Глава I

Кризис, побег из провинции, первые встречи в Москве

Когда вернувшийся от руководства начальник отдела маркетинга сообщил Паше Крючкову, что тот должен сейчас же писать заявление об увольнении, молодой менеджер было смутился, разволновался, хотел если не взбунтоваться, то возразить (никакого желания покидать рабочее место у него не было). Однако, глядя на коллег, что безропотно чертили на белых листах: «Прошу уволить меня по собственному желанию….» — вздохнул, склонил рыжеволосую, напоминающую поставленную вертикально дыню «торпеда» голову над канцелярским столом и тоже заскрипел ручкой.

Плохие продажи, кризис, долги — это причины. Следствие — приговор, вынесенный учредителем специалистам, которые, по его мнению, оттягивали столь необходимые средства.

«Менеджеры отдела не окупают свой хлеб». Хм… С этим можно поспорить. Но взяла верх разумная мысль о предстоящем расчете, Павел решил смириться и не возражая выполнить распоряжение. Сумма в конверте перекрывала официальный оклад, положенный при сокращении. Официальная часть составляла мизер, хватало лишь на проезд и обеды в местной столовой, тогда как конверт обеспечивал прочие нужды. Общий доходец даже позволил отдохнуть три недели на побережье в Турции. Разве мог Павел представить, что по возвращении из отпуска, когда душа еще дышит соленым прибоем и ночью во сне еще грезится шум набегающих волн, когда вот он, еще не облез, средиземноморский загар, и столько накоплено сил для работы, столько обдумано планов на будущее… Разве мог он помыслить, что его (ведь он так усердно работал, старался, даже добился заметных успехов) попросят освободить место?

— У фирмы большие проблемы — долги, — приватно шепнул ему теперь уже бывший начальник.

Павел с пониманием кивнул головой, справившись на всякий случай: что делать дальше?

— Не знаю, — ответил бывший начальник, — у нас маленький городок. Можно, конечно, здесь попытаться устроиться. Или поехать в Москву. Там с ентим вопросом значительно проще.

Дела отбрасывались, словно балласт, мешающий очень поспешному бегству. Сотрудникам объявили: к утру арендуемое помещение отдела маркетинга должно быть свободно. Пребывая в глубокой задумчивости, Павел собирал свои вещи. Он складывал в крепкую сумку из полиэтилена тетрадь с кое-какими контактами (некоторыми наработками за полтора года службы), пачку чая и сахара, чашку с изображением Валаамского монастыря, часы-сувенир, раскладной календарь, беджик с названием фирмы и его именем, который еще так недавно весело и представительно переливался глянцем на региональной выставке.

Коллеги Павла так же, как он, сосредоточенно паковали вещи. Никто не переговаривался; все и так было ясно. Только Женя Сафонов продемонстрировал Леше Попову сигаретную пачку, и они, прервав шуршанье бумагами, отправились подымить.

В конце рабочего дня начальник отдела маркетинга пожелал бывшим своим подчиненным удачи и заверил, что расчет будет честным, в бухгалтерии, через четыре недели.

Павел в последний раз оглядел уже ставший родным и привычным скупой интерьер кабинета, вздохнул и, держа в руке сумку с вещами, вместе со всеми двинулся к выходу. У здания офиса он задержался и, прощаясь с освещенными окнами, поежился от промозглого ветра, робко ступил в темноту. Он не был готов к такому повороту событий. Он только и слышал: «У нас все растет, развивается, поднимается на новый, значительный уровень…»

А получается, все росло, чтобы так неожиданно рухнуть!

Павел Крючков проживал на окраине города в квартире в ветхой хрущовке. Две комнаты с кухней и совмещенным, пахнувшим плесенью санузлом он делил со своей мамой-пенсионеркой. Его страдающая от ревматизма престарелая мама работала на полставки уборщицей на железнодорожном вокзале. Павел мечтал, что когда-нибудь скажет ей: «Хватит горбатиться! Ты заслужила спокойную старость». Только пенсии матери не хватало даже на коммуналку. А заработка Павла не хватало на двоих. К тому же Павел тайно мечтал о женитьбе. Дело это затратное, и, по справедливым представлениям юного менеджера, семейную жизнь негоже устраивать без лишней копейки в кармане. Павел Крючков не был циником, но, глядя вокруг, пришел к выводу, что в этом мире деньги решают практически все. А их-то хронически недоставало.

Как-то, выслушав его рассуждения, сосед Валера Манилов заметил: «Ты, Паша, так всю свою жизнь копить будешь, а потом уложат тебя в лакированный гроб, только идти за ним некому будет. Тьфу ты! Прости меня, не обижайся. Впрочем, как хочешь».

Ночью Павлу привиделся черный резной лакированный гроб. Невесты у него не было. И на следующий день он, еле дождавшись конца рабочего дня, побежал в турагентство и потратил свои сбережения на Турцию.

— Меня уволили. Я безработный, — без всяких прелюдий брякнул с порога Крючков.

Мать ахнула и отступила. Павел бросил сумку у входной двери и принялся раздеваться.

— Что же нам делать, сынок? Как же теперь, а? — опустив руки, запричитала пожилая женщина.

— Буду работу другую искать, — мрачно проговорил Павел.

— Так нет же ее — работы. Везде увольняют. Кругом кризис. Кризис! Будь он неладен.

— Найду что-нибудь. Не здесь, так поеду в Москву.

— В Москве ждут тебя, что ли? Ты погоди. Я у себя на работе спрошу. Может, у нас чего-нибудь подберется.

— У вас? Человеку с высшим экономическим? Сомневаюсь, — проворчал Павел, проходя в комнату.

Плохие прогнозы касательно трудоустройства в родном городке замаячили, как семафоры. Павел отправил свое резюме на предприятия, располагавшиеся в трехчасовой досягаемости, но отовсюду писали ответы: «В новых сотрудниках необходимости нет».

— Ек макарек… Чувствую, надо ехать туда самому разговаривать, — Павел не верил ответам секретарей, которые могли запросто не доводить его сообщения до своего руководства. Наш герой возжелал личных встреч с потенциальными работодателями. Пасмурным утром Павел надел единственный в своем гардеробе деловой костюм, нацепил не по холодной осенней погоде элегантный тоненький плащ, сунул ноги в новенькие, еще не разношенные полуботинки, прикрыл голову кепкой. В огромном портфеле он прихватил с собой аккуратно уложенные: распечатанное резюме, институтский диплом, блокнот с адресами, карандаши, ручки, паспорт; вышел из дому и направился к остановке автобусов.

В первом же месте Крючкова ждала неудача. Для начала охранник на проходной предприятия полимерных изделий докучливо прицепился с расспросами: кто он такой и что ему надо? Павел не хотел объясняться с приставучим охранником и требовал связи с начальством отдела маркетинга либо отдела продаж.

— Да нету таких тут начальников. А вон, идет главный инженер. Он теперь здесь за все отвечает. У него и узнайте, — буркнул охранник, заметив через оконце сторожки субъекта, шагающего в сторону административного корпуса.

Павел кинулся за главным инженером. Когда тот исчез за дверью кирпичного здания, Павел остался в полном одиночестве.

Главного инженера он настиг в вестибюле. Уже стоя на лестнице, этот небритый мужчина застыл, обернулся, близоруко прищурил глаза и, нервно задергавшись, взвизгнул:

— Я сейчас не могу ничего обсуждать! В бухгалтерии никого нет! Директора нет!

Приходите через неделю!

— Но я только хотел узнать… — опешив, пробормотал Павел.

— А вы кто? Вы не коллектор? — сбавив тон и сильнее прищурившись, спросил главный инженер.

— Нет. Я сюда по поводу трудоустройства пришел.

— И кто вас сюда пригласил?

— Никто. Я сам пришел.

— Завод не работает. Так что вы не по адресу, — с раздражением проговорил инженер и заспешил восвояси.

Подметки новеньких полуботинок Крючкова вновь замелькали мимо ангара, рядом с которым уныло стояли холодные грузовики. Прижимая портфель к животу, Павел плелся на проходную. Порывы осеннего ветра гудели в поддонах, сваленных грудой на пандусе, и волокли от закрытых ворот по асфальту пустую коробку.

План поиска работы с оббиванием порогов закончился полным провалом. Обойдя с десяток организаций, Павел сдался. К концу недели он был вымотан, обессилен, простужен и близок к отчаянию. Так он оказался перед начальником железнодорожной станции, и тот, деловито пошевеливая пышными усами, сообщил, что в ремзону его взять не может, но, ввиду недостатка технических средств, привлечет в качестве грузчика: разгрузить товарный вагон стоит триста рублей. Пять мужиков управляются с этой работой за три часа.

— И ты хоть завтра можешь присоединиться к бригаде.

— Пятидесятитонный вагон и триста рублей на пятерых заработку. — Павлу вдруг захотелось треснуть по голове похожего на твердого майского жука начальника станции. Но он проговорил только:

— Разгружай сам свои вагоны, мудрило.

Матери, которая в это время мыла полы, Павел сообщил, что начальник станции — жлоб и гад.

Добравшись до дома, Крючков налетел на заметно надрызгавшегося алкоголем соседа Валеру Манилова и неожиданно для себя заявил о желании присоединиться к веселью. Через десять минут они очутились на рынке и по настоянию Валеры купили водку у «проверенных азербайджанцев». «Золото славян» — так называлась водка.

— Никогда она меня еще не подводила, — ответил на этот раз немногословный Валера, когда Павел выразил подозрение, что это какая-то ядовитая дрянь. — Пить можно, убирает в хлам, — уточнил Валера.

Аргументов для возражения не было. И «Золото славян» перекочевала во внутренний карман куртки Манилова.

Распивать водку соседи решили в тепле — на лестничной клетке подъезда. После первой же стопки у Павла замутилось сознание, но его собутыльник заметил, что так оно и бывает. «Но, когда хлопнешь вторую, а затем третью, — объяснял он, — тогда отпускает. Выводит на другой уровень ощущения и миропонятия».

Павел послушно следом за первой выпил вторую и третью. Что было дальше, он смутно помнил.

Вонючий дым сигарет.

Холод от сквозняка.

Звон в ушах и пошатывание.

Подкашивающиеся ноги. Хватание за перила и шею Манилова.

Выкрики: «Падлы! Стервы! Убью… хрррр..!»

Звон бьющегося стекла. Грохот падения.

Целование холодного кафеля.

Чернота.

Тошнота, рычанье, дикая судорога по всему телу, кислый запах блевоты.

Вновь чернота.

Очнулся Павел у себя дома. Он, как был в одежде, лежал на диване. Было темно, только оранжевый свет фонаря лился в окно сквозь раскрытую штору.

На счастье, мать ушла в ночное дежурство, и в квартире никого не было. Павел прошел в ванную комнату, где долго разглядывал свое конопатое с позеленевшей кожей лицо. Странные, противоречивые чувства метались в душе. Во-первых, он радовался, что не умер от отравления водкой. Какая-то тихая эйфория переполняла его, как солдата, который прошел невредимый жестокую битву. Вместе с тем он чувствовал стыд. Вдруг ему стало страшно. Представился завтрашний день — бесперспективный, бессмысленный. Ему мерещился осуждающий взгляд уставшей, тяжело работавшей матери. И сразу же неожиданно волновала внезапная радость, что мать на работе и безобразной картины позорного пьянства не видела. И еще какие-то светлые мысли насчет силы народного духа и любви к родимой сторонке непонятно откуда волнующе вспыхивали в голове.

С трудом оторвавшись от зеркала, где цветными осколками открывался ему полный мазохистских восторженных откровений безжалостный мир, Павел налил воду в ведро, взял тряпку и отправился убирать на лестнице.

Последующие три недели Павел Крючков провел в состоянии анабиоза. Все, что он делал, происходило без участия воли — автоматически. Каждый день он просыпался в восемь утра, два часа лежал, безрезультатно пытаясь заснуть, часам к десяти поднимался, шел в ванную, принимал душ, съедал бутерброд, пил чай, садился в кресло, включал телевизор и смотрел новости. С телеэкрана лился поток информации:

«Дефляция, токсичные акции, волатильность рубля, уровень капитализации, изменение цен паев ПИФов, фондовые индексы РТС и ММВБ, «быки» встретили день… меры по стабилизации, обрушение рынка, помощь правительства для АвтоВАЗа, процедуры банкротства, повышение ставок кредитования, низкие цены на нефть» и т. д.

Президент и премьер раскатывали по всему миру, решали проблемы глобального кризиса, распекали зарвавшихся олигархов, открывали поликлиники и детсады. Депутаты с лоснящимися, самодовольными лицами успокаивали, что последствия кризиса будут преодолены. Павел целыми днями сидел перед телеэкраном, ничего не понимал и никому не верил. Он хоть и пытался, не мог уразуметь, как все то, что работало, строилось и приносило хорошую прибыль, теперь обесценилось, остановилось и ушло за долги. Дело попахивало мегаразводкой, целью которой служило обнуление активов с последующей скупкой за гроши: заводов, домов, пароходов, рабочих-специалистов, возможно и его самого тоже. Работать за кусок хлеба Крючков не хотел. Меж тем новости прерывала реклама счастливой, насыщенной, полной любви, достатка и уважения к человеческой личности жизни.

Каждый вечер Павел встречал с работы больную, изможденную мать. Отправлялся на кухню, разогревал ужин.

— Как у тебя дела? — спрашивала мать.

— Нормально, — избегая глядеть ей в глаза, отвечал Павел.

Мать обычно вздыхала, жаловалась на давление и прострелы в спине. Ее вздохи ранили Павла сильнее упреков и заставляли чувствовать себя еще горше. Тогда он спешил в свою комнату, закрывался, падал ничком на диван, где долго и неподвижно лежал. Или же, ничего не сказав, одевался и уходил шляться по безлюдному городу.

Один раз, когда на душе было особенно тошно, Павел брел меж панельных коробок-домов под черным, покрытым холодными звездами небом. Он достиг темного парка, где любил гулять когда-то в счастливом и очень далеком, словно приснившемся, детстве. Месяц зверским серпом высунулся из-за тучи. Что-то невыразимое вдруг навалилось на плечи, сдавило невидимыми клещами горло. Павел стал задыхаться, остановился, огляделся вокруг, заметил скамейку, с трудом доволочил до нее ослабевшие ноги и, упав на сиденье, запрокинул голову вверх. Месяц, звезды, макушки деревьев задрожали, расплылись, поползли в сторону. По щекам, обжигая, неудержимым потоком хлынули слезы. Ощущая горечь во рту, Павел заговорил сам с собой: «Вот так вот… Остаться здесь и замерзнуть к утру. Не жалко. Они там все хорошие, да! А я никому ненужный долбак! И на хрен мне все это нужно?!» Ответ на вопрос не последовал, и Павел долго сидел, обливаясь слезами, крепко сжав кулаки.

Он сидел неподвижно, пока пробирающий холодом ветер не заставил его подняться и бежать прочь. С чувством непонятно откуда явившейся внутренней твердости Крючков вышел из парка и заспешил в сторону дома.

Деньги были необходимы как воздух. В положенный день Павел Крючков получил свой конверт. Пересчитав наличность, он в недоумении уставился на бухгалтера Веру.

— Это что, все?

— Да, все, — невозмутимо ответила Вера.

— Почему так мало?

— А ты посчитай, сколько у тебя было рабочих дней в прошлом месяце. Ты же отпуск гулял?

— Да.

— Ну вот… — объяснила Вера.

— У нас же отпуск оплачивается, — повысил тон Крючков.

— Так ты получил все на карточку.

— Получил. А конвертная часть?! — закричал Павел.

— Чего ты орешь на меня?! — раскрасневшись, взвизгнула Вера. — Не надо здесь, Паша, орать.

— Хорошо, — на этот раз тихо, надтреснутым голосом произнес Павел и, на ходу запихивая свой конверт в карман куртки, вышел.

Он решительной поступью направился в кабинет учредителя.

Миновав пустующий стол уволенной секретарши, Павел без стука ввалился в кабинет, куда обычно все заходили чуть не на цыпочках. Генеральный директор, он же учредитель компании, восседал за широким дубовым столом. Он угрюмо уставился на визитера:

— Чего тебе?

— Мне кажется, вы меня обокрали, — дрожащим голосом заявил Павел.

— Что?! — рявкнул учредитель, приподнимая из кресла свое массивное тело. На лакированной плеши его большой головы забликовали отсветы висящей под потолком электрической лампы:

— Повтори-ка, я не расслышал?

— Я только что получил конверт в бухгалтерии. Там были деньги. Но сумма в три раза меньше, чем я должен был получить.

— Ах, конверт! — гаркнул учредитель, подаваясь вперед, упершись руками в столешницу. Вид его был ужасен.

Однако на этот раз Павел не дрогнул.

— Вера сказала, что из расчета вычли деньги за отпуск. Считаю это несправедливым, — твердо проговорил он.

— Конверт — это вообще не твоего ума дело. Конверт — это, считайте, моя добровольная помощь. И мне решать, получите его вы вообще или нет, — на сей раз спокойней проговорил учредитель.

В дверь постучали. В кабинет вошел бывший начальник Крючкова. Он окинул пристальным взглядом Павла, буркнул:

— Привет.

— Я, кажется, все объяснил. Ну так идите, идите отсюда. У меня нет больше времени, — пыхтя от сдержанного негодования, продолжил речь учредитель, обращаясь к Крючкову.

— Когда я устраивался на работу, мы о другом договаривались. Чего смотришь на меня, Максим? Где твое честное слово? — напал на бывшего начальника Павел. — Я не уйду, пока со мной по-человечески не рассчитаются.

— А с тобой разве не расплатились? — озабоченно поинтересовался Максим. — Ты же получил конверт.

— Там не те деньги. Мне не доплатили.

— Павел, у нас отпуск не оплачивается. Иди домой подобру-поздорову.

— Не пойду. Я и так слушал ваши идиотские советы. Просто вам наплевать на меня и на все, о чем мы договаривались.

— Пошел отсюда вон! — разрываясь от злости, закричал учредитель.

— Павел, уйди по-хорошему, а то знаешь… — уговаривал бывший начальник.

— Вы мне угрожаете? — интересовался Павел, не трогаясь с места.

Уговоры, угрозы, истеричные возгласы, обвинения и возражения продолжались еще минут десять.

— Хорошо, — наконец изрек учредитель. — Крючков, иди в бухгалтерию. Я сейчас распоряжусь; тебе сделают перерасчет.

Павел, чуть не на крыльях, выпорхнул из кабинета.

Учредитель уставился на Максима. Тот мрачнее тучи стоял перед ним.

— Кого ты на работу берешь? Приходит ко мне какой-то наглый поц… Какой-то гондон!

— Да он вроде нормальный был.

— Тогда почему я должен…?! — в бешенстве подскочил учредитель.

— Ввв-вы не д… оолжны, — заикаясь, еле выговорил бывший начальник отдела маркетинга.

— Так, не удивляйся, что бонус этого говнюка вычтут из твоего оклада, — вытирая испарину с гладкой макушки, зло прорычал учредитель.

На другой день пошел снег и засыпал белым серые улицы.

Терять было нечего. Павел Крючков решил ехать в Москву. Он уже получил несколько откликов на свое резюме. Их прислали из московских агентств по трудоустройству. К тому же на сайте cian один из риэлторов поместил объявление о сдаче квартиры по удивительно низкой цене. Павел тут же связался с ним и заявил о намерении арендовать это жилище.

— Вы славянин?

— Да.

— Отлично. Это важно. Там хозяйка — одинокая женщина. Она уезжает работать в Германию. Но у нее трубы плохие в квартире. Иногда текут. Боится оставить их без присмотра. Главное, чтобы вы ей понравились. Метро «Алексеевская». Оплата — 5000 рублей в месяц.

— Я буду завтра у вас. Придержите? Не уйдет?

— Если вы обещаете завтра приехать к нам в офис, тогда не уйдет. Не волнуйтесь.

Павел заверил:

— Я обязательно буду.

Повесив трубку, Крючков был на седьмом небе от счастья. Билеты на поезд лежали в кармане. Необходимое было собрано и упаковано — две огромные сумки дожидались в прихожей. Из целлофана, висящего на дверной ручке, доносился запах жареной курицы. Скоро, скоро он разорвет проклятый круг, вырвется из удушливой безнадеги — уедет отсюда!

Уже на перроне мать вынула из складок пальто какой-то прямоугольный предмет. Она всю жизнь была атеисткой, и Павел, не без удивления, принял из ее рук небольшую иконку.

— Сыночек мой, сохрани тебя Бог, — прошептала старая женщина, пустила слезу, перекрестила, обняла и расцеловала Павла.

Путь до Москвы занял чуть больше суток. Все это время Павел лежал на верхней полке и слушал, как его соседи внизу разговаривают.

— А моя дочка за границу хочет уехать, — говорила немолодая полная женщина в теплом шерстяном свитере.

— О как! Далеко? — спрашивал сочный мужской бас.

— В Канаду. Она ландшафтный дизайнер.

— Что ж. Молодым везде дорога, — отвечал невидимый собеседник.

— Не знаю. У нас как говорили: где родился, там и пригодился. Канада — это ж край света! Правда, если она так решила, разве ее удержишь.

Павел оживился, слегка свесившись с полки, заметил:

— А если работы нет, а там предлагают, что делать?

Мужчина, который был приблизительно одного возраста с женщиной, посмотрел на Павла и одобрительно закивал:

— Вот, молодой человек правильно рассуждает. Молодежь едет туда, где работа. Я в свое время и на Крайнем Севере и на Востоке успел поработать. И сын мой сейчас в Москве трудится. Думаю, позовут, и в Канаду поедет. А так… У нас на весь город один действующий завод. Зарплата четыре тысячи рублей с премиальными. Это что?! Молодежь бежит, да и правильно делает. — Мужчина решительно крякнул, проворно схватил со столика бутылку крепкого пива, звонко откупорил ее, наполнив пространство запахом спирта и жженого солода.

— А вы к сыну, наверное, едете? — поинтересовалась женщина.

— К сыну.

— Скучает по дому?

— Может, немного. Он молодец, самостоятельный.

— Женат?

— Нет пока. Ему бы надо жениться.

Москва встретила низко ползущими тучами, мокрым снегом и порывистым ветром. На Комсомольской площади, или площади трех вокзалов, как ее еще называли, огромное множество незнакомых людей шагало в подчиненном строгой системе порядке. Люди двигались в направлении зданий вокзалов, другие, выйдя на площадь, перемещались к автостоянкам или ссыпались в метро. Многие были нагружены сумками или катили тележки. Лица людей были сосредоточены, даже мрачны. Все торопились покинуть неуютную площадь. Из этой массы выделялись бродяги, парковщики, милиционеры, таксисты и непонятно зачем мечущиеся туда-сюда цыганские дети. Эти сеньоры и сеньориты никуда не спешили. Кое-кто из них незаметно следил за Крючковым, который, держа две объемные сумки в руках, застыл на ступеньках. Он давно не был в Москве; все, что сейчас окружало, его завораживало: «Такой, стало быть, город надежды — Москва!» Однако времени на фантазии и переживания не было.

Риэлторская контора находилась на «Новослободской». Спустя полчаса Павел топтался перед металлической дверью полуподвального помещения, где красовалась табличка «Агентство недвижимости «Твой дом»». Надавив на пуговку звонка, Павел услышал щелчок, толкнул дверь и вошел внутрь.

В прихожей Крючкову повстречался охранник. Охранник, видимо, был не в себе — как еще объяснить безумное выражение глаз, которыми он изучал нечто невидимое на подушечках своих пальцев. Полностью погруженный в странный процесс, охранник даже не посмотрел на вошедшего Павла.

За прихожей находился предбанник с рядом обшарпанных дерматиновых кресел, далее, через дверь, следовало помещение, где стояло несколько канцелярских столов. На одном из них громоздился компьютер. Голые стены закрывали рекламные постеры и большой календарь. За столами в выжидательных позах сидели три женщины в возрасте, молчаливо тараща глаза на вошедшего Павла.

— Здравствуйте. Я к Лиде Васильевне, — произнес Павел.

Одна из женщин с большой бородавкой на подбородке встала, натянуто улыбнулась и вышла ему навстречу. Подведя и усадив Павла за свободный стол, обладательница бородавки расположилась напротив и начала беседу.

Ситуация требовала заключить договор. В условиях договора была прописана сумма услуги — пять тысяч рублей.

Приняв оплату, агентство должно было осуществлять поиск жилья для клиента в течение месяца.

— Но это же не договор об аренде, — засомневался Крючков.

— Договор об аренде вы подпишете вместе с хозяйкой на месте, — объяснила женщина.

Неприятная догадка заставила Павла отодвинуть договор в сторону.

— Я, получается, вам за услугу плачу, а там с меня еще попросят?

Лицо женщины приняло кислое выражение:

— Я же вам говорю, хозяйка попросила нас об услуге найти жильца, чтобы он следил за квартирой. У нее трубы текут, понимаете?

— То есть она безвозмездно квартиру сдает?

— Да, — неприятно, будто шмякнули влажной тряпкой об стол, вякнула женщина.

— И я сегодня же могу туда вселиться?

— Конечно.

— Может, я вначале поеду посмотрю.

— Только после оплаты. Это исключительный вариант, поэтому и деньги вперед берем. Знаете, как нас кидают?

Скрепя сердце, Павел выложил необходимую сумму, получив взамен подписанный договор, квиток об оплате и телефонный номер агента, который со слов обладательницы бородавки уже ожидал его у хозяйки.

Ответив на телефонный звонок, агент, который так же оказался женщиной, сообщил Павлу, что встретит его у выхода станции метро «Алексеевская».

«Странная контора, — думал Крючков по дороге на встречу, — охранник так вообще псих. Не кинули бы».

Когда Павел, отягощенный сумками, вынырнул из подземки в назначенном месте, агент перезвонила ему. Извиняющимся тоном агент пролепетала, что хозяйка, к сожалению, «отошла» и будет часа через три.

— Как отошла?! Я уже здесь стою.

— Она уехала в церковь.

— А вы где? — тревожно поинтересовался Павел.

— Я тоже буду через три часа. Не могли бы вы тогда подъехать?

— Хорошо, договорились, — произнес со смирением Павел.

Ничего не поделаешь. Оставалось только потратить три часа с пользой.

Павла ждал очередной неприятный сюрприз. В блестящем офисе центра по трудоустройству, куда он явился вместе со всем багажом, отсутствовал интервьюер, который, собственно, пригласил его на собеседование. Нужный интервьюер стал жертвой внезапной простуды. Коллеги не имели доступа к базе данных больного, ничем помочь не могли.

Видя затруднительное положение приезжего человека, одна бойкая, очень приятной наружности девушка в клетчатой юбке вызвалась посмотреть что-нибудь у себя. Она дала Павлу заполнить анкету. Павел заполнил. Девушка приняла и тут же куда-то исчезла. Павел напрасно расспрашивал секретаря и других офисных служащих, куда эта девушка делась. В конце концов ему посоветовали прийти на следующий день, обещая, что завтра его интервьюер обязательно будет и проведет собеседование.

Подходил час встречи с агентом, и Павел, боясь опоздать, заспешил в известное место.

Вечерело. На улицах вспыхнули фонари. В домах засветились окна. Мокрый снег косо летел в электрическом свете, таял на одежде прохожих, на крышах замызганных грязью машин. Все двигалось, дышало паром, дымом и промозглым ноябрьским холодом. Город жил. Над землей, по земле, в подземелье стояли, сидели, шли или ехали люди. Тысячи тысяч людей! И каждый к чему-то стремился, чего-то желал и любил, был счастлив или в беде, ненавидел или боялся чего-то.

Павел трясся в набитом вагоне. Когда электропоезд остановился на станции, двери раскрылись; наш герой получил ощутимый тычок в спину, с трудом удержался на тощих ногах.

— Чего встал на проходе! — зло заорал краснощекий широкоплечий мужик.

Поток пассажиров устремился к выходу. Люди перескакивали через сумки, ругая Крючкова, жмущегося возле проема раскрытых дверей.

— Понаехали всякие… — отчетливо произнес кто-то. В сутолоке еле слышно запел телефон. Павел вынул его из кармана, посмотрел пропущенный вызов. Это был звонок от агента.

— Бог с ним, перезвоню, когда выберусь на поверхность. Здесь все равно ничего не слышно, — решил Павел. Так он и сделал.

— Здравствуйте еще раз. Это Павел. Я стою у входа в метро «Алексеевская». Вы где?

— Ах. Я вам звонила. Знаете, тут опять возникла накладка.

— Что такое?

— Хозяйка уехала к подруге. Я даже не знаю, когда вернется. Может, останется там до утра. Давайте завтра попробуем в первой половине дня. Часов в двенадцать, — звучал в телефоне непринужденный голос агента.

— Да как она могла уехать, если мы договаривались встретиться сейчас?! — не сдержавшись, в отчаянии закричал Павел.

— Молодой человек, не кричите. Если она так ведет себя, что мы с вами можем поделать? Завтра, надеюсь, у нас все получится, — спокойным голосом отвечала агент.

— Вы понимаете, что я не могу ждать до завтра?! Вы понимаете, что мне ночевать негде?! Мне было обещано, что я сегодня же могу вселиться в квартиру. Звоните хозяйке. Сделаем дело, а там пусть хоть к черту на рога едет!

— Я только что ей звонила. Абонент недоступен. Поймите, раньше, чем завтра, все равно ничего не получится.

Павел прервал разговор, машинально пихнул телефон в карман куртки.

Какое-то время он, пребывая в растерянности, тупо таращился на стоящие рядом с ним сумки. Он все сильней и отчетливей сознавал свое положение. На этот раз обошлось без истерики. Вновь непонятно откуда пришедшая твердость не позволила погрузиться в черную бездну отчаяния. Смятение отступило, и в его душе колыхнулась и засветилась надежда.

«Все так или иначе устроится, — сказал он себе. — Сесть на скамейку и замерзнуть я мог тогда в темном парке у себя в городе. Не надо было бы ехать в Москву. Но я здесь. И я понимал изначально, что мой приезд в этот город — авантюра. Я понимал это еще до покупки билета на поезд. Сидя дома, все можно было подвергнуть сомнению: и дешевую вписку в квартиру, и моментальное трудоустройство. Зная, что шансы мои невелики, я не остановил себя. Я уехал в Москву, потому что не мог не уехать. И теперь никакие гадские силы не смогут вынудить к бегству обратно».

Между тем ситуация требовала действий. Наш герой снова достал телефон.

Ночь Павел провел в городе Химки у своего земляка и приятеля Васи Брусничникова. Вася великодушно предоставил Павлу ночлег.

По дороге с Павлом произошел казус. На Ленинградском вокзале к нему подступили стражи порядка и попросили показать паспорт. Крючков послушно протянул его. Один из милиционеров (видимо, старший) взял документ, ловко открыл на нужной странице и тотчас потребовал свидетельство о регистрации. Павел стал суетливо оправдываться, что не успел зарегистрироваться, так как только приехал. Он принялся лихорадочно рыться в карманах, пытаясь найти железнодорожный билет. Не найдя там, раскрыл и начал перерывать сумки. Милиционеры следили за его поисками, громко пыхтя и нетерпеливо притоптывая. К счастью, билет обнаружился.

— Пройдемте в отдел, — бросив невнимательный взгляд на бумажку, произнес старший.

— Зачем? — удивился Крючков.

— Проверим багаж.

От накопленных переживаний у Павла заколотило в ушах, потемнело в глазах. Мало соображая, он стал вытряхивать из сумок вещи.

— Да чего вам его проверять?! Хотите смотреть? Вот, пожалуйста. Ну, глядите!

К ногам стражей порядка на грязный асфальт полетел кипятильник, умывальный набор, аккуратно сложенный плащ, книга «Зверобой» Фенимора Купера, пакет с нижним бельем, полиэтилен с вареными яйцами, плавленые сырки, джинсы.

Крючков вытряхивал вещи и приговаривал:

— Оружия нет, наркотиков нет, контрабандных попугаев из Африки нет. Что еще?!

Прохожие начали оборачиваться на происходящую сцену. Блюстители правопорядка в легкой растерянности переглянулись. Тот, что отобрал паспорт, расправил плечи под толстым бушлатом и, ничего не объясняя, возвратил документ. В неприглядном, всклокоченном виде, с закипающей яростью в сердце Крючков был оставлен.

Когда горемыка добрался до порога квартиры Брусничниковых, было уже около десяти вечера. Вася обнял своего гостя и начал суетиться вокруг него; предлагал то немедленно принять душ, то сейчас же идти на кухню поужинать. Жена Васи Наталья вышла в прихожую, изжалив улыбку, холодно поздоровалась с Павлом и тут же нырнула обратно в гостиную.

— Поцапались. Она теперь не в настроении, раздражается по любому поводу, — приватно сообщил Вася Павлу. Павел кивнул.

— Сам-то как? — спросил он приятеля.

— Да так. Живем, — ушел от ответа Брусничников.

Часом позже Крючков сидел на табурете в обшарпанной кухне маленькой съемной квартиры Брусничниковых. В воздухе колыхался запах съеденной жареной курицы. Вася намазывал рыхлый кусок белого хлеба плавленым сыром, а наш герой, замерев, изучал надколотый носик фарфорового чайника, что стоял перед ним на столе. Вася душевно сочувствовал Павлу, но досадовал на его глупость. «Дурак, — думал он. — Кто же в Москве за пять тысяч в месяц целую квартиру сдает? Ясно — мошенники».

За чаем Брусничников попытался развлечь Крючкова беседой о студенческих временах, стал расспрашивать об общих знакомых. Павел отвечал нехотя, односложно и наконец обратился к Василию с просьбой воспользоваться Интернетом.

— Ну, если Натаха не спит, тогда можно, — проговорил Вася, встал и пошел в комнату посмотреть «как там жена».

Наталья Брусничникова — молодая, высокая, светловолосая девушка с пышными формами — со скучающим видом сидела на двуспальной кровати.

— Потерпи одну ночь, — негромко попросил Вася.

— Нам вдвоем развернуться тут негде, а еще этот здесь. После него вся ванная в мыльных лужах, — кривя лицо, проворчала Наталья.

Василий ничего не ответил. Он прикрыл за собой дверь и вскоре вернулся назад вместе с Павлом.

В полночь у Брусничниковых еще никто не спал. Василий расстилал матрац на полу. Наталья, полулежа на кровати, расчесывала свои волосы. Когда зубцы расчески цеплялись за спутанную прядь, она раздраженно шипела, морщилась и сверлила глазами сидящего за компьютерным столом Павла. А тот сосредоточенно глядел в монитор, изредка щелкая кнопками клавиатуры.

— Что решил? Домой поедешь? — поинтересовался Василий.

— Нет, — ответил Крючков.

— А чего собираешься делать?

— Поеду заберу свои деньги. Потом сниму койко-место где-нибудь в общежитии.

— Думаешь, удастся бабки вернуть? — засомневался Василий.

— Лучше бы им вернуть, если не хотят неприятностей, — уверенно произнес Павел.

— Смотри, поаккуратней с ними, — предупредил Василий.

— Все будет законно, без всякой фигни, — сказал Павел. — Можно я на какое-то время оставлю у вас свои сумки?

К утру мокрый снег прекратился, ударил бодрящий морозец. Звезды поблекли. На фоне сизого неба с расползшейся на востоке апельсиновой кромкой зари отчетливей заиграли фонтаны свинцового дыма промышленных труб. Вот и холодное солнце показало багряный язык, освещая дорогу прохожим, тоненькой вереницей бредущим в сторону станции, где, окончательно разорвав паутину глубокого сна, дымили кареты маршрутных такси, громыхали, останавливаясь у платформ, и, гудя, уносились вперед электрички.

Огромный город все нарастающим шумом приветствовал будничный день, поднимая и отправляя в поход миллионы людей во имя наступавшего будущего.

Спозаранок Крючков оказался на Комсомольской. Он топтался у входа в интернет-кафе, которое было примечено им по приезде в город. Вывеска заведения объясняла, что время открытия пришло, однако дверь была заперта. Крючков зябнул на холодном ветру, пританцовывая своеобразную тарантеллу-соло, перепрыгивая с ноги на ногу, хлестко похлопывая ладонями по своим худым ляжкам. Вскоре рядом с ним нарисовался молодой человек, окинул дожидающегося посетителя быстрым внимательным взглядом, громко, не прикрывая рта, кашлянул в сторону Павла, распустил туго обмотанный вокруг горла спартаковский шарф, достал ключ, ловким движением отпер дверь и заскочил внутрь. Павел нырнул вслед за ним. Навстречу пахнуло приятным теплом.

План действий был сформирован. Требовалось разыскать квартиросъемщиков — тех, кто хотел найти компаньона для совместной аренды жилья. На деньги, которые Крючков намеревался себе возвратить, это было возможно. Вариант с подселением обходился примерно в семь — восемь тысяч рублей, если квартира располагалась где-нибудь в Подмосковье.

Павел внимательно изучал сообщения на сайте «Живем. Ру», смотрел фотографии комнат и в результате решился сделать звонок некоему гражданину, проживавшему в городе Лобня. Негромкий бархатный голос мужчины пообещал, что приехать и осмотреть квартиру можно сегодня же. Павел ответил: «Добро», но позвонил еще в пару мест. Он мудро решил иметь запасные варианты, на случай если ему что-нибудь не понравится в Лобне.

Итак, Крючков получил подтверждение, что стал жертвой мошенников, наковыряв в Интернете множество сообщений обманутых квартиросъемщиков, пострадавших от барышень из конторы «Твой дом». Теперь пришло время сделать звонок некой Лидии Васильевне. Именно так представлялась риэлтор с выдающейся бородавкой. Мифическому агенту, который якобы должен встретить его и познакомить с хозяйкой, понятное дело, звонить было без толку.

В телефоне раздался знакомый голос бородавчатой женщины:

— Алло. Я вас слушаю.

— Здравствуйте, Лида Васильевна, — загробным голосом произнес Павел. — Звонит обманутый вами клиент. Через час я буду у вас. Сделайте так, чтобы я без промедления получил назад свои деньги.

— А! Это вы насчет квартиры были у нас вчера. Так-так. Вас агент уже ждет. Она разве вам не звонила? — быстро затараторила женщина.

— Какой на хрен агент! — взорвался Павел. — За дурака меня держите?! Тоже мне, ваш агент! Я еду забирать свои деньги. И только попробуйте заерепениться… Знаете Губкина Льва Николаевича? Проверьте по своим связям. Если что не так, трясти вас станут по полной программе и прямо сегодня!

Павел выдержал паузу. Ему не ответили. По молчанию риэлтора было понятно, что его речь произвела впечатление. Некий загадочный Губкин, видно, сыграл свою роль. Кто такой Лев Николаевич Губкин и чем занимается, Павел не имел никакого понятия. «Задурю им мозги. Пусть мошенники сами догадываются», — думал он, улыбаясь.

 

Глава II

Великолепно разыгранный блеф, триумфальное шествие, новые испытания на прочность

В апартаментах агентства «Твой дом» кипела работа. Три остервенелых горгоны обрабатывали тоненькую, как веточка ивы, молодую девицу. Они вились вокруг жертвы, а та, дергая полы своего видавшего виды пальто, тихим голосом, чуть не срываясь на плач, умоляла вернуть ее деньги. Девицу успокаивали, что работа по поиску квартиры активно ведется, урезонивали, тыкая в условия договора, и вот, уже переходя на крик, требовали прекратить разводить беспричинный скандал, обвиняя то в глупости, то в элементарной безграмотности. Особенно разорялась одна из трех псевдориэлторов — та, что в случае с Павлом играла роль ждущего у хозяйки агента. Тряся в декольте гиреподобными сисями, мошенница звонко пищала:

— Все! Хватит! Вы когда оплатили услугу? Идите и прочитайте ваш договор. Если не прекратите скандалить, позовем охранника и он вышвырнет вас отсюда!

Из покрасневших глаз девушки хлынули слезы. Она вскочила со стула и рыдая бросилась к выходу. Мошенницы удовлетворенно вздохнули, зашуршав непроницаемой броней-чешуей, готовясь к визитам других незадачливых квартиросъемщиков. У одной из них — той, что представлялась Лидией Васильевной, запел телефон. Она взяла трубку, ответила, проговорила привычный набор специально подобранных фраз, после чего замолчала и как-то потухла.

— Сейчас еще один за деньгами приедет, — проговорила она, обращаясь к своим компаньонкам.

— Ну и пусть себе едет, — пискнула Глубокое Декольте.

— Он не простой какой-то. Геннадича нужно позвать, посоветоваться, — ответила Лидия Васильевна и отворила дверь в прихожую.

Безумного молодого охранника не наблюдалось. Теперь на его месте сидел высокий и тощий мужчина в роговых очках, сквозь линзы которых очень внимательно наблюдал за происходящим в конторе. К слову, он был организатором этого бизнеса — ответственным человеком, предпочитающим, впрочем, всегда оставаться в тени.

— Степан Геннадьевич, можно вас? — дружно позвали дамы.

Мужик оторвался от монитора видеонаблюдения, поднялся и не торопясь вышел на зов. Дамы дружно заулыбались ему навстречу, словно говоря: «Не беспокойтесь, тут дело пустячное». Степан всем своим видом показывал, что нисколько не сомневается в этом. Выслушав Лидию Васильевну, которая пересказала свой разговор, упомянув также некоего Губкина, Степан флегматично пожал худыми плечами и посоветовал не отвлекаться на ерунду.

— Не обращайте внимания на угрозы. У нас таки все по закону, — добавил мошенник и пошел открывать дверь.

Кто-то на улице хотел попасть внутрь конторы. То была пара студентов, желавшая арендовать за пять тысяч рублей квартиру с текущими трубами на «Алексеевской».

Крючков подошел к спартаковскому болельщику, сидящему за столиком администратора интернет-забегаловки, протянул квитанцию об оплате услуг риэлторского агентства и попросил снять ксерокопию с бумажки. Парень, не поднимая глаз, по-обезьяньи перекинул руку через свою голову, принял листок и, совершив необходимые манипуляции, вернул квитанцию вместе с приготовленной копией обратно.

— Теперь я потрясу за жабры всю эту сволочь, — процедил сквозь зубы Крючков, аккуратно пряча бумаги в карман куртки. Расплатившись, он покинул теплое помещение, шагнул на морозную шумную площадь.

Согреваемый жаждой реванша, наш герой уже чувствовал струны, которыми пел этот город. Город-горнило, где закаляется черная сталь несгибаемой воли. Где нельзя упускать свою выгоду, нужно биться, идти до конца. Город, где люди взлетают или ползут по фантастической невидимой лестнице, ведущей к таким очевидным и ярко блистающим благам материального мира, срываются, падают, снова ползут или в бессилии катятся в черную бездну до самого дна — туда, где погибель, стенания и скрежет зубовный. И есть, наверное, где-нибудь Бог. Но ближе Тот самый, который глядит, умиляясь, на это боренье, крутит хвостом, поддает жару, и, тык своим остервенелым трезубцем, настойчиво шепчет: «Давай, не зевай. Давай, давай, давай, давай…»

И Павел давал. Его желваки сурово играли, кулаки, готовые к битве, сжимались, плечи и локти прорубали дорогу в потоке человеческих тел. Он спешил вырвать свое, не хотел уступать. Под грохот и вой он двигался к эскалатору, быстро шагая между изображений одухотворенных работой фигурок людей и рубиновых звезд, что светились в цветных витражах зала станции метро «Новослободская». Может, когда-то давно здесь по этому залу шагали счастливые и благородные люди. Когда-то давно — в другом мире, другой вселенной.

По условиям договора квартиросъемщик должен был оплатить услуги агентства не позднее трех дней с момента его подписания. Квитанция об оплате в кармане Крючкова была красноречиво датирована завтрашним днем. Здесь заключался один из подвохов. Дерзкие мошенники считали, что клиента можно дурить трое суток, а потом отказать в услуге как нарушителю договоренности. Эта крапленая карта доставалась мошенниками неожиданно и эффектно, когда возникала необходимость докучливую жертву добить. Однако Крючков раскусил механизмы неказистой разводки и принялся действовать.

Оказавшись в подвале агентства, Павел в сопровождении флегматичного Степана Геннадиевича зашел в кабинет.

— Чего вы тут делаете?! У вас деньги лишние?! — сходу набросился наш герой на пару молодоженов, не успевших еще подписать у бородавчатой Лидии Васильевны лежащий на столе договор. Девушка обеспокоенно схватила за руку своего мужа. Тот, помрачнев, уставился на Крючкова. Работницы агентства повскакивали со своих мест. А Павел в стиле разбушевавшегося Жириновского истерически заорал, чтобы мошенницы без промедления готовились к встрече убэповцев в бронекостюмах, к следствию, нарам, клеткам в оконце, вонючей тюремной баланде, жучкам-подружкам и симашкам в ботвах.

Пытаясь утихомирить разошедшегося не на шутку Крючкова, мошенницы во главе со Степаном обступили его. Уверенность, с которой держался Крючков, подавила напор аферистов, которые обыкновенно не церемонились с обобранными клиентами. Теперь в их речах раздавались не угрозы и неприкрытое хамство, а нерешительные увещевания сбавить тон и соблюдать приличия. Но Павел все более грозно, впадая в истерический транс, с чувством презрения и превосходства обличал аферистов и в обвинениях распалял себя еще больше.

— Я вам обещаю, и я вам устрою! — кричал он.

Оставшийся невозмутимым Степан резонно осведомился: что скандалист, собственно, хочет им предъявить?

— Деньги отдайте, — не удостоив ответом мошенника, на сей раз спокойно произнес Павел. Горя праведным гневом, вместе с тем ощущая такую редкую для себя собранность и уверенность, наш герой решил покуражиться. Ему терять было нечего.

— То есть а… — начал Степан.

— Вы перегрелись, что ли? Переутомились? — вякнула Декольте, которая все это время что-то пищала, только Павел не обращал на нее никакого внимания. А теперь посмотрел таким взглядом, что Декольте съежилась и отступила.

— Мошеннические действия. Множество пострадавших. Поддельная лицензия. Фиктивная бухгалтерия. Уход от налогов. Мне продолжать? — проговорил с недоброй улыбкой Крючков. Он неспешно достал ксерокопию платежной квитанции.

— Вами не местный участковый занимается, а серьезные люди. Уже… — Крючков ухмыльнулся.

Он продемонстрировал бумажку женщинам, те нерешительно посторонились, уступая место Степану. Тот внимательно оглядел документ, потрогал оправу очков и насупился. Между тем парень и девушка, которые все это время следили за происходящим, поднялись со стульев и, не проронив ни слова, покинули контору.

— Светлана, — устало сказал Степан, обращаясь к бородавчатой женщине, — отдай ему пять тысяч рублей. Пусть уходит.

— Ну, раз такой клиент, — хмыкнула Бородавка с видом оскорбленного человека: будто Павла кормили, поили и уложили спать на перине, а он, вместо того чтобы рассыпаться в благодарностях, нахамил сердобольным хозяевам и плюнул в утренний кофе. Виляя толстыми бедрами, она отправилась в маленькую подсобную комнату, откуда быстро вернулась с деньгами. Бородавка хотела протянуть их Крючкову. Степан остановил ее.

— А оригинал документика можно позволить? — пробормотал он со вздохом и пристально посмотрел на Павла.

Наш герой, не скрывая злорадной улыбки, ответил:

— А зачем вам?

— Послушайте, иуноша, — негромко заговорил Степан, — мы вам отдаем деньги, вы нам документ. Все…

Это «все» прозвучало как-то задумчиво, как-то вопрошающе. В тихом голосе, деланном равнодушии, вялости телодвижений и вместе с тем отведенном в сторону взгляде бегавших туда-сюда карих глаз читалось, что этот «кидок» за бумажку готов теперь выплатить в десять раз больше, чем она стоила.

— А если у меня ее нету? — спокойным, презрительным тоном произнес Павел. — Что, не дадите? — И, неожиданно для себя, добавил: — Тридцать тысяч.

Воцарилось молчание. Павел почувствовал, как по его позвоночнику пробежала холодная волна, а ладони вмиг стали влажными. Он почувствовал, что первый раз в жизни ступил на дорожку, на которую даже думать не мог ступить. Он осознал, что превращается из жертвы, которую могут только пожалеть и оставить в покое, в настоящего хищника, окруженного голодными, злыми гиенами, готовыми перегрызть ему горло, разорвать на куски, а он не бежит, требует свою долю.

— Иуноша, — еще сильней побледнев, процедил Степан, впившись колкими злыми глазами в Крючкова, — вы, я вижу, вымогательством заниматься пришли сюда? Тут все свидетели.

Крючков на секунду заколебался. Еще было время обратить свое заявление в шутку. Он только подумал об этом. В следующий миг в его сознании всплыла скамейка в заброшенном парке, холодные, мрачные улицы… Наступил момент истины.

— Тридцать тысяч или я даю ход делу, — холодно проговорил он.

— А вы, собственно говоря, кто такой? — сказал на этот раз без тени волнения, даже как-то по-деловому, Степан.

У Павла в кармане зазвонил телефон. Он достал его, посмотрел на дисплей. На дисплее светился номер Брусничникова. Павел нажал зеленую кнопку, приложил трубку к уху и, перебивая товарища, заговорил:

— Вась, я сейчас у этих мошенников. Тугие они. Медленно соображают. Все тут. И главный тоже. Вы, давайте, не медлите. Приезжайте сейчас, чтобы не бегать за ними потом по всему городу.

Крючков опустил руку с телефоном, держа его наподобие пистолета. Он огляделся. Эффект, вызванный разговором, был потрясающий. Дамы заметались по кабинету, как переполошенные курицы. Встревожено переглядываясь, хватая и вновь возвращая на место предметы — свои телефоны и сумочки, они явно не представляли, что делать дальше, думая об одном — как побыстрей убежать.

— Чего вы хотите? — залепетал побледневший Степан. Маска спокойствия слетела с него, будто легкий пух с одуванчика под порывами сильного ветра.

— Тридцать тысяч, — ответил неумолимо Крючков, — это оплата за непотребный нудизм: мошеннические действия, фиктивная бухгалтерия… Короче, выбирайте — деньги на бочку или тюремные нары.

— Если вы представитель власти, покажите удостоверение, — дерзко вякнула Декольте.

— Сейчас приедут и все вам покажут, — сказал Крючков.

— Хорошо, хорошо, Света, дай ему тридцать тысяч и пусть уходит, — усердно массируя пальцами седые виски, пытаясь утихомирить скачущие в голове мысли, выдавил Степан Геннадьевич.

— Долларов?! — словно в насмешку крикнула та, что представлялась Лидией Васильевной.

— Долларов, — спокойно подтвердил Павел.

Декольте всплеснула руками и пошла красными пятнами. Казалось, она вот-вот плюхнется в обморок.

— У нас нет таких денег! — яростно закричала Бородавка Степану.

— Дай все, что есть, — просипел Степан. От невозмутимого равнодушия в нем не осталось следа. Было видно, как в нем закипает и поднимается ярость.

— Дать?! — гневно воскликнула Бородавка.

— Дай, — тихо, со злостью повторил приказание Степан.

Бородавка сорвалась с места и залетела в подсобку. Раздался грохот падающих предметов, звон бьющегося стекла (видимо, разбилась бутылка), скрип дверцы несгораемого ящика. Через минуту Бородавка, вся трясясь, выскочила с пачкой купюр.

— Это все, — прошипела она.

— Давайте. Давайте, — проговорил Крючков. Он принял деньги из пляшущих рук Лидии Васильевны — Светы. Рядом Декольте в еле сдерживаемом приступе бешенства заламывала руки. Третья мошенница стояла, застыв как статуя, впав в кататонический ступор. А Степан Геннадиевич молча и зло наблюдал, как Павел небрежно запихивает деньги в карман своей куртки.

Воздух на улице был обжигающе свеж и прохладен. Высоко-высоко по бездонному синему небу ветер гнал рваные стрелы-облака; вслед за ними вдоль горизонта на запад медленно плыло холодное белое солнце. С крыш домов срывались вымпелы легкого серебристого снега, который, упав и смешавшись с крошкой асфальта, землей, копотью несгоревшего топлива, наносным торфом и каплями масла, превращался в серую массу. А вокруг все кричало, кипело оттенками яростных красок: синело, желтело, алело, сияло, готовое разом поблекнуть, подчиняясь переменчивой погоде ноября.

Павел захлопнул за собой тяжелую дверь, вырвался из темного полуподвального помещения, вдохнул в себя морозную свежесть, сощурился от яркого света, встречая улицу расплывшейся принужденной улыбкой, оглянулся. Ничего тревожного вокруг не наблюдалось. Можно было идти, что Павел и сделал. Ему, понятно, хотелось быстрее покинуть этот район. Хотелось шагать и ни о чем не думать. Хотелось двигаться и наслаждаться чувством, которое согревало его от головы до самых кончиков пальцев, подталкивая и подзуживая делать все что угодно, только не стоять на месте. Вскоре последние вспышки тревоги исчезли, и он позволил себе осознать до конца: да — это победа!

Крючков испытывал невероятный душевный подъем. Он ощущал себя другим человеком. И это перерождение наполнило такой энергией, что представлялось, реальность можно крутить как угодно. Реальность стала податливой. Большие дома, шум и мелькание машин, лица прохожих — все то, что смущало и подавляло его с первого дня пребывания в гигантском враждебном мегаполисе, внезапно стало понятным, доступным. Крючков размышлял, как здорово будет продолжить удавшийся опыт и раскрутить на деньги других негодяев, обирающих таких хороших и простых людей, как он. Перспектива стать современным Робин Гудом вселяла в Крючкова надежду. «В Москве тысячи мошенников — околпачивай не хочу, в деньгах недостатка не будет. А часть отобранных у мошенников денег можно пустить на благотворительность, — мыслил он. — Например, помогать бездомным, кормить их гречневой кашей».

Мысли о благотворительности перебивали яркие впечатления иного порядка. С билбордов Крючкову приветливо улыбались картинки счастливой и самодостаточной роскоши. Павел следил за красивыми женщинами, изучал витрины дорогих магазинов, прикидывал стоимость пролетающих мимо шикарных машин.

