Глава первая

Я крашу ногти мамы лаком цвета «мокко» – таким же, как у меня. Мы сидим за кухонным столом и поглядываем в окно. Ждем, когда отец вернется домой со своего субботнего «собрания». По субботам многие люди хотят обсудить вопросы, связанные со ссудами, но я точно знаю, что большая часть банков закрывается к двум часам дня, а сейчас уже почти пять. У мамы на лбу то и дело выступают капельки испарины. А меня постоянно бросает то в жар, то в холод после идиотского купания в Северном море.

– Кто был тот парень? – спрашивает мама, глядя туда, где недавно стояла машина Дэнни. – Твой бойфренд?

– Просто друг.

Мама резко наклоняет голову ко мне:

– Не стоит тебе с ним знаться. Он слишком взрослый для тебя. Странно, что ему захотелось встречаться с девочкой твоего возраста, – нет, я ему не доверяю.

– Ему восемнадцать, как Диллону.

Но она права. В Дэнни есть что-то подозрительное, и он слишком много знает. Стоит мне о нем подумать, и у меня неприятно щиплет в горле.

Мама дует на пальцы, наклоняется и вынимает из-под раковины бутылку «Бомбейского сапфира». Она наполовину пустая, а я знаю, что мама ее купила два дня назад. Мама пьет джин из горлышка, а когда опускает бутылку, глаза у нее полны слез, но при этом выражение лица безмятежное.

– На, выпей немножко, – говорит она. – Ты порой такая же унылая, как я. Не позволим мужикам трепать нам нервы.

Она делает еще глоток и со стуком ставит бутылку на стол.

– Я думала, у вас с папой все хорошо.

– А ты не думай, – говорит мама. – Никогда не думай, что все хорошо.

Стоит мне сделать первый глоток джина – и меня сразу выворачивает наизнанку. Мама запрокидывает голову, хохочет и говорит:

– К нему надо привыкнуть!

Я хочу привыкнуть. Беру стакан и наливаю немного джина.

Мы сидим за столом. За окнами смеркается, и на кухонный пол и стол ложатся наши длинные тени. Мама снова пьет из бутылки, а я – маленькими глоточками из стакана, привыкая к тому, как джин обжигает горло. Мама не останавливает меня, когда я наливаю себе еще.

– Я скучаю по ней, – вдруг говорит она.

Я не сразу понимаю, о ком она говорит, но вскоре догадываюсь. Иногда я забываю, что бабушки больше нет с нами – она перестала приезжать, когда нам с Эдди исполнилось девять лет, так что я ее давно не видела. Отец говорит, что как-то раз она заезжала после исчезновения Эдди, но я в то время была в школе.

– Да, я тоже по ней скучаю. Трудно поверить, что она умерла.

У мамы задумчивый вид. Она словно вспоминает что-то хорошее. Она никогда не рассказывает о своем детстве – ну, разве что говорит, что все было хорошо, когда она была совсем маленькая.

– А почему бабушка уехала с Черного острова? – спрашиваю я и думаю: какой удачный момент для этого вопроса. Может быть, мама мне наконец скажет.

Похоже, она как раз в настроении пооткровенничать.

– Из-за моста, – отвечает мама коротко, словно этим все сказано.

– Из-за моста? Почему? Что случилось?

– Его построили.

Мне кажется странным то, что мост мог кого-то заставить уехать из родного города. До постройки моста, для того чтобы попасть в Инвернесс, приходилось ехать до того места, где начинался полуостров, а потом возвращаться обратно вдоль устья реки. Для меня мост существовал всегда, поэтому я ничего другого не знала. Вообще-то мы им почти не пользуемся, но из-за того, что мост есть, наши места кажутся не такими забытыми и заброшенными.

– Разве мост – это не было хорошо?

– Бабушка так не думала. Для нее мост значил, что здесь станет больше народа. Туристы, люди из города. Совсем ей это не нравилось. Она же на Черный остров перебралась, чтобы поменьше людей видеть. Ей нравилось уединение.

– А ты не чувствовала себя отрезанной от мира?

– Мы играли на отмелях. Там мы бывали по выходным. И я, бывало, смотрела в сторону материка и гордилась тем, что я на этой стороне. Как будто я какая-то особенная. После того как мост построили, мама прожила здесь еще пару лет, но не смогла с этим свыкнуться. Ей хотелось тихой, спокойной жизни.

А я вот не могу представить жизни спокойней, чем тут у нас. Да и туристы меня тоже радуют. Среди них можно затеряться. Они не знают, кто я такая.

– Мам, а почему вы с бабушкой перестали разговаривать?

Я делаю маленький глоток джина и жду ответа.

– Я все испортила, Элси. Я совершила ужасную ошибку, и мне пришлось потом жить с этим.

– Какую ошибку? – шепотом спрашиваю я.

Мама отодвигается от меня и откидывается на спинку стула:

– Я тебе кое-что скажу. Никогда не впускай никого в свою жизнь, если они не могут тебя простить. И еще, Элси, не делай ошибок.

– Каких ошибок? – спрашиваю я, но мама меняет тему.

Она в который раз рассказывает мне историю про то, что, когда она рожала Диллона, отец находился на другом краю света.

– Я пыталась дозвониться на корабль. Вот они, мужики. Все у них всегда в последнюю минуту, – цедит мама сквозь зубы. – А мне восемнадцать лет, и я гадаю, вернется он вообще ко мне или нет.

– Он уйдет от нас?

Мама смотрит на меня:

– От меня уйдет. От вас – никогда.

И тут она начинает хохотать, и, когда я пытаюсь отобрать у нее джин, она цепко обхватывает бутылку и говорит мне, что она очень плохой человек и что все так думают. Когда она так себя ведет, она меня пугает. Мне страшно, когда она начинает грязно ругаться. Я боюсь, что она упадет и расшибет голову. Но она похожа на клоуна-неваляшку – в тот самый момент, когда мне кажется – вот сейчас она рухнет на пол, она вдруг выпрямляется, смотрит на меня в упор и улыбается алыми, как вишни, губами.

– Я скучаю по Эдди, – говорю я, надеясь, что мама захочет поговорить о нем.

– Тс-с-с! – шипит мама. – Эдди спит.

Эдди не спит. Он сидит в кухонной раковине и смотрит в окно, на звезды. «Там медведь», – бормочет он себе под нос, а потом поворачивается ко мне и говорит: «Элли, мы теперь совсем не видим падучих звезд. Как же нам загадывать желания?»

Отец является домой после полуночи. Мама спит, уронив голову на стол, ее руки безжизненно висят. Я хочу посмотреть на отца, но кухня раскачивается из стороны в сторону. Я пытаюсь подняться и соскальзываю на пол. Желчь приливает к горлу. Полоска лунного света ложится на начищенные до блеска туфли отца. Меня тошнит прямо на них.

 

Глава вторая

За окном хрипло кричат галки. Вдалеке звонят колокола, созывая прихожан на утреннюю мессу. Встать с кровати трудно – у меня слишком сильно болит голова. От запаха жарящегося в кухне бекона меня начинает подташнивать. Интересно, мама поняла, сколько я выпила? Может быть, она подумала, что у меня в стакане вода? Я наклоняюсь, поднимаю с пола блокнот и составляю новый список.

1. В тот день Диллон плыл к берегу не для того, чтобы искать Эдди. Кого – надо выяснить.

2. Моего отца точно не было на берегу, когда пропал Эдди. Надо выяснить, где он был.

3. Перед тем как я отключилась, отец бежал ко мне и держал в руке что-то синее. Надо выяснить – что.

Не так-то много было для начала расследования, но две вещи мне были ясны как божий день. Отец и Диллон что-то скрывали от меня, а я способна вспомнить больше, но для того, чтобы это произошло, мне нужно оказаться под водой. Я помню свои первые вспышки воспоминаний – на Ханури-Пойнт, на берегу, – но тогда это были краткие обрывки. Настоящие воспоминания прячутся под водой – в этом у меня не было сомнений.

В дверь стучит отец. Я прячу блокнот под одеяло.

– Завтрак готов, – говорит он, искоса глядя на меня.

– Я не хочу есть.

– Твоя мать тоже есть не хочет, – ворчит отец. – Но ты хотя бы большую часть гадости выбросила из организма.

Отец смотрит на свои туфли. Он меня не отчитывает, и мне интересно – почему? Может быть, наказание для меня – этот жареный бекон? Для меня и для мамы.

Он подходит к окнам рядом с моей кроватью.

– Дует здесь, – бормочет он и пытается закрыть окно плотнее. Ему на руку падает цементная пыль. – Разваливается дом.

Я забираюсь под одеяло по шею.

Уходя, отец говорит:

– Кстати, ты на неделю под домашним арестом.

Ненавижу его.

Еще один вопрос вертится у меня в голове. Знает ли Тэй про Эдди? И слишком ли ужасно, если знает? Да, отвечаю я себе. Потому что, если Тэй узнает об Эдди, он всегда будет думать о той частичке меня, которой недостает.

 

Глава третья

Неделя тянется медленно. Мама часто и подолгу плачет, но джин мне больше не предлагает. Диллон выходит из дому еще до того, как я встаю, чтобы дойти до Лары и вместе с ней идти в школу. Он даже ужинать домой не приходит. Меня из дому не выпускают из-за джина, но отец работает допоздна, так что даже не догадывается, что каждый день после школы я отправляюсь в бухту. Я жду Тэя в лодочном сарае, но он туда еще ни разу не пришел. Но я знаю, что он здесь побывал, потому что нашла очки для дайвинга и резиновые боты. На моем шкафчике лежит грязное полотенце. Не сомневаюсь: Дэнни уже успел выложить Тэю все по полной программе, и теперь он не хочет иметь со мной ничего общего. Всегда одно и то же. Никто не хочет дружить с девочкой, чей брат умер. А вдруг она заплачет? А вдруг захочет об этом поговорить? А вдруг она странная и опасная?

Мне хочется оказаться под водой, чтобы ко мне опять пришли воспоминания, чтобы снова пережить мгновения, когда совсем не было боли.

В пятницу мама идет на работу, а я прогуливаю школу, чтобы не попасть на контрольную по математике. Утром покупаю кое-что для мамы в «Superdrug» и, придя домой, выкладываю покупки на ее кровать. Помада оттенка «мокко» и лак для ногтей разных цветов. Еще – тушь для ресниц. Тушь я взяла первую попавшуюся, но она оказалась из тех, которые увеличивают объем ресниц, – маме подойдет. На ланч я ем сэндвич с сыром, похожим на пластмассу. Хлеб, ко всему, смазан маслом, и к сыру добавлен маринованный огурец. Я достаю из кармана украденный в аптеке «Veet». Сижу, свесив в ванну покрытые белой пеной ноги, и курю сигарету. Закончив депиляцию, смываю пену и волосы в сливное отверстие, мою ванну и раковину, чищу унитаз и брызгаю в ванной освежителем воздуха с запахом лимона. После этого захожу в комнату Диллона. Сколько лет прошло – а мне все равно странно находиться здесь. Просто не представляю, как Диллон может здесь жить, – там, где стояла кровать Эдди, около окна, теперь пустое место.

Я ложусь на пол и просовываю голову и плечи под кровать Диллона. А там – прилипшие к ковру и стене над плинтусом засохшие остатки еды. Меня начинает подташнивать. Коробки с книгами и журналами и носки, от которых пахнет плесенью. Но старого гидрокостюма Диллона здесь нет. Заглядываю в гардероб. Здесь тоже отвратительно пахнет. На верхней полке пусто, лежит толстый слой пыли, а на нижней полке аккуратным рядком стоит обувь. Вынимаю из шкафа «кенгурушку», которую обычно носит мой старший брат, и обыскиваю карманы на предмет денег. Мои пальцы покрываются чем-то липким. Это сыр, которым были сдобрены макароны. Меня начинает выворачивать наизнанку, но я сдерживаюсь изо всех сил, чуть не плача.

И тут я вижу его. Гидрокостюм висит в самом углу. Нюхаю его рукав. Пахнет затхлостью, как от старых ботинок. Но я хватаю костюм и бегу в ванную, чтобы примерить. Он такой тугой, что у меня болят пальцы, когда я пытаюсь натянуть штанины на бедра. Но вот наконец мне удается застегнуть «молнию», и ткань облегает мое тело. Мне тепло и радостно. Я задерживаю дыхание. Проходит тридцать секунд – и у меня начинают покалывать руки. Проходит сорок пять – и я шумно выдыхаю. Вспоминаю все случаи, когда я задерживала дыхание, когда расстраивалась или злилась. Наверняка мне удавалось не дышать секунд двадцать, не больше. Делаю несколько глубоких вдохов и пробую задержать дыхание еще раз. Идут секунды. Мое лицо багровеет. Добираюсь до шестидесяти секунд. Только до шестидесяти. Я слишком измождена, чтобы попробовать снова.

Вечером родители уходят в паб. Они всегда ходят туда по пятницам, потому что к этому дню маме обычно лучше – ну, по крайней мере, лучше настолько, что с ней можно разговаривать. Отец называет это «слушаниями», и это слово он всегда произносит со вздохом.

Я прохожу мимо комнаты Диллона и слышу скрип. Заглядываю в замочную скважину и вижу Диллона в постели с Ларой. Они укрыты одеялом, но мне видны плечи Диллона. Мелкие мышцы у него на спине напрягаются и расслабляются. Все происходит очень негромко. Диллон еле слышно стонет, но больше слышно дыхание. Чуть позже они замирают, и я вижу груди Лары – они не такие большие и обвисшие, как у меня, а маленькие, идеальной формы. Диллон лежит рядом с ней с закрытыми глазами, часто, но тихо дышит и почти не шевелится. Лара кладет его руку себе на грудь. Диллон улыбается, но не открывает глаза.

