Бекки Алберталли

Саймон и программа Homo sapiens

 

1

Это удивительно тонкий разговор. Я почти не замечаю, что меня шантажируют.

Мы с Мартином Эддисоном сидим на складных стульях за кулисами, и он произносит:

— Я прочитал твою переписку.

— Что? — Я поднимаю на него взгляд.

— Недавно. В библиотеке. Не специально, конечно же.

— Ты прочитал мою переписку?

— Ну, я пользовался компьютером сразу после тебя, и, когда вбил Gmail, вылез твой аккаунт. Надо было тебе выйти из учетной записи.

Я ошарашенно смотрю на него. Он постукивает ногой по ножке стула.

— Так зачем тебе выдуманное имя?

Хм. Я бы сказал — затем, чтобы не позволить таким, как Мартин Эддисон, узнать о моей двойной жизни. Вижу, сработало великолепно.

Наверное, он видел, как я сижу за компьютером.

И, наверное, я круглый идиот.

Но он улыбается.

— Кстати, может быть, тебя заинтересует, что мой брат — гей?

— Эмм. Это вряд ли.

Мартин внимательно смотрит на меня.

— К чему ты клонишь? — спрашиваю я.

— Ни к чему. Слушай, Спир, меня это не напрягает. Ничего в этом такого нет.

Ага, вот только для меня это маленькая катастрофа. Или, возможно, охренеть какая огромная катастрофа — в зависимости от того, умеет ли Мартин держать рот на замке.

— Неловко-то как, — говорит он.

Даже не знаю, что ответить.

— В общем, вполне очевидно, что ты хочешь оставить все в тайне.

Ну, то есть… Наверное, хочу. Хотя каминг-аут не особо меня пугает.

Вроде бы не пугает.

Хренова туча неловкости здесь неизбежна, поэтому не буду врать, будто жду не дождусь, когда тайное станет явным. Но наверняка никакого конца света не будет. Для меня — нет.

Но если Мартин кому-нибудь проболтается, я не знаю, что станет с Блю. Блю — человек довольно закрытый. Человек, который не забыл бы выйти из своей учетной записи и который, возможно, никогда не простит меня за такую беспечность.

В общем, я не знаю, что это будет значить для нас. Для нас с Блю.

Но я просто поверить не могу, что говорю об этом с Мартином Эддисоном. Надо же было именно ему зайти в Gmail после меня. Понимаете, я бы вообще не стал пользоваться компьютером в библиотеке, если бы здесь не блокировали вайфай. В этот день я не мог ждать, пока доберусь до дома и включу ноутбук. Терпения не было даже на то, чтобы выйти на парковку и проверить почту с телефона. Все потому, что сегодня утром я написал Блю со своего тайного аккаунта. И письмо это было важное или типа того.

Я просто хотел проверить, не ответил ли он.

— Думаю, все нормально к этому отнесутся, — заявляет Мартин. — Просто будь собой.

Да я даже не знаю, с чего начать. Какой-то натурал, который едва меня знает, советует мне «выйти из шкафа». Как тут не закатить глаза?

— Ладно, без разницы. Я никому не покажу, — произносит Мартин.

И на секунду я чувствую глупое облегчение. Но следом до меня доходит.

— Не покажу?

Он краснеет и теребит рукав. Что-то в выражении его лица заставляет мой желудок сжаться.

— Ты… Ты что, сделал скриншот?

— Вот, — говорит он, — как раз это я и хотел с тобой обсудить.

— Погоди-ка. Ты сделал гребаный скриншот?!

Он поджимает губы и смотрит мне через плечо.

— Короче, я знаю, что ты дружишь с Эбби Сусо, поэтому хотел попросить.

— Серьезно? Может, все-таки вернемся к вопросу о том, зачем ты сделал скриншот моей переписки?

Пауза.

— Ну, я просто думаю. Мог бы ты помочь мне найти контакт с Эбби?

Меня это почти веселит.

— Ты хочешь, чтобы я замолвил за тебя словечко — так, что ли?

— Ну да.

— И на кой черт мне это сдалось?

Я ловлю его взгляд, и все сразу встает на свои места. Эбби. Вот что ему от меня нужно. И тогда он не сольет мои долбаные письма.

И письма Блю.

Черт возьми. Я с чего-то решил, что Мартин — невинная душа. Если честно, он всегда был придурковатым нердом, но не в плохом смысле. И еще он всегда казался мне забавным.

Только вот теперь совсем не смешно.

— Ты и правда заставишь меня это сделать?

— Заставлю? Да брось. Я не это имел в виду.

— А что?

— Да ничего. Ну нравится мне эта девчонка. Я просто подумал, ты захочешь мне помочь. Не знаю. Позовешь меня туда, где она тоже будет…

— А если я откажусь? Выложишь письма на «Фейсбуке»? На гребаном «Тамблере»?

Господи, «Криксекреты» на «Тамблере» — эпицентр слухов старшей школы Криквуд. Вся школа узнает в тот же день.

Мы оба молчим.

— Я просто думаю, в этой ситуации мы можем помочь друг другу, — наконец говорит Мартин.

Я с трудом сглатываю.

— Марти, прием! — кричит мисс Олбрайт со сцены. — Действие второе, сцена третья.

— В общем, поразмысли об этом. — Он слезает со стула.

— Ага, конечно. Вот мне подфартило.

Он смотрит на меня. И снова это молчание…

— Не знаю, каких, блин, слов ты от меня ждешь, — в итоге добавляю я.

— Да пофиг. — Мартин пожимает плечами.

Мне кажется, я никогда еще так не ждал чьего-либо ухода. Но, коснувшись занавеса, Мартин оборачивается:

— Просто интересно, а кто такой Блю?

— Никто. Он живет в Калифорнии.

Если Мартин думает, что я сдам Блю, он спятил.

Блю не живет в Калифорнии. Он живет в Шейди-Крик и ходит в нашу школу. Блю — ненастоящее его имя.

Он — некто. Может, даже мой знакомый. Но я не знаю, кто именно.

И не уверен, что хочу знать.

* * *

И теперь я уж точно не в настроении общаться с семьей. До ужина остался примерно час, а это значит, у меня есть час, чтобы превратить случившееся за день в школе в цепочку уморительных анекдотов. Такие у меня родители. Нельзя им просто рассказать, что у нашего учителя французского трусы очень заметно врезаются в попу, как стринги, или что Гаррет уронил поднос в столовой. Надо устроить из этого театральное представление. Говорить с ними — изнурительнее, чем вести блог.

Забавно. Раньше я любил болтовню и суматоху перед ужином. А сейчас не могу дождаться, когда окажусь за дверью. Особенно сегодня. Я задерживаюсь, только чтобы надеть поводок на Бибера и вытащить его на улицу.

Включаю плеер и пытаюсь раствориться в музыке Tegan and Sara, но не могу перестать думать о Блю, Мартине Эддисоне и об адском ужасе сегодняшней репетиции.

Значит, Эбби нравится Мартину, как и всем гетеросексуальным умникам, которые учатся по нашей продвинутой программе для поступления в университет. И на самом деле все, чего он хочет, — тусоваться с нами, когда Эбби рядом. Если подумать, вроде бы не смертельно.

Да вот только он меня шантажирует. А значит, шантажирует и Блю. И от этого мне хочется что-нибудь ударить.

Но Tegan and Sara помогает. Прогулка до дома Ника помогает. В бодрящем воздухе висит ощущение ранней осени, и люди уже раскладывают тыквы на ступеньках своих домов. Люблю это время. Люблю с самого детства.

Мы с Бибером пересекаем задний двор Ника и спускаемся в подвал. Напротив двери стоит огромный телевизор, на экране которого мочат тамплиеров. Ник и Лиа сидят в игровых креслах и выглядят так, будто не вылезали из них весь день.

Когда я захожу, Ник нажимает на «паузу». Это в его стиле. Гитару он бы не стал откладывать, но игру остановил.

— Бибер! — восклицает Лиа, и вот уже пес неуклюже устраивает задницу у нее на коленях, высовывает язык и дергает лапой. Рядом с Лией чувство стыда ему неведомо.

— Да нет, все нормально. Здоровайся с собакой. Считай, меня тут нет.

— О-о-о, тебе тоже почесать за ушком?

Я все-таки улыбаюсь. Это хорошо. Значит, все в норме.

— Нашел предателя? — спрашиваю я у Ника.

— Убил. — Он стукает по джойстику.

— Круто.

На самом деле мне плевать, как там дела у ассасинов, тамплиеров или любых других игровых персонажей. Но сейчас это то, что нужно. Мне нужны жестокость видеоигр, запах подвала и знакомые лица Ника и Лии. Ритм нашей болтовни и пауз. Бесцельность октябрьских дней.

— Саймон, Ник еще не слышал про «ле стринги».

— О-о-о. Ле стринги. C’est une histoire touchante.

— А с переводом? — просит Ник.

— Или пантомимой, — добавляет Лиа.

Оказывается, я классно умею изображать нашего учителя французского с эпичными трусами в попе.

Так что, может быть, мне все-таки нравится выступать. Немного.

Кажется, я чувствую то же, что в поездке с Ником и Лией в шестом классе. Не знаю, как объяснить, но, когда мы втроем, мы переживаем такие глупые идеальные моменты, в которых Мартин Эддисон просто не существует. Секретов не существует.

Глупые. Идеальные.

Лиа разрывает бумажную обертку и достает трубочку. В руках у них обоих огромные пластиковые стаканы со сладким чаем из «Чик-фил-эй». Давненько я там не бывал. Сестра рассказывала, что они жертвуют деньги на борьбу с гомосексуалами, и теперь ходить туда — сомнительное для меня удовольствие. Пускай они и подают молочные коктейли «Орео» — гигантские сосуды вспененной вкусноты. Но упомянуть об этом скандале в разговоре с Ником и Лией я все равно не могу. Я редко говорю с кем-либо о геях. Только с Блю.

Ник делает большой глоток и зевает, и Лиа тут же пытается попасть скомканной бумажкой ему в рот. Но Ник успевает его закрыть.

Она пожимает плечами:

— Ну и продолжай зевать, соня.

— Ты чего такой уставший? — спрашиваю я.

— Отрываюсь на полную катушку. Ночи напролет.

— Ну, если под «отрываюсь» ты подразумеваешь домашку по математике…

— НЕВАЖНО, ЛИА. — Он откидывается назад и снова зевает.

На этот раз Лиа попадает ему в уголок рта. Ник кидает бумажку обратно ей.

— Так вот, мне все еще снятся эти извращенные сны, — говорит он.

Я поднимаю бровь.

— Ух. Можно и без подробностей.

— Эмм, не такие сны.

Лиа краснеет до кончиков волос.

— Нет, — продолжает Ник, — просто они реально странные. Например, мне приснилось, что я в ванной, пытаюсь надеть линзы и не могу понять, в какой глаз какую линзу вставить.

— Окей. А потом? — Лиа спрятала лицо за Бибером, и голос ее звучит приглушенно.

— Ничего. Я проснулся, надел линзы как обычно, и все было нормально.

— Скукотища какая, — говорит Лиа и через секунду прибавляет: — Разве не для этого на контейнерах делают пометки?

— А не лучше ли просто носить очки и перестать трогать свои глазные яблоки? — Я сажусь на ковер, скрестив ноги. Бибер сползает с колен Лии и плетется ко мне.

— Это потому, что в очках ты похож на Гарри Поттера, да, Саймон?

Один раз. Я сказал это всего один раз.

— Думаю, мое подсознание пытается сообщить мне что-то. — Ник бывает очень упертым, когда чувствует себя интеллектуалом. — Очевидно, что тема моего сна — зрение. Чего я не вижу? Где мое слабое место?

— Твой музыкальный вкус? — предполагаю я.

Ник откидывается в игровом кресле и снова делает большой глоток чая.

— А вы знали, что Фрейд интерпретировал собственные сны, когда работал над своей теорией? И он верил, что все сны — форма бессознательного удовлетворения желаний.

Мы с Лией переглядываемся, и я знаю, что думаем мы об одном и том же: может, Ник и несет какую-то чушь, но он неотразим, когда поддается своему философскому настроению.

Разумеется, у меня есть строгое правило не влюбляться в гетеросексуалов. По крайней мере, если с их ориентацией все понятно. И у меня уж точно есть правило не влюбляться в Ника. Зато Лиа влюбилась. И это вызвало кучу проблем, особенно когда на горизонте появилась Эбби.

Сначала я не понимал, почему Лиа взъелась на Эбби, а спрашивать напрямую оказалось бесполезно.

— О, да она лучше всех. Она же чирлидерша. Такая милашка и такая стройняшка. Ну разве она не супер?

Причем Лиа — величайший мастер произносить подобные фразы с бесстрастным лицом.

Но потом я заметил, что во время ланча Ник меняется местами с Брэмом Гринфелдом — причем специально, рассчитывая таким образом увеличить свои шансы сидеть рядом с Эбби.

И взгляд. Знаменитый томный и влюбленный взгляд Ника Айзнера. Эту тошнотворную историю мы уже проходили с Эмми Эверетт в конце девятого класса. Хотя, должен признать, есть что-то удивительное в энергетике, которую излучает Ник, когда ему кто-то нравится.

Лиа, заметив этот взгляд, просто отключается.

А это значит, что вообще-то у меня есть веская причина стать ручной свахой на побегушках у Мартина Эддисона. Если у Мартина срастется с Эбби, может быть, и проблема с Ником решится. Тогда Лиа наконец успокоится, и равновесие будет восстановлено.

Так что дело не только во мне и моих секретах. Дело вообще не во мне.

 

2

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 17 октября, 00:06

ТЕМА: Re: когда ты понял

История довольно сексуальная, Блю. Средняя школа похожа на бесконечный ужастик. Ну, может, не бесконечный, потому что она закончилась, но это время оставляет нехилый отпечаток на психике. И неважно, кто ты. Переходный возраст беспощаден.

Мне любопытно, а после свадьбы отца ты его видел?

Даже не знаю, когда я понял. На эту мысль наталкивали всякие мелочи. Например, однажды мне приснился очень странный сон о Дэниеле Рэдклиффе. Плюс в средних классах я просто обожал Passion Pit [3]Passion Pit — американская синти-поп-группа, состоящая из пяти парней.
. Потом-то я догадался, что дело было не в музыке…

А еще в восьмом классе у меня была девушка. Это история из разряда, когда вы «встречаетесь», но общаетесь только в школе. Да и в школе ничем особенным не занимаетесь. Кажется, мы держались за руки. В общем, в восьмом классе мы c ней явились на танцы как парочка, но в итоге я весь вечер провел с друзьями, уминая чипсы и подглядывая за остальными из-за трибун. И вдруг ко мне подходит какая-то девчонка и говорит, мол, моя подружка ждет меня у спортзала. Предполагалось, что я туда отправлюсь, разыщу ее и мы поцелуемся. Не разжимая губ, как типичные восьмиклассники.

И вот чем я горжусь больше всего: я сбежал и спрятался в туалете, как трусливый детсадовец. Да, я закрылся в кабинке и забрался на унитаз, чтобы ног не было видно. Будто эти девчонки вломились бы в туалет и схватили бы меня. Клянусь, я проторчал там весь вечер. И с тех пор я никогда не разговаривал с той своей подружкой.

Добавлю, что это был День святого Валентина. Как видишь, элегантность моя не знает границ. Так что да, если быть честным с самим собой, в тот момент я уже точно знал. Правда, после этого у меня все равно были еще две подружки.

Ты в курсе, что это официально самый длинный имейл, который я когда-либо писал? Серьезно. Ты, наверно, единственный, кому я шлю письма длиннее 140 символов.

Классно же?

В общем, думаю, на этой ноте я и закончу. Не буду врать, денек выдался трудный.

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 17 октября, 20:46

ТЕМА: Re: когда ты понял

Я единственный? Это и правда классно. Я польщен, Жак. Знаешь, я тоже редко пишу электронные письма. И не говорю ни с кем обо всем этом. Только с тобой.

В любом случае, думаю, было бы ужасно грустно, если бы то, чем ты на самом деле больше всего гордишься, действительно случилось бы в средней школе. Ты просто не представляешь, как я ненавидел эти годы. Рассказываешь кому-нибудь историю, и на тебя безучастно смотрят, а в конце выдают:

«Эмм, поняяятно». Было такое? Все так и норовили продемонстрировать, что твои мысли и чувства никому не интересны.

Хуже всего, что я тоже так делал. Меня мутит от одних воспоминаний об этом.

В общем, таким образом я пытаюсь сказать тебе, чтобы ты не был к себе столь строг. Все мы тогда вели себя отвратительно.

Отвечаю на твой вопрос. Да, я видел его пару раз после свадьбы, он приезжает несколько раз в год (моя мачеха любит семейные торжества и все в таком духе). Он женат, и вроде бы его жена беременна. Вообще, я бы не назвал ситуацию неловкой, потому что все происходило только в моей голове. Поразительно, правда? Кто-то может спровоцировать у тебя кризис сексуальной идентичности и даже не догадываться об этом. Серьезно, он наверняка до сих пор считает меня странным двенадцатилетним пасынком своей кузины.

Наверное, это будет банальный вопрос, но все равно спрошу. Если ты знал, что ты гей, то почему встречался с девушками?

Сочувствую насчет трудного дня.

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 18 октября, 23:15

ТЕМА: Re: когда ты понял

Блю,

Ага, то самое «поняяятно», всегда сопровождающееся изогнутой бровью и высокомерно вытянутыми губами, напоминающими заднее отверстие. Но да, я тоже так делал. В средней школе мы все были придурками.

Наверно, историю с девушками будет трудновато объяснить. Все вышло как-то само собой. Конечно, отношения в восьмом классе — это особый случай, они были сплошным недоразумением, но что касается двух других… По сути, мы дружили, потом оказывалось, что у них есть ко мне чувства, и мы начинали встречаться. А потом безболезненно расставались (обе бросили меня). Я все еще дружу с девчонкой, с которой мы были вместе в девятом классе.

Но если уж быть до конца честным, наверно, я встречался с девушками, потому что не мог на все сто процентов поверить, что я гей. Или мне казалось, что это не навсегда.

Уверен, сейчас ты думаешь: «Поняяяяяяятно».

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 19 октября, 08:01

ТЕМА: То самое обязательное…

Поняяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяятнооооооооооо.

(Бровь, рот — заднее отверстие и т. д.)

Блю

 

3

Самое дерьмовое в ситуации с Мартином то, что я не могу рассказать о ней Блю. Я не привык хранить от него секреты.

То есть да, о многом мы не говорим. Мы говорим о важном, но избегаем деталей, которые могут нас выдать — имен друзей или подробностей из школы. Всего, что, мне казалось, меня характеризует. Но я не считаю такие вещи секретами. Это, скорее, часть негласного соглашения.

Если бы Блю был реальным одиннадцатиклассником из Криквуда со своим шкафчиком, оценками и страницей на «Фейсбуке», я бы точно ему ничего не рассказывал. Да, он учится в нашей школе. Я в курсе. Но в каком-то смысле он живет только в моем ноутбуке. Трудно объяснить.

Это я нашел его. Как ни странно, на «Тамблере». В августе, прямо перед началом учебного года. «Криксекреты» задумывались как блог, где можно анонимно публиковать свои мысли и признания, которые люди комментируют, но, в общем-то, не осуждают. Только это место деградировало в яму сплетен, плохих стихов и цитат из Библии с орфографическими ошибками. Но все равно затягивает.

Там я и наткнулся на пост Блю. Его слова зацепили меня. И не только потому, что он гей. Не знаю. В посте было всего строчек пять, но удивительно поэтичных, без грамматических ошибок и абсолютно не похожих на то, что я читал там раньше.

И, наверное, дело в том, что писал он об одиночестве. Хотя забавно: я не считаю себя одиноким — но в том, как он описал это чувство, было что-то очень знакомое. Он будто прочел мои мысли.

О том, что можно знать наизусть чьи-то жесты, но понятия не иметь, о чем этот человек думает… Что люди похожи на дома с просторными комнатами и крохотными окнами.

О том, как, бывает, чувствуешь себя уязвимым.

О том, что он гей, и поэтому ему кажется, будто за ним наблюдают и в то же время — словно его никто не видит.

Когда я прочитал последнее, я вдруг запаниковал и смутился, но тут же почувствовал тихое приятное волнение.

Он говорил об океане между людьми. И что весь смысл в том, чтобы найти берег, к которому стоит плыть.

Ну, вы понимаете. Я был просто обязан с ним познакомиться.

В конце концов я набрался смелости и оставил единственный комментарий, до которого додумался: «ИМЕННО». Заглавными буквами. И свой электронный адрес. Секретный адрес на Gmail.

Всю следующую неделю я только и думал, свяжется он со мной или нет. И он все-таки связался. Позже Блю рассказал, что мой комментарий заставил его понервничать. Он обычно очень осторожен. Уж точно осторожнее меня. В общем, если Блю узнает, что у Мартина Эддисона есть скриншоты нашей переписки, он психанет. Но сделает это в своем стиле. Он перестанет мне отвечать.

Я точно помню, что почувствовал, когда увидел во входящих его первое письмо, — засомневался, происходит ли это на самом деле. Я привлек его внимание. В школе несколько дней после этого я чувствовал себя героем какого-то фильма. Прямо представлял свое лицо крупным планом на большом экране.

Странно, ведь в реальной жизни я не главный герой. Разве что его лучший друг.

Наверное, я даже не считал себя интересным, пока мной не заинтересовался Блю. Поэтому мне нельзя ему рассказывать. Я бы не хотел его потерять.

* * *

Так что я избегаю Мартина. Он всю неделю пытается поймать мой взгляд в классе и на репетициях. Я знаю, что веду себя трусовато. Из-за всей этой ситуации я чувствую себя трусом, и это сверхглупо, потому что я уже решил помочь ему. Ну или поддаться его шантажу. Называйте как хотите. Меня все равно от этого слегка подташнивает.

Весь ужин я какой-то рассеянный. Мои родители сегодня в особенно приподнятом настроении, потому что это вечер «Холостячки». На полном серьезе. Реалити-шоу. Мы посмотрели выпуск еще вчера, а сегодня будем обсуждать его по скайпу с Элис, которая учится в Уэслианском университете. Новая семейная традиция Спиров. И поверьте, я как никто другой понимаю, что это до ужаса нелепо. Что тут скажешь. Моя семья всегда была такой.

— А как там Лео и Николь? — улыбается папа, отправляя в рот кусочек с вилки. Менять местами пол Лии и Ника — вершина папского юмора.

— Замечательно, — отвечаю я.

— Лол, пап, — сухо говорит моя младшая сестра Нора. С недавних пор она использует текстовые сокращения в речи, хотя никогда не вставляет их в сообщения. Похоже, в этом кроется какая-то ирония. Нора бросает на меня взгляд: — Сай, ты видел, что Ник играл на гитаре в атриуме?

— Кажется, Ник хочет завести подружку, — улыбается мама.

Смешно, мам, и знаешь почему? Я вообще-то пытаюсь помешать Нику завести подружку, не то Мартин Эддисон сообщит всей школе, что я гей. Ах да, я упоминал, что я гей?

Да как люди вообще заводят подобные разговоры?

Может, живи мы в Нью-Йорке, все было бы по-другому, но как быть геем в Джорджии, я не знаю. Шейди-Крик — пригород Атланты, поэтому я понимаю, что могло быть и хуже, но он отнюдь не прогрессивный райский уголок. В школе учатся всего один или два открытых гея, и с ними весьма дерьмово обращаются. Не то чтобы жестоко, но слово «педик» редким не назовешь. И вроде бы у нас есть несколько лесбиянок и бисексуалок, но, мне кажется, девушкам в этом плане проще. Если «Тамблер» и просветил меня в чем-то, так это в том, что многие парни считают лесбиянок сексуальными.

Хотя в обратную сторону это тоже работает. Есть такие девчонки, как, например, Лиа, которые выкладывают в интернет свои карандашные яойные рисунки.

Я особо не возражаю. Лиа на самом деле классно рисует.

А еще Лиа обожает слэш-фанфики. Прошлым летом мне стало любопытно, я покопался в сети, нашел несколько таких работ и был в шоке от разнообразия: Гарри Поттер и Драко Малфой занимаются «этим» тысячью разных способов в каждом чулане Хогвартса! Я выбрал фанфики без грамматических ошибок и читал их всю ночь. Это была причудливая пара недель. Тем летом я научился стирать. Некоторые носки не следует отдавать в стирку маме.

После ужина Нора запускает скайп на компьютере в гостиной. На экране появляется Элис. Она кажется какой-то растрепанной, но, наверное, это из-за ее взъерошенных русых волос. (У меня и моих сестер забавные волосы.)

На заднем фоне — незаправленная кровать с кучей подушек и купленный кем-то круглый ворсовый коврик на полу. Все еще с трудом могу представить, как Элис живет в общежитии с какой-то случайной девчонкой из Миннеаполиса. Никогда бы не подумал, что в ее комнате появится что-то связанное со спортом. А так посмотришь — прямо фанатка «Миннесота Твинс».

— Так, я вас плохо вижу. Сейчас я… а нет, теперь нормально. Господи, пап, это что, роза?

Папа держит красную розу и похихикивает. Я не шучу. Для моей семьи «Холостячка» — дело крайней важности.

— Саймон, покажи Криса Харрисона.

Факт: я до слез гениально пародирую Криса Харрисона. По крайней мере при обычных обстоятельствах. Но сегодня я не в форме.

В голове у меня слишком много мыслей. И не только о том, что у Мартина есть скриншоты нашей с Блю переписки, но и о самой переписке. После вопроса Блю о девушках у меня появилось нехорошее предчувствие. Вдруг он считает меня притворщиком? Кажется, он сам просто взял и перестал встречаться с девушками, как только понял, что он гей.

— Значит, Майкл Д. утверждает, что в комнате фантазий они просто разговаривали, — начинает Элис. — Мы ему поверим?

— Ни на секунду, милая, — заявляет папа.

— Они всегда так говорят, — добавляет Нора, поднимая голову. И я только сейчас замечаю, что у нее в ухе пять сережек — прямо-таки живого места нет.

— Вот именно, — соглашается Элис. — Малыш, ты собираешься высказаться?

— Нора, когда ты успела? — Я прикасаюсь к мочке уха.

Нора краснеет.

— Ну, на выходных.

— Дай посмотреть, — требует Элис. Нора поворачивается ухом к вебкамере. — Ого!

— Но зачем? — спрашиваю я.

— Потому что захотела.

— Да, но зачем так много?

— Может, поговорим, наконец, о комнате фантазий? — Нора начинает нервничать, когда оказывается в центре внимания.

— Ну, это же комната фантазий, — говорю я. — Они точно занимались «этим». Уверен, разговоры к фантазиям не относятся.

— Но и половой акт не обязателен.

— МАМ! О господи.

Наверное, мне было просто заводить отношения и не думать обо всех тех мелких унижениях, которые случаются, когда тебя к кому-то по-настоящему влечет. В общем, я хорошо лажу с девчонками. Целоваться с ними — нормально. И встречаться с ними мне было вполне по силам.

— Что насчет Дэниела Ф.? — спрашивает Нора, убирая локон за ухо. Серьезно? Пирсинг? Мне не понять.

— Окей, Дэниел — самый горячий из всех парней, — утверждает Элис. О таких, как он, они с мамой всегда говорят «глаз радуется».

— Вы что, шутите? — восклицает папа. — Этот гей?

— Дэниел не гей, — возражает Нора.

— Милая, да он Человек-Гей-Парад. Вечный огонь.

Я напрягаюсь всем телом. Лиа однажды сказала, что предпочитает, чтобы люди называли ее толстой в лицо — всяко лучше, чем сидеть и слушать, как говорят гадости о фигуре какой-то другой девушки. Я вообще-то согласен с этим. Нет ничего хуже, чем быть втайне униженным через оскорбление других.

— Хватит, пап, — просит Элис.

И папа начинает петь «Eternal Flame» группы The Bangles.

Никогда не могу понять, говорит он подобные вещи серьезно или потому, что хочет позлить Элис. Ну, если он и правда говорит, что думает, то мне полезно это знать. Даже если бы я предпочел не знать этого вовсе.

* * *

Еще одна проблема — стол в школьной столовой. И недели не прошло с того разговора-шантажа, как Мартин перехватывает меня по пути от прилавка с едой.

— Чего тебе, Мартин?

Он бросает взгляд на наш стол.

— Найдется местечко?

— Мм. — Я опускаю глаза. — Не уверен.

Наступает секунда странной тишины.

— Нас уже восемь.

— Не знал, что места подписаны.

Я понятия не имею, что на это ответить. Люди сидят, где всегда сидели, — я думал, это вселенский закон. Нельзя просто взять и сменить стол в октябре. У нас своеобразная группа, но нас все устраивает. Ник, Лиа и я. Две подруги Лии

— Морган и Анна, которые читают мангу, носят черную подводку — да и вообще на одно лицо. (Я встречался с Анной в девятом классе и все равно считаю, что они на одно лицо.) Еще с нами сидит случайность господня в виде двух друзей Ника по соккеру: мистер неловкая тишина по имени Брэм и полудурок Гаррет. И Эбби. Она переехала сюда из Вашингтона перед началом учебного года, и, наверное, нас как-то притянуло друг к другу — все благодаря хитросплетениям судьбы и совместным заданиям (наши фамилии начинаются на одну букву).

В общем, нас восемь. Мест нет. Нам уже и так пришлось приставить два стула к столу на шестерых.

— Вот как, — Мартин откидывается на спинку стула и смотрит в потолок.

— Я-то думал, мы поняли друг друга, но…

И поднимает брови. Серьезно?

Мы не обговаривали условий нашего шантажного договора, но, очевидно, они примерно такие: Мартин просит что угодно, а я должен это сделать.

Охренеть как круто.

— Слушай, я хочу помочь.

— Как скажешь, Спир.

— Слушай, — я понижаю голос почти до шепота, — я поговорю с ней и все такое, ладно? Но дай мне разобраться самому.

Он пожимает плечами.

Я чувствую, что Мартин не спускает с меня глаз, пока я иду к своему столу. Я должен вести себя нормально и никому ничего не рассказывать. Ну, то есть мне придется что-нибудь сказать о нем Эбби, хотя и совсем не то, что я на самом деле хочу сказать.

Сделать так, чтобы Эбби понравился этот парень может оказаться непросто. Я-то его терпеть не могу.

Но, видимо, это теперь неважно.

* * *

Вот только дни идут, а я до сих пор ничего не сделал.

Не поговорил с Эбби, никуда не позвал с нами Мартина и не запер их вдвоем в пустом кабинете. Если честно, я даже не знаю, чего он хочет.

И надеюсь, не узнаю об этом еще как можно дольше. В последнее время я только и делаю, что скрываюсь. Или тусуюсь с Ником и Лией, чтобы Мартин не попытался заговорить со мной.

Во вторник я заезжаю на парковку, и Нора сразу же выскакивает из машины, но, видя, что я не тороплюсь, заглядывает в салон и спрашивает:

— Эмм, ты идешь?

— Очень может быть, — отвечаю я.

— Ладно, — она делает паузу. — Ты в порядке?

— Что? Да.

Она многозначительно смотрит на меня.

— Все нормально, Нора.

— Ладно, — говорит она и отступает.

Она с тихим щелчком закрывает дверь и направляется ко входу. Не знаю. Иногда Нора до странного наблюдательна, но обсуждать с ней мои проблемы было бы неловко. Не замечал этого в ней, пока Элис не уехала.

В итоге я утыкаюсь в телефон, обновляю почту и смотрю клипы на «Ютьюбе». Вдруг кто-то стучит в окно, и я почти подпрыгиваю. Кажется, теперь я везде ожидаю увидеть лицо Мартина Эддисона. Но это Ник.

Показываю ему, чтобы он открыл дверь.

Он устраивается на пассажирском сиденье.

— Чем занимаешься?

Избегаю Мартина.

— Смотрю видео.

— Блин, идеально. У меня в голове застряла эта песня…

— Ага, если это The Who, Def Skynyrd или что-нибудь подобное, то держи карман шире, — предупреждаю я.

— Притворюсь, что ты не говорил «Def Skynyrd».

Обожаю издеваться над Ником.

В качестве компромисса мы решаем посмотреть отрывок из серии «Времени приключений», это идеальный способ отвлечься.

Я поглядываю на часы, потому что на самом деле не хочу пропустить урок английского. Просто хочу скоротать время до начала занятий, чтобы Мартин не успел меня поймать.

Забавно: я уверен, Ник чувствует, что со мной что-то не так, но не задает вопросов и не пытается разговорить меня. Это наша фишка. Я знаю его голос, его выражения лица, странные привычки и любовь к неожиданным экзистенциальным монологам, его манеру стучать кончиками пальцев о подушечку большого пальца, когда нервничает. И думаю, он знает подобное обо мне — в конце концов, мы знакомы с четырех лет.

Но на самом деле чаще всего я не представляю, что творится у него в голове.

О чем-то подобном как раз писал Блю на «Тамблере».

Ник забирает у меня телефон и начинает листать видео.

— Если найдем серию с образами Христа, тогда точно сможем оправдать пропуск английского.

— Хм, если мы найдем серию с образами Христа, я напишу сочинение по «Времени приключений».

Он поднимает на меня взгляд и смеется.

Штука в том, что с Ником не одиноко. С ним просто. Так что, возможно, все к лучшему.

* * *

В четверг я прихожу на репетицию раньше времени, поэтому выскальзываю из актового зала и направляюсь на задний двор школы. Сегодня довольно прохладно даже по меркам Джорджии, и, похоже, после обеда шел дождь. На самом деле здесь существует только два типа погоды: погода для толстовки с капюшоном и погода, когда ты все равно носишь толстовку с капюшоном.

Наушники я, видимо, оставил в зале, в рюкзаке. Ненавижу слушать музыку из динамиков телефона, но лучше хоть что-то, чем ничего. Я прислоняюсь к кирпичной стене позади столовой, пытаясь найти мини-альбом Leda. Я еще его не слушал, но Лиа и Анна — в восторге, а это многообещающий знак.

И вдруг я понимаю, что не один.

— Ладно, Спир. Что происходит? — спрашивает Мартин, тоже прислоняясь к стене.

— Происходит?

— Похоже, ты меня избегаешь.

Мы оба в конверсах, и я не могу понять, то ли мои ноги выглядят маленькими, то ли его — огромными. Мартин выше меня сантиметров на пятнадцать, и рядом наши тени смотрятся несуразно.

— Нет, не избегаю, — говорю я, отхожу от стены и направляюсь к актовому залу. Ну я же не хочу злить мисс Олбрайт.

Мартин догоняет.

— Серьезно, — говорит он. — Я никому не покажу твою переписку, понял? Хватит из-за этого дергаться.

Но я, пожалуй, поставлю его заявление под сверхгигантское сомнение. Ведь я-то, блин, не слышал от него даже намека на то, что он ее удалит!

Мартин смотрит на меня, и я не могу понять, о чем он думает. Казалось бы, столько лет я учился с этим парнем в одном классе, столько лет смеялся вместе со всеми над его шутками, видел его в школьных постановках. Мы даже год сидели рядом на уроках музыки. Но на самом деле я едва его знаю. Похоже, не знаю совсем.

За всю свою жизнь я никого еще так сильно не недооценивал.

— Я сказал, что поговорю с ней, — выдавливаю я. — Ладно?

Я уже стою у дверей в актовый зал.

— Стой, — говорит Мартин.

Я поднимаю взгляд и вижу, что он держит телефон.

— Может, будет проще, если мы обменяемся номерами?

— А у меня есть выбор?

— Ну… — Он пожимает плечами.

— О господи, Мартин! — Я выхватываю у него телефон, и мои ладони почти вибрируют от ярости, пока я вбиваю свой номер в его контакты.

— Супер! Я наберу тебя, чтоб ты сохранил мой номер.

— Как хочешь.

Гребаный Мартин Эддисон. Надо записать его как «Мартышкина Задница».

Я захожу в зал, и мисс Олбрайт тут же зовет нас на сцену.

— Так, мне нужны Фейгин, Плут, Оливер и мальчишки. Действие первое, сцена шестая. Поехали!

— Саймон! — Эбби обнимает меня и тыкает пальцами мне в щеки. — Никогда больше не бросай меня.

— Что я пропустил? — Я почти выдавливаю улыбку.

— Ничего, — бормочет она. — Но я в аду по имени Тейлор.

— Самый блондинистый круг ада.

Тейлор Меттерних. Худший вариант совершенства. Или темная его сторона.

Не знаю, как еще объяснить. Мне всегда кажется, что она сидит вечерами перед зеркалом и считает, сколько раз провела гребешком по волосам. Это человек, который отмечает тебя на фейсбучных постах, где спрашивает, как ты написал тест по истории. Но не для поддержки. Просто хочет знать оценку.

— Так, мальчишки, — говорит мисс Олбрайт. Смешно, потому что технически под это описание на сцене подходит только Кэл Прайс и мы с Мартином. — Потерпите, нам надо заняться расстановкой.

Она смахивает челку с глаз и убирает за ухо. Мисс Олбрайт очень молода для учительницы и носит ярко-рыжие, прямо огненно-рыжие волосы.

— Действие первое, сцена шестая — это сцена кражи, верно? — спрашивает Тейлор, потому что она вдобавок из тех, кто задает вопросы, только чтобы показать, что им уже известен ответ.

— Верно, — отвечает мисс Олбрайт. — Погнали, Кэл.

Кэл — режиссер-постановщик. Он, как и я, учится в одиннадцатом классе и постоянно таскает с собой аккуратную копию сценария с двойным интерлиньяжем и кучей карандашных пометок на полях в гигантской синей папке. Забавно, его работа — командовать нами и все время истерить, а он при этом не самый властный человек, которого я когда-либо встречал. Говорит он негромко, с настоящим южным акцентом, который очень редко можно услышать в Атланте.

А еще у него классная небрежная челка, каштановые волосы и темные глаза цвета океана. Никаких слухов до меня не доходило, но меня не покидает ощущение, что есть в нем что-то гейское.

— Значит, так, — начинает мисс Олбрайт. — Плут только что подружился с Оливером и ведет его в убежище, чтобы познакомить с Фейгином и мальчишками. Ваша цель?

— Показать ему, кто тут главный, — говорит Эмили Гофф.

— Позлить его? — предполагает Мила Одом.

— Так точно. Он новенький, и вы его за это проучите. А еще он задрот, поэтому вы хотите его запугать и обобрать.

Раздаются смешки. Для учительницы мисс Олбрайт довольно крута.

Она и Кэл расставляют нас по местам (мисс Олбрайт называет этот процесс живой картиной). Они хотят, чтобы я лег на платформу, опершись на локоть, и подбрасывал мешочек с монетами. Когда выйдут Плут и Оливер, мы все должны будем вскочить и потянуться за сумкой Оливера. У меня появляется идея после этого засунуть сумку себе под рубашку и, пошатываясь, прогуляться по сцене, держась за поясницу, как беременный. Мисс Олбрайт в восторге.

Все заливаются смехом, и, клянусь, я давно не чувствовал себя так превосходно. Подсвечена только сцена, наши глаза горят, и мы пьяны от смеха. В этот миг я немного влюбляюсь в каждого. Даже в Тейлор.

И даже в Мартина. Он улыбается, поймав мой взгляд, и я не могу не улыбнуться в ответ. Серьезно, он такой придурок, но такой нескладный, суетливый и смешной, что моя ненависть к нему немного угасает.

Так что да. Стихов в его честь я писать не стану. И что сказать Эбби, я не знаю. Без понятия. Но, наверное, что-нибудь придумаю…

Репетиция заканчивается, но мы с Эбби остаемся сидеть на одной из платформ и болтаем ногами, наблюдая, как мисс Олбрайт и Кэл делают пометки в большой синей папке. Автобус до южного округа отправляется только через пятнадцать минут, а дома Эбби окажется еще через час. Она и многие другие темнокожие ребята ежедневно проводят в дороге больше времени, чем я за всю неделю. Сегрегация в Атланте. Никто никогда не говорит об этом.

Эбби зевает и вытягивается на платформе, подложив руку под голову. На ней — колготки и короткое платье с пестрым узором, а на левом запястье — куча фенечек.

Мартин сидит напротив сцены недалеко от нас, нарочито медленно застегивает рюкзак и будто бы специально не смотрит в нашу сторону.

Эбби закрыла глаза. Рот у нее такой формы, что она всегда как будто улыбается. И пахнет от нее гренками. Не будь я геем… Кажется, я понимаю. Понимаю, почему она так нравится другим парням.

— Эй, Мартин, — зову я его, и голос мой звучит странно. Он поднимает голову. — Идешь завтра к Гаррету?

— Э-э. Типа, на тусовку?

— Будет вечеринка в честь Хэллоуина. Приходи. Я пришлю тебе адрес.

Кинуть эсэмэсочку Мартышкиной Заднице — делов-то.

— Ага, посмотрим, — отвечает Мартин.

Он подается вперед, пытается встать и тут же спотыкается о свой развязавшийся шнурок. Но потом находится и делает вид, что это такое танцевальное движение. Эбби смеется, Мартин улыбается и — я сейчас не шучу — кланяется. Без комментариев. Видимо, граница между смехом над кем-то и смехом с кем-то очень мутная. И, по-моему, Мартин — олицетворение этой границы.

Эбби поворачивается ко мне и произносит:

— Не знала, что вы с Марти дружите.

Черт подери. Да это же самое уморительное, что я слышал в своей жизни.

 

4

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 30 октября, 21:56

ТЕМА: Re: костюмчики

Блю!

Думается мне, я никогда не пытался кого-то по-настоящему напугать своим образом. Моя семья больше по части смешных костюмов. Раньше мы соревновались, чей покажется папе смешнее. Сестра один раз нарядилась мусорным ведром. Не Оскаром из «Улицы Сезам», а просто ведром, полным мусора. А у меня всегда был один козырь: мальчик в платье. И эта идея всегда отлично работала, до поры до времени: в четвертом классе, когда я надел платье-чарльстон и посмотрел в зеркало, меня пронзил электрический ток стыда.

Сейчас, пожалуй, я стремлюсь попасть в золотую серединку между простотой и крутизной. Поверить не могу, что у тебя не будет костюма. Ты разве не понимаешь, что упускаешь идеальный шанс на один вечер стать кем-то другим?

Твой разочарованный Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 31 октября, 08:11

ТЕМА: Re: костюмчики

Жак!

Прости, что разочаровал. Я не против переодеваний, и ты выдвигаешь убедительные аргументы в их пользу. Конечно, я понимаю, как здорово стать кем-то другим на один вечер (или вообще). На самом деле в детстве я тоже однообразно подходил к выбору костюма. Я всегда был супергероем. Наверное, мне нравилось думать, что у меня такая сложная тайная личность. Может, до сих пор нравится. Может, в этом и есть смысл моих писем.

Как бы то ни было, я не наряжаюсь в этом году, потому что никуда не иду. У мамы вечеринка на работе, так что я остаюсь на конфетном посту. И, уверен, ты понимаешь, что нет более грустного зрелища, чем одинокий шестнадцатилетний парень, встречающий детей на пороге, да еще и в костюме.

Интересная у тебя семья. Как ты уговаривал родителей покупать платья? Готов поспорить, ты был классной девчонкой. Кстати, а родители пытались испортить твой костюм, приспосабливая его к погоде? Помню, как однажды закатил истерику, потому что ЗЕЛЕНЫЙ ФОНАРЬ НЕ НОСИТ ВОДОЛАЗОК. Но теперь знаю, что носит. Прости, мам!

В любом случае желаю приятного отдыха от личности Жака. Надеюсь, всем понравится твой костюм ниндзя. (Я же угадал, да? Идеальная смесь простого и крутого.)

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 31 октября, 08:25

ТЕМА: Re: костюмчики

Ниндзя? Осень хорошая догадка, но мимо.

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 31 октября, 08:26

ТЕМА: Re: костюмчики

Ойййй! Автозамена облажалась. ОЧЛЕН хорошая догадка.

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 31 октября, 08:28

ТЕМА: Re: костюмчики

ААААААА!!!!!

ОЧЕНЬ хорошая догадка. ОЧЕНЬ. Господи Иисусе. Вот почему я обычно не пишу тебе с телефона.

В общем, я пошел умирать со стыда.

Ж

 

5

Клянусь, нет ничего лучше, чем Хэллоуин, выпавший на пятницу. Весь день в школе царит особенная атмосфера предвкушения, и вот уже учеба кажется веселее, а учителя — смешнее.

К моему капюшону приклеены войлочные кошачьи уши, а к джинсам приколот хвост. В коридоре мне улыбаются незнакомые ребята, и если смеются, то по-доброму. День просто супер.

Домой я возвращаюсь с Эбби, и позже мы заскочим к Нику, чтобы оттуда Лиа отвезла нас на вечеринку. Лие уже исполнилось семнадцать, а в Джорджии, когда дело доходит до водительских прав, это имеет значение. Мне, например, разрешено возить только одного пассажира за раз (плюс Нору) — и точка. Моих родителей не назовешь строгими, но, если речь о вождении, они превращаются в безумных злобных диктаторов.

Как только мы заходим на кухню, Эбби опускается на пол и начинает возиться с Бибером. Может, у них с Лией мало общего, но они обе обожают моего пса. Бибер теперь безвольно валяется на полу животом кверху и мечтательно глядит на Эбби.

Бибер — золотистый ретривер с большими карими глазами, в которых просматривается маниакальный блеск. Элис была неимоверно довольна собой, когда подобрала для него это имя. Но врать не стану — оно реально ему подходит.

— А где будет вечеринка? — спрашивает Эбби, подняв голову.

Они с Бибером переплелись телами и так прижались друг к другу, что головная повязка сползла ей на лицо. Многие пришли сегодня в школу в упрощенном варианте своего хэллоуинского костюма: с ушками животных, в масках и прочих побрякушках — но Эбби явилась полностью переодетой в Клеопатру.

— Дома у Гаррета… Вроде на Росвелл-роуд. Ник знает.

— Значит, в основном там будут соккеристы?

— Наверняка. Не знаю.

Вообще-то, Мартышкина Задница уже написал, что придет, но мне как-то неохота его упоминать.

— Ну и ладно. Все равно будет весело, — говорит Эбби, пытаясь высвободиться из собачьих объятий, и ее юбка сильно ползет вверх. Да, она в колготках, но факт остается фактом. Забавно. Насколько я знаю, все считают меня натуралом, но Эбби, кажется, уже поняла, что рядом со мной ей стесняться нечего. Хотя, возможно, она такая со всеми.

— Перекусить не хочешь? — спрашивает она, и я понимаю, что должен был сам ей это предложить.

В итоге мы поджариваем хлеб с сыром в тостере-печке и приносим в гостиную, чтобы съесть перед телевизором. Нора забилась в свой уголок на диване и читает «Макбета». Пожалуй, это вполне по-хэллоуински — на вечеринки она все равно не ходит.

Нора смотрит на наши сэндвичи, а потом идет на кухню, чтобы сделать и себе. Если ей захотелось тостов, она могла бы просто попросить… Мама часто ругает Нору за пассивность. Хотя я и сам мог бы поинтересоваться, хочет ли она есть. Иногда мне трудно понять, о чем думают люди. Это, наверное, моя самая большая проблема.

Мы включаем какой-то сериал на канале «Браво», и Бибер растягивается между нами на диване.

Вскоре Нора возвращается с сэндвичем и снова принимается за книгу.

Мы с Элис и Норой часто делаем домашку перед телевизором или с музыкой и все равно получаем хорошие оценки.

— Эй, а нам не пора переодеваться? — спрашивает Эбби.

На вечеринку она наденет совсем другой костюм, потому что Клеопатру уже все видели.

