Находясь в апартаментах дяди Игоря и валяясь без стыда и совести на расправленной кровати, дядя Игорь, после хорошего траха, решил полюбопытствовать у Антона, как он жил до их знакомства.

— Теперь твоя очередь рассказать мне немного о себе, мне очень знать о тебе всё, только говори правду, не ври, если что-то захочешь скрыть, лучше вообще тогда не говори, — с нескрываемым интересом попросил дядя Игорь. — А потом я тебе ещё расскажу про свою службу в армии.

— Хорошо, только обещай мне, что не будешь смеяться, — попросил Антон дядю Игоря.

— Ну, ты же не смеялся, когда я тебе рассказывал.

— Окей! Тогда слушай мою историю любовных приключений, да и вообще можешь рассматривать эту историю как мою краткую биографию, — сказал Антон и начал вспоминать своё прошлое.

* * *

— Сейчас, после переезда в Колоссибирск, я учусь на психолога заочно в институте, снимаю комнату в общаге на окраине города, а так больше особо ни чем не занимаюсь, ну если не считать что я по вечерам занимаюсь самоудовлетворением. Но это не главное. Сам я родился на Кавказе, а на Кавказе не принято церемониться с геями. Там, как на зоне, тебя может поиметь во все щели всякий кто захочет, не спрашивая твоего согласия. И зовут геев не геями, а петухами, так же как на зоне. Родился и вырос я в городе Нахачкале, что расположен в далёкой отсюда республике Багестан, эта республика, где очень много национальностей, культур, обычаев и законов, очень жестоких законов, например, злой мести и подобной лабуды. Жил я с матерью, своего родного отца я не видел никогда, да и мать не знала от кого я именно. У матери был любовник, его звали Вадимом, который жил с матерью до моего десятилетнего возраста, его я тоже помню смутно. Однако у меня были с ним хорошие отношения, мать говорила, что он от неё ушёл к другой женщине, а потом переехал в другой город. А без мужика в Багестане очень тяжело жить. Так как защищать тебя в случае чего некому, а этих случаев там очень много.

Я хоть наполовину и местный, но внешне славянской внешности: светлые волосы, белая гладкая кожа, одним словом, выделялся я среди ребят, и, на мою беду, не только этим. Примерно лет с восемнадцати парни стали проявлять нездоровой интерес к моим ляжкам. Фигура у меня совсем не мужская: сверху тоненький, а задница толстая и очень выпуклая, да бёдра как у девушки широкие. Я бегал по утрам, занимался плаванием, ничего не помогло. Ляжки наоборот становились упругими, в объёме ещё больше увеличивались. Парни при каждом удобном случае откровенно тискали меня по углам, а некоторые из них, более смелые, и того хуже. Я стал бояться заходить на переменах в туалет, на городском транспорте боялся ездить, уж лучше пешком топать, чем в очередной раз терпеть в переполненном троллейбусе, как о твои булки в наглую трётся какой-нибудь амбал. Ведь в Багестане как здесь просто так ни кого не поимеешь, там надо жениться, а до этого ждать разрешения родителей жены. Платить большой выкуп ещё надо, вот они все там и гоняют шкурку, или шлифуют все щели более слабых персонажей, а ещё говорят, далеко в горах, в глухих аулах, они даже пробуют экспериментировать с животными. Поэтому я со своим выпуклым задом был отличной приманкой для них. Хотя в центре Нахачкалы есть плешка, где можно с кем-нибудь познакомиться, но это очень рискованно. Так как если ты у кого-нибудь отсосёшь, то с тебя могут потом деньги вымогать за молчание или вообще в толпу отхреначить, а то и вовсе, опустить как петуха — облить тебя золотым дождём и оплевать с ног до головы. Такой уж там менталитет.

Беда случилась совсем не там, где я её ждал. Был у меня один друг, Осман, он был старше меня на три года, но вёл себя со мной на равных. Я так ему доверял, что делился с ним всеми моими бедами. Ведь у меня ни старшего брата, ни отца не было, не с кем было поговорить. Осман успокаивал меня, как мог, объяснял, почему ко мне пристают, при случае заступался за меня. Поэтому, когда я узнал, что Осману пришла повестка из военкомата, я чуть не плакал. И вот, за неделю до ухода в армию, Осман предложил поехать с ним покупаться на загородный пляж. Осман взял у отца автомобиль какой-то новой марки, и мы поехали. Я был счастлив как никогда, ведь я и на городской пляж ходил только с мамой, один появляться на пляже я не решался.

Помню, меня очень удивило, что на диком пляже мы оказались совершенно одни, хотя в тот день была очень жаркая погода. Толи из-за того, что день был будничный, толи мы отъехали слишком далеко от города. «Вот и хорошо, что никого нет, — успокоил меня Осман и оценил меня раздевающим взглядом. — Можем купаться и загорать без плавок. Вон, какой белый!».