Интересно – это у Диллона в первый раз? А у Лары – в первый? На их месте я бы не стала делать это в родительском доме. Нашла бы какое-то темное укромное местечко. К примеру, лодочный сарай.

Девчонки в школе много болтают о сексе. Собираются на спортивной площадке, разглядывают журналы. Что там, в этих журналах, я никогда не видела, но девчонки болтают про «позиции месяца», а мальчики напропалую обсуждают девчоночью анатомию. Несколько месяцев назад фотография обнаженной Фифи Кент была разослана всем ученикам нашего возраста лучшим другом ее бойфренда. Я эту фотографию не видела, потому что у меня нет мобильника – какая была бы тоска иметь телефон, по которому никто никогда не позвонит. Да и вообще, я хочу, чтобы меня оставили в покое. Про Фифи Кент говорили ужасные гадости, и теперь она, как и я, ест свой ланч в одиночестве. Я иногда думаю, не сесть ли рядом с ней, но подозреваю, что разговаривать со мной она не станет.

Еще разок глянуть, а потом уж спуститься по лестнице. Диллон лежит, подперев голову согнутой в локте рукой, и любовно смотрит на Лару. Он накручивает на палец прядь ее бесцветных волос. Не стоит мне шпионить за людьми. Я вижу такое, чего мне видеть вовсе не хочется.

 

Глава четвертая

Как только начинает теплеть, и даже раньше этого времени, подростки с Черного острова устраивают вечеринки на Ханури-Пойнт, около маяка. Меня туда ни разу не приглашали, но иногда я тайком крадусь следом за Диллоном и прячусь в темноте. Сегодня – первая вечеринка в этом году, хотя май еще не наступил. Диллон уже успел перемерить три разные рубашки. Наконец он выбирает жутко уродливую, коричневую. Его волосы щедро сдобрены гелем и взбиты «ежиком». Я прячусь за дверью, когда он врет родителям и говорит, что идет к Ларе домой. Он старательно подчеркивает, что ее родители будут дома и что они все вместе поужинают. Дожидаюсь момента, когда отец и мама уходят в кухню, и иду за братом.

Когда я наконец добираюсь до места, вечеринка уже в разгаре. Они ушли на порядочное расстояние, чтобы оказаться подальше от кладбища. В основном тут ребята из классов S5 и S6, но есть и несколько моих ровесниц, у которых бойфренды постарше. Все принесли с собой одеяла, чтобы сидеть на них, а также прихватили сумки-холодильники с пивом и водкой. Марти Дженсон, школьный диджей, стоит посередине со своими деками. Одной рукой он подкручивает пластинки, а второй, сжатой в кулак, бьет по воздуху. Вокруг него сгрудились девочки, они демонстрируют ему самые классные танцевальные движения, на какие только способны (дерьмовые по большей части), а он пускает слюни, глядя на них. Лара лежит на циновке рядом с Эйлсой Фитцджеральд. Она окликает Диллона, он садится между ними и обнимает Лару. Эйлса протягивает ему банку пива, но Диллон качает головой и достает из кармана куртки бутылку. Наверное, это водка. Или джин. Как-то раз он сказал мне, что это наименее калорийные алкогольные напитки. Музыка звучит громче.

Я иду к речной отмели и сажусь рядом с Эдди. «Кенгурушка» у меня застегнута так, что ворот закрывает губы, и комары меня не достанут – похоже, они рановато прилетели в этом году. Жаль, что я не отлила немного маминого джина в бутылочку от воды. Хотя бы согрелась.

Если кто-то посмотрит в эту сторону с берега, то заметит меня, но не догадается, что это я. Но никто и не думает оборачиваться. Все слишком сильно заняты – обнимаются и раскачивают руками, держа банки и бутылки. Со своего наблюдательного пункта мне видны парочки, уединившиеся в высокой траве и за большими валунами на берегу. Я стараюсь не смотреть на них. Ищу знакомые лица в толпе на берегу. Ищу Тэя. И Дэнни.

Долго искать не приходится. Тэй появляется и идет прямиком ко мне.

– Элси Мэйн, – говорит он, глядя на меня сверху вниз.

Тэй сдвигает назад капюшон куртки, а я высовываю из-за ворота подбородок, чтобы можно было разговаривать.

– А как ты понял, что это я? – спрашиваю, поеживаясь от холода.

Да, и откуда ему известна моя фамилия? – звенит в мозгу тревожная сигнализация.

Еще бы он этого не знал.

– Просто угадал. Можно к тебе присоединиться, или у тебя своя личная вечеринка?

– Присоединяйся, если хочешь, – говорю я, мысленно готовясь к обороне. – Но вечерника вон там.

Тэй смотрит в сторону пляжа и хмурит брови:

– Знаю. Я только что оттуда, и это самая паршивая вечерника, на какой мне только случалось побывать. Если вечеринки могут вонять, так от этой просто разит.

– А хорошая вечеринка, по-твоему, какая? – спрашиваю я.

Тэй пожимает плечами и садится рядом со мной. Вернее – между мной и Эдди. Я думаю, не отодвинуться ли мне подальше, но не могу придумать зачем.

– Ну, так что сказал Дэнни?

– О чем? – Тэй начинает скручивать косяк. – Покуришь?

– Нет, спасибо. Ну, тогда, на днях… Он сказал что-нибудь после того, как подвез меня домой?

– He-а. Я с ним не виделся.

– О, – говорю я с облегчением. По какой-то причине Дэнни решил помалкивать про Эдди. – Я пару раз приходила в бухту, но тебя там не было, – добавляю я.

– Знаю. Мик сказал, что ты там шныряла.

Черт. Надо было вести себя осторожнее.

– Ничего я не шныряла. Я в эту бухту приходила задолго до того, как ты там появился.

– Знаю.

– Вот и хорошо. Рада, что ты знаешь.

– Отлично.

– Ну и чем же ты занимался? – спрашиваю я.

– А что?

– Просто спрашиваю. Ну, веду светскую беседу, как говорится.

– Да ничем таким особенным не занимался. То да се.

Я вздыхаю:

– Понятно. Хорошо.

Разговор не клеится. Не понимаю, почему мы ведем себя так, словно из-за чего-то поссорились.

– Если ты не хочешь говорить со мной, зачем ты тогда сюда пришел? – спрашиваю я.

– Спокойно, – говорит Тэй и касается моей руки. Он улыбается, его взгляд смягчается, и я тут же растворяюсь.

Как такое может быть? Почему этот человек, с которым так непросто разговаривать, делает так, что я ни с того ни сего просто растекаюсь?

– Пришел посмотреть, как ты. После той попытки самоубийства. Я бы позвонил, но у меня нет твоего номера.

– Нет у меня никакого номера, – бурчу я в ответ. – В смысле, мобильника нет.

– Мобильники – это для лузеров, – говорит Тэй, не задумываясь, достает телефон из кармана и швыряет в сторону моря.

В следующую секунду слышится негромкий всплеск. Я смотрю на Тэя раскрыв рот:

– Ты только что выбросил телефон?

– Ага. Звонить-то некому. Ну, так у тебя, значит, все в порядке?

– Ну да, в порядке, но не благодаря тебе, – отвечаю я, все еще делая вид, что обижена, но при этом гадаю, дорогой ли был телефон. Если да, то для чего он это сделал – чтобы произвести на меня впечатление? Или он то и дело вытворяет что-то подобное?

– Прости. Я не ожидал, что ты прыгнешь, – признается Тэй.

Дым от его косяка попадает мне в горло. Какое-то время мы сидим молча, и я смотрю на Диллона и Дару. Она, можно сказать, легла на него и целует его шею. Тут я замечаю, что Эйлса смотрит на Диллона раскрыв рот. Диллон всем нравится. Наверное, в нем что-то есть. Что-то такое, чего нет во мне. Музыка стихает, и я слышу тихое шуршание волн, набегающих на гальку. От ветра у меня разбаливается голова и немного хочется спать. Я громко зеваю.

– Это шок от холодной воды, – говорит Тэй.

– Что? – настораживаюсь я.

– У тебя на лице есть крошечные температурные рецепторы. Когда лица касается холодная вода, пульс замедляется, и кровеносные сосуды сжимаются. Тело бережет кислород для сердца и не дает сделать вдох. Вот что произошло, когда ты прыгнула в море.

– Блеск. Мог бы сказать мне об этом до того, как я прыгнула, – ворчу я.

Но его объяснение звучит знакомо. Кажется, я про что-то такое читала, когда делала какое-то домашнее задание по биологии. Человеческое тело – это единственное интересное из всего, что мы узнаем в школе. Я написала доклад о младенцах – о том, как они способны выживать в экстремальных условиях. Например, оказавшись в холодной воде.

– Рефлекс млекопитающих? – спрашиваю я, радуясь тому, что произношу умную фразу. – Это то самое, что помогает выдрам и дельфинам так долго оставаться под водой.

Тэй усмехается, распрямляется и вытягивает ноги.

– Именно так, – кивает он. – Но у нас, людей, с этим не так хорошо. – Он придвигается ближе и пытливо смотрит на меня.

Мне не по себе.

– Послушай, мне вправду жаль, – говорит он. – И я должен кое-что сказать тебе.

Господи. Ну, вот оно. Сейчас он мне скажет, что знает, кто я такая, и что он не хочет со мной иметь ничего общего. Тяжкий груз разочарования наваливается на меня, мерзко сосет под ложечкой. Так можно и Эдди убить.

– Ну, давай выкладывай, – цежу я сквозь зубы, готовая вскочить и уйти.

Тэй опускает глаза.

– Не надо было мне уговаривать тебя прыгать, – начинает он. – Но… честно, я себя ругаю за это… но я был рад, когда ты все же прыгнула. Я еще подумал: это девчонка с яйцами.

– С яйцами? – переспрашиваю я, не совсем понимая, к чему он клонит.

– Ну да. В смысле – смелая.

– Я знаю, что означает слово «яйца».

– Ну да. В общем, вот это я хотел сказать.

Что? Нет, у этого парня очень странная манера разговаривать. Я гадаю, не связано ли это отчасти с тем, что он покурил марихуану. А может быть, он вообще не любитель разговаривать. Если ему хочется посидеть в тишине, я не против. Хотя бы я сама не брякну какой-нибудь глупости.

– У меня целый год был ларингит, – наконец произношу я, надеясь, что он поймет мой намек – что ему вообще не обязательно что-либо говорить.

– Да? – Тэй прижимает ладонь к горлу и проводит по коже.

– Я почти двенадцать месяцев никому ни слова не говорила, кроме брата.

Тэй кивает. Похоже, понимает.

– А еще какие-то проблемы со здоровьем у тебя есть, про которые мне надо знать? – спрашивает он с улыбкой.

– Нет, а у тебя? – тут же спрашиваю я.

Тэй громко смеется:

– Иногда у меня бывает вывих в плече – сам по себе. Но во всем, кроме этого, я нормальный, здоровый семнадцатилетний парень.

Он продолжает смеяться. Я хмуро смотрю на него.

– Извини, – говорит он. – Не знаю, почему я так много смеюсь. Иногда хохочу без причины. Это нехорошо. Но, между прочим, ты в тот день так и не сказала, каков твой вердикт.

– Насчет чего? Насчет фридайвинга?

– Нет, насчет того, кто победил в прыжках в воду.

С моих губ срывается вздох облегчения. Если бы Дэнни рассказал Тэю про Эдди, Тэй бы уже наверняка об этом обмолвился. Я представляю идеальные движения Тэя, его стройное тело, рассекающее воздух, и мгновение, когда он вынырнул на поверхность, даже не особо тяжело дыша. У меня сосет под ложечкой, но мне не хочется радовать его тем, как он был, на мой взгляд, хорош.

– Конечно, я! – заявляю я. – Думаю, я заработала дополнительные очки за то, как драматично все получилось. – И добавляю потише: – Ты ведь сам только что сказал насчет того, что я храбрая, – значит, я произвела на тебя впечатление.

Тэй улыбается, качает головой и говорит:

– Ну да, в этом смысле я отдаю тебе должное, но я хочу реванша.

– Насчет этого не уверена.

– Ой, ладно! Нельзя, чтобы один неудачный случай заставил тебя отказаться.

– Дэнни говорит, что мне больше нельзя приходить в бухту.

Тэй поджигает длинную травинку и гасит кончиками пальцев. Поджигает другую травинку. Его паузы еще длиннее, чем были у Эдди.

– Тэй? – негромко окликаю его.

Он запрокидывает голову и усмехается, скосив глаза на меня. Я отбрасываю капюшон назад, чтобы не слишком сильно походить на мальчика. Я, конечно, знаю, что волосы у меня лежат как попало, а ветер еще сильнее растреплет их, и причесаться – никакой возможности. Замечаю, что Тэй на миг задерживает взгляд на моих волосах, но в следующее мгновение он смотрит мне в глаза:

– Слушай, ты насчет Дэнни не переживай. Просто он не любит соревноваться с девчонками. Иногда он бывает ужасным занудой.

– Если он тебе не нравится, почему же вы с ним друзья?

Тэй фыркает:

– Мы не то чтобы друзья. Он мой двоюродный брат, поэтому приходится общаться.

