— Не трогай! — резко скомандовал Макар, когда Светка потянулась через него к требовательно пищащему телефону.

— Почему? — Она замерла с вытянутой рукой.

— По кочану. — Макар отбросил ее руку.

— Тогда выключи его совсем, чтобы не дребезжал по мозгам! — Светка обиженно отвернулась, натягивая одеяло.

Замечание было дельным. Они вчера здорово перебрали, и теперь электронный зуммер звучал совершенно некстати: отравленный алкоголем организм требовал покоя и уважения к своему «статус-кво».

Макар не собирался снимать трубку, но и отключить телефон не мог. Чтобы выдернуть шнур из розетки, требовалась энная толика решимости. У Макара решимости не было. Совсем не было. Была и вышла без остатка — сломался он. Случилось это, по сути, в тот момент, когда примчавшийся к нему домой Витек обрушил на приятеля новость о счете, выставленном Цорхия.

Не в том дело, что компаньоны одним махом потеряли вдруг все, что нежданно-негаданно заработали.

На протяжении многих лет Макар отказывал себе во многих удовольствиях, которые вполне были ему по карману, если бы не ДЕЛО, в которое вкладывалась каждая сэкономленная копейка. Он не покупал себе дорогой одежды, не ходил по кабакам, не отдыхал толком, а по большому счету, толком и не жрал: сосиски с вермишелью занимали в его рационе верхнюю строчку и даже такой изыск кулинарного искусства, как яичница, безнадежно отставал от лидера. Макар вел подобный аскетический образ жизни отнюдь не из-за патологической скупости или параноидальной увлеченности своим бизнесом. Отнюдь. Он сознательно ущемлял, ограничивал и обделял себя ради светлого завтра. Когда-нибудь, когда ДЕЛО окрепнет и встанет на ноги, начнет приносить стабильный доход, он собирался превратиться из работяги — гадкого утенка — в светского льва, облаченного в дорогую тройку от кого-нибудь из тогдашних модельеров покруче и имеющего на счету в надежном зарубежном банке ровно столько, «чтобы мало не было».

Ограничивать себя поначалу было сложно. Дело молодое: хотелось хорошо выглядеть, хотелось красиво жить, хотелось большую мощную машину, хотелось пустить пыль в глаза смуглой стройной девушке, которую Макар встречал время от времени по пути к Метро. Постепенно все «хочу» притупились, погружаясь до поры до времени в анабиоз. Макар не просто научился обходиться без многих привлекательных вещей, он даже перестал отсчитывать дни, протекавшие в этом самопожертвовании. Он перестал прикидывать, подсчитывать, загадывать: когда наконец будет можно то, то и то. Он просто ждал, как ждет своего часа индейский охотник, как ждет превращения куколка, как ждет апреля березовая почка. Когда придет время...

Витек одним неосторожным движением сломал этот кокон, разбил скорлупу, под которой укрывались от соблазнов материального мира Макаровы желания. Что произойдет с преждевременно раскрывшейся почкой, когда ударит мороз? Примерно то же произошло и с Макаром. Он уже сказал себе «пора!», уже вовсю начал вырабатывать слюну, желудочный сок и прочие секреты. Ничего страшного как будто еще не случилось: Цорхия потребовал деньги. С точки зрения Витька, ничего ужасного не случилось, а Макар уже сломался. Начинать сызнова казалось ему невозможным.

Вдобавок вот еще что. Потомственный работяга генетически был запрограммирован на то, что успех и достаток приходят не вдруг, благополучие копится годами по капельке, по зернышку, а бесплатный сыр попадается только в мышеловках. Куш, сорванный благодаря идее Витька, в эту формулу не вписывался, вернее, относился к той ее части, где замерли взведенные мышеловки. С самой первой минуты триумфального дилерства Макар ожидал подвоха. Турецкое солнце почти растопило столп этого призрака, Макар почти поверил в свою звезду, когда... когда мышеловка щелкнула-таки, прищемив хвосты двум очередным охотникам до легкой поживы.