Мы с Османом до этого ни разу не были на пляже вместе. И когда он разделся, я не смог скрыть своё удивление. Я думал, что он худенький, а Осман оказался мускулистым и довольно стройным парнем, только ноги чуть кривые, как у кавалериста, зато икры мощные как у футболиста. Было приятно на него смотреть, и я даже почувствовал, что испытываю гордость за друга, такого сильного и симпатичного. Но когда Осман снял с себя плавки и я увидел его сервелат, мне стало не по себе. Несколько раз я видел у парней сервелаты в полной готовности, когда они пытались склонить меня к близости, но у Османа даже в спокойном состоянии агрегат был почти вдвое больше! Я решил купаться в плавках. Вода в море была тёплая и не такая грязная, как в черте города. Очень скоро все мои волнения испарились, и я стал дурачиться, брызгаться водой и топить друга. В какой-то момент Осман настиг меня и уцепился за плавки, я выскользнул из них и поплыл к берегу. У самой кромки воды он снова настиг меня, схватил за щиколотку и рванул на себя, я упал лицом в мокрый песок. Ещё не видя глаз Османа, я уже знал, что сейчас случится что-то ужасное. Лягнул его пяткой, и, инстинктивно перевернулся на спину. Хищный взгляд парня, накрывающего меня своим телом, вид его вздыбленного громадного сервелата, моя беспомощность лишили меня всяких сил для сопротивления. Я заплакал от ужаса перед неизбежностью и от обиды, от вероломного предательства человека, которого я считал своим другом. Что происходило дальше, я помню смутно, помню его прерывистое дыхание у моего лица, его долбящийся язык, его руки, больно тискающие мои ляхи, помню, как я снова уткнулся лицом в мокрый песок и как я разорвался на мелкие кусочки от невыносимой боли. Не знаю, сколько времени я находился в беспамятстве, но когда я очнулся, Осман ещё был во мне, правда, боль уже отступила, сменившись незнакомым приятным ощущением наполненности. Я услышал, как от толчков парня у меня сзади что-то хлюпает и вытекает наружу и мне стало неловко от этого звука, и я попытался сжаться. Осман спрашивал меня больно мне или нет, и уткнулся ко мне в затылок, но я на это уже не ответил, и после такого я вообще не собирался с ним разговаривать. Пусть знает, как издеваться над слабыми! Но почему он вытаскивает? Может, ждёт, чтобы я попросил его? Не дождётся! Только бы он не заметил, что у меня тоже стоит, но Осман заметил это, когда перевернул меня на спину и задрал вверх мои ноги. Я ещё не знал тогда, что мальчиков можно и так драть, поэтому, когда он снова засунул свой сервелат, а его потное разгорячённое лицо приблизилось к моему лицу, я зажмурился и не открывал глаза всё время, пока его сервелат поршнем долбил мой зад. Мне было очень стыдно, но, испытав своё первое в жизни высшее наслаждение, я простил Османа и до его отъезда мы ещё несколько раз занимались этим, как мне казалось по большому взаимному согласию.

Итак, в восемнадцать лет, распечатанный Османом, я стал петушком местного разлива. Будь Осман рядом, всё, наверное, сложилось бы иначе, ведь я не променял его ни на кого другого, спокойно закончил бы через два года школу, а там институт. Но Осман отдавал долг Родине, а я стал отдавать себя другим. Был у меня хороший русский друг Адам, который мне очень нравился, но, к сожалению, с тем с кем мне хотелось, с тем у меня не было тесных отношений. А так, я сначала уступил себя одному из взрослых парней. Салман к тому времени уже был студентом первокурсником и о наших с ним отношениях узнал его друг Али. Али припугнул ославить меня на всю округу и затащил к себе домой, продрал меня как сидорову козу и заставил меня впервые взять в рот. А на следующий день они уже пригласили меня оба. Надели сразу на два ствола, спереди и сзади, как ягнёнка на вертел, и жарили, несколько часов. Так у меня появились два постоянных кавалера. Потом три, потом пять.

О том, что обо мне пошла молва по городу, я понял, когда, примерно через год после траха с Османом, на одной из улиц города мне преградили дорогу двое взрослых парней лет по двадцать. Они были на дорогой машине, пригласили покататься, но я, естественно, отказался, хорошо понимая их намерения, но они и слушать ничего не хотели — поехали и всё! Попытались силой втолкнуть в машину, но я вырвался и убежал, а через пару недель, эти же самые парни подстерегли меня на безлюдной улице рядом с моим домом и похитили. Я же говорил, что натуралы на Кавказе с нами не церемонятся, но мне это даже нравилось чуть-чуть. Парни швырнули меня в машину на заднее сиденье, и я оказался на коленях ещё двоих таких же крепышей. Везли куда-то за город, но дорогу я не мог видеть, так как меня тут же, надели ртом сначала на сервелат одного, а потом второго парня. И у того и у другого габариты почти как у Османа. Пока ехали, у меня скулы свело, а на очереди было ещё двое крепких ребят.