– О. А что, если… – Я умолкаю, вспомнив, что не могу назвать Тэю настоящую причину, почему Дэнни велел мне держаться подальше от бухты. – У меня предки довольно строгие, – говорю я. – Волнуются.

– Так мы тогда будем подальше от чужих глаз держаться. Полным-полно мест, где можно нырять, погружаться, – таких, где нас никто не увидит.

Он часто моргает, наклоняет голову и пытается заглянуть мне в глаза. Я чувствую, что земля уходит из-под меня. Если он меня сейчас поцелует, что мне делать? Я жду и готовлюсь к тому, что его губы коснутся моих, а в то же время думаю, что с ума сошла – с какой стати ему меня целовать?

Слышится скрежет и истерический пронзительный хохот. Мы с Тэем смотрим в сторону морского берега и видим группу, идущую в нашу сторону. Одна девушка падает и с трудом встает на ноги. Я узнаю ее прямые длинные волосы. Это Лара. Диллон держит ее за одну руку, Эйлса – за другую. Они помогают ей выпрямиться, но она снова падает. Пьяна в стельку.

Тэй встает:

– Пошли, Элси. Давай уйдем отсюда.

Но уже слишком поздно. Диллон заметил меня. И Эйлса тоже.

Диллон отпускает руку Лары и бежит вверх по речной отмели.

– Элси, ты что тут делаешь? – выдыхает он, тяжело дыша.

Ему приходится остановиться и упереться ладонями в колени, чтобы отдышаться. Я вижу, что он слегка пьян. Он смотрит на Тэя, но его взгляд слегка блуждает.

Тэй хватает меня за руку, чтобы помочь мне встать.

– Убери свои лапы от моей сестры, – шипит Диллон.

Тэй отпускает меня. Они с Диллоном в упор смотрят друг на друга. На секунду у меня мелькает мысль, что сейчас Диллон ударит Тэя, но на морском берегу стонет Лара, и мой брат оборачивается. Тэй в мгновение ока срывается с места. Никогда не видела, чтобы кто-то так быстро бегал. Он исчезает в темноте, и я не успеваю броситься за ним. Диллон без сил падает рядом со мной на колени. Похоже, его, того и гляди, стошнит.

– Можешь проводить Лару? – кричит он Эйлсе. – Мне надо отвести Элси домой.

– Надо было оставить ее с этим уродом, с ее придурком-бойфрендом! – кричит Эйлса откуда-то из темноты.

«Я-то, по крайней мере, не лезу целоваться к бойфренду моей лучшей подружки», – думаю я, и у меня от возмущения вскипает кровь. И Диллон меня тоже бесит.

– Мне не надо, чтобы ты отводил меня домой, – бросаю я. – Мне тут было очень даже хорошо.

Диллон рывком поднимает меня на ноги. Удивительно – откуда у него силы?

– Держись подальше от этого парня, – цедит он сквозь зубы.

– С какой стати? Тебе-то что?

Диллон смотрит в ту сторону, куда убежал Тэй, после чего тащит меня к тропинке, которая ведет к вашему дому через поле для гольфа.

– Мне не все равно, потому что я твой брат и я за тобой смотрю. Если мать с отцом узнают, они на дыбы встанут.

– А ты сюда тоже не должен был приходить, между прочим, – напоминаю Диллону.

– Лузер! – вопит Эйлса, и я не понимаю – неужели она это Диллону кричит?

Ладно, мне так и так хочется домой. Отлично обойдусь без всех этих людей, которые вдруг начали так нежно обо мне заботиться. Раньше всем было плевать, есть у меня вообще друзья или нет. Да пошли они.

Диллон всю дорогу до дома крепко держит меня за руку. Всего несколько месяцев назад мы с ним ходили по округе вместе, а теперь вроде как в ссоре, он отдалился от меня. Не сомневаюсь: против меня его настраивают Лара с Эйлсой.

Когда мы входим в дом, родители уже легли спать. Мы оба замерзли, наша одежда влажная от сырого морского воздуха.

В кухне Диллон жадно выпивает целую пинту воды.

– Кого ты искал? – спрашиваю я. – В тот день?

Диллон смотрит на меня, сдвинув брови, выходит и поднимается наверх, в свою спальню.

А я лежу на диване и слушаю, как Эдди рассказывает мне разные шутки – до трех часов ночи. На все шуточные вопросы он дает неверные ответы, но мне все равно. Я держу его внутри себя.

Мне бы хотелось и Тэя взять внутрь себя. Я бы взяла, но не знаю, как проникнуть в его голову.

 

Глава пятая

Мы долго не понимали, что не так с Эдди. На самом деле никто не знал наверняка, что с ним. Он был неуклюжий, неловкий, а я была почти на голову выше него. Он многого не понимал и все время смущался и огорчался.

«Мальчики всегда развиваются медленнее девочек», – говорили все подряд – наши родители и сплетники в нашем городке, когда мы выбирались на прогулку или по магазинам, и местные врачи, и врачи в больнице Инвернесса.

Я притворялась, будто плоховато бегаю, притворялась, что падаю. Бывало, я роняла и разбивала стаканы и нарочно плохо выговаривала слова, чтобы вокруг не думали, что Эдди – другой, не такой, как все. Но я не могла так делать вечно. И я не понимала, почему Эдди все дается с таким трудом. Дома я продолжала притворяться, но мне не хотелось, чтобы другие люди думали, будто я тупая или неуклюжая, поэтому в школе я всем начала показывать, что умею делать то и это. Но когда я как-то раз выиграла забег на пятьдесят метров, я спрятала от родителей золотую ленточку.

Наконец учительница второго класса начальной школы решила что-то предпринять насчет Эдди. Она вызвала психолога-трудотерапевта. Мы с Эдди прошли через множество тестов. Мне эти тесты делать было необязательно, но я сама хотела. Мы должны были брать деревянные шарики и кирпичики и засовывать их в разные дырочки или укладывать в коробки. Мы должны были повторять фразы и делать много чего разного – например, прыгать на месте и со скакалкой. Что там было еще – я не так уж хорошо помню. Потом мама долго разговаривала с этим трудотерапевтом, а мы с отцом сидели в машине. Эдди хотел послушать детские стишки, но отец не пожелал включить СО. Он очень тихо и спокойно сидел за рулем, а Эдди возил машинки по моей руке, вверх и вниз. Наконец отцу это надоело, и он привел нас в школу. Мы сидели рядом с кабинетом, и нам все было слышно.

«Такое просто происходит, миссис Мэйн. Это не ваша вина».

«Мы можем назначить ему ряд препаратов, чтобы он вел себя спокойнее».

«У вашего сына всегда будут сложности с выполнением повседневных действий, миссис Мэйн».

«Лучше всего вам было бы постараться облегчить его жизнь. Купите ему обувь с липучками. Пусть ест пластиковыми ложками и вилками».

Эдди не купили ни обуви с липучками, ни пластиковых ложек и вилок. Список с этими рекомендациями я нашла в помойном ведре на следующий день после встречи с врачом, он был порван на кусочки.

Вечером, после беседы с психологом-трудотерапевтом, мама дала нам на ужин спагетти-колечки с мини-колбасками, а потом поднялась наверх и долго плакала. Я все свои миниколбаски отдала Эдди. Я велела ему сидеть прямо и ровно держать голову. А потом уложила его на пол, сказала, чтобы он держался снизу за край дивана, и попыталась вытянуть его ноги, чтобы они стали подлиннее. Я тянула и тянула, пока Эдди не сказал:

«Ты мне делаешь больно, Элли».

Мне не нравилось то, что я выше и сильнее его. Я чувствовала себя великаншей. Я, бывало, говорила: «Эдди, кушай зелень, и тогда будешь такой же высокий, как я», и он всегда меня слушался. Я говорила «Отдай мне свои конфеты, ляг на травку, давай поиграем, Эдди» И он всегда-всегда меня слушался.

А не надо было. Надо ему было научиться меня не слушаться, тогда бы я не чувствовала себя такой виноватой.

 

Глава шестая

По средам мистер Джонс открывает кабинет технологии на время ланча, чтобы ученики могли поработать со своими проектами. Обычно собираются несколько человек, которые приходят сюда каждую неделю. Мы делаем вид, будто сами решили посидеть тут, каждый сам по себе, со своими сэндвичами. Мы – немного не такие, как все, или снаружи, или внутри. Думаю, я попадаю и в ту и в другую категорию. Я другая снаружи, потому что толстушка и ношу мальчишескую одежду, а внутри я другая из-за того, что целый год проболела ларингитом и у меня не хватает одной половинки.

Технология – мой любимый предмет, потому что мистер Джонс разрешает нам заниматься своими проектами и мне не надо ни с кем говорить. В этом семестре мы должны что-то сделать из дерева. Я выбрала парусный кораблик, потому что это напоминание о счастливых днях. Бывало, отец брал нас на летние прогулки на катере вокруг Черного острова, чтобы мы могли увидеть дельфинов. Эдди обожал эти прогулки. Ему нравились водяные брызги, нравилось сидеть на плечах у отца и первым замечать «финов». «Смотрите, вон Озорник! – кричал он. – А вон Сандэнс!» Он помнил все имена, которые называл гид, но на самом деле не знал, какого дельфина как зовут. А уж особенно ему нравилось, когда ему разрешали управлять катером. А я любила сидеть на корме и смотреть на воду, которую вспенивал мотор. Шум мотора заглушал все плохие мысли, какие у меня только были об Эдди.

Сегодня в кабинете технологии, кроме меня, только один мальчик. Его зовут Фрэнки, от него пахнет прокисшими фруктами, и его плечи всегда посыпаны перхотью. С виду он совершенно нормальный, если не обращать внимания на перхоть, а вот внутри – другой, не как все. Разговаривает он так, словно ему двадцать пять, и он знает все обо всем – кучу всякой навороченной мути про физику, инженерию и книги. Я против него ничего не имею – иногда он даже забавный, – но стараюсь, чтобы никто не замечал, если я с ним разговариваю. Уж лучше совсем обходиться без друзей, чем если будут думать, что Фрэнки – мой друг.

Когда я выдвигаю ящик стола, я обнаруживаю, что мачта моего кораблика сломана пополам, а паруса из хлопка порваны на мелкие кусочки. Переворачиваю лодочку и вижу, что на днище фломастером написано: «Можно подумать, у тебя вообще может быть бойфренд». Сражаюсь со слезами. Вообще-то, в школе я не плачу. Я держу две половинки мачты в руках и сжимаю кулаки. Острые края вонзаются в ладони. Оборачиваюсь и вижу, что Фрэнки что-то бормочет и мотает головой.

– Я не смог их остановить, – тихо мямлит он, и его деревянная заготовка выскакивает из токарного станка и падает на пол. – Я пытался, но они начали надо мной издеваться.

Он наклоняется, чтобы подобрать деревянный кирпичик, его очки падают, а потом я слышу хруст стекла – Фрэнки наступает на свои очки.

– Не надо было тебе ничего никому говорить! – кричу я ему. – Только хуже сделал!

Я все еще борюсь со слезами, у меня щиплет в носу.

Фрэнки собирает с пола осколки пластиковых стекол. Я поспешно выключаю токарный станок, пока он еще чего-нибудь не угробил, и поворачиваюсь к нему спиной.

К концу перерыва на ланч успеваю сделать новую мачту. Она не так хороша, как первая, но я не позволю ее сломать. Для верности кладу мачту в рюкзак и обещаю себе: в один прекрасный день у меня будет свой корабль и я отправлюсь путешествовать и делать открытия. Куда именно я отправлюсь – этого я пока не знаю, но, может быть, в Северном море еще остались неоткрытые острова. Может быть, я найду другое место наподобие Черного острова, чтобы там были и пляжи, и морские выдры, и лодочный сарай. Разница будет в том, что там никто не будет знать, кто я такая.

А на следующей неделе я сделаю на уроке новые паруса для моего кораблика, и они будут больше, красивее и крепче, и они унесут меня куда угодно, куда я только захочу.

 

Глава седьмая

Диллон начал делать фитнес-пробежки в саду. Бегает по периметру, потом хватается за крепкую ветку яблони и подтягивается, как на перекладине. При этом он широко раскрывает и кривит рот, и на лбу у него вспучиваются вены. Подтянуться ему удается пять раз, после чего он падает на землю посреди спутанных древесных корней и сорняков. Он лежит на спине, тяжело дыша, потом переворачивается на живот и начинает отжиматься. Каждое отжимание он выполняет со стоном.

Я медленно иду к нему и останавливаюсь около его головы. Уже почти стемнело. Включается фонарь над крыльцом, становятся видны капли пота на лбу моего брата. Руки Диллона дрожат. Он поднимается и выпрямляется во весь рост. Увидев меня, вскрикивает, как девчонка.

– Черт! Слушай, хватит уже шпионить за всеми! – сердито говорит Диллон, снова опускаясь на траву.

– Я не шпионила. Мама хочет знать, будешь ли ты ужинать.

Диллон качает головой и прижимает руки к животу:

– Я поужинал у Лары.

Смотрю на него, вздернув брови. Он тоже вздергивает брови.

– Кстати, насчет того, что ты шпионишь за мной, – говорит Диллон. – Ты зачем вчера на вечеринку притащилась? Тебе нельзя гулять так поздно.

– А почему тебе можно ходить на вечеринки, а мне нет?

