительству домовладельца. А значит… Чифир взялся за логику:

– Думаю, он вырос.

Борода разлил водку по рюмкам. И стало не до одежды. Вырос, не вырос – ни холодно ни жарко. Малая, исключение, отказалась от рюмки. А ведь еще днем громче всех голосовала за распитие спиртных и горьких. Она, память девичья, чокалась с нами кружкой чая. Я осушил рюмку залпом, по-русски. Потом другую. И т. д. и т. п. И вот убедился, что тут жил некто наш, свой парень. Может, его звали Иваном. После очередной рюмки я уже не сомневался: Иван! Ваня! О, да! Не иначе. Тут был Ваня. А как же одежда домовладельца, потенциального Вани? Она не совпадала по размеру! Ну и ладно. Чифир прав. Тот просто-напросто вырос в свои сорок с копейками. С кем не бывает? Водка растекалась теплом по телу. Жизнь била ключом, алкогольным ключом. Я весело прыгал по кухне на одной ножке. И только лицо Малой выражало тучи раздумий.

– О чем грустим? – спросил я.

– Хочу тату сделать, – грустно сказала она, будто это вопреки ее воле.

– Ты не бери пример со Старого, – советовал я. – Нам хватит одного расписного… А что наколешь? Бабочку?

– Нет. Дьяволицу на груди! – Малая ткнула себя пальцем то ли в левую, то ли в правую (пьяный автор точно не помнит) возвышенность. Хотя какие там возвышенности? Два пряника – вот какие. Хотя некоторые только с такими предпочитают иметь дело!.. На вкус на цвет…

– Дура, тебе детей грудью кормить. – Чифир услышал наш разговор.

– Я это не планирую.

– Дура, если ты будешь вести себя примерно, то найдешь… Мля, в какой мы там сейчас стране?.. Ну да… Швейцарца найдешь. Богатого швейцарца. – Дядя Чифир поднял указательный палец вверх. Можно подумать, что такой – и богатый, и швейцарец – прятался на чердаке.

– И даже с часами, – сказал себе под нос Ежик. Оказывается, не спал.

– Конечно! Какой же швейцарец без часов?

Борода включил в спальне магнитофон. Громкая музыка.

– Сделай тише! – Чифир кричал. – Соседи мусоров подтянут.

– Опять залил свою лейку и рубит босса, – прокомментировала Малая. – Старый, опять хочешь быть главным?

– Да, хочу! – кричал Чифир. О, его пьяные глаза!

– Ну ладно. Будь. – Малая хитро улыбнулась. – Но не забывай, кто тут тебя поставил главным.

– Ты, что ли? – Ага.

– А я уже и забыл.

Перед сном сели за тумбочку переговоров о планах на завтра. Ясно, что тут опасно. Домовладелец (Ваня? Не Ваня?) мог переселиться в тюрьму. Ему, по словам Чифира, тоже не жилось тихо-мирно под звуки любовных серенад телевизора. Капиталисты тоже кровушку попили. Так что ему в тюряжку тоже, получается, как нам, скатертью дорога. Но береженого кто-нибудь бережет. Не повредило бы унести и ноги, и колеса. Не то жди, что нагрянет, если не полиция за вещами и с обыском, то новые жильцы. Избушка казенная. Капиталисты одолжили за подходящую и актуальную сказку. Инструктаж, как составлять беженские сказки, – это, протрите очки, дальше. Вообще-то все просто. Рэп спеть – и то сложнее. Главное – рожу скорбнее, печальнее. Глядишь, и вам авось выкатят на блюдечке хату с лыжами в Альпах! Везет не просто дуракам, но и дуракам со скорбной рожей везет. Но – терпение. Инструктаж голодным грабителям стран еще предстоит. Это будет в беженском лагере. Туда собирались утром.

Ночью разлеглись на полу. Малой – диванчик. Ведь она – Малая. Было не до перин. Пьяные и только что с дороги. А мне недавно выпало и того хуже. Французская улица. Чувство аппетита. Разбитая до крови голова. Порванные ограбленные карманы. И не то чтобы не к кому пойти-податься. Знакомые есть. Но в странах, где они, мне повесили ярлыки запретов на въезд. Сам виноват… И еще одно. Мои знакомые – уже семейные, если не деловые, то при деле, одомашненные, по меркам системы, небезуспешные люди. Кто-то выкарабкался из криминальных, а то и наркокриминальных болот. Кто-то, подобно мне, вообще не знал вкус дна. Мама и папа поставили на рельсы жизни. Куда там я, представитель поколения обочины. Там с подобными мне и стыдно, и «западло» общаться. А если интеллигенция – так там «западло» в арифметической прогрессии. Кое-кто даже примерит маску «улыбочка» на рыло и подумает: «Витя! Хе-хе! Тоже мне приключенческий герой! Хе-хе! У него нет, как у меня, деревянной медальки во всю грудь, которую обязательно заберу с собой на тот свет! Витя! Фу! Господь, спасибо, что я не такой». Вот и получается, что, кроме этих белорусских ребят, у меня никого. И нам совпало по пути.

Как сделать карьеру беженца? Первый шаг – узнаем адрес азиля. Это подскажут в полицейском участке. Сейчас краткая хронология, как встречали переселенцев. Двадцать, например, лет назад… Полисмены улыбаются и хлопают в ладоши. Наконец-то, пришествие беженца. Его тут только не хватало. Гордость европейцев за спасение планеты. Беженцу вызывают такси. А коли найдется машина с мигалкой, то полисмены спорят между собой, монету кидают, кто повезет его в лагерь. Так было. И сплыло. А теперь – как обстояли дела лет семь назад. Полисмены с натянутыми дежурными улыбками. Беженцу вручат карту и билет – проваливай. И вот, наконец-то, наши дни. Это когда, как планировали поутру, вернулись в Базель. Я вошел на разведку в полицейский участок на вокзале SBB. Остальные ждали на улице. Не вваливаться же толпой. И вот седой усатый полисмен. И он, конечно, читал книгу под названием (перевожу с немецкого) «Самоликвидация Германии, или Как мы ставим на карту нашу страну». И это не предвещало душевного разговора.

– Доброе утро! – Я процедил сквозь зубы. – Какой чудный день, не правда ли?

– Ничего доброго. Позавчера в городе два убийства. Опять эти ***** иностранцы.

– Соболезную. А не подскажете, как пройти в беженский лагерь?

– И откуда ты, сынок, родом? – Он впервые взглянул на меня.

– Россия! Воронеж! Я вырос на улице Веры Фигнер. Это была такая революционерка!

– Тише! Не спеши! – Он перебил мою исповедь. Еще бы чуть-чуть – и я бы ему рассказал все… – Что, сынок, воровать сюда приехал? Русские любят цап-царап!

Моя челюсть отвисла. Разве поспоришь? Мне к нему, вероятно, возвращаться. Будь я в деловом костюме, имей все зубы на месте, то он бы не посмел так нагло болтать.

Полисмен пошевелил усиками и вынул из стола карту города. Округлил ручкой нужный адрес. Дал мне карту.

– Иди! – сказал. – Там тебя накормят, согреют. Главное, расскажи интересную сказку.

– А где мой билет?

– Сынок, ты пришел сюда из далекой и темной России. Значит, и в азиль сам доберешься. Мне на глаза не попадайся. Я таких, как ты, шустрых, достаточно насмотрелся. Отправлю в тюрьму, если что-то не так! – Его глаза метали молнии правосудия. – Будь я у власти, то поставил бы стену между Восточной Европой и Западной. Хотя вы – не Европа! Азия есть Азия!

Я, конечно, ухом не повел. Пустая болтовня. На роль этого полисмена, если состоятся киносъемки, рекомендуется взять настоящего, без купюр, каменщика. И пусть славно кладет стены. И вот бы – и не пьет, и не курит, и даже девственник.

Я еще не знал, что всех беженцев, кто попался с мелким преступлением, ссылают к этому полисмену. Его работе не позавидуешь. Должен пересылать по месту временной прописки в стране. Распорядок следующий. 1) Купить билет за госсчет, если от проходимца деньгами не пахнет, а там, как правило, традиционно не пахнет. 2) Затолкать проходимца в поезд. 3) Не спускать глаз с проходимца, чтобы тот не смотался из вагона под шумок. За день таких неуклюжих соберется на две футбольные команды. Хотя футбол тут вообще не при делах.

Нави показал дорогу в беженский лагерь, когда в него записали адрес. Если мне не изменяет память, то было двухэтажное здание. Огорожено тремя заборами с колючей проволокой. Мы предположили, что это депорт. тюрьма. Еще неподалеку немецкий флаг. Там граница.

Но в азиль еще нельзя. Машина не спрятана. И всем, кроме меня, предстояло закопать паспорта. Иначе, повторяю, выяснятся настоящие имена и польские визы. По законам дублинского соглашения, страна, чью получил визу или где впервые наследил отпечатками пальцев, ответственна за их носителя. Туда вернут. Польша… Там как бы самого не обчистили.

Машину оставили во дворе. Парковка, наверное, разрешена. Дальше – пешком. Возле азиля – лес с дорожками. Подходящее место, чтобы закопать паспорта. Еще не знали, что мы не одни так думаем. Это не просто лес, а лес закопанных документов, наркотиков, денег, оружия. В азиле, как не зря предполагали, обыск. Последнее время миграционные службы взяли моду – отбирать паспорта. При отказе в гражданстве (случай обыкновенный) не придется обращаться в полицию. Зачем лессе-пассе, если в наличии паспорт? Не каждая страна дает лессе-пассе без согласия ссыльного и неугодного. Паспорта достаточно, чтобы затолкать в самолет и махнуть на прощание черным платочком.

В лесу взялись за прятки документов. Вокруг без посторонних. Рядом шумная несущаяся с гор речушка. Чифир нашел место в мосту на другой берег. А именно… Стоп! Я увлекся. Его доки до сих пор, может, в том мосту. Хм… Нет. То был не даже как бы мост и не мост, что ли, даже. Остальным по нраву раскопки. От вырытых ямок наши копатели считали шаги до моста, главного ориентира. После записывали координаты на бумагу. Неизвестно, через который месяц откопаешь. Если не год и годы – если самого не спрячут в тюряжку. Ежику записей мало. Он проводил видеосъемку на мобильник.

– Выключи! – Чифир заметил лесного режиссера. – Мусора проверят мобильник… Это не скандинавы. Тут серьезнее. Стирай запись.

– И нас в кадр взял! – Малая положила паспорт в пакет. Теперь не промокнет, не испортится.

Осторожность Ежика не без причин. Прежде чуть было не профукал свой паспорт. В датском лагере беженцев «Сэндхольм» спрятал его в матрас. Затем комнату внезапно закрыли на срочный ремонт. Старые матрасы передали неизвестно куда. Ежа переселили в другую комнату. Остап Бендер так не кусал свои локти и не проникал в чужие комнаты со взломом. И повезло. Паспорт, родненький, нашелся. Вот вам и «Двенадцать матрасов». Земля надежнее. Но это не всегда. Однажды Малая закопала паспорт в парке Амстердама. Вернулась за ним через несколько месяцев. А там уже стройка. Бульдозеры перерыли парк.

У речушки сели на корточки. Отмыли руки в холодной воде. Руки посинели от холода. У Малой, однако, по-прежнему земля под ногтями.

– Не заморачивайся! – советовал ей Чифир. – Беженцу положено выглядеть забитым жизнью.

В прихожей азиля несколько охранников. Все в униформе. Трое в синих штанах, синих свитерах, голубыми полосами поперек, из-под которых выпирали бронежилеты. И двое в голубых теннисках – тоже униформа. На ремнях черные (кожаные?) перчатки, электрошокер, наручники. Ежик совсем спятил. Вел видеосъемку и тут. Охранники отобрали его мобильник с формулировкой, что своих «спилбергов» за глаза. При возвращении наружу, дескать, заберешь со склада. Съемки внутри запрещены. А значит – и мобильники с видеокамерой тоже.

Нас кое-как обыскали: хлоп-хлоп по карманам. Мобильники и мой ноутбук отобрали. Ибо видеокамеры.

Охранник записал, откуда мы родом, как зовут.

– А ты? – спросил меня. – Я из России.

– А там, откуда именно? Россия или Чечня. – Вообще-то Россия – это и Чечня тоже. – Нет-нет. Ты ошибаешься.

– Может, мне тебе карту показать. – Тут другие карты.

Нас впустили. Шумных народов битком. Каких только не встретишь переселенцев. Будто планету вдруг затопило и остался кусочек последней швейцарской земли. Кругом кашель и чихание. Похоже на эпидемию гриппа. Люди бокобок (пишется слитно). Разве не заболеешь? Отсюда временно не выйти. Заперты и огорожены. Теперь ожидание собеседования, отпечатков пальцев, проверка на розыск. И только потом – или переезд в более удобное место, или тюрьма…

Был распорядок дня и ночи. На первом этаже (по евронормам – нулевой) прозябаешь до вечера. Затем открываются двери на верхний этаж. Где – комнаты, туалет, душ. Меня, Чифира, Бороду поселили с грузинами. Ежика – к арабам. Он сразу поднял шум, чтобы его перевели к нам. Ему, православному, дескать, религия не позволяет жить не тужить с исламистами. На это работники азиля напомнили, какой Ежик христианин. А значит, придется любить всех. Малую заселили к африканкам. Там встретили с улыбками. И тут придется открыть новый кусочек мозаики портрета Малой. Ее щеки с тонкими шрамами вдоль лица. Мы не спрашивали, откуда порезы? Зато похожие шрамы у некоторых сокомнатниц Малой. Они рассказали, что это знаки отличия древних племен, какие до сих пор преданны своим воинственным и простым богам.

В нашей комнате десяток серых двухъярусных коек, стены серые и серый потолок. Ежику не нашлось свободной лежанки. Тем не менее он обитал с нами. Лишь на ночь уходил к себе. Говорят, здесь бывшая женская колония. За окном, сквозь решетку, забор с колючкой.

А нашим сокомнатникам все вокруг не казалось серым. Они жгли героин на ложечках. Кололись один за одним. Потом ложились по койкам.

– Тише! Пацаны, тише! – говорили на русском и что-то на грузинском. То же, вероятно, самое.

Позже разговаривали громче, жестикулируя. Энергичные люди. Тут Еж навел справки – что, где, почем. В азиле врач давал ему метадон. А Еж вдобавок чуть было не попросил в долг у грузин. Чифир во время остановил. Незнакомые люди. Энергичные люди. Долги перед ними нежелательны. Впрочем, сомневаюсь, что ему дали бы. Как однажды мой приятель подарил встречному ветру крылатое выражение: «Я могу отдать вам травку. И свою девушку отдам. Но не просите у меня даже двух «точек». Вот какие у меня приятели!

Пришел толстый араб с черными кучерявыми волосами в спортивном костюме. Принес дозу. Сокомнатники вручили ему деньги.

– Мало! Хочу больше! – Ноу мани.

– Да, мани финиш. Понял?

Это почти все, что сокомнатники знали поанглийски.

– Отдай кольцо! – Араб указал пальцем на одного.

– Что он хочет, биджо? – тот вопросительно смотрел на Ежика. – Переведи.

– Кольцо хочет.

Это побрякушка, не драгметалл. У араба все пальцы в таких. Куда еще? Сокомнатник, конечно, отдал украшение. Ведь побрякушка. Хотя некоторые за «медленный» отдают и фамильные, и обручальные кольца. Но это лишь некоторые.

– Биджо, подскажи, как выучить язык? – спросил меня один.

– Не знаю… Я английский в тюрьме доучивал. Потом в другой тюрьме взялся за французский. А дальше…

– Ну и что ты, русский, предлагаешь? В тюрьму пойти?

Ежик сверлил грузин жадными глазами, с дьявольским блеском глазами. Малая к нам не заглядывала. Прежде сжимала кулачки, чтобы не отметелить Ежика. А тут нате – группировка «ежиков». И вообще, по ее словам, колоться героином – это неприлично и негигиенично.

Грузинским наркоманам на родину нельзя. Там был царь Саакашвили, который в свое время затянул законодательные гайки. Найдут героин в крови – тюрьма! Это даже не доза в кармане. Нет бы лечить. Нет – тюрьма! И вот грузины здесь…

В комнате запахло горелым. Не пожар ли? Оказалось, что всполохнул пластиковый номер нашей двери. Черный дым. Биджо подул изо всех легких. Пламя потухло. Кто-то поджег. Врагов много. «Советчики» не всем по душе. Ведь игнорирует коллективные уборки и субботники. На их взгляд, уборка – это не по «понятиям»…

В конце коридора мусульмане молились на ковриках. Среди них был и наркоторговец с кольцами. Грехи, что ли, замаливает. В христианстве я тоже таких знал. Таких везде хватает. Я тоже не сладкий пасхальный куличик.

Борода сбрил свою бороду. В комнату вернулся, будто не он. Убедились по голосу.

– А ты кто? – Чифир шутил. – Я – это я, – отвечал Борода. – Не знаем тебя. Дверью ошибся.

По-прежнему окликали Бородой. Прозвище прилипло.

Малой не давали прохода ухажеры. Обещали про люблю, куплю и полетим. Грузины на счет куплю не обещали. Зато предлагали дело. Сколько, мол, золотишка в магазинах. Как бы влюбленную пару менее наблюдают.

– Спасибо. Но я уже с теми русскими. – Малая вежливо отказывала.

Некоторым, впрочем, грубила.

– Тебе мышьяк в баланду подсыпят, если и дальше будешь так пилить жало! – предупреждал Чифир.

– Они сами виноваты, – говорила Малая.

О да, виноватый всегда найдется. Вот, к примеру, магазин. «Они, – Малая, бывало, погружалась в преступную философию, – на прилавках разложили товар. Я их за руки не тянула. А зачем разложили?.. Правильно! Чтобы брали! Ну, вот я и беру». Чифир такой же: «Они двери в хату не закрыли. Тем самым спровоцировали кражу». А Борода – ему все кому не лень прыгают на нож… Ну а я? Меня слегка уже раскусили. Вам, кажется, горько? Что ж, тогда закусите сказками. И после возвращайтесь ко мне. От сладкого ведь тоже тошнит.

А вот кое-что про черный список подозрительных наций. Миграционные службы знают, зачем прибыл тот или иной народ. Не секрет, что небезопасно представляться белорусом, грузином, прибалтом, румыном. Если не арестуют сразу, то переселят в горы, подальше от торговых точек. В Швейцарии гор всем хватит. Поезд там появится пару раз на день. Да и то – поездпризрак. Там разве что самого себя обкрадешь. Скучненько. Без машины пропадешь. Неспроста же избранным народам отменили призовые деньги за остановку беженской процедуры. Плати не плати – такие, вероятно, вернутся. Ибо профессиональные сухопутные пираты.

Из-за опасения гор и тюрем грузины представлялись чеченцами. Собеседование – на русском. Документов нет. Значит, «чеченец».

Грузины здесь тоже временно. Пока не выгонят. Затем опять шляйся по Европе. Если мусульманин хоть раз в жизни обязан посетить Мекку, то биджо не возражает обанкротить Швейцарию. Скорее наткнешься на привидение, чем на грузина с визой. Чуть ли не каждый переползает, перебегает, переплывает границу. Белоруссия-Польша либо Белоруссия-Литва. Белорусы, они добрые. Разве что овчарки – гав-гав – порой преследуют и – ням! ням! – покусают. Но это когда вовремя не вскарабкался на дерево. То есть сам виноват. Сам опоздал. И не будем судить о белорусах по овчаркам. Ведь овчарки – это вообще-то не белорусы. И овчарки – что там овчарки! Это даже не акулы.

Пересечение границы – еще не праздничная финишная лента. Ближайшие поселки рекомендуется обойти, а то и обползти. Местным жителям лишь бы наябедничать о посторонних. За это вознаграждение. Перебежчик преодолевает сотни км. Зачем так далеко? Почему не остаться в Польше? Ну ведь уже рассказывалось… Есть некое дублинское соглашение, согласно которому, страна, где впервые взяты отпечатки пальцев – это вторая родина. Туда вернут, куда бы ни сбежал в пределах Европы. Ну а Польша – паны сами кочуют на запад. Заработки. Грузины, как и, говоря английским эсперанто, Wild East Europe, посещают Швейцарку не впервые.

В азиле полисмены забирали тех, кто «сухой из воды», запомнился прежде. Или не поседел, не отсидел за преступления (у большинства это тут во мн. числе) в прошлом. Или – отбыл срок, получил запрет на возвращение сюда (ведь криминалетчик), депортирован и вернулся на свою голову. Таких настигал хорал-сука правосудия. Вначале по наручникам: щелк! щелк! После стук молотка в суде и лязг ключа в дверном замке. Депорт. тюрьма по соседству, через забор. Бензин, наверное, экономят.

Вот вкратце познакомил. Ребята собрались, повторяю, заключаю, не из разряда кто прожигал дни в Кембридже. Проще. На родину не спешат. Конечно, все могут успокоить себя: на родине вечно цветет и пахнет сирень. Но от одной только сирени сытым и на понтах не станешь.

В первую ночь мне не спалось. Я спустился вниз. В столовой телевизор. Люди на стульях, друг за другом, как в кинотеатре, смотрели внимательно и тихо. По «ящику» показывали американских солдат в пустыне. Патруль стрелял, взрывал, словом наводил порядок. Большинство телезрителей, кажется, с Ближнего Востока. Вездесущие янки разжигают войны под боком Европы. Янкам хорошо. Они далеко, за океаном. Все беженцы затопят не их, а Европу. И меня жгла зависть при виде войны. «Гамбургеры», так назовем янки, украли красно-красивое русское будущее. Я и мои друзья должны наводить порядок без раздумий, с каких шей сдался этот порядок. Сильный всегда прав. Не такой ли закон жизни замечен еще в пещерных рисунках первобытных людей? Зов предков. И статую свободы могли покрасить в красный цвет. Свобода не оплачивается другим цветом. У нас была великая эпоха!.. Была. Могли. Наш последний император долго прожил припеваючи в соседней стране. Хотя что еще за император! Просто нобелевский немец с символичным пятном на голове. Будто меченный судьбой-богами. И теперь ему оставаться с этим пятном в истории. Мне тут однажды один заступался за него с пеной у рта. Еще один, конечно, безумец. «Мазу», говоря феней, тянул. Но зря я, что ли, учился в двух институтах по году, пока отовсюду не выперли за плохое поведение… «Ты, – говорю, – Горбачева, что ли, внучок? Или только прикидываешься? – говорю. – Не внучок ты его. Да, ты не его внучок. Вот и отключи свои рога!» Так я поставил оппонента на интеллектуальный ручник в нашей полит. дискуссии. Жаль, что ограничился просто словами. Впрочем, я террором занимаюсь со школьной парты. Позвоню, бывало, напугаю: «Тревога! Здание заминировано». Уроки потом отменят. Но в наше время Иваны Каляевы обречены. Спутники. Жучки. Видеокамеры. Искусственный интеллект. Детекторы лжи. Бунтарь, впрочем, всегда обречен. Сегодня же получается не больше, чем на один теракт. Ну, или два, но так, чтобы второй состоялся в тот же час, если не день. В тюрьме потом будет нечего вспомнить.

С такими бурными мыслями я отправился наверх. Пора бы на боковую. Ясно, что вряд ли усну до рассвета. Не то настроение. Моя тень выглядела больше, чем обычно, больше меня. Она не казалась человеческой тенью…

В шесть утра, ни свет, ни заря, охранник включил свет в комнате. Еще крикнул по-английски, что через час нас выгонят вниз. Час на сборы. Затем дверь ночлега закроется ключом до вечера. Все вставали с коек. Брались за бритвы и зубные щетки.

Дальше – собеседование. Каждый из нас в порядке очереди говорил с миграционным работником и переводчиком. Вот фрагменты разговоров…

Малая: Я приехала в Европу на фуре. Номер не помню.

Чифир: Ну, тогда запишите, что летел на самолете, выпрыгнул с парашютом. Больше ничего не скажу. Люди мне помогли выбраться нелегально. Почему вы требуете, чтобы я выдал их имена и тем самым подверг риску?

Ежик: Приплыл на лодке по морю. Немецкая речь за кадром.

Переводчик: Но в Швейцарии нет моря и в Белоруссии тоже нет.

Еж: Но я же плыл! Я… Реками я плыл. Они в моря входят и выходят.

Немецкая речь за кадром…

Переводчик: Вы когда-нибудь проходили лечение в психиатрической клинике?

Еж: Нет. Никак нет. Немецкая речь…

Переводчик: Могли бы хоть про стандартную фуру рассказать. Документов при себе, конечно, нет?

Еж. Не располагаю.

Чифир: Да, они меня угнетают.

Переводчик: Не понятно, кто именно вас угнетает? Бандиты или милиция?

Чифир: Бандиты черточка милиция. Немецкая речь за кадром…

Переводчик: Черточка – это, наверное, дефис. Да?

Малая: Я махала флагом на митингах. Посещала собрания оппозиции. За это меня арестовали, но удалось сбежать.

Еж: Я знаю, что в розыске. После отъезда ко мне домой приходили люди из КГБ с обыском.

Витя: Нет. Совсем не имею недвижимость в России. Даже сарая нет.

Немецкая речь за кадром…

Переводчик: Есть подозрение, что вы – экономический эмигрант.

Я прикусил свой черный капюшон. Еще не хватало проговориться, какие черти сюда занесли. Про это – тс-с-с!

Витя: Вдобавок я хочу навестить могилку Бакунина. Он похоронен неподалеку.

Немецкая речь…

Переводчик: С Бакуниным и другими коммунистическими интересами вы, молодой ч-человек, здесь долго не протяните. Так что слишком не распаковывайте свой чемоданчик.

Вообще-то у меня был лишь худенький дорожный пакетик.

Я выдавал себя за другого. Старая песня. Впервые так вышло, когда застрял в голландской тюрьме Zandaam. Передо мной встал вопрос: либо сидеть годы с передышкой на вольные каникулы, либо притвориться беженцем? На родину обратной дороги не было… И на одной только могилке Бакунина из тюрьмы иностранцев не выкарабкаешься… Я выбрал свободу. Я тогда любил свободу. Ветер. Солнце. Осень. Я был другой, более, что ли, живой.

Малая и Чифир представились мужем и женой. Ежик – якобы сынок Чифира от предыдущей жены. Я и Борода – братья Малой. Словом, «семейка». Поэтому не должны расселить в разные концы страны. Малой и Чифиру обещалась комната общежития. Там планировали штаб-квартиру. Раньше Малая прикидывалась несовершеннолетней. Когда «повзрослела», то голландская иммиграционная служба ей намекнула, что лучше свалить подобру-поздорову. Малая взяла откуп в две тысячи евро от благотворительной конторы IOM и временно капитулировала в Гродно. Теперь малолеткой не представишься. В Европе одна база данных отпечатков пальцев. Наскоро («клац, клац» – по клавишам) пробьют, какими тут судьбами… Жаль. Малолеткам более безнаказанны преступления. Впрочем, мы, взрослые дети, рассчитывали на хотя бы полгода легальной жизни в Швейцарии. Время для бумажного отказа. На капиталистической карте, разноцветной, прямо-таки радуга, столько хватит и тут, и затем, и дальше…

При поступлении в беженский «Криминтерн» (криминальный интернационал – чтоб вы знали) рекомендуется быть серьезнее. За явно лживую историю рискуешь попасть в депорт. тюрьму. А если попадешь в лапы свободы, то жди так называемый бункер. Не позавидуешь… Подвал без окон, ряды двухъярусных коек, разноязычие. Знаменитым горным альпийским кислородом не пахнет. Так что, братцы, не заговаривайтесь, какие вы – героические парашютисты и гребцы, и особенно рот на замке про квантовый портал перемещения в пространстве. «Дурка» тоже, говорят, рядом. Ограничивайтесь скромной фурой и мятежными флажками. И больше признавайтесь, как самоотверженно симпатизируете гуманизму и демократии. И как вы, не расист, жалеете, что не родились негром. И не забывайте натирать глаза луком.

Каждое утро на стене обновлялся список тех, у кого переезд – или отель, или бункер. Лишь приглашение в тюрьму не вывешивалось. Это сюрприз. Переезд возможен по всей стране. Три части, так называемые кантоны: итальянский, французский, немецкий. В каждом свои законы, обычаи, язык. Будто три страны завернуты в один флаг, красный с белым крестом. Разница на глаза. В Женеве мягкие франц законы. Но парфюмерия и алкоголь чаще за прилавками и стеклом. На итальянском кантоне бьют. Вначале нашего магазинного экспроприатора отмудохает каждый, вплоть до последней прачки, под бравые песни Хулио Эглесиаса! Потом еще держись в полицейском участке. Дальше, возможно, тюрьма. А там и Дон Карлеоне засучит рукава! Немецкий кантон, где мы бросили якорь, богаче. Недаром это экономическое сердце страны. Но законы жестче.

Все это услышал от грузин, которые тут не впервые. И еще узнаю на своей шкуре – так и есть.

Обеденное время, в столовую очередь. Вдоль толпы – железная, как на футболе, ограда. Охранники рядом. Кто-нибудь, бывало, перепрыгивал. Охранники его возвращали. Если не замечали, то между переселенцами случались ссоры и драки. Нервы у беженцев натянуты. И трудности быта. И только что с дороги. И груз ожидания – как бы не угодить в депорт. тюрьму по соседству. Решетки и «колючку» видно из наших окон. Не забудешь.

Обеденное блюдо: зеленые листья, холодные макароны, соевое мясо. Вот вам и швейцарские банки. Впрочем, спасибо и за это. Есть места, где хуже…

– Какой день травой кормите! – биджо впереди меня по очереди возмущался. – Я вам не корова! Шиитедамутхе!

Его русско-грузинский не поняли. Зато уловили враждебный тон. Повар мстительно кинул обгрызенную корку хлеба на поднос грузина. Будет, значит, чем поживиться. Повар крикнул поанглийски:

– Не нравится – уезжай отсюда! Это не мы, а ты пришел в нашу маленькую страну!

Обратите внимание, что повар был чернокожим. И такой повар болтал про «нашу страну»! Так, видно, выслуживался перед швейцарцами. Авось швырнут под старость пенсионную кость побогаче. Повар задирал свой нос не по рангу и не впервые. И вот жизнь преподала ему урок. После меня в очереди были африканцы. У них тоже, как у Малой, щеки в шрамах. Отличие воинственных племен. Повар имел неосторожность швырнуть им на подносы бананы. Это оскорбительный жест. Африканцы ему об этом вразумляли. А он заладил старую песню: «Не нравится… бу-бу-бу-бу… в нашу страну». Его не дослушали. Вначале один африканец плюнул в повара, будто кобра. Следом остальные – тьфу! тьфу! тьфу! – заплевали не на шутку. Прямотаки хотели потушить пожар ненависти в нем. Не все беженцы, поверьте, шелковые, послушные, забитые жизнью до рабской покорности. Пересечение Средиземного моря на лодке – на одно только это сколько смелости и дерзости! Очередное великое переселение народов. Раньше европейцы колонизировали их. Теперь наоборот…

За длинным, как на похоронах, столом обедала наша сборная мира. Я проглотил провиант быстро, по-собачьи. Мало. Проблема с детства. Раньше занимался спортом. Привык набить пузо. Энергию, калории подавай. Спорт давно бросил. А привычка осталась.

– Что-то подсыпают в еду или чай, – предположил чеченец. – Я раньше отжимался от пола сто раз. Теперь еле-еле тридцать. Точно подсыпают. Бунтов боятся!

– Или изнасилований, – решил биджо, тот «не корова». – Я просыпался и всегда стоит… А теперь…

– Ну а что ты хотел, если с утра до ночи жалиться «медленным»? – сказал Чифир.

– Нет, я только разок в день.

– Эй, брестский! – Чифир позвал белоруса неподалеку. – А вы на чем тут бегаете в магазинах?

– Лично мне поперло по обуви, – ответил тот. – Но хорошие «шузы» на полках по одному.

– А я в первом магазе возьму левый. В другом – правый, – он встал из-за стола и отшагнул от него, чтобы показать ботинки. Черный и темно-синий.

– Вот фирма! – хвалился он. – В Бресте за такие копыта «месюк» будешь горбатиться!

Парнишка еще не пришел в себя. Капиталистическая сказка вскружила голову вчерашнего добропорядочного работника «Серп и молот», завода, который обанкротился. «Спасибо» капиталистам! «Помогли» на пару со своим Горбачевым! Теперь безработному парнишке некуда податься, кроме как сюда. И ему, смотрите, «поперло по обуви». Я, впрочем, капиталистам уже не удивлялся. Что мне цены! Что мне фирма! А закон – что это?

– В магазине «Глобус», – продолжал обутый белорус, – не ходите. Директор обещал, что депортирует всех крадунов за свой счет.

– Сколько, мля, катаюсь по Европе, – взорвался Чифир, – и везде этот фуфляк толкают, что тамто не черни. Иначе высылку оплатят. Это pizdezh!!!

– Не знаю, что там с «Глобусом», но директор магазина «СООР» приходил сюда, – сказал биджо. – Собрал всех цыган, сербов и нас, конечно, грузин.

– А мы? А белорусы? – А Воронеж?

– Да, да. И вас тоже собрал. Директор просил, чтобы в его магазинах не воровали. А то покупатели видят и боятся. «Если что-то нужно, то приходите, – говорил директор, – я так дам. А то – покупатели видят воровство и боятся».

К нам подсел еще белорус.

– Врет этот дирик! – процедил Еж. – У меня дневная норма – не меньше ящика виски. Столько не даст. А его колбаса не нужна. Я как сюда приехал, то колбасу больше не хаваю.

– А я вообще поначалу расстроился, что сюда приехал, – начал новый белорус. – Мне мои пацаны тут проповедовали: «Иди воруй костюмы Adidas. Я зачем мне Adidas? Я и без того сюда приехал в костюме Adidas. А вот Rolex к моему Adidas не помешает.

– А что еще воруете? – спросил Чифир.

– Ворует знаешь кто?.. Воры в законе воруют. А мы, босота, подкрадываем, – набычился белорус. – Нет, я тоже, конечно, стремлюсь.

Чифир угрожающе выложил на стол свои расписные и отбитые руки. И вдруг неподалеку вспыхнула драка. Все отвлеклись, загляделись.

Наш «экипаж» не выпускали из лагеря еще неделю. Время прошло без происшествий, если не считать несколько кровопролитных матчей стенка на стенку между сборной Афганистана и сборной Сомали. Победила, конечно, дружба. Трое попали на больничную койку запасных. Ежик по-прежнему глотал метадон и сверлил героиновых кольщиков вокруг жадными глазами. Что еще? Увы, заболел Чифир. Простудился, увы. Неудивительно – везде «чхи-чхи». В комнате не отдохнешь: днем закрыто. Чифир отлеживался в столовой на стульях. Их поставили один к одному, будто лавка. Накрылся курткой. Его лицо покраснело, точно после бани. Насморк. Кашель. Малая накрыла его своей курткой. Принесла стакан горячего чая. Наши советские родственники, грузины, угостили мандаринами. Я сочинил оптимистические стишки: «Чифик! Чифик! Не болей! Вставай на ноги скорей!» Малая временно не называла его старикашкой. Серьезные птички пели ему свои целительные «чик-чирик» и «фюить-фюить».

Через неделю заключения нам, в конце концов, вручили временные доки. Это – листы с именами, штампами, фотографиями, местным флагом, который получился другим – белый крест на черном. В графе гражданства у меня и Ежика – «USSR». Обычно название красной империи вписывают тому, чье место жительства не доказано. Мы без документов. Ну, или, может, Ежик тоже ляпнул не в строчку про славного Владимира Ильича. Отсюда вывод: не махайте красным знаменем перед кем попало, не мечите бисер… Это вызывает зависть. Не у всех было такое красивое знамя. А зависть граничит с ненавистью. Поэтому возьмем пример со Штирлица. Свой в доску, но продуманный, на шифре.

Раньше, говорят, выдавали пластиковые карты. Ныне беженский бюджет худеет на глазах. Западники опомнились. Дошло. Давно бы пора. О, сколько отважных «Штирлицев» и не менее отважных «бондов» уже попалось с поличным!..

С документами разрешалось выйти наружу до вечера. Опоздаешь – и прозябай на улице. Чифир выздоровел и улыбался.

Мы маршировали по городку в полном составе. Ать-два! Ать-два! Нога в ноту. И поскольку я поэт, то не всегда попадал в ритм марша. Мы присматривались вокруг. Городок ничего особенного. Когда проколесил Европу вдоль и поперек, а также пропадал в наркотической, космической невесомости, то не всегда заметишь где-либо особенное. Разве что вездесущие часовые магазины. Я вспомнил, что «Ролексы» могли бы солидно смотреться с моим черным капюшоном. Затем отвлекся на штанишки Малой. Впервые разглядел и даже пришел к убеждению, что штанишки ей коротки. Вероятно, сели после стирки. Холодный ветряка дул под штанишки Малой. И в этих штанишках она выглядела несколько смешно. Зато не смешные последствия. Это когда после нее в магазине хоть шаром покати, хоть в футбол играй. А играть-то нечем. Мячик – тю-тю. Такие вот дела. Такие вот штанишки.