Машину вогнали во двор частного дома, заперли ворота и только тогда мне разрешили поднять голову, потом ввели в комнату с одним окном, выходящим в сад.

«Ну что, петушок, не хотел по-хорошему? — поглаживая рукой вздувшуюся ширинку, спросил меня тот, что вёл переговоры у ворот школы. — Раздевайся, сученок! У меня на твои аппетитные булки давно стоит». Что мне оставалось? Не подчинюсь — изобьют до полусмерти и всё равно своё получат. Не для того меня везли в такую даль, чтобы я корчил из себя целочку. Через пару минут я уже лежал поперёк кровати. С одной стороны свисает моя голова, с другой стороны мои ноги. Парень встал у моего изголовья, за волосы приподнял голову и без тормозов засунул свой ствол в мой рот. Ещё один пристроился сзади, развёл коленями мои ноги, сплюнул для смазки на отверстие и одним резким толчком всадил свой стручок по самые помидоры. Охнув, я дёрнулся вперёд и, не желая того, насел на весь орган переднего. Я не мог тогда выбрать, где было больнее, в заду или в глотке. Шлифовали меня по-чёрному, словно в последний раз, потом за дело принялась вторая двойка. И так продолжалось до позднего вечера…

Итак, в девятнадцать лет, я конкретно стал городским петухом. Я не мог спокойно пройти по улице, так как всегда находился желающий поработать на моём товаристом очке. Ещё хуже обстояло дело в учебном заведении. Если на улице я делал ноги, то тут мне некуда было бежать. Каждая моя попытка оказать сопротивление заканчивалась избиением после занятий и, в конце концов, я смирился и на переменах стал безропотно принимать за щёчку молочко у пацанов либо в туалете, либо на каком-нибудь чердаке. В день приходилось обслуживать по полтора десятка ребят. Не скажу, что я совсем не получал удовольствие, ведь среди моих клиентов были ребята, которые мне нравились. Но одно дело, когда ты хочешь сам и другое, когда ты должен. Не забывали меня и парни на машине, они, с интервалами в две недели увозили меня в загородный дом или на квартиру к одному из них, бесцеремонно трахали хором во все отверстия и отпускали до следующего раза.

Наконец, наступили летние каникулы, и я вздохнул с облегчением. Как минимум, три ближайших месяца я был избавлен от обязательной повинности, я перестал выходить на улицу, не поднимал телефонную трубку, ушёл в глубокое подполье. В итоге все решили, что меня нет в городе, и успокоились. Зато забеспокоилась мама, она решила, что я нездоров, раз сиднем сижу дома, и что я должен поехать в Дом отдыха на берегу Каспия. Достала мне путёвку на работе и отвезла туда. Сама остаться она в Доме отдыха не могла из-за работы, так как у неё отпуск должен был быть в октябре.

Первый день я и тут гулял с опаской, вдруг встречу кого-нибудь, кто знает меня. К вечеру успокоился, а на следующий день я, неожиданно для себя, испытал высокие чувства! Почему-то выделил именно его в компании таких же красивых мускулистых парней, которые проходили мимо, и этот парень приветливо улыбнулся мне. Этой доброй улыбки хватило, чтобы моё сердце перестало мне принадлежать. Позже я узнал, что эти ребята из юношеской сборной города Пальчика по футболу, их привезли на отдых после спортивных двухмесячных сборов. Ребятам по восемнадцать и девятнадцать лет. Все такие симпатяги, словно сошли с обложки какого-нибудь глянцевого западного журнала.

С Аликом мы познакомились в тот же вечер. Он сам подошёл ко мне в столовой после ужина, и мы пошли погулять вдоль берега. Увлечённые разговором, мы не заметили, как далеко ушли от наших домиков.

— Давай вернёмся, — предложил я ёжась.

