Вот раковины пение неслышное — поющая могила на песке, построенная ужасом моллюска из лестницы мученья винтовой. Как явно океан в ней дышит, когда её покоя на виске, мой слух карабкается башней узкой, где кто-то до меня стоял живой. Он сгинул навсегда, оставив эхо — мешок Эола свёрнутый в спираль, дыханья затаённого широкий непрекращающийся шум. Убежища притягивают эго. Мне стала неприятна ширь и даль. Меня печалит полотно дороги. Я никуда отныне не спешу. Я сбрасываю панцырь, и кому-то он кажется занятнейшей вещицей, неведомый читатель прижимает к виску протяжные мои стихи. На жизнь свою поглядывая хмуро, пора бы с миром мне не сволочиться. Меж мной и небом ясная прямая от грифельного клюва — до руки.