В азиль вернулись вечером. Внутрь запрещалось проносить продукты без чеков. А какие у нас чеки? И что это – чеки?

Охранники обыскивали кое-как. Поднимаешь руки вверх, а тебя по телу «хлоп-хлоп». У Бороды из рукавов высыпались шоколадки. Их, конечно, отобрали. У Малой хуже. На ее куртке заметили ценник. Охранников беспокоила пара, на их взгляд, лишних ноликов. Малая проглядела. Не то бы сорвала ценник. Прежнюю куртку оставила в магазине. В этой вышла, будто в ней появилась. Охранники конфисковали куртку. «Confiscated» – так объяснили. Интересное словцо. Я его тоже возьму себе на вооружение, если что-то сопру. А то заладил: экспроприировал, экспроприировал… Охранники учили Малую уму-разуму. Одно, дескать, нельзя, а другое не надо.

После ужина происшествие. Следует проводить уборку. Беженцы поднимали стулья на столы, подметали и мыли пол. У грузин уборка – не в почете, «понятиями» не одобрена. Говорят, воспитаны в тюремных традициях. Подмести, говорят, в камере – дело верное. Другое – барак, где убирают так называемые шныри. Поэтому грузины не убирали. Ну а наш белорусо-воронежский экипаж не выделялся на фоне антисанитарного восстания. Мы растворились среди убирающих. Хотя и ничего не делали, но как бы при деле. Уборка под присмотром работников азиля. Бездельников в наказание не выпустят наружу. Грузинам, сверх того, ужесточение – прекратили кормить. Так начался голодный бунт. Ночью грузины, протестуя, не поднялись наверх, как все, как велено. А первый этаж закрывался на ключ до утра. Ежик очутился с ними за переводчика. Никто из мятежников не баловался даже английским. Хотя пиратствовали в Европе годами.

Мы, кто временно не бунтари, видели сверху, из окна, как появился полицейский фургон. Оттуда выбежали люди в масках, бронежилетах, касках.

Вскоре мятежники пришли наверх. Пришли, а не убегали. У каждого кашель и красные глаза. Снизу тянуло слезоточивым газом. В комнате открыли окно. Ежик оказался единственным с шишкой на лбу, самый поврежденный. Так полиция поставила ему зачет по английскому языку. Грузины подбадривали Ежика:

– Терпи, белорус. Сегодня плохо. Завтра будет лучше.

– Главное, бульбаш, выйти отсюда.

Открытое настежь окно: усмирители погружались в фургон. Ветер охлаждал нашу комнату.

– Эй, нацисты! – кричал Ежик. – Фашисты! Хаиль Гитлер!

Тут же грузины добавили:

– Хаиль!.. Хаиль!

– Тише! – кто-то сказал. – Они могут сюда вернуться.

Это, кажется, не испугало здешних обитателей. Уже прошли через евротюрьмы, точнее «тюрьмы». А раньше за плечами – бутырки, матроски, героиновые ломки, одиночество изгнания, в общем разные испытания. Что тут какой-то слезоточивый газ и шишки! Подумаешь только… Обхохочешься!

Поутру новости: всем «советчикам» запретили вылазку наружу. Не важно – бунтовал, не бунтовал, «хаиль, не хаиль».

Я, Борода, Малая тем не менее сбежли. Подвернулся случай, когда выходила толпа сомалийских, может, в прошлом пиратов. Среди них затерялись. Малая грелась в куртке Ежика, на пару размеров больше. Тот остался в азиле.

Сыпался снег.

После прогулки нас не впустили обратно. Не стоило, по замечанию охраны, дезертировать, если запрещают.

– Приходите, ребята, утром. Возможно, пропустим.

Мы грелись в магазинах, пока и те не закрылись. Ближе к ночи – холоднее. Наш «тазик» стоял во дворе. Покрылся снегом. Жаль, что ключи остались у Чифира. Не то бы отсиделись в теплой машине.

Бесцельно бродили по городу. Иначе замерзнешь. Топ-топ – и час. Топ-топ – и второй, и третий. Друг друга подбадривали анекдотами. Я даже сочинил оптимистический стишок: «Мы – ребята из огня! Что нам холод декабря!» Случайно пришли к вокзалу. На платформах пустые стеклянные будки, «аквариумы». В них – горячие батареи. И почему раньше не вспомнили про вокзал? Ах да, я занимался поэзией…

В будке тепло. Вокруг никого, кроме бездомного, бородатого, в грязненьком пальто. Он лежал на скамейке соседнего «аквариума».

На стеклянной стене рекламный плакат: белые люди на курорте (солнце, море, песок) и чернокожий официант с подносом. Люди тепличного мира. Они – тут. Другие – там.

– Видишь, какая у них жизнь? Курорты по выходным. – Борода, видно, завидовал. – Катаются куда хотят. Не то что мы. Только и думаешь, как вовремя унести ноги, чтобы не закрыли в «депортационку».

– Ты не один. Миллионы нелегалов и нелегаловподонков из Восточной Европы так скитаются, – примирил его с действительностью я.

– Восточные хотя бы могут устроиться на работу официально.

– От работы кони мрут.

– Ты же сам говорил, что собираешься на работу.

– Мужик сказал – мужик сделал… А не сделал, то еще раз сказал…

– Странный мужик.

– Шучу. Короче, Борода, жизнь стоит узнать с разных углов. Даже не тебе жаловаться. Ты когда последний раз смотрел ценники?.. То-то же!..

К нам пожаловали два полисмена. Одного, с усиками, я сразу опознал. У него спрашивал адрес азиля. Хотя на моей голове капюшон, он тоже вспомнил нашу встречу:

– Опять ты! Ничего пока не украл?.. Давайте документы!

Мы дали ему беженские бумаги. Тот посмотрел и куда-то позвонил. Разговор по-немецки…

– Билеты есть? – Полисмен нам вернул доки. Я подумал: «Билеты? Какие билеты? Он бы еще спросил кассовые чеки».

– Я так и знал: билетов нет. Уходите. Здесь места для пассажиров.

– На вокзале только мы. – Я оглянулся: бездомный поблизости уже исчез. – Всем хватит мест.

– Не всем! – Тот, с усиками, спорил. А я ломал голову: какой исторический персонаж он мне напоминает? – Англичане в Америке тоже, как вы, поначалу прикидывались бедными и несчастными. – Полисмену не хватало свободных ушей. Нашел кому рассказывать – нам, студентам погорелых институтов. – Индейцы, как мы вас, подкармливали. И что потом? Много сегодня индейцев?

Я прикусил свой черный капюшон. Не то и тут сболтну лишнее. А этот еще пристрелит в виду служебного долга. А за меня потом некому расписывать жиденькие некрологи по гагам и страсбургам. Но какие индейцы? На дворе двадцать первый век! Через минуту на дворе оказалось вдобавок холодно. Опять холодно. И Борода некстати вспомнил мультик «Ледниковый период».

Поутру вернулись в беженский лагерь. Внутри обрадовал нагретый воздух. Повезло – нас впустили. Но было не до криков «ура». При глобальном комнатном потеплении тянуло в сон.

На другой день по азилю рыскал журналюга с микрофоном и телекамерой. Беженцы ему плакались, как на родине преследуют. Беженцы, странное дело, не скрывали лица. Я тут (держу пари на свой последний зуб) был один-одинешенек со своей могилкой Бакунина. И тоже, конечно, в розыске. Сам себя не найду…

Журналист, акула телекамеры, отбирал откормленных собеседников, с жирком, обладателей вторых и третьих подбородков, причесанных, стиранных. Эх, где же он прогуливал репрессии грузинского мятежа? И почему не снимал, как тут, подобно Маугли, кушают руками? Не все знают вилку. Зато такие люди, возможно, посмеются, если не соберешь-разберешь автомат Калашникова за секунды. Оружие кое-где важнее вилки. Ленин, Сталин, Путин, Калашников, снежные вьюги, остроконечные ядерные боеголовки – вот все, что такие люди знали о моей стране. Журналист таких сторонился. Я ему тоже не приглянулся. Наверняка журналюге сверху приказ. Обходи, мол, пацанов в капюшонах, особенно из русской Сицилии, Воронежа.

Нет, вру. Все-таки он предложил мне дать сочинение на вольную тему. Я прикрыл лицо шарфом. Мой рассказ о Европе. Конвенцию, дескать, знаем. Швейцарии не повезло с географией, если вспомнить о беженцах. Нашествие нелегалов сюда, от Сев. Африки до Италии. Или путь ТурцияГреция – опять Италия. Доля прибывших нуждается в убежище. И не всем по карману макароны и пицца. Итальянский беженец обречен на голодную улицу. Страны севернее – богаче, помогут жильем и пособием. Но туда попробуй-ка доберись. Рискованный путь. Случается аусвайс-контроль. Того жди, упакуют в депорт. тюрьму. Откуда скорее посветят в рыцари, нежели в беженцы, нежели освободят.

И вот наш прибывший открыл карту Европы. Прежде не увлекался географией. В его сельпо не было кембриджей. Там своя школа жизни. Проголодался? Проваливай, гни спину! Не до географии! На карте нежданно-негаданно происходит открытие. По соседству с Италией есть Швейцария. Новоприбывший, как правило, знает мало. Там знает: банки! Богатые, значит. Уже не нужна дорога на север. Так порой думаем мы, кандидаты в беженцы, и делаем ставку на Швейцарию.

Все это сказал по-английски. Он спросил о моей профессии. Я промолчал. Не говорить же, какими тут судьбами!.. А прежние интересы замерзли в русских холодах. Нет толку ворошить архив памяти.

День за днем.

В беженской общаге Базеля Малую и Чифира поселили вместе как мужа с женой. Их комната: широкая кровать, стол, стулья. Кухня на первом этаже. Ну а мне, Ежику и Бороде выделили комнаты общежитий в деревнях. Рядом с Базелем. В наших комнатах людно и разноязычно. Лишь семейные – по двое.

У Малой и Чифира сразу организовали общую штаб-квартиру. На подоконнике я поставил свой маленький кактус. Которую страну подряд колючка со мной. Талисман.

Перво-наперво пришили карманы внутри курток, вокруг спины. Затем нашли информацию о магазинах в интернете. Составили список адресов в блокноте. Пункты назначения вписывали в нави. Проблема, что тот, бывало, запутывался в трех соснах. Еще адреса магазов метили на карте точками, крестиками и кружками. Рулевой Чифир распорядился, чтобы я сидел впереди за штурмана.

– Налево… Теперь направо… Налево… Нет! Стой! Налево! Следующий поворот налево. – Я напутствовал и глядел то в карту, то на дорогу.

В резинку трусов я спрятал таблетки снотворного. Отосплюсь, если словят. Дольше трех суток не держат. Не воля, так тюряжка.

Главной целью были спиртные напитки и косметика. Чифир не вырос из пиратских штанишек. Ему мало и того и другого. Гулял по магазину с магниченным на карманы взглядом. Чтобы вытянуть мобильники, кошельки, документы. Последнее попадалось непредумышленно: на фига ему чужие бумаги! Он бережно ронял их там же, в магазине. Удивительно, как при его медвежьих лапах проводил капитальную диагностику карманов. Впрочем, у Чифира при себе длинный, как линейка, пинцет. Я так не могу. Излишне гадаю: словят? не словят? А главное – не думать. Вдобавок мне было не по душе брать чьи-либо личные вещи.

Еще Чифир обворовывал раздевалки рабочих. Прошмыгнет туда украдкой. Шкафчики – «хлоп, хлоп». Уже не раз его застукивали на месте преступления. С ним, как тень, объяснение: «Ищу туалет». Или шприц в руке. Мол, нужно место, чтобы уколоться. Сам не осознает, куда попал. Часто Чифир выходил из магазинов с бутылками и деньгами.

По вечерам дома шили карманы. Хотелось рекордов. Внутри куртки (желательно пуховик) готовили карманы поясом. Будто для гильз. Среди карманов промежутки. А не то – стук бутылок друг об друга. Отчего подозрение и проверка.

В Малую много бутылок не поместится. Ведь Малая. Зато у нее другие криминальные изюминки и высокий стиль. В магазинах прятала косметику под юбку, куртку и даже помещала на живот воздушный шарик. «Беременная». В магазине шарик сдувался, а на живот прятался товар.

Ночью разлеглись по матрасам. Лишь Чифир, будто одинокий царь, на кровати. Малая, в пижаме, спящая, ворочалась и постанывала. Можно подумать: снилось, как суслик проник в норку. И какой такой снился суслик? И в какую такую норку этот суслик влез?

Утром всех будил Чифир:

– Встаем, пираты!

В комнате закипел чайник. Щелчок – и выключился. Запах кофе. Чифир, странное дело, носу не верится, пил не чифир, а кофе. Первое, наверное, уже в свое время напился. Медленно и нацелено, как на минном поле, он ходил меж нами:

– Встаем! Вам, как швейцарцам, мама с папой не принесут денежки в кровать.

– Государство. – Что? Не понял.

– Я говорю: государство не принесет.

– Тем более, встаем. Мы вообще без государства.

– Старый! Хватит уже, – сонно и лениво сказала Малая. – Прошли те времена, когда ты будил меня на работу.

Поясню в скромных и серых красках – это о прошлом. Раньше Малая работала продавщицей в белорусском магазине. Воришек, вдобавок часто нарков, знала в лицо, если не рожу. Малая их прогоняла. Выходило, что крадут у нее. Недостачи списывают на персонал. В Западной Европе иначе: на продавцов не вешают. Малую ценили как работника. При ней потери уменьшились до небывалого минимума. Так бы и дальше работала, жила-была, но, как всем нам, стало и скучно, и серо, и мало прибыли.

Зря надеялись на деревни. Там, казалось, крадут меньше. Значит, думали, нам легче. И не тут-то было. В первой деревне Чифир вернулся из магазина через пару минут. Ясно, что пустой. Так быстро не украдешь.

– Товар клали? – Ежик нарушил молчание. – Не взял? Да?

Когда товар распределялся по алкогольным полкам, то мы редко «светились» перед работниками.

– Нет. Людей мало. – Чифир завел машину. – Смотрят на меня, как на зверька нового в зоопарке. И все говорят: «Хай! Хой! Х…й!» Друг друга знают. Деревня.

И чем изолированнее деревня, тем сложнее. Там другие европейцы. Еще не прокопченные пожаром демократий, гуманизма и остальных утопий. Такие коренные европейцы не вызовут мусоров, но «пистюлей» вкатают собственноручно.

Теперь чаще посещали городские магазины. Бутылки копили в багажнике и комнате. Тяжелый вопрос: кому продать? Вначале рассчитывали на черные рынки. В Швеции, помню, они открывались по выходным. В трех городах: Стокгольм, Готенбург, Мальмо. В Швейцарии иначе, о рынках ни слухом ни духом. Зато всюду азиатские лавки. Их объезжали на машине. Повороты куда глаза глядят.

Вот лавка. С улицы, казалось, арабская. Нет же – за кассой белый. Предлагаем бутылки. Белый, конечно, отказывается. Ясное дело: все «снежки», как правило, живут по закону. В следующей лавке китаец. Его глаза загорелись интересом. Он вертел в руках бутылки. А зачем, спрашивается, вертел? Градус не повысится.

– Куплю! Все куплю! По семь куплю! – Нет. Мало. По десять. – Семь. – Десять. – Нет. – Да.

– Смотрите. Тут этикетка порвана. Такое по шесть. Но я добрый. Я Конфуция читал. Я беру по семь.

– Этикетка больше нигде не порвана.

– Сколько у вас бутылок? – Много.

Китаец пересчитал бутылки трех сумок. Если посетители, то китаец отвлекался на них. Я и Чифир прикидывались, будто выбираем товар.

– Старый! – прошептал я. – Ты зыркаешь на прокладки.

– Ага. Точно… Задумался о своем.

Китаец рассчитался. Не хватало сто франков. – Я дал по семь.

– Мы договаривались по десять. Забыл?

– Мне румыны носят по пять. Дороже невозможно. А я по семь.

Бутылки перенесли обратно, в багажник. Пусть не привыкает к дешевым скупкам. Нам нужно уважать свой риск. Мог ли кто-то предлагать по пять? Да. Особенно нарки, кому позарез на дозу, кому потушить пожар в венах! Эти за ценой не постоят. Лишь бы хватило на дырочку в вене. Смысл жизни – дырочка.

Ночью я и Чифир оделись в черное и вышли с канистрами в мешках. В следующий раз, как договорились, очередь Ежика и Бороды. Не шататься же вчетвером. Лишнее внимание к себе.

На парковке мы прокрались меж машинами гуськом. Осмотр баков – закрыто и там и тут. Один наконец-то открытый. Опускаем шланг, из которого Чифир вдыхает воздух. И… потекло. Затем ищем дальше… Итого: набрали канистру. На заправке быстрее, проще. Зато при ночных рейдах не узнают наши номера. И сколько потом ни мыли руки, а все равно пропахли бензином.

Вскоре стало не до магазинов. Срочно нужен сбыт. Хотя Чифир и это подговаривал бросить. Магазины – мелкое, хуже того, не престижное занятие. Другое дело – обокрасть дома… Борода сразу отказался:

– У меня женка точняк подаст на развод, если еще год не вернусь.

– Почему «год»?

– Меньше за хату не дадут.

– Так настраиваться нельзя! – возмутился Чифир. – Нужна уверенность в себе. Уверенность, что выйдешь сухим из воды.

А я подумал: «Почему вода? Грязь! Из грязи!»

Ежик тоже против домов. Ему неохота расставаться с героином. Такая разлука серьезнее, чем жена. Еж напомнил по делу – как уже проникали в дома и везде без налички. Деньги в банках. Да, унесешь технику и драгоценности. Но такая игра не стоит свеч. Впрочем, я против домов не поэтому. Повторяю, не краду кому-либо привычные вещи. В общем, мы сошлись на мнение: магазины лучше. Видишь, что берешь. В тюрьме, казалось, за магазы надолго не застрянешь. После разъездов по чужбине всем охота на родину. Швейцария осталась на десерт.

И вот поиски сбыта. Объезжаем азиатские лавки. Везде отказы. Либо назначали слишком мизерную цену. Бледнолицых продавцов, явно коренных швейцарцев, не спрашивали. Пустая трата времени. Если не хуже – как бы не вызвали мусоров.

– Я куплю по семь! – предложил кучерявый араб. Опять по семь!

На кражах не тратили столько нервов, как тут. В другую лавку я пошел с Малой. Здесь индус. Ему бы тоже по семь. Будто сговор.

– Чем отдавать по семь, я лучше искупаюсь в этом шампанском, – решила Малая.

Дальше заходили по одному. Продавцы менее подозревают: мусора, не мусора? Я сразу пожалел, что вошел. Тут уже был. И отказано. Но пригляделся: теперь за кассой вместо деда стоял молодой араб. Молодым по вкусу риск. Он завел меня в комнату, где телевизор видеонаблюдения. Араб купил сумку. Затем остальное, из багажника. А через час привезем запасы из дома.

Так нашли сбыт.

Дома шили карманы. Еще. Вдобавок. Раньше, казалось, десять бутылок – рекорд. Нет уж. У Чифира пятнадцать бутылочных «гильз».

– Что за десять попадаться, что за пятнадцать, а все равно – закроют, – говорил он.

После нашего захода (аж пятеро) полки пустели и плакали. Жди, что охрана сразу посмотрит видеозаписи. И запомнит. Конечно, не я один это понимал. Но и я молчал о том, чтобы промышлять раздельно.

Бывало, встречали других shopkillers (shop – магазин, killers – убийцы): грузины, прибалты, румыны. Они предупреждали, что в магазинах работают так называемые детективы, или деки. Одеты по гражданке, в серое, обычно (и это удивительно) пожилого возраста. Мы не верили. Только представьте себе: бабка в кроссовках, бабка в погоне! И еще представим, и увидим!..

Поначалу Малая зарабатывала меньше всех. В ее куртку вмещалось не больше шести карманов. Она ведь Малая. Ей проще с косметикой. Что до бутылок, то меньше всех крал Ежик. Карманы не шил. Некогда. Все время под кайфом. Бутылки прятал за спину, под куртку, что поверх пуховика и заправлена в штаны сзади. Каждый вечер голова Ежика опущена. Чешет лицо. Случается, внезапно поднимает голову. Глаза открываются. И рот открывается – льются целебным источником рассказы, как всем нужно вести здоровый образ жизни: «Важно лишь то, как держать в норме обменный процесс в организме. А это называется гомеостаз. А гомеостаз способен к саморегуляции организма, то есть возможность организма сохранить состояние благодаря определенным реакциям. Для стабильного состояния здоровья нужен уровень в диапазоне ПиЭйч семь целых тридцать пять сотых. Что касается эндокринной системы, то железы внутренней секреции истощаются…» Вот-вот. И я тоже пропускал это фуфло мимо ушей.

Я надел куртку с новыми пришитыми карманами. Загрузил испытательные бутылки. Прошел по комнате. Бутылки не звенели. Еще бы – меж ними промежутки.

– Ты похож на ежика. – Чифир удостоил меня вниманием. – В смысле: сходство не с нашим Ежиком. Горлышки бутылок торчат на спине.

– А так? – Я сунул руки в карманы кофты под курткой, которая оттопырилась назад.

– Теперь лучше.

Я дошивал карманы крепко, вторым швом. Не то жди, что порвется: хрясь! дзынь!

Пьяный Борода звонил жене по скайпу:

– Бу-бу-бу… Где мой ребенок? Я хочу его видеть.

– Это мой ребенок! – И мой тоже.

– Твоих там всего-то две капли. Шляйся по Европам и дальше. Ты туда свалил, чтобы ничего не делать.

– Я ишачу на долги. Ты знаешь, что если вовремя не выплачу…

– Здесь тоже работают.

– На вашем «здесь» платят два рубля и три копейки.

После разговора с женой Борода вынул из холодильника пиво. Минуту задумчиво держал бутылку в руках. Затем положил обратно. Пусть охлаждается. Через час Борода вернулся с водкой. Купил у арабов. У этих еле сопрешь. Ночью поблизости работали только арабы.

Из магазина выходили, как ни крути, «заряженные». Не одно, так другое. Допустим, продавцы возле спиртного. Или не всем из нас хватало бутылок. Тогда забирали косметику и редбуллы. К бутылкам спешили, будто на соревнованиях. Последнему, того жди, пустой прилавок. И мне сложнее. Ибо я спроектировал передислокацию шапок. Зайду в такой, выйду в иной. Только шапками введу в заблуждение и беспокойство. Еще переодевался. Сниму в магазине куртку. Спрячу на дно корзины. И с олимпийским спокойствием положу бутылки с полки в корзину. Получается, будто некто другой это сделал перед камерами. Найду «слепую зону», где без видеонаблюдения. Порой таких зон нет. Тогда гер с ними, с зонами. Гружусь спиной к камерам. Но вначале проверяю: нет ли наклеексигналок?

Вот – прохожу мимо ворот в магазине. И – сигнал. Тревога! Где-то не доглядел наклейку. Тем не менее иду, как ни в чем не бывало. За спиной крик по-немецки. Это, конечно, мне. Иду на «морозе». За углом даю на «пяту». Шнеле, Витя, шнеле. Тебе еще в институт поступать.

Краденое сдаем в новой лавке. Молодой араб. Сегодня нет его отца. Сынок торгуется за центы. Не то чтобы жадный. Ему хочется показать себя перед батей. Я делаю скидку. Взамен беру фрукты бесплатно. Вышло то ж на то ж. Тут покупают мало. Едем к нашему первому скупщику. И плохие дела. Он не желает иметь с нами дела. Отныне никогда. Оказывается, вчера Ежик занес бутылки в порядке своей очереди. Мы заносили по одному. Пока барыга считал бутылки, Ежик украл шоколадку и сок. Потом барыга смотрел видеокамеру… В машине Ежику про это сказали.

– Да, украл. Он барыга. С ним так и надо. – А знаешь поговорку: не плюй в колодец…

– Не гони! – Еж перебил. Расхрабрился. – Мало, что ли, барыг?

– Деня! Разве у меня на лбу написано «рулевой шнырь»?.. Сам теперь ищи сбыт.

Ежу повезло. В тот день найдем нового скупщика. Спасибо грузинам – показали. Лавка у вокзала SBB, в подземке. Сразу бросилась в глаза разноязычная очередь: поляки, румыны, грузины, прибалты. «Да, мы теперь здесь. Уже двадцать лет, как освободились от вас, коммунистов», – хвалился мне литовец. «И в чем эта свобода? – говорю. – Чтобы теперь здесь «редбуллы» воровать за три копейки или убирать за швейцарцами в отелях, или строить для них дома. Жалкий рабский труд». Как еще заметим, толпа здесь почти всегда. Даже приезжают из соседних деревень, чтобы продать. Время от времени выходил хозяин лавки, лысый, смуглый, черноглазый индус. Рядом его интернеткафе. Туда он всех отправлял для ожидания. Очередь иностранцев – подозрительно. Иногда мимо проходили полисмены. Всегда – топ-топ, – мимо. Странно. На улице, случается, сболтни русским словцом. И, будто из-под земли, возникнут полисмены в гражданке. Проверят документы и карманы.

Индусу, конечно, не продать все предложения. Лавка лопнет. Вероятно, перекупка. Сотрудничество, вась-вась, с полицией, вероятно. Раз уж такой смелый. Не то что другие. Перекупка? Кафе? Магазины? Мне по фигу. Главное – сбыт есть.

В интернет-кафе без посетителей, кому нужен компьютер. Только крадуны. Даже стоячие, как в автобусе, места.

Наконец-то моя очередь. В лавке пахло пряностями. Индус показал место, где я скрылся за полкой товаров. Прохожие в переходе не увидят сквозь стеклянную витрину. Я выставил на пол все бутылки. Пересчет. Индус водил пальцем по воздуху, тоже считал: ай, цвай, драй… Появилось два покупателя. Я глядел на сигареты. Хотя не курю. Я видел перед собой не прилавок, а кровать. В воображении: кровать. Уснуть бы. Забыться. Все кругом надоело. Пора, Витя, на родину, на работу, на завод… Ну а что? Не пахать же и вкалывать офисным планктоном мне, борцу с капитализмом. Вставай рабочий класс, заводы! Не все еще там, в моей Итаке-Воронеже, закрылось и разворовано. Вырос ты, Витя, из пиратских штанишек. Пиастры, хуястры. Хватит.

Так, по очереди, спихнули товар. Борода занес тяжелые сумки Малой. Помог.

В дороге Ежик просил притормозить у аптеки:

– Хочу купить средство от облысения. Волосы выпадают.

– Мозги у тебя выпадают.

– Тебе такое средство тоже не повредит, – советовал Ежик.

– Есть, Деня, одна истина, – Чифир взял учительский тон, – если ты без «бабла» и «тазика», то всем твоя шевелюра как шла, так и ехала. А вот подкати до кобылы на «бэшке» заряженной и тонированной. Хоть без рук и ног подкати, а кобыла все равно даст.

– Малая, это правда? Скажи как баба.

– Малая – не баба, – вместо нее отвечал Чифир. – Малая – пацанка.

– И что теперь мне предлагаешь? Я, по-твоему, «бэшку» должен купить?

– Нет… Хотя бы для начала брось отравляться. И волосы не выпадут.

У Ежика обыкновенная наркоманская мания. Надеется, что при оздоровительных технологиях и народных рецептах прокайфует до пенсии в жизненной невесомости и безвредно, и безбожно.

Заканчивался бензин. На заправке – новая тактика. Машину оставили неподалеку, на обочине шоссе. До заправки шли с канистрами. Нас не видно за другими машинами.

На вокзале мы отсылали деньги по Western Union. Добычу нельзя оставлять. Когда арестуют (уже не употребляю слово «если»), то конфискуют без объяснений. И тут выяснилось, что по нашим беженским докам запрещена высылка более четырех (точно не помню) сотен франков. Я и Ежик пока не высылали. Сойдем за отправителей. Но и так сумма превышала лимит. Я свои «мани» закапывал в парке. А Еж их растворял в венах. На вокзале толпились местные алкоголики. Не знаю, почему местом сбора они выбрали именно вокзал, а полиция не разгоняла. По паспорту выпившего швейцарца выслали денежные подкрепления. Его наградили бутылкой водки. Хотя он требовал виски. Но мы ему: «Нет. Нет. Русские платят водкой».

Нежданно-негаданно забыли, где наша машина. Еж решил:

– Будем ориентироваться на старинные здания. Машина около них.

– Здесь везде старинные здания. Народ не был воинственным.

Прохожие вопросительно жали плечами, когда слушали особые приметы того здания. Лишь одна девушка объяснила очаровательным, прокуренным голоском, куда идти.

В конце концов, машину обнаружили. Затем на «точку». Уже не везде Ежику продавали наркоту. Среди барыг пронесся слух, что русские кидают. В захолустье купили кокс. Ежик разрекламировал. Все, за исключением Малой, нюхали дома. Отчего извержение сил! Возле кухни пять велотренажеров. Мы крутили педали несколько часов подряд и болтали наперебой. Разве что не крутил Ежик. Как обычно, он растянулся на диване. Будто спал. Но это не сон. Сигарета выпадала изо рта. Диван дымился и тлел. Пожарник-Малая тушила морковным соком.

На кухне появлялись разноцветные дети. Малая дарила им игрушки и шоколадки. Отчего ее прозвали Сантой. Южные дети не знали Снегурочку. У Малой чернокожая любимица, по прозвищу Мелкая, кучерявая девочка. Малая мяукала, а радостная девочка бежала к ней с распростертыми объятиями. Малая выла по-собачьи – и девочка пряталась за стулом. Мелкая, подруга Малой.

Проснулись к обеду. Раньше – без толку. В магазине мало посетителей. Среди которых нужно раствориться в своей неприметной одежде. Нехотя глотали еду. Попадешь в мусарню – и неизвестно когда заморишь червячка, если не анаконду. Там обед в загадочной тьме.

Дни шли, бежали дни, летели. Одно и то же – дороги, магазы, горы, снег, заправки, участки.

На парковке мы осмотрели место, чтобы его запомнить. Не то опять «ау». Чифир спрятал ключи на колесо.

– А если эвакуатор?

– Не каркай. А то клюв вырастет.

– Я этот магаз уже знаю. – У Бороды огорченное лицо. – Плохое место. Всюду камеры.

– Грузись спиной к камерам. Насквозь твою спину не увидят.

Борода зря опасался. Ну поймают – и что? На электрическую скамейку не посадят. Испуг Бороды понятен: семья. Я не сомневался, что его закроют первым. Страхи притягивают свои причины.

Борода пошел первым, медленно шел, будто в ад. Всем сразу – нежелательно, лишнее внимание к себе. Пока ждали на улице, Ежик сливал информацию:

– Вчера Борода мне тему закинул: «Давайте красть и делить деньги поровну. Давай, Ежик, с пацанами потрещим. К тебе прислушаются. Ты, Ежик, умный. Ты наркоман».

– Это называется: на чужом +++ (за расшифровкой букв обращайтесь к Якубовичу) и сразу в рай, – сказал Чифир. – Судите сами. В мою куртку помещается теоретически двадцать бутылок. В его – семь. И куртку он перешивать не торопится. Ему некогда.

Магазин посетили по очереди. Остался пустой прилавок, где когда-то покоилась былая водка и прошлое виски. Теперь – пусто. Мышь с похмелья повесится. «Урожай» оставили в багажнике. Затем пешком к магазину неподалеку. Я разговаривал с Малой. Чифир, зануда, то и дело напоминал, чтобы говорили тише.

– Тебе мешаем? Чего прилип?

– Мусора в гражданке услышат русскую речь и проверят нас.

– Мы уже пустые.

– Не в этом дело. Привыкнешь говорить порусски и забудешься.

Чифир прав. Поймают с товаром – задержат до выяснения обстоятельств. Еще три дня взаперти. Отчего мы шифровали разговоры. Например, видеокамеру называли «глазом». Ведь слово видеокамера одинаково на разных языках.

Точно не знаю, каким боком «засветились» в следующем магазине. Перед камерами не грузились. Но тут уже не впервые. Вероятно, на тех же камерах заметили, как прежде многократно наполняли корзины, а выходили пустые. Я и Чифир меж собой не болтали. Однако совпало, что на разных кассах стояли одновременно с молоком на «отбив». Алкогольные молочники. На кассах нас пропустили секунда в секунду. Какое совпадение? И тут… Нет, стоп. Вначале – краткая хроника задержаний в Европе. Итак. 94-й год. Продавец не верит глазам: о, мистика, воруют. 97-й. Глазам, да-да, уже верят. Прозрели наконец-то. Но прикрывает рукой глаза. Иначе, о ужас, придется ругаться. Продавец пока стесняется. За ругательства ему не платят. 99-й. Глубокий вдох и продавец осмеливается: «Извините. Нет, тысяча извинений. Кажется, в вашу прелестную сумку случайно попало десять бутылок отборного виски». – «Э-э-э… М-м-м». – «Ну ладно. Ну, показалось, наверное». Теперь нулевые. Глубокий вдох продавца: «Я подозреваю, что вы украли». Далее – 03-й год. «Отдай бутылки! – Не у себя дома. Не кричи. И дома, у себя, не кричи».

Это не шутки. Примерно так действительно было. А вот наши дни. Я и Чифир стартовали от касс. Выход загородил маленький, шкет, охранник:

– Что у вас в куртках? Я давно слежу за вами. Чифир взялся за старый обкатанный приемчик: бла-бла-бла про адвоката. И вдруг крикнул: «А-аа!» Надеялся, что свергнет охранника в шок и убежит. Но – нет. Сторож, видно, уже наученный и прожженный, выхватил по-ковбойски из кармана электрошокер. «Бз-з-з». Старый ребенок Чифир упал на пол. Я отвернулся. Его окружили продавцы и просто зеваки. Сторож не спускал с меня глаз. Я прикинулся статуей. И без адвокатов. И вспомнилось, как мне вешали просроченную, заплесневелую информационную лапшу, будто тут манекены вместо охранников.

В участке карманы куртки оторвали. Раз на раз не приходится. Порой куртки конфисковали. Дескать, приспособлена для краж. На допросе полисмен расспрашивал, бу-бу-бу, расспрашивал. А я водил пальцем по столу. Будто рисовал забавных человечков на забавном островке.

Через три дня камеры-одиночки свободен. Чифира отпустили раньше и на все четыре стороны из участка. Моя же прописка в пригороде. Поэтому передали знакомому вокзальному полицейскому. Я ему тоже вспомнился. Его нравоучения не цитирую. Бумага, боюсь, вспыхнет.

– Вынь руки из карманов, когда я с тобой разговариваю!

Он купил билет на мои деньги. Затолкал в вагон. И стоял на перроне, пока мой поезд не тронулся.

Я спрыгнул на следующей остановке, чтобы занять обратный поезд. В Базеле прошмыгнул по вокзалу с оглядкой: нет ли отправителя?

Чифир и остальные дождались меня неподалеку. Когда я приветствовал всех пожатием рук (в том числе и Малую), к нам подошел грязный алкоголик:

– Эй вы! Дайте денег! Быстро! Я хочу виски! Алкоголик требовал инвестиции аж на трех языках. Наглый. Я – и то не такой наглый, когда граблю. Если даже не скромнее я.

По дороге сел аккумулятор машины. Съехали на обочину. Кроме Малой, которая за рулем, толкали вчетвером. Вскоре помогли двое прохожих. Чернокожие. Белые не помогли бы. Они воспитаны на службах спасения.

Машина тронулась и… завелась.

Дома Чифир вертел в руках пакетик коричневого порошка.

– Что это? – Кокс.

– Темноват для кокса. Чифир будто не слышал:

– По вене пущу. Так экономнее.

Чифир, конечно, знал, что перед ним героин, а не кокс. Возможно, ему не хотелось ударить лицом в наркогрязь перед племянницей.

Первым укололся Ежик. И ни в одном глазу. Ему доза как вода. «Ужаленный» Чифир, наоборот, разлегся на диване с довольным лицом ребенка. Ласково, прямо-таки возлюбленной, прошептал:

– Сволочи! Герыч вместо кокса подсунули! Обманули! Подонки!

– Ну ладно – молодняк. Мозги не выросли, – начался фейерверк гневных слов Малой. – Ну ты, бабка старая, куда лезешь?

У нее покрасневшие глаза. Наверное, вот-вот заплакала бы. Она спешно покинула комнату.

Борода взялся за ноутбук и просил всех о тишине. Ему нужно звонить маме. И разговор с ней продлится недолго. Пока мама не спросит, чем занимаешься и откуда деньги? Борода тут же распрощается. Неохота врать. Из всех нас только Малая призналась родне, то есть бабушке (вся ее родня), что собирается на кражи. А бабушка не верила. То и дело напоминала, что заниматься проституцией опасно. Получается, никому из нас родня не верила. Я, впрочем, своему бате вообще не говорил о промахах и успехах. Ибо какие мои успехи? Скоро год как смотрю на небо без решетки – уже хорошо.