— Замёрз? — Алик обнял меня за плечи и ласково притянул к себе. У меня от нахлынувших чувств подкосились ноги, и я оказался в жарких объятиях парня. Так страстно меня зажимал только Осман. Мы так же лежали на берегу моря, и язык Алика так же обрабатывал меня, а его сильные руки так же грубо массажировали моё тело. Но было и отличие. Теперь я сам хотел, чтобы парень распечатал меня и до бесконечности потел на мне. Поэтому, когда Алик перевернулся на спину и надавил на мою голову, я сам стянул с него шорты и впился губами в его толстую мясистую колбасу. Я хотел понравиться Алику и старался как никогда: лаская рукой его тугой мешочек, я глубже и глубже насаживался на подрагивающий шланг. Я слышал, как усиливаются стоны Алика, но не ожидал, что он так быстро закончит. Ведь я не знал, что во время спортивных сборов им запрещено заниматься чувственными наслаждениями. Брызгал из своего шланга Алик долго и много, потом поставил на меня четвереньки и медленно, стараясь не причинить сильной боли, решил поиграть с моими булками. Откровенно говоря, не привыкший к таким деликатностям, я вначале был разочарован, но стоило ему полностью ввести свой долбильник, как от его деликатности не осталось и следа. Во мне был страстный голодный самец. Толчки его долбильника усилились до такой мощи, что я не смог устоять на четвереньках и растянулся под ним. Невозможно описать словами чувства, которые я испытал в тот момент: восторг, блаженство, признательность, любовь и снова блаженство. Второй раз в жизни я испытал высшее наслаждение. Содрогаясь в конвульсиях, я так орал от наслаждения, что Алику пришлось зажать рукой мой рот.

Мокрые и опустошённые мы какое-то время лежали на песке, я смотрел на звёздное небо и думал, что вот оно, моё счастье, лежит рядышком и тяжело дышит. И тут я услышал слова, ввергшие меня в ужас разочарования:

— Ты классный парень. Самый красивый, самый нежный и самый аппетитный, такого реально больше нет. Наши ребята, после того как тебя увидели, все до единого, мечтают о твоих булочках. Сейчас они с нетерпением ждут нашего возвращения. Ты не обижайся на меня, если б не они, я никому тебя не уступил бы.

— Но я не хочу, — я с трудом удерживал слёзы, — я хочу только с тобой… Я… Я ж люблю тебя!

— Со мной ты тоже будешь. И с ребятами. Они, как и я, два месяца ни кого не имели. Поэтому, если ты правда любишь меня, ты должен порадовать и моих друзей.

Я ведь правда его любил и решил доказать ему это. Мы смыли налипший на вспотевшие тела песок и вернулись в Дом отдыха. Молчали всю дорогу. Проходя мимо моего домика, я услышал, как Алик облегчённо вздохнул. Нас на пороге многоместного коттеджа, в котором жили футболисты, встретили на пороге всей командой.

— Он согласен, — услышал я голос Алика.

Сразу несколько пар рук подхватили меня и внесли в комнату как заморскую принцессу. На ходу срывая с меня одежду, опустили на кровать, на спину и в следующий миг мои ноги оказались на мускулистых плечах одного из парней. И пошло-поехало. Чтобы не замучить меня вконец, парни постановили, что каждый из них может брызнуть в меня молоком только по одному разу. Поэтому все предпочли между булок, а не в рот. Но и по разу — это десять раз, не считая Алика на берегу. Обслужить десять больших изголодавшихся горячих парней, это со стороны может показаться классно. Мои нахачкалинские приятели на автомобиле долбили мой зад дольше, но с каждым повтором их прыть ослабевала, а тут каждый по первому разу. Разницы между первым и последним никакой. Отмолотили так, что я на ноги не мог встать. Алику пришлось нести меня на руках. У меня в дырке был взбитый молочный коктейль всей футбольной команды, который тёк по моим ляжкам тоненькой липкой струйкой. Поэтому я, первым делом, заперся в туалете. Алик тем временем постелил мне постель, потом зашёл со мной под душ и помог помыться.

— Теперь ты веришь, что я люблю тебя? — со слезами на глазах спросил я его. Алик покраснел.

— Прости меня, если можешь, — попросил он. — Всё было бы по-другому, если бы мы встретились при других обстоятельствах. Ты мне очень нравишься, даже больше, чем девушки.

— Да ладно, я понимаю. Только у меня одно условие, я хочу, чтобы ты всегда был со мной первый, здесь и без свидетелей. Если будет по-другому — я соберу вещи и уеду домой. Молотите тогда друг друга. Так и передай своим друзьям!

— Передам, — Алик замялся, — ты сможешь сегодня вытерпеть ещё один раз?

— С тобой, да, только не сюда, — я провёл ладонью по истерзанному заду.

Через восемь дней, отдохнувшие и вволю насладившиеся, ребята уехали. А я остался один, ещё на две недели. Правда, скучать мне не пришлось. Перенапрягся от воспоминаний, разряжался самоудовлетворением.

После окончания учёбы и получения аттестата зрелости, правда, непонятно какой зрелости, я немедля собрал свои вещи и, выбрал, куда можно уехать подальше отсюда. Махнул в далёкий, тогда ещё, Колоссибирск, поступать в университет, в ваш провинциальный зачуханый городок. Я думал, хоть этого здесь не будет, но в итоге, я понял, что от себя не убежишь. Снимал потом квартиру на деньги, которая мать присылала из Нахачкалы, вроде хватает пока…