Прошагав по Сущевской, Крючков повернул на Селезневскую, где перепрыгнул через скользкие трамвайные рельсы и продолжил идти в направлении Самотечной. Из-за деревьев высунулась угластая громада театра Советской Армии. Дорога вела под гору. И очень скоро Павел оказался на большой площади перед Суворовым, который, держа руку у шпаги, с высоты своего постамента с недоумением глядел на остановившегося перед ним Павла. Из-за ограды салтыковской усадьбы на героя топорщил усы взъерошенный Фрунзе. А со спины его закрывал бастион гигантского здания, возвышавшегося на фундаменте грубых циклопических плит с раструбами широких лестниц, ведущих к его многочисленным входам. Грандиозный ампир и кумиры прославленных подвигов прошлых столетий не трогали Павла. Его мысли крутились совсем в других сферах.

Павел ощупал пачку купюр через материю куртки. Он не представлял себе, каким по размерам был сорванный куш. По его представлениям, сумма должна была быть очень серьезная. Следовало пересчитать наличность. Огромная, хоть и безлюдная, площадь не располагала к столь интимному действию. Заметив чуть в отдалении зажатый между дорогами парк, Крючков поворотил в его сторону. Достигнув цели, он уселся на лавке, куда кто-то заботливо положил кусочек картона. Кроме бронзового изваяния солдата, прятавшего за раскинутой плащ-палаткой бегущих детей, вокруг никого не было. Павел нахохлился, вытянул пачку купюр и, пришептывая, пересчитал зеленые и малиновые бумажки. Итог превзошел ожидания. Сто девяносто тысяч рублей! Таких денег у Павла еще никогда не было. Ощущая себя богачом, он подумал, что цифра сто девяносто без всяких сомнений — это знак. Когда-то давно, еще маленьким мальчиком, выступая за честь своей школы, он участвовал в забеге под номером сто девяносто. Он очень нервничал. В результате в своей возрастной категории прибежал первым и поднялся на тумбу почета под грохот торжественной музыки, шумные поздравления и аплодисменты.

С тех пор число сто девяносто занимало в сознании Крючкова особое место. Его душу еще согревали восторги от привалившей удачи, но эйфория пошла на спад. Прокралась мыслишка, что сумма хоть и немалая, но и недостаточно велика. Крючков с ироничной улыбкой подумал: «Жаль, что мой знаковый номер не триста или еще лучше пятьсот». Предварительно отделив три тысячи на текущие траты, наш герой спрятал пачку денег во внутренний карман, встал и продолжил свое путешествие по городу.

В районе Лубянки восторги, толкавшие Павла к праздношатанию по городу, окончательно стихли. Следовало разобраться, как действовать дальше. Средства на благоустройство имелись. Осмотр квартиры с последующим заселением ждал окончания рабочего дня. Оставался один неразрешенный вопрос, связанный с несостоявшимся трудоустройством.

Неожиданно зазвонил телефон. Павел вздрогнул, достал аппарат и посмотрел на дисплей, где светился какой-то загадочный номер. Ему стало не по себе. Он подумал, что коварные мошенники опомнились, раскусили блеф и теперь пытаются найти его, куда-нибудь заманить и отобрать деньги. «Хотя как меня могут найти и куда-нибудь заманить?» — стараясь избавиться от накатившего параноидального приступа, сказал себе Павел. Вернув долю уверенности, он решительно прижал к уху пластиковую коробочку.

— Здравствуй… кхе-кхе, — зазвучал звонкий голос мужчины, неожиданно обрубил окончание слова приветствия, закряхтел и надсадно закашлялся.

— Здравствуйте, — осторожно произнес Крючков.

— Ой, извините, простите, сейчас… — сквозь кашель пытался объясниться молодой человек.

Крючков терпеливо ждал. Наконец тот смог отчетливо выговорить:

— Меня зовут Федор Михайлович Глыба. Кадровое агентство «Стар Стаф». Я по поводу работы. Хотел пригласить вас на интервью.

Крючков выдохнул и принялся внимательно слушать.

— Есть ли у вас возможность подъехать к четырем к нам? — молодой человек назвал уже знакомый Крючкову адрес.

— Да, могу, — с готовностью ответил Крючков.

— Ну, тогда ждем. И, пожалуйста, обязательно не забудьте взять с собой паспорт.

— Конечно, не забуду, — пообещал Крючков. И тут же вспомнил, что вчера на Ленинградском вокзале, собирая с асфальта раскиданные свои вещи, он какого-то черта сунул паспорт в пакетик, где лежали грязные носки. То есть паспорт остался в одной из сумок, оставленных на хранение в съемной квартире Брусничниковых.

Крючков заметил два сообщения, висевших на телефоне. Одно было от мамы, другое от Васи.

Мама спрашивала, как Павел устроился и все ли с ним хорошо. Вася интересовался, что приключилось в конторе мошенников и удалось ли вернуть свои деньги.

Крючков бросился звонить Васе. Умолчав про сорванный куш, наш герой обмолвился только, что финансовых затруднений теперь не испытывает; затем поинтересовался, когда может забрать свои вещи.

— Ну, я на работе, — ответил Вася. — Можно вечером. Ты вписку нашел?

— Нет пока, — сказал Павел. — Мне бы только паспорт забрать. Я его в сумке забыл. А он мне позарез сейчас нужен.

— Натаха сегодня во вторую смену выходит. Дома пока. До трех; если успеешь приехать, то заберешь, — сообщил Вася.

— Через полтора часа буду в Химках, — заверил Крючков.

— Ну, тогда я позвоню ей, чтобы никуда не уходила и дождалась тебя.

В грядущем апреле Наталья Брусничникова отметит свое двадцатисемилетие. Ей не снятся, как прежде, волшебные сны, где она гуляет в огромном сверкающем доме со стеклянной стеной, сквозь которую видно барашки на гребнях катящихся сине-зеленых волн океана. Она не верит, что когда-нибудь сможет войти в этот сказочный дом. Каждое утро она просыпается на продавленном жестком матраце. Находит себя в окружении пшеничного цвета обоев неблагоустроенной съемной квартиры, с льняными подтеками на потолках. Она видит старый побитый диван. Ее ждет безрадостный день на обрыдлой работе. Никакого огня, никаких очаровательных встреч. Не о такой серой жизни мечтала она. Наталья смотрит на свою жизнь (в последнее время подобное происходит нередко) и с отчаянием ощущает, что лучшие годы уже позади, а будущее неприглядно, пугающе, неопределенно, туманно. Тогда ей хочется громко кричать, чтобы проснуться, осознать, что это не навсегда. Что это лишь кошмарное сновидение, а не реальность. В такие минуты муж пытается ее успокоить. Звучат пустые слова обещаний. Но Наталья не верит словам. Она кричит, что так жить нельзя. А он только глупо моргает и разводит руками. В конце концов она надевает розовый пуховик, забирает семейные сбережения, уходит из дома и возвращается с Ней. Невозможно откладывать каждый день счастье на завтра. Когда оно необходимо прямо сейчас! А деньги нужно не экономить, а уметь зарабатывать! Вот только муж не понимает ее. Он твердит, что она хочет жить не по средствам. И совершила (именно так и сказал!) подлый поступок.

— Нет. Это ты ведешь себя, как трусливый, посредственный лузер. Ты неудачник! — отвечает она. Василий молчит. Правда, лучше бы ему согласиться и молчать. Молчать.

Хм… Не для того ли, чтобы ничего не сказав, впустить в дом рыжего бродягу — наглеца, который полночи шарится по квартире, не дает спать. Паршивого забулдыгу, который, словно здесь не квартира, а склад, оставил две большие уродливые и грязные сумки.

Погруженная в невеселые мысли Наталья вышла в прихожую, открыла шкаф и заглянула внутрь. На нижней полке лежала согнутая, похожая на жирную змею труба пылесоса, а над ней висел розовый пуховик, грубый Васин кожан, ветровка с тремя полосами и Она. Наталья нежно провела рукой по черной, переливающейся в фиолетовый цвет, мягкой, ласкающей шерстке. С трудом оторвав взгляд от шубы, Наталья достала трубу, зашла в комнату и воткнула трубу в пылесос. На какое-то время она застыла, о чем-то раздумывая. Оживившись, Наталья подошла к окну, раскрыла его. Из окна потянул сухой и морозный воздух. Наталья улыбнулась, снова вышла в прихожую, открыла шкаф, достала и надела шубу. Она долго разглядывала себя в шубе, стоя у зеркала. Распахивала и запахивала ворот, прятала в мех свои нежные щеки, смешно закатывала большие глаза. Шуба, словно живая, подмигивала и светилась вызывающей роскошью. Эта игра продолжалась достаточно долго.

Наконец Наталья вернулась к пылесосу и, напевая популярную песенку Димы Билана Believe Me, приступила к уборке. Ее отвлек телефонный звонок. Звонил Вася.

— Ты дома? — спрашивал он.

— Дома пока, — отвечала Наталья.

— Павел сейчас приедет.

— Зачем?!

— Хочет свои вещи забрать.

— А… Тогда пусть забирает.

— Ты не уходи никуда пока.

— Хорошо. Хорошо.

— У тебя все нормально?

— Да. Нормально все. Убираю.

— Я встречу тебя после работы. До встречи.

— Пока. — Одетая в шубу Наталья с усердием продолжила пылесосить тесную комнату.

Через час заявился Крючков. На сей раз быстро, без приключений. К его появлению дорогая норковая шуба уже заняла место в шкафу. Хозяйка встретила визитера в махровом домашнем халате с плотно запахнутым воротом.

— Добрый день, — с порога поздоровался Павел.

— Добрый, — сказала Наталья. При этом лицо у нее сморщилось, словно она надкусила кислое яблоко.

Павел отвел глаза.

— Можно войти? — поинтересовался он.

— Заходите, — разрешила Наталья.

Павел шагнул в прихожую.

— Аккуратней вы. Полы везде чистые, — недовольно проговорила Наталья, следя, как Павел скидывает ботинки и ставит их на половичок. — Куртку свою вешайте сюда, — она указала на вешалку.

— Да не стоит. Я только заберу паспорт и сразу уйду, — сказал Павел и уже хотел направиться в комнату…

— Молодой человек, вы не на вокзале, — остановила его Наталья. — У нас по квартире в верхней одежде не ходят, — объяснила она.

— Ну, если не ходят…

— Давайте без «ну». Почему вы, вообще, так со мной разговариваете?

Крючков промолчал и снял с себя куртку.

— Вы же по своему дому в шапке, куртке, ботинках не ходите, заразу всякую не растаскиваете, — продолжала выговаривать Павлу Наталья.

«Вот привязалась ведьма, черт бы ее подрал», — думал про себя Павел, в сопровождении хозяйки заходя в комнату. Две клеенчатых сумки стояли у окна. Павел быстро нашел пакет с паспортом и носками, достал документ, застегнул и приплюснул сумку, чтобы она не казалась слишком объемной. Он желал поскорее покинуть негостеприимный дом, но Наталья перегородила ему дорогу.

— Молодой человек, вы ничего не забыли? — уставившись на Крючкова глазами волчицы, с нескрываемым гневом сказала она.

Павел цокнул языком и вздохнул.

— Я договорился с Васей, что сумки постоят несколько дней у вас, — произнес он как можно спокойней.

— А мне Вася сказал, что вы заберете их прямо сейчас. У нас комната пятнадцать метров плюс мебель, плюс ваши грязные сумки. Ступить некуда!

— Пожалуйста, потерпите. Завтра я их заберу, — холодно проговорил Крючков.

— Ах, так! — вскрикнула девушка и бросилась к лежащему на телевизоре телефону, схватила, нажала кнопку и нервно с надрывом заговорила:

— Твой товарищ совсем оборзел. Ходит, хамит. Если сейчас же не уберется со своим барахлом, я вызываю милицию. Поговори с ним, — она резко сунула трубку Крючкову.

Помрачневший Павел взял телефон.

— Паш, чего у вас там случилось? — участливо поинтересовался Брусничников.

— Вась, не переживай. Все нормально. Я забираю вещи и ухожу, — сказал Павел, вернул телефон гневной Наталье, подхватил и поволочил сумки в прихожую.

«Сумасшедшая», — думал Крючков, одеваясь. Он обеспокоенно ощупал карман, где лежала пачка купюр. Все было на месте.

— Дура больная, — негромко произнес он, когда за ним громко хлопнула дверь.

Лифта в подъезде не было. Павел поправил на голове шапку, взял в руки сумки и пошел вниз по лестнице.

Расстояние до железнодорожной станции Крючков преодолел резвой рысцой. Было три часа дня. Павел очень боялся опоздать к назначенному интервьюером времени. Сумки здорово мешали делу. Павел знал, что когда-нибудь сбросит с себя этот груз, а пока нужно терпеть. Нужно забыть про усталость и не терять веру.

Ему опять повезло. Лишь только он ступил на платформу, вереница зеленых вагонов вытянулась перед ним и замедлила ход. Разлепились и грохнули двери. Надсадно дыша, спотыкаясь о сумки, Крючков ввинтился в прокуренный тамбур. Над головой совсем неразборчиво прохрипел чей-то голос. Вновь зашипели и грохнули двери. Резко дернуло. За стеклом поползли фигурки людей и бордовые кирпичи привокзальной постройки. Электричка разгонялась и громыхала вагонами. Навстречу вылетела громадина подвесного моста. Сквозь металлическую арку замелькали обрамленные по берегам кромкой еще не окрепшего льда черные воды канала. Поезд грянул чугунным оркестром колес поминальную безымянным страдальцам, чьими руками и на чьих же костях создавалось одно из величайших творений ушедшей эпохи. Не слышно стука их затупившихся заступов и лопат. Лишь вдалеке, щемя сердце, отчетливо горят точечки окон в зданиях общежитий Университета культуры. Надвигается и улетает назад станция «Левобережная» и вместе с ней застывший в зевке, да так и пропавший студент.

Вот и Москва. Медленно выплыл громадный заброшенный корпус покрытой мрачной тайной легенд ховринской больницы. Тянутся ветки железнодорожных путей, расходящиеся веерами. По правую сторону, с горки, истошно визжа, катится слепой вагон в белых отсветах прожекторов. Промелькнул «Моссельмаш». Когда-то «Пост № 2», где пивная и вытрезвитель, ютившиеся через забор друг против друга, никогда не восстанут из прошлого. И деревня Дегунино на берегу некогда чистой реки Лихоборки, чьи воды, перемешавшись с бензином, до сих пор переливаются в неглубоком овражке. И кирпичный завод, где теперь с креном на север высится многоэтажка гостиницы Метростроя. И коровы в болотистом перелеске, и крестьяне — хозяева этих коров. Дремучая Марьина Роща с канувшей в Лету разбойницей с ее несчастной любовью, с исчезнувшим под массивами современных железобетонных построек кладбищем для безродных бездомных. И уносится весь прошлый мир. Куда-то — далеко-далеко. Без оглядки.

Поезд мчится. Все позади. Пролетело. И некогда вспомнить. Вот уже, вытянув пальцы перронов, торжественно наступает вокзал. Его старинные стены смотрели когда-то на исчезнувшие в серебристом тумане Красный пруд и Каланчевское поле, с ползущими по Стромынской дороге санями извозчиков.

Все плотней обступает Москва. Сгущается, затягивает серым дымом. И хочется верить, что все не напрасно. И лучшее ждет где-то там впереди — в будущем.

Петляя по знакомым местам, Павел вновь оказался на станции метро «Комсомольская». Метро — очень опасное место. Нельзя заходить за черту на платформе и нужно держаться за поручни на эскалаторе. Об этом твердят голоса из установленных повсеместно динамиков. Однако существуют другие серьезнейшие положения и правила для проезда в метро. В первый же день пребывания в Москве наш герой получил здоровенный синяк на бедре и был нещадно обруган суровыми пассажирами московской подземки. Теперь он знал, что магнитную карточку нужно прикладывать к желтому кругу, а проходить турникет обязательно слева (ему как левше это было не очень сподручно). Иначе наскочишь на вылетающие из коварной машины перегородочки. Он понимал, что не нужно цепляться руками за стены вагона, стоя в проеме дверей на ходу у пассажиров: все равно грубо вытолкнут. Он знал это благодаря полученному в первый день, пусть не очень удачному опыту.

Крючков не терялся, как прежде. Мало того, сам принялся очень критично оценивать поведение других пассажиров.

— Полегче, мужчина, — нахмурившись, выговаривал он пареньку, что без всяких причин пихал его локтем.

— Нельзя ли подвинуться? — выговаривал он застрявшей на самом проходе неповоротливой женщине.

В вагоне толкались раздраженные люди. Крючков боролся за жизненное пространство в плотном кольце человеческих тел, ощущая, как соседи теснят и наступают на расставленные у его ног сумки. «Пусть наступают. Меня бы не раздавили», — думал Крючков. Он быстро ощупывал деньги в кармане, вздыхал и делал попытки немного расслабиться.

Вот, ухватившись за поручень, неподалеку стоит очень красивая девушка. У нее очень красивые глаза. Такие задумчивые, зеленые глаза. Как все толкаются. Тесно здесь. Да еще эти сумки мешают. А так обязательно поинтересовался бы, о чем она думает, интересно.

На «Библиотеке имени Ленина» в вагон втиснулся странный субъект в солнцезащитных очках. Он распахнул газету с объявлениями о продаже подержанных автомобилей и погрузился в чтение. В тесном вагоне беспардонно развернутая газета выглядела вызывающе.

«Совсем опупел», — в смешанных чувствах недоумения, досады и любопытства подумал Крючков, когда лист слегка зацепил его подбородок. Крючков изучил несколько объявлений в газете и не нашел ничего интересного. «Очень странный тип», — окончательно убедился он; вытянул шею, чтобы снова увидеть прекрасную девушку. Лист газеты скользнул еще ниже и тут же забылся. «Интересно, на какой станции выйдет красавица? Если вместе со мной, тогда мне повезет», — загадал Павел. Так и вышло. Девушка покинула вагон на станции «Парк культуры». Крючков мечтательно проводил девушку взглядом, когда она, резво переступая стройными ножками, понеслась к эскалатору. До назначенной встречи оставалось десять минут. Офис центра «Стар Стаф» располагался в минуте ходьбы. Время не поджимало. Павел решил приберечь силы и не спешить.

В приятном, украшенном грамотами и официальными письмами от благодарных клиентов фойе, где Крючков уже имел честь побывать, сидело несколько визитеров разного пола и возраста. Все сосредоточенно заполняли бланки. Павла, как в прошлый раз, усадили на длинный диван, выдали ручку и бланк анкеты.

— Я уже заполнял, — улыбаясь, сообщил Павел, вызвав тем самым некоторое замешательство у похожей на делового дрозда секретарши в коричневой юбочке и пиджачке, за которым виднелся воротничок белоснежной рубашки.

— У нас заполняли? — нахмурившись, уточнила она.

— Да. Я был здесь вчера.

— Ах да, конечно. Вспомнила ваши баулы, — разжалив улыбку, секретарша кивнула на сумки Крючкова. — Могли бы вы еще раз заполнить?

— Лучше, чтоб вы нашли ту, которую я заполнял.

— А кто у вас ее принимал?

Павел, как мог, описал симпатичную, бойкую девушку в клетчатой юбке.

— А-а-а, — понимающе закивала ему секретарша, — это Вера Тушенкина — наш бывший сотрудник. Она теперь здесь не работает. Извините за неудобство, но придется еще раз. Как только закончите, я позову интервьюера.

— Хорошо, — смирившись, произнес Павел. — День Сурка какой-то. Все приходится повторять по сто раз, — проворчал он. В надежде разорвать заколдованный круг Крючков приступил к работе.

Он протянул заполненный бланк секретарше; та поднялась из-за стойки, пригласила пройти за ней. Соседнее помещение вызвало у Павла ощущение, какое случается у не до конца проснувшегося человека — когда еще грезится невероятное, но уже объясняешь себе, что все только снится. Стены и мебель в зале были кораллово-красного цвета. В три ряда стояли столы с мониторами и телефонами, за которыми трудились молодые сотрудники. Перегородки между столами отсутствовали. Молодые люди водили мышками, стучали по клавиатурам или общались по телефонам, от чего в помещении стоял нескончаемый гул. За рядами работников возвышался помост со стеклянной колбой. Внутри колбы на прозрачном стуле сидела полноватая миловидная женщина в белом манто, наблюдавшая за происходящим. Пододвинув к себе микрофон, прикрепленный к стеклу на присоске, она отдавала команды на каком-то не поддающемся идентификации сленге:

— Тридцать шестой, произведите, пожалуйста, северный ветер. Двенадцатый, больше джазу! Переходите к подвыподвертам. Помните, вы с клиентом в соитии — на общей волне.

Проведя Павла через весь зал, секретарша остановилась у дальней стены и открыла дверь в комнату-келью.

— Подождите немного. Сейчас интервьюер подойдет, — сказала она.

В освещенной электричеством комнатке никого не было. Сквозь бойницу окна было видно, как в сгустившемся сумраке падают снежные хлопья. На подоконнике стоял горшочек с кустиком вечно цветущей бегонии. Крючков уселся на одно из двух кресел, разделенных столом с прикрученной к нему лампой, и в ожидании уставился на календарь с репродукцией «Девушки с персиками», что висел на противоположной стене. Внешность девушки, запечатленная кистью Серова, поразительно напоминала ту, что командовала из стеклянного кокона. «Ну, а персики — это мы. То есть нас можно есть, или гладить, или перекладывать, как угодно», — хохотнул над своею догадкой Крючков. Ему показалось, что он смог проникнуть в тайные мысли изощренного подхалима завхоза. Почему именно завхоза, он объяснить не мог. Множество всяческих отвлеченных соображений крутилось в голове у Крючкова. Он ерзал на сидении неудобного кресла, переживал за успех предстоящего собеседования и здорово нервничал.

Ожидание интервьюера длилось недолго. В комнатке нарисовался худощавый с болезненно бледным, украшенным аккуратной бородкой лицом паренек. Он бросил взгляд на Крючкова, произнес:

— Добрый вечер, — сел в свободное кресло, разложил перед собой распечатанное резюме и анкету Крючкова.

— Итак… — произнес паренек и покашлял в ладонь. — Вы у нас маркетолог.

Прописаны в городе… Угу… Образование высшее экономическое. Закончили областной институт… Ага. Стаж на должности — полтора года. До этого работали продавцом. Английский язык — словарь… — Паренек пристально посмотрел слезящимися от простуды глазами на Павла: — Как вы докатились до жизни такой?

— В смысле? — с недоумением переспросил Павел. Его смутила формулировка вопроса и нагловатый тон паренька.

— Что слы… — парень закашлялся, — что слышали, — договорил он. — Или у вас проблема со слухом? Расскажите что-нибудь о себе. Вы родились в маленьком городке. Учились тоже в какой-то провинции. Областной экономический институт города… Че за богадельня такая, понятия не имею. Теперь вы в Москве…

Павел помрачнел. Ему стало очень обидно за свой городок и учебное заведение, где он учился, но он постарался, как мог, рассказать, что заставило его оказаться здесь и отвечать теперь на вопросы этого хамоватого кренделя. Он начал рассказывать о своей предыдущей работе. Слушая Павла, молодой бородач, не отрывая глаз от анкеты, уточнял некоторые моменты, интересовался, разбирается ли соискатель в специальных программах. Павел сообщил, что с некоторыми ему довелось иметь дело.

— Значит, в ваши обязанности, кроме исследований и аналитики, входило еще и общение с клиентами?

— Да. Я звонил потенциальным заказчикам.

— А когда вы впервые звонили им, как начинали общение?

— Ну, как… Пытался завязать разговор о деле.

— То есть? Вот вы звоните и говорите: здравствуйте, это я — Пашка-Степашка. Или как там вас? Паша Крюк… Давайте поговорим о деле. Кстати, как думаете, Степашка — девочка или мальчик? — Задав идиотский вопрос, интервьюер, как это делают на допросах, включил и развернул лампу, направив ослепляющий луч Павлу Крючкову в лицо.

— Хватит дурака валять! — взорвался Крючков. Он с трудом удержался, чтобы не врезать по роже нахальному собеседнику.

Бородач молниеносно завернул лампу.

— Извините, Павел Ееоргиевич, — на сей раз без ерничества примирительно произнес он. — Работа такая. Вы только что были участником стресс-интервью. Я испытывал вас. Наш центр по трудоустройству получает заказы на подбор персонала от разных компаний. Некоторые заказчики настаивают на проведении стресс-интервью. То есть хотят, чтобы у их сотрудников были железобетонные нервы.

— Пусть наймут себе киборгов и пляшут от счастья, — не сдерживая раздражения, брякнул Крючков.

— Таких киборгов, к сожалению, а может быть, к счастью, пока не изобрели, — философски изрек бородач. — На будущее скажу вам одну очень важную вещь. Если человек действительно хочет получить работу в конкретной компании, то он многое стерпит и на многое пойдет. Вашу анкету и видеозапись интервью посмотрит работодатель. Мы позвоним вам, — бородач протянул вялую руку. Павел пожал ее.

Центр по трудоустройству наш герой покинул, пребывая в глубокой задумчивости. Весь этот цирк произвел на Крючкова гнетущее впечатление. «Бородатый сказал, что нужно быть готовым на все. Быть готовым на унижение, на всякую подлость, тьфу блин, а может, убийство младенцев? В жопу таких работодателей. Примут, не примут, я плакать не стану», — размышлял Павел.

Он вспомнил, что почти сутки ничего не ел. Мысль о еде отозвалась тоскливым спазмом в желудке. Наш герой решил перекусить, а затем ехать в Лобню смотреть квартиру.

Со стороны палаток полз удушливый, вызывающий слюнотечение запах шаурмы. За стеклом шаманил пожилой азиат. Ловко орудуя длинным ножом, он срезал ломтики мяса с оплывающего шмата на вертеле. Павел встал в конце очереди. Мужик, уже успевший отдать деньги, ревниво следил, как азиат кладет мясо в лаваш.

— Не жалей. Еще накидай. Побольше мясца. Вот. Вот. Давай-ка, укладывай ровненько, — приговаривал мужичок.

Азиат производил доведенные до автоматизма манипуляции и не обращал внимания на комментарии клиента. Когда дело дошло до капусты и помидорчиков, повар неожиданно запустил руку в штаны, почесался и вернулся к работе, скручивая лаваш с сытной начинкой в пузатую трубочку. Очередь ахнула и, плюясь, развалилась. Павел перекочевал к палатке «Хот-Дог», до него еще долго доносились гневные выкрики мужика, требующего у недоумевающего азиата вернуть деньги.

— Повезло, — Павел хихикнул над комичностью ситуации, приложил руку к сердцу. Улыбка слетела с его лица. Он рванул молнию куртки, сунул руку в карман. Глаза у Павла округлились и заблестели от слез. Он подхватил сумки и бросился бежать; пробежал метров двадцать, остановился.

— Нет, нет, — белыми губами прошептал он, — бесполезно. Это он. Тот очкарик с газетой в метро. Сука, карманник, гнида паршивая. Бестолочь! Бестолочь!

Пространство вокруг как-то сузилось. Звук притупился, преображаясь в неразборчивый гул. Дома, люди, машины застыли. Мир закачался. Земля поехала из-под ног. Глядя перед собой, Павел шагнул. Какой-то прохожий налетел, споткнулся, обматерил его, но он не услышал.

Двигаясь прямо, не сознавая, куда и зачем направляется, Павел поволочил сумки в сторону Крымского Вала. Он не замечал ничего вокруг. Шел, опустив голову. Только по тому, как потемнело вокруг, как сильней потянул насыщенный влагой, обжигающий ветер, Крючков понял, что пересекает широкую реку. Куда идет, он не знал. Но и стоять не мог. Затмив все остальное, в сознании пылал сатанинским, безумным, собачьим огнем безответный вопрос — что делать дальше?

Он достиг Калужской площади, по переходу пересек Ленинский проспект. Остановился у огромного постамента, расстегнул сумку, зачем-то вынул икону и долго смотрел на нее.

Неожиданно кольнула мысль, что он хоть и обещал, до сих пор не сообщил ничего маме. Поставив на гранитную ступень сумки, Павел сел на нее, бережно спрятал икону под куртку. Снег таял на его шапке и конопатых щеках. Он достал телефон и принялся набирать SMS сообщение: «Дорогая мама, я в Москве. Со мной все нормально. Устроился хорошо. Твой сын Паша».

Над устроившимся у подножия памятника гостем столицы маршировали бронзовые солдаты. Еще выше летела такая же металлическая женщина-вдохновитель, а на самом верху громоздился глядящий вдаль гигантский развенчанный идол. Былые герои ушли. Настоящее жаждало новых. Может быть, тех, кто сидит сейчас в теплых квартирах перед светящимися мониторами и телевизорами.

 

Глава III

Змеи, блохи, магический талисман и тридцатипроцентный раствор крови дикой кобылы

После того как в закромах Крючкова пошарил умелый карманник, финансовое состояние Павла уменьшилось до трех тысяч пятисот рублей плюс какая-то мелочь. Этих денег с лихвой хватило бы на билет в родной город. Только Павел решил предпринять отчаянный шаг — попробовать договориться об отсрочке оплаты аренды жилплощади в городе Лобня. Созвонившись с арендодателем, Крючков прямо с Калужской площади двинул на Савеловский вокзал, сел на вечернюю электричку и отбыл в подмосковную темноту. Через сорок минут он вышел на залитую электрическим светом платформу.

Благополучно минуя двух одетых в камуфляжную форму безумцев, которые, пьяно крича, били о свои головы пустые пивные бутылки, Павел, ориентируясь по известным приметам, двинулся в глубь темных кварталов. Вскоре он разыскал нужный дом и подъезд. Рядом с подъездом на сухой ветке мрачного дерева громко каркала черная ворона. Вокруг было пустынно. Дул ветер. По небу носились тучи. Павел вдруг пожалел, что не рассказал хозяину квартиры всю правду о своем положении. Он заколебался. Внезапно ему стало страшно: «Ну о чем я буду сейчас с ним болтать? Как уговаривать?»

Вдруг заскрипела и хлопнула форточка. Из светящегося окна с третьего этажа высунулась лысая голова и произнесла:

— Вы Павел?

— Я, — подтвердил Павел.

— У нас в подъезде сломан замок. Заходите. Поднимайтесь на третий этаж. Квартира тринадцать.

Через минуту Павел очутился в небольшой, заваленной всяким хозяйственным хламом прихожей. Перед ним стоял плешивый пятидесятилетний мужчина в растянутых трениках, чьи колени, как флюгеры, перекидывались со стороны на сторону. Мужчина, которого величали Табрелутс Арнольд Валерьянович, смотрел на Павла добрыми голубыми глазами и, разведя руки в стороны, бормотал:

— Вот… Вот… Проходите, смотрите. У нас тут все скромно. Это можно убрать. Обои подклеить, — Арнольд Валерьянович дотрагивался до отогнувшегося от стены слоя обоев. — Мыши у нас по объективным причинам водятся только в клеточке, а тараканы случаются. Но это не большая беда. Здесь зала, где живу я и мои друзья. А здесь, пожалуйста… Вон ваша комната.

— Вы с друзьями живете? — поинтересовался Крючков, слегка задержавшись в прихожей. Его заинтересовал старинный велосипед и огромный дюралевый таз, они висели у пожелтевшего потолка.

— Да. Смотрите. Это мои друзья, — Арнольд Валерьянович тихонечко подтолкнул Крючкова в сторону большой комнаты.

Оказавшись в зале, Павел в крайнем изумлении обнаружил освещенные яркими лампами два яруса прямоугольных стеклянных аквариумов, стоящих вдоль стены на специально устроенных стеллажах. В аквариумах неподвижно висели на веточках либо лежали скрученные в узлы пестрые ленты. Некоторые напоминали канаты, такие они были толстые. Напротив аквариумов стоял деревянный топчан, холодильник и клетка с живыми мышами. Мышей в клетке было так много, что они, попискивая, бегали друг у друга по головам.

— Ух ты! — воскликнул Крючков. — Зачем они здесь?!

— Это мой маленький бизнес, — с гордостью произнес Арнольд Валерьянович. — Я собираю и продаю яд. Да вы не бойтесь. В аквариумах они безопасны. Только нужно следить, чтобы лежала гиря на крышке аквариума, где сидит гюрза. Она сильная очень. Без гири любую крышку открывает. Я и защелки делал. Ничего не помогает. Прямо мистика, — Арнольд Валерьянович нежно провел пальцами по стеклу, за которым лежала желтая с бурыми пятнами жирная гадина.

— М-да… — процедил сквозь зубы Крючков. Можно быть абсолютно лояльным к причудам сторонних людей, пока чужие чудачества не касаются лично тебя. Но эти ужасные змеи стали теперь личной проблемой Крючкова. Готов ли он провести ночь на морозе или переночевать здесь в окружении ползучих, смертельно опасных, периодически удирающих из заточения гадов? — Если ночью гюрза залезет в кровать, то искать работу утром не нужно будет, — коротко резюмировал Павел.

— Разве они не прекрасны?! — воскликнул Арнольд Валерьянович.

— Знаете, — сдержано сказал Павел, — в объявлениях принято сообщать о наличии домашних животных. У человека может быть аллергия на шерсть, на змеиный яд или еще чего.

— Может быть, я, конечно, не прав, что сразу не сказал. Видите, у меня дома маленький террариум, — еще шире разводя руки, переминаясь с ноги на ногу так, что на тренировочных еще сильней заколыхались растянутые колени, произнес Арнольд Валерьянович. — Я раньше работал герпетологом — доильщиком змей в серпентарии. Только выперли меня на пенсию. Теперь промышляю сам. У меня свои змейки и своя клиентура. До вас один товарищ комнату снимал. Так он змей не боялся. Сами они не выползут. А если не умеешь с ними обращаться, то и не суйся к ним.

— А если вы крышку в аквариуме забудете закрыть? — недоверчиво хмуря рыжие брови, пробормотал Павел.

— Я профессионал. Такое никогда не случится, уверяю вас.

Крючков заставил себя поверить хозяину. В другой раз он бы плюнул и убежал. Сейчас же Павел осторожно сказал:

— Наверное, таких любителей змеек немного. Если мы сможем договориться об условиях оплаты, я останусь у вас…

— То есть? Условия вам известны. Восемь тысяч за комнату. Чего тут обсуждать? — разгребая воздух руками, сказал покрасневший Арнольд Валерьянович.

— Я не могу заплатить эту сумму прямо сейчас. Могу дать только две тысячи. Остальное через две недели.

Елубокая морщина пересекла блестящий, будто намасленный лоб доильщика змей.

— Ну, это не дело, — сказал он и закряхтел от досады.

«Я уже сам готов доить его змей, лишь бы он на отсрочку согласился», — размышлял про себя Павел.

— Нет, — твердо изрек Арнольд Валерьянович, — такую отсрочку я дать не могу.

— Понимаете, у меня ситуация, — пытаясь не взвыть от отчаяния, заговорил Павел. — Меня обокрали. Мне некуда сейчас пойти. Давайте, я буду платить вам триста рублей в сутки и сразу уйду, когда у вас появится другой квартирант.

Арнольд Валерьянович быстро окинул взглядом Крючкова, на секунду задумался. Алчная искра мелькнула на дне его голубых глаз:

— Тогда пятьсот рублей в сутки.

— Триста пятьдесят? — взмолился Крючков.

Арнольд Валерьянович состроил на своем безбровом, похожем на добрую луну лице сострадание:

— Я бы вас приютил за меньшие деньги. Но деньги, сами понимаете, и так небольшие. Думаете, мне тут поселенцы нужны? По-вашему, я так рад, что у меня здесь серпентарий с гостиницей? — Арнольд Валерьянович хрустнул пальцами и выпалил: — Хорошо, пусть будет четыреста.

Прикинув, что с такими расходами денег хватит не более чем на неделю, Крючков хмуро буркнул:

— Договорились.

Ночь прошла тихо — без происшествий. Утром Крючков коршуном налетел на еду и с аппетитом слупил шесть куриных яиц, заедая их белым рассыпчатым хлебом, намазанным маслом. Доильщик змей предложил Павлу особой настойки для поднятия тонуса и стимуляции иммунитета. Павел поинтересовался, на каком яде настойка.

— На яде гадюки Ренарда, — сообщил луноликий Арнольд Валерьянович.

— И все-таки змеи ужасные твари, — допив стакан с целебной настойкой, морщась от горького послевкусия, сообщил Павел.

— Напрасно вы их ругаете, — с жаром обиженного правдоруба заговорил Арнольд Валерьянович. — Может ли, например, эта гадюка вам нахамить, обокрасть, потребовать взятку, отравить реку, замусорить лес, начать ядерную войну? Нет! Люди творят преступления и несут зло, а не змеи. Люди несут все зло!

— Но змеи опасны, — убежденно проговорил Крючков.

— Пойдемте, пойдемте, я вам покажу, — Арнольд Валерьянович взял за плечо Павла и увлек за собой. В комнате опытный герпетолог снял со стены специальную загогулину, прикрепленную к древку, открыл аквариум с коброй.

Крючков сразу же оказался в другом конце комнаты.

— Не бойтесь вы, — проговорил Арнольд Валерьянович. Он с умилением пихнул загогулиной кобру. Кобра подняла голову, несколько раз молниеносно попробовала воздух дрожащим раздвоенным языком.

— Вот моя голубушка, вот моя красавица, — ласково произнес Арнольд Валерьянович, подцепил кобру инструментом и вытащил из аквариума. Змея оплела древко и вдруг попыталась переползти на запястье хозяина, но тот быстро распахнул холодильник, бесцеремонно бросил туда кобру вместе с загогулиной и закрыл его.

— Уф! Пусть охладится до десяти градусов. С такой температурой тела змеи менее подвижны и не агрессивны. Через полчасика можно с ней целоваться и носить на руках.

— Боитесь, что тяпнет? — поинтересовался Павел.

— Опасаюсь, конечно. Только не далее как позавчера… Возвращался домой поздно вечером. Так вот, на станции… На железнодорожной станции рядом с овощным рынком видел таких жутких двуногих животных. Ко всем пристают, матом орут, бутылки себе о головы бьют, только стеклышки брызгами разлетаются. А милиционеры, хоть и вооруженные, курят себе в стороне, а подойти и арестовать боятся.

— Они каждый вечер о свои головы бутылки кокают. Это у них шутка наверно такая — бутылки о свою голову бить, — произнес Павел.

— Я здешних хулиганов больше боюсь, — откровенно признался Арнольд Валерьянович.

Крючков промолчал. Мысли о хулиганах и пьяницах, даже о змеях не сильно тревожат, когда понимаешь, что завтра нечего будет кушать и негде заночевать. Все другие тревоги и страхи блекнут и сходят на нет. Хорошая терапия для неврастеников, озабоченных вздором типа вторжения инопланетных существ и ожидания скорого конца света.

Павел стал собираться. Очередной кадровик ждал его на собеседование.

Электричка ползла в сторону станции Лианозово мимо станции Марк. Справа тянулся занесенный снегом пустырь с высокой пожухлой травой и худосочными ивами. Вдоль заржавленных рельсов стояли похожие на слетевшихся поклевать теплую землю грачей продавцы рухляди.

Несколько сотен людей съезжались сюда торговать бывшими в употреблении предметами, начиная от антиквариата, кончая найденными на помойке обносками. Кофточки, юбочки, бабкины сумочки, самовары, кастрюли с отбитой эмалью, вымпелы с вышитым Лениным, Сталиным, валенки, книги по прикладной информатике, трубки с изгрызенными мундштуками, шапки-ушанки, кассетные фотоаппараты, иглы для патефона и сам патефон; чего только не было на раскладных столиках и расстеленных на земле целлофанах. Попадался и ширпотреб из Китая. И такие, к примеру, вещицы, как почти не ношенные женские сапоги прошлогодней коллекции итальянского модного дома «такого-то».

Крючков прилепился к окну, разглядывая ассортимент барахолки.

— Можно попробовать, — тихо произнес он. Его посетила идея избавиться от дорогих, но, ввиду наступившей зимы, непрактичных вещей. Демисезонный плащ Calvin Klein, часы Seiko и почти новенькие элегантные туфли на тонкой подошве могли принести около десяти тысяч рублей. В счастливую пору финансового благополучия Павел потратил на это добро в два раза больше.

«Десяти тысяч хватило бы на оплату жилья и недельные накладные расходы», — размышлял Павел. От раздумий его отвлекло оживление в вагоне.

— Контролеры. Контролеры, — несколько раз прозвучало тревожное предупреждение.

— Контра идет! — задорно провозгласил розовощекий крепыш, бежавший по вагону с толпой других безбилетников.

Крючков встрепенулся, поднялся и заспешил вместе с ними. Он ехал зайцем. Не потому, что не успел взять билет, а потому, что хотел сэкономить. Сбереженные таким образом деньги автоматически переводились на стоимость пищи. Хотя любой железнодорожный работник сказал бы Крючкову, что безбилетный проезд в электричке не лучше хищения продуктов из магазина. И был бы, конечно, не прав. Ведь поимка за воровство в магазине и безбилетный проезд грозили разными следствиями.

Крючков научился увиливать от контролеров, перебегая «зачумленный» вагон по платформе на остановке. Он производил это с легкостью в том случае, когда не мешали тяжелые сумки. Сложнее было на выходе. Перескочить турникет не давали охранники. А платформы были окружены металлическим частоколом.

Существовало три варианта. Первый — спрыгнуть с платформы и обойти частокол. Второй вариант — купить билетик по минимально возможной цене в так называемой кассе на выход. Третий вариант — сунуть десятирублевку охранникам, чтобы они пропустили. Все эти способы имели слабые стороны. Частокол мог упираться в ряд гаражей или стену промышленной зоны, что вынуждало предпринимать слишком далекий поход, когда в частоколе не было дырок. Опасаясь соглядатайства, охранники не всегда брали деньги. У кассы на выход толпилась огромная очередь. Да и расходоваться не хотелось. Поэтому Павел обычно обходил или перелезал железный забор.

Каждый день самостоятельной жизни в столице Крючков получал новый опыт. В его сознании рушились воспитанные стереотипы. Помнится, наш герой чистосердечно считал, что ездить зайцем и прыгать с платформы ниже достоинства уважающего себя гражданина. Мало того, осуждал за такие поступки других. Так вот, теперь сам прыгал. Да еще как сигал! Перелезал через турникеты и бегал от контролеров, протягивал десятирублевки охранникам. Да что говорить о таких пустяках, когда, разглядывая на прилавке сытную сырную плюшку, голодный Крючков задумывался, как бы поудачней пихнуть ее за молнию куртки и незаметно вынести из супермаркета.

Антисоциальное поведение. Непорядочность. Павел стал выпадать из разряда приличных, законопослушных людей. За всеми совершаемыми незаконными действиями стояла жутковатая неопределенность. Когда Павел думал об этом, мрачные мысли вспучивались в голове, щекотали тревогой затылок, прятались за спиной, сгибали и не давали покоя. Павел не хотел терять статус добропорядочного гражданина.

Однако его положение было отчаянным. Отчаяние управляло поступками Павла. Но все-таки его сердце согревалось надеждой: скоро все переменится к лучшему. А сейчас требовалось всеми правдами и неправдами взять и удержать высоту. Высотой Крючков называл возможность жить и работать в Москве. В Москве — метрополии.

В тот день, участвуя в непродолжительном собеседовании, наш герой узнал прелюбопытную вещь. Оказывается, некоторые работодатели не любят «дешевых» сотрудников. «Скромность теперь не в почете», — с воодушевлением подумал Крючков. Он не услышал, как у него за спиной загремел издевательский, демонический хохот.

Арнольд Валерьянович разбирался с выпавшим на его долю заказом. Китайские фармацевты хотели приобрести порции змеиного яда кобры и щитомордника. Это был очень серьезный заказ. Водить дружбу с китайцами было по-настоящему прибыльно.

Пенсионер герпетолог подоил свою любимицу кобру. Затем пришла очередь щитомордника. Этот ползучий объект обладал прескверным характером. Он всегда хотел чикнуть Арнольда Валерьяновича, но ловкий доильщик не давал такой возможности разъяренной змее. Арнольд Валерьянович умел предугадывать молниеносные выпады щитомордника. Для доильщика змей выкрутасы злобного щитомордника были забавой. Другое дело, когда приходилось работать с гюрзой. Благодаря своей силе она легко вырывалась из рук. Длинные смертоносные зубы при невероятно подвижной челюсти могли достать, даже если крепко сжимать ее голову. Арнольд Валерьянович хотел подоить и гюрзу, но, посмотрев на отметины в календаре, решил, что процедуру стоит отложить на пару суток. Гюрзу насиловать было нельзя чаще положенного.

Когда все змеи были в аквариумах, а специфичный товар в герметично закрытых стаканчиках перекочевал в холодильник, Арнольд Валерьянович склонился над клеткой с мышами.

— Так, — сказал он, выпятил губы, какое-то время следя за хаотичным передвижением грызунов. — Кто из вас пожирней, тот и пойдет на обед кобре.

Арнольд Валерьянович приподнял и потряс клетку. Мыши покатились по ней, словно жертвы кораблекрушения в фильме «Титаник».

— Так, — еще раз повторил Арнольд Валерьянович, скользя взглядом добреньких голубых глаз по мышам. В этот момент раздался звонок. Отвлеченный от любимого дела пенсионер тихо ругнулся, поставил клетку и пошел в прихожую.

Повеяло бальзамической сладостью ладана с примесью горечи бергамота шипровых духов. В квартиру вошла женщина элегантного возраста. Сестра была на пять лет младше брата. У нее были шикарные темные волосы, интересное, немного квадратное, с выдающимся носом лицо. Двигалась она порывисто и красиво. Но годы и непростые обстоятельства жизни брали свое. На старательно обработанной косметическими препаратами коже тут и там пробивались сетки морщин. Упрямые, вылезали из-под тонального крема синюшного цвета круги и оттеняли наполненные драматической влагой глаза, еще больше подчеркивая неутоленную жажду внимания, любви и возрастную усталость. Стоит ли объяснять, что сестра совершенно не походила на брата, точнее, была его полной противоположностью.

Аурелия Иосифовна и Арнольд Валерьянович имели общую мать Герду Атсовну. Валерьян Николаевич Табрелутс был репрессирован в пятидесятом году как эстонский кулак и сочувствующий «лесным братьям». Своего сгинувшего на этапе отца Арнольд Валерьянович не знал. Не помнил он и отца Аурелии — цыгана Иосифа, который с рождением дочери исчез, на сей раз по собственной инициативе. Зато Арнольд Валерьянович очень хорошо помнил московское детство и свою мать Герду Атсовну — эстонскую ведьму, как она любила себя называть, и отчима Модеста Пафнутьевича Щекочихина — инженера (он хорошо помнил его лицо). Отчим днем и ночью пропадал на секретной работе, а мать промышляла гаданием и изготовлением талисманов. В советских газетах наряду с объявлениями о продаже велосипеда «Салют» и катушки для спиннинга «Невская-150» можно было увидеть такое: «Потомственная ведьма из Эстонии. Гадает на картах. Изготавливает талисманы. Поможет узнать ваше будущее, решить проблемы в жизни и семье. Всегда с гарантией».

Да… Герда Атсовна была оригинальная женщина. Детей своих она хоть и любила, но в силу темперамента уделяла им недостаточно внимания. Когда она была молода и красива, ее окружали поклонники. По вечерам Герда Атсовна натирала себя благоуханными снадобьями, вскакивала на ясеневый черенок собранной из березовых веток метлы и вылетала в окно. В это время Арни и Аура оставались в неприбранной пыльной квартире и ничего не боялись. Мать говорила, что от злых наваждений помогает ее колдовство. Маленькая Аура верила в чудеса, а ее повзрослевший брат не верил ни во что, но и не боялся.

В школе маленькому Арнольду приходилось выслушивать множество гадостей, самая безобидная из которых состояла в том, что его мать в полнолуние превращается в летающую свинью и нападает на честных сограждан. Как-то Арни надел фуражку козырьком назад, а руками сделал кукиши, при этом одну руку положил в карман, а другую за пазуху и в таком виде явился на глаза Герды Атсовны. Мать здорово отругала его. Но и после этого Арнольд Валерьянович не поверил, что его мать настоящая ведьма.

При больших недостатках Герда Атсовна имела большие достоинства. У нее были искусные руки. Талисманы, которые она изготовляла из дерева, камушков и кораллов, были на удивление изящны.

Однажды в черный декабрьский вечер, когда все ждут волшебную новогоднюю ночь, мать-ведьма усадила перед собой Арни и Ауру.

— Дети, — торжественно проговорила она, — я хочу сделать вам очень ценный подарок. Этот магический талисман принесет вам удачу на все времена. Он состоит из двух долек. Вот. Одна половинка тебе, моя ненаглядная Аура, другая половинка тебе, сынок Арни, — Герда Атсовна протянула детям две янтарные капли. — Каждый из этих кусочков лишен силы. Если их вместе сложить, — объясняла она, — получается целое. Только тогда работает талисман и приносит счастье. Этот кружочек и есть великая сила. Благодаря этому талисману любое ваше желание сбудется. Но помните: янтарные капельки обязательно должны быть всегда вместе.

Герда Атсовна поцеловала детей, вскочила на ясеневый черенок волшебной метлы и улетела. Арни и Аура снова остались одни и провели новогоднюю ночь у маленькой выпуклой линзы первого в СССР черно-белого телевизора.

С тех пор утекло много лет. Чудес никаких не происходило. Янтарные капли хранились у Арни и Ауры и ни разу не воссоединились. Нужно заметить, что брат и сестра, повзрослев и разъехавшись по отдельным квартирам, почти не виделись.

Арнольд Валерьянович принял у Аурелии Иосифовны кремовое полупальто и эффектный берет, пригласил пройти в комнату.

— Я боюсь за тебя, брат, когда думаю, каким опасностям ты себя подвергаешь, — проговорила Аурелия Иосифовна, с замиранием сердца разглядывая змей.

— Змеи не так опасны. Люди опасней, сестра, — заметил Арнольд Валерьянович. — Может быть, горячего чаю?

— Да. Будь так любезен, если у тебя есть, завари мне зеленый без сахара, — сказала сестра.

Размахивая растянутыми коленями на тренировочных брюках, Арнольд Валерьянович вышел на кухню. Сестра осталась в комнате со змеями.

— Наверное, в прошлой жизни я была кроликом, — переходя от аквариума к аквариуму, прошептала она. Аурелия Иосифовна оторвала взгляд от ядовитых рептилий и стала оглядывать комнату. Она зачем-то сняла с полки вазочку, вытряхнула торчащие из нее ручки, осмотрела и возвратила обратно.

— Я вот по какому к тебе делу пришла. Помнишь наш маленький талисман, брат? — сказала сестра, когда тот вернулся с двумя дымящимися чашками чая.

— Помню, — заулыбавшись, кивнул головой луноликий Арнольд Валерьянович.

— А где сейчас твоя половинка? — с блеском в глазах спросила Аурелия Иосифовна.

Арнольд Валерьянович усмехнулся:

— Если поискать, то найдется. А зачем тебе она?

— Понимаешь… — Аурелия Иосифовна запнулась и потупила взгляд.

Луноликий Арнольд Валерьянович мигнул, протянул ей чашку.

— Ты даже не представляешь, как была пуста моя жизнь после той страшной катастрофы, когда я потеряла мужа. Я была так одинока. Всегда одна. Но теперь у меня появился мужчина. Он очень добрый и очень хороший человек. Но я очень боюсь его потерять. Мне постоянно не везет. Всю жизнь не везет! — Аурелия Иосифовна закрыла руками лицо, всхлипнула, из-под ее ладошек закапали слезы.

Никто не мог представить, как болела ее душа. Она чувствовала, что уже достигла вершины горы, откуда один путь — в долину забвения женщин. Она могла еще спеть свою лебединую песню любви и хваталась за смутные перспективы совместной жизни с прекрасным мужчиной. Она боялась, что ее любовная связь лопнет, как наполненный воздухом шар. Она готова была всем пожертвовать, заложить свою душу дьяволу, лишь бы новый возлюбленный не оставил ее.

Арнольд Валерьянович спокойно наблюдал за разворачивающейся перед ним трагикомедией. Он давно пришел к выводу, что все женщины мелкие шантажистки, хитрые истерички, и в такие драматические моменты особенно им не сочувствовал.

Аурелия Иосифовна выплакала достаточно слез и продолжила:

— Это пророчество нашей матери. Когда половинки талисмана разделены, нам не видать счастья.

— И что ты предлагаешь? — с усмешкой проговорил Арнольд Валерьянович. — Мы же не можем жить вместе. У тебя своя жизнь, у меня, слава богу, своя.

Аурелия Иосифовна умоляюще посмотрела в улыбающиеся голубые глаза:

— Я не это тебе предлагаю. Мог бы ты дать мне, хотя бы на время, половинку талисмана, которая осталась у тебя?

— Не могу, — спокойно проговорил Арнольд Валерьянович.

— Почему?

— Потому что эта половинка моя.

— Ну зачем тебе она? Ты все равно в это не веришь! — нетерпеливо воскликнула сестра.

Арнольд Валерьянович разозлился:

— Знаешь, что… Моя вера не твоя печаль. Во-первых, это единственная память о матери. Хоть какая-то… У тебя после нее памяти значительно больше осталось. И не говори мне ничего! — Арнольд Валерьянович погрозил пальцем. — Не тебе на судьбу пенять!

У Аурелии Иосифовны снова заблестели слезы в уголках глаз. Она виновато склонила голову и уронила соленую каплю в чашку с остывающим чаем.

— Чего хорошего получил я? Только эту квартиру, — распинался взволнованный Арнольд Валерьянович. — И то не от матери. Отчим ее мне отдал. А тебе и дачный участок, и квартиру в центре Москвы. Все тебе! Вот зачем тебе дачный участок?

Вместо ответа Аурелия Иосифовна еще сильнее склонилась над чаем.

— Все для тебя! Все тебе! — с жаром выговаривал Арнольд Валерьянович. — Все для любимой дочурки! Любимой Ауры!

Произнеся эту тираду, он сам поразился, как глубоко сидела в нем до сих пор не высказанная обида.