Больше крали вне Базеля. В пригородах хотя бы при поимке не содержат три дня. Где еще не кусают локти от наводнения Криминтерна. Раскрыли пограничные шлюзы на свои наивные головы!

Борода выходил из магазина последним. Сквозь стеклянную витрину видели, как продавцы перекрыли ему выход. Game over? Борода о чем-то говорил. И вдруг крикнул и взмахнул руками. Продавцы отшатнулись. Борода выбежал. То, что мог и хотел Чифир, если бы не электрошокер… Так мы, как правило, всегда делали.

Несколько минут – и полисмены колесили по деревне на мотоциклах и машинах. Борода не отвечал на звонки. Наверное, некогда, если бежал. Объявился на трассе. И поздно. Мы проезжали мимо, когда полисмены надевали ему наручники. Оказывается, бежал вдоль трассы. Лучше бы отсиделся в кустах.

Местной полиции, конечно, стоило нас благодарить. О, если не мы – пистолеты и наручники покроются паутиной и ржавчиной. При поимке они не скрывают улыбок и смеха. Часто в участок доставляют на скорости и под музыку сирены. Так вот – деревенские мусора отпустили Бороду через пять минут. В дорожку дали печенек и апельсиновый сок. Борода оправдывался, что он алкоголик и по одной бутылке не берет в кредит. Да, кредит. Слово «украл» не употреблял. Дескать, вернет. В общем, по одной – нельзя. У него предстоял запой. Значит, нужно сразу тырить норму, чуть ли не ящик.

День за днем. Скучнее, серее. Не всегда же взбадриваться электрошокером. При очередных поимках кровь уже не стремилась беспокойным горным ручьем. Разве что после освобождения чаще осматривался. Ложное шестое чувство: слежка! Но это временно, пока вездесущая безнаказанность не притупит осторожность.

Страна удивляла. Помню, я оставил сумку с бутылками на руле чужого велосипеда. Так делал всегда, если поблизости не было нашей машины. В магазе меня «приняли»…

– Понять, простить и отпустить, – сказал я.

Куртку отобрали. Ведь приспособлено для краж. Это случилось в Базеле. Поэтому три дня в камереодиночке. Я задумался о современной русской миграции… Ныне все иначе, чем раньше. Уже не «утечка» и «слив» либеральных мозгов. Новые иммигранты из осколков советской империи – если не работа по-черному, то досуг преступный.

На четвертый день меня передали преподобному вокзальному полисмену. Ну, тому эмоциональному террористу. Отныне он не позировал исправительными лекциями. Понял: без толку. Он пил таблетки и снова отправлял меня по месту прописки. Я махал ему рукой из поезда:

– До свидания, ваша светлость! До свидания! Сумка все еще там, где оставил. На асфальте. Велика не было. Вероятно, его хозяин снял сумку с руля.

Далеко не уезжали. В немецком кантоне магазинов по горло. Разве что однажды Борода откололся от нас, чтобы обокрасть итальянский кантон. Ибо там, по слухам, больше хорошей одежды. Ближе к ночи Борода вернулся. Без «улова», зато с синим опухшим ухом и фингалом под глазом. Оказывается, словили в магазе. Продавцы и даже последняя пьяная прачка засучили рукава… И обошлось без мусоров. Зря в те трогательные минуты Борода молился: скорей бы спасительный звоночек в полицию! О, где же вы, милые полисменчики?! Такая доля – лучше стерпеть. Стукнешь в обратку – еще грабеж, гляди, припишут.

Возвращение Бороды отметили гашишем. Ежик угостил. Мы, кроме Малой, пустили «косяк» по кругу. Крепкий гашиш: мозги улетели в космос. Был страх, что они не прилетят обратно. Как же потом без мозгов?

Я осторожничал. В магазах переодевался. Это взамен идеальной эстафеты, когда один возьмет бутылки с полки, а другой выносит. Ну а я сниму куртку, которую или спрячу в торговом зале, или положу в дно корзины. На лице очки. И уже будто не я кладу бутылки под камерой. Итак, «стекляшки» в корзине. Следующий шаг – найти «слепую зону», где нет видеокамер, «ахиллесова пята» магазинов, если не ослиное копыто. Затем проверка наклеек-сигналок… Чисто… Тоже… Ага. Вот. На одной отдираю липучку. Далее одеваюсь: куртка, шапка. Бутылки, как гильзы, по карманам.

Чаще ловили не потому, что заметили в видеокамерах. Я не доглядывал «липучки» и сигналил на воротах. И другое. Порой будто бы мимо и случайно проходили деки и смотрели в корзину, чтобы потом на кассе проверить покупки… Проблема, что деки одеты по гражданке. Значит, остается лишь догадываться: это деки! То есть – странное дело, если кто-либо смотрит в твою корзину и за тобой, вместо того чтобы, как все нормальные покупатели, выбирать товар.

После очередной «трешки» в КПЗ я узнал, что Малая пропадала два дня. Тоже не вернулась из магазина.

– А вдруг депортируют? – гадал Борода.

В глазах Чифира я увидел отражение Бороды – как его закатывают в асфальт. Любимая угроза Чифира: «закатаю в асфальт». Он себе не находил места. Так всегда, если закрывали Малую. Чифир погружался в запой. А мы без машины. «Левых» прав больше ни у кого. Он крал по две бутылки водки. От камер не прятался. Наоборот, перед камерой положит бутылку запазуху, покажет «фак» и на кассу. Однажды Чифир вернулся из магазина пьяный в кирпичи. Его только что поймал продавец. «Зачем украл?» – спросил тот. – «Я алкоголик». – «И все-таки… Чем мотивирован ваш алкоголизм?» – «У меня стресс. Разлука с семьей». – «Я тебя понимаю. Я тоже был эмигрантом. И все это пьешь один?» – «Да». – «Не может быть». – «Спорим?»

Ежик тоже не крал. На нем появились красные пятна. По словам Ежика, виновата недоброкачественная наркота.

– Тут «фуфло» подсунули неспроста! Меня пытались отравить. И ладно бы только меня. Они всю русскую нацию пытались отравить в моем представительстве.

Ежик подговаривал поквитаться с барыгами. Хотя бы за русское дело! «Патриотизм – последнее убежище негодяев», – вспомнилась мне чья-та цитата.

Чифир, конечно, махнул рукой:

– Пустая возня. И вообще ты, Ежик, прекращай представляться русским и белорусом. Хватит нации позорить.

Малая вернулась на четвертый день пропажи. Чифир сразу же выкинул в мусорку недопитую бутылку. Она отсидела стандартную «трешку». Куртку отобрали. Нашитые карманы… Ей трудно найти новую. Взрослое «S» (от слова «small» – маленький) великовато. Часто Малая одевалась в детских отделах.

И дни опять закрутились привычно и серо, будто колеса нашей машины.

По дороге нас остановила полиция. Чифир протянул права. Вот – мятая, рваная, запятнанная кровью и кофе бумажка, ксерокопия.

– Что это? – Полисмен не сразу прикоснулся до предложения. Брезгливый.

– Водительские права. – А где оригинал? – Дома.

Вообще-то у Чифира были настоящие водительские права. Но закопаны в лесу, где и паспорт. Там его настоящие имя, которое нельзя «вскрывать».

Багажник заполнен бутылками и косметикой. Мне вспомнились задержания в Швеции. Ежедневно проезжали плюс-минус триста км. Тоже магазинные прогулки. Проблема, что скандинавские населенные пункты далеко друг от друга. Зато по выходным работали черные рынки. В трех городах: Стокгольм, Готенбург, Мальмо. На подъездах к рынкам дежурила полиция. Если номер из Wild East Europe, то, вероятно, остановят. В багажнике «палево», большей частью косметика. Случалось, полиция отбирала у нас и товар, и машину. В последний раз купили этот ржавый, мятый, в царапинах «ниссан». И по заниженной цене. Казалось, вот-вот машину, как обычно, отберут мусора. Еще неоднократно (сбился со счета) попадались с полным багажником тыренного. И лишь однажды полиция конфискует товар. Ведь не докажешь: купил. И главное, у всех приводы в мусарню за такой товар. Ясно, чем занимаемся. Но теперь не то, что раньше, – машину всегда оставляли. Странное дело. Продавец машины, русскоязычный армянин, давний приятель Чифира, честно сказал, что на машине разбился насмерть его дальний родственник, наркоман и крадун. А машине всего-навсего – вмятина и царапина.

И опять повезло. Багажник не проверяли. Права вернули. Но с предупреждением, что с такими правами рулить по стране запрещается. Машину, значит, на парковку. И чтобы потом объявился владелец настоящих прав.

Припарковались на ближайшей заправке. Полисмены даже оставили свой пост. Дабы проверить: машина покинута.

Обождем рядом, за деревьями. Полиция, конечно, уехала. А мы вернулись в машину.

– Эй, тише! Это тебе не танк! – крикнул Чифир, когда Малая хлопнула дверцей.

Она за рулем. Чифир на заднем сиденье. У Малой тоже «липовые» права. В случае если попадемся на тот же патруль, то какой-никакой шанс отболтаться. Ведь новый водитель. А то, что такие же кккуевые права, – ну, извините, не поняли ваш английский.

Малая ехала медленно, в отличие от Чифира, сорвиголова, которому лишь бы обогнать. Дорожный анархист. В простых ситуациях Малая путалась. Я смотрел карту и говорил ей, куда двигаться:

– Сейчас налево.

Она свернула вправо.

– Налево. Малая, не спи.

– Ой! Перепутала. Я же баба.

Она откусила морковку. У нее часто с собой морковка:

– Полезно для зрения. – Не знаю. Не знаю.

– По крайней мере я не видела еще ни одного зайца в очках.

– Малая, на красный едешь! Чифира тянуло на рассказы:

– Бу-бу-бу… Он мне говорит: Давай мою бабку грабанем. Я знаю, где у нее «нычка». А я ему гордо ответил: «Я под такие «косяки» не подписываюсь… Бу-бу-бу… Через неделю бабку похоронили. Сама померла. – Чифир задумался. – Хотя не исключено, что и внучок приложил руку.

В магазе невезучим оказался лишь я – сигнал на воротах. Где-то, значит, не доглядел наклейкузвонок. В мастерской воображения вспыхнула камера-одиночка!.. Ну уж нет! И я побежал. Но стеклянные двери (они на датчике движения) заперты. Продавцы медленно, будто зомби, приближались ко мне. Черный выход! Уже не раз выбегал оттуда, но в других магазинах предыдущих стран. И вот я рвался на склад. Бутылки выпадали из куртки. Одна разбилась. Я скинул куртку. Теперь легче. Я бежал и сбивал позади себя телеги покупателей. Продавцы, преследователи, спотыкались об них и падали. Во мне растекалось тепло адреналинового кайфа. Словно прыжок с парашютом.

Из склада я попал в коридор. Дверь слева… Другая справа… Еще одна… И, о чудо, дверь, за которой забор, но с колючкой. Нервно дернул дверную ручку (вниз, вверх, вниз!) – заперто. Обернулся: продавцы уже во дворе.

– Идиот!

– Сумасшедший! – Бутылки разбил!

Побег окончен. Парашют не раскрылся. Через пару часов полисмен кричал:

– Прожил четверть века, а все еще воруешь бутылки.

Я промолчал, что не всегда бутылки… А то гляди припишут задним числом.

– Четверть века!

Он не говорил «двадцать пять». Интересно, что подумает про Чифира? Там полсотни не за горами. Это вам не шутки – одна двадцатая тысячелетия как-никак.

– Впредь в Базеле не появляйся! Это мой город! Он прав. Какие споры! Если в моем городе злодействуют иноземцы? Ладно там, черт с ними, свои. Однажды, давно это было, я написал статью с названием «За родину в тапочках не сражаются». Про то, как нерусские «заставляли русских девочек заниматься проституцией и торговали наркотиками». Эхом из воронежской провинции статья донеслась в столичные газеты – цитаты и осуждения. После судебных разбирательств главного редактора уволили, а меня катапультировали с журфака. Нас обвинили в разжигании межнациональной розни. И вот, спустя время, я на месте тех, на кого, как адольфычи, лаялся. Журналистом, интеллигентишкой, не стал. Ну и ладно. Зато теперь я подпольный криминальный детский писатель. Чем не результат? Прелестный социопат Вильям Берроуз, тоже, кстати, чернокнижник, подвинется для меня на полке в загробном книжном раю. Свой ведь. Кругом будет просторно. Таких, как мы, сторонятся.

В участке, конечно, обыск. Мне оставили трусы, носки, мобильник и доки.

– Одежда краденая.

– На ней не написано «краденое».

– Уходи. – Глаза полисмена метали в меня молнии правосудия.

Да уж – такое еще не случалось за всю мою криминальную карьеру. Овчарок, помню, травили, но с цепей не спускали… В лес вывозили, чтобы потом еле нашел обратную дорогу к магазинной цивилизации… Случались контрреволюционные подзатыльники… Но одежды – одежды лишали впервые.

На улице сразу позвонил Чифиру. Не время тянуть резину на последних трусах. Вместо него ответила Малая:

– Он за рулем. Где тебя выпустили?

Я вкратце объяснил, как опять довыпендривался и на какой остановке грею себя паром ожидания. Чифир знал, куда ехать. Тоже был в этом участке. Но ему повезло (черное везение) освободиться одетым и прекрасным.

Холодно. Зуб на зуб не попадал. Гусиная кожа. Бр-р-р. Кружил головой по сторонам, как филин. Где же вы? Чифир, миленький Чифир, – ну где? Прохожие удивленно глазели. Я виновато улыбался. Потом вообще не улыбался. Лишь лихорадочно трясся и топтался с ноги на ногу.

Некстати посыпался снег. В такие редкие исправительные минуты мечтаю о работе грузчикаавантюриста.

На следующее утро я закопал деньги в парке. Конечно, лучше ночью, когда меня не видно, но можно забыть место. Координаты записывал на бумагу. В тот же день к нам пожаловали два полисмена с овчаркой:

– Проверка.

Они перевернули все вверх дном. Даже раскрутили водопроводный кран и трубу под раковиной. На пол разлилась вода.

– Это зачем?

– Кое-что ищем.

– Вы скажите, чего ищете. Я, может, сам отдам. Хорошо, что у нас не осталось «фактов». Все продано. Вообще-то здесь разрешалось жить Малой и Чифиру, а не еще троим. О чем полисмены напомнили.

– Мы в гостях.

Напоследок они пригрозили, что скоро отправят нас за решетку. Мы уже, мол, на архивном крючке. А нам-то какое дело? Ну отправят, ну не в открытый же космос отправят. Поэтому алкогольное раскулачивание капиталистов продолжалось. «Мы грабим награбленное», – говорил дедушка Ленин. И мы, Владимир Ильич, тоже. Откуда у Европы богатства? Не то, что у других. Все потому что грабительски выкачаны и выкачиваются колониальные страны. Моя страна с недавних пор для них тоже не что иное, как «Ресурсная Федерация». Я же говорю: награбленное. «Богатые и жулики, это две стороны одной медали», – тоже дедушка-политрук сказал.

В очередном магазе я загрузился по плану. О своем черном плане уже рассказывал. Я продвигался маленькими шагами, будто уточка. Я кашлял. Хотя горло не беспокоило. Проблема, что бутылки ударялись друг об друга. Отчего звон. Неудачно сшил куртку. Нет бы оставить место (1 см) промеж карманов карманов-гильз. На дорожку кассы я положил мешочек картошки, килограмма два, так называемый среди нас, «отбив». Руки в карманы, а там – пусто. Оказывается, забыл мелочь. Кое-как объяснил это кассиру по-немецки. Вот-вот ушел бы вне покупок, но люди позади, гусеница очереди, дали кассиру мелочь. Я не успел отказаться. Мне протянули чек. На лице ощутил горячую краску. Стыдно. И уже поздно вернуться в магазин, чтобы разгрузиться. Совесть проснулась и разыгралась. Я себя знал: как заиграла, так и отыграет. И это еще что! Пока терплю, наркотики не употребляю. Не то бы у совести клиническая смерть. Там не только «кошель» вытянешь из кармана, но вдобавок плюнешь напоследок в этот карман.

По магазам не бегал пару дней. У Чифира тоже душевные расстройства: паранойя. Но, как известно, если у вас паранойя, то это еще не означает, что за вами не следят. Ясное дело, начнешь оглядываться. После двух месяцев в стране часов и банков поняли, как все не то, что нам ездили по ушам. Нет, мы не обмануты. Дело в том, что рассказчики были тут давно. С тех пор много воды и грязи утекло.

Паранойя Чифира режет глаза. Покинул магазин, обернулся. Хотя знает: то нежелательно. Сколько раз видели, как из магазов (чаще маленьких) следом за подозрительным выходил охранник или продавец. Чтобы сверлить спину уходящего. Только попробуй обернуться – догонит, обыщет. И другое. Когда Чифир отвозил краденое, то постоянно смотрел в зеркало. Нет ли «хвоста»? Того жди, «засветишь» место сбыта. Ладно бы попался один, с «фактами». А вот в ходе продажи полицейская облава выглядит как наводка. С барыгой, конечно, внуков не крестить, гимн СССР не петь. Тем не менее и у нас свои нравственные границы, за которые стараемся не переступать. Криминальный этикет, если угодно. А это – не обманывай, не обкрадывай тех, с кем имеешь дело. Паранойя Чифира началась после того, как мы попали в засаду. Поочередно садились в машину после магазина. Вдруг – нас окружили охранники и продавцы. Переехать кому-либо ногу Чифир не рискнул. Полиция отберет краденое. Машина останется на парковке. На пару дней нас отвезут в отдел. Кроме Ежика. Он кашлял, плевал кровью и кричал, и обманывал, что у него туберкулез.

В другой раз попались только я и Малая. Мы пришли туда, где собирались скупщики бизженного, около кафе Milan. У нас пакеты с косметикой и парфюмерией. Грузины советовали барыгу по имени Элвис, поляка. Скупает оптом, знает русский язык. Я и Малая спрашивали то одних, то других – Элвиса не видели. И все это глупо. Если по уму, то лучше вначале договориться, а потом нести товар.

Трое в гражданке показали жетоны и осмотрели пакеты. Затем прижали нас к стене. Поставили, как говорится, на «звезды». Кто-то, наверное, позвонил в полицию. Ведь мы предлагали товар кому попало.

Нелегко дались эти пакеты. Я и Малая рано просыпались, чтобы успеть в «парфюмерку» на открытие. Когда охранники (их знали в лицо) еще не появились. Там «грузились» с «броней». Потому что «сигналки», тоненькие полоски, помещаются внутри упаковок духов. «Броней» называют сумку из фольги. Делается несколько слоев, как гармошка. Для прочности обклеивается крепким сантехническим скотчем. Такую сумку помещаем в коробочку, которую прячем под куртку, спереди, как бы кенгуру. Сумками и рюкзаками не пользовались. Привлекает внимание, настораживает. Со временем охранники обнаружили пропажи и приходили к открытию. Исправились. Коегде обходились без фольги. В одном магазе выход не наблюдался со стороны продавцов и охраны. Поэтому наполняли сумку и перекидывали ее друг другу через ворота, как мяч через волейбольную сетку. Ворота магазина – вездесущие препятствие. Со временем я приобрету устройство, которое отключает сигнальные ворота. Но это будет потом.

И вот мы пойманы. Я сказал, что пакеты мои, а Малая не при чем. Будь она в Гродно, то, может, и выкрутилась бы. Не как Ежик с туберкулезом. В Гродно пойманная Малая, будто беременная, всегда требовала скорую помощь. Медики приезжали, как правило, раньше милиции. Мусора потом шутили: «Пока мы ехали, она забеременела». Здесь Малая не играла. Не было при себе «липовых» справок. Зато освободилась от наручников. У нее настолько маленькие кисти. Однажды попала в участок на родине. Приковали браслетами. Мусора ушли на обед. Дверь на ключ не закрывали. Малая вынула ручонки из браслетов и ушла домой. Потом вернулась. «Где была?» – «Обедала». Скрываться бессмысленно. Магазинные кражи чреваты штрафами. Их у Малой накопилось много. Лишь из Европы выслала деньги – погасила. Не то бы в тюряжку.

В швейцарском участке нас допрашивали раздельно. Я сказал, что нашел пакеты я. Затем случайно встретил Малую. Она про это ничего не знала. Получается, не при делах. На свободу не надеялся. Суммы товара хватало, чтобы перевели в депорт. Мне принесли документы на подпись. Упоминалась сумма в двести евро. Настолько, значит, оценили пакеты. Остальное мусора, получается, разобрали себе. В письменном допросе имя Малой не упоминалось.

Далее – камера-одиночка. Я забыл снотворное. Ну и ладно. Последнее время пользовался другим средством – медитация. В позе лотоса. Вдох. Выдох. Вдох. Без мыслей. Концентрируюсь на дыхании. И… отключен из вашего мира. Словно провод из розетки................

Через, кажется, пару дней камера открылась. Был свободный, медитирующий заключенный, а стал, не осудите жонглирование слов, заключенный свободный.

Домой вернулся голодным. Как обычно после КПЗ. Был вечер. Все готовили пельмени на кухне. Чифир мешал фарш из свинины и говядины. Малая резала лук и плакала. Слезливый лук. Чифир критиковал: слишком крупные куски. Малой лишь бы скорее отделаться. Ведь слезы. Борода возился с тестом. А Ежу и без пельменей по кайфу. Он растянулся на диване перед телеком. Фильм на арабском. Можно подумать: осознает. Хотя (кто знает?), наверное, понимал. Наркотики… Еж с пивом. После каждого глотка прятал бутылку под куртку. Помнит, что с минуты на минуту появится охранник. Вечерняя проверка. Пиво запрещается. Непонятно, зачем ему пиво? Героиновые «питоны» не пьют. Я пригляделся – у него безалкогольное. Вспомнилось, как в Швеции Еж пахнул пивом ежедневно. Однажды случайно заметили: не пил, а полоскал рот. Для перегара. О своей заторможенности и разные зрачки, один больше другого, (потому как неодинаково дозировал глазные капли) разводил руками: такое пиво. Еж обманывал и опасался, что прогоним. В конце концов, его раскусили…

Я проголодался не на шутку. Даже, не поверите, съел бы капиталистическую колбаску. Малая была необыкновенно тихой и послушной, будто в церкви. Оказывается, на днях Чифир сорвался с цепей гуманизма и заклеил рот, руки и ноги Малой скотчем (который долго пылился для заготовки «брони») и положил племянницу в колыбель-багажник машины. Аж на сутки. Ибо Малая нагрубила. Уже в который раз. Судьба, стало быть, отвела от одного заключения в другое. Лучше бы, как все девки, игралась в куклы. Нет же – Малая в детстве стригла волосы своих кукол под мальчиков.

За ужином Чифир ностальгировал о прежней Европе. Деньги, дескать, кругом валялись. Не то что ныне бегаешь за копейки. И мелко, и скучно.

– Да, ты был мафией, – вздохнул Ежик, будто он, а не Чифир, вспоминал свои сытые еврогоды.

– Глупости. Мафия – это звено в системе преступных действий. Я же – просто бродяга. А бродяга всегда вне системы. – Чифир вдруг заговорил с научным оттенком. – Я щипаю по чуть-чуть. Чтобы опять не получить срок. Надоело уже.

Малая беспокоилась, что бабушка не отвечала по скайпу. Гудок, еще и еще – и тишина.

– Не волнуйся. Возможно, она пока не разобрала, как пользоваться компом.

– Нет. Она умная. Всех видит насквозь. Гости, помню, приходят. А бабушка скажет, что вот – хороший человек, а этот – плохой. Чувствует сердцем. Так потом и сбывается.

Малая дозвонится. Зря беспокоилась: бабушка уходила к соседке. Через неделю Малая послала на родину гостинцы. С Базеля отправляется поезд до Гродно. За коробку-посылку проводницы брали шампанское и конфеты.

Полиция присылала нам письма, чтобы явились к ним на исправительные беседы. Никто не ходил. Зачем, если рано или поздно встретимся на очередном приводе? «Своими ногами в мусарню не ходят», – цитирую Чифира. Не потому ли мусора наведывались к нам сами? Противозаконного не находили. Зато после них все вверх дном, бардак. Ясно, что, того жди, чего-нибудь найдут. Если не забывчивый Ежик, то подкинут. Полиция советовала уехать из страны подобру-поздорову, а иначе – тюрьма. Вот почему решили, что снимем однокомнатную квартиру. Официально, через агентство – нам, беженцам, нельзя. Оставалась аренда, как говорится, по-черному. В русском магазе взяли номер того, кто сдавал жилье нелегально. Он говорил по-русски, но родом из южных краев. Ему заплатили пятьсот евро в задаток. И плюс – столько же за месяц. После первой ночи поняли, что не останемся надолго. В доме клопы. Поэтому сменили матрасы, обрызгали пол ядами. И без толку – клопы победили. Через неделю в итоге сообщили владельцу жилья, что уезжаем. Тот приехал на встречу с приятелем. Я дождался его один, чтобы вернуть ключи и взять задаток.

– Плохо, что вы поздно сказали про отъезд.

– Мы тут лишь неделю. За оставшиеся три денег не нужно. Берем только задаток.

– А что не нравится?

– Мы говорили по телефону. – У него вопросительный взгляд. Будто не слышал. – Клопы.

– Странно. Никого, кроме вас, это не беспокоило. А знаешь, кто готов поселиться на ваше место?

– Понятия не имею. Что там с задатком?

– Я не могу вернуть. У меня кредит за квартиру. Найдите кого-то вместо себя. Тогда и поговорим.

– Ну ладно. Прощайте. Созвонимся.

Ключи ему не отдал. Со спокойствием шахматистов пришлось разбить зеркало (1 удар), раковина (3 уд), унитаз (5 уд). Пластиковые окна не разбились. Напоследок открыли краны с водой, под которыми осколки раковины. Ниже, кстати, кафе. Евро пятьсот отобьются, когда затопит. Знай наших. Вечером жиловладелец позвонил Чифиру. Мне не пытался. Чифир ведь самый старший. После беседы жиловладелец остался при своем мнении, а мы – при своем…

Дальше стало не до поисков новой квартиры. Исчез Борода. Ближайшие три дня, понятно, не беспокоились. Казалось, привычная «трешка» взаперти. Затем сомнения рассеялись: переведен в тюрьму. Разве что вопрос – в какую именно, депортационную или криминальную? Борода не звонил – ни слуху ни духу. А у Чифира его деньги. Борода – нет бы отправить на родину по Western Union. Нет. После «работы» он наполнял себя пивом и дымом марихуаны. Теперь Чифиру головная боль. Как бы самого в порядке очереди не закрыли. Деньги отберут мусора. Появится долг. Чифиру уже по горло груз ответственности за всех. Ибо самый взрослый. Даже в шутку называли его «наш папа Карло».

На повестке дня отложили преступные вдохновения и поиски жилья. Перво-наперво – Борода. Посещение знакомых участков. Кое-куда можно войти не всем нам. Еще на днях оттуда освобождались. Вот очередной участок. На проходной назвали имя и фамилию Бороды. Здесь не указываю. В Белоруссии запрос убежища преследуется по закону как измена родине. Так что планета Земля не узнает имена моих героев или, на чей-то взгляд, антигероев нашего времени. Полисмены смотрели компьютеры на наличие экс-неукротимого Бороды. И нет – такой не попадался.

В следующем участке полисмен узнал Ежа:

– Пошел вон! И все вы – вон!

И так день за днем – опросы участков не дали новостных плодов. Что дальше? Объезжать тюрьмы? Допустим, объедем. Но – где? Его могли конвоировать за город? Проверять весь немецкий кантон? Борода, вероятно, забыл наши номера. Хотя вряд ли помнил. Или другое – в крим. тюрьмах, звонки запрещаются, если под следствием. Так или иначе, я взял привычку – записывал цифры подельников на свою руку. Не то забудешь.

Сумку Бороды не открывали. Чужое. Но однажды Чифир откопал в сумке блокнот с кучей номеров.

Обзвон…

Удивительно, что все впервые слышали про Сашу с фамилией, под которой его знали мы.

– Зачем ему столько номеров?

– По кайфу, что ли, иметь толстый блокнот? – С понтом всех знающий?

– Похоже, что и нам представился «левым» именем.

– Чифир! Ты его привез!

– Я случайно с ним познакомился. Через три pizdy колено.

– Левое имя! Не верится. После всего, через что мы прошли.

– Не гоните! Через что «прошли»? В лагерях и окопах нас не ломали, не проверяли.

Борода, вероятно, назвал настоящее имя и (кто знал?) родину. Чтобы улететь. Сразу вспомнилось, что он часто смотрел новости про Украину. И говорил с непонятным акцентом, который объяснял тем, что долго работал в Москве.

Каракули в блокноте еле разберешь. Но вот подписано: «мама». Чифир ей позвонил. Выяснилось, что женщина, да, имела сына заграницей, но Сашу – такого не знала. Пришлось назвать особые приметы Бороды. Она тоже обрисовала сына. Так и есть – Борода. Правда, у нашего попутчика другое имя – Илья. Чифир оставил номер своего телефона. В тот же день отправили деньги матери Бороды по Western Union.

По дороге сел аккумулятор машины. Сыпался снег. Мы, трое, толкали «тазик». За рулем Малая. Шаг, два, эх, три, ух, четыре… Завелась!

В машине пахло бензином. Канистру давно убрали из багажника. А запах не выветривался. Казалось, чиркни спичкой – взорвемся. Я гадал про Малую: какого ей было в багажнике штрафного изолятора? Лучше бы медитировала, как я, в гостеприимном участке.

Борода позвонил через месяц. Объяснил, что до суда звонки запрещаются. Спрятанных мобильников в тюрьме почти нет. Строгий контроль. Борода благодарил за денежное подкрепление. Извинился за «левое» имя. Рассказал, что взаперти, потому как проник в магазинную раздевалку рабочих. Где провел генеральную чистку шкафов. И вдруг – выход перекрыла продавщица. Борода толкнул ее, чтобы выбежать. Не ударил – всего лишь толкнул. Суд дал ему год тюрьмы. И это еще в виду того, что Борода подписал согласие о возвращении на родину. Возвращение будет после криминального срока. Без согласия на депортацию – уже не год, а дольше. Для гарантии Борода откопал свой паспорт. Ведь полиция на слово не верит. Теперь изгнание неизбежно. Ежик волновался. Его паспорт закопан рядом. Того жди, найдут. Ежик считал, что если Борода обманул с именем, то способен на подлость. Дескать, за находку чужих паспортов убавят срок…

Еще вспомнилось, как Борода всегда подкрадывал с адреналиновой краской на лице. И нежданнонегаданно – аж подсобка рабочих. Хотел быть, если не словно Фантомас, то подобно Чифиру, который уносил из магазов и кошельки, и мобильники, и бутылки. А ведь наивысшим достижением Бороды на родине оказалось похищение зубной пасты. Даже не совсем похищение. Борода спрятал тюбик дорогой пасты в упаковку дешевой «Жемчужины». На кассе проверили… Чуть было не «впаяли» статью за мошенничество. В суд, представьте себе, вызвали. Да, да, за пасту. И в суд.

Мы привезли Бороде одежду. На «свиданке» он жаловался об условиях содержания. Богатая страна, но преступников не балуют. Экономика должна быть экономной.

Следующим отлучили от криминала меня. В суде спросили, зачем украл пятнадцать бутылок, а не одну. Как доказательство тут же находились и куртка, и бутылки.

– Что за одну сидеть, что за пятнадцать… Какая разница?

Отягчающим обстоятельством стало то, что куртка расшита карманами. Значит, профессияshopkiller. Вдобавок попадался неоднократно.

И вот переведен со скамейки подсудимых на скамейку жизненно запасных. Я рассчитывал на месяц-другой в заключении (куда больше за магазины?), а затем высылка во Францию. Я был в «криминалке» возле Базеля. В камере на восемь двухъярусных коек нас, арестованных, оказалось пятеро. Камеры всегда взаперти, кроме пары часов, когда выводили на прогулочный дворик. Здесь еще заключенные других камер. Почти все иностранцы. Меньше бледнолицых (их пересчитаешь по пальцам) – за драку, торговлю наркотой, перестрелки. И о последнем – из своих скромных наблюдений заметил, что обычные мафиозные перестрелки заканчиваются всего лишь ранениями. Стреляют («пих-пах») в друг друга с дистанции метра, а не попадают. И так, пока чья-то шальная пуля не отрекошетит от облака и не продырявит его же, стрелка, ногу. После все, конечно, врассыпную. Не спорю, не скрою, есть в природе такие, кто стреляет наповал. Но подобных не встречал. Один (возможно, «подобный») всем представился мафией. Каждого иностранца напрягал нравоучениями: «Нет, ты, конечно, хороший человек. Но в моей стране не воруй. Я это не потерплю. Я патриот». Потом болгарин сломал ему челюсть. Zaebal уже, патриот. Прогулка. Здесь ходили кругами или стояли по углам и болтали меж собой, или играли в пинг-понг на единственном столе. Из русскоязычных лишь я. Странное дело, прошло несколько дней – меня перевели в другую тюрьму, депортационную. Тюрьма возле беженской приемной, где у нас все начиналось… Мне сменили приговор – срочная высылка во Францию. И угрозы: вернешься, и придется отбыть месяц с чем-то в «криминалке». Экономные швейцарцы. Мне даже не предвиделось авиабилета. Обещалось, что на автозаке отправят в депорт. тюрьму под Женевой. Хорошо хоть не на повозке с осликом отправят. А дальше – тоже на машине во Францию.

Тюремщики одеты как в соседней приемной беженцев – голубые тенниски, синие штаны с карманами на бедрах. Тюремщики считали (сдуры, наверное, ума), что мы, заключенные, должны их благодарить. Не то бы мы прозябли на улице, в голоде, холоде и нищете.

– Уже весна. Тепло, – я спорил. – Нет-нет. По ночам холодно. – А тут библиотека есть?

– Это тюрьма, а не библиотека. Ты обязан нести наказание.

Что ж, может, то к лучшему. Зачитаешься чужими книгами, и будет некогда писать свои.

– А где взять кипяток? – спросил я. – У меня пакетик чая.

– Горячая вода в кране. – Там теплая.

– Значит, заваривай в теплой.

И тоже камерный режим. Хотя мы – всего лишь нелегалы. Разве что несколько часов на прогулке под небом сквозь решетку. Корпус в несколько камер. Тесно.

Вечером ужин. Мы взаперти. Окна – «кормушки» открыты везде. Так что видно, как чернокожий заключенный раздает пищу по камерам. Рядом с ним тюремщик. Раздатчик черпал из бака таинственную зеленую жидкость.

– Зачем налил чай в миску? – спросил я. – Это суп.

В другую пластиковую миску кинули чипсы.

– А где мясо?

Раздатчик вопросительно пожал плечами.

– Ты слишком много спрашиваешь, – вмешался тюремщик. – Какое мясо! Это тюрьма, а не гостиница. Не хочешь чипсы – не бери. В Швейцарии полно голодных детей. Им отдадим.

– Голодные дети? Вы уверены?.. У вас случайно брата нет? Такой, знаете ли, полицейский с вокзала?

Здесь принято работать. Лентяй останется без сигарет, толком не поест. Утром выводят в «рабочку», чтобы потом вернуть по камерам часам к трем дня. Мы, иммигранты, выгодная трудовая сила. Оплаты нам кое-как хватит на сигареты и еду. И говорят, что Европа сломается под наводнением иностранцев. Сломается, но это не сразу. Наплыв поначалу даже пригодится. Настроят еще депорт. тюрем. И пусть горбатятся за жрачку. Надоело – что ж, проваливай на родину. Силой не держат. Пока не держат.

Мы занимались сборкой окон. Но, как слышал, производство время от времени менялось. В помещении также заключенные из других корпусов. Разноцветный состав. Радио в приемнике.

Раз в неделю магазин. Выбор слаб. Грузин воровал за пазуху.

– А что они мне сделают, если словят? В тюрьму, что ли, посадят? Я и так уже в тюрьме.

После работы нас закроют по камерам. Тесно и скучно. Из моей «каюты» видно маяк: красный фонарь ночью. Дальше, метров триста, Германия.

Начальник корпуса вызвал меня к себе. Не знаю, чья идея (его или кто-то советовал), чтобы убедить к возвращению на родину. Он показал, как забронировал мне билет до Москвы. Я отказался. Ясно, что вернут во Францию. Уже не впервые возвращали. Затем тюремщик разговаривал с румыном. И тоже забронированный билет. Румын благодарил и сиял от счастья. Еще бы – слетает на выходные, а потом обратно. Румыны в Европе. Границы открыты, безвизовый режим. Счастливый румын хвалился мне фотоальбомом.

– Где это? Что это? Багдад? – Брюссель.

– А тут? Африка?

– Рим… Я был везде. Я видел жизнь.

– Странно, что в твоем «везде» нигде не мелькает белая рожа.