Попавшиеся мыши ведут себя по-разному. Одни начинают пищать и метаться, другие замирают, то ли читая про себя мышиную отходную, то ли демонстрируя владельцу капкана свои покорность и кротость перед сильным мира сего. Витек задергался, Макар сник.

Дальнейший ход событий неожиданно осложнил положение, и если Витек порядком приуныл и разозлился, то на Макара эти новые напасти особого впечатления не произвели: с тем же эффектом можно пинать нокаутированного соперника.

Между тем происходило вот что.

Когда приятели приехали в магазин, выяснилось, что Цорхия ждал их не один. Вместе с ним в кабинете сидели несколько земляков. Разговор пошел с места в карьер на весьма повышенных тонах. Возможно, Макар прав, приятелям не стоило качать права и показывать кавказцам гонор. А может быть, прав Витек, полагавший, что роль невинных ягнят обошлась бы еще дороже: не встретив отпора, дружки Рината могли совсем обнаглеть. Так или иначе, в ходе продолжительной дискуссии компаньонам не удалось оспорить заявленную ранее сумму. Хуже того, размер морального ущерба господина Цорхия вырос вследствие имевшей место нервотрепки на три тысячи долларов. Витек еще спорил с пеной у рта, когда Макар уже трубил отбой, оставляя поле битвы противнику.

Девятнадцать тысяч восемьсот компаньоны «выложили на бочку» сразу. Подобная покладистость произвела благоприятное впечатление на собравшихся; кавказцы даже скостили сумму на... двести долларов. Оставалось внести еще одиннадцать тысяч. На сбор недостающей суммы приятелям отвели три дня. Спорить больше не имело смысла.

Одиннадцать тысяч поначалу не показались непомерной цифрой. Одних материалов хранилось в Витькином гараже тысяч на пять. Пять с гаком должен был заплатить на днях владелец булочной, которую недавно закончили «МИВов-цы». Полторы штуки лежало в заначках. Четыре тысячи старых долгов числилось за знакомыми и партнерами. Оставалась надежда починить и сбыть забракованные Цорхия прилавки: пусть и за полцены. В конце концов, недостающее можно перезанять — не миллион ведь!

К исходу второго дня оптимизма существенно поубавилось. За материал никто нормальной цены не давал, у всех или уже было запасено, или была возможность стащить. Кое-кто изъявил желание купить, но просил поверить в долг. Владелец булочной предпочитал называть себя свиньей, но не платить, клянчил еще неделю, чтобы собрать деньги. С должников удалось получить чуть больше тысячи. Такое впечатление, что они с булочником посетили семинар «Как не возвращать долги»: все кляли себя последними словами, каясь в своей необязательности и ненадежности. Забавно, что эти «последние слова» оказывались весьма схожи. Что же касается варианта занять деньги*, то тут компаньонов поджидал полный облом. Никто не давал больше полусотни долларов. Кто-то вдохновенно врал, что сидит на мели, кто-то признавался, что да, мол, есть кое-что на черный день, но времена нынче тяжелые и непредсказуемые, а ну как черный день наступит уже завтра?

Короче говоря, деньги не находились. На утро последнего дня приятели наскребли четыре тысячи. Еще восемьсот баксов готов был заплатить за один из сломанных прилавков земляк Цорхия. Все резервы оказались задействованными, а не набралось и половины необходимой суммы.

Витек носился шальной кометой по Москве, пытаясь найти деньги. Впервые за годы коммерческой деятельности он ощутил, как близко вращаются те жернова, под неумолимой тяжестью которых обращаются в ничто многие и многие из тех, кто вообразил, что может жить сам по себе. Не повезло, говорят о них знакомые. Пали жертвами, заключают газеты. Таких были сотни, тысячи, успевших приподняться над себе подобными, хлебнувших от благ земных, а ныне выпотрошенных, выжатых, как лимон в опустевшей чашке, или сгинувших без следа. Нормальный процесс, ничего необычного, с каждым может случиться.