— Арни, мы с тобой давно уже взрослые люди, зачем такое мне припоминать. Это жестоко, жестоко, — пролепетала Аурелия Иосифовна, всхлипывая.

Арнольд Валерьянович окончательно успокоился. В прагматичном сознании доильщика змей возникла лишенная всяческих сантиментов мыслишка. Он хорошо знал свою сестру — не очень умную, но решительную, исключительно честную женщину. Сестра всегда была до невероятия предсказуема и не умела ничего скрыть. А если вбивала себе в голову какую-нибудь ерунду, то не считалась с затратами, добивалась желаемого. Аурелия Иосифовна могла многое приобрести, чтобы легко потерять.

Ушлый специалист по рептилиям решил не упускать представившуюся возможность, чтобы извлечь из ситуации хорошую выгоду. Он снова заговорил о дачном участке. Стал расспрашивать о состоянии хозяйства; требовал подробности. Сбитая с толку сестра не понимала, куда клонит брат, и несколько раз безуспешно пыталась вновь заговорить об интересующем ее предмете, но зыбкий Арнольд Валерьянович уходил в сторону и снова возвращал разговор к дачной теме. Спрашивал всякий вздор: сильно ли там заросло травой, кто соседи и есть ли среди них сильно пьющие, какое состояние дороги и большие ли пробки в пятницу до Дмитрова. В итоге Арнольд Валерьянович логично заключил, что сестре участок не нужен. Аурелия Иосифовна не выдержала, снова спросила: отдаст ли ей брат янтарную каплю? Арнольд Валерьянович не сразу ответил. В задумчивости он подошел к клетке с мышами, снова потряс их, после чего сообщил:

— Мне очень не хочется отдавать эту штуковинку. Ведь она — подарок матери. Память.

Доильщик змей внимательно посмотрел на сестру. Аурелия Иосифовна бессмысленно крутила в руках пустую чашку. Она была в замешательстве. По дороге к брату она предчувствовала, что тот не захочет отдать ей свою часть талисмана. Не потому, что кусочек янтаря ему нужен и дорог, а из мелочности. Все же Аура не могла не верить в удачу. Она во что бы то ни стало хотела добиться своего. Верила, что сможет уговорить этого бессердечного Арнольда.

Обрадованный состоянием сестры Арнольд Валерьянович продолжил:

— Я бы никогда не предложил тебе такое, но мне нужна земля за городом. Давай обменяемся. Ты мне отдаешь участок, а я тебе янтарную каплю. Идет?

— Так не честно. Тебе же это ничего не стоит, — произнесла Аурелия Иосифовна с интонацией презрительного удивления.

— А тебе участок зачем?

— Я хотела продать его. Мне нужны деньги.

— Деньги всем нужны, — ухмыльнулся Арнольд Валерьянович. — Если бы талисман ничего не стоил, то и разговаривать было бы не о чем. Я тебе свою половинку отдам. А могу ее на завтрак с кашей съесть, и все будет по справедливости.

— Хорошо, — гордо произнесла Аурелия Иосифовна. — Не хочешь подарить, я куплю у тебя за участок.

— Тогда завтра оформим бумаги, — по-деловому сообщил Арнольд Валерьянович. — Я отдам тебе янтарную каплю после подписания дарственной у нотариуса.

Родственники договорились о месте и времени встречи. Больше обсуждать было нечего. Арнольд Валерьянович помог Аурелии Иосифовне одеться и без сожаления спровадил ее. Вернувшись в комнату, он надел на правую руку негнущуюся брезентовую перчатку, залез в клетку и без колебаний вынул за хвостик загодя избранного для принесения в жертву мыша. Закинув грызуна в аквариум с коброй, Арнольд Валерьянович принялся ждать. Ничего интересного не происходило. Кобра лежала, свернувшись в клубок, в одном углу, а боязливая мышь забилась в другой и притаилась. Арнольд Валерьянович решил придать динамичность сцене. Он взял загогулину и подтолкнул грызуна прямо под нос змее, та сделала выпад и укусила мягкое тельце. Мышь упала на спинку, забившись в конвульсиях.

Глядя на агонизирующего грызуна, Арнольд Валерьянович начал усиленно думать. Грандиозные планы разворачивались у него в голове. Строительство частного дома, переезд на постоянное жительство за город, свежий воздух, натуральная, экологически чистая еда.

«Купить сруб, построить дом за год, — прикидывал Арнольд Валерьянович. — Деньги на стройку имеются. Квартиру сдать. Жить на лоне природы, заниматься любимым делом. Можно даже развернуть бизнес — не только возиться со змеями, но и устроить «Депо лечебных пиявок». Что еще требует одинокая старость? О чем еще можно мечтать?!»

От таких мыслей настроение Арнольда Валерьяновича улучшилось. Лицо его вновь засияло, как на небе луна.

Когда вернулся Павел Крючков, Арнольд Валерьянович поднес ему порцию эксклюзивного снадобья.

— Хочу, чтобы вы попробовали, — сказал Арнольд Валерьянович.

— А что она лечит? — спросил невеселый Крючков.

— Это настойка повышает уровень серотонина в крови. Выпейте и взбодритесь.

Крючков взял стакан с желтой жидкостью и безропотно выпил.

Ночью Павлу привиделся сон, будто он стоит на остром носу исполинской гондолы; в руках у него бамбуковое весло, которым он безуспешно пытается править между огромных волн штормящего моря.

В начале двухтысячных столичные власти благоволили помочь бедноте, и неподалеку от станции Марк, в треугольнике между улицей Вагоноремонтной, железной дорогой и МКАД, образовалось местечко с названием «Ярмарка бывших в употреблении товаров».

Проект был до глупости прост — бульдозеры разровняли площадку и обнесли ее ограждением из гофрированных листьев металла. В этот загон устремились малоимущие граждане, желающие выручить скромные средства, устроив свой секонд-хенд, где продавались видавшие виды вещицы по самым что ни на есть символическим ценам. Спозаранок сюда притаскивали или прикатывали на колесах тележек большущие сумки с выуженным из захламленных балконов, пронафталиненных шкафов и утопших в пыли антресолей «товаром». Раз от раза желающих поторговать «стариной» приходило все больше. К ним присоединились кавказцы с лотками, полными дешевой контрафактной продукции.

Площадка уже не могла уместить всех желающих. Торговцы выплеснулись за ограду и рассеялись под автомобильным мостом, растянулись вдоль железнодорожных путей, вылезая на самые рельсы.

В народе «Ярмарку бывших в употреблении товаров» именовали привычным и емким определением — «барахолка». Или блошиным рынком — названием, заимствованным у французов. В 1860 году, дабы избавить себя от хандры, Наполеон № 3 затеял перепланировку Парижа. В результате с бульваров исчезли лавки старьевщиков. По высочайшему распоряжению торговцев всяческой рухлядью переселили на площадь перед воротами крепости Клиньянкур, что располагалась на севере города. Там живописные люди в долгополых плащах и огромных, с обвисшими полями, шляпах продолжили лакомиться запеченными в углях каштанами и торговать потрепанной обувью, старой одеждой и ветхими интерьерами. Блохи кишели в подкладках потертых камзолов, выпрыгивали из набивки старинных диванов и кресел, служа неотъемлемым приложением к товару. Сей факт послужил для формулировки названия этого славного места. Название распространилось по всей современной Европе — блошиный рынок, или, попросту, «блошка».

К чести, заметим, что наша родная «блоха» образовалась раньше парижской: в 1812 году, сразу после отступления французов из разоренной и сожженной Москвы. По обе стороны Сухаревской башни была развернута торговля похищенным во время войны имуществом. Этот рынок просуществовал в своем первозданном порядке до двадцатых годов прошлого века. Затем торговля старьем переехала на Тишинскую площадь. В девяностые тишинскую «блошку» прикрыли. Старьевщики разбрелись. Кто-то пытался торговать в Измайлово, но не выдержал слишком высоких поборов, кто-то стоял в переходе метро и был низвергнут сюда. Таким образом продавцы «товара с историей» оказались на рельсах у станции Марк.

Сторонний наблюдатель мог бы назвать эту зону самым мрачным и депрессивным местечком в Москве. Оно напоминало характерное социальное гетто, где промышляли оказавшиеся за бортом жизни бездомные, безработные и бедствующие пенсионеры — деды и бабульки, сидящие на деревянных ящиках перед жалким тряпьем. Правда, встречались здесь и довольно забавные типы.

— А вот, кому труселя! — кричит, веселясь, мужчина с лицом мальчика, хотя ему, должно быть, не меньше шестидесяти. — Последний писк моды! Сгодятся в любую погоду!

Суровый старик с запущенной бородой в малиновом зипуне и высоком картузе ходит между рядов и выдает виртуозные трели на растрескавшейся балалайке. В надежде наткнуться на редкую ценность и заграбастать «на грош пятаков», зорко стреляя глазами, крадется профессиональный знаток-антиквар. Студенты из ГИТИСа шныряют между пестрых куч, подыскивая реквизит для спектакля. Известный дизайнер таращит глаза на нейлоновую рубашонку, а в его дорогой сумке, меж тем уже прячется купленная по какому-то тайному умыслу за десятку женская юбка, такая дрянная, что в нее сам черт не полезет. Блошиный рынок — царство вещей из советского прошлого. Никакого апгрейда. Предметы предстают такими, какими были забыты. Бывает, встречается краденое. И обязательно полезные в хозяйстве железяки и элементы одежды, выуженные из ближайших помоек.

Удачно выбрать позицию на марковской «блошке» оказалось намного сложнее, чем воображал себе Павел. Он прибыл в десять часов, когда все места за прилавками были забиты. Встать на территории за оградой было решительно негде. Так как товара при Павле имелось немного (все умещалось в руках), он решил ходить по периметру торговых рядов, где покупателей, на его взгляд, было значительно больше.

— За чекушку! — обдавая душком перегарчика, дорогу перегородил персонаж и протянул Крючкову двадцатилитровую алюминиевую канистру. — Бери… она дутая… влезает больше заявленного, — прокомментировал алкоголик и смерил Павла воспаленными, налитыми кровью глазами.

— Мне не нужно, — поспешил отделаться от приставаки Крючков.

— За полтинник отдам. А не хошь, так за тридцатку, — какое-то время целеустремленный алкаш тащился за Павлом.

— Вась, чего ты пристал? Иди сюда, хрррр..! — крикнул вслед грязный хромой забулдыга с костылем.

— Не суй врубель не в свое дело, — оборотившись, зло огрызнулся алкаш и остановился, грязно ругаясь.

Павел шагал дальше. Озябший пенсионер в очках с толстыми линзами предложил ему выменять теплый шерстяной шарф на выжигательный аппарат.

— А это зачем? — полюбопытствовал Павел, беря в руки электронную плату с выходящими из нее переплетенными проводами.

— Не трогайте. Это для специалистов, — недовольно проговорил продавец и вновь погрузился в изучение фотографий выцветшего журнала Penthouse.

Павел уставился на игрушки. У его ног на целлофане расселись бесполые пупсы и дебелые, разодетые в яркие платьица куклы. Мысль о том, что советские дети находили удовольствие играть в такие игрушки, наполнила его меланхолией. Он вспомнил, что и сам был в таком экзальтированном состоянии, когда благодаря схематичному атрибуту можно представить себя кем угодно.

Крючков взял с прилавка пистолетик и, жалея, что нет пистонов, несколько раз нажал на курок.

— Вот так ходят, целый день ходят… щелк-щелк… Заняться нечем. Ходят и щелкают, — проговорила закутанная в нечто, напоминающее шкуру плюшевого леопарда, особа, непонятно с какой целью слоняющаяся за Крючковым.

— А не хотите ли выдающийся чемоданчик?! — гаркнул в ухо усатый детина, указывая на построенные рядком дипломаты, портфельчики, сумки, саквояжи, маленькие зековские чемоданы — «углы» — и большие дерматиновые чемоданы, в какие укладывались вещи счастливых детей, едущих отдыхать в пионерлагерь.

— Есть замечательный экземпляр. Портфель немецкий — трофейный. Отнят вместе с секретными документами у раздавленного танком Т-34 фашистского офицера. Документы в музейном архиве, а портфель с прилипшими лоскутами кишок погибшего фашиста в наличии имеется. Могу также предложить сундучок Билли Бойса и карту сокровищ. А то давайте махнемся на ваши часы?

— Я не меняюсь, я продаю, — заявил Павел.

— За сколько?

— За две тысячи рублей.

— Что вы этим хотите сказать, ужасно страшный человек? Здесь «Ролекс» за пятьсот рублей продается.

— Так он же ненастоящий.

— Ненастоящий — это когда сломанный. А он не сломанный. Время показывает не хуже вашего.

— Похожи на тыренные, — вмешался в разговор непонятно откуда нарисовавшийся лилипут с умным лицом. — Не стоит брать…

— Не хотите, так и не надо, — бросил с досадой Крючков.

Он пошел дальше. Наш герой уже понял, что продавцов у него на пути значительно больше, чем покупателей. А тот, кто и захочет приобрести его новомодный товар, никогда не решится заплатить «нормальную» цену. Все вокруг было дико. Блошиный рынок, живущий по своим, непонятным Крючкову порядкам, напоминал балаган, где сидят на ящиках и раскладных стульях какие-то престарелые клоуны. Зачем они тут сидят? Чего ждут? На что рассчитывают? Здесь не нужны перемены. Вся жизнь в этих старых вещах. Вся их любовь, привязанности и достижения в потерянном прошлом. Вот, например, предлагают штаны с пятнами «на будничный день» — жуткие, заношенные старым хрычом, кофейного цвета брюки. Неужели найдется безумец, который будет донашивать?!

— Продается исторический довоенный костыль.

— Почему довоенный?

— Потому что очень ржавый, — говорит продавец.

Вот какой-то подвыпивший ухарь с посиневшим от алкоголизма лицом растянул гармонь и оглушил резкостью звука, заиграл плясовую. Какая-то бабушка, бросив расставленный на полиэтилене сервиз, ахая, тяжело замахала руками, затопала вокруг гармониста и заорала:

Гармонист захрипел:

Вот бродяга предлагает болоньевую куртку. Пожилые женщины долго прицениваются, обсуждают, какого цвета куртка. Касторовая или каурая? Расторопный, похожий на Супер-Марио, мужичок в бархатной кепке с ушами покупает болоньевую куртку. А вещи Крючкова не пользуются популярностью. Вдобавок его затыркали бабушки, задергали назойливые бомжи, домогучие маклаки не давали проходу. Но Крючков не сдавался, бродил меж рядов, ища своего покупателя.

Неся перед собой плащ Calvin Klein, часы Seiko и почти новенькие элегантные туфли на тонкой подошве, Павел вышел за ограждение и поплелся вдоль железнодорожных путей по тропинке около бетонного забора, разрисованного яркими граффити. «Твоя голова — это вселенная» — гласила одна из надписей на заборе. Рядом с буквами была изображена голова человека с парадом планет, вылетающих из рассеченного черепа. Дальше следовало какое-то трудно читаемое сообщение и пальмовый остров, над которым болталось лучистое солнце.

Меж тем над головой у Крючкова сгрудились серые тучи. С территории Лианозовского электромеханического завода подул сильный ветер и притащил с собой запах жженой металлической стружки. Зарядил не то снег, не то дождь. Старьевщики заметались, укрывая товар. Крючков оказался под мостом, куда начала стекаться всевозможная публика.

Павел решился заговорить с пожилым человеком, который продавал книги. Это был высокий седовласый старик в капитанской фуражке. Засунув руки в карманы бушлата, он попыхивал трубкой.

— Вы давно здесь торгуете? — спросил Павел.

Старик посмотрел на Крючкова, как капитан океанского лайнера на пьяного матроса, выкатившегося из кабака.

— Третий год, — высокомерно заявил он, снова вложил в рот мундштук, глубоко затянулся и, выпустив кольцо пароходного дыма, нахмурился.

Крючков почувствовал непонятно откуда возникшую робость, но не отстал:

— Чего-нибудь покупают?

— Случается, покупают, — ответил старик. — А вы, что, книги не читаете?

Крючкову не дали ответить. Его перебил похожий на Шандыбина небритый гражданинв засаленной синтепоновой куртке.

— Молодежь сейчас книг не читает. У них на уме один Ентернет… Самые читающие люди — это бомжи, — немного подумав, добавил он: — Семеныч, дай чего почитать?

— Бери, — великодушно позволил суровый старик в капитанской фуражке.

— Я ерунду не возьму. Давай мне «Двух капитанов», — сказал бродяга. — Перечту, пожалуй, опять. — Он нагнулся и поднял с полиэтилена потрепанный фолиант, лежащий рядом с «Откровениями секретарши».

Суровый старик усмехнулся:

— Ты ее берешь в пятый раз. Тебе, Арчибальд, нужно очень постараться, чтобы получить от нее удовольствие. Или ты не дочитывал?

— Не дочитывал, — проворчал Арчибальд.

— Как сам-то? Жить можно? — со своей высоты твердым голосом осведомился капитанский старик.

— Сегодня да. Трансформатор продал. Так что без крыши над головой не останусь.

— А где вы ночуете? — поинтересовался Павел у Арчибальда.

— Еде, где… На Ярике, где…

— А это что такое? Ярик, это где? — не унимался Крючков.

— На Ярославском вокзале в теплом зале. За пятьдесят рублей заночевать можно. Деньги есть — живешь. Нет… — Арчибальд фыркнул: — Главное, не оказаться на трубе. Оттуда нормальным уже никогда не воротишься.

— На какой трубе?

— На трубе, — помолчав, произнес Арчибальд, ничего не добавил, решительно развернулся и, держа книгу под мышкой, направился в сторону станции. Павел заметил, что на спине его куртки было выведено крупными буквами W.A.S.P. Изо рта у бездомного валил пар. Арчибальд что-то недовольно проворчал. Похоже, в его голове всплыли не слишком веселые воспоминания.

— Вась! Вась, епхррр..! — раздался пронзительный визг. — Смотри, плащик, прям для тебя. Иди сюда, епхррр…

Павел обернулся. Перед ним красовалась вставшая на задние лапки хавронья. Одутловатые серые щеки подпирали маленькие, как спичечные головки, глаза. Она кичливо задирала свой небольшой толстенький носик, затягивалась сигареткой, обдавая Крючкова струей ужасно вонючего дыма.

— Почем? — по-деловому нахмурившись, просипела она и указала на плащ.

— Четыре тысячи, — устало проговорил Павел.

— Ты че!

К опухшей даме присоединился молодой человек, представлявший собой архетипичного гопника. На его угреватом лице нарисовалось злобное недоумение:

— Кавалер, ты слышь… Это… За триста не хочешь?

— Заткнись, — осадила подруга. — Померь лучше.

Молодой человек стянул с себя черный пуховик, передал его своей даме. Многозначительно прочитав на подкладке плаща «Кельвин Кляйн», он развернулся спиной и запихнул в рукава руки.

— Сидит как влитой, — удовлетворенно сообщил он, после чего выгнул грудь колесом, крикнул: — Хайль Гитлер! — и придурковато осклабился.

Дама выругалась.

— Давай за пятьсот? — предложила она.

Павел замотал головой и потребовал вернуть вещь обратно.

Молодой человек неторопливо снял плащ. Было видно, что вещица ему очень понравилась.

Утомительный торг продолжался еще с полчаса. Парочка удалялась сначала за пивом, потом за чебуреками, возвращаясь с очередным предложением.

— Хррр… с ним, еще двести добавлю, — говорила дама. Наконец Павел сдался и продал плащ за полторы тысячи.

Вслед за плащом ушли часы Seiko. Их приобрел за тысячу рублей мужчина в кашемировом пальто и кожаной шляпе, который очень ругался, когда, уходя, наступил в лужу и промочил свои казаки с декоративными шпорами. Крючков простоял под мостом до темноты, но ботинки так и не продал.

Подкрались ранние сумерки. На небе вспыхнул закатный пожар. В мусорном контейнере образовалась куча нераспроданного тряпья. Теперь там, на фоне багрового зарева, медленно и неуклюже двигались черные силуэты людей, выискивавших, что натянуть на себя или выложить завтра перед собой на полиэтилене. В свете закатного зарева казалось — не люди они, а неторопливые демоны.

В тот жуткий вечер ураганные порывы ветра гнули деревья и сотрясали окна. Буря длилась около часа. Внезапно стало как-то по-особому тихо. Только тоскливо завыла собака в квартире наверху.

Крючков прятался в своей комнате. Он лежал на старом продавленном диване с книгой Фенимора Купера в руках, ворочался с боку на бок, стараясь придать удобное положение телу. Павел хотел расслабиться, но его вновь и вновь одолевала тревога. Прочитанные строчки не оставляли в памяти и следа. Лезли мысли о завтрашнем дне. Не давала покоя забота. Весь капитал Павла составлял пять тысяч рублей. Деньги расходовались. Нужно было платить за проживание, питание, проезд. Он не знал, как улучшить свое финансовое состояние. И на счастливый случай рассчитывать было нечего.

Из-за двери до Крючкова доносились чуть различимые звуки. Сначала фальшивое пение Арнольда Валерьяновича. Потом протяжный визг передвигаемого по полу шкафа, журчание переливаемой из одной емкости в другую жидкости. Несколько раз хлопнула дверь холодильника. Потом все затихло. Через какое-то время на кухне кукушка объявила полночь.

Вдруг погас свет.

— Что случилось? — крикнул Крючков.

В ответ раздался душераздирающий вопль. Загремела опрокидываемая мебель. Кто-то бешено колотил в его дверь.

— Пусти! Пусти! — истошно заорал чей-то незнакомый голос. Павел почувствовал, как ужас холодной спиралью оплел позвоночник. Он вскочил с дивана, подлетел к двери и отпер замок. Кто-то ввалился в его покрытую сумраком комнату.

— Закройте быстрее! В нижнем ящике письменного стола лежат свечи, — заплетающимся языком быстро затараторил Арнольд Валерьянович.

Крючков нащупал письменный стол, залез в нужный ящик. Через мгновение комнату озарил огонек спички. Крючков зажег свечку и увидел: в углу, сжав руки, стоял хозяин квартиры. Он прерывисто и тяжело дышал.

— Вас укусила змея?! — воскликнул Крючков.

— Это гюрза ужалила мега в руку и ногу, — дрожащим голосом ответил Арнольд Валерьянович. Он припал губами к ранке на правом запястье и сделал попытку отсосать яд. Но тут же закашлялся. Его вырвало.

Крючков схватил мобильный телефон и стал набирать номер скорой помощи.

— Линия перегружена, пожалуйста, ждите, — послышалось в трубке.

— Мне нужен «антигюрзин». Принесите из холодильника. Тридцатидневный раствор крови дикой кобылы. Только его не хватит! Господи, зачем я продал китайцам противозмеиную сыворотку?! — воскликнул Арнольд Валерьянович.

Вспыхнул электрический свет. Укушенный с трудом объяснил, где взять склянку со специальной отметиной и шприцы.

— Но по квартире ползает ядовитая змея! — завопил Крючков.

— Это коварная гробовая змея. Она впилась в мою руку, прокусив себе челюсть, — шептал Арнольд Валерьянович. — Не подходи к ней близко. Она может атаковать.

Крючков шагнул в соседнюю комнату и, словно по минному полю, на негнущихся от напряжения ногах двинулся к холодильнику. Он останавливался через каждый метр и оглядывался по сторонам. На полу валялись черепки разбитого кувшина. Здорово пахло краской и еще какой-то едкой кислятиной. Сбежавшей змеи нигде не было видно. Рядом с аквариумом кобры одиноко белел холодильник. Крючков схватил необходимую склянку, кинулся к нужной полке за шприцами, поднял руку, но тут… Он, как ошпаренный, отскочил в сторону.

Жирная змея угрожающе зашипела.

— Вот она! — заорал Павел.

Гюрза лежала на полке прямо на упаковке со шприцами. Непонятно, как она залезла туда. Вытаскивать из-под нее шприцы было безумием.

Крючков вбежал в комнату, где на диване с выражением муки на безбровом болотного цвета лице лежал Арнольд Валерьянович.

— Я не могу взять шприцы! — закричал Павел.

Арнольд Валерьянович беззвучно зашевелил губами. Крючков дико глянул вокруг. Он заметил загогулину, которой пользовался пенсионер герпетолог. Сам не понимая, что делает, Крючков подобрал загогулину, бросился в соседнюю комнату и вновь подступил к смертоносной змее.

— Я тебе покажу, тварь ползучая, — процедил сквозь зубы Крючков, обращаясь к гюрзе, которая свернулась в клубок и приподняла приплюснутую, копьевидную голову.

Крючков отважно ударил железкой гадюку. В тот же миг змея, распрямившись в струну, накинулась на обидчика.

Павел успел увернуться. Жирная тварь с разинутой пастью плюхнулась на пол, извернулась и сделала новый бросок. Наш герой не помнил, как оказался на узеньком подоконнике. Держась за ручку окна, содрогаясь, он наблюдал, как коричневый хвост прячется за холодильником.

Через минуту Павел Крючков вводил противозмеиную сыворотку в почерневшую, похожую на цистерну, руку доильщика змей. Полумертвый Арнольд Валерьянович бредил каким-то семейным проклятием, разломанным талисманом:

— Нельзя было отдавать талисман. Все она… Мать! Моя мать — эта ведьма…

— Я вызвал скорую помощь, — сообщил Павел.

Арнольд Валерьянович с трудом приоткрыл глаза.

— Все бесполезно, — страдальчески пробормотал он бледными, как воск, губами. — Пошло разложение тканей. Сейчас начнется обширный тромбоз. Мне конец.

— Молчите. Вам нельзя говорить, — произнес Павел.

Арнольд Валерьянович закрыл глаза и прошептал:

— Пить.

В ужасе Крючков пробрался на кухню, ему мерещились змеи. Гады прятались по углам.

— Чертово логово, — вздрагивая, твердил Павел. Он принес трехлитровую банку воды, приподнял голову несчастного; тот с жадностью выхлебал половину и окончательно вырубился. Теперь он походил на покойника.

Весь вечер Арнольд Валерьянович ощущал какую-то непреодолимую необходимость в движении. После встречи с сестрой у нотариуса, он приехал домой и начал переставлять мебель. Подклеил обои и обновил масляной краской плинтусы. Но успокоиться не мог. Он стал прикидывать — что же еще сделать. Переставил ближе к окну бельевой шкаф. Освободил глиняные кувшины, в которых хранилась вода для поливки лечебных алоэ. Потом решил подготовить товар для китайцев — добыть порцию гюрзиного яда. И это решение стало роковым. Только он ухватил голову жирной гадюки и поднес к обтянутому специальной материей стакану, погас свет. Через мгновение чуть выше ладони он почувствовал нестерпимую боль. Арнольд Валерьянович закричал и отбросил змею, но та в ярости напала опять и ужалила в ногу. Теперь с каждой минутой доильщику змей становилось все хуже и хуже. Инъекции сыворотки было недостаточно, чтобы нейтрализовать страшный яд.

Прибывшие к пострадавшему фельдшеры, узнав о сбежавшей гюрзе, запаниковали.

Они беспрерывно оглядывались и ругались, взвалили неподвижное тело хозяина на носилки. В спешке чуть было не уронили его, буквально выбежали из квартиры. Вслед за медиками явились милиционеры. Их было двое. Один — старший лейтенант с решительным взглядом и резкими скулами, другой — младший сержант — молодой горбун с тревожным лицом. Они пристально посмотрели на Павла. Старший спросил:

— Где она?

— Прячется за холодильником, — сообщил Крючков.

— Точно там?

— Могла уползти, я так точно.

— Любой зверь слетает с катушек, попробовав человеческой крови, — вдумчиво проговорил старший и вытянул из кобуры пистолет. — Придется ее ликвидировать. Гражданин, выйдите из помещения.

Павел повиновался, но, любопытствуя, высунул свою дынеобразную голову из арки прихожей.

— Дроботенко, будь на чеку, только стой в стороне и берегись рикошета, — распорядился старший, подошел к холодильнику и, покосившись на оказавшуюся по соседству кобру, пнул тяжелым ботинком в белую дверь.

— Вон ползет! — взвизгнул горбун.

Старший проворно отпрыгнул и несколько раз оглушительно выстрелил. Через мгновение все было кончено. Повеяло пороховым дымом. Пробитая пулями, жирная тварь дергалась на полу. Два величиной с палец ужасных клыка лежали по сторонам развороченной морды.

— Дело сделано, — с чувством выполненного долга сказал старший, убирая в кобуру пистолет.

— Допрыгалась, сука, — процедил сквозь зубы горбун с таким ожесточенным выражением лица, словно ждал этой расправы многие годы.

Вскоре в квартиру ввалился круглый, словно пузырь, участковый. Он долго рассматривал убитую змею и потрясенно качал головой, приговаривая:

— А я и не знал, что такой беспредел творится на моем участке. Незаконное содержание змей. Тьфу! — делал вид, что плюется.

Разложив на кухонном столе красную папку, вооружившись шариковой ручкой, участковый устроил Павлу допрос. Крючков честно и равнодушно отвечал на вопросы.

Его голос звучал еле слышно. От навалившихся испытаний Павел сник. Он очень сильно устал. Участковый сообщил ему, что всех змей сдадут в специальный питомник, квартиру опечатают до особых решений, а ему (Павлу Крючкову) здесь оставаться нельзя.

— Ничего, Павел Георгиевич. Все образуется, — ободрил он Крючкова.

Около четырех утра наш герой вышел на лестницу, поднялся на пятый этаж, где устроился спать на сумках, ему приснилась нежная старая мама. Как жаль, что ее не было рядом. Она бы обняла и пожалела бродягу. Мать находилась в далеком родном городишке. Приголубить Крючкова здесь было некому.

Об отступлении Павел не думал. Помня слова бомжа Арчибальда, он замыслил поселиться на Ярославском вокзале и до лучших времен оставаться там.

 

Глава IV

Три вокзала, их обитатели, случайные заработки, престранный субъект

Вокзалы как люди. Великолепные и внушительные, маленькие и неприметные. Дворцы из стекла и бетона или богом забытые, с облупившейся краской на деревянном фасаде избушки. И не всегда на них останавливаются нужные поезда. Вокзалы неразделимы с дорогой. Каждый, кто начинает свой путь, попадает туда. Они предвестники расставаний и встреч. Они встречают вас шумом и мельтешением, суетой или спокойным безмолвием, когда только звук шагов по перрону тает в ночной тишине. Они провожают вас. Не меняясь годами, вокзалы — признаки перемены для нас. Символы временного и проходящего. Оказавшись здесь, люди по-особенному наблюдают за убегающими стрелками на часах. Сами вокзалы многое могут преподнести нам. Они многогранны. Для пессимистов — это скучный зал ожиданий. Для оптимистов — новые горизонты — рельсы, уходящие вдаль. Все это определяет вокзал. Вокзалы как жизнь. У кого-то шумная и разнообразная, у кого-то скромная и тихая. Но, увы, всегда проходящая. Вокзалы — это не пункт назначения. Вокзалы — это всего лишь преддверия. Они забываются или врезаются в память. Случается, что навсегда.

Много всяческого народа встречается на многолюдных московских вокзалах. Здесь собираются представители самых разнообразных национальностей, сословий и убеждений. Всем — от мала до велика — открыт любой московский вокзал. Правда, есть и отличительные стороны у столичных вокзалов. Взять хотя бы три знаменитых, стоящих друг против друга вокзала.

Ленинградский вокзал — европейский вокзал. Во всем его интерьере читается строгость и казенный порядок. Здесь в большинстве своем шествуют деловые, прилично одетые люди с кожаными чемоданчиками или, на худой конец, аккуратными сумками на колесиках. Попадаются дамы в дорогих шубах. Проходят ретивые клерки-индивидуалисты, не пряча амбицию в сосредоточенном выражении глаз. Здесь чаще, чем где-либо в Москве, встречаются горделивые, неторопливые скандинавы. В большом зале у бюста Ильичу стоят пассажиры. Скамеек тут нет, присесть тут нельзя.

Казанский вокзал — восточный вокзал. Предел края восходящего солнца и утренних красок. Он неразлучен с одетыми (независимо от погоды и времени года) в тонкие черные курточки группами настороженных низкорослых людей — азиатов. Видно, что они прибыли не на международную конференцию по обмену культурными ценностями, а на банальные заработки. Повсеместно звучит их, с огромным количеством следующих друг за другом шипящих согласных, неразборчивая трескотня. Иногда здесь случается встретить седобородых, в расшитых орнаментом тюбетейках и полосатых халатах чудаковатых стариков-аксакалов. На Казанском вокзале нередок неторопливо шагающий по его залам и коридорчикам тучный, увешанный золотом бай.

Ярославский вокзал — это русский вокзал. От него начинается самая длинная в мире железнодорожная ветка. Она тянется за Уральские горы, через необозримые версты Сибири и, оставив далеко позади путь-дорогу, некогда пройденную Ермаком Тимофеевичем, упирается в океан. Движемся между башен-пилонов под сводами арки, минуя гербастую стену, попадаем в предбанник терема-замка, а потом в зал. Здесь встречаются мужественные, круглощекие богатыри — потомки донских казаков, породнившихся с широкоскулыми ханты и манси. Тут же ждут своего поезда в Зауралье крепкие, но не лишенные стройности женщины с плавными жестами и русыми волосами. Они теряются между прибывшими на электричках резкими черноголовыми горцами из подмосковного Пушкина, китайцами из Новосибирска и другим разношерстным народом.

Несмотря на изящную красоту и неповторимую архитектуру, многие москвичи, да и гости столицы, не жалуют Ярославский вокзал.

Объяснить подобное отношение просто. С девяностых годов чудный терем превратился в пристанище армии бомжей с их неотъемлемыми атрибутами: грязью, заразой, дикостью нравов и вонью. Второе десятилетие здесь обитали быстро сменяющиеся поколения клошаров. По весне многие бомжи, что были здесь осенью, не появлялись уже никогда. Черту между сменой состава бездомных ежегодно проводила зима. Правда, были такие, которые выживали на этом вокзале годами. Это явление — исключение из правил.

Для того чтобы сохранить человеческий облик, живя на вокзале в 2008 году, требовалось расходовать порядка трех сотен рублей в сутки. В эту сумму входили: ночлег — 50 рублей, туалет (одно посещение) — 10 рублей, зарядка мобильного — 20 рублей, стакан кипятку — 10 рублей, вермишель быстрого приготовления, хлеб, колбаса, печенье, чай пакетированный, шаурма — 150 рублей. За сотню можно было принять душ в комнате отдыха на Ленинградском вокзале. Возможно там и постираться, и посушиться, но это уже по величайшему блату, который предоставляла, конечно не безвозмездно, администратор — добрая душа. Ополоснуться, побриться разрешалось и в привокзальной уборной, когда туалет закрывали на технический перерыв.

Незаметно подкрался декабрь. Крючков встретил его на Ярославском вокзале. Вот уже пятые сутки Павел ночевал в его теплом зале на втором этаже. Он делил прокрустово ложе (ряд кресел с обязательными подлокотниками) с ожидающими своего поезда до Благовещенска и Лабытнанги пассажирами и всякого рода бродягами — теми, кто за пятьдесят рублей мог позволить себе теплый зал. Бездомные, у кого не случалось такой небольшой суммы денег, уходили на ночь бог весть куда. Утром они вновь появлялись — опухшие, дурно пахнущие. Когда открывали проход в зал ожиданий, бомжи незаметно просачивались туда, плюхались на сиденья — случалось, рядом с добропорядочными гражданами — и засыпали. Иногда зловонных бомжей выгоняли ударами беспощадных дубинок, нередко ломая им ноги. С такими травмами оказавшиеся на морозе клошары не имели возможности выжить. Лежа на самом проходе, кляня всех и вся или, напротив, улыбаясь близкому освобождению от нечеловеческих мук, «неприкасаемые» умирали, уставив в низкое небо остекленевшие фишки — с ресницами в инее глаза.

Ночью строгий администратор в сопровождении двух вооруженных дубинками охранников собирал дань с тех, кто не собирался никуда ехать, то есть не имел на руках железнодорожный билет. Одним из таких товарищей был Крючков Павел. Какое-то сходное с помрачением рассудка упрямство заставляло его оставаться в столице. Он продолжал верить в благосклонность фортуны. В самый разгар всемирного кризиса Крючков жаждал получить работу в столице. Его держала Москва. Небольшие средства, которыми располагал Павел, расходовались, но иногда пополнялись. Две тысячи рублей ему одолжил Вася Брусничников, который настоял на встрече.

— Извини, что так получилось, — сказал Вася Павлу. — У нас с женой сложный период. Ничего не могу поделать. Пожалуйста, возьми, — Брусничников протянул Крючкову две тысячи. — Понимаю, их мало. Только больше не могу дать, — виновато произнес Вася.

— Ничего. Хватит на первое время, — ответил Крючков. — Я обязательно тебе их возвращу.

— Да ладно, не беспокойся об этом, — отмахнулся Брусничников. — По-дружески тебя прошу — купи билет и уезжай. Еще немного, и ты превратишься в бродягу.

— Разберемся, — мрачно ответил Крючков. Деньги он взял.

Наш герой пришел к выводу, что маркетологи в данный момент не востребованы. Он изменил резюме. Теперь ему звонили и предлагали попробовать себя на вакансию продавца. Надежда подогревалась ежедневными звонками кадровиков. Каждый день Павел покидал вокзал и ехал на новые собеседования. После подобных визитов он ожидал извещений. Ему не везло. Кандидатура Крючкова по каким-то причинам уступала другим претендентам. Почему так происходило? Как не старался выяснить Павел, никто из кадровиков ему не объяснял.

Крючкова терзало предположение, что его приглашают на собеседования для «показаловки», и он мотается на них почем зря. Интервьюерам было достаточно десяти минут, чтобы обо всем расспросить Павла и все необходимое о нем разузнать.

— Только зря деньги на метро и автобус потратил, — не скрывая досады, высказался на одной из таких встреч Павел. — Можно же было по телефону все эти вопросы задать.

— Нам необходимо оценить внешний вид кандидата, — отреагировала на его замечание проводившая собеседование дама.

— Оценивайте, — с раздражением брякнул Крючков.

Дама пристально оглядела помятого соискателя и, улыбнувшись, сказала, что в течение недели ему сообщат результат.

Странное облако образовалось и уже несколько дней висело над площадью трех вокзалов. Оно росло, наливалось свинцом, грозясь опуститься и раздавить своей тяжестью. Иногда из его чрева раздавался чей-то грохочущий хохот, высовывалась нечто похожее на гигантскую с размытыми очертаниями руку; начинала мести снежная крупа.

В первый же день своего привокзального существования Павел обзавелся знакомцем Сергеем. Это был коренастый мужчина — постовой из далекого городка с таким сложным названием, что Крючков только попробовал произнести, сразу же потерпел неудачу, тут же забыл и более не вспоминал.

Сергей находился в Москве по какому-то личному делу и жил на вокзале, чтобы не тратиться на гостиницу. Месяцем ранее в семье постового случилось несчастье — умерла жена. Теперь постовой вываливал на рыжую голову Павла все подробности скоропостижной кончины своей благоверной.

— Она начала опухать. Весила килограмм сто или больше. У нее отказали ноги. Потом парализовало. Лежала мумией. Так и померла. Ну, врач пришел, посмотрел там, тык-тык. Оказалось, что у нее осложнение обострилось какое-то в почках. На похороны родня денег собрала. Все чин чинарем. Помянули. Хорошо, быстро. А так бы лежала, мучилась. И себя мучила и меня с сородственниками.

— Наверное, нужно было раньше врача вызывать? — проявил участие Крючков.

— Да, предлагали ей в больницу направление оформить. Курс пройти специальный. Лечение такое. Тык-тык. А она ни в какую. Не хотела лечиться. Всегда была… Это… Как его? Забыл слово. О! Пессимисткой. А работу ты сейчас не найдешь, — немного подумав, заявлял постовой, неожиданно меняя тему. Он обладал своеобразной манерой — беспрерывно о чем-то вещать, и в сплетении им выдаваемых фраз не всегда проступала доступная для понимания логика.

Обеспокоенный внутренними переживаниями Сергей говорил постоянно. Не задумываясь, выкладывал нелицеприятные моменты своей службы:

— Я в свое время поработал охранником в ведомстве. Стерегли мы одного рецидивиста. Он под следствием был. И в несознанку ушел. Понимаешь? Такой вот… Тык-тык. А есть места, куда бьешь, ни ссадин, ни синяков не остается, а терпеть невозможно. Вот мы каждый час к нему заходили и били пластиковой бутылкой. По разу… На! Наутро все подписал.

— Это же незаконно, — морщась от гадостных подробностей, высказывал свое мнение Павел.

На что Сергей хлопал глазами и отвечал:

— Следов же никаких не остается. Попробуй, докажи потом. А встречались вообще идиоты. Один тоже в несознанку пошел. Заходим в камеру. Он хлопает себя по животу и кричит: «Партия!» Бьет себя по животу, а там, знаешь, такой вроде стук. Короче, этот мудрила в знак протеста все фишки из набора домино проглотил. Ему их потом извлекали специальным захватом, вроде как в игровом автомате железная лапа, чтобы игрушки из-за стекла доставать.

Подобные разговоры не доставляли Крючкову ни удовольствия, ни практической пользы. Он старался не слушать Сергея. Но тот не умолкал. Любил думать вслух. Например, увидев жирных голубей на подоконнике, задавался вопросом: зачем нужны птицы?

— Птица тоже нужна, — втолковывал он. — Она насекомых жрет. Чисткой в лесу занимается — этим делом. Только голуби — птица говно. Они как бомжи…

Или заметив, что Павел стрекочет фольгой, разворачивая шоколадку «Бабаевский», сообщал, что в России у иностранцев всегда ценились две вещи — это шоколад и матрешки.

— Ну, шоколад, понятно, он вкусный, — размышлял он. — А матрешки? Зачем они им нужны? Чего в них хорошего? Бесполезная мутота.

Сергей аккуратно следил за своими и чужими вещами, и говорил, что у него это профессиональное. Он был крайне рачителен. Оставшаяся после курицы промасленная бумага не выбрасывалась, а аккуратно складывалась и убиралась, потому что могла пригодиться. Оброненная каким-нибудь ротозеем монета заставляла Сергея встать, подойти и поднять ее. «Копейка рубль бережет», — разгибаясь, приговаривал он. Суровая провинциальная жизнь приучила его к бережливости. В первую ночь на вокзале Сергей по примеру Крючкова сдал в камеру хранения свой багаж и, устроившись в кресле, задал храпака, удивляя соседей громким, витиеватым посвистыванием. Уставший от общества визави Павел пересел в другой конец зала. Только на утро Сергей разыскал Павла и, удивившись, что тот оказался так далеко, вновь прикипел с пространными монологами.

Дальше случилось событие, которое здорово повлияло на ход настоящей истории.

Днем утомленный, не выспавшийся на металлических лавках Крючков отправился проходить собеседование в Новогиреево. А вернувшись, лишь только плюхнулся на железное кресло, тут же провалился в бездонную черную яму. Так, наверно, приходит внезапная смерть, когда, например, рядом взрывается бомба. Мир исчезает. Не остается ничего — ни образов, ни переживаний. Полное небытие. Правда, через какое-то время Крючков стал различать очень приятные звуки. Над волнующими переборами, в вышине, над всем этим сумрачным миром одна, словно отлитая из божественного хрусталя, нота задумчиво зависала и мелодичной волной, подгоняемой двумя другими, спокойно катилась по коридору, отталкиваясь от его стен, так же волшебно звуча и проникая в самое сердце. Крючкову стало уютно, светло и спокойно, будто он оказался в очень хорошем месте, где никогда не бывал.

Невидимый пианист резко убрал руки с клавиш. Лунная соната Бетховена оборвалась. Наш герой почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. Он отмахнулся и пробормотал: «Че надо?» Затем разомкнул веки, оглянулся, увидел вокзальные стены и чуть не прослезился от горького разочарования.

Зал был наполнен народом. На табло высветилось шесть часов вечера. За огромным стеклом на фоне перронов, красиво подсвеченный, валил снег. У распахнутого рояля сидел эффектный мужчина с седыми усами в синем железнодорожном костюме. Рядом с ним крутился какой-то пьянчуга. Он фамильярно требовал: — Давай… Э-э-э… «Ушаночку» сыграй. Песню знаешь?

— «Ушаночку» тебе в кабаке сыграют за деньги, — сдержанно объяснял музыкальный железнодорожник приставшему пьянице.

Над Крючковым навис постовой и с веселой хитринкой осматривал Павла.

— Хорош спать, проходимец. Я тебе работодателя нашел, — довольно улыбаясь, сообщил постовой.

Чуть в стороне стоял высокий и узкий, как щепка, старик. Лицо у него было черное, заросшее бородой. Он внимательно изучал Павла, который решительно не мог сообразить, как реагировать на развязное заявление недавнего своего знакомца.

Сергей оглянулся на деда и позвал его:

— Геннадий, чего ты там спрятался? Иди сюда, елки— моталки.

Дед подошел ближе и остановился за спиной постового.

— Геннадий тут вроде отдела кадров, — продолжал Сергей. — Тебе же работа нужна?

— Работа? — в недоумении переспросил Павел.

— Ну да, — уверенно провозгласил постовой. — Геннадий тебя трудоустроит. Ты бухнуть хочешь?

— Нет, — ответил Павел, чем остановил деда, уже потянувшего из-за пазухи телогрейки баклажку, наполненную мутноватой жидкостью.

— Ух, ты… Пахар-трахар, мадам журоватер. Самогон, значит, не пьешь, а водочку уважаешь, — проворчал старик в сторону. И, видно, почувствовав, что разговору не быть, повернулся, желая уйти. Сергей остановил его.

— Постой, — сказал постовой. И уже обращаясь к Павлу, добавил: — К тебе по-хорошему подошли… С предложением… А ты нос воротишь.

— Я просто не пью, — ответил Крючков. — Честно.

— Ну, раз так, давай, старик, прямо к делу. Выкладывай, — сказал постовой.

Старик неспешно, с каким-то даже достоинством, сел рядом с Павлом и только открыл рот, чтобы что-то изречь, как Сергей перебил его и сам пошел рассказывать все, что ему было известно.

Знакомство Сергея с Геннадием состоялось вот как. Днем Сергей успешно уладил важный вопрос, по которому он, в сущности, и приехал в столицу. Все было теперь у него на мази. Настроение располагало отметить. Вернувшись на Ярославский вокзал, довольный Сергей позволил себе пропустить пару бутылок ершистого пива. И сразу почувствовав обострившуюся необходимость в общении, принялся шляться туда-сюда по вокзалу, ища с кем почесать языком. Желающих было мало. Наконец у билетных касс поездов дальнего следования Сергей обнаружил «нормального старика», тот уделил говорливому постовому внимание. Старик даже успел кое-что рассказать о себе. Сергей любил говорить, но порой мог и послушать.

Как оказалось, Геннадий был бомжем. Он сам называл себя бомжем, не стесняясь этого социального статуса. С его слов получалось, что он почетный старожил — ярчайший из представителей привокзального конгломерата, имеющий плюс ко всему ценные связи. Он знался с местной элитой — коммерсантами и проводниками. Те предлагали работу за вознаграждение. Сам старичок спину не гнул, а подкидывал предложения другим безработным бездомным, прося процентик с оговоренного заработка. Один раз Геннадию вместо денег дали тумаков — выбили зуб и сломали ребро. С тех пор он подходил к выбору кандидатур более осторожно. Когда Крючкову стало понятней, кто сидит рядом, деловой разговор состоялся.

— В общем, так, паря, — закряхтел бомж, — завтра, с десяти утра до четырех вечера у Красных Ворот нужен человек-бутерброд. Триста рублей получаешь. Десять процентов мне отдаешь. Стало быть, двести семьдесят рублей за труды. Пойдешь?

— А что значит «человек-бутерброд»? — попробовал уточнить Павел.

Геннадий хмыкнул, отвернулся, скрывая гримасу презрения. Затем вновь повернулся и проговорил:

— Это когда на тебя надевают рекламную хню, и ты ходишь с этой хней вдоль Садовой. Только далеко нельзя уходить, чтобы все время быть на виду. Понял?

— Да, — усмехнулся Крючков. — Вообще-то я немного другую работу ищу.

— Так ты скажи — пойдешь или нет? Человек ждет, — встрял Сергей в разговор.

«Все же лучше, чем разгружать мешки с цементом, — подумал про себя Павел. — Завтра все равно никаких интервью не предвидится. А двести семьдесят рублей будут не лишними».

— Пойду, — сказал он.

— Вот — разговор, — одобрил решение постовой. Получив согласие, Геннадий посмотрел на Павла более благосклонно. Теперь оставалось как-нибудь скоротать время. Сергей отправился взять себе крепкого пива. Старик приложился к баклаге, после чего погрузился в медитативное созерцание; он не шевелился, только изредка облизывал кончиком языка пельмешки своих обветренных губ. Павел раскрыл книгу «Зверобой», прочел пару страниц, но был вынужден отложить в сторону — вернулся еще более повеселевший Сергей и полез с разговорами.

Все рассказы бывалого постового напоминали дневную подборку телевизионных программ НТВ. Его можно было представить ньюсмейкером передач о провинциальных коррупционерах, криминальном разгуле и жизни людей в милицейских погонах. Старик Геннадий также получил слово. Бомж ударился в воспоминания и поведал чуточку о своем прошлом.

Еще при Советах Геннадий работал в артели старателем. Золотоносный прииск располагался на безымянной речушке в Сибири. Добытчики организовали большую запруду, собрали плавучее сооружение — драгу. На этой, величиной с пятиэтажный дом, драге имелся цепной экскаватор, что черпал со дна и поднимал на борт грунт. Геннадий стоял у конвейера, где под напором воды двигалась, перемолотая, с барабанным грохотом порода, и на рифленых резиновых ковриках оседал тяжелый песок. Это и было то самое золото. Его сваливали в специальную емкость, закрывали винтовой крышкой, опечатывали и с вооруженной охраной везли на аффинажный завод. Имелись другие способы добычи золота, о коих знал бомж. Геннадий был настоящим профессионалом. Но по каким-то причинам потерял работу, дом и семью. Куда это делось, он не распространялся. На вопросы докучливого приставаки Сергея старик отвечал очень расплывчато. «Живут еще люди. Живут», — приговаривал он, потирая свой лоб изуродованной, покрытой коростой рукой, где не хватало фаланг у среднего и указательного пальцев. Павел заметил, что в глазах старика загораются недобрые огоньки, но тут же меркнут, как два облитых водой уголька.

К компании подошла пожилая нетрезвая дама и наигранно высокопарно представилась Любовь Францевной. Пребывая в каком-то придуманном поврежденным сознанием мире, она стала настойчиво уверять, что каждый день ровно в тринадцать часов в условленном месте ее поджидает барон Манфред фон Рихтгофен, с которым она познакомилась, находясь на гастролях в Берлине.

— Да… Ждет тебя ухажер с топором, — смеялся над Любовью Францевной бомж Геннадий. На что Любовь Францевна неожиданно грубо и громко ругалась.

Постовой пошел забирать свой багаж. Ночью поезд дальнего следования отправлялся в родной городишко. На смену Сергею приперлись два неопрятных заряженных алкогольным весельем бродяг. Любовь Францевна, кутаясь в драную куртку, рассказывала, как на одном светском рауте граф Реутов уговаривал дать поцеловать ручку. На что она отвечала: «Мой милый граф, если вы с завязанными глазами собьете фитиль этой горящей свечи клинком своей шпаги, моя рука в вашем распоряжении».

— И даже одеколону «Цветочный» бухнем, — сипел один из бродяг.

— Заткнись, тварь! — вскрикивала Любовь Францевна. Она вновь начинала ругаться. На что бродяги отвечали ей издевательским хохотом.

Крючков поднялся с сиденья. Ему сделалось не по себе от мысли, что незаметно он сам превратится в такого же жалкого, сумасшедшего бомжа. Он почувствовал, что в океане пятнадцати миллионов чужих человеческих судеб его тянет на самое дно, туда, где в конце концов равнодушный к надеждам и чаяниям Левиафан проглотит его как микроскопичную долю городского планктона. Никто не заметит, как он растворится и сгинет в холодной пучине безразличного ко всему мегаполиса. Все это пролетело в сознании Крючкова, как кадры прокрученного на огромной скорости фильма. Между тем черта невозврата еще не была пройдена, и он может вернуться домой.

С такими мыслями наш герой вышел из здания вокзала на улицу и остановился у входа. От летящего снега у него зарябило в глазах. Сквозь белые хлопья вырисовывались диковинная островерхая башня и казематы Казанского вокзала, округлый фасад Дома культуры железнодорожников и мрачная крепость универмага «Московский». Площадь была на удивление пустынной. Только изредка по Краснопрудной, выкидывая из-под колес серую талую кашу, проносились машины.

Порыв ветра полоснул по щеке. Крючков зажмурился и что есть силы сжал кулаки.

— Нет, — проговорил он. — Рано сдаваться. Нужно терпеть.

Решительно шагнув в Москву, Павел побрел через вьюгу вокруг огромного терема.

«Я не знаю, что будет завтра, — размышлял он. — Может быть, впереди меня встретит удача. Я только спугну ее, думая о преждевременном бегстве. Что ждет меня дома? Никаких перспектив. А Москва — это город возможностей. Многие люди, попав сюда, оказывались на краю пропасти, но в результате достигли успеха. Поэтому, даже когда мне становится страшно и тяжело на душе, все равно нужно держаться, бороться за свое будущее и не терять веру».

Крючков оказался у турникетного павильона. Он поразился непривычной пустынности. Замер, поддавшись царящей вокруг тишине, такой, когда можно расслышать шуршание летящих снежинок.

Кто-то стукнул его по плечу. Крючков вздрогнул и обернулся. Перед ним висело дрожащее в ореоле запаха крепкого пива лицо постового. Сергей держал в руках большую клеенчатую сумку — точно такую, как сумки, с которыми прибыл в столицу Крючков. Растянув губы в надменной улыбке, Сергей произнес: — Уединиться решил? Ходишь, владения смотришь? Тык-тык. — Горящие пьяненьким, придурковатым лукавством глаза постового сузились в щелки. — Знаю, что и тебе хочется стать москвичом. Москва — город больших людей. Здесь калачи, что огонь горячи. Понимаешь, о чем я?