— Нам нужно быть у Ника только в восемь.

— Ты разве не хочешь нарядиться для попрошаек? Меня всегда раздражало, когда дверь открывали люди в обычной одежде.

— Эм, ну давай. Но поверь, детям нужны только конфеты, и им пофигу, кто их раздает.

— Тут есть о чем задуматься, — замечает Эбби.

— Вообще, да, — смеюсь я.

— Так, ладно, я займу ванную. Время трансформации!

— Отлично. А я буду трансформироваться здесь.

Нора отрывается от книги.

— Фу-у! Саймон!

— Балахон дементора идет поверх одежды. Думаю, ты переживешь.

— Что такое дементор?

У меня слов нет.

— Нора, ты мне больше не сестра.

— Значит, это из «Гарри Поттера», — заключает она.

* * *

Когда мы заходим к Гаррету, они с Ником стукаются кулаками.

— Айзнер! Как-де-лишки?

Пульсирующая музыка, всплески смеха и люди, в руках у которых банки не с газировкой. Я уже чувствую себя немного не в своей тарелке. Дело в том, что я привык к другим вечеринкам. К таким, где ты приходишь к другу домой, и его мама провожает тебя в подвал, а там — куча фастфуда, настольные игры и кто-то что-то поет или рубится в видеоигры.

— Что будете пить? — спрашивает Гаррет. — Есть пиво и, э-э, водка с ромом.

— Спасибо, но нет, — отказывается Лиа. — Я за рулем.

— А, ну у нас еще есть кола, сок и все такое.

— Я буду водку с апельсиновым соком, — говорит Эбби.

Лиа качает головой.

— «Отвертка» для Чудо-женщины уже на подходе. Айзнер, Спир, а вам? Пиво?

— Давай, — соглашаюсь я, и сердце грохочет в ответ.

— Спирта для Спира, — говорит Гаррет и смеется (видимо, из-за созвучия), а потом уходит за нашими напитками. Моя мама наверняка назвала бы его отличным хозяином. Но, упаси боже, я не стану рассказывать родителям про алкоголь, это слишком их развеселит.

Я набрасываю на голову капюшон дементора и прислоняюсь к стене. Ник поднялся наверх, чтобы взять гитару отца Гаррета, так что между мною, Эбби и Лией повисает странное тихое напряжение. Эбби негромко подпевает и двигает плечами в такт музыке.

Я почти неосознанно пододвигаюсь к Лие. Иногда я на все сто уверен, что чувствуем мы одно и то же.

Лиа бросает взгляд на диван.

— Ого, это там Китнисс целуется с Йодой?

— Кто с кем? — переспрашивает Эбби.

Неловкая пауза.

— Да так… Неважно.

Кажется, Лиа становится еще более саркастичной, когда нервничает. Но Эбби будто никогда не замечает ее тона.

— Куда подевался Ник? — хмурится Эбби.

Одно только имя Ника из ее уст заставляет Лию с досадой втянуть губы.

— Лапает где-нибудь гитару, — предполагаю я.

— Ага, — фыркает Лиа. — Мечта любого парня — засадить. занозу.

Эбби хихикает в ответ. Лиа краснеет, явно довольная собой.

Так странно. Иногда кажется, что Эбби и Лиа выпендриваются друг перед другом.

Но тут возвращается Гаррет с кучей напитков, и лицо Лии становится непроницаемым.

— Так-с. «Отвертки» для дам. — Гаррет протягивает каждой по стакану.

— Я не. Окей, — Лиа закатывает глаза и ставит стакан на стол позади.

— И пиво для. Кем бы ты ни был.

— Для дементора, — подсказываю я.

— Господи, что это за имя такое?

— Дементоры. Из «Гарри Поттера».

— Короче, будь добр, сними капюшон. А ты кто такая?

— Ким Кардашьян, — невозмутимо отвечает Лиа.

Гаррет в замешательстве.

— Тору из «Корзинки фруктов».

— Я.

— Это манга.

— Ясн.

С другого конца комнаты раздается грохот пианино, и Гаррет поворачивается на звук. Пара девчонок сидит на банкетке, и, похоже, одна задела локтем клавиши. Слышится всплеск дикого пьяного хохота.

И вот я почти жалею, что не дома с Норой, не смотрю канал «Браво», не жду дверного звонка и не объедаюсь «Мини-Киткатами». Между прочим, они не такие вкусные, как обычные «Киткаты». Не знаю. Не то чтобы мне здесь не весело, просто как-то неуютно.

Я делаю глоток пива и… Черт, да это же отвратительно. Я знал, что пиво не мороженое, но мать вашу. Люди лгут, достают поддельные документы и проникают в бары ради этого? Честно говоря, я бы предпочел поцелуй с Бибером. В смысле, с собакой. А может, даже с Джастином.

Невольно начинаешь задумываться, каков тогда на самом деле секс.

Гаррет оставляет нам стакан Ника и идет к девчонкам за пианино. Кажется, они девятиклассницы. У них довольно остроумные костюмчики. На одной, например, — черная шелковая ночнушка с прикрепленной спереди фотографией Фрейда. Сны по Фрейду или типа того. Нику понравится. Правда, на вид эти девчонки ровесницы Норы. Поверить не могу, что они уже пьют…

Гаррет быстро опускает крышку инструмента, и то, что он беспокоится о пианино, поднимает его в моих глазах.

— Вот ты где! — восклицает Эбби, когда возвращается Ник.

Он держится за гитару, как за спасательный круг. Чтобы настроить ее, он устраивается на полу спиной к дивану. Несколько человек посматривают на него, не отрываясь от разговоров. Странно, почти все эти люди выглядят знакомыми, но, по сути, здесь только соккеристы и прочие спортсмены. Разумеется, я ничего не имею против, просто я толком с ними не знаком. Очевидно, что Кэла Прайса я в этой толпе не увижу. А еще я понятия не имею, где Мартин.

Я усаживаюсь на пол, и Лиа аккуратно опускается рядом, неловко подвернув под себя ноги. На ней юбка, и я знаю, что таким образом она пытается скрыть бедра. Так абсурдно и так в духе Лии.

Я придвигаюсь к ней, и она легонько улыбается, не глядя на меня. Эбби садится по-турецки к нам лицом. У нас теперь свой уголок — вполне уютно.

И я чувствую себя счастливым; все будто заволокло туманом, и пиво после нескольких глотков не кажется таким уж противным. Наверное, Гаррет или кто-то еще выключил стереосистему, поэтому несколько ребят подошли послушать Ника. Не помню, упоминал ли я, но для пения у Ника самый идеальный в мире голос, такой с хрипотцой. Конечно, он одержим классическим роком, как будто ему за сорок… Но, наверное, это не всегда плохо, потому что поет он «Wish You Were Here» Pink Floyd, и я думаю о Блю. И о Кэле Прайсе.

Дело вот в чем. Я нутром чую, что Блю — это Кэл. Просто знаю. Думаю, это из-за глаз. У Кэла океанические глаза — затягивающие цветом морской волны. И иногда, глядя на него, я чувствую, будто мы понимаем друг друга. Словно он думает о том же, о чем и я, и между нами существует негласная гармония.

— Саймон, сколько ты выпил? — спрашивает Лиа.

Я накручиваю кончики ее волос на палец. У нее такие красивые волосы, и пахнут они гренками. Ой, только это Эбби. А Лиа пахнет миндалем.

— Одно пиво.

Потрясающее, безумно вкусное пиво.

— Одно пиво? Промолчу, как нелепо ты выглядишь. — Но она почти улыбается.

— Лиа, ты знала, что у тебя ирландское лицо?

Лиа смотрит на меня.

— Что?

— Ну, вы, ребят, понимаете. Ну, ирландское лицо. Ты ирландка?

— Э-э, насколько я знаю, нет.

Эбби смеется.

— А мои предки были шотландцами, — раздается чей-то голос.

Я поднимаю голову и вижу Мартина Эддисона с кроличьими ушками.

— Вот именно, — говорю я, пока Мартин устраивается рядом с Эбби.

Рядом, но не слишком близко. — Ага, и это так дико, скажите же? У нас куча предков со всего мира, и мы тут сидим в гостиной Гаррета, а предки Мартина — из Шотландии, и я извиняюсь, но предки Лиа — точно из Ирландии.

— Как скажешь.

— А предки Ника — из Израиля.

— Израиля? — переспрашивает Ник, все еще скользя пальцами по ладам гитары. — Они, вообще-то, из России.

Век живи — век учись. А я-то думал, все евреи родом из Израиля.

— Окей, ну а мои предки — из Англии и Германии, а Эбби…

Господи, я же ничего не знаю об Африке, и не знаю, делает ли это меня расистом.

— Из Западной Африки. Вроде бы.

— Именно. Смотрите, логики ноль. Как мы все здесь оказались?

— В моем случае — дело в рабстве, — говорит Эбби.

Гребаный идиот. Я должен заткнуться. Надо было заткнуться еще минут пять назад.

Кто-то снова включил стереосистему.

— Пойду выпью. — Мартин вскакивает в своей порывистой манере. — Принести вам чего-нибудь?

— Спасибо, но я за рулем, — отвечает Лиа.

Хотя она бы отказалась, даже если была бы пассажиром. Я-то знаю. Потому что существует невидимая граница: по одну сторону — Гаррет, Эбби, Ник и все музыканты на планете, которые ходят на вечеринки, пьют и не пьянеют в стельку от одного пива, которые занимались сексом и не считают это чем-то особенным. По другую — я и Лиа.

Но мне почему-то становится лучше от осознания, что Блю — один из нас. Исключительно догадки, но почему-то мне кажется, что он никогда не целовался. Забавно, но не знаю, считаются ли мои поцелуи. Ведь с парнем я не целовался. И об этом я думаю постоянно.

— Спир? — раздается голос Мартина.

— Прости, что?

— Пить будешь?

— А, спасибо, мне хватит.

Лиа издает звук, похожий на смешок.

— Я тоже все, но спасибо. — Эбби пихает меня ногой. — Знаете, дома я просто садилась на метро и пробиралась потом к себе через заднюю дверь, так что было без разницы, сколько я выпью. — Говоря «дома», она все еще имеет в виду Вашингтон. — Но родителям Саймона, наверно, лучше не видеть меня пьяной.

— Думаю, им параллельно.

Эбби смахивает челку с лица и поднимает на меня взгляд.

— Поверь, ты удивишься.

— Эти люди разрешили моей сестре проколоть ухо миллион раз.

— Ого. Нора крута, — вставляет Лиа.

— Окей, вообще-то Нора — противоположность крутоты. — Я качаю головой. — Я намного более крутот, чем она.

— И не позволяй никому переубедить себя, — произносит Мартин, снова устраиваясь возле Эбби, теперь уже с пивом в руке.

Эбби потягивается и кладет ладонь мне на капюшон.

— Ну, ребят. Люди танцуют.

— Молодцы, — говорит Ник.

— И мы танцуем. — Эбби протягивает к нему руки.

— Не-е-ет. — Но он все-таки откладывает гитару и позволяет Эбби поднять себя на ноги.

— Мм, а ты видела, как клево танцую я? — спрашивает Мартин.

— Ну-ка!

Он начинает размахивать руками, как будто плавает, а потом одновременно пожимает плечами и двигает вперед бедрами.

— Да-а, ты великолепен, — смеется Эбби. — Пойдем!

Она тянет его за руки, и он, сияя, вскакивает с места. Потом она ведет свой маленький гарем на ковер у стерео, где люди пьют и трутся друг о друга под Канье. Но когда Эбби танцует, то погружается в свой собственный мир, поэтому Нику и Мартину остается только неловко качаться под музыку и принципиально избегать взглядов друг друга.

— О господи, — шепчет Лиа. — Это случилось. Мы наконец-то стали свидетелями чего-то более унизительного, чем бар-мицва Ника.

— Открыта новая ачивка неловкости.

— Может, заснимем их?

— Просто наслаждайся моментом. — Я обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе. Лиа не всегда принимает объятия, но сегодня утыкается лицом мне в плечо и что-то бормочет.

— Чего? — Я легонько толкаю ее локтем.

Но она только качает головой и вздыхает.

* * *

В полночь Лиа высаживает нас всех у дома Ника, и до моего отсюда идти еще минут семь. Свет в домах уже не горит, но улицы по-прежнему подсвечены оранжевыми огоньками. Под ногами — раздавленные тыквы, с веток свисает туалетная бумага. Да, обычно Шейди-Крик похож на волшебное королевство, но когда в Хэллоуин кончаются конфеты — начинаются война и беспорядки. По крайней мере в моем районе.

На улице прохладно и непривычно тихо, и, если бы не Эбби, мне пришлось бы затопить тишину музыкой. Кажется, будто мы единственные выжившие после зомби-апокалипсиса. Чудо-женщина и дементор-гей. Плохой прогноз для выживания видов.

Мы сворачиваем с улицы Ника. Я мог бы проделать этот путь с закрытыми глазами.

— Ладно, у меня вопрос, — начинает Эбби.

— Гмм?

— Мартин рассказал мне кое-что, пока ты был в уборной.

Внутри у меня все холодеет.

— Ага? — выдавливаю я.

— И, эмм, может, я чего-то не поняла, но он говорил про танцы и упомянул их раза три.

— Он пригласил тебя?

— Нет, но как будто… мне показалось, что он как будто пытался.

Мартин Эддисон. Джентльмен хренов. Но, матерь божья, как я рад, что он ничего ей не рассказал!

— Я так понимаю, у него не получилось.

Эбби прикусывает губу и улыбается.

— Он отличный парень.

— Ага.

— Но я уже согласилась пойти с Тайем Алленом. Еще две недели назад.

— Серьезно? Почему я этого не знал?

— Прости, мне что, надо было объявить об этом на «Тамблере»? — усмехается она. — В общем, я тут подумала, может, ты намекнешь Мартину, что я занята? Вы же дружите? Просто было бы проще, если бы он не приглашал меня, понимаешь?

— Э-э, ладно, я постараюсь.

— А ты как? Все еще бойкотируешь?

— Естественно.

Мы с Лией и Ником считаем, что хоумкаминг — невероятно убогое событие, и пропускаем его каждый год.

— Ты мог бы пригласить Лию. — Эбби искоса смотрит на меня со странным, изучающим выражением лица. Я чувствую, как во мне поднимается хохот.

— Думаешь, мне нравится Лиа?

— Не знаю. — Эбби улыбается и пожимает плечами. — Вы так мило сегодня смотрелись.

— Я и Лиа? — переспрашиваю я.

Но я гей. ГЕЙ. Ге-е-е-е-е-е-е-еййййй. Господи, надо просто рассказать ей. Представляю ее реакцию: круглые глаза, отвисшая челюсть.

М-да. Наверно, не сегодня.

— Слушай, — смотрю я на нее искоса, — теоретически, тебе мог бы понравиться Мартин?

— Мартин Эддисон? Хм. А почему ты спрашиваешь?

— Да просто. Не знаю. Он хороший парень. Наверное. — Голос у меня тоненький и высокий. Как у Волан-де-Морта. Поверить не могу, что произношу эти слова.

— О-о-о, так мило, что вы дружите.

Даже не знаю, что тут сказать.

* * *

Когда мы заходим домой, мама ждет нас на кухне, и я морально готовлюсь к встрече. Дело в том, что моя мама — детский психолог. И это очень заметно.

— Ну-ка, ребята, расскажите, как ваша вечеринка?

Ну вот, началось. Было клево, мам. Хорошо, что у Гаррета столько выпивки. Да серьезно, блин.

У Эбби выходит лучше: она начинает детально описывать все костюмы, пока мама несет нам огромную тарелку с закусками. По маме видно, что она уже клюет носом, ведь они с папой ложатся часов в десять вечера. Но я знал, что сегодня она не пойдет спать, пока мы не вернемся. Она никогда не упускает возможность побыть клевой мамой.

— А еще Ник играл на гитаре, — добавляет Эбби.

— Ник — очень талантливый парень, — кивает мама.

— Знаю-знаю, — улыбается Эбби. — Все девчонки по нему сохнут.

— Вот почему я советую Саймону тоже научиться гитаре. Его сестра раньше играла.

— Я — спать, — говорю я. — Эбби, тебе что-нибудь нужно?

Мама размещает Эбби в комнате Элис, что очень смешно, учитывая, что Ник лет десять ночевал на полу в моей спальне.

Только у себя я наконец могу расслабиться. Бибер уже заснул у изножья моей кровати в гнезде из джинсов и толстовок. Костюм дементора кучей падает на пол. Хотя целился я в корзину. Я до смешного неспортивен.

Лежу на кровати, но под одеяло не залезаю. Терпеть не могу сбивать простыни зазря. Знаю, абсурдно: я аккуратно застилаю постель каждый день, хотя в остальном моя комната — адский пейзаж из бумаг, грязного белья и книг. Иногда мне кажется, что моя кровать — спасательная шлюпка в море этого беспорядка.

Я надеваю наушники. У нас с Норой общая стена, поэтому мне нельзя слушать музыку через динамики, когда она ложится спать.

Нужно что-то привычное. Эллиотт Смит.

Но я не могу уснуть и все еще чувствую себя взбудораженным после вечеринки. По-моему, было прикольно. Хотя мне особо не с чем сравнивать. Трудно поверить, что я пил пиво. Знаю, ужасно убого думать так об одном-единственном пиве. Гаррет и другие соккеристы наверняка сказали бы, что останавливаться на одном — просто смешно. Но я — не они.

Вряд ли я расскажу об этом родителям. Но уверен, они бы не разозлились. Не знаю. Мне нужно какое-то время, чтобы ужиться с новым Саймоном. А родители умеют испортить такие моменты. Им становится ужас как любопытно. У них в голове поселился определенный мой образ, и всякий раз, когда я выхожу за его границы, они просто в шоке. В этом есть нечто столь унизительное, что не поддается описанию.

Когда я встречался с девушками, самое дикое и ужасное было рассказать об этом моим родителям, серьезно. Такое случалось трижды. Хуже любого расставания. Никогда не забуду тот день, когда в восьмом классе я рассказал им о Рэйчел Томас. Господи. Сначала они захотели посмотреть на ее фотографию в школьном альбоме. Папа даже принес альбом на кухню, потому что там светлее. С минуту он задумчиво молчал, а потом произнес:

— Вот это брови!

Знаете, а я и не замечал, пока он не сказал. Но после этого я ни о чем другом думать не мог.

Однако именно мама была одержима самой мыслью, что у меня появилась девушка, ведь до сих пор у меня никого не было. Не знаю, почему она так сильно удивилась, ведь я почти уверен, что девушки никому не достаются с рождения. Но тем не менее. И она хотела знать о Рэйчел все: как мы познакомились, что я чувствовал и не надо ли нас куда-нибудь отвезти. Маму обуял невероятный интерес. И, увы, мои сестры никогда не говорили ни о парнях, ни о своих отношениях, так что все внимание досталось мне.

Честно говоря, самое отвратительное то, что я уже тогда чувствовал, будто делаю важное признание, своего рода каминг-аут. И это ненормально.

Насколько я знаю, натуралы чаще всего о таком не волнуются.

Вот чего люди не понимают. Это важное признание. Дело даже не в моей ориентации, потому что в глубине души я знаю, что моя семья ее примет. Мы не религиозны. Родители — демократы. Папа, конечно, любит дурачиться, и, разумеется, будет неловко, но в целом мне повезло. Они не отрекутся от меня. Возможно, кто-нибудь в школе будет меня доставать, но друзья примут. Лиа вообще тащится от геев, так что, скорее всего, будет безумно рада.

Но я устал признаваться. Все, что я делаю, — «выхожу из шкафа». Пытаюсь не меняться, но, хоть и в мелочах, продолжаю это делать. У меня появляется девушка. Я пью пиво. И, черт возьми, я почему-то все время вынужден представляться вселенной заново.

 

6

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 1 ноября, 11:12

ТЕМА: Re: костюмчики

Жак!

Надеюсь, ты отлично провел Хэллоуин и попал в яблочко с простотой и крутизной своего костюма. У меня было тихо. За конфетами пришло детишек шесть. Естественно, теперь я просто обязан доесть оставшиеся «Рисиз» [16]Reese’s — шоколадные чашечки с арахисовой пастой.
.

Поверить не могу, что скоро хоумкаминг. Очень его жду. Не подумай, я все еще не люблю футбол [17]Футбол — здесь и далее имеется в виду американский футбол.
, но мне просто нравится ходить на приуроченный к этому событию матч. Наверное, это из-за софитов, барабанного боя и воздуха. В осеннем воздухе всегда пахнет новыми возможностями. Или мне просто нравится строить глазки чирлидершам. Ты же меня знаешь…

Какие планы на выходные? Обещают осень хорошую погоду. Ой, извини, очлен хорошую погоду. :)

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 1 ноября, 17:30

ТЕМА: «Рисиз» лучше секса

Очень смешно, Блю. УМИРАЮ СО СМЕХУ.

В любом случае сочувствую, что ты застрял вчера дома всего лишь ради шестерых попрошаек. Какая трата времени. В следующем году можешь просто прикрепить к корзине с конфетами записку «возьмите по две».

Конечно, детишки в моем районе похватали бы конфеты горстями, гогоча злодейским смехом, и в качестве последнего штриха наверняка бы поп и сали на записку. Но, надеюсь, дети в твоем районе воспитаны лучше.

Постой, ты серьезно? Остатки «Рисиз»? А в наше время уже научились пересылать шоколад по электронной почте? ПОЖАЛУЙСТА, СКАЖИ «ДА»!

Мой Хэллоуин прошел неплохо. Рассказывать особо нечего: я оказался на вечеринке у одного парня. Не скажу, что это мое, но определенно было интересно. Прикольно выйти из зоны комфорта (погоди, я же только что не уничтожил свой шанс убедить тебя, что я звезда вечеринок?).

Кстати, я продолжаю думать про тайные личности. Ты когда-нибудь чувствовал себя запертым в самом себе? Не знаю, насколько адекватно это звучит. Просто иногда кажется, будто все знают, кто я, кроме меня самого.

Окей, спасибо, что упомянул хоумкаминг, потому что я совсем забыл, что эта неделя будет Неделей командного духа [18]Неделя командного духа — неделя, которая объявляется школой с целью поднять командный дух учеников. Каждый день недели посвящен определенной теме, которой должны соответствовать костюмы ребят.
. Понедельник — День десятилетий [19]День десятилетий — день, когда ученики примеряют образы определенных годов (например, 60-х, 70-х и т. п.).
, так? Наверное, надо глянуть на сайте, чтобы не облажаться. И вообще — кто только додумался поставить Неделю командного духа сразу после Хэллоуина? Решили быстренько покончить со всеми маскарадами? Кстати, ты уже решил, в кого нарядишься в понедельник? Знаю-знаю, ты не ответишь.

И, да — я так и думал, что ты пойдешь на игру в пятницу и будешь строить глазки чирлидиршам, ведь тебя волнуют только дамы. И меня тоже, Блю. Меня тоже.

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 2 ноября, 13:45

ТЕМА: Re: «Рисиз» лучше секса

«Рисиз» лучше секса? Признаю, мой опыт молчит на этот счет, но я надеюсь, что тут ты ошибаешься. Может, тебе пора завязать с гетеросексуальным сексом, Жак? Это так, просто совет.

Какие очаровательные ребята живут в твоем районе. С мочой у нас проблем нет, так что, может, я воспользуюсь твоим советом в следующем году. Но, скорее всего, это будет неактуально, потому что мама редко ходит в гости. Куда ей до тебя, звезда вечеринок. :)

Я прекрасно понимаю, о чем ты, когда говоришь, что заперт в самом себе. Но для меня это не связано с тем, что люди думают, будто хорошо меня знают. Дело скорее в том, что я хочу шагнуть вперед, сказать или сделать что-то, но всегда сдерживаю себя. Наверное, во многом это страх. Даже когда я просто думаю об этом, меня мутит. Я говорил, что меня мутит по любому поводу?

Разумеется, именно поэтому я не хочу говорить о Неделе командного духа и костюмах. Ты можешь сложить два и два и понять, кто я. Чем бы ни было наше общение, сомневаюсь, что мы бы продолжили переписываться, знай мы друг друга в жизни. Признаюсь, я нервничаю, когда представляю, что мы связаны в реальности и ты не просто мой друг-аноним из интернета. Само собой, многое, чем я с тобой делился, я не рассказывал больше никому. Не знаю, Жак… Есть в тебе нечто, что заставляет открыться, и это немного меня пугает.

Надеюсь, это письмо не покажется тебе страшно неловким. Знаю, что ты пошутил, когда спросил про костюм, но я хотел прояснить ситуацию на случай, если это не было целиком и полностью шуткой. Если честно, иногда мне тоже интересно, кто ты.

Блю

P.S. Прикрепляю к письму чашечку «Рисиз». Надеюсь, этого ты хотел.

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 3 ноября, 18:37

ТЕМА: Re: «Рисиз» лучше секса

Блю!

Кажется, я смутил тебя, поэтому, пожалуйста, прости. Я часто сую нос куда не следует. Это моя вечная проблема. Прости меня, Блю. Знаю, я как заезженная пластинка. Не помню, говорил ли я прямо, но наши письма много для меня значат. Я бы никогда не простил себе, если бы про… просрал все это. Прости, я даже не знаю, материшься ли ты.

Так, возможно, я запутал тебя с темой письма. Если честно, ТЕХНИЧЕСКИ я не знаю, лучше ли «Рисиз» секса. Вне всяких сомнений, эти чашечки восхитительны, поэтому я полагаю, что они лучше гетеросексуального секса, также известного как «половая связь» (цитирую маму).

А негетеросексуальный секс? Думаю, для меня он все-таки может быть немного лучше шоколада. Это нормально, что я краснею, пока пишу это?

И, кстати, о «Рисиз».

Спасибо большое за фото. Именно этого я и хотел. Вместо того чтобы съесть чашечку, я просто хотел ПРЕДСТАВИТЬ, какая она солоноватая, шоколадно-шоколадная, просто пальчики оближешь. Это клево, потому что я реально хотел помучить себя, но мне было лень гуглить фотки.

Я бы набросился на остатки нашего шоколада, но он не пережил даже выходные.

Жак

Тусуюсь чаще, чем мама Блю, с 2014 года.

 

7

Среда — это День наоборот, когда куча южан-гетеросексуалов надевают одежду противоположного пола. Определенно не мой любимый день.

На первом уроке мы смотрим «Двенадцатую ночь», ибо каждый учитель английского — в душе комик. В классе у мистера Вайза стоит перекошенный замызганный диван, который пахнет пивом, и я уверен, что ученики проникают сюда после школы, чтобы заняться на нем сексом и хорошенько наследить своими биологическими жидкостями. Но мы все боремся не на жизнь, а на смерть, чтобы сидеть на нем во время занятий (наверное, потому, что все кажется в миллион раз проще, когда ты не за партой).

Сегодня диван заняли соккеристы в форме чирлидерш, а именно — Ник, Гаррет и Брэм. По большей части так и одеваются спортсмены в День наоборот. У нас всего около двадцати чирлидерш, поэтому я понятия не имею, где парни берут остальные костюмы. Может, у каждой чирлидерши есть по десять запасных комплектов? Черт знает, на что эта школа тратит деньги.

Но, должен признать, есть что-то потрясающее в накачанных икрах и потертых кроссовках под юбками в складку. Поверить не могу, что Брэм Гринфелд тоже нарядился. Брэм, который сидит с нами в столовой. Он тихий темнокожий парень, который вроде бы очень умен, но я лично никогда не слышал, чтобы он о чем-то говорил, если только его не вынудят. Он откинулся на спинку дивана и потирает носком одной кроссовки другую. Я никогда раньше этого не замечал, но он вообще-то очаровашка.

Мистер Вайз уже включил фильм, и тут в класс вваливается Эбби. Чирлидинг, постановка, разнообразные комитеты — у Эбби всегда куча причин для опозданий на первый урок, но она никогда не получает замечаний. Лию это ужасно бесит, особенно потому, что ребята на диване всегда готовы подвинуться, чтобы дать Эбби место.

Она бросает взгляд на диванную команду и заливается смехом. И Ник совершенно по-детски доволен собой. Такое же выражение лица у него было, когда он нашел кость динозавра на игровой площадке начальной школы.

Оказалось, что это куриная косточка, но тем не менее.

— Что за фигня? — Эбби опускается за парту позади меня. На ней костюм с галстуком и длинная борода, как у Дамблдора. — Вы почему не нарядились?

— У меня заколки, — возражаю я.

— Ага, клево, только это невидимки. — Она поворачивается к Лие. — А ты чего в платье?

Лиа смотрит на нее и молча пожимает плечами. Одеваться очень женственно в День наоборот — фишка Лии. Это ее способ сломать систему.

Дело вот в чем. Я бы оставил эти унылые металлические невидимки в тумбочке Элис, где нашел их, если бы мне сошло это с рук. Но все знают, что я участвую в переодеваниях. В шутку, конечно же, но тем не менее. Если бы сегодня я хотя бы немного не изменил бы свой облик, это бросилось бы в глаза. Забавно, что больше всего наряжаться в День наоборот любят самые мужественные, стильные, спортивные парни. Видимо, они настолько уверены в своей мужественности, что не парятся.

Но, если честно, меня бесит, когда так говорят. Я, например, тоже уверен в своей мужественности. Быть уверенным в своей мужественности и быть натуралом — разные вещи.

Единственное, что для меня странно — одеваться как девушка. Даже Блю не в курсе, что переодевания раньше кое-что для меня значили. Я не знаю, как примириться с этим или объяснить, но я до сих пор помню ощущение шелка и легкости на коже. Я никогда не сомневался, что я мальчик, и не хотел здесь ничего менять. Но когда я был помладше, Хэллоуин снился мне весной. Я, как одержимый, десятки раз надевал свой костюм в октябре и весь ноябрь мечтал вытащить его из шкафа и надеть еще раз. Но никогда не поддавался искушению.

Не знаю. Есть что-то пугающее в остроте тех ощущений. Я так хорошо их помню. Сейчас меня тошнит при одной мысли о переодевании в девушку. Я стараюсь об этом не думать. Часто мне трудно поверить, что я это делал.

Дверь класса открывается, и на пороге, обрамленный ярким светом коридора, стоит Мартин Эддисон. Он умудрился найти форму чирлидерши и даже не поленился сделать себе до странности реалистичную грудь. Мартин очень высокий, поэтому одежда ему мала и выглядит он довольно непристойно.

С задних рядов раздается свист:

— Выглядишь потрясно, Аддерол!

— Несите объяснительную, мистер Эддисон, — говорит мистер Вайз. — С подписью завуча.

И, может, это влияние Лии, но я не могу не заметить, как несправедливо, что у Эбби объяснительной не попросили.

Мартин поднимает руки, хватается за дверной косяк, как за турник, и его топ ползет вверх. Несколько девушек хихикают, а Мартин, усмехнувшись, краснеет. Боже мой, да он готов продаться за пару дохлых смешков. Хотя, наверное, клоунство — его талант, потому что я никогда не встречал нерда, которого бы так любили популярные ребята. Конечно, они вечно его задирают, но не всерьез. Он словно их талисман.

— Не торопи тесь, мистер Эддисон, — сдержанно бросает мистер Вайз.

Мартин одергивает топ, поправляет грудь и выходит из класса.

* * *

В пятницу коридор возле кабинетов математики и естественных наук устлан сеном сантиметров в десять толщиной. Несколько стеблей торчат из моего шкафчика. С пола поднимается пыль, и даже свет здесь выглядит иначе.

Тема года — музыка. И из всех жанров в мире одиннадцатиклассники выбрали кантри. Такое могло случиться только в Джорджии — и вот почему на мне бандана и ковбойская шляпа. Командный, блин, дух школы.

Ладно. Хоумкаминг — отстой, а кантри-музыка — просто стыд, но сено я обожаю. Даже если это значит, что Анне, Тейлор Меттерних и другим астматикам придется пропустить сегодня физику и химию. Сено преображает все вокруг, и коридор похож на другую Вселенную.

Когда я прихожу в столовую, у меня чуть крышу не сносит. Серьезно. От девятиклассников — какие они забавные милахи! Боже мой, я не могу перестать смеяться. Их жанр — эмо, что означает море челок, напульсников и слез. Вчера вечером я умолял Нору подвести глаза и прийти в черном парике или хотя бы футболке My Chemical Romance. Но она посмотрела на меня так, будто я предложил ей явиться голой.

Я отыскиваю Нору взглядом. Ее кудрявые светлые волосы смотрятся ужасно не в тему, но, кажется, она все-таки заставила себя подвести глаза черным — наверняка после того, как увидела, что все это делают. Прекрасный хамелеон.

Сложно поверить, что это она когда-то добровольно нарядилась мусорным ведром.

Мартин сидит за соседним столом, и на нем комбинезон. Без шуток, у него есть комбинезон. Он пытается поймать мой взгляд, но я резко отворачиваюсь. Избегать Мартина уже стало моим рефлексом.

Я сажусь между Лией и Гарретом, которые продолжают спорить, не обращая на меня внимания.

— Ну и кто это? — спрашивает Лиа.

— Ты правда не слышала о Джейсоне Олдине?

— Представь себе.

Гаррет хлопает руками по столу. Я делаю то же самое, подражая ему, и он смущенно улыбается в ответ.

— Эй! — Ник устраивается напротив меня и открывает пакет с обедом. — Я тут подумал… Давайте сходим сегодня на матч.

— Ты шутишь, — замирает Лиа.

Ник переводит на нее взгляд.

— А как же «ВаХа»? — спрашивает она.

Мы всегда зависаем в «Вафл Хаусе», когда проходит футбольная игра.

— В смысле?

Лиа слегка наклонила голову и смотрит исподлобья. Взгляд у нее пугающий, губы сжались в прямую линию. Пару секунд все молчат.

И, может, я выбрал неподходящий момент, но сейчас меня не особенно волнует Лиа, поэтому я говорю:

— Я за игру. — Я уверен, что Блю там будет, и мне нравится думать, что мы с ним окажемся на одной трибуне.

— Серьезно? — Я чувствую на себе взгляд Лии, хоть и смотрю прямо перед собой. — И ты, Брут?

— Не драматизируй, Бэтмен. — начинает Ник, но Лиа его обрывает:

— Заткнись.

Гаррет нервно хихикает. Повисает странная тяжелая тишина.

— Я что-то пропустила? — К нам подходит Эбби и садится рядом с Ником. — Все в порядке?

— Все прекрасно. — Ник бросает на нее взгляд. Щеки у него порозовели.

— Хорошо. — Эбби широко улыбается. На ней не одна, а целая куча ковбойских шляп. — Ну как, ребята, готовы к сегодняшней игре?

Лиа резко встает, задвигает стул и уходит, не говоря ни слова.

* * *

Игра начинается в семь, а парад — в шесть. Через несколько часов после школы я захожу за Ником, и мы вместе едем обратно.

— Мы теперь в черном списке у Лии, — говорю я, когда мы сворачиваем на дорогу к Криквуду. Улица уже заставлена машинами, а значит, на парковке нет мест. Видимо, многие любят футбол.

— Она переживет, — бросает Ник. — Там свободно?

— Нет, там гидрант.

— Черт, ладно. Ужас, сколько народу.

Кажется, Ник в первый раз приехал сюда ради футбольной игры. Я-то уж точно. Ник терпеть не может параллельную парковку, поэтому еще десять минут мы ищем место, чтобы он мог припарковаться задним ходом. В итоге нам приходится идти миллион миль под дождем до школы — ну хоть на что-то сгодились ковбойские шляпы.

Я впервые замечаю софиты на стадионе. Конечно, они всегда тут были, и я наверняка видел их включенными. Но я никогда не замечал, насколько они яркие. Блю они нравятся. Интересно, он уже здесь, в толпе людей, гудящих на трибунах? Мы платим два доллара, получаем свои билеты и присоединяемся к остальным. Оркестр играет удивительно крутой микс из песен Бейонсе и неловко пританцовывает на своей трибуне. И на самом деле, несмотря на дождь и хоумкаминг, я начинаю понимать, почему Блю любит эти матчи. Кажется, будто может произойти что угодно.

— Вот вы где! — восклицает Эбби, подбегая к нам. Она крепко обнимает нас обоих. — А я как раз только что вам написала! Хотите поучаствовать в параде?

Мы с Ником переглядываемся.

— Ну давай, — говорю я.

Ник пожимает плечами.

В итоге мы идем за Эбби на учительскую парковку, где ребята из ученического совета собрались вокруг нашей платформы. Она представляет собой прицеп-площадку с рамой позади и определенно передает дух кантри-музыки. Вся площадка выстлана соломой, сзади уложены тюки сена, а красные банданы, как ленты, обвязаны вокруг рамы. Повсюду гирлянды. Звонкие песни в стиле кантри-поп гремят из чьих-то колонок для айпода.

Эбби, конечно же, в центре внимания. Она проедет на платформе с несколькими чирлидершами в коротких джинсовых юбках и фланелевых рубашках, подвязанных на поясе, чтобы подчеркнуть талию. Несколько парней надели комбинезоны, включая чувака, который сидит у тюков и изображает игру на гитаре. Я усмехаюсь, взглянув на Ника. Ничего не бесит его больше, чем люди, которые притворяются, что играют на гитаре. Особенно если они даже не передвигают пальцы по ладам.

Мэдди из ученического совета выстраивает нас перед платформой, и потом кто-то передает нам соломинки, которые нужно держать в зубах.

— Все должны выкрикивать речовки, — предельно серьезно говорит Мэдди. — Командный дух — самое главное!

— Впрд, одцтый, — бурчу я Нику, и тот прыскает со смеху. Попробуйте скандировать с соломой во рту.

На лице у Мэдди появляется паника.

— О боже, так, ладно. Меняем план. Никаких соломинок. Вытащите их изо рта. Хорошо, молодцы. Просто кричите громче! И улыбайтесь!

Наша платформа движется вокруг парковки и останавливается за рок-н-ролльным монстром, который собрали десятиклассники. Мы идем позади, повторяя за Мэдди, которая выкрикивает приветствия или «Вуху-у-у!», когда становится слишком тихо. Парад покидает территорию школы, обходит квартал и появляется на дорожке, опоясывающей футбольное поле. Софиты светят прямо на нас, люди ликуют, и я поверить не могу, что мы с Ником оказались в центре всего этого. Уровень попсовости зашкаливает. Наверное, я должен сказать что-то, что подчеркнет глупость происходящего, но, если честно, приятно хотя бы раз отказаться от роли циника.

Сейчас я чувствую себя частью чего-то большего.

Как только парад заканчивается, Эбби и другие чирлидерши бросаются в туалет, чтобы переодеться в свою форму. Мы с Ником смотрим на трибуны, но лица сливаются, и среди них трудно отыскать знакомые. Эмоции переполняют.

— Соккеристы — там, — наконец говорит Ник, указывая на верхние ряды слева.

Мы поднимаемся по бетонным ступенькам, проталкиваясь между людьми. Господи. Вот только ты успокоился, решив, что познал все виды неловкости, как появляется проблема свободного места. Гаррет подвигается к Брэму, позволяя мне втиснуться на сиденье, но я все равно оказываюсь почти на коленях у Ника. И это меня точно не устраивает. Я быстро поднимаюсь, ужасно смутившись.

— Ладно, — говорю я. — Сяду с ребятами из драмкружка.

Я замечаю белокурую шевелюру Тейлор у лестницы двумя рядами ниже. Она сидит с Эмили Гофф и несколькими другими ребятами. Включая Кэла Прайса. Сердце начинает биться быстрее. Я знал, что он придет!

Я протискиваюсь обратно к лестнице и спускаюсь, чувствуя, будто все взгляды на стадионе направлены на меня. И вот я наклоняюсь, чтобы похлопать Кэла по плечу.

— О, привет, Саймон, — говорит он.

Мне нравится, что он называет меня по имени. Многие зовут меня по фамилии, и я не против, но тем не менее. Честно, как бы ни назвал меня Кэл Прайс, мне бы это все равно понравилось.

— Привет! Можно к вам, ребята?

— Само собой. — Он двигается. — Тут полно места.

И это правда, а значит, мне, увы, не придется сидеть у него на коленях.

Следующую минуту я пытаюсь придумать, что сказать. В голове туман.

— Мне кажется, я ни разу не видел тебя на матче, — говорит Кэл, поправляя волосы.

Все. Я не могу. Его волосы, его глаза, то, что он обращает на меня внимание и знает, что я не хожу на матчи…

— Это мой первый раз, — отвечаю я, просто потому, что хочу произнести самую типичную фразу девственника.

— Клево. — Он так спокоен. Он даже не смотрит на меня, потому что может говорить и следить за игрой одновременно. — Я прихожу, когда получается. Стараюсь попасть хотя бы на игру перед хоумкамингом.

Я пытаюсь придумать, как спросить то, что мне нельзя спрашивать. Может, заговорить о запахе в воздухе и посмотреть на его реакцию? Но если я это сделаю и если Кэл — это Блю, он сразу же поймет, что я Жак. А я не уверен, что готов к этому.

Но, черт подери, мне до нелепого любопытно!

— Эй! — Вдруг кто-то опускается рядом со мной.

Это Мартин. Я автоматически двигаюсь, чтобы дать ему место.

— Аддерол, — бормочет какой-то парень за нами, взъерошивая Мартину волосы.

Мартин усмехается. Затем приглаживает волосы (или пытается пригладить) и с минуту сидит рядом, молча кусая губы.

— Как делишки, Спир?

— Нормально.

Мое сердце замирает. Мартин поворачивается ко мне, и очевидно, что он в настроении поболтать. Вот тебе и разговоры с Кэлом. Вот тебе и воздух с запахом новых возможностей.

— Так вот, насчет Эбби…

— Ага.

— Я пригласил ее на танцы, — говорит он очень-очень тихо, — и она отказала мне.

— О, ясно. Сочувствую. Это отстой.

— Ты знал, что у нее уже есть партнер?

— Э-э, да, кажется, знал. Прости.

Мне явно стоило раньше поговорить об этом с Мартином.

— Не мог бы ты предупредить меня в следующий раз, чтобы я не позорился?

Он выглядит таким несчастным. Как ни странно, я чувствую себя виноватым. Я чувствую себя виноватым, хотя он шантажирует меня. Что-то пошло не так.

— Не думаю, что они встречаются, — говорю я.

— Да пофиг, — бросает Мартин.

Я внимательно смотрю на него. Не понимаю: перестанет ли он теперь преследовать Эбби? А если так, что будет с моей перепиской? Может быть, я навечно окажусь у него в рабстве…

М-да, хуже не придумаешь.

 

8

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 11 ноября, 23:45

ТЕМА: Re: все вышесказанное

Блю!

Так, во-первых, естественно, «Орео» — это еда.

Во-вторых, это ЕДИНСТВЕННАЯ важная еда.

Несколько лет назад мы с сестрами придумали место под названием Берегорео, когда ночевали у тети. Это место, где все сделано из разных видов «Орео», а река — молочный коктейль «Орео», и по ней можно спуститься, если сесть на огромное печенье. Когда пожелаешь, можешь зачерпнуть молочного коктейля и выпить. Прям как в сцене из «Вилли Вонки и шоколадной фабрики».

Черт его знает, о чем мы думали. Скорее всего, нам просто хотелось есть. (Тетя отвратно готовит.)

Ладно, я прощаю тебе твое невежество. Понимаю, ты не знал, что разговариваешь с экспертом.

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 12 ноября, 17:37

ТЕМА: Re: все вышесказанное

Жак!

Это правда, я и понятия не имел, что разговариваю с таким знатоком «Орео». Берегорео, наверное, было чудесным местом.

Итак, доктор, сколько порций «Орео» в день я должен съедать, чтобы мое питание было сбалансированным?

Мне начинает казаться, что ты сладкоежка.

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 13 ноября, 19:55

ТЕМА: Сладкоежка?

Хм, с чего ты взял?..

Так, я начинаю подозревать, что ты не придерживаешься «Орео»-диеты на сто процентов. Принципы очень просты. Только никаких нарушений! Завтрак: один батончик «Орео» из гранолы или двухслойное «Орео» с глазурью. Нет, они не противные. Молчать. Они обалденные. Обед: пицца «Орео» с молочным коктейлем «Орео» и парочкой трюфелей «Орео», которые делает моя мама (самая лучшая еда во вселенной). Ужин: мороженое «Орео», политое жаренным во фритюре «Орео», запивать «Орео», разведенным в молоке. Никакой воды. Только «Орео» и молоко. На десерт можно съесть «Орео».

Ну как, звучит сбалансированно? Здоровье — это важно, Блю.

Ну вот, теперь я хочу есть. Прямо как когда был ребенком. Забавно же, как в детстве ты фантазируешь о всякой вредной еде? Это занимает все твои мысли. Ну, видимо, нужно быть озабоченным чем-то, пока не узнаешь о сексе.

Доктор Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 14 ноября, 22:57

ТЕМА: Re: Сладкоежка?

Жак!

Я ценю твою заботу о моем здоровье. Будет непросто, но знаю, что тело скажет мне спасибо. Серьезно, «Орео» — объедение, с этим не поспоришь, и меню, которое ты составил, — великолепно. Хотя придется вычеркнуть ужин с «Орео» во фритюре. Однажды я съел жареные «Орео» на карнавале перед тем, как отправиться на аттракционы, и тем самым совершил огромную ошибку. Избавлю тебя от подробностей и просто скажу, что людям, которых быстро укачивает, нечего делать на каруселях. С тех пор я не могу смотреть на «Орео» во фритюре. Прости, что пришлось рассказать об этом. Понимаю, «Орео» много значат для тебя.

Признаюсь, мне нравится представлять, как ты фантазировал о вредной еде в детстве. А еще мне нравится представлять, как ты фантазируешь о сексе в настоящем. Поверить не могу, что написал это. Поверить не могу, что отправляю.

Блю

 

9

Ему нравится представлять, как я фантазирую о сексе.

Вряд ли мне стоило читать это на ночь. Я лежу в кромешной тьме, снова и снова перечитывая эту строчку в своем телефоне. Внутри все дрожит и сжимается — всему виной это письмо. Я возбужден. Это странновато. И сбивает с толку. В хорошем смысле. Блю обычно очень осторожен с тем, что пишет.

Ему нравится представлять, как я фантазирую о сексе!

Я думал, только у меня появляются подобные мысли о нас.

Интересно, какой была бы наша личная встреча после всех этих писем? Стали бы мы вообще разговаривать? Или сразу перешли бы к делу? Думаю, я могу это представить. Блю в моей спальне, и мы наедине. Он садится рядом со мной на кровать и смотрит на меня своими глазами цвета морской волны. Глазами Кэла Прайса. А потом прикасается к моему лицу и вдруг целует.

Мои руки поднимаются к лицу. Ну, то есть моя левая рука. Правая рука занята.

Я вижу эту картину. Его поцелуи не похожи на поцелуи Рэйчел, Анны или Карис. Даже близко. Они из какой-то другой стратосферы. Я чувствую электрические покалывания во всем теле, мозг превратился в вату, и я почти уверен, что слышу свое сердцебиение.

Мне надо быть очень-очень тихим. Нора спит за стеной.

Его язык у меня во рту. Его руки скользят мне под рубашку, и он проводит пальцами по моей груди. Я уже близок. Почти невыносимо. О боже. Блю.

Мое тело превращается в желе.

* * *

В понедельник Лиа перехватывает меня, как только я ступаю на территорию школы.

— Привет, — говорит она. — Нора, я забираю его.

— Что такое? — спрашиваю я.

Земля здесь идет под уклон, и бетонное ограждение вокруг школы местами оказывается настолько низким, что частенько служит мне подставкой для задницы.