– Потому что я старше, – отвечает Диллон. Он говорит это таким тоном, что я сразу вспоминаю: примерно так же я говорила Эдди, когда он спрашивал, почему мне что-то можно, а ему нельзя. Да, я так говорила, надеясь, что он не поймет, что между нами нет особой разницы, пусть я и родилась на несколько минут раньше. Я чувствую себя виноватой. Наверное, разница все-таки была. Если бы Эдди родился первым, он, может быть, не перестал бы дышать.

– Лара младше меня, а ты взял ее на вечернику.

– Это другое дело. Я был с ней и мог за ней присмотреть.

Диллон устало поднимается на ноги и отряхивает травинки с шортов. Вид у него смущенный, какой-то детский. На улице холодно, и мне не по себе из-за того, что мы так близко к кладбищу. Стоит мне поглядеть в сторону кладбищенской калитки, как она открывается, и в сад входит отец. Он смотрит на нас с Диллоном страдальческими глазами и идет к дому.

– Помнишь, отец держал что-то в руках в тот день, когда пропал Эдди? Что-то голубое. Думаю, это что-то у него появилось тогда, когда он на какое-то время исчез с берега.

У Диллона кривятся губы.

– Элс, ты с малознакомыми парнями не гуляй, ладно?

– Мы просто друзья, – отвечаю я.

– Обещаешь?

Я киваю. Я ему не скажу про то, что у меня в кармане записка от Тэя, которую я нашла в лодочном сарае. «Приходи в бухту в шесть утра в четверг». Это завтра. К записке был приложен гидрокостюм, но он показался мне таким маленьким, что я его не стала брать.

И мне не нужно, чтобы Диллон отвечал на мои вопросы, потому что ответы – в воде.

Мое первое в жизни тайное свидание с парнем. Перед сном я разыскиваю несмываемую тушь. Почти всю ночь не сплю, и у меня сосет под ложечкой от волнения.

Примерно в три часа утра я слышу, как Диллон кричит. Ему снится страшный сон. Я стою на пороге его спальни и смотрю, как он катается по кровати, словно бы пытаясь схватить что-то у себя над головой.

– Отпусти его! – кричит он во сне.

Под ложечкой сосет с такой силой, словно у меня в желудке резвится стайка бабочек. А еще мерзкий ком сжимает горло. Во сне Диллон кричит на меня. Я стою и смотрю на него, пока он не затихает, а потом на цыпочках возвращаюсь к себе и жду утра.

 

Глава восьмая

– Что это еще такое? – спрашивает Тэй, глядя на меня в гидрокостюме Диллона.

Шесть часов утра. Мы стоим на скальном уступе, нас поливает моросящий дождь и окутывает туман. Теперь по утрам светает рано, но все равно вокруг все темно-серое. Сегодня Черный остров бесцветен. О начале лета говорит только одно – то, что над моей головой вьется стайка мошкары. Комары любят сырость, а ветра, чтобы их отогнать, нет. Капли дождя стекают с кончика моего носа и ресниц. Тэй опускается на колени и тянет вверх кончиками пальцев изношенную ткань моего гидрокостюма. Пытается подтянуть штанины повыше.

– Тут полно дырочек. Черт побери, Элси. Где ты его взяла?

– Это костюм моего брата Диллона. Он его больше не носит.

– А, понятно.

Тэй встает. Смотрит в сторону дороги и поеживается.

– Все хорошо?

Он все еще смотрит куда-то за мое плечо:

– Диллон знает, что ты здесь? Он такой… защитник.

Насчет этого я не уверена. Диллон добрый и не такой уж крепкий – в смысле физической силы.

– Так ты поэтому убежал? Его испугался? – шутливо спрашиваю я.

Тэй нервно смеется и кладет руки мне на плечи:

– Испугался? Не смеши меня.

– Так почему же ты убежал? – спрашиваю я, стараясь скрыть недовольство.

– Сообразил, который час. Мне пора было уходить. У меня отец тоже строгий.

Его отца я видела. Действительно, пострашнее моего будет. Но все же как-то не очень верилось.

– Значит, Диллон не знает, что ты здесь?

– Господи, ну хватит уже напрягаться. Он тебя не побьет. Он был пьяный, вот и все. А на самом деле ему все равно, с кем я.

На самом деле это может быть и не так.

Тэй проводит ладонью по мокрому от дождя лицу и подталкивает меня к краю уступа:

– Пошли. Пора в воду. – Заметив мое испуганное лицо, он добавляет: – Не бойся, прыгать не придется.

Мы спускаемся по лесенке из металлических скоб, вбитых в стенку. Тэй впереди меня. Я надеюсь, что он не будет смотреть вверх и не увидит мою здоровенную задницу. Слышу легкий всплеск, смотрю вниз и вижу, что он уже в воде.

– Ну давай, тормоз! – кричит он мне. – Не боишься, случайно?

Самое время надо мной потешаться. Сразу хочется развернуться и уйти домой. Моя ступня съезжает с нижней скобы, и я лечу в воду. Так холодно, что, когда я хочу выругаться, оказывается, я даже вдох сделать не могу. Тэй подхватывает меня и помогает выпрямиться. Здесь мелко, вода доходит только до пояса, но она ледяная!

– Я держу тебя. Теперь просто присядь. Согни ноги в коленях – вот так, как я.

Он отстегивает капюшон от своего гидрокостюма и велит мне надеть его. Мне слишком холодно и спорить нет сил. Жутко холодно, жутко страшно. Я ничего не могу – только слушаться Тэя. Мы плывем несколько метров до буйка. Я держусь за него и дрожу от холода, а Тэй на пробу погружается, чтобы убедиться, что все в порядке. Я держу одну руку над водой и чувствую, как по ней шлепают капли дождя. Конечно, дождь, падающий на море, шумит не так, как тот, что поливает крышу нашего дома, да и я нахожусь в воде, поэтому почти не замечаю дождя. Здесь я словно бы в другом мире.

За туманом не видно берега. В бухте ни души – только я да Тэй в глубине. Никто не кричит и не плачет. Просто чудо. Я в таком восторге от этого, что мне даже немного грустно, когда Тэй выныривает на поверхность.

– Готова к первому погружению? – Тэй шутливо ударяет меня кулаком и вкладывает в мою левую руку тяжелый камень. – Это груз, с ним будет легче уйти под воду. Держи его до того момента, как мы начнем всплывать.

– Ладно, я готова, – говорю я, хотя вовсе не готова.

– Три глубоких вдоха на поверхности, медленно, а на четвертом вдохе мы погружаемся. Держись за веревку. Ее длина – два метра до дна. Там мы опустимся на колени и будем держаться до тех пор, пока ты мне знак не подашь. Надо поднять два больших пальца, это будет означать, что надо подниматься наверх.

Натягиваю на лицо маску. После трех глубоких вдохов мы погружаемся. Почти сразу чувствую, как вода давит на уши. Судорожно сглатываю. Кажется, что барабанные перепонки вот-вот лопнут. Всего несколько секунд – и мы касаемся дна. Песок мягкий. Тэй показывает мне знак «ОК» – колечко из соединенных большого и указательного пальцев. Он опускается на колени, сложив руки на груди и не сводя глаз с меня. Он без капюшона, без маски, без ботов. Крутой. Правой рукой я сжимаю веревку, слегка дрожу и стараюсь не думать о том, как холодна вода. Вместо этого считаю в уме. На счете «тридцать» я наконец оглядываюсь по сторонам и обнаруживаю, что вижу довольно далеко. Видимость у дна намного лучше, чем на поверхности. Мимо проплывает маленькая рыбка, поворачивает и плывет обратно. Отпускаю веревку и начинаю рисовать фигуры на песке. Тэй качает головой и заставляет меня снова схватиться за веревку. У меня начинает пульсировать грудная клетка. Пытаюсь продержаться еще двадцать секунд и смотрю вокруг. Мне хочется запомнить это навсегда. Это самый потрясающий момент в моей жизни. Неужели надо было целых шестнадцать лет ждать его? Просто удивительно!

Слева от меня на дне лежит якорь, покрытый зеленой слизью. И еще – что-то белое. Похоже на туфлю, наполовину увязшую в илистом дне. Туфля… она выглядит очень знакомо. Мятая белая кроссовка. Удар. И я снова там… Рука Эдди сжимает мою руку, он пытается устоять на камнях. Я едва не падаю. Мы стоим по щиколотку в воде. Сегодня мы празднуем свой одиннадцатый день рождения.

«Стой спокойно, Эдди! – сердито говорю я. – Будешь топать – фины не приплывут!»

Он пронзительно хохочет. Я смотрю туда, где сейчас Диллон, – а он далеко в море, за мысом. Я машу ему рукой и зову на берег. Я кричу, но он не оглядывается.

«Хочу финов!» – восклицает Эдди в который раз и топает ногой. На этот раз он выдергивает руку из моих пальцев. Я не успеваю удержать его, и он шлепается в воду. Холодные брызги обдают мое лицо. Поднимается ветер, волны становятся выше. Плавать в такую погоду слишком холодно. Диллон хотя бы в гидрокостюме.

«Вставай! – кричу я Эдди. – Быстро! Идем на берег!»

Тянусь к нему, но он не хочет брать меня за руку. В этот день он всегда делает только то, что хочет. Оборачиваюсь, ищу глазами отца, чтобы он пришел и увел Эдди на берег. Но я его нигде не вижу. Он не сидит там, где сидел. Кроссовки Эдди на берегу, а отца там нет. Я так замерзла, что у меня руки посинели. Я дышу на них, но этого мало.

«Скорее, Диллон», – еле слышно бормочу я.

«Где фины? Где Озорник? Где Сандэнс?» – спрашивает Эдди, сидя в воде. Рядом с ним разбиваются волны.

«Пойдем! Нужно вытереть тебя!»

«Нет! Хочу Диллона!»

«А Диллон вон там. И все дельфины небось рядом с ним, потому что он не шлепает по воде как ненормальный! Вставай!»

Эдди и не думает меня слушаться. Я наклоняюсь и хватаю его за руку. Она еще холоднее моей.

«Хочу финов» – кричит он мне.

А потом все заволакивает пелена.

Разжимаю пальцы, в которых держала камень, и быстро всплываю. Когда я выныриваю, Тэй рядом со мной.

– Эй, ты мне должна была знак показать! – говорит он, не обращая внимания на то, что я испуганна. – Ну, а теперь скажи, как это было? Ты неплохо справилась. – Он смотрит на часы: – Пятьдесят секунд – почти целая минута.

А я его почти не слушаю. Мне нужно понять, что же я только что видела, пока была на дне. Как только мне удается немного отдышаться, я плыву к лодке, от которой вниз тянется веревка с якорем. Где-то там лежит и белая туфля.

– Элси, стой! В чем дело?

Тэй нагоняет меня, а я без сил, хотя проплыла всего пару метров.

– Там что-то есть, внизу, – выдыхаю я.

– Что? – встревоженно спрашивает Тэй.

– Не знаю. Похоже, мусор какой-то.

Тэй не смеется, не говорит, что я сбрендила. Он велит мне плыть к уступу и ждать возле лесенки.

– Внесу свой вклад в очистку окружающей среды, – говорит он и ныряет.

Мне кажется, я целую вечность жду его возвращения. Дождь немного стих, но небо по-прежнему пасмурное, тучи висят низко. Пытаюсь убедить себя в том, что там была не туфля, и даже если так, то это не кроссовка Эдди. Откуда кроссовке взяться в бухте?

Тэй выныривает на поверхность.

– Одна гнилая кроссовка! – говорит он, держа спортивную туфлю за шнурки.

Я четко вижу белую кроссовку.

Но она не могла принадлежать моему брату. Она слишком большая. Теперь я это вижу. Кожаный язычок позеленел от налипшего ила. Из кроссовки выпадает какая-то ракушка – похоже, в ней кто-то живой. Мне не по себе из-за того, что я разрушила чей-то домик.

Мне хочется спросить, не видел ли Тэй еще чего-нибудь на дне, но у меня стучат зубы и хочется одного – согреться. Поднимаюсь по лесенке, еле могу шевелить руками, но Тэй подталкивает меня сзади, и мне даже все равно, что он прикасается к моим ягодицам.

– Давай скорее в сарай, там согреемся.

– Я хочу домой.

У меня голос дрожит от холода.

– Знаешь, а пятьдесят секунд – совсем неплохо для первой попытки. Ну, на самом деле она была вторая.

Его рука едва заметно гладит мое плечо.

Только пятьдесят секунд? Опять время шутит шутки со мной. Эти воспоминания об Эдди, похоже, всю жизнь будут пробираться ко мне.

– Все нормально? – наконец спрашивает Тэй, наконец-то заметив, что со мной что-то не так.

В первое безумное мгновение я готова рассказать ему обо всем. Но если я так поступлю, он может и не взять меня снова в воду, а я уже не могу от этого отказаться. Хотя все, что я вспоминаю об этом дне, мне не нравится, но я все же вспоминаю! Вот теперь я знаю, что мы с Эдди ссорились перед тем, как он исчез.

– Мне нужно в школу, – говорю я.

– Прогуляй школу, проведи день со мной.

– В другой раз! – кричу я, убегая по тропинке.

В голове радостно вертится мысль: «Тэй хочет провести день со мной!»

Когда я возвращаюсь домой, в доме пусто. В ванной я намазываю все тело гелем для душа с лаймом и маслом чайного дерева, а потом стою под прохладным душем, и он смывает с меня все, что так хочется смыть. Выбрасываю из головы новые воспоминания и пытаюсь думать о том, как было здорово в воде до тех пор, пока я не увидела белую кроссовку. Я представляю, будто лечу с водопада и мои волосы развеваются точно так же, как у Лайлы Синклер на плакате в яхт-клубе. Я представляю, как меня обнимают руки Тэя, когда я прижимаюсь к нему. Я вижу капли воды на его ресницах. Вижу, как он убирает со лба пряди длинных волос.