— А вы хотели бы здесь жить? — спросил у постового Крючков.

— На вокзале с бомжами? — Сергей рассмеялся. — Ну ты насмешил. И не уговаривай. У меня жилплощадь теперь в Щербинке есть. Полчаса на машине и считай, что я житель нашей великой столицы.

— Получили свое? — поинтересовался Крючков.

— Да. Получил, — произнес постовой и с удовлетворением крякнул. — Постараться пришлось. Здесь никто не подаст. Нужно пойти на все и не упускать ничего. Если нужно мочить, значит нужно мочить. Жизнь такая. С ней не поспоришь.

— Вы кого-то убили? — неожиданно произнес Павел.

— Я? — постовой, опешив, отпрянул. Потом оглянулся, ощерился и, наклонившись к самому уху Крючкова, пахнув перегаром, шепнул: — Да. Ну и что?

Павел вырвался из тяжелых объятий и чуть не бегом припустил к тыльному входу, ведущему в помещение вокзального комплекса.

— Не мы придумали эту сраную жизнь! — закричал ему вслед постовой. — Считаешь себя лучше меня! Да пошел ты! Так и сгинешь здесь, ты — голожопый щегол. Даже имени твоего не вспомнят! А я хочу по-человечески жить! Красиво жить, слышишь!

Постовому никто не ответил, и он зашагал в сторону перрона, куда должен был скоро прибыть его поезд.

На «Кресте» — уродливом ряде палаток, расставленных лабиринтом, забрезжил подслеповатый огонек работающей торговой точки. Ноги Сергея сами собой повернули на этот свет. Он торопился. Раз поскользнулся и, взмахнув сумкой, чуть не упал на ледяной корке.

Пурпурно-черное небо, метущее снег, опустило к земле чароитовую тучу. Воздух стал вязким, как жидкий свинец. На Сергея накатила какая-то непонятная тяжесть, придавила гнетом. Дорога до «Креста» показалась мучительно долгой.

За стеклом палатки горела свеча. На алтаре изумрудом и пурпуром загадочно переливались бутылки. Сергей постучал. На его стук поднялась заспанная продавщица. Она открыла окошко.

Постовой рявкнул:

— «Охота Крепкое» есть?

— Закончилось, нет, — равнодушно зевая, ответила продавщица.

— Тогда «Балтику девять» давайте.

Продавщица исчезла за бруствером из бутылок, чем-то загрохотала. Сергей вытянул кошелек, вывалил себе на ладонь и начал отсчитывать мелочь.

— Нельзя побыстрей? Я на поезд опаздываю, — крикнул в окошечко постовой, бросил на блюдечко деньги. Из отверстия показалась бутылка крепленого пива. Постовой ловко принял ее; повернулся, чтобы уйти и наткнулся на двух непонятно откуда возникших субъектов. Один из них был колченогий, низенький, похожий на борова тип в телогрейке. Другой — длинный, как жердь, с противной козлиной рожей, одетый в пальто, в нахлобученной на глаза коверкотовой кепке.

— Давай сюда кошелек, — проговорил тихим пронзительным голосом боров.

— И сумку тоже давай, — проблеяла козлиная рожа.

Постовой распрямил плечи и, уверенный в собственных силах, с презрением произнес:

— Ага. Дам тебе сейчас. Они самому мне нужны.

— Дашь, — разомкнув чугунные губы-заслонки, за которыми разверзлось шипящее жерло печи, сказал боров. К ужасу постового, в голове борова горел костер. За огнеупорными стеклами глаз переливались раскаленные стены.

— Идите вы к черту, — пятясь от кошмарного борова, пролепетал постовой.

— Мы сами черти, — проблеял козлорожий и резко выкинул из-под полы пальто длинный хвост.

Черная сталь с хрустом вошла между ребер постового. Он охнул, присел и откинулся на спину. Красная лужа растеклась рядом с рухнувшим телом. Боров и козлорожий приняли из раскинутых рук убиенного кошелек и багаж, шагнули в низкое облако и тут же исчезли.

Крючков пробудился и сразу почувствовал, что от спанья в кресле у него страшно затекли ноги. Подобное обстоятельство не имело большого значения в том случае, если не нужно полдня ходить с рекламными досками. Ноги были нужны. Их следовало оберегать. Павел обратил внимание, что некоторые вынужденные ночевать на вокзале сограждане предпочитали креслам газеты, которые стелили вдоль стен, и укладывались на них, как на простыни. Он поделился своим наблюдением с бомжем Геннадием. Тот посмотрел на спящих у стен ловкачей и презрительно высказался:

— Это они с непривычки. Зеленые еще совсем. Так спят цветники. А ментам удобней всего достать мыском сапога в рыло.

— А кто такие цветники? — спросил Крючков.

— Опустившиеся бомжи. Лежит такой цветник на асфальте. Все его обходят, а он воняет. Будешь пить с кем попало, сразу превратишься в цветника. Или если заболеешь, потеряешь силу. Или если тебя отмудохают до полусмерти и бросят. Если совсем невмоготу, лучше сними себе на ночь купе в вагоне, который в отстойнике. В плацкарте спать не советую. Там беспредел хуже, чем на трубе. Мертвяков каждое утро выносят.

Крючков снова отметил про себя эту «трубу», о которой наслушался от Арчибальда.

— Сегодня на «Кресте» убили кого-то, — сообщил бомж Геннадий. — Так что лучше тебе тута днем не толкаться. Менты шмонать будут. Если нет регистрации, душу вытрясут.

Без пятнадцати десять Крючков явился в ресторан, что располагался в доме на Каланчевской, и, косясь на поставленные домиком рекламные доски, попросил представить себя распорядителю. Охранник крикнул. На зов из полуподвального помещения вынырнул шустрый молодой человек в красной жилетке. Он повторил уже известную Павлу задачу, на всякий случай добавив, что если Павел будет ходить вне зоны видимости, деньги за такую работу он не получит.

Павел вышел из ресторана, неся на груди и спине рекламные доски. На досках было написано: «Ресторан «Ажурный» — лучшие цены, изысканная еда. Бизнес-ланч — 170 руб. Шашлык — 100 руб. Пиво бочковое 0,5л. — 30 руб.». В углу был изображен толстый повар, смачно мусоливший в пухлых губах кончики пальцев.

Работа не требовала напряжения интеллекта, отчего казалась еще утомительней. Ноги гудели. От ветра Павлу приходилось ловить и прижимать к себе фанерные полы рекламного фартука, как стыдливой красавице приподымаемую порывами ветра юбку. После трех часов этой борьбы, Крючков позволил себе выпить стаканчик растворимого кофе за пятнадцать рублей и съесть тридцатирублевый хот-дог. Тоска поутихла, но не исчезла; принимая разные образы, снова стала подступать к сердцу. Чтобы занять себя какими-нибудь более позитивными размышлениями, чем самокритика, наш герой запрокинул голову и стал пересчитывать этажи сталинской высотки. За этим занятием Павел нашел, что само здание напоминает скалистую гору.

— Никакая она не гора, — сказал невысокий мужчина со стальными глазами и волевым, пересеченным шрамом лицом. — Это советская пирамида.

— На пирамиду совсем не похоже, — не согласился Крючков.

— В пирамиде главное соотношение фундамента и вершины. Все остальное — нефункциональная мишура. Власти всегда хотели скрыть от народа истинное предназначение объектов, — уверенно произнес незнакомец и поглядел на Крючкова таким пронизывающим взглядом, что у Павла закружилась голова.

— Вы так думаете? — спросил каким-то не своим голосом Павел и, чтобы прийти в себя, несколько раз громко кашлянул.

— Я знаю, — сообщил незнакомец. — Их форма и место расположения были выверены колдунами. Да-да — колдунами. Их работа была засекречена в СССР. Эти высотки строились как приемники-передатчики сверхтонкого импульса. Точкой силы выступала кремлевская колокольня Ивана Великого, на которую в определенное время поднимался генеральный секретарь. Находясь в специально воссозданном энергетическом поле, он мог получать информацию от могущественных инопланетных оракулов и корректировать экономический и политический курс всей страны. Но все пошло прахом. Не была возведена основная — восьмая высотка, коммунизм так и не был построен, СССР развалился. Пирамиды, кроме здания университета, теперь не работают. — Незнакомец помолчал и мрачно добавил: — Всему виной тщательно завуалированный внутренний враг. Я должен был раскрыть заговор, вывести на чистую воду вредителей. И меня предали. Ударили в спину. — На этих словах странный рассказчик снова пронзил Крючкова своим гипнотическим взглядом. — Я вижу, вы свой человек. — Он протянул руку. — Лев Троцкий — резидент управления двенадцать-бис ГРУ.

— Павел Крючков, — сказал Павел, пожал крепкую, словно гранитную, руку и хотел было уточнить имя. Собеседник опередил Павла:

— Лев Троцкий. Меня так зовут. У вас есть другие вопросы?

— А если бы эти враги не помешали строительству, вышло бы лучше? — спросил, не скрывая иронии, Павел.

Троцкий ткнул пальцем в плакат на теле Крючкова:

— Разве не видно, что нас продали по дешевке. Растоптали все светлое. Наши ракеты первые вырвались в космос. Наша промышленность легко могла состязаться с Америкой.

А теперь? Посмотрите, во что превратились страна и народ. Посмотрите же на себя. Ответьте, что значит жить на вокзале? Носить на себе и внутри себя это… Наверно, считаете, что речь о временной жертве, но это и есть ваше будущее.

— Я не знаю. Никогда не думал об этом, — чистосердечно признался Крючков.

— Для того чтобы осознать, достаточно честно, без страха, без смятения заглянуть в свою душу. Ее вы еще не продали, верно? Я обязательно разыщу вас.

Более ничего не сказав, незнакомец развернулся и, оставив Павла в глубокой растерянности, зашагал к старинным дубовым дверям метро и скоро исчез за их массивными створами.

— Пирамиды, ракеты… Привиделось, что ли? — подумал Крючков. Он внимательно осмотрел опустошенный стаканчик из-под растворимого кофе. Потом плюнул, бросил стаканчик в контейнер для мусора и, следуя предписанию, продолжил гулять вдоль Садовой.

Конечно, Крючков не хотел зацикливаться на копеечных приработках. Он не желал работать «ходячей рекламой». Не затем он приехал в Москву. Он мечтал стать клерком, иметь рабочее место в благоустроенном офисе. Он мнил себя будущим яппи. И надеялся, что все будет, как он задумал.

На следующий день его ждали в крупной торговой компании. Поэтому, выслушав предложение распорядителя потаскать плакаты и завтра, Павел ответил: «Извините, у меня завтра дела».

Вечером на вокзале бомж Геннадий кряхтел в конопатое ухо Крючкова:

— Паря, будешь держаться меня, без работы не останешься. У меня есть хороший товар. Осталось найти хорошего продавца. Хочешь подзаработать?

— А чего надо продавать? — поинтересовался Крючков.

Старик внимательно оглядел зал ожиданий и, не заметив какой-либо угрозы, расстегнул молнию спортивной сумки. Крючков заглянул в нее. Там лежало около сотни коробок с CD-дисками. На белых листах самодельных обложек было что-то написано. Крючков взял несколько штук и прочел: «Влажные пещерки Ирены и ее стройных сестренок», «Голубой баклажан в общежитии страсти», «Потаскуха, или В гостях у двустволки».

— Это что, порнография? — спросил Крючков.

— Все думают, что там сиськи, жопы, голубой баклажан, который прет всех подряд. На самом деле они пустые. Там нет ничего.

— То есть как ничего нет?

— Да чистые они, — раздражаясь на тугодумие Павла, сказал бомж Геннадий. — За распространение настоящей порнухи отпетрушат мало не покажется. А здесь почти все легально.

— И кто же их покупает?

Старик ухмыльнулся:

— Всякие. И гастарбайтеры, и бизнесмены, и профессура. Главное, подкатить к скучающему в ожидании поезда дятлу и вежливо спросить: не интересуют ли его фильмы с разнообразным интимом? Если интересуют, суешь диск с подходящим названием, берешь двести рублей. Сто рублей возвращаешь, а сотню в карман. Прибыльно. В день до нескольких тысяч загрести можно.

— Так-так-так… — наморщив лоб, стал соображать Крючков. — За такой обман поймают и побьют.

Геннадий состроил на своем заросшем лице кислую мину:

— Местным не продавай, тогда не побьют. Короче, хорош мне мозги канифолить. Хватай сумку и давай сюда паспорт.

— С чего это я должен давать вам свой паспорт? — возмутился Крючков.

— А если исчезнет товар? Кто ты, откуда? — не знаю. Я тебе сумку, а ты мне сухарь.

За диски залог полагается.

— Нет уж, спасибо. Я на такое пойти не могу, — сказал Павел.

— Тьфу ты. Зачем тогда я перед тобой распинаюсь? — произнес недовольно Геннадий. — Думаешь, у бомжей времени вагон? Ошибаешься, паря.

Некоторое время старик и Крючков сидели не разговаривая. Наконец бомж Геннадий смягчился и стал пояснять, что на вокзале крутится множество всякого бизнеса, в котором участвуют разные силы: коммерсанты, мошенники, сутенеры, бандиты, цыгане. Отдельно Геннадий упомянул о ментах. Все эти, назовем их, сословия представляли угрозу, но также несли в себе неоспоримую пользу и выгоду. С его слов выходило, что привокзальная площадь и прилегающие территории — маленькое, обособленное государство, чьи жители существуют по нигде не прописанным правилам, а точнее понятиям. Местность делилась на зоны влияния. Излюбленным местом воров были здания вокзалов. На «Кресте» чаще других промышляли грабители, нападающие из-за угла. На Казанском вокзале производили и продавали липовые регистрации. У входа в здание Ленинградского вокзала паслись кидалы и проститутки. На площадке перед метро, так называемой «Плешке», функционировала бомж-биржа труда.

Постепенно перед ошарашенным Павлом разворачивалась мрачная, полная страшных опасностей, дикая, какая-то средневековая жуть.

— Положим, ты получил у цыган эти диски, — откровенничал бомж, — и случайно их прохрюкал. Цыгане же успокаивают, мол, не тронем, мол, отработаешь. А на деле берут тебя в рабство. Могут продать.

— И вы хотели, чтобы я взял цыганские диски? — в ужасе округлив глаза, спрашивал Павел.

— Я ничего не хотел, — отвечал бомж Геннадий.

— Так вы же мне только что предлагали.

— Мало ли я предлагал. Тебе говорят, а ты думай. На то голова на плечах.

— Но я вам доверился!

— Доверяй, но проверяй, — ухмыльнулся в свою черную бороду хитрый старик. — У нас тут задача — выжить и, если мозгов хватит, руки нагреть.

— А что такое труба? Где это? — немного успокоившись, задал давно вертевшийся на языке вопрос Павел.

— Труба она есть труба. Вернее сказать, трубы, потому что их много. Находятся они в зоне отчуждения, на задворках Ярославского вокзала. Это последнее место, где можно согреться, когда идти уже некуда. Целый город — столица бродяг.

— Мне столько страстей рассказывали про эту трубу, — сказал Павел.

— Каких страстей? — презрительно хмыкнул Геннадий.

— Ну, к примеру, если там побываешь, то нормальным уже не воротишься. Убить могут ни за что. Да вы же сами мне толковали.

— Ничего я тебе такого не толковал, — рассердился старик. — Да, можно прожечь мясо до кости, если пьяный забудешь расстелить картон на трубе. Она горячая, как раскаленная сковорода. Снизу жаришься, сверху мерзнешь. А убить тебя и здесь могут.

— А как же зловещие призраки? — не унимался Крючков. — Говорят, они выходят оттуда вместе с туманом.

Лицо Геннадия перекосилось, он засвистел кривым носом, затрясся мелкой дрожью от тихого хохота.

— Да вон твой призрак сидит, — старик указал Павлу на грязного цветника, который мирно спал, развалившись на кресле. — Нет там никого, кроме бомжей. Кто-то намерено слухи распускает, народ пугает, чтобы лишний раз не совались. Менты в те места не суются, потому что боятся болезней и беспредельщиков. Конечно, жизнь ничего не стоит на трубе.

— А вы знаете что-нибудь про Льва Троцкого? — вспомнив странного собеседника, спросил Павел.

На сей раз бомж Геннадий вытаращил глаза так, словно его неожиданно кинули в прорубь:

— А ты с ним знаком? — прохрипел он, моментально сделавшись очень серьезным.

Павел рассказал старику все, что с ним приключилось. Геннадий внимательно выслушал и произнес:

— А вот его, паря, обходи стороной. Избегай его, мой тебе совет. Очень опасный мужик.

— По-моему, он просто несчастный сумасшедший, как та вчерашняя пьяная дама, которая представляет себя травмированной балериной-княжной, — возразил Павел.

— Троцкий намного хуже. Он сумасшедший и других с ума сводит. У него мания на самоубийство людей подбивать. Кореш у меня был — Владимиром звали. Так он попал под влияние этого черта и вальтанулся жестоко. Вышел на Красную площадь, облил себя спиртом, поджег и сгорел. Их тогда много пошло. Акцию устроили — самосожжение в знак протеста. Они горели и кричали какую-то чушь про справедливость перед толпой иностранных туристов. Те по-русски ничего не понимали. Смеялись, фотографировали.

Думали, им шоу показывают. Люди погибли напрасно. Это все он… — старик замотал головой, пытаясь избавиться от нахлынувшего на него воспоминания. — Страшный тип. Я как-то имел случай с ним пообщаться, так потом всю неделю в дикой тоске размышлял, почему у нас снесена система противолазерной обороны. А нужна мне эта система? Лучше ей будет, если я пойду и под электричку брошусь?

— Троцкий сказал, что он разведчик и его предали, — сообщил Павел.

— Владимир, земля ему пухом, рассказывал, что Троцкого в восьмидесятых годах хотели внедрить в преступную группу, которая занималась продажей государственных тайн за рубеж. Для этого Троцкого посадили в тюрьму, чтобы он встретился с нужным людьми. Бахнула перестройка. И про него, понимаешь, забыли. Бросили. Не до него было. А может, специально хотели в тюряге сгноить. Те, кто к власти пришли, они же всем и крутили, наверное. Короче, Троцкий отмотал срок; вышел на волю. Во время отсидки, его, как положено, выписали из квартиры. Когда он вернулся домой, там уже кто-то жил.

— Странная история, — заключил Павел.

— Самая обыкновенная. Выписанных из квартир арестантов больше всего среди здешних бомжей. Настоящих разведчиков, правда, встретишь не часто.

 

Глава V

Страх и ненависть на собеседовании, рассказ Арчибальда

Ввиду предстоящего собеседования Крючков решил принять душ, постирать и погладить единственную в его багаже деловую рубаху. Для этого он отправился в банный комплекс, расположенный на втором этаже здания Ленинградского вокзала.

Поживите без дома и сразу поймете — сколько приятного могут принести обыкновенные вещи. Например, когда подставляешь голову под горячие струи, смывающие липкую грязь и вместе с ней гнетущее чувство физической и моральной усталости.

Утопая в облаке пара, намыливая свое многострадальное тело, Павел был почти счастлив. За дополнительные тридцать рублей он получил утюг и стал сушить и гладить рубашку. Мероприятие завершилось громким скандалом. Администратор начал торопить Павла, так как период оплаченного сеанса помывки истек. Чтобы продолжить помывку, стирку и глажку, требовалась еще одна сотня.

Категорически отказавшись доплачивать, Крючков сопротивлялся и не выгонялся. Между нашим героем и администратором произошла жаркая перепалка. На помощь администратору пришла злая уборщица, которая начала горлопанить и угрожать вызвать охрану. Не выдержав натиска, Павел ретировался. В результате ему пришлось досушивать на себе мокрую рубашку, утешаясь мыслью, что она синтетическая и не подлежит обязательной глажке.

Крючков остерегался привокзальных воров. Он взял за правило тщательно оберегать ценности от умелых и вездесущих карманников. Теперь Павел хранил деньги и паспорт в пакетике. Ценный пакетик он прятал в чулок, который обвязывал вокруг своей талии. Так же Крючков навострился по-особому спать в общем зале вокзала. Чувство психологического напряжения заставляло его просыпаться, словно выныривать из глубокого забытья, оглядываться, определять — нет ли рядом опасности и, если ничего не угрожало, спать дальше. Воры часто подсаживались к спящим людям. Они могли не постесняться пошарить даже в ваших трусах. Проснешься, а уже все пропало.

К любой самой страшной действительности привыкаешь, порой не замечая, как меняешься сам. От неустроенной жизни характер Павла стал жестким, злым, неуступчивым. Он перестал верить людям. Стал острей ощущать царящую вокруг него несправедливость, постоянно искать затаившегося врага.

Все эти новые качества могли помочь выжить на вокзале, но в остальном только мешали. Тень загнанного человечка выползала в издерганных жестах Крючкова, жила в его воспаленных от недосыпа глазах.

В крупной торгово-строительной организации, куда Павла пригласили на интервью, отбор сотрудников проходил поэтапно. Перед Крючковым сидела похожая на серую моль молодая девица. Она дала Крючкову большую анкету, которую тот должен был заполнить в режиме онлайн. Павел стал размалевывать бланки. Девица, озабоченная состоянием своих коготков, принялась орудовать пилкой, демонстрируя полное равнодушие к сидящему перед ней соискателю.

Крючков медленно и тяжело соображал. У него было ощущение, что приходится поднимать двухпудовую гирю. Опросник представлял собой не что иное, как тонкий психологический тест. Задумавшись о своем состоянии духа, которое было «то еще», Павел предположил, что в его ответах вылепится нечто нелицеприятное. На него накатила волна раздражительности. Равнодушная рекрутерша вызывала в Крючкове антигуманные мысли. «Вот ведь сидит такая безмозглая фря целый день в офисе, — рассуждал он, — штаны протирает, получает зарплату. Дома ее ждет вкусная еда и теплая кровать. Все даром дается москвичам». Павел решил: будь его воля, повыгонял бы этих амебоподобных, ничего не желающих, ленивых москвичей. На этом соображении его злость не утихала. Проследив глазами за движением пилки, он стал мечтать о том, чтобы кусок гипсовой штукатурки отвалился от потолка и обрушился на девицу. «Тогда бы она не сидела с такой постной, презрительной физиономией», — думал Крючков.

Между тем в тесте нужно было произвести вычисления. Требовалось посчитать кубатуру проданной теплоизоляции, чтобы определить необходимый объем фургона для ее перевозки.

Крючков несколько раз прочитал вопрос и чуть не взвыл от отчаяния. Его нервы были натянуты как струны. Он не понимал, чего от него добиваются. «Тест на стрессоустойчивость снова не пройден, — нашел в себе силу иронизировать он. — Все очень просто. Дело в усталости. Элементарная задача для школьников — нечего тут считать. Кубатура считается…»

— Вы еще не закончили? — оторвавшись от маникюра, девушка бросила ничего не выражающий взгляд в сторону Павла.

— Нет, — произнес Павел. Он продолжил свой внутренний монолог: «Кубатура считается…»

— Смотрите, у нас очередь из кандидатов. Мне нужно вам еще картинки показать, — сбив с толку уже было вспомнившему технику вычисления Павла, произнесла девушка.

«Вот зараза», — выругался про себя Павел.

Но любые мучения не вечны. Вскоре Крючков решил задачу и прошел тест до конца.

Девица положила перед ним три карточки с нарисованными деньгами. На первой были изображены разнообразные ассигнации на сумму порядка десяти тысяч рублей, на второй красовались доллары — около пяти сотен, на третьей — толстые пачки разнообразных купюр, сложенные в пирамиду.

Помня слова интервьюера, который поведал, что современные работодатели не любят дешевых сотрудников, Павел выбрал последнюю карточку, где, по его мнению, было изображено целое состояние.

Девушка закончила собеседование привычной фразой: — В течение нескольких дней вам сообщат результат. Крючков безропотно выслушал, сказал:

— До свидания, — и отправился на вокзал.

Бомж Геннадий вновь посодействовал Павлу в получении скромного заработка. На этот раз Крючков был задействован в распространении рекламных проспектов. Весь день он трудился в костюме плюшевой зебры. Пропахшая перегаром, прожженная сигаретами зебра здорово сохраняла тепло и укрывала от ветра. Правда, находиться в ней было хлопотно. Подвыпившие завсегдатаи бомж-биржи труда, что на «Плешке», встречали широкобедрую зебру восторженным улюлюканьем и непристойными выкриками. А некоторые особо ретивые хлопали со всего маху по каркасному заду. Крючков сотрясался и чудом удерживался на ногах. Иногда его спрашивали: кто внутри — мужик или баба? Крючков скрежетал зубами, крепился, борясь с желанием выскочить из дурацкой занюханной зебры и надавать особенно ретивым персонажам по зубам.

Так Павел прохаживался в оговоренной точке у входа в метро «Комсомольская». Вдруг перед ним мелькнула знакомая куртка на синтепоне с крупной надписью: W.A.S.P. Крючков проводил ее взглядом. Человек в куртке остановился, снял шапку, почесал гладкий затылок и повернулся так, что стало видно лицо. Это был Арчибальд. На его переносице висели круглые, как у кота Базилио, очки-слепыши, которые придавали его обритой наголо голове сходство с черепом.

Вечером Крючков вновь встретился с Арчибальдом. Тот отдыхал в теплом зале на металлическом кресле с книгой в руках. Наш герой подошел к бездомному ценителю качественной литературы и поздоровался.

— Здравствуйте. Вы меня не помните? — начал разговор Павел.

Бездомный вздрогнул, оторвался от чтения книги и недоверчиво посмотрел на Крючкова. Павел еще раз поздоровался.

На лице Арчибальда проступило мучительное напряжение. Казалось, что заржавленные шестеренки заскрипели у него в голове.

— Нет. Не помню, — сознался он. — А ты кто таков? Чего тебе надо?

— Мы познакомились на блошином рынке около станции Марк, — напомнил Крючков.

— А… — протянул Арчибальд, — много у меня там знакомых. Всех в лицо знать не обязательно. Вот ты шел мимо. И иди себе на здоровье. На «блошке» встретимся, потолкуем. Сейчас я занят.

Арчибальд вновь погрузился в чтение книги. Крючков решил оставить бродягу в покое. В этот момент рядом возник пьяный детина, который бесцеремонно дернул Арчибальда за воротник и, растягивая слова, громко крикнул:

— Задолбал ты меня! Бросай свое чтение, на хрен! Пойдем лучше выпьем!

Арчибальд посмотрел на пьяницу взглядом страдальца. Детина вытянул из кармана горсть карамельных конфет и с идиотским хихиканьем высыпал их на книгочея. Тот с досадой захлопнул книгу и, апеллируя к Павлу, заговорил:

— Целый день за мной ходит. Хочет, чтобы нас вместе забрали. Специально внимание милиции привлекает. Он дебил, понимаешь? Дебил… У него сдвиг по фазе. А я разве из-за него должен страдать?

И, обращаясь к распоясанному приставаке, проговорил:

— Ну что ты прилепился ко мне? Не папа я тебе и не мама. Пить с тобой не собираюсь. Отстань!

Детина грозно насупился, смерил Арчибальда очень недобрым взглядом, таким, что Крючков подумал: дело может закончиться мордобитием. Но тут пьяница неожиданно сник и, ничего не сказав, обиженно отошел в сторону.

— Он сумасшедший, — продолжил объяснять Арчибальд. — Приехал сюда из Дмитрова. Украл в приюте у одной женщины похоронную урну с прахом покойного мужа и развеял его пепел с моста над каналом Москвы. Я ему говорю — отстань. А он за мной ходит и ходит.

— Вы жили в приюте? — поинтересовался Крючков.

— Да. В приюте лучше, чем здесь. Только въехала туда пара из Орска с четырьмя кошками. И давай шантажировать, мол, выкинете наших кошек, мы себя порешим. И все. Так и оставили их вместе с животными. А я ушел оттуда из принципа. Правила общие для всех. Нельзя с животными значит нельзя. К тому же у меня на кошачью шерсть аллергия. Вот этого, — Арчибальд кивнул в сторону стоявшего неподалеку детины, — за дисциплину выгнали.

Детина, сообразив, что заговорили о нем, вновь подошел и, нежно взяв Крючкова за локоть, моргая осоловевшими бледно-голубыми глазами, бессмысленно забубнил:

— Сейчас, сейчас, сейчас…

— Чего пристал к человеку?! — по-боевому вскипел Арчибальд. — Не мешай нам общаться. Сядь туда лучше!

Детина как-то обмяк и, словно побитый пес, повинуясь приказу, поплелся прочь, в изнеможении плюхнулся в отдаленное кресло.

— Бес, — глядя в сторону огорченного пьяницы, произнес Арчибальд. — У него сын миллионщик, во дворце в Лианозовском парке живет. Балерину Волочкову знаешь? Его любовница. А этот шляется по вокзалам, нормальным людям разговаривать не дает…

— У него правда сын миллионер? — засомневался Крючков. Он уже перестал удивляться сказочным обстоятельствам жизни, которыми наделяли себя, своих вымышленных и настоящих знакомых бродяги. Реальность бездомных была настолько убога, что даже у здорового человека, оказавшегося среди них, могли начаться серьезные изменения восприятия действительности. Срабатывал защитный механизм, который заставлял видеть жизнь в перекроенном воображением фантастическом свете. Сознание бездомных цеплялось за несуществующие соломинки вымысла. Они продолжали тянуть свою лямку благодаря вере в какое-то чудо, надеясь, что скоро все изменится к лучшему.

И часто их вера была намного сильнее, чем у обеспеченных обыкновенными благами быта людей; наверное, потому, что больше у них ничего не было.

Арчибальд проигнорировал вопрос о сыне-миллионере. Он пустился рассказывать, как хорошо было в богадельне. Больше всего его впечатлил вежливый парикмахер, обривший его наголо, и поход в настоящую баню.

— Настоящая баня с парилкой и душем. Это не то что, когда тебя моют химическими растворителями, от которых грязь вместе с кожей слезает. Обычно химией обрабатывают нашего брата так, что потом все тело покрывается язвами. Когда у меня была квартира в Текстильщиках, — говорил Арчибальд, — я любил мыться-купаться. Сейчас нет. Грязь, она, как бы лучше сказать, защищает от сырости, делает тебя влагоотталкивающим. Своя крыша — это второй рай после того, где живет Он. — Арчибальд поднял указательный палец. — Многие здесь — на земле — не понимают своего счастья.

— А как вы оказались на улице? — поинтересовался Крючков.

Арчибальд рассказал Павлу, как лишился квартиры. Бедняга перескакивал с пятое на десятое, говорил запутанно и начал издалека.

Поучительная история о том, как Арчибальд превратился в бомжа

В восьмидесятые годы Арчибальд работал сварщиком на автобазе. То было беззаботное время, когда торжественными голосами по радио и телевизору сообщали о близости величайшей победы советской системы над капитализмом. Эфир полнился новостями о величественных достижениях трудового народа. Советские люди били рекорды по выплавке стали, сборам пшеницы и хлопка и покорению бездонного космоса. Ядерный щит и наилучшая армия в мире защищали страну от врага. Все питались надеждой на улучшения и с уверенностью глядели в грядущее будущее.

Особую ставку правительство делало на производство «умных машин», или, попросту, роботов. ЭВМ и автоматизированные механизмы покорили сознание прогрессивных ученых. Писатели-фантасты подогревали уверенность в том, что очень скоро человечество сможет не занимать себя тяжкой физической деятельностью, освободит надрывающихся молотобойцев. Появление роботов предвосхищало наступление эры нравственности и гуманного отношения к ближнему в мире, где больше не нужно заботиться о хлебе насущном. А высвободившийся потенциал человечество перенесет в сферу духовной жизни и просвещения во имя добра.

Нужно заметить, в Советском Союзе было достаточно просто поверить в самое парадоксальное чудо. Арчибальд жил среди чудес. Например, мог бездельничать и за это ему выдавали зарплату. В молодости он не получил достойного образования. Однако теперь, чувствуя упущение и острую необходимость не отставать от эпохи грандиозных свершений, занялся саморазвитием. В нем открылась великая тяга к чтению разнообразнейшей литературы. Его холостяцкая квартира наполнилась подшивками всевозможных журналов и разнообразных газет.

Арчибальд впитывал в себя свежее веянье времени как благотворный бальзам. И наконец стал обдумывать то, что прочел, глубоко и критично. Он вступал в мысленный спор с академиком Нерсесянцем о праве и буржуазном конституционализме. Он вторил Толстому и недолюбливал Чехова, зацикленного на пессимизме. Даже пробовал что-то писать, но на следующий день, отбарабанив смену со сварочным аппаратом в руках, безвозвратно терял найденную и вертевшуюся накануне в голове мысль.

В 1989 году Арчибальд был обеспечен всем необходимым для скромной, насыщенной духовными изысканиями жизни. Вот-вот всемогущие роботы должны были спрыгнуть с конвейеров мощных советских заводов, прибыть на автобазу и его подменить. Он все меньше внимания уделял сварочному аппарату, сконцентрировав на просвещении все свое время и силы. Между тем с экрана его телевизора зазвучали так непохожие на привычные сладкие увещевания выступления с диким, не поддающимся пониманию смыслом.

Одним вечером важный человек в пиджаке заявил, что в СССР есть и проституция, и коррупция. В новостях заговорили о серьезных проблемах и все меньше и меньше вещали о достижениях социализма. Эти слова начали подтверждаться в действительности. У магазинов растянулись километровые очереди. Сахар, сигареты и хлеб отпускались по карточкам. Любая необходимая вещь называлась теперь «дефицитный товар».

Арчибальд понимал, что ведется борьба с тупиковыми, разрушавшими стройность системы анахронизмами. Он не унывал и смотрел на реформы с надеждой и оптимизмом. Происходила масштабная перестройка, чтобы начался новый виток развития, чтобы у советских людей в ближайшие годы поднялся уровень жизни. Великий народ-победитель не мог проиграть.

Вскоре грянуло что-то невообразимое. Было объявлено чрезвычайное положение. Против краснозвездочных танков человеческой баррикадой встали советские жители. СССР закачался от потрясений и затрещал по швам. В 1991 году, благодаря частным инициативам государственных деятелей, Советский Союз развалился.

Словно граната попала в скворечник и теперь под обломками копошились чудом выжившие, контуженые птенцы. Многие не знали, как вести себя дальше и куда идти. Некоторые, включая Арчибальда, надеялись на хорошие изменения, инициированные новым, не скупящимся на обещания правительством. Но перемены принесли абсолютно иные, совсем незнакомые правила. Теперь стало не принято говорить о благополучии всех.

Система расстроилась. Общество разделилось. Замаячили лики ненависти и неприятия по не имевшим еще так недавно значения признакам. Если роботы и работали, то приносили частную прибыль. Взамен позабытых идей гуманизма росло нечто зверское там, где кто-то «удачно» все поделил.

Падение вышвырнутых из теплицы «социального блага для всех» не воспринявших новые правила жизни людей было неотвратимо. У автора не повернется язык назвать их аутсайдерами. Когда реальностью распоряжались циничные, идущие к деньгам и власти на танках прагматики, а по селам и весям поехали новые вершители судеб — громилы с мачете, автоматами и бейсбольными битами, в падении принимало участие практически все население страны.

Всколыхнувшийся на волне перемен Арчибальд стал быстро погружаться в пучину незнакомого мира. Сначала он понял, что «хозрасчет» — это когда месяцами не платят зарплату. Потом директор родной автобазы неожиданно стал ее собственником и, заходя в цех, никого не приветствовал, как было прежде, крепким пожатием руки. «Здорово перестроился», — говорили теперь про него мужики.

Во всем окружающем не осталось какого-либо стержня, какого-либо смысла. Кто-то начал активно спиваться, кто-то подался в бандиты, кто-то крутился как мог, а разочарованный Арчибальд с головою ушел в чтение книг. Если раньше его сердце подогревало предчувствие какой-то близкой победы, то теперь ничего не вдохновляло. Сварочная специальность ему опостылела; на работу, где не платили, он не ходил. Чтобы не протянуть ноги с голоду, занялся собиранием бутылок и сдачей выкинутых на помойку электроприборов в утиль. Под низким московским небом в начале девяностых годов подобный промысел не казался ему унизительным, когда миллионы по всем городам влачили полуголодное существование в независимой и обновленной России. Кто получал на своем производстве зарплату гвоздями, тот продавал гвозди. Каждый как мог, так и жил.

Кроме бутылок, выкинутых утюгов и ламповых телевизоров на свалках встречалось много других полезных в хозяйстве вещиц. Арчибальд обязательно захватывал что-нибудь для себя на помойке. За несколько лет у него, как у Плюшкина, скопилась целая коллекция разнообразного барахла. Соседи по лестничной клетке стали жаловаться на странные запахи, раздающиеся из его заваленной хламом квартиры. Вскоре открылась причина. У Арчибальда завелись крысы. Он наткнулся на одну из них в хлебнице. Ему сделалось так противно, что он несколько дней ночевал во дворе. Стояло жаркое лето, и спать на лавочке рядом с домом было намного комфортнее, чем в душной комнате. Так началась его бродяжья жизнь.

Как-то под вечер в раскаленный летним жаром двор заехала черная легковая машина. Из нее вылезли два крепких молодых человека с интеллигентными лицами. Они подошли к Арчибальду, который в последних лучах заходящего солнца, рассевшись на лавочке, увлеченно разглядывал старый журнал. Молодые люди вежливо с ним заговорили:

— Здравствуйте. Администрация сообщила, что вы сдаете жилье. Мы хотим арендовать у вас комнату для нашего водителя.

В голове Арчибальда зазвенел тревожный звоночек. Он удивился:

— Какая администрация? Я ничего не сдаю. Мне никакие жильцы не нужны.

— Обычно люди летом живут на природе, на даче и получают хорошие деньги, сдавая квартиру.

Арчибальд не стал выяснять, кто эти двое и какая администрация им о нем сообщила, потому что знал наперед: польется несусветное вранье. Он сообщил молодым людям только, что у него нет дачи.

— Мы вам посодействуем. Вы же хотите на природе пожить?

Арчибальд был не против отдохнуть где-нибудь и подышать свежим воздухом. Он устал от жаркой Москвы. Только, не доверяя новым знакомым, сказал, что ему не хочется переезжать из столицы. Наотрез отказался от радушно предложенной выпивки. Наконец сердобольные молодые люди отстали от него и ушли.

Арчибальду стало не по себе. Он решил заночевать в доме. К утру тревога утихла. Он отправился побродить.

У подъезда его подкарауливала одетая в легкое красное с глубоким вырезом платьице женщина. Она весело, будто близкий знакомый, приветствовала Арчибальда, сказала, что ее зовут риэлтор Светлана, и возжелала поговорить. На этот раз речь пошла о замечательном подмосковном участке с хорошеньким домиком.

— Вы можете получать деньги и жить там до конца лета, — увещевала пышногрудая Света.

Арчибальд долго слушал ее. Ему было жутко. Он решил, что его обложили. У него хотели забрать квартиру. Он слышал, что многих людей увозили и те навсегда пропадали. И его могли увезти, угробить и где-нибудь в глухом месте зарыть.

С трудом отвязавшись от женщины, что предлагала сейчас же ехать смотреть загородный дом, Арчибальд побежал к своему приятелю и соседу Степану.

— Степа, смотри, — сказал Арчибальд, — если меня посадят в черную машину, прыгай в свой москвичонок и дуй за ними. Увидишь, куда меня привезут, и в милицию сообщи. Помоги мне. Спаси. Я в долгу не останусь. Они хотят отнять у меня квартиру, а меня убить.

Степан отнесся к опасениям Арчибальда скептически: — Если тебя преследуют, напиши заявление.

— Ну о чем в заявлении писать? Меня же не бьют, не грабят, — засомневался Арчибальд. — Эти ребята всегда вежливо со мной разговаривают. Я же не сумасшедший человек, чтобы на нормальных людей набрасываться и всякое сочинять. Просто почему-то страшно мне. Ты же знаешь, какое время сейчас. Людей за всякую ерунду убивают. А в милиции участковый посадит меня в кутузку. Ему не нравится, что я по помойкам себе пропитание собираю.

— Может, они узнали, что ты мечтаешь жить на природе, и хотят, чтобы ты квартиру на дачу обменял?

— Но я городской житель. Мне нужна московская квартира!

— Ты же говоришь, что они не бандиты.

— Нет, не бандиты.

— Тогда никаких бумаг не подписывай и никто у тебя ничего не отнимет. Это алкашей так разводят. Сначала спаивают, потом дают ручку и бумагу. Те ставят свою резолюцию, потому что пропили мозги. А ты же непьющий, нормальный мужик. Сам все понимаешь.

Успокоившись, Арчибальд решил, что впредь постарается избегать разговоров со странными интеллигентными людьми. Покинув Семена, он как ни в чем не бывало пошел собирать бутылки.

Визиты молодых людей не прекратились. В течение месяца Юра и Вадик по очереди навещали Арчибальда, и тот к ним привык. Первое время ребята ни на чем не настаивали.

В разговорах за жизнь они выясняли проблемы Арчибальда и обещали помочь их решить. Они взяли за правило привозить продукты. Сами закусывали с Арчибальдом на лавочке, называли его своим другом, показывали фотографии дачных участков с красивыми домиками и обещали, что обязательно свозят его за город на пикник.

— Мы тебя повезем, — говорили они, — и ты сам все посмотришь и выберешь. Нравится дачка?

Арчибальд был себе на уме. За прошедшее время доверия к молодым людям у него не прибавилось. Ему ничего от них не было нужно. Но молодые люди были очень настойчивы и не отставали.

Вскоре к Юре и Вадику присоединился еще некий Саня. Он представился консультантом. Теперь над Арчибальдом работала группа из четырех человек. С их слов выходило, что они хотят только, чтобы одинокий, страдающий от нужды Арчибальд был счастливым. В какой-то момент бедняга поддался на уговоры. Перед ним раскрылась задняя дверь черного джипа. Арчибальд оглянулся, ища глазами Степана на москвиче, не заметив его, тихо вздохнул, залез на сиденье и поехал смотреть загородную недвижимость.

Уже давно Юра, Вадик и Света под разными предлогами пытались забрать Арчибальдовский паспорт. Арчибальд спрятал его и врал, что документ потерялся.

Бродягу пытались отвезти в паспортный стол. Но он не поддался. Правда, вскоре паспорт действительно исчез.

Арчибальда долго везли по скоростной трассе. Он сидел на заднем сиденье рядом с Вадимом и успокаивал себя мыслью, что по дороге встречается много людей и машин. Ели его начнут убивать, можно разбить стекло и крикнуть: «Ераждане, помогите!» Но ничего плохого не происходило.

Через час автомобиль свернул с оживленной дороги и, проехав по ухабам, остановился у оградки участка на высоком холме. Там стоял симпатичный домик, рядом с которым торчало несколько сиротливых деревьев. На деревьях почему-то не было листвы.

Арчибальд, Юра и Вадик прошли в помещение, где их встретил длинный как каланча сорокалетний мужчина в домашней шерстяной без рукавов кофте. Он поднялся из глубокого кресла, нацепил очки в тяжелой роговой оправе.

— Как меня зовут? Называйте меня просто — хозяин, — улыбнувшись, ответил мужчина и гостеприимно предложил осмотреть дом и участок. Он устремился на улицу. Все пошли вслед за ним в сад.

— Здесь очень красиво, — сказал хозяин, указывая Арчибальду на голые прутья-деревья.

Дальше компания вернулась в дом, где хозяин заметил, что не мешало бы подкрепиться. После обеда Арчибальду очень сильно захотелось спать. Очнулся он на следующий день, то есть проспал целые сутки. Юра уговорил Арчибальда помыться, выдал ему поношенный, но чистый костюмчик, посадил в машину и повез в город.

— Мы оформим доверенность, чтобы официально могли отстаивать твои интересы и, если чего, заступиться за тебя, — говорил Юра. Тут Арчибальд заметил у Юры свой паспорт.

— Это мой паспорт, — сказал Арчибальд, — верни.

— Верну. Только сначала оформим документы, — сказал Юра.

В нотариальной конторе у Арчибальда поинтересовались, зачем он хочет оформить названный документ. Арчибальд пересказал Юрины слова, его на время процедуры попросили выйти из кабинета.

— В этом нет необходимости, — выслушав Арчибальда, проговорил нотариус и отказался что-либо оформлять.

— Что ты ей наговорил?! — с неожиданной яростью набросился Юрий на Арчибальда, когда они сели в машину.

— Сказал, что ты мне сказал, — испуганно ответил ему Арчибальд.

— Тебе не нужно было вообще рта разевать! Нужно молчать! — заорал Юрий. Правда, потом немного смягчился. Он снова отвез Арчибальда на загородную дачу и оставил с уютным, немногословным хозяином.

Новых книг Арчибальд не читал. Он много лежал на кровати, иногда листал цветные журналы. Ему очень полюбилось сидеть на холме и смотреть на далекую железную дорогу, где, тихо шумя, проползали зеленые гусеницы-электрички.

То ли природа оказывала на его волю расслабляющее воздействие, то ли ему чего-нибудь подсыпали, но запомнилось, что постоянно хотелось спать. Через три недели он затревожился, подошел к хозяину и попросил вернуть паспорт. Хозяин сказал, чтобы Арчибальд не беспокоился. Паспорта у хозяина нет, но его должны привезти.

— Что с моей квартирой? — спросил Арчибальд.

— С квартирой все хорошо, она стоит под охраной, — ответил хозяин. И прибавил, что нужно зачем-то чего-то подождать.

День сменял день. Хозяин постоянно рассказывал про хорошие связи в серьезных структурах. Зная, что Арчибальд любит книги, он заявил: его друг полковник устроит Арчибальда в библиотеку при министерстве.

Дождливым сентябрьским днем хозяин дал Арчибальду сумку с продуктами, отвел в поселок и посадил на автобус, сказав, что на вокзале его будет ждать Михалыч — тот самый полковник. Арчибальд прибыл в Москву, но у автобуса его никто не встречал.

Когда стемнело, бедняга понял, что за ним не приедут. Он устремился в Текстильщики, добрался до своего дома, зашел в свой подъезд и увидел на первом этаже вместо фанерной двери черную броню. Арчибальд постучал. Ему никто не ответил. Тогда он устроился на лестничной клетке, съел две сосиски и, свернувшись калачиком, заснул на полу.

Утром Арчибальд отправился в ЖЭК, где попросил вызвать слесаря, чтобы открыли замок неприступной двери. Но ему объяснили, что за броней не его квартира. Свою квартиру он продал.

— Как продал?! — в отчаянии закричал Арчибальд.

— Ничего не знаем. Собственность переоформлена на другого жильца, — объясняли бродяге. — Если вас обманули, пишите заявление в милицию.

Арчибальд написал. Началось следствие. У бездомного взяли образцы подписи для графологической экспертизы.

— С тех пор прошло десять лет. Расследование продолжается. А воз, как говорится, и ныне там, — завершил свое невеселое повествование Арчибальд.

— Так вы подписали документ у нотариуса? — спросил Павел.

— Нет, — ответил рассказчик.

— Но ведь без вашей подписи не могли переоформить квартиру.

— В том все и дело, что не было подписи у нотариуса! Не было моей подписи! Ее подделали эти мошенники — Юрик, Вадик, Света и Саня с хозяином.

— Потому что ты, лошара, отдал им свой паспорт, — сказал бомж Геннадий. В какой-то момент он подсел к Арчибальду и Павлу. Следом подтянулись Любовь Францевна с каким-то чумазым, пахнущим клеем, насупленным мальчиком. Все они молча слушали рассказ.

— Паспорт у меня украли! — воскликнул Арчибальд.

— Украли потому, что ты дурак, — не унимался Геннадий.

— А ты — жлоб. Живешь паразитом, за счет других питаешься, — ответил на грубое замечание Арчибальд.

Бывший старатель зло усмехнулся:

— Чья бы корова мычала, твоя бы молчала. Каждый день ходишь с протянутой рукой, побираешься.

— Получая милостыню, я подтверждаю, что еще есть… осталось чего-то гуманное в людях! Все в нас от Бога либо от Дьявола. Такая моя дорога к Богу, — парировал замечание Арчибальд.

Крючков сидел в глубокой задумчивости. Его вновь поразила несправедливость, с которой сталкивались слабые, беззащитные люди. Как запросто можно остаться без дома! Какая жестокая жизнь! Как свирепа судьба, когда на твоей стороне правда, но ты не можешь ничего доказать. А ведь таких людей сотни. Кто поможет им, если всем на них наплевать? Если даже старик Геннадий, который сам живет на вокзале, рассуждает так, что рядом с ним человек словно бесправная муха, и сам себя мухой считает. Если жизнь общества ограничена грубым, животным инстинктом. Существуют ли те, кто мыслит не так?

Вдруг суетливо начал озираться пахнущий клеем мальчишка.

— Моя мать… Еде моя мать? — тревожно поблескивая глазами, обратился он к окружающим.

— Успокойся сынок, — произнесла Любовь Францевна. — Мама рядом.

Женщина улыбнулась. От улыбки морщины разгладились на ее некрасивом лице. Она погладила мальчика по голове и, выудив из кармана, протянула ему мармеладину.

 

Глава VI

Опекуны социального гетто

И все-таки были великодушные, те, кто, видя чужие страдания, не мог пройти мимо. Кто, следуя заповедям бескорыстной любви, не бросал беззащитных и обездоленных. Кто своим праведным словом и делом спасал от окончательной гибели потерявших жилище, оставленных всеми несчастных и слабых людей. Эти славные граждане называли себя «люди вокзалов». Движение возникло под сводами православного храма, что располагался неподалеку от Комсомольской площади. Добрые самаритяне ходили по залам и на свои скромные средства кормили хлебом, горячим супом и кашей этих оборванных, с трудом переставляющих ноги, убогих бродяг.

Дело благотворителей не ограничивалось только кормежкой бездомных. Кому-то они помогали наладить утерянную по каким-то причинам связь с родными, покупали билеты на поезд, чтобы бродяги могли уехать в родные отдаленные города. Ведь некоторые бедолаги, потеряв деньги и билеты на поезд, не могли вернуться домой. Тогда их вынужденным домом становился вокзал. А сколько добра заключалось в обыкновенной душевной беседе, когда неравнодушные к страданиям несчастных общались с «неприкасаемыми». Об этом знали благородные люди, кто в стремлении делать добро преодолел в себе страх и брезгливость, протягивая милосердную руку тем, кто очень долго был лишен всякого тепла.

Не единожды наш герой замечал снующих между металлических кресел благотворителей. Как-то он проснулся и, озираясь вокруг, пытался примириться с невеселой реальностью. В этот психологически трудный момент к нему подошел человек в монашеской скуфейке, а из-под куртки видна была черная ряса. Священник поздоровался и поинтересовался: давно ли Крючков перебрался жить на вокзал.

— Я тут неделю. Приехал устраиваться на работу. Жду предложения, — сообщил священнику Павел.

— Может быть, вам помощь нужна?

Павла кольнуло чувство покоробленной гордости. Неужели он похож на немощного цветника?

— Нет. Спасибо, я разберусь со своими проблемами сам.

— Хорошо если так, — произнес священник. Еще раз внимательно оглядел Павла и, понимающе покачав головой, извлек из кармана визитную карточку, где были обозначены название храма, номер мобильного телефона и адрес.

— Возьмите на всякий случай. Вдруг появится необходимость.

Павел поблагодарил священника за беспокойство и запихнул принятую визитку в карман.

— С Богом, — сказал священник и, покинув Крючкова, продолжил обходить зал.

Впоследствии Арчибальд рассказал, что этого человека зовут отец Федор. Он и прихожане храма Покрова Пресвятой Богородицы не раз оказывали неоценимую помощь бездомным. Прошлой зимой Арчибальд простудился и заработал воспаление легких. «Люди вокзалов» выхлопотали для него койко-место в больнице, где он получил все — от еды до лечения и необходимых лекарств.

— Если бы не благотворители, я бы умер на улице. Представь, как бы я добывал себе пищу. Воспаление легких — это практически стопроцентная смерть для бомжа, — сообщил Арчибальд.

К удивлению Павла, бомж Геннадий смотрел на проявления сострадания к бездомным скептически.

— Волка сколько не корми, он все равно в лес смотрит. Чего бомжам помогать?

— Ведь не все стали бродягами добровольно. Ведь это трагедия — остаться без дома, — высказал мнение Павел. — Кто-то лишился квартиры в результате ужасного стечения обстоятельств. Или был обманут, как Арчибальд.

Старик неожиданно разгорячился и выпалил:

— Арчибальд твой — дурак. Лишился хаты за дюжину дохлых сосисок. Он всегда жил, как бродяга. Не работал. По помойкам шатался, спал где попало. Считал, что все ему обязаны помогать. Наказания без вины не бывает. Нечего волосы теперь на себе рвать.

— Но, положим, родился человек не самым умным, получил неправильное воспитание… По-вашему, такой человек не заслуживает сострадания?

— Значит, такая его судьба — страдать.

Павел почувствовал, как кровь прилила к лицу и застучала в висках.

— Значит, и вас можно сожрать вместе с вашим дерьмом и не подавиться! — крикнул он в неожиданной ярости на старика.

Бомж Геннадий скривил свою бороду набок, с презрением посмотрел на Павла и негромко сказал:

— Меня никто есть не будет. Я не сладкий. Надеюсь, ты меня правильно понял, паря.

— Просто не надо осуждать тех, кто стремится делать добро, — слегка успокоившись, произнес Павел. — Человеку нужно сеять добро.

— Никто их не судит, — ответил старик. — Может, они так хотят попасть в свой придуманный, несуществующий рай. Делают свое добро, значит, могут себе это позволить. Бывал я и на севере, и на юге, на западе, и на востоке; много в жизни разного повидал. И могу сказать: не делай добра, не получишь зла. За добро теперь, как за глупость, наказывать можно. Это и есть моя вера. Вот так. — Старик сделал добрый глоток из бутыли.