Лиа избегает моего взгляда.

— Я сделала тебе сборник, — говорит она, протягивая мне диск в прозрачном пластмассовом футляре. — Можешь перекинуть его на плеер, когда вернешься домой. Как хочешь.

Я переворачиваю диск. Вместо списка песен Лиа сочинила хокку:

— Лиа, это прекрасно.

— Ага, ладно. — Сидя на ограждении, она отодвигается, опирается на руки и смотрит на меня. — Хорошо. Все в порядке?

Я киваю:

— Ты про?..

— Про то, как вы бросили меня на хоумкаминге.

— Мне правда жаль, Лиа.

Уголки ее губ медленно ползут вверх.

— Тебе ужасно повезло, что сегодня твой день рождения.

А потом она достает из сумки праздничный колпак, надевает его мне на голову и добавляет:

— Прости, если я погорячилась.

В обед в столовой меня ждет огромный торт. На всех при этом праздничные колпаки. Такова традиция. Никто не получает свой кусок торта, пока не наденет колпак. Гаррет, похоже, претендует сразу на два куска: у него на голове, как рога, красуются два колпака.

— Са-а-аймон, — произносит Эбби (хотя, скорее, поет своим низким голосом с хрипотцой). — Закрой глаза, вытяни руки.

Я чувствую что-то очень легкое на ладони. Открываю глаза и вижу бумажный галстук-бабочку, раскрашенный карандашом золотого цвета.

Несколько человек за другими столами смотрят на нас, и я понимаю, что улыбаюсь и краснею.

— Мне надеть его?

— Ну да, — говорит Эбби. — Без вариантов. Золотая бабочка для твоего золотого дня рождения.

— Какого-какого?

— Золотого. Семнадцатый день рождения семнадцатого числа, — отвечает она, театрально задирает подбородок и протягивает руку. — Николас, скотч!

Бог его знает, сколько времени Ник держал три кусочка скотча на подушечках своих пальцев. Честное слово, он будто ее обезьянка.

Эбби прикрепляет ко мне бабочку и тыкает пальцами мои щеки. Последнее она делает на удивление часто, потому что утверждает, что у меня очаровательные щечки. Что бы это ни значило.

— Скажи, когда будешь готов, — говорит Лиа.

Она держит пластиковый нож и стопку тарелок, и, кажется, старается не смотреть ни на Ника, ни на Эбби.

— Полностью готов.

Лиа разрезает пирог на аккуратные небольшие квадраты, и кажется, будто в атмосферу выплескиваются волшебные волны наслаждения. Угадайте, какие нерды стали сегодня самыми популярными ребятами в школе?

— Нет колпака — нет торта, — устанавливают правила с другого конца стола Морган и Анна.

Пара человек складывают колпаки из тетрадных листов, а один парень даже умудряется водрузить себе на голову коричневый пакет из-под обеда как поварской колпак. Когда речь заходит о тортах, люди теряют всякий стыд. Прекрасная картина.

Сам торт настолько идеален, что я знаю, это дело рук Лии: наполовину шоколадный, наполовину ванильный (никогда не могу выбрать между ними двумя) и с той удивительно вкусной глазурью из «Пабликс». Но не красной. Лиа знает мое мнение на этот счет: красная глазурь слишком красная на вкус.

Лиа — профессионал, когда дело доходит до дней рождения.

Я приношу остатки торта на репетицию, и мисс Олбрайт разрешает нам устроить пикник на сцене. Ну то есть как пикник: ребята из драмкружка берут коробку с тортом в кольцо и, нависая над ней, как стервятники, заталкивают в рот куски.

— О господи, кажется, я только что набрала три килограмма, — говорит Эмми Эверетт.

— Сочувствую, — вздыхает Тейлор. — Наверное, мне повезло, что у меня очень быстрый обмен веществ.

Без шуток, в этом вся Тейлор. Даже я знаю, что за подобные слова народ тебя может вполне оправданно прикончить.

Кстати о жертвах, связанных с тортом: Мартин Эддисон валяется на сцене, уткнувшись лицом в пустую коробку из-под торта.

Мисс Олбрайт перешагивает через него.

— Ладно, ребята. За работу! Возьмите карандаши. Я хочу, чтобы вы сделали кое-какие пометки в сценарии.

Я не против.

Сцена, которую мы играем, происходит в таверне, и мои заметки просто о том, что я должен сохранять пьяный вид. Жаль, что на экзаменах их нельзя использовать как шпаргалки. Кое-кому они реально помогли бы улучшить результаты.

Сегодня мы репетируем без перерыва, но я не в каждой сцене, так что на самом деле у меня много свободного времени. Сбоку от сцены стоят подиумы, оставшиеся с хорового концерта. Я сижу с краю, поставив локти на колени. Иногда я забываю, как приятно просто сидеть и наблюдать.

Мартин стоит за кулисами слева и рассказывает Эбби какую-то историю, нервно жестикулируя. Эбби качает головой и смеется. Так что, видимо, Мартин все-таки не сдался.

Внезапно передо мной вырастает Кэл Прайс. Он легонько толкает мою ногу носком своей кроссовки.

— Эй, — говорит он. — Счастливого дня рождения!

Вот так поистине счастливый день рождения.

Он садится на подиум возле меня.

— Будешь отмечать?

Ох.

Окей. Я не хочу врать. Но и не очень хочу, чтобы он знал, что в планах у меня — провести время с семьей и читать поздравления на «Фейсбуке». Хотя сегодня понедельник, так? Никто не ждет, что я устрою что-то крутое в понедельник.

— Да, наверное, — наконец говорю я. — Будем есть торт-мороженое. — И добавляю: — С «Орео».

Я не мог не упомянуть «Орео».

— Клево, — кивает Кэл. — Надеюсь, у тебя хватит для него места в желудке.

Никакой явной реакции на «Орео». Но, наверное, это еще ничего не значит.

— Ну ладно, — говорит Кэл и подается вперед. Я не хочу, чтобы он вставал. Он встает. — Еще раз поздравляю.

Но потом на долю секунды он кладет руку мне на плечо. И я почти не верю, что это произошло.

Я не шучу. Дни рождения — просто охренительная штука.

 

10

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 18 ноября, 04:15

ТЕМА: Почему почему почему?

О боже, Блю, я так устал, что у меня болит лицо. У тебя бывают такие ночи, когда мозг отказывается вырубаться, хотя тело смертельно устало? Я просто напишу тебе, надеюсь, ты не против, и письмо, скорее всего, будет бессвязным, но не суди, ладно? Даже если я облажаюсь с грамматикой. Ты очень круто пишешь, Блю, и обычно до отправки я проверяю текст раза три, потому что не хочу тебя разочаровать. Так что заранее прости за все пропущенные буквы «н» и перепутанные — тся и — ться.

Сегодня был довольно офигенный день. Я пытаюсь не думать о том, каким зомби буду завтра. И, конечно же, в следующие два дня у меня будет пять тестов, включая один по ля другому языку, который мне не дается абсолюман. ЛЁ КАПЕЦ.

Вроде бы раньше было такое реалити-шоу, где людям приходилось встречаться друг с другом в полной темноте. Мы должны так сделать. Надо найти комнату, где совсем нет света, чтобы общаться и сохранять при этом анонимность. Так мы бы ничего не испортили. Что думаешь?

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 18 ноября, 07:15

ТЕМА: Re: Почему почему почему?

Зомби Жак!

Я не знаю, что сказать. С одной стороны, мне жаль, что у тебя почти наверняка будет ужасный день, и я надеюсь, что ты найдешь хотя бы пару часов на сон. С другой стороны, ты очарователен, когда устаешь. И, кстати, ты писал вполне связно и грамотно для четырех часов утра.

В любом случае, сил тебе на тестах. Прорвемся! Bonne chance [23]Удачи! (франц.).
, Жак. Буду держать за тебя кулаки.

Никогда не слышал о таком реалити-шоу. Думаю, я вообще мало о них знаю. Идея интересная, но разве мы не узнаем друг друга по голосу?

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 18 ноября, 19:32

ТЕМА: Re: Почему почему почему?

М-да, немного страшно перечитывать, что я написал тебе вчера ночью. Я рад, что был очаровательным и грамотным. Думаю, ты тоже очаровательный и грамотный. Как бы там ни было, я не знаю, что это была за чертовщина. Сахара переел, наверное. Прости прости прости.

Ага. Мой мозг все еще не работает. Я даже не хочу думать о результатах тестов.

Мало знаешь о реалити-шоу? Хочешь сказать, твои родители не заставляют тебя их смотреть? Мои-то заставляют. Спорим, ты сейчас думаешь, что я шучу.

Хорошее замечание насчет голосов. Наверное, нам пришлось бы использовать какой-нибудь роботизированный мегафон, чтобы они звучали как голос Дарта Вейдера. Или мы могли бы заняться чем-нибудь другим вместо болтовни. Это я так, к слову.

Твой зомби Жак

 

11

Вчера был День благодарения, и Элис приехала домой. Сегодня после ужина мы все сидим на заднем дворе. На улице уже достаточно тепло для толстовок, пижамных штанов, остатков торта-мороженого и игры в «Категории».

— Так. Известные дуэты и трио?

— Эбботт и Костелло, — говорит мама.

— Адам и Ева, — говорим мы с Норой одновременно. Даже удивительно, учитывая, что мы наверняка единственная семья на юге, у которой нет дома Библии.

— Страны «оси», — говорит папа, явно гордясь собой.

— Элис и бурундуки, — небрежно выдает Элис, и все мы падаем со смеху. Не знаю, просто бурундуки — наша тема. В детстве мы научились петь и

танцевать, как они, и устраивали представления перед камином. Это продолжалось несколько лет. Так вот нашим родителям повезло. Хотя они же назвали своих детей Элис, Саймон и Элинор, так что, в общем-то, сами напросились.

Элис чешет спину Биберу ногами, и я замечаю, что на ней разные носки. Почти невозможно поверить, что сестры не было дома аж три месяца. Кажется, до этого момента я и не осознавал, как странно было здесь без нее.

Нора, должно быть, думает о том же, потому что произносит:

— Поверить не могу, что через два дня ты уедешь.

Элис поджимает губы, но молчит. Воздух стал прохладнее, и я прячу ладони в рукава своей толстовки. А потом вибрирует мой телефон.

Сообщение от Мартышкиной Задницы: привет а на выходных будет что нибудь Через секунду еще одно: ну в смысле с Эбби

Кажется, Мартину чихать на пунктуацию, что совсем не удивительно.

В ответ я пишу:

Прости, я с семьей. Сестра приехала.

Его мгновенный ответ:

клево спир, мой брат тоже приехал. Передает привет;)

И я даже не знаю, что это — шутка, или угроза, или еще что, но я его ненавижу. Серьезно, он меня просто выбешивает.

— Эй, — наконец говорит Элис, поджимая под себя ноги в кресле.

Родители уже ушли спать, и на улице становится все холоднее. — Не знаю, может, уже все наелись, но у меня в сумке почти полная коробка «Чипс эхой!». Так, на всякий случай говорю.

Господи, благодарю за Элис.

Господи, благодарю за «Чипс эхой!».

Я отменно проведу вечер с сестрами, набью рот печеньем и точно забуду о Мартышкиной Заднице и его неоднозначной подмигивающей скобочке. Мы перемещаемся на диван в гостиную. Бибер вырубается у Элис на коленях.

— Кто-нибудь хочет «Ника Айзнера»? — спрашивает Нора.

— Шутишь? Естественно. Неси арахисовое масло, — приказывает Элис. «Ник Айзнер» — это обычное печенье с ложкой арахисового масла сверху.

Когда нам было пять лет, Ник думал, что именно это люди и подразумевают под печеньем с арахисовым маслом. Разумеется, получается вкусно, но в моей семье такое не дадут забыть.

— Кстати как там малютка Ник Айзнер?

— Как обычно. Все еще неразлучен со своей гитарой.

И он бы точно оскорбился, если бы узнал, что Элис до сих пор называет его крошкой. Ник немного влюблен в Элис еще со средней школы.

— Как раз хотела спросить. Так мило.

— Я ему передам.

— Лучше не надо. — Элис откидывает голову на диванную подушку и трет глаза за очками. — Прости, — она зевает, — ранний рейс. И я не высыпалась всю неделю.

— Экзамены? — интересуется Нора.

— Ага, — отвечает Элис. И явно есть что-то еще, но она не хочет вдаваться в подробности.

Внезапно Бибер громко зевает и перекатывается набок так, что у него выворачиваются уши, а потом начинает дергать губами.

Вот чудик.

— Ник Айзнер, — повторяет Элис и усмехается. — Помните его бар-мицву?

Нора хихикает.

— О боже, — говорю я и чувствую: самое время уткнуться головой в подушку.

— Бум-бум-бум.

Хотя нет. Самое время врезать Элис подушкой.

Она защищается ногой.

— Серьезно, Саймон. Мы расчистим тебе место на полу, если хочешь, — говорит Элис.

— Танцевальная пауза от Саймона Спира, — объявляет Нора.

— Ага. Окей.

Зря Ник пригласил всю мою семью на свою бар-мицву. Зря я пытался станцевать перед ними поппинг и локинг под «Boom Boom Pow». В седьмом классе хорошие идеи в голову не приходят.

— Разве тебе не хотелось бы вернуться во времена средней школы и остановить себя? Типа: «Эй, Элис, заканчивай. Прекрати, что бы ты ни делала».

— ОМГ. — Нора качает головой. — То время даже вспоминать страшно.

Да ладно?

Это Элис, например, целый месяц носила шелковые перчатки до локтя. А я, не совру, съел пять печений-рожков на Ярмарке Ренессанса в шестом классе и потом наблевал в восковой слепок собственной руки. (Оно того стоило.)

Но Нора? Даже не знаю, чего ей стыдиться. Это кажется невозможным с точки зрения генетики или возраста, но в средних классах она была клевой. По-тихому клевой, типа когда сам учишься играть на гитаре, носишь нормальную одежду и не ведешь блог на «Тамблере» под названием «ОДЕРЖИМОСТЬ Passion Pit».

Но, видимо, даже Нору преследуют призраки средней школы.

— Да, я бы хотел, чтобы кто-нибудь сказал Саймону тех времен: «Попытайся быть классным. Просто попытайся».

— Ты всегда был классным, малыш, — улыбается Элис, перегибаясь через Бибера и дергая меня за ступню.

Я — малыш, а Нора — кнопыш. Но, разумеется, только для Элис.

— И танцуешь ты очень классно, — добавляет она.

— Прекрати, — говорю я.

Все становится немного идеальнее, когда Элис дома.

* * *

Но потом Элис уезжает, и во всей своей отстойности начинается школа. На уроке английского мистер Вайз дарит нам злодейскую улыбку, а значит, он закончил проверять наши тесты по эссе и мемуарам Генри Торо.

Я угадал. Он начинает раздавать работы, и я вижу, что большинство листков исписаны красной пастой. Лиа едва окидывает взглядом свой тест перед тем, как оторвать его нижнюю часть и начать складывать из нее журавлика. Сегодня она выглядит особенно раздраженной. Я на сто процентов уверен: это из-за того, что Эбби снова опоздала и влезла между ней и Ником на диване.

Мистер Вайз пролистывает тесты и облизывает палец, прежде чем коснуться моей работы. Извините, конечно, но некоторые учителя просто омерзительны. Он наверняка и глаза свои трет этими пальцами, так и представляю.

Когда я вижу обведенный ручкой высший балл вверху листа, я слегка шокирован. Нет, у меня нормальные оценки по английскому, и мне в самом деле понравилась «Уолден, или Жизнь в лесу», но в ночь перед тестом я спал максимум часа два.

Да быть такого не может…

О, погодите-ка. Я прав.

Такого действительно не может быть, потому что это не мой, блин, тест. Да уж, мистер Вайз, классно ты запомнил мое имя.

— Эй. — Я наклоняюсь через проход, чтобы похлопать Брэма по плечу. Он поворачивается ко мне вполоборота. — Кажется, это твой.

— О, спасибо, — говорит он, протягивая руку за листом.

У него длинные костлявые пальцы. Красивые ладони. Он смотрит на свой тест, потом — на меня, и его лицо покрывается легким румянцем. Видимо, ему неловко, что я видел его оценку.

— Не за что. Я бы оставил себе эту оценку, если бы мог.

Он слабо улыбается и снова переводит взгляд на свою парту. Никогда не поймешь, о чем он думает. Но у меня есть теория, что внутри Брэм — настоящий шутник. Не знаю, с чего я это взял.

Но серьезно, какие бы внутренние шутки он ни травил сам с собой, мне бы хотелось их послушать.

* * *

Когда днем я прихожу на репетицию, в первом ряду актового зала я замечаю Эбби: глаза закрыты, губы молча шевелятся, рукой она прикрыла несколько реплик в открытом сценарии, который лежит у нее на коленях.

— Привет, — говорю я.

Эбби сразу же открывает глаза.

— Давно ты здесь стоишь?

— Всего секунду. Слова повторяешь?

— Ага.

Она переворачивает сценарий вверх ногами и зажимает между коленей на нужной странице. Есть что-то странное в том, каким отрывистым тоном она говорит.

— Ты в норме?

— Да, в норме, — кивает Эбби. — Немного на нервах, — все-таки добавляет она. — Ты знал, что мы должны выучить все к концу каникул?

— К концу рождественских каникул, — уточняю я.

— Знаю.

— Еще больше месяца. Ты успеешь.

— Тебе легко говорить, у тебя нет реплик.

Эбби смотрит на меня c приподнятыми бровями и открытым ртом. Я не могу не засмеяться.

— Говорю как сучка. Поверить не могу, что я это сказала.

— Точно как сучка. Ты просто сучка под прикрытием.

— Как-как ты ее назвал? — спрашивает Мартин.

Клянусь, этот парень всегда появляется из ниоткуда и готов встрять в любой разговор.

— Все окей, Марти. Мы просто дурачимся, — говорит Эбби.

— Да, но он назвал тебя сучкой. Не думаю, что это нормально.

О господи. Он появляется из ниоткуда, пропускает шутку, а потом выворачивает все наизнанку и учит меня, как выражаться. Клево, Мартин. Можешь даже уложить меня на лопатки, чтобы выделаться перед Эбби. И то, что он изображает из себя святошу, когда шантажирует меня, — вообще блеск, мать вашу.

— Мартин, правда. Мы шутили. Я сама назвала себя сучкой. — Эбби смеется, но смех ее звучит неестественно.

Я уставился на свои ботинки.

— Ну, раз так…

Мартин — красный, как помидор, и теребит кожу на локте. Серьезно, если он так хочет впечатлить Эбби, может, ему перестать быть таким дерганым, неловким и надоедливым? И пусть прекратит теребить чертову кожу на локте, это мерзко. Он вообще осознает, что делает?

Но хуже того, я уверен: если бы Элис услышала, как я использую слово «сучка», она бы тоже сделала мне замечание. Элис строго относится к использованию этого слова.

Приемлемо: «Сучка принесла очаровательных щенков».

Неприемлемо: «Эбби — сучка».

Даже если я назвал ее сучкой под прикрытием. Даже если я шутил. Может, это только сумасшедшая логика Элис, но мне теперь все равно не по себе, и я чувствую себя ужасно.

Я выдавливаю извинение. Лицо у меня горит.

Мартин все еще стоит рядом. Я хочу скрыться как можно быстрее и иду к ступенькам на сцену.

Мисс Олбрайт сидит рядом с Тейлор на одной из платформ и указывает на что-то в ее сценарии. Внизу девушка, которая играет Нэнси, висит на спине у парня, играющего Билла Сайкса. А слева от сцены на составленных друг на друге стульях сидит десятиклассница Лаура. Она плачет в рукав, и, кажется, Мила Одом пытается ее успокоить.

— Ты не знаешь этого наверняка, — говорит Мила. — Серьезно, посмотри на меня. Посмотри.

Лаура поднимает глаза.

— Это же дурацкий «Тамблер». Половина высосана из пальца.

Через слезы голос Лауры звучит слабо:

— Но доля… правды… есть… в каждой…

— Да это бред собачий, — прерывает ее Мила. — Просто поговори с ним.

Тут она замечает, что я стою рядом и все слышу, и бросает на меня ледяной взгляд.

Штука вот в чем: Саймон значит «тот, кто слушает», а Спир — «тот, кто наблюдает». Получается, мне самой судьбой предназначено быть мегалюбопытным.

Кэл и две двенадцатиклассницы сидят у гримерки, привалившись к стене и вытянув ноги. Он видит меня и улыбается. У него очень милая, добрая улыбка. Улыбка, которая очаровательно смотрится на фотографиях. У меня остался осадок от ситуации с Эбби и Мартином, но, кажется, сейчас настроение поднимется.

— Привет, — кидаю я.

Девушки вроде бы улыбаются мне. Саша и Брианна, как и я, играют мальчишек Фейгина. Смешно, но среди играющих мальчишек Фейгина я единственный парень. Видимо, это потому, что девчонки меньше, или выглядят младше, или типа того. Не знаю даже. Но это прикольно, потому что в этих эпизодах я самый высокий актер на сцене, а такое, если честно, бывает редко.

— Как жизнь, Саймон? — спрашивает Кэл.

— Ох. Да ничего. Слушай, а мы сейчас ничем заниматься не должны? — И я сразу же начинаю краснеть, потому что построил вопрос так, будто делаю ему непристойное предложение.

Слушай, Кэл, не поцеловаться ли нам сейчас? Как насчет крышесносного секса в гримерке?

Хотя, может быть, это просто паранойя, потому что Кэл не видит в моих словах подтекста.

— Не-а, думаю, мисс Олбрайт закончит свои дела, а потом скажет, что делать.

— Отлично, — отвечаю я.

И замечаю их ноги. Нога Саши немного, почти у лодыжки, соприкасается с ногой Кэла. Черт его знает, что это значит. Пожалуй, я готов к завершению этого дерьмового дня.

Когда я выхожу после репетиции на улицу, там, естественно, льет как из ведра, и я оставляю большое пятно в форме задницы на сиденье своей машины. Мне едва удается протереть очки, потому что вся моя одежда промокла насквозь. И только на полпути домой я вспоминаю, что не включил фары. Мне крупно повезло, что меня до сих пор не остановили.

Сворачивая направо в свой район, я вижу машину Лии, ждущую сигнала светофора, чтобы повернуть налево. Похоже, она уезжает от Ника. Я машу ей рукой, но дождь такой сильный, что мои взмахи бесполезны. Я слежу за движением дворников, и в моей груди появляется тяжесть. Меня не должно волновать, что Ник и Лиа тусуются без меня. Я просто чувствую себя в стороне. Не постоянно. Иногда.

Но да. Я чувствую себя ненужным. И меня это бесит.

 

12

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 2 декабря, 17:02

ТЕМА: Надо бы мне…

…написать эссе по английскому. Но я предпочитаю написать тебе. Я у себя в комнате, и за окном (оно совсем рядом с моим столом) очень солнечно, и, должно быть, тепло. Я как будто сплю.

Ну что, Жак, я вынужден признать, что меня чрезвычайно давно интересует твой электронный адрес. Наконец, я сломался и проконсультировался с Гуглом Всемогущим, и теперь знаю, что это слова из песни Эллиотта Смита. Вообще, я слышал про него, но никогда не слушал его музыку, поэтому скачал «Waltz #2». Надеюсь, ты не станешь паниковать. Мне она очень понравилась. Я удивился, что песня такая грустная, — не очень-то на тебя похоже. Но, забавно, теперь, когда я послушал ее уже несколько раз, она почему-то стала напоминать мне о тебе. Дело не в словах и даже не в настроении — есть в ней что-то неуловимое. Я так и представляю, как ты лежишь на ковре, слушаешь «Waltz #2», ешь «Орео» и, может, пишешь что-то в дневнике.

А еще, должен признаться, что я внимательно рассматриваю футболки ребят в школе: вдруг кто-нибудь носит футболку с Эллиоттом Смитом. Знаю, шансов мало. И знаю, это несправедливо пытаться выяснить, кто ты, если я не даю тебе никаких подсказок о себе.

Есть еще кое-что. На выходных папа приезжает из Саванны, и у нас будет традиционная Ханука в отеле. Мы проведем время вдвоем и, уверен, пройдемся по всем неловким пунктам. Мы не станем зажигать менору (потому что не хотим, чтобы сработали детекторы дыма), а потом я подарю папе что-нибудь скучное, например кофе из «Авроры» или кучу своих эссе по английскому (папа — учитель английского, так что он любит их читать). И потом он заставит меня открыть восемь подарков подряд, а это верный знак, что я не увижу его до Нового года.

И штука в том, что я, вообще-то, подумываю усилить накал неловкостей и превратить весь этот сумбур в день каминг-аута. На всякий случай выделю эти слова: ДЕНЬ КАМИНГ-АУТА. Я сошел с ума?

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 2 декабря, 21:13

ТЕМА: Re: Надо бы мне…

Блю!

Окей, во-первых, почему я не знал, что ты еврей? Теперь ты мне даешь подсказку, да? Пора начинать искать в коридорах парней в ермолках? (Да, я проверил, как пишется это слово. Твой народ творчески подошел к фонетике.)

В любом случае желаю, чтобы Ханука прошла удачно. Кстати, кофе из «Авроры» — далеко не скучный подарок. Скажу больше: я, наверное, стащу твою идею, потому что мой папа — кофейный маньяк. И его особенно соблазнит то, что эта кофейня находится в хипстерском районе.

Уморительно, но папа считает себя хипстером.

А теперь к главному, Блю: к каминг-ауту. Ого. Нет, ты не сумасшедший.

Ты молодец. Волнуешься, как отец отреагирует? Собираешься рассказать маме тоже?

Окей, и еще я очень впечатлен тем, что ты загуглил Эллиотта Смита, который, пожалуй, был величайшим песенником после Леннона и Маккартни. И то, как ты описал, что эта песня напоминает тебе обо мне, жутко льстит и так радует, что у меня нет слов. Я потерял дар речи, Блю.

Вот что я скажу: ты на сто процентов угадал насчет «Орео» и ковра, но промахнулся с дневником. Если в моей жизни и было что-то похожее на дневник, то это ты.

А теперь скачай «Oh Well, Okay» и «Between the Bars». Просто советую.

Жаль тебя расстраивать, но искать меня по футболке с музыкантами — скорее всего, трата времени. Я почти никогда не ношу такие футболки, хотя, возможно, хотел бы.

Наверно, для меня музыка — вещь личная. Или так говорят неудачники, которые никогда не ходят на живые выступления. Короче говоря, я не расстаюсь со своим плеером, но никогда не бывал на концертах, поэтому мне кажется, что носить футболку с музыкантами при таком раскладе — жульничество. Понимаешь, о чем я? И почему-то мне ужасно неловко представлять, как я заказываю футболку какой-нибудь группы в интернете. Ощущение, что музыкантам это не понравилось бы. Не знаю.

В общем, учитывая все вышеупомянутое, признаю, что провел время с большей пользой, чем если бы занялся написанием эссе. Ты умеешь отвлекать.

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 3 декабря, 17:20

ТЕМА: Re: Надо бы мне…

Жак!

Насчет еврея: да, я не упоминал об этом раньше. Но формально я не еврей, потому что иудаизм передается по материнской линии, а моя мама принадлежит к епископальной церкви.

В любом случае я все еще не решил, признаюсь ли я. Я не думал, что решусь на это в ближайшем будущем. Не знаю почему, но в последнее время мне так и хочется все выложить родителям. Может, я просто хочу поскорее покончить с этим.

А что насчет тебя? Ты думал о каминг-ауте?

Все усложняется, когда в расчет берется религия. Вообще-то, иудеи и епископалы вроде как поддерживают геев, но трудно понять, что думают об этом твои собственные родители.

Иногда читаешь о ребятах-гомосексуалах с очень религиозными родителями-католиками, что те в итоге вступают в организацию «Родители, семьи и друзья лесбиянок и геев», участвуют в прайд-парадах и т. п. А есть родители, которые нормально относятся к гомосексуалам только до тех пор, пока это не касается их собственного чада. Никогда не знаешь наверняка.

Думаю, я не буду скачивать песни Эллиотта Смита, которые ты назвал, а просто намекну папе, что хочу парочку его альбомов на Хануку. Уверяю тебя, он уже выбрал около шести подарков и ему нужна хоть какая-нибудь подсказка, что же купить еще.

Понимаю, что в реальной жизни мы не можем обмениваться подарками, но знай, если бы я мог, я бы заказал тебе кучу футболок с группами. Даже если это не понравилось бы всем музыкантам в мире (уверен, так бы и случилось, Жак). Или мы могли бы просто пойти на концерт. Я, конечно, плохо разбираюсь в музыке, но, думаю, с тобой там было бы весело. Возможно, когда-нибудь.

Рад, что умею отвлекать. Иначе было бы совсем несправедливо.

Блю

 

13

Сегодня четверг, я на истории, и, видимо, миссис Диллинджер только что задала мне вопрос, ибо все смотрят на меня так, будто я им что-то должен. И вот я краснею и несу ахинею, пытаясь нащупать ответ, но, судя по ее по-учительски сдвинутым бровям, получается у меня плохо.

Вообще, ужасно выбешивает, что учителя считают, будто могут указывать, о чем тебе думать. Им недостаточно, что ты просто сидишь тихонько в классе и даешь им делать свое дело. Они, похоже, уверены, что у них есть право контролировать твой разум.

Да не хочу я думать о войне 1812 года. Не хочу знать, что, блин, так не понравилось чертовым морякам.

Я хочу сидеть и думать о Блю. Кажется, у меня появляется одержимость. С одной стороны, он все время жутко осторожен и не хочет открывать подробностей своей жизни, а с другой — он вдруг рассказывает столько личного, что я мог бы легко этим воспользоваться и вычислить его, если бы захотел. И я хочу. И в то же время не хочу. Все так запутанно. Он меня запутывает.

— Саймон! — Эбби отчаянно хлопает меня по спине. — Дай ручку.

Я передаю ей ручку, и она бормочет: «Спасибо». Я оглядываюсь и вижу, что все строчат. Миссис Диллинджер написала на доске адрес сайта. Черт его знает зачем, но, наверное, я пойму, когда зайду на него. Переписываю адрес на поля тетради, а потом обвожу его зигзагами, как в комиксах: «ДЫЩЬ!»

Я немного зациклился на том, что родители Блю религиозны. Чувствую себя придурком, честно, ведь я самый большой богохульник в мире. Я даже не знаю, как перестать произносить имя Господа всуе. Хотя, может, ему все равно. Я имею в виду Блю, а не Господа. Но Блю продолжает мне писать, а значит, он не в обиде.

Миссис Диллинджер объявляет короткий перерыв, но это не перемена, так что выходить из класса нельзя и я просто сижу, уставившись в пустоту. Эбби подходит ко мне, приседает и кладет подбородок на мою парту.

— Эй. Ты где сегодня?

— В смысле?

— Ты будто очень далеко отсюда.

Уголком глаза я замечаю, что Мартин пересаживается на чей-то стул ближе к нам. Каждый раз так. Господи, дай мне сил.

— Как дела, ребят?

— Ха-ха, — говорит Эбби. — Смешная у тебя футболка.

На Мартине футболка с надписью: «Говори со мной наукообразно».

— Собираетесь сегодня на репетицию?

— А что, можно не идти? — спрашиваю я и делаю как Лиа — резко отвожу глаза в сторону и прищуриваюсь. Жест менее топорный, чем обычное закатывание глаз. И более эффективный.

Мартин просто смотрит на меня.

— Да, мы идем, — отвечает Эбби немного погодя.

— Точно. Кстати, Спир, — вдруг начинает Мартин, — я хотел с тобой поговорить. — Его щеки порозовели, а на шее под воротником футболки повылезали красные пятна. — Я тут подумал: хочу познакомить тебя с моим братом. Думаю, у вас много общего.

К лицу приливает кровь, и я чувствую это знакомое гребаное пощипывание в глазах.

Он снова мне угрожает.

— Так мило, — говорит Эбби и переводит взгляд с Мартина на меня и обратно.

— Да просто очаровательно, — произношу я и хочу прожечь его взглядом, но он быстро отводит глаза с видом побитой собаки.

Серьезно? Этот говнюк и не такого заслуживает.

— Ну ладно. — Мартин шаркает ногами, все еще глядя в какую-то точку за моим плечом. — Я сейчас просто…

Я сейчас просто заговорю о твоей сексуальной ориентации, будто это мое дело, Саймон. Просто сообщу о ней всей треклятой школе здесь и сейчас, потому что я говнюк, и все будет по-моему.

— Эй, погоди-ка, — выпаливаю я. — Мне пришло вдруг в голову. Не хотите сходить завтра в «Вафл Хаус» после школы? Могу проверить, как вы знаете реплики.

Я ненавижу себя. Ненавижу.

— Нет, конечно, если вы не можете.

— Божечки, ты серьезно, Саймон? Было бы шикарно. Завтра после школы, значит? Думаю, я даже смогу взять мамину машину. — Эбби улыбается и тыкает пальцами мои щеки.

— Да, спасибо, Саймон, — тихо говорит Мартин. — Было бы прекрасно.

— Прекрасно.

Я официально это делаю — позволяю Мартину Эддисону шантажировать себя. Даже не знаю, что чувствую. Отвращение к себе? Облегчение?

— Ты золотце, Саймон, — воркует Эбби.

Я не золотце. Уверен на сто процентов.

* * *

И вот настает вечер пятницы. Я ем уже вторую тарелку картофельных оладий, а Мартин все никак не перестанет засыпать Эбби вопросами. Видимо, так он флиртует.

— Ты любишь вафли?

— Да, люблю, — отвечает Эбби. — Потому я их и заказала.

— Оу.

Мартин неистово и излишне долго кивает, как кукла из «Маппет-шоу».

Они сидят рядом, я — напротив. Нам удалось занять столик возле уборной, где нас никто не побеспокоит. Народу вообще не так уж и много для вечера пятницы. Позади нас недовольная пара средних лет, а у барной стойки два хипстера и несколько девчонок в форме какой-то частной школы едят тосты.

— Ты разве не из Вашингтона?

— Из Вашингтона.

— Классно. А откуда именно?

— Такома-парк. Хорошо знаешь город?

— Да не особо. Мой брат учится в Джорджтауне.

Мартин и его чертов брат.

— Ты в порядке, Саймон? — спрашивает Эбби. — Выпей воды!

Я все кашляю и кашляю. И теперь Мартин предлагает мне свою воду. Пододвигает ко мне стакан. Пусть выкусит. Серьезно. Будто он весь такой спокойный и собранный.

— Значит, ты живешь с мамой? — Мартин снова поворачивается к Эбби.

Она кивает.

— А где твой папа?

— Все еще в Вашингтоне.

— О, прости, пожалуйста.

— Ничего, — коротко усмехается Эбби. — Если бы мой папа жил в Атланте, я бы сейчас не сидела здесь с вами, ребята.

— Ого, он настолько строг?

— Ага, — отвечает она и резко переводит взгляд на меня. — Начнем второй акт?

Мартин странно потягивается вперед, зевает, и я вижу, как он пытается невзначай положить руку на стол рядом с рукой Эбби. Эбби ее сразу же убирает и чешет плечо.

На это неловко смотреть. Неловко и захватывающе одновременно.

Мы пробегаемся по отрывку. Это к слову о катастрофах… Конечно, у меня самого по сценарию нет слов, так что не мне судить, к тому же они стараются, но мы останавливаемся на каждой гребаной реплике, а это уже просто смешно.

— Его увезли, — говорит Эбби, прикрывая слова на странице рукой.

Я киваю.

— Увезли в.

Она зажмуривается:

— В карете?

— Правильно.

Она открывает глаза, и губы ее беззвучно двигаются. Карета, карета, карета.

Мартин глядит в пустоту, растирая кулаком щеку. У него очень выраженные костяшки. У Мартина все выраженное: огромные глаза, длинный нос, пухлые губы. Смотреть на него утомительно.

— Мартин.

— Прости, моя реплика?

— Плут сказал, что Оливера увезли в карете.

— В карете? Какой карете? Где карета?

Почти. Не точно. Всегда почти. Мы начинаем сцену заново, и я думаю: сейчас вечер пятницы. Теоретически я мог бы напиваться где-то на вечеринке. Или быть на концерте.

Я мог бы быть на концерте с Блю.

Но вместо этого я развлекаюсь с Оливером, которого увозят в карете.

Снова, и снова, и снова.

— Я никогда этого не запомню, — расстраивается Эбби.

— Разве нам не дали время до конца рождественских каникул? — спрашивает Мартин.

— Да, но Тейлор уже все выучила.

Персонажи Эбби и Мартина важны в постановке, но у Тейлор главная роль, ибо именно она играет Оливера в пьесе «Оливер!».

— Но у нее фотографическая память, — говорит Мартин. — Якобы.

Эбби улыбается одними уголками губ.

— И очень быстрый метаболизм, — добавляю я.

— И натуральный загар, — вставляет Мартин. — При том что она никогда не загорает. Она родилась такой.

— М-да, Тейлор и ее загар, — протягивает Эбби. — Я ужасно завидую.

Мы с Мартином начинаем хохотать. Эбби явно выигрывает по части меланина.

— Будет странно, если я закажу еще одну вафлю? — интересуется Мартин.

— Будет странно, если не закажешь, — говорю я.

Немного не догоняю происходящего. Я почти чувствую, что привязался к Мартину.

 

14

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 6 декабря, 18:19

ТЕМА: День каминг-аута

Ты сделал это, сделал, сделал?

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 6 декабря, 22:21

ТЕМА: Re: День каминг-аута

Окей. У меня не получилось.

Когда я приехал в отель, папа уже все подготовил: упаковал и выложил подарки на тумбочку, поставил менору, тарелку с латкес [34]Латкес — картофельные оладьи, которые традиционно подают на Хануку.
и два стакана шоколадного молока (потому что папа любит запивать им жареную еду). В общем, мне показалось, он очень постарался, и это было даже мило. Меня немного мутило, я ведь на самом деле собирался все ему рассказать, но не хотел переходить к этой теме с порога, поэтому решил подождать, пока мы закончим с подарками.

Слышал истории про ребят, которые признаются родителям, а те говорят, что у них и так было предчувствие? Так вот, мой папа такого точно не скажет. Я абсолютно уверен, он и не догадывается, что я гей. Ты не поверишь, какую книгу он мне подарил, — «Историю моей жизни» Казановы (или, как бы сказал ты, «гребаного» Казановы).

Если подумать, то здесь-то, наверно, и таилась идеальная возможность намекнуть ему. Может, надо было попросить его поменять Казанову на Оскара Уайльда. Не знаю, Жак. Наверное, книга и остановила меня. Может, это и к лучшему, потому что, как ни странно, я чувствую, что мама бы расстроилась, узнай папа первым. В этом плане с разведенными родителями бывает непросто. Вот так вот все сложно.

В общем, мой новый план — рассказать сначала маме. Но не завтра, ведь завтра воскресенье, а такой разговор не стоит начинать после похода в церковь.

И почему с тобой мне так просто говорить обо всем этом?

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 7 декабря, 16:46

ТЕМА: Re: День каминг-аута

Блю!

Поверить не могу, что папа подарил тебе книгу гребаного Казановы. Тот неловкий момент, когда родители умудряются превзойти себя по части полного неведения, да? Тогда неудивительно, что ты не смог ему рассказать. Мне жаль, Блю. Знаю, ты предвкушал этот момент. А если тебя просто тошнило от волнения, то мне жаль, что тошнило тебя понапрасну. Я даже не представляю, какой должна быть тактика «выхода из шкафа» при разведенных родителях. Я планировал однажды просто посадить своих на диван и покончить с этим. Но для тебя это не вариант, так ведь? У меня сердце болит за тебя, Блю. Как бы я хотел, чтобы тебе не пришлось давиться еще одним куском этого пирога-катастрофы.

Ну а насчет того, что со мной тебе проще обо всем этом говорить: может, это потому, что я милаха и дружу с грамматикой? Кстати, ты правда думаешь, что я с ней дружу? А то мистер Вайз говорит, я любитель неполных предложений.

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 9 декабря, 16:52

ТЕМА: Re: День каминг-аута

Жак!

К твоему сведению, с тобой легко говорить не потому, что ты милаха, а, скорее, наоборот. В реальности я замолкаю, когда оказываюсь рядом с симпатичными парнями. Просто застываю и ничего не могу с собой поделать. Но я знаю, что спросил ты об этом только чтобы я снова назвал тебя милым, поэтому я так и сделаю. Ты милый, Жак. И, наверное, ты и правда любишь неполные предложения, но мне это нравится.

Не знаю, намеренно ли ты раскрыл имя своего учителя по английскому… Ты даешь мне много подсказок, Жак. Иногда я задаюсь вопросом, осознаешь ли ты, насколько много.

В любом случае спасибо, что выслушал. Спасибо за все. Выходные выдались очень странными, но разговор с тобой сделал их в разы лучше.

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 10 декабря, 19:11

ТЕМА: Re: День каминг-аута

Блю!

Черт… Да. Я не специально упомянул мистера Вайза. Наверное, так и правда можно существенно сузить круг поиска, если захотеть. Мне от этого как-то не по себе. Прости, что я такой идиотище.

Итак, кто все эти симпатичные парни, которые заставляют тебя нервничать? Они не могут быть настолько очаровательными. Надеюсь, ИХ неполные предложения тебе не нравятся.

Дай знать, как пойдут дела с мамой, ладно?

Жак

 

15

Видимо, теперь репетиции Диккенса в «ВаХа» будут нашей фишкой. Сегодня пятница, и Эбби без машины, поэтому идет со мной домой после школы с сумкой ночных вещей. Знаю, жить так далеко — наверняка отстой, но вообще мне нравятся наши ночевки.

Вполне предсказуемо мы приезжаем в кафе раньше Мартина. Сегодня народу тут больше. Мы садимся за столик, но он у входа, поэтому мы как будто в центре внимания. Эбби устраивается напротив меня и тут же начинает нервно строить домик из коробочек джема и пакетиков сахара.

Вскоре в «ВаХа» врывается Мартин, и за шестьдесят секунд успевает дважды передумать насчет заказанного напитка, рыгнуть и, энергично размахивая руками, уничтожить сахарно-джемовый домик Эбби.

— Черт, прости-прости, — говорит он.

Эбби мимолетно мне улыбается.

— И я забыл сценарий. Фигня какая-то.

Да он сегодня в ударе.

— Можем вместе читать с моего, — предлагает Эбби, придвигаясь к нему поближе.

Увидев выражение его лица, я едва сдерживаю смех.

Мы сразу приступаем ко второму акту, и масштабы катастрофы уже не так велики, как неделю назад. По крайней мере, мне не приходится подсказывать им каждую строчку. Мои мысли начинают блуждать.

Я думаю о Блю. Всегда о нем. Мои мысли на самом деле всегда блуждают только в одном направлении. Сегодня утром я получил от него еще одно письмо. В последнее время мы переписываемся почти каждый день, и я до безумия много о нем думаю. Сегодня даже чуть не облажался на лабораторной по химии, потому что в голове отвечал на письмо Блю и забыл, что разливаю азотную кислоту.

И это странно, потому что раньше его письма были отделены от моей офлайн-жизни, но теперь, возможно, они и есть моя жизнь. А все остальное — лишь попытки пробраться сквозь сон.

— О боже, Марти, нет, — просит Эбби. — Не вздумай.

Внезапно Мартин опускается на колени, откидывает голову назад, прижимает руку к груди и начинает петь. Это большой шикарный номер из второго акта. Мартин полностью вошел в образ Фейгина: голос у него низкий и неровный, а в словах проскальзывает британский акцент. Мы его потеряли.

На нас глазеют люди. И у меня нет слов: мы с Эбби просто уставились друг на друга в этой самой ошеломительной неловкой тишине, которая когда-либо повисала в мире.

Мартин допевает песню до конца. Наверное, он репетировал. А потом (я не шучу) он возвращается на место, словно ничего не случилось, и начинает поливать вафли сиропом.

— Даже не знаю, что сказать, — произносит Эбби.

А потом вздыхает и обнимает его.

Клянусь, в эту секунду он похож на гребаного героя из аниме. Из глаз у него почти выскакивают сердечки. Он ловит мой взгляд, и его мультяшный рот прямо-таки расплывается в сияющей улыбке. Ничего не могу поделать — я широко улыбаюсь ему в ответ.

Может, он шантажирует меня. Может, в то же время становится моим другом. Кто, черт подери, знает, возможно ли такое.

* * *

А может, я просто очень взбудоражен. Не знаю, как и объяснить. Сейчас все кажется забавным. Мартин забавный. Мартин, который горланит на весь «Вафл Хаус», целиком и полностью, уму непостижимо, как уморителен.

Через два часа мы прощаемся с ним на парковке, и Эбби забирается ко мне в машину на пассажирское сиденье. Над нами — темное чистое небо. С минуту мы дрожим от холода и ждем, пока в салоне потеплеет. Я выруливаю с парковки и выезжаю на Росвелл-роуд.

— Чья песня? — спрашивает Эбби.

— Rilo Kiley.

— Не знаю их. — Она зевает.

В машине играет тот сборник, который Лиа записала мне на день рождения, в него включены три песни Rilo Kiley с их первых двух альбомов. Лиа вроде как запала на Дженни Льюис, солистку группы. Но на нее невозможно не запасть. Я на двадцать лет младше, стопроцентный гей — и то бы с ней замутил.

— Мартин сегодня… — Эбби качает головой.

— Чудо в перьях.

— Очаровательное чудо в перьях, — поправляет она меня.

Я поворачиваю налево к жилому району. Машина нагрелась, улицы почти пусты, и все вокруг такое тихое, уютное и безопасное.

— Точно, очаровательное, — заключает она. — Хотя, увы, не в моем вкусе.

— И не в моем, — выпаливаю я, и Эбби смеется.

И снова тяжесть в груди. Надо просто рассказать ей.

Блю сегодня признается маме, что он гей, — таков, по крайней мере, план. Они устроят ужин, и он наверняка специально нальет ей вина. А потом соберет волю в кулак и все ей расскажет.

Я волнуюсь за Блю. И, может быть, немного ему завидую.

Это его признание станет для меня в каком-то смысле потерей. Наверное, мне нравилось быть единственным, кто знает его секрет.

— Эбби, можно с тобой кое-чем поделиться?

— Конечно, давай.

Кажется, музыка затихает. Мы останавливаемся на светофоре, я собираюсь повернуть налево и слышу только бешеное тиканье поворотника. Мое сердце словно бьется ему в ритм.

— Только обещай, что никому не скажешь. Никто не знает.

Эбби не отвечает, но я вижу, как она поворачивается ко мне. Она сидит в кресле с ногами. Она ждет.

Я не собирался делать этого сегодня.

— В общем, тут такое дело… Я гей.

Никогда раньше я не произносил эти слова вслух. Я молча опускаю руки на руль в ожидании каких-то необычных чувств. Загорается зеленый.

— Оу, — произносит Эбби, и повисает напряженная пауза.

Сворачиваю налево.

— Саймон, тормози.

Впереди справа стоит маленькая пекарня, и я подъезжаю к ней. Она закрыта на ночь. Я припарковываюсь.

— У тебя руки трясутся, — тихо говорит Эбби.

Она тянет меня за руку, приподнимает рукав и сжимает мою ладонь в своих. Она сидит скрестив ноги, полностью развернувшись ко мне, но я едва ли на нее смотрю.

— Ты впервые признался? — спрашивает Эбби чуть погодя.

Я киваю.

— Ого. — Я слышу, как она делает глубокий вдох. — Саймон, для меня это честь.