Когда я выхожу из душа, подушечки пальцев у меня сморщенные, но вся кожа блестит, и ее приятно покалывает.

 

Глава девятая

Только тогда, когда я слышу, как на уроке английского весь класс сдавленно хихикает, я понимаю, что миссис Макинтайер задала мне вопрос. Ответить правильно наобум не получится. Я отключилась от реальности в ту же минуту, как вошла в класс. Решаю вести себя честно и применяю мамин прием:

– Прошу прощения, мои мысли улетели далеко. Вы не могли бы повторить?

С виноватым видом развожу руками и едва заметно улыбаюсь.

Снова слышится сдавленный смех. Кто-то слева от меня подсовывает на стол листок, на котором что-то написано. Я хватаю листок, сминаю и засовываю в карман. Миссис Макинтайер моя уловка не впечатлила, и меня второй раз за неделю оставляют после уроков.

Когда мы выходим из класса, меня трогает за плечо подружка Диллона, Лара:

– Почему ты не прочла мою записку? В ней был ответ на вопрос.

Я не успеваю и рта раскрыть, а Лару утаскивает в сторону девчонка – блондинка с мелкими кудряшками, одна из шавок Эйлсы Фитцджеральд.

– Не надо ее выручать, – шипит шавка. – Лузерша несчастная.

Девчонка делает шаг ко мне, и я чувствую острый укол в бок. Она показывает мне циркуль и уходит прочь, уводя с собой Лару. Кровь просачивается и окрашивает белую школьную рубашку, на подкладке блейзера появляется темное пятно. Зажимаю ранку большим пальцем, пытаясь унять боль и остановить кровь. По пути домой надо будет заглянуть в «Со-ор» и украсть какой-нибудь пятновыводитель, но с этим придется подождать до тех пор, пока не сменится зануда миссис Хэрис. Она слишком старательно за мной наблюдает, а еще обожает покачать головой и громко произнести мое имя перед всеми покупателями, и тогда уже они все качают головой.

Я достаю из кармана скомканную записку и расправляю ее. «Монолог», – написано на листке аккуратным, круглым почерком Лары. Бросаю бумажку на пол и напоминаю себе о том, что до конца летнего семестра осталось совсем немного. Несколько обзорных занятий, а потом – экзамены. К счастью, циркулями на большинстве экзаменов пользоваться запрещено.

Во время ланча я ухожу на дальний край школьного футбольного поля, чтобы покурить. На моем обычном месте сидит Лара. Сидит по-турецки, подложив под себя пальто с красной атласной подкладкой. Отхожу в сторону, чтобы найти себе другое место, но Лара окликает меня.

– Я не знаю, где Диллон, – говорю я.

– Он в библиотеке.

– Ясно. Тогда что тебе надо?

Интересно – может быть, ее Диллон обидел? Но вид у нее вовсе не обиженный. Мой взгляд невольно падает на ее красивую грудь, хорошо заметную в вырезе блузки. Лара складывает руки на груди.

– Можно мне сигаретку? – спрашивает она.

Звучит странно, как будто она это слово произносит в первый раз.

– Конечно, – отвечаю я и вдруг ощущаю себя крутой, постарше ее.

Лара подвигается и дает мне место на своем пальто, но я расстилаю на траве куртку и оставляю между нами небольшое расстояние. Мы курим, я срываю травинки и посыпаю ими свою куртку. Лара делает то же самое, но у нее получатся аккуратные зеленые пятнышки, а моя трава разбросана как попало.

– Я знаю, что ты следишь за нами, – говорит Лара и смотрит прямо пред собой.

– Не пойму, о чем ты, – говорю я, чувствуя, как покрываются испариной ладони.

Лара поворачивает голову ко мне.

– Мне все равно, – говорит она. – Смотри, если хочешь.

Вспоминаю частое дыхание Диллона. Думаю о том, как наблюдала за ними на вечеринке.

– Знаешь, есть места, где всем этим можно заниматься, если хочется, – говорю я, медленно поднимая голову.

– Ничем таким я не занимаюсь!

– Да-да, куча таких мест, мне Диллон про них рассказывал. Даже странно, что он тебя еще пока не водил. Всех своих подружек он водит в лес на другой стороне острова.

Лара нервно ерзает, сидя на земле, а я еле заметно улыбаюсь.

Она спрашивает меня, а была ли я на той стороне. Я отвечаю, что не была. Потом она спрашивает, а был ли у меня хоть раз секс. Я говорю, что был.

Лара обнимает меня, прижимается ко мне своими красивыми маленькими грудями. Оторвавшись от меня, она говорит, что ничего никому не скажет. «О чем?» – хочется спросить мне.

 

Глава десятая

– Люблю дождь, – говорит Тэй, выдыхая дым.

– А я хочу, чтобы дождь перестал, – говорю я и тянусь за косяком. – Тогда мы могли бы выйти на лодке.

– Скоро, – говорит Тэй. – Может быть, завтра.

Он перекатывается на бок и подпирает голову рукой, согнутой в локте. Его лицо – всего в нескольких сантиметрах от моего. Он отводит сигарету в сторону, чтобы дым не заслонял меня.

– В тот день, после нашего погружения в бухте, с тобой все хорошо было? Я только когда домой добрался и стал думать об этом, понял, что ты пулей на поверхность вылетела, когда ту кроссовку увидела. Почему она тебя так напугала?

Мне все еще хочется рассказать ему все. Про Эдди, про Диллона, про моего отца. Но тут я представляю, как рассказываю об этом и как ужасно глупо все это звучит. Как можно просто так взять и выдать такое? «Ой, да я подумала, что это кроссовка моего погибшего брата-двойняшки, а еще мне кажется, что отец и старший брат от меня что-то скрывают про то, как он погиб».

А что, если я расплачусь у него на глазах? К тому же я вовсе не хочу с кем-то делиться рассказами об Эдди. Это все равно как если бы я взяла и отдала частицу себя.

– Я не испугалась, – говорю я. – Мне просто стало интересно, что это такое.

Тэй стряхивает пепел на пол и переворачивается на спину. Я смотрю, как он курит. А он искоса наблюдает за мной.

– На дне столько всякого мусора, – говорит он. – Просто удивительно, сколько всего рассеянные люди теряют.

Я – одна из этих рассеянных.

– Чего я только не находил, – продолжает Тэй. – Бумажники, кукол, ключи… мобильники. – Он делает паузу и подмигивает мне. – Подушки, лэптопы. Однажды даже щетку для волос нашел, вся в волосах была. Не могу понять, как можно случайно уронить в море щетку для волос?

– А я однажды свою Барби в море уронила, когда маленькая была.

Тэй фыркает:

– Вот не думал, что ты из тех девчонок, которые с Барби играют.

– Я как раз не из них, – говорю я и тянусь за косяком. – Поэтому-то и швырнула ее с моста. Мать моя жутко психанула.

Теперь моя очередь задавать вопросы.

– Тэй, можно тебя спросить?

– Не обязательно каждый раз спрашивать, когда хочешь о чем-то спросить.

Игриво тыкаю его кулаком в плечо. К нему так приятно прикасаться.

– Я спрашиваю, потому что ты не всегда отвечаешь. К тому же из вежливости.

Тэй снова ложится на бок совсем рядом со мной и облизывает губы. Мне стоит больших сил не схватить его за плечи и не притянуть к себе, но я же понятия не имею, хочет ли этого он.

– Почему ты уехал с Черного острова? И куда?

Нехороший вопрос. Улыбка тут же исчезает. Тэй рывком садится.

– Неужели нельзя просто жить этим моментом? – ворчит он. – Зачем обязательно говорить о прошлом?

Он нащупывает в кармане пачку сигарет, пытается прикурить, но зажигалка не работает. Он сердито швыряет ее на пол.

– Прости, – бормочу я и чувствую, как пылают щеки. – Я же не хотела ничего выпытывать. Ты не должен мне ничего рассказывать.

Да, я говорю так, хотя мне ужасно хочется, чтобы он рассказал мне все.

Уж лучше бы я его поцеловала вместо этого разговора. Никак не научусь держать язык за зубами.

Достаю из кармана зажигалку и протягиваю Тэю. Он говорит спасибо… и его прорывает.

– Я не хотел уезжать. Но отец не хотел, чтобы я тут жил. Решил, что я могу тут от рук отбиться, а ему хотелось только работать или отвисать с дружками, а не меня воспитывать.

Я только киваю в ответ, чтобы не брякнуть какую-нибудь глупость.

Тэй продолжает:

– А насчет от рук отбиться – это со мной всегда случалось. То школу прогуляю, то в драку ввяжусь, то дома что-то сломаю. Несколько раз копы меня за мелкие кражи задерживали. Ничего такого серьезного, конечно, – у меня же отец коп, и я его совсем уж подводить не хотел. А я ему был не нужен, потому он просто не обращал на меня внимания. А потом в один прекрасный день он психанул и сказал, что с него хватит. Я из школы вернулся, а мои вещички собраны. Отец отвез меня на автостанцию и отправил к матери. Я даже попрощаться ни с кем не успел. Ублюдок.

– Да, дерьмово, – говорю я. – Так ты все это время у матери жил?

– Ну да, она в Дорни живет.

– Где это?

– На западном побережье. Довольно далеко.

Тэй вдруг кажется мне маленьким и хрупким, и это я принесла ему печаль. Прикасаюсь к его бедру, чтобы выказать сочувствие. Он изумляет меня тем, что берет мою руку и сжимает ее.

– У меня тоже случалось воровство, – говорю я.

Тэй усмехается:

– Я сразу понял, что ты бедовая. А что ты воровала?

Да уж, бедовая… Краснею, вспомнив о похищенной пачке презервативов.

– Чаще всего – косметику, – признаюсь я. – Лак для волос, бритвенные станки, быструю лапшу.

Тэй отпускает руку и хлопает себя по бедру, услышав про лапшу.

– Что? Что смешного? А ты что воровал?

Он смеется еще громче.

– Теперь я этого не делаю, но я специализировался на байках, – выдавливает он сквозь смех.

Я стараюсь не обращать внимания на его истерический хохот.

– На каких байках? Ты про велики? У тебя своего не было, что ли?

– Когда мне было одиннадцать, я спер мопед – какой-то идиот оставил ключи в зажигании. Ну, я и подумал: прокачусь и поставлю на место. Но тут… – Он продолжает хохотать, и его смех ужасно заразителен. – В общем, я его разбил. И руку сломал. Вот почему у меня привычный вывих плеча. Пришлось отцу заплатить за новый мопед.

– О господи. Так вот почему он тебя отправил отсюда? – спрашиваю я. Новость насчет мопеда вызывает у меня смесь ужаса и восторга.

Тэй утирает слезы и прокашливается.

– На самом деле не поэтому. Через год после перелома руки я увел еще один байк. На этот раз – велик. Ну и, похоже, это стало последней каплей.

Теперь у него печальный вид, и он больше ничего не говорит.

– Так из-за чего же ты вернулся? – спрашиваю я, удивляясь тому, как легко из меня сыплются вопросы.

– Меня дядя позвал обратно. Сказал, что собирается открыть здесь школу дайвинга и хочет обучить меня, сделать инструктором, если я буду ему немного помогать в обустройстве клуба. К дайвингу я пристрастился в Дорни. Больше там делать было нечего. Я и сам хотел обучать дайвингу других как инструктор, но курсы инструкторов жутко дорогие, а работы у меня никакой не было. Школа дайвинга Мика – это для меня потрясающий шанс. А мать была только счастлива опять спихнуть меня отцу. Ну, дала ему кое-какие инструкции – типа, чтобы я не шлялся по ночам. И теперь отец меня обыскивает и отбирает все, чего, как он считает, у меня быть не должно. Не так круто, когда у тебя отец – коп. Я думал, вот будет здорово вернуться, потусоваться снова с Дэнни и Миком, но этот городок, как был, так и остался задницей мира. Да и Мик сам дайвингом заниматься не будет.

– А Дэнни?

– Этот мне шагу ступить не дает. Учит меня, что делать, с кем говорить.

– Ну так пошли его. Ты же ему не принадлежишь.

Тэй молча курит.

– Это точно, – произносит он наконец.

– Так что не так с нашим городком? Мне кажется, тут нормально.

– С людьми тут не так. Ну, знаешь, городок маленький, и мозги тоже.

– Вот спасибо, – ворчу я, считая себя одной из тех, у кого с мозгами не так.

– Кроме тебя, конечно, – говорит Тэй, поворачиваясь ко мне. – Девочка, ворующая быструю лапшу.

И тут он целует меня, а я целую его в ответ. Я чувствую вкус сигарет, травки и клубничного бальзама; и его губы мягкие и нежные. Поцелуй приятен, и мы не стукаемся зубами, как было со мной, когда я в последний раз целовалась с мальчиком. Я думаю: «Я живу сейчас и наслаждаюсь моментом». Но тут просыпается Эдди, стучит внутри моей грудной клетки и требует, чтобы я поиграла с ним в салочки. «Не сейчас, Эдди!» Но он тащит меня за собой.

– Все хорошо? – шепотом спрашивает Тэй.

– Да, – шепчу я в ответ, пытаясь снова прижаться к нему. – Ты клубничным бальзамом пользуешься?