— Тяжело с вами общаться, — сказал Павел.

— Просто я тебе правду втолковываю, — ответил старик. — Эдакая, стало быть, правда.

— Неправда.

— Встречались мне такие, как ты, пустозвоны, любители метлой потрепать. Пройдет время, сам все узнаешь.

Крючков решил прекратить препирательства с бомжем Геннадием, не пытаясь более ничего тому доказать. Мир старика был неказист и жесток. Наверное, думал Павел, старику удавалось выжить лишь потому, что он рассчитывал только на свои силы и никому не доверял. После случая с дисками, Крючков определил — бомж Геннадий по своей сути являлся настоящим стервятником. Их анклав держится на взаимной выгоде. Может, старик и не отличается изощренным коварством, может, у него даже остались какие-то принципы. Но если возникнет возможность выгодно продать его — Павла, он его, несомненно, продаст.

 

Глава VII

Воспитанница детского дома с ангельской внешностью

В медицинской карточке Анны значилось, что она злобно-упрямый дебил. Таким было заключение авторитетной комиссии, состоящей из медиков и воспитателей интерната, где Аня провела свое детство. Пятилетняя девочка оказалась на попечительстве у государства после того, как ее окончательно спившаяся, безработная мама продала их квартиру и посчитала за благо отдать свою дочку воспитываться в интернат.

У Анюты не было маниакальной, как у Ломоносова, тяги к учебе. На школьных занятиях она не усердствовала, но и не отставала. В каких-то предметах даже смогла продемонстрировать кое-какие успехи. Самое главное зло заключалось в том, что она ненавидела интернат.

Когда Аня впервые совершила побег и стала разыскивать сохранившуюся в памяти улицу, ее остановил милиционер с добрым лицом. Aim доверчиво рассказала, что хочет обратно домой — к своей маме. Милиционер внимательно выслушал девочку, взял за ручку и вернул в унылый, холодный, полный сирот детский дом, за бетонный забор.

Через год Аня снова сбежала. На этот раз она бродяжничала около суток, стараясь не попадаться на глаза людям в погонах. В магазине украла буханку черного хлеба и съела. Была поздняя осень. Прячась от холода, девочка заночевала в незнакомом подъезде. Утром ее обнаружила женщина, которая отвела ее в отделение милиции. История возвращения повторилась. Только на этот раз в личной карточке девочки появилась красноречивая запись: «склонна к побегу». Так Аня попала на особый контроль.

Третий раз Анюта покинула ненавистные стены с одной из приютских подружек. Их нашли только через неделю. Все это время беглянки прожили в избушке в глухой деревушке у пьющей старухи — бабки подружки. Там Аня впервые узнала, что такое самогон.

В интернате с рецидивисткой решили бороться привычными методами — прибегнув к обыкновенному в таких случаях медикаментозному устранению данной проблемы. Но, чтобы направить сиротку в больницу и несколько месяцев колоть ей убойные дозы аминазина, нужно было поставить достойный диагноз. К слову, в составе авторитетной комиссии не было эдаких извращенных, бесстыжих злодеев-садистов, ставящих целью превратить ребенка в жалкого, ни на что не пригодного имбецила. Медики и воспитатели рассматривали находящуюся в их руках личность, прогнозируя ее социальную адаптацию в будущей самостоятельной жизни. Иногда всплывали такие вопросы: потребуется ли выпускнице приюта жилплощадь, отдельная комната в общежитии или Аня имеет свой дом.

На экзамене, учрежденном комиссией, девочка объяснила, что если до бесконечности кипятить воду, то без заварки она не превращается в чай, прочла наизусть несколько стихотворений и решила пару выуженных из школьной программы задач. Однако система работала безотказно. Диагноз был очевиден. Анюте прописали профилактическое лечение в больнице, где ее продержали два месяца. Еще бы немного такого лечения и диагноз комиссии, установившей умственную патологию у воспитанницы интерната, оказался бы верен.

Через год на праздничное мероприятие из другого детского дома приехали мальчики. Один из них, самый подтянутый и серьезный, заметил Анюту и, улучив момент, подошел к ней, произнес на ухо несколько слов. Аня прошептала ему: «Я согласна».

В тот вечер Дима ждал Аню в условленном месте. Они решили бежать туда, где их никогда не найдут. Аня влюбилась в Диму с первого взгляда. Тот быстро уговорил ее ехать в Москву и поселиться на трех вокзалах. В то время детдомовские бежали туда целыми толпами. Их тянула свободная от навязываемых обязательств, тупой дисциплины и власти церберов-воспитателей, вольная, какая-то запредельная по своей романтичности жизнь. Главное, на трех вокзалах можно было делать все, что угодно. То, что было опасным, относилось к разряду благородного риска. Нужно понять — многие из этих отчаянных беспризорных детей уже в своем возрасте думали, что им нечего терять.

Летом Дима и Аня жили под платформой железнодорожной станции Серп и Молот вместе с другими такими же сбежавшими из приютов детьми. Дима казался не по возрасту развит. Он имел задатки настоящего лидера. Группа подростков под его предводительством стала совершать партизанские вылазки. Мальчики куда-то уходили, а Аня оставалась с маленьким Антохой и его сестрой Машей, которых выгнала из квартиры-притона озверевшая от нескончаемых возлияний родня. Однажды мальчики принесли под платформу сумки с продуктами. Там были царские деликатесы. С самогоном Аня уже познакомилась. Теперь она узнала, что такое шампанское и красная икра. Один уже находившийся в сильном подпитии мальчик со смехом сказал: «Здорово Димка у мандмазели сумочку вырвал. Но если бы я не толкнул ее, она бы догнала и отобрала».

Дима помрачнел, поднялся со своего места, подошел к товарищу и со всего маху ударил его кулаком в глаз.

— Еще раз кому-нибудь скажешь, я тебя по стенке размажу, — сказал Дима ударенному пареньку, который от боли и страха заплакал. Аня сообразила, на какие шиши мальчишки купили продукты, но предпочла промолчать.

Вскоре жить под платформой стало немыслимо. Одна за другой прокатились облавы. Сильно похолодало. Дима и Aim перебрались жить в грязный барак.

Это было по-настоящему адское место. В бараке шла вечная, до восстания чертей, пьянка. Средь гор никем не выносимого мусора бегали здоровенные крысы. Синие от покрывающих все тело наколок, обритые налысо люди резались в карты. Иногда они подрезали друг друга. Кровь раненых впитывалась в деревянный настил и оставалась там бурыми пятнами, ее никто не вытирал.

В первый же вечер один из таких страшных людей подступил к Ане и, взявшись за молнию своих грязных брюк, сглотнув слюну, прошептал:

— Хороша босявка. Будешь моя.

Девочка забилась в угол. От сильного испуга она даже не могла закричать. Внезапно педофил рухнул вместе с обломками табурета, которым Дима ударил его по затылку.

— Тебя здесь никто не тронет. Если бы я не был уверен, то не привел бы сюда, — произнес Дима, гладя на трясущуюся от пережитого ужаса Аню. Потом он отвел ее на второй этаж, где сидел важного вида очень прилично одетый и до странности вежливый дядя. Оказалось, что Дима при нем вроде пажа. Если что-то ему было нужно, Дима тут же кидался исполнять приказание. К Ане дядя, которого звали Семен Борисович, стал относиться по-отечески ласково. И страшным людям в бараке не приходило теперь даже в голову как-нибудь ей досаждать.

Так пролетело два года. Период относительно сытой, устроенной жизни. За это время Аня успела познакомиться с жизнью вокзалов и его обитателями. Теперь она была при делах. В своей сумочке девочка переносила маленькие свертки фольги, попадаться с которыми было нельзя. Она доставляла клиенту наркотики, а Дима забирал деньги. Все проблемы решали люди Семена Борисовича. Ане и Диме никто не мешал.

Однажды Аня вернулась в барак, поднялась на второй этаж. Вдруг она почувствовала, как похолодело и замерло сердце. Перед ней открылась картина, от которой она не могла отвести взгляд. Семен Борисович сидел в кресле. Его остекленевшие глаза смотрели на нее, а между ними зияла рыхлая багровая дыра. Занавеска была выпачкана брызгами разнесенного мозга. У стола лежал Дима. Из-под него вытекала красная река. Аня подошла, нагнулась и потрясла его за руку.

— Дима, вставай, — прошептала она. Мальчик не шевелился. Аня вскочила и бросилась бежать.

Возвращаясь к событиям, связанным с основной ветвью повествования, упомянем, что Аня за девять лет сменила множество разных занятий. Благодаря своей ангельской внешности, которую не успел изуродовать алкоголь и курение марихуаны, она пользовалась покровительством «авторитетных» мужчин. Если она когда-то кого-то любила, то теперь заперла свое сердце на замок. Потому что так было проще и безопаснее. Покровители периодически исчезали, ударяясь в бега, отправляясь в отсидку или туда, откуда никогда не возвращаются. Но Аня могла сама себя содержать. Работала в основном как красавка-кидала. Брала предоплату с клиента и тут же пускалась бежать в проходняк, пока искателя привокзальной любви задерживали у пустого корыта два огорченных каким-нибудь вздором бугайщика.

В милиции ее хорошо знали. Иногда менты предлагали сыграть совместный спектакль с названием «ловить карася». Клиент сажал Аню в такси. Такси трогалось. На первом же повороте автомобиль останавливался. Милиционеры требовали предъявить документы. Неожиданно выяснялось, что Aim — давно засветившаяся малолетняя проститутка. Девушку показательно арестовывали. Клиенту предъявляли претензию. Порою «карась» был настолько напуган, что не мог хладнокровно послать эту компанию на болт. С предрасположенного к панике фраера удавалось взять сверх уже им заплаченного, чтобы урегулировать вопрос аморального поведения без широкой огласки и постановлений суда.

В последнее время Аня вновь занялась распространением наркотиков. Виной тому стал ее новый мужчина и покровитель Вепхо. Этот безжалостный человек имел своеобразные представления касательно отношений с любовницей. Скорее всего, он видел в Ане лишь девку, которую можно использовать в грязной работе. К сожалению, на этот раз чутье обмануло Анюту. Теперь у нее было два пути — либо покинуть вокзалы, либо продолжать подчиняться его указаниям. За неповиновение и споры Вепхо жестоко карал. Аня была им неоднократно избита. Ее гордость страдала. Она устала от всей этой унизительной жизни. Не видела будущего. Она хотела покинуть пределы порочного круга. Искала момент, чтобы без риска быть покалеченной или еще чего хуже вырваться из сжимающего ее беспощадного кулака. Аня хотела оказаться там, где о ней никто ничего не знает. Бросить все; покинуть вокзалы навсегда.

Сегодня она забрала у любовника часть положенных за старания денег. Эти средства могли помочь в задуманном мероприятии. Офис, где она встречалась с Вепхо, располагался в странном вагоне (о нем еще будет рассказано), стоящем в глухой технологичной кишке за Ленинградским вокзалом. Покинув вагон, Аня зашагала в сторону площади. Уже здорово потемнело. Зажглись фонари. Дул пронзительный ветер. С неба сыпала колючая снежная крупа. У входа в старинное желтое здание с башней Аня чуть задержалась, встретив знакомую «мамку»; перебросилась с ней парой приветливых фраз. Затем двинулась через непривычно пустынную «Плешку». Неожиданно кто-то подскочил сзади и сорвал сумочку с ее плеча.

В растерянности Анюта застыла на месте, глядя вслед быстро бегущему человеку, который мчался через проход между строениями в сторону «Креста». У него на пути замаячила чья-то фигура.

— Держите вора! У меня сумку украли! — в отчаянии крикнула девушка.

Грабитель хотел обежать возникшего перед ним человека, но тот крепко схватил его за рукав. Последовала очень непродолжительная борьба. Преступник бросил трофей, вырвался и кинулся улепетывать дальше.

Через минуту Павел Крючков стоял рядом с Аней. Та сжимала возвращенную сумочку.

— Спасибо, спасибо, — растеряно бормотала она. (Голос у нее был какой-то скрипучий, но очень приятный). — Я что-нибудь вам должна?

— Ничего не надо, — ответил Павел. — Вы не пострадали?

— Кажется, все в порядке.

— Здесь очень опасное место. Все нормальные люди его за километр обходят.

— Да ну. Я и сама знаю, — сказала Анюта. Ей вспомнилось, как она так же быстро бежала с чужими деньгами. И, как по сценарию, этот рыжий бугайщик ее спас. Изучив наметанным взглядом Крючкова, девушка безошибочно определила, что Павел уже не первый день околачивается на вокзале. «Скорее всего, в поисках заработка», — вновь угадала она.

— Как тебя зовут? — спросила девушка.

Павел представился.

— Меня Аня. Будем знакомы.

На мгновение она задумалась, что для нее означало бы потерять сумку с деньгами. Чувство благодарности к этому рыжему побудило ее задержаться и поинтересоваться:

— Как ты тут, вообще, оказался, Паш?

— Решил подышать свежим воздухом, — оглядываясь на дымящие автомобили, пошутил Павел.

— Понятно. Ты где-то здесь рядом живешь?

— Да. Вон в том сказочном тереме, — Павел указал на возвышающийся в отдалении Ярославский вокзал.

— Хорошо устроился, — так же улыбнувшись, проговорила Анюта. — Трудиться в Москву приехал?

— Да. Как бы так. А вы где-то здесь рядом работаете?

— Неподалеку, — расплывчато ответила Aim.

— Тогда, может быть, мы еще встретимся.

— Может. Спасибо тебе еще раз, — Анюта протянула Павлу руку. Но тот неожиданно подхватил ее запястье и прикоснулся губами. Этот жест был непривычен для Ани. Она смутилась и резко выдернула свою руку, но тут же опомнилась и, пытаясь смягчить ситуацию, произнесла:

— Если смогу как-нибудь выручить, я обязательно это сделаю.

— Договорились, — заулыбавшись, ответил ей Павел. Аня вновь протянула свою лапку в перчатке, которую Крючков аккуратно пожал. Так, познакомившись, молодые люди расстались. И каждый отправился по своим делам.

 

Глава VIII

Кошмарное царство Агхори

Арчибальд был прирожденный бродяга. Он никогда не стремился обустроить свой быт. Не знал цену деньгам и вещам. Он не пил спиртное и не употреблял никакие наркотики. Между тем его голову заполняло нечто абстрактное, нечто плохо соотносившееся с реальностью. Придуманные обстоятельства и яркие, порожденные воображением образы — это было его эксклюзивное бегство в себя.

Как-то в пасхальное воскресенье, закончив рабочую смену на паперти, где, изображая слепого, он выпрашивал милостыню у прихожан, Арчибальд почувствовал на себе действие какой-то неодолимой силы. Он зашел в церковь и, потаращившись на вызолоченный иконостас, приобрел Святое Писание. Это событие перевернуло в нем все.

Углубившись в чтение Библии, Арчибальд наконец-то нащупал основу. Все стало ясно! Никакие научные и философские книги теперь не имели значения. Он прозрел среди навалившихся на него испытаний. Жизнь снова наполнилась смыслом. Это, что очень важно, родило необходимую твердость, стало опорой.

Особенно Арчибальду понравился Новый Завет. Слова Евангелия импонировали ему и утешали. Ведь Сын Господа Бога Иисус и апостолы веры были великими представителями неувядающей лиги бродяг! Богу были угодны бесприютные странники.

Арчибальд любил жизнь и не требовал от нее слишком многого. Да, ему было очень тяжко без дома. Особенно в зимнюю пору. Но, даже лишившись квартиры, он находил свою участь не безнадежной. Он умел радоваться обыкновенному ясному дню, или мелкой находке, или великой, как он считал, по значению мысли и не хотел умирать.

Что касается практической стороны дела, то таким просветленным бродягам сердобольные прихожане особенно любили помогать. Арчибальд никогда не оставался голодным. Иногда приторговывал подаренными вещам на барахолке. И щедро делился с другими бродягами угощением и собранной мелочью. Правда, вел себя грубовато, когда кто-нибудь к нему приставал. Он любил уединение, потому что ему одному «шибко» думалось. Ведь, когда ты один, можно представить себе все что угодно. Кроме Библии, он с удовольствием перечитывал старые приключенческие книги — в них были захватывающие сюжеты, романтика странствий и тяжелые испытания для благородных героев. Проповедовать не любил. А в душе желал всем добра.

Зимой Арчибальд жил на Ярославском вокзале. Он исходил прилегающие территории и мог провести вас по скрытым от непосвященного в привокзальную жизнь наблюдателя злачным местам. Он знал, где располагаются свалки с «полезностями», места, где лучше всего побираться, заведения, где могут дать ему в долг, а где могут дать в глаз. Только к северу, вдоль путей Транссибирской железной дороги, оставался один не пройденный Арчибальдом маршрут. Он хаживал по нему только до мрачных кирпичных бараков, которые возвышались в узком проходе за рынком. Даже в самый погожий денек за бараками разливался свинцовый туман, его клубящийся паром язык иногда устремлялся к вокзалу и доползал до «Креста». Не раз Арчибальд наблюдал, как из утробного пара выныривали цветники — самые жалкие из бродяг. Ему было известно, что за паром скрывается некое поселение, где можно перезимовать. Не многие приписывали образование облака деяниям человеческим. Между вокзальными жителями ходили основанные на невероятных рассказах леденящие сердце легенды. Возможно, в том месте из-под земли били гейзеры и бурлили горячие ванны, что объясняло появление пара. Но если судить по тому, как цветники были грязны, купаться им в них не приходилось. Рано или поздно Арчибальд должен был выяснить, что там творится.

Как-то особенно пасмурным вечером он побрел по проходу между высоким забором и длинным зданием административного корпуса, мимо надрывно дышащих аммиачными испарениями туалетов. Вдоль рынка знакомой дорогой достиг с выщербленными кирпичами крепостной башни барака с ржавым скошенным шпилем и остановился.

Кругом было мрачно, пустынно. Пахло сжиженным газом. Там, где из дымки чертовым пальцем торчал обломанный фонарный столб, начиналось неизвестное царство.

«Вперед», — сказал сам себе Арчибальд и шагнул в вязкий туман.

Пройти ему дали не много. На грунтовой дороге, где по обочинам валялись грязные обрывки закатанного в глинозем полиэтилена, обломки бетонных плит с изогнутыми щупальцами арматур, какие-то грязные доски и обожженные корды автомобильных покрышек, в тумане вырисовались три человека. Двух из них, в жалких лохмотьях, с перекинутыми через плечо торбами, Арчибальд знал. Это были цветники Вася и Слава. Третий тип, с противной козлиной рожей, стоял чуть в стороне у пылящейся кучи асбеста. Он дерзко смотрел на Арчибальда, постукивая грязным башмаком по лежащему поперек дороги бревну. Было ясно, что этот тип не страдает никакой хромотой. Но в руке у него красовалась тяжелая трость со свинцовым набалдашником в форме головы беспородной собаки. Видимо, он применял ее в качестве палицы. Козлорожий произнес:

— Ты кто такой?

— Я житель вокзала — бездомный бродяга, — произнес Арчибальд.

— Документы есть?

— Нет. Ни паспорта, ни регистрации, никаких других справок.

— Спирт, одеколон или еще чего выпить имеется?

— Нет. Только хлеб и кусочек просроченного пошехонского сыра.

Вася и Слава начали объяснять козлорожему, что знают Арчибальда. Они уверяли, что Арчибальд — бомж.

— Свой человек, — говорили они, — кровь от крови.

Козлорожий подумал немного, потом, скривившись, проблеял:

— Хрен с ним. Пусть идет. Пропускай. — Он повелительно махнул тростью.

Вася и Слава оттащили тяжелое бревно в сторону. Арчибальд поблагодарил:

— Спасибо, ребята, — и пошел дальше.

Туман прятал в себе детали пейзажа. Они возникали урывками. Вот группка бродяг греется у чадящего в баке огня, вот помойная куча, где другие бродяги сортируют мусор, выискивая алюминиевые банки и котирующиеся в пунктах приема бутылки. Еще маленький костерок, где обжигают оплетку, чтобы извлечь медные провода. Все эти виды были обыденны и не новы для Арчибальда. Вдруг он заметил странное сооружение. Это был фрагмент гигантского, высотой с двухэтажный дом коллектора теплотрассы, который оказался настолько громадным, что Арчибальд поначалу принял его за стену, на которой стояли полиэтиленовые шалаши. Труба делала в этом месте изгиб, образуя нечто вроде загона. Впереди виднелись очертания странного сооружения, напоминающего триумфальную арку. Когда дымка немного рассеялась, стало понятно, что это воткнутые под углом и скрещенные наверху гигантские вилка и ложка. За ними начиналась площадка загона. Посреди нее ярко пылал костер. У огня сидело живописное общество — толпа самых оборванных и грязных бродяг. Все они, включая чумазых беременных женщин, коих среди присутствующих оказалось немало, были пьяны. Пламя скользило оранжевыми отсветами по их искаженным каким-то неистовым, диким весельем лицам. Некоторые держали в руках миски с гороховой кашей. Из рук в руки гуляла баклага со спиртом. Цветники пили страшное пойло, грубо шутили и веселились, не думая, что для кого-то из них завтра уже не наступит. Кто-то не переживет эту ночь. А кое-кто по утру, встав на карачки, страдая от тяжкой болезни, под оглушительное громыхание замерзшего, рвущегося на ветру полиэтилена, в отчаянии призовет Смерть. Над всем этим сборищем клубились тлетворные испарения, которые поднимались вверх, но там, под влиянием холодного воздуха, вновь оседали и ползли по земле сизым, непроницаемым пологом.

Рядом с Арчибальдом возникли Вася и Слава. Они подтолкнули нерешительного гостя. Тот вышел из тени, подошел ближе к костру. Увидав его, компания взвыла в восторге, приветствуя нового прибывшего. Арчибальду было непонятно, чем он смог вызвать подобную радость. Волнение не успокаивалось.

В самом центре компании сидел коренастый тип в телогрейке. Внешность его была чудовищна. Лицо сплюснуто, как блин. Обрубленные треугольные уши и страшный, разрушенный какой-то болезнью нос делали его похожим на зловещего борова. Он поднял руку. Компания неожиданно замолчала. В наступившей тишине негромко и в то же время пронзительно, так, что все услышали, боров изрек:

— Говорят, что ты сторонишься близких товарищей. А я не сомневался, что ты рано или поздно придешь сюда.

Боров говорил так, будто знал Арчибальда. Некоторых из этой компании Арчибальд помнил. Но борова видел впервые.

— Я хотел посмотреть, что здесь за место, — проговорил Арчибальд. Ему стало жутковато от уродливой внешности борова, голос у него дрожал.

— Хрен там. Не ты захотел посмотреть это место. Само место захотело тебя, — произнес боров, — потому что здесь твое место. Ты целиком принадлежишь ему. Теперь ты наш!

— Я никогда вашим не был и теперь не стану, — содрогаясь от ужаса, пролепетал Арчибальд, следя, как страшные лица медленно надвигаются, обступают.

Из зияющей щели рта борова раздалось злое рычание: — У бомжа одна дорога — в царство Агхори. Сюда! Дайте ему хорошую порцию сатанинского зелья. Пусть выпьет.

Кто-то сильно пихнул в бок Арчибальда, кто-то запрокинул ему голову и насильно влил в рот обжигающую, вонючую жидкость.

— Пей до дна! — загомонила оголтелая толпа.

— Накормите его горохом-то! — взвизгнула особа неопределенного пола и возраста.

В рот Арчибальду стали пропихивать ложку с холодным горохом.

— А теперь тащи его к девкам! — скомандовал боров. — Пусть войдет во вкус настоящего удовольствия! Пусть выпьет чашу до дна! Ах ты, чистоплюй Арчибальд!

Арчибальд в ужасе увидел, как во тьме, в зачумленном углу на зловонных изодранных грязных матрацах в отблесках пламени костра белеют огромные раскинутые женские ноги. Его сердце стучало бешеным молотом. Навстречу бежал с распухшим, покрытым струпьями засохших болячек лицом распоясанный ухарь. На ходу он пытался застегнуть молнию грязных брюк и весело кричал:

— Следующий!

— Нет! — завопил Арчибальд, вырвался, кого-то ударил по омерзительной морде. Рванул и что есть духу помчал. Он спотыкался, падал и, различая звуки погони, звериное пьяное гиканье, снова вставал и бежал. Он несся по железнодорожным стрелкам, которые стукали при приближении поезда. Оказавшись за железобетонным забором, покатился с откоса, поднялся и ринулся дальше, чувствуя, как ноги оплетает буйно разросшаяся трава. Вот и бараки. Преследователи безнадежно отстали. Впереди показались огни родного вокзала. Благополучно достигнув его, Арчибальд нашел спасение в знакомых стенах. Минуло три года, а он до сих пор не мог вспоминать жуткий вечер без содрогания. Теперь он знал, где находится адское пекло — «труба».

 

Глава IX

Очарованный, разочарованный и огорошенный Павел Крючков

Крючков вновь подрядился таскаться с плакатами. На этот раз наш герой обошелся без всяких посредников. Он самостоятельно высмотрел объявление на двери ломбарда, зашел внутрь и сообщил о желании подзаработать. Ему выдали требуемый для исполнения роли костюмчик — деревянную тунику, состоящую из двух расписных длинных досок, и обозначили место его дислокации.

Крючков избавился от рекламных листовок, часть из которых честно раздал, а другую сунул какому-то приставаке юродивому, навязавшемуся ему помогать. Благоразумно решив не терять драгоценное время, Павел приобрел газету «Работа» и замер у входа метро, уйдя с головой в изучение объявлений. Предложений по его профилю было немного. Крючкова смущало, что информация об условиях ограничивалась формулировками «работа в офисе» и «высокий доход». «Позвоню и обо всем разузнаю», — думал Павел, помечая фломастером номера телефонов.

Между тем рядом успешно функционировала бомж-биржа труда. Вот у парапета вяло колышется пестрая группа желающих потрудиться бродяг. Они оживают, когда перед ними возникает прилично одетый мужчина с пронзительным взглядом и хищной улыбкой на тонких губах.

— Два человека на разгрузку грузовика с окорочками! Две сотни каждому! — коротко объявляет мужчина. Мгновение, и с парапета срываются и окружают немногословного нанимателя заряженные энтузиазмом клошары. Наниматель быстро отбирает и уводит работников. Его место занимает новый вербовщик — краснолицый толстяк. Он долго и вкрадчиво уговаривает пойти с ним на стройку, где разнорабочим хорошо платят, обеспечивают жильем и питанием; никаких профессиональных знаний не нужно. Никто из клошаров не шевелится. Все они сидят на парапете и молчат. Никому не интересно, когда платят завтра. Проработаешь день и обманут с оплатой — легче смириться, чем если будешь вкалывать месяц и останешься на бобах. Еще хуже, если заберут в рабство. Такое тоже случалось. Среди обитателей «Плешки» бродили истории побывавших в неволе бродяг.

В газете Павел прочел статью «Каменотесы-миллионеры». В ней говорилось, что в связи с надвигающимся «криминальным переделом» повышенным спросом будут пользоваться услуги изготовителей памятников.

Наш герой закончил копаться в содержании газеты и огляделся. Напротив него замерла стайка девиц — размалеванных барышень, отмеченных свойственным женщинам, которые предлагают в аренду свои гениталии, каким-то особым брезгливо-презрительным прищуром глаз.

Павел разинул рот и чуть не вскрикнул. Он заметил ту самую девушку — Аню. Она находилась между выражающих всем своим видом вульгарность и плотский грех проституток. Словно божественная орхидея, распустившаяся посреди бардака. После их первой встречи Павел часто думал об этой девушке. Анина внешность напоминала ему белокурого ангела, спустившегося по какому-то случаю на многострадальную землю. Он не допускал никакой пакостной мысли в адрес светлого образа девушки. Он так разволновался, что позволил порыву налетевшего ветра вырвать из рук газету. Ее понесло как воздушного змея. Крючков, громыхая досками, побежал вслед за ней.

Газета взмыла над площадью и тут же упала под ноги девицам, зацепилась за крупное в высоком ботфорте бедро одной из путан. Та попробовала отфутболить. Однако Aim опередила ее, нагнулась и подхватила газету. Она весело крикнула:

— Иди сюда, растеряша.

Крючков подошел. Он чувствовал, как всколыхнулось и затопило сознание горькое разочарование. Словно его кто-то предал. И, как по заказу, в голове назойливо закрутилась старинная песенка про путану некогда популярного акробатирующего певца Олега Газманова: «В меня стрелял душман, а весь свой божий дар сменяла на ночное ремесло». «Если красивая девушка, значит, шалава. Обыкновенная формула нашей действительности — все на продажу», — мрачно подумал Крючков.

Aim, заметив мчавшегося за газетным листком Павла, нашла ситуацию забавной. Глядя на раскрасневшегося и запыхавшегося от бега, в нелепых доспехах, Крючкова, она заулыбалась.

— Вот мы и встретились, Паша, — произнесла Аня. — Услуга за услугу. Так?

— Спасибо, — буркнул Крючков. Он взял газету и, наспех свернув, точнее скомкав, спрятал в карман.

— Девочки, а это тот самый доблестный рыцарь, который спас мою сумочку, — сообщила Анюта.

— У молодого человека такой вид, будто он чем-то недоволен, — изрекла одна из проституток, оглядывая насупленного человека-рекламу.

— Он просто устал на работе, — сказала Анюта.

— Или ему давно никто не дает, — пахнув ментоловым сигаретным дымком, бросил кто-то над ухом Крючкова.

Аня слегка склонила голову набок. Павел потупил глаза. Ему вдруг стало стыдно, что посторонние люди видят его с проститутками. Аня, будто прочтя мысли Крючкова, нахмурилась и отошла.

— А вы, значит, здесь работаете? — угрюмо спросил наш герой Анюту.

— Много будешь знать, плохо будешь спать, — с прохладцей произнесла девушка. Ее веки с длинными, словно антенны, ресницами опустились, глаза сузились в узкие щели. Другим девушкам вопрос пришелся по вкусу.

— Да. Мы разведчицы на секретном задании, — сказала и хрипло рассмеялась одна из путан.

— Ань, смотри, какой у тебя рыцарь запущенный, — сказала другая, обильно покрытая слоем тонального крема, который отслаивался кое-где, оставляя светлые крапинки на лице.

— В гости бы его пригласила. Чайку налила, — подхватила крупная, напоминающая нарумяненную матрешку, девица, чью голову украшала седая коса.

Аня порывисто, как человек, готовящийся либо обнять в сильном чувстве, либо ударить, сделала шаг и остановилась перед Крючковым, возмущенно произнесла:

— Ты еще долго с этим будешь таскаться? — Она указала на доски. Что-то настороженное, даже враждебное металось в выражении ее синих глаз.

— Нет, — ответил Крючков, — сейчас пойду вон туда, — он указал на дверь ломбарда, — и сдам.

— Пойдем, — произнесла Аня. Не дожидаясь Крючкова, направилась, куда он ей показал.

Через полчаса молодые люди сидели за столиком известного ресторана «Ажурный». Перед Крючковым дымилась тарелка алого борща с куском жирной баранины и таящим островом белой сметаны. Несмотря на мучивший его голод, он, пребывая в сильном смущении, сдерживал аппетит, редко поднимал ложку и как можно тише прихлебывал дивную ароматную жидкость. Павел казался себе до невероятия неуклюжим и скованным. Уронив кусок хлеба, он готов был провалиться под землю.

После того как на столе оказались тарелки с салатом и отбивная с картошкой, а с ними запотевший графинчик, наполненный водкой, Аня, ничего не сказав, подошла к барной стойке и оплатила заказ. Этот факт заставил Крючкова мучиться еще больше. Девушка пристально наблюдала за Павлом, и на настойчивые предложения разделить с ним роскошную трапезу следовал ее категоричный отказ.

Аня смотрела, как Павел медленно ест остывающий ужин. Она размышляла: что подтолкнуло ее притащиться сюда с этим насупленным рыжим парнем: чувство благодарности за возвращенную сумочку? Глупо. Подобный поступок сам по себе разжигает ущербное самолюбие любого самца. Может быть, он ей приглянулся? Эдакий сладкий милашка. Смешно! Много она повидала мужчин. Рыжий совсем некрасив. Жалость? С чего бы? И все-таки чем-то рыжий ее зацепил. Она хотела понять, что вызвало у нее чувство симпатии. «Какой-то он не от мира сего», — заключила она.

Aim подняла графинчик и налила две рюмки водки:

— Выпьем?

— Давайте, — согласился Крючков.

— Можно на «ты».

— Хорошо.

— За знакомство!

Молодые люди улыбнулись друг другу, чокнулись и опрокинули рюмки.

Павел ощутил в гортани влажный ожог. Он совершенно отвык от спиртного — согревающее перемещение водки в желудок оказалось захватывающим.

«Все-таки надо вернуть деньги за ужин», — подумал Крючков, хотя понимал, что этот поступок угрожает ему настоящим финансовым крахом. К тому же он обещал отдать долг Брусничникову.

Аня спросила Крючкова, почему он живет на вокзале. Павел рассказал вкратце: мол, приехал в Москву из маленького городка, пообещали работу, но не устроили, деньги украли и так далее.

Его история не показалась ей интересной. Она продолжала размышлять о своих противоречивых чувствах. Внезапно ей остро припомнилась та брезгливая отстраненность, с которой недавно смотрел на нее Павел. «Решил, что я проститутка и оскорбился. Смотри, какой правильный!» — с раздражением подумала Аня.

— Вкусно? — разжалив улыбку, спросила она.

— Да, очень. Я давно так не ел, — признался Крючков.

— Все хотят хорошо кушать, правда?

Павел уловил язвительную интонацию, и это задело его без того ущемленную гордость. Он произнес:

— Сколько я должен вам за ресторан?

— Ничего не должен. Я угощаю. И хватит на «вы». Мы же с тобой договаривались, — с плохо скрываемым негодованием произнесла Аня. — Ешь борщ. А то все остынет. — Она снова наполнила рюмки. — Давай, за тебя. Ты у нас такой правильный.

— Разве я правильный?

— Правильный, — продолжила нападать Аня. — Ты, наверное, думаешь, что лучше других? А сам трешься с бомжами. С ними, значит, не брезгуешь… А со мной да.

— Я не понимаю, о чем ты, — вымолвил обескураженный неожиданным поворотом беседы Крючков.

— Тогда ты дурак, — сказала на выдохе Аня. — Давай просто выпьем. — Она дотронулась своей рюмкой до рюмки Павла. Прозрачное озерцо в ее рюмке дрогнуло и уронило на скатерть несколько бриллиантовых капель. Молодые люди вновь запрокинули головы, пропуская в себя добрую порцию водки.

— Ты представляешь себе, — Аня наигранно рассмеялась, — что я дешевая шлюшка. А я еще хуже, мальчик. Ты не представляешь… Ничего не знаешь. Не знаешь ничего про меня. — Своими дикими откровениями она хотела вывести Павла на чистую воду, хотела спровоцировать его, узнать, что он думает, тайно надеясь, что рыжий увидит ее светлую сущность среди всего остального — чудовищного и неприглядного. Хотела оговорить себя, наивно надеясь, что он почему-то начнет все это опровергать. Ее будто катило с горы. Она поймала себя на мысли, что готова наговорить этому незнакомому парню, о чем лучше никогда никому не болтать.

— Зачем ты этим занимаешься? — спросил покрасневший от выпитого алкоголя Крючков.

— Мне нравится, — зло улыбаясь, соврала Аня.

— Я не верю, — отложив ложку, серьезно произнес Павел.

— Да, нравится, — упрямо повторила она. — К тому же за это хорошо платят.

— Тогда о чем речь? — отрезал Крючков.

— Конечно, не о чем мне с тобой разговаривать. Вот ты знаешь, что такое любовь? Любовь — это умение прощать. Как Бог прощает. Ты понимаешь? Может быть, я и хотела начать новую жизнь. Уехать туда, где меня никто не знает, — Aim выразительно цокнула языком.

— Не хотел тебя обидеть, — глядя в сторону, произнес Павел, — только, мне кажется, сложно перечеркнуть свое прошлое.

— Ты меня можешь обидеть? Кто ты такой вообще? Да пошел ты, — презрительно проговорила девушка, и на выдохе еле слышно добавила: — Ну и дурак.

Аня резко поднялась из-за стола. Она схватила с вешалки свою шубку и, бросив на сидящего перед пустой тарелкой Крючкова жгучий, презрительный взгляд, быстро пошла между рядами свободных столов к выходу. В ее душе все кричало от негодования: кто он такой, чтобы ее осуждать?! Или он думает, она ждет от него оправдания?! В сознании девушки произошла странная перемена. Вначале Анюте казалось, Павел имеет какое-то очень редкое качество, выгодно отличающее его от остальных ей знакомых мужчин. Теперь представилось, Крючков один из гнуснейших кретинов, с которыми ей доводилось встречаться. А ведь она хотела открыть ему душу… Но, убедившись, что он не способен полюбить ее такую как она есть, полюбить просто — по факту существования, она возненавидела Павла.

Ошарашенный Павел не мигая глядел вслед выбегающей из ресторанного зала Анюте. Он пытался понять: что случилось? И никак не мог найти объяснения странному поведению девушки. Ничего пугающего вокруг не было. Над барной стойкой в углу на специальном кронштейне висел телевизор и беззвучно транслировал новости. Под ним удобно расположились два широкоплечих пузатых мужчины. Они пили светлое пиво из стеклянных приземистых кружек и тихо о чем-то переговаривались.

На экране засветилась Комсомольская площадь — здания вокзалов, очередь припаркованных вдоль Краснопрудной машин. В кадре появилась группа суровых таксистов, крутящих ключи зажигания на указательных пальцах. Молодой репортер с микрофоном загородил собой привокзальных бомбил. Он зашевелил губами в неслышном монологе. Камера переместилась; экран заполонило щекастое лицо одного из сидящих у барной стойки мужчин, выглядывающее из окна водительской двери потрепанной иномарки.

— Огурец, смотри, тебя, на хррр… показывают! — воскликнул другой мужчина, нацелил пультом в телевизор и включил громкость.

— А вы что думаете о легализации частных такси? Нужен ли россиянам этот закон? — раздался звонкий голосок репортера на фоне мужественной, наполненной, как у Марлона Брандо, меланхоличной мукой физиономии водителя.

Водитель разомкнул массивные челюсти и произнес:

— … (пи). Я уважаю воровской закон. На зоне люди за базар (пи) отвечают. А эта (пи) в Думе, все (пи), пошли они все в (пи). Вот, что я на (пи), думаю. Ясно?

Крючков пододвинул к себе тарелку с отбивной и картошкой. Он незамедлительно атаковал вилкой дразнящее запахом блюдо, благоразумно решив, что оплаченный ужин не должен пропасть.

К месту ночевки Павел добирался навеселе. Его качало из стороны в сторону. Эйфория, вызванная вкусной бараниной и значительной порцией водки, порождала занятные ассоциации — будто с его плеч упала тяжелая глыба и теперь непривычная легкость не давала твердости заплетающимся ногам. В душе танцевала давно позабытая беззаботность. Все проблемы сводились к тому, как дойти до вокзала и не упасть. Крючков улыбался.

Ощущение тепла и уютная сытость настроили Павла на созерцательный лад. «Пусть все идет как идет, — говорил себе он, помахивая руками. — Сколько так будет еще продолжаться? Не знаю. Я живу на вокзале. Пусть. Когда появится возможность, заживу лучше. Ведь неизвестно, как эта история закончится, так?» Крючков обращался к невидимому собеседнику, который таился за матовыми от электрической иллюминации облаками. «Бог есть, — уверял себя Павел. — Он наблюдает за мной и не даст мне пропасть».

На площади, в самом ее центре, неожиданно выросла красиво подсвеченная, расфуфыренная строгими пирамидальными украшениями елка.

«Когда ее тут поставили? Столько раз ходил мимо и не обращал на эту красавицу никакого внимания, — подумал со сладостным сожалением Павел. — Ничего не видел вокруг, кроме заботы. Нам кажется, в мире мало приятного, потому что хорошее не замечаем. Нас съедают бесконечные хлопоты. Мы проводим жизнь в погоне за каким-то мифическим счастьем. А оно, может быть, совсем рядом. Мы разучились радоваться простым, светлым вещам. Как здорово разглядывать звездное небо! Правда, в Москве звезд не видно. И все равно здесь очень красиво. Куда не глянь, всюду море огня».

От любования огненным городом Крючкова отвлекла сцена у Дома культуры железнодорожников. Он заметил бомжа Геннадия, который о чем-то яростно спорил с грозным мужчиной со здоровенной, напоминающей рог, шишкой на лбу. Павел уже где-то встречал этого человека. Скорей всего, тот имел отношение к здешнему бизнесу. Рядом с ругающимися топтался еще один азиатского вида товарищ. Очевидно, он имел какое-то отношение к происходящему. И только постарался улепетнуть, как обладатель рога грозно и громко окликнул:

— Ты куда пошел? Ну-ка, стоять!

— Да чего ты к нему пристал? Он все равно по-русски не понимает, — вступился старик. — А вон идет бригадир, — добавил он значительно тише, но так, что оказавшийся неподалеку Крючков смог услышать. Бомж Геннадий призывно замахал рукой Павлу. — Вот, бригадир. Бабай с дикарями. Он с их бабаем. Я с ним. Ты со мной. Вот так.

Крючков улыбнулся. Он уже перестал удивляться странному поведению людей, с которыми сегодня приходилось общаться. Старик схватил изуродованной рукой руку Павла и отчаянно замигал глазами.

Мужчина с шишкой смерил Крючкова подозрительным взглядом и зло произнес:

— Краб… Если чего не так, Вепхо тебя из-под земли достанет и клешни по плечи отрежет.

Бомж Геннадий болезненно сморщился и тут же затараторил:

— Хмель, ты меня знаешь. Я что взял, то отдал. Я хренотней не занимаюсь. Людей не кидаю.

— Знаю, — мужчина с шишкой оскалился. — А ты, значит, бугор, — обратился он к Павлу. — Деньги отдавай сразу мне. А то, не дай бог, Краб их потеряет.

Фразу «не дай бог» мужчина произнес с таким свирепым выражением, что Крючков дрогнул.

— Послушайте, — промолвил заволновавшийся Павел, — я не хочу иметь никаких с вами дел. Не знаю, чего наговорил этот старик, — Крючков показал на бомжа Геннадия, — но мне от вас ничего не надо.

Хмель не отреагировал на слова Павла. Обращаясь к бомжу Геннадию, он произнес:

— Короче, смотри, чтобы не получилось какой-нибудь лажи. В любом случае спросят с тебя. — Проговорив это, он оставил бомжа Геннадия с Крючковым и зашагал к подземному переходу.

Старик крепко вцепился в рукав куртки Павла и бешено бегающими, заискивающими глазами заглядывал ему в глаза.

— Чего тут происходит? — в недоумении спросил у старика Павел.

— Все хорошо, паря. Все нормально, — бормотал старик (хотя было видно, что все не нормально).

— Куда вы меня хотите втянуть? Кто этот человек? — не унимался Крючков.

— Просто я договорился с ним, что заберу у Бабая пять тысяч рублей и верну их обратно.

— А я тут причем? — удивился Крючков. Ему было понятно, что старик заварил какое-то темное дело и теперь хочет побыстрей скрыться, но зачем-то держит его — Павла. Наверное, чтобы он не побежал вслед за уходящим мужчиной с рогом на лбу и не выяснил все до конца.

Пока Павел осмысливал происходящее, Хмель успел потеряться из виду. Между тем старик мертвой хваткой вцепился в куртку Крючкова и, пихая пять тысяч рублей, бормотал:

— Вот, вот… Оказывается, у меня есть. Меня завтра не будет. Возьми. Отдашь ему, когда он появится.

— Не надо мне ваших денег, — Павел вырвался из рук старика.

— Ну не надо, так не надо. Сам отдам, — проговорил бомж Геннадий. Он убрал купюру к себе в карман. — Ты, я вижу, сам по себе хочешь. Здесь так не бывает. Если работу у меня получаешь, значит, подо мной ходишь. Так вот…

— Идите вы к черту, — с раздражением произнес Павел.

Поиграв скулами, бомж Геннадий строго посмотрел на Крючкова. Он хотел еще чего-то добавить к сказанному, но, заметив, что Крючков не готов его слушать, мало того, вот-вот прибегнет к рукоприкладству, не попрощавшись, быстро, чуть не бегом устремился в сторону Красносельской. Старик несколько раз оборачивался, чтобы убедиться в отсутствии погони, взмахивал кулаками и тряс бородой.

Павел какое-то время смотрел в сторону уходящего прочь бомжа, терзаемый сильным желанием догнать и не отпускать до тех пор, пока тот не расскажет всю правду. Но плюнул на эту затею. «Я не у кого ничего не брал. Почему я должен переживать?» — подумал Павел и как ни в чем не бывало отправился на Ярославский вокзал.

Всколыхнувшаяся тревога начала угасать. Несколько раз Павел вспомнил человека с шишкой и выкрутасы прищученного бомжа Геннадия. Мысленно выпоров старика за нахальное заявление, что он этому бомжу чем-то обязан, Крючков успокоился. Потом, для большего успокоения, выпорол бомжа еще раз.

 

Глава X

Ржавеющие экскаваторы, тоска по родине — последняя капля

Вздорное происшествие вскоре совсем позабылась. Причиной послужила нежданная встреча с земляком Славой Ковтуном. Крючков увидел Ковтуна в теплом зале. Упитанный Слава томился в металлическом кресле, зажатый меж подлокотников. Зеленое кашемировое пальто, малиновый шелковый шарф, черный портфель мягкой кожи с двумя роскошными пряжками, который покоился на коленях Ковтуна, придавали его персоне какую-то пышную значимость. Рядом сидел компаньон — молодой человек невыдающейся внешности, если не брать в расчет сильную угреватость его худого лица.

Павел знал Ковтуна по институту. Тот был на курс старше. Но, проучившись три года, взял академический отпуск и с тех пор куда-то пропал.

Наш герой прикинул, стоит ли подходить к земляку. Павел не желал открывать Ковтуну обстоятельства своего быта. Городок у них небольшой, и нелицеприятные новости могли доползти до бедной пожилой мамы, которой Павел регулярно писал SMS, что у него все в порядке. Крючков решился соврать про встречу с коллегами, прибывающими на ночном поезде из города Пермь. Павел обманывал крайне редко. В этом была его слабость. Но если шел на обман, то не стеснялся и врал.

Ковтун не проявил особенного интереса к деталям столичного существования Крючкова, чему тот оказался несказанно рад. О себе Слава поведал, что работает начальником ОПЗЧ. И с подчиненным Макаром едет на встречу с клиентами в Череповец.

— А ОПЗЧ — это чего? — спросил Павел.

— Отдел продаж запчастей, — пояснил Слава. — Мы продаем запчасти для дорожностроительной и карьерной спецтехники. Русскими не занимаемся. Торгуем исключительно импортом. Мы дистрибьюторы транснациональной торговой компании с огромным складом в Италии.

— А… — протянул Павел и уважительно посмотрел на кожаный портфель Ковтуна.

— Мы и технику продаем, но сейчас никто ничего не покупает. Проекты сворачивают, — добавил Макар.

— Организации с десятками единиц тяжелых бульдозеров и экскаваторов распускают сотрудников в неоплачиваемые отпуска, — продолжил разговор Ковтун. — Все плачут. Жалуются на должников или просто сидят без работы. Кризис. Такой вот кабак.

— Кризис, — зацепился за слово Крючков. — Вот с чего он возник — этот кризис?

— Ты дипломированный экономист, тебе лучше знать. Хотя чтобы понять, что происходит у нас, много ума не надо. В Рашке все решают цены на нефть и на газ. В обозримом будущем все кризисы здесь будут связаны с удешевлением металлов и энергоресурсов. СССР развалился, потому что цены на нефть упали ниже привычного минимума. Сейчас нефть торгуется около 40 баксов за баррель. Если цена сравняется с той, что была в девяностом, наступит реальный коллапс. Возьмем, к примеру, отрасли наших клиентов. Нефть подешевела. Даже строителям путепроводов для нефтяных корпораций приходится лапу сосать.

— Ну, и вы как выживаете? Кто-нибудь все-таки покупает запчасти? — поинтересовался Крючков.

— Есть у нас клиенты, которых правительство субсидирует из бюджета, — поблескивая очками, сообщил Макар.

— Почему их субсидируют? Это же частные предприятия. Кушать всем хочется. Они что, особенные? — поинтересовался Павел.

— Особенные, — заявил Ковтун. — Представляешь, что произойдет, если, к примеру, прекратят добывать уголь? Когда люди начнут замерзать у себя в квартирах, они выйдут на улицу. Им уже нечего будет терять.

— С такими клиентами кризис не страшен, — заметил Павел.

— Все равно оплаты задерживают, — заявил Макар.

— Вообще, складывается ощущение, что все друг другу должны, — продолжил разглагольствовать Слава. — Нам должны деньги, мы им запчасти. С нашими поставщиками та же фигня. Итальянцы не отгружают товар, мы не получаем его, чтобы продать и рассчитаться с итальянцами по долгам. Когда у наших клиентов есть работа и деньги, им срочно необходимы запчасти. Снабженцы клиентов орут на нас благим матом, потому что мы нарушаем сроки поставки. А мы не можем получить у итальянцев запчасти, потому что у нас нет денег. А денег нет, потому что кто-то другой очень сильно нам задолжал. Раньше можно было взять кредит в банке, но сейчас процентные ставки такие, что это не бизнес, а несусветная… Как бы, помягче выразиться… В общем, фигня.

— Понятно, — закивал головой Павел. — Зарплату хоть платят?

— Задерживают, пока мы не сделаем план, — сообщил Слава. — Нужно в определенный период получить конкретную сумму с клиентов. Поэтому мы, обещая, заведомо врем; лишь бы клиент совершил предоплату. Кидаем со сроком поставки. Надо тянуть. Время — деньги. А денег нет. Приходится врать. Говорить: завтра, завтра. У нас по всем регионам стоит и ржавеет нуждающаяся в запчастях техника. Для многих организаций подобный простой — разорение.

— К нам уже собирались приехать товарищи из Зауралья; ноги менеджерам переломать, — сообщил Макар. — Вон Слава под впечатлением сочинил сценарий вирусного рекламного ролика: менеджера в окровавленной белой рубашке бьют в туалете два мужика. Один кричит: «Что ты нам обещал! Что ты нам говорил! Где твои сроки?! Где наши запчасти?!» Тут появляется надпись: «Работая с нами, вам не придется марать свои руки. Всегда точное соблюдение сроков поставки». Дальше название компании и телефоны.

Ковтун усмехнулся и пояснил:

— Мы теперь шутим так.

На прощание Крючков закинул удочку: нельзя ли устроиться менеджером по продажам в компанию, где трудится Слава с Макаром?

— Нет, что ты. Сейчас новеньких не устраивают, — зажимая под мышкой портфель, произнес Слава. — Может, в феврале что-то будет. До нового года с трудоустройством полный глушняк.

Когда Павел остался один среди незнакомых людей, ему стало невыносимо тоскливо. Вспомнился родной дом, его двор, лица приятелей и знакомых соседей. Даже Валера Манилов вспоминался как ласковый друг. Хотя он никогда таким не был. Скорее наоборот. Еще никогда Павел не ощущал себя столь одиноко. На глаза навернулись горькие слезы, когда он смотрел в спину уходящему прочь земляку. Приятная, убирающая нехорошие мысли расслабленность бесследно пропала. На смену пришло тупое, унылое понимание, что судьба затащила куда-то совсем не туда. Вернее, он затащил себя и непонятно зачем теперь мучает, мучает. От спанья сидя отекают ноги, ужасно ноет спина. Ему холодно, одиноко, тоскливо. Кто окружает его? Толпа, которой он безразличен. Он никому здесь не нужен.

В невеселых своих размышлениях Крючков смог, правда, высмотреть любопытную штуку. Под воздействием спиртного его состояние было настолько приподнято, насколько опущено было потом — когда действие алкоголя заканчивалось. И то и другое состояние не соответствовали среднестатистическому состоянию его психокомфорта. «Если алкоголь что-нибудь и дает, то отбирает не меньше, — пришел к выводу Павел. — Может быть я недоперепил? И возможен другой эффект от спиртного, если, положим, пить постоянно. Пить, пока не окочуришься или бесповоротно лишишься ума». Итак, объяснив свое угнетенное состояние воздействием на организм алкоголя, переведя тем самым проблему из психологической в физиологическую, Крючкову стало значительно проще определить, что со всем этим делать. «Нужно выпить стакан горячего черного чая», — решил он и направился в кафетерий.

Пакетированный чай Lipton не возымел ожидаемого благотворного действия. Тоска не исчезла. Только еще сильнее сдавил голову невидимый обруч. Вконец затомившись в печали, Крючков решил купить чекушку и похмелиться. Он спросил женщину, обслуживающую шинок с удушливым запахом подозрительных чебуреков, какая водка имеется в ассортименте в мелкой посуде.

— «Золото славян», — ответила продавщица и, навалившись на стойку, вперила в Павла колючий, как подушка с иголками, взгляд.

Крючков отошел в сторону и матерно выругался. Потом он начал ругать себя, кляня свою слабость, и глупость, и желание похмеляться, словно он запойный больной алконавт. Досталось и приближавшемуся Новому году, и непокоренной столице, и производителям водки, и кризису, и рекрутерам. Кругом шли, стояли, сидели чужие равнодушные люди. Казалось, если Павел оторвет себе голову, даже тогда никто не придаст этому никакого значения: мало ли здесь сумасшедших и тех, кому вообще жизнь ни к чему не нужна.

Когда к нему подошел Арчибальд, Павел обрадовался, что хоть с кем-нибудь можно обмолвиться словом. Похлопать по плечу. И убедиться, что сам не тень, не жалкое, всеми брошенное существо, а живой человек, которого еще признают люди.