Витька статистика не интересовала. Не хотел он попадать в списки безвременно перемолотых во благо уцелевших. Он изобретал, лгал, просил, требовал, унижался и унижал. Только бы расквитаться сейчас с кавказцами! А там будут новые заказы, новые объекты, новые деньги. Только бы сейчас увернуться от жерновов, отойти от них на лишний шаг!

Макар повел себя иначе. Быстро убедившись, что найти деньги ему не под силу, он занял привычную в экстремальных ситуациях позицию заинтересованного наблюдателя, предоставив Витьку полную свободу действий по вытягиванию их из трясины, в которой они увязли из-за его же окаянного «пузырька» — идеи.

Когда последний, третий день начал мутнеть ранними сумерками, Макар пошел в магазин, взял две поллитровки «Привета», колу и банку болгарских огурцов. Маяться бессонницей накануне Судного дня? Увольте, лучше пройти эту процедуру под наркозом!

Наркоз подействовал безотказно. Даже проснувшись поутру, Макар не сразу вспомнил о проблемах с кавказцами. Только зудение телефона возвратило его к действительности.

— Не трогай! — предупредил он попытку Светки снять трубку и несказанно удивился, увидев ее рядом.

Впрочем, какая разница, как она оказалась в его койке. Куда интересней узнать, кто это терзает его телефонными звонками. Одиннадцатый, двенадцатый... Так долго может звонить только Витек. Интересно, чем он хочет порадовать компаньона? Желание узнать новости «с чеченского фронта» перевесило страх, что новости окажутся скверными. Макар поднял трубку.

Секунд двадцать Витек выражал свое мнение о компаньоне, как последний страус уткнувшем в решительный момент свою тупую башку в... и бросившем товарища сражаться в одиночестве.

— Согласен, — прервал Макар этот поток брани. — А что нового?

— Что-что! Дантес во всем сознался! — Чувствовалось, что Витек так и кипит от злости. — Сдана в эксплуатацию пирамида Хеопса!

— А у нас что нового? — безо всякой надежды на хорошие новости спросил Макар.

— У нас?— передразнил Витек. — Я, ваша светлость, взял на себя смелость отвезти Ринату бабки. Уж не прогневайтесь, что не дождался вашего пробуждения!

— Сколько?

— Чего сколько, ваша светлость?

— Сколько отвез?

— Вы, ваша светлость, то ли совсем отупели-с, то ли долбились всю ночь в уши. Я все деньги отвез.

— Все?! — Макар аж подскочил на кровати. — А где надыбал?

— В гнезде! Как войдешь, слева много навалено. Я и набрал в лукошко.

— Ладно, кончай дурака валять. Дашь мне при встрече по морде! Колись, где нашел?

— Продал стеллажи.

— Какие стеллажи? Как продал? Кому?

— Так же как холодильники Ринату. Нашел клиента, взял аванс. Через месяц нужно поставить стеллажи.

— Ты что, серьезно?

— А что такое? Приятелю нашего булочника понадобились стеллажи. Почти на двадцать тысяч. Я взял аванс — шесть. Добавил те пять, которые успел набрать, и отвез сегодня Ринату. Через месяц нужно будет погасить этот кредит и выкупить стеллажи.

— Постой! Но ведь десять процентов от двадцати...

— Забудь про десять процентов. Я заказал стеллажи в «Негоцианте». Так что наш навар покамест четыреста баксов.

— Почему в «Негоцианте»?

— Потому что у них это железо уже лежит на складе, забирай хоть сейчас, а в «Конторе» надо опять ждать два месяца.

Новость начала наконец перевариваться в Макаровой голове. Хорошо, конечно, что Витек расплатился с «черными», но теперь на них повисал новый долг. Выход Витька вовсе не был выходом, скорее это небольшой крюк, отсрочка перед расплатой. Ему удалось задержать хлопок пружины, но хвосты их по-прежнему лежали в опрометчиво опустошенной мышеловке.

— А если мы не заработаем за месяц шесть штук?

— За месяц мы их так и так не заработаем. Цорхия-то больше заказов не даст.

— А как же мы заплатим?

— Возьмем и заплатим.