– Да, – отвечает он и чуть запрокидывает голову назад, чтобы посмотреть на меня. – А ты не любишь клубнику?

– Люблю. Просто раньше не встречала парней, которые пользуются фруктовым бальзамом.

– Вот теперь встретила. – Он пытливо смотрит на меня. – Твои глаза, – тихо говорит он. – Они такие зеленые…

– Да.

Тэй неожиданно отворачивается:

– Поздно уже.

Он встает. Готов уйти.

– Погоди, – говорю я. – Я что-то не то сделала? Я просто пошутила. Мне нравится бальзам для губ.

Тэй мотает головой и на миг задерживается у выхода из сарая.

– Нет, все нормально, – произносит он хриплым голосом. – Просто отца злить не хочу.

Он исчезает. У меня горят губы – словно Тэй еще со мной. А когда я закрываю глаза, жар пробирает меня с головы до ног.

Час спустя я выбираюсь из лодочного сарая и вижу на уступе возле лодочного причала Дэнни. Он смотрит в сторону моря. От поцелуя и травки у меня немного кружится голова, и я решаю подойти к нему.

Не успеваю я пройти и половину пути по уступу, как Дэнни оборачивается:

– Я же, кажется, сказал тебе, чтобы ты сюда не ходила.

Его волосы сияют при свете луны и еле слышно шелестят от легкого ветерка. Один из нас едва заметно пошатывается. Думаю – он.

– А кто ты такой, чтобы мной распоряжаться? Это не твое дело, куда мне ходить и с кем.

Он подходит ближе. От него пахнет пивом.

– Дело не мое, но если бы у тебя была хоть капля ума, ты бы меня послушалась. Тэй тебе не годится. Он сам не знает, чего хочет. Он безответственный, да и вряд ли задержится тут надолго.

– Он здесь, чтобы помогать тебе и твоему отцу, между прочим.

Меня бросает в жар, но мне хочется, чтобы последнее слово осталось за мной. Должен же кто-то заступиться за Тэя.

Дэнни слишком близко. Я делаю шаг назад.

– Осторожно, – резко произносит он и хватает меня за плечи. В первый момент я боюсь, что упаду в воду, но Дэнни крепко держит меня и притягивает к себе. – Ты стояла слишком близко к краю, – объясняет он.

– Господи, да я сама могу о себе позаботиться, – говорю я и высвобождаюсь из рук Дэнни. – Моя мать сказала, что ты псих. Она тебя видела в тот день, когда ты меня подвез домой. Сказала, что тебе нельзя доверять. Думаю, она права.

Дэнни ухмыляется:

– Чья бы корова мычала.

– Эй, ты о чем?

Я чувствую, как слезы заволакивают глаза, и поспешно смаргиваю их. Терпеть не могу, когда кто попало болтает гадости про мою мать, притом что они с ней даже не знакомы. Прав Тэй. Маленький городок… и все прочее.

Дэнни скрещивает руки на груди и смотрит на море:

– Ничего. Извини. Просто знаю, что были у нее кое-какие проблемы. Слушай, ты домой сама доберешься? А то я и подвезти могу.

– Нет, – отвечаю я. – Ты выпил.

Ухожу от него по уступу и вскоре выбираюсь на дорогу. Когда я наконец оборачиваюсь, Дэнни все еще стоит там. У меня ком подкатывает к горлу. Я задерживаю дыхание и сглатываю, пока ком не исчезает. По пути домой меня согревает поцелуй Тэя, но приятное чувство подпорчено жестокими словами Дэнни.

Эдди ведет себя тихо всю ночь. Он не желает со мной разговаривать.

 

Глава одиннадцатая

К моим волосам прилипла жвачка. Противный белый комочек на фоне темной копны кудряшек. В школьном туалете срезаю прядь со жвачкой ножницами, которые взяла в шкафу. При первой же возможности плюю на жвачку и приклеиваю ее к рюкзаку Эйлсы Фитцджеральд. Меня ловят на месте преступления и наказывают. Время ланча я должна провести в библиотеке под наблюдением.

В библиотеке оказывается Диллон. Он что-то торопливо читает перед экзаменом по теории бизнеса. Сидит за столом, обхватив голову руками. Рядом с блокнотом аккуратно разложены ручки.

– Что у тебя с волосами? – спрашивает он и выщипывает из моей шевелюры срезанную кудряшку.

– Эйлса и жвачка, – бурчу я в ответ.

– Фу, гадость какая, – морщится брат.

Сажусь рядом с ним. Я не говорю ему про то, что его чудесная подружка на все это смотрела и пальцем о палец не ударила. Да мне все равно, потому что на уме у меня одноединственное.

– Я стану фридайвером, – шепчу я.

Диллон смотрит на меня так, словно я только что объявила ему, что полечу на Луну.

– А я провалюсь, – говорит он.

Заглядываю в его блокнот. На страничке его почерком написано:

ПРОВАЛЮСЬ. ПРОВАЛЮСЬ. ПРОВАЛЮСЬ. ПРОВАЛЮСЬ.

И каждое ПРОВАЛЮСЬ жирно подчеркнуто красной ручкой, черной и еще раз красной.

Хватаю блокнот, вырываю из него эту страницу и сминаю в комок. А на следующей страничке пишу черной ручкой:

«Я Диллон. Я гений во всем».

Мой брат отрывает полоску бумаги с этими словами, складывает в несколько раз и убирает в карман.

После школы Диллон как Диллон. То ли хорошо сдал экзамен, то ли просто рад, что все позади.

– Как думаешь поступить с Эйлсой? – спрашивает он. – Надо было бы тебе с ней то же самое сделать.

– Да я бы сделала, только у меня жвачки не было. Но вообще-то я думала, что ты с ней дружишь.

– Не особо. Она просто таскается за мной везде, – говорит Диллон и чешет макушку. – М-м-м… Пожалуй, я кое-что придумал.

Он исчезает в своей комнате и возвращается с пакетом, в котором лежит что-то очень и очень тухлое.

– Фрукт какой-то, – говорит он. – Я про него забыл, а вспомнил только тогда, когда запашок пошел.

– Спасибо, – говорю я и морщусь от противного запаха. – Мне-то он на что сдался?

Иду за Диллоном в кухню. Он заворачивает непонятный – заплесневелый, ставший почти жидким – плод в несколько слоев фольги и укладывает в пластиковую коробку для сэндвичей.

– Вот. Как только окажешься близко от нее, разверни и сунь ей в сумочку.

– Вот спасибо, Дил! Не знала, что ты такой пакостник!

– Никогда не стоит недооценивать Дилмейстера.

Брат подмигивает мне, и я вижу искорки в его глазах. Как давно я их не видела…

Кладу контейнер на стол. У меня урчит в животе.

– Интересно, мама нам оставила что-нибудь поесть?

– Она звонила и сказала, что будет поздно.

В холодильнике нахожу только колбаски и половинку банки равиоли. Возиться с колбасками мне неохота, поэтому ем равиоли, не разогревая их. Вынимаю их вилкой из банки, держа банку над раковиной.

– Хочешь?

– Нет. Ну ты и толстая.

– Спасибо за комплимент, – бурчу я.

Когда я бросаю пустую банку в ведро, Диллон подходит ко мне сзади:

– А это твое новое хобби – оно никак не связано с тем парнем, а? Ну, с тем, с которым ты была на вечеринке?

– Нет, – вру я, опасаясь, как бы Диллон не рассказал об этом отцу, потому что отец может устроить мне домашний арест до скончания моих дней.

Меня слегка лихорадит из-за того, что я что-то скрываю от Диллона. У меня словно бы есть какая-то сила. Что же, если у него есть тайны, то у меня они тоже есть.

Позже, когда я принимаю ванну, слышу, как Диллон кряхтит, выполняя отжимания. А с другой стороны до меня доносятся голоса ссорящихся родителей.

– А что мне делать, Селия? Бросить тебя, чтобы ты гнила, валяясь в кровати?

Скрипят половицы. Отец ходит по комнате назад и вперед.

– Мне тяжело, Колин. Ты не понимаешь, как мне тяжело, – заплетающимся языком отзывается мать.

– Черт. Так уж тяжело забрать вещи из химчистки через пару улиц от нашего дома? Так уж тяжело купить пакет молока?

– Я думала, молоко купишь ты по пути домой.

Мне стыдно. Все молоко выпила я, но больше ничего не было.

– И на завтра мне нужен этот гребаный пиджак!

Слыша, как отец ругается, я вздрагиваю. Ему это не идет.

Вытягиваю руку и включаю холодную воду. Вода журчит около моей головы. Я начинаю дрожать. Когда вся ванна наполняется холоднющей водой, я поворачиваюсь на живот, делаю глубокий вдох и опускаю голову. Грудную клетку сотрясают спазмы, но я перебарываю их и держусь под водой, ухватившись пальцами за край ванны. После тридцати секунд боль отступает. Я не слышу ни кряхтения, ни ворчания, ни ругательств. Я думаю только об одном – о том, как я скольжу вдоль морского дна в серебристом гидрокостюме.

 

Глава двенадцатая

Тэй ныряет в прозрачную воду. Я любуюсь тем, как он скользит в глубину, вытянув перед собой сомкнутые руки. Он так красив и изящен. А я кажусь себе неуклюжим китом.

Мы с ним в месте под названием Сэндвич-Ков, это севернее пляжа Роузмарки, и здесь нас никто не найдет. Добраться сюда можно только на лодке, от пристани в Роузмарки, либо пешком через поля, поросшие чертополохом. Дно здесь не песчаное, а каменистое, вот почему вода такая прозрачная. Когда смотришь в глубину, кажется, что у воды красноватый оттенок.

– Поглядишь на тебя, так все легко и просто, – говорю я, когда Тэй выныривает.

– Потому что это и вправду легко и просто.

Надеваю маску и пробую еще раз. Несколько секунд сражаюсь с течением и мячиком выскакиваю на поверхность.

– Перестань бороться с водой, просто слушайся ее. Пусть она возьмет и несет тебя.

– Но я не могу погрузиться.

– А кто говорит о погружении? Как только ты оказываешься под водой – в этом смысле.

Я в отчаянии отталкиваюсь от него, отплываю подальше от берега и опускаюсь до самого дна. Здесь не так уж глубоко, но, как только я вижу дно, я хватаюсь за камень, чтобы удержаться. Секунда летит за секундой. Готовлюсь к тому, что мое сознание сейчас заполнят воспоминания. Камни на дне острые, их края впиваются в мои ладони, но я держусь крепко. Некоторые из них покрыты тонкими веточками водорослей, больше похожих на петрушку, чем на противные красные липкие водоросли, которые растут вдоль берега и в бухте. Морскую «петрушку» покачивает течение. Есть тут и раковины, прикрепленные к камням, – лиловые, черные и белые в крапинку. Воспоминания не приходят. Мне это неприятно, но, с другой стороны, легче на сердце. Здесь, внизу, я не лузерша. К тому же я стала намного легче. Верчу головой из стороны в сторону, чтобы растрепались волосы. Выпускаю изо рта пару пузырей воздуха и провожаю их взглядом, когда они улетают к поверхности.

Когда я шумно выныриваю на поверхность, Тэй встречает меня аплодисментами:

– Две минуты. Ты почти меня догнала.

Мы уплываем еще немного дальше от берега. Мне холодновато, но возвращаться не хочется.

– А ты на какую самую большую глубину погружался?

Тэй запрокидывает голову, лежа на воде:

– Не знаю. Почему всем так интересно – на какую глубину?

– А разве в дайвинге это не главное?

Тэй поднимает голову и обрызгивает водой мое лицо:

– Нет. Вовсе нет. Ладно, давай-ка нырять.

Он хватает меня за плечо.

– А здесь какая глубина?

Тэй вздыхает:

– Двенадцать метров примерно, но мы до дна опускаться не будем.

Отсюда мне виден маяк на мысе Ханури-Пойнт. Можно разглядеть и крошечные черные фигурки на берегу. Люди, которые приехали посмотреть на дельфинов.

– А вон там что? – спрашиваю я, указывая на море чуть в стороне от маяка, где обычно плавал Диллон и где, как правило, появляются дельфины.

Чувствую, как пальцы Тэя крепче сжимают мое плечо.

– Там глубже, – говорит он. – Там обрыв. Ущелье подводное. Метров сорок пять.

Я поеживаюсь.

– Бывал там?

– He-a. Нечего там делать. Ладно, хватит болтать. Пошли на глубину.

Обрыв. Самое дно залива. Я представляю дно, плавно понижающееся от берега, а потом резко обрывающееся в глубину. Вот куда мне надо отправиться. Вот куда мог уйти Эдди.

– Элси, вперед.

Только тут я замечаю, что невольно задержала дыхание. Выдыхаю, отвожу взгляд от Ханури-Пойнт и смотрю на Тэя. Не так уж это трудно. Я на него хоть целый день смотреть смогла бы.

Делаю три глубоких вдоха, как Тэй, и погружаюсь. Бью и бью по воде ногами, но двигаюсь, похоже, только по горизонтали. Наконец я сдаюсь и жду Тэя на поверхности. Слежу за его тенью, снующей туда-сюда, и насчитываю три минуты, – а ведь я не знаю, долго ли он пробыл под водой к тому моменту, как я начала считать. Когда он выныривает, вид у него такой, будто он только что увидел что-то волшебное. Его глаза сияют. Он обнимает меня и целует в губы. Его губы солоны, как море.

– Ладно, Эл, – произносит он, уткнувшись лицом в мою шею. – Пойдем-ка согреемся.