Арчибальд был в обычном своем наряде, только куртка с аббревиатурой W.A.S.P., что расшифровывалась, начиная от White Anglo-Saxon Protestant (Белый англосаксонский протестант) до We Are Sexual Perverts (Мы сексуальные извращенцы) с промежуточным We An't Sure, Pal (Мы не уверены, приятель), была подпоясана солдатским ремнем. В одной руке он держал Библию, в другой руке — размером с футбольный мяч глобус. Вид у него был нелепый и одновременно торжественный, с таким достоинством он поглядывал вокруг себя.

Крючков поздоровался с деланной радостью (это когда губы широко улыбаются, а в глазах остается все та же холодная, леденящая душу тоска) и поинтересовался, откуда у Арчибальда такие забавные атрибуты. Тот сообщил, что наткнулся на богатый контейнер. Там и поживился обновами. Глобус он завтра же отнесет на «блоху». Ремень оставит себе. — Не для пижонства, а чтобы под куртку не задувал ветер, — объяснил Арчибальд. — А ты перекусить решил? Чебуреки здесь не бери. Отравишься.

— Нет. Я только за чаем. Хотел еще водки взять, но передумал.

— И правильно. Вот зачем тебе водка? — спросил Арчибальд (голос у него был громкий, высокий и смешной, как бывает, когда звучание голоса не вяжется с внешностью его обладателя). — Водка не греет. То лишь иллюзия.

— Я ее для психологической обороны употребить хотел, — серьезно заявил Павел. — Чтобы не думать.

— Не думать плохо. Лучше думать, но по-другому. Давай-ка присядем, — предложил Арчибальд.

Когда собеседники расселись на пластмассовых стульях, Арчибальд устроил глобус на столике, а рядом положил Библию в черной обложке.

Крючков проговорил:

— Вот вы умный. Много книжек прочли. Так скажите, зачем это нужно? Вам ничего не нужно, и вы счастливы, так?

Арчибальд задумался. Было видно, что он пытается почувствовать, что скрывается за слишком расплывчатыми, непонятно к чему относящимися вопросами Павла. Выдержав паузу, он произнес:

— Человеку хорошо, когда он поступает, как нужно Богу. — Арчибальд положил руку на Библию.

Павел с нескрываемым раздражением сказал:

— Я не знаю, чего нужно Богу. Понятно только, чего я хочу, Богу совсем не нужно. От меня ему ничего не нужно. Я для него ноль.

— Как так, ничего не нужно! Нужно, чтобы ты оставался честным и добрым человеком. Не терял надежду и верил, что где-то все-таки бьется большое и доброе сердце. А желание — это всего лишь желание, — пространно изрек Арчибальд. — Ты мне лучше скажи, зачем ты водишься с Крабом?

— Краб — это бомж Геннадий, что ли? — уточнил Павел.

— Он самый. Твой приятель — нехороший человек. Я обычно не делю людей на плохих и хороших. Не люблю это занятие. Мне просто тебя жалко стало. Втянет он тебя в скверное дело. Узнаешь…

— Да пошел он — этот Геннадий. Он сегодня такую комедию устроил, что я ему чуть не накостылял.

Павел рассказал о недавнем происшествии. Арчибальд призадумался и через какое-то время проговорил:

— Был тут парень Володя. Связался он с Геннадием. Дал ему девяносто тысяч рублей, чтобы тот купил два автомата Калашникова. Геннадий денежки взял, а потом заявляет, мол, не брал я у тебя деньги, Володя. Девяносто тысяч, естественно, не Володины были. Нашли скоро два куска от Володи по обе стороны рельсы. Сам он или ему помогли, не ясно. Но Краб себя во всей красоте проявил — факт. Будь осторожен с ним.

— А мне Геннадий рассказывал, что дружил с Владимиром, а тот себя на Красной площади бензином облил, поджег и погиб.

— И ты поверил? — Арчибальд с сожалением посмотрел на Крючкова. — Ты кто по национальности будешь?

— Русский, — доложил Павел.

— Во! — Арчибальд многозначительно поднял указательный палец. — Русский человек доверчив, потому как многое понять готов. Убереги нас Господь от всякой страсти и всякой напасти. — Бродяга поднял глаза и перекрестился на стойку кафе с облокотившейся на нее толстой барменшей.

— Так что, он неправду сказал? — проговорил, оживившись, Крючков.

— Чего Краб сказал, кобель языком слизал. Наврал. Не было Володи на площади. Он уже лежал на оцинкованном столе в каком-нибудь морге. То — правда.

— А те люди были? Те, что себя сожгли…

— Были.

— Зачем они это сделали?

— Наверно, хотели, чтобы их услышали. Поднять общественный резонанс. Или еще чего там.

— Нет, мне этого никогда не понять. Бред какой-то. Убивать-то себя зачем?

— Дураки они — правда. Но если смотреть на мир их глазами… Затуманенными какой-то идеей глазами, то они герои и принесли себя в жертву великому делу, смысл, которого мне, например, непонятен.

— А кто такой Лев Троцкий, вы знаете?

— Организатор октябрьской революции, теоретик марксизма. Его ледорубом энкавэдэшный агент зарубил. Вооон… — Арчибальд крутанул глобус и ткнул пальцем в Бразилию, — здесь вроде.

— Нет. Другой. Тот, что организовал акцию с самосожженцами. Мне бомж Геннадий рассказывал, мол, он подтолкнул на это безумие бродяг.

Арчибальд наморщил лоб, припоминая, и через какое-то время изрек:

— Не слышал про него никогда. Геннадий наврать мог.

— Нет. Он существует. Я с ним лично общался. Очень странный человек.

— Как ты с ним познакомился?

— Когда таскал плакаты; он сам подошел и заговорил со мной. Он говорил всякую ересь. Только почему-то его сложно было не слушать. Очень он необычный. Шрам у него поперек лица.

— Ну, здесь всякого сброда хватает. Тут тебе и мошенники, и сектанты, и поклонники какого-то Ктулху. Вот взять тех бродяг. Думаешь, они сами на Красную площадь пошли? Их кто-то повел, настроил, организовал, выпестовал. Конечно, каждый бомж сам по себе может выкинуть все что угодно. Но здесь явно направляла чья-то рука. Очень нехорошая рука. Поэтому не всякому доверяйся и будь осторожен. Не все враги, только не все и друзья.

Павел посмотрел на Арчибальда с выражением горькой насмешливости:

— Вы, как никто другой, знаете толк в обманщиках, так?

— Да, к сожалению, — ответил бродяга. — Может, ты считаешь меня идиотом; а я знал, чего тем негодяям надо, зачем они ко мне подошли и чего добиваются. В одном была глупость. Я думал, смогу переиграть их, как-нибудь выкрутиться. И слишком поздно понял, что у добра нет оружия против коварства и подлости. Они входят в доверие, чтобы без предупреждения нанести удар в самое слабое место, не оставляя тебе никаких шансов. У них нет чести и совести. Их суть — оборотень с добродушной улыбкой, у которого в складках одежды для тебя припасен острый ножик. И его воткнут в спину, не сомневайся.

— Так что же делать? — поинтересовался Крючков.

— Не связываться, — произнес Арчибальд. — В крайнем случае, просто бежать. Заступиться за тебя здесь некому. Если возьмут в оборот, будет поздно.

— Странные вещи вы говорите. Почему я должен убегать?

— Потому что ты в одиночку не сумеешь одолеть зло. Зло организованней и сильнее. А хорошие люди пока не готовы объединяться.

— Ну так значит, зло победит, — проговорил мрачно Крючков. — Убегая, можно оказаться там, где еще ужасней.

— Павлик, у тебя же есть дом. Чего тебе здесь? Только тоска. Не думал тронуть домой?

— Только что думал.

— Хорошо, когда есть свой дом. А у меня только пара зарытых в сугробе пакетов с едой и вот… — Арчибальд показал на глобус и лежащую рядом Библию. — Все свое ношу с собой. Гуляю по свету. Я уже стал забывать, что такое для человека свой угол, крыша над головой, что такое свой дом…

Павел произнес:

— Дом — это место, где тебя ждут. Где все родное, куда хочешь вернуться.

В приступе ностальгии Крючков стал рассказывать Арчибальду о себе, о своей маме, о родном городке. Рассказывал, как в детстве, встав спозаранок и привязав к раме велосипеда удилище, выезжал в поле; долго гнал по пыльной грунтовой дороге на озеро, в котором водились величиной с ладонь караси. Как впервые забрался на крышу пятиэтажки, увидел багряный закат над тонущим в голубой дымке лесом; такой величественный и неповторимо красивый, что хотелось кричать от переполнявшего сердце восторга и радости прикосновения к открывающемуся перед ним миру. О мужиках, которые стучали фишками домино по самодельному столику под майскими тополями. О девчонке, с которой ходил целоваться за огороды. Павел рассказывал обо всем, что было на время забыто, но вдруг неожиданно ярко всплыло в его памяти. О таких совсем не имеющих смысла, пустячных вещах, которые неожиданно приобрели для него столь серьезную значимость.

Арчибальд слушал не перебивая. Крючков делился с бродягой самыми сокровенными, вынутыми из глубины души чувствами, не ведая, что видится с ним в последний раз. Он не знал, что на следующий день добрый священнослужитель предложит Арчибальду теплое место в подмосковной библиотеке, на что тот с готовностью согласится; покинет вокзалы. А сам наш герой станет участником мрачных событий. Сразу оговорюсь, правда, под грифом «секретно». И мы с вами вынуждены доверять только слухам о том, что же произошло тогда.

Вакансия Павлу не импонировала; она рассматривалась им как временная подработка.

С другой стороны, привлекало, что наниматели предлагали за такую работу хорошие деньги. Но это и настораживало больше всего. Что за курьер на общественном транспорте, развозящий по организациям какую-то полиграфию, которому ежемесячно обещают платить сорок тысяч? Одним словом, в Бибирево Павел поехал, заблаговременно предполагая какой-то подвох.

Он искал нужный дом, ходя по грязным дорогам между бетонных заборов, приставая с расспросами к водителям грузовиков. Наконец, не желая опаздывать, разорился на телефонный звонок. И здорово разволновался, пока в трубке пиликало, а на счету таяли скудные средства. За сигналы дурацкого коммутатора деньги снимали как за разговор.

Девушка на другом конце провода не сразу сообразила, где Павел стоит, принялась объяснять, как идти от метро. Крючков запутался в ориентирах и окончательно заблудился в гаражах и заборах. Помогла информация, что здание расположено на территории промзоны, куда можно попасть через желтые ворота с прикрепленным к ним «кирпичом». Вспомнив, что уже несколько раз проходил эти ворота, сдерживая ожесточение в голосе, Крючков вежливо поблагодарил зевающую секретаршу и завершил разговор.

Офис находился в отапливаемом углу на втором этаже большого ангара. Внизу Крючков обнаружил значительные запасы мешков с цементом, рулоны теплоизоляции и еще какие-то пыльные коробки. Он поискал глазами, кого бы спросить. Кроме скачущих по пыльным мешкам двух черных кошек, никого не было видно. Из-за пластиковой перегородки, образующей стену помещения, куда вела железная лестница, доносились хлопки и задорные выкрики. Стену из пластика сотрясали составленные на синтезаторе граммофонные звуки уродливой музыки.

Другого «второго уровня» в помещении не имелось. Крючков пошел вверх по лестнице. Оказавшись у металлической двери, Павел помедлил, прислушиваясь к уже хорошо различимым словам, вздохнул и, решительно распахнув дверь, вошел.

Минуты две Павел стоял у стены, наблюдая за ходящими по кругу, бьющими в ладоши и раскачивающимися из стороны в сторону людьми разного пола и возраста. Действием верховодил подтянутый молодой человек в строгом костюме, который то и дело выкрикивал:

— Станем сильней… Раз! Возьмем высоту… Два! Мы сможем… Три! Вместе…

Четыре!

Все участники ритуального шествия были чрезвычайно сосредоточены на происходящем процессе.

Внезапно женщина с расширенными от возбуждения глазами в фиолетовом брючном костюме с крупными красными бусами отделилась от группы и подскочила к Крючкову, взволнованно проговорила:

— А вы почему не танцуете?

— Я вообще-то на работу устраиваться пришел, — сообщил Крючков. Прием внезапного вовлечения не произвел на него впечатления. Только в уставшем сознании мелькнула печальная мысль, что опять обманули. У него не осталось сил даже на то, чтобы выразить негодование.

— Ничего. Ничего. Так и надо, — продолжила убеждать женщина. От нее дурно пахло, и Павел непроизвольно пятился и отворачивался. — Пойдемте, — уговаривала преследовательница, беря окончательно потерявшего присутствие духа Павла за руку.

Крючков ощутил, как что-то неодолимое поднимается изнутри его тела, наливает свинцом его голову, картинка перед глазами темнеет.

— Хорошо! Хорошо! — закричал он и грубо оттолкнул женщину. — Я станцую! Дайте мне бубен… Раз! Харе Кришна… Два! Вместе победим… Три! Сильно грянем…

Четыре! — Он заходил по кругу, как полоумный, продолжая кричать всякие бессмысленные глупости.

Странно, но люди не были обескуражены его поведением. Мало того, они принялись ходить вместе с ним, повторяя его нелепые выкрики. Наконец Крючков окончательно выдохся. Вместе с тем ему стало значительно легче, вернулась способность оценивать ситуацию критически.

— Санитаров позвать… — уже негромко проговорил он.

На сей раз никто не повторил его фразу. Инициативу вновь перехватил мужчина в костюме. Он поднял руку и, остановившись, заговорил:

— Сегодня мы с радостью поздравляем лидера прошлой недели Никиту, который реализовал четыреста сорок четыре тома «Технологии управления реальностью».

Парень огромного роста покраснел от смущения, так как все (кроме Крючкова) зааплодировали, глядя на него благосклонно. Джентльмен продолжил:

— Мы желаем тебе новых личных рекордов, Никита. Не останавливайся на достигнутом результате, Никита. На этой неделе проданных экземпляров, Никита, должно быть не менее чем четыреста сорок пять!

Никому ничего не сказав, Крючков покинул собрание, посчитав, что если трудоустройство началось с плутовства, им же все и закончится.

У входа в метро, где наш герой решил выпить взятую в «Крошке-Картошке» чашечку растворимого черного кофе, он снова увидел Никиту. Тот тащил на широких плечах громадный, битком набитый «товаром» абалаковский рюкзак. Глаза продавца книг по технологии управления реальностью были как у коровы, жующей прошлогоднее сено.

 

Глава XI

Черный вагон, бомж Геннадий и миллионы в Сокольниках

Павел не представлял, что делать дальше. Ни на что не было сил. У него ничего не осталось, кроме неудобного кресла на Ярославском вокзале. Он принадлежал к категории тех, кто приехал в столицу на заработки, профукал свои сбережения и не заработал здесь ни шиша.

Заглянув в зеркало, он не узнал себя. На него смотрел незнакомец. Его взгляд был тяжел, лоб прочертили морщины, щеки ввалились, легкая седина серебрилась на рыжих висках. А ведь ему было всего двадцать пять! Чего он добился в Москве? Стал бродягой. Потерпел сокрушительное поражение. Потерял веру. Не далась Москва!

Павел вспомнил тот вечер, когда хотел замерзнуть на лавочке в парке. Вспомнил спокойно. Не разозлился, как случалось с ним ранее. В нем поселилась апатия. Ему стало на все наплевать. Теперь он считал себя законченным неудачником. Он не был достоин победы. Оставалось только отступить.

День прошел в тягостных размышлениях. Вечером Павел узнал стоимость места в плацкартном вагоне до своего городка. Пересчитав всю наличность, которая у него оставалась, он определил, что на билет не хватает двух сотен рублей. Еще висел долг, который он обещал возвратить Васе Брусничникову. Павел прикинул возможность собрать необходимую сумму. С билетом у него получалось, но вернуть деньги Васе Брусничникову…

— Эй, — прозвучал голос, — земляк, как дела?

Павел вздрогнул. Не оборачиваясь, он сообразил, кому принадлежит голос. Рядом с ним стоял Хмель и еще двое мужчин. Один походил на Антона Чигура из фильма «Старикам здесь не место»; лицо его было отмечено выражением какой-то изощренной жестокости. Другой был с глазами навыкате, обрит наголо, но при этом с курчавой густой бородой, из которой скалил золотые зубы.

— Что вам от меня нужно? — дрогнувшим голосом произнес Павел.

— Говорят тебе, дело есть, — улыбнулась крокодильей улыбкой копия Антона Чигура. — Или оглох?

— Еде Краб? — спросил Хмель.

— Не знаю, — ответил Крючков.

— А деньги за мобильники не у тебя ли?

— Какие деньги? Какие мобильники? — принялся возмущаться Крючков.

— Так. Понятно. Пойдем, — решительно проговорил Хмель.

Павел уперся:

— Я никуда не пойду.

— Пойдешь, ты, логопед гуттаперчевый, — схватив и сильно дернув Павла за рукав, пролаял бородатый спутник Хмеля, который до этого времени молча стоял чуть поодаль, отпугивая злобным оскалом случайных свидетелей.

— Зачем я вам нужен? — взмолился Крючков. Он заметил показавшийся в другом конце зала милицейский наряд. Павел прикинул, что лучше: закричать или убежать.

— Да ты не бойся, — поспешил успокоить Крючкова догадавшийся о его соображениях Хмель. — Никто тебя не обидит. С тобой хочет поговорить один уважаемый человек. Он сам не может подойти; попросил, чтобы мы проводили тебя к нему в офис.

В подтверждение сказанных слов, двое сопровождающих закивали зверскими рожами.

— Я никуда не поеду, — неуверенно проговорил Павел.

— И не надо, — произнес заулыбавшийся Хмель.

— Здесь совсем рядом.

Заверение почему-то подействовало успокаивающе. Взять с него все равно было нечего. Апатичный, измотанный Павел отдался на милость судьбе и покорно проследовал в окружении своих конвоиров к выходу. Вскоре все четверо оказались на задворках Ленинградского вокзала, прошли вдоль платформы и свернули в спрятанный за высоким забором железнодорожный тупик — глухое, безлюдное место. В самом конце тупика вырисовывались очертания вагона, который стоял на заржавленных рельсах. Свет из окон вагона отбрасывал блики на деревянный ангар, возвышающийся над бетонным полуразрушенным пандусом. Из кустов, поблескивая глазами, вынырнуло несколько здоровенных собак. Высунув языки, надсадно дыша, псы перегородили дорогу.

— Тубо! Тубо! — залаял на них бородач.

Вагон был старинного образца, черного цвета; на его крыше торчали металлические, похожие на грибы, вентиляционные трубы. Хмель открыл лючок, за которым прятался коммуникатор. Нажав кнопку, он произнес:

— Это я, Чичико и Вахтанг. Открывайте.

Зашипел пневматический привод, отползла в сторону дверь. На землю опустился маленький эскалатор с красной подсветкой ступеней. Тихонечко зажужжал электродвигатель, ступени поползли вверх. Хмель подтолкнул Павла, и тот, встав на эскалатор, поднялся в салон. Вслед за ним на борту очутились сопровождающие.

В салоне вагона у металлической клетки дежурил необъятный по своим габаритам охранник. По обе стороны на мраморных тумбах красовались два готовящихся к нападению бронзовых льва. На полу лежал пестрый ковер, простирающийся до дубовой стены. Стена была украшена филигранной резьбой, где мастер изобразил яркую сцену горской охоты.

Было время, когда сотрясаемый музыкой группы «Мираж» черный вагон раскатывал по просторам необъятной России в составе вооруженного многоствольными пулеметами Гатлинга M134D Mini gun и ракетными установками «Град» бронепоезда. Его бывший владелец Васо Шевелидзе, одно имя которого сеяло ужас в период кровавого передела наследия СССР, по какому-то известному в узких кругах поводу именовавшийся «миротворец», был отравлен собственным поваром. Жена Шевелидзе продала вагон с аукциона. Вепхо Зверидзе выкупил раритет, поставил его в тупике и устроил в нем свой головной офис. Он предполагал: подобное приобретение поможет ему стать королем трех вокзалов, и черпал в его легендарных стенах ретроспективное вдохновение. Но до сих пор не отвоевал и десятую долю могущества, коим располагал прежний владелец вагона — тот, чьи никчемные кости лежали теперь под мраморным изваянием скорбящего ангела на элитном городском кладбище в центре Москвы.

Охранник потребовал, чтобы Павел снял свои покрытые грязью ботинки. Крючков подчинился. В мокрых носках в сопровождении так же разувшихся конвоиров прошлепал к дубовой двери.

Хмель нажал серебряную кнопку звонка. Щелкнул замок. Дверь открылась. Крючков попал в кабинет, где замер на персидском ковре перед хозяином офиса. То был щупленький человек с жеваной кожей, отмеченной крупными оспинами. Под его бугристым, напоминающим клубень картофеля носом топорщилась щетка усов. Он был одет в смахивавший на спецовку костюм из тонкого серого сукна с большими латунными пуговицами, с плотно запахнутым воротом. Перед ним на огромном столе с зеленым сукном покоились: ноутбук, мобильный телефон — золотой Vertu Constellation, одноразовая зажигалка, кисет с табаком и погасшая трубка.

— Мы привели его, — переступая порог, доложил Хмель. — Вот кореш Краба.

Вепхо ничего не ответил и не пошевелился, только своими желтыми, похожими на нарывы, глазами уставился на визитеров.

— Он денежки должен был у Бабая забирать, — неуверенным тоном уточнил Хмель. Шишка на его лбу заалела. Бандит дернул Павла за шиворот. Павел с ненавистью посмотрел на своего мучителя и даже попробовал оттолкнуть, но тот был значительно тяжелей и сильней Павла.

— Ничего я не должен! — закричал Крючков. — Старик обманул вас. Он на меня показал, а я мимо проходил просто.

Вепхо молча наблюдал за противоборством Хмеля и Павла. Хозяин офиса напоминал каменного истукана — настолько он был неподвижен. Вдруг он зашевелил губами и негромким голосом с легким кавказским акцентом проговорил:

— И где ты нашел этого заправилу? Ты его привел сюда, чтобы он затоптал мне ковер, да?

— Да как же! — закипятился Хмель. — Нам попался сообщник Краба, и мы его взяли.

Вепхо вытянул из кисета щепоточку табака, запихнул в трубку, чиркнул зажигалкой и стал неспешно раскуривать.

Прошла минута, другая. Все это время присутствующие наблюдали за телодвижениями своего шефа, как за работой великого мастера. Никто не смел выказать нетерпение, все ждали.

— А что же ты, Хмель, сразу денежки не принес сюда?

— Так ведь все у Краба! — продолжил разоряться Хмель.

Вепхо оторвал от мундштука свои тонкие губы, выпустил струйку сизого дыма.

— С чего ты взял? — спросил он.

— Ну как с чего? — опешил Хмель.

Чичико и Вахтанг уставились на него и садистски заухмылялись. Было видно, что они не испытывают к попавшему в затруднительное положение товарищу никакого сочувствия.

— Да, с чего ты взял? — Вепхо повысил голос.

— Я думал, он поможет найти…

Внезапно лицо Вепхо побагровело и перекосилось от бешеной ярости.

— Кого?! — взорвался он, перегнулся через стол и заорал. — Ты думаешь, мне нужен твой Краб, или этот болезный, или твои вшивые бредни?! Меня не интересует местонахождение мертвеца! Мне нужны деньги за товар! Ты мне должен, а не кто-то другой! Если не вернешь долг… Знаешь, чем для тебя это закончится?!

Хмель затрепетал. Он заметно боялся своего шефа. Стоящий рядом с ним Павел не выказывал никакого волнения. Он принял независимый вид, ждал момента, когда его отпустят.

Вепхо подошел к визитерам и, попыхивая трубкой, на этот раз очень спокойно объяснил, что бомжа Геннадия нашли мертвым неподалеку от площади академика Люльки. Ничего, кроме нескольких тысяч рублей и початой баклаги с техническим спиртом, при нем не обнаружили.

— Есть сведения, что перед тем как замерзнуть в сугробе, Краб нанял убийцу и расправился со своим сыном — черным риэлтором. Киллер спалился и дает показания в прокуратуре.

— О как… — сокрушенно закачал рогатой головой Хмель.

— А ты слушай теперь, — проговорил негромко Вепхо. Затем обратился к Крючкову; попросил объяснить, какие дела у того были с бомжем Геннадием. Крючков поведал, что тот за скромное вознаграждение помогал ему находить подработки. Ни о каких кознях и махинациях Геннадия Павел не знал.

Когда Крючков сообщил размер заработка старика, Чичико и Вахтанг расхохотались; шишка на лбу Хмеля побледнела еще больше. Вепхо проговорил что-то презрительное в адрес покойника. Потом он стал расспрашивать, знает ли Павел о настоящей роли бомжа Геннадия в привокзальных делах и об имеющихся якобы у того миллионах. Крючков ничего не знал. Вепхо поинтересовался, с кем еще общался Геннадий. Крючков рассказал, что видел старика с разными людьми, и перечислил знакомых работодателей и бродяг.

Вепхо внимательно слушал, а потом изрек:

— Значит, ты приехал в Москву, чтобы работать?

— Да, — ответил Павел. — Только не получилось ничего подыскать. Сейчас кризис.

— Это у них кризис. А у нас есть хорошая работа.

— Меня это уже не интересует. Я решил уехать отсюда, — поспешил объяснить Павел.

— Сколько ты хочешь получать? — вкрадчиво поинтересовался Вепхо, и глаза его сузились в узкие щелки.

Крючков ответил, что уже ничего не хочет.

— Так ты вернешься нищим домой. На моей стройке можешь получить очень хорошие деньги.

Мужчина, похожий на Антона Чигура, уточнил:

— Три тысячи рублей в день даем.

— А что нужно делать? — устало поинтересовался Крючков.

— Цемент месить, кирпичи на тачке возить. Питание бесплатное.

Павел заколебался. Если бы у него имелись недостающие двести рублей на билет и батон хлеба, чтобы утолить голод, он бы отверг предложение, он не доверял этим людям.

Вепхо не дал Павлу опомниться и распорядился:

— Вахтанг, отвези парня на стройку сто двадцать семь. — Уже обращаясь к Крючкову, проговорил:

— Тебя там оденут, накормят. Потрудишься, заберешь деньги, уедешь, когда пожелаешь.

Все эти распоряжения наш герой выслушал молча.

Из тупика на Комсомольскую площадь Вахтанг и Крючков выбирались знакомой дорогой. Павел плелся за сопровождающим, погруженный в тяжелые, вязкие, как смола, думы. Все говорило за то, чтобы бежать без оглядки. С криком о помощи броситься к добрым законопослушным согражданам. Но что-то внутри поломалось. Его волю парализовало. Он не мог противодействовать. Возможно, подобное состояние бывает у жертвы, которая без сопротивления, даже с готовностью кладет шею на плаху, прямехонько под топор палача. Так же и Павел покорно сел в Land Cruiser жутко улыбающегося человека. Автомобиль тронулся и вскоре выехал за пределы Москвы, понесся по загородному шоссе, увозя Крючкова вперед — в страшное будущее.

Больше всего бомж Геннадий боялся быть разоблаченным и схваченным ранее, чем заберет из тайника ценности и покинет столицу. Он сознавал — все богатства унести невозможно. Одно золото, лежащее под ржавым железным листом, весило около двадцати килограммов. Старик хотел прихватить только бумажные деньги, что хранились в мешке, присыпанные полуметровым слоем земли в глухой заболоченной части парка «Сокольники». Там же рядышком он успел закопать и пакет с миллионом рублей. Этот куш бомж Геннадий сорвал на последнем рисковом своем предприятии, продав партию краденых телефонов.

Когда старик сообразил, что унаследовать состояние сына ему не придется, он с бешеной алчностью решил заграбастать чужое добро, быстро сбагрить товар и удариться в бегство.

Да, его жадность не знала границ. Под маской бездомного нищего, собирающего жалкие крохи, прятался беспринципный ворюга, миллионер, аферист. Не много ли для одного человека? — спросите вы. Нет! Бомж Геннадий ко всему перечисленному занимался еще сводничеством и ростовщичеством. Такой он был человек — лютый, до невероятия скупой, не желающий для себя ничего, кроме денег. Денег как таковых, заменивших ему все на свете. Ему не было дела до комфорта и роскоши и удовольствия, что могли принести вкусная еда и теплая постель. Он не знал ни любви, ни привязанности людей, не хотел от них ничего, кроме наживы. Что люди? Люди могли разлюбить, предать, умереть. А золото всегда будет золотом, а деньги — деньгами. Только обладание такими сокровищами дарило его черной душе беспокойную радость. Сознание, что он может купить себе все. Но старик не тратил на себя ничего, испытывая удовольствие, только когда его схроны росли и пухли от золота.

Старик оглядывался на свою жизнь и гордился собой. Он всегда находил подтверждение своей правоте. И не отступился от желания оставить все золото только себе, даже когда подельники беспощадно пытали его, отрубали пальцы, уродовали загребущие руки. Он утвердился в своих убеждениях еще больше, когда его собственный сын выгнал вернувшегося из Сибири отца из дому.

Да! Он заслужил свои сокровища, заплатив за них огромную цену. И ни разу не пожалел никого, и себя в том числе. Он видел перед собой только соперников по обогащению. И это сознание умертвило в нем совесть. Того самого зверя, который грызет тех, кто нечестен, не в праве быть в согласии с собой, если не выстрадал, не отдал себя в жертву всепоглощающей алчности, не испил чашу до дна и не увидел на ее дне, что жизнь на самом деле уродлива и жестока. Старик обличал человеческую природу с высоты своего осатанелого опыта.

Теперь он бежал от возмездия. Что же, он был подготовлен к подобному повороту событий. И, наблюдая над своей головой неподвижную тучу, радовался, что с неба капает дождь. Ему улыбалась промозглая оттепель, ведь, добираясь до клада, ему не придется долбить заступом оледеневшую почву. Все дело можно уладить за пару часов. Потом на попутках покинуть Москву; бомж Геннадий загодя подыскал для себя тихое место, чтобы переждать наступавшую бурю.

Итак, старик должен был проникнуть в ночной, погруженный в темноту парк и, двигаясь по 5-й Лучевой просеке, достигнуть точки в районе Путяевских прудов. По дороге ему требовалось забрать лопату, спрятанную в заброшенной водонапорной башне. Затем откапать часть сокровищ.

Старик прошел мимо главного входа, желая проникнуть на территорию «Сокольников» сквозь известную ему дыру в чугунном заборе. Он шагал по Богородской улице, но на пересечении с Охотничьей повернул прочь от парка к жилому району.

Ему в голову пришла мысль, что следует заскочить в некое злачное заведение и взыскать «принципиальный» должок. Чуть поодаль, средь панельных домов, пряталась кирпичная хрущоба. В одной из ее квартир располагался маленький цех по производству самопального алкоголя. Туда и направился бомж. Было время, он являлся хозяином этого заведения. Но потом передал дело в распоряжение женщины по прозвищу Матылениха. Та выплачивала бомжу Геннадию процент с оборота, а старик приводил на точку новых клиентов — любителей дешевого «шаробойного» алкоголя. Правда, жадная Матылениха стала бессовестно урезать его долю. Бомж Геннадий возжелал получить компенсацию с этой прохвостки, а заодно прихватить бутыль известного своими волшебными качествами «фирменного» самогона.

После условного стука хозяйка открыла бронированную дверь и пропустила делового партнера в прихожую. Старик оказался в помещении с ободранными обоями. У стены стоял развалившийся ящик для обуви. На полу под слоем грязи лежал выцветший и протертый ковер. В воздухе витал особенный запах. Здесь, только вдыхая пары производства, можно было стать дурачком, заработать какую-нибудь психическую патологию.

Маленькая комната была превращена в склад, где стояли стеклянные банки, канистры и большая пластиковая бочка. Там же располагались коробки с ингредиентами типа средства для мытья окон. Еще в комнате имелся грязный зеленый диван и возлежавший на нем обнаженный по пояс мужик, чье костлявое тело было покрыто наколками. Мужчина находился в алкогольном беспамятстве. Запрокинув голову вверх, он неподвижно смотрел в потолок. Цвет его тела сливался с цветом дивана так, что можно было случайно сесть на него, но и тогда бы он, скорее всего, не пошевелился и не издал ни звука.

Помещение кухни предназначалось для приготовления пойла. Для избранных в данном процессе использовался перегонный куб и ректификационная колонна, а также употреблялись натуральные ингредиенты, позволявшие выделить «чистый» продукт. Для всех остальных — левых — клиентов выбирались синтетические препараты, которые смешивались в банке и выливались в бочку, стоявшую в комнате.

Сама хозяйка была особой очень крепкого кроя. Матылениха напоминала Царь-колокол. Ее надменное лицо украшал крючковатый нос, толстые губы, огромные круглые, как тарелки, глаза. Она говорила сиплым прокуренным басом, хотя в ее голосе периодически появлялись визгливые истеричные нотки.

Разговор Матыленихи и бомжа Геннадия начался с взаимных упреков и вскоре перерос в ожесточенную склоку.

— Те, кто берут, они сами берут. А ты никого не приводишь. За что тебе, тля, давать?! — кричала на старика Матылениха.

— Ты, стерва, — шипел на нее бомж Геннадий, — если не хочешь платить, натравлю ментов.

Конечно, старик блефовал, понимая, что сам на сегодняшний день как заказчик убийства находится в розыске.

Матылениха пришла в ярость и чуть не бросилась на старика с кулаками. Но, хоть и с трудом, удержала себя. Ей было известно, что обиженный ею коварный партнер сдержит угрозу. И лучше расстаться с ним по-хорошему. Еще лучше, чтобы он не совался сюда вообще никогда.

Разговор происходил в комнате с коматозным пьянчугой. Прекратив спорить, Матылениха оставила бомжа Геннадия, вышла на кухню. Там она быстро подставила под сцеживающий сосок ректификационной колонны бутыль с неразбавленным ядом, догадываясь, что старик не откажется взять с собой бутылочку «элитарного» алкоголя. Вернувшись к старику, она протянула ему десять тысяч рублей.

Бомж Геннадий, брезгливо наморщившись, взял подношение. По его мнению, сумма должна была быть в три раза больше. Потом он в сопровождении хозяйки проследовал на кухню, где потребовал два литра качественного самогона. Уловив взгляд старика, направленный в сторону полной бутылки, стоящей под ректификационной колонной, Матылениха разыграла сцену, попробовав всучить ему другую. Но бомж Геннадий не дал себя провести.

— Я возьму, что ты приготовила для себя и своего хахаля, — заявил он, пряча за пазуху ядовитое пойло.

— Да ты, супостат… Как ты смеешь?! Сейчас разбужу Рачика, он тебя урезонит! — заголосила Матылениха. Только почувствовав, что переигрывает, закрыла рот и посторонилась, освобождая дорогу. Бомж Геннадий, не попрощавшись с хозяйкой, покинул квартиру, быстро спустился во двор.

У подъезда в талом сугробе валялся какой-то накаченный зельем тип. Он лежал на спине, как перевернутый жук, пытаясь упереться конечностями в зыбкое черное небо.

— Помоги, — с трудом прохрипел беспомощный мученик. Бомж Геннадий только выругался и презрительно плюнул.

Вскоре старик проник в темный, всеми покинутый парк и, топча мокрый снег, побрел в сторону водонапорной башни, где хранилась лопата.

Старик нервничал. Он спешил вынуть сокровище. Его трясло мелкой дрожью, казалось, что кто-то преследует его и прячется, когда он оборачивается. — Тьфу на вас, — бомж Геннадий вынул бутылку, открутил и, воткнув горлышко в черный распахнутый рот, сделал жадный глоток.

В темноте замелькали болотные огоньки. За деревьями заметались странные тени. Старик продолжил идти. Вдруг он застыл, пораженный страшной догадкой: ведь, может статься, по следам разыщут мои тайники! Чертов снег!

— Да вон уже и следят за мной, — просипел он, когда впереди на тропе отчетливо нарисовались два уродливых демона.

Посланники ада растаяли в сумраке. Однако панический страх накатил новой волной. Старик оглянулся, еще раз приложился к бутылке. Глоток не принес облегчения.

— Скоро ты будешь остывать. Тебе каюк, — шептали ему в ухо издевательские голоса. — У тебя не останется ничего. Ты не сможешь забрать свое золото. Тооочно…

Бомж Геннадий выставил перед собой руки, зарычал от страха и злости. Им овладело безумие. Когда он достиг полуразрушенной водонапорной башни, в его сознании не осталось ничего кроме панических мыслей. Его выследят. Тайники найдут! Он умрет, и кто-то другой распорядится сокровищами! Он понял, кто шел за ним следом. То была его Смерть.

Башня мигнула глазами.

— Нет! Пусть хоть сам дьявол приходит! Я и ему не отдам свое золото! — закричал на башню безумный старик и побежал прочь через скрипящий, шатающийся на ветру лес. Впереди замаячил забор, за которым просматривались очертания погруженного в сумерки покинутого старого дома — заброшенной дачи Лаврентия Берии. У ворот стояла черная, с зажженными фарами «Чайка». Из салона звучал голос Шульженко по радио:

— Загоняй! Загоняй! — из-за деревьев заорали пьяные голоса демонов.

Навстречу старику несся огромный кабан. Зверь опустил голову и врезался рылом в живот бомжа Геннадия.

Оглушила боль. В глазах потемнело. Бомж Геннадий рухнул на снег и придавленным червяком закрутился в сугробе.

— Хрена вам лысого. Никому, ничего, никогда, — прохрипел он.

Через минуту он помер.

 

Глава XII

Чудовище

Держа погасшую трубку в руке, Вепхо Зверидзе мягкой тигриной походкой зашел в столовую. В свете горящих свечей он проследовал к застеленному белоснежной шелковой скатертью столику.

Тут же от стены отделилась фигура стройного черноволосого юноши. Черты лица молодого прислужника были пропорциональны, утончены, почти женственны. Легкий пушок только начал куститься под прямым с горбинкой и широкими дугами носом, а брови правильной узкой дугой были чутко приподняты над парой оленьих больших карих глаз. Юноша встал за роскошным креслом карельской березы и, взяв это изящное произведение искусства за спинку, чуть отодвинул и повернул навстречу Вепхо.

Вепхо уселся за стол, поднял серебряный нож и тихонечко звякнул по бутылке контрабандного «Киндзмараули». Молодой прислужник ловко сдернул с плеча шелковое полотенце с вышитыми вензелями, обнял им бутылку, вынул изящными пальцами пробку и наполнил до половины обвитый серебряными лепестками хрустальный бокал.

Хозяин поднес бокал к своим жестким усам, рябым носом потянул аромат, потом отпил содержимое, покатал языком, подождав, пока вкус вина раскроется и заиграет в полную силу, и только после всего этого пропустил внутрь благоуханный нектар.

— Уммм, — Вепхо закрыл глаза, усилием воли пытаясь поддаться чудесному впечатлению. В последнее время расслабиться, погрузиться в спокойное, уравновешенное состояние сделалось ой как непросто; получить наслаждение ему стало сложней и сложней. На его шее болтались свинцовые гири неразрешенных проблем, и день ото дня их становилось все больше.

Вепхо видел, как все меняется в переменчивом мире. Старые связи, которые позволяли ему беспрепятственно управлять из вагона замешанным на страдании и боли других бизнесом, рушатся, сходят на нет. Появляются новые лица, за плечами которых стоит какая-то странная, до конца непонятная, но ощутимая сила. Раньше все было проще. Известно, с чьего благословения можно развернуть дело, бросить в бой сотню вооруженных арматурами и цепями от бензопил пехотинцев, привести танк и открыть огонь по врагам или решить неудобный вопрос с помощью киллера. Было известно, кому и сколько платить. Теперь же бывшие покровители забились в теплые норы и не хотели прикрывать его тыл. Бизнес терзала всякая гнусная шушера.

Многие из некогда верных людей стали жалкими трепачами — предателями.

Все эти твари, наверно, решили, что можно кинуть хозяина и их не постигнет возмездие. Началось с предательства Шиши, затем боевик Холодец начал сливать информацию ментам, пытался скрысить общак старый Крот, попутал рамсы опупевший балбес Барабан. Нет. Никому еще не сходили с рук подобные выходки. Вепхо беспощадно карал ренегатов. Только одно он не мог понять, почему всегда эффективный террор на сей раз не работал как надо? Вепхо чувствовал, как после каждого нового инцидента теряет свою ранее неоспоримую, авторитетную власть.

Имелись еще обстоятельства, которые вызывали особенное беспокойство.

На прошлой неделе два бомжа ограбили и изнасиловали наркокурьера с нарукавной повязкой. Опознавательный знак с изображением восходящего солнца и головы тигра надевался, чтобы было известно, кому принадлежит товар. Но те двое проигнорировали известную каждой окрестной собаке геральдику. Мало того, в маленькой пыточной, расположенной в самом хвосте вагона Вепхо, грязные бомжи сознались, что выполняли поручение своего духовного лидера и вождя. То есть кто-то целенаправленно нанес привокзальному криминальному князю ощутимый удар.

Как ни старался палач, бродяги не раскрыли имя врага и сгинули в топке печи, унеся с собой эту тайну.

Люди Вепхо отправились на «трубу», но они не обнаружили на теплотрассе ни одного цветника. Не было там никого. Только среди собранного в аккуратные горочки мусора ползала обледеневшая черепаха.

Поразившись увиденному беспределу, «разведчики» раскидали мусор, черепаху зарубили топором и тут повстречали противного козломордого мужика; попытались его допросить, но мужик только озлобленно матюкался. Тогда его повалили на землю, отпинали ногами и отобрали тросточку со свинцовым набалдашником в форме головы беспородной собаки. К Вепхо бандиты вернулись с пустыми руками, если не считать трости гадкого матершинника мужика.

Мафиози так и не смог найти объяснение происходящему. Он встретился с очень важным чиновником, желая услышать ответ на вопрос — что, черт возьми, происходит. Оказалось, что для чиновника обстановка в районе «трубы» — новость. Никому не было до поселения бомжей дела. Что творится на теплотрассе, никто из чиновничьего аппарата не ведал и знать не желал.

На следующий день после похода «разведчиков» под окнами вагона возник козлорожий. Он начал скандалить и требовать вернуть ему трость. Охранники повалили визитера на снег и на всякий случай отдубасили хорошенько.

Когда Вепхо узнал, что владельца трости прогнали, он пришел в бешенство.

— Зачем вы его отпустили?! Тупорылые идиоты, только умеете — морды бить и кости ломать! — Затем, погрузившись в состояние задумчивости, Вепхо тихо добавил: — Козлорожий мог рассказать, что за источник энергии спрятан внутри палки — на морозе рукоять нагревается, а в темноте у собаки начинают светиться глаза.

Вот такие события прокатились недавно. Ко всему добавились неприятности с Крабом.

— Чую, беда бродит рядом. Я буду брать заложников, хватать всех, кто может что-нибудь знать, и жестоко пытать, пока не узнаю врага. Я устрою настоящий террор, чтобы все кругом знали, боялись и слушались, — решил Вепхо. Он откинулся в кресле и жадным глотком опустошил свой бокал. Потом ободрился, поднял торжественно руку и, темпераментно взмахнув ей, приказал: — Давай-ка, тащи сюда чахохбили, сациви, да с хмели-сунели, аджапсандал!

Молодой прислужник кивнул, повернулся на каблуках, подошел к маленькой дверце, раскрыл ее и, зажмурившись от яркого освещения, исчез в помещение кухни. Вскоре он вышел, неся на подносе пузатую фарфоровую вазу, где в остром соусе, меж помидоров и перцев томились кусочки куриного мяса. Следом к столу было подано кушанье из баклажанов.

Юноша отвечал за безопасность питания хозяина. Вепхо заставил прислужника попробовать все, что тот положил ему на тарелку. Оценив состояние юноши, начал есть сам. Ел он с большим аппетитом, громко чавкая и обсасывая косточки, с которых откусывал хрящики. Насытившись, Вепхо весело крякнул, потянулся к бутылке и самостоятельно наполнил бокал.

От трапезы его оторвал охранник. Он сообщил, что пришла Анюта, которой зачем-то нужен Вепхо.

— Марамойка стоит около трапа, — уточнил охранник.

— Ее там мои псы на ужин съедят. Впусти, обыщи и веди прямо к столу, — распорядился хозяин.

Когда Анюта предстала перед хозяином, тот сосредоточенно раскуривал трубку. Она поздоровалась. Вепхо не ответил, а, плотоядно облизав толстые губы, сказал:

— Вижу, продрогла совсем, шаромыжница. Садись сюда. Выпей вина.

Молодой прислужник проворно принес кресло для гостьи. Та подошла и, расправив полы шубки из чернобурой лисицы, послушно села на край. Юноша поставил перед ней бокал и налил вина.

— На здоровье, — произнес хозяин, чокнулся с девушкой.

Они выпили.

— А теперь… — хозяин запихнул мундштук в зубы, затянулся, обдал Анюту облаком дыма и вперил в нее свои желтые глаза, — говори, зачем пришла?

— Я хочу забрать свои деньги, — решительно проговорила Анюта.

— Деньги? — вкрадчиво переспросил Вепхо, нахмурившись. — Я смотрю, ты голодная. Любишь аджапсандал? Кушай, — он подвинул тарелку с недоеденным блюдом поближе к Анюте.

— Спасибо, — сказала девушка. — Я не хочу есть.

— Ну, не хочешь как хочешь, — улыбнулся Вепхо. Потом он пригнулся к Анюте. Отодвинув прядь белокурых волос от ее нежного уха, обдавая горячим чесночным душком, прошептал: — Так зачем тебе деньги?

— Я продулась в карты, — соврала Aim.

— Много? Скажи мне, кому проиграла, я сам отдам.

— Я не могу тебе все рассказывать, — отстранившись, гордо ответила девушка. — Мне нужны мои деньги…

— Дура, — презрительно выдал Вепхо. — Дура. Ты ничего у меня не получишь. На. — Он отломил кусочек лаваша и бросил им в девушку.

— Хватит меня оскорблять, — дрожащим голосом произнесла Аня.

Внезапно Вепхо протянул руку и жирными волосатыми пальцами крепко, до боли, схватил девушку за подбородок, зашипел, как змея:

— Скажи мне, кто ты? Проститутка? Утка паршивая с Лихоборки? Шалава? Ответь… Дурья твоя башка. Нашла себе жениха и решила сбежать от меня?

Анюта с животным ужасом глядела в желтые глаза-нарывы хозяина. С трудом умоляюще пролепетала:

— Мне больно. Пожалуйста, отпусти меня.

Вепхо разжал пальцы, тихонечко шлепнув ее по подбородку, спокойно сказал:

— Я бы не хотел причинять тебе боль. Я всегда чувствовал ответственность за тебя. Только ты провоцируешь. Ты огорчаешь. Хочешь стать жертвой? Вспомни Шишу, Крота, Холодца… Что с ними было и что с ними стало? Ты знаешь, как поступает с предателями Вепхо Зверидзе. Не заставляй меня…

— Я просто пришла за деньгами. Думала, ты не откажешь, — утирая потекшие по щекам слезы, проговорила Анюта.

— Не надо думать ни о чем. Просто делай, чего говорят, — процедил сквозь зубы Вепхо, раскуривая погасшую трубку. — С завтрашнего дня ты работаешь с моим братом Вахтангом. Будешь забирать у него товар.

— Почему с Вахтангом? — испуганно пролепетала Анюта. Брат Вахтанг вызывал в ней еще больший страх и отвращение, чем хозяин. Девушка знала, что он прирожденный садист — бессердечный палач. Она заподозрила, что Вепхо передает ее в руки брата в наказание.

— Здесь стало слишком опасно, — ответил Вепхо. — Скоро я разделаюсь с этим жалким ничтожеством. Тогда все вернется обратно. Слушай меня.

С каким ничтожеством он разделается, Вепхо уточнять не стал.

Девушка осторожно посмотрела на хозяина и спросила:

— Можно я пойду?

— Сегодня ты останешься здесь, — ответил хозяин.

— У меня для тебя есть подарок. — Он повернулся к молодому прислужнику, который все это время тихо стоял в стороне, и приказал: — Возьми свечи и проводи нас.

Вепхо поднялся из-за стола, взял ладошку поникшей, покорной Анюты и вывел ее из столовой в узенький, погруженный во мрак коридор. Юноша шел следом за ними, неся увесистый канделябр с горящим десятком свечей, освещая путь. В этой части вагона отсутствовало электрическое освещение, а стена была выложена из природного камня.

При свечах казалось: они идут по катакомбам средневекового замка.

Вепхо остановился напротив раздвижной дубовой двери, за которой располагалась опочивальня, открыл ее и с улыбкой проговорил:

— Нам сюда.

В комнате под балдахином стояла огромная кровать, бельевой шкаф, кривое зеркало, где отражение, сужаясь внизу, а вверху расширяясь, вытягивалось (хозяину доставляло удовольствие заглядывать в это зеркало по утрам). Вепхо приказал юноше поставить канделябр на тумбочку и оставить его наедине с Аней. Когда юноша ушел, хозяин снял шубу с девушки, повесил ее в шкаф. Потом он вынул из ящика шкафа ошейник, отороченный мехом и украшенный кантиком из серебра. Вепхо пристегнул цепочку к ошейнику. Анюта всхлипнула и закрыла глаза. Хозяин щелкнул замочком на ее шее.

— Нравится? — спросил он и, не дождавшись ответа, стал раздеваться; в зеркале отразилось его искаженное, волосатое тело. Оказавшись в чем мать родила, хозяин залез в ночную рубаху, а на голову натянул украшенный кистью колпак. Потом схватил цепочку и потащил Анюту к кровати.

 

Глава XIII Стройка 127

Покинем на время бедную сироту Аню с ужасным Вепхо Зверидзе и вернемся к Павлу Крючкову. Напомним, он сел в Land Cruiser, который повез его на стройку с обозначением 127.

Вахтанг и Крючков ехали молча. Только один раз между ними возник разговор. Когда автомобиль вырулил на пустынную, темную трассу, Вахтанг вдавил педаль газа так, что стрелка спидометра достигла двухсот километров и поползла дальше. Наш герой потянул на себя ремень безопасности. Заметив это, Вахтанг ухмыльнулся. Преодолев мучительное оцепенение, Павел спросил его:

— Скажите, пожалуйста, что там строят?

— Санаторий, — буркнул Вахтанг.

— А для кого?

— Тебе не без разницы? — ответил Вахтанг и меланхолически заулыбался. Он ткнул кнопочку магнитолы. Из колонок раздалась веселая песня популярного в ту пору исполнителя Филиппа Киркорова. Восхищенный певец обещал умереть и повествовал о намерении с такой радостной, предвкушающей райское наслаждение готовностью, как Федор Злодеев — любитель парной — рассказывал о предстоящем походе в хорошую баню. По окончании композиции ведущий начал рассказывать о появившемся на московских прилавках антикризисном хлебе.

— Этот хлеб, — распинался ведущий, — предназначается для обеспеченных граждан. Он недешев и включает в себя стимуляторы удовольствия и радости. Употребление пышек и калачей, обогащающих вашу кровь серотонином и эндорфином, приносит необычайные ощущения спокойствия и радости. Согласитесь, пресытиться данным продуктом в столь неспокойное время попросту невозможно…

Land Cruiser проехал какой-то поселок с мемориалом погибшим защитникам родины.

За поселком автомобиль повернул и помчал через белое поле. Впереди темнел лес, а справа, освещенная прожекторами, раскинулась стройка; за ограждением в черное небо поднимался железобетонный скелет возводимого комплекса.

Автомобиль остановился у КПП. Крючков заметил, что по верху забора тянется колючая проволока, а по углам установлены вышки дозорных.

Вахтанг посигналил. Заскрипели тяжелые створки ворот.

Приехавших встретили два одетых в закамуфлированные телогрейки охранника. На плечах у охранников висели помповые ружья. Один из них постучал в водительское окно.

Вахтанг открыл дверь. В салон пахнуло декабрьским холодом.

— Здравствуй, Вахтанг, — проговорил охранник. — Кого ты к нам среди ночи привез?

Вахтанг вылез из автомобиля, прикрыл дверь, но не захлопнул ее. Крючков мог слышать, о чем он и охранники переговариваются.

— Пополнение штата, — негромко проговорил Вахтанг. — Сегодня пусть отдыхает. Завтра погоним работать.

— Понятно, — сказал охранник. — Не стремно тебе их в свою машину сажать?

Чесотку подхватишь.

— Не умничай, ладно.

— Как скажешь.

— У вас тут все тихо?

— Утром жмура в бетон закатали. А так все нормально.

— Понятно.

Вахтанг вернулся к автомобилю, заглянул в салон и сказал Павлу:

— Приехали. Вылезай.

Работа на стройке была в полном разгаре. Медленно поворачивался башенный кран, опуская в пасть котлована емкость с цементом. На воздвигнутых перекрытиях между колонн сновали строители. За их работой следили вооруженные люди. В свете прожекторов, помахивая толстым хлыстом, гордо расхаживал погоняльщик.

Наш герой с содроганием осознал, где он оказался. Ах, зачем он позволил привезти себя сюда?

У каждого, пусть даже безумного поведения есть объяснение. Павел слишком долго ощущал себя беззащитным, бесправным, брошенным на произвол судьбы человеком. Он был слишком слаб и подавлен, чтобы оказывать сопротивление. Вот он и здесь. И страшно представить — что будет дальше.

Крючкова ввели в панельный дом. Там размещались хозяйственные помещения; сильно воняло масляной краской. Вахтанг передал Павла плешивому типу в сером костюме с отливом, с паучьим украшенным круглыми линзами в тонкой оправе лицом.

— Переодень и проследи, чтобы все было чисто, — приказал Вахтанг.

— Где его разместить? — поинтересовался плешивый.

— Отведи в карантин. Пусть поспит. Завтра поселишь в бараке, — более ничего не сказав, Вахтанг удалился.

Плешивый с брезгливой гримасой внимательно осмотрел Павла.

— С вокзала? — спросил он.

Павел кивнул.

— Мылся давно ли?

Павел промолчал.

— Смотрю, гордый, — ухмыльнулся плешивый. — В общем так… Зовусь я Лука Бенедиктович. Слушать и понимать меня нужно с первого раза. У нас здесь строжайшая дисциплина. Это чтобы не допустить травм, — добавил он. — Уловил, о чем я?