— Где возьмем?

— Ну, ты спросил! Откуда ж я знаю? Найдем нового заказчика на оборудование, возьмем новый аванс, снесем его в «Негоциант», выкупим стеллажи...

— Что ж мы, так и будем всю жизнь перезанимать?

— Дурак ты, ваше сиятельство! Право слово, глупы-с, аки пробка! Долг будет каждый раз уменьшаться, а скидка, между прочим, расти. Уже ведь берем шесть, а отдадим — пять шестьсот. Глядишь, к Новому году вылезем в плюс.

— Если опять не влипнем...

— Ну, насколько я знаю, в стеллажах агрегатов нет, ломаться нечему. Тем паче «Негоциант» от своих грехов не открещивается: что будет не так — починят.

— Ну...

— Баранки гну! Все, ты мне надоел. Упал — отжался! Тут есть заказик небольшой. Ковролин постелить. Через сорок минут жду тебя у «Нагатинской». Все, конец связи!

Витек бросил трубку, не дав Макару возможности попросить еще четверть часа на то, чтобы поднять и выпроводить Светку за порог. А, черт с ней, соберется — захлопнет дверь, не маленькая!

Не хотелось возвращаться на место преступления. Сидеть под носом у зверя, гадая, хватились ли уже пропавшего оборудования, начали ли расследование, догадались ли...

Борис даже думал сказаться больным, но решил, что привлекать к себе внимание — только хуже. Он явился на службу в обычное время и сел за свой компьютер.

Больше всего на свете Борису хотелось сейчас выйти из-за стола, быстрым шагом, не оглядываясь, дойти до дверей на улицу, миновать их и никогда больше не возвращаться в стены «Конторы». Увы, необходимо было выждать какое-то время. Месяц, два. Пусть ищут, проверяют, допрашивают. И тогда уже, пережив расследование, спокойно отчалить восвояси. Да-да, расследование нужно пережить, ибо, и оставшись, и уволившись, он не сможет избежать вопросов, если они появятся. Его найдут, если что, но, если все рассчитано верно, никакого «если что» и быть не может.

Пусть неизбежное идет своим ходом, а ему, Борису, надобно вести себя возможно естественней: заниматься обычными делами, здороваться с теми, с кем здоровался, ругаться, с кем ругался. Итак, что должен сделать Борис Апухтин, как пай-мальчик, не имеющий бтношения к афере?

Борис перебрал в памяти события последних дней. Чем он занимался, чем должен был бы заняться сегодня? Что тут было в последние дни? О разговоре с рекламщиками и с Ником, понятное дело, стоит пока позабыть. Что случилось с ним такого, о чем известно руководству?

«Мне урезали зарплату, — вспомнил Борис. — Благодаря штатному стукачу на мне сэкономили четыреста баксов. Для нормального сотрудника это событие, пожалуй, вытеснило бы все остальные. Так что я делаю? Иду скандалить!»

Мысль о том, что нужно высунуться из укрытия и ринуться в атаку, вместо того чтобы сидеть тише воды, ниже травы, сперва не показалась удачной. Но, поразмыслив, Борис решил, что это будет удачный ход. С одной стороны, еще древние считали нападение лучшим способом защиты, а с другой стороны, если в результате скандала его выпрут из фирмы, то лучшего финала и представить трудно: и не сам уволился, и нет нужды таскаться ежедневно во вражий стан.

Борис задумался над тем, с чего бы начать скандалить. Просидев какое-то время— звучавшая в наушниках Тина Тернер успела спеть три песни, — он положил руки на клавиатуру и несколькими стремительными соло напечатал два заявления. Закончив, он отправил оба документа на печать и пошел «ловить» их на секретарском принтере. Это было как раз по дороге к кабинету господина Подворского.

Зайдя в кабинет шефа, он кивнул Константину Николаевичу и выложил на стол первое заявление.

— Это что? — Патрон покосился на листок.

— Заявление. От меня.

Подворский подался вперед, нависнув над страничкой.