Обожаю, когда он называет меня «Эл», – сразу чувствую себя намного старше.

На обратном пути до Фортроуза я пытаюсь расспросить Тэя о разных тонкостях дайвинга, но он словно бы не слышит моих вопросов и рассказывает мне про разные камни, которые можно встретить на Черном острове.

– Ты видела слои разного цвета? – говорит он, указывая на линию берега. – Там – песчаник, черный сланец, известняк. Из песчаника племена пиктов вырезали фигурки. Если внимательно смотреть, когда идешь по берегу, иногда можно подобрать обломки их изделий. И окаменелость можно найти.

– А почему так много разных слоев? – спрашиваю я с притворным интересом.

Тэй подшибает камешек мыском кроссовки.

– Думаю, все дело в том, как много времени прошло. Из-за землетрясений почва сдвигается. А ты когда-нибудь думала обо всех тех людях, которые ходили по этому берегу до тебя?

– Да нет, не очень-то, – признаюсь я. – Тебе не кажется, что это немного страшновато?

– Нет. Это история. Просто удивительно, чего только не найдешь на берегу, если искать хорошенько.

– А под водой?

– Тоже, но на берегу интересного больше. – Он наклоняется и поднимает маленький черный камешек. – Видишь? Это окаменелость.

– А почему ты не любишь говорить про дайвинг? – спрашиваю я. – Это странно, если учесть, как хорошо у тебя это получается.

Я тут же злюсь на себя за то, что отвалила ему комплимент. Но мне важно знать.

– Все дело в том, как это красиво, – отзывается Тэй. – И мне не нужно об этом говорить. Это просто то, что я делаю. Это как дышать.

Я улыбаюсь:

– В смысле – как не дышать.

Губы Тэя трогает медленная улыбка. Он словно бы только что-то понял.

– Ты права. И я рад, что я могу не дышать вместе с тобой.

Позже я лежу в кровати, повернув руки ладонями вверх. Я медленно дышу пять секунд, задерживаю дыхание и выдыхаю секунд десять. После пяти таких циклов у меня кружится голова и хочется спать, но это ощущение проходит. Я делаю глубокий вдох и считаю до ста двадцати. Получается легко. Повторяю попытку. Считаю до ста сорока. Еще раз. До ста пятидесяти. Еще раз. До ста сорока. И еще раз. До ста тридцати пяти. Сбиваюсь со счета. Я гадаю, до скольких надо сосчитать, чтобы погрузиться на сорок пять метров.

 

Глава тринадцатая

Лодочный сарай – мой второй дом. Почти каждый день я встречаюсь с Тэем, чтобы понырять или просто поболтать. Мне это сходит с рук, поскольку маме я говорю, что после школы хожу в учебный клуб. Теперь, когда совсем недалеко до лета, темнеет гораздо позже, и бывает так трудно вспомнить, что пора домой. Иногда мы видим Дэнни, и я весело машу ему рукой, показывая, что он до меня не доберется. Он никогда не машет мне рукой в ответ, а Тэй ведет меня дальше и говорит, чтобы я не обращала внимания на его брата. Иногда мы заходим навестить Мика, но, как правило, он чем-то занят, и ему некогда с нами говорить. Он по-прежнему варит самый вкусный какао в округе, и у него всегда можно найти хороший набор журналов, посвященных дайвингу.

Всякий раз, когда мы заходим в воду, я стараюсь пробыть на глубине хоть капельку дольше, от восторга во мне бушует адреналин, и мне хочется погрузиться еще глубже. Десять метров, а потом – двенадцать, четырнадцать, шестнадцать и наконец – восемнадцать. Иногда со мной вместе погружается Тэй, а если нет, то он держится близко от поверхности и спускается ко мне, когда считает, что я пробыла внизу слишком долго. Если он не может встретиться со мной, он оставляет мне короткие заметки про дайвинг, и я сижу в лодочном сарае и читаю эти заметки. Они просто потрясающи – эти инструкции! Там множество советов, как увеличить объем легких, а еще бывают рисунки, на которых изображена я, и другие, где показано, как плавать по-дельфиньи и по-лягушачьи. Что делать в экстренных случаях – бросить балласт и всплыть на поверхность. Список важных моментов, о которых необходимо помнить. 1. Быть уверенной. 2. Никогда не погружаться в одиночку. 3. Разум должен руководить телом. А вот инструкций о том, как погрузиться глубже, нет. Не понимаю, почему Тэя это не интересует. Особенно это странно потому, что Мик мне говорил, что Тэй может погрузиться глубже кого угодно.

Я придумала для себя что-то вроде кокона, в который прячусь, находясь в школе. На уроках, посвященных повторению пройденного, я почти ничего не слушаю. Прячу записки от Тэя в учебниках и перечитываю их. Я и не думаю дополнительно готовиться к экзаменам. Мне все равно, сдам я их или нет. Не сдам – меня могут выгнать из школы, и тогда я буду заниматься дайвингом все дни напролет.

Улыбаюсь, глядя на картинку. Тэй изобразил меня в позе лотоса, с моих губ срывается речевой пузырь – такой, какие рисуют в комиксах. В пузыре написано: «Тэй – лучший учитель». Я любуюсь картинкой, и в этот момент что-то ударяет меня по уху. Мимо меня пролетает эластичный браслет и падает к моим ногам. Изо всех сил стараюсь не обращать на него внимание, но тут звенит звонок, и меня окружают со всех сторон.

– Что это у тебя? – Эйлса хватает рисунок, демонстрирует всем и рвет на мелкие клочки.

– Тебя не касается, – говорю я.

Эйлса хватает меня за волосы, а одна из ее приспешниц наступает мне на ногу.

– Я знаю, что это ты подложила гнилой фрукт в мою сумочку, – шипит сквозь зубы Эйлса. – И не надейся, что это сойдет тебе с рук.

Она опускает руку, в ее пальцах зажата прядь моих волос. Больно до слез, но я в школе не плачу. На выручку мне приходит Лара.

– Оставь ее в покое, – говорит она. – Найди кого-нибудь еще, над кем поиздеваться.

Эйлса смотрит на Лару, вытаращив глаза от удивления и раскрыв рот, и отталкивает ее в сторону:

– Так ты у нас решила заступиться за жалкую сестричку своего дружка, вот как?

С этими словами она гордо уходит прочь в сопровождении своих шавок.

Лара не трогается с места. Мне ничего не хочется говорить, но я говорю ей спасибо, потому что это вежливо. И только тут я догадываюсь, что она заступилась за меня из-за того, что хочет поговорить со мной о Диллоне.

– Я волнуюсь за него, – говорит она. – Он стал какой-то странный, рассеянный. У вас дома все хорошо? Понимаю – у него экзамены, но ведь и у нас тоже.

Я не поправляю ее, не говорю, что наши с ней экзамены еще не начались. Вот уж поиздевались бы надо мной Эйлса и ее подружки, узнай они, как мало предметов я решила сдавать.

– Да у нас все в порядке, – говорю я, гадая, рассказывает ли Диллон Ларе о пьянстве нашей матери и загадочных исчезновениях отца.

– Я так понимаю, у вас проблем выше крыши, – говорит Лара. – Если захочешь поболтать об этом…

Вид у нее искренне озабоченный, и мне жаль ее. Не хочется верить, что мой брат из разряда тех, про которых говорят «поматросил и бросил».

– Думаю, у Диллона все нормально, – говорю я. – Он просто немного переживает из-за экзаменов.

Но Лара права. Диллон ведет себя очень странно. Ему снятся страшные сны, он не ест еду, которую готовлю я, даже тогда, когда это здоровая пища. Нужно бы мне сходить с ним на море, растормошить его, отвлечь от книжек. А еще мне хочется еще раз спросить его о том, кого он искал на берегу в тот день. Новые воспоминания ко мне пока не приходили, и теперь, когда мне так хорошо и не страшно в воде, я начинаю думать, что они ко мне больше не вернутся.

 

Глава четырнадцатая

Волны прибоя высоки. Ветер так взбаламутил воду, что она стала белой, как яичная скорлупа. В лодочном сарае, где мы договорились встретиться, Тэя нет. Через несколько минут я слышу, как громко хлопает дверь яхт-клуба, потом становятся слышны голоса. Выбираюсь из сарая и выглядываю из-за угла.

На веранде – Тэй и Дэнни. У них разгоряченный разговор. Ветер заглушает голоса, но последние фразы до меня доносятся.

– Ты знаешь, чем должен заниматься, – говорит Дэнни.

– Да пошел ты, – отвечает Тэй и спускается вниз, прыгая через две ступеньки. Я ускользаю обратно в сарай и делаю вид, будто все время была здесь.

Приходит Тэй. Он явно нервничает. Негромко ругается, пинает все, что попадает под ноги. Обнаружив, что не осталось ни одной банки пива, он с такой силой хлопает дверцей моего шкафчика, что тот переворачивается.

– Я могу сходить и принести пива, если хочешь, – предлагаю я. Быстро соображаю, что сегодня в магазине «Со-ор» миссис Хэрис не работает. Другая продавщица обычно так занята обслуживанием покупателей, что я могла бы легко рассовать несколько банок пива по карманам, пока она заметит что-то подозрительное. А потом я просто убегу.

Тэй плюхается на пол и прижимается спиной к стене.

– Все нормально, – выдыхает он.

Прикуриваю две сигареты и отдаю одну ему. А он, даже когда злой, курит очень деликатно.

У него на переносице противный пожелтевший синяк. Заметив, что я смотрю на его нос, Тэй отворачивается, поэтому я молчу, но я догадываюсь: то, что я только что слышала, было не первой стычкой Тэя с Дэнни.

– А я вот не умею колечки выдувать, – говорю, немного помолчав. Вдыхаю дым и сжимаю челюсти, как мне показывал Тэй, но дым все равно вырывается из моего рта облачками по бокам.

Тэй обнимает меня и говорит, что эти облачка выглядят лучше. А я ничего не могу с собой поделать – опять смотрю на синяк у него на носу. Да там еще и маленькая ссадина.

– Похоже, сам себе заехал по физиономии во сне, – объясняет Тэй, осторожно прикасается к переносице кончиком пальца и морщится от боли.

Смотрю на него, сдвинув брови:

– Ты с кем говорил только что? С Дэнни?

– Ни с кем.

– Тэй, я слышала. Почему ты его послал?

– Ведет себя по-свински. Говорит, я должен больше помогать в клубе. Считает, что мне нельзя столько времени с тобой проводить.

– Ну и что? Я думала, ты не обязан ему подчиняться.

Тэй подтягивает колени к груди и тут же снова распрямляет ноги. Похоже, никак не может успокоиться, потому и не сядет поудобнее.

– Он говорит, что ты… что ты слишком ранима.

И тут я понимаю, что Дэнни рассказал Тэю про Эдди. Не стоило мне злить его, не стоило махать ему рукой то и дело. Очень может быть, что на днях он видел, как я плакала.

– Он рассказал тебе про Эдди, да?

Минуту Тэй молча курит. В первый момент мне становится страшно, и я думаю, что Дэнни был прав: Тэю просто все равно. Но, может быть, он не услышал моего вопроса?

– Тэй?

Он поворачивается ко мне, кладет сигарету на пол и прижимается лбом к моему лбу. Потом отстраняется и берет сигарету.

– Я знаю про Эдди, – говорит он. – И мне очень жаль. Почему ты не рассказала мне о нем?

Он не смотрит на меня с сожалением, качая головой. В его взгляде я читаю только разочарование, обиду на то, что я не рассказала ему обо всем сама. И еще что-то. Кажется, восхищение.

– Я даже представить не могу, каково тебе, – говорит Тэй. – Но ты знай: если хочешь, можешь говорить об этом. Наверное, не хочешь, иначе бы сказала.

Я так рада тому, что он не убегает от меня. Целую его в губы, и мне приходится сдерживать себя, не то я его просто съем. Да и он, похоже, изголодался по мне. А потом, когда поцелуи уносят весь мой страх и когда я чувствую, что Эдди смутило мое поведение, я рассказываю Тэю все. Про тот день, когда исчез Эдди, про полицейское расследование, про вспышки воспоминаний, случающиеся со мной. Все время, пока я говорю, Тэй крепко обнимает меня. Я не вижу его лица, но знаю, что он слушает меня, потому что слышу его легкое дыхание и чувствую, как он ласково гладит мои волосы. Раньше я никому не рассказывала эту историю. Все, с кем я знакома, либо уже всё знают, либо не надо им этого знать. Я рассказываю Тэю и о том, как распадается наша семья, о том, что Диллон почти ничего не ест, о его страшных снах.

– Он просыпается ночью и вопит: «Отпусти его!» И во всем этом виновата я.

Тэй сжимает мою руку:

– Ты ни в чем не виновата, Эл.

Я отстраняюсь и смотрю на него. Его глаза блестят, он торопливо утирает слезы.

Я готова рассказать ему свою самую большую тайну.

– Нет, это я виновата, – говорю я. – Я должна была держать Эдди за руку все время, пока мы были в воде. Я не должна была отпускать его руку, а я отпустила.

– Не вини себя. – Тэй хватает меня за плечи. – Ты ни при чем. Ты была совсем маленькая. А вода у здешних берегов так непредсказуема. Подхватит водоворот или сильное течение – и невозможно ни за что ухватиться. Поверь мне, я знаю.

Он протягивает мне новую сигарету и говорит, что хотел бы больше узнать про Эдди. Мы сидим и курим, и я рассказываю ему разные истории про брата. Когда я рассказываю про то, как Эдди вцепился в собачий поводок, Тэй смеется.