Фото Бухареста выглядело невзрачно. О, эти висячие троллейбусные провода! И куда ты, румынский друг, намылился? Там, ей богу, от тоски на этих же проводах вздернешься!

Я пребывал в угрюмом настроении. Предстояла смена страны. Опять все заново. Звонки разрешались, но я забыл номера товарищей. Учил, заучивал, зубрил – и забыл. Конечно, на свободе спишемся по интернету. Вероятно, встретимся. Не исключено, что посетим очередную страну. Сухопутное пиратство.

Однажды грузин позвал в свою камеру. Ведь меня ждали снаружи. Дело в том, что его камера с выходом на сторону, где часто перекличка с вольными. Не всем позволяют «свиданку». Ко мне пришли Чифир и Малая. Меж нами метров триста. Я на третьем этаже. Справа, сквозь решетку видно приемную беженцев. Помнится, сюда поначалу мы пришли. Мои гости у ворот. За ними дорога, по которой проезжали машины. Далее, горка, на ней ж-д. Бывало, с грохотом проносились поезда.

– Где Ежик? – кричал я. Иначе не услышат. – В больнице.

– Наркологической? – Не слышно!

– Какая, спрашиваю, больница? Наркологическая?

– Нет. Уже психиатрическая. «Крышу» сорвало.

– Нас не пускают на «свиданку». Тебе не передают продукты.

– Это, наверное, чтобы лучше работал.

Вскоре их прогнал тюремщик. Мой голос охрип. Я вдруг заметил, что уже весна. На лице ощутил улыбку. Впервые за все время тут улыбнулся.

Я писал повесть с названием «Чужакам тут не место!». Еще сочинял стихи. Тень решетки, случалось, отвлекала и напоминала, что взаперти. А мой, советский брат, грузин, в соседней камере писал то, чем перво-наперво займется на свободе. Его на днях депортируют в Рим. Там сразу воля. Итальянцам нелегалы до лампочки. В их макаронах едва ли кто останется.

– Пойду на озеро. – Грузин прикусил ручку, задумался. – Нет… Вначале возьму дозу… И на озеро… Нет… Лучше две дозы.

– А бабу? Забыл про бабу. – Зачем? У меня доза.

Грузина уведут рано утром. Его койку займет молодой литовец в деловом костюме, прямо-таки каменный офисный «зад». Пойман в таком виде. Другую одежду пока не прислали. В работе отказывали. Ведь перебинтована рука. Травма при задержании. Загвоздка в том, что обокрал дом. На втором этаже спали хозяева, а он и подельник (тоже в костюме) обыскивали и напоследок отужинали и выпили вина. «Улов» кинули в багажник машины. Затем обчистили соседний дом. Найденное пентбольное оружие не помещалось в рюкзак. Ствол снаружи. И вот оба вернулись к машине. Уже рассвет. Полисмены выследили их с овчарками. Теперь в засаде. Все потому, что предыдущие потерпевшие жильцы не спали, пока их обыскивали. Жильцы стеснялись объявиться и возразить. Полисмены заметили ствол оружия и без предисловий натравили овчарок!.. Отныне литовец разгневан: жалобы не принимают, адвоката не дают, в суд не ведут. Его поместили в депорт. тюрьму вместо криминальной. Лишь бы скорее выслать на родину, нежели давать срок и получать жалобы за раненую руку.

– А зачем тебе костюм? – Не подумают, что вор.

Так я жил, серо и скучно. Работа до обеда. Иногда Чифир и Малая подходили к воротам. Долго не наговоришься. То и дело прогонял тюремщик. Зато я получил свою одежду и учебник французского. Снова взялся за изучение языка. Зря думал, что на днях пригодится. Во Францию не отправят. Я серьезно заболел… Врачи настояли, чтобы меня освободили. Нежданно-негаданно. Всего лишь месяц взаперти.

Понятно, что не освободили надолго. Здесь чужой, вдобавок вредный. Чифиру и Малой рассказал о тюрьме сухо и коротко. Ведь скукота смертная. После выпитого вина прочел свои стихи. Сочиненные взаперти. Малая советовала отправить в литературный журнал.

– Еще меня у них только не хватало. Там своя мафия… Станешь знаменитым – и уже не поворуешь в магазинах. Сразу узнают.

– Зачем тогда сочинять стихи, если не предлагать их в печать?

– Исследовательский интерес. Чтобы разобраться в людях и жизни. И в себе тоже.

– Ну и как? Разобрался?

Я согласно кивнул и подумал: «Лучше бы вообще не появлялся на свет! Разве для такой жизни родила меня мать?»

Прогулка по вечернему городу. Широкий, старинный каменный мост, под которым Рейн. Электрический свет фонарей растекался по улицам. В ночном баре путанок Kiki-kiki наши постоянные покупательницы (одетые и накрашенные вызывающе) косметики и парфюмерии. Они предлагали расплату натурой даже для Малой. Они сыпали заказы в секс-шопах. Но мы там не крали. И вот Малая продала пакет косметики и купила бутылку водки с томатным соком. Вскоре пьяный Чифир уйдет в туалет. У меня горячие щеки и уши – напился.

– Тебе с бородой лучше, – сказала Малая. – На Иисуса похож.

– Если ты не прекратишь пить, я тебе покажусь самим Господом.

Дома Чифир уснул с храпом.

Я и Малая уединились в машине…

Мое место не пустовало. К ним прилип белорус. Тоже подкрадывал. По дороге тот хвастался, показывал на себя пальцем, много хвастался, в том числе какой он непобежденный дзюдоист. Вероятно, и Чифиру был по горло со своим краснобайством. А потому – не замышляет ли наш Чифир сделать магазину жертвоприношение, т. е. подсунуть козла отпущения? Чистим прилавки, а пойманных, как обычно, нет.

Буднично и серо. Еще одна кинутая заправка. Так мстили Швейцарии за членство в НАТО, которое беспокоило нефтяного и харизматического Мемуара Кадарфи. Швейцарцам тоже хотелось дешевой нефти. Взамен же получили открытую «дверь» – побережье для голодных переселенцев в Европу. Ну а янки, они, как обычно, далеко, за океаном. Мои мысли прервала полицейская машина. Позади! Сирена! Мигалка!

– Гони! Быстрее! – паниковал новенький.

Чифир, однако, ехал как ехал. Полиция пронеслась мимо. Не про нас. Чифир погрузился в воспоминания, как давно-давно кинул с друзьями заправку в Австрии. Следом – полиция. Номера, значит, сообщили. В машине краденое, домашнее. Ехали к скупщику.

– Почему с «фактами» кидали? Это ж глупо! – Молодые были. Неопытные. Мусора чтото кричали в рупор по-немецки. Потом начали стрельбу… Теперь мой друг на инвалидной коляске. За тот несчастный случай ему дали австрийское гражданство.

– На фиг такое гражданство.

– Вот и он думает также. Вернулся в Гродно. Нищенствует, а не жалуется. К Богу, говорит, прикоснулся. Уверовал крепко. Мы ему еды однажды привезли. Знаем, что дома шаром покати. А он говорит: «Спасибо. Не надо. Меня Господь насытил». Все решили, что он спятил.

Магазин посетили поочередно. Последним был новенький.

– Ставлю двадцать франков, что его словят. – Малая нарушила тишину. – Мне этот тип не нравится. Много болтает.

– Как баба?

– Поясню, чтоб ты знал, – умничала Малая, – самая болтливая баба – это пьяный мужик. А этот пока даже не пьяный.

– Его не словят. – Чифир протянул руку для спора. – Давай по двадцать.

Вскоре у выхода заметили бабку. Вероятно, дек. Странно, что без подкрепления. Обычно с ними продавцы. Особенность швейцарских магазинов – охрана чаще состоит из женщин. Хотя тут мужская работа. Мы бы предупредили новенького по телефону. Но сами не уверены, что засада. Бабуля как бабуля. Дзюдоист выходил. Она за ним. Дзюдоист бегом. А она, оказывается, тоже умеет бегать. И… догнала. Схватила, сбила с ног подсечкой, провела удушающий. Вдобавок прохожие навалились горой. Позже наш «дзюдоист» расскажет, что он всего лишь поскользнулся. Со временем к нему пристанет известность под парадоксальным «погонялом» Скользкий-Липкий.

Еще в тюрьме решил, что сложу с себя криминальные полномочия. И все-таки нырнул в магазин. Я догадывался, что сейчас поймают. Кассирше позвонили. Она осмотрела мой товар и спросила поанглийски:

– У тебя только молоко? Я согласно кивнул.

Понятно, что звонили обо мне. На камеру видели, как снял с полки бутылки. А кража под наблюдение не попала. Поэтому уточнили по телефону. Я сказал продавщице, что кое-чего забыл. Как бы поэтому вернулся-углубился в магазин. Я разгрузился вне видеокамер. На кассу добавил какое-то фуфло за пятьдесят центов. Затем меня обыскала бабушка в очках. Дек. Велела больше не появляться. У нее, если не обманывает, много видеозаписей, как я и мои товарищи (каждого она точно описала) берем бутылки с полки, а выходим без них. Она даже назвала даты, когда это было. Впрочем, как правило, попадались не эдак. Чаще при сигнале на воротах. Не доглядел, значит, наклейку. Тогда я возвращался в магазин и разгружался. Иногда оставлял куртку в магазине и выходил мимо суетливых, глазеющих по сторонам, (вероятно, в поиске меня) продавцов и деков, как бы уже не я, а другой человек выходил. Куртка – и черт с ней. Зато три дня в камере не сидеть. Если же на кассе не развернуться из-за очереди покупателей за спиной, то направлялся к выходу. Будто глухой и ничего не понимаю. Главное – спокойствие.

Фантастический вещевой магазин. Абсолютно без видеокамер. Одна продавщица. На втором этаже магазина окно с видом на безлюдный тупик и трамвайные пути вдалеке. Окно открывалось. Тут еще давно подкрадывали-щипали по чуть-чуть. В конце концов, о магазине узнали грузины. Что ж, стало быть, недолго осталось гореть звезде коммерческого счастья. Грузины выносят все подчистую. Даже оторвут обои и продадут, словно картины эпохи Возрождения. Отчего мы решились на прощальный бал магазину. Самое время. В магазине Малая подносила мне вещи. Я скидывал их из окна. Чифир ловил и тут же складывал в машину. Кто-то поднимался по лестнице в магазине, но я не замечен за углом. Минут десять – полки и вешалки заметно опустели. Взяли бы еще, но машина забита донельзя.

Одежду погрузили на вечерний поезд в Гродно. Я крутил головой по сторонам, как филин, чтобы не столкнуться с вокзальным шерифом. Ведь он, того жди, сошлет меня по месту прописки. Ибо какойто суд (без моего присутствия) вынес решение, что в Базель мне запрещается совать нос. Белорусская проводница разговаривала с нами о большой политике, когда местный проводник что-то ее спросил по-немецки. Она вопросительно пожала плечами. Тот спросил на французском и английском.

– На фига мне ваш иностранный язык?! – Проводница пускала сигаретный дым в лицо пристающего. – У меня папа круто стоит! Понял?

– Эх, мне бы такого папу! – театрально воскликнул Чифир.

Кондукторшу отблагодарили подарком за перевозку. На прощание Чифир хлопнул ладошкой ее аппетитную попку. И вряд ли папа такому обрадуется.

Дома Чифир вынул из холодильника пиво. На сковородке пожарил корочки хлеба. Посолил. Закуска к пиву.

– Ты – мастер на все руки. – Я, конечно, делил сухарики поровну. Себе – две трети, остальное – ему. Польщенный Чифир закрывал на это глаза.

– С мое, Витя, поживи и стоя какать научишься. По телевизору документальный фильм о нелегальном пересечении границы из Мексики в США. Я заинтересовался, пульс участился. У меня свои счеты с Америкой. Зачем туда? Ну, конечно, чтобы и там вести подрывную деятельность (в тылу врага) и раскрутиться до электрической скамейки.

– Думаете, границу можно перебежать? – 50 на 50. – А ты, Чиф? – 90 на 90. – Серьезно?

– Одно из двух: или убьют, или сам умрешь.

Ночью Чифир пропал. Наверное, кражи. Со взломом, наверное. Он вернулся под утро. Часик другой выспался и позвал нас в магазины. Ему все мало.

В машине беспорядочно разбросаны дрель, перфоратор, пила, веревки. А также сканер для отключений сигнализаций в доме. Малая сказала, что такие вещи нежелательно держать в машине или нашей общаге. Мусора, того жди, найдут… У Чифира так: не взламывается крепкая дверь, а окно с решетками – что ж, значит, продалбливается стена. Кажется, на машине уже опасно передвигаться. Как бы не замечена… И вот останавливаемся у прохожего. Я спросил, где поблизости парикмахерская?

– Мне тоже туда, – обрадовался прохожий. – Я вам сейчас покажу. Все покажу.

Открыл дверцу, а перед ним – пила, веревки и кетчуп. Но ему невдомек, что это кетчуп.

– Спасибо, ребята. Я передумал. Лучше прогуляюсь. Полезно, говорят, для здоровья. Ну я пойду. Можно? Вы не против? Пожалуйста. У меня семья, дети, коллекция бабочек.

Я оброс волосами. Еще в тюрьме подстригся бы. Но ожидал, что на днях депортируют во Францию. А там – свобода. В магазин потом не с руки заходить лысым. Таких сразу подозревают. В парикмахерской передумал стричься. Парикмахер даже себя не может причесать. Его волосы торчали антеннами во все стороны света.

Дальше – опять по магазинам. Чифир, как всегда, крестился на иконы перед кражей. Я сказал, что просьбы помощи в кражах – это богохульство.

– Зуб, ты ничего не понял. Я прощения прошу. Заранее. Господь всех простит.

– Это все просто слова. Если Господь и простит, то лишь за дела наши.

– Какие дела?

– Если увидим свой грех, если изменим себя, то есть очистимся… Наверное, так… А еще в Библии написано: «Даже демоны верят, что Бог существует». Веры недостаточно. Понимаешь?

– Смотрите: Зуб теперь проповедник, – насмехался Чифир.

Малая стерла яркую помаду с губ, чтобы не привлекать внимания. И я бы не пошел в магазин. Но Чифир подшучивал, будто я боюсь тюрьмы. Цивилизация, дескать, Витю приручила. В магазине отомстил ему за ехидство. Едва Чифир тянул загребущие руки к водке и виски, а я опережал и забирал все, что на полке. Тогда отчаявшийся Чифир целился на косметику, но я опережал его и здесь.

В очередном магазине подхожу к алкогольной полке, где на полу осколки бутылок и лужа. Не Чифир ли спешил? Пахло водкой. Следом за мной, как назло, продавщица:

– ++++++

Ничего не понял. Немецкий ведь. Но догадался: речь о разбитых бутылках. Я объяснил поанглийски, что дело не моих рук. Затем купил молоко. Уход без покупок – внимание к себе. Так нельзя. И никаких краж. Осторожность.

В другом магазине не доглядел сигнальную наклейку. Поэтому звонок на воротах. Дальше – встреча с детективом. Уже ловила меня. Она вручит полиции диск, где видно, как я краду. Оказывается, не заметил новую видеокамеру. В участке проблема. На левой руке не снимался браслет. Ключ обломался и застрял внутри. И, о чудо, со мной заговорили мягким услужливым тоном. Принесли стаканчик чая. Тем не менее, как обычно при аресте, я грезил о новой жизни. Пойду, найду, устроюсь грузчиком-авантюристом. Или там продавцом. Да, точно – продавцом. Авось найдется зеленый парнишка, который после всего случившегося (и здесь, и за кадром) еще даже доверит мне кассу. Так и мечтал, пока не прибыл человек в очках и с пилой.

– Ты, Victor, утверждаешь, что случайно положил пятнадцать бутылок водки в куртку и забыл выложить? – спросят, когда освободят от наручников.

Куртку вернут, но с оторванными карманами внутри. Хотя бы так. Обычно куртки отбирали.

Дома не лучше. Чифир, пьяный вдребезги, говорил с друзьями по скайпу. Они в Гродно. Чифир рекламировал Европу, врал с три короба!.. Отчего пацаны со дня на день уволятся со строек и заводов, дождутся окончаний условных сроков и – сюда! Чифир сочинял о местных достопримечательностях. 1) В магазинах манекены вместо охраны. 2) Полиция вооружена леденцами, а не пистолетами. 3) Уголовный кодекс такой мягкий, что сгодится подушкой в темную грозовую ночку. Хм… Все это я уже слышал. Пьяный Чифир, балабол, клялся своей залысиной, что так и есть и так бывает.

– Старый, лучше расскажи, как тебя усмиряли электрошоком.

– Свали, женщина!

– Ёлка! – воскликнул «монитор». – Знакомый голос!

– Привет. Это я.

Выяснится, что с Малой уже знакомы. Но у нее там другое прозвище: Ёлка. Я случайно попал в кадр. Слово за слово.

– А ты не из Гродно. Какой-то странный акцент. – Я из Воронежа.

– Видно, совсем туго в Европе, если уж с далекого Воронежа пополнение.

Мне вдруг вспомнилось, как жаловались грузины. Мол, из-за жесткой власти у них снизилась преступность. Конечно, снизилась. По причине резкого похолодания в законодательной области лихие и авантюрные перебрались сюда. Потеплеет – вернутся. Или вернутся, да не в этой жизни. Или, как сказал мой сокамерник: «В следующей жизни я буду торговать брелоками по пять рублей».

Утром незваные гости, три полицейских с овчаркой. Среди них женщина, которая свободно говорила по-русски. В комнате опять все перевернули вверх дном. Вещи бросали на пол из шкафа.

– Что случилось? Вы скажете, чего ищете? Я, может, сам отдам.

– Зачем вы в Швейцарии? – Вопрос Чифиру. Вообще-то все вопросы и всегда – ему. Потому что самый взрослый. Главарь, bly.

– Мы уже довольно объяснили миграционной службе.

– Вранье. На самом деле вы крадете по странам. И не только вы. Таких много. Из-за всех вас ктото приедет с настоящей проблемой, а не враньем, а о нем подумают: еще один преступник и лжец. Были уже его земляки. Вы – часть криминального миграционного конвейера. Мне стыдно за вас. Вы позорите нашу родину.

Полиция обнаружила ключи от машины. На улице они нажали кнопку брелока. Сработала сигнализация. Машину кое-как обыскали. Повезло, что в багажнике не заметили сканер для отключения домашних сигнализаций. И что без «фактов» – продано.

– Зачем вам инструменты? Работаете на стройке?

Молчание.

– Зачем это? – спросили про биту. – Увлекаюсь бейсболом.

– Почему здесь нацарапаны кресты. – Учетная запись. – Запись?

– Сколько раз попал в мячик. – Глаза полицейских не доверяли. Чифир довесил аргумент. – Я еще ковры выбиваю.

Урок на будущее: впредь не оставляем машину возле дома.

Однажды я заявил, что вырасту и женюсь на Малой.

– Вначале устройся на работу. – Чифир косо посмотрел в мою сторону. – Раздолбай в семье не нужен. На себя уже нагляделся.

И я понял, что не женюсь. Профессия «герой» – вот, что меня интересует. «Ну а как такая профессия тебя, Витя, прокормит?» – спросите. А не надо кормить. С ложечки не надо. Не маленький. Если что-то понадобится, то иду и беру. Что до семьи – герою не до пеленок. Очутился, например, в тюрьме. Обычный геройский случай – споткнулся о тюрьму. Там недолго заностальгировать: какая у женушки мохнатая и теплая мошонка! Того жди, «сдашь» подельников, магазинных и квартирных ахиллесов и патроклов. Только бы домой. Не зря же говорят: «Pizda ломает круче МВД». О, этот мохнатый бермудский треугольник! О, сколько в нем пропало героев!

Чифиру не повезло. В Гродно проблема. Домой прислали повестку, чтобы явился в «мусарню». На него, видите ли, возбуждено дело уголовное. Ибо нанесение тяжких телесных повреждений сожительнице. Перелом шеи! И это было давно. И вдруг всплыло. Впрочем, и прежняя жена Чифира посещала ментовку, заяву писала. Нечего, дескать, воспитательную руку прикладывать. Но мусора ей самой слегка накостыляли вдогонку: «Вначале разведись, а потом сажай, жизнь ломай». Теперь же травма шеи не у жены. По словам Чифира, перелом невозможен. Он, пьяный, всего лишь потряс ее за шею. При этом угрожал: «Убью, насекомое!»

– Ее мама накатала «заяву», – догадывался Чифир. – Мама работает врачом. Вот откуда липовая справка о переломе. Приеду – устрою им!

– Твою подругу видели мои друзья. – И что?

– Корсет на шеи видели. – Показуха.

– Фингал под глазом… Макияж? – Допустим.

– Разбитая губа? Споткнулась? Упала?

– Мне похер! Это было давно. Она бы еще через десять лет опомнилась. Мне ничего не будет. В худшем случае… Сдамся. Получу мало. Сам ведь сдался… Ну дадут… ну-у-у, год поселка дадут.

– Ты хорошо подумал? А если не год? А вдруг не поселок?

– Не появлюсь вовремя, то объявят в розыск. Всю жизнь по Европе не пробегаешь. Даже начнешь честно жить, а однажды попадешься в «депортационку». Ведь нет постоянных документов.

– Во Франции можно без документов.

– Это и там осталось недолго. Иностранцев больше и больше. Скоро своего президента выберут. Или падишаха.

– Ты не думал дать взятку? Чтобы твое дело закрыли?

– Зуб! Ты не знаешь Белоруссию. У нас еще за попытку взяточничества добавят срок.

Чифир договорился, чтобы мне сделали водительские права в Литве. Фальшивые. Я отослал свое фото и роспись по электронке в сети. Взялся за изучение правил дорожного движения. Чифир и Малая, инструктора, подсказывали, когда я практиковался за рулем. Увы, на парковке то и дело царапался о машины. Повезло, что водителей этих машин не было рядом. Через две недели получил права.

Чифир уехал на вечернем поезде до Гродно. Как выяснится, получит год общего режима. Непонятная история. Травма нанесена давно, заявление подано не сразу, тем не менее ему приговор. Возможно, он что-то нам не договорил.

Отныне вся кухня на Малой. Еда, странное дело, не пережарена, не пересолена.

Нам тоже пора уезжать. Малой прислали бумагу об отказе убежища в Швейцарии. Ясно, что скоро арестуют и депортируют. Куда теперь, спрашивается, податься? Малая тыкала пальцами по карте Европы, будто пианистка по клавишам:

– Сюда!

– На Восток нельзя. Там такие же, как мы. – Давай в Вену.

– У них за один украденный парфюм дадут пару месяцев.

– А Лихтенштейн? Здесь рядом.

– Это всего лишь городок, а не страна. Через неделю узнают и запомнят во всех магазах.

Я предложил побережье Средиземного моря. Франция, где на родину не депортируют. Разве что если попался на преступлении с паспортом в кармане.

На завтрак я откусил горячие круассаны. Последнее время просыпался от запаха еды. Она, будто подмененная, готовила то одно, то другое. Хотя я говорил, что не могу плотно наедаться по утрам.

– Где взяла ветчину? – В магазе. – Украла?

– Купила. Бумаги истекли. Не на что теперь выписывать штрафы.

– Да уж… Пора валить отсюда.

Я откопал денежные схроны. Один забыл, не нашел. Впредь хоть флажки ставь. Уже ведь научен. Таким образом терял паспорт. И поныне где-то закопан в голландских лесах. И не помню – где?

Малая перебирала, фильтровала одежду. Примеряла. Я читал книгу «Государство и революция» на мобильнике. Она отвлекала, чтобы я оценил:

– Оставить? Или отдать кому-то? – Угу.

– А это? Нужно? – Ага.

– Ты даже не посмотрел!

Перед сном меня пронзило желание: вернусь на родину. Если не в Россию, то в Гродно. Одного поля ягода. А дальше – поживем-увидим. Наутро после короткого и спокойного разговора оба решили, что поедем в Белоруссию. Теперь мне нужно в консульство. Адрес быстро нашелся в интернете. Осталось получить бумагу на выезд. Раз уж нет паспорта.

Мы ехали в лес, чтобы откопать ее документы. И вот полицейский пост. Вероятно, иностранный номер привлек внимание. Нам велено остановиться. Полицейский осмотрел водительские права:

– Ты из Литвы? – Угу.

– Что в машине? – Ничего.

– Давайте посмотрим.

Багажник не открывался. Последнее время проблема: ключ заедал. Полицейский оглядел пустой багажник из салона машины. Затем он продиктовал наши имена по телефону. Запрос. Я надеялся, что все обойдется. Чистое, безоблачное небо. И сухо, и тепло. Не должно ведь что-то стрястись в такую погоду. Но – стряслось. Малую арестовали.

– В участке все объяснят, – сказали ей.

Казалось, сон. Я прикусил губу до боли. Убедился, что не сплю.

– Помнишь мой номер? – спросил я. – Да.

Теперь я один. В комнате собрал сумку ее вещей. Их мало. Ведь те, которые надоели, – еще вчера раздарила, а что-то выкинула.

Малой не было в депорт. тюрьме. Так, по крайней мере, сообщат на проходной. Все как с Бородой: поминай как звали. За вещами полиция не прибудет. Дело в том, что это швейцарская традиция с заключенными. Если в тюрьме, то в беженскую общагу за вещами не придут.

Я покинул нашу комнату. Ясно, что скоро заселят новых иностранцев. А я там вообще не при чем. В деревню, где мое казенное жилье, не ехал. Далеко. И непривычное место. Я ночевал в машине. Днем общага без охраны на входе. Поэтому я заходил, чтобы приготовить еду и принять душ. Швейцарию не покидал. Ведь ждал звонка от Малой. Впервые за последние годы я преобразился в покупателя. Не то и меня «упакуют» в тюремный мешок. Тогда уж не передашь ее вещи и деньги. Я уже собирался обследовать участки, как раньше с Бородой. Но позвонила Малая. Все, оказывается, хуже, чем ожидалось. На днях ее депортируют в Данию. Хотя должны в Швецию, где первая страна Малой по отпечаткам пальцев. Так вот – в Дании завели уголовное дело. Все – это раненый, из-за которого оттуда срочно скрылись. Будто его поцарапала ножом Малая. На самом деле она была всего лишь рядом. Потерпевший зачем-то обвинил ложно.

– Чем я могу помочь?

Она объяснила, где закопан паспорт. Срочно требуется паспорт! Лишь при согласии на депортацию (паспорт – гарантия согласия) ее освободят досрочно, а возможно и без приговора. Обычный случай для иностранных преступников – лишь бы свалил из Шенгена.

На всякий случай записал номер ее бабушки в Гродно. У меня появилась мысль: возьму вину на себя.

– Да, так и скажу, это я виноват.

– Глупости. Привези паспорт. Это все, чем ты можешь помочь.

Малая была в той же депорт. тюрьме, что и я. – Мне сказали, будто тебя там нет. Я заходил. – Попробуй еще раз.

Она объяснила, где ее корпус. Увы, перекличка с волей оттуда невозможна.

– Какие там новости? – спросила.

– Мало с кем общаюсь. Скоро забуду русский… Ежик звонил.

Он, говорю, выздоровел, но депортирован в Белоруссию. Теперь меняет фамилию, чтобы вернуться. Потому как в черном списке изгнанных, а значит, визу не откроешь. Хотя, по слухам, тут не без исключений. То ли комп ошибается (потеря досье), то ли небогатым странам (например, Греция) до лампочки, что обеспеченные северяне кого-либо изгнали. Южанам туристы нужнее. Я, впрочем, советовал Ежику покупку билета через транзитный аэропорт в город, куда ему хочется. Допустим, Минск-Париж-Кипр. Это не Канада, куда даже в транзитный аэропорт положено транзитную визу. Там обеспокоены, что у них останутся. В Париже Ежик может выкинуть паспорт и запросить убежище. Таким образом, без хлопот с визами.

Я искал паспорт Малой в парке. Как говорила, пять шагов от… и до… Стоп! Если ее пять, то моих три с половиной. Еще искал меченое царапиной дерево в пяти шагах от моста. И такое дерево нашлось. Я копал веткой и руками. Земля под ногтями: черные полукруги. И вот интуиция, внутренний голос: «Стой! Здесь!» Интуиция меня не подводит. Паспорт откопал. На берегу шумной и быстрой речушки сел на корточки и отмыл руки. Холодная вода. Пальцы свело. Конечно, не исключается вопрос: «Если у тебя, Витя, о продуманный, хитросфабрикованный Витя, такая если у тебя сверхточная интуиция, то отчего все время попадаешься в тюрьму?» Что скажешь – не слушался интуицию, не слушался ворчливого папу.

И вот я опять в «депортационке», откуда она звонила. На проходной мне объяснили, что такая тут была, но сегодня переведена в другое место. Куда – неизвестно. Оставалось ждать звонка.

Я ночевал в машине. Утром на переднем сиденье нашел пакетик с героином. Ежик уронил. Вспомнилось, как много было возни и шума в поиске этого пакетика. Я открыл дверцу и выкинул отраву на улицу. Неподалеку, однако, заметил смеющихся детей. Поэтому я подобрал отраву с асфальта, чтобы выкинуть в мусорку. Настроение согласно погоде: солнце за тучами. К дождю. Позор солнцу. Ибо не светит везде и каждому. Я, глупый, еще не осознал, что нужно разжечь солнце внутри себя. И чтобы согреть и освещать других.

Я звонил бабушке Малой. – Ты Витя? Из Швеции?

– Швейцарии. Хотя это не важно. Одного поля ягода.

– Она говорила, что вы приедете вместе. – Видно, не судьба.

Новостей не было. Пропавшая без вести.

Я звонил день за днем. Пока не выяснилось, что внучка написала письмо из датского центра содержания иностранцев. Бабуля оставила мне номер адвоката Малой.

– Зачем адвокат? Что-то случилось? – спросила.

– Не знаю.

Напоследок я поинтересовался, какие новости от Чифира.

Ему, оказывается, дали всего-навсего год общего режима. Нечего ломать шеи кому попало.

Я дозвонился адвокату. Датчане свободно говорят по-английски. Оказалось, что она в крим. тюрьме, а не депортационке, как сказала бабуля. Видно, не хотела беспокоить бабулю. По словам адвоката, срочно требуется паспорт Малой. Для гарантии, что согласна вернуться на родину. Тогда, вероятно, отпустят без приговора. Я обещал, что привезу паспорт в ближайшее время. Швейцария, стало быть, не задержала Малую. Магазинные кражи простили. Но возвращаться сюда запрещается. Иначе вспомнят, осудят задним числом…

Сборы в дорогу. Полный бак бензина. Впервые мной купленный европейский бензин. Нельзя рисковать. А также купил для Малой сигарет и собачку, игрушечную, с надписью hamster, а не hanster, как правильно.

В машине воняло бензином. Казалось, чиркни спичкой – взорвемся. Хотя в салоне не было канистр или пролитого бензина.

В моих планах доставить паспорт. Затем обращусь в российское консульство, дабы вернуться на родину. Меня мучило беспокойство, что на чужбине я похоронил свои возможности и способности. Воронеж, слышал, разрастается. Я давно там не был. По пути, может, посмотрю Гродно.

Дорога на север. Главное – не гнать быстро. Ехал ночью. Меньше полиции. У меня ведь литовские номера. Лишний повод досмотра. В Германии находиться запрещается: нет подходящих документов. А без радио скучно. Так что я разговаривал с игрушечной собакой. Видно, сходил с ума, как Ежик. Тянуло на банальные мысли. В жизни, дескать, много сражений. Каких только оттенков не встретишь знамен! Но самое важное сражение каждого – сражение внутри него самого. А мне православный путь был не по силам. Перешагнуть свою тень – не по силам. В детстве мечтал стать бандитом. А теперь – о детстве.

Правая фара еле светила. Лишь бы совсем не погасла. До рассвета еще несколько часов. Глаза слипались ко сну. Тем не менее жал педаль газа. Знакомая дорога. Час – и стоянка, где припаркуюсь. Веки опустились – темнота, открывались – дорога. Опускались, открывались… И – вдруг! – передо мной гудящий и слепящий фарами грузовик. Встречная машина сигналила. Руки онемели, не слушаются, будто без рук. Слишком поздно, чтобы свернуть. В нос бьет запах бензина. Кусаю губу. Боль и соленый привкус. Значит, не сплю. Еще секунда до столкновения. Я не успею испугаться.

На дорогу отлетит игрушечная голова собаки. Обгорелая, тлеющая, с дымком. Голову видно через разбитый, как паутина, экран. Видеокамера ведь отлетит в сторону. Свет огня за кадром. Машина сгорит. А вместе с тем мои надежды и планы. Тело погибшего не опознают. Так что останется от него не прах, но зола.

Говорят, умереть – будто уснуть. А по-моему, наоборот. Смерть – пробуждение…

 

 

Маленькое предисловие

В 2012 году в надежде увидеть родственника я спрятался в поезде, который ехал по маршруту Брюссель-Лондон. Так, нелегально, прибыл в Англию, где сразу же был арестован. Ведь при себе не имел документов. Иначе бы зачем прятаться нелегально? Затем в британской тюрьме Колнбрук столкнулся с жестокой политикой против иностранцев. Будучи заключенным, я отправил короткое письмо об этом в газету «Советская Россия». Оно было опубликовано под названием «Вечный капкан». Ну а сегодня я предлагаю автобиографичную маленькую повесть (большой рассказ) о том, что случилось тогда. Моя история не является новой. Западные, опозиционные к властям журналисты уже открыли занавес современной Европы, где идет «зачистка» населения. История повторяется, еще одни грабли… Впрочем, нет. Новое будет. Я не пересказываю чьи-либо слова. Моя история, – скромная история экс-заключенного иностранца, виновного в том, что оказался всего-навсего иностранцем, – она от первого лица. Она – первоисточник.

 

Мне было предупреждение: «Не суйся на остров по фальшивым документам! Там за это срок!» Ха-ха-ха. Вечное слезоточивое оправдание трусов: дом, семья и плохая погода. Из перечисленного у меня ни шиша. Не потому ли рискнул?

Поддельный документ ожидался на парижском вокзале Lyon. Вообще-то путь документа оказался тернистым и занял немало км/ч. Вначале мои друзья позвонили своим знакомым (?) в соседнюю страну, чтобы там смастерили «левый» док. А те переслали его в посылке через водителя автобуса другим знакомым (?) сюда, в третью страну. Возьму, думал я, посылку. Отблагодарю «магарычом». И рвану на остров. Авось повезет.

Я осматривался по сторонам. Часы? Часы? Где часы? Мы договорились о встрече под часовой башней. Ага. Вот… Я занял позицию под ней. Скорей бы они появились. Холодный февральский ветер обжигал щеки. Ко мне тут же подошли двое:

– Ты тот русский?

Это, наверное, как бы пароль. Я узнал голос того, с кем говорил по телефону. Но мы виделись впервые. Они, оказывается, молдаване. Советские русскоязычные, на мой взгляд свои.

– Если хочешь, то оставайся на ночь у нас. А потом пробуй ехать дальше, – мне предложили в первую минуту общения.

– Лучше сегодня, – я решил. Я давно так решил.

– Тогда давай к нам. Документы там. Это неподалеку.

Я догадывался, что не привезут. Зачем им риск прогулки с фактами преступления в кармане? Полиция, того жди, остановит. Обыск. Вопрос?.. Поэтому документ дома. Логично.

В метро выяснилось, что они без билетов и без денег. У меня были купюры. Но меня даже не слушали о покупке билетов. Впереди турникетыворота. И не перепрыгнешь. Первый прошел следом (почти вплотную) за образцовым билетовладельцем. Второй молдаванин схватил мой чемодан на колесиках и перекинул через ворота. Первый его поймал. Теперь и мы прошли турникеты, как первый…

Их квартира кому-то напомнит подводную лодку. Но я не морячок. Мне напомнило тюремный штрафной изолятор. Тоже людно, тесно, душно. Я выложил на стол гостинцы: водка и копченая колбаса. Прежде надеялся, что вручу это на вокзале после того, как возьму документ. Ну да ладно. Спасибо хоть так.

Мы выпили горькую и за встречу, и за удачу, и за дружбу народов. Я пьяный и, кажется, непревзойденный, море по колено, карyсель в голове – такой я изучил «болгарский» документ на предмет подлинности. Хм… Пластиковая карта. Ее достаточно для передвижения по Европе.

– Выучи имя и адрес наизусть. Могут спросить, – советовали молдаване.

Я прочитал, как меня отныне зовут, где родился… И все это тут же забыл.

– Оставайся на ночь. Отдохни, – сказали мне. – Ты пьяный.

Я отказался. Лучше – сегодня. Иначе ночью не уснуть. Мозг инфицирован сомнениями: арестуют? не арестуют?

– Думаете, проеду на остров? – Я осмотрел всех присутствующих. Прямо-таки голосование. Вопрос на засыпку.

– Не знаю.

– На улице иногда показываем такие же документы полиции. Но это другое.

– Чтобы на остров…

– Про такое, русский, не слышали.

«Была не была. Поеду! Ведь уже начал!» – подумал я.