— «Прошу назначить меня начальником отдела промоушен с окладом тысяча пятьсот. Заранее благодарен», — прочел он. — Это что?

— Это — заявление. От меня к вам.

— От меню к вас... — задумчиво произнес Константин Николаевич. — А в связи с чем вдруг... такой поворот?

— Молодость уходит, а возможности раскрыть дарование нет никакой.

— Хамовато, но в какой-то степени верно. — Подворский взял заявление в руку. — Только дело в том, что начальник отдела уже назначен. И, честно говоря, для тебя это мелковато...

— Ничего, я не тщеславен. Мне сойдет и это.

— А почему ты считаешь себя подходящим на эту должность? Кто тебе сказал, что ты достаточно подготовлен...

— Я сам знаю. — Борисом овладело вдруг странное спокойствие.

Спокойствие охотника, наблюдающего, как мечется на пристреленном пятачке затравленный волк. Спокойствие человека, уверенного, что для него не может быть скверного исхода. Не запланировано, не заложено судьбой. Кто такой Подворский? Наскоро перекованный солдафон, не понимающий даже смысла того, что расписывает ему Борис в своих проектах. Память услужливо прокрутила сцену с регрессивным уравнением.

— Откуда? Кто тебе сказал? Что в тебе...

Тут Борис выдал нечто неожиданное даже для самого себя:

— Я — свет. Я тем и знаменит, что сам бросаю тень... Подворский пафоса не оценил и даже не удивился, что его подчиненный оставил вдруг прозу.

— Это несерьезно. — Патрон аккуратно опустил заявление в корзину для мусора. — Тем более в такой редакции. Заранее благодарен! Что за детский сад?

— Может быть, в такой редакции подойдет? — Борис положил на стол второе заявление.

— Посмотрим... — Шеф склонился над новым документом.

— Уволить по собственному? — Он поднял глаза на Бориса.

— Так правильно?

Константин Николаевич молчал с минуту.

— Как знаешь, — произнес он спокойно. Взял ручку и подписал заявление. — Будь добр, занеси сразу в департамент по кадрам.

— Куда занести? — Борис слегка обалдел от такого виража. Он ожидал, что шеф начнет уговаривать «незаменимого» сотрудника остаться, хотя бы спросит его о причинах столь неожиданного демарша.

— В отдел кадров, Кузнецову. Теперь называется департаментом.

— Хорошо. — Борис взял подписанное заявление и вышел.

Едва за ним закрылась дверь, Подворский схватил трубку и набрал внутренний номер.

— Зыбковец? Это директор по маркетингу. Слушай приказ. Немедленно...

Когда спустя пять минут Борис вошел в отдел и подошел к своему столу, он обнаружил, что в центре экрана компьютера «висит» табличка: какой-то там сбой. Борис щелкнул «энтером», но табличка появилась вновь.

На его столе зазвонил телефон.

— Алло?

— Алло? Борис? Это Ник. Слушай, только что тебе закрыли доступ. Приказ Подворского. Я смотрю, у тебя тут куча каких-то документов. Сделать тебе копии? Я так понимаю, что ты тю-тю?

— Не нужно, спасибо. Борис положил трубку.

Лихо господин Подворский наложил лапу на его проекты и разработки. Очень оперативно. Только Борис Апухтин не собирался оставлять ему свои идеи в качестве памятного сувенира. Он выключил компьютер, потом включил снова и, прежде чем начал грузиться «Windows», вышел в «DOS». Несколько секунд посмотрев на мигающий на черном экране курсор, он вздохнул. Жаль уничтожать плоды собственного вдохновения. Но больше они ему не понадобятся. Планы развития «Конторы» его отныне не занимают. Он еще раз вздохнул и набрал команду «ввод».

Компьютер равнодушно загудел, безжалостно стирая всю информацию, записанную на диске.

— Format С! Что может быть символичнее? Ник бы оценил, — произнес Борис. — Все равно что поджечь погребальную ладью. Я — свет, я тем и знаменит, что сам бросаю тень...