Я откидываюсь назад, вздыхаю и поворачиваюсь к ней. Мне мешает ремень безопасности, поэтому я освобождаю руку, чтобы отстегнуть его. Потом обратно протягиваю ладонь, и Эбби переплетает свои пальцы с моими.

— Удивлена?

— Нет.

Она смотрит прямо на меня. Ее глаза блестят в свете уличных фонарей и выглядят как один сплошной зрачок с тонкой карей кромкой.

— Ты знала?

— Нет, вовсе нет.

— Но ты не удивлена.

— А должна быть? — Кажется, она нервничает.

— Не знаю, — говорю я.

Эбби сжимает мою ладонь.

Интересно, как дела у Блю? Порхают ли у него бабочки в животе, как у меня сейчас? Нет, наверняка он испытывает что-нибудь похлеще. Наверняка его так тошнит, что он едва выдавливает слова.

Мой Блю.

Вот так штука: мне почти кажется, что я сделал это для него.

— Что будешь делать? — спрашивает Эбби. — Расскажешь всем?

Я медлю.

— Не знаю. — Я об этом еще не думал. — Ну, рано или поздно расскажу.

— Окей. Люблю тебя, — говорит Эбби.

Она тычет мне пальцем в щеку, и мы едем домой.

 

16

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 13 декабря, 00:09

ТЕМА: открытый

Жак!

Я сделал это. Сказал ей. Трудно поверить… Я все еще трясусь и не могу прийти в себя. Сомневаюсь, что усну сегодня. Вроде она хорошо все восприняла, вполне спокойно — даже не упоминала Иисуса. Иногда я забываю, что мама может быть рациональной и рассудительной (она же эпидемиолог). В основном ее заботило, понимаю ли я, как важно Всегда Предохраняться, Даже Во Время Орального Секса. Я не шучу. Она, кажется, не поверила мне, когда я сказал, что не практикую никакие виды секса. Наверное, это хороший знак.

В общем, спасибо тебе. Я раньше не говорил, Жак, но знай: без тебя у меня не получилось бы признаться. Я сомневался, что вообще наберусь смелости. Это прямо-таки невероятно. Я чувствую, как рушится стена, но не знаю почему, и не знаю, что будет дальше. Только знаю, что все благодаря тебе. Поэтому спасибо.

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 13 декабря, 11:54

ТЕМА: Re: открытый

Блю!

Охренеть, я жутко горжусь тобой! Я бы обнял тебя, если бы мог. Вау, миссис Даже Во Время Орального и мистер Давай Почитаем Гребаного Казанову — я смотрю, мама и папа вносят серьезный вклад в твою половую жизнь. Родителям не помешало бы снизить градус неловкости. Однако замечу, что тебе не стоит думать о сексе, если только он не с кем-то классным. С кем-то, кто так крут, что бешеные дети с района даже не ДУМАЮТ нап и сать на его крыльцо. С кем-то, у кого, скажем, проблемы с неполными предложениями или случайным раскрытием информации. Ага.

Что ж, ты вдохновил меня, Блю. У меня у самого вчера был день каминг-аута. Но признался я не родителям, а одному из лучших друзей, хотя и не планировал. Было неловко, странно и по-настоящему зд о рово. В основном я чувствую облегчение и легкий стыд, потому что, кажется, я придал событию больше значения, чем следовало. Хотя забавно. Часть меня чувствует, будто я перепрыгнул через какой-то барьер, и теперь я на другой стороне и понимаю, что не могу вернуться. Наверно, это приятное чувство или, по крайней мере, интересное. Но я не уверен. В моих словах вообще есть смысл?

Касаемо рушащихся стен: думаю, в этом ты переоцениваешь мою роль. Сегодня герой ты, Блю. Ты сам разрушил свою стену. Может быть, и мою тоже.

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 14 декабря, 12:12

ТЕМА: Re: открытый

Жак!

Я даже не знаю, что сказать.

Я тоже очень тобой горжусь. Действительно знаменательное событие, правда? Наверное, мы запомним этот день на всю жизнь.

Я прекрасно понимаю твои чувства насчет прыжка через барьер: думаю, такое возможно лишь в одном направлении. Если ты «вышел из шкафа», то не сможешь «зайти обратно». Звучит немного пугающе, так ведь? Знаю, нам повезло, что мы говорим о своей гомосексуальности сейчас, а не двадцать лет назад, но признание — до сих пор прыжок в неизвестность. Все оказалось проще, чем я представлял, но в то же время во много раз труднее.

Не волнуйся, Жак. Я думаю о сексе только с теми, кто на День святого Валентина прячется от своей девушки-восьмиклассницы в туалете, ест тоннами «Орео» и слушает невероятно прекрасную депрессивную музыку, но никогда не носит футболок с группами.

Видимо, такой у меня типаж.

(Я серьезно.)

Блю

 

17

Я ДОЛЖЕН с НИМ ВСТРЕТИТЬСЯ.

Сомневаюсь, что смогу продолжать в том же духе. Мне плевать, если это все разрушит. Я скоро начну целоваться с монитором.

Блю Блю Блю Блю Блю Блю Блю.

Серьезно, мне кажется, я сейчас вспыхну.

Весь день в школе меня тошнит от волнения, но в этом совершенно нет смысла, ведь мои чувства не привязаны ни к чему реальному. Это только слова на экране. Я даже, блин, не знаю его имени.

Кажется, я немного влюбился.

На репетиции я постоянно пялюсь на Кэла Прайса с надеждой, что он облажается и выдаст мне подсказку. Какую-нибудь. Любую. Он вытаскивает из сумки книгу, и мой взгляд сразу же устремляется на имя автора. А вдруг это книга гребаного Казановы? Я знаю только одного человека, у кого она есть.

Но это «451 градус по Фаренгейту». Наверное, домашка по литературе.

Да и вообще, как выглядит человек, стены которого рушатся?

На самом деле сегодня никто не может сосредоточиться, потому что все только и думают о десятикласснике, который тайком пробрался в химлабораторию и у которого причиндалы застряли в мерном стакане. Даже не спрашивайте. Судя по всему, новость тут же появилась на Тамблере. И, видимо, мисс Олбрайт так надоело об этом слышать, что она отпускает нас пораньше.

Поэтому я подъезжаю к дому еще засветло. У Бибера сносит крышу от радости, когда он видит меня. Похоже, я первый вернулся домой. Интересно, где Нора. То, что она не дома, — обалдеть как на нее не похоже.

Во мне бурлит беспокойство. Я и есть не хочу. Даже «Орео». Я не могу сидеть без дела и пишу Нику, чтобы справиться о его планах, хотя и так знаю: он рубится в видеоигры в подвале (до начала соккерского сезона это его любимое занятие). Он говорит, что Лиа скоро подъедет, так что я надеваю на Бибера поводок и выхожу из дома.

Когда мы приходим к Нику, Лиа как раз подъезжает к дому. Она опускает стекло и зовет Бибера, и тот, естественно, удирает от меня и принимается прыгать у ее автомобиля.

— Привет, сладкий, — говорит она.

Бибер, опершись лапами о дверь машины, успевает один раз вежливо лизнуть Лию в лицо.

— Ты только с репетиции? — спрашивает она, пока мы плетемся к подвалу.

— Угу. — Я поворачиваю ручку и открываю дверь. — Бибер, НЕТ. Ну, живее!

Будто раньше он никогда не видел белок. О Господи Иисусе.

— Ох. Значит, два часа в день три раза в неделю?

— Теперь четыре раза в неделю, — отвечаю я. — Каждый день, кроме пятницы. И в эту субботу будет репетиция на весь день. — Ого, — отзывается она.

Когда мы заходим в комнату, Ник выключает телевизор.

— Assassin’s Creed? — уточняет Лиа, кивая в сторону погасшего экрана.

— Ага, — говорит Ник.

— Класс, — отвечает она.

А я пожимаю плечами: мне на все двести процентов плевать на видеоигры.

Я лежу на ковре с Бибером, который валяется на спине с нелепо распахнутой пастью. Ник и Лиа в итоге начинают болтать о «Докторе Кто». Лиа устраивается в игровое кресло и теребит рваный край своих джинсов. Ее веснушчатые щеки порозовели, и она что-то оживленно доказывает. Оба полностью поглощены концепцией путешествий во времени. Я разрешаю себе закрыть глаза. И начинаю думать о Блю.

Ладно, я втрескался. Но это не то же самое, что втрескаться в музыканта, актера или несчастного Гарри Поттера. Это настоящее чувство. Должно быть. Оно почти изнуряет.

Вот лежу я на ковре в подвале Ника, видавшем столько трансформаций Могучих рейнджеров, столько сражений на световых мечах и столько пролитого сока — но все, что меня заботит в этом мире, — это поскорее получить письмо от Блю. А Ник и Лиа все еще говорят о чертовой ТАРДИС. Они ничего не подозревают. Они даже не знают, что я гей.

И я без понятия, как им рассказать. После своего пятничного признания Эбби я стал думать, что рассказать Лии и Нику будет просто. По крайней мере проще, ведь мой рот уже произнес заветные слова.

Но оказалось не проще. Оказалось невозможно. Пусть мне кажется, будто я знаю Эбби целую вечность, но познакомился я с ней всего четыре месяца назад.

И, наверное, она еще не успела составить в голове мой цельный образ. Но Лию я знаю с шестого класса, а Ника — с четырех лет, и моя гомосексуальность… Она приобретает колоссальное значение. Не знаю, как рассказать им об этом и остаться Саймоном. Если Лиа и Ник не признают меня, я сам себя не признаю.

У меня гудит телефон. Сообщение от Мартышкиной Задницы:

эй может еще раз в Вафл Хаус?

Я игнорирую его.

Ненавижу отдаляться от Ника и Лии. И дело не в том, что я скрываю свою влюбленность, потому что мы и так не обсуждаем сердечные дела, и всех все устраивает. Даже влюбленность Лии в Ника. Я знаю про нее и уверен — Ник тоже, но между нами есть негласное соглашение никогда не говорить об этом вслух.

Не понимаю, почему с моей гомосексуальностью иначе. Не понимаю, почему из-за этой тайны я чувствую, будто веду двойную жизнь.

Телефон начинает вибрировать — звонит папа. Наверняка готов ужин.

Бесит, что я чувствую облегчение.

Рано или поздно я действительно расскажу ребятам.

* * *

Первую субботу рождественских каникул я провожу в школе. Все в пижамах — сидят на сцене кружком, едят пончики и пьют кофе из пластиковых стаканчиков. Но мы с Эбби пристроились на краю сцены: мои ноги болтаются над оркестровой ямой, ее — лежат на моих коленях.

Пальцы у меня липкие от сахарной пудры. Я где-то далеко. Изучаю кирпичные стены в зале. Некоторые кирпичи в задней стене темнее других, почти коричневые, и складываются в форму двойной спирали. Сделано вроде бы случайно, но в то же время до странности намеренно.

Двойные спирали — это интересно. ДНК. Буду думать о ней.

Попытки не думать о чем-то подобны игре в «Ударь крота»: затолкаешь одну мысль подальше — на поверхность тут же лезет другая.

Крота у меня, судя по всему, два. Крот первый: на этой неделе я трижды тусовался с Ником и Лией после репетиции, а значит, у меня было три шанса сказать им, что я гей, но все три раза я промолчал, поджав хвост. Крот второй: Блю. Безупречно грамотный Блю, который и не представляет, сколько раз я перечитываю каждое свое письмо перед отправкой. Блю, который так закрыт, но (удивительно!) иногда очень любит пофлиртовать. Блю, который думает о сексе, о сексе со мной.

Ах да, двойные спирали. Извилистые, петляющие двойные спирали.

Мартин заходит в зал через задние двери. На нем длинная старомодная ночная сорочка и бигуди.

— О, вау. Он и правда… Окей. — Эбби кивает и широко улыбается, глядя на Мартина.

Он делает пируэт, но тут же запутывается в подоле ночнушки и, в последний миг схватившись за подлокотник кресла, победно улыбается. Это Мартин, дамы и господа. С ним вся жизнь как представление.

Мисс Олбрайт подходит к сидящим на сцене и призывает к порядку. Мы с Эбби тут же примыкаем к остальным. Я оказываюсь рядом с Мартином и одариваю его улыбкой. Он слегка ударяет меня по руке, но взгляд его устремлен вперед, как у папаши, который пришел на тренировку к сыну (папаши, который одевается, как моя бабуля).

— План такой, пижамная банда, — начинает мисс Олбрайт. — Утром мы разберемся с музыкальными номерами. Сначала номера с большими ансамблями, потом — разделимся на группы поменьше. В обед устроим перерыв на пиццу, а потом прогоним всю постановку целиком.

Через ее плечо я вижу Кэла: он сидит на платформе и пишет что-то на полях своего сценария.

— Вопросы? — спрашивает мисс Олбрайт.

— А тем, кто уже все выучил, нужно носить с собой сценарии и делать пометки? — интересуется Тейлор, дабы убедиться, что мы в курсе, какая она умница.

— Утром — да, днем — нет. По заметкам пройдемся, когда закончим. Я бы хотела прогнать оба действия подряд. Естественно, получится сумбурно, но это нормально. — Мисс Олбрайт зевает. — Ладно, перерыв пять минут, а потом начнем с песни «Food, Glorious Food».

Я собираю волю в кулак и, пока не успел отговорить себя, подхожу к Кэлу и усаживаюсь рядом с ним на платформу. Задеваю коленом его колено и говорю:

— Милый горошек.

Кэл улыбается.

— Милые лабрадоры.

Ну, он очаровашка, поэтому придираться я не буду, но собаки у меня на штанах — однозначно золотистые ретриверы.

Я заглядываю к нему в сценарий.

— Что рисуешь?

— А, это? Не знаю, — говорит он, убирает челку назад и краснеет.

И, боже милостивый, он просто прелесть.

— Я не знал, что ты умеешь рисовать.

— Вроде того.

Он пожимает плечами и поворачивает сценарий ко мне. Рисунок у него динамичный, с жирными штрихами и острыми углами. Неплохо. Правда, Лиа рисует лучше. Но это все неважно, потому что нарисовал Кэл супергероя.

Супергероя, понимаете? Мое сердце сжимается и замирает. Блю любит супергероев.

Блю.

Я чуть придвигаюсь к Кэлу, и наши ноги соприкасаются, совсем немного.

Не уверен, заметил ли он.

Не знаю, почему я сегодня такой смелый.

Я на девяносто девять и девять десятых процента уверен, что Кэл — Блю.

Но есть крошечный шанс, что я ошибаюсь. И я почему-то не могу просто взять и спросить напрямую.

Поэтому я спрашиваю:

— Как тебе кофе?

— Очень даже ничего, Саймон. Очень даже ничего.

Я поднимаю голову и вижу, что Эбби с большим интересом наблюдает за мной. Я бросаю на нее недовольный взгляд, и она отворачивается, но на губах ее остается легкая понимающая улыбка, которая меня просто убивает.

* * *

Мисс Олбрайт отправляет меня, Кэла и еще нескольких ребят в кабинет музыки и назначает Кэла главным. Учитывая обстоятельства, это мне на руку.

Чтобы попасть туда, мы должны пройти мимо кабинетов математики и естествознания и спуститься по задней лестнице. В субботу здесь темно, жутко и классно. Школа совсем пуста. Кабинет музыки находится внизу, в закоулке в конце коридора. Раньше я пел в хоре, так что мне доводилось здесь бывать, и с тех пор тут ничего не изменилось. Складывается впечатление, что кабинет не менялся лет двадцать.

У стен — три ряда стульев на встроенных платформах, образующих половинку шестиугольника, в центре — большое деревянное фортепиано с ламинированной наклейкой, которая велит держать правильную осанку. Кэл садится на край банкетки и потягивается, убрав руки за голову.

— Так. Мм, может, начнем с «Consider Yourself» или «Pick a Pocket or Two»? — спрашивает он, водя ногой по ножке банкетки. Вид у него растерянный.

Тем временем Мартин пытается нанизать одну бигудю на конский хвост Эбби, и она тыкает его в живот барабанной палочкой, а кое-кто из ребят достал гитары и наигрывает поп-песни без разбора.

Никто особо не слушает Кэла, кроме меня. Ну и Тейлор.

— Убрать эти пюпитры? — спрашиваю я.

— Эм, да, было бы здорово, — говорит он. — Спасибо, ребят.

На одном из пюпитров лежит ярко-оранжевый листок, который привлекает мое внимание. На нем — слова «СЕТ-ЛИСТ», написанные черным маркером, а ниже — список песен. Это классные старые песни типа «Somebody to Love» и «Billie Jean».

— Что это? — спрашивает Тейлор, и я пожимаю плечами, передавая лист ей.

— Ерунда какая-то, — говорит она, отбрасывая его в сторону.

Конечно, ерунда. Тейлор — враг всего классного.

Кэл принес ноутбук мисс Олбрайт с фортепианными записями аккомпанемента. Все очень стараются, чтобы закончить после первого прогона, поэтому репетиция проходит вполне неплохо. Как бы мне не хотелось этого признавать, но, кажется, у Тейлор лучший голос в школе после Ника.

Эбби так круто танцует, что тянет на себе весь ансамбль. А все, к чему прикасается Мартин, становится странным, нелепым и ужасно смешным. Особенно, когда он в ночнушке.

Еще почти час до общего сбора в актовом зале, и мы, вероятно, должны прогнать сценарий еще раз, но будем реалистами: сегодня суббота, а мы — объевшаяся пончиками кучка подростков из драмкружка, гуляем по темной пустой школе в пижамах…

Заканчивается все тем, что мы поем диснеевские песни на лестнице. Эбби, как выяснилось, наизусть знает весь репертуар «Покахонтас», и, конечно, все знают песни из «Короля Льва», «Аладдина» и «Красавицы и чудовища».

Видимо, оттого, что Тейлор отлично подбирает гармонии, а мы разогрели голоса на песнях из постановки, звучит это обалденно. И акустика на лестнице шикарна.

А потом мы возвращаемся наверх, и Мила Одом с Ив Миллер выкатывают кресла на колесиках из компьютерного класса. Как удачно, что в Криквуде длинные прямые коридоры.

Вот оно счастье — держаться за кресло обеими руками, пока Кэл Прайс мчит его по коридору. Мы идем наперегонки с двумя десятиклассницами из ансамбля. Кэл — парень довольно медлительный, поэтому они нас сильно обгоняют, но мне как-то все равно. Он держится за мои плечи, мы оба смеемся, и шкафчики проносятся мимо, размазываясь в голубую зубную пасту. Я опускаю ноги, и мы останавливаемся. Наверное, сейчас мне надо встать с кресла… Я поднимаю руку, чтобы «дать пять» Кэлу, но вместо этого он на секунду переплетает свои пальцы с моими. Потом опускает взгляд и улыбается, пряча глаза за челкой. Мы разъединяем ладони, и я чувствую, как грохочет сердце в груди. Мне приходится отвести взгляд.

Тут, как ни странно, в одно из кресел забирается Тейлор. Ее светлые волосы развеваются позади, пока Эбби толкает ее по коридору, и вот они — неоспоримые чемпионы. Похоже, дело в сильных ногах Эбби. Я понятия не имел, что она такая шустрая.

Эбби падает на меня, смеясь и тяжело дыша, и мы валимся на пол у шкафчиков. Она опускает голову мне на плечо, и я обнимаю ее за талию. Лиа часто конфузится, когда ее трогаешь, и, само собой, я стараюсь не слишком нежничать с Ником, но Эбби любит обниматься, и я тоже, поэтому нам клево. С того разговора в машине после «Вафл Хауса» между нами все так естественно и комфортно. Просто уютно сидеть с ней рядом, вдыхая ее волшебный греночный запах, и наблюдать, как девятиклассники несутся наперегонки по коридору.

Мы с Эбби сидим не шевелясь так долго, что у меня затекает рука. И только когда мы наконец собираемся в актовый зал, я понимаю: за нами наблюдают два человека.

Первый из них — Кэл.

Второй — Мартин. И, похоже, он вне себя от ярости.

— Спир, поговорить надо. — Мартин тянет меня на лестничную клетку.

— Э-э, прямо сейчас? Но Мисс Олбрайт хочет, чтобы мы…

— Мисс Олбрайт подождет, черт подери.

— Ладно, в чем дело? — Я облокачиваюсь на перила и смотрю на него снизу вверх.

На лестнице темно, но у меня хорошо со зрением и я вижу, как напряжена его челюсть. Мартин молчит и ждет, когда все остальные отойдут и не смогут нас услышать.

— Вижу, ты думаешь, это все капец как смешно, — шипит он.

— Что?

Он не уточняет.

— Я не врубаюсь, о чем ты, — в итоге говорю я.

— Естественно, не врубаешься.

Мартин скрещивает руки на груди, растопырив локти, и из глаз его просто хлещет ненависть.

— Марти, серьезно. Я не знаю, почему ты расстроен. Если хочешь просветить меня — отлично. Если нет — мне нечего тебе сказать.

Он шумно выдыхает и опирается на перила.

— Ты пытаешься меня унизить. И поверь мне, я понимаю. Я понимаю, почему ты не в восторге от нашего соглашения…

— Нашего соглашения? Ты, наверно, хотел сказать от твоего шантажа? Да уж, если тебе любопытно, я не в восторге, когда меня шантажируют.

— Охренеть, по-твоему, я тебя шантажирую?

— А как это еще, блин, называется?

Забавно, но я не особо злюсь на него. Немного в шоке, но не сержусь.

— Короче, все кончено. История с Эбби в прошлом, понял? Так что можешь забыть обо всей этой фигне.

Я хмурюсь.

— Между вами что-то произошло?

— Да, произошло, мать твою. Она дала мне от ворот поворот.

— Что? Когда?

Залившись краской, Мартин резко выпрямляется.

— Минут за пять до того, как она набросилась на тебя, — отвечает он.

— Что? Нет, это не то…

— Знаешь что? Забей, Спир. Хотя знаешь, что ты можешь сделать?

Передать мисс Олбрайт, что она не увидит меня до сраного января.

— Ты уходишь? — спрашиваю я.

Я правда не понимаю, какого черта происходит. Уходя, он показывает мне средний палец и даже не оборачивается.

— Мартин, ты?..

— Охрененного тебе Рождества, Саймон, — бросает он. — Надеюсь, ты доволен.

 

18

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 20 декабря, 13:45

ТЕМА: О, малыш

Жак!

Ты не поверишь. Вчера, когда я вернулся из школы, оба моих родителя были дома. Знаю, звучит как ерунда, но ты должен понимать, что моя мама почти никогда не уходит с работы пораньше, а папа ни разу не приезжал, не предупредив заранее. К тому же он был здесь всего две недели назад. В общем, они сидели на диване в гостиной и над чем-то смеялись, но резко прекратили, как только я вошел.

Меня стало мутить, Жак: я был уверен, что мама рассказала папе, что я гей, а это было бы просто… не знаю. В любом случае, через полчаса мучительной болтовни, мама наконец встала и сказала, что на минутку оставит нас с папой наедине, и ушла в спальню. Все было так странно…

В общем, папа, казалось, ужасно нервничает, и я, конечно, тоже нервничал. Мы разговаривали, и я забыл после какой именно его фразы, но я вдруг понял, что ничего ему мама не рассказала. И тут я очень захотел, чтобы он узнал. Почувствовал, что наступил тот самый момент. И я слушал его и ждал, когда выпадет шанс сказать, но он не прекращал говорить о странных, ненужных и скучных вещах.

И тут внезапно, как снег на голову, он мне заявляет, что его новая жена беременна и родит в июле.

Я правда, правда не ожидал. Всю жизнь я был единственным ребенком в семье.

В общем, вот так.

Если кто и сможет найти в этом что-то забавное, так это ты.

Пожалуйста.

Или просто отвлеки меня. Это у тебя тоже хорошо получается.

С любовью,

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 20 декабря, 18:16

ТЕМА: Re: О, малыш

Блю!

Вау. Я просто… вау. Поздравляю? Не знаю. Не могу точно понять, как ты к этому относишься, но кажется, ты не в восторге. Наверное, я бы тоже не был. Особенно, если бы привык быть единственным ребенком в семье. И плюс ко всему этот вечно ужасающий фактор «папа занимается сексом» (и это ТЕБЕ он купил книгу гребаного Казановы?). Тьфу.

А еще я сочувствую, что ты снова хотел «выйти из шкафа», но не получилось. Полный отстой.

Стараюсь найти в этом что-то смешное. Какашки? Какашки — это же смешно, да? Скоро будет много какашек. Не знаю, почему сейчас мне не смешно. КАКАШКИ!!!!! Ну, я правда стараюсь.

Вообще, странно то, как родители тебе это рассказали, — будто бы сговорились. Наверное, папа хотел сначала предупредить твою маму или типа того? И потом ему просто было неловко рассказывать тебе. Знаешь, как будто он наш ровесник и должен рассказать родителям, что кого-то обрюхатил. Это как каминг-аут для натуралов.

Кстати, тебе не кажется, что у каждого должен быть свой каминг-аут? Почему быть натуралом — это установка по умолчанию? Каждый должен сделать свое заявление, и это должно быть важное и неловкое событие, плевать — натурал ты, гей, бисексуал или кто-то другой. Это я так, к слову.

Ладно, не уверен, есть ли толк в моей болтовне. Наверное, я сегодня не в форме (у меня тоже выдался странноватый день). Но знай, мне жаль, что эта новость на тебя как с неба свалилась. Мои мысли с тобой.

С любовью,

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 21 декабря, 09:37

ТЕМА: КАКАШКИ

Жак!

Во-первых, твое письмо здорово помогло. Не знаю, есть что-то в какашках, Казанове и слове «обрюхатил» в контексте с моим папой. Это сплошной кошмар, но, кажется, я действительно вижу в нем нечто комичное. Наверное, иметь маленького брата или сестру-зародыша — не так плохо. Очень интересно, девочка это или мальчик. Так или иначе, после сна мне стало получше. И вообще обсуждения с тобой всегда помогают.

Сочувствую по поводу странного дня. Хочешь поговорить об этом? Конечно, бесит, что гетеросексуалы (и белые, раз уж на то пошло) идут по умолчанию, и о самоопределении должны думать только те, кто не соответствует шаблону. Натуралы тоже должны совершать каминг-аут, и чем более неловкий, тем лучше. Неловкость должна быть обязательным требованием. Наверное, это наша версия гомосексуальной программы?

С любовью,

Блю

P.S. Кстати, угадай, что я сейчас ем.

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 21 декабря, 10:11

ТЕМА: Re: КАКАШКИ

Блю!

Ради твоего же блага надеюсь, что Крошка Зародыш — мальчик, потому что сестры — это головная боль. Рад, что ты уже легче воспринимаешь случившееся, и не знаю, как у меня это получилось, но рад, что смог каким-то образом помочь. И, э-э, не парься насчет моего странного дня. Просто один человек разозлился на меня, и сложно объяснить, но это все дурацкое недопонимание. Пофиг.

Гомосексуальная программа? Ну, не знаю. Скорее программа Homo Sapiens. В этом же весь смысл, так?

С любовью,

Жак

P.S. Ты меня заинтриговал.

Банан?

Хот-дог?

Огурец? :)

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 21 декабря, 10:24

ТЕМА: Программа Homo Sapiens

Жак!

Мне очень нравится.

С любовью,

Блю

P.S. Что за пошлости у тебя в голове, Жак.

P.P.S. Ага, огромный багет.

P.P.P.S. Ладно, это «Орео». В твою честь.

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 21 декабря, 10:30

ТЕМА: Re: Программа Homo Sapiens

Блю!

Как круто, что ты ешь «Орео» на завтрак. И мне нравится твой огромный багет.

Тут такое дело… Я набирал текст, удалял его и пытался придумать, как лучше сформулировать… Но не придумал. Просто скажу прямо: я хочу знать, кто ты.

Думаю, нам стоит встретиться.

С любовью,

Жак

 

19

Сегодня канун Рождества, и я чувствую: что-то не так.

Не плохо, а просто не так. Не знаю, как объяснить.

Все наши традиции соблюдены: мама приготовила оленьи какашки (они же — трюфели «Орео»), елка наряжена и украшена огнями, а песня «Бурундуков» уже спета.

Минул полдень, но мы до сих пор сидим в гостиной в пижамах, каждый со своим ноутбуком. Наверное, паршиво, что у нас пять компьютеров (да, Шейди-Крик — именно такое местечко), но тем не менее. Мы играем в охотников-следопытов на «Фейсбуке».

— Давай, пап, — говорит Элис.

— Ладно, — отзывается он. — Кто-нибудь, кто сейчас в тропиках.

— Есть, — кивает мама и разворачивает ноутбук, чтобы показать нам чьи-то фотографии. — Сделано. Ладно, теперь ищем расставание.

Несколько минут мы молчим, листая новостные ленты. Наконец Нора находит то, что нужно.

— Эмбер Вассерман, — читает она. — «Думала, я тя знаю. По ходу, ошибалась. Когда-нить ты оглянешься и поймешь, что потерял».

— Я бы сказал, предположительное расставание, — говорю я.

— Нет, это точно.

— Но можно ведь интерпретировать ее слова буквально. Например, она упрекает его в том, что он потерял ее айфон.

— Логика Саймона, — вздыхает Элис. — С нами не прокатит. Давай, кнопыш, твоя очередь.

Это папа придумал «логику Саймона», которую я, видимо, все никак не перерасту. Суть ее в том, чтобы выдавать желаемое за действительное, подкрепляя это неубедительными доказательствами.

— Ладно, — кивает Нора. — Теперь наоборот: ищем противную слащавую парочку.

А вот это необычно, совсем не в духе Норы, ведь она никогда не говорит ни о чем, связанном с романтическими отношениями.

— Окей, я нашел. Карис Сьюард. «Какое счастье, что в моей жизни есть Джексон Уайлдштейн. Прошлый вечер был идеален. Оч люблю тя, малыш». И подмигивающий смайлик.

— Отвратительно, — констатирует Нора.

— Это твоя Карие? — спрашивает Элис.

— Нет у меня кариеса, — отвечаю я.

Но знаю, о чем она. Я встречался с Карис почти четыре месяца прошлой весной. Правда ни один из наших совместных вечеров не был идеальным в том смысле, о котором она пишет.

Самое удивительное, что впервые я почти понимаю. Да, пост странный и отвратительный, а жуткое подмигивание переносит сообщение в категорию слишком личного… Но да. Может, я дал слабину, но все, о чем я сейчас способен думать, — это как Блю в последнее время вставляет «с любовью» в конце писем.

Наверное, я могу представить наши с ним идеальные вечера. И хочу кричать об этом на весь мир.

Я обновляю страницу в браузере и говорю:

— Моя очередь. Окей. Еврей, который пишет о Рождестве.

Еврей-епископал, мой парень по переписке. Интересно, как у него дела.

— Почему Ник никогда ничего не публикует? — спрашивает Нора.

Он считает, что «Фейсбук» — это дно общественного дискурса. Хотя и любит говорить о социальных сетях как средстве построения и воплощения своей личности. Что бы это, блин, ни значило.

— Нашла. Яна Голдштейн. «Список кинопремьер в одной руке, меню на вынос — в другой. Готова к завтрашнему дню. С Рождеством, иудеи!»

— Кто такая Яна Голдштейн? — интересуется мама.

— Знакомая из университета, — отвечает Элис. — Хорошо. Что-нибудь об адвокатах. — Она отвлеклась, и я понимаю, что у нее гудит телефон. — Простите, я на минутку.

— Адвокаты? Какого черта, Элис! — вздыхает Нора. — У папы же явное преимущество.

— Знаю, просто мне его жалко, — бросает Элис через плечо и исчезает на лестнице. — Привет, — отвечает она на звонок, и через секунду мы слышим, как закрывается дверь ее спальни.

— Есть! — Папа сияет.

Обычно он фигово играет, потому что на «Фейсбуке» у него всего друзей двенадцать.

— Боб Лепински. «Счастливых праздников от компании „Лепински и Уиллис“».

— Молодец, пап, — говорит Нора и переводит взгляд на меня. — С кем там болтает Элис?

— Черт ее знает, — отвечаю я.

* * *

Элис говорит по телефону уже два часа. Неслыханно.

Игра в охотников-следопытов сходит на нет. Нора лежит с ноутбуком на диване, а родители исчезают в своей комнате. Даже не хочу думать о том, чем они там занимаются. Особенно после новостей об отце Блю и его жене.

Бибер скулит на пороге. С жужжанием приходит сообщение от Лии:

Мы снаружи.

Лиа почему-то не любит стучаться. Стесняется родителей, я думаю.

Я иду к двери, чтобы впустить ее, и вижу, что Бибер уже стоит на задних лапах и пытается поцеловать ее через окно или типа того.

— Лежать, — командую я. — Ну же, Биб.

Я хватаю его за ошейник и открываю дверь. На улице холодно, но солнечно, и на Лии черная шерстяная шапка с кошачьими ушками. Ник как-то неловко мнется позади.

— Привет, — говорю я, оттягивая Бибера в сторону и пропуская их в дом.

— Мы, вообще-то, думали прогуляться, — говорит Лиа.

Я смотрю на нее. Что-то не так с ее интонацией.

— Ладно, — киваю я. — Только мне надо одеться. — (На мне все еще пижамные штаны с золотистыми ретриверами.)

Через пять минут я в джинсах и толстовке с капюшоном, надеваю поводок на Бибера и выхожу на улицу.

— Вы, ребята, просто прогуляться хотели? — спрашиваю я.

Они переглядываются.

— Ага, — выдавливает Ник.

Я вопросительно поднимаю брови, ожидая пояснений, но он отводит взгляд.

— Как вообще дела, Саймон? — интересуется Лиа странным мягким голосом.

Я резко останавливаюсь. Мы едва сошли с моей подъездной дороги.

— Что происходит?

— Ничего. — Она теребит помпоны у себя на шапке. Ник пялится на дорогу. — Просто интересуемся, хочешь ли ты поговорить.

— О чем? — спрашиваю я.

Бибер подходит к Лии, садится на задние лапы и смотрит на нее умоляющим взглядом.

— Ты чего на меня так смотришь, сладкий? — Она треплет его за уши. — Нет у меня печенья.

— Так о чем вы хотите поговорить? — спрашиваю я снова.

Мы не идем, мы стоим у бордюра, и я переваливаюсь с ноги на ногу.

Лиа и Ник снова переглядываются, и тут до меня доходит.

— О боже. Вы переспали.

— Что? — Лиа краснеет, как помидор. — Нет!

Я перевожу взгляд с нее на Ника и обратно.

— Вы не…

— Саймон, нет! Просто замолчи.

Лиа не смотрит на Ника. Она села на корточки и прижалась лицом к морде Бибера.

— Окей, тогда о чем речь? Что происходит?

— Эмм, — произносит Ник.

Лиа выпрямляется:

— Ладно, я пойду. Счастливого Рождества, ребята. Счастливой Хануки. Без разницы.

Она коротко кивает. Потом снова наклоняется, позволяя моему псу лизнуть ее в губы. И исчезает.

Мы с Ником стоим в тишине. Он постукивает пальцами о подушечку большого пальца.

— Ханука закончилась, — наконец говорит он.

— В чем дело, Ник?

— Слушай, не парься. — Он вздыхает, глядя вслед Лии. — Она припарковалась у моего дома. Дам ей минутку, не буду догонять.

— Можешь зайти ко мне. Родителям все равно. Элис дома.

— Да? — Ник оглядывается на мой дом. — Не знаю. Я просто…

Он поворачивается ко мне, и на его лице написано что-то такое… Я знаю Ника с четырех лет и никогда не видел этого выражения.

— Слушай, — он касается моего предплечья. Я ничего не могу с собой поделать и опускаю взгляд на его руку. Ник никогда не прикасается ко мне. — Счастливого Рождества тебе, Саймон. Правда.

А потом он убирает руку, машет на прощание и плетется по дороге вслед за Лией.

* * *

Наша семейная традиция диктует поедание гренок по бабушкиному рецепту на ужин в канун Рождества: толстые ломтики вчерашней халы (они идеальны для максимального впитывания яичной смеси) готовятся в тонне масла на противнях, частично прикрытых кастрюльными крышками. Когда гренки готовит бабуля, она постоянно перемещает крышки, переворачивает хлеб и суетится вовсю (бабушка у меня хардкорная). А когда их делает папа, они никогда не получаются такими сливочными, хотя и все равно обалденные.

Мы едим из свадебного фарфора родителей, причем за обеденным столом, в центр которого мама ставит рождественское украшение, вроде Святого Вертепа. Оно вращается, если зажечь под ним свечу. Очень завораживает.

Элис приглушает свет, мама раскладывает салфетки — и выглядит это роскошно.

Но так странно… Нет ощущения Рождества. Как будто не хватает какой-то искры, только я не знаю какой.

Я чувствую себя так всю неделю и не понимаю почему. Почему в этом году все кажется настолько другим? Может, потому что Элис уехала. Или потому, что я постоянно тоскую по парню, который не хочет встречаться вживую. Который «еще не готов». И в то же время подписывает свои письма «с любовью». Ох, не знаю, не знаю.

Все, чего я сейчас хочу, — снова почувствовать дух Рождества. Вернуть то особенное чувство.

После ужина родители включают «Реальную любовь» и устраиваются на софе, а Бибер вклинивается между ними. Элис снова исчезает поговорить по телефону. Мы с Норой какое-то время сидим на противоположных концах дивана, и я смотрю на елочные огни.

Если прищуриться, они расплываются перед глазами ярким пятном, и мне почти удается поймать то знакомое чувство. Но это бессмысленно, поэтому я возвращаюсь в свою комнату, падаю на кровать и слушаю музыку в случайном порядке.

Спустя три песни раздается стук в дверь.

— Саймон?

Это Нора.

— Чего?

Вот, блин.

— Я вхожу.

Я приподнимаюсь на подушках и недовольно смотрю на нее. Но она все равно заходит, скидывает мой рюкзак с компьютерного кресла и усаживается, подтянув ноги и обхватив руками колени.

— Привет, — говорит она.

— Чего тебе?

Нора уже сняла контактные линзы и смотрит на меня сквозь стекла очков. Волосы ее неряшливо зачесаны назад, она переоделась в футболку с эмблемой Уэслианского университета, и просто удивительно, насколько она теперь похожа на Элис.

— Мне надо кое-что тебе показать, — говорит она, придвигается вместе с креслом к столу и начинает открывать мой ноутбук.

— Ты прикалываешься? — Я вскакиваю.

Серьезно? Она серьезно думает, что я позволю ей влезть в свой ноутбук?

— Ладно. Без разницы. Тогда сам давай.

Она отсоединяет зарядку и придвигается к кровати, передавая ноутбук мне.

— Так что я должен увидеть?

Она поджимает губы и снова смотрит на меня.

— Зайди на «Тамблер».

— Типа… на «Криксекреты»?

Она кивает.

Эта страница у меня в закладках.

— Грузится, — говорю я. — Окей. Готово. И что?

— Можно я сяду рядом? — спрашивает Нора.

— На кровать?

Я поднимаю на нее взгляд.

— Ага.

— Ну, ладно.

Она забирается на кровать рядом со мной и смотрит в экран.

— Листай вниз.

Я листаю вниз. И останавливаюсь.

Нора оборачивается ко мне.

Просто охренеть.

— Ты в порядке? — негромко спрашивает она. — Мне жаль, Сай. Я подумала, ты захочешь знать. Я так понимаю, ты этого не писал.

Я медленно качаю головой.

— Нет, не писал.

24 декабря 10:15

ОТКРЫТОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ САЙМОНА СПИРА ДЛЯ ВСЕХ ПАРНЕЙ

Глубокоуважаемые парни Криквуда!

Настоящим посланием я заявляю, что я гей в кубе и готов к сотрудничеству. Заинтересованные стороны могут обратиться ко мне напрямую, чтобы обсудить подготовку к анальному заднепроходному сексу. Или БЛЮнету. Только я не люБЛЮ, когда дразнят, а потом не дают. Дамочек прошу не беспокоить.

На этом все.

— Я уже пожаловалась на этот пост, — говорит Нора. — Его удалят.

— Но народ его уже прочитал.

— Ох, не знаю… — Она на мгновение замолкает. — Кто мог такое опубликовать?

— Тот, кто не знает, что «анальный заднепроходный секс» — речевая избыточность.

— Совсем крыша поехала, — заключает Нора.

Ну да, я знаю, кто опубликовал этот пост, и, наверное, должен быть рад, что он не выложил свои долбаные скриншоты. Только эта хитрая гребаная отсылка к Блю делает Мартина величайшей, грандиознейшей скотиной на свете. Господи, а что, если Блю прочитает?

Я захлопываю ноутбук и спихиваю его на кресло. Потом откидываю голову назад, а Нора прислоняется к спинке кровати. Идут минуты.

— Ну, вообще это правда, — наконец говорю я. Я не смотрю на нее. Мы оба уставились в потолок. — Я гей.

— Я догадалась, — отвечает она.

Теперь смотрю.

— Правда?

— По твоей реакции, наверное. — Она моргает. — Что будешь делать?

— Ждать, когда пост удалят. А что я еще могу делать?

— Но ты расскажешь людям?

— Думаю, Ник и Лиа уже прочитали, — медленно говорю я.

Нора пожимает плечами.

— Можешь все отрицать.

— Окей, я не собираюсь ничего отрицать. Мне не стыдно.

— Хорошо, ну я же не знала. Ты ведь ничего не говорил до сегодняшнего дня.

О боже. Серьезно?

Я сажусь.

— Ладно, нихрена ты не понимаешь.

— Прости! Господи, Саймон, я просто пытаюсь… — Она смотрит на меня. — Конечно, стыдиться не стоит. Ты же понимаешь это, да? И мне кажется, большинству будет все равно.

— Я не знаю, что у людей в головах.

Она делает паузу.

— Расскажешь маме и папе? И Элис?

— Не знаю, — вздыхаю я. — Не знаю.

— У тебя телефон вибрирует, — замечает Нора и передает его мне.

Пять сообщений от Эбби.

Саймон, ты как?

Позвони, как сможешь, ок?

Ок. Не знаю, как бы это сказать, но зайди на тамблер. Люблю.

Но знай, я никому не рассказывала. Я бы ни за что никому не рассказала. Я тебя люблю, ок?

Позвони мне?

* * *

А потом наступает Рождество. Раньше в этот день я просыпался в четыре утра в сумасшедшем приступе жадности. Не важно, насколько тщательно я искал подсказки (а искал я тщательно, не сомневайтесь), — Санта был просто ниндзя. Ему всегда удавалось удивить меня.

Вот и в этом году я получил бесподобный сюрприз. И тебе, Мартин, благих, сука, вестей.

В семь тридцать я спускаюсь вниз, и внутри меня что-то ворочается и сжимается. Свет выключен, но в окна гостиной ярко бьет утреннее солнце, а на елке сияют лампочки. Пять набитых рождественских чулок слишком тяжелы для каминной полки и лежат на диванных подушках. Единственный, кто бодрствует, — Бибер. Я быстренько выгуливаю его по нужде и кормлю завтраком, а потом мы вместе лежим на диване и ждем.

Я знаю, что Блю сейчас в церкви с мамой, дядей и кузенами, как и вчера вечером. За два этих дня он проведет в церкви больше времени, чем я за всю свою жизнь.

Забавно. Я не думал, что каминг-аут будет большой проблемой, но теперь предпочел бы оказаться в церкви, а не дома, где собираюсь осуществить свой план.

К девяти все проснулись: варится кофе, и на завтрак мы едим печенье. Элис и Нора читают что-то в телефонах. Я наливаю кофе себе в чашку и добавляю гору сахара. Мама наблюдает, как я его размешиваю.

— Не знала, что ты пьешь кофе.

Ну вот опять. Она делает это каждый гребаный раз. Они оба. Загоняют меня в рамки, а когда я пытаюсь их раздвинуть — толкают обратно. Как будто мне ни в чем нельзя меняться.

— А я пью.

— Ладно-ладно. — Мама поднимает руки, как бы говоря: «Полегче, приятель». — Все нормально, Сай, просто непривычно. Пытаюсь угнаться за тобой, только и всего.

Если она думает, что моя любовь к кофе — это грандиозная новость, утречко будет охренительным.

Мы идем открывать подарки. Блю рассказывал, что в его семье подарки открывают по очереди и все родственники сидят и наблюдают друг за другом. Откроют несколько — и прерываются пообедать или типа того. Так цивилизованно. У них целый день уходит на то, чтобы развернуть все лежащие под елкой подарки.

Но у Спиров все по-другому. Элис, пробираясь под елку на корточках, начинает передавать мешки и коробки, и все говорят одновременно.

— Чехол для электронной книги? Но у меня нет…

— Вторая коробка, милая.

— О-о, кофе из «Авроры»!

— На другую сторону, кнопыш. В Уэслианском их все носят.

Через двадцать минут кажется, будто в гостиной взорвался магазин подарков. Я сижу на полу, прислонившись к дивану, и наматываю провода своих новых наушников на пальцы. Бибер держит между лап галстук-бабочку, кусает и дергает его. Весь народ так или иначе расселся по комнате.

Очевидно, настал мой момент.

Хотя, если бы момент в самом деле принадлежал мне, всего этого бы не происходило. В смысле, не сейчас. Не сегодня.

— Эй, ребята, я хочу вам кое-что сказать.

Я пытаюсь говорить непринужденно, но голос мой напряжен. Нора смотрит на меня, еле заметно улыбается, и мой желудок делает сальто.

— Что такое? — Мама выпрямляется.

Я не знаю, как люди это делают. Как Блю это сделал. Два слова. Два чертовых слова — и я больше не тот Саймон, которого все знают. Я прикрыл ладонью рот и смотрю прямо перед собой.

С чего я взял, что это будет просто?

— Я знаю, — говорит папа. — Дай угадать. Ты гей. От тебя кто-то залетел. Нет, ты залетел.

— Хватит, пап, — прерывает его Элис.

Я закрываю глаза.

— Я залетел, — произношу я.

— Я так и думал, сынок, — говорит папа. — Ты светишься.

Я смотрю ему в глаза.

— Нет, правда. Я гей.

Два слова.

На секунду все затихают.

И потом мама говорит:

— Милый, это… Ох, это… Спасибо, что рассказал нам.

И потом Элис говорит:

— Вау, малыш. Рада за тебя.

И папа говорит:

— Гей, значит?

И мама говорит:

— Так, давай поговорим об этом. — Ее любимая профессиональная фразочка.

Я смотрю на нее и пожимаю плечами.

— Мы гордимся тобой, — добавляет она.

А затем папа улыбается и говорит:

— Ну, так которая из них это сделала?

— Что сделала?

— Отбила у тебя охоту к женщинам. Та, что с бровями, дурацким макияжем или неправильным прикусом?

— Это ужасно оскорбительно, пап, — говорит Элис.

— А что? Я просто хочу разрядить обстановку. Саймон знает, что мы его любим.

— Твои гетеросексистские комментарии обстановку не разряжают. Наверное, этого я и ожидал. Мама спрашивает о чувствах, папа все сводит к шутке, Элис уходит в политику, а Нора держит язык за зубами. Можно сказать, в предсказуемости есть свой комфорт, а моя семья чертовски предсказуема.

Но я выдохся и чувствую себя несчастным. Думал, мне станет намного легче. Но, как и все случившееся на этой неделе, вышло как-то странно, сумбурно и нереально.

* * *

— Вот так новости, малыш, — говорит Элис, следуя за мной в комнату.

Она закрывает за собой дверь и, скрестив ноги, устраивается на кровати.

— Аргх. — Я падаю лицом в подушки.

— Эй. — Она клонится на бок, пока не оказывается на одном уровне со мной. — Все супер. Нечего киснуть.

Я игнорирую ее.

— Я не уйду, малыш. А то будешь валяться здесь и включишь свой плейлист. Как там его?