В этот же день я купил билет на парижском вокзале Nord. Оставались минуты до отбытия. На посадку, как ожидал, не пройти без билета и документов. Контроль будто в аэропорту. Вначале – несколько пограничных постов (выбирай какой хочешь), где изображены французские флажки. Затем другие посты, но с флажками английскими. Догадывался, что последние проверяют внимательнее. Поэтому выбрал будку с седовласой, с виду потрепанной жизнью англобабушкой. Волнение сжимало мое сердце в шершавой руке. Глубокий вдох. Словно погружение на глубину. И сразу пожалел. Вдох привлекает внимание.

Французский пограничник взял в руки билет и документ. Но, странное дело, не смотрел ни то ни другое. Даже сверхстранно: мое лицо не смотрел. Я был пропущен до следующего и последнего поста. На кону свобода. Пограничникбабушка сверлила взглядом и меня, и документ. Затем поместила карту в прибор с красной подсветкой. Я проглотил слюну волнения. Разве тут не пожалеешь, что не владеешь гипнозом? Она:

– Зачем тебе нужно в Великобританию? (В английском языке нет обращения на вы.)

– Хочу увидеть друга.

– У тебя есть банковская карта?

– Конечно, есть, но с собой не взял. Еду на пару дней.

– Как тебя зовут?

– Там все написано. – Я ответил после секундыдругой молчания, когда понял, что забыл свое «имя».

– Это поддельный документ.

Я предвидел такую развязку событий. И всетаки новость шарахнула, будто ток. Еще минута, и я прошел английский пост, но в сопровождении пограничников. Мой чемодан просветили, как в аэропорту, через рентген. Чемодан открыли и перевернули содержимое в нем вверх дном.

– Эй, давайте быстрее! – Я сердито топнул ногой. – Поезд сейчас уедет!

– Забудь про поезд. Ты арестован.

Пограничники говорили со мной на разных языках. Среди них, кажется, не было коренных англичан и французов. Хотя бы два языка знали свободно. Не условие ли для приема на работу? Вокруг пальца и фальшивого «дока» не обведешь?

– Ты не говоришь по-болгарски, – сказал пограничник. – Я родился в Софии. Ты меня не понимаешь.

Моя тактика – без комментариев. Поезд уехал. Теперь, вероятно, тюрьма. Подделка документов – срок? Вскоре меня окружили французские полисмены:

– Ничего нет?

– Что именно нужно? – Оружие, наркотики. – Конечно нет.

Один полисмен, вероятно самый деятельный, не ленивый, похлопал карманы моей куртки. Пусто.

– Да, действительно, нет. – Полисмены выглядели огорченными и скучающими.

Ну и обыск. В Швейцарии, где было мое последнее место жительства, не просто-напросто, тяпляп, хлоп-хлоп обыскали бы. Там за такое чуть ли не распилят пополам и проверят, что спрятано внутри. Там строго.

Вечером следователь в полицейском участке спросил:

– Кто тебе дал поддельный документ? – Я не знаю имен.

– Не будешь сотрудничать, то отправишься за решетку. Наши тюрьмы хуже, чем на Украине. – Он почему-то вбил себе в голову, что у меня хохольские корни. Ведь я не отвечал на вопросы: «Where you from?» и «D ou viens-tu?» Зато прикинулся дурачком. Прикинулся? И вот мое сотрудничество. Давайте, дескать, поедем в логово производителей фальшивых документов. Это в Амстердаме. Дом помню зрительно. Название улиц не знаю. Вранье. Дохлый номер. В Амстере я прожил год с лишним. Вспомню молодость, если клюнут…

– Ты думаешь, что я идиот? – Следователю мало.

– А ты думаешь, что тот, кто мне это дал, еще и оставил на память свою визитную карточку?

В кабинет вошел второй полисмен. Он разговорился с моим дознавателем. Я знаю par beakcoup французский и понял, что тут и без меня дел по горло.

– Куда ты поедешь, когда тебя освободят? – Новый полисмен сел на стол.

– В Англию.

– Хватит Англии!.. Или нет… Пробуй, но из Бельгии. Во Франции не останешься?

– Нет. Нет. Сегодня уеду.

– Не спеши. Это не сразу. Еще будет суд.

Все круто изменилось, когда я сообщил, что ВИЧ-инфицирован. И каждый вечер употребляю лекарства Atripla. Со мной лишь горстка таблеток. Своего рода инсулин. Без них тоже умру, но позже. Нужны, стало быть, еще таблетки. Нужно в больницу. После короткого совещания (хотите верьте, хотите нет) следователи сообщили, что через день или два освободят. Но есть одно условие: не настаивать на визите в больницу при разговоре с тюремным врачом.

Несколько дней в заключении? Зачем? Не проще ли сразу освободить? Но какой мой риск? Не освободят, как обещали, то попрошусь в больницу. Впрочем, неудивительно, что от меня выгодно избавиться. Бухгалтерия спидозного выживания: 1 таблетка * 1 день = 50 евро.

На мой чемодан приклеили бумагу с надписью вымышленного болгарского имени Vasil. Фамилию не помню. Вместе с вещами меня доставили в КПЗ на ночь. У входа туда, на асфальте улицы, лежали бездомные, закутанные в одеяла и спальники. Полисмены, проходя мимо, весело щелкали пальцами возле отдыхающих. Проверка: живой ли? Щелк! Щелк! Дубак такой, что зуб на зуб не попадал.

В КПЗ отобрали куртку и свитер. Объяснение: «Нельзя. Не положено. Терпи. Русские морозов не боятся». В камере-одиночке остался в майке и с носом. Осмотрелся вокруг. Окна без стекол. Лишь кресты решетки. Ледяной ветряка заносил сюда хлопья снега. У стены, под окном был снежный коврик. Руки заключенного Виктора посинели от холода. Мурашки по телу. На койке лежал спасательный, но грязный прожженный плед. Без тоски и ужаса не прикоснешься. Пусть я и не голубых, слава богу, кровей. Плед вонял, будто в нем хоронили покойников. Чтобы согреться, я отжимался от пола, прыгал, бегал, стучал зубами. В конце концов, очутился на краю сна, лег на койку и накрылся пледом.

Вечером другого дня перевели в парижскую депортационную тюрьму. Охранники известили, что свободную камеру я должен искать сам. Ведь они заняты. Они, как позже замечу, играли в карты. Я обошел тюрьму. Свободных камер не обнаружил. Некоторые, однако, были заперты. По словам охранников, пустые, но на ремонте. Туда нельзя.

Бледнолицых, как я заключенных, не встречал. Удивило, что темнокожие собратья по беде заступились за меня, будто за своего. И вот под дверью кабинета тюремщиков, картежного катрана, толпа митингующих с призывом заселить русского новобранца.

– Сегодня ночуй на скамейке, а завтра уходи. В тюрьме нет мест, – сказал тюремщик после знакомства с моим досье.

Догадываюсь, что истинной причиной был мой спидозный экономический удар по капитализму. Свободные камеры, вероятно, имелись. Но тюремщики выглядели связанными ленью по рукам и ногам. Пришлось бы аж идти, даже искать, а то и тыкать ключом в замочную скважину!

Двери камер тут никогда не закрывались. Ночью я познакомился с молдаванином. Он сказал, что завтра меня не освободят. Это только после трибунала. Неделя-две – не раньше.

– Но охранники сказали…

– Ну может у тебя связи в правительстве, – он пошутил и ушел в камеру. Пора бы спать.

«У меня не связей, а всего лишь СПИД», – подумалось мне.

Я уснул на скамейке в просторной комнате. Сбился со счета падениям. Просыпался в моменты свободного полета. Парашют не раскрывался. Виновата моя привычка ворочаться с бока на бок в кровати. Беспокойные сны.

Утром мне вернули чемодан. Тюремщики:

– Уходи!

– А куда идти? – спросил я. Глупый вопрос.

– Куда хочешь, туда и иди. Франция большая. Всем хватит мест. Аривуа.

Поднялся шлагбаум. Путь свободен.

Так оборвалась попытка проникновения на остров. Я не сдался. Вторую попытку принял несколько месяцев спустя. Был конец мая. Через третьи руки вышел на молдаванина, который промышлял нелегальной переправкой людей без родины, без флага на остров из Бельгии. Я засыпал его вопросами по мобильнику: «Как ехать?.. Откуда?.. Долго ли?.. Наверняка ли доберусь?»

– Я не могу обо всем по телефону, – сказал он. – Приезжай в Брюссель. Обсудим. И сразу поедешь, куда тебе нужно.

– Какие шансы, что доберусь?

– Девяноста девять процентов… Я же не Господь, чтобы давать сто.

– Сколько стоит? – Тысяча.

Это оплата за его услуги перевозчика. Я обещал, что приеду завтра.

– Не бери много вещей, – предупредил он. – Маленькая сумка. Одежда только темного цвета. Вот и все.

До Брюсселя ехал поездом. Две сумки вещей, мое швейцарское наследство оставил у приятеля в городе Базель. С собой взял рюкзачок, где неотложное, одежда и ноутбук. Худо-бедно. Я был заряжен и наполнен светом надежды. На острове жили друзья и родственник. Возможно, помогут.

В Брюсселе я смотрел в окно движущегося поезда. Какая остановка? Вот проехал Zuid. Думал, что следующая – Midi. Тут договорено о встрече. И я ошибся. Оказывается, обе станции – одно и то же, но на разных языках. Zuid/Midi, Юг/Середина. Короче, бардак. Об этом узнал, когда вышел в пригороде столицы. Было ясно, что проехал дальше, чем надо. Время – на волоске от девяти. Встреча с переправщиком в девять. На моем телефоне не хватало денег для звонка. Швейцарская симка. Роуминг. И не предупредить, что опаздываю. Поэтому купил бельгийскую симку (рекламная пауза) Lycomobile. Теперь дозвонился. Андрей (настоящее имя переправщика изменено), по его словам, ждал у входа на вокзал, где фонтан, под деревом, возле блондинки с зонтиком, напротив мусорки. Я добрался до Midi без происшествий. Обошел два входа на вокзал. Фонтанов – ни капли. У третьего входа заметил струю воды из асфальта, будто гейзер. Рядом, на скамейке, его особые приметы: зеленая кепка, синие джинсы, серая куртка, татуированные перстни на пальцах правой руки. После рукопожатия Андрей сразу поторопился в путь. Скоро стемнеет. Англопоезд, по его данным, двигается на стоянку, чтобы ранним утром отправиться в Лондон. Есть некое место по дороге туда, где поезд останавливается на минуту. Там предстоит в него проникнуть.

Мы ехали на трамвае вдоль ж/д рельс. Теперь до меня дошло насколько все просто. До стоянки – по рельсам. Адрес есть в интернете. Жаль, не догадался раньше. Хотя – не жаль. Скупой платит больше.

В трамвае разговорились. Вопросы друг другу: «Как долго заграницей?.. Не хочется ли на родину?.. Нравится ли тут?..»

Наша остановка была напротив арабского магазина.

– Хочешь пиво? Дальше не купишь, – сказал Андрей.

– Но если мне ехать сегодня… Как там с туалетом?

– А никак. Терпеть до утра. – Тогда я сегодня без пива.

Впрочем, лучше не пить еще потому, что я должен внимательно смотреть, в какой спрячусь поезд. Андрей, вероятно, знает. Тем не менее…

Он купил три банки пива. Мы немного прошли до моста. Под ним – дорога, жужжание машин. На нем – рельсы, стук колес поездов. Подробности, сколько метров туда-сюда, запад не запад, север не север – умалчиваю. Это вам не «Остров сокровищ». Но кто ищет, тот найдет. Язык до Англии доведет.

Перед мостом повернули направо. Теперь в горку по асфальту. Здесь… Справа – здание, возле которого кусты. Слева – мост. Впереди – оазис деревьев.

– Пригнись! – скомандовал Андрей.

К «оазису» бежали, пригнувшись на полусогнутых, как на войне. Маскировка. Бег взбодрил и углубил дыхание. Над мостом открылся горизонт ж/д путей. Мы спрятались в яме лесного «оазиса». Вокруг деревья и кусты, кроме стороны с видом на рельсы. Поезд увидишь, если выпрямишься во весь рост. Ведь яма. Мысленно назвал это место «окопом». Тут тоже, как на войне, нужна осторожность. Нельзя слишком высовываться. Иначе обнаружат, заподозрят…

На земле мусор: окурки, бутылки, пакеты, в общем нормальные следы людей.

– Поезд будет здесь, – торжественно объявил Андрей.

Ну вот и черный вход для тех, кому нельзя официально через парадные двери поезда.

– А когда будет? Сейчас?

– Возможно. Посмотрим, – он произнес медленно, на мой взгляд, на мой слух, без уверенности. Хотя какая тут уверенность? Андрей не ж/д работник.

Я переоделся в черный спортивный костюм. Обувь, черно-белые кеды, не менял. Андрей сделал замечание:

– Обувь разуй и спрячь. Лучше черные носки. У тебя черные?

– Да.

– Белый цвет на кедах заметен. Короче, все поймешь на месте.

Мы присели на траву. Мусор вокруг – хороший знак. Значит, здесь были люди. Тоже, вероятно, ожидали поезд. Я надеялся, что Андрей не обманывал. Предстояло с ним расплатиться. Пока разговор не касался денег.

Под рельсами я заметил углубление бетонных плит. Будто пещера. Там Андрей, осматриваясь, светил мобильником:

– Чье-то одеяло. Здесь ночевали. – Бомжи?

– Если так, то это странное совпадение. Наверное, тоже ждали поезд. Может, молдаване.

Мы выглянули из «окопа». Горизонт – рельсы. Перед мостом, левее от нас – светофор. По словам Андрея, иногда горит красный цвет. Поэтому поезд останавливается. В этот момент нужно проникнуть в тайник между вагонами. Не иначе. На скорости не успеешь.

Пока что я видел, как поезда проезжали без остановок у нас под носом. Уже мне знакомые немецкие и французские поезда. Не то. Или эти же поезда останавливались, но вдалеке, метров сто. Туда, на взгляд Андрея, не стоит бежать. Едва ли успеешь. И хуже всего, что будешь замечен и пойман. В тюрьму не посадят. Поезд – не проникновение в чужой дом, не преступление. Но я без документов, если не считать швейцарский, беженский. По нему запрещается выезд за пределы города Базель. Хотя Бельгия не беспокоится о нелегалах. Сразу освободят. Проблема, что при поимке привлеку внимание к тайнику. Тогда жди постоянных проверок поездов. Я догадывался, что на стоянке об укромном месте между вагонами (как просто!) уже слышала каждая собака и даже кошка. Но мой переправщик был прав. Если начнут часто ловить «игроков в прятки», то, ясное дело, введут системные проверки. И тогда нам авантюристам высшей пробы не увидеть Лондона как своих затылков.

Андрей открыл банку пива. Появилась пена. Взболталось, когда бежали. Он предложил мне свою запасную банку. Я снова отказался.

– Еще неизвестно: уедешь ли сегодня? Бывают задержки день или два. – После паузы, задумавшись, он добавил: – И даже пара недель.

Сказал бы это по телефону до моего приезда сюда. Я мог взять с собой больше одежды. Ночью на улице холодно. Хотя уже конец мая. Денег в обрез. На недeлю в отеле хватало, если не считать сумму, которую отдам за проезд на черный билет. А еда? Поэтому отель вне планов.

– Будем ждать до победного, – я сказал холодно. Притворился, будто не беспокоюсь. – Важен результат. Кстати, сколько я тебе должен?

– Можешь выслать потом из Англии. Я хорошо знаю человека, от которого ты приехал.

Он доверял. «Потом» – нельзя. Не исключено, что в первые минуты на острове окажусь в наручниках полиции. Я нелегал. По законам Европы, нелегал – преступник. Его место – тюрьма. Лишь горстка стран еще не огородилась этим ежовым правилом. Про туманный Альбион (как там?) знал по слухам. Говорят то да сё. Говорят, не арестовывают, если без документов. А еще говорят, что кур доят…

Я дал переправщику деньги.

– Доверяешь? – он выглядел удивленным.

– Тут либо так, либо вообще не имею с тобой дел.

Он снова дал слово, что посадит меня в поезд. Я верил. Разве был выбор?

– Но будь готов, что, возможно, придется ждать, – сказал он.

Темнело. Холодало. Свет луны и горящих вдоль рельс фонарей. Андрей допил пивные запасы и лег на землю. Я тоже лег. Земля еще не остудилась до возможного майского предела. Загорай под луной на здоровье. Порой в тишину врезался стук колес поезда. Значит, к нам приближался еще один. Мы выглядывали из «окопа». Андрей говорил: «Не тот!» Или: «Немец». А также: «Бельгиец. Не суетись, русский!» Чаще Андрей оставался в лежачем положении, не смотря на очередной поезд. Его объяснение:

– «Англик», – так он называл британский поезд, – двигается тихо. Никакой другой не издает подобный звук. Ошибиться невозможно. Еще услышишь.

Тем не менее я просматривал, проверял горизонт ж/д. Мимоходные поезда – бельгийские, немецкие. Их знаю в глаза. Уже накатался по Европе.

– Как выглядит наш паровоз? – Я опасался, что постпивной и ленивый Андрей не встанет вовремя, не посмотрит.

– Наш «англик» самый красивый. – Они тут все по-своему красивые!

– Ладно. Запоминай. Наверху будет синяя полоса. Внизу – желтая. Середина – белая. Ночью покажется серой. Надпись Eurostar. Морда не пулей, как у некоторых, а под тупым углом. Возле дверей лампочки. Таких поездов у других стран нет.

Конечно, самый красивый. Будь хоть весь черный с черными лампочками – все равно будет самый-самый… Ведь самый редкий. Еще дождись. Закон жизни: переизбыток красоты ведет к девальвации красоты. Всему своя мера. Теперь я знал особые приметы поезда. Зря прежде не посмотрел их в интернете. Серьезное дело. Не хватало только приехать по ошибке в Германию. Там сразу тюрьма. Я нелегал.

– Когда спрячешься в поезде, то сотри мой номер, – напутствие Андрея.

– Думаешь, меня поймают?

– Рано или поздно всех нелегалов ловят. – Ты уже был в Англии?

И тут он оголил часть своей биографии. Оказывается, пробрался на остров этой же дорогой. Там два года жил нелегально. Затем арест при случайной проверке документов на улице. Впрочем, что там случайно! Полисмены услышали, как он разговаривал по телефону на молдавском языке. Любая не западноевропейская речь – повод для проверки. Андрей попал в депорт. тюрьму Колнбрук под Лондоном. Оттуда через несколько месяцев его депортировали на родину. Раньше я слышал об Англии совсем другое, что ли, сказочное. Свободный, дескать, остров. Неужели обман?

Андрей провел инструктаж, как вести себя в поезде. Вообще-то это не мешало сделать сразу. Но хоть так. Прячешься, по его словам, между вагонами. Времени на все про все – пара минут. Столько ехать до гаража, где свет, где люди. Быстро оботрешь одежду об грязные стены вагона.

– Зачем? – Я недоумевал.

– Маскировка. Не спорь. Не забудь испачкать куртку.

– Она же черная.

– Там другая грязь. То ли ржавчина, то ли… Точно не понять. Я уже не помню тот цвет.

– А тайник между вагонами… Там нужно что-то открывать?

– Нет. Все проще. Между вагонами прижмись к одному из них вплотную. Первое время будет казаться, что все тебя видят. Но привыкнешь. Главное – не шевелись. Люди в гараже должны думать, что ты тряпка. И чем ты грязнее, тем менее им захочется тебя проверять, трогать.

Только теперь понял тяжесть затеи. Оказывается, буду на виду, как в аквариуме. Случайный внимательный взгляд на меня – и все пропало.

– Голову накроешь капюшоном. И сиди так, – поджав ноги к груди и голове, Андрей показал позу замерзающего.

И так сидеть до утра. Работники гаража, по словам переправщика, пройдут мимо меня. Осмотрят колеса поезда. В шесть утра – отбытие на вокзал Midi. Там еще два часа стоянки. И опять роль тряпки. Далее, в конце концов, другое испытание. Прыжок из поезда на скорости. Ведь вокзал Лондона наполнен полицией. Не просто-напросто, но выполнимо. Только бы дождаться поезд. Главное – терпение. Может же змея, свернутая калачиком, ждать свое мгновение. А паук. А снайпер – часы, дни, месяцы, математика ожидания ради пары секунд, когда увидишь в оптике цель. Так же и тут.

Андрей охотно рассказывал о себе. Не пиво ли помогло? После депортации в Молдавию он принял попытку вернуться в Европу нелегально. Вместе с друзьями перешел границу через горы зимой. Один из них отморозил пальцы ступни. Вскоре пальцы ампутируют. Нелегальные путешествия полны опасностей. Этим-то они мне интересны. Вот почему отдаю предпочтению творческому жанру экстрим-реализм. Таких авторов не пруд пруди. Свободные вакансии есть.

В Брюсселе Андрей поначалу помогал с тайной пересылкой на остров своих друзей. Деньги не брал. Ведь друзья. Однажды познакомился с китайцами. Они платили по две-три тысячи евро за успешный переезд каждого раскосого. Ночью, бывало, накапливалась оптовая группа переселенцев. Даже не хватало мест между вагонами. Так, конечно, опаснее. Чихнет один – проверят, поймают всех. В «пещере» под рельсами они грелись зимой у костра. Еще Андрей отправлял африканцев. И они тоже платили не шкурками от бананов. Наблюдение моего переправщика: черные жгли больше костров, чем желтые.

Последнее время дефицит клиентов и кризис авантюризма. Не все звонят из острова с хорошими новостями и зовут за собой. Черный пиар. Андрей не скрывал, что нелегальные переселенцы часто попадаются к полиции на вокзале Лондона. Плохо, если не выпрыгнешь до столицы. Я знал, на что шел, на что ехал. И уже не откажешься. Слишком, решил, поздно.

Еще я болтал с Андреем о том о сем. Но все не упоминаю. Моя цель – раскрыть того, в чью обойму попадают люди, чтобы выстрелом скоростного поезда попасть в новую жизнь…

Голубело утро. Холодно. Под черные спортивные штаны я надел джинсы. Ясно, что поезд не будет. Значит, до следующей ночи. Мы договорились о встрече на вокзале Midi в девять вечера. Следующая попытка. Последняя ли?

– Давай расходиться по одному, – сказал Андрей. – Двоих полиция заметит. Подозрительно. А я без документов.

Пригнувшись, он побежал вниз, под мост. Я остался один. Некуда идти. Поспать бы. В «пещере» лег на плиту, обложенную кем-то сухими листьями. Накрылся рваным пледом. Сразу уснул. Порой пробуждался от укусов каких-то насекомых. Чувство, будто по мне ползают, но букашек не разглядел.

Еле-еле отдохнул до полудня. Отряхнулся. И сменил черный ночной костюм на дневной, серый, гражданский. Теперь и не подумаешь, как втихаря навострил лыжи на остров. Я предвидел, что это не последняя ночь на улице. Да, холодно. Да, антисанитария. Да, недосып. И пусть. Случалось хуже. Поэтому уже давно в огне не тону, а воде не горю.

Из «окопа» вышел обычным шагом. Днем спешка казалась лишней. Привлечение внимания к себе.

В интернет-кафе наконец-то увидел на экране компьютера англопоезд. Андрей прав: бело-синежелтый, лампочки возле дверей, надпись Eurostar. Вечером, более того, увидел его не экранный. Это было на вокзале. Проблема: поезд закрыт дырчатым железным ограждением до потолка. К нему не подойти без билета и паспорта. Ну и ладно. Я видел поезд. Отныне лишь глубже убедился, что проникну в него. Важно увидеть цель. Аппетит чувствительней, если еда не за горами.

В девять вечера встретился с Андреем. Окончательно понял: не обманет. Иначе бы скрылся. Он приехал на белом фургоне. За рулем молодой молдаванин по имени Вася. В его левую щеку углубился шрам. Похоже на рассечение. Вероятно, удар тупым предметом. Это все, что запомнил в фотопортрете человека за рулем.

К мосту доехали на машине. Парковка на обочине. Втроем, соблюдая технику безопасности, пригнувшись, добежали в «окоп». Предстояло ожидание. Вася выглядел недовольным и разговаривал с Андреем на молдавском вспыльчиво, повышенным голосом. Меня Вася спрашивал: «А ты, Виктор, случайно не сидел?.. А не воруешь?.. А не боишься, что кинем?.. Ты деньги, знаю, отдал!»

– Если бы он, – я кивнул в сторону Андрея, – хотел кинуть, то уже мог так сделать. Под кидос каждый может попасть. Это несложно. Даже жуликов кидают. Что там я, простой смертный.

– Да, десять раз уже мог кинуть! – твердо сказал Андрей и посмотрел на земляка. – Я тебе сказал: оставь свою спешку! И говори на русском. Не то выглядит… Сам понимаешь, как выглядит. Очень спешишь? Тогда сваливай! Я утром доберусь домой на трамвае. Какие проблемы?

Вася не спорил – остыл и притих. Догадываюсь, что он подговаривал Андрея больше со мной не нянчиться. Ведь я знал место посадки. Они могли оставить на произвол судьбы. Конечно, я мог сказать: «Ой, мы так не договаривались!» Но слова в таких случаях бесполезны. Они могли не отвечать на мое «але-але». Ну или хотя бы короткий ответ: «Твое бабло вне зоны доступа. Хе-хе! И без комментариев тебе, то ли Ваня, то ли Витя. Пи-пипи…» Но со мной так не поступят.

География наших разговоров шла от побережья Колымы до пристани Сан-Тропе. Между тем стучали колеса ненужных поездов, на которые не смотрели. Громкий однотонный стук колес: бух-бух-бух. Но! Однажды послышался новый звук. Гудение.

– Он! – Андрей вскочил с земли, будто спасаясь от змеи.

Мы трое выглянули из «окопа». Да, проезжал английский поезд. Такой видел на экране и на вокзале. Но что с того, если поезд двигался вдалеке? Метров, может, сто. Двигался. Двигался. И вот остановился перед светофором возле моста. Я схватил рюкзачок и дернулся, чтобы бежать.

– Стой! – Андрей удержал мою руку. – Не успеешь!

– Потом из-за тебя другие не прыгнут, – сказал Вася. – Проверки начнутся.

Я согласился и отступил. В сердце затекло огорчение. Судьба дразнила. Будто аппетитный кусок перед собачьей мордой. А нельзя, говорят, нельзя. Но было успокоение. Поезд проехал здесь. Без сомнений: появится снова. И я буду в нем. Главное – терпение.

Вася ушел на стоянку. Если поезд около гаража, то можно проникнуть. Он вернулся через час. Грустная новость: поезд не видно. Значит, в гараже. Мне не сиделось на месте:

– А если пробраться внутрь?

– Исключено. Там люди и свет.

Посадка откладывалась до очередной ночи.

Они ушли. Я остался один. Кое-как поспал в «пещере». Пробуждался от укусов насекомых и стука колес наверху. В полдень вышел в город. Тело одеревенело. Мечты о мягкой кровати. Мое воображение разыгралось не на шутку: розовенькая кроватка, голубенькое постельное белье, и рыженькая Алла Борисовна поет колыбельную на ночь. Счастливый триколор. На краю сна. Все вокруг слышал и видел, будто издалека. Неудивительно, что два полисмена спросили мой паспорт.

– Иду просить убежище. Документов нет, – для убедительности я полазил по карманам. – Да. Так есть. Нет документов. Как жаль. Как жаль.

– Иди. Иди.

На том и отпустили. Убежище не просил. Еще не хватало Бельгией залатывать дыры неудач в своей биографии.

В третью ночь Андрей пришел один. Опять трамвай и перебежка от моста до «окопа». Он попрежнему сидел на земле при стуке колес мимоходных поездов. Ноль реакции. Ясно, что не наш.

Ожидание. Ожидание. Ожидание. И вдруг донеслось знакомое английское гудение, но громче, чем прежде.

– Здесь! Подъем! – Андрей выглянул из «окопа». – Теперь не уйдет!

Он был прав. Англопоезд проезжал в паре метров от нас под носом по ближайшим рельсам. Велосипедная скорость. Проезж-ж-жал. Проезж-ж-жал. И удалился без остановки. Красный цвет светофора почему-то не загорелся. Я поздно спохватился о прыжке, как в кино, на ходу.

– Ничего страшного. Пойдем на стоянку. Есть шанс, что его там не загонят в гараж. – Андрей открыл банку пива.

Мы пошли по рельсам. Туда, куда уехал поезд. Следом. Дощечка раз. Дощечка два. Между ними – щебень. Впереди, где-то там – стоянка.

– И что тебе, русский, в России не сиделось? Чем там занимался? Работал? Учился?

– И учился тоже. – Вообще-то обычно я неохотно рассказываю о себе. Особенно касаясь письменного творчества. Некоторых это настораживает и озлобляет и ассоциируется с заявлениями в полицию. Но тут вдруг сам не понял, какой черт меня дернул за язык. То, что я сказал, – кому-кому, а человеку, кто переправляет незаконно людей, кому грозит срок, – сказать следующее не рекомендуется. – В двух институтах. Пробовал стать публицистом.

– Пуби… пу… – oн попытался повторить, да не смог. – Это еще кто?

– Пишущий человек. Темы у него аналитические, впечатлительные. Как сказал Джордж Оруэлл: «Из публицистики надо сделать искусство!» И он прав. Жизнь богата сюжетами и героями. Зачем выдумывать?

– А что такое искусство? – Это то, что бессмертно.

– Ну а что было потом? Доучился? – Нет. Выгнали. Два раза. – Козлы!

Он бросил опустошенную банку пива в кусты и выругался крепче, чем просто «козлы»…

– Только мое имя не упоминай. Ну или измени. Мало ли что… Сам понимаешь…

– Да, понимаю, – я удивился, почему он не взорвался гневом…

– Про все это лучше не писать. Но… Иногда смотрю фильм и думаю… И кто придумал эту историю? Не бывает такое в жизни! Обман! Бред! У меня есть друзья, кто никогда здесь, заграницей не был. Насмотрелись таких фильмов и решили, какой тут рай. Звонят и просят денег. Не дашь – обижаются. Приезжают сюда и сразу ждут золотые горы. А тут не рай! Попробуй выживи, если ты иностранец! Работы для нас не хватает. Кругом депортационные тюрьмы. И домой не вернешься. Там еще хуже – нищета. С голоду не умрешь. Но я хочу, чтобы мои родители и ребенок там жили благополучно. Поэтому остаюсь здесь. Высылаю деньги.

Наверное, будет мнение, что эта история может нанести ущерб нелегальному переселению. Что, если полиция узнает про это место и подготовит засаду? В случае необходимости они и без меня это сделали бы. Наша засада – тоже мне секрет. Местной полиции пока не до нас. Вдобавок у меня, безызвестного, читателей кот наплакал.

Андрей, кажется, устал. Не до болтовни. Жаль. Меня вдруг потянуло на разговор. Мысленно задавался вопросом: сколько еще будет нелегальных переселенцев? Знаем же писк моды на траффик Москва – Петушки. Не исключено, что после огласки и этой истории найдутся новые каскадеры с блокнотиками в поиске, как бы скорее на досуге свернуть шею по маршруту Брюссель – Лондон – рай… Транспортная лихорадка.

Дорога в потемках. Вдалеке – электр. свет. Это прожектор. Андрей сказал, что его поставили на днях.

– А видеокамера есть? – спросил я. Хотя мне было все равно: камеры не камеры, поймают не поймают. Тянуло в сон.

Мы прошли сквозь освещение прожектора.

– Забыл тебя предупредить, – Андрей был впереди, – в поезде не прикасайся к проводам наверху. Мой друг там обгорел.

– Умер?

– Живой, но обгоревший. А еще есть места, куда лучше не совать руки и ноги. Поезд сжимается и разжимается, как гармошка.

Казалось неважным: ток не ток, придавит не придавит. Уснуть бы.

Наша остановка у вагона размером с грузовик. Светло-зеленый, ржавый, раскрашенный баллончиком краски. Жаль, что не сфотографировал его. Андрею, ясное дело, не понравятся папарацци. Еще подумает: засланный казачок! А ведь это место – привал множества транспортных охотников. Вагончик стоял между бетонной стеной и покрытой сразу неопределенной мной растительностью горкой. Андрей поднялся ко входу вагончика по лесенке. Oттуда вынес кеды, в которые тут же переобулся, сидя на рельсах.

– Давай наверх! – Он устремился в горку.

Я цеплялся за лопухи следом за ним. Стебелек раз. Стебелек два. Иногда под руку попадались колючки. Легкая боль. В ботанике я не силен. Название тех колючек до сих пор в темноте незнания, как и та ночь.

Наверху горы высунули головы. Во весь рост – нельзя. Осторожность. Внизу, под нами, – гараж, который огорожен сетчатым забором без (!) колючей проволоки.

– Вот он! Не уйдет! – торжественно произнес Андрей. А я вспомнил, что «не уйдет» он говорил не впервые. – Видишь его?

– Да.

«Англик» был среди двух серых, то ли бельгийских, то ли немецких поездов.

– Сегодня уедешь! Но обожди пару часов. Люди! – Возле транспорта действительно ходили рабочие. – А видишь окно на втором этаже?

Я присмотрелся. За окном, правда, темный силуэт при слабом, будто от лампы, освещении.

– Он там всегда! – Андрей кашлял. Не простудился ли? Третью ночь подряд мы сидели и лежали на прохладной земле. – Может быть, манекен. Он всегда там.

Было решено: обождем часик-другой, пока разойдутся работники. Затем я перелезу забор – проникну на стоянку и спрячусь в поезде. Собак не видел.

Я посветил мобильником в вагончике. Сухие лопухи в углу. Их еще до этой ночи принес Андрей. Взамен матраса. Он поделился со мной лопухами. Мусор – обертки от шоколадок, чипсов и пустые бутылки – мы смели ногами в сторону. Ну вот и тихий час. Лишь стук колес вдалеке временно его нарушал. Еще один поезд приезжал на стоянку. Я включил будильник на мобильнике. Страховка. Боялся проспать.

– Сейчас буду храпеть. Заранее извиняюсь, – официально объявил мой сосед.

Через минуту вагончик наполняло его «ххх-р». О, этот душещипательный храп! Заслушаешься. Ведь скоро остров. Я не уснул. Волнение крепко обняло сердце. Какой там спать!

Вскоре снова спешно поднялись на горку. Между серыми поездами осталось пустое место. Проспали. Опоздали.

– В гараже! – сказал Андрей. – И даже не думай туда лезть!

Так потерпела крушение еще одна надежда. Теперь до следующей ночи. Андрей ушел домой. Я досыпал в вагончике. Здесь от холодного ветра не вздрагивал. Стены. И не было грохота движущихся поездов над головой, как в «пещере». Зато по-прежнему беспокоила чесотка.

Проснулся в полдень. Первым делом осмотрел одежду. Не вши ли? Нет. Одежда без признаков жизни – бездвижно.

Остаток дня я делал марш-бросок по городу. В девять вечера встретился с Андреем. Опять легко разговорились, будто знали друг друга дольше, чем есть. Я не высказывал огорчения. Он сделал все, что мог. Ясно: поезд будет. Андрей заранее предупреждал об ожидании.

– С тобой легко, – говорил он. – Иногда попадаются очень недовольные клиенты. Рожа кирпичом. Ворчит, рычит…

Еще Андрей извинился, что не может поселить меня в своем доме. Хотя я не напрашивался в гости. В его жилье демографический кризис перенаселения. Поначалу я подумал, будто обоснованно ограничивает доверие. Откуда ему знать, как я отвечу полиции, например, на это: «Как приехал? Кто помог? Говори! Иначе не отпустим!» Но тoгда бы он не приехал ко мне на машине. Номера… Значит, проблема не в доверии.

Ожидание затянулось до четырех утра. Поезд не видели. Вероятно, заехал на стоянку до нашего наблюдения, до темноты.

Вася забрал нас на фургоне. Утреннее небо розовело и голубело. Припарковались на вокзале Nord. Я задремал на заднем сиденье. Они ушли. А мне приснился Лондон… Слишком много о нем думал последнее время.

Они вернулись в полдень. Нам пришлось разойтись. До вечера я отсиживался в интернет-кафе: фильм за фильмом. Отчего усталые, покрасневшие глаза. Пытался, начинал, включал комедии. Но в сердце не осталось место для ярких жизнеутверждающих красок. Зато увлеченно пересмотрел фильмы «Джиа», «Пуля», «Я, легенда». Герои, в конце концов, везде, вкусив одиночество, погибали.

Встретился с Андреем в половине девятого. На этот раз раньше, чем обычно. Ведь вчера, вероятно, опоздали.

Ожидание в «окопе». Поезда не было час. Темнело. Поезда не было пять часов. Холодало. Я опять пожалел, что не имею теплую куртку. Мог же взять! Знал бы!.. Еще одна надежда таяла, подобно этой светлеющей исчезающей ночи.

– Странно, – Андрей удивился. – Мне сказали, что сегодня поезд будет. Есть люди. Они знают точно.