Крючков опять не ответил. Он угрюмо смотрел на плешивого. Потом проговорил:

— Как добраться отсюда до города?

— На корпоративном автобусе, — проворчал Лука Бенедиктович. — Следуй за мной.

Он начал спускаться по лестнице в подвальное помещение. Павел пошел за ним, решив раньше времени не бунтовать. Завтра, когда встретит рабочих, он выяснит все до конца и поймет, что ему делать. Крючков с горечью вспомнил, что у его телефона сел аккумулятор. Так можно было узнать, где он находится, сообщить о своем бедственном положении. Хотя кому он мог сообщить? Маме? Брусничникову? Вызвать милицию? Он уже не верил в защиту милиции. Выходило, помощи ждать неоткуда. Можно было рассчитывать только на самого себя.

Лука Бенедиктович проводил Крючкова в обшарпанную холодную раздевалку.

— У тебя есть документы, мобильный телефон? — спросил он у Павла.

— Все мое останется со мной, — заявил Павел.

— У нас на стройке не допускается воровство, поэтому личные вещи отдашь на хранение мне, — зловеще поблескивая очками, проговорил плешивый. — Скидывай лохмотья, ступай в душевую, помойся. Твое барахло заберут и постирают. Сейчас получишь ботинки, свитер и ватник.

Лука Бенедиктович достал из кармана пиджака миниатюрную рацию и распорядился, чтобы принесли спецодежду.

Крючков начал раздеваться. Ему было противно, что плешивый надзиратель смотрит на него. Но он следовал своему решению не конфликтовать попусту. Только когда Павел остался в одних штанах…

Лука Бенедиктович заметил чулок с деньгами и паспортом, обвязанный вокруг талии Павла. — Чего там у тебя? Снимай это тоже, — потребовал он.

— Нет, — категорически отказал Павел.

— Чего сказал? Ну-ка… — плешивый вцепился в чулок.

Павел толкнул Луку Бенедиктовича. Тот отшатнулся. В этот момент в раздевалке с одеждой в руках и дробовиком на плече появился охранник. Охранник бросил одежду, скинул ружье и ударил Крючкова прикладом. Павел согнулся, упал.

Свое избиение наш герой наблюдал, словно во сне. Вот несется сапог и скользит мыском по его шее, вот снова сапог приближается к животу, взрывается болью, лаковый полуботинок Луки Бенедиктовича приближается и оставляет жгучее прикосновение на скуле; рука охранника тянется и поднимает за волосы, мелькает кулак, касается носа, брызгает кровь. Павел вырывается, обхватив свою голову, снова валится на пол. Потом пыхтение избивающих, надрывный стук сердца, боль от ударов в области ребер, бедер и плеч. Наконец мучители хватают его обмякшее тело и тащат по коридору. Заволакивают в комнату, бросают, выходят, захлопнув за собой дверь.

Через минуту дверь распахивается. На пороге стоит Лука Бенедиктович. Он швыряет одежду и, зло, надсадно дыша, произносит:

— Посиди пока тут, вонючий бомжара.

Снова громко хлопает дверь, лязгает замок. Сквозь небольшое оконце в комнату проникает прожекторный свет. Крючков пытается разогнуться. В месте удара прикладом возникает острая боль; она разливается по всему телу. Павел с трудом встает на ноги, подходит к умывальнику, смывает с ладоней и разбитого лица кровь. Его колотит от холода. Он поднимает с пола одежду; натягивает поверх своих джинсов брезентовые штаны, обувает ботинки, надевает пахнущий чужим потом свитер. Павел ложится на железную койку с ватным тюфяком. Он глядит в потолок. Ему начинает казаться, что с потолка смотрит на него несчастная мама. Он пытается ее успокоить, шевелит губами, произнося обещания, что его не убьют, не закатают в бетон. Павел зачем-то крестится и уверяет, что сможет вырваться отсюда на волю.

 

Глава XIV

История сироты Бичико

Морозным утром бородач Чичико (один из доверенных лиц мафиози Вепхо) повез Аню и Бичико (так звали молодого прислужника) на стройку сто двадцать семь.

Погода стояла прекрасная. После череды мрачных, окутанных свинцовыми тучами дней на горизонте синего неба заблистало холодное солнце. Чичико был в прекраснейшем настроении. Он пел веселую песенку, подмигивал девушке и, размахивая пистолетом, беззлобно ругался, когда подрезал на дороге какого-нибудь зазевавшегося автолюбителя.

Бичико сидел на заднем сиденье и с волнением наблюдал пролетающий за окном мир. Вот стоит тополь; он искрится бриллиантами приставших к веточкам льдинок. Тополь, один-одинешенек, высоченный и стройный, как церковная свеча.

Юноша вспоминает родное село: как много там вдоль дороги таких тополей. Но вскоре его внимание переключается на другие объекты. Он смотрит на большие дома, бегущие рядом машины, стоящих на автобусной остановке в цветастых одеждах людей. Бичико никогда не видел подобных чудес в своем затерянном среди гор селении. Ему интересно. Но в то же время он тоскует и хочет вернуться обратно в родное село. По ночам Бичико снятся покрытые лесом холмы, за которыми поднимаются серые скалы, а еще выше, над бараньими лбами утесов, белые шапки снегов, откуда блестящими змейками вниз устремляются самые чистые в мире ручьи, а в глубоком ущелье потоки воды превращаются в бурную реку. Юноша часто рисует в воображении безостановочный грохот несущейся в узком ущелье реки. Он хочет поймать на языке вкус айрана. С замиранием сердца припоминает пьянящие запахи горного склона — аромат чабреца, рододендронов, мяты, полыни и дикорастущих цветов. Запахи коша — загона, где сырая каменистая почва перемешана с овечьим и конским навозом, и сена для него радостны и желанны. Так пахло дома. Его дед был чабаном и ходил пасти овец в горы, и отец ходил; Бичико думал, что, достигнув совершеннолетия, наденет суровую бурку, возьмет длинную палку с крючком на конце и тоже пойдет. А еще он хотел стать лучшим в Сванетии поваром. Его учил мамин дедушка; и никто лучше Бичико не готовил кубдари и хачапури. Как они нравились его возлюбленной девушке — тонкой, как веточка ивы, Нино. Нет. Бичико не хотел покидать Ерузию. Только судьба распорядилась с ним по-другому.

Однажды со стороны Черного моря приползло сизое облако, перевалило через горный хребет, заполнило небо; зарядил и всю неделю поливал дождь. Когда над долиной висит такая непроглядная тьма, значит высоко в горах снегопад. Мать Бичико беспокоилась за отца. Каждый день она выходила из сакли и, запрокинув голову, смотрела в туман — туда, где под ледником находилось высокогорное пастбище и, неразлучный с отарой овец, ночевал ее муж — лучший в округе чабан.

— Наверное, у отца закончились все лепешки. Отнесу ему. А ты, Бичико, останешься дома и будешь следить за хозяйством, — сказала она.

Мать была властная и своенравная; спорить с ней было нельзя. Женщина положила в сумку сулугуни, лепешки, бутылку вина и ушла знакомой тропинкой в непроглядный туман.

Ночью селение разбудил похожий на затянувшийся раскат грома грохот, такой сильный, что дрожала земля. Бичико помнил, как на пол упала горящая керосиновая лампа и чуть не случился пожар.

То проснулся ледник и по крутым склонам обрушился, завалил чашу ущелья, похоронив под собой родителей мальчика и отару из нескольких сотен овец. Все погибли под холодными глыбами льда.

Сердце Бичико разрывалось от боли. Целый год он ходил в трауре. Близких родственников у него не осталось. Добрые люди помогали ему. Но никто не сумел заменить ему мать и отца.

Как-то раз в селение приехал двоюродный дядя Бичико. Он прибыл туда, как король, на огромной машине — в сиянии богатства. Во дворе троюродной бабушки Татии были накрыты столы, они ломились от диковинных разносолов и дорогостоящих яств. На угощение пригласили всех, кто оказался поблизости. Застолье, как и положено, переросло в шумный праздник с большими кострами, музыкой, танцами и джигитовкой. Вепхо сидел на деревянном троне для махвши, пил чачу и веселился со всеми подряд.

Бабушка Татия подвела к сыну застенчивого Бичико и сказала:

— Смотри, какой джигит вырос.

Вепхо дружественно потрепал мальчика по подбородку и, улыбаясь, пообещал:

— Чуть подрастешь, приезжай. Я покажу тебе, что такое Москва — много денег, много возможностей.

Правда, нашлись те, кто не чествовал Вепхо Зверидзе. Старики говорили про него нехорошие вещи. Что на самом деле он коварный, бесчестный и жадный, а его брат Вахтанг — настоящий бандит-сорвиголова. Припоминали всякое — например случай, когда, еще школьником, Вепхо похитил с кладбища мраморный памятник, стер с него надпись и снова продал.

Бабушка Татия защищала своих сыновей и ругалась с теми, кто распускал вздорные слухи. При этом злословила, как ни одна женщина на Кавказе: все соседи у нее теперь были ничтожными сплетниками и потерявшими совесть завистниками. Только молчаливый и робкий Бичико вызывал в ней симпатию. При встрече она говорила, что в горах ему делать нечего:

— Здесь ты живешь подаянием и бедствуешь. А в Москве Вепхо будет тебе покровительствовать. Ты сможешь добиться всего, завоюешь уважение и станешь богат. — Раз от раза ее уговоры становились настойчивее. В ответ Бичико только послушно кивал.

Мальчик повзрослел и превратился в статного юношу. Вместе с ним выросла и его возлюбленная — кареокая девочка Нино. Только ее родители не допускали и мысли заполучить в лице Бичико жениха.

— Этот сирота-бессребреник неподходящая пара Нино, — твердили они.

Но любовь молодых оказалась сильнее запретов. Они тайно встречались. И наконец когда девушка достигла совершеннолетия, решили бежать.

Перебравшись через горный хребет в другое селенье, Бичико и Нино сели в автобус, идущий в большой город. Там юноша рассчитывал получить работу и зажить скромной и радостной жизнью с любимой. На половине пути автобус догнали два автомобиля, которые перегородили дорогу. Из них вышли вооруженные ружьями и кинжалами братья беглянки. Они вывели Бичико из салона; старший брат приставил острое лезвие к груди юноши и сказал:

— Если бы ты увез нашу сестру, ты обесчестил бы ее. Твое счастье, что это не произошло. Мы все равно бы нашли и убили обоих.

— Мы поженимся, потому что любим друг друга, — ответил ему храбрый юноша.

— Вы не можете пожениться. Нино обеспечена. А у тебя для нее не найдется даже ночного горшка. Уезжай один. И возвращайся, когда золота и серебра будет, чтобы хватило на царскую свадьбу. Поторопись, иначе подыщем Нино другого — богатого жениха.

У Бичико не было выбора. Оставалось одно — связаться со своим двоюродным дядей и, покинув родные края, уехать в столицу России. Там он рассчитывал стать обеспеченным человеком. Бабушка Татия дала ему деньги на дорогу. Вскоре перед юношей предстала Москва.

Вепхо принял родственника и поселил в маленькой комнате, располагавшейся в черном вагоне. Шефство над Бичико взяли Чичико и Вахтанг. Они учили его стрельбе из пистолета и ножевому бою. Бичико с охотой занялся спецподготовкой, считая, что каждый мужчина должен уметь постоять за себя. До поры настоящая цель тренировок была ему неизвестна. Он учился с усердием и жаждал похвал. Бичико радовался. Вепхо обещал взять его в бизнес и сделать богатым. Тогда он сможет вернуться в Грузию, и на сей раз родственники Нино не сумеют ему отказать.

Все изменилось, когда юноша застал дядю Вахтанга за ужасной работой. Как-то, услышав приглушенные крики, Бичико подошел к обитой войлоком двери, за которой еще никогда не бывал. Когда он открыл ее, ему стало плохо; он ухватился за стену, обшитую звукоизоляционной системой, чтоб не упасть. В освещенной красными фонарями каморке на застеленном полиэтиленом полу стоял окровавленный пень; в нем торчал огромный топор. Вокруг лежали останки порубленного на куски человека: руки, ноги, голова. В углу на цепях был подвешен другой обезображенный пыткой страдалец. Он был жив и протяжно стонал. Вахтанг с размаху вонзил ему под ребра кинжал. Кровь ручьем побежала из раны, потекла по ногам убитого и стала заполнять пододвинутый таз.

— Вот так, — улыбнулся жестокий убийца, вытирая о штаны жертвы кинжал.

Бичико не помнил, как очутился в кабинете Вепхо. Тот сидел за рабочим столом, смотрел в ноутбук, спокойно попыхивая своей трубкой; хозяин с недоумением уставился на ошеломленного родственника.

— Там режут! — выпалил Бичико.

Хозяин пожал плечами и проговорил:

— У нас много врагов, Бичико. Этих двоих подослали. Они хотели убить меня.

— Но я видел, как дядя Вахтанг… — запинаясь, в волнении заговорил юноша.

Вепхо помрачнел, из его желтых бешеных глаз брызнули молнии.

— Хватит! — он ударил кулаком по столу. — Заткнись и помалкивай! Отправляйся на кухню и помоги повару приготовить сациви. Сегодня за ужином будешь прислуживать мне. А если захочешь болтать… Видел, чего там творится?

С тех пор Бичико стал трудиться на кухне. Убийцы вели себя с ним как ни в чем не бывало. Но ужасное происшествие не забылось; юноша делал все, чтобы не попадаться Вахтангу на глаза.

Теперь Чичико вез его на какую-то стройку, где он по настоянию Вепхо должен был стряпать для «управляющего персонала». Деньгами Бичико не баловали. Одному юноша радовался, что он покидает место, где случился увиденный им кровавый кошмар.

Ехали трое в машине. Такие разные. Здоровый, широколицый бородач Чичико шутил, остальные молчали. Бичико, раскрыв в изумлении рот, озирался по сторонам. Аня сидела, не шевелясь, будто боясь лишним движением расплескать переполнявшее ее чувство. В застывшем взгляде девушки читалась решимость. Видно, она о чем-то договорилась сама с собой.

 

Глава XV

Преступление и наказание

От взрывов звенело в ушах. Снаряды рвались совсем рядом. На утрамбованное глиноземное дно окопа летели ошметки оплавленного, пахнущего пороховым дымом дерна. Несколько пуль щелкнуло по мешкам с гравием. С воем пронеслась мина и жахнула за укреплениями. Потом все затихло.

Он приподнял свалившуюся на переносицу каску и, затаив дыхание, начал прислушиваться.

— Неужели кроме меня никого не осталось, — со страхом и горечью подумал Крючков. Неподалеку наполовину закрытый осколками бревен и комками земли лежал кто-то. Крючков тихо позвал его:

— Эй…

Он подтянулся на локтях и рассмотрел длинное, почерневшее тело в испещренной кровавыми язвами ран гимнастерке. Гладкая, лишенная всякой растительности голова пожилого мужчины показалась Павлу знакомой.

— А я вас узнал, — проговорил еле слышно Крючков. — Вы сдавали мне комнату.

Павел подполз к мертвецу, посмотрел на его безбровую физиономию и произнес:

— Как думаете, останемся здесь или возьмем высоту? Подскажите, чего будет дальше?

Мертвец не ответил. Его бессмысленные глаза смотрели в синее безразличное небо.

Павел почувствовал, как через закрытые веки пробивается свет. Зазвучал чей-то голос:

— Эй, ты… Вставай!

Павел проснулся. Пробуждение было мучительное. Все тело болело. Правый глаз заплыл. Левая рука не двигалась, словно отсохла. Скорее всего, в месте удара прикладом были сломаны ребра.

Сделав усилие, Крючков сел на кровати и в ослепительном электрическом свете увидел стоящего на пороге мужчину с хлыстом. Кособокое, длиннорукое, как у шимпанзе, тело и обезьянья, с выдающейся нижней челюстью, физиономия погоняльщика показались Крючкову знакомы. Он попытался вспомнить, где раньше встречал негодяя. Но так и не смог.

— Пошевеливайся, — гаркнул мужик. — Не успеешь пожрать, будешь работать голодным. Здесь у нас без церемоний.

Чтобы донести смысл сказанного, мужик звонко стеганул по полу хлыстом.

Павел поднялся и заковылял к выходу. Проходя мимо мужика, он с ненавистью проговорил:

— Значит, вы тут с людьми, как со скотом обращаетесь?

— Чего? — ответил на дерзкий вопрос погоняльщик. — Поговори у меня. — Он толкнул Павла в спину.

— Фашист, — подавив в себе боль, еле слышно процедил сквозь зубы Крючков.

На улице было темно. Только яркие прожектора освещали дорогу к бараку. Там же — в одноэтажной составленной из отделанных сайдингом утеплительных блоков постройке находилась столовая. Внутри нее пол был изгваздан следами. Средь утробного пара за столами из досок на таких же дощатых грубо сработанных нарах сидело около полусотни людей. Все они, низко склонившись над мисками, ели кашу. Среди едоков то и дело раздавалось покашливанье. Воздух был зловонен и влажен. Здесь пахло гниением, немощью, хронической вялотекущей болезнью. Рабочие ели бурое месиво сосредоточенно, в полном молчании. У источавшего запах машинного масла огромного бака стояла очередь из азиатов.

Погоняльщик подвел Павла к месту раздачи, проговорил:

— Здесь накормят, — и куда-то ушел.

Крючков взял с лотка ложку и миску с отбитой эмалью. Толстый неряшливый повар в засаленном колпаке и заляпанной телогрейке наполнил его миску стряпней. Получив краюху серого хлеба, наш герой направился к нарам и занял место среди едоков.

— Вы говорите по-русски? — спросил Павел соседа — худого широкоскулого азиата. Тот дико оглядел Павла и замотал головой.

Павел заметил, как к месту раздачи подходит высокий мужчина лет сорока. Голова у мужчины была совершенно седая, к ноге прикована гиря; он с трудом волочил ее за собой. Забрав свою порцию, мужчина потащился к свободной лавке в другой конец зала.

«Вот с кем желательно поговорить», — подумал Крючков.

Его соседи лихо стучали ложками, доедая вонючее кушанье. Чувствуя голод, Павел последовал их примеру. Съел кашу с жадностью, без аппетита. Не успел он дожевать черствый соломенный хлеб, как в столовой появились охранники и стали кричать, чтобы рабочие выходили на улицу. Вместе с другими невольниками Крючков вышел во двор.

Перед бараком произошло построение, по окончании которого началось распределение невольников по участкам и видам работ. С азиатами общались одетые в зипуны и бараньи шапки-ушанки три упитанных бая. К Павлу подошел погоняльщик; он распорядился:

— Возьмешь в инвентарной лопату и будешь расчищать снег с дорожки у административного корпуса, до самых ворот. Задача понятна?

Тут Павел вспомнил, где видел эту гадкую сволочь. Когда он был учеником первого класса, его с одноклассниками возили в колхоз «Светлый путь». С октябрятами разговаривали взрослые дяди и тети, отмеченные за достижения в труде в обновляющейся перестройкой стране. И эта обезьянья рожа, тогда, конечно, выглядевшая помоложе, с важностью распиналась об обязательствах перед попавшей в нелегкое положение Родиной. Ошибки быть не могло. На следующий день после встречи с колхозниками учительница заставила назвать поименно доблестных представителей трудового народа. Павел запомнил имя — Игнат Ползунов. Он был бригадиром звена трактористов-ударников и его фотография гордо висела в красном углу вместе с другими героями социалистической стройки рядом с лысым черепом Ленина на стенде почета. Получалось, что в прошлой социалистической жизни Игнат был примером для подражания. Кто же на самом деле этот пресловутый Игнат Ползунов? Он — человек, который всегда шагал в ногу со временем — совершал отвечавшие современным ориентирам поступки, не жалел соответственных времени слов. Так что же переменилось? Человек или время? Ему кинули клич социального дарвинизма, он подхватил. Еде он теперь — отпрыск простого народа? Вот он — сильный и злой. Перестроился и занял достойное место. Он не вызывает презрения. Скорее, наоборот. Он герой. О нем снимают бесконечные сериалы, его образ не слезает с экрана. Говорят, раньше можно было без опасений гулять по вечерней Москве… Ну и что?

Крючков убирал грязный снег перед входом в панельное здание. Его мучила боль. Но он терпеливо шкрябал лопатой, поминутно поднимал голову и осматривал стройку. Наконец Павел заметил его.

Седой мужчина стоял на площадке рядом с бетономешалкой и загружал в ее чрево цемент и песок. Нога, которой он волочил гирю в столовой, на сей раз была прикована к бетономешалке.

Видя, что за ним не наблюдают, Крючков решился переместиться к прикованному и завязать разговор. Для конспирации он потащил за собой и лопату.

Павел занял позицию за спиной мужика и начал скрести снег на площадке. Агрегат издавал рычащие звуки и в его шуме Павел спросил:

— Вы давно здесь работаете?

Мужчина поставил рядом с собой мешок с цементом, разогнулся и, не поворачиваясь, произнес:

— Две недели.

— Как вас зовут?

— Савелий, — ответил мужчина.

Не прекращая имитировать уборку снега, Павел проговорил:

— Почему вы прикованы?

— Для моей безопасности. Пытался сбежать. Другой раз, сказали, убьют. Хотя им моя смерть в убыток. Они ждут, пока за меня выкуп заплатят.

— Они деньги у вас вымогают?

— Я задолжал ростовщику. Братья Зверидзе перекупили мой долг. Тут все в той или иной степени должники.

К бетономешалке приблизились два узкоплечих, пожелтевших от непосильных работ азиата с носилками. Седой замолчал и принялся выгружать из емкости на носилки готовый бетон. Азиаты с дрожью в конечностях подхватили тяжелую ношу и, покачиваясь, понесли к котловану. Небо уже побледнело. В нем растворялись лучи победивших ушедшую темноту растаявшей ночи работающих прожекторов.

— Эти тоже должны, — продолжил Савелий. — Верней, не они, а их главный бабай. Взял деньги и за долг отдал их в рабство. Они думали, что едут на заработки. Теперь у них нет ни связи с родными, ни денег, ни документов. — Савелий махнул рукой в сторону возведенных уже перекрытий. — Видишь парня в очках? — спросил он.

Крючков посмотрел в указанном направлении. На втором этаже стоял юноша интеллигентной наружности, который держал в руках развернутый план и, сверяясь с ним, сквозь большие очки изучал детали строительства.

— Он тоже невольник? — удивился Крючков.

— Да, — ответил Савелий. — Он дипломированный проектировщик. Взял ипотечный кредит. Грянул кризис. Уволили. Сейчас ест баланду, ночует в бараке, отрабатывает заем.

Крючков увидел, как Игнат Ползунов подкрался и стеганул проектировщика по ягодицам хлыстом. Ошпаренный юноша взвизгнул и в недоумении уставился на погоняльщика.

— Быстрей думай, очкастый, — проблеял Игнат. — Не то отхлыстаю как следует. Решай ребус немедля, тебе говорю!

Ошарашенный Павел вцепился в лопату и замер как вкопанный. Он пробормотал:

— Безумие какое-то. Это же ад.

Савелий, нагружая емкость бетономешалки песком, ответил:

— Ад на земле. Правда, у меня до недавнего времени все было прекрасно. Семья, маленький бизнес, рыбалка… Думал, раскручу дело. Эти… — Савелий махнул в сторону азиатов, выкатывающих из инвентарной баллоны с ацетиленом, — тоже хотели подзаработать. А вот как все вышло. Больше всего боюсь, что жена не выдержит и продаст нашу квартиру. Что будет с ней и ребенком? Лучше я здесь один пропаду.

— Может, все-таки попытаться сбежать. Есть тут какие-нибудь дыры в стене? — спросил Павел, разглядывая бетонное ограждение, которым была обнесена стройка.

— Не знаю, всюду колючая проволока. Я вот забрался в кузов фургона; накрылся там телогрейками. Рассчитывал, вывезут за территорию, выскочу и убегу. Только у них здесь охрана серьезная. На КПП охранники обыскали машину, нашли и притащили к Вахтангу. Тот велел приковать меня к деревянной катушке в ангаре. Устроил себе аттракцион — ножи в катушку кидал. Втыкал их рядом с моей головой. Потом сообщил, что другой раз будет кидать прямо в голову. Чертов псих. Велел прицепить к ноге гирю.

Савелий внимательно посмотрел на Крючкова, поинтересовался:

— Ты-то как здесь очутился?

Крючков не ответил. Он увидел, что к ним мелкой рысцой спешит разгоряченный Игнат Ползунов; Павел еще сильней сжал лопату.

Замахиваясь на бегу хлыстом, обезьянья рожа орала: — Где ты чистишь, ублюдок?! Я чего тебе приказал?!

Павел почувствовал, как в этом орущем на него человеке слились все горести, боль и обиды, которые он успел пережить за последнее время. Он не помнил, как встретил ударом лопаты бегущего, только услышал падение тела. Когда он открыл глаза, перед ним неподвижно лежал Ползунов. За спиной раздался тихий, напуганный голос Савелия:

— Ну, брат, держись. Теперь все… Хана.

На нем была легкая куртка, прикрывавшая маленький автомат Узи, болтающийся в плечевой кобуре под рукой.

Вахтанг зашел в холодный ангар. Приподняв бровь, он оглядел заключительные приготовления к предстоящему действию. В центре ангара охранники неторопливо крепили к струне, натянутой меж двух столбов, алые занавеси. Посередине возвышался деревянный диск от катушки. В диске торчали четыре скобы; его древесина была иссечена огромным количеством вытянутых треугольных дырок и сколов. С обратной стороны диска, в специальном отверстии находился массивный рычаг. Перед странным устройством на расстоянии десяти метров располагалось несколько стульев и стол; на штативе стояла любительская видеокамера, рядом с которой, тихонечко матерясь, суетился плешивый. Он бормотал: — Твою мать, твою мать, твою мать…

Вахтанг подошел к столу и бросил на него тяжелый сверток, внутри которого что-то приглушенно звякнуло.

— Экран не включается, — растерянно уставился на Вахтанга Лука Бенедиктович.

— А зачем тебе камера? — спросил Вахтанг.

— Вепхо велел агитролик снимать.

Вахтанг растянулся в крокодильей улыбке:

— Тебе премию «Оскар» получить нужно?

— Нет.

— А чего нужно?

— Чтобы число просмотров зашкаливало на YouTube.

— Тогда выкинь ее и снимай на телефон. Важно не качество изображения, а содержание, — Вахтанг начал разворачивать сверток, — эффект — чтобы смотрели, боялись и слушались, — он с любовью провел худыми, цепкими пальцами по ножам разнообразных размеров и формы. — Где статист? — не отрывая взгляд от оружия, спросил он.

— Где рыжик? — обращаясь к охранникам, подхватил Лука Бенедиктович.

— Сейчас приведем, — сказал тот, что дежурил возле ворот, когда Вахтанг привез на стройку Крючкова. Охранники спешно задернули занавески и, исчезнув за ними, покинули помещение через боковой ход. Вскоре с той стороны раздались звуки борьбы и угрозы переломать кому-то все кости.

Лука Бенедиктович потер рук и крикнул, чтобы его услышали за занавеской:

— Давайте, быстрее крепите бомжа к колесу.

Тут же у него зазвонил телефон. Плешивый достал трубу, прижал к уху, послушал и произнес:

— Вы уже здесь? Здорово. Мы в ангаре. Идите скорее. Сейчас все начнется.

Завершив разговор, Лука Бенедиктович радостно провозгласил:

— Прибыли зрители! У нас будет самое настоящее шоу!

Через минуту дверь распахнулась. На земляной пол лег яркий солнечный луч. В свете дня в темные недра ангара вошли Чичико, Бичико и Анюта. Чичико показал зубы и со словами: «Как поживаешь, мой дорогой? Рад тебя видеть», пошел навстречу Вахтангу. Тот оставил ножи и, так же оскалившись, распахнул руки. Бандиты обнялись и поцеловались. Бородач весело посмотрел на Бичико и ласково произнес:

— Ну, чего оробел? Иди, поздоровайся с родственником.

Юноша сделал шаг, остановился и с недоверием уставился на убийцу, который ледяными глазами смотрел на него.

— Здрасте, — проговорил Бичико.

Вахтанг ухмыльнулся. Он вытащил из ячейки стилет с треугольным, напоминавшим напильник клинком, положил на ладонь, поднял и опустил, словно прикидывая, сколько тот весит.

— Ну-с, — держа приготовленный к видеозаписи телефон, произнес Лука Бенедиктович и с нетерпением начал топтаться на месте. — Давайте начнем.

— Пойдем, красавица, — Чичико хотел галантно взять Аню под локоток, но она молча вырвалась, подошла к стулу, села. Бичико так и остался стоять, где стоял, раскрыв рот, уставившись на колеблющиеся занавески.

— Итак, — принявший на себя роль оператора и комментатора, заговорил Лука Бенедиктович. — Мы рады продемонстрировать вам финальную часть истории с говорящим названием «Кто в лесу главный». Участники фильма: известный авторитет; по объективным причинам его лицо мы оставим за кадром. И так называемый лох, который посмел… Который посмел… — плешивый осекся, задумался: что тот посмел?

На помощь пришел улыбчивый весельчак Чичико, крикнувший:

— Просто тер пила! Чего тут размазывать?

Плешивый обрадовался удачной подсказке, воскликнул:

— Просто терпила! — взмахнул свободной от телефона рукой и скомандовал: — Занавес!

Охранники потянули веревки. Волнующиеся занавески рывками поехали в стороны. Чичико, громко хлопнув, открыл пакет чипсов.

— Вуаля, — произнес Лука Бенедиктович. Перед ним развернулась картина распятого на колесе человека.

Остававшаяся безучастной к происходящему Аня ахнула. Она узнала Павла Крючкова. Его руки и ноги были привязаны к скобам. Лицо в кровоподтеках. Рот заклеен. В глазах мука и ужас.

— Как настроение, терпила? — не прекращая снимать, плешивый подступил к Павлу и погладил его. — Улыбайся, сейчас вылетит птичка.

Вахтанг согнул и резко разогнул руку. В воздухе просвистело. Клинок зацепил рыжие волосы Павла, пробив насквозь доску над его головой. Это случилось так неожиданно, что плешивый не успел посторониться. Теперь он в страхе разглядывал — цела ли его только что находившаяся в месте вонзившегося в древесину стилета ладонь.

— Вахтанг, ты чего? Предупреждать надо, — произнес побледневший Лука Бенедиктович.

Вместо ответа Вахтанг быстро схватил со стола нож, чье лезвие походило на острие пики и, не прерывая движения, метнул его. Лезвие воткнулось в колесо чуть ниже места, где сходились раструбы ватных штанов.

— Ого! — прокомментировал успевший прийти в себя Лука Бенедиктович. — Хороший бросок.

— Помолчи, — истязатель повернулся к ошеломленному Бичико: — Подойди ко мне ближе, — произнес еле слышно.

Бичико подошел. Вахтанг взял и протянул ему нож:

— Покажи, чему тебя научили.

Бичико замотал головой:

— Я не буду кидать в него.

— Почему?

— Он живой человек.

— Пока живой, — ехидно хихикнул плешивый.

— Заткнешься ты наконец? — рявкнул Вахтанг на Луку Бенедиктовича. Тот притих и боязливо скукожился, будто желая исчезнуть.

Вахтанг улыбнулся, и его улыбка была жуткой.

— Послушай меня… — обратился он к юноше, — сейчас ты будешь кидать в терпилу ножи. Кончай дурку валять. Пора стать мужчиной.

Бичико замотал головой и начал пятиться к выходу.

Убийца продолжил увещевать мягким, вкрадчивым голосом:

— В этом мире властвует тот, у кого зубы длиннее. И, главное, кто не боится, дает себе волю, пускает их в дело. Ты должен решить, кто ты — хозяин судьбы или падаль — ничтожество.

— Я не стану кидать, — ответил Бичико.

— Послушай, Вахтанг, он еще не готов, — снисходительным голосом сказал Чичико.

Вахтанг посмотрел на бородача так свирепо, что тот, моментально замолкнув, вернулся к поглощению чипсов.

— Давай, — проговорил убийца. — Возьми нож.

— Нет, — твердо произнес Бичико.

Вахтанг презрительно плюнул:

— Ты не Зверидзе. Ты тряпка, жалкий, несчастный щенок. Пошел с глаз долой.

Повисло молчание, которое прервал Чичико, сообщив, что ему нужно сходить помочиться. Охранники заявили, что им необходимо вернуться на пост. Вахтанг мрачно ответил:

— Хрен с вами. Валите.

Когда охранники и Чичико удалились, Лука Бенедиктович посетовал, что теперь некому крутить колесо:

— Это было бы очень эффектно. Нужно что-нибудь скреативить. Может, ты ему уши ножами пришпилишь?

— Попробую, — сказал Вахтанг. Он выбрал небольшой нож, взвесил его на ладони и несколько раз замахнулся. Решив, что точности попадания может повредить болтающийся на боку Узи, вынул его из кобуры и положил на стол.

— Замри, а то в глаз попаду, — прицеливаясь, проговорил Вахтанг Павлу. — Сложно попасть, — констатировал он, когда нож вонзился в миллиметре от уха Крючкова.

— Слушай, — не унимался плешивый. — Давай, я воткну, потом подмонтируем. Будет похоже, что это ты сделал меткий бросок.

— Добро, — ответил Вахтанг. Лука Бенедиктович бросился к колесу и, не обращая внимания на раздающиеся из заклеенного рта стоны беспомощной жертвы, начал выдирать воткнутый в доску нож. Плешивый освободил лезвие.

Лука Бенедиктович хотел привести свой ужасный замысел в действие, но какой-то резкий, клацающий звук заставил его оборотиться. Луку Бенедиктовича обдало жаром. На него смотрел черный глаз автомата. Через мгновение он почувствовал, как раскаленные пули кромсают его мягкое тело. Хотел закричать. Вместо крика из его горла вырвались только бульканье и предсмертные хрипы. Он стал давиться собственной кровью.

— Подними руки, сволочь, — с надрывом произнесла Аня, целясь Вахтангу в живот. Вахтанг поспешил подчиниться.

— Парень… — девушка окликнула Бичико. — Возьми нож и освободи человека. — Аня кивнула в сторону деревянного диска.

Бичико, опасливо озираясь на вооруженную девушку и Вахтанга, который злыми глазами следил за ним, приблизился к телу Луки Бенедиктовича. Он поднял валявшийся рядом с покойником нож.

Нужно сказать, Бичико видел, как Аня взяла со стола автомат. Он мог помешать ей — привлечь внимание Вахтанга, но не стал этого делать.

— Мы с Лукой пошутить хотели. А ты его завалила, — произнес Вахтанг. Лицо у него было бесстрастно. Но речь запиналась, голос дрожал от волнения.

— Я знаю, — судорожно дыша, произнесла Aim. Автомат плясал у нее в руках. Было заметно, что она взвинчена до предела и в любой момент может сорваться и расстрелять негодяя.

— Чего ты знаешь? — подступая ближе к столу, как можно спокойней спросил у Анюты Вахтанг.

— Знаю, зачем ты, Вепхо, и такие, как вы, забавляетесь, превращая нормальных людей в перепуганных и на все готовых животных. Но я не животное.

— А кто ты? — отвратительно улыбнулся Вахтанг.

К тому времени Бичико освободил Павла и тот повис у него на плечах.

Сложно представить, что происходило в душе человека, пережившего вечность расстрела. Ему казалось, что он умер и видит происходящее уже после смерти. Его оглушал непрекращаемый гул тысячи колоколов. Крючков отстранил юношу, который тут же спрятался за деревянное колесо, и пошел на Вахтанга, на ходу отдирая закрывавшую рот клейкую ленту.

— Не убивай его. Он вывезет нас отсюда, — крикнула девушка. Ее крик заглушил грохот взрыва. С улицы донеслись звуки выстрелов. Протяжно завыла сирена. Aim посмотрела на дверь, и в этот момент Вахтанг схватил со стола нож. Он распрямил руку. Лицо девушки дрогнуло и застыло с выражением муки, она уронила автомат, обхватила металлическую рукоять. Ее шуба набухла от крови в том месте, куда вонзилось длинное лезвие. Аня медленно опустилась на пол и опрокинулась навзничь.

Павел, будто во сне, прошел мимо Вахтанга, приблизился к раненой, встал перед ней на колени. Он приподнял ее голову. Аня открыла глаза и еле слышно произнесла:

— А ты говорил, что нельзя ничего изменить. Дурачок, дурачок, — несколько раз повторила она.

— Прости меня, — сказал Павел, ощущая, как зябнут кончики пальцев на ее шее. Он начал гладить Анюту, пытаясь согреть, поцеловал в холодные губы. Аня уже не дышала.

Наш герой потянулся, чтобы взять автомат. В следующий миг его рванули за волосы вверх. Он увидел, как дверь распахнулась и в ангар ворвался испуганный бородатый бандит Чичико, который начал кричать, что стройку атаковали войска специального назначения.

— Что с ними, Вахтанг? — в страхе спросил он, глядя на трупы и прижимавшего к горлу Крючкова кинжал младшего брата Зверидзе.

— Не видишь, мертвые они, — прошипел со злостью убийца.

— Нас обложили! Здание окружено! Надо сдаваться, Вахтанг!

— Нет. Мы уйдем. У нас есть заложник. Подними автомат.

Чичико повиновался, схватил Узи, осмотрел оружие, молясь всем богам, запричитал по-грузински.

Из ангара на улицу вышли трое. Вахтанг двигался, прячась за спиной Павла, прижимая к его сонной артерии острую сталь. Рядом семенил бородач с опущенным дулом вниз автоматом. Он панически озирался вокруг и с мольбой восклицал:

— Мы уйдем! Пожалуйста, не открывайте огонь! Не стреляйте!

Солнце слепило глаза. Вокруг все сияло от яркого света. У разбитых ворот тарахтел БТР. Люди в бронежилетах и масках держали под прицелом охранников, стоящих у бетонной стены на коленях.

— Бросайте оружие, — раздался повелительный голос из мегафона.

— Пропустите нас или мы зарежем заложника, — закричал Вахтанг человеку, который командовал, стоя средь вооруженных бойцов. Чичико, крутя головой во все стороны, лепетал что-то нечленораздельное.

Когда троица оказалась у машины Вахтанга, раздался хлопок. Звучно щелкнуло, словно раскололи полено. Крючков заметил, как у его ног веером разлетелись багровые брызги. Что-то тяжелое навалилось. В ужасе заорал Чичико. Перед Павлом мелькнула лицо, превращенное в кровавое месиво. Павел шагнул, закачался и без сознания полетел в темноту.

 

Глава XVI

Человек без прошлого

На окраине города N, в старом парке средь дубов и осин, находилась больница. Известно, что в XIX веке больница предназначалась для бедных крестьян, была построена и содержалась на средства купца 1-й гильдии — золотодобытчика из Сибири. Во время войны в ее стенах функционировал госпиталь. Теперь же она имела статус городской больницы с хирургическим отделением, стационаром и штатом в полторы сотни медицинских сотрудников.

Главный корпус, выдержанный в строгом «казарменном» стиле, в настоящий момент закрывали леса. Его экстерьер разнообразили зримые признаки некогда начатого и не прекращающегося по сей день ремонта. Строители брались латать один край фасада, а на другом, где несколько лет назад проводились восстановительные работы, уже отслаивалась штукатурка. Портик парадного входа был украшен тремя большими колоннами. На них держался широкий балкон, куда выводили две стеклянные двери с потрескавшимися деревянными рамами. Выше дверей, в окантовке наличников, шли окна третьего этажа, еще выше гладкий фронтон двускатной металлической крыши, украшенной закопченными трубами. Главный корпус соседствовал с замысловатой постройкой, имеющей башенку с витым шпилем и жестяной мельницей. Раньше там располагалось психиатрическое отделение. Теперь в его помещениях хранились части разобранных коек, пирамиды матрацев, подушек и шерстяных одеял.

За окнами первого этажа главного корпуса находилось приемное отделение, операционная и реанимация. В холле и коридорах витал вечный запах лекарства и хлорки. О прошедших праздниках напоминали большие вырезанные из бумаги снежинки на стенах и стеклах и два ряда болтающихся у потолка разноцветных гирлянд.

На втором этаже здания была интенсивная терапия, на третьем — общее терапевтическое и неврологическое отделение, а также столовая и кухня.

В семь утра третий этаж оживает. Зажигается свет. Медсестры катят по коридору тележки со всевозможными склянками. Из палат на процедуры выходят больные. С кухни раздается запах готовящейся ячневой каши и вареных яиц. К обеду оттуда, как правило, тянет капустой.

Жизнь неврологического отделения больницы размеренна и предсказуема, как движение маятника в исправных старинных часах. Пациенты (в основном это люди, страдающие радикулитом) заняты чтением беллетристики или смотрением телевизора, реже игрой в карты, еще реже чтением серьезной литературы или партией в шахматы. Временами между больными завязываются и, запутавшись в повседневных деталях, перескакивают с темы на тему беседы «за жизнь». Иногда к больным захаживают друзья и родные. Передав неполезную для восстановления организма еду или фрукты, они тихо выспрашивают о лечении и самочувствии выздоравливающего; посплетничав и обсудив нюансы семейного быта, сообщив о предположительной дате очередного визита, уходят.

Страдающего радикулитом водителя грузовика Мишу Бляблина ежедневно навещает супруга. Она как две капли похожа на мужа. Их можно спутать, если уговорить жену подстричь волосы и вместо юбки натянуть треники.

Миша — добродушный человек средних лет. На его тумбочке красуются упаковки с яблочным и апельсиновым соком. В общественном холодильнике у него лежит курица, сыр «Маасдам», варено-копченая колбаса, пачка кефира и кусок вологодского масла. Запасы больного водителя регулярно пополняет жена. Миша с охотой делится со своим соседом по койке — рыжеволосым парнишкой, страдающим амнезией. Молодой человек забыл, откуда он и как его на самом деле зовут. Не помнит, откуда у него взялся свежий порез на гортани. Плюс у него отмечено общее истощение организма. Кроме медиков, никто к нему не приходит. Потому кусок курицы из соседских запасов для парня не лишний.

Суровый пожилой стропальщик Алексей Мерзляков (ему, как и Бляблину, прописан курс поясничной блокады) полагает, что восстановлению памяти юноши может способствовать обильная сытная пища. Он отдает бедолаге свои яйца и масло за завтраком, ревностно контролируя, чтобы тот все это съел. Он же стал величать потерявшего память больного Денисом, пояснив: «Был у нас в цехе Денис Иванов. Такой же рыжий».

Новоиспеченный Денис понимает, что это не его настоящее имя, но откликается. Ведет себя тихо. Безмолвно лежит на кровати или смотрит в окно на занесенные снегом тропинки, петляющие между серо-зеленых осин.

Однажды Михаил рассказал о поездке к Черному морю на поезде, где ему все очень понравилось — пиво, пальмы, море, купейный вагон… Денис, дослушав повествование соседа, неожиданно сообщил, что жил на вокзале. Более того, он предположил, что родился на этом вокзале. Все последовавшие за признанием вопросы заводили Дениса в тупик. Он ничего не мог вспомнить.

В результате обследования повреждений мозга у парня не обнаружили. Ему был поставлен диагноз — возникшая в результате перенесенного стресса диссоциативная амнезия. Врачи надеялись, что память молодого человека восстановится сама собой. Но перед персоналом больницы стояло два острых вопроса — как разыскать его родственников и куда его можно перенаправить. Занимать койку в этой больнице по объективным причинам Денис больше не мог.

Лечащий врач, которого, к слову, звали Геннадий Степанович, говорил с заведующим отделением Николаем Ильичом:

— Вы же понимаете, что ни о каком амбулаторном лечении на вокзале не может быть речи. Его состояние ухудшится. О выздоровлении нечего и думать. Оказавшись в таком состоянии на улице, он скорей всего замерзнет в какой-нибудь подворотне.

Николай Ильич — худощавый, дряблый старик с тонким носом и узким, сплошь покрытым морщинами лбом, объяснял:

— Ваши слова ничего не изменят. Да. У пациента потеряна память. Сколько подобное состояние продлится, предположить невозможно. По всем остальным показателям он здоров.

Видя скептически покривившиеся губы Геннадия Степановича, Николай Ильич повысил голос:

— У нас на каждую койку очередь. Держать Дениса в больнице нет оснований. Здесь, как понимаете, не гостиница.

— Не знаю, — промолвил Геннадий Степанович. — Никто из коллег его к себе не возьмет. Есть надежда, что милиция установит личность Дениса. Его фотографию отправили в информационный центр при МВД. Может, покажут по телевидению.

— Вот пусть милиция подыщет ему хороший приют, пока его родня не найдет. Он ведь сохранил все навыки; может сам за собой ухаживать, — заключил Николай Ильич и, уже сам отчего-то смутившись, добавил:

— Думаешь, у меня нет сердца? Просто на меня тоже давят — главврач, устав заведения, постановления, инструкции… В общем, необходимо, чтобы завтра вопрос с Денисом был как-то решен.

После разговора с заведующим отделением Геннадий Степанович заскочил в сестринскую. Там он застал медицинскую сестру Надежду, которая листала журнал «Тещин язык», пила чай и доедала обсыпанный сахарной пудрой большой сладкий пончик.

— Надежда, завтра мы выписываем Дениса — мальчишку из палаты… — он назвал номер палаты. — Нужно приготовить вещи. Посмотри, чтобы у него все было в порядке с одеждой.

На полном красивом лице медсестры засверкали добрые глаза. Надежда вскинула брови, расплывшись в улыбке:

— Неужели нашлись родственники Дениски?

— Нет, — хмуро обрубил врач.

— Куда же его? — опешила медсестра. — Больного на мороз выгоним? Куда он пойдет?

— Куда… Куда… Раскудахталась, — с раздражением сказал врач. — Без тебя разберемся куда. Ты вот чего, — Геннадий Степанович нахмурился, — проверь его одежду. Я Денису завтра шапку меховую принесу, перчатки толстые и шерстяные носки. Повнимательней посмотри. Может, еще чего нужно.

— Да ему нужна забота и уход, — произнесла Надежда, ставя чашку с остывающим чаем на стол.

— Давно такими умными стали? Рассуждать все горазды.

Надежда продолжала пристально наблюдать за Геннадием Степановичем; тот неожиданно для себя начал оправдываться:

— Это не моя инициатива. Думаешь, я такой бессердечный? На меня тоже давят. Есть постановление, устав, распоряжения руководства… Очередь из пациентов, которые не могут ждать. Здесь, в конце концов, не приют, а больница.

— Получается, мы для своего парня ничего сделать не можем, — сказала, надувшись, Надежда.

— Ну вот и возьми его к себе домой. Если муж пустит, — серьезным тоном предложил Геннадий Степанович.

— И возьму, — с жаром ответила медсестра. — С мужем мы как-нибудь договоримся.

— Вот и отлично! — воскликнул врач. — Главное, не забудь, что я тебе говорил.

Закончив разговор, Геннадий Степанович вышел из сестринской. Многое крутились у него в голове в тот момент. И периодически вылезало нелепое именно потому, что не требовало никаких доказательств соображение, что врачи тоже люди, а не святые. Можно бескорыстно любить своего ближнего, делать все, чтобы облегчить его боль и спасти жизнь. Но есть некая грань. И за гранью стоит прокаженный. И ты не отдашь себя целиком для его исцеления, не снимешь последней рубашки, не угробишь карьеру, не согреешь его своим телом. Хотя бы потому, что дома тебя ждут любимые жена и дети. Они тоже болеют. Им, как и другим людям, необходимо тепло, забота, внимание, сытная и здоровая еда.

Геннадий Степанович вновь с нехорошим волнением вспомнил, как в отдаленные девяностые собственноручно вышвырнул на тридцатиградусный мороз полумертвого бездомного человека. Произошло это так.

Ночью в больницу доставили тело бродяги. Он неподвижно лежал в коридоре приемного отделения на каталке.

Как выяснилось, прохожие вызвали трупоперевозку, чтобы с автобусной остановки увезли замерзшего бомжа. Однако по дороге в больницу обнаружилось, что он не мертв, а только вусмерть пьян. Дежурная сестра оставила окоченевшее существо в холле у батареи. «Пусть оттаивает», — решила она и ушла. С таким контингентом особенно не возились. Кому охота раздевать, омывать и осматривать уродливое, кишащее вшами, зловонное, трижды никому не нужное тело.

Так и лежал бомж без присмотра, смирный и безобидный, пока не пришел в себя.

Дежуривший в предновогоднюю ночь Геннадий Степанович примчался на грохот и крики медицинской сестры и охранника, которые перемежались с визгом и животным рычанием бродяги.

Как оказалось, тот, очнувшись, сполз с больничной каталки и, ведомый известным инстинктом, прополз в перевязочную. Там, в темноте, взломал стеклянные шкафчики, выпил несколько пузырьков антисептического и бриллиантового зеленого раствора, уснул на полу, предварительно все заблевав.

Битва с бомжем была беспощадной. Позеленевший бомж метался по помещению, опрокидывая на ходу стеклянные шкафчики, стерильные ванночки, хирургические инструменты и склянки с лекарствами, не прекращая при этом блевать. Охранник и медсестра зажали его в угол, но бомж не сдавался. Он стащил с ноги свой ботинок, обнажив ступню с отгнившими пальцами (возможно, они еще оставались в ботинке), и принялся им отбиваться. Люди шарахались от него, а он озлобленно и победоносно рычал.

Геннадий Степанович бесстрашно кинулся на бомжа. Он схватил пьянь за шиворот и, подгоняя пинками, потащил к выходу. Бомж боролся за жизнь, упирался. На помощь врачу поспешил больничный охранник. Вдвоем они выволокли на улицу и оставили лежать на снегу обессиленного дебошира. Бросили и ушли.

Геннадий Степанович до сих пор помнил, что чувствовал он тогда. Кроме естественного омерзения, он испытывал непреодолимое возмущение и ненависть к этому орущему матом, зловонному, рыгающему существу. Он не мог сострадать ему. Ему было жалко себя. Конечно, приняв решение учиться на медика, он понимал, что больные к нему попадать будут разные. Человек в белом халате не должен делить больных на плохих и хороших. Всем нужно оказывать помощь. Но… Он вдруг остро представил, как мир на самом деле жесток, непригляден. Все беспробудно и печально. И, главное, нет справедливости. Когда три месяца не получаешь зарплату. Когда вместо новогодних подарков делишься с благоверной беспокойными мыслями, где раздобыть средства на жизнь, где у кого-нибудь что-нибудь перезанять. Когда вместо поощрения или пусть даже благодарного слова получаешь вот «Это».

Но до сих пор Геннадий Степанович не мог забыть происшествие. Его мучила совесть, ведь он переступил известный моральный закон для всех и клятву: творить милосердие и добросовестно оказывать помощь любому терпящему боль человеку. Как-то он поделился своими переживаниями с коллегой. Тот усмехнулся и веско заметил: «Был еще вариант — перепоручить заботам милиции разбушевавшегося бомжа. Правда, в таком случае его ожидал еще более страшный финал. А еще я знаю, в некоторых больницах их брата раздевают и отпускают — оставляют в холодном помещении на сквозняке на каталке. Утром никого лечить не надо. Околевшего бродягу везут прямо в морг. Такая практика, между нами, бывает. Вот так».

Оказавшись в ординаторской, Геннадий Степанович подошел к телефону и набрал номер городского отделения милиции, сотрудники которого занимались установлением личности рыжего парня. Там сообщили, что работа ведется, но, к сожалению, пока не принесла результат. Посоветовали отправить потерпевшего в приют для бездомных.

— А какой лучше? — спросил Геннадий Степанович. — Чтобы условия были нормальные. — На другом конце провода замялись с ответом, потом посоветовали выбрать, какой больше понравится.

— Исчерпывающе, — заключил врач.

Лишь только он успел положить трубку, как в двери ординаторской появилась Надежда. В руке она сжимала измятую почерневшую визитную карточку.

— Смотрите, что в кармане джинсов нашего мальчугана нашла, — она протянула картонку врачу. — Может быть, там знают Дениса?

— Сейчас выясним, — ответил врач. Он набрал номер, указанный на визитке. Его немного коробило, когда он, здороваясь, обратился к священнику, называя его по имени с приставкой «отец», ведь Геннадий Степанович всю жизнь был атеистом; у него никогда не было духовного отца.

Геннадий Степанович долго описывал приметы страдающего амнезией молодого человека и ситуацию, в которую тот попал. В конце разговора он несколько раз повторил:

— Хорошо, хорошо, хорошо, — и попрощавшись, взглянув на Надежду, разочарованно пожал плечами. — Чуда не произошло. Священник сказал, что затрудняется вспомнить нашего потеряшку. Возможно, кто-нибудь из волонтеров, раздающих еду на вокзале, общался с Денисом до того, как он потерял память. В общем, священник посоветовал привезти его на вечернее собрание в храм. Оно как раз будет завтра вечером.

— Так, нужно действовать, — воскликнула Надежда.

— Да, — ответил Геннадий Степанович. — Осталось решить, кто его отвезет. Давайте подумаем…

В ординаторскую нерешительно заглянул медбрат Сидор Дроздов. В присутствии врачей Сидор чувствовал себя очень скованно и неуверенно. В нем просыпался комплекс неполноценности. Заметим, что в голове у Сидора был жуткий бардак. Он вечно все путал и забывал. Зато в обществе медсестер мог позволить себе несусветные вольности и разнообразные шалости. Его мысли обычно крутились вокруг пикантных мест женского тела. Он частенько отпускал пошлые шуточки на волнующую его изощренное воображение тему. Медсестры не оставались в долгу. Подтрунивали над Дроздовым и, не стесняясь, садились на шею. По негласному соглашению на Сидоре ездили, сваливая на него не требующую умственных усилий работу. Если Дроздов начинал выкобениваться, ему учиняли жестокую интеллектуальную порку. Подобная экзекуция сопровождалась угрозами разжаловать неуча — сделать его санитаром. После порки Сидор становился как шелковый и все выполнял. Все были довольны. И он, видимо, не сильно переживал.

