Потемкин принял французских офицеров очень любезно. Он любил иностранцев и всю жизнь был ими окружен. О некоторых из его приближенных и не скажешь, кто они, собственно, были по национальности: родились в одной стране, служили в другой, перешли на службу в третью. Граф де Дама в ставке русского главнокомандующего трижды в неделю носил русский военный мундир, а в остальные дни — французский. Позднее он стал главнокомандующим армии неаполитанского короля, потом просился на службу к Габсбургам, а по восстановлении Бурбонов на престол поступил на французскую службу снова. Вернулся на круги своя ветер, двадцать пять лет носивший его по миру. Этому ветру мы обязаны двумя томами интереснейших мемуаров.

Я не знаю в точности, где именно познакомился Ришелье с Суворовым. Но граф де Дама, познакомившийся с ним несколько раньше, под Кинбурном, оставил об их первой встрече весьма забавный рассказ.

— Я устроился у себя на канонерке, — рассказывает Дама, — и начал писать письмо моей сестре (графине де Симиан). Вдруг ко мне запросто зашел человек в одной рубашке и спросил меня, кто я такой. Я назвал свою фамилию и добавил, что привез генералу Суворову письмо от принца Нассауского. «Очень рад познакомиться с вами, — ответил человек в рубашке, — Суворов — это я, как видите, он человек простой». Дама остолбенел от изумления. Генерал осведомился, кому именно он пишет, и узнав, что сестре во Францию, немедленно изъявил желание тоже написать ей, хоть, естественно, отроду о ней не слыхал. Действительно, он тут же написал письмо на четырех страницах; графиня де Симиан так ничего в этом письме и не поняла. Затем Суворов попросил графа Дама пожаловать к нему на обед завтра, ровно в шесть часов. В означенное время Дама явился, но, к все росшему его изумлению, ему в ставке объяснили, что он ошибся: Суворов обедает в шесть часов утра. «Не скрываю, — пишет граф, — сопоставив этот визит и это приглашение, я пришел к мысли, что имею дело с сумасшедшим». Все же на следующий день Дама явился в ставку утром, в шесть часов. «Генерал бросился мне на шею с ужимками, вызвавшими у меня беспокойство, угостил меня рюмкой какой-то жидкости — она обожгла мне рот и желудок, — сам тоже выпил рюмку с гримасой, от которой случился бы выкидыш у маркитантки, и повел меня к столу...» После потемкинских пиров суворовский обед поверг графа в полное уныние — так он был скуден и отвратителен на вкус. После обеда Суворов очень долго молился. Граф Дама меланхолически добавляет, что и сам он обычно молится по окончании трапезы, «но на этот раз я не поблагодарил Господа Бога: Он справедлив и сам знает, что за такой обед я Ему ничего не должен, — встав из-за стола, я был голоднее, чем перед обедом».

Сходные впечатления были у Ришелье. «Суворов обедает утром, — пишет он, — ужинает днем, спит вечером, часть ночи поет, а на заре гуляет почти голый или катается в траве, что, по его мнению, очень полезно для здоровья...»

Не надо, однако, думать, что французские офицеры не оценили Суворова. «Это был один из самых необыкновенных людей века, — говорит Ланжерон, — великий полководец и великий политик». С большим уважением отзывается о русском генерале и герцог Ришелье.

В ставке Потемкина, принимая участие в его пирах, французы пробыли всего три дня. 14 ноября им, согласно их просьбе, было разрешено отправиться на театр военных событий.