– Значит, сегодня они ошиблись. Даже компьютеры ошибаются. – Я тут же пожалел, что успокаивал его. Глупо. Должно быть наоборот. Ну да ладно.

Я не понял про «знают точно» и «есть люди». Андрей, казалось, лишь знаком с местом посадки. Впрочем, через час выяснилось, что и он, и «люди» правы. «Англик» проехал, но вдалеке и без остановок. Зеленый светофор. Я выругался вслух… Гудение поезда напоминало сверло дантиста. Не было смысла ждать еще. Второй поезд не предусмотрен. В гараже ночует только один.

Мы прошли до стоянки. С высоты горки «англик» не наблюдался. Значит, в гараже. Еще одна потерянная ночь.

Внезапно Андрей пригласил на ночлег в квартире. Правда, у его друзей.

– Только не говори, что собрался в Англию.

Андрей позвонил Васе. Тот вскоре забрал нас на фургоне. Поездка по ночному городу. Ему бы погонять. Я тоже так люблю. Но тут не разгонюсь. Нет водительских прав. А у Васи румынский паспорт. Остановились возле арабского магазина, который работает круглосуточно. Андрей купил пиво на всех. Я протянул ему деньги. Он не взял:

– Угощаю.

– А почему ты не поменял евро на фунты? – Вася разглядел мои купюры.

– Забыл, – ответил я. – Тебя на острове ждут?

– Родственник и знакомые.

– Деньги обменяй. Дай Бог, спрыгнешь, – в этот момент я задумался: верующий ли он? Под его белой майкой заметил крестик, – с поезда, а обменника поблизости не будет. А придется покупать билет или сим-карту, чтобы позвонить.

Наша конечная остановка была на пустыре около жилых домов. Тут несколько машин с горящими фарами и, кажется, молдавской музыкой. Человек двадцать молодых и выпивших. Обмен рукопожатиями с ними. Бесперебойные громкие разговоры. Пустые и полные пивные бутылки на асфальте.

– Давайте по-русски говорить, – предложил Андрей. – У нас гость.

После этих слов акции уважения к нему на бирже моих чувств резко подскочили вверх! Вокруг общение на русско-молдавском. Я уже привык к разноязычью. Не первый год в Европе. Галопом по Европе. Хорошо, что между нами было понимание на одном языке. Скоро Молдавия сольется с Европой, как и Прибалтика, где уже подзабыли наш общий язык Что дальше? Выстоит ли третий Рим холодную войну, которая в действительности не прекратилась до сих пор. Не станет ли русский мертвым, подобно латыни, языком?

Я не был засыпан вопросами, как это порой случается с новичками в компании. Оно и к лучшему. Тянуло в сон. Сознание туманилось. Андрей посадил меня, выпившего и засыпающего, в машину.

Квартира его друзей – какая в подробностях? Кажется, однокомнатная. Впрочем, какое мне дело до подробностей? Выпивший, говорю, засыпающий. Мое внимание ограничилось исключительно двумя занимательными предметами: кровать и диван. Остальное не важно. Ах да! И еще вода!

– А где у вас ванна? – спросил я.

– Там, – рукой мне показали направление, – можешь сделать душ, если нужно.

Я недоумевал. Ночь на дворе. Какой ремонт? Я об этом сказал. А они объяснили, что имелось в виду другое. В будущем еще замечу, как молдаване говорят «делать душ» вместо «мыться».

Я предвидел, что, возможно, попаду в гости. Поэтому имел при себе подарочные запасы. Парфюмы достались мне со стопроцентной скидкой… И Санта-Клаус тут не при чем.

Пацаны расстелили мне постель на диване. Засыпая, я слышал, как по интернету шел конкурс «Евровидение». Из динамиков ноутбука доносилась песня Euphoria. Которая, как узнаю потом, победит на конкурсе. В ходе этой песни я уснул.

Меня разбудили, толкая в плечо, со словами:

– Русский, вставай! Нам пора на работу!

Ощущение, будто проспал месяцы напролет, как медведь. Часы на мобильнике показывали девять утра. Я спешно умылся и оделся. Пацаны пригласили к столу на завтрак.

Остаток дня слонялся по городу и сидел в интернет-кафе. Дни пропитались однообразием, что часовой механизм.

С Андреем встретился не на вокзале, как обычно, а в «окопе». Он был уверен: поезд приедет. Ясное дело, приедет. Он каждую ночь проезжал, но или вдалеке, или без остановок. Я беспокоился. Но делал вид, что все в порядке. Ссоры ничего не изменят.

– В поезде не шуми и не шевелись. Притворись тряпкой, – напутствие мне.

– А много таких «тряпок» находили в поезде? Какие мои шансы?

Я сразу пожалел, что спросил. Нет смысла смотреть вниз, покоряя вершину. В пропасть всегда успеешь.

– Один молдаванин высунул голову на вокзале. Ему стало интересно… И не забудь удалить мой номер, когда будешь в поезде.

Ожидание. Час. Два. Три. Четыре. Андрею позвонили на мобильник. Разговор шепотом на молдавском. Хотя вокруг не души. И все-таки осторожность. После разговора он выглядел озадаченным и грустным.

– У моего знакомого проблемы, – сказал он – Мне надо отъехать. Сегодня жди без меня. Если не проберешься в поезд, то созвонимся завтра.

Его помощь не слишком требовалась. Я видел цель и знал, что делать.

Андрей убежал, законспирированно пригнувшись. Я вынул из кармана наушники, чтобы послушать музыку. Но опомнился: поезд! Настолько привык к ожиданию, что забыл, какими тут судьбами. Трава прилипла к моему черному костюму. Я отряхнулся. Черный не испачкаешь. Не зря же все супергерои, сверхчеловеки, очарованы черным. Подвиги – дело, знаете ли, не для слабонервных. То грязь, то кровь, а то и в штаны, извините, можно втихаря со страха… Поэтому черный очень даже к лицу героя. Люди в черном. Вот о чем думал я, взрослый дядя, 26. От веселых мыслей отвлекся, когда заметил приближающийся поезд. Еще один на стоянку. Я прислушался – ба! знакомый звук! английский звук! Минута – и ожидаемый и желанный поезд остановился около меня. Красный светофор. Наконец-то! Будто сон. Не хватало разве что ущипнуть себя и проснуться. А некогда. Без сомнений – мой поезд. Надпись Eurostar, белосине-желтый цвет, лампочки возле дверей. Значит, вперед! Я схватил рюкзачок и спешно, как в атаку, выбежал из «окопа». За секунды протиснулся между вагонами. С трех сторон – стены. Я проник с левой стороны поезда. До сих пор не знаю: можно ли прятаться с правой? Внутри теснее, чем ожидал. «Как в туалете», – подумал я. Тут опомнился, что не отлил напоследок. Теперь негде и некогда. Вотвот стоянка.

Поезд тронулся. Значит еще минута, ну две, чтобы найти укрытие. Это знал, вспоминая, учитывая, сколько времени идти до стоянки пешком. Я осмотрелся. Наверху, между вагонами, висел черный шланг. Над ним – провода. Вспомнилась история про обгоревшего молдаванина… Электричества не коснешься, если не карабкаться на крышу. Вероятно, тот обгоревший замышлял прятки там. Я же подобного не повторял. Иначе бы остались от воронежского путешественника только уши. А прах – в совок. Я снял куртку. По совету Андрея вытер ее об стену. В темноте не видно: грязно ли? И теперь как бы не выпасть наружу. Там, за «боротом», конечно, не открытый космос. Зато немудрено угодить под колеса. Дверей нет. Укрытие-открытие – это между вагонами, от которых всего-навсего отступало железо ничтожной длины. Волшебная палочка – и та длиннее. И такая палочка ой как пригодилась бы в ту ночь. Короткий отступ – разве спрячешься? Но вспомнил про совет притвориться тряпкой. Согнулся в позу зародыша. Голову накрыл капюшоном. Сомнения в успехе кололи мое сердце.

Поезд прибыл в наполненный электр. светом гараж. Стоянки, как надеялся, под звездным небом не было. Сквозь тонкий черный капюшон видел силуэты двигающихся людей.

И сразу неудача. Место, где я был, оказалось напротив коридора. Бесконечные хождения людей. Любой последний лоботряс мог неожиданно вывернуть из-за угла и обнаружить мое движение. Со скрытым под капюшоном лицом мне не простонапросто его заметить первым. Поэтому нельзя шевелиться. Тряпки сами по себе не шевелятся. От бездвижного сидения немели ноги. Так предстояло до рассвета. Казалось, что все – каюк, вот-вот заметят и схватят за шиворот, как воришку. И еще беспокойство, будто в гараже носатые собаки.

Работники проходили мимо, проходили, проходили. Зря волновался. Я оставался – ура! – незамеченным. Голоса работников, их языки, какие угодно языки, но только не официальные этой страны, фламандский и французский. И другая проблема: промежутки под ногами, будто дуршлаг. Поезд стоял над ремонтной ямой. Внизу – тоже люди. Посмотрят вверх – и я, того жди, обнаружен. Промежутки величиной с ладонь. И все-таки двигаться рискованно.

Вспомнилось, что не отключен мой мобильник. А если позвонят?.. И как его теперь отключить? Каждое движение – риск.

Время не шло. Время ползло. И уже не до беспокойства. Онемевшие ноги. Засиделся. Больно. Только и думал, как скорее сменить позу. Людей убавлялось. Когда никого не было видно, я выпрямился во весь рост и спустился по пояс под вагон. Теперь менее заметен снаружи. Зато более тесно. Я упирался то в трубы, то в железо. Наконецто разглядел, какая кругом грязь: серая, зеленая, больше желтая. Эти цвета остались на моей одежде. Черный, оказывается, тоже пачкается. Этакая маскировка хаки. Я прятался не в лучшем месте. Если поезд тронется, то вагон, возможно, прижмет меня. Возможно насмерть. И Биг Бен из-за этого не остановится.

Работникам не спалось. Ходили туда-сюда. Слышались их голоса. В гараже наверняка знали, как популярно прятаться между вагонами. Не я тут первый. Не я последний. Все, казалось бы, легко. Осмотр займет пять минут. Тем не менее проверка отсутствовала. Почему? Я задавался таким вопросом, когда прятался. Хм… В Европе меньше нелегалов, если они переселятся на остров. Обратно мало кто возвращается. Граница. Проверка. Документов. Хлопоты. Или еще лень работников гаража. Найдешь нелегала – потребуется полиция. Затем объяснения, протоколы, возня – тьфу! Какой смысл вызывать полицию, если согласно местным законам, нелегала тут же отпустят? И зачем, стало быть, проверять поезд? Пустая трата времени. Найти нелегала – это вам не выиграть джекпот. Проще на спрятанного иностранца закрыть глаза. И вдобавок плохое отношение к Альбиону. Особенно, знаем, французы не в ладах с ним еще из глубины истории. Англичане… Жанну д’Арк сожгли. Наполеона отравили. С высадкой в Нормандии опоздали. Вспомнилось, как французский пограничник даже не взглянул мой поддельный документ. Пусть, дескать, разбираются «овсянники». И те и другие работали вместе. Значит фр. начальство поощряет своих рядовых пограничников насолить и наперчить англичанам. Иначе бы опасались выговор и увольнение за недосмотр.

Я тихо отсоединил батарею мобильника вынул бельгийскую симку, которую разломал пополам и – тысяча чертей! – уронил в яму, под поезд. Внизу ходили люди. А если заметят? А если посмотрят вверх?.. Щекотливая ситуация.

Время от времени я вынужденно вертелся с боку на бок. Тесно, будто завален, как шахтер. Боль – спутник каждого движения. И если бы только это. Хотелось расстегнуть ширинку и отлить. Я направлял мысли в другую сторону. Отвлекался. Помогало, но временно. На низ живота, где мочевой пузырь, будто что-то давило. И неизвестно, сколько еще до утра. Мобильник отключен. Ручных часов не имел.

В конце концов, поезд загудел. Значит, около шести утра. Я сразу взбодрился, словно глотнул сверхсуперкофе, чудесные мутированные зернышки которого собраны там, где проводили ядерные испытания. Еще бы не взбодриться! Половина меня оставалась под вагоном. Медленно, не паникуя, оттуда выкарабкался.

И вот поезд выехал наружу. Гараж – позади. Скоро вокзал. Солнечный свет наполнил и преобразил сердце. Прохладный ветер обдувал лицо. Ветер будто говорил: «Молодец, Виктор, молодец! Диверсант, Виктор, диверсант!» Наконец-то победно расстегнул свою ширинку…

На вокзале Midi опять притворился тряпкой. Поначалу было безлюдно. Потом вдруг хлынул поток пассажиров. Кому взбредет в голову глазеть между вагонами? Не помню, чтобы я раньше смотрел в подобные места.

Позже поезд разогнался не на шутку. Выпадешь – костей не соберешь. Я держался двумя руками, мертвой хваткой, за шланг. Ветер трепал волосы – еще не точно сказать. Встречный ветер, казалось, оторвет с корнями и украдет волосы. Слева от меня – леса, поля, дома, леса… Опасение, что ошибся поездом и еду в Германию или Голландию. Там – охота на нелегалов. Депорт. тюрьму не избежать. Это не Бельгия.

На крыше дома заметил французский флаг и вздохнул с облегчением. Все шло по плану. На голубом безоблачном небе разве что белая полоса летящего самолета. Нам, кажется, по пути. Ожидался теплый счастливый день!

Следующая остановка была в городе Лиль. Я попрежнему не двигался, как статуя. Затем еще одна остановка в прибрежном городке Кальмар. Дальше – тоннель под Ла-Маншем. Запахло мокрым песком. Стена выглядела темно-желтой. Мой радостный крик уносил встречный ветер. Я летал в невесомости эйфории. Высшее напряжение человеческих сил в жизни и одновременно отстранение от жизни. Прежде имел и другие победы… А так не радовался. Все, может, потому, что биография последних лет переполнилась стихийными душевными бедствиями… Остров был последней надеждой на новую жизнь. Вспомнилась та песня Euphoria в исполнении Loreen.

Я бросил на ветер швейцарский просроченный документ. Прошлую жизнь – прочь. Когда въехали, точнее чуть ли не вылетели на бешеной скорости, то в лицо посыпался дождь. Темно-серое, без просвета небо не напоминало о гостеприимстве. Сомнений не осталось: остров! Туманный, как известно, дождливый. Я удивился. Только что минуты назад было майское солнышко, а тут, оказывается, совсем другая погода. Каждая небесная капля казалась заряженной счастьем. Вода оставалась на моей серо-желтой одежде черными пятнами.

Это был не конец. Впереди новый каскадерский трюк – прыжок на скорости. Я сомневался. Я воображал, как это будет. Либо башкой в столб, либо под колеса – иначе не представлялось. Я решил: прыжок невыполним. Хотя однажды подвернулась возможность более-менее безопасного прыжка. Поезд остановился в деревне, названия которой не знаю. И я бы спрыгнул. Но заметил вокзальных работников в ярких, кажется (извиняюсь, что точно не помню цвет), зеленых куртках. Не исключалось, что поблизости и полиция.

Поезд тронулся: быстрее, быстрее… Я высунулся из тайника наружу. Вот-вот прыжок. «Куртки», которые неподалеку, заметили безбилетника. Один показывал рукой на меня. Поэтому я не прыгнул. И еще потому, что испугался – и столб, и колеса. Я человек среднего порога храбрости.

Поезд проезжал по возвышенности, откуда видно часть гигантского города с его муравьиной суетой. Лондон. Я надеялся, что улизну неарестованным. Пусть и знал, как охраняется выход. Зато пока не знал, насколько точно сбылось предсказание Джорджа Оруэлла. С Большим Братом не соскучишься. Полицейское государство.

Каша людей была на вокзальной платформе. Я выпрыгнул из тайника. Шел, хромая. Это, думал, онемевшие ноги. Засиделся. Моя испачканная одежда – еще как испачканная! Лицо, догадывался, тоже не лучше. Ведь нос то и дело чесался. Я снял с себя куртку. Вывернул ее наизнанку. «Чистой» стороной (если сравнивать с другой серо-ржавой) обмотал поясницу. Заодно взял под прикрытие часть испачканных штанов. Люди сторонились и пялились на меня. Брезгливость и любопытство. По уму-разуму стоило прорываться обратно, где рельсы. Так бы и сделал. Но вдалеке меня заметили вокзальные работники. Впрочем, может, мне почудилось. Так или иначе – они смотрели и быстро шли в мою сторону. Рельсы – позади них. Я бы смешался с толпой, но люди, брезгуя, пугаясь, сторонились меня, грязного, с запашком. Пассажир минус второго класса. Вместе с толпой я отступал от потенциальных преследователей. Спустился на эскалаторе. Поворот туда. Поворот сюда. Оказался перед очередью людей к пограничному посту. Проверка документов. Я – нелегал. Значит, не пройти. И вряд ли пробежать. Влип. Позади работники вокзала. Западня. Времени в обрез.

Был запасной план. Я обошел людей с чемоданами и сумками. Один возмутился парой слов, но, разглядев мой неряшливый имидж, замолчал.

– Мне нужно убежище. Please, – я сказал пограничнику.

Вот и весь запасной план. Надежда, что выиграю время и… сбегу из беженского лагеря. Спустя минуту я ожидал в комнате. Дверь загородили собой несколько вокзальных работников. Их щекотливый вопрос:

– Где ты проник в поезд?

– Во Франции, – я прятался в тумане конспираций.

– Опять оттуда!

– Вы уже достали ехать оттуда! – Это опасно! Ты мог погибнуть!

– Пустяки, – сказал я. – Не война. – Как ты сел в поезд?

– Когда он ехал, то я бежал за ним. И не поверите – догнал!

– Ты даже быстрее гепарда.

Они в срочном порядке советовали вернуться на родину и открыть английскую визу. Ага, держите карман шире. Фигушки отсюда выкурите подобру-поздорову. Они слишком, для моего уха, слишком быстро общались между собой. Я понимал не все. Непривычная скороговорка. Это же их родной язык. Но кое-что понял: «плохие бельгийцы», «плохие французы» не охраняют поезда.

В комнате была раковина. Над ней – зеркало. Я разглядел свое испачканное, будто у шахтера, лицо. Руки такие же. Странно. Ведь черной грязи не замечал. И еле-еле отмылся. Затем дочиста протер губкой раковину. Вещи, в которых был, переложил в пластиковый мешок. На мне остались только трусы. Из рюкзака вынул чистую одежду: майка, шорты, шлепанцы. Будто Майами, а не Лондон. Я брызнул на себя идеологически правильный парфюм David Beckham.

Несколько пятен остались на лице. Ноги – почернелые. Грязь пропиталась сквозь носки. Ноги не отмывал. Раковина – не ванна.

После двух кружек горячего чая я торжественно объявил:

– Спасибо за прием! Мне пора! Надо идти! Чао! – Подожди, парень. Не так быстро. Сейчас приедет полиция. Они решат, куда тебе идти.

Запахло тюрьмой. Перекрытый выход. Без шансов на побег.

Вначале появились медработники в зеленой униформе. Проверка моего пульса: прищепка на палец, монитор, сердце в норме. Заключение: буду жить.

После пришли полисмены:

– Откуда ты?

И тут я имел неосторожность глупо пошутить:

– I am guy from the sky. (Я парень с неба.)

– Go back to your sky! (Вали обратно на свое небо!)

– Ты зря шутишь. В Великобритании предусмотрен тюремный срок за нелегальное пересечение границы. – сказал другой полисмен.

Теперь понял, откуда дует ветер. Вовремя прикинулся бедным и несчастным. Глазки в пол. Даже наскоро имитировал горб на спине. Но прогадал. Вакансии бедных и несчастных, как мне объяснили, заняты. Более того, таких неуклюжих уже перебор. «Спасибо» Конвенции… Еще полиция напомнила, что британцы, видите ли, сюда не приглашали. Я возразил. Очень даже приглашали. Рекламное объявление прошло по всем западным телеканалам и газетам: «Здесь рассадник демократии и гуманизма. Горячий тур». А полисмены – что? А вот что: «Ха-ха! Какой наивный мальчик!»

Дальше поездка по Лондону в автозаке. Решеток на окнах не было. Догадывался и слышал, что стекло не пробьешь. За мной следили через видеокамеру. Пункт назначения неизвестен. Не тюрьма ли? Свинцовое одеяло туч не предвещало хорошую погоду.

И вот остановка перед розовыми зданиями, которые покрашены внизу бордовой полосой. Серые ворота. Наверху – колючая проволока. Да, тюрьма. Мой не первый каменный мешок для иностранцев. Надежда на свободу лопнула. Привезли. Доставили. Загнали. Это у них, кажется, называется «с корабля на бал». Забавно складывалась биография моих последних дней. Жизнь уличная. Роковой поезд. Тюремная жизнь.

Ворота открылись. Мы проехали в узкий проулок. Две машины тут не поместятся. По сторонам – здания из бордового кирпича. Тюрьма называлась Colnbrook. Вспомнилось, что здесь был Андрей…

За мной пришли два темнокожих тюремщика. Их униформа: черные брюки, белые рубашки. Из своего некоторого международного тюремного опыта (не примите за хвастовство, в порыве такого чувства рассказывают о себе иначе…) знаю, что евронадзиратели отдают предпочтение либо рубашкам беленьким, либо голубеньким. В отечественных тюрьмах наши надзиратели носили форму цвета хаки. Там, в натуре, сразу как на войне!

Белорубашечники сопроводили в приемную: просторное, будто баскетбольный зал, помещение и длинный, будто прилавок, стол. Тут же склад. Я прошел без шума сквозь ворота металлоискателя.

И еще несколько охранников. Бледнолицых, местных корней по-прежнему не наблюдалось. Можно подумать: тюрьма африканская. Впрочем, там, по слухам, тоже не до белых воротничков…

Обычный тюремный обыск нелегала – раздеваешься догола. Охранники надели на руки прозрачные резиновые перчатки. Осмотр моих вещей. Затем они выкинули перчатки в мусорку. Мобильник и ноутбук – это на склад. Вообще-то карманный телефон в тюрьме разрешен, но без видеокамер, не как мой. Поэтому временно расстался с фотографиями близких и музыкой – то, что было в мобильнике. Зато получил одежду: темно-синие спортивные штаны и красная хлопковая кофта без замков. Штаны излишне теплые для лета. Хорошо, что тюремный костюм носишь по желанию. Я его взял. Ведь прибыл налегке. В будущем мог созвониться с родственниками. Хотя уже сомневался, что позвоню. Стыдно за себя, неудачника, а порой и за этот дневник неудачника.

Я посетил чернокожую медсестру. Не впервые заметил, что в депорт. тюрьмах иностранцев работают такие же с виду иностранцы. Это, может, чтобы не обвинили в нацизме? Уже заметил по телевизору, как Европа использует политиков неместного происхождения. Они прочтут по чужой бумажке лозунги ненависти. В темных губах подобные лозунги теряют вес ненависти. Зато остается призыв чистки населения… Только представьте себе Мартина Лютера Кинга: «У меня есть мечта! Давайте вернем рабство чернокожих! А то Линкольн ошибся!»

Медсестра отвлекла от раздумий:

– Проблемы имеете?

Я снял майку и показал красные пятна и царапины на теле. То ли чесотка, то ли насекомые. Oна обещала крем, название которого тут же забыл. Еще сказал, что ВИЧ-инфицирован, а мои лекарства Atripla на исходе. После паузы молчания она вынесла приговор:

– С такими болезнями лучше оставаться дома. Тут довольно своих зараженных.

Или чесотка, или ВИЧ – точно не знаю, почему меня изолировали в камере-одиночке. Тесная: метра три на четыре, если мне не изменяет память. Серые стены. Дневной свeт еле пробивался сквозь волглый зеленый стеклянный кирпич. Окно отсутствовало. Половину камеры занимала двухъярусная кровать. Странно, что телевизор расположился на шкафу в железном ящике. Правда, экран был за пластмассовым (тоже мне защита! ха-ха!) стеклом. Телевизор возвышался на уровне верхней койки. Его не переместишь. Закрыт в ящике на замок. Поэтому житель нижней койки оставался без радости телепремьер.

Еще имелась как бы вторая комната: душ и туалет. Но без двери. Я сразу проявил любознательность к воде. Надо же отмыться от нелегального проникновения на остров. Теоритически душ ограждался белой клеенчатой шторой. Крепление на липучках – и на стене, и на шторе. Однако не клеилось. Вероятно, вода попала на липучки. На практике шторок не было. И после Басманного суда г. Москвы и Бутырского изолятора поломка шторок, конечно, не выбила меня из колеи. Когда купался тут, то брызги сыпались в камеру.

Вода успокоила и расслабила.

Вечером я получил крем. Намазался – чесотка прошла чуть ли не сразу, как по волшебству.

Телевизор показывал, кажется, шестнадцать каналов. Моим любимым стал африканский муз. канал. Песни круглосуточно.

Я выключил телевизор и свет. Лег на нижнюю койку. Задумался над уже обдуманным. Какого черта приперся сюда? По-прежнему не нашел окончательный ответ… Себя сложнее понять, чем других.

На следующий день была вылазка на прогулочный дворик. Бордово-кирпичные стены с четырех сторон не оставляли шансов на побег. Похоже на питерские колодцы. Наверху видел квадрат серого неба. Не огорожено, странное дело, решеткой. Тут всегда серое небо. Разница – светлее, темнее, но серое. Если не дождь, то к дождю. Мое любимое небо. С погодой повезло.

Достопримечательности дворика: карусель и лавочка. Я гулял от стены к стене. Руки за спину. Вокруг ни души. Пытался вообразить подобную карусель в Матросской тишине… Фантазия не принесла плодов.

Во дворик выходили окна камер, как моя. Разве что одно отличие – у меня без стекла. Внутри все так же. В камерах заметил по двое заключенных. Я постучался и завел разговор. Друг друга не услышать. Звуконепроницаемые окна. Даже щель не откроешь. Стандартные окна западных евротюрем. Я нуждался в общении. В голове бился вопрос: временная ли тут «транзитка» или так до самого выпускного «бала»? Тюремщики отвечали: «Нам не положено объяснять». Вечером один из них давал ужин и похвалился, какая у него незаменимая… русская жена. Он рассекретил, что это место называется short time, т. е. «короткое время». Отсюда со дня на день переведут ко всем.

Я оставался в камере-одиночке неделю. Мечты о людях. Роль Робинзона. Надежды не посещали. В меня никто не верил. И я тоже порой не верил в себя. Закроешь глаза – одиночество на плавающей льдинке, отколотой от большого целого. Откроешь глаза – теснота. И не уснешь. И не спрячешься. Проигрыш – уже в который раз. Железная воля и ожидание пиратской удачи – вот и все, что у меня осталось.

Накануне переселения я посетил тюремного врача. Только потом узнаю, как мне повезло. К врачу сложно попасть. Вначале нужно написать заявление. Затем ожидание – месяц, два, больше. Если, конечно, не экстренный случай… Со СПИДом, оказывается, вне очереди. Под дверью в кабинет врача ожидали и другие заключенные в спортивной одежде. Тоже иностранцы. Заключенные потому, что иностранцы. Тюремщица в форме красоты Шахеразады разговаривала с некоторыми из них. Они – на родном, подозреваю, арабском языке. После сожительства с арабами в подобных тюрьмах отличаю их хабиби-язык. Тюремщица, однако, говорила на английском. Будто бы у нее опасение: не сегодня-завтра они прокопают тоннель и уйдут… нет, уползут в побег. А ей, так и жди, припишут соучастие, если даже не найдут совок в кармане. Разговаривая на английском, она как на ладони.

Врач обещал, что скоро мне выдадут еще таблетки Atripla. Еще, значит, поживу.

На другой день случилось переселение в жилой корпус. Я шел туда в сопровождении тюремщика мимо спортивного зала. Уже тогда понял неладное. «Качки» сгодились бы на обложку журналов по культуризму. Такие мышцы не наработаешь ни за год, ни за два. «Неужели они здесь дольше?» – подумал я. Но отогнал беспокойство. Не будут же содержать под стражей несколько лет только потому, что иностранец. Я ошибался, думая так.

Жилой корпус превзошел мои ожидания. Подобный видел в американских фильмах – три этажа с балконами. Вниз не спрыгнешь. На каждом этаже натянута железная сетка Рабица. Заключенных видимо-невидимо. Они, разноцветные, напоминали о далеких солнечных странах. Здесь было чем заняться: бильярд, большой плазменный телевизор, таксофон на стене.

Мне достался африканский сосед. В камере по двое. На стене висел портрет английской королевы. Сокамерник подлизывался. Я оставил черный пластиковый мешок с пожитками на койке и вернулся в оживленное помещение. Соскучился по людям. Временно простил их коварство, эгоизм, злобу и т. д. Забыл, что сам не лучше.

Тюремный персонал, мужчины и женщины, был темнокожим. Я словно ошибся островом.

Ко мне подошли двое с нестандартной по местным нормам внешностью: серые глаза, светлые волосы, такие же, как я. Они:

– Русский?

Мы разговорились. Оказывается, Томас и Роланд, прибалты, переведены сюда из криминальных тюрем. Обычный случай. По истечению срока за преступление ссылают в другую, но депорт. тюрьму. Дальше – изгнание. Иностранцу наказание вдвойне. Плюс изгнание на определенный срок. А то и наказание втройне, если изгнание без права вернуться навсегда.

Мне поступило предложение переселиться к хохлу. Его пока что не видел.

– Он хороший парень. – И никого не убил.

Так я понял, что если «никого не убил», то можешь прославиться как «хороший парень».

– Не куришь?

– Бросил, – сказал я.

– Паша, – так звали того хохла, – тоже завязал.

– Пойдем к нему! Пойдем!

Было незачем торопиться к некоему Паше. Уже знаю, что заключенные – тоже люди, но озлобленнее. Даже в западной комфортной, на грани домашнего ареста. Решеток нет. Зато непробиваемые, неоткрываемые окна. Вдоволь наешься. Впрочем, некоторые заключенные считают, что лучше бы нас били чаще и не докармливали. Это отвлечет от боли душевной. Такая боль выходит через поступки и слова. Что порой приводит к ссорам и рукоприкладству. Если сокамерник не красноречив по-русски, то все менее обострено. Поэтому я не торопился к незнакомцу. Вначале, думал, присмотрюсь.

Не успел я глазом моргнуть, как Роланд и Томас без спроса перенесли мои вещи в далекую угловую камеру. Там жил Паша. Оттуда они выталкивали его африканского соседа. Ему теперь досталось мое место.

Знакомство с Пашей не впечатлило. Ниже меня ростом. Толстый. Ячменного цвета борода заставляла дать больше, чем его тридцать лет. Новая камера не отличалась от моей предыдущей. Для того и придуманы тюрьмы – чтобы причинять боль и однообразием тоже. Прежде не предполагал, что бывают настолько просторные комнаты для двоих. Хоть в футбол играй. Высокий потолок – это уже бадминтон. В углу была раковина. Туалет – другая здесь же комната. Вместо двери – белая клеенчатая на липучках штора. Пол застелен серым ковром. В конце комнаты (порой рука немеет написать «камера», не будем прибедняться) у окна поперек наших кроватей расположился стол. Его не сдвинешь. Закреплен, привинчен к полу. Койки в тюрьмах обычно двухъярусные. Экономия места. В Колнбруке иначе. Если это, правда, не «транзитка».

Я присмотрелся к тюрьме. Заключенные – преимущественно выходцы из бывших (бывших? везде ли пропало европейское влияние?) колоний: Индия, Пакистан, Нигерия… Туристов из Австралии, конечно, нет. Там белые.

Распорядок напоминал пионерские лагеря. Двери камер закрывались после девяти вечера. Из нашего корпуса Bravo разрешалось посещение соседнего Alfa. Прибалты жили в Charly. Оттуда можно гостевать в три остальные корпуса: Alfa. Bravo, Delta. Камеры Charly никогда не закрывались. В Колнбруке есть еще корпуса в других зданиях. Но туда – нельзя. Говорят, там такие же, как мы, инозаключенные.

В Charly, однако, не было прогулочного дворика, так называемого, outside. Поэтому прибалты оставались в Bravo до ужина. В пять вечера двери закрывались на час. Время ужина. Затем, в шесть, открытие на три часа. Прибалты должны вернуться к себе до пяти. Распорядок дисциплинированного санатория.

Прогулочный дворик закрывался на ночь за несколько минут до девяти. Лишь утром ключ повернется в другую сторону, и начнется еще один день. Дворик… Небо увидишь сквозь решетку. Белая видеокамера наблюдала в углу наверху. За одной решеткой (по правую руку, если выходишь наружу) были видны здания, тоже огороженные решеткой. Там такие же корпуса, как наши. Три остальные стороны дворика огораживались стенами тюрьмы. С одной – окна камер. Другая – тренажерный зал. Третья – единственная без окон, но с всегда запертой дверью. За ней спортивный зал. Порой слышалось, как бегают внутри. Еще во дворике было баскетбольное кольцо без сетки. Мяч одолжат тюремщики.

Отдельный абзац о питании. Раздаточная пищи – в углу. Четыре раза на день открывалось ее окно поднятием вверх белого жалюзи. Двое, добровольцы из заключенных, белые халаты, белые шапочки, выдавали еду. Местное меню… Утро: молоко, банан, кукурузные хлопья. Овсянки, странное дело, не было. Обед и ужин заказывался с доставкой на «дом». Меню состояло из мясных и вегетарианских блюд. Оставалось только, раскрыв рот, поставить галочку – чего изволишь. Меню обновляется еженедельно. Поначалу я подчеркивал без раздумий, без угрызений письменной ручки. Хотя не мешало обратиться к Паше с просьбой о кулинарной консультации. Тюремная пища оказалась острой. Кусочек мяса приравнивался к глотку воды. Здесь скопились южные народы, любители острой пищи, вне закона народы. За исключением восточноевропейцев после преступлений. Литовец Томас до погребения в Колнбруке отбывал в криминальной тюрьме за драку. Обычный случай. Выпил. Hе понравилась прическа соседа по столику. Сам получил больше синяков, чем сосед, у которого даже прическа не растрепалась. Зато тот первым обратился в полицию. Такой доносчик независимо от географии всегда прав. Томас, впрочем, не собирался жаловаться. Не то воспитание. Поэтому Tомасу срок. Я сочувствовал. Какая молодежь без драк? Нормальное явление. Порой без этого и жизнь – тьфу! – скукота смертная. Порой. Наказание за хулиганство, конечно, должно быть, но не до нескольких же лет лишения свободы! Срок Томаса истек. Теперь – сюда. Он считал, что его не имеют права депортировать на родину с пожизненным запретом вернуться. Чересчур суровый приговор? Бесплатный гос. адвокат тут пальцем не пошевелит, чтобы спорить со стороны клиента. Демонстративная правозащита – красиво и объемно снаружи, как воздушный шар, но тоже пусто внутри. И уже год – суды, апелляция туда, апелляция сюда. Его семья живет в Манчестере десять лет. Понятно, что не хочется разлуку. Поэтому Томас все еще тут. Застрял. Надеется. Борется.

Роланд – иначе. Тоже переведен сюда из криминальной тюрьмы. Но хочет на родину. Подписал все бумаги, что хочет, что согласен. Предоставил паспорт. И непонятное дело – год ожидания. Я общался и с другими заключенными, проводил, если угодно, социологический опрос. Оказывается, долгожительство в Колнбруке – это нормально. Не собираешься на родину – сиди! Собираешься – сиди! Тут как в сумасшедшем доме: неизвестно, когда депортируют или когда – чудо! – освободят без изгнания.

Из корпуса Charly иногда приходил грузин по имени Давид. Представился военным. Летел из Тбилиси в Мадрид с пересадкой в Лондоне, где запросил убежище. Проблема, что в его паспорте испанская виза. По законам Дублинского соглашения, страна Европы, приглашая к себе, ответственна за своего гостя. Отчего уже полгода Давид ждал депортацию в Испанию. Отличительная черта английской фабрики изгнаний – долгое ожидание взаперти. Да, если раскинуть мозгами, то долгое. Бумажная волокита, ясное дело, займет месяц, ну два. Но и не год же!

Разрешалось брать гос. адвокатов. Это бесплатно. А бесплатный сыр…

– Адвокат в камере номер восемь, – сказали тюремщики.

Откуда я мог знать, что они шутили? Иначе б не посетил ту камеру. В потемках действительно жил адвокат, точнее б/у адвокат. А теперь такой же, как мы, заключенный. Раньше он обладал английским паспортом. B криминальную тюрьму попал не случайно… «Горе от ума»… Затем конфисковали его второе гражданство. И вот ожидание депортации в Индию.