— «Великая депрессия», — бормочу я. Там, типа, все песни Эллиотта Смита, Ника Дрейка и The Smiths. Уже поставил в очередь.

— Именно, — говорит она. — «Великая депрессия». Прямо безудержное веселье. Нетушки.

— Зачем ты здесь?

— Затем, что я твоя старшая сестра и нужна тебе.

— Мне нужно побыть одному.

— Ну уж нет. Поговори со мной, малыш! — Элис ложится рядом, втиснувшись между мной и стенкой. — Это же так круто. Мы можем болтать о парнях.

— Окей. — Я отталкиваюсь руками от кровати и кое-как принимаю сидячее положение. — Тогда расскажи про своего парня.

— Стоп-стоп-стоп, — говорит Элис. — Что?

Я поворачиваюсь к ней.

— Телефонные звонки. Торчишь в своей комнате по нескольку часов. Да брось.

Она краснеет.

— Я думала, мы говорим о твоей личной жизни.

— Ага, значит, я тут устроил сцену, сделал гребаный каминг-аут и послушал, как вы прямо у меня на глазах неловко обсуждаете случившееся — причем в Рождество! — а ты даже не скажешь, есть ли у тебя парень?

На мгновение Элис затихает, и я понимаю, что убедил ее. Она вздыхает.

— Откуда тебе знать, что это не девушка?

— Это девушка?

— Нет, — все-таки отвечает она, привалившись к стене. — Парень.

— Как зовут?

— Тео.

— Он есть на «Фейсбуке»?

— Да.

Я открываю приложение в телефоне и начинаю листать список ее друзей.

— О господи. Прекрати, — просит она. — Серьезно, Саймон, хватит.

— Почему?

— Потому что из-за этого я и не хотела вам рассказывать. Так и знала, что вы начнете.

— Что начнем?

— Закидывать меня вопросами. Следить за ним в сети. Критиковать его за нелюбовь к пирогам, растительность на лице или еще что.

— У него растительность на лице?

— Саймон.

— Прости.

Я кладу телефон на тумбочку. На самом деле я понимаю Элис. По-настоящему понимаю.

Какое-то время мы молчим.

— Я расскажу им, — наконец произносит она.

— Как хочешь.

— Нет, ты прав. Я не хочу быть… не знаю. — Элис снова вздыхает. — Если у тебя хватило смелости признаться им, что ты гей, то и мне надо…

— Найти смелость и признаться, что ты гетеросексуалка.

Она улыбается.

— Типа того. Смешной ты, малыш.

— Стараюсь.

 

20

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 25 декабря, 17:12

ТЕМА: Рождественский кошмар

Блю!

У меня было официально самое эпично странное и ужасное Рождество в жизни, о большей части которого я даже не могу тебе рассказать. И это весьма паршиво. Но да. В общем, ввиду некоторых загадочных обстоятельств, теперь вся моя семья знает, что я гей, а скоро узнает и вся гребаная вселенная. И больше мне тут, наверное, добавить нечего.

Так что теперь твоя очередь меня отвлекать, ладно? Расскажи что-нибудь новенькое о Крошке Зародыше или о пугающих секс-проделках твоих родителей или скажи мне, какой я милый. И не забудь рассказать о том, как ты переел индейки и теперь тебя мутит. Ты в курсе, что я не встречал раньше человека, который говорил бы «меня мутит» вместо «меня блевать тянет»? Я загуглил, твой вариант более литературный. Разумеется.

И, да, я знаю, что завтра ты уезжаешь в Саванну, но молюсь, чтобы у твоего папы был интернет, а то мое сердце не выдержит недельного ожидания письма. Оставь мне свой номер, чтобы я мог тебе писать. Уверяю, эсэмэски я тоже пишу относительно грамотно.

Что ж, счастливого Рождества, Блю. Серьезно. Надеюсь, тебя сегодня оставят в покое, ибо, кажется, ты СЛИШКОМ много времени проводишь с семьей. Может, в следующем году мы улизнем и проведем Рождество вместе — далеко, где родственники нас не достанут.

С любовью,

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 25 декабря, 20:41

ТЕМА: Re: Рождественский кошмар

Ох, Жак, я так тебе сочувствую.

Даже представить не могу, какие загадочные обстоятельства привели к тому, что о твоей ориентации узнала целая вселенная, но, наверное, приятного мало. Понимаю, ты не этого хотел. Если бы я мог что-то исправить…

Никаких новостей о Крошке Зародыше, но меня уже больше чем просто мутит после слова «секс-проделки» в применении к моим родителям.

И я действительно считаю, что ты милый. До нелепого милый. Кажется, я слишком много думаю о том, насколько ты очарователен в письмах, и пытаюсь превратить это в визуальный образ для фантазий и тому подобного.

Но насчет эсэмэсок — нуууу, не знаю. Правда, тебе не стоит волноваться, что я уезжаю. Интернет в Саванне роскошный. Ты даже не заметишь, что я уехал.

С любовью,

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 26 декабря, 13:12

ТЕМА: Фантазии… И тому подобное

Особенно про «и тому подобное»…

Вот тут, пожалуйста, поподробнее.

С любовью,

Жак

P.S. Серьезно. И ТОМУ ПОДОБНОГО?

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 26 декабря, 22:42

ТЕМА: Re: Фантазии… И тому подобное

И… Лучше я помолчу. :)

С любовью,

Блю

 

21

Сегодня первая суббота после Рождества, и «Вафл Хаус» полон стариков, детей и случайного народа, который сидит за стойками и реально читает бумажные газеты. Люди очень любят приходить сюда на завтрак. Ну, наверное, формально «ВаХа» — и есть заведение для завтраков. Родители отсыпаются, поэтому здесь только мы с сестрами — подпираем стенку в ожидании свободного столика.

Мы стоим здесь уже минут двадцать и просто торчим в телефонах. Но тут Элис говорит: «О, привет», глядя на парня за столом на другом конце зала. Тот поднимает голову, улыбается и машет ей. Он кажется на удивление знакомым: долговязый, с кудрявыми каштановыми волосами.

— Это тво..?

— Нет, Саймон. Это Картер Эддисон. Он выпустился на год раньше. Очень хороший парень. Вообще-то, малыш, может, тебе стоит с ним познакомиться, потому что…

— Ага. Я пошел, — говорю я, потому что до меня только что дошло, почему Картер Эддисон выглядит таким знакомым.

— Что? Почему?

— Потому что.

Я протягиваю руку за ключами от машины. А потом выхожу на улицу.

Я сижу на водительском сиденье с айподом в ушах и печкой на полной мощности и перескакиваю с песен Tegan and Sara на Fleet Foxes. Тут пассажирская дверь открывается и в машину садится Нора.

— Так что с тобой такое? — спрашивает она.

— Ничего.

— Ты знаешь того парня?

— Какого парня?

— С которым болтает Элис.

— Нет.

Нора косится на меня.

— Тогда почему убежал, едва его увидев?

Я откидываю голову на подголовник и закрываю глаза.

— Я знаю его брата.

— И кто он?

— Помнишь пост на «Криксекретах»?

У Норы глаза лезут на лоб.

— Тот, в котором..?

— Ага.

— На фига ему это писать?

Я пожимаю плечами.

— Ему нравится Эбби, он гребаный идиот, и плюс он думает, что у нее ко мне чувства. В общем, не знаю. Это долгая история.

— Вот мудак, — отвечает Нора.

— Да уж, — говорю я, глядя на нее.

Нора никогда не ругается.

Я вздрагиваю от громкого стука, поворачиваюсь и вижу разозленное лицо Элис у окна с моей стороны.

— На выход, — командует она. — Я поведу.

Я пересаживаюсь назад. Ну и пофиг.

— И что это была за чертовщина? — спрашивает Элис, выезжая с парковки и сверкая глазами в зеркале заднего вида.

— Не хочу об этом говорить.

— Ладно, но вообще мне было немного неловко объяснять Картеру, с чего вдруг мои брат и сестра дали деру, как только его увидели. — Она выезжает на Росвелл-роуд. — Кстати, он был с братом, малыш. Брата зовут Марти. Он в твоем классе. Хороший вроде парень.

Я молчу.

— И вообще, я жутко хотела вафель, — сердито добавляет Элис.

— Ну хватит уже, Элли, — вздыхает Нора.

Слова повисают в воздухе.

И еще — Нора никогда не перечит Элис.

До дома мы добираемся в тишине.

* * *

— Саймон. Холодильник в подвале. Не потом. Не через минуту. Сейчас, — чеканит мама. — Или вечеринка отменяется.

— Мам, успокойся. Сейчас все сделаю.

И вообще понятия не имею, с чего она решила, будто это вечеринка.

— Ты же понимаешь, что Ник, Лиа и Эбби были здесь, наверно, триллион раз.

— Прекрасно, — отвечает она. — Но на этот раз ты приберешься в подвале или будешь встречать Новый год у нас с папой в объятиях на диване.

— Или мы пойдем к Нику, — бормочу я.

Мама уже поднимается по лестнице, но разворачивается, чтобы поймать мой взгляд.

— Еще чего. И, кстати, о Нике. Мы с папой поговорили и решили, что нам с тобой нужно сесть и придумать, где он будет отныне ночевать. За сегодня я не волнуюсь, потому что придут девочки, но на будущее…

— О боже, мам, хватит. Я не хочу сейчас это обсуждать.

Господи Иисусе. Как будто наше с Ником пребывание в одной комнате обязательно должно привести к бурному, неистовому сексу.

Все собираются к шести вечера, и, забравшись на хлипкий диван в подвале, мы смотрим повторные серии «Супа» и едим пиццу. Наш подвал похож на капсулу времени с ворсовым ковром верблюжьего цвета и полками, заставленными Барби, фигурками Могучих рейнджеров и покемонами. Здесь есть ванная комната и маленькая прачечная с холодильником. В общем, очень уютно и клево.

На одном конце дивана сидит Лиа, на другом Ник пощипывает струны старой Нориной гитары, а между ними устроились мы с Эбби. Бибер скулит за дверью, наверху то и дело раздаются шаги, а Эбби рассказывает историю о Тейлор. Видимо, Тейлор сказала что-то бесёжное. Я стараюсь смеяться в нужные моменты и, кажется, слегка перевозбужден. Лиа же сосредоточенно смотрит в телик.

Когда мы заканчиваем есть, я бегу наверх открыть дверь Биберу, который чуть не кубарем скатывается с лестницы и влетает в комнату, словно пушечное ядро.

Ник выключает звук на телевизоре и на медленный лад играет мелодию «Brown Eyed Girl». Шаги наверху замирают, и я слышу чьи-то слова: «Ого, как красиво». Это одна из подружек Норы. Голос Ника оказывает сверхъестественный эффект на девятиклассниц.

Ник сидит так близко к Эбби, что я прямо физически чувствую волны паники, исходящие от Лии. Мы с ней устроились на полу и чешем Биберу живот. Она не произносит ни слова.

— Вы только посмотрите на этого пса, — говорю я. — Ни стыда ни совести. Такой, типа: «Щупайте меня».

Я чувствую странную необходимость быть супервеселым и разговорчивым.

Лиа проводит пальцами по завиткам на животе у Бибера и не отвечает.

— У него такой кока-коловый рот, — замечаю я.

Лиа смотрит на меня.

— Нет такого слова.

— Нет?

Иногда я забываю, что придумано у нас в семье, а что существует на самом деле.

И потом вдруг, не меняя интонации, она ни с того ни с сего говорит:

— Кстати, пост удалили.

— Знаю. — Я чувствую нервный трепет в животе.

Я еще не обсуждал тот пост на «Тамблере» с Ником и Лией, хотя в курсе, что они его видели.

— Но можем не обсуждать, — говорит Лиа.

— Все нормально.

Я поднимаю взгляд на диван. Откинувшись на подушках головой к Нику, Эбби сидит с закрытыми глазами и улыбается.

— Ты знаешь, кто его написал? — спрашивает Лиа.

— Да.

Она вопросительно смотрит на меня.

— Это неважно.

Мы ненадолго затихаем. Ник перестает играть, но мычит себе под нос и выстукивает ритм по корпусу гитары. Лиа с минуту скручивает волосы в пучок, а потом снова распускает, и они падают ей на грудь. Я смотрю на нее, избегая взгляда, и говорю:

— Я знаю, что ты хочешь спросить.

Она пожимает плечами, чуть улыбаясь.

— Я гей. Это правда.

— Окей, — отвечает она.

Я замечаю, что Ник больше не мычит.

— Но я не хочу раздувать из этого целое дело, ладно? Короче, не знаю… Кто-нибудь хочет мороженое? — Я встаю.

— Ты только что сказал, что ты гей? — уточняет Ник.

— Да.

— Ладно, — говорит он, и Эбби отвешивает ему шлепок. — Что?

— Это все, что ты хочешь сказать? «Ладно»?

— Ну он же попросил не раздувать из этого целое дело, — парирует Ник. — Что я еще должен сказать?

— Скажи что-нибудь ободряющее. Не знаю. Или неловко подержи его за руку, как я. Да что угодно.

Мы с Ником переглядываемся.

— Я не стану брать тебя за руку, — говорю я с полуулыбкой.

— Как хочешь, — кивает он. — Но знай, что я бы согласился.

— О-о-оу, так-то лучше, — одобряет Эбби.

Молчавшая все это время Лиа вдруг поворачивается к ней.

— Саймон уже рассказал тебе?

— Он… Э-э, да, — отвечает Эбби, покосившись на меня.

— А-а. — произносит Лиа.

И наступает тишина.

— Что ж, я пошел за мороженым, — говорю я и направляюсь к лестнице, а Бибер, путаясь у меня в ногах, пытается не отставать.

* * *

Через несколько часов мороженое съедено, Персик спущен, а соседские фейерверки наконец израсходованы. Я пялюсь в потолок. У нас в подвале фактурный потолок, и в темноте из-за текстуры на нем вырисовываются картины и лица из теней. Ребята принесли с собой спальные мешки, но мы все равно сделали гнездо из одеял, простыней и подушек на ковре.

Рядом со мной спит Эбби, и я слышу, как неподалеку храпит Ник. Глаза у Лии закрыты, но она дышит так, словно не спит. Наверное, невежливо толкать ее из любопытства?..

Но тут она вдруг переворачивается на бок, и вздыхает, и распахивает глаза.

— Куку, — шепчу я, пододвигаясь к ней.

— Куку.

— Ты злишься?

— Из-за чего?

— Из-за того, что я сначала признался Эбби.

Несколько секунд она молчит, а потом отвечает:

— У меня нет права злиться.

— В смысле?

— Это твое дело, Саймон.

— Но у тебя есть право на эмоции, — говорю я. Если чему-то я и научился у матери-психолога.

— И все-таки это не меня касается. — Лиа переворачивается на спину и кладет руку под голову.

Не знаю, что тут ответить. С минуту мы молчим.

— Не злись, — говорю я.

— Ты думал, я паршиво отреагирую или не смогу смириться?

— Конечно, нет. Боже, Лиа, нет. Вовсе нет. Ты самый… Ты же познакомила меня с Драрри. Короче, ни о чем таком я и не переживал.

— Ну ладно. — Другая ее рука лежит на животе поверх одеяла, и я смотрю, как она поднимается и опускается в такт дыханию. — А кому ты еще рассказал?

— Семье. Нора увидела пост, поэтому пришлось.

— Ага, но я имела в виду кому еще, кроме Эбби?

— Никому, — говорю я. Но потом закрываю глаза и думаю о Блю.

— Тогда как это попало на «Тамблер»?

— Ах да. — Я корчу гримасу и, снова открыв глаза, добавляю: — Длинная история.

Лиа подвигает ко мне голову, но молчит, и я чувствую, что она за мной наблюдает.

— Кажется, я сейчас усну, — говорю я.

Но это не так. Я не сплю. Еще очень долго не сплю.

 

22

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 1 января, 13:19

ТЕМА: Re: старые добрые времена

Жак!

Бедный зомби. Надеюсь, ты уже снова спишь, пока я это пишу. Из хороших новостей: осталось еще целых четыре дня каникул, которые, разумеется, ты должен посвятить сну и написанию мне писем.

Мне тебя вчера не хватало.

Вечеринка прошла нормально. Праздновали мы в доме у мачехиной бабушки, а ей под девяноста, так что к девяти мы сидели дома перед телевизором.

О, и, кстати, мистер Кризис-Сексуальной-Идентичности тоже был там, и жена его серьезно беременна. За ужином они с папиной женой сравнивали УЗИ-снимки своих зародышей. Наш Крошка Зародыш выглядит как стандартный милый маленький инопланетянин с большой головой и крохотными конечностями. Я даже рассмотрел его или ее нос, и это в каком-то смысле клево. Но, увы, у жены мистера Кризиса-Сексуальной-Идентичности УЗИ-снимок был в 3D. Об этом, Жак, скажу только, что существуют в мире вещи, которые нельзя развидеть.

Что планируешь делать до начала учебы?

С любовью,

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 1 января, 17:31

ТЕМА: Re: старые добрые времена

И правда зомби. Я в раздрае. Мы только что вернулись из «Таргета», и я умудрился уснуть в машине по пути домой. Хорошо, за рулем была мама.

Фишка в том, что «Таргет» всего минутах в пяти от нашего дома. Тупо, правда? Короче, теперь я чувствую себя странно, сонно и потерянно, а родители, сто процентов, захотят устроить сегодня Семейный-с-большой-буквы-Ужин.

Аргх.

Сожалею о твоей душевной травме, вызванной 3D-УЗИ. Ты очень любезно постарался уберечь меня от подробностей, но, к несчастью, я чертов идиот и, когда дело доходит до гугл-картинок, теряю последние крупицы самообладания. Так что теперь оно выжжено и в моем мозгу. О, чудо жизни. Можешь еще загуглить «куклы реборн», из той же серии. Серьезно, иди погугли.

Выходные проходят как всегда, за исключением того, что каждая гребаная вещь во вселенной напоминает мне о тебе. «Таргет» наполнен тобой. Знаешь, бывают такие толстые черные маркеры «Супер Шарпи»? И, конечно, суперклей? Получается прямо канцелярский набор «Лиги справедливости». Я почти купил его, просто чтобы посылать тебе фотки, запечатляющие их борьбу с преступностью. Хотел сделать им плащи и все такое. Только вот КОЕ-КТО до сих пор не хочет обмениваться номерами…

С любовью,

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 2 января, 10:13

ТЕМА: Реборн

Кажется, ты лишил меня дара речи. Я только что прочитал статью на Википедии и теперь смотрю фотографии и почему-то не могу оторвать от них взгляда. Почти уверен, что ты нашел самую жуткую штуку во всем интернете, Жак.

И еще я прямо вслух посмеялся над твоей канцелярской «Лигой справедливости», которая борется с преступностью. Хотелось бы мне ее увидеть. Но, что касается эсэмэс, могу лишь сказать, что мне очень жаль. Сама мысль об обмене номерами пугает меня до чертиков. Правда. Ты ведь сможешь просто позвонить, услышать мой голос на автоответчике и ДОГАДАТЬСЯ. Не знаю, что тут сказать, Жак. Я не готов раскрыться. Знаю, это тупо, особенно учитывая, что я целыми днями только и делаю, что представляю, как мы однажды встретимся наяву. Но я не могу придумать, как это сделать, все не изменив. Кажется, я боюсь тебя потерять.

Понимаешь, о чем я? Не презирай меня, пожалуйста.

С любовью,

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 2 января, 12:25

ТЕМА: Re: Реборн

Я пытаюсь понять твои чувства насчет эсэмэс… Но ты должен мне доверять! Да, я любопытный, но не стану звонить, если тебе неприятно. Я не хочу придавать этому слишком много значения и не хочу прекращать нашу переписку. Просто было бы здорово писать тебе как обычный человек.

И, ДА, я хочу встретиться с тобой вживую. И, естественно, это что-то изменит… но, кажется, я готов к переменам. Так что, может, это все-таки и правда очень важно. Не знаю. Я хочу знать имена твоих друзей, хочу знать о занятиях после школы и обо всем, о чем ты мне не говорил. Хочу знать, как звучит твой голос.

Но только когда ты сам будешь готов.

Я бы никогда не стал тебя презирать. И ты меня не потеряешь. Просто подумай об этом, ладно?

С любовью,

Жак

 

23

Сегодня первый день школы после каникул, и я серьезно подумываю просидеть до вечера на парковке. Не знаю, как объяснить. Мне казалось, все в порядке. Но теперь, оказавшись здесь, я не могу даже выйти из машины. При одной мысли об этом меня подташнивает.

Нора говорит:

— Я точно тебе говорю: никто уже ничего не вспомнит.

Я пожимаю плечами.

— Тот пост висел на сайте сколько? Три дня? А прошло уже больше недели.

— Четыре, — поправляю я.

— Сомневаюсь, что кто-то вообще читает этот блог.

Мы идем по атриуму как раз, когда звенит первый звонок. На лестнице толкучка. Вроде бы никто не обращает на меня особого внимания, и, несмотря на все недавние заверения Норы, я вижу, что она тоже испытывает облегчение.

Я двигаюсь с толпой, пробираясь к своему шкафчику, и, кажется, наконец-то начинаю расслабляться. Пара человек машет мне как обычно. Гаррет, с которым мы сидим за одним столом на ланче, кивает и говорит: «Как дела, Спир?»

Я бросаю рюкзак в шкафчик и достаю учебники английского и французского. Никто не подсунул мне никаких гомофобных записок, что уже неплохо. И не вырезал слово «педик» на дверце шкафчика, что и вовсе хорошо. Я почти готов поверить, что дела в Криквуде налаживаются или что никто-таки не видел пост Мартина.

Мартин. Господи, даже думать не хочу о том, как увижу его тупое злобное лицо. И, черт побери, естественно, первый урок у нас вместе.

При мысли о встрече с ним во мне по-прежнему шевелится тихий ужас. Я стараюсь просто дышать.

Когда я захожу в крыло, где преподают языковые дисциплины, и спускаюсь по лестнице, в меня чуть не врезается футболист, которого я едва знаю. Я отступаю, пытаясь сохранить равновесие, но он кладет руку мне на плечо и смотрит прямо в глаза.

— Ну, приветики, — говорит он.

— Привет…

Потом он обхватывает ладонями мое лицо и притягивает к себе, будто собирается поцеловать.

— Чмок! — Он улыбается, и лицо его так близко, что я чувствую тепло его дыхания.

Все вокруг ржут, как долбаный Элмо. Я вырываюсь из хватки, щеки горят.

— Ты куда это, Спир? — выкрикивает кто-то. — Макгрегор тоже хочет!

И все снова начинают ржать. Блин, я ведь даже никого из них не знаю. Не понимаю, почему, черт побери, им так смешно.

На уроке английского Мартин на меня не смотрит. Но Лиа и Эбби все равно весь день ведут себя как чертовы питбули — бросают презрительные взгляды во все стороны, стоит кому-то странно на меня покоситься. Ну, это реально очень мило. Все не так ужасно.

Кое-кто перешептывается и смеется. А еще пара ребят ни с того ни с сего широко улыбается мне в коридоре (что бы это ни значило). Две лесбиянки, которых я даже не знаю, подходят к моему шкафчику, обнимают меня и оставляют номера своих телефонов. И еще минимум десяток натуралов считает своей обязанностью сообщить мне о своей поддержке. Одна девушка даже заверяет, что Иисус по-прежнему меня любит.

В общем, тонна внимания. У меня аж кружится голова или типа того.

За ланчем девчонки берутся обсудить и оценить миллион парней, которые, по их мнению, в перспективе могут составить мне пару. И это все офигеть как смешно до тех пор, пока Анна не выдает шутку, что Ник — гей. Тот сразу же вешается на Эбби, и, конечно, настроение Лии теперь безнадежно испоганено.

— А давайте Лии тоже найдем парня! — предлагает Эбби, и, честно, меня аж передергивает.

Я люблю Эбби и знаю, она просто пытается разрядить обстановку, но Господи Иисусе. Иногда она умудряется ляпнуть как раз то, чего не следовало бы.

— Спасибочки, но вот уж нахрен, — отвечает Лиа тошнотворно милым тоном. Глаза ее при этом похожи на искрящиеся раскаленные шары ярости. Она резко встает и молча задвигает стул.

Как только она уходит, Гаррет переводит взгляд на Брэма, и тот закусывает губу. Я вполне уверен: это код натуралов, обозначающий, что Брэму нравится Лиа.

И не знаю почему, но меня это ужасно бесит.

— Если втюрился в нее, просто позови погулять, — говорю я Брэму, и он сразу же краснеет.

Не понимаю, что со мной. Просто задолбали гетеросексуалы, которые не могут взять себя в руки.

Каким-то образом я доживаю до репетиции. Впервые мы репетируем без сценариев и сразу же начинаем прогон больших совместных сцен. Сегодня с нами аккомпаниатор, и все собранны и энергичны. Наверное, людей просто осенило, что до премьеры осталось меньше месяца.

Но посреди песни карманников Мартин вдруг замолкает. И Эбби говорит:

— Да вы, мать вашу, шутите.

И с минуту все, переглядываясь, молчат. Только на меня стараются не смотреть. Какое-то время я не понимаю, что происходит, но потом прослеживаю за взглядом Эбби. Она смотрит в конец зала: там, перед двойными спиралями, стоит пара смутно знакомых парней. Кажется, в прошлом году мы вместе ходили на ОБЖ. На одном из них толстовка с капюшоном, пластмассовые очки и юбка поверх брюк цвета хаки. Оба парня держат огромные плакаты.

У одного написано: «Как делишки, Саймон?»

А у парня в юбке: «ШОК ШОК — в ПОПКИ ХОДОК!»

Они двигают бедрами, изображая совокупление, и еще какой-то народ в это время заглядывает в зал и смеется. Одна девчонка так надрывается от смеха, что держится за живот. Другая восклицает: «Ну хватит, ребят! О боже, вы такие злые». Но все равно смеется.

Странно, я даже не краснею. Кажется, будто я наблюдаю за происходящим в миллионе миль отсюда.

И тут вдруг (кто бы мог подумать!) Тейлор, черт ее, Меттерних сбегает по ступенькам со сцены и бежит по проходу зрительного зала. Эбби — прямо за ней.

— Вот дерьмо, — говорит парень в юбке, а второй хихикает.

И потом оба уматывают из зала, хлопнув дверьми.

Тейлор и Эбби мчат за ними, и потом крики и топот ног сливаются в общий гомон. Мисс Олбрайт бежит следом, а мы с остальными ребятами просто стоим на месте.

Только в итоге я оказываюсь на одной из платформ, зажатый между двумя двенадцатиклассницами, которые приобнимают меня за плечи.

Краем глаза я замечаю Мартина. Он закрыл лицо руками и выглядит поверженным.

Несколько минут спустя Эбби врывается обратно в зал, а за ней, приобнимая Тейлор, входит мисс Олбрайт. Тейлор вся пошла пятнами и раскраснелась, будто плакала. Я смотрю, как мисс Олбрайт провожает ее до первого ряда, усаживает рядом с Кэлом, а потом, опустившись на колени, с минуту о чем-то с ними говорит.

Эбби сразу поднимается ко мне на сцену, качая головой.

— Люди — отстой, — говорит она.

Медленно киваю.

— Честно, я думала, Тейлор треснет одного из них.

Тейлор Меттерних? Серьезно? Почти ударила парня?

— Ты шутишь.

— Нет, правда, — уверяет Эбби. — Я сама была на грани.

— Молодцы, — говорит Брианна, двенадцатиклассница.

Бросаю взгляд на Тейлор. Она откинулась на спинку кресла, закрыв глаза, и шумно дышит.

— Но она его не ударила, так ведь? Не хочу, чтобы из-за меня у нее были неприятности.

— О божечки, не говори так! — восклицает Эбби. — Ты ни в чем не виноват, Саймон. Эти парни — придурки.

— Это не должно сойти им с рук, — замечает Брианна. — Разве у нас нет политики нулевой толерантности?

Но политика нулевой толерантности к травле применяется в Криквуде примерно так же строго, как гребаный дресс-код.

— Не волнуйтесь, — говорит Эбби. — Они сейчас в кабинете у мисс Найт. Думаю, их мамочкам уже звонят.

И, само собой, через несколько секунд мисс Олбрайт собирает всех в круг на сцене.

— Мне жаль, что вам довелось это увидеть. — Она смотрит прежде всего на меня. — Это было крайне неуважительно и неуместно, и я хочу, чтобы вы знали: меня это серьезно задело.

Мисс Олбрайт замолкает, и, подняв на нее взгляд, я понимаю, что она просто в ярости.

— К сожалению, на этом нам придется закончить сегодняшнюю репетицию, потому что мне надо разобраться со случившимся. Знаю, это идет в разрез с нашими планами, за что приношу извинения. Продолжим репетировать завтра.

Потом мисс Олбрайт подходит ко мне и опускается на корточки у моей платформы.

— Ты в порядке, Саймон?

Я чувствую, как немного краснею.

— В порядке.

— Ну хорошо, — говорит мисс Олбрайт тихо. — Просто знай, что этих мудаков отстранят от занятий. Без шуток. Только через мой труп они отвертятся.

Мы с Эбби и Брианной просто таращим на нее глаза.

Я никогда раньше не слышал, чтоб учителя так грубо выражались.

* * *

В итоге Эбби застревает в школе в ожидании последнего автобуса, поэтому мне ужасно неловко. Не знаю. Просто кажется, что все это отчасти моя вина. Но Эбби просит не смешить ее подобными заявлениями и уверяет, что может убить время, наблюдая за соккеристами.

— Я пойду с тобой, — говорю я.

— Серьезно, Саймон. Езжай домой и отдохни.

— Но что, если я хочу поиздеваться над Ником?

Это железный аргумент. Мы срезаем путь через коридор с кабинетами естественных наук, спускаемся по задней лестнице и проходим мимо кабинета музыки, где за закрытыми дверями кто-то устроил отпадную барабанногитарную движуху. Звучит почти профессионально, только вот голоса немного странные и на удивление басовитые. Пока мы идем, Эбби пританцовывает под барабанный бой, а потом мы выскакиваем через боковую дверь и оказываемся неподалеку от площадок для соккера.

На улице охренеть как холодно. И как только соккеристы ходят в шортах и с голыми ногами? На одной из площадок мелькают десятки конских хвостов — это тренируются девчонки. Мы проходим мимо — туда, где парни обегают оранжевые конусы и пинают друг другу мяч. Эбби перекидывает руки через ограждение и прислоняется к нему, наблюдая за игроками. Многие из них надели под футболки лонгсливы из спандекса, а кое-кто даже напялил на ноги щитки. И у всех у них спортивные икры. Так что вид очень даже ничего.

Тренер дует в свисток, и парни ненадолго собираются вокруг него, чтобы выслушать наставления. Потом расходятся — передают друг другу бутылки с водой, гоняют мячи и разминают ноги. Ник сразу подбегает к нам, улыбающийся и порозовевший, — и Гаррет с Брэмом подходят следом.

— Странно, что вам устраивают еще один просмотр, — говорит Эбби.

— Еще как, — кивает Гаррет, тяжело дыша. Он весь мокрый и раскрасневшийся, и глаза у него цвета электрик. — Это, типа, формальность. Просто чтобы решить, — он замолкает, переводя дыхание, — решить, куда кого поставить.

— А, ясно.

— А вы что — прогуливаете репетицию? — спрашивает Ник, улыбаясь Эбби.

— Вроде того, — отвечает она. — Я подумала: «М-да, самое время пойти построить глазки соккеристам». — Потом приближается к Нику и широко улыбается, глядя на него.

— Неужели? — любопытствует Ник.

Мне начинает казаться, что мои уши здесь лишние.

— Значит, все хорошо? — спрашиваю я, поворачиваясь к Гаррету и Брэму.

— Довольно-таки, — отвечает Г аррет, а Брэм кивает.

Забавно: я обедаю с этими парнями пять дней в неделю, но общаемся мы всегда только в группе. Мне бы хотелось узнать их получше. Пускай даже Брэм теряет голову при виде Лии. Не знаю. Но, по крайней мере, и он, и Гаррет, абсолютно нормально ведут себя весь день, хоть и узнали о моей ориентации, а такого я не ожидал от спортсменов.

И, кстати, Брэм — милашка. Он прямо очень-очень милый. Стоит совсем близко к ограждению, весь такой мокрый, в белой водолазке под футболкой. Говорит он редко, но у него мегавыразительные карие глаза. А еще темная кожа, мягкие темные кудри и чудные узловатые пальцы.

— А что, если вы правда завалите прослушивание? — спрашиваю я. — Вас могут выкинуть из команды?

— Прослушивание? — с мягкой улыбкой переспрашивает Брэм.

И когда он смотрит на меня, в груди сладко ноет.

— Просмотр. — Я краснею. Улыбаюсь ему в ответ. И сразу же чувствую себя виноватым.

Из-за Блю. Пускай он не готов. Пускай он — всего лишь слова на экране ноутбука.

Просто ощущение у меня такое, будто он мой парень.

Даже не знаю.

* * *

Может, дело в зимнем воздухе, а может — в икрах парней-соккеристов, но даже после всего произошедшего сегодня у меня вполне хорошее настроение.

Было — пока я не пришел на парковку. Потому что Мартин Эддисон стоит, прислонившись к моей машине.

— Где тебя носило? — спрашивает он.

Я жду, когда он отойдет. Черт, я даже смотреть на него не хочу.

— Можем мы поговорить? — продолжает он.

— Мне нечего тебе сказать, — говорю я.

— Ну ладно. — Мартин вздыхает, и я буквально вижу его дыхание. — Саймон, я должен… Я должен серьезно извиниться.

Я просто стою столбом.

Он вытягивает руки в перчатках и хрустит костяшками пальцев.

— Господи, мне… Мне так жаль. Я не знал… То есть не думал, что люди до сих пор способны на такое дерьмо.

— И правда, кто бы мог подумать? Ведь Шейди-Крик — это центр прогресса!

Мартин качает головой.

— Я правда не думал, что это так важно.

Мне даже и ответить нечего.

— Слушай, прости, ладно? Я взбесился. Из-за Эбби. Не думал головой. И потом мой брат всыпал мне по первое число, и я… Теперь я чувствую себя дерьмом, понимаешь? И вообще, скриншоты я удалил сто лет назад, клянусь. Так что, может, это… скажешь что-нибудь? Пожалуйста?

Я чуть не расхохотался.

— И что, мать твою, я должен сказать?

— Не знаю, — бормочет Мартин. — Я просто пытаюсь…

— Окей, давай так. Я думаю, что ты говнюк. Самый последний говнюк. Черт, даже не притворяйся, будто не знал, к чему это приведет. Ты меня шантажировал. Это ведь… Блин, разве не в этом был весь смысл? Унизить меня?

Мартин качает головой и открывает рот, чтобы ответить, но я обрываю его на полуслове.

— И знаешь что? Не тебе решать, важно это или нет. Для меня это, мать твою, важно. Я хотел сам… Это мое личное дело. И я решаю, когда, где и кому рассказывать и как я хочу это сделать. — У меня вдруг перехватывает дыхание. — Так что, да, ты лишил меня всего этого. И потом втянул Блю. Серьезно? Ты полный мудак, Мартин. Черт, мне смотреть на тебя тошно.

Он плачет. Старается сдерживаться, но по щекам его катятся слезы. И внутри меня что-то обрывается.

— Так что можешь отойти от моей машины и оставить меня, черт подери, в покое?

Мартин кивает, опускает голову и быстро уходит.

Я сажусь в машину. Завожу ее. И начинаю всхлипывать.

 

24

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 5 января, 19:19

ТЕМА: Снег!

Блю!

Посмотри в окно! Поверить не могу. Настоящий снегопад в первый же день после каникул. Может, это станет очередным Снегопокалипсисом? Потому что я был бы совсем, ну совершенно не против, если бы до конца недели нам не пришлось ходить в школу. Господи, сегодня был капец какой странный день. Я даже не знаю, что тебе рассказать, разве что: когда все на свете знают о том, что ты гей, это ужасно утомительно.

Серьезно, я выбился из сил.

С тобой бывает такое, что ты от злости начинаешь плакать? И потом чувствуешь себя виноватым за то, что злился? Скажи мне, что я не странный. С любовью,

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 5 января, 22:01

ТЕМА: Re: Снег!

Мне не кажется, что ты странный. Похоже, у тебя был дерьмовый день, и я бы очень хотел тебе как-нибудь помочь.

Ты не пробовал заедать свои чувства? Я слышал, что «Орео» оказывают лечебный эффект. А еще, хоть и не мне об этом говорить, но тебе правда не стоит чувствовать вину за то, что ты разозлился, особенно если я прав насчет того, что тебя разозлило.

Ладно. Мне нужно кое-что сказать тебе, и боюсь, что тебя это может расстроить. Честно говоря, я, наверное, выбрал худшее время для этого признания. Не могу придумать, как лучше это сформулировать, так что просто скажу:

Жак, я практически уверен, что знаю, кто ты.

С любовью,

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 6 января, 19:12

ТЕМА: Правда?

Ого. Ладно. Я не расстроен. Но это важный момент, правда? Вообще-то я думаю, что тоже понял, кто ты. Так что — просто ради прикола — давай попробую угадать:

1. У тебя такое же имя, как у одного из президентов США.

2. И у персонажа комиксов.

3. Тебе нравится рисовать.

4. У тебя голубые глаза.

5. И как-то раз ты катал меня в компьютерном кресле по темному коридору.

С любовью,

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 6 января, 21:43

ТЕМА: Re: Правда?

1. Как ни странно, да.

2. Довольно-таки малоизвестный персонаж, но да.

3. Честно говоря, нет.

4. Нет.

5. Точно нет.

Мне жаль, но, боюсь, я не тот, о ком ты думаешь.

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 6 января, 23:18

ТЕМА: Re: Правда?

Что ж, мои первые догадки были неплохи. Но да. Вау, похоже, я промахнулся. Прости, Блю. Надеюсь, это не испортит наших отношений. И, может, ты тоже неправ и у нас ничья? Хотя ты, наверное, видел пост на «Тамблере». Господи, я чувствую себя таким идиотом…

С любовью,

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 7 января, 07:23

ТЕМА: Re: Правда?

На «Тамблере» — ты про «Криксекреты»? Честно говоря, я туда не заглядывал с августа. Что там было? Как бы то ни было, тебе незачем чувствовать себя идиотом. Все в порядке. Но я не думаю, что ошибаюсь. Jacques a dit. Верно?

Блю

 

25

Что ж, я и правда был неосторожен. Я оставил целую кучу подсказок, так что не стоит удивляться, что Блю сообразил, что к чему. Может, я даже хотел, чтобы он понял.

Кстати, Jacques a dit — это «Саймон говорит» на французском. Не так уж и хитро, как мне казалось.

Но по-настоящему я все запорол своими намеками на Кэла. Честное слово, я редкостный придурок. Серьезно, сам понять не могу, с чего я так решил. Синезеленые глаза и интуиция, подсказывающая, что Блю — это Кэл? Классический пример логики Саймона. Неудивительно, что я так ужасно, эпично ошибся.

Тем утром я провел минут двадцать, глядя в экран ноутбука на письмо Блю, прежде чем смог ему ответить. А затем просто сидел, обновляя страницу в браузере, пока Нора не постучала в дверь. Но в школу мы все равно приехали за пять минут до начала занятий. Так что еще пять минут я провел сидя в припаркованной машине и уставившись на свое письмо в телефоне.

А ведь он даже не видел тот пост на «Тамблере». Уже неплохо. Точнее, очень даже круто.

Я захожу в школу со звонком, все вокруг как в тумане. К счастью, руки сами набирают нужную комбинацию на замке шкафчика, потому что мозг в отключке. Люди разговаривают со мной, и я киваю, но не воспринимаю ни слова. Вроде бы двое парней — из тех, что ездят на пикапах, — называют меня Семя Квир. Не знаю. Мне уже все равно.

Я могу думать только о Блю. Наверное, в глубине души я надеюсь, что сегодня что-то произойдет. Что он откроется мне. Мне не верится, что Блю оставит свою личность в тайне, ведь он уже знает, кто я. В общем, я ищу знаки повсюду. На уроке французского Лиа передает мне записку, и у меня колотится сердце: вдруг это сообщение от него? «Встретимся у твоего шкафчика. Я готов». Что-то в этом духе. Но это оказывается на удивление реалистичный рисунок в стиле манги, на котором наш француз сосет багет. К слову о том, что напоминает мне о Блю.

И когда кто-то дотрагивается до моего плеча на уроке истории, сердце подпрыгивает, как шарик в пинболе. Но это просто Эбби.

— Тсс, послушай.

И я слышу, как Тейлор объясняет Мартину, что она ничего специально не делает, чтобы добиться просвета между ногами, это просто ее метаболизм, и она понятия не имела, что некоторые девушки стремятся к тому же. Мартин кивает, почесываясь, и скучающе смотрит по сторонам.

— Она ничего не может поделать со своим метаболизмом, Саймон, — говорит Эбби.

— Совсем ничего.

Пусть даже Тейлор и оказалась тайным ниндзя, противостоящим хулиганам, но она все равно довольно ужасна.

Чуть позже Эбби толкает меня в бок и просит подобрать ручку, которую уронила. Внутри меня начинается новый раунд пинбола. Ничего не могу поделать. Во мне зародилось странное предвкушение, которое я не в силах подавить.

Поэтому, когда школьный день подходит к концу и ничего особенного не происходит, я чувствую разочарование. Это как вечером в день рождения понять, что никто не устроит тебе вечеринку-сюрприз.

* * *

В четверг после репетиции Кэл вдруг как бы невзначай упоминает, что он бисексуал. И что, возможно, нам стоит куда-нибудь сходить. Он застает меня врасплох. Милый Кэл с его медлительными движениями, хипстерской челкой и океаническими глазами.

Но есть одна проблема: он не Блю.

А Блю теперь с неохотой отвечает на мои письма.

Поразительно, но я вспоминаю о Кэле только на следующий день, когда прихожу на английский. Я вхожу в класс: мистера Вайза нет на месте, и наши нерды совсем разошлись. Пара ребят спорят о Шекспире, а затем один из них забирается на стул и принимается орать на ухо другому монолог Гамлета. На диване сегодня особенно много народу. Ник уселся на колени к Эбби. Широко улыбаясь, она выглядывает у него из-за спины и подзывает меня:

— Саймон, я тут рассказываю Нику о том, что случилось вчера на репетиции.

— Да, — подхватывает Ник. — И кто такой, скажите мне на милость, сей юноша Кэлвин?

Я краснею и качаю головой.

— Никто. Он из театрального кружка.

— Никто? — Ник наклоняет голову набок. — Уверен? Потому что одна птичка мне напела…

— Заткнись! — кричит Эбби, закрывая ему рот рукой. — Прости, Саймон. Я просто так за тебя рада… Это же не секрет, правда?

— Нет, это не. Короче, ничего не будет.

— Ну, посмотрим, — самодовольно улыбается Эбби.

Не знаю, как ей объяснить, что, по сути дела, у меня уже кое-кто есть. Он тезка одного из американских президентов и малоизвестного персонажа комиксов. Он не любит рисовать, у него не голубые глаза и он пока не катал меня по коридору на компьютерном кресле.

А еще он тот, кому я, судя по всему, нравился больше, пока он не знал, кто я.

 

26

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 9 января, 20:23

ТЕМА: Re: Правда?

Слушай, я все понимаю. Нечестно уговаривать тебя раскрыться, пока ты к этому не готов, только из-за того, что сам я был неосторожен. Уж кто-кто, а я прекрасно это понимаю. Но теперь ты узнал мою супергеройскую личность, а я по-прежнему не знаю твоей — и это немного странно, правда? Не знаю, что еще сказать. Анонимность нам очень помогала, не спорю. Но теперь мне хочется познакомиться с тобой по-настоящему.

С любовью,

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 10 января, 14:12

ТЕМА: Re: Правда?

Ну, Блю — вроде как и есть моя супергеройская личность, так что на самом деле ты говоришь о моей обычной, штатской личности. Но я, конечно, далеко ушел от темы вопроса. Просто не знаю, что еще сказать. Мне правда жаль, Саймон.

Как бы то ни было, кажется, все складывается именно так, как ты хотел. Рад за тебя.

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 10 января, 15:45

ТЕМА: Re: Правда?

Все складывается именно так, как я хотел? Ты это, блин, о чем?

???

Саймон

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 12 января, 00:18

ТЕМА: Re: Правда?

Серьезно, я понятия не имею, о чем ты говоришь, потому что буквально ничего не складывается так, как мне хотелось бы.

Ладно, я понимаю, что ты не хочешь переписываться по эсэмэс. И не хочешь со мной встречаться. Как хочешь. Но меня расстраивает, что теперь все изменилось — даже в имейлах. Да, согласен, ситуация неловкая. В общем, я просто пытаюсь сказать, что пойму, если ты не считаешь меня привлекательным или типа того. Я переживу. Но ты стал моим лучшим другом, и я не хочу тебя терять.

Мы можем сделать вид, что ничего не было, и снова начать общаться как раньше?

Саймон

 

27

Но думать об этом я, разумеется, не перестал.

Воскресенье я провожу у себя в комнате, слушая на полной громкости то The Smiths, то Kid Cudi. И плевать, если родителям моя подборка кажется слишком странной. Пусть удивляются, мне по барабану.

Я пытаюсь заставить Бибера посидеть со мной на кровати, но он носится по комнате, поэтому я выгоняю его в коридор. Он тут же начинает выть под дверью.

— Нора, погуляй с Бибером! — ору я, перекрикивая музыку, но Нора молчит.

Тогда я пишу ей сообщение.

Она отвечает:

Сам погуляй. Я не дома.

Где ты?

Ненавижу эту ее новую фишку вечно где-то шляться.

Она не отвечает. А я чувствую такую тяжесть и вялость, что не могу заставить себя встать и попросить маму.

Я разглядываю вентилятор на потолке. Раз Блю не собирается говорить мне, кто он, значит, я сам должен это понять. Уже не один час я мысленно прохожусь по одному и тому же списку подсказок.

Имя — как у одного из президентов США и малоизвестного персонажа комиксов. Наполовину еврей. Безупречно грамотный. Его часто мутит. Девственник. Толком не ходит на вечеринки. Любит супергероев. Любит «Рисиз» и «Орео» (то есть не дурак). Родители разведены. Старший брат Крошки Зародыша. Папа — учитель английского и живет в Саванне. Мама — эпидемиолог.

Проблема в том, что, похоже, я почти ничего ни о ком не знаю. Ну, то есть я примерно в курсе, кто еще девственник. Но я понятия не имею, у кого родители в разводе и чем занимаются. Ладно, допустим я знаю, что у Ника родители — врачи. Но вот чем занимается мама Лии? И что у нее за отец? Она о нем никогда не говорит. И я понятия не имею, почему папа и брат Эбби все еще живут в Вашингтоне. А ведь это мои лучшие друзья. Мне всегда казалось, что я любопытный, но, видимо, любопытство мое распространяется только на всякую чушь.

Если задуматься, это и правда ужасно. Но вообще, какой смысл? Ведь даже если я решу загадку, это никак не изменит того, что я не нравлюсь Блю. Он узнал, кто я. И теперь все испорчено, и я не знаю, что делать. Я сказал, что пойму, если не нравлюсь ему, и старался, чтобы это звучало так, будто мне все равно.

Но я не понимаю. И мне уж точно не все равно.

Честно говоря, это полный отстой.

* * *

В понедельник я обнаруживаю на ручке своего шкафчика целлофановый пакет, и издалека мне кажется, что это чья-то защитная «ракушка». Я так и представил, как какой-нибудь тупой спортсмен презентует мне свой вонючий бандаж — широкий жест, мудаческий и унизительный. Не знаю. Наверное, у меня паранойя.