Несколько пар глаз поднялись к нему, но тут же обратились к своим прежним занятиям. Бывший коллега никого больше не интересовал, тем паче что место, им освобожденное, никому не казалось привлекательным. Разве что у окна...

Роберт вздрогнул от неожиданности. Он не привык еще к выскакивающим на экране сообщениям-напоминаниям, как не привык к тому, что новый его компьютер издавал массу всякий звуков.

Сейчас на экране высветилось:

«Совещание у господина Подворского в 12.00. Повестка дня: подготовка к выставке».

Роберт Мастерков аккуратно нажал клавишу, сообщение исчезло. До начала совещания оставалось пятнадцать минут. Ему готовиться не нужно, по поводу выставки у него только одно задание: разослать приглашения партнерам и некоторым крупным дилерам. Это он свалил на секретаршу. На всякий случай Роберт печатает сопроводительные письма. «Приглашаем вас посетить наш стенд...» . Если кто спросит, чем он занят, — печатает письма. Почему сам? Слишком ответственное дело.

Сейчас он печатал другой документ. Еще более короткий, чем письмо, но гораздо более важный.

В новом кабинете хорошо работалось. Не страшно, что размером он был с просторный шкаф. Пусть завистники называют его табакеркой. Как бы то ни было, отдельный кабинет — это отдельный кабинет. Это как скипетр власти. Он может быть неказистым, может быть обделен драгоценными камнями и презренным металлом, но силы его от этого не убудет. Дверь, отделяющая хозяина кабинета от прочих, проводит весьма зримую границу: будь любезен, голубчик, постучаться, испросить дозволения войти, а я уж посмотрю-подумаю, достоин ли ты этой чести.

В новом кабинете хорошо работалось. Дел, правда, у Роберта особых не предвиделось. Правила игры оставались прежними: сидеть молча и «сходить» за умного. При этом, разумеется, стоило время от времени пошуршать бумагами, позвонить кому-то, послать на печать какой-никакой документ и отправить за ним секретаршу. Неплохо было вызвать кого-нибудь из сотрудников отдела, чтобы узнать об успехах, а затем, спросив о проблемах, сходить с этим делом к руководству. Заодно отметить, как идет Константину Николаевичу галстук, или высказать восхищение его спичем на прошлом совещании отдела. Такое «заодно» никогда не оказывается лишним, скорее наоборот, в этом деле переборщить невозможно.

До начала совещания осталось одиннадцать минут. Роберт допечатал фразу и поставил точку. Перечитал. Нет, концовка неудачная. Мысль сформулирована нечетко, слишком расплывчато для документа. С другой стороны, что тут сформулируешь, если нет ничего конкретного, так, одни подозрения, намеки, косвенные улики. Можно изложить все факты и предоставить прочитавшему делать выводы самостоятельно, но получится чересчур длинно, а в такого рода делах нужна краткость. Четко по полочкам: кто, что, когда. Кроме того, факты по отдельности казались пустяшными, и простое перечисление их скорее утомит, чем приведет к нужному заключению. Нет, нужна меткая, как выстрел снайпера, и беспроигрышная (на случай внутреннего расследования) фраза. Такая, чтоб задела, убедила, заставила действовать, а не размышлять и взвешивать факты.

Задумавшись, Роберт подпер щеку рукой и тут же поморщился от боли. Осторожно ощупав припухшую скулу, он бросил взгляд на часы. До совещания — десять минут. Можно придумать удачную формулировку и позже, но хотелось закончить сейчас.

Роберт еще раз перебрал в голове свои аргументы. Ни один не стоил и выеденного яйца, но, собрав все это воедино, слегка приукрасив, немножко приврав и притянув за уши некоторые спорные вещи...

Семь минут.

Роберт, шумно вздохнув, положил руки на клавиатуру. Еще раз перечитав фразу, он принялся мысленно переставлять слова, подбирать синонимы. Получалось еще хуже. Неповоротливое предложение противилось и упиралось.

Робко щелкнув ногтем по ручке двери, в кабинет заглянула секретарша.

— Роберт Михайлович, разрешите...

— Я занят!