Я, конечно, потребовал настоящего без купюр правозащитника. Выбор бесплатного адвоката ограничен: всего лишь три конторы. Итого – сменишь лишь дважды. Мало, учитывая, как гос. защитники работают в одной упряжке с правительством. А современная цель здешнего правительства – выкинуть за «борт» Европы или хотя бы острова. Значит, адвокат, не протирая очки, не почистив уши, о да, выслушает клиента. Но, в конце концов, как правило, безнадежно разведет руками. И финито ля комедия. Лишь изредка с неба упадет комета и на помощь придет вчерашний студент юрфака. Ему хочется доказать себе и другим… Еще не прокис в ядовитой закваске системы. Попытается освободить. Будет давить на иммиграционную службу. Дескать, у этого заключенного серьезная болезнь, а тому место в беженском лагере. Адвокаты обычно остаются хладнокровными к проблемам клиентов. Фанатов своего дела едва ли найдешь с пары попыток.

Вскоре познакомился со своей адвокатшей. Смуглая, черноглазая, очевидно, южных кровей. Она выслушала мою историю и призналась, что ей не по силам отсюда освободить. Даже с учетом моей зараженной крови. Хотя намеревалась настаивать на свободе. «Но по английским законам ты должен быть здесь, – говорила она. – Соболезную». Здесь. Ведь я иностранец и, хуже того, нелегал. Проблема, что Англия не была первой страной, где остались мои отпечатки пальцев. Дублинское соглашение… Я не сомневался, что она сказала правду. За моими плечами был некоторый опыт путешествий. На волю, как ни крути, – не выйти. Уже знал разбитые мечты других заключенных… И я тоже виноват. Имел же шанс на прыжок из поезда… Но испугался. Тогда, однако, назвал свое бездействие осторожностью. Догадывался, что арестуют, если не спрыгну. Андрей предупреждал…

На визитке адвокатши прочитал имя и фамилию: Shery Khan. Звучит почти как Шерхан. На второй встрече с ней, спустя дни, я поглупел (не влюбился ли?) и кое-что прощал. Даже то, как на мои вопросы она давала один ответ: «Я не знаю… I don’t know… Я не знаю». Зато щедро улыбалась. Так что разглядишь сахарные, будто для рекламы зубы. «Не курит», – думал я. У меня таких зубов нет… Досчитаешься не все. Поэтому я улыбался глазами.

В восемь с копейками вечера – прием лекарств. Аптечная комната была между корпусами Alfa и Bravo. Сюда очередь больных. Заключенные просили депрессанты и снотворное. Медбрат говорил: «Это не положено». Горстки таблеток Atripla, что была при мне во время ареста, оставалось недели на две. Их все не отдали. Каждый вечер я запивал розовую таблетку водой на глазах медбрата. Так положено. Затем открывал рот, чтобы тот убедился, как пусто внутри. Так тоже положено.

В девять вечера дверь камеры закрывалась на ключ. Открытие утром. Я и Паша смотрели телевизор, который стоял на сером пластмассовом стуле возле кроватей. Розетки в другой стороне камеры, у входа. Там бы телевизору и место. Повезло, что прибалты, душа нараспашку, одолжили телевизор. Кто-то прислал им с воли. Прибалты богаты переносками. У них при себе много занимательных вещей. Прибалты они таинственное племя…

Паша смотрел «ящик», растянувшись на кровати. Я сел на пол, ближе лицом к экрану. Плохое зрение. Паша между тем говорил, что возвращаться отсюда с пустыми руками нельзя. Дескать, не вредно прихватить наш плазменный телевизор. В сумку поместится. Его беспокоил вопрос: проверяют ли при отлете багаж? Честно говоря, я и сам – не самый примерный гражданин… Но так бы не поступил. Не то получается, что улыбаешься нашим тюремщикам и вдруг пойман с краденым у них телевизором. В мою память врезался уличный и тюремный урок: у своих, пусть и малознакомых, пусть и тюремщиков, не воруй! Иначе презрительно назовут «крысой»… Паша насквозь пропитался ненавистью к англичанам. Только и слышно… Ничего удивительного. Какая цена заключенному без жажды свести счеты? Если, черт побери, не мечтает, как стрелки Биг Бена закрутятся в обратную сторону! Да и что там часики! Чтобы планета от страха завертелась в другую сторону!!! Чтобы рыжеволосые островитянки, падая с горящего Тауэрского моста, теряли равновесие и девственность. И незачем бояться хаоса. Лишь в бурном стакане смешиваются ингредиенты и краски. Таким образом появляется новый цвет, новый вкус… Не это ли прогресс? Тяжелые мысли, не правда ли? Да, иногдa мой градус ненависти зашкаливал. Иногда. Я же человек, а не бездушная статуя.

Паша считал, что тюрьма его изменила. Прежде брезговал воровством и грабежами. Но за решеткой Робин Гуд ему вдруг показался вполне образцовым справедливым персонажем. И он прав. Хватит уже быть мирной коровой.

Фильмы стали понятнее, когда Паша включил на экране субтитры. Я выписывал неизвестные слова в блокнот, чтобы потом открыть словарь.

– Зря тебе показал субтитры, – сказал Паша. – Не отлипнешь от телека. А я наш русский люблю.

Работал только один российский канал. Вечером – худо-бедно, белибердовые, мыльные сериалы. Насмотришься – и отупеешь до того, что мозги превратятся в мыло.

– Ты должен их смотреть! – кричал нервный Паша. – Ты же русский!

– Я порой уже сам не знаю, кто я. Мое путешествие затянулось.

Через минуту он упрекал в другом:

– Ты ведешь себя так весело, будто попал в цирк, а не тюрьму!

Я ответил несколько грубо… Веселье закончилось. Зарождался конфликт. Как, впрочем, и ожидал раньше. Конечно, он завидовал. У него не было даже кусочка, как у меня, мальчишеского сердца. Сейчас, правда, я потерял тот кусочек счастья. Потерял себя.

Паша запомнился раздражительным и озлобленным. Это могло закончиться травматично для нас обоих. Я видел бумаги его дела. Поэтому знал, что семья сокамерника, действительно осталась в Англии: мать, сестра, сын. Паша, были времена, владел местным видом на жительство. Но однажды миграционная служба решила, что политический климат Украины распогодился, и наконец-то взошло солнце демократии. Его английский вид на жительство отобрали. Ребенок, семь лет, остался на острове. Есть кому из родни просмотреть. Прежде я видел, как разлучают семьи. Матерей, к примеру, депортировали, а детей отправляли в приемные семьи. Это тут общеизвестная норма. Откройте газеты… И давайте без отговорок: желтая пресса, журналистская утка! Вранье не везде. Но я отвлекся. Паше повезло. Сын не в чужих руках. И мой сокамерник мечтал, чтобы о нем поведали миру. Ну хоть русскоязычному миру.

– Вот бы Солженицын о нас узнал. Мы – это его профиль.

– Он умер. – Серьезно?

– Серьезней не бывает. И он бы тебе не помог. Зачем ему плохо отзываться о своих западных друзьях? Еще как бы не отобрали обратно нобелевские подарки. Бывает же так, что наградят, а потом вспоминают, что ошиблись. Сегодня – герой, а завтра – проклятый.

– Неужели в России никто о нас не напишет и не напечатает?

– Представь себе: никто! Россия больше не мировая держава, а региональная. Все, что за пределами ее границ, – это последнее время Россию не интересует. Так что миру плевать на нас… И всетаки очень надеюсь, что ошибаюсь.

Впрочем, он заставил задуматься. Кто расскажет об этих инозаключенных? Неужели все и дальше ограничится шепотом в карликовых газетах о европейском гриме гуманизма? Ладно бы мы – сидим, терпимо, где-то бывает хуже. Удивляет другое – о эти самозваные борцы за свободы, которые лезут с проповедями во все мировые уголки, а дома ведут себя иначе!.. Слова местных политиков явно расходятся с делами!

Каждый день Паша видел, как я пишу на обратной стороне листов приговоров. Cяду на койку. Подожму колени. Положу на них стопку обвинений (пересечение госграниц, отсутствие документов и т. д.) и приговоров. Рассказываю о наболевшем и пережитом. На коленках не напишешь внятно. Получались каракули. За стол не садился. Не по себе, когда кто-либо за спиной. Любознательный Паша спросил:

– А что ты пишешь? – Стихи.

– Зря, – он сказал после паузы. – Лучше сделай статейку, как в Европе возродился нацизм… Cможешь?

«Soft terror», – подумал я и сказал:

– Посмотрим.

– Обо мне там не забудь… Hет, статьи мало. Лучше сразу роман. Здесь хватит героев.

– Паша, не гони лошадей.

Вообще-то мне скучно писать романы. Хочется (!) жить в приключенческих романах. Пока мои мечты сбываются. Но как бы не потерять голову раньше срока при таких-то мечтах. И я уже писал повесть о голландской депорт. тюрьме Zandaam, где находился полгода. Те листы ныне желтеют (у бумаги своя осень) и покрываются пылью в шкафу. Если не считать триста (мое любимое число) экземпляров. Знаю причину, почему моя история не востребована. Не хватило темных красок. Нет давления на жалость. Я даже посмел шутить не к месту, тюремному месту. Вот если бы пустил слезу, слюну, сопли в сахаре, SOS. О да, жертвы нужны. Но тут я показываю свой самый длинный палец… Это значит: да пошли вы!.. Еще повоюем! Дайте только выйти!

У инозаключенных, как мы, едва ли найдутся сочувствующие. Говорят, мы сами виноваты. Сюда, как чернокожих, насильно не перевезли из Африки да Америки. На плантациях тоже не принуждают гнуть спину. Наша вина лишь в том, что мы мечтали о новой жизни. И это стало преступно.

Ночью камеру освещал прожектор со двора. Паша закрыл окно толстой синей шторой. Потемнело. До туалета пройдешь медленно, на ощупь. Да и там не плошай…

Интернет – это повод, чтобы рано проснуться. Вечером на втором этаже (по евронормам – первый) открывалась комната с компьютерами. Туда – по записи. Всем не хватит. Успевают самые шустрые. Открытие дверей в восемь утра. Надо сразу идти. Нет, лучше бы бежать в комнату тюремщиков. Там запись на вечерний интернет. Первые, кажется, пятнадцать добровольцев отправятся не в романтическое путешествие на Бермудские острова, но попадут в интернет. Чтобы вписать имя Pablo (так тюремщики знали моего сокамерника), Паша ставил будильник на мобильнике: без десяти восемь. Поэтому мы всегда бодрствовали вовремя. Он покидал койку раньше меня, пусть и тоже проснувшегося. Его начало дня – в первую очередь открытие шторы. И вот дневной, поначалу слепящий глаза, свет. Затем он чистил зубы. После – зарядка и бокс с тенью. Похоже на подготовку к депортации. Солнце восходило со стороны нашей камеры. Тень было видно. Хотя чаще солнце скрывалось за тучами. Паша тем не менее боксировал с воздухом. Надеялся, что даст прикурить депорт. aгентам? Мы оба еще не знали, что они хитрее… Они придут. Они посещают всех. Мне тоже их не избежать. Черный день изгнания приближался.

Утром лязгнул ключ в замке. Ну вот и открытая дверь. Паша тут же стартовал спортивным шагом: топ! топ! топ! Я всегда отставал от него. Мои глаза были еле открыты. Еще не проснулся. Все потому, что я не оставлял, как он койку заранее, а лишь сразу после открытия двери, будто по сигналу тревоги. Паше интернет нужнее. Скайп – бесплатный разговор, видно друг друга, не то что мобильник. Паша считал: мне проще. Я не семейный. Иногда с ним согласен. Иногда тонул в одиночестве и завидовал птицам, у которых есть гнезда.

Хорошо, что были причины покинуть койку рано утром. Только бы не дрыхнуть до обеда. Иначе начнется бессонница. Ночью в голове тяжелые мысли… От них не спрячешься. И не пожалуешься. В тюрьме не рекомендуется заводить друзей. Неизвестно, кем он обернется завтра. А вам не разойтись по домам.

Вечером у двери закрытой комнаты, где интернет, толпились люди. Даже те, кто проворонилпроспал запись. Они надеялись, что кто-нибудь из записанных, пунктуальных вдруг не придет. Причин хоть отбавляй: болезнь, прогул, а то – мои поздравления! – побег.

После открытия двери мы, зеки, занимали места согласно записи. Тюремщик не терял бдительность, и дежурил, и подсматривал в свой компьютер в конце помещения. На его мониторе, как на ладони, все наши экранчики-квадратики. Это напоминало телевизор, где съемки видеокамер в магазине. Впервые узнал, что мы под наблюдением, когда очутился за спиной тюремщика, чтобы воспользоваться принтером. Зачем слежка? Не удивляйтесь, но запрещалось лишь порнографовидео. Заметят, поймают за руку с поличным… и отключат компьютер. С Бен Ладеном, значит, переписывайся. А порно – нельзя! Руки прочь от порно!

Томас и Роланд приходили в Bravo после обеда. Сейчас, спустя время, не вспомню слово в слово, о чем мы болтали. Блокнотом и, тем более, диктофоном не пользовался. Что подумают, если увидят записи разговоров в тюрьме? Не «стукачок» ли? Зато помню, как прожигали дни напролет. Безделье. Телевизор. Игры в карты. Прогулки из угла в угол. Баскетбол во дворе. Если сыпался дождь, а это случалось почти ежедневно, то мы отступали в камеру. Прежде я не знал, что тут настолько дождливо. На Альбионе оказалось пасмурной не только погода, но и люди. По крайней мере, к иностранцам. Впрочем, отныне остров менее туманный и неизвестный. И после меня – кто знает? – прилетят другие. Российские, а также, может, иранские союзы писателей благословят в путь еще триста, как спартанцев, литераторов, информационных воителей, которые улыбнутся предстоящим испытаниям!.. Литераторам не рекомендуется иметь обратный билет. И в туалете самолета желательно сжечь паспорт. Это чтобы жизнь раем не казалась, чтобы дольше застрять на экскурсиях по колнбрукам. Сказал же Максим Горький: «Идите в люди!» А я вам говорю: «Сидите в Колнбруке!» Вот о чем я думал за игрой в карты. Неудивительно, что проигрывал.

Закончился дождь. Мы возвращались во дворик. Опять баскетбол. Красно-голубой мячик – бум-бум об асфальт. Правда, в баскетбол играли редко. Это лень: бегай, потей, прыгай. Не то. Чаще мы простонапросто поочередно бросали мяч в кольцо без сетки. При попадании следующий кидал с места, где было попадание. Промахнулся – минус очки со счета.

После игр обычно гуляли во дворе от стены к стене, чуть ли не бок о бок, что солдаты. Руки, однако, то за спиной, то в карманах. И таких марширующих зеков вокруг столько, что не хватит пальцев, чтобы пересчитать.

И еще об архитектуре тюрьмы. В корпусе Alfa был другой прогулочный дворик. Размером вдвое меньше, чем баскетбольный. Alfa, повторяю, единственный корпус, куда разрешался вход нам, жителям Bravo. Другой дворик: кусты сирени, травяной газон, деревянные лавочки. От стен на метр отступал асфальт. Прогуляешься по кру… нет, по прямоугольнику. Вдоль двух бордово-кирпичных стен с окнами камер. Третья – сплошная стена. Четвертая – решетка. За ней – бетонное ограждение, над которым видно макушки деревьев. Там свобода. Но туда нам не пробраться. Небо дворика тоже загорожено решеткой. Сквозь нее прилетали голуби. Они пребывали на карнизах окон. Рядом гуляй осторожно. Не то дождешься на счастье… Белые пятна на асфальте – предостережение.

Однажды выдался редкий солнечный день. Мы постелили на травяном газоне плед. Так удобно лежать, загорать, играть в карты. Вокруг принимали солнечные ванны другие заключенные. И даже чернокожие. У всех тоже расстеленные серые пледы.

В середине дворика был маленький бассейнчик с рыбками. Над ним – решетка, без которой рыбки, наверное, улетят. Я видел их недолго. Однажды скончались. Это все Роланд. После того как он устроился на должность кормильца, рыбок не стало. Роланда, конечно, послали на увольнение. Так он вернулся в наши бездельные ряды. Солнечные ванны, картишки, мячик – без забот и рыбных хлопот. Но если бы это все его проблемы и головокружения. Время от времени к нему подходили мускулистые гориллообразные драгдилеры. Всем нужно одно и то же – должок за гашиш и амфетамин.

– Но шпрехен иглиш, мон ами, – Роланд проявил смекалку на трех языках.

Было предчувствие, что скоро грянет гром, и ему влетит по первое число.

Чем занимались еще? Несколько раз в неделю утром и вечером посещали спортзал. Беговые дорожки, штанги, турники, гири. Пахло потом. Динамики магнитофона: то хэви-металл, то ганста-рэп. Кругом накаченные зеки. У некоторых тюремный срок безвыходно отсюда несколько лет. Ведь иностранцы. Они говорят: «Нас разыскивают на родинe. Иначе бы вернулись». Другие: «На родине никого и ничего не осталось… И что такое родина?» И вот тренируются и покупают в тюремной лавке протеин. Заключенному следует направить энергию в какое-нибудь, чуть ли не в какое угодно, русло. Иначе пеняй на себя! Человеческая энергия имеет свойство прокиснуть и отравить душу носителя.

Я отдавал предпочтение беговой дорожке. Это нужнее. Что, если повезут в больницу без наручников? Кровь берут из свободных рук. Я знаю. Уже посещал больницы из тюрем. Не исключено, что кабинет врача, где буду, окажется на первом этаже… Впрочем, я слишком не ломал голову, как сбежать. На воле все равно долго не прогуляешь. Полицейское государство. Жаль, что поздно об этом узнал. Зря сунул сюда нос.

После тренировок я принимал теплую воду. Общий душ: лейки и ограждения по плечо. Вода всегда была прохладной, бодрящей. Это, предполагаю, чтобы не скапливалась очередь или чтобы, нагревая, экономить электричество. Затем, как обычно, я заваривал в кружке крепкий чай. Его пил во дворе, сидя на корточках, у стены. Если лился дождь, то пил, стоя под козырьком. В комнате был электр. чайник. Пей, когда хочешь, сколько хочешь.

Однажды вечером в раздаточной лекарств случилась проблема. Медбрат открыл мою баночку Atripla – пусто. Лекарства были со мной при аресте. Получено в другой стране.

– Я скажу врачу, чтобы прислал новые, – успокаивал медбрат. – Но это не сегодня.

Если вовремя не пьешь антиспидозные лекарства, то они больше не помогают. Так называемая резистенция организма… Ночью не спалось. Озлоблен на себя. Какой взрослый! Какой глупый! Переселение в новую страну с горсткой таблеток жизни. На что рассчитывал? Незамысловатый план. Ну прыгну с поезда. Ну залягу на нелегальное дно или, изменив отпечатки пальцев, попрошу убежище. Лекарства – ах да, лекарства. Надеялся: доктор их даст, не смотря мои документы. Жалко, что ли? Теперь понял: просчитался! С восходом солнца настроение светлело. Зачем грустить? Мало ли стран на планете? Авось где-нибудь спасут. Моя болезнь пока что не причиняла страданий. Поэтому оставался легкомысленным. И было чем заняться.

Добавлю про тюремную школу английского языка. Учитель выглядел типичным рыжим британцем. Он допустил к работе с компьютерами, где видеоуроки. Посещение школы оплачивалось: один фунт за час занятий ежедневно. Хватит на пару шоколадок.

Кстати, о распродажах. Магазин работал до обеда, кроме выходных. За прилавком – одежда, сладости, средства гигиены. Примечательно, что полки завалены презервативами. Хотя про гомосексуалистов я, например, тут не слышал.

Еще работала церковь. В просторной комнате на стене висел деревянный крест. Стулья стояли перед сценой для пастора. Однажды я оказался там единственным бледнолицым среди молящихся чернокожих. Ну если не считать бородатого пастора, свободного англичанина в сером пиджаке и белой рубашке. Я уважаю их путь. Но никуда не денешь исторический факт, что Африку покорили огнестрельным оружием и Библией. Молитвы черных перед английским пастором. Невольно думаешь, что боги – это для белых. Старая песня: в раю отдохнете! После Битчер Стоу изменилось не все. На месте Всевышнего я бы не только щелкнул пальцем и объявил всемирную амнистию, но и сообразил бы, как сделать людей счастливыми и… скучными. Скучными. Скучными. Скучными. Скучными. Вспоминая это, уже не хочу должность Всевышнего. Оставим людям счастье бороться за свой кусок счастья. Пусть вырабатывают энергию. Ну а я, просто Виктор, предпочитаю остаться песчинкой Его (Их?) эксперимента. Пока не села моя душевная батарейка и есть порох в пороховницах. Быть человеком порой интересно!

Да, условия содержания напоминали санаторий, но дисциплинированный санаторий. В других странах содержание хуже. Голландская тюрьма нелегалов города Zandaam, где я был полгода, не отличалась от тюрьмы криминальной. Камеры на двоих закрывались с пяти вечера до восьми утра. Прогулки под небом сквозь решетку – три часа ежедневно. А также другие минусы, если сравнивать с Колнбруком… Зато большой и жирный плюс: освободишься через год, ну два. Свобода – если, в конце концов, не депортирован. Не лучше ли без бассейна? А потеря интернета – ну и ладно. Надежда – важнее. В Англии лишь призрак надежды.

Нормальная мечта заключенного нелегала – справка об освобождении, где указано, что должен покинуть страну в течение суток. После окончания которых того жди словят опять. Я имел собратьев по беде, о ком уже рассказывал. Они, отсидев год, освобождались. А по истечению недели на воле возвращались обратно за решетку. Очередной срок. Ведь преступник. Ведь нелегал. Ограбишь, обворуешь, угонишь – порой простят, спустят на условный срок, пригрозят пальцем. Нелегала же простит разве что горстка евростран-исключений.

Но вернемся в камеру. Паша знал, что самолета не избежать. Депортация – рано или поздно. Это не забудешь. Порой мы просыпались раньше будильника. За дверью, пока что запертой, слышались крики и звуки борьбы. Еще одного вытаскивали из камеры насильно. Черный день изгнания. Не всем хотелось на родину. В восемь камеры открывались. Было видно, что пропал очередной заключенный. Его судьба: или депортируют, или переведут в криминальную тюрьму за сопротивление, или вернут из аэропорта избитым. Последнее – победа ли? Отсрочил депортацию, но остался взаперти. Призрак надежды на свободу. Если агенты однажды скрутили руки, то больше не оставят в покое. Значит, нелегал на крючке: консул дал белый паспорт для высылки. Тут поясню. Разные страны – разные правила. Не все консулы выдают лессепассе без согласия ссыльного. Среди них и Россия. Если, конечно, не в розыске.

Один за одним заключенные пропадали без вести. Некоторые возвращались и дважды, и больше. Но и они, в конце концов, исчезли. Ясно: не победишь. Тогда зачем сопротивление? Дурацкий вопрос. А зачем не сдали Москву, когда эвакуационный поезд наполнял морозный воздух паром ожидания?

Паша получил письмо с точной датой изгнания. Хотя агенты уже знали, что он не улетит добровольно. Прежде он отказался подписать бумаги о сотрудничестве.

День изгнания наступил. Паша проснулся раньше, чем всегда. Возможно, бодрствовал ночь напролет. Я открыл глаза, когда услышал его ходьбу. Маршрут: дверь-стол-дверь, туда-сюда. Он не находил себе место. Переполнился волнением. Заметил, что я не сплю:

– Попробую остаться в автозаке. Пусть самолет летит без меня. А то и убегу из аэропорта.

Я представил его: толстенький, низенький, бегущий, трясущееся пузо…

– Попытка – не пытка. – Я тут же понял, что сболтнул глупость. – Это тебе решать, что делать. Твоя судьба. В любом случае желаю удачи.

Я уважаю борьбу каждого. Даже муравья. Несмотря на предыдущие разногласия, вдруг пропитался к нему уважением, граничащим с сочувствием. Он имел причины остаться. Семья, друзья, привычки – весомые причины. Мысленно я отругал себя за то, как, стебаясь, воображал его убегающим…

В замке повернулся ключ. Дверь открылась. И вот двое агентов изгнания. Их одежда до того серая, обычная, что уже вылетело из головы, как они выглядели. Пусть, стало быть, читатель сам наряжает согласно воображению. Но помню: один агент был чернокожим, другой – смуглый. Не коренные жители острова. Иностранцы изгоняли иностранцев. Случайно ли это? Возможно, спланировано. Что, если в аэропорту некто сфотографирует (щелк!) для газеты «Несправедливость», как прирожденные рыжие англичане заталкивают и втягивают в самолет чернокожего паренька. Удивительно похожего на Бараку Обаму паренька. И вряд ли такое понравится Бараке Обаме. Если так задумано, то с Пашей просчитались. Двое темнокожих против случайной белой вороны.

У двери сокамерник обернулся и сказал мне:

– Не прощаемся! Вернусь!

– Я тоже так думаю. Подтягивайся к обеду. Сегодня в тюрьме макароны.

Агенты, не торопя, вопросительнo смотрели на нас. Прямо-таки право последнего слова, как перед казнью.

Cобытия после знаю со слов Павла. Около выхода из тюрьмы его руки сковали наручниками. В аэропорту выяснилась ошибка. Скованные руки впереди. Отчего не вытянуть за шиворот из автозака. Паша крепко схватился за железные ножки сиденья. Своя соломинка. Теперь если только пилить руки. Но это опоздали. Самолет уже отбыл. Так что изгнание Лондон-Киев перенесли на потом. Странно, что агенты, должно быть опытные, не сковали руки за спиной. Паша объяснял это тем, как они предлагали ему еду. Наручники, если позади, то пришлось бы снять. Что, вероятно, не в правилах безопасности.

Паша вернулся к обеду. К еде не притронулся. Его лицо и руки были покрыты синяками и ссадинами. Днем он выглядел задумчивым, молчаливым, на своей «волне». Ночью взорвался словами и грозился порвать агентов на британский флаг. Мне хватало своих трагедий. А тут еще слушай о чужих. Но я терпел и даже сочувствовал вслух. Хотя рeдко кому-либо сочувствую. Мне тоже предстояла депортация. И тоже изобьют, если попытаются вернуть в Москву, если я откажусь войти в самолет. А я откажусь. Конечно, после некоторых событий в моей жизни какие-то побои – это курам на смех. И все-таки синяки не в радость.

«А как же адвокат?» – воскликните вы. О, наивные. На жалобы об избиение адвокат сказал Паше: «Сам виноват! Велели же улететь!» А жалобы, дескать, положено писать с далекой родины. «Жалко, что не с другой планеты», – подумал я, услышав про это. В Англию, по словам адвоката, не надо писать. Здесь хватает своих жалоб. Зато есть Страсбургский суд. И еще не заросла тропа справедливости в Гаагу. И это случилось не в дохристианской Европе. Другие адвокаты убаюкивали так же, слово в слово. Все тут заодно – лишь бы выгнать и помахать на прощание черным платочком. Моя адвокатша не лучше: «Я не знаю… I don’t know… Я не знаю». Но ей так можно. Она красивая.

Мы нелегалы, люди вне закона, загнаны в тупики и капканы. Депорт. агенты могут ударить ссыльного. Это норма. Но, боже упаси, полит. заключенному (да, слишком громко сказано, но это достоверный факт: мы тут по приказу политиков) оставить синячок на агенте. Тут уже сотрясение мозга, если даже ссадина на руке. Дальше – криминальная тюрьма. Срок от двух лет. Там условия содержания хуже, чем в Колнбруке. Прощай интернет! Прости сирень! После срока вернешься сюда. Высылка – отсюда. Так можно барахтаться много лет по казенным домам. И люди без почвы под ногами барахтаются. Больше некуда деться.

B больницу я не попал. Хотя имел причины и права. Хм… Права? Какие права у нелегала. Догадывался: англичане оттягивали время, чтобы выслать за пределы острова. На свободу здесь не надеялся. Вокруг уже наслушался неудачников, таких же, как я. Еще помню заключенных африканцев, которые не скрывали про свой ВИЧ. Однажды я разговорился с одним. Ему, в отличие от меня, антиспидозное лечение с доставкой в камеру. Ведь не удавалось депортировать. Его имя и страна известны, да нет документов. Поэтому обречен на заключение под стражей. А значит, и лечение. Труп для тюрьмы пока неудобен. Дух времени, видите ли, не тот…

Я ему сказал, что тоже инфицирован, но попросил об этом не распространять слух. Мне бы совет. Он:

– Если твои отпечатки пальцев не найдут в Европе, то лекарства дадут. Но не надейся, что освободят. Я со СПИДом тут уже два года безвыходно. Да, лечат. У меня не лучший выбор: либо жизнь, но в тюрьме, либо смерть снаружи. Я сдался в тюрьму добровольно.

– А как же врачи на свободе и гуманитарные организации?

– Лечение дорогое. Никакая организация не выложит полторы тысячи фунтов на каждый месяц на человека.

– Но я слышал, что Европа помогает лекарствами против СПИДа в Африке.

– Да, помогает, чтобы не ехали сюда. – А врачи…

– Я приходил в больницу. Оттуда вышвырнули. И только потом приполз умирающий в полицейский участок. Я сказал, что нелегал.

Со мной раньше случилась похожая ситуация. Голландия, гнойная нога, доброволец в тюрьму…

– Почему ты не уехал из Англии, если на свободе не лечат? – спросил я.

– Поначалу все было хорошо. Я попросил политическое убежище и получал лекарства. Вскоре проиграл беженскую процедуру. Чтобы не попасть в депорт. тюрьму, вовремя скрылся в нелегальную жизнь. В лекарствах врачи, которые еще на днях лечили, теперь отказали. Ведь не было документов. Медстраховка закрыта.

Я признался, что мои пальцы замечены не только на острове.

– Тебя хотят отсюда выслать, – продолжал он. – Поэтому не дают лечение.

До сих пор не понимаю… Неужели жалко лекарства? При колоссальных затратах на тюрьмы изгнаний это казалось странным.

Мой собеседник мог вернуться домой в Конго. Официально там лечат от СПИДа. На деле – вымогательство денег. Я ему верил. Я не забыл российские больницы… И будь все иначе, то зачем ему добровольно оставаться взаперти два года? На сумасшедшего не похож. Значит, действительно, в опасности жизнь.

Не все, конечно, разговаривали о своих спидозных проблемах. Но таких, догадываюсь, хватало. Африканскую эпидемию знаем. Около половины тюрьмы занимали чернокожие. Не сомневаюсь, что значительно тех, кому Европа была последней мечтой и соломинкой на жизнь. Их мечты изуродованы и разбиты. Вот почему эмблема моего рассказа – это вместо петли красной (символ борьбы со СПИДом) возьмем петлю, как буква «Л», но из колючей и ржавой проволоки. И такую проволоку будет нестыдно повесить на двери английских посольств.

Да и что там зараженная кровь. Случалось хуже. В корпусе Alfa был старик с раком легких. О его болезни говорили и заключенные, и тюремщики. Последние иногда ругали местных политиков за жестокие законы. «Человек скоро умрет. Освободили бы». Я с ним мало говорил. По усталым глазам больного понимал: ему не до меня, не до людей.

Согласно совету того ВИЧ-инфицированного, обратился в правовые организации. Утром, когда все оставались в камерах, вероятно спали, я звонил через таксофон. Это в углу просторного помещения, под балконом, у телевизора. Утром поблизости некому услышать о моих проблемах. А телевизор пока выключен.

По телефону говорил с женщиной. Ее звали Ким. Она работала в лондонской организации помощи ВИЧ-инфицированным. Не то чтобы жалобы. Я консультировался. Оказывается, зараженные, подобно мне, имеют право на лечение и доступ к врачуинфекционисту. А его в тюрьме нет. Поэтому нужно в больницу. Только инфекционист, изучив анализы крови, назначит то или другое, пятое лечение от СПИДа.

Ким звонила медперсоналу Колнбрука. Просила, чтобы мне позволили визит в больницу. В одиночку я бы не справился. Тюремного доктора видел один раз. После писал ему о необходимости встречи. Но без толку. Правило тюрьмы: доктор принимает по записи. И толькo он решает, кому посетить госпиталь, кому жить, кому нет. Ему пишут заключенные. Надеются, ждут, месяцы ждут. Известно, что без лечения антиСПИД, которые у меня закончились, проживешь не дольше, чем полгода. Да, возможно, повезет, и начнешь лечение через месяца три. Но сколько всплывет болезней: хрупкий иммунитет…

По словам Ким, инфицированный нелегальный иностранец должен быть в тюрьме. Все законно.

Она помогла. Меня отвезли в госпиталь на белом, без особых примет фургоне. Гражданская машина. Наручники не надевали. Шанс на побег. Если и поймают, то срок не добавят. Нелегалам не добавляют.

Поликлиника была одноэтажным зданием на задворках столицы. Внутри несколько кабинетов. Я сел на стул среди людей. Ожидание. Тюремщики неподалеку. Без наручников – не бежать ли? Теперь окончательно прояснилось: некуда бежать. На острове не протяну нелегально. Идти к родственнику раздумал. Стыдился за себя, неудачника. Но важнее другое. В камере остались две папки моих черновых записей за последние два года. Жаль терять. Наброски книг мечты… Конечно, найдутся такие, кто покрутит пальцем у виска. Какая мечта? Какая книга? Ха! Крыша на боку! Но я же не упрекаю, как ваши мечты упираются в домик с бассейном, а досуг – в телевизор. Каждому свое.

Доктор засыпал вопросами. Когда заболел? Как? Какие планы на жизнь? Я попался в лапы надежды на лечение и даже на свободу. Я был моложе – наивнее.

– А зачем приехал сюда? – продолжал доктор. – В России не лечат?

– Лечат.

– Может быть, тебе лучше улететь обратно на родину?

На этом разговор закончился. И я уже думал о возвращении. Нет. Домой возврата нет. Я осколок и там. Но это другая история… Отчасти поэтому оказался здесь. Мечта начать жизнь с чистого листа. И на первых страницах – клякса Колнбрук.

Мне оставалось шататься без дела. Иван Денисович Солженицына тут посмеется. Мне бы, мол, так. Но что поделаешь – всему свое время. Впрочем, иногда я шевелил руками. Тюремное хобби – кружок рукоделий. Взрывчатку, конечно, не изготовишь. Зато рисуй и лепи из керамической глины. В детстве я увлекался пластилином. Помню разбросанный, прилипший, где попало в доме пластилин. Моя мама ругалась и смеялась. Еще была живой. Качество ее друзей определял просто. Умеешь лепить – хороший человек. Не умеешь – научим.

Комната рукоделий: столы, краски, картины, мешки с глиной. Обычная мастерская. На первый взгляд – кругом будто бардак. Но это бардак творческий. Со временем привыкаешь, понимаешь, что для каждой вещи свое место. Тут дежурила только одна бессменная надзирательница. Впрочем, учитывая ее доброту и отзывчивость – воспитательница. Она одевалась по форме, как все тюремщики, но вдобавок – всегда покрытая голова черным платком. Под присмотром мусульманской воспитательницы я просиживал штаны, рисуя и лепя.

– Что ты делаешь, Victor? – спрашивала она. – Автомат Калашникова, – я отвечал, не глядя на нее. Некогда.

– О, это, Victor, не разрешается. Это нельзя. – Не бойтесь. Я его покрашу в розовый цвет. – Тогда можно. Давай, Victor, давай.

Она хлопала меня по плечу. Можно подумать: старый знакомый. Больше так никого не подбадривала. Ну а я пока ее не хлопал. Вначале, думал, присмотрюсь. Не то хлопнешь на свою голову…

Африканец рисовал родину в ярких красках. Туда, однако, не торопился. Рисуя, он хвалился, как на лондонской свободе имел одновременно две жены. Ему, говорил, мусульманину, можно.

– И что тут хорошего? – недоумевала воспитательница. – Ты здесь. Они там. Заранее было ясно, что все так закончится.

Она, бывало, высказывалась негативно насчет ислама. Я не вслушивался. Кто знает, может, это даже пронзительные обличительные монологи. Но я был занят. Слепить бы пистолетик. Здесь воспитательница помогла, когда выдала мне запасы глины в комнату. Домашняя, как в школе, работа. Хотя такое по тюремно-санаторному уставу не положено.

– Не волнуйся, Victor, – она хлопала меня по плечу. – Ты освободишься. Вечно держать взаперти не будут. Ты ничего страшного не сделал. На воле найдешь англичанку. Женишься. И таким образом легализуешься.

Теперь моя комната стала похожа на мастерскую. Беспорядочно разложенные листы и глина. Паша ругался. Я тоже повышал голос. Отныне мне, занятому хоть чем-то, по силам долго сидеть в колнбруках. И без бунтарского писка. Так и протянул бы до спидозного апокалипсиса и умер бы бесславно. Чем же я занимался? Не смейтесь, не крутите, бога ради, пальцем у виска, но я, взрослый дядя, заключенный, 26, лепил человечков. Преимущественно – воинов. Их доспехи – из сигаретной фольги. Человечков дарил, как мне казалось, хорошим людям. Надеюсь, что не ошибся и они по-прежнему хорошие.