Но никакой это не бандаж. Внутри пакета — трикотажная футболка, на которой картинка с альбома «Figure 8» Эллиотта Смита. К ней приложена записка: «Полагаю, Эллиотт понимает, что ты бы сходил на его концерт, если бы мог».

Эти слова написаны на зеленовато-синем картоне прямыми ровными буквами — без малейшего наклона. И, конечно, он не забыл вторую «т» в слове «Эллиотт». Потому что это Блю. Он помнит о таких вещах.

Футболка размера M, очень по-винтажному мягкая, и все в ней абсолютно изумительно и прекрасно. С секунду я раздумываю, не зайти ли в туалет, чтобы сразу в нее переодеться.

Но останавливаю себя. Потому что это все-таки странно, ведь я до сих пор не знаю, кто он. И мысль о том, что он увидит меня в этой футболке почему-то меня смущает. Я аккуратно складываю ее, убираю в пакет и запираю в шкафчике.

Весь оставшийся день я пребываю в нервном и счастливом возбуждении.

Но потом иду на репетицию, и настроение резко меняется. Даже не знаю. Наверное, это из-за Кэла. Когда я подхожу к залу, он как раз выходит в туалет и на пару мгновений останавливается в дверях. Мы улыбаемся друг другу, а затем каждый идет своей дорогой.

И все. Всего лишь секунда. Но в моей груди поднимается такая ярость… Я ощущаю ее физически. И все из-за того, что Блю — чертов трус.

Значит, повесить футболку мне на шкафчик он может, а подойти боится?..

Он все испортил. Вот очаровательный парень с классной челкой, которому я, кажется, даже нравлюсь — но что толку? Не буду я общаться с Кэлом. И парня у меня тоже, наверно, никогда не будет. Я слишком занят, пытаясь не влюбиться в кого-то ненастоящего.

* * *

Остаток недели пролетает в том же изнурительном тумане. Теперь все репетиции длятся на час больше, а значит, ужинаю я наспех за кухонной стойкой, стараясь не ронять крошки на учебники. Папа говорит, что скучает, хотя на самом деле его просто расстраивает, что новые выпуски «Холостячки» приходится записывать. Блю так и не объявился, и я ему тоже не писал.

В пятницу у нас важный день или типа того. До премьеры остается всего неделя, и «Оливера!» мы репетируем дважды, уже в костюмах: девятиклассники и двенадцатиклассники — утром, а десятиклассники и одиннадцатиклассники — после обеда.

В школу в этот день мы приезжаем на час раньше, поэтому Норе приходится торчать с нами в актовом зале. Однако Кэл и ей находит работу, и она, вполне довольная, идет в атриум — расклеивать фотографии актеров возле скриншотов из старого фильма с Марком Лестером и длиннющего списка участников нашей постановки.

За кулисами царит вдохновляющий хаос. Часть реквизита куда-то запропастилась, народ ходит наполовину переодетый в костюмы, а в оркестровой яме музыкальные таланты Криквуда повторяют увертюру. Сегодня мы впервые выступаем под музыку живого оркестра, и только слушая, как ребята играют свои партии, начинаешь по-настоящему ощущать, что премьера совсем скоро. Тейлор, уже переодетая и накрашенная, стоит у занавеса и делает какие-то нелепые вокальные упражнения, которые сама же и придумала. Мартин ищет свою бороду.

На мне первый из трех костюмов: мешковатая рубашка овсяного цвета, обвислые штаны с завязками и никакой обуви. Девчонки мажут мне волосы какой-то фигней, чтобы растрепать их посильней (Хотя куда уж больше? Все равно что одеть каблуки на жирафа!), а потом заявляют, что я должен подвести глаза, и это, мягко говоря, не радует (мне и так пришлось напялить линзы!).

Эбби — единственная, кому я доверяю. Она ведет меня в женскую гримерку и сажает на стул у окна. Девчонкам, кстати, плевать, что в их гримерной парень, и даже не потому, что я гей: просто все ходят, где хотят, — а те, кто стесняется, переодеваются в туалете.

— Закрой глаза, — велит Эбби.

Я закрываю их, и тут же чувствую, как ее пальцы мягко оттягивают мое веко. Потом что-то чиркает по коже, будто она рисует у меня на лице, и оказывается (я не шучу!), что подводка — это чертов карандаш!

— Я выгляжу по-идиотски?

— Вовсе нет, — отвечает Эбби.

Мы молчим.

— Я хотел тебя кое о чем спросить.

— О чем?

— Почему твой папа в Вашингтоне?

— Ну, он пока не нашел здесь работу.

— А-а. А они с твоим братом собираются сюда переезжать?

Она водит кончиком пальца по краю моего века.

— Папа переедет, рано или поздно. А брат только что поступил в Говардский университет.

Она кивает и переходит к другому веку.

— Как-то тупо, что я этого не знал, — говорю я.

— Почему тупо? Наверное, я просто об этом не рассказывала.

— Но я никогда и не спрашивал.

Она принимается за нижние веки, и это сущий ад. Мне приходится держать глаза открытыми, при том что карандаш опасно снует по краю века, а я просто ненавижу, когда что-то касается глаз.

— Не моргай, — просит Эбби.

— Пытаюсь.

Она работает, слегка высунув язык, и пахнет от нее ванилью и тальком.

— Ну вот. Посмотри на меня.

— Готово? — спрашиваю я.

Она окидывает меня оценивающим взглядом:

— Почти.

А потом атакует целым арсеналом пудр и кисточек, как ниндзя.

— Ого! — проходя мимо, восклицает Брианна.

— Знаю, — говорит Эбби. — Саймон, не пойми меня неправильно, но ты стал настоящим красавчиком.

Я поворачиваюсь к зеркалу так резко, что едва не сворачиваю себе шею.

— Как тебе? — спрашивает Эбби, довольно ухмыляясь у меня за спиной.

— Странно.

Так необычно. Мне и без очков-то непривычно на себя смотреть, а теперь с этой подводкой все мое лицо — одни сплошные ГЛАЗА.

— Подожди, вот сейчас Кэл увидит… — шепчет мне Эбби.

Я качаю головой.

— Он не.

Но замолкаю.

Не могу перестать на себя смотреть.

* * *

Первое представление в этот день проходит на удивление гладко, хотя большинство двенадцатиклассников, воспользовавшись случаем, остались дома отсыпаться. Зато девятиклассники так рады пропустить первые два урока, что становятся наикрутейшей в мире аудиторией. Накопившаяся за неделю усталость отступает, и я полностью переключаюсь на волне адреналина, смеха и аплодисментов.

Счастливые и полные энергии, мы переодеваемся в обычную одежду, слушаем наставления мисс Олбрайт, а потом идем на обед вместе с ребятами не из кружка. Я еще в гриме, отчего чувствую странное возбуждение. И не только потому, что я теперь «настоящий красавчик». Просто круто, когда все видят, что ты участник труппы.

Лиа в восторге от моего макияжа.

— Боже мой, Саймон!..

— Отпадно, правда? — ухмыляется Эбби.

Мне неловко. И то, что Милашка Брэм на меня смотрит, тоже делу не помогает.

— Понятия не имела, что у тебя такие серые глаза. — Лиа охает и удивленно поворачивается к Нику: — Ты знал?

— Нет, не знал, — подтверждает Ник.

— По краям они такие темно-серые, внутри посветлее, а у зрачка почти серебристые, с темным отливом.

— Пятьдесят оттенков серого, — вставляет Эбби.

— Фу, — отвечает Лиа, и они с Эбби обмениваются улыбками.

Вот уж точно чудеса.

После обеда мы снова встречаемся в актовом зале, где мисс Олбрайт напоминает нам, какие мы классные, после чего идем за кулисы и опять переодеваемся в костюмы для первой сцены. Все немного торопятся, но мне это даже нравится. Оркестр повторяет партии, десятые и одиннадцатые классы галдят, занимая места.

Этой репетиции я особенно ждал, потому что на нас будут смотреть одноклассники. И Блю, наверное, тоже. Как бы я ни был зол на него, на душе теплеет от мысли, что он где-то здесь, среди зрителей.

Я стою рядом с Эбби, глядя в зал сквозь щель в занавесе.

— Тут Ник. — Она указывает влево. — И Лиа. И Морган с Анной прямо за ними.

— Нам разве не пора начинать?

— Не знаю. — Эбби пожимает плечами.

Я оглядываюсь на Кэла, который сидит за столом неподалеку: на нем наушники с изогнутым микрофоном, и он что-то слушает, хмурясь и кивая. Затем встает из-за стола и выходит в зал.

Я снова поворачиваюсь к зрителям: свет еще горит; ребята перекрикиваются друг с другом, облокотившись на спинки стульев, комкают программки и подкидывают их к потолку.

— Зрители ждут, — говорит Эбби, ухмыляясь в полутьме.

Тут кто-то касается моего плеча. Это мисс Олбрайт.

— Саймон, не мог бы ты подойти на минутку?

— Конечно, — отвечаю я.

Мы с Эбби переглядываемся и пожимаем плечами. Я иду за мисс Олбрайт в гримерку, где, развалившись на пластиковом стуле, сидит Мартин и накручивает бороду на палец.

— Присядь, — говорит мисс Олбрайт, закрывая дверь.

Мартин бросает на меня вопросительный взгляд, явно пытаясь понять, какого черта здесь происходит. Я не обращаю на него внимания.

— У нас тут кое-что случилось, — медленно начинает мисс Олбрайт, — и я хотела сначала обсудить это с вами. Вы вправе об этом знать.

У меня уже дурное предчувствие. Мисс Олбрайт на секунду погружается в свои мысли, но потом моргает и приходит в себя. Вид у нее измученный.

— Кто-то изменил список актеров, который висит в атриуме, — говорит она. — И имена обоих ваших персонажей переделали на непристойный лад.

— Как переделали? — спрашивает Мартин.

Но я сразу все понял. Мартин играет Фейгина. А я указан как «мальчик Фейгина». Несложно догадаться, что какой-то гений решил повеселить народ, вычеркнув несколько букв.

— А, — тут же догоняет Мартин.

Мы переглядываемся, он закатывает глаза, и на секунду мне даже кажется, что мы снова друзья.

— Ага, — продолжает мисс Олбрайт. — Там еще рисунок. В общем, Кэл сейчас с этим разбирается, а я ненадолго отойду поболтать с вашими милейшими одноклассниками.

— Спектакль отменяется? — спрашивает Мартин, хватаясь за щеки.

— Как скажете.

Мартин смотрит на меня.

— Нет, — отвечаю я. — Все в порядке. Только не надо… не надо ничего отменять.

Сердце стучит у меня в ушах. Я чувствую. я и не знаю что. Не хочу даже думать об этом. Лишь в одном я уверен: сама мысль, что Блю не увидит пьесу, кажется мне невыносимой.

Хотел бы я, чтобы мне было все равно.

Мартин закрывает лицо руками.

— Прости, прости меня, Спир.

— Прекрати. — Я встаю. — Понял? Хватит.

* * *

Вообще, я уже немножко устал от всей этой фигни, но стараюсь не расстраиваться. Меня не должно волновать, что какие-то идиоты называют меня идиотским словом, и не должно волновать чужое мнение. Но меня оно волнует. Эбби приобнимает меня за плечи, и, стоя за кулисами, мы смотрим, как мисс Олбрайт выходит на сцену.

— Всем привет, — говорит она в микрофон. Она держит в руках какую-то книжку и не улыбается даже самую малость. — Некоторые из вас меня знают. Я мисс Олбрайт, преподаю в театральном кружке.

В зале кто-то присвистывает и несколько человек хихикают.

— Я знаю, что все вы здесь собрались, чтобы увидеть предпремьерный показ одной классной постановки. Наша прекрасная команда хочет поскорее начать представление, но перед этим я займу пару минут вашего внимания, чтобы напомнить о правилах Криквуда, касательно травли.

От слов «правила» и «травля» народ в зале, как по волшебству, затихает. Слышен только приглушенный шепот и шуршание джинсов о сиденья. Потом кто-то взрывается смехом, кто-то кричит «ТИХО!» и еще несколько ребят хихикают в ответ.

— Я подожду, — говорит мисс Олбрайт и, когда смех затихает, поднимает книжку над головой. — Кто знает, что это?

— Ваш дневник? — Какой-то придурок из десятого класса.

Мисс Олбрайт, игнорируя его, продолжает:

— Это Правила Криквуда, которые вы все должны были прочитать и подписать в начале учебного года.

Но никто уже не слушает. Господи. Как же, наверное, отстойно быть учителем. Скрестив ноги, я сижу за кулисами в окружении девчонок. Мисс Олбрайт продолжает говорить, затем зачитывает отрывки из Правил Криквуда, затем снова что-то говорит. Когда она упоминает политику нулевой толерантности, Эбби сжимает мою ладонь. Минуты текут ужасно медленно.

Я чувствую абсолютное опустошение.

Наконец мисс Олбрайт возвращается за кулисы и швыряет книгу на стул.

— Поехали, — говорит она, и взгляд у нее пугающе напряженный.

Свет в зале потухает, и из оркестровой ямы доносятся первые ноты увертюры. Я выхожу из-за кулис на сцену. Ноги и руки словно отяжелели. Мне хочется домой — забраться под одеяло и включить айпод.

Но занавес уже открывается.

И я продолжаю идти вперед.

 

28

Чуть позже, в гримерке, меня вдруг осенило.

Мартин ван Бюрен. Наш гребаный восьмой президент.

Но не может же быть… Нет, это невозможно.

Полотенце выскальзывает из рук и падает на пол. Вокруг меня девчонки снимают шляпы, распускают волосы, умываются пенками и застегивают чехлы для одежды. Открывается дверь, и раздается взрыв смеха.

У меня голова идет кругом. Что я вообще знаю о Мартине? И что знаю о Блю?

Очевидно, что Мартин — парень умный. Но умен ли он настолько, чтобы быть Блю? И я понятия не имею, есть ли в Мартине еврейская кровь. Вполне может быть. Но он не единственный ребенок в семье, хотя об этом Блю мог и соврать. Не знаю, не знаю… Что-то не сходится. Мартин же не гей.

Правда, как выяснилось, кто-то все-таки считает его геем. Но, пожалуй, не стоит верить на слово какому-то неизвестному придурку, назвавшему меня педиком.

— Саймон! О нет! — восклицает Эбби, застыв в дверях.

— Что?

— Ты все смыл! — С минуту она вглядывается в мое лицо. — Хотя, в принципе, разглядеть еще можно.

— Разглядеть во мне красавчика? — уточняю я, и Эбби смеется.

— Слушай. Ник только что написал мне, что ждет нас на парковке. Мы везем тебя потусить.

— Что? Куда?

— Пока не знаю. Но моя мама уехала в Вашингтон на выходные, а значит, и дом, и машина полностью в моем распоряжении. Так что эту ночь ты проведешь на территории Сусо.

— Мы останемся у тебя с ночевкой?

— Ага, — кивает она, и я замечаю, что она уже смыла грим и переоделась в скинни-джинсы. — В общем, скорей вези сестру домой и делай дела.

Я смотрю на себя в зеркало и пытаюсь пригладить волосы.

— Нора уже уехала на автобусе, — медленно отвечаю я. Так странно. Саймон в зеркале по-прежнему в линзах. По-прежнему почти неузнаваем. — Напомни-ка мне еще раз, почему мы едем тусить?

— Потому что у нас в кои-то веки не будет вечерней репетиции, — говорит она, тыкая пальцем мне в щеку, — и потому что денек у тебя выдался мегастранный.

Меня разбирает смех. Она даже не представляет насколько.

По пути к парковке Эбби о чем-то болтает и что-то планирует, но я едва ее слушаю. Не могу перестать думать о Мартине.

Нет, не может такого быть. Это значило бы, что Мартин написал тот августовский пост на «Тамблере», в котором признался, что он гей.

И что именно с Мартином я переписывался каждый день в течение последних пяти месяцев.

В принципе, в это можно было бы поверить, но его шантаж я себе никак объяснить не могу. Если Мартин — гей, зачем вообще втягивать Эбби?

— Предлагаю провести день в Литтл Файв Пойнтс, — говорит Эбби, — а потом поехать в Мидтаун.

— Звучит отлично, — отзываюсь я.

Все-таки что-то здесь не сходится.

Но потом я вспоминаю наши вечера в «Вафл Хаусе», и репетиции допоздна, и то, что Мартин даже начал мне нравиться незадолго до того, как все покатилось к чертям. Шантаж с привкусом дружбы. Может, в этом и была вся суть?

Вот только я совсем не чувствовал, что нравлюсь ему. Ни капельки. Так что вряд ли. Мартин не может быть Блю.

Если только… Но нет.

Все это не может быть приколом — Блю не может быть приколом. Нет, я не верю. Это было бы слишком жестоко, даже для Мартина.

Мне трудно дышать.

Не может это быть злой шуткой, потому что, если это шутка, я не знаю, что со мной будет.

Даже думать об этом не могу. О боже. Простите, я просто не могу.

И не буду.

* * *

Ник ждет нас у выхода из школы, и они с Эбби при встрече ударяются кулаками.

— Вытащила его, — говорит она.

— Что теперь? — спрашивает Ник. — Едем по домам, берем вещи, а потом ты за нами заедешь?

— Да, заметано, — кивает Эбби. Она снимает рюкзак с одного плеча и, перекинув его вперед, открывает маленький карман, из которого выуживает ключи от машины. Потом наклоняет голову набок. — Ребят, а вы Лии сказали?

Мы с Ником переглядываемся.

— Еще нет, — отвечает Ник.

Он вдруг мрачнеет. И я его понимаю: как бы я ни любил Лию, ее присутствие все меняет. Рядом с Ником и Эбби она будет угрюмой и раздражительной. И в Мидтаун она ехать не захочет. Не знаю, как точнее выразиться, но ее чувство неловкости иногда заразно. И при всем при этом она ненавидит, когда ее куда-то не зовут.

— Может, мы втроем поедем? — осторожно предлагает Ник и опускает глаза.

Я вижу, что он чувствует себя скотиной.

— Можно, — говорю я.

— Можно, — соглашается Эбби. — Поехали.

* * *

Через двадцать минут я уже на заднем сиденье в машине Эббиной мамы, и под ногами у меня целая гора книг в мягких обложках.

— Убери их там куда-нибудь, — говорит Эбби, бросая взгляд в зеркало заднего вида. — Она это читает, когда ждет меня после школы. Или когда я за рулем.

— Ого! А когда я читаю в машине с телефона, меня блевать тянет, — протягивает Ник.

— Мутит, — поправляю его я, чувствуя, как колет в груди.

— У нас что тут, мистер Лингвист завелся? — обернувшись ко мне, ухмыляется Ник.

Эбби выезжает на федеральную автостраду и с легкостью встраивается в нужный ряд. Она даже не нервничает. Я вдруг понимаю, что среди нас она водит лучше всех.

— Ты знаешь дорогу? — спрашиваю я.

— Знаю, — отвечает Эбби.

Через двадцать минут мы подъезжаем к «Зесто». Я никогда здесь раньше не бывал, да и в Атланте толком не был. В кафе очень тепло и шумно, все вокруг едят острые хот-доги, бургеры и тому подобное. Наплевав на то, что сейчас январь, я беру шоколадное мороженое с кусочками «Орео» и, поедая его следующие десять минут, чувствую себя почти нормально.

Когда мы возвращаемся в машину, солнце уже садится за горизонт.

Тогда мы отправляемся в магазинчик «Дочь старьевщика», который располагается по соседству с кофейней «Аврора».

Но я стараюсь не думать о Блю. Какое-то время мы ходим по магазину и разглядываем все подряд. Ник зависает над подборкой книг по восточной философии, Эбби покупает пару колготок, а я бесцельно брожу между витринами, стараясь не таращиться на пугающих девчонок с розовыми ирокезами.

Я не думаю об «Авроре» и не думаю о Блю.

Я не должен думать о Блю.

И не должен думать, что Блю — это Мартин.

Уже темно, но еще не поздно, и Эбби с Ником хотят отвести меня в какой-то феминистский книжный магазинчик, в котором, по их словам, куча всяких гейских штук.

Вскоре мы уже разглядываем книжные полки: Эбби тычет мне под нос какие-то ЛГБТ-книги с картинками, а Ник неловко топчется на месте. В конце концов Эбби покупает мне книгу о пингвинах-геях, а потом мы выходим на улицу и еще какое-то время просто гуляем. Но уже холодает, да и мы к тому же проголодались, поэтому снова забираемся в машину и отправляемся в Мидтаун.

Похоже, Эбби уже решила, куда мы пойдем. Она сворачивает в какой-то переулок и останавливается у тротуара с такой легкостью, будто параллельная парковка — полная ерунда. Потом мы быстро доходим до угла и выходим из переулка на главную дорогу. Ник дрожит от озноба в своей легкой курточке, и Эбби, заметив это, закатывает глаза:

— Ох уж эти парни из Джорджии!

Но тут же приобнимает Ника, растирая на ходу его плечо.

— Мы пришли, — вскоре объявляет она.

Мы стоим у заведения под названием «У Вебстера» на улице Джунипер. Большую террасу украшают рождественские гирлянды и радужные флаги, и хотя на ней никого нет, парковка забита до отказа.

— Это что, гей-бар? — спрашиваю я.

Эбби и Ник ухмыляются.

— Окей, — говорю я, — и как мы туда войдем?

Я метр семьдесят, Ник со своим лицом без признаков растительности и Эбби с кучей фенечек на запястье. На двадцать один мы не тянем, без шансов.

— Это ресторан, — отвечает Эбби. — Мы просто пришли поужинать.

Как только мы заходим, я вижу, что здесь полно парней в шарфах, пиджаках и скинни-джинсах. Все они очень милые и потрясные. У большинства есть пирсинг. В другом конце зала — бар. Оттуда доносится хип-хоп, и официанты, протискиваясь сквозь толпу, несут посетителям пиво и куриные крылышки.

— Вы втроем, да? — спрашивает нас администратор и на мгновение касается моего плеча, отчего внутри у меня все замирает. — Подожди минутку, милый.

Мы отходим в сторону, Ник открывает меню, и оказывается, что все здешние блюда — с намеком. Сосиски. Булки. Эбби хихикает без умолку. Я мысленно уверяю себя, что это просто ресторан. И тут случайно встречаюсь взглядом с красавчиком в облегающей футболке с V-образным вырезом. Я тут же опускаю взгляд, но мое сердце все равно бросается вскачь.

— Я в туалет, — говорю я, уверенный, что взорвусь, если останусь тут стоять.

Туалет располагается за баром, в конце коридора, и мне приходится продираться сквозь толпу, чтобы туда добраться. Когда я возвращаюсь в зал, народу прибавляется. Пара девчонок пританцовывают с пивом в руках, группа парней над чем-то смеется, кто-то держит напитки, кто-то держится за руки…

Кто-то касается моего плеча.

— Алекс?

Я оборачиваюсь.

— Я не.

— Ты не Алекс, — соглашается парень, — но волосы у тебя точь-в-точь как у него.

И с этими словами он запускает пальцы в мою копну и взъерошивает ее.

Он сидит на барном стуле и на вид ненамного меня старше. Блондин, но волосы куда светлее моих. Блондин как Драко. На нем поло и обычные джинсы, а еще он ужасно мил и, пожалуй, немного пьян.

— Как тебя зовут, Алекс? — спрашивает он, соскальзывая со своего стула.

Он выше меня почти на голову, пахнет дезодорантом, и зубы у него невероятно белые.

— Саймон, — говорю я.

— Саймон-простак булочника встретил, — хихикает он.

Ну точно пьян.

— А я Питер, — добавляет он.

И я про себя продолжаю: «Питер, Питер, пожиратель тыкв».

— Никуда не уходи, — говорит он. — Я куплю тебе чего-нибудь выпить.

Коснувшись моего локтя, он разворачивается к барной стойке, и через пару мгновений в моих руках оказывается самый что ни на есть настоящий бокал мартини с чем-то зеленым внутри.

— Как яблочки, — говорит Питер.

Я отпиваю немного. На вкус не так плохо.

— Спасибо. — Меня захлестывает волнением. Даже не знаю. Все это так не похоже на мою обычную жизнь.

— У тебя потрясающие глаза, — улыбается мне Питер.

Тут сменяется песня, и ее басы, гремя, заглушают все вокруг. Он что-то говорит, но я не слышу.

— Что?

Он подходит ближе.

— Ты еще учишься?

— Э-э, да.

Сердце стучит как бешеное. Он стоит так близко, что наши бокалы соприкасаются.

— Я тоже. В университете Эмори, на третьем курсе. Секунду.

Он залпом допивает свой напиток и снова поворачивается к бару. Я смотрю по сторонам в поисках Ника и Эбби. Их посадили за стол в дальнем конце зала, откуда они теперь обеспокоенно за мной наблюдают. Поймав мой взгляд, Эбби принимается яростно махать, а я улыбаюсь и машу им в ответ.

Но тут Питер снова дотрагивается до моей руки и протягивает стопку с какой-то ярко-оранжевой жидкостью, похожей на микстуру от простуды. Сироп «Триаминик» или типа того. Тогда я залпом осушаю свой недопитый яблочный напиток и возвращаю бокал Питеру. Он чокается со мной шотом «Триаминика» и быстро его выпивает.

Я делаю глоток из своей стопки. По вкусу как апельсиновая газировка.

Питер смеется и тянет меня за пальцы.

— Саймон. Ты когда-нибудь пил шоты?

Я качаю головой.

— О-о-о, ну хорошо. Запрокинь голову и просто… — Он демонстрирует на своей пустой стопке. — Понятно?

— Понятно, — говорю я, и по всему телу разливается горячее, радостное чувство.

Я выпиваю шот в два глотка и даже не сплевываю. Потом улыбаюсь Питеру, и он забирает мою стопку, и берет меня за руку, и переплетает свои пальцы с моими.

— Милашка Саймон, — говорит он. — Откуда ты?

— Из Шейди-Крик, — отвечаю я.

— Ясно.

И я понимаю, что он никогда не слышал об этом городке, но все равно улыбается, садится на барный стул и притягивает меня ближе. У него светлокарие глаза, и мне это нравится. Почему-то говорить теперь проще, чем молчать, и что бы я ни сказал, все звучит правильно. Он кивает, смеется и сжимает мои ладони. Я рассказываю ему об Эбби и Нике, на которых стараюсь не смотреть, потому что каждый раз, когда я оборачиваюсь, они вопят на меня взглядами. А потом Питер рассказывает мне о своих друзьях и вдруг восклицает:

— Боже, ты просто обязан с ними познакомиться! Особенно с Алексом.

Он покупает нам еще по шоту «Триаминика», берет меня за руку и ведет к большому круглому столу в углу комнаты. Друзья Питера — большая компания преимущественно парней, и все они очень милые, и у меня голова идет кругом.

— Это Саймон, — говорит Питер, обнимая меня за плечи.

Потом по очереди знакомит с каждым, но я тут же забываю всех, кроме Алекса. Его Питер представляет со словами:

— Знакомься, твой двойник.

Однако звучит это довольно странно, потому что мы с Алексом совсем разные. Ну разве что оба белые. И даже волосы у нас ни капли не похожи: у него «небрежная» укладка, а у меня просто хаос на голове. А Питер все переводит взгляд с него на меня и хихикает. Тут кто-то кому-то садится на колени и уступает мне место, а еще кто-то передает мне пиво. Серьезно, алкоголь тут повсюду.

Друзья Питера шумные и веселые, и я смеюсь, пока не начинаю икать, хотя уже и не вспомню, над чем так хохотал. Питер продолжает меня обнимать, а потом вдруг наклоняется и целует в щеку. Все как будто происходит не в этой Вселенной. И у меня как будто есть парень. И тут я начинаю рассказывать им о Мартине, о переписке, о том, как он взял и принялся шантажировать меня, и оказывается, что это очень смешная история. И все вокруг смеются до слез, и единственная девушка за столом говорит:

— Господи, Питер, боже мой. Он такой очаровашка…

Какое прекрасное чувство.

Но тут Питер наклоняется ко мне — его губы у самого моего уха — и спрашивает:

— Ты что, еще школьник?

— В следующем году заканчиваю.

— Школу? — повторяет он, все еще обнимая меня за плечи. — Сколько тебе лет?

— Семнадцать, — смущенно шепчу я.

Он смотрит на меня и качает головой.

— Ох, милый. — Он грустно улыбается. — Нет, нет.

— Нет? — переспрашиваю я.

— С кем ты сюда пришел? Где твои друзья, милашка Саймон?

Я указываю на Ника и Эбби.

— А. — кивает он.

Он помогает мне встать и, держа за руку, ведет к ним, и комната куда-то плывет, но я все-таки оказываюсь на стуле — за столом рядом с Эбби и напротив Ника, а передо мной лежит нетронутый чизбургер. Холодный, простой, но безупречный — без всякой зелени и с целой горой картошки фри.

— Пока, милашка Саймон, — говорит Питер, обнимая меня и целуя в лоб. — Будь семнадцатилетним, пока можешь.

И он уходит, а Эбби с Ником выглядят так, будто не знают, смеяться им или нервничать. Боже мой. Обожаю их. Серьезно, я так их люблю! Но внутри все как-то странно трепещет.

— Сколько ты выпил? — спрашивает Ник.

Я пытаюсь сосчитать, загибая пальцы.

— Ладно, забей. Не хочу знать. Просто поешь.

— Мне тут ужасно нравится, — улыбаюсь я.

— Это заметно, — отвечает Эбби и принимается кормить меня картошкой.

— Нет, вы видели его зубы? — спрашиваю я. — У него самые белые зубы на свете! Уверен, он использует эти штуки. «Крест» или как их там?..

— Отбеливающие полоски, — подсказывает Эбби.

Она придерживает меня за талию, а Ник придерживает меня за другую талию. То есть за ту же талию, но с другой стороны. Я положил руки им на плечи, потому что я ТАК СИЛЬНО ИХ ЛЮБЛЮ.

— Точно, отбеливающие полоски. — Я вздыхаю. — Он учится в универе.

— Ты уже говорил.

Идеальный вечер.

Все идеально.

Уже даже не холодно. Вечер пятницы, а мы не в «Вафл Хаусе», и не играем в Assassin’s Creed в подвале у Ника, и не тоскуем по Блю. Мы куда-то выбрались, мы наслаждаемся жизнью, и все во вселенной тоже.

— Привет, — говорю я кому-то. Я улыбаюсь прохожим.

— Саймон, господи… — вздыхает Эбби.

— Ладно, Спир, — говорит Ник, — сядешь на переднее сиденье.

— Что? Почему?

— Потому что вряд ли маме Эбби нужна твоя блевотина на обивке.

— Я не буду бле… — начинаю я, но тут же чувствую, как мои внутренности угрожающе скручивает.

В конце концов я забираюсь на переднее сиденье и опускаю окно, и сильный свежий ветер приятно обдувает лицо. Я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза… Но тут же снова их открываю.

— Стойте, а куда мы едем?

Эбби притормаживает, пропуская какую-то машину вперед.

— Ко мне домой, — говорит она. — В Колледж-парк.

— Но я забыл футболку, — протягиваю я. — Мы можем ко мне заехать?

— Это совсем в другую сторону, — отвечает Эбби.

— Черт, — говорю я.

Черт, черт, черт.

— Я одолжу тебе футболку, — говорит Эбби. — Наверняка у нас остались какие-то вещи моего брата.

— И, кстати, ты и так в футболке, — добавляет Ник.

— Не-е-ет. Нет. Мне не надеть, — возражаю я.

— А зачем еще?

— Я не могу ее надеть, — поясняю я. — Это было бы странно. Она должна лежать у меня под подушкой.

— Ага, а это совсем не странно, — ехидничает Ник.

— Это футболка с Эллиоттом Смитом. Вы знали, что он заколол себя, когда нам было по пять лет? Поэтому я никогда не был на его концертах. — Я закрываю глаза. — Вы верите в жизнь после смерти? Ник, а евреи верят в рай?

— Ладно, все ясно, — вздыхает Ник.

Они с Эбби переглядываются в зеркале заднего вида, а потом Эбби перестраивается в правый ряд. Она сворачивает с автострады и вливается в поток машин, и тут я понимаю, что едем мы на север. В Шейди-Крик. За моей футболкой.

— Эбби, я говорил тебе, что ты самый прекрасный человек на свете? Боже мой. Я так тебя люблю. Я люблю тебя даже больше, чем Ник.

Эбби смеется, а Ник заходится кашлем, и я начинаю нервничать, потому что не помню, секрет это или нет, что Ник влюбился в Эбби. Наверное, лучше просто продолжать.

— Эбби, может, станешь моей сестрой? Мне нужны новые сестры.

— А что не так со старыми? — интересуется она.

— Они ужасны, — говорю я. — Нора теперь совсем не бывает дома, а у Элис появился парень.

— И что в этом ужасного? — спрашивает Эбби.

— У Элис появился парень? — спрашивает Ник.

— Ну, они же должны быть Элис и Норой. Они не должны меняться, — объясняю я.

— Не должны меняться? — смеется Эбби. — Но ты же меняешься. Ты совсем не такой, как пять месяцев назад.

— Ничего подобного!

— Саймон, я только что наблюдала, как ты подцепил случайного парня в гей-баре. У тебя на глазах подводка. И ты пьяный в хлам.

— Ничего не в хлам.

Эбби с Ником снова переглядываются и заходятся смехом.

— И никакой он не случайный парень.

— Неужели? — смеется Эбби.

— Он случайный парень, который учится в универе, — напоминаю я ей.

— А, ну тогда ладно, — соглашается она.

* * *

Эбби останавливается у моего дома и ставит машину на ручник, а я обнимаю ее и говорю:

— Спасибо-спасибо-спасибо!

Она ерошит мне волосы.

— Так, дайте мне пару минут, — прошу я. — И никуда не уходите.

Подъездная дорожка уползает у меня из-под ног, но все не так уж плохо. С минуту я вожусь с ключом у замочной скважины. Свет в коридоре выключен, но телевизор работает. Я думал, родители уже спят, но они сидят на софе в пижамах, а между ними устроился Бибер.

— Ты чего вернулся, сынок? — спрашивает папа.

— Мне нужна футболка, — говорю я, но понимаю, что звучит это странно, и начинаю заново: — Я уже в футболке, но мне нужна другая, я хочу взять ее с собой к Эбби, потому что это особенная футболка, не прям у-у-у-у особенная, но она мне нужна.

— Ясно… — говорит мама и переводит взгляд на папу.

— «Прослушку» смотрите? — спрашиваю я. Видео стоит на паузе. — Боже мой, так вот чем вы занимаетесь, пока меня нет! Смотрите настоящие сериалы, у которых есть сценарий! — Я умираю со смеху.

— Саймон. — Вид у папы удивленный, строгий и смеющийся одновременно. — Ты ничего не хочешь нам сказать?

— Я гей, — отвечаю я, хихикая. Не могу удержаться.

— Ладно, присядь-ка, — просит папа, и я хочу пошутить, но он продолжает пристально на меня смотреть, поэтому я опускаюсь на подлокотник софы. — Ты пьян.

Кажется, он в шоке. Я пожимаю плечами.

— Кто был за рулем? — спрашивает он.

— Эбби.

— Она пила?

— Пап, ты чего. Нет.

Он жестом просит показать ему руки.

— Да нет же, боже мой.

— Эм, может ты.

— Ага, — отвечает мама и снимает Бибера с коленей.

Она встает и идет к выходу, и я слышу, как открылась и закрылась входная дверь.

— Она пошла поговорить с Эбби? — спрашиваю я. — Серьезно? Вы что, мне совсем не доверяете?

— Ну как же тебе теперь доверять? Ты приходишь в половине одиннадцатого, явно пьяный, и даже не пытаешься этого скрыть, так что.

— То есть проблема в том, что я не скрываю? Что я не вру?..

Папа резко встает.

Я смотрю на него и понимаю, что он просто в бешенстве. Это так непривычно, что мне становится не по себе. Но вдруг осмелев, я говорю:

— Тебе больше нравится, когда я вру? Наверное, отстойно, что ты больше не можешь шутить про геев. Мама, небось, тебе не разрешает, да?

— Саймон. — Звучит как угроза.

Я хихикаю и почему-то очень громко.

— Этот неловкий момент, когда понимаешь, что последние семнадцать лет шутил про геев перед своим сыном-геем.

Жуткая, напряженная тишина. И папа просто смотрит на меня.

Наконец возвращается мама, испытующе окидывает нас взглядом и говорит:

— Я отправила Эбби и Ника домой.

— Что? Ну мам! — Я вскакиваю с дивана, и мой желудок делает сальто. — Нет, я зашел только за футболкой!

— О, думаю, сегодня ты останешься дома, — говорит мама. — Нам с папой надо поговорить. Сходи выпей воды, а мы сейчас придем.

— Я не хочу пить.

— Это не просьба, — отрезает мама.

Они шутят, что ли? Я должен торчать тут и пить воду, пока они обсуждают меня за моей спиной? Я хлопаю кухонной дверью.

Как только вода касается моих губ, я принимаюсь глотать ее с такой жадностью, что еле дышу. В желудке урчит. Кажется, от воды становится только хуже. Я кладу руки на стол и утыкаюсь в них головой. Как же я дико устал.

Через несколько минут приходят родители и садятся за стол.

— Выпил воды? — спрашивает папа.

Не поднимая головы, я показываю ему пустой стакан.

— Хорошо, — говорит он и на секунду замолкает. — Сынок, надо обсудить наказание.

Конечно, ведь все и так недостаточно дерьмово. Ребята в школе считают меня посмешищем, я влюбился в парня, которого, возможно, ненавижу, и ничего не могу с собой поделать… И плюс ко всему меня сто процентов сегодня стошнит.

Но да. Давайте еще наказание.

— Мы тут подумали… Это ведь твое первое нарушение?..

Я киваю, не поднимая головы.

— … Поэтому мы с мамой решили, что следующие две недели, начиная с завтрашнего дня, ты под домашним арестом.

Я тут же вскидываю голову.

— Вы не имеете права.

— Да ты что?

— На следующей неделе мы выступаем.

— О, мы в курсе, — отвечает папа. — Будешь ходить в школу, на репетиции и на выступления, а после — сразу домой. И твой ноутбук на неделю переезжает в гостиную.

— А телефон я заберу прямо сейчас, — говорит мама, протягивая руку. Сама серьезность.

— Зашибись, — говорю я, потому что — что еще тут сказать, ну серьезно? Да и мне все равно уже наплевать.

 

29

На понедельник выпал день Мартина Лютера Кинга, поэтому в школу мы возвращаемся только во вторник. У шкафчиков меня поджидает Эбби.

— Ты где был? Я писала тебе все выходные. Ты в порядке?

— Все хорошо, — отвечаю я, потирая глаза.

— Я очень волновалась. Когда пришла твоя мама… если честно, мне стало как-то стремно. Я сначала подумала, что она сунет мне алкотестер.

О боже.

— Прости. Они просто парятся из-за пьяного вождения.

Эбби отходит в сторону, пропуская меня к шкафчику.

— Да ничего, — говорит она. — Меня просто мучила совесть, что мы тебя бросили. А потом ты молчал все выходные.

Я открываю шкафчик.

— У меня отобрали телефон. И компьютер. Две недели домашнего ареста. — Я пытаюсь найти тетрадь по французскому. — Так что да.

Эбби меняется в лице.

— А как же постановка?

— Нет, выступать меня отпустят. Тут они мешать не станут.

Я захлопываю шкафчик, и замок тихо щелкает.

— Ну хорошо, — говорит Эбби. — Но все равно жалко. Это я виновата.

— В чем виновата? — Нас догоняет Ник.

— Саймон под домашним арестом, — поясняет Эбби.

— Ты тут ни при чем, — говорю я. — Это я напился и гордо предстал перед родителями.

— Не лучшее решение, — кивает Ник.

Я смотрю на него. Что-то в нем изменилось, но я никак не пойму что. И тут до меня доходит: руки. Они держатся за руки. Я резко вскидываю голову, и Эбби с Ником смущенно улыбаются. Ник пожимает плечами.

— Так-так-так, — говорю я. — Кажется, вы, ребята, не слишком скучали по мне в пятницу.

— Не слишком, — соглашается Ник.

А Эбби утыкается лицом ему в плечо.

* * *

На уроке французского я выведываю у Эбби подробности.

— Как это случилось? Расскажи мне все. C’etait un surprise, — добавляю я, когда рядом проходит мадам Блан.

— C’était une surprise, Симон. Au féminin.

Преподавателей по французскому просто нельзя не любить. Они придают такое большое значение мужскому и женскому роду, но при этом имя мое произносят как «Симон».

— Э-э, nous étions… — Эбби улыбается мадам Блан, а когда та удаляется, продолжает: — Короче, когда мы тебя оставили, я немного расстроилась из-за того, что твоя мама подумала, что я села за руль пьяной.

— Она бы не дала тебе уехать, если бы так думала.

— Ну да, но все же. Не знаю. В общем, мы уехали, но в итоге остановились около Ника — на случай, если родители все-таки тебя отпустят.

— Да, извини, но там было без шансов.

— Я понимаю. Было как-то странно тебя бросать. Мы сначала тебе написали, а потом еще немного подождали…

— Извини, — повторяю я.

— Ничего страшного, — говорит Эбби и расплывается в улыбке. — C’était magnifique.

* * *

Обед проходит просто отлично: у Моргана, и у Брэма на выходных был день рождения, а Лиа строго следит, чтобы каждому достался огромный торт. Поэтому сегодня у нас два торта, и оба шоколадные. Правда, я так и не понял, кто их принес, потому что Лиа на ланч не пришла. Кажется, ее не было и на английском, и на французском.

Я машинально тянусь к карману, но вспоминаю, что телефон у меня отобрали. Тогда я наклоняюсь к Анне, которая, надев на голову сразу два праздничных колпака, поедает горку глазури с торта.

— Слушай, а где Лиа?

— Э-э, — тянет она, стараясь не встречаться со мной взглядом. — Она здесь.

— В школе?

Анна пожимает плечами.

Я пытаюсь не волноваться, но ни в тот день, ни на следующий Лию так и не вижу. Однако Анна утверждает, что она в школе. Самое странное, что машина ее действительно на парковке, и, когда мы выходим с репетиции, по-прежнему стоит у входа. Что происходит — непонятно.

Получить бы хоть весточку… Может, она шлет мне эсэмэски, а я даже об этом не знаю?

А может, и нет. Понятия не имею. В общем, отстой.

Но в четверг вечером на коротеньком перерыве перед репетицией я наконец-то ее вижу — она выходит из туалета в атриуме.

— Лиа! — кричу я и, подбежав, сжимаю ее в объятиях. — Ты где была?

Она напрягается всем телом. Я отстраняюсь.

— Э-э, все в порядке?

Она бросает на меня колкий взгляд:

— Я не хочу с тобой разговаривать. — И, одернув футболку, скрещивает руки на груди.

— Что? — Я замираю, уставившись на нее. — Почему?

— Это ты мне скажи, — огрызается она. — Как пятница? Классно потускли с Ником и Эбби?

Неловкая тишина.

— Я не знаю, что ты хочешь услышать, — говорю я. — Короче, прости.

— Не похоже, что ты сожалеешь.

Мимо нас, вопя во все горло, проносятся две девятиклассницы и ломятся в ближайший кабинет.

Мы молчим.

— Нет, мне правда жаль, — говорю я, когда дверь за ними закрывается. — Но если это из-за Ника и Эбби, то я не знаю, что сказать.

— Ну конечно, все на свете вертится вокруг Ника и Эбби… — Она смеется, качая головой. — Да мне пофиг.

— Так что тогда? Ты мне расскажешь? — спрашиваю я. — Или так и будешь язвить, не объясняя, в чем дело? Потому что, серьезно, если хочешь поиздеваться — вставай в очередь.

— Ой, бедняжка Саймон.

— Ладно, знаешь что? Забей. Я пошел на свою долбаную репетицию. А если вдруг тебе надоест разводить детский сад — ты знаешь, где меня искать.

— Отлично, — фыркает она. — Развлекайся. И передавай от меня привет своей лучшей подружке.

— Лиа. — Я оборачиваюсь. — Пожалуйста, перестань.

Она слабо качает головой, поджав губы и быстро-быстро моргая.

— Серьезно, все супер, — говорит она. — Просто в следующий раз, когда решите тусануть без меня, пришлите какие-нибудь фотки, что ли. Тогда я хотя бы смогу притвориться, что у меня все еще есть друзья.

А потом у нее из груди вырывается странный звук — такой сдержанный всхлип, и она, задев меня плечом, уходит.

И во время репетиции этот звук повторяется у меня в голове снова и снова.

 

30

Я добираюсь домой, и все, чего мне хочется, — бродить по улицам. Куда глаза глядят. Но правила таковы, что я даже выгулять свою чертову собаку не могу. Мне неспокойно и грустно.

Ненавижу, когда Лиа на меня злится. Ненавижу. Причем случается это довольно часто, потому что в общении с ней всегда есть какой-то скрытый эмоциональный подтекст, и я его вечно не улавливаю. Но сейчас все как-то иначе, чем обычно. Хуже. Она огрызалась на каждое мое слово.

А еще я впервые видел, чтоб она плакала.

Я ужинаю «Орео» и тостами с сыром, потому что родители еще на работе, а Нора снова не дома, и остаток вечера провожу, уставившись на вентилятор под потолком. Сил делать домашку совсем нет. Да и все равно ее никто с меня не спросит, потому что завтра — выступление. Я слушаю музыку, мне скучно, тревожно и, если честно, жутко уныло.

Около девяти вечера ко мне заходят родители: они хотят поговорить. А я-то думал, что хуже день уже не станет.

— Я присяду? — спрашивает мама, уже нависнув над кроватью.

Я пожимаю плечами, и она садится рядом, а папа берет себе стул.

Я кладу руки за голову и вздыхаю.

— Дайте-ка угадаю. Не напивайся.

— Ну, в общем-то да, — кивает папа, — не напивайся.

— Все понял.

Они переглядываются. Папа прочищает горло.

— Я должен извиниться перед тобой, сынок.

Я удивленно смотрю на него.

— Помнишь, ты говорил в пятницу. О шутках про геев.

— Да я не серьезно, — отвечаю я. — Все в порядке.

— Нет, — возражает папа. — Совсем не в порядке.

Я пожимаю плечами.

— Что ж, я просто хочу сказать — на тот случай, если это перестало быть очевидным. Я люблю тебя. Очень люблю. Несмотря ни на что. Наверное, круто иметь такого классного папу, правда?

— Кхем, — кашляет мама.

— Прошу прощения. Таких классных родителей. Хардкорных и безбашенных родителей-хипстеров.

— Очень круто, — соглашаюсь я.

— Но ты нас одергивай, ладно? По крайней мере меня. — Он потирает подбородок. — Знаю, из-за меня тебе было непросто признаться, что ты гей. Но мы тобой гордимся, сынок. Ты очень храбрый.

— Спасибо. — Я приподнимаюсь на кровати, приваливаясь спиной к стене. Наверное, сейчас мама взъерошит мне волосы, а папа скажет «спокойной ночи, сынок» и «не засиживайся».

Но они не двигаются с места. И я говорю:

— Ну, если честно, я понимал, что ты шутишь. Я не потому не хотел признаваться.

Родители переглядываются.

— А можно спросить почему? — интересуется мама.

— Нет какой-то конкретной причины, — говорю я. — Я просто не хотел это обсуждать. Знал, что все раздуют из этого целое дело или типа того…

— И как — раздули? — уточняет мама.

— Ну да.