Секретарша исчезла и прикрыла дверь даже проворнее, чем прячется кукушка в ходиках, закончив свое соло.

Пять минут.

Роберт уже поднял руки, чтобы обхватить голову и попытаться выжать из нее нужную струйку слов, но вовремя спохватился, вспомнив о синяке. Напоминание об обиде подхлестнуло ленивую мысль, она свернулась в спираль, а затем распрямилась тугой пружиной, и пальцы сами заплясали по клавишам, словно молоточки из табакерки.

Мастерков перечел: теперь то, что нужно.

Осталось три минуты.

Он отступил пять пунктов и набрал с красной строки:

«С уважением, искренне Ваш...»

Две минуты.

Роберт отправил документ на печать и быстро поднялся. Ему потребуется не больше минуты, чтобы захлопнуть дверь кабинета, прихватить с принтера отпечатанный листок, перейти в соседний кабинет, положить записку на стол, выйти и отправиться на совещание в полной уверенности, что партия им выиграна.

Август 1998-го начался для «Конторы» с ЧП. В ходе ревизии на складе обнаружилась крупная недостача: партия оборудования была отгружена по липовым накладным.

В ходе расследования, проведенного службой безопасности, выяснились интересные подробности. Хотя накладные были выписаны на клиента! не заключавшего никаких договоров и, разумеется, ничего не оплатившего, назвать их «липой» в чистом виде было нельзя. Дело в том, что данные по ним были непонятным образом введены в базу данных, распечатаны на принтере бухгалтерии, подписаны, проштампованы и заверены печатью по всем правилам.

Вне всякого сомнения, в ряды сотрудников фирмы затесался по меньшей мере один мошенник. Руководство компании поставило перед службой безопасности задачу в кратчайшие сроки выявить злоумышленника.

Спецы бросились исполнять приказ. В руках у профессионалов было четыре нити, потянув за которые, можно было распутать этот клубок.

Первая нить оборвалась сразу. Тщательное исследование самих накладных ничего не дало: листки успели пройти через десяток рук, и «выжать» из них что-либо не представлялось возможным. Единственное, что удалось обнаружить, — рельефная печать фирмы была поставлена до того, как накладная была напечатана. Это позволило исключить из круга подозреваемых сотрудников бухгалтерии: для них-то поставить печать должным образом не представляло труда.

Второй зацепкой был личный код менеджера, вводившего данные. По инструкции свой личный код сотрудник обязан был держать в секрете, так что менеджер, вводивший данные по этой партии, должен, обязан был знать, откуда возник этот клиент. Однако, пойдя по этому пути, спецы наткнулись на непреодолимое препятствие. Установить, чей код был использован, не составляло труда. Но вот незадача: при помощи этого кода данные были введены с компьютера, стоявшего в отделе корпоративного маркетинга. Выходило, что либо маркетолог предоставил менеджеру свою машину, либо тот назвал сообщнику свой код. Надо ли говорить о том, что оба они клялись и божились в своей невиновности и неведении об этом преступлении.

Можно было, конечно, подвергнуть их допросу с пристрастием, но шеф безопасности склонялся к тому, что сотрудники не лгут. Слишком большой, по его мнению, глупостью было провернуть подобную аферу под своим паролем. Все равно что оставить свою визитку на месте преступления. Тут скорее кто-то более хитрый заметал следы, подставляя других.

Третья нить, бравшая начало как раз от поставленной не вовремя рельефной печати, подтверждала версию об этом «более хитром», ибо ни маркетолог, ни менеджер не имели шансов воспользоваться печатями. Пойти по этому пути решили методом дедуктивным: просто составить список людей, имевших доступ как к компьютерной сети и машине в рекламном отделе, так и к сейфу бухгалтерии. Список получился весьма кратким: оба директора и сам начальник службы безопасности. То ли метод Холмса безнадежно устарел, то ли у спецов было что-то с дедукцией.