Но главный замысел моей жизни не получался. Это статуэтка писателя Вячеслава Дёгтева. Я лепил, ломал, снова лепил. Статуэтка, уменьшенная копия, частично выглядела как хотел: рубаха, улыбка, усы, в руке оголенная казачья шашка. Но лицо, самое главное, не было похоже. Хотя я изучал в интернете видеозаписи, как делают глиняные портреты. Хотя со мной всегда фотография писателя. И если обрету дом, то повешу его портрет на стену. Есть причины…

Ночью забывал о неудачах, если погружался в мечты. Придет время – сделаю этому писателю памятник. Возможно, заплачу мастеру. Возможно, собственноручно. Но вначале было бы неплохо освободиться из гостеприимного (без кавычек, без иронии) Колнбрука.

Я попал на тюремную доску почета. Фотографии моих человечков висели на стене рядом с изображением других, на взгляд воспитателей, интересных работ. Да, мои бритоголовые друзья детства улиц разбитых фонарей тут посмеялись бы, держась за животы! Доска. Почет. Витя. Нежданно. Негаданно.

Однажды утром агенты забрали Пашу опять. И он не вернулся. Как бы не перевели в крим. тюрьму. Возможно, толкнул агента. Если не подрался. Мы, нелегалы, тоже люди и тоже с нервами. Спустя неделю Паша позвонил мне из Киева. Все-таки – мои соболезнования! – депортировали. Он рассказал, что агенты держали его руки и ноги. Они вкололи снотворное. Затем… Паша проснулся в самолете над облаками. И эти облака ему не казались бело-праздничными, как другим пассажирам. В Лондоне осталась семья. Теперь я крепче убедился: сопротивление бесполезно. По законам Англии (не хочется писать Велико… уже, знаете ли, не велико) иностранцев поощряется содержать взаперти неограниченное время. Получается, пожизненно. Выходы отсюда – или морг, или самолет. Такое не всем по душе после… лет жизни здешней оседлости. И это без подробностей о беженцах. Они тут тоже ждут чудо. Новость для некоторых европейцев: не все беженцы врут. И это не только мое мнение. Иногда возле тюрьмы митинговали английские защитники нелегалов. На их взгляд, о людях судят не по паспорту. Ибо все люди равны. А земли хватает. Они не только просто-напросто болтали в рупоры и махали плакатами. Более того, скованные друг с другом, ложились под автозаки, когда те выезжали из Колнбрука в аэропорт. В первую очередь заступались за экс-беженцев под тенью депортации. Они правы. Тут, действительно, серьезная проблема. Европа, обещая убежище, протянула руку помощи. И эта рука оказалась миражем гуманизма. Иноземные борцы за свободу теперь в ожидании депортаций. Убежище – губу раскатали. Хотя какие там борцы! «Хотели демократию, как в Европе», – говорят. И они – не что иное, как власовцы тропиков и пустынь, предатели по калькулятору, а также слабоумные недалекого ума без калькулятора из последнего вагона. И мне их не жалко. Пусть сидят, где сидят. И демократический флаг им в руки.

В моем рюкзачке оставался мобильник. Я надеялся его похитить во время осмотра одежды. И вот меня повели на вещевой склад. Первое место, куда я попал в Колнбруке. Там получил в руки свой рюкзачок. Сел на корточки. Открыл. Копался в вещах. Тюремщик наблюдал рядом. Я вынул зарядку и мобильник, сжав в руке кистью вверх. Таким образом переложил в карман.

– Что ты взял? – спросил тюремщик. – Зарядку.

Я поднялся во весь рост. Вынул из кармана кабель.

– Да, бери. Это можно, – сказал он.

Повезло, что не проверил мои карманы. Обманул ли его? Я действительно взял и кабель. Теперь с его помощью заряжал мобильник от компьютера. Вначале оборачивал телефон газетой. Потом подключал. Нельзя, чтобы тюремщики увидели видеокамеру телефона. Ведь отберут. В мобильнике музыка и фотографии. Это прибавляло душевных сил.

Депорт. агент: очки, темно-зеленый пиджак, лакированные туфли. Он разглагольствовал, что, по законам Англии, иностранцев, как я, поощряется держать взаперти, пока не вышлют. Далее следовало его предложение о капитуляции. Более того, обещание подачки в сто фунтов стерлингов. Столько, по словам агента, хватит на прощальное виски в самолете.

– Спасибо. Виски не пью.

– У тебя нет шансов. Улетай. Я видел список мест, где ты был. – Это показали мои отпечатки пальцев. – Даже не пробуй притвориться беженской жертвой… Рассказывай, где был до Англии?

– Ты сам только что сказал, как знаешь, где я был.

Ему, кажется, со мной было непросто. При аресте не обнаружили мой паспорт. Значит, без поездки в консульство не депортируешь. А российский консул не даст лессе-пассе, если не хочешь на родину, если не в розыске. И агент в тупике. Мы оба в тупике. Мне, правда, хуже. Хотя я называл свое настоящее имя и место рождения. Но мои паспорта закопаны далеко и давно. Уже забыл, в каких лесах спрятаны. Предыдущие паспорта сжег. И вот отпечатки прояснили, что я был не только на острове… И такого любознательного путешественника упекли за решетку. И все отчасти потому, что однажды мне стало тесно в Итаке-Воронеже. «Пустяки! – сказал себе. – Держись, пацан. Марко Поло тоже сидел. В других далеко не санаторных условиях сидел!»

И теперь агент отравлял мое настроение. Из своего скромного тюремного доанглийского опыта знаю, что агенты, как правило, наглые и недовольные. Для них будто бы спец. отбор при поступлении на работу. Невольно задаешься вопросом: неужели их в детстве колотили иностранцы? Горшок, что ли, неужели отобрали? Агенты разговаривают оскорбительно. Можно подумать: занял у них бабло и не вернул. Раньше я отвечал агенту, опустив глазки в пол, как будто спасаюсь и от КГБ, и от бандитов. Позже расширил географию своих действий. На вопросы виновато улыбался и смотрел на солнышко за окошком. А недавно я вырос и кое-что понял. Так вот. Ни англичане, ни другие не сотворили эту планету, чтобы указывать, где ходить, а где нельзя! Я сам себе хозяин! Все это сказал агенту.

– Ладно. Мы можем даже на Марс депортировать, если у тебя претензии к созданию нашей планеты.

Далее разговор перебежал на повышенные голосa. Автор тоже за горячим словом в карман не лезет. А он… В последний раз на меня так кричал разве что ректор Сергей Есин. А потом вдруг отчислил. Я думал, что деда вот-вот схватит инфаркт. Тогда бы меня наверняка (хочешь не хочешь) затолкали в мировую литературу. Про Марс, однако, Есин, кажется, не говорил. Зато угрожал: «Воронеж! Воронеж!» Есин оказался моим первым депорт. aгентом.

Я не всегда сердился на европейцев. Возьмем во внимание, что это, если серьезно, их земля. Есть, стало быть, обоснованное право подвергать арестам иностранцев. Признаю: наши тюремщикивоспитатели зарекомендовали себя приятными людьми. Некоторым обрадуюсь, если встречу на воле. Выпьем, конечно, пиво. Хотя нет. Что еще за пиво? Я же русский. Они англики. Значит, водку с виски. Возможно, и депорт. агенты порой хорошие ребята. И даже не исключено, что любят гольф. Но у них работа, присяга, приказы политиков. А с властью разве поспоришь? Она, власть, начитанная. Ошибется, наковеркает – пустит дымовую завесу книжных цитат. Там припасены закладочки на все случаи жизни. При ошибках желательно, чтобы авторов цитируемых книг уже похоронили. Тогда и виноватый наконец-то объявился, и башку рубить некому. Вот вам и горе от ума.

Какие варианты борьбы в Колнбруке? Голодовка – бесполезно. Попадешь в изолятор, камеруодиночку. Согласно тюремному правилу, оттуда не выпустят, пока не поешь. А иначе, в конце концов, эвакуация в госпиталь для принудительной инъекции. От голода не умрешь. Не позволят. Другое дело – вскрытие вен. Возможно, зашьют. Умрешь – невелика потеря. За кого отвечать? Интернациональная поговорка: без бумажки ты букашка. Или осколок. Лишь бы не массовый суицид нелегалов. Это заинтересует прессу. Что еще? Махать кулаками? Попробуй. Криминальная тюрьма недалеко. Отсидишь год-другой – вернешься сюда. Высылка – отсюда. Замкнутый круг иностранца.

Я пробовал бороться на бумаге. В наше время почти безопасно. Это вам не с автоматом Калашникова и коктейлем Молотова отбивать у неприятеля городки и села. Я рассказал о наболевшем. Легковоспламеняющийся текст газетного формата. Жанр определил не сразу. Чесал затылок – то ли эссе, то ли репортаж. И вдруг сообразил: кляуза! Жанр древний. В истории много его примеров. Переписывался же полит. беженец Курбский с Иваном Грозным. Мой заголовок «Мир против нас» казался удачным за двойной смысл. Мир – покой, перемирие. Это нелегалу не будет. Другая сторона заголовка подразумевала, что мы, инозаключенные, – лишние на родине (иначе бы улетели на родину вместо скитаний по тюрьмам) и неугодные в мире капиталистическом. Учитывая уровень жизни населения, допустимо сказать: мире тепличном. Мы без опоры под ногами, без места для шага вперед. Тупик. Занавес. Капкан. Точка. Депо. Закат.

Я выписывал телефоны московских редакций из интернета. Созвонился. Объяснился. Кое-где сразу отказали в печати. Дескать, не до русских заграницей. Своих проблем хватает. Я не слишком огорчился. Публикации – это уже не мое дело. Важно, что бумага впитала мою боль. Бумага спасла. Бумага горела. Иначе бы не вынес себя.

Текстом заинтересовалось несколько редакций. Отправка по факсу из комнаты тюремщиков. Мое письмо почему-то не доходило. Оставался другой последний вариант. В интернете есть виртуальная клавиатура. Да, текст переместишь на экран, но медленно мышкой (клац! клац!), по одной букве. Итого: один час умножить на три дня… Столько печатался текст. Я разослал его по электронной почте.

Колнбрук мне не казался новым. Прежде был в депорт. тюрьмах других стран. Везде одно и то же. Иностранец – значит чужой, значит проваливай! Гудбай! Альфидорзейн! Чао! Не хочешь похорошему? Давай в тюрьму. У заключенных тоже бывают вспышки оптимизма. Иногда настолько скоротечные, что не дольше, чем сможешь наблюдать падающую комету. Надежду, что однажды вручат справку об освобождении. Где укажут: в течение суток должен покинуть страну. Это времявремечко полиция не вправе арестовать. Уедешь в соседнюю страну – поймают и там. Закон вероятности: рано или поздно поймают. Затем насильно вернут туда, где освободился. Из депорт. тюрьмы в депорт. тюрьму. Обычная судьба нелегала: неволя, каникулы, неволя… По законам дублинского соглашения, евространа, впервые взявшая отпечатки пальцев, ответственна за их носителя. Как бы вторая родина. Побег, значит, невозможен. Только капитуляция-депортация, белый флаг, может разорвать замкнутый круг. Тогда почему, спрашивается, нелегал остается взаперти? Неужели в запасе хитроумный план? Ничего, знаете ли, особенного. При аресте нелегал редко имеет с собой документ. И не всегда называет настоящее имя. И даже родину иногда прикроет другой страной. А также те, кто держит рот на замке. Будто бы глухонемые. Таких записывают как no name, no country. И весельчаки: упал с луны, потерял память и прочая ушная «лапша». Осторожность. Допустим, прибыл сюда по визе. Что, если спрятанный паспорт попадет в полицию? Мало, что ли, вокруг археологомогильщиков?

Но виза нужна не всем. Вот заключенные европейцы, преимущественно восточноевропейцы. Они после криминальных тюрем. За преступления получили запреты на въезд. Ладно бы несколько лет. А если пожизненный запрет? Англия – остров. В отличие от других евростран, пограничную проверку не избежать. Конечно, найдутся способы, даже каскадерские трюки, чтобы проникнуть тайно. Но когда запрещенного, т. е. нелегального европейца поймают (уличная проверка документов, по причине наличия длинной черной как бы террористической бороды), то его вернут в депорт. тюрьму. Дальше – опять-двадцать пять… Архипелага колнбруков хватит на всех. Вот почему не каждый европеец соглашается на депортацию без права возврата. Затяжной прыжок обжалования приговоров. Другие, наоборот, хотят на родину. И тоже ожидание, ожидание, о-ж-и-д-а-н-и-е… Только попробуй не так посмотреть на депорт. агента – и прощай, молодость. Наши выходы ограничены: или морг, или самолет, или пойти-податься в беженцы. Из депорт. тюрьмы скорее посвятят в рыцари, нежели в беженцы. Крохотные шансы. Нам говорят: «Убирайтесь! Вас сюда не звали!» Хм… Приняв Конвенцию о статусе беженца, некоторых тем самым позвали. Агитируя за всемирно-вездесущие демократические революции, тоже, получается, заманили. Я – ладно бы. На революционный рожон не лез. Махнем рукой. У других хуже. Иракцы, афганцы, сирийцы – прокопченные войной народы – отбывают в колнбруках. Они просили убежище. Получили отказы. На носу изгнание. Кое-кто действительно стрелял за демократию. Кого-то после депортации или убьют, или посадят, а потом… Выглядело бессвязно, как они просят тут убежище. Запад разбомбил их города без разбора, где мечеть, где школа. Ну или – невелика разница – уничтожал западным оружием в наемных руках. Я видел фотографии мертвых городов у заключенных. Это хуже ада. Это ад в родном крае. И теперь беглецы из ада здесь взаперти. Больше некуда податься.

О беженской Конвенции только и слышно: скоро прикроют, the end не за горами. Возможно. Сколько европейцев против нас, иммигрантов! Ошибочно думают, будто на Конвенцию тратят деньги честных налогоплательщиков. Поэтому ультраправые политики, адольфычи, ныне набирают голоса. Нюрнбергский процесс был занавесом на антракт. Есть, впрочем, и здравомыслящие европейцы, кто понимает, что Америка разжигает по миру военные пожары, а Европа не за океаном, ближе, доступнее и принимает беженцев. Тем не менее корпорацию «Конвенция» не обанкротят. Почему? Только ли ради рекламы: мы спасаем планету? Да куда там без рекламы! Прием беженцев – это капиталовложения с расчетом на прибыль. Так же как вложения в демократические ракеты на очередную революцию-войну-разруху. «Ничего личного. Просто бизнес», – это из фильма «Крестный отец». Ну нельзя без громогласной поддержки беженцев. Иначе не с руки оправдывать кровь. Информационная война. Дело не в честных налогоплательщиках. Клубок заинтересованных в корпорации «Конвенция» сложнее, запутаннее.

Европейская беженская шлюпка переполнена. Чужаков не ждут, как прежде. Былая надежда о мультикультурном мире отцвела и высохла при экономическом похолодании. Чересчур разные люди не достроили еще одну вавилонскую мечту. Нужно ли осуждать? Дело их, европейцев, безопасности и благополучия. При кризисе не до лишних ртов на беженское пособие. Вдобавок нелегальные работники без налогов. И проблема перенаселения. Еще ныне популярно мнение (идея?), что Европа в опасности, пока прибывают иноземцы, ино… Того жди, голубоглазые, светловолосые, белокожие христиане останутся лишь в учебниках истории. Если и это не перепишут, не перекрасят. Мечты о разных народах под одной крышей. Осколки европейской мечты. И мы – и есть осколки. Колнбруки – мусорки для нас. Депортации – переработки до исчезновения. Не просто-напросто чувствовать себя осколком вне целого, большого, системного. Огонь и лед, и пустота в груди – день и ночь. Вот что такое быть осколком.

Вопрос с иностранцами решен. Европа уже скидывается деньгами на охрану границ. Не удивлюсь, если однажды появится такой высокий забор, какой даже накроет тенью Великую Китайскую стену. И когда однажды станет негде строить новые тюрьмы для иностранцев, то почему бы не переделать школу в тюрьму? Дело национальной безопасности. Тюрьма важнее. А еще говорят: «Железный занавес рухнул». Это неправда.

Время от времени ко мне приходил депорт. агент. Требовал, чтобы я добровольно посетил российское консульство с просьбой о лессе-пассе. Тогда не избежать депортации. Вообще-то большинство других заключенных везут по консульствам без уговоров. А то и вовсе не везут, если лессепассе дают без ведома ссыльного. Россия – исключение. Не хочешь на родину? Тогда наш консул не вручит белый паспорт. Вот почему неудивительно наблюдать, как жители экс-советских стран вводят в заблуждение, будто они из России. Тем самым делая депортацию невозможной. Но еще лучше быть выходцем страны, консульства которой нет. Я встречал грузин-«абхазов». Консульства Абхазии тогда не было. После месяца-другого взаперти их освобождали с денежной компенсацией за моральный ущерб. Ведь депорт. агент зашел в тупик. Но это мoе наблюдение в голландской тюрьме Zaandam. В Колнбруке подобная маскировка не поможет. Агенты и переводчик внимательно изучают акцент ссыльного. Так или иначе – найдут к чему придраться. По крайней мере, я не видел, чтобы на острове этот «фокус» помогал.

В мою камеру пришел Роланд. Я читал книгу. – Не надоело в хате сидеть? – спросил он. – Пойдем. На улице солнце.

– На улице?

– Ну во дворе… Кстати…

Оказывается, пришел по делу. Ему нужен мой мобильник. Он переписывался в интернете с девушкой из Литвы. Правда, утаил, что в тюрьме. Ей захотелось его фото. Поэтому то ли в камере, то ли в комнате началась фотосессия. Вначале я щелкнул его у окна. Забыл и не сразу заметил, что за ним забор с колючей проволокой. Забор попал в кадр. В другой раз я нажал кнопку напротив серой стены – скучно, серо, не то. Роланд хотя был трезвым, но предложил съемку вне камеры за игрой в бильярд.

– Может, лучше шахматы, – моя идея.

Я напомнил: снаружи – нельзя, тюремщики – нельзя. Вдобавок зеки в красных кофтах. Интернетподруга догадается: роба! тюрьма! Теперь Роланд вернулся к серой стене. Сняв майку, оголился по пояс. Грудь колесом. Пластины пресса. Не терял время зря. Я сфотографировал, когда он глубоко, будто перед погружением в воду вдохнул. Так выглядел более мускулистым.

– «Телка» точно потечет. А он:

– Нет, Витя. Там не «телка», а мать двоих детишек. Она жалуется, что не может прилететь прямо сейчас в мои объятия. Не с кем оставить детей.

– Короче, она с прицепом.

– Короче, да. Я ей объяснял, что бросай все. И детей бросай. И давай ко мне.

Его глаза лукаво блестели. В них мое отражение – такая же самолюбивая сволочь…

Я сказал:

– Не забудь предупредить, что на встречу придешь ты… и… и еще десять твоих друзей.

После мы гуляли по тюрьме. Я хвастался: на стене фотографии моих глиняных безделушек. «Какие таланты пропадают», – комментировал Роланд. Неподалеку у входа в интернет-комнату висели портреты наших то ли надзирателей, то ли воспитателей. Коротко написано об интересах каждого. Заранее знаешь, о чем поболтать.

В церковь идти не собирались. Проходили мимо. Затянули туда за рукава. Вместо молитв там вручили дипломы переводчиков английского языка. В зале царила праздничная атмосфера. Каша людей. Фотовспышки. Аплодисменты. Мы с Роландом нежданно-негаданно тоже угодили под раздачу в обладатели не премии «Оскар», но дипломов переводчиков. И это единственный диплом в моей жизни.

Но ближе к концу. Как я выбрался из Колнбрука? Англия спрашивала страны, где я был, где не был, – кто примет обратно? Дублинское соглашение… Даже чуть было не вытолкали в Россию. Окажись при мне паспорт – точно бы укатали Сивку в самолет. В Европе отказали все, кроме французов. Запомнился. Ведь имел фр. визу. Это равносильно что впервые наследить отпечатками пальцев. Говоря языком иммиграционных служб, «вторая родина, французский Дублин». Мне пришло письмо: высылка в Париж неизбежна. Правда, неизвестно, в какой день. Еще не решено окончательно.

Ожидание высылки ползло непривычнопасмурным летом. Ни дня без капли с неба. По тиви (извините за инословцо, но мне можно, у меня теперь как бы диплом) транслировали Олимпийские игры. Они проходили неподалеку. Ясное дело, мне, заключенному иностранцу, вспомнилась гитлеровская Германия. Там тоже была Олимпиада, но среди доживающих в концлагерях. Поначалу и там предпринимали высылку лишних людей. Точнее, на взгляд нацистов, не людей, а генетического мусора. Несмотря на это, олимпийские гости состязались и смеялись. Равнодушие. И этим равнодушным не мешало бы разделить вину за кроваво-слезливое пятно в истории. Но мы, современные нелегалы, люди вне закона, не подвергаемся газовым камерам и другому, что глубоко противно перечислять. Но это пока. Ведь пока и нет междуевропейских войн и эконом. депрессии, как тогда. Что в будущем не исключено. Мир всегда подобен вулкану. Того жди, нелегалам в лучшем случае не поздоровится. И в этом будет и наша вина. Есть же шанс смотать удочки. Еще не полночь.

Да, ныне жить взаперти терпимо. Колнбрук – образец мягкого насилия, soft terror. Ограничение в войнах, по вине атомной эпохи, привело к повышению уровня жизни европейца, а также заключенных нелегалов. Я задавался вопросом: почему не уменьшат затраты, не упростят хранение чужаков? Чтобы системе доставалось меньше обвинений? Условия содержания инозаключенного, признаем, лучшие в мире. Дисциплинированный, повторяю, санаторий. Пусть, на взгляд некоторых, стало быть, сидят где сидят. «Ты, Victor, не живешь на улице. Тебя бесплатно кормят. Своя комната. Спортзал. Интернет», – так мне говорил один тюремщик. Я еще, получается, в долгу.

И вот мне пришло письмо с точной датой депортации Лондон-Париж, Хитроу – Шарль де Голль. До вылета оставалась неделя. Не пришлось, слава богу, ждать, как другим, месяцы. Повезло? Ну это смотря с какой стороны посмотреть… Больные нелегалы в тюрьмах не нарасхват. Дорогой гость. Ежедневно пятьдесят евро (сорок с лишним фунтов) за таблетку. В моих услугах скоропостижно перестали нуждаться. Спидозная неприкосновенность. Депорт. агенту сказал: «А я уже решил, что освобожусь отсюда стареньким, кашляющим, с палочкой». Я оставил ему подпись о согласии с депортацией. На другой день пришла адвокатша: «Дело проиграно. Распишись тут». Я не вчитывался в бумаги, на которых оставлял чернила. Я доверял. И вдруг сообразил, что еще не все потеряно:

– Слушай! Идея! А полетели со мной в Париж! Будешь меня и там защищать!

– Я не знаю… I don’t know… Я не знаю.

Остаток дня бесцельно слонялся по тюрьме. Роланд заметил, что мне грустно:

– Ты должен радоваться. Тебе многие завидуют. «Лаки факин рашэн», – говорят. Во Франции сразу освободят.

Я пожал плечами, будто не знаю. Хотя не сомневался: освободят.

– Без настроения, потому что улетаешь в никуда. Там ни друзей, ни родни. – Роланд понимал, в чем дело. Однажды я сболтнул коротко и сухо.

– Свобода всегда лучше неволи, – сказал он. – Даже на улице?

– Да, это шанс. Ты недолго будешь на улице. Ты не инвалид, не алкоголик.

Он прав. Спасибо: подбодрил. В сердце просветлело.

Накануне путешествий в моей жизни сложилась традиция – короткая, почти под «ноль» стрижка. Я, Роланд и Томас посетили тюремную парикмахерскую. Она не отличалась от вольной. Все так же: зеркала, стулья, ножницы. На полу валялись только темные волосы. Чернокожая парикмахерша (свободная, как тюремщики) стригла себе подобного заключенного. Ее услуги – бесплатно, за счет заведения. Она одна на четыре корпуса. Поэтому тут очередь. Два стула из трех заняты. Я сел напротив зеркала. Роланд оболванил меня машинкой за несколько минут. Опыт не нужен. Даже пьяный газонокосильщик справится. Мои волосы, как у отца, редкие. Словом, не шевелюра. Эти стриженые волосы падали на пол и бросались в глаза среди других черных.

Затем мылся в душе. Иначе бы остатки волос кололи тело.

Вечером посетил интернет. Хорошие новости. Мое письмо «Мир против нас» напечатала газета «Советская Россия». Правда, с переименованным заголовком – «Вечный капкан». Что ж, оказывается, не весь мир против нас.

Предстоящий перелет и радовал, и огорчал. Впереди подзабытое испытание: прохладные улицы и чувство аппетита. Чтобы отвлечься, я приходил в библиотеку. Не всегда же статуэтки лепить. Прежде посещал книжный зал изредка. Поанглийски читал, понимал, но с трудом. А здешние русские авторы выдались не по вкусу. Таких, которые бы сдвинули мое сердце в сторону и ускорили пульс, – таких авторов не видел. Зато в наличии архив английских газет. Его уже изучил. Зря, что ли, попал во вражеский плен. Да, тут без опечатки – во вражеский. Не будем кривить душой. Крепкой дружбы с Европой мы, на западный взгляд, варвары-азиаты никогда не имели. Слово «союзник» против того или иного – не в счет. До сих пор остаемся чужими. Пока что сильные, а следовательно, независимые. Поэтому чужие.

И вот черт меня дернул взяться за газеты снова. Настроение стало хуже. Много написано о нелегалах. Плохие, конечно, отзывы. Ладно бы только, что нам тут не место. Но как на счет обвинений, будто мы еще и виноваты в экономическом кризисе. Такое тоже пишут. Вообще-то не всякий прибывший сюда африканский джентльмен удачи видел Уолл-стрит хотя бы по телевизору. Политикам не с руки отвечать за свои промахи. Проще найти виновных извне. Не еврей – так африканец. А то и, сверх того, боже упаси, «гексогеновый мусульманин». Ничего личного. Просто политика. Нехватка козлов отпущения за кризис. Вот вам и первопричина современной охоты на ведь… на нелегалов. Популярнее этого разве что поиски Талибана в Антарктиде и папарацци с грязным бельем поп-звезд. И так чуть ли не по всей Европе. Впрочем, не мне обижаться на местные власти. Я не претендую на роль пострадавшего. Я не больше чем просто очевидец, который оказался проглоченным системой, которую, стало быть, знаю изнутри, а не понаслышке.

Удивляет, как ненависть мутировала после Нюрнбергского процесса. Англия страна большого числа иммигрантов, где ныне ненавидят иммигрантов. Аресты провозглашают и выполняют люди с темной кожей. Аресты себе подобных, если не считать меня, случайную белую ворону. Причины и вдохновения мутации видны невооруженным глазом. Это чтобы не обвинили в нацизме. Дядя Ади тут бы аплодировал. Его дело продолжается. «Да, мы пали в борьбе, но это падение вверх. Национал-социализму принадлежит будущее. Я не побоюсь сказать, что это будет ХХI век», – из предсмертного интервью Адольфа Гитлера, пророчество боли и тьмы.

Но довольно о грустном. Жизнь коротка – печали нет времени. Пора бы о перспективах. Каким представляю спасение для нас? Что ж, тут улыбнусь и отвечу на фоне розового неба. Итак… Будет неплохо, если все нелегалы соберутся в одном месте. Ну а потом недурно бы взять под свое опекунство какой-нибудь островок. Ну а там основать вольное государство. Замышлял же Спартак подобное на Сицилии. Пусть, на чей-то взгляд, обреченная на провал идея. Римляне, дескать, сильнее. Временный, значит, остров. Ну а что бывает не временно? Впрочем, что нам древность! Есть современные примеры. Вот Cristiania – вольный город в Копенгагене. Сегодня, правда, уже не вольный. Однако это показатель, что все возможно. Была бы мечта! И наш островок назовем так – «Новая Сицилия Спартака». Таким образом подчеркнем, что вопрос неравенства людей стынет из глубины истории. И это вечный вопрос. И наш островок рекомендуется прибрать в Бискайском заливе. Там, говорят, славные волны для серфинга и мало акул. И у французов, по евро – ха-ха! – меркам, много земли. Так что потерю островка они или переживут, или даже не заметят. Последнее очень возможно, учитывая, как они поглощены своим вином. Какую потом выберем идеологию островка? Какая разница? Какой более-менее приличный боксер принимает близко к сердцу цвет своих атласных трусиков? Но все это лишь мои юмористические мечтания, а не планы. Пока не получится «пришить» еще одно тюремное заключение. Юмористические мечтания. Но будущее – кто его знает, а не прогнозирует.

Приближался день депортации. Я обдумывал, где останусь. У меня были друзья в других странах. Но там мне запрещено появляться. Уже ловили. Уже выгоняли. Где-то сам оступился. Где-то виноват тем, что иностранец. Так и не пришло в голову, куда пойти, куда податься. Во Франции никого не знал. Предстояла улица.

И вот за мной явились не запылились два депорт. агента. Солнце едва взошло, а уже нет-нет, да скрывалось за движущимися тучами. Еще не было восемь часов. Двери других камер оставались закрытыми. Рано. Так надо. Это на случай, если ссыльный начнет каратэ. Агенты не боятся, что ему помогут заключенные. Нет. Не помогут. Мы понимаем: за драку, того жди, попадешь в «криминалку». Агенты не хотят, чтобы люди – свидетели наблюдали, как ссыльного вытаскивают силой.

Мои агенты нарядились, будто на праздник. Белыe рубашки, черные пиджаки, туфли. Ну а разве не прaздник? Еще от одного почти избавились. Один агент – рыжий и конопатый. Другой – чернокожий.

– Поедешь без сопротивления или позвать подкрепление? (анг.) – спросили меня.

– Что ж, покину вашу страну. Ведь получаю тут тоску. (анг.) – ответил я.

Затем взял рюкзачок и вышел. В пустом и тихом корпусе на секунду другую остановился. Мысленно попрощался с тюрьмой, а ребятам пожелал выбраться из колючеообразных объятий Колнбрука. Хоть правдами. И хоть неправдами, если то убежище. Мы имеем право на свободу. Мы не преступники. Увы, я не был волшебником. И не Бог, и не Зевс. Не то бы сделал всех заключенных крохотными и забрал бы в свободную Францию. Эх, Гарри Поттера бы сюда посадили. Этот сможет.

Автозак, фургон с мигалками, вез нас по дождливому Лондону. Серое небо. Вспышки молний. Старинные постройки. Казалось, из-за угла вот-вот выйдет Шерлок Холмс с зонтиком. Но сыщик не высовывал свой нос. Наверное, боялся промокнуть. Я так и не увидел Лондон без наручников.

В аэропорту Хитроу агенты предложили еду.

– Давайте. – Я согласился. – Только не подмешивайте снотворное. Я готов улететь.

Они купили мне, как себе, гамбургер и кофе. Наручники не снимали. Хорошо, что руки были спереди. Кое-как справился-поел. После прощального завтрака они засыпали вопросами. Откуда я родом? Будто не знают. Как настроение? Точно бы не видят. Какие планы на жизнь? Агенты, догадываюсь, всех нас, ссыльных, так спрашивают. Проверка – не задумал ли побег и сопротивление? В ходе разговора это порой заметно. Еще агенты убаюкивали: «Victor, ты будешь в самой красивой стране мира! Столица любви!» И какого черта, думал ссыльный Виктор, ты сам туда не переселишься? Пройди-ка кое-где по ночному Парижу. Как бы не прикокошили!

Я осмотрелся вокруг. Одежду и сумки некоторых людей украшали кольца Олимпиады. Люди смеялись. Я перебил французскую сказку агента:

– Не надо историй про Париж. Мы тут все как бы взрослые люди. Я там уже был.

В самолет погрузились последними. Наши три места – одно к одному, будто диван. Мне пришлось сесть между агентами. Наручники по-прежнему не снимали. Я заметил на себе любопытные взгляды пассажиров. И это были не такие влюбленные глаза, которыми смотрят на поп-звезд.

– Надеюсь, сегодня будет без шума. – Мимо проходила стюардесса с сердитым личиком.

Вероятно, предыдущий изгой сопротивлялся и кричал. Тоже проклятый и обреченный. Не спешите осуждать таких, если встретите в пути. У нас своя предыстория.

Самолет разогнался. Взлетел. Выпрямился над облаками. Вспомнилось, как только что в аэропорту смотрел на темное и беспокойное небо. А за ним вскоре все оказалось иначе – светлое, мирное, милосердное. Неужели также возможно с жизнью и смертью?

Мне наконец-то сняли наручники. Стюардесса угостила печеньем и соком.

Погода в парижском аэропорту де Голль была теплой. Небо безоблачным. Англичане передали меня в руки французских полисменов. Которые перевели в участок аэропорта. И без наручников – хороший знак.

В участке я сел на стул. Оставалось ждать. Догадывался, что вот-вот освободят. Иначе бы – наручники и камера. Повезло, что мой французский язык хромал. Не то бы и отсюда не сразу унес ноги подобру-поздорову. Люблю сболтнуть лишнее.

Полисмены спросили: привлекался ли я по инциденту с «болгарским» документом. Будто не знали. Конечно, знали. Я признался, что, ну да, было дело – ну да, оступился. И теперь меня опять надо простить и отпустить. Свое отсидел. Аж сутки с лишним.

Потом я снова остался один в ожидании грустной свободы. Рядом мои скромные пожитки: рюкзачок и коробка, куда упакован ноутбук. Я открылразорвал коробку. Экран ноутбука, к моему удивлению, был треснутым. Наверное, разбился, когда я, безбилетник, прятался в поезде Брюссель-Лондон. Жаль. Хотелось почитать что-нибудь бодрящее. Такое имелось в ноутбуке. Лондонские тучи попрежнему облегали мое сердце. Стало не до шуток.

– Говоришь, что в нашей стране у тебя ни родственников, ни друзей. (фр.) – Ко мне подошел полисмен.

– Никого. (фр) – Я отвечал лаконично. Сказать по-французски мне было сложнее, чем слушать, пусть и понимая с горем пополам. И какой смысл объяснять ему больше?

– И ты без документов? (фр.)

– Да. (фр.)

– Ладно. Иди. И коробочку с собой забери. – Полисмен показал на ту, что хранила ноутбук. – Сойдет за крышу. Ночью обещали дожди. (фр.)

Я освободился в Париже. Красиво ли там? Какое мне дело до архитектуры, eсли только что освободился? То есть это важно, но не в первую очередь. Доживало лето. Еще жарко. Пот со лба. Я заглядывался на девок в юбках. В Колнбруке таких не было. Я слонялся по столице бездельно и бесцельно, как и прежде в тюрьме-санатории. Случайно наткнулся на оружейный магазин. Внутри него загляделся на стенды. Окаменел, будто загипнотизированный. Продавца, кажется, услышал не сразу. Я могу долго смотреть на грозовое небо и оружие. Ну и еще девки в юбках. На которых, впрочем, вспоминая болезнь, старался смотреть реже. Проблема, что огнестрельный ствол мне не продадут. Документы отсутствовали. Жаль. Без огонька кое-кому не дашь дать прикурить и не взять напрокат островок. Тоже мне оружейный стенд – нельзя то, нельзя это. Стена плача – вот что тут. Ну а холодное оружие – пожалуйста, не вопрос. Я положил глаз на нож длиной с две мои ладони. С выкидным лезвием, знаете ли, не пользуюсь. Один, два удара – того жди, лезвие разболтается и потеряет боеспособность. Конечно, я, гражданин мира, использовал бы оружие, если только самооборона, если толпа возьмет в «кольцо». Ночной Париж опасен.

Я расплатился за нож. Продавец упаковывал его в подарочную коробочку. Я сказал, что это лишнее. Ведь есть чехол. Тем не менее он завернул нож в бумагу и обмотал скотчем. Так, дескать, положено.

На улице я разорвал бумажную обертку. Выкинул ее в мусорку. Нож положил в рюкзак. Ну вот и приготовился к полночи.

В метро вокзала Nord я уперся в турникет. Вскоре прошел «зайцем» следом за билетовладельцем, почти впритык к нему. Поблизости не заметил контроллеров. Зато они, двое, спросили мой паспорт, чтобы выписать «заячий» штраф. А я вручил «волчий билет», тюремный английский документ. В нем указывалось, что проживаю по адресу Колнбрука. Там не упоминалось слово тюрьма. «Removal centre» – было написано, дословно переводя, движущийся центр. Контроллеры спросили, что это такое? «Транзитный беженский лагерь, откуда распределяют в другие места», – объяснил я. Хотите верьте, хотите нет – на адрес Колнбрука они выписали штраф. В будущем еще немало таких выпишут. Штрафы – это своего рода мои поздравительные открытки англичанам.

В вагоне метро я вспомнил заключенных, которые все еще не сдвинулись с места. Моя история – капля в бурном море. Откроешь интернет – найдешь истории о концентрационных колнбруках. Поймешь: мой рассказ от первого лица не сгущает краски. Мог бы иначе…

Я не случайно вышел из метро на парижской станции Stalingrad. День догорал. На улице с головой окунулся в темные чувства. Мирной коровой, решил, не буду. Я ощутил себя не совсем черных и не совсем красных, а цвета ядовитой спидозной пульсирующей крови, то есть багровых убеждений.

Впереди ночь.