— Извини. Это мы, что ли, раздули?

— О боже, ты серьезно? Да вы из чего хочешь его раздуете!

— Правда? — удивляется мама.

— Вот я начал пить кофе. Вот стал бриться. Вот у меня появилась девушка.

— Но это и правда волнующе.

— Ну не настолько. Как будто… даже не знаю. Вы как будто просто одержимы всем, что я делаю. Такое ощущение, что я даже носки не могу переодеть без ваших замечаний на этот счет.

— А, — вклинивается папа, — то есть ты хочешь сказать, что мы твои сталкеры?

— Да, — киваю я.

Мама смеется.

— Видишь ли, у тебя пока нет детей, поэтому ты нас не понимаешь. Но представь, что у тебя есть малыш, и со временем он начинает делать разные вещи. Раньше каждое крошечное изменение в тебе происходило на моих глазах, и это было так удивительно. — Она грустно улыбается. — А теперь я все пропускаю, и с этим тяжело смириться.

— Но мне семнадцать. Разве я не должен меняться?

— Конечно, должен. И я рада. Это самый волнующий период в жизни, — говорит она, стискивая мою ногу. — Просто мне хотелось бы по-прежнему оставаться в курсе.

Понятия не имею, что тут сказать.

— Вы трое уже такие взрослые, — продолжает мама. — И такие разные. Вы и маленькими не были похожи. Элис была бесстрашной, Нора — самодостаточной, а ты просто обожал быть в центре внимания. Серьезно, все говорили, что ты вылитый отец.

Папа ухмыляется, а я теряю дар речи. Никогда не думал о себе в таком ключе.

— Я помню, как впервые взяла тебя на руки. Твой маленький ротик. Ты тут же накинулся на мою грудь.

— Мам.

— Ох, это был невероятный момент. А папа принес в палату твою сестру, и она повторяла: «Нет, малыш!», — смеется мама. — Я не могла от тебя глаз отвести. Поверить не могла, что у нас появился мальчик. Мы привыкли быть родителями девочки, а теперь нас ждал совсем новый опыт.

— Простите, что мальчик из меня не особо вышел, — говорю я.

Папа разворачивается ко мне вместе со стулом.

— Ты что, шутишь?

— Типа того.

— Ты отличный парень, — говорит он. — Ты как ниндзя.

— Ну спасибо.

— Всегда пожалуйста!

Внизу хлопает входная дверь, а потом раздается стук собачьих когтей по деревянному полу.

Нора вернулась домой.

— Слушай, — говорит мама, снова касаясь моей ноги. — Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, но, может, ты бы хоть иногда нас баловал? Рассказывай немного о своей жизни, а мы постараемся не надоедать.

— Справедливо, — соглашаюсь я.

— Отлично, — говорит она. И они снова переглядываются. — Ладно. Мы хотим тебе еще кое-что сказать.

— Поделитесь очередной неловкой историей о моем грудном вскармливании?

— Боже мой, ты так любил грудь, — выдает папа. — Поверить не могу, что ты оказался геем.

— Ну ты и остряк, пап.

— Знаю, знаю, — улыбается он. А затем встает, вынимая что-то из кармана. — Вот, держи, — говорит он, протягивая мне какой-то предмет. Мой телефон.

— Ты все еще наказан, но на выходных мы разрешим тебе погулять. И завтра после выступления можешь забрать ноутбук, если не забудешь свой текст.

— У меня нет реплик, — медленно отвечаю я.

— Тогда, сынок, и волноваться тебе не о чем.

* * *

Забавно, но даже без реплик я боюсь что-нибудь перепутать и жутко нервничаю. Волнуюсь, предвкушаю и нервничаю. Со звонком мисс Олбрайт зовет Эбби, Мартина, Тейлор и еще нескольких актеров на дополнительную распевку, а остальные сидят в актовом зале на полу и едят пиццу. Кэл бегает, решая какие-то технические вопросы, поэтому я остаюсь наедине с парой незнакомых двенадцатиклассниц и очень этому рад. Никаких Кэлвинов Кулиджей и Мартинов ван Бюренов или каких бы то ни было других парней с президентскими именами. И никакой Лии, пронзающей меня своим взглядом.

Начало в семь, но мисс Олбрайт хочет, чтобы к шести мы уже переоделись в свои костюмы. Я надеваю линзы и костюм еще раньше и жду Эбби в женской гримерке. В половине шестого она заходит, и я сразу понимаю: что-то не так. Она коротко здоровается не глядя на меня.

Я придвигаю к ней стул и наблюдаю, как она красится.

— Нервничаешь? — спрашиваю я.

— Немного. — Она смотрит в зеркало и быстрыми движениями наносит тушь на ресницы, слегка похлопывая по ним щеточкой.

— Ник будет, да?

— Ага.

Такие резкие, отрывистые ответы. Кажется, она чем-то раздосадована.

— Когда закончишь, — продолжаю я, — поможешь мне снова стать настоящим красавчиком?

— Глаза подвести? — переспрашивает она. — Хорошо, секунду.

Эбби берет косметичку и садится напротив меня. В гримерной теперь только мы вдвоем. Она снимает колпачок с карандаша для подводки и оттягивает мое веко, а я стараюсь не дергаться.

— Ты чего такая тихая? — спрашиваю я. — Все в порядке?

Она не отвечает. Я чувствую, как карандаш движется по краю века. Чирк-чирк-чирк.

— Эбби? — зову ее я.

Она отводит карандаш, и я открываю глаза.

— Не открывай, — говорит она и принимается за второй глаз. Потом, помолчав немного, спрашивает: — Что за история с Мартином?

— С Мартином? — Внутри у меня все сжимается.

— Он мне все рассказал, — говорит она, — но я хотела бы услышать это от тебя.

Я замираю. Все? Что это вообще значит?

— Про шантаж?

— Да. Про это. Так, открой глаза. — Она переходит к нижнему веку, и я изо всех сил стараюсь не моргать. — Почему ты мне не рассказал?

— Потому что. Не знаю. Я никому не рассказывал.

— И ты просто подчинился?

— У меня и выбора-то толком не было.

— Но ты знал, что он мне не нравится, так? — Она надевает колпачок на карандаш.

— Ага, — говорю я, — знал.

Эбби отодвигается, окидывает меня взглядом, а затем вздыхает и наклоняется ко мне. — Нужно чуть подправить, — добавляет она и опять замолкает.

— Прости меня. — Мне вдруг очень хочется, чтобы она поняла. — Я не знал, что делать. Он грозился всем рассказать… Но я правда не хотел ему помогать. И в итоге не особо-то и помог.

— Ага.

— За это он, кстати, и выложил тот пост на «Тамблере». Из-за того, что я не стал ему помогать.

— Нет, я все понимаю, — говорит она.

Убрав карандаш, она размазывает подводку пальцем. Секунду спустя моих щек и носа касается какая-то пушистая кисточка.

— Готово, — говорит Эбби, и я открываю глаза: она смотрит на меня нахмурившись. — Просто, знаешь… Я понимаю, ты был в непростом положении. Но это моя личная жизнь, и не тебе принимать решения. Я сама выбираю, с кем мне встречаться. — Она пожимает плечами. — Мне казалось, уж ты-то, как никто другой, должен это понимать.

Я шумно вздыхаю.

— Прости меня, пожалуйста. — И опускаю голову.

Серьезно, мне хочется провалиться сквозь землю.

— Да что уж там. Что было, то было. — Она снова пожимает плечами. — Я пойду, ладно?

— Ладно, — киваю я.

— Может, завтра тебе кто-нибудь другой с макияжем поможет, — говорит она.

* * *

Премьера проходит хорошо. Даже не хорошо — отлично. Тейлор выглядит по-настоящему искренней, Мартин — по-настоящему сварливым, а Эбби — такой жизнерадостной и забавной, будто никакого разговора между нами и не было.

Но как только постановка заканчивается, она исчезает не попрощавшись. И Ника тоже нигде не видно. А приходила Лиа или нет — вообще загадка.

Такие дела. С премьерой все супер. А вот со мной — полный отстой.

Родители встречают меня в атриуме. У папы в руках гигантский букет, как из книжки Доктора Сьюза. Похоже, даже несмотря на то, что я не произнес ни слова со сцены, мой талант — настоящий дар для театрального мира. Всю дорогу домой они напевают песни из нашей постановки и обсуждают потрясающий голос Тейлор, а еще спрашивают, дружу ли я с тем смешным бородатым мальчиком. То есть с Мартином. Боже, вот это вопрос.

Вернувшись домой, я наконец воссоединяюсь с ноутбуком. Честно говоря, я совершенно сбит с толку.

Ничего удивительного, что Лиа обиделась на нас из-за пятницы. Она, конечно, слегка перегнула палку, но понять ее можно. Собственно, я подозревал, что так оно и будет. Но Эбби?

Вот кто по-настоящему меня удивил. Так странно: я перед всеми чувствовал себя виноватым, но только не перед Эбби. Вот же идиот! Ведь нельзя принудить человека кого-то полюбить. И если кто и должен это понимать, так это я.

Я дерьмовый друг. Даже хуже, чем дерьмовый, ведь я должен попросить у Эбби прощения, но не прошу. А вместо этого гадаю, что же именно ей рассказал Мартин. Потому что, кажется, он рассказал ей только о шантаже…

А это может означать, что он либо не хочет признаваться, что он Блю, либо, что никакой он вовсе не Блю. И при мысли, что Блю не Мартин, во мне вспыхивает надежда.

Настоящая надежда, несмотря на то, что я все испортил. Несмотря на всю драму. Несмотря ни на что. Потому что даже после всех паршивых событий этой недели мне по-прежнему нужен Блю.

То, что я чувствую к нему, похоже на биение сердца — спокойное и неизменное, лежащее в основе всей моей жизни.

Я залогиниваюсь в свою секретную почту, и до меня вдруг доходит. И это не логика Саймона. Это объективная, неоспоримая правда: В каждом письме от Блю есть время отправления. Многие из них отправлены сразу после школы. И многие отправлены в то время, пока я был на репетициях. А значит, Мартин тоже был на репетициях, и у него не было ни времени мне написать, ни доступа к интернету.

Блю не Мартин. Блю не Кэл. Он кто-то другой.

Я возвращаюсь к самому началу нашей переписки, к августу, и читаю все подряд. Тему каждого письма. Каждую строчку.

Я понятия не имею, кто он. Ни единой чертовой догадки.

Но, кажется, я влюбляюсь в него заново.

 

31

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 25 января, 09:27

ТЕМА: Мы.

Блю!

Я писал, стирал и переписывал это письмо все выходные, и все никак. Но я все равно напишу.

Итак, поехали. Да, я давно не писал тебе. Последние две недели были ужасно странными.

Поэтому я хочу сказать тебе главное: я тебя знаю.

Нет, я все еще не знаю, как тебя зовут, как ты выглядишь и прочее. Но, пойми, я по-настоящему тебя знаю. Я знаю, что ты умный, осторожный, странный и смешной. Ты многое подмечаешь, прислушиваешься к окружающим, но не просто суешь нос не в свои дела, а действительно интересуешься. Ты помнишь мельчайшие подробности и всегда, всегда говоришь то, что нужно.

И мне, пожалуй, нравится, что мы сначала узнали друг друга изнутри. Но я вдруг понял, что провел кучу времени, думая о тебе, перечитывая твои письма, пытаясь тебя рассмешить, — и при этом почти не пытался объяснить, что на самом деле чувствую, не пытался рискнуть и раскрыть свое сердце.

Как видишь, я сам не знаю, что творю, но пытаюсь донести до тебя вот что: ты мне нравишься. Даже больше, чем нравишься. Флиртую я с тобой не в шутку, и говорю, что хочу познакомиться, не из простого любопытства. Не буду делать вид, будто знаю, к чему я это все веду, и я, блин, понятия не имею, можно ли влюбиться по переписке. Но я бы очень хотел с тобой встретиться, Блю. И попробовать… Представить не могу, что, увидев тебя, не захочу зацеловать до смерти.

Просто хотел, чтобы ты это понимал.

В общем, знай, что сегодня перед торговым центром «Периметр» будет невероятно крутецкая ярмарка, и открыта она до девяти вечера.

Так, просто к сведению: я буду там в половине седьмого. Очень надеюсь, что мы увидимся.

С любовью,

Саймон

 

32

Я нажимаю на кнопку «отправить» и пытаюсь больше не думать об этом, но на пути в школу меня пробивает нервная дрожь. И даже Sufjan Stevens на полной громкости не помогает (наверное, именно поэтому никто обычно и не слушает его на полной громкости). Мой желудок скрутило и не отпускает.

Сначала я надеваю костюм задом наперед, потом минут десять ищу линзы, пока не понимаю, что уже их надел. Я стал таким же дерганым, как Мартин, отчего Брианна до смешного долго мучается, подводя мне глаза. И все это время, посреди всеобщей суматохи, подбадриваний и все громче звучащей увертюры, я думаю только о Блю, Блю, Блю.

Не знаю даже, как я пережил выступление. Серьезно, я уже почти ничего не помню.

После спектакля на сцене все начинают обниматься, благодарить зрителей, музыкантов и тех, кто помогал в постановке. Всем двенадцатиклассникам дарят розы, Кэлу достается целый букет, а уж букет мисс Олбрайт — вообще вне конкуренции. Папа называет происходящее воскресным фестивалем утренних слез и жалуется, что из-за него пропустит гольф, и я ему искренне сочувствую.

Но потом вспоминаю, сколько усилий приложила мисс Олбрайт, чтобы отстранить от занятий тех парней с тупыми плакатами про «попки». И какой взбешенной и решительной она выглядела, когда швырнула Книгу Правил на стул за кулисами.

Я начинаю жалеть, что не вручил ей еще один букет, или открытку, или диадему какую. Не знаю что. Главное — что-нибудь лично от меня.

Мы снова переодеваемся и убираем декорации. Время тянется бесконечно медленно. Я не ношу часы, поэтому то и дело достаю из кармана телефон, чтобы проверить время: 17:24, 17:31, 17:40. Я чувствую, как все внутри скручивается, подпрыгивает и кричит от нетерпения и предвкушения.

В шесть я ухожу. Просто открываю дверь и выхожу из зала. На улице удивительно тепло. Ну, для января. Мне хочется немного успокоиться, потому что кто знает, о чем думает Блю, и кто знает, на что я подписался. Но я ничего не могу поделать. У меня хорошее предчувствие.

Я постоянно вспоминаю папины слова: «Ты очень храбрый».

Может, так и есть.

Все игравшие в спектакле прямо из школы едут к торговому центру — отмечать премьеру на ярмарке с аттракционами. Все, кроме меня. На светофоре я сворачиваю налево и еду домой. И пофиг, что сейчас январь: мне нужна моя футболка.

Я достаю ее из-под подушки: мягкая, белая, аккуратно сложенная, с изображением стены, красных и черных завитушек и самого Эллиотта на переднем плане. Он весь черно-белый, не считая руки. Я быстро надеваю футболку и накидываю поверх кардиган. Пора выдвигаться, чтобы успеть к торговому центру к половине седьмого.

Но я вдруг чувствую, как что-то жесткое колет мне спину между лопатками, как раз там, где всегда очень трудно почесать. Я подсовываю руку под футболку. К ткани со внутренней стороны прикреплен кусочек бумаги. Ухватившись за него, я тяну.

Это еще одна записка на сине-зеленом картоне, и начинается она с постскриптума. Я читаю ее, и пальцы мои дрожат.

«P.S. Я люблю, когда ты улыбаешься, будто сам того не замечаешь.

Люблю твои вечно растрепанные волосы. Люблю твой долгий взгляд. И лунносерые глаза. Так что если ты, Саймон, решил, что я не считаю тебя привлекательным, то сошел с ума».

А чуть ниже он оставил свой номер телефона.

Внизу живота у меня, покалывая, расползается тепло — мучительное, прекрасное и почти невыносимое. Никогда еще я не слышал биение собственного сердца так отчетливо.

Блю — его почерк без наклона и слово «люблю», повторяющееся снова и снова…

Я могу позвонить ему прямо сейчас и узнать, кто он. Но, пожалуй, не стану. Пока. Потому что, вероятнее всего, он уже меня ждет. Сам Блю. В реальном мире. А значит, мне пора в торговый центр.

* * *

Добираюсь я туда к семи и ругаю себя за то, что опоздал. На улице стемнело, но ярмарка в самом разгаре: все шумят, веселятся и отлично проводят время. Обожаю эти временные ярмарки. Так круто: на улице январь, а парковка напоминает Кони-Айленд летом.

Заметив в очереди за билетами Кэла, Брианну и еще нескольких двенадцатиклассниц, я направляюсь к ним.

Я переживаю, что уже слишком темно. А еще, конечно, что Блю мог прийти и уйти. Но я не знаю этого наверняка, потому что не знаю, кого искать.

Мы с ребятами покупаем кучу билетов — на все аттракционы. Здесь и колесо обозрения, и карусели, и машинки, и качели. Мы забираемся даже в детский паровозик, в котором еле умещаются ноги. А потом покупаем горячий шоколад и пьем его, сидя на обочине у палатки с закусками.

Я разглядываю посетителей, и всякий раз, когда кто-то прячет глаза в пол или, наоборот, встречается со мной взглядом, мое сердце принимается стучать как бешеное.

Я замечаю Эбби и Ника: они сидят на лавочке напротив игровых автоматов, держатся за руки и едят попкорн. В ногах у Ника — куча плюшевых зверушек.

— Что-то не верится, что он выиграл для тебя всю эту кучу, — говорю я, обращаясь к Эбби.

Я нервничаю, подходя к ней. Не знаю, станет ли она со мной разговаривать.

Но она улыбается:

— Само собой. Их для него выиграла я.

— В «Хватайке», — добавляет Ник. — Она в ней профи, хотя мне кажется, что без жульничества тут не обошлось. — И пихает Эбби в бок.

— Думай себе дальше, — ухмыляется та.

Я смеюсь, но мне все еще неловко.

— Садись с нами, — предлагает Эбби.

— Уверена?

— Ага. — Она прижимается к Нику, уступая место. А потом кладет голову мне на плечо и шепчет: — Прости меня, Саймон.

— Ты шутишь? Это ты меня прости, — отвечаю я. — Прости, пожалуйста.

— Да ладно. Я все обдумала и пришла к выводу, что раз тебя шантажировали, то можно дать тебе поблажку.

— Что — правда?

— Ага! А еще я не могу на тебя злиться, когда я так безумно счастлива.

Я не вижу лица Ника, но он касается носком своей кроссовки балетки Эбби. А потом они с Эбби сильнее прижимаются друг к другу.

— Вы, ребят, будете одной из этих мерзких парочек, да? — вздыхаю я.

— Скорее всего, — отвечает Ник.

— Это та самая футболка? — косится на меня Эбби.

— Что? — краснея, переспрашиваю я.

— Футболка, за которой мистер Пьяный-В-Стельку заставил меня тащиться через весь город.

— А… — отвечаю я. — Ага.

— Я так понимаю, что неспроста?

Я пожимаю плечами.

— Она как-то связана с парнем, которого ты выискиваешь? — продолжает Эбби. — Это ведь все из-за парня, да?

— С парнем, которого я выискиваю? — с трудом повторяю я.

— Саймон. — Она касается моей руки. — Ты явно кого-то ищешь. У тебя глаза бегают.

— Уф. — Я опускаю голову и закрываю лицо руками.

— Знаешь, быть романтиком не так уж плохо.

— Я не романтик.

— А, ну да, — смеется Эбби. — Совсем забыла. Вы же с Ником ужасные циники.

— Подожди, а я-то в чем виноват? — спрашивает Ник.

Эбби прижимается к нему, но смотрит на меня.

— Слушай, — говорит она, — я надеюсь, ты найдешь его. Ладно?

Ладно.

* * *

Но уже половина девятого, а я его так и не нашел. Или это он меня не нашел. Не знаю, что и подумать.

Я ему нравлюсь. По сути, об этом и говорилось в записке. Но он написал ее две недели назад — это меня убивает. Две недели футболка лежала у меня под подушкой, а я понятия не имел, что в ней спрятано. Знаю, это не новость, но я — грандиозный идиот.

Ну правда, за две недели я мог ему разонравиться.

Ярмарка закрывается через полчаса, и все мои друзья уже разъехались по домам. Мне тоже пора, но у меня есть еще несколько билетов на аттракционы. Большинство из них я трачу на аркадные автоматы, но последний откладываю, чтобы прокатиться на «Ракушках». Тут у меня меньше всего шансов встретить Блю, поэтому их я отложил напоследок.

Очереди на вход нет, и я поднимаюсь по ступенькам. «Ракушки» — это такие железные кабинки со сводчатыми крышами и рулем, который вращает кабинки вокруг своей оси. Сама платформа, на которой они располагаются, тоже движется по кругу, причем довольно быстро. В общем, весь их сакральный смысл в том, чтобы тебя замутило. Хотя, возможно, таким образом они помогают очистить голову.

В кабинке я один, хорошенько затягиваю ремни. В соседнюю забираются две девчонки, и оператор идет затворять калитку. Я откидываюсь на спинку сиденья и закрываю глаза. Тут кто-то садится рядом со мной.

— Можно к тебе? — спрашивает он, и я открываю глаза.

Это Милашка Брэм Гринфелд, с мягким взглядом и накачанными икрами.

Я ослабляю ремень, чтобы он тоже мог пристегнуться, и улыбаюсь ему. Не могу не улыбнуться.

— Классная футболка, — говорит он.

Кажется, нервничает.

— Спасибо, — отвечаю я. — Это Эллиотт Смит.

Оператор подходит к нам и опускает поручень, закрывая нас в кабинке.

— Я знаю, — говорит Брэм.

И есть в его голосе что-то такое… Я медленно поворачиваюсь к нему — и его карие глаза широко открыты.

Мы молча смотрим друг на друга. Я чувствую, как внутри меня все вытягивается в струнку.

— Это ты, — говорю я.

— Знаю, я опоздал, — отвечает он.

Вдруг раздается скрежет, и толчок, и вихрь музыки. Кто-то визжит, потом смеется, и аттракцион оживает.

* * *

Брэм сидит, закрыв глаза и опустив голову. Он молчит, зажав нос и рот ладонями. Я обеими руками держу руль, но он крутится сам собой и вращает кабинку по часовой стрелке. Наша «Ракушка» живет своей жизнью — просто вращается и вращается.

— Прости, — слабо произносит Брэм, когда она наконец останавливается. Глаза его все еще закрыты.

— Ничего, — говорю я. — Ты в порядке?

Он кивает, делает выдох и говорит:

— Да. Скоро приду в себя.

Мы отходим от «Ракушек» и садимся на обочину. Брэм наклоняется вперед, пряча голову между коленей. Я сажусь рядом. Чувствую себя неловко и дрожу, как будто пьян.

— Я только увидел твое письмо, — говорит он. — И был уверен, что ты уже ушел.

— Поверить не могу, что это ты, — говорю я.

— Это я. — Он открывает глаза. — Ты правда не знал?

— Понятия не имел, — отвечаю я.

Я рассматриваю его лицо. Губы едва соприкасаются, и кажется, достаточно легкого прикосновения, чтобы заставить их разомкнуться. Уши чуть великоваты, на щеке пара веснушек. И ресницы — невероятно длинные и черные, чего я никогда раньше не замечал.

Он поворачивается ко мне, и я быстро отвожу взгляд.

— Я думал, все так очевидно, — говорит он.

Я качаю головой.

Он смотрит прямо перед собой.

— Наверное, мне даже хотелось, чтоб ты понял.

— Тогда почему ты просто не сказал?

— Потому что… — начинает он, и голос его слегка дрожит.

Я невыносимо хочу к нему прикоснуться. Если честно, мне еще никогда ничего не хотелось так сильно.

— Потому что, если бы ты хотел, чтоб это был я, ты бы сразу догадался.

Я не знаю, что ответить. Я не знаю, так это или нет.

— Но ты никогда не давал мне подсказок, — наконец говорю я.

— Давал, — улыбается он. — Адрес моей почты.

— Bluegreen118, — протягиваю я.

— Брэм Люис Гринфелд. Блю Грин. И мой день рождения.

— Боже, какой я идиот.

— Неправда, — мягко говорит он.

Но это правда. Я идиот. Я хотел, чтобы Блю оказался Кэлом. А еще я, видимо, решил, что Блю — белый. И от этого мне хочется дать себе пощечину. Цвет кожи не должен по умолчанию быть белым, как ориентация — гетеросексуальной. В людях вообще ничего не должно быть «по умолчанию».

— Прости меня, — говорю я.

— За что?

— За то, что я не догадался.

— Было бы абсолютно несправедливо на это рассчитывать.

— Но ты догадался, кто я.

— Ну да. — Он опускает глаза. — Если честно, я уже довольно давно догадался. Правда, сначала думал, может, я просто вижу то, что мне хочется видеть.

Видит то, что ему хочется видеть.

Кажется, это значит, что Брэм хотел, чтобы Жак оказался мной.

Внутри у меня все сжимается, в голове туман. Прочистив горло, я говорю:

— Зря я болтал про учителя английского.

— Не в том дело.

— Не в том?

Улыбнувшись, он отворачивается.

— Просто ты говоришь точно так же, как и пишешь.

— Ты серьезно?

Я уже вовсю улыбаюсь.

Вдалеке закрываются аттракционы и гаснут огни. И есть что-то прекрасное и жуткое в темном и неподвижном колесе обозрения.

В магазинах за ярмаркой тоже гаснет свет. Я знаю, что родители уже ждут меня дома, но пододвигаюсь к Брэму. Наши руки почти соприкасаются, и я чувствую, как он едва заметно вздрагивает. Наши мизинцы разделяет всего пара сантиметров, и кажется, будто между ними течет ток.

— Но причем тут президент? — спрашиваю я.

— Что?

— Имя — как у одного из президентов США.

— А, — говорит он. — Эйбрахам.

— А-а-а…

С минуту мы молчим.

— Поверить не могу, что ради меня ты прокатился на «Ракушках».

— Похоже, ты мне правда очень нравишься, — тихо смеется Брэм.

И тогда я наклоняюсь к нему, и сердце стучит в горле.

— Я хочу взять тебя за руку, — осторожно говорю я.

Потому что мы в общественном месте. Потому что я не знаю, рассказывал ли он кому-нибудь, что он гей.

И он отвечает:

— Возьми.

И я беру.

 

33

В понедельник на уроке английского я первым делом отыскиваю взглядом Брэма. Он сидит на диване рядом с Гарретом. На нем рубашка с воротником и свитер, и выглядит он так мило, что почти больно смотреть.

— Привет, привет, — говорю я.

Он расплывается в улыбке с таким видом, будто меня и ждал, и пододвигается, уступая мне место.

— Классно выступил, Спир, — выдает Гаррет. — Просто умора!

— Я не знал, что ты был на спектакле.

— Ага, Гринфелд заставил меня три раза с ним сходить.

— Что, правда? — говорю я, улыбаясь Брэму.

Он сияет в ответ, и у меня перехватывает дыхание — я весь обмякаю и чувствую странную легкость.

Я не спал всю ночь. Ни секунды. По сути, я провел десять часов, представляя это мгновение, а теперь, наяву, понятия не имею, что сказать. Наверное, что-то крутое, остроумное и не связанное со школой.

— Ты дочитал главу?

Или нет.

— Дочитал, — отвечает он.

— А я нет.

Тогда он снова улыбается, и я улыбаюсь. А потом краснею, он опускает глаза — прямо нервозная пантомима.

Мистер Вайз заходит в класс и принимается читать отрывок из «Пробуждения». Мы должны следить за текстом по своим книгам, но я постоянно теряю нужную строчку. Никогда еще я не был таким рассеянным. Я заглядываю в книгу Брэму, и он пододвигается ко мне. Я ощущаю все точки соприкосновения наших тел, будто одежда не помеха нервным окончаниям.

А потом Брэм вытягивает ноги и своим коленом касается моего. Поэтому до конца урока я тупо пялюсь на это его колено. Ткань джинсов на нем истончилась и сквозь нее виднеется темная кожа. Мне так хочется до нее дотронуться… Но тут Брэм и Гаррет поворачиваются ко мне, и я понимаю, что только что громко вздохнул.

После занятий Эбби обнимает меня за плечи и говорит:

— Я и не знала, что вы с Брэмом такие хорошие друзья.

— Тише, — вспыхнув, шикаю я. Чертова Эбби, ничего, блин, от нее не скроешь.

Я не ожидаю увидеть Брэма до ланча, но незадолго до него он подходит к моему шкафчику.

— Думаю, нам стоит куда-нибудь сходить в обед, — говорит он.

— Вне школы?

По правилам выходить на обед в город разрешается только двенадцатиклассникам, но вряд ли охранники поймут, что мы младше. По крайней мере, мне так кажется.

— Ты хоть раз это делал?

— Не-а, — отвечает он и мягко касается пальцами моих, буквально на мгновение.

— И я нет, — говорю я. — Ладно.

Выйдя из школы, мы быстрым шагом и с нарочитой уверенностью идем к парковке. Все утро шел дождь, и теперь довольно холодно.

Машина Брэма — старенькая «Хонда-Цивик», очень уютная и жутко чистая. Когда мы забираемся внутрь, он включает печку. От прикуривателя тянется шнур, к которому подключен айпод.

Брэм предлагает мне выбрать музыку. Не уверен, понимает ли он, что, передавая мне свой айпод, он буквально распахивает душу.

И, разумеется, его музыкальная подборка просто безупречна. Много классического соула и современного хип-хопа. На удивление много кантри, точнее блюграсса. Одна-единственная слабость — песня Джастина Бибера. И все без исключения альбомы и исполнители, которых я упоминал в своих письмах.

Кажется, это любовь.

— Ну что, куда едем? — спрашиваю я.

Он бросает на меня взгляд и улыбается.

— Понятия не имею.

Я откидываюсь на подголовник, листая музыку в айподе, пока печка возвращает к жизни мои пальцы. Снова начинается дождь. Я разглядываю его косые штрихи на стекле.

Потом выбираю трек, включаю его, и голос Отиса Реддинга тихо льется из колонок. «Try a Little Tenderness». Я делаю погромче.

И касаюсь локтя Брэма.

— Ты такой тихий.

— Сейчас или вообще?

— И сейчас, и вообще.

— Я тихий рядом с тобой, — с улыбкой отзывается он.

Я улыбаюсь в ответ.

— Я один из тех симпатичных парней, при виде которых ты теряешь дар речи?

Его пальцы впиваются в руль.

— Ты единственный.

Он сворачивает к торговому центру неподалеку от школы и останавливается перед входом в магазин «Пабликс».

— Мы идем в супермаркет? — спрашиваю я.

— Похоже на то, — говорит он с полуулыбкой.

Загадочный Брэм. Прикрыв голову руками, мы бежим сквозь дождь ко входу.

Только мы заходим в ярко освещенный зал — мой телефон принимается яростно вибрировать в кармане. Пришло три эсэмэски, все от Эбби.

Ты идешь обедать?

Э-э, ты где?

Брэма тоже нигде не видно. Как странно.;)

Но вот он — Брэм, с корзинкой в руках, мокрыми кудряшками и сияющими глазами.

— Двадцать семь минут до конца обеда, — говорит он. — Пожалуй, самое время «разделять и властвовать».

— Как скажешь. Куда идти, босс?

Он указывает на молочный отдел, где я беру пол-литра молока.

— А ты что взял? — интересуюсь я, когда мы встречаемся у касс самообслуживания.

— Ланч, — отвечает он, демонстрируя мне содержимое корзинки.

В ней лежат две баночки с печеньем-сэндвичем «Мини-Орео» и упаковка одноразовых ложек.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не поцеловать его прямо у кассы.

Он настаивает, что сам за все заплатит. Дождь усиливается, поэтому мы пулей несемся до машины и, захлопнув двери, пытаемся отдышаться. Я протираю очки о свою рубашку. Брэм поворачивает ключ зажигания, снова включается печка, и слышно только, как капли барабанят по стеклу. Он смотрит себе на руки, и я вижу, как он ухмыляется.

— Эйбрахам, — говорю я, как бы пробуя это имя и ощущая, как нежно ноет сердце.

Брэм искоса на меня поглядывает.

Дождь за окном льет стеной, что, пожалуй, только к лучшему. Потому что я вдруг наклоняюсь над коробкой передач и, еле дыша, кладу руки на плечи Брэму. Я вижу только его губы. И едва наклоняюсь их поцеловать — как они открываются мне навстречу.

Это невозможно описать. Эту тишину, и соприкосновение губ, и ритм, и дыхание. Сначала мы не понимаем, что делать с носами, а когда разбираемся, до меня доходит, что глаза мои все еще открыты. Я закрываю их. Его пальцы касаются моего затылка и двигаются медленно и ритмично.

Он на мгновение останавливается, и я открываю глаза, и он улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ. А потом он наклоняется и целует меня вновь — ласково и нежно. Все слишком идеально. Почти по-диснеевски. Не верится, что это происходит со мной.

Десять минут спустя, держась за руки, мы едим кашу из сэндвича «Орео» с молоком. Прекрасный ланч. И «Орео» в коробочке куда больше, чем молока. Я бы ни за что на свете не додумался взять ложки, но Брэм о них не забыл. Ну разумеется.

— Что теперь? — спрашиваю я.

— Думаю, пора возвращаться в школу.

— Нет, в смысле… я про нас. Я не знаю, чего ты хочешь. Не знаю, готов ли ты признаться, что гей, — говорю я, но он в это время легонько водит большим пальцем по линиям моей ладони, и я теряю мысль.

Палец останавливается. Брэм поднимает на меня взгляд и переплетает свои пальцы с моими. Я откидываюсь на сиденье и наклоняю голову к нему.

— Я за, если ты за, — говорит он.

— В смысле — за? — переспрашиваю я. — За что?.. За то, чтоб быть моим парнем?

— Ну. да. Если ты этого хочешь.

— Конечно, хочу, — говорю я.

Мой парень. Мой помешанный на грамматике талантливый кареглазый соккерист.

Я не могу перестать улыбаться. Ну правда, бывают времена, когда не улыбаться куда сложнее.

Тем же вечером, в 20:05, Брэм Гринфелд меняет свой статус на «Фейсбуке»: он больше не «Без пары» — и это лучшее, что случалось за всю историю интернета.

В 20:11 Саймон Спир тоже меняет статус на «Фейсбуке». Благодаря чему получает примерно пять миллионов лайков и мгновенный комментарий от Эбби Сусо: Л АЙК ЛАЙК ЛАЙК.

За которым следует комментарий от Элис Спир: Погоди — чего?

А за ним еще один от Эбби Сусо: Позвони мне!!

Я пишу ей эсэмэс, что поговорю с ней завтра. Сегодня мне не хочется делиться ни с кем подробностями.

Вместо этого я звоню Брэму. Честно, я поверить не могу, что до вчерашнего дня не знал, что у меня есть его номер. Он тут же отвечает.

— Привет, — говорит он, быстро и мягко, будто это только наше с ним слово.

— Важные новости сегодня на «Фейсбуке». — Я опускаюсь на кровать.

Его тихий смешок:

— Ага.

— Ну что, каков наш следующий ход? Будем вести себя элегантно? Или завалим всем ленты селфи с поцелуями?

— Думаю, селфи, — отвечает он. — Но не больше пары дюжин в день.

— И по воскресеньям пост в честь каждой проведенной вместе недели.

— А по понедельникам — в честь первого поцелуя.

— И каждый день — по паре дюжин постов о том, как мы друг по другу скучаем.

— Я и правда по тебе скучаю, — говорит он.

Черт возьми, ну почему именно на этой неделе я под домашним арестом?

— Чем ты сейчас занимаешься? — спрашиваю я.

— Это приглашение?

— К сожалению, нет…

Он смеется.

— Сижу за столом, смотрю в окно и разговариваю с тобой.

— Разговариваешь со своим парнем.

— Ага, — говорит он, и по голосу я слышу, что он улыбается. — С ним.

* * *

— Всё. — У шкафчика меня поджидает Эбби. — Я так больше не могу. Что, блин, происходит между тобой и Брэмом?

— Я, эм.

Я смотрю на нее и, раскрасневшись, расплываюсь в улыбке. Она ждет. И я пожимаю плечами.

Сам не знаю, почему так странно все это обсуждать.

— Боже мой, ты только посмотри!

— Что такое? — спрашиваю я.

— Ты покраснел. — Она тыкает пальцами мне в щеки. — Прости, но ты такой милашка, что просто кошмар. Иди уже. Иди отсюда.

* * *

Мы с Брэмом в одной группе по английскому и алгебре, а значит, два часа я буду томиться, не сводя глаз с его губ, а потом еще пять часов — эти губы представляя. Во время ланча мы прячемся в актовом зале, и без декораций он выглядит непривычно. В пятницу здесь будет проходить школьное шоу талантов, поэтому кто-то уже украсил занавес блестящими золотыми кисточками.

Мы в зале совсем одни, и он кажется таким огромным, что я беру Брэма за руку и тяну в мужскую гримерку.

— Так-так, — говорит он, пока я пытаюсь совладать с задвижкой. — Будем заниматься чем-то секретным?

— Ага, — говорю я и целую его.

Он опускает руки мне на талию и притягивает ближе.

Брэм выше меня всего на пару сантиметров, пахнет мылом Dove, а еще (учитывая, что его поцелуйная карьера началась только вчера) — у него по-настоящему волшебные губы. Мягкие, сладкие, неторопливые. Он целуется, как Эллиотт Смит поет.

Потом мы достаем два стула, и свой я ставлю так, чтобы закинуть ноги ему на колени. Он барабанит руками по моим ногам, и мы говорим обо всем на свете. О том, что Крошка Зародыш уже стал размером с картофелину. О том, что Фрэнк Оушен — гей.

— О, и кстати, угадай, кто, оказывается, был бисексуалом, — продолжает Брэм.

— Кто?

— Казанова.

— Гребаный Казанова?

— Ага, — говорит он. — По словам моего папы.

— Ты хочешь сказать, — говорю я, целуя его руку, — это папа разъяснил тебе, что Казанова был бисексуалом?

— Он сказал мне это в ответ на каминг-аут.

— У тебя потрясающий папа.

— Он потрясает своей неловкостью.

Люблю его кривую ухмылку. И то, как он расслабляется рядом со мной. Серьезно, обожаю. Все это.

Он наклоняется почесать лодыжку, и сердце мое сжимается. Золотисто-коричневую кожу у него на шее.

Все-превсе.

Я витаю в облаках до конца дня, думая только о нем. А добравшись до дома, отправляю ему сообщение:

Так по тебе скучаюююю!!!

В смысле, в шутку. По большей части.

Он мгновенно мне отвечает:

Поздравляю с двухдневным юбилеем!!!!!!

Отчего я прыскаю со смеху за кухонным столом.

— А ты в хорошем настроении, — говорит мама, заходя в дом с Бибером.

Я пожимаю плечами.

Она смотрит на меня с вопросительной полуулыбкой.

— Ладно, хорошо, не думай — ты вовсе не обязан ничего рассказывать, но просто, чтоб ты знал: если тебе захочется…

Чертовы психологи. Ведь обещала же не надоедать.

Я слышу, как к дому подъезжает машина.

— Это Нора так рано вернулась? — спрашиваю я.

Забавно, но я уже привык, что ее не бывает дома до самого ужина. Я выглядываю в окно и не верю своим глазам. Да, приехала Нора. Но машина. и кто за рулем.

— Это что, Лиа? — спрашиваю я. — Подвозит Нору?

— Похоже на то.

— Так, ладно. Мне нужно выйти.

— О, нет, — отвечает мама. — Как жаль, что тебе нельзя.

— Мам, — говорю я.

Она вскидывает руки.

— Ну пожалуйста. — Нора уже выходит из машины.

— Я открыта к переговорам, — говорит мама.

— О чем?

— Отмена домашнего ареста на один вечер, а взамен — десять минут доступа к твоему «Фейсбуку».

Боже мой.

— Пять, — говорю я. — И под моим надзором.

— Хорошо, — соглашается она. — Но я хочу взглянуть на твоего парня. Все ясно. Значит, как минимум одну из сестер я собственноручно прибью. Но сначала — Лиа. И я выбегаю из дома.

* * *

При виде меня Нора удивленно поднимает голову, но я проношусь мимо и, еле дыша, берусь за ручку пассажирской двери. В машину я заскакиваю быстрее, чем Лиа успевает возразить.

Если у Брэма машина старая, то у Лии вообще развалюха как из «Флинтстоунов». В ней есть кассетница и допотопные ручки, которые нужно крутить, чтоб опустить окна. У лобового стекла разложены плюшевые анимешные персонажи, на полу вечные обертки и пустые бутылки из-под колы. И стоит такой старческий цветочный аромат.

Вообще-то машина Лии мне по-своему нравится.

Лиа глядит на меня, будто не верит своим глазам. Она прямо обдает меня волнами презрения.

— Выметайся из моей машины, — приказывает она.

— Я хочу поговорить.

— Ну а я не хочу.

Я пристегиваю ремень безопасности.

— Отвези меня в «Вафл Хаус».

— Ты, блин, шутишь, что ли?

— Ни капельки. — Я откидываюсь на спинку кресла.

— То есть ты меня похищаешь?

— О, — говорю я. — Похоже на то.

— Охренеть просто.

Она качает головой. Но уже через мгновение отъезжает от моего дома. Она смотрит прямо перед собой, поджав губы, и не произносит ни слова.

— Я знаю, что ты на меня злишься, — начинаю я.

Молчание.

— И мне очень жаль, что так вышло с той пятницей. Правда.

Молчание.

— Может, что-нибудь скажешь?

— Приехали. — Она останавливается. На парковке почти никого нет. — Бери свою гребаную вафлю или что ты там хотел.

— Ты идешь со мной, — возражаю я.

— Ага, еще чего.

— Ну ладно, не надо. Но без тебя я не пойду.

— Не моя проблема.

— Окей, — говорю я. — Поговорим здесь.

Я расстегиваю ремень безопасности и поворачиваюсь к ней.

— Не о чем тут говорить.

— И что теперь? Всему конец? Просто перестанем дружить?

Она откидывается на сиденье и закрывает глаза.

— Оу-у, может, поплачешься об этом своей Эбби?

— Ты что, серьезно? — не выдерживаю я. — Да чем она тебе так не угодила? — Я пытаюсь не кричать, но все равно говорю слишком громко.

— Ничем, — чеканит Лиа. — Я просто не понимаю, почему вы с ней внезапно стали лучшими друзьями.

— Ну, хотя бы потому, что она девушка Ника.

Лиа резко вскидывает голову, будто я дал ей пощечину.

— Ага. Продолжай делать вид, что все из-за Ника. А мы все забудем нахрен, что ты сам сходишь по ней с ума.

— Ты шутишь, что ли? Я гей!

— Платонически сходишь по ней с ума! — кричит она. — Но это, конечно, ерунда. Она и правда уровнем повыше.

— Что?

— Гребаная лучшая подружка, версия 4.0. Теперь доступна в самом симпатичном и веселом дизайне!

— Боже ты мой… Ты тоже симпатичная.

Она смеется.

— Как скажешь.

— Серьезно, хватит. Меня это заколебало. — Я поднимаю на нее взгляд. — Ничего она не «уровнем повыше». Ты — моя лучшая подруга.

Она фыркает.

— Ну, это правда. Вы мои лучшие друзья. И Ник. Все трое, — говорю я. — Но тебя невозможно заменить. Ты же Лиа.

— Тогда почему ты ей первой рассказал, что ты гей? — спрашивает она.

— Лиа.

— Ладно, пофиг. У меня нет права париться из-за этого дерьма.

— Не говори так. Ты можешь париться из-за какого хочешь дерьма.

Она молчит. И я молчу. И тогда она говорит:

— Просто было так… даже не знаю. так очевидно, что она нравится Нику. Это-то было нифига не удивительно. Но когда ты рассказал ей первой, я, знаешь, просто не могла в это поверить. Я думала, что ты мне доверяешь.

— Доверяю, — отвечаю я.

— Ну, видимо, ей ты доверяешь больше. И это классно, ведь как давно ты ее знаешь? Шесть месяцев? А мы с тобой знакомы шесть лет.

И я не знаю, что сказать. В горле стоит ком.

— Короче, плевать уже, — говорит она. — Я не имею права. В общем, это твое дело.

— Ну. — Я сглатываю. — Да, рассказать ей было проще. Но это никак не связано с тем, что кому-то я доверяю больше или типа того. Просто пойми. — Я чувствую, как начинает жечь глаза. — Просто… ну. я знаком с тобой целую вечность, а с Ником и того дольше. Вы знаете меня лучше, чем кто-либо другой. Вы слишком хорошо меня знаете.

Она сжимает руль, не глядя на меня.

— Вы знаете обо мне все. Ну правда, вообще все. Футболки с волками. Мороженое в рожках. «Boom Boom Pow».

Она все-таки улыбается.

— С Эбби у меня такой связи нет. Но именно поэтому рассказать ей было проще. У меня есть другая сторона, и я все еще пытаюсь с ней разобраться. Понятия не имею, как совместить внутри одно с другим. Как примирить эти свои стороны. Я будто бы новая версия самого себя. Мне просто нужен был кто-то, кто отнесся бы к этому спокойно. — Я вздыхаю. — Но я правда хотел тебе рассказать.

— Ладно.

— Прошло столько времени, что мне стало сложно просто взять и заговорить об этом.

Я сижу, уставившись на руль.

— Ну да, я понимаю, — наконец отвечает она. — Правда. Чем дольше оттягиваешь разговор о какой-нибудь фигне, тем сложнее о ней заговорить.

Мгновение мы молчим.

— Лиа?

— Да?

— А что с твоим папой? — выдыхаю я.

— С моим папой?

Я поворачиваюсь к ней.

— Ну, это довольно забавная история.

— Правда?

— Э-э, нет. Он переспал с девятнадцатилетней красоткой-коллегой. И ушел.

— Ой. — Я смотрю на нее. — Лиа, мне охренеть как жаль.

За шесть лет я ни разу у нее об этом не спросил.

Боже, да я тот еще мудак.

— Прекрати так моргать, — говорит она.

— Как моргать?

— Только не смей плакать!

— Что? Да я и не собирался. — И с этими словами я вдруг начинаю рыдать.

По полной, до опухших глаз и соплей из носа.

— Спир, ну ты и размазня.

— Я знаю! — Я падаю ей на плечо или типа того. Знакомый запах миндального шампуня… — Я правда тебя люблю, ты же понимаешь? Прости меня за все. За Эбби. И за все остальное.

— Ничего.

— Правда. Я люблю тебя.

Она шмыгает носом.

— Что-то в глаз попало, да?

— Нет. Заткнись. Ты попал.

Я утираю слезы и смеюсь.

 

34

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 29 января, 17:24

ТЕМА: никакие извинения не загладят вины, но

Привет, Спир!

Полагаю, ты меня ненавидишь, — что было бы логично в свете последних событий. Не знаю, с чего начать, так что скажу прямо: прости меня. Я понимаю, что никаких извинений тут не хватит, и, возможно, стоило бы извиниться лично, но ты наверняка и смотреть-то на меня не хочешь, так что пусть будет так.

В общем, я все никак не могу перестать думать о нашем разговоре на парковке и о твоих словах — о том, чего я тебя лишил. И мне правда кажется, что я лишил тебя чего-то очень важного. Раньше я в упор этого не видел, а теперь, заметив, поверить не могу, что так себя вел. Что шантажировал. (И ты прав, это действительно был шантаж.) Что написал на «Тамблере». Не знаю, понял ты или нет, но я сам удалил тот пост, не дожидаясь, пока до него доберутся админы. Понимаю, это ничего не меняет, но мне просто хочется, чтобы ты знал. Меня замучила совесть, но я даже не жду от тебя прощения. Просто хочу, чтобы ты знал, как мне жаль.