И наконец, можно было попытаться найти само оборудование. Без сомнения, его должны были продать в какой-нибудь магазин или сдать по дешевке в другую оптовую фирму. Судя по тому, что перечень похищенного оборудования был весьма пестрым, логичней было предположить, что оборудование было вывезено под конкретный заказ для оснащения большого магазина. С недавних пор номера агрегатов заносились в базу данных, так что удалось легко и быстро выяснить, что должно значиться на бортах украденных холодильников. Всем, кто был задействован в поисках, были выданы списки номеров украденного оборудования и рекомендовано не просто носить списки с собой, но выучить их назубок.

Целую неделю охранники, бандиты и сотрудники, привлеченные к операции, зубрили эти колонки цифр, пока кто-то не обратил внимание на то, что табличка с заученной комбинацией прикручена к прилавку, стоящему в выставочном зале. Через четверть часа была оборвана последняя ниточка: злоумышленники заменили таблички на украденном товаре бирками, снятыми с выставочных образцов.

В прескверном настроении стряпал свой отчет шеф безопасности, посвятив этому занятию половину воскресного дня. Когда же в понедельник он прибыл в «Контору», готовый к вызову на ковер, выяснилось, что руководству не до него. Что-то происходило на валютной бирже, и это нечто занимало все внимание директоров.

А происходившее было более чем серьезно. Цены рванули вверх вслед за долларом и кое-где даже опережали «зеленого». Поддавшись общей панике, все конкуренты начали снижать цены, вынуждая делать остальных то же самое. Сам по себе этот факт был не столь уж страшен, но оказалось, что возможности снизить цены на свое оборудование у «Конторы» практически не было. Не оставалось и времени менять поставщиков. Феликс рвал и метал по этому поводу, понося отдел закупки всеми известными бранными словами. К вечеру он успокоился и просто уволил весь отдел в полном составе. Следующее утро он начал с изучения штатного расписания своей фирмы; в течение еще трех дней летели головы сотрудников всех мастей и рангов. Тех, кого не увольняли сразу, за редким исключением отправляли в отпуск за свой счет. В коридорах стало тихо и просторно.

Нужно было сокращать расходы. За счет чего? Пришлось отказаться от нового офиса, списав деньги, потраченные на ремонт. Сократили число рекламных публикаций, но это привело к непредвиденному эффекту: пошел слух, что «Контора» скоро закроется, и это вывело за скобки еще нескольких крупных клиентов.

Станислав Игоревич самолично встречался с руководством фирм, некогда выкупавших оборудование контейнерами и баржами, и интересовался их планами. Оказалось, многие из них давно уже нашли других поставщиков или вышли на производителей напрямую, так что в ближайшее время крупных контрактов не светило...

Потери от перевода рублей в валюту были досадны, но погоды не делали. Гораздо хуже обстояло дело с проплатами по контрактам. Трехмесячный мораторий, введенный правительством, фактически не оставлял шансов закупить новое оборудование и хотя бы выполнить условия контрактов, заключенных ранее. Половина денег вообще застряла в разных банках и не подавала о себе вестей. А клиенты, озабоченные происходящим в стране, волновались не на шутку и требовали, требовали, требовали... И еще выяснилось вдруг, что отношения у фирмы с этими клиентами отнюдь не столь радужные и доверительные, как докладывалось отделом продаж. Скорее наоборот...

Казавшийся незыблемым колосс — «Контора» — стремительно разрушался, оседая на глиняных ногах и грозя похоронить под обломками своих создателей.

В декабре Феликс Григорьевич и Станислав Игоревич приняли решение разделить активы и ликвидировать фирму. Первый решил податься жить в Австрию и започевать там на своих лаврах по полной программе, второй — переждать тяжелые времена и затем попробовать начать сначала. В недельный срок все операции были свернуты, последние сотрудники уволены, остатки оборудования переданы за бесценок конкурентам, договоры аренды расторгнуты, счета закрыты.

На полном ходу, в расцвете сил «Контора» вдруг развалилась пополам и сгинула, повторив судьбу «Титаника» с той лишь разницей, что история ее подъема и краха вряд ли когда-нибудь заслужит хоть один «Оскар».