— Сидор, — строго сказала Надежда, — ты зачем родственникам пациента Кусайко сказал, что его завтра выписывают?

Оказавшись под взглядом Геннадия Степановича, Дроздов окончательно оробел, заморгал глазами, изображая то ли испуг, то ли удивление, пробормотал:

— Не говорил я им этого. Я сказал, что выписка будет завтра. В смысле выписной эпикриз дадут завтра.

— Вот почему ты вещи своими именами не называешь? — продолжила нападать медсестра. — Родственники, между прочим, домой уехали, а Кусайко в больнице оставили. А он у нас лыжник — еле тапочки по коридору таскает. Самостоятельно не уедет. Что будем делать? Такси вызывать?

Сидор был бы рад ответить какой-нибудь оригинальной с налетом скабрезности шуточкой, но его сдержало присутствие врача.

— Косяк, косяк, — не унималась Надежда. — Чувствую, если так дальше пойдет, быть тебе утконосом, коллега.

Дроздов разозлился и испугался, потому что угроза была произнесена медсестрой в присутствии вышестоящего персонала. А это, по его мнению, было уже против правил.

— Чего ты меня клюешь? — обиженно заговорил он. — Я виноват, по-твоему, что эти родственники все путают.

— Угу, — ехидно улыбнулась Надежда, — кто-то у нас новокаин с адреналином попутал, не помнишь? Кто у нас главный путальщик в отделении, а?

Дроздов готов был заплакать от горькой обиды: говорить о таких вещах, когда рядом врач! Пламенно ненавидя Надежду, Дроздов завопил:

— Ну давай, я им позвоню, попрошу, чтобы вернулись, забрали своего деда Кусайко.

Надежда махнула на него рукой:

— Успокойся, я им уже позвонила.

Все это время молчавший Геннадий Степанович обратился к Дроздову:

— В общем, так… Завтра во второй половине дня нужно отвезти страдающего амнезией пациента из палаты… — он назвал палату, — к восьми часам вечера вот сюда.

Врач протянул записанный на бумажке адрес:

— Передашь больного священнику отцу Федору.

— В церковь, что ли? — наморщив лоб, уточнил Сидор.

Врач ответил:

— Да. Передашь с рук на руки. И выписной эпикриз, — врач заглянул в затянутые поволокой глаза робкого Сидора.

— Хорошо, — произнес Сидор. — Доставлю. Главное, чтобы этот парень не начал чудить. А то поехал однажды с таким… Ему по дороге приспичило залезть на дерево, чтобы покормить птиц…

— Сидор, — прервала медбрата Надежда, — хватит трепаться. Ступай к старшей сестре, получи лекарства и пациентам раздай.

Черная бездна владела им, наверное, несколько сотен тысяч лет. Возможно, так выглядел до своего сотворения мир. Такое, не поддающееся описанию место, где все перемешано, неразделимо. Сфера за гранью понятий и образов, лишенная формы и смысла — область без радости и наслаждений, без боли и скорби — неизъяснимое Все и оно же Ничто. Он был там, пока не пришел в себя.

Сначала он увидел светлое поле, потом все куда-то исчезло; когда он снова проснулся, ему показались галечно-серые стены и выбеленный потолок. Рядом с ним что-то жужжало и двигалось. Доносились неясные голоса. Он попробовал встать, но вслед потащился прозрачный шнур.

Павел снова упал на подушку. Его понесло, закружило, и он растворился в черной дыре, где провел несколько суток. То ли бодрствовал, то ли спал. Кто-то к нему подходил и что-то ему говорил. Но он не хотел ничего понимать. При малейшем усилии воли начинала болеть голова. Ему было все безразлично. Только черная бездна притягивала к себе. Там было забвение — блаженное успокоение. Все, что приходило извне, не имело никакого значения.

С каждым новым пробуждением предметы вокруг приобретали более отчетливые очертания. В них скрывалась боль и тревога.

Человек в белом халате, склонившись над ним, спрашивал:

— Вы можете назвать свое имя?

Павел молчал.

— Вы помните, где вы живете? Еде ваш дом? У вас есть родные?

Он боялся звука своего голоса. Боялся что-то разрушить. Не знал, что отвечать.

— Итак, — говорил, обращаясь к кому-то, человек в белом халате, — состояние больного стабилизировалось. У парня сильное посттравматическое расстройство. Переведите его в палату неврологического отделения. Пусть дальше наблюдается там.

Так Павел Крючков оказался среди страдающих радикулитом и нарушениями мозгового кровообращения пациентов больницы. Он понимал, где находится. Но как он попал сюда? Павел ничего не мог вспомнить из своего прошлого. Между тем оно, без сомнения, существовало. Он знал, что там прячется ужасное — какое-то безликое чудовище. Событие, о котором совершенно невозможно думать. Реальность казалась ему какой-то сомнительной, словно вырезанной из картона декорацией: люди, предметы, парк за окном — все было ненастоящим — искусственным. Когда Павел смотрел на себя в зеркало, он видел незнакомца, чье тело покрыто синяками, а шея плотно обмотана бинтом, под которым шрам. Он знал о себе только то, что он рыжий. Когда он касался себя, ему представлялось, будто у него не пальцы, а длинные, острые спицы.

Утром и вечером Павлу давали таблетки, которыми он давился, но без сопротивления глотал. Однажды его усадили на кресло-каталку и привезли в комнату, где стоял маленький телевизор с пультом; от пульта тянулись тонкие провода.

Доктор стал надевать ему на голову сетку. Павел сжался в тревоге, вцепился в подлокотники кресла. Доктор непринужденно спросил:

— Вы помните, почему у вас порезана шея?

Крючков почувствовал неописуемый страх. Чудовище было рядом. Он стал задыхаться, рванул ворот футболки, потом вскочил, оттолкнул доктора и, вылетев из кабинета, побежал по коридору, в конце которого в изнеможении повалился на пол. Несчастного подняли и, взяв под руки, притащили в палату, где вкололи успокоительное.

Так он и жил. Мирился со всем, что его окружает, не заглядывал в прошлое и не думал о будущем. Пока сосед по палате не разговорился о железной дороге и поездах. В сознании Крючкова отчетливо нарисовалась картина — зал ожидания, ряды железных сидений, рояль, множество незнакомых людей, пункты питания. Он вспомнил, что жил на вокзале.

Медики хотели услышать детали его биографии, и он с готовностью их передал. Правда, добавил, что не уверен: возможно, это только приснилось.

Все вокруг называли Павла Денисом. Крючков откликался на незнакомое имя. Ему было все равно. Ведь даже если Крючкова назвали Павлом, это вряд ли что-нибудь изменило. Каждый раз, закрывая глаза, он оказывался в небытии, где царила пустота.

В ту ночь впервые с момента его пребывания в больнице Крючкову привиделся сон. Огромный, с пятиэтажный дом высотой, незнакомец с рыжими развевающимися на ветру волосами протянул ему пистолет и каким-то свистящим, словно точили металлическую болванку на токарном станке, голосом провозгласил:

— На нож!

Крючков принял послание. Он проснулся и долго смотрел на белеющий в темноте потолок. Накануне Павлу сказали, что его выписывают из больницы. Что теперь будет с ним, он представить не мог.

На следующий день после обеда Крючкову принесли одежду: ботинки с валашками, шерстяные носки, два толстых свитера, пуховик, шарф цветов флага Ямайки, меховые перчатки и шапку-ушанку. Заявив, что на улице холод собачий, медсестра настояла, чтобы Павел все это сразу надел. Во внутренний карман пуховика ему пихнули выписной эпикриз, в руки всучили пакет с провиантом, собранным сердобольными соседями по палате. В хорошо натопленном помещении Крючков моментально покрылся испариной. Лечащий врач Геннадий Степанович объяснил, куда его собираются отвезти, пожелал удачи. Медсестра Надежда отменяющим всякое сопротивление движением сунула ему тысячу рублей.

— Денис, — сказала она, — если там не помогут, я тебя заберу к себе, пока ты не поправишься. Помоги тебе Бог. — Медсестра перекрестила Павла.

Крючков замер, раскрыв рот, как оказавшаяся на берегу рыба.

— Что с тобой? — обеспокоенно уставилась на него медсестра.

Помедлив, Крючков произнес:

— У меня есть мать. Только я не помню, где она живет.

— Господи, ты подумай еще, может… — Надежда погладила Павла по голове.

— Я не знаю, — в мучении, зажмурив глаза, сказал Павел.

— Все, нам пора. По дороге припомнишь, — засуетился Сидор Дроздов. Ему было жарко в верхней одежде, он спешил очутиться на свежем воздухе.

Медсестра строго проговорила:

— Сидор, гляди, чтобы все было в порядке. Позвони, когда отведешь Дениса к священнику.

— Сударыня, не сумлевайтесь, — подражая характерному произношению лакеев времен Александра Островского, ответил Дроздов и, уже обращаясь к Крючкову, проговорил: — О чем задумался, парень? Вперед.

Так началось новое перемещение Павла. Он понимал, что благополучный исход возможен, если удастся восстановить свою память. И те, с кем ему приходилось встречаться до трагического происшествия, могли ему очень помочь. Пока же он сам себе был чужой. Врачи говорили: некоторые явления способны напомнить о прошлом. Существовала надежда. Ведь в его сознании возрождались знакомые образы: места, лица людей. Только все они были подобны осколкам. Обстоятельства жизни опирались на домыслы. Еде находится правда, где вымысел, могли подсказать только значимые воспоминания.

Переступив порог больничного корпуса, Сидор воткнул в уши наушники-«капли» и быстро пошел в направлении города.

На улице было морозно. Снег скрипел под ногами. За почерневшими деревьями погруженного в сумерки парка печально догорал день.

Крючков неотступно следовал за спиной сопровождающего. Временами Дроздов оборачивался и, видя, что Павел не отстает, прибавлял ход. На подступах к железнодорожной станции они чуть не бежали. Но, оказавшись на станции, им пришлось еще сорок минут перетаптываться с ноги на ногу и размахивать руками. Мало того, мозгодробильная музыка чуть не вынесла Сидору мозг. Он не мог выключить плейер, потому что не хотел лезть за пазуху своего пуховика на морозе. К тому же похожая на грохот отбойного молотка смесь оглушающих звуков вызывала у Сидора согревающие телодвижения. Он перестал себя мучить, только когда ввалился в теплый вагон.

Дроздов и Крючков устроились на лавке. Отсутствие раздражающих ритмов наполнило душу Сидора сладостным успокоением, которое подтолкнуло затеять со своим спутником разговор.

— Глянь, какая краля сидит. Сладенькая она, правда? — шепнул Сидор Крючкову и кивнул в сторону рассевшейся на соседней лавке девицы.

Крючков посмотрел на молодую брюнетку, которая увлеченно листала журнал, и кивнул.

Дроздов одобрительно усмехнулся:

— Во… А у тебя когда-нибудь баба была? Или ты тоже не помнишь?

Раскрасневшееся на морозе лицо Павла засветилось еще ярче, стало пунцовым. Он потупился в сильном смущении.

— Ну и реакция, — наблюдая за Павлом, весело констатировал Сидор. — Слушай, а ты уверен, что ты не этот? Ден, ты, часом, не голубок?

Крючков не ответил.

Дроздов продолжал разглагольствовать.

— Потеря памяти тоже разная бывает, — сообщил он. — У старых маразматиков вследствие склероза. Или, положим, отравили человека — подсыпали в спиртное клофелин или димедрол, или по голове настучали. А у тебя вроде и травмы никакой не было.

— Говорят, не было, — ответил Крючков.

— Рассказывали, что ты был рабом, — не унимался Дроздов.

Крючков закусил губу и отвернулся от приставучего Сидора.

— Не помню, — мрачно произнес он, разглядывая проносящиеся огни фонарей за окном.

— Хочешь прикол? — спросил Сидор и, не дождавшись согласия Крючкова, начал рассказывать: — У нас в группе в медицинском колледже учился один парень, который носил женскую одежду. Не юбки там или колготки… Хотя их, может быть, тоже. А просто нацепит женское пальто и начинает всех уверять, что оно унисекс. Короче, эдакий мегапродвинутый голубок. Один нормальный — правильный — парень как-то раз говорит: «Сегодня наш пидорсити с женской сумкой пришел. Показался бы он в таком виде у нас на районе, его бы враз отпинали». Мы его спрашиваем: «Кто такой пидорсити?» А он отвечает: «Это мужик, который одевается в бабское белье». — «Трансвестит что ли?» — спрашиваем. Парень говорит: «Точно! А то приклеилось какое-то пидорсити. А я чувствую, что говорю чего-то не то».

Дроздов внимательно посмотрел на Крючкова, пытаясь определить, какое впечатление произвела его «смешная» история. Павел принужденно улыбнулся.

— Видишь, и у нормальных людей заскоки бывают, — поучительно заключил Дроздов. Медбрат скрыл, что тем самым «правильным» парнем, который жил в гомофобном районе, путал слова, создавая нелепые речевые гибриды, на самом деле был он.

Когда к ним подошли контролеры, Павел безропотно оплатил проезд за двоих и полагающуюся в таких случаях надбавку к стоимости. После чего в кармане нашего героя осталось пятьсот рублей от тысячи, которой снабдила его медсестра Надежда. Сидор был очень недоволен, что они попались.

— Надо было убежать, — переживал он.

В Москве в привокзальном кафе Сидор купил два чебурека, съел их и потом еще разорился на пачку жвачки, жалуясь на омерзительный привкус чебуречного сока.

— Из говна делают здесь чебуреки, — недовольно кривясь, сообщил Дроздов.

Под напоминающим бумеранг козырьком входа станции метро «Красносельская» разыгралась такая история.

Дроздов наскочил на знакомую — пухленькую, розовощекую девушку Марту. С ней в студенческом доме отдыха в прошлом году Сидор встречал Новый год. Началось бесконечное перечисление светлых моментов веселой и разухабистой пьянки: ныряние в сугробы, распитие джина-тоника с Дедом Морозом, совместный стриптиз и спанье под столом. Толстушка и Сидор периодически брали себя за живот и разражались громкими звуками: «А-га-га… О-го-го…» В их воспоминаниях чаще других упоминалась некая Катя, вызывавшая у Сидора чувство восторга. Очевидно, она покорила его своей сексуальностью и раскрепощенностью, к примеру способностью без всяких стеснений прилюдно пописать в слепленный из талого снега горшок.

Когда Сидор услышал, что Марта как раз дожидается Катю, он забеспокоился. Начал расспрашивать: что те намереваются делать.

— Не знаю пока, — отвечала Марта. — Еще подумаем. Но уж точно не кино.

— У меня здесь дело небольшое, — Дроздов с ненавистью посмотрел на стоящего чуть в стороне Павла. — Нужно его проводить. Подождете?

— Долго ждать не станем, — вскинула брови Марта.

— Блин, блин… — забубнил угнетенный боязнью упустить перспективную встречу Дроздов.

— А что, парень сам не дойдет?

Сидор сквозь плотно сжатые губы втянул обжигающий холодом воздух и обратился к Крючкову:

— Слушай, тут совсем рядом. Вон отсюда хорошо видна церковь. Короче, ступай туда и никуда не сворачивай. В церкви найди священника. Как его, черта? — Сидор вынул из кармана бумажку, посмотрел и продолжил: — Отец Федор. В общем, отдашь ему эпикриз. Он с тобой там разберется.

— Хорошо, — смиренно ответил Крючков.

Павел дождался зеленого сигнала светофора и пересек Краснопрудную. Дальше начиналась Нижняя Красносельская улица с перекинутым через железнодорожные пути мостом. Навстречу Крючкову гремел освещенный нутряным светом трамвай. Справа на другой стороне моста торчала церковная колокольня, слева над обрывом тянулся старинный из красного кирпича дом.

Павел начал спускаться с моста по лестнице со стороны кирпичного дома. Перед ним в темноте возник незнакомец.

Вид у незнакомца был непримечательный — обыкновенный мужчина, каких много: среднего роста, сорокалетнего возраста. Заурядной внешности тип, если не считать шрам, который пересекал его худое лицо. Мужчина встал на проходе.

— Вот мы и встретились, — проговорил он.

— Я вас не помню, — сказал Павел мужчине.

Тот спокойно ответил:

— Зато я помню, кто ты такой.

Павел обернулся. Он увидел темные фигуры людей. Эти люди смотрели на него в ожидании, словно он их задерживал.

— Узнаю, узнаю, — кивал мужчина со шрамом. — Только я тоже… — он замолчал, порылся в карманах, достал сигареты, закурил и продолжил: — Куда ты идешь… Тебе туда не надо. Видишь дом? Только там тебя никто не ждет.

— И вам известно, кто я? — спросил Крючков с недоверием.

— Конечно, — улыбнулся неизвестный со шрамом. — Я знаю, кто ты. Сейчас ты — никто, — он расправил сутулые плечи, хмыкнул, вновь помолчал, после чего патетически произнес: — Ты получишь настоящее — гордое имя. Хочешь знать — кто ты? Следуй за мной. Глаза гипнотизера заглянули в самое сердце Крючкова.

 

Глава XVII

Лев Троцкий дает Павлу новое имя

Крючков шел в окружении толпы незнакомых людей. Ему стало спокойно, когда он огляделся и внезапно почувствовал, что эти товарищи с ним солидарны, что можно расслабиться и подчиниться чей-то движущей воле; мир кажется многим понятней и проще, когда ты не задаешься вопросами, а просто шагаешь в толпе. Группа спустилась по косогору оврага. Крючков оказался в необозримой по ширине чаше равнины, где, тускло блистая в прожекторном свете, тянулись десятки железнодорожных путей.

Спутники Павла безмолвствовали. Похоже, они были погружены в какое-то странное состояние задумчивости или, скорей, настороженности, словно ожидали чего-то пугающего, смертельно опасного. Вдалеке, перед высоченными стенами погруженных во тьму зерновых элеваторов, расстилалось огромное треугольное поле, куда устремлялись рельсы и обрывались в его центре чернеющей непонятной конструкцией. Дорога стала забирать чуть левее. Однако Крючкову удалось разглядеть очертания объекта. Это были покореженные останки вагона, который, подобно рухнувшему самолету, торчал из занесенной снегом земли. Его просвечивающиеся насквозь окна были похожи на дыры; единственная уцелевшая вентиляционная труба-гриб на краю крыши напоминала деформированный в результате горения хвост, добавляя правдоподобия сходству со сбитым бомбардировщиком.

— Хорошая работа, — нарушил молчание незнакомец со шрамом, указывая Павлу на останки вагона.

— Что это? — спросил Павел.

— Это офисный центр криминального короля трех вокзалов, — объяснил тот. — Был бой. Не наш. Мы только смотрели из укрепления. Во время штурма бандиты попытались прорваться сквозь оцепление и открыли огонь из крупнокалиберной пушки. Только что они могли противопоставить ракетам с термозарядами. Их поджарили в бронированной капсуле, как цыплят в доменной печи.

В разговор вмешался человек с лицом, напоминающим козью морду, который проникающим в самую душу сопрано проблеял:

— Главаря загрызла моя собака на палке. Так будет точнее. Моя палка сгубила мразь-ублюдка. Теперь он кормит мутантов-червей в безымянной могиле на мусорном пустыре около стен элеваторов. Не стоит присваивать то, чем не в состоянии управлять.

Спутники Павла вновь погрузились в молчание. Тишину нарушали только скрежет и погромыхивание движущегося в отдалении состава и скрип покрытого копотью снега под десятками топчущих ног.

У кромки пустынного поля стояли бочки с мазутом. Емкости подогревались огнем громко шипящих горелок. Над всем этим клубился едкий, удушливый чад, который, смешавшись с паром отдушин теплоцентрали, образовывал своеобразную мантию, прятавшую за собой детали запутанных и переплетенных между собой технических коммуникаций.

Это была мертвая зона, где ничего не росло, кроме жмущихся к бетонным стенам растений с куцыми зонтиками. К бочкам с мазутом выдавался изгиб гигантской трубы, через которую была перекинута сваренная из толстых металлических прутьев лестница.

— После вас, — сказал человек со шрамом, пропуская Крючкова вперед к лестнице.

Павел нерешительно взялся за холодные прутья. Он поднялся на пару ступеней и посмотрел вниз. Под ним стояли в ожидании мрачные люди. В сумраке блистали их похожие на раскаленные угли глаза. Крючков снова остро почувствовал, как на него давят, он понял, что всех задерживает. Тогда он пополз вверх.

С вершины трубы его взору открылись железобетонные коробы, которые висели в холодном тумане, струящемся над заполненным канализационными стоками рвом. Железобетонные коробы походили на фантастическую цитадель мрачного замка.

— Вот мы и пришли, — сообщил человек со шрамом, когда оказался рядом с Павлом на вершине трубы. — Это зона отчуждения. Место, где собираются люди, верные долгу.

Те, кто ведет непримиримую и святую борьбу. Ходи, ходи.

Павел живо задвигал конечностями. Он спустился по ту сторону трубы.

Оказавшись на краю рва, Крючков обнаружил, что толпа сопровождающих куда-то исчезла. Рядом с ним остался только человек со шрамом и козлорожий. Человек со шрамом вынул из кармана пальто оплетенный красной кожей варана рожок и продудел в него. Тут же в щели окна ближайшего блокгауза замигал огонек. Из недр вынырнула фигура ребенка, который проворно метнулся к парому и, наматывая на специальное колесо трос, переправился к прибывшим. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это не ребенок, а стареющий карлик с искривленным злобно ехидной гримасой лицом. Павел подумал, что за такой омерзительной мимикой карлик скрывает какие-то слишком стыдливые, терзающие душу мысли. Такое бывает с калеками, которые сознают, что им неоткуда ждать помощи, милосердия и понимания, поэтому, будто кому-то в отместку, уродуют себя еще сильней.

— Все ли спокойно в лагере, Карл? — обратился к карлику мужчина со шрамом.

— Спокойно, как в гостях у покойника, — сообщил карлик Карл. — Вот ведь бывает, горишь, а на тебя даже не смотрят или, того хуже, нос воротят, что испускаешь зловоние, в смысле, смердишь… — Карлик пристально осмотрел Павла, спросил: — Откуда сей фрукт? Чего-то я его меж нами не помню.

— Человек наш, — изрек человек со шрамом.

— Ну и образ. Во сне увидишь, топором не отмахаешься, — освещая Крючкова фонариком, заключил карлик. — Не обижайтесь. Что есть, то и нужно есть, — примирительно добавил он.

Человек со шрамом улыбнулся и помотал головой, показывая Павлу, что на слова Карла не стоит обращать внимания.

Все четверо направились к железобетонному коробу, на крыше которого Павел заметил двух ополченцев. Их очертания были размыты туманом. Но Павлу удалось разглядеть, что один из них, повернувшись спиной к трубе, смотрит в бинокль в сторону города, а другой держит дисковый пулемет Дегтярева, поводя его длинным, с внушительным пламегасителем дулом из стороны в сторону.

Внутри блокгауза в полу обнаружилась дыра лаза, откуда тянуло теплыми испарениями — заплесневелой, тлетворной сыростью разверстого склепа.

— Ходи, ходи, брат, — проговорил человек со шрамом оторопевшему Павлу.

И Павел пошел.

Он спустился в каменный мешок, откуда тянулся узкий тоннель. Из отдаленного помещения, там, где тоннель поворачивал, в утробу лаза падала полоса света. Отчетливо доносились голоса спорщиков:

— Я говорю, нужно идти до конца. Решительно все равно — сколько придется заплатить за победу!

— И что потом? — вопрошал оппонент. — Вы отчаянный материалист. По-вашему, загробной жизни не существует. Что вы получите после своей смерти?

— Я не думаю о себе. Пусть мое тело съедят на помойке черви-мутанты. Плевал я на такую жизнь. Я не жалкая тварь. Мне не хочется существовать без победы.

— А я думаю. Думаю о себе! Думаю о будущем своих детей!

— Поэтому вы готовы пресмыкаться перед режимом! — злорадно и торжествующе заявил искатель победы.

— Нет. Я готов бороться. Только хочу знать за что. И хватит, в конце концов, передергивать. Вы еще не испытали потерь, которые пришлось пережить мне. Лишь только я задаюсь вопросом, что будет потом, так меня тут же обвиняют в трусости и отступничестве.

— Сомнения — ваша ахиллесова пята.

— А ваша ахиллесова пята — разум, — едко заметил оппонент. — Наведите порядок у себя в голове, прежде чем других проверять на вшивость.

— Во как, соратник, вы перешли на личность! Отлично!

Уже готовых сорваться на откровенные оскорбления спорщиков отвлекло появление четверки во главе с Павлом Крючковым. Оказавшись в помещении, наш герой смог разглядеть присутствующих в интерьерах, заставленных старой сработанной из ДСП мебелью. Посередине комнаты на гнутых ногах красовался изящный ободранный столик с помойки. Рядом с ним в продавленном кресле восседал сухопарый молодой человек с длинными лоснящимися волосами, в пенсне на изящном с большими крыльями носом. Молодой человек кутался в просторный матросский бушлат. В руке он сжимал наполовину опустошенную бутылку пива «Охота». Напротив него на диване сидели двое. Один из них поразил Крючкова своим неподобающим для сего места видом. Это был одетый в респектабельный костюм господин с крупным, высоколобым, украшенным аккуратной бородкой лицом. В противовес похожему на медведя основательному соседу щупленький человечек с востреньким подбородком, тонкими усиками и живыми, бегающими глазами напоминал обеспокоенного грызуна. Он постоянно ерзал, нервно подергивался, демонстрируя на своем узком лице то одну, то другую гримасу. Порой маленький человек успокаивался, замирал с выражением напряженного сосредоточения, потом снова вскидывал брови, облизывал губы, хмурился, дулся, передавая палитру самых разнообразнейших чувств.

Недра освещались самодельными лампами из стреляных гильз, которые чернили копотью низкий свод потолка, озаряя пространство приглушенным мистическим светом. В углу на крюке была подвешена просторная клетка с воркующими голубями.

В закутке Павел заметил еще одного персонажа. Он тихо ворочался в куче тряпья. Там, где кончался край ватного одеяла, выглядывала увенчанная вязаной шапкой небритая и обрюзглая физиономия. Она сияла нежно-розовым цветом в мигающем пламени, что весело пыхало из растворенной топки печки-буржуйки.

Взгляды обитателей блиндажа были направлены в сторону вошедших. Человек со шрамом хмыкнул и, подрагивая плечами, подошел к столу:

— Где Хазир? — спросил он.

— Ушел на задание, — ответил патлатый.

— Известия были?

— Нет.

— Значит, задерживается, — озабочено пробормотал обладатель шрама. — Я вижу, у вас тут какие-то прения, крики… Будто вы позабыли, какие задачи решаем и что за цели ставим перед собой. Печально, что мне приходится напоминать. Как правильно заметил Влас, мы боремся за победу. Хотя… — человек со шрамом помедлил, оглянулся на Павла и, энергично, по-ленински, зажестикулировав, заговорил: — Позвольте представить — БОЧ 090211. Наш новый брат по оружию.

— Довольно странное имя, — заметил бородатый господин.

— БОЧ расшифровывается как «биологическая особь человека». Имя, как понимаете, временное. Скоро соратник получит новое — гордое имя. Только его еще нужно заслужить, — человек со шрамом торжественно оглядел всех присутствующих.

— Жертва режима? — спросил Влас.

Человек со шрамом опустил веки и с упоением протянул:

— Да. — Потом вздрогнул, раскрыл глаза и, обращаясь к Павлу, продолжил: — Хочу, чтобы вы познакомились с верными делу соратниками. Сразу поправлюсь, их много, поэтому только с теми, кто здесь присутствует. Влас Жебрунов — бедный студент, активист и подпольщик — входит в основу ядра «Фронта сопротивления». Жарко желает переменить мир к лучшему. В сущности, как и все здесь присутствующие. Михаил Аскольдович Пень — владелец фабрики по производству нанобудильников.

— Бывший владелец, — вставил респектабельный бородач, поблескивая золотой булавкой на шелковом галстуке.

— Благодаря продажным чиновникам был совершен вероломный захват его производства. Предприятие ликвидировано. Как вам известно, сейчас не в цене честный труд. В здании бывшего предприятия захватчики благоустроили офисный центр… Анастас Галустян, — объявил человек со шрамом, указывая на сидящего рядом с бородачом маленького человека, — бывший сотрудник разгромленного предприятия, теперь безработный. С Карлом… — человек со шрамом показал на карлика, — вы уже познакомились. Бафомет…

Козроложий наклонил голову, показывая, что речь ведется о нем.

— Активист, верный приверженец «Фронта сопротивления»… Реликтовый бомж, — человек со шрамом махнул в сторону копошащегося в углу персонажа, — достался нам вместе с блокгаузом. С его слов, приполз сюда по подземным ходам с трубы, что за Ярославским вокзалом. Труба, как вам, наверно, известно, там и здесь — одно неразделимое целое. Ну и, собственно говоря, я — Лев Троцкий, офицер ГРУ. Патриот. Вхожу в секретную группу верных соратников, которые не забывают о чести и долге. Я один из немногих, кто продолжает борьбу с элементами, разрушающими нашу великую Родину… Итак… Прикрываясь личиной государственных интересов, власть имущие совершают неслыханные по своим масштабам диверсии. На территории России работают тысячи прачечных, где отмывают народные средства. В итоге. Дороги разбиты. Оборонительный комплекс развален. Промышленность и деревня в руинах. Застой. Безработица. Те же, кто честно работает, бедствуют, за копейки продавая свой труд. Все важные сферы общественной деятельности оплетают коррупционные сети. Вымогание взяток и круговая порука. Чиновничий беспредел. Они не строят, а разрушают. Ведут себя как оккупанты, наращивая миллиарды на заграничных счетах. А все для того чтобы сладко жиреть, испражняясь в золотой унитаз непереваренной черной икрой, покупать себе «Майбахи», яхты и виллы на побережье!

Оценивая произведенный своим выступлением эффект, Лев Троцкий обвел взглядом слушателей. Все молчали под жестким, гипнотическим взором как завороженные.

Наш герой сильнее сжал кулаки. В его ушах продолжал звучать обличающий голос оратора, по спине снизу вверх ползли леденящие кольца. Крючков почувствовал, что в его сердце вливается освежающая, придающая сил, справедливая злоба.

— Вы знаете кое-что, — продолжил выступление Троцкий, — но только наполовину. Мои источники подтвердили, что по всей территории России установлены генераторы страха и парализаторы воли. Их действие направлено на вырождение населения страны. Там, на верху, не заинтересованы в нашем присутствии. Вы спросите, зачем это нужно? Ресурсы земли истощаются. Альтернативной энергии не найдено. Братья… — Троцкий выдержал паузу и трагическим тоном продолжил: — Грядет смертоубийственный голод. Традиционная война — мероприятие затратное. Поэтому тайно внедряются новые высокотехнологичные методы. В частности, психотронное оружие Доз-1953000105-6. Речь идет о секретном заказе — о сговоре с тайным всемирным правительством главных чиновников нашей страны.

Душа Крючкова пылала от гнева. Внезапно ему стало понятно, кто виноват во всех его бедствиях.

— Это они, они, твари, — беззвучно повторял он.

Тут оживился и заговорил бывший хозяин завода будильников Пень:

— Вот так дела. Ну, про зомбоящик мы в курсе. Неужели еще и генераторы?

Лев Троцкий развел руками, ответил:

— Технологии развиваются, особенно если их финансируют хозяева денег.

— Смерть гнидам, — коротко заявил Бафомет.

— Мы знаем о скрытой и беспощадной войне, — вещал Троцкий. — И мы с вами сила, готовая противодействовать. Наши подрывники ведут неустанную борьбу. Уже проведено несколько подготовительных акций. Но главное ждет впереди. По итогам социальных исследований, результаты которых хранятся в глубоком секрете, народ нас поддерживает. Когда мы нанесем блистательный по эффекту удар, огни народного недовольства зажгутся по всей стране! И мы наконец возьмем власть в свои руки.

— Может быть, нужно начать с ликвидации генераторов и парализаторов? — предложил Пень. Ища поддержки, он пристально посмотрел на безработного специалиста. Тот в знак согласия затряс головой.

Пню возразил студент Жебрунов:

— Это мелочи. Удар должен быть сокрушительным, приводящим в смятение. Иначе ничто не помешает их восстановить.

Троцкий погрозил пальцем кому-то на потолке и произнес:

— Парализаторы и генераторы могут еще пригодиться. Когда мы получим контроль и потребуется некая форма стабильности.

— Хорошо, хорошо. Когда же настанет светлое будущее? — не унимался бывший заводовладелец.

— Снова дискуссии, — проворчал недовольно студент.

— Я только желаю услышать ответ на вопрос. И не постесняюсь его повторить.

— Мы не планируем дожить, — неожиданно проскрежетал Карл.

Повисло молчание. Какое-то время можно было слышать только шипение горящего масла в стреляных гильзах и воркование заточенных в клетке голубей.

— Наша цель — уничтожить привилегированное сословие чинуш и отдать власть народу, — произнес Троцкий. — Мы добиваемся справедливости. А справедливость — это благо для всех.

— Соратник Лев, соратник Лев, — послышалось за спиной у Крючкова. Из тоннеля вышел приятный мужчина с большим капитанским биноклем. Его открытое лицо было задорно и вместе с тем озабоченно. Было видно, что мужчина долгое время стоял на морозе. Волосы, выбивавшиеся из-под шерстяной шапки, а также воротник зипуна искрились от приставшего льда. — Прибыло сообщение, — бодро объявил он.

— Давай его сюда скорее, — засуетился Троцкий.

— Там стремянка нужна. Голубь сел на алюминиевый провод и приморозил к нему лапки. Нужно достать. А так ему не оторваться. Лапки примерзли.

Мужчина с биноклем стремительно заскочил в темный проем, который располагался в стене против тоннельного хода. Через мгновение он выскочил оттуда со складной лестницей. Он снова скрылся в тоннеле. Лев Троцкий, Бафомет, Карл и Влас пошли за ним.

Павел тоже решил выйти из подземелья. От духоты или отчего-то еще у него ужасно разболелась шея. Ему захотелось глотнуть свежего воздуха, а заодно оглядеться. В тоннеле человек со шрамом подождал его.

— Мы используем почтовых голубей для передачи шифровок, — подмигнул Павлу Лев Троцкий. — Технические средства связи находятся под контролем подвластных спецслужб. Приходится прибегать к старым способам.

Крылатый посыльный трепыхался на алюминиевом проводе, натянутом между мачтой крыши железобетонного короба и колокольней заброшенной старообрядческой церкви. Провод использовался, чтобы раскачивать на колокольне увесистый молот. Молот трахал в обрубленный рельс; раздавался протяжный звон. Так подавался сигнал в случае тревоги.

— Сейчас мы тебя освободим, потерпи, — приговаривал человек с биноклем, которого звали Андрей Жданов.

Карлик, придерживая стремянку, бормотал:

— Такая, значит, его планида — терпеть. Потерпит, потерпит и сдохнет.

Когда голова Андрея оказалась рядом с несчастным пернатым, он снял теплые меховые перчатки, нежно сжал в кулаках морщинистые голубиные лапки и начал их греть.

— Записка на месте? — крикнул Лев Троцкий.

— Все в порядке, на месте, — доложил Андрей.

Крючков на какое-то время выпал из окружавшей его суеты и погрузился в свои размышления. Неописуемый вихрь самых разнообразнейших мыслей переполнял его разум. «Вот же в чем дело. Получается, что выхода нет. Парализаторы стерли мне память. Надо мной поработали — эти подонки в правительстве, что превращают народ в стадо безвольных ничтожеств, подавленных страхами зомби. Но кто я на самом деле, кто-нибудь даст мне ответ?» Он запрокинул голову и посмотрел на черное небо. Он никогда еще не видел звездное небо в Москве. Он понял, что миллиарды светящихся точек в тот самый миг непроизвольно, не по своей доброй воле вспыхивают и потухают в непознанной, бесконечной Вселенной. И он так же бездарно, бесследно исчезнет.

Кто-то обнял его за плечо. Павел услышал тихий и непривычно, до странности, ласковый голос. Это был голос человека со шрамом (как оказалось, на крыше остались только они):

— Сколько героев желает великой судьбы. Сколько их было — тех, кто не смог довести до конца свое славное дело. Скажи мне, что главное в жизни?

— Я не знаю, — ответил Крючков.

— Знаешь, только забыл, — поправил Лев Троцкий. — Главное в жизни — это победить. Победить жалкого, ни на что не способного раба в себе. Но для этого нужно противостоять могущественным, беспощадным, уничтожающим силам. И если потребуется, принести себя в жертву. Только тогда ты превращаешься из твари дрожащей в богоподобного властелина судьбы. И тебе не страшна смерть. Ты можешь дрогнуть, сказать, что еще не готов. Можешь сдаться на милость поработителям. Но… Чего люди больше всего боятся? Нового шага. Нового собственного слова. Это война духовная. И если ты дрогнешь… Если раб победит, за всем этим тебя поджидает духовная смерть. Медленное разложение — эскапизм. — Троцкий замолчал, убрал свою руку с плеча Павла, достал и закурил сигарету. Шрам белой нитью подрагивал на его суровом лице.

Павел не знал, что такое «эскапизм», но не стал уточнять. Ему хотелось выяснить другие, волнующие его вещи.

— Послушайте, мне нужна помощь. Вы сказали, что знаете, кто я. Я ничего не помню из своего прошлого. Мы ведь уже где-то встречались?

Лев Троцкий кивнул и ответил:

— Встречались. Только это не имеет значения.

— Почему? — удивился Крючков.

— Потому что прошлое не имеет значения. Наше прошлое — полная горести и унижения черная бездна. А впереди новая светлая жизнь. И встретят ее только те, кто пойдет за мной. И уйдет следом. — И тут человек со шрамом начал рассказывать много, быстро и проникновенно. Он прижимался лбом ко лбу Павла, шептал ему, словно на исповеди. Речь его была искренней, такой, что невозможно было ему не поверить. Потом он оттолкнул Павла и быстро ушел, спустился с крыши, исчез за бетонными стенами.

Павел остался один. Он стоял и слушал отдаленные звуки живущего города, вдыхая холодный чад испарений. Теперь только звезды были его свидетелями.

Когда Крючков вернулся в уютный блиндаж, его поджидал ужин. Соратники деловито распорядились содержимым пакета с провизией, которую принес с собой Павел. Яблоки, сыр, колбаса были аккуратно нарезаны и уложены горочками на деревянной доске. Тут же лежали хлеб, зубчики чеснока и очищенные головки репчатого лука. Пряники с джемом, изюм были по-братски поделены. Для общего угощения был выставлен огромный пакет карамелек.

Влас снял с печи котелок с громко булькающей гороховой кашей, поставил на стол, где уже каждый самостоятельно накладывал себе в миску наваристое и душистое кушанье.

Тепло расслабляло и дарило приятное ощущение покоя. За едой поминутно вспыхивали и затухали несодержательные разговоры.

— Лучше, чем в Куршевеле, — облизав ложку, произнес Андрей Жданов.

Михаил Аскольдович, который был, видимо, сыт, потому не ел гороховой каши, вопросительно посмотрел на Андрея.

— Если намерзнешься, горячего хорошо навернуть, — пояснял Андрей, расплываясь в довольной улыбке.

Разделавшись с кашей, соратники наполнили жестяные кружки крепким, заваренным по-походному, в котелке, чаем. Общее умиротворение в этот счастливый момент достигло апогея. Вокруг раздавались только прихлебывания с долгими, жаркими выдохами и хруст разгрызаемых карамельных конфет. Беззубый реликтовый бомж бросал карамельки в кружку и растворял их в кипятке. Вокруг него распространялся волнующий аромат барбарисок. Лев Троцкий оказался на удивление охоч до конфет и за чаем готов был съесть чуть ли не весь пакет.

Отужинав, Андрей Жданов нацепил свой зипун, повесил на шею бинокль и отправился на ночное дежурство. Вскоре нарисовался его напарник — печальный огромного роста мужик. Глаза мужика были пусты, уголки губ опущены вниз. Несмотря на свой относительно молодой возраст, он был абсолютно сед. Великан поставил в углу рядом с дырой подземного хода длинный, с человеческий рост, пулемет и, не раздеваясь, плюхнулся на табурет, принялся есть. Низко склонившись над миской, мужчина жадно захватывал ложкой остывший горох. Не разжевывая, он проглатывал кашу и через минуту опустошил миску, вытер ее мякишем хлеба до блеска. Потом переставил табурет к печке, сел на него, повернувшись спиной ко всем. Великан широко расставил торчащие из-под шинели обутые в валенки ноги, протянул озябшие руки к жару, затрубил носом и забормотал что-то нечленораздельное. К великану приблизился крадучись карлик, похлопал по плечу. Они о чем-то доверительно заговорили. Влас Жебрунов увлекся разгадкой кроссворда. Михаил Аскольдович и Анастас Галустян затеяли партию в шахматы. Реликтовый бомж задремал на кушетке. Если не брать в расчет отсутствие хозяйки, отдых подпольщиков походил на вечер в тесном кругу семьи.

Лев Троцкий предложил Павлу осмотреть подземные коммуникации.

— Я покажу тебе, как мы живем, — сказал он. — Пойдем.

В смежном помещении за стеной находилось спальное отделение. Туда выходил покатый, покрытый асбестом бок трубы теплоцентрали. К потолку на крюках были подвешены полосатые гамаки.

Из спальни небольшой переход приводил в туалетную комнату — помещение с щелью между железобетонными плитами. Куда вела щель, было неясно. Возможно, под перекрытием пряталась бездонная пропасть. Периодически из щели доносилось тихое грохотание. Иногда потоки восходящего теплого воздуха вздымали и выкидывали то, что валилось в прореху между железобетонными плитами.

Павел заметил в стене узкого тоннеля массивную, обитую стальными листами, дверь.

— Что там? — спросил он у Троцкого.

— Совещательный кабинет.

— Мы его тоже посмотрим?

— Позже как-нибудь, — ответил Троцкий. — На самом деле там ничего интересного нет.

Троцкий увлек Павла на верхний уровень и показал занесенную снегом кладовую, где в клетках хранились продукты. В теплом отделении кладовой стояли мешки с картофелем, банки с крупами, закатки с огурцами, грибами и разнообразным вареньем. Все это было упрятано за мелкоячеистой металлической сеткой, спасавшей провизию от крыс и мышей.

После отбоя соратники (те, кто не был в дозоре) умылись, почистили зубы и заняли гамаки. Карлик на цыпочках подошел к стреляной гильзе, которая стояла на полке стены, и накрыл мокрой тряпкой горящий фитиль. Теперь спальню освещал только слабенький огонек от лампадки под самодельным сколоченным из грубых досок киотом. В киоте, Павел знал, прятались изображения революционных вождей, ушедших, по словам часто прибегавшего к ярким метафорам Троцкого, «ввысь».

Мерно покачиваясь в гамаках, мирно спали соратники. Только, пытаясь устроиться поудобней, крутился бывший владелец завода, производившего нанобудильники, Михаил Аскольдович Пень.

Павел бодрствовал. Приятная истома расплывалась по его телу. Ему было тепло и спокойно. Когда он закрывал глаза, перед ним возникало лицо человека со шрамом. Он смотрел на Крючкова добрым всепонимающим взором. В ушах Павла звучал его ласковый голос: «Пусть сейчас тяжело. Брат мой, друг мой. Верь мне: впереди ожидает нас новая, яркая жизнь. Мы построим страну, где не останется места страданиям. Лучшее ждет впереди. Спи. Спи».

Карлик подходил к белому обнаженному телу Крючкова, лежащему под ослепительно ярким прожектором на мраморном белом столе. Тело героя было огромным, его ноги уходили за пределы стола и рельсами через окно уползали в соседнюю комнату.

— Мы вставим рубины в глазницы, — тихо скрежетал карлик, — набьем твое чрево соломой, льняными очесами и благоуханными травами. Спи. Спи.

 

Глава XVIII

Подпольщики

Павел провел у подпольщиков трое суток. Все это время он был под наблюдением «старших товарищей», которыми представлялись Лев Троцкий и Бафомет. Если же те были заняты или отсутствовали, за Павлом приглядывал Карл.

Лев Троцкий вызывал у Крючкова чувство симпатии и любопытства. Улыбался разведчик не часто, но приветливостью, доверительностью и неподдельной душевной ясностью располагал к себе. Еще Павла пленяли его рассказы. Троцкий распространялся о засекреченных видах оружия, методах организации диверсий, типах и технике обустройства схоронов и засекреченных наблюдательных пунктов, способах выживания в экстремальных условиях и многих других интересных вещах.

Когда человек со шрамом заводил разговор о предателях горячо любимой им Родины (это случалось нередко), голос его повышался, речь становилась эмоциональной, полной волнующих оборотов и ярких метафор. В такие моменты Лев Троцкий рубил яростно воздух ладонью и обличал и грозил. В словах человека со шрамом чувствовалась личная боль, которая передавалась Крючкову, и он всецело был солидарен с ним. Наш герой внимал ему завороженно и не мог возразить. Троцкий вещал:

— Посмотри, куда ведет нашу страну это циничное, не верящее ни во что, не ценящее ничего, кроме личного обогащения, правительство. Эти прохвосты любой идее не дадут стать могущественной. Ее обесценят, обесцветят, заразят разложением и выкинут на помойку. Вот так. Так… Они врут, что мы якобы завербованы тайным врагом нашей Родины и являемся слугами мировой закулисы. Что все наши действия происходят с подачи Госдепа. Но неужели не ясно, что мы самостоятельно выбрали путь и спустились в подполье. Мы не зависим от помощи мировых воротил, которыми часто пугают их же друзья в подвластных им СМИ. Наши руки чисты. Кроме вводимого в заблуждение народа, мы никому не должны. И люди не слепы. Смотри. Вызывающие только жалость потуги спасти то, что было построено при социализме, выдаются за достижения. И чем тут можно гордиться?! Промышленность разрушается. А все награбленные у народа богатства передаются в Стабфонд — цепкие лапы того самого гнусного американского ростовщичества. Бизнес продажных чиновников связан с отмывкой награбленных средств и офшорами. Цена ему — миллионы загубленных человеческих судеб и жизней. Требующие модернизации заводы ветшают и закрываются за неэффективностью. Люди страдают от произвола, упадка и безработицы. Да только обычные люди там наверху никому не нужны! Теперь же ты видишь: наше нелегкое время требует непримиримой борьбы. Ты тоже жертва, — неожиданно ласково объявил Троцкий. Обильно посыпав вологодское масло, размазанное на подрумяненной корочке белого хлеба, сахаром, он угощал самодельным пирожным Павла, произнося зачем-то: — Аминь.

Карлик Карл оказался не таким уж противным и злым, как, впервые встретив его, решил Павел. Правда, славным карлика Карла назвать было тоже нельзя. Он был, скорее, печальный и странный. Целый день скрежещущим, как тяжелая дверь на заржавленных петлях, голосом мог разглагольствовать о горестях и несчастьях людей. К примеру, начинал рассказывать о торнадо, в подробностях разрисовывая самые разнообразные формы гибели жертв:

— Вот… Подкинуло эту, полную жизни, розовощекую, длинноногую, с прекрасной грудью и очаровательным личиком девушку прямо в дорогостоящем автомобиле и пронесло по воздуху триста метров… Потом машину плавненько опустило на землю. Все цело. А она (девушка) во время полета кричала и подавилась жвачкой. Потом, уже на земле, — судороги, в агонии расцарапанная наманикюренными коготочками тонкая шея, выпученные глаза — медленная и мучительная смерть.

Или:

— Открыл молодой, атлетического телосложения мужчина с симпатичной мордашкой дверь… А оттуда огненный вихрь. Кожа на лице симпатяги мгновенно обуглилась, затрещала, пошла пузырями…

Павел затыкал уши, чтобы не слышать подробности страшного повествования. Когда он убирал от покрасневших ушей руки, карлик, довольно хихикая, говорил:

— Ничего плохого в смерти нет. Она всех уравняет.

Карлик дружил с угрюмым великаном Кузьмой Купидоновым. Кузьма практически ни с кем, кроме карлика, не общался.

Один раз Крючков набрался смелости и поинтересовался, как Купидонов оказался в подпольной среде.

— От меня ушла жена. И все, — произнес Купидонов. — Мне нужна моя Кармангоция. И там, где живет глупая теща, улица, названная в мою честь.

Влас Жебрунов был бунтарем и яростным оппозиционером. Имея в запасе огромное множество где-то вычитанных изречений, он постоянно спорил с Пнем, который не был сторонником радикальных решений, предлагал все продумать и взвесить. Влас частенько обвинял Михаила Аскольдовича в нерешительности и приверженности к бесчеловечному либерализму. В такие моменты только тонкий психолог Лев Троцкий мог их угомонить.

Отец трех детей, безработный специалист по сборке нанобудильников всегда выступал на стороне Михаила Аскольдовича. Галустян никогда не ввязывался в перепалку, но молчаливо кивал, соглашаясь с бывшим своим руководителем. К подпольщикам Анастас попал под влиянием Пня, проявив беспрецедентную верность. Может, у Галустяна имелся другой — скрытый и никому неизвестный мотив. Павел знал, что сам Пень не одобряет подобное поведение бывшего своего подчиненного:

— Шел бы ты отсюда домой, — говорил он.

Анастас только мотал головой в ответ.

Бывший системный администратор Жданов Андрей казался, пожалуй, самым веселым членом подпольной общины. Его привлекало и радовало крепко сплоченное благородными целями братство соратников. Андрея прельщала опасность. Он готов был пожертвовать всем ради верных товарищей. С его слов, он боролся за правду и справедливость, считал себя пламенным идеалистом. Без высокого, незапятнанного идеала для Жданова жизнь была пуста.

И наконец Бафомет. Он был действительно пренеприятнейший тип. С ехидной козлиной рожей, в красном колпаке, с паскудными глядящими в самую душу глазенками, в которых, казалось, искрами прыгают бесы. От него струился омерзительный, непонятного происхождения сернистый запах. Руки были грубые, ногти обгрызенные и грязные.

Вместо зубов — почерневшие редкие пеньки. Одним своим видом он приводил Павла в состояние трепета и недоумения. Своими повадками и сдобренной специфическими выражениями речью он смахивал на закоренелого уголовника. Если другие подпольщики называли Крючкова соратником или товарищем, Бафомет всегда с каким-то презрением кидал ему:

— БОЧ.

И все его обращения к Павлу звучали приказом:

— Куда пошел, малахольный? Ну-ка, стоять.

Или:

— Возьми щетину и надрай пол в парашной.

Крючков неоднократно ловил себя на желании треснуть чем-нибудь очень тяжелым этого Бафомета.

Козлорожий имел своеобразное хобби. Поздним вечером он выдувал заунывные трели на флейте из человеческой берцовой кости. Печальный мотив раздавался под гулкими сводами и разносился по запутанным темным переходам. И все тогда навевало уныние, становилось гнетуще и неприветливо. Никому, кроме карлика, это игранье не нравилось.

Хотя все терпели. Только карлик потирал руки и скалился в некрасивой усмешке, когда душа цепенела в недобром и суеверном предчувствии, что всех ожидает неотвратимый и, возможно, бесславный конец.

Однажды Павел спросил у Троцкого, почему он и другие соратники терпят гадкого Бафомета?

Троцкий подумал, видимо подбирая слова, и чуть погодя, проговорил:

— Понимаешь, каждый играет в нашем непростом деле какую-то роль. Ты удивишься, но Бафомет незаменимый товарищ. Он решает большие задачи и по-настоящему предан идее. Раньше он был цветником. Цветник — это бомж, который живет на теплотрассе. У него большая сноровка и опыт. Он решителен, дерзок и смел. Внешность его, конечно, не очень располагает к себе. Ты слово «скатол» знаешь?

Павел не знал.

— Это элемент распада белка в навозе. Именно он придает зловоние фекалиям. Так вот, скатол незаменим в парфюмерии. Просто необходимо ввести его в композицию, смешивая с определенными компонентами, чтобы создать дорогие духи. Всякий может приносить пользу. Нужно только уметь контролировать и правильно задавать направление.

Троцкий осекся, кашлянул и добавил:

— Не надо делить соратников на плохих и хороших. Каждый привносит что-то свое. У нас у всех общая цель.

Уже с утра в подполье началось ощутимое оживление. Приходили какие-то незнакомые люди. Лев Троцкий встречал их и надолго уединялся в потайном кабинете. Иногда туда заходил Бафомет. Было известно, что он пользуется у человека со шрамом особым доверием. Все соратники были возбуждены ожиданием серьезного дела. Великан, заложив руки за спину, слонялся из угла в угол и о чем-то сам с собой говорил. Влас несчетное количество раз брал и через минуту в изнеможении отбрасывал от себя сборник сканвордов. Карл неожиданно пропел какую-то старую добрую (а это было в высшей степени странно) песенку. Реликтовый бомж никак не мог в беспокойстве принять удобную позу на мягкой подстилке у печки, а в обед, сославшись на отсутствие аппетита, отказался есть. Все знали, что стоят на пороге большого события. Но никто никому не задавал вопросов на этот счет. Никто ни о чем не гадал. Все ждали вечера.

Впервые за нашим героем никто не следил. Угнетенный царящей в стенах подземелья нервозностью Павел подумал: «Ну вас в болото», без сопровождения поднялся наверх. Выйдя на улицу, он, обернувшись, заметил на крыше железобетонного блока Андрея, который, приветствуя, помахал рукой. Крючков растянулся в натужной улыбке и помахал Андрею в ответ. Какое-то время наш герой мерз, стоя на заснеженной груде битого кирпича. Ему захотелось пройтись дальше укреплений, выйти из зоны и пошататься по городу. Он уже хотел осуществить свое желание в одиночку, как мимо него проследовал Михаил Аскольдович Пень.

— Вы в город идете? — спросил Крючков.

Михаил Аскольдович вздрогнул и произнес:

— Да. Иду в город за продуктами.

Вид у бывшего заводовладельца был помятый, невыспавшийся; он горбился, прятал в воротник посиневшие от суточной небритости щеки.

— Можно мне с вами пойти? — поинтересовался