Сложно объяснить… Я попытаюсь, но, наверное, прозвучит глупо — скорее всего, потому что это и правда глупо. Но для начала я хочу, чтобы ты знал, что я не гомофоб и правда считаю, что геи классные, или нормальные, или как тебе больше нравится. Так что все отлично или типа того.

Так вот: мой брат признался, что он гей, прошлым летом, прямо перед отъездом в Джорджтаун, и это стало настоящим событием для нашей семьи. Мои родители пытаются его поддержать, поэтому теперь у нас дома настоящая гейская утопия. Но это реально странно, потому что Картер даже не живет с нами, а когда приезжает — никогда ни о чем таком не говорит.

В этом году мы с родителями пошли на гей-парад, а он — нет, и когда я ему об этом рассказал, он ответил: «Э-э, окей, здорово…» — типа, мы слегка перегнули палку. И, наверно, так оно и есть. Это было за неделю до того, как я прочитал твои письма. Короче, я тогда был сам не свой.

Но, может быть, я просто ищу отмазки. Может, я просто влюбился в девчонку и совсем уже отчаялся. И завидовал, что такая девчонка, как Эбби, подружилась именно с тобой, а ведь у тебя и так много друзей, но ты как будто этого даже не ценишь. Я не пытаюсь тебя задеть, оскорбить или еще чего. Просто хочу сказать, что со стороны кажется, что все тебе дается легко, поэтому, надеюсь, ты понимаешь, как тебе повезло.

Не знаю, понятно ли, что я имею в виду? Ты наверняка давно уже бросил это читать, но я просто хочу сказать тебе все и сразу. Как бы там ни было, просто знай, что мне ужасно, невероятно жаль.

Кстати, ходит молва, что ты безумно и по-гейски счастлив с неким Эйбрахамом Гринфелдом, и я хочу, чтобы ты знал: я бесконечно за тебя рад.

Ты на сто процентов этого заслуживаешь. Ты отличный парень, Спир, и было здорово узнать тебя поближе. Если бы мог, я бы зашантажировал тебя стать моим другом и так бы все и оставил.

Безумно искренне,

Марти Эддисон

 

35

Шоу талантов начинается в семь, и мы с Ником приходим как раз тогда, когда приглушают свет. Брэм с Гарретом обещали быть где-то на задних рядах ближе к центру и занять нам места. Я тут же нахожу Брэма взглядом. Он сидит развернувшись к двери и, увидев меня, улыбается.

Мы пробираемся к ним, и я сажусь рядом с Брэмом, так что Ник и Гаррет оказываются по краям.

— Это программка? — нависнув надо мной, спрашивает Ник у Гаррета.

— Ага, дать тебе? — предлагает тот и передает ему потрепанную бумажку, свернутую в трубочку.

Ник проглядывает список выступлений, и я знаю, что ищет он Эбби.

— Сто процентов, она либо первая, либо последняя, — предполагаю я.

Он улыбается.

— Вторая с конца.

Тут свет окончательно гаснет в зале и загорается на сцене. Зрители затихают. Мэдди из ученического совета подходит к микрофону. Я наклоняюсь к Брэму и под покровом темноты кладу ладонь ему на колено. Я чувствую, как он двигается навстречу и переплетает свои пальцы с моими. Потом поднимает, прижимает мою ладонь к губам…

…и замирает. Что-то тянет внизу живота.

Потом он опускает наши руки обратно к себе на колени. Так вот каково это — иметь парня. Не знаю, какого черта я столько ждал.

На сцену одна за другой выходят девушки. Все в коротеньких платьях. Все поют песни Адели.

Вскоре очередь доходит до Эбби: она выходит из-за кулис с черным пюпитром в руках. Я бросаю взгляд на Ника, но он меня не замечает. Выпрямившись, он пристально смотрит перед собой и улыбается. На сцену выходит блондинка-десятиклассница со скрипкой и нотами. Она пристраивает скрипку на плече, прижимает подбородком и смотрит на Эбби. Та кивает ей, делает заметный вдох, и скрипачка начинает играть.

Она исполняет странную, почти скорбную вариацию на песню «Time After Time». Движения Эбби попадают в каждую ноту. Я никогда еще не видел сольных танцев, не считая неловких плясок в центре круга на бар-мицвах, поэтому поначалу не понимаю, на что обращать внимание. Когда танцует несколько человек, можно следить за синхронностью. Но Эбби ни за кем не повторяет, и, несмотря на это, все ее движения и жесты кажутся правильными, неслучайными и полными жизни.

Я не могу не поглядывать на Ника. На протяжении всего выступления он сидит, прикрыв рот кулаком, но я вижу, что он улыбается.

Эбби и ее скрипачка заканчивают представление под аплодисменты удивленной и благодарной публики, а потом занавес неплотно закрывается и сцену готовят к последнему выступлению. Я вижу, как выносят барабанную установку — видимо, выступать будет музыкальная группа. Мэдди в это время берет микрофон и рассказывает, как можно перечислить деньги ученическому совету. Из-за занавеса слышится протяжное гитарное «пам-м» и барабанное «бум-бац» — это включают и настраивают инструменты.

— Кто следующий? — спрашивает Ник и заглядывает в программку. — Написано «Группа „Эмоджи“».

— Миленько.

Занавес открывается, и перед нами предстают пять девушек с инструментами. Первое, что бросается в глаза, — цвета их костюмов. Узоры у всех разные, но цвета одинаково яркие, поэтому впечатление они производят панк-роковое. Только я об этом думаю, как барабанщица начинает играть, задавая быстрый неровный ритм.

И тут я понимаю, что барабанщица — это Лиа.

У меня нет слов… Ее волосы рассыпаны по плечам, а руки двигаются с невероятной скоростью. К ней подключаются и остальные — Морган на клавишах, Анна на басу, Тейлор на вокале…

…И моя сестра Нора на гитаре…

Выглядит она такой раскованной и уверенной в себе, что ее не узнать. Ну правда, я в шоке. Я даже не знал, что она снова начала играть на гитаре.

Брэм смотрит на меня и смеется.

— Саймон, ну у тебя и лицо!

Они исполняют кавер на песню Майкла Джексона «Billie Jean», и — серьезно! — это потрясающе. Девчонки, встав со своих мест, танцуют в проходах. Музыка сменяется — теперь звучит песня Cure «Just Like Heaven». Голос у Тейлор нежный и высокий, и поет она без малейших усилий, просто превосходно. Я все еще ошеломлен и с трудом осознаю происходящее.

Брэм был прав: люди в самом деле похожи на дома с просторными комнатами и крохотными окнами. И, может, это и здорово — то, что мы не перестаем друг друга удивлять.

— А Нора уже неплохо играет, правда? — наклоняется ко мне Ник.

— Ты знал об этом?..

— Я занимался с ней не один месяц. Но она просила ничего тебе не рассказывать.

— Серьезно? Почему?

— Потому что понимала, что ты раздуешь из этой новости целое дело.

Ну, в этом вся моя семья. Мы всё держим в секрете, потому что любую новость раздуваем до космических масштабов. Для нас все как каминг-аут.

— Родители с ума сойдут, когда узнают, что пропустили.

— Не, я их привел, — говорит Ник, указывая через проход.

Впереди, в паре рядов от нас, я вижу затылки мамы и папы. Они прижимаются друг к другу, соприкасаясь головами. И тут рядом с мамой я замечаю девушку с небрежным пучком светлых волос. Забавно, но она очень похожа на Элис.

Нора едва заметно улыбается; волосы у нее распущены и уложены волнами. Я чувствую ком в горле.

— Гордишься? — шепчет Брэм.

— Да, так странно, — отвечаю я.

Но вот рука Норы замирает над корпусом гитары, Тейлор оставляет микрофон, и все, кроме Лии, перестают играть. Ее лицо горит решительной яростью, пока она исполняет самое офигенное, потрясающее барабанное соло, которое я когда-либо слышал. В глазах — сосредоточенность, на щеках — румянец… Она такая красивая. Но она никогда бы мне не поверила, скажи я ей об этом.

Я поворачиваюсь к Брэму, но он смотрит на Гаррета и ухмыляется. А Гаррет качает головой, улыбается в ответ и говорит:

— Помалкивай, Гринфелд!

Песня заканчивается, зрители кричат и аплодируют, загорается свет. Последние ряды начинают расходиться, но мы остаемся на местах. Эбби выходит из-за кулис и направляется к нам.

Вдруг какой-то парень с каштановыми волосами и короткой рыжей бородой садится на сиденье перед нами и одаривает меня улыбкой.

— А ты, видимо, Саймон, — говорит он.

Я растерянно киваю. Вообще-то лицо у него знакомое, но я никак не соображу, кто он.

— Привет. Я Тео.

— Тео. типа, Тео моей сестры, что ли?

— Вроде того, — ухмыляется он.

— Она здесь? Что вы тут делаете? — Я машинально бросаю взгляд туда, где сидели родители, но там уже никого нет. — Приятно познакомиться, — добавляю я.

— И мне, — отзывается он. — В общем, Элис пошла в вестибюль, но попросила передать кое-что тебе и, э-э, Брэму.

Мы с Брэмом переглядываемся, а Ник, Эбби и Гаррет с интересом оборачиваются.

— В общем, так, — говорит Тео. — Она хотела, чтобы я передал тебе следующее. Родители собираются позвать тебя в «Варсити», но ты должен сказать, что пойти не сможешь. Волшебные слова: «нужно делать домашку».

— Что? Почему это?

— Потому что, — продолжает Тео, — дорога в одну сторону занимает полчаса, плюс еще полчаса в другую, плюс время в ресторане.

— И это, блин, того стоит! — возражаю я. — Ты пробовал их «Ледяной апельсин»?

— Нет, — отвечает Тео. — Правда, должен признаться, что за всю жизнь я провел в Атланте часов пять. Пока что.

— Так почему она не хочет, чтобы я ехал?

— Потому что у вас будет целых два часа, чтобы побыть дома совершенно одним.

— А. — Я заливаюсь краской.

Ник фыркает.

— Ага, — ухмыляется Тео и косится на Брэма. — В общем, еще увидимся.

И он уходит. Я смотрю на Брэма и замечаю в его глазах лукавый огонек.

Очень не брэмовский.

— Это твоих рук дело?

— Нет, — отвечает он, — но я поддерживаю.

— Мне как-то не по себе, что моя сестра такое организовала…

Брэм улыбается, прикусив губу.

— Но это круто, — признаю я.

Выйдя в атриум, я сразу направляюсь к Элис. Брэм идет чуть позади вместе с Ником, Эбби и Гарретом.

— Ты приехала!

— Ага, — говорит она. — Малютка Ник Айзнер намекнул, что намечается нечто грандиозное. Жаль, я пропустила твою постановку на прошлой неделе. Прости, малыш.

— Ничего. — Я понижаю голос: — Я познакомился с Тео. Он клевый.

— Угу. — Она застенчиво улыбается. — Так кто из них твой?

— В серой кофте, рядом с Ником.

— Шучу, я уже изучила его профиль на «Фейсбуке» вдоль и поперек. — Она обнимает меня. — Он очаровашка.

— Знаю.

Тут открывается боковая дверь, и в атриум выходят девчонки из группы «Эмоджи». Увидев нас, Нора взвизгивает:

— Элли! — И бежит ей навстречу. — Что ты тут делаешь? Почему ты не в Коннектикуте?

— Потому что ты, оказывается, рок-звезда, — отвечает Элис.

— Никакая я не рок-звезда. — Нора расплывается в улыбке.

Родители подходят к ней с очередным докторсьюзовским букетом и минут пять восхищаются ее игрой на гитаре. А потом принимаются восхищаться всеми остальными в группе и Эбби тоже, и вот мы уже слились в одну большую компанию: Нора говорит с Тео, родители пожимают руку Брэму, а Тейлор и Эбби обнимаются. Просто какая-то нереально чудесная сцена.

Я подхожу к Лии: она сияет в ответ и пожимает плечами. Тогда я изо всех сил сжимаю ее в объятиях.

— Ты чертовски крута! — говорю я ей. — Я и не знал.

— Мне разрешили пользоваться школьными барабанами, вот сама и научилась.

— И долго ты занималась?

— Ну. года два.

Я тупо на нее пялюсь. Она прикусывает губу.

— Что — я классная?

— ДА! — отвечаю я и снова крепко сжимаю ее в объятиях.

— Ну хватит, — взвизгивает она, но я знаю, что она улыбается.

И тогда я целую ее в лоб, и она вспыхивает до кончиков ушей. Если уж Лиа краснеет, то по полной.

А потом ко мне подходят родители и предлагают поехать в «Варсити».

— Мне нужно делать домашку, — отказываюсь я.

— Уверен, сынок? — спрашивает папа. — Привезти тебе «Ледяной апельсин»?

— Или два, — ухмыляется Элис.

* * *

Элис просит меня не отключать телефон: она пришлет эсэмэску, когда они соберутся домой.

— И не вздумай забыть наши «Апельсины»!

— Пытаешься усидеть на двух стульях, Саймон?

— Самую большую порцию, — не слушаю я. — В сувенирных стаканчиках.

На парковку идет толпа человек в сто. Мы с Брэмом плетемся в хвосте, но за руки не держимся — слишком людно. (Мы же в Джорджии.) Поэтому я иду рядом — близко, но не слишком. Просто двое парней тусят вместе в пятницу вечером. Вот только воздух между нами заряжен так, что почти слышен треск электричества.

Брэм припарковался на верхнем этаже парковки. Подходя к машине, он разблокирует ее, а я иду к пассажирской двери. В эту секунду автомобиль по соседству с ревом оживает, и я едва не подпрыгиваю от неожиданности. Я жду, пока он проедет, чтобы открыть свою дверцу, но он не двигается. Тогда я заглядываю в окно… и вижу за рулем Мартина.

Мы встречаемся взглядами. Странно, что он здесь, ведь в школе его сегодня не было. А значит, это первая наша встреча с тех пор, как он написал мне письмо.

Он проводит рукой по волосам, и рот его как-то странно кривится.

А я просто стою и смотрю на него.

Я не ответил на его письмо.

Пока не ответил. Или типа того.

На улице прохладно, поэтому я забираюсь в машину и наблюдаю, как Мартин выезжает с парковки.

— Согрелся? — спрашивает Брэм. Я киваю. — Ну что тогда, едем к тебе?

По его голосу понятно, что он нервничает, и от этого я тоже начинаю нервничать.

— А ты хочешь?

— Да, — отвечает он, искоса взглянув на меня. — То есть ДА.

— Ага, хорошо, — говорю я.

И слышу, как гремит мое сердце.

* * *

Когда мы с Брэмом переступаем порог моего дома, я будто вижу его впервые. Вот какой-то рандомный деревянный комод, захламленный каталогами и рекламными проспектами; вот жутковатый рисунок Элвина и бурундуков в рамочке, который еще в детском саду нарисовала Нора.

Бибер с глухим стуком спрыгивает с дивана и, щелкая когтями по паркету, несется к нам.

— Приветик, — говорит Брэм и тут же наклоняется к нему. — А я тебя знаю.

Бибер яростно его приветствует, облизывая лицо, и Брэм удивленно смеется.

— Вот как ты на нас действуешь, — поясняю я.

Брэм целует Бибера в нос и идет за мной в гостиную.

— Хочешь чего-нибудь съесть? — спрашиваю я. — Или выпить?

— Нет, спасибо, — отвечает он.

— У нас наверняка есть кола. — Мне ужасно хочется его поцеловать, но я зачем-то тяну время. — А посмотреть что-нибудь хочешь?

— Ага.

Я смотрю на него.

— А я нет.

Он смеется.

— Тогда давай не будем.

— Показать тебе мою комнату?

В ответ он снова лукаво улыбается. Может, это и по-брэмовски. Может, я еще не все о нем знаю.

Стена вдоль лестницы увешана фотографиями, и Брэм рассматривает каждую.

— Знаменитый костюм мусорного ведра, — комментирует он.

— Звездный час Норы, — добавляю я. — Я даже забыл, что рассказывал тебе об этом.

— А это ты тут с рыбой, да? Такой восторг на лице…

На фотографии мне шесть или семь: я, красный от жары, стою с вытянутой рукой, в которой на леске болтается рыба. Вид у меня такой, будто я вот-вот разревусь от ужаса.

— Всегда любил рыбалку, — говорю я.

— Ничего себе, ты был такой светленький.

Когда мы оказываемся на втором этаже, он берет меня за руку и сжимает ее.

— Ты правда здесь, — говорю я, качая головой. — Наконец-то.

Я открываю дверь и ногой откидываю с прохода одежду.

— Прости. за вот это вот все.

Рядом с пустой корзиной — гора грязной одежды, рядом с пустым комодом — чистой. Повсюду какие-то книги и бумажки. На столе пакет с рыбками-крекерами, рядом — сломанные часы с обезьянкой из мультика «Любопытный Джордж», ноутбук и пластиковая робо-рука. На стуле лежит рюкзак. По стенам криво-косо развешены обложки виниловых альбомов в рамочках.

Но кровать заправлена. На нее мы и садимся, прислонившись спиной к стене и вытянув ноги.

— А где ты сидишь, когда пишешь мне письма? — спрашивает Брэм.

— Обычно тут. Иногда за столом.

— А-а, — кивает он.

А потом я наклоняюсь и нежно целую его под самой челюстью. Он поворачивается ко мне и сглатывает.

— Привет, — говорю я.

Он улыбается.

— Привет.

И тогда я целую его по-настоящему, и он целует меня в ответ, и запускает руки мне в волосы. Мы целуемся как дышим. В животе у меня яростно трепещут бабочки. Каким-то образом мы переходим в горизонтальное положение, и вот его руки уже обвивают мою талию.

— Как же здорово, — говорю я, задыхаясь. — Давай так… каждый день.

— Хорошо.

— И ничего больше не будем делать. Забьем на школу. На еду. На домашку.

— Я хотел позвать тебя в кино, — улыбается он.

И я улыбаюсь в ответ.

— Никакого кино! Ненавижу кино.

— Да неужели?

— Ужели-ужели. Зачем смотреть, как целуются другие, когда я могу целоваться с тобой?

Похоже, возразить на это ему нечего, потому что он притягивает меня к себе и жадно целует. И вот я уже возбужден и он тоже. Так волнующе, так странно и пугающе…

— О чем думаешь? — спрашивает Брэм.

— О твоей маме.

— Не-е-ет! — смеется он.

Но вообще-то это правда. А именно я думаю о ее правиле «Всегда Предохраняться, Даже Во Время Орального Секса». Потому что только сейчас до меня доходит, что это правило будет распространяться и на меня. В какой-то момент. Рано или поздно.

Я мягко целую Брэма в губы.

— Я правда хочу куда-нибудь с тобой сходить, — говорит он. — Если бы ты не ненавидел все фильмы, что бы ты хотел посмотреть?

— Что угодно, — отвечаю я.

— Наверное, что-то романтическое, да? Что-то саймоновское, с хеппи-эндом.

— Почему никто никогда не верит, что я циник?

— Хмм. — Он смеется.

Лежа на нем, я расслабляюсь и утыкаюсь ему в шею.

— Я не люблю концовки, — говорю я. — Я люблю истории без конца.

Он обнимает меня еще крепче и целует в макушку, и мы лежим, прижавшись друг к другу. Пока мой телефон в кармане джинсов не начинает вибрировать. Элис.

Выезжаем на шоссе. Готовьтесь.

Вас понял. Спасибо, Пол Ревир [60]Пол Ревир — американский ремесленник, серебряных дел мастер, герой Американской революции. Накануне сражений в Лексингтоне и Конкорде он поскакал верхом к повстанцам и предупредил их, что приближаются британские войска. Этому подвигу посвящено стихотворение Генри Лонгфелло «Скачка Пола Ревира».
.

Я печатаю это, положив телефон Брэму на грудь.

Потом быстро целую его, мы, потягиваясь, встаем и по очереди заходим в ванную. К приходу родителей мы уже сидим на софе в гостиной, и между нами громоздится стопка учебников.

— О, привет, — говорю я, отрываясь от тетрадки. — Как прошло? Кстати, Брэм тоже пришел позаниматься.

— Уверена, что вы провели время с пользой, — говорит мама.

Я сжимаю губы. Брэм тихо кашляет.

По ее лицу я понимаю, что нам предстоит разговор. Какое-нибудь неловкое обсуждение правил или типа того. Снова раздует из этого целое дело.

Но, возможно, это и правда «целое дело». Офигенное, потрясающее и важное. И, возможно, я даже хочу, чтобы так оно и было.

 

Благодарности

Эта книга хранит следы множества людей, и все они заслуживают намного больше признательности, чем я когда-либо смогу выразить. Я навеки благодарна…

…моему гениальному редактору Донне Брэй, прекрасно понимающей чувство юмора Саймона и разобравшейся с этой историей от и до. Спасибо за любовь и принятие Саймона с самого первого дня. Глубина, структурность и мудрость твоих комментариев сделали книгу намного сильнее, я и подумать не могла, что такое возможно;

…невероятному литературному агенту Брукс Шерман, которая первой поверила в эту книгу и продала права на нее за четыре дня, прямо как ниндзя. Ты и предсказательница, и редактор, и психолог, и живое доказательство того, что слизеринцы — замечательные люди. Спасибо тебе за то, что с таким жаром боролась за мою книгу, за то, что ты такая офигенно крутая, и за то, что ты такой замечательный друг;

…Виане Синискалчи, Эмили Полстер, Стэф Хоффман, Кэролайн Сан, Бетани Рейс, Веронике Эмброуз, Пэтти Росати, Нелли Куртцман, Марго Вуд, Алессандре Бэлзер, Кейт Морган Джексон, Молли Мотч, Эрику Свенсону и всей остальной команде B+B и Harper — за ваш нескончаемый энтузиазм и всю проделанную работу (и Суман Сиват, которая поддерживала меня в канадском филиале издательства HarperCollins!). Также огромное спасибо Элисон Клэптор и Крису Билхеймеру за обложку моей мечты;

…потрясающей и невероятно дружной команде Bent Agency, особенно Молли Кер Хоун и Дженни Бент. Еще спасибо Джанет Рид и ее ребятам из FinePrint, а также Алексе Вэлли, которая запустила весь процесс. А еще безмерная благодарность нашему замечательному пиарщику Деб Шапиро;

…моей великолепной и всегда готовой меня поддержать команде издательства Penguin/Puffin UK, в том числе Джессике Фарругиа Шарплс, Вики Фотиу, Бену Хорслену и особенно Антее Т аунсенд (с дополнительной порцией любви). И я безумно благодарна всем зарубежным издательским командам за то, что они поверили в мою книгу и напечатали ее за океаном;

…Кимберли Ито, моей первой читательнице и моему платоническому Блю. Мне никогда не выразить всей признательности за твою мудрость, поддержку и чувство юмора;

…книжному клубу Beckminavidera (который состоит из вот этих вот гениев: Адама Сильверы, Дэвида Арнольда и Жасмин Варги). Прибиться к вашему культу было самым правильным решением моей жизни. (Да и как бы я выжила без нашей эпичной имейл-переписки, споров об «Орео» и коллективного обожания Эллиотта Смита?);

…Хайди Шульц, которая делилась со мной своей сестринской мудростью и благодаря которой мне хотелось съесть все десерты на свете;

…Клубу писателей Атланты за возможность принять участие в вашей замечательной конференции и в группах литературной критики — в особенности Джорджу Вайнштейну и невероятно веселой, умнейшей команде Erratica: Крису Негрону, Эмили Карпентер и Мэнде Пуллен;

…Fearless Fifteeners и другим моим друзьям-писателям, которые смеялись вместе со мной, поддерживали меня, давали советы и помогали не сойти с ума. Также спасибо потрясающим библиотекарям, блоггерам, издателям и книжным продавцам, которые поразили меня до глубины души своей поддержкой (и экстрапорцию «Орео» шлю Дайен Каприоле). Спасибо за ваш радушный прием с первого же дня;

…моим героям: Эндрю Смиту, Нине Лакур, Тиму Федерле и Алексу Санчесу, которые сразили меня наповал — сначала своими книгами, а потом и отзывами на мою;

…замечательным подросткам, детям, взрослым и семьям, с которыми я работала как практикующий психолог. И особенно ученикам в Кингсбери, которые не позволяли мне прикрываться возрастом и непониманием их реалий;

…всем моим потрясающим учителям, в особенности Молли Мерсер за то, что была самым крутым, самым лучшим, самым важным учителем в моей жизни;

…моим друзьям из театрального кружка старшей школы Ривервуд, чье влияние на мою жизнь и на эту книгу невозможно переоценить (особенно Саре Бет Браун, Рики Мэнну и Энни Липшиц). Спасибо и множеству других моих друзей, вдохновлявших и поддерживавших меня (они даже не представляют насколько): Дайен и всей семье Блюменфелд, Лорен Старкс, Джейми Хенселю и всей его семье, Джейми Семенсону, Бетси Баллард, Нине Мортон, Бинсвенгерам, Шуманам и многим-многим другим — а еще Такоме Мамас, миллион раз спасавшей мне жизнь;

…моей семье: Молли Голдштейн, Адель Томас, Курту и Джинни Алберталли — плюс многим другим Голдштейнам, Алберталли, Томасам, Беллам, Берманам, Вечслерам, Левинам и Витчелам. Спасибо Гейл Маклорин и Кевину Сейлору за постоянную поддержку. Наконец хочу выразить огромную благодарность моей мачехе, Кенди Голдштейн, и моим сводным братьям Уильяму Коттану и Кэмерону Кляйну;

…Эйлин Томас, моей маме, которая раздувала из каждой мелочи в моей жизни событие космических масштабов, и Джиму Голдштейну, самому главному безбашенному, хардкорному папе-хипстеру; моей сестре, Кэролайн Голдштейн, которая потрясла всех своим костюмом мусорного ведра на Пуриме и знает, что такое кока-коловый рот, Сэму Голдштейну, чьи дошкольные истории о покемонах лучше (и куда пошлее) всего, что я когда-либо напишу;

…моим сыновьям Оуэну и Генри Алберталли, которых я бесконечно, до абсурда обожаю. Узнавать вас и наблюдать, как вы растете, моя особая привилегия;

…моему мужу, Брайану Алберталли, моему самому лучшему другу и напарнику, обладателю второй половины моего мозга. Без тебя этой книги бы не было. Ты тот берег, к которому стоит плыть. Ты мое «целое дело».

…Эдгардо Менвьеллю, Кэти Тьюэрк, Шеннон Висс и многим другим врачам и волонтерам, которые ежедневно меняют чью-то жизнь к лучшему благодаря программе НДМЦ «Гендер и сексуальность». Спасибо вам за все, что вы делаете, и за то, что встретили меня с распростертыми объятиями;

…всем замечательным ЛГБТ и гендерно неконформным детям и подросткам, которых я встретила в своей жизни (и их потрясающим семьям): вы не устаете поражать меня мудростью, юмором, талантом и смелостью. Думаю, вы уже и сами догадались, что эту книгу я написала для вас.

 

Первые письма Блю и Саймона

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 23 августа, 20:12

ТЕМА: я никогда еще такого не делал

Дорогой анонимный собеседник из интернета!

Даже не знаю, с чего начать. Если честно, я не уверен, настоящий ли это адрес и настоящий ли ты человек. Но если ты существуешь, привет! Это я написал тот пост на «Криксекретах» о просторных домах и крохотных окнах и о береге, к которому стоит плыть. Я тут перечитываю то, что написал, — и это какой-то ужас, так что, пожалуй, начну с извинений. Обычно я не злоупотребляю сравнениями и метафорами, по крайней мере не настолько.

Как бы там ни было, я не уверен, правильно ли понял твой комментарий, но, по всей видимости, ты отчасти согласен с тем, что я написал. Наверное. Даже если нет, я рад, что ты оставил комментарий. Благодаря ему мне перестало казаться, что я просто кричу в пустоту, так что спасибо тебе. И поскольку ты оставил свой адрес, полагаю, ты не против, что я тебе пишу. А вообще, поверить не могу, что я и правда тебе пишу, — я не собирался этого делать. Но прошла неделя, а я все продолжаю вспоминать твой комментарий.

Наверное, здорово говорить с тем, кто понимает, что ты чувствуешь. Не хочу на тебя давить, но ты пиши, если захочешь. Я не хочу использовать свое настоящее имя, но ты можешь звать меня Блю.

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 24 августа, 21:56

ТЕМА: Re: я никогда еще такого не делал

Привет, Блю!

Вау, я тут вообще с ума схожу от радости, потому что я, честно говоря, совсем не ожидал, что ты мне напишешь. Я так рад, что проверил почту!!

Вау. Так. Во-первых, спасибо за письмо и за пост на «Тамблере». Мне он и правда понравился, Блю, и ничего ужасного в нем нет, честное слово.

Значит, ты учишься тут, в Криквуде? Я тоже, теперь уже в десятом классе. И я парень (а ты парень?). Как бы там ни было, я понял твой пост. Почти все, особенно часть о том, каково это — быть геем. Я тоже еще никому не рассказывал. И, наверное, в глубине души мне хочется уже это сделать, но в то же время нет… Сложно объяснить. Не знаю даже. Может, ты меня поймешь.

В общем, да, я очень рад с тобой познакомиться! Круто же, правда? Вот я просто пишу это письмо, но мне уже стало в одиннадцать раз менее одиноко.

Жак (тоже ненастоящее имя — бва-ха-ха! — посмотрим, чья возьмет!)

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 26 августа, 19:46

ТЕМА: Re: я никогда еще такого не делал

Жак!

В о :) диннадцать раз менее одиноко? До странности точная цифра. :) Но я прекрасно понимаю, о чем ты.

Как бы то ни было — вау! Привет. Ты мне ответил. Я правда очень рад, что тебе понравился мой пост. Теперь я счастлив, что выложил его. Должен признаться, что переписываться о чем-то столь личном с незнакомцем довольно странно. Хотя, вероятно, оттого и проще.

Я парень и тоже перехожу в десятый класс Криквуда. Кажется, ты первый гей, которого я здесь встречаю. Вообще, так странно с тобой общаться (в хорошем смысле). Интересно, знаем ли мы друг друга в жизни?

Похоже, я понимаю, о чем ты. Я тоже постоянно мечусь между желанием рассказать всем и молчать вечно. Иногда меня буквально разрывает от желания признаться — именно в такой момент я и выложил тот пост на «Тамблере». Но спустя пару часов мне всегда становится не по себе, и иногда я испытываю огромное облегчение от того, что никто пока не знает. А ты?

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 27 августа, 22:12

ТЕМА: Re: я никогда еще такого не делал

Ну-ну, давай по-честному: одиннадцать — самое лучшее число, оно идеально — мы ведь теперь оба в одиннадцатом классе! Вау. Кстати, поверить не могу, что ты тоже из одиннадцатого. Готов поспорить, мы знакомы, хоть и странно об этом думать.

Вдруг в реальности мы враги?

У тебя есть враги?

У меня их, кажется, нет. Хотя, пожалуй, если по-честному, кое-кто меня все-таки бесит. Но они в этом не виноваты. Бывают просто такие лица, которым так и хочется вмазать. (На всякий случай скажу: на самом деле я совсем не жестокий человек. Хотя, может и жестокий, просто вместе с тем я не хочу причинять никому боли, поэтому просто фантазирую о том, как бью морды. Все очень запутанно. Если честно, чаще всего я просто заедаю свои чувства.)

Забавно, я не то чтобы мечусь между этими желаниями. Я будто бы одновременно и хочу, и не хочу рассказывать. Честно говоря, это чертовски выматывает. Я будто бы застрял между «ПРОСТО СКАЖИ ИМ» и «НЕТ, НИКОГДА».

Как по-твоему, это когда-нибудь кончится? Не знаю, может, у меня в принципе проблемы с принятием решений?

А чем ты занимаешься после школы или типа того?

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 29 августа, 21:13

ТЕМА: Re: я никогда еще такого не делал

Врагов у меня тоже, вроде бы, нет, но теперь я крепко задумался: не такое ли у меня лицо, которому хочется вмазать?.. И как понять, такое оно или нет?

Меня ни разу в жизни не били по лицу (надеюсь, это хороший знак).

Абсолютно солидарен с тобой по части заедания чувств. Я тот самый паренек, который ни разу в жизни не пробовал курить и не напивался, зато однажды съел пять банок «Нутеллы» за один присест. Не рекомендую.

Я тоже нерешительный, по крайней мере в каких-то вопросах. Ладно, признаюсь честно: когда ты ответил на мой пост, меня терзали сомнения. Я никак не мог решить, стоит ли тебе отвечать. Нет, я был (и все еще) заинтригован, но меня одолевала паранойя. Просто ты мог бы оказаться кем угодно. Иногда сложно понять, издевается над тобой человек или говорит искренне. Но я очень рад, что решил тебе ответить.

Ты, наверное, подумаешь, что это нелепо, но я не хотел бы отвечать на твой последний вопрос. Просто… наверно, пока мне комфортнее оставаться анонимом. Ничего?

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 30 августа, 15:47

ТЕМА: Лицо, которое просит кулака

Ох, Блю, ты еще столького не знаешь о лицах, которым хочется вмазать! Начнем с того, что твое лицо совершенно точно кулака просить не может. Это просто-напросто невозможно. Правило номер один: милых парней, придумывающих метафоры об океане между людьми, никому и никогда не хочется ударять. Правило номер два: нет никакого правила номера два, есть только одно правило, так что запомни его хорошенько. БУМ!

А что касается пяти банок «Нутеллы» за один присест… ВТФ?!. Странная затея… Но вызов принят!

Ничего нелепого, Блю. Я прекрасно понимаю, почему тебе не хочется рассказывать о внеклассных занятиях (хотя мне почему-то кажется, что ты ходишь в студию танцевальной интерпретации). Нет, серьезно, я все понимаю. Странное противоречие, правда? Гораздо проще открыться человеку, который тебя совсем не знает.

Как бы то ни было, я тоже очень рад, что ты решился мне написать. :)

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 31 августа, 10:20

ТЕМА: Re: Лицо, которое просит кулака

Я так рад, что подпадаю под первое правило-исключение. Уфф! Но теперь я озадачен, потому что слышал, что есть и второе правило-исключение. Оно касается милых парней с французскими именами, которые принимают крайне недальновидные решения относительно «Нутеллы», несмотря на все предупреждения. А остальные могут словить плюшку! Или правильно «словить плюху»? Наверно, звучало бы куда более устрашающе, помни я точное выражение.

И как ты узнал о моей любви к танцевальной интерпретации? Правда, я бы не назвал это внеклассными занятиями. Скорее, призванием. А еще я абсолютно, на сто процентов тебя понимаю: и правда намного проще открыться кому-то, кто тебя совсем не знает. Сколько мы переписываемся? Неделю? А ты знаешь обо мне уже то, чего я не рассказывал даже лучшему другу. Поневоле задумываешься: что вообще такое — знать другого человека?..

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 1 сентября, 19:14

ТЕМА: Re: Лицо, которое просит кулака

Хмм… думаю, тут больше подходит «схлопотать по морде». Но — ой-ой! — а что если на самом деле у меня не французское имя? И что если мои решения не такие уж недальновидные (серьезно, не понимаю, почему вдруг из-за пяти банок «Нутеллы» ты решил, что я недальновиден)?? А еще с чего это вдруг мои решения недальновидны, когда ЭТО ТЫ СЪЕЛ СТОЛЬКО «НУТЕЛЛЫ», БЛЮ. Ты. Это был ты.

Но — вау. Я прекрасно тебя понимаю и согласен со всем, что ты пишешь! Кажется, я уже могу рассказать тебе то, чего не рассказывал лучшему другу. Или второму моему лучшему другу. Или третьему (у меня много лучших друзей). Пожалуй, соглашусь, во многом это из-за анонимности. Но не только. Прозвучит странно, но я чувствую, что ты меня в каком-то смысле понимаешь. Наверное, именно поэтому я так зафанател от твоего поста на «Тамблере».

Мне кажется, тебе одиноко. Я прав? Мне тоже.

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 3 сентября, 18:36

ТЕМА: Схлопотать по морде

Я, конечно, не собираюсь дальше развивать тему «Нутеллы», но все-таки скажу вот что: одно дело — по простодушию своему накануне танцевального вечера в седьмом классе взять и съесть пять банок «Нутеллы», а наутро обнаружить на лбу четыре прыща и чувствовать себя очень-очень некомфортно во время группового исполнения «Cupid Shuffle». И совсем другое — сделать это совершенно сознательно. Недальновидное. Решение. (Но вообще — наслаждайся! Жду не дождусь услышать, как все прошло.)

Ого, вау. Я немного нервничаю при мысли, что ты фанател от моего поста. Не в плохом смысле. Просто я не привык к тому, чтобы на меня обращали столько внимания. Тем не менее я правда рад, что тебе он понравился. Я написал его на одном дыхании. Случалось ли с тобой такое, что ты садишься что-нибудь написать и слова просто льются из тебя без всяких усилий? Это всегда так странно. Как будто слова эти уже существуют, а ты их просто фиксируешь.

Пожалуй, да, мне немного одиноко. Но две недели назад я был куда более одинок.

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 5 сентября, 00:14

ТЕМА: Схлопотать по морде

Окей, но давай начистоту: разве танцевать «Cupid Shuffle» само по себе не «очень-очень некомфортно»? И еще больше начистоту: кто вообще выдумал эти танцевальные вечера для семиклассников? Зачем это самим учителям? И прошу прощения, но в старшей школе эти вечера становятся только хуже. Не то чтобы я на них хоть раз ходил… Хотя ладно, наверняка ты помнишь тот вечер, когда Мила Одом и Адам Арнольд свалили с танцев на хоумкаминге и замутили в кабинете у мисс Найт. В ее, блин, кабинете! Кто бы мог подумать! Как в логове у дракона. Про это пост был на «Тамблере» — на твердую пятерку. О, «Криксекреты», неиссякаемый источник красоты и мудрости.

Хм, вообще-то я ВСЕГДА пишу без усилий. Но мне кажется, мы говорим о разном. У меня нет литературных амбиций, я просто пишу все, что приходит в голову. Раньше я пробовал сочинять, но, мне кажется, получалось у меня не очень.

Я тоже был куда более одинок две недели назад. Забавно: мама даже заметила, что в последнее время у меня хорошее настроение. Я сказал ей, что это из-за нового альбома Тейлор Свифт. Сомневаюсь, что она мне поверила.

:)

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 6 сентября 13:44

ТЕМА: Re: Схлопотать по морде

Я прекрасно помню, как Мила Одом передернула Адаму Арнольду. Не потому, что физически присутствовал при этом культовом событии, но потому что как раз помню, как это разошлось по «Криксекретам».

К слову, что ты думаешь о «Криксекретах»? У меня смешанные чувства. С одной стороны, они привели меня к тебе, что здорово. С другой стороны, мне становится так неловко за авторов этих историй, что я буквально перестаю их читать. Чего только люди о себе не рассказывают! А ЭТИ ФОТОГРАФИИ… Кому хочется смотреть на фото лобковых волос на туалетной сидушке? Кто целевая аудитория таких постов?

Я вовсе не считаю себя писателем, но читать люблю. А ты? У тебя есть любимая книга? Так странно: я не могу о многом у тебя спросить и многое тебе рассказать. Например, не могу рассказать о своем любимом виде спорта (на то есть причины). Зато, думаю, мог бы рассказать о самом ненавистном (американский футбол). А у тебя есть нелюбимый спорт? Прости за эти неловкие вопросы. Я вообще довольно неловкий человек.

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 7 сентября, 17:23

ТЕМА: но мне нравятся неловкие люди

Окей, Блю, пожалуй, начну с твоих очаровательно неловких вопросов. Любимая книга — разумеется, «Гарри Поттер». Но вообще мне нравится все — кроме того, что мы читаем на уроках (иными словами, кроме тошно-романов старых белых дядек). Мой самый нелюбимый спорт — это любой спорт.

Не знаю, может, будем задавать друг другу вопросы, которые меньше привязаны к повседневной жизни? Например, какое твое лучшее воспоминание? Не считая, конечно, той фотки с лобковыми волосами — с ней, разумеется, ничто соперничать не может.

Теперь сам думаю, какое у меня лучшее воспоминание. Наверное, тот день, когда мы завели пса. Блю, ты не представляешь! Ему тогда было всего девять недель, и я чуть не умер от умиления! У нас есть друзья в Алабаме, и у их собаки родилась целая куча щенят. Мне тогда было лет десять. В общем, только они родились — мы поехали в Алабаму, где нас ждал целый выводок визжащих фасолинок (такие милые лапочки!). Мы выбрали самого потрясного щенка, и, боже, какой он был пирожочек! Но оказалось, он еще слишком маленький и забирать его пока нельзя, поэтому нам пришлось вернуться через несколько недель. И все это время я не переставал о нем думать, даже спать не мог. Это продолжалось пару недель. А когда мы за ним приехали, он побежал прямо ко мне (узнал, сто процентов) и потом всю дорогу домой спал у меня на коленях, и я заснул, обнимая его. Наверно, это и есть лучший момент в моей жизни. А потом все пошло под откос…

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 9 сентября, 20:11

ТЕМА: рад, что тебе нравятся неловкие люди

Окей, должен признаться, что мне нравится кое-что из тошно-романов старых белых дядек, но и много всего другого. В последнее время я очень полюбил графические романы. Хотя ты, пожалуй, прав: лучше избегать подробностей. Мое лучшее воспоминание… Хмм.

Ладно. Не знаю, считается ли это, но у меня есть одно конкретное воспоминание. (И оно довольно ботанское. Точнее, ОЧЕНЬ ботанское. Готовься.) В общем, в начальной школе я ужасно любил первый день занятий. Говоришь, так предвкушал встречу с щенком, что не мог уснуть? Именно так я всегда чувствовал себя накануне первого сентября. И почти уверен, что это волнение было на девяноста девять процентов связано со школьными принадлежностями. Я обожаю канцтовары, Жак. Они такие новенькие, такие многообещающие, что кажется: именно этот год будет лучшим.

Но твоя история про собаку, Жак, до невозможного милая. Так и представляю. Породы бигль — верно? КРОШЕЧНЫЙ СОННЫЙ ЩЕНОЧЕК БИГЛЯ? Теперь так и хочется взять его на руки или завернуть в одеялко и неспешно кормить собачьим кормом. Я так люблю собак. У меня никогда их не было, но я всегда хотел завести. Получается, твоей собаке сейчас лет шесть или семь? Обними ее за меня, ладно?

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected] ДАТА: 11 сентября, 00:02

ТЕМА: рад, что ты рад, что мне нравятся неловкие люди

Что ж, Блю, не хочу ничего додумывать, но интуиция мне подсказывает, что ты один из тех ребят, которые любят нюхать замазки и чистые тетрадки.

Но я тебя не сужу. Они и правда новенькие и многообещающие. Жалко, что в процессе учебы мы их портим. Ладно, я должен это сказать! Лучшая из школьных принадлежностей — циркуль. Помнишь? Кружочки, которые я рисовал с его помощью, были нереально ровными.

Бигль? Нет! Но, наверное, называть породу мне не стоит, ведь у нас анонимность и все такое. Нет, я не думаю, что народ знает, какая у меня собака, но тут никогда не угадаешь. Скажу просто, что он покрупнее чихуахуа, но поменьше датского дога. Круг сузился, верно? Я непременно обниму его за тебя, правда сейчас он спит без задних лап и похрапывает. Причем на моей кровати. Вот гад. Пойду с ним пообнимаюсь.

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 11 сентября, 22:51

ТЕМА: я НЕ нюхаю школьные принадлежности… так уж часто

Жак!

Я так завидую, что собака спит у тебя на кровати. Пожалуй, мое представление об идеальном будущем — это огромная двуспальная кровать с мужем и собакой.

Вообще, я обычно так поздно не засиживаюсь (Я НЕРД. ТСС. Я В КУРСЕ), так что пишу коротко. Прости! Но мне хотелось ответить сегодня. Вот тебе еще один вопрос: самый неловкий момент? Поехали.

Блю

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 12 сентября, 21:08

ТЕМА: сам напросился

Блю!

Честно говоря, у меня есть приблизительно пятьдесят базиллионов самых неловких моментов, но этот — действительно самый ужасный. И я поверю тебе на слово, что ты готов это услышать. Но помни: я тебя предупреждал. Пам-пам-пам-па-а-ам.

В общем, мне было, наверное, лет шесть, и дело было в бассейне. День выдался до ужаса жаркий, народу была тьма. И я (как сегодня помню) вдруг захотел пукнуть — и пукнул. НО ЭТО БЫЛ НЕ ПРОСТО ПУК. Это было… да. В общем, я решил, что слегка обделался, прямо в воде вытряхнул содержимое из плавок и продолжил рассекать в бассейне. (Да, я был одним из ТАКИХ детей.) Короче, разумеется кто-то это обнаружил, и все были в ужасе, и начался шум-гам. Всем пришлось выйти из бассейна, чтобы его продезинфицировали, и все стояли, обернувшись в полотенца и пытаясь понять, кто же это натворил. Прямо помню, стою я и думаю: «ВОТ ЖЕ ПИПЕЕЕЕЦ». (Ну ладно, мне было шесть лет, и наверняка я думал что-то вроде «черт» или «кошмар». Но реально же: ПИПЕЕЕЕЕЕЦ.) И я мысленно такой: «Боженька, пожалуйста, не дай этим людям узнать, что это был я».

В итоге вся эта дезинфекция так затянулась, что папа решил просто отвезти нас домой. У меня в тот момент, конечно, камень с души. Серьезно, я

был готов пулей оттуда свалить и ужасно радовался, что никто не идентифицировал мою какашку. Не верилось, что мне это сошло с рук.

Но в машине по дороге домой папа вдруг принялся напевать слово «какашка» на все лады, а когда мы остановились на красный свет, он резко поворачивается и мне, блин, подмигивает. ОН ЗНАЛ.

*бросает микрофон *

(Пожалуйста, не переставай быть моим другом, Блю. Сейчас я уже не такой мерзкий.)

Жак

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ДАТА: 13 сентября, 19:15

ТЕМА: Re: сам напросился

ТАК ЭТО БЫЛ ТЫ?!

Нет, не переживай — когда мне было шесть, я еще даже не жил в Атланте. :) Это уморительная трагедия, Жак. Хотя теперь я переживаю, не разочаруешься ли ты в моей истории.

В общем, в детстве я обожал шоу «Барни и друзья» (про динозавра, якобы «приятнейшего в общении»). Так вот, у меня был довольно мерзкий плюшевый Барни, и я повсюду его таскал, и спал с ним каждую ночь, и жевал его лапки, когда нервничал. И, если верить маме, то всю дорогу до детского сада я рыдал, чтобы мне разрешили взять его с собой.

В общем, однажды она сдалась. Помню, как ехал, сжимая Барни в объятиях и наслаждаясь своей победой. Но уже подойдя к кабинету и по-прежнему держа игрушку в руках, я вдруг осознал, что это была худшая идея на свете. Я стою в дверях, все дети на меня пялятся, и я внезапно понимаю: Барни — отстой.

Я тут же сделал единственное, что пришло мне в голову в этот момент — принялся грызть лапку Барни.

Я очень рад, что переехал сюда, ведь тут никто не зовет меня динозанудой.

Блю

P.S. Я перестал спать в обнимку с Барни, когда мне было, наверное, лет тринадцать.

P.P.S. Не, шучу. Мне было одиннадцать.

P.P.P.S. С половиной.

P.P.P.P.S. Ты все еще считаешь меня классным, правда?