– А что с ним было не так? – спрашивает Тэй, когда я беру перерыв в рассказывании историй.

Я едва заметно вздрагиваю от этого вопроса, но тут же понимаю, что вопрос нормальный, нет в нем ничего особенного.

– Было кое-что. На самом деле что именно – этого мы не знаем. Мама нам так и не сказала. Врачи говорили то одно, то другое, но, похоже, все было вызвано тем, что, когда он рождался, ему не хватило кислорода.

– Прости, – говорит Тэй. – А по твоим рассказам он такой славный.

Когда мне уже почти пора уходить, становится грустно. Давно я никому не рассказала про Эдди, не делилась им с кем-то. Я не просто отдала частицу себя. Нет, у меня такое чувство, словно Эдди во мне стало еще больше. Но тут ощущение вины возвращается с новой силой.

– Самое ужасное, – говорю я, – это то, что мы не знаем, что с ним случилось. Иногда мне кажется, что мы все ждем, что он вот-вот появится. Жаль, что мы не можем разыскать его, чтобы попрощаться с ним, как полагается.

Тэй скованно кашляет. Мне неловко из-за того, что я взвалила на него эту ношу. Смотрю на него. Нет, он просто закашлялся.

– Можешь с ним попрощаться мысленно, – тихо говорит он. И добавляет: – Может быть, это и хорошо, что тебе не пришлось на него смотреть. Тело, долго пробывшее под водой, и на человека-то мало похоже.

Мое сознание тут же заполняется образами зомби.

– Даже не верится, что ты только что это сказал.

Я изо всех сил пытаюсь представить Эдди под водой – живого. Его темные курчавые волосы раскачивает подводное течение, его губы красные, он улыбается. Только за этот образ мне хочется держаться.

– Прости, – смущенно повторяет Тэй. – Жаль, что я не мог ничем помочь.

Я поворачиваюсь к нему:

– Кое-что ты можешь сделать.

– Конечно, что угодно, – шепчет Тэй.

– Помоги мне погрузиться там, где обрыв.

Тэй смотрит на меня раскрыв рот.

– Ни за что, – решительно заявляет он.

– Да, – киваю я. – Думаю, именно там Эдди встретил свой конец. Я хочу опуститься туда и увидеть.

– Как ты думаешь, что ты там найдешь? – Глаза Тэя полны ужаса.

– Ничего. Не знаю. Дело не в том, что я думаю, будто бы он все еще там, но я просто хочу оказаться там, где он погиб. Понимаешь, это что-то наподобие того, как если кто-то погиб при автомобильной аварии и родственники отправляются на то место, где это случилось, чтобы оставить там цветы и записки. Вот это я хочу сделать.

– А если кто-то упал в реку и утонул, родственники кладут цветы на мост или на берег реки. Не бросают в реку.

– Только потому, что не могут в реку погрузиться. В этом вся разница, Тэй. А я могу. Я знаю, как это сделать. Это единственный способ закончить все это.

– Нет, это не способ закончить все это. Лучший способ – начать жить своей жизнью.

– Ты только что сказал, что готов сделать для меня что угодно.

– Я бы сделал. Но там слишком глубоко. Это невозможно. Тебе придется задержать дыхание на четыре минуты по меньшей мере.

– Я только хочу попрощаться.

Тут Тэй поворачивает меня к себе и крепко обнимает:

– Ладно. План будет такой. Я это обдумаю. Но на какое-то время нам надо затихнуть и держаться подальше бухты и Дэнни.

– Я от дайвинга не откажусь.

– Я об этом не говорю. Я говорю: надо позаботиться о том, чтобы нас никто не видел. Мы будем погружаться по ночам.

– В темноте?

– Да, в темноте еще лучше. Это как с картинами. Нужно всегда смотреть на картинку с разных точек.

– Ничего не понимаю. О каких картинках ты говоришь? О море?

– О дайвинге. Каждое погружение – особенное. Два человека погружаются вместе, а впечатления у них разные. И если ты будешь погружаться в одном и том же месте в разное время дня, все будет по-разному. С картинками – то же самое. Если посмотришь на картину при другом освещении или даже совсем без света, увидишь все иначе. Ты так не думаешь?

Я вздергиваю брови:

– Ты с ума сошел? Погружаться там, где обрыв, опасно, а делать это в темноте – нет?

Но при этом во мне закипает волнение. Меня тянет в темноту.

– По ночам море оживает, – говорит Тэй.

Он целует меня в ключицу и запускает руку под мой джемпер. Я не останавливаю его. Его рука ложится на мою грудь, и у меня слегка кружится голова. Я не знаю, в чем дело, – то ли я выкурила слишком много сигарет, то ли меня сводят с ума ласки Тэя… но я позволяю ему уложить меня на пол. Он говорит мне, какая я вкусная. Я жду, что появится Эдди и заставит меня все прекратить, но Эдди не появляется.

Тэй неожиданно останавливается сам. Он одергивает мой джемпер. У него встревоженный вид.

– Спасибо тебе за то, что ты не убежал от меня, – говорю я.

– С какой стати мне убегать? Это глупо. Я никуда не уйду. – Руки Тэя крепче обнимают меня.

– Я тоскую по нему, – говорю я. – Я так скучаю по своему братику.

 

Глава пятнадцатая

На следующий день Тэй другой. Пытаюсь приласкаться к нему, чтобы мы продумали наше ночное погружение, но его руки скованны. Мне не по себе.

– Что-то случилось? – спрашиваю я, глядя на Тэя снизу вверх.

– Ничего.

– Ладно. Знаешь, если ты считаешь, что погружаться там, где обрыв, для меня невозможно, значит, мне надо упражняться. Наверняка есть места, где я могла бы поучиться погружаться глубже. На тридцать метров, может быть.

– Элси, перестань. Не получится.

– Ты о чем?

Я не понимаю, что он имеет в виду, но знаю, что мне это не нравится. У меня перехватывает дыхание, бросает в жар.

– Я о том, что в ближайшее время буду порядком занят и не смогу с тобой видеться так уж часто.

– Я тоже буду занята, у меня на следующей неделе начинаются экзамены, но я все равно смогу найти время для тебя.

– Нет. Нам нельзя видеться.

– Что случилось? Только вчера мы собирались начать секретные погружения по ночам, а сегодня ты меня… бросаешь? – А ведь еще вчера я подумала о том, что все слишком хорошо для того, чтобы быть правдой. – Это из-за того, что я тебе вчера рассказала про Эдди? Какая же я дура. Не знаю, с чего я взяла, что ты все поймешь. А если это так, то это уж совсем нечестно, потому что это ты затащил меня в воду и заставил думать про все это. И вот теперь ты хочешь смыться, потому что кишка тонка?

– Нет, все не так.

– Да? Ну, тогда, значит, все это из-за Дэнни. Не могу поверить, что ты такой трус. С какой стати ты его слушаешься, если ежу понятно, как он тебя ненавидит?

– Не надо, Эл. Это не связано ни с кем. Все дело во мне. Я не хочу причинить тебе боль.

– Уже причинил.

У меня дрожит голос.

– Прости, – бормочет Тэй. – Тебе будет лучше, если меня не станет в твоей жизни.

Все бессмысленно. Ничего не могу понять. Он смотрит на меня, словно видит что-то у меня на лице. Я притрагиваюсь к щеке, но… щека как щека, ничего на ней нет. А Тэй протягивает руку и гладит мою щеку… снова и снова… и в конце концов мне становится страшно.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

Тэй отдергивает руку с таким видом, словно его ударило электрическим током. А потом он страстно целует меня в губы. Так страстно, что мне по-настоящему больно. Он обнимает меня так, словно хочет ощутить меня целиком. Я пытаюсь отстраниться и стукаюсь затылком о стену.

– Прости, – выдыхает Тэй.

Он, пошатываясь, отходит от меня, собирает свои вещи и уходит.

Я иду за ним, но, выйдя из лодочного сарая, вижу, что его нигде нет.

Почти минуту я не в силах пошевелиться. Мне некуда идти. Потом я вхожу в воду. Все глубже и глубже. Я даже кроссовки не снимаю. Даже не знаю, вправду ли море оживает ночью. Здесь вода кажется черной и безжизненной.

Дома, час спустя, я лежу в кровати, не сняв промокшую одежду, и плачу. Раньше я так не плакала. Теперь слезы беззвучно текут по моему лицу. Я не рыдаю, потому что, если я буду рыдать, из моих легких выйдет воздух.

 

Глава шестнадцатая

Диллон сохнет на глазах. Кожа у него стала сморщенная, она шелушится, а ключицы у него так выпирают, что того и гляди проткнут кожу. Костяшки пальцев разбухли, на них выступают капельки крови. Ему это явно причиняет боль, он то и дело потирает руки и дует на пальцы. Если бы я не знала, что это не так, я бы решила, что он с кем-то подрался и раскровил пальцы.

Босыми ступнями Диллон собирает песок в кучку. Собрав очередную горку, стряхивает песок с подошв и начинает все сначала. Теплей дня, чем сегодня, в году еще не было, и мы с ним в бриджах. Поход на пляж отвлекает меня от мыслей о Тэе и от тупой боли в затылке.

– Что мы такое делаем? – спрашиваю я, подсыпая песок на сделанную Диллоном горку. – Русалку?

– Тебе сколько лет-то? Двенадцать? Ладно, можешь заняться хвостом.

– Это нечестно. Я хочу верхнюю часть слепить.

– Нет уж, это мужская работа.

Толкаю Диллона, и он валится прямо на кучу песка и распластывает ее спиной. А я проворно набрасываю песок ему на живот, стараясь не попадать на лицо. Он хохочет, и его щеки розовеют. Такими розовыми я их не видела уже давно. Тут и я начинаю хохотать до слез.

– Ну, уж тогда зарой меня совсем, – говорит Диллон, едва не кашляя от хохота.

Мы вместе роем яму, и Диллон ложится в нее. Я начинаю зарывать его и обращаю внимание на морщинки на лбу брата – раньше их не было в помине. Пытаюсь разгладить их кончиками пальцев. Песчинки с моих ладоней попадают Диллону в глаза, и он кричит на меня. Его лицо становится сморщенным, словно серединка кочана капусты.

– Расслабься, – говорю я. – Я тебя просто очищаю. Это такой скраб.

Я чувствую, как песчинки скребут мою кожу, когда я провожу пальцами вдоль морщинок.

Когда из песка торчит только голова Диллона, сажусь рядом с ним и смотрю на море. Вода спокойная, штиль. Такое чувство, что я могла бы взять все море ладонями, поднять его, и оно бы не стекло с моих рук. Забавно, как может выглядеть вода, какое от нее может быть ощущение в разные дни. Я начинаю понимать, что имел в виду Тэй, рассуждая о взглядах на картины при разном освещении.

– Я скучаю по таким дням, – говорю брату. – Когда у тебя закончатся экзамены, мы сможем почаще вот так ходить на море и устраивать пикники, как раньше?

– У тебя тоже экзамены, не забыла? – спрашивает Диллон.

– Все будет нормально. Все говорят: не сдать технологию невозможно, так что один экзамен, как минимум, у меня в кармане.

Улыбаюсь Диллону самой широкой улыбкой, на какую только способна.

– У тебя все в порядке? – спрашивает он. – Вид у тебя такой, будто ты плакала.

– Все будет хорошо, – отвечаю я, хотя не знаю, будет ли когда-нибудь хорошо. – Ну так что, скоро на пикник?

– Само собой. Только без сэндвичей. Я не большой любитель сэндвичей с песком.

– Диллон, между прочим, ты совсем не толстяк, – шепчу я.

Песок хрустит и разлетается в стороны, когда мой брат освобождается из своего кокона.

– Пошли домой, – говорит он.

 

Глава семнадцатая

Мы с Диллоном приходим домой как раз тогда, когда отец собирается уехать. Он несет к машине последнюю коробку. Мама стоит у ворот. Тушь размазана по ее лицу.

– Я этого не заслуживаю, Колин, – говорит она в промежутке между сдавленными рыданиями.

Отец видит нас с Диллоном, стоящих на дороге.

– Присматривай за детьми, ладно? – говорит он маме.

Он хлопает крышкой багажника и неторопливо идет к двери машины.

Диллон бежит к нему.

– Не уходи, папа! – кричит он.

– Я не насовсем, – отзывается отец. – Нам с мамой просто нужно какое-то время пожить врозь. Я вернусь, ты понимаешь, дружище?

Отец и Диллон долго стоят обнявшись. Я надеюсь, что отец заметит, что Диллон – кожа да кости.

Иду к маме и обнимаю ее. Она держит в руках отцовский географический атлас.

– Тебе будет лучше без него, – говорю я, кивая на отца, и она прижимается ко мне.

Я думаю… может быть, мне и вправду хочется, чтобы она пережила это, чтобы хоть кто-то на свете понял, каково мне, чтобы хоть кто-то узнал, каково это – быть брошенной человеком, которому ты верила больше всех. Но на самом деле нам всем будет легче без отца. Диллон и мама в один прекрасный день поймут это.

Отец уезжает. Диллон пулей летит в дом. Проходя мимо нас, он выхватывает атлас из рук мамы и швыряет его в заросли сорняков.

– Это из-за тебя он ушел, – цедит Диллон сквозь зубы. – Лучше бы ты ушла.

Никогда не видела его таким свирепым. Отцу всегда удавалось испортить немногие хорошие дни, когда мы с Диллоном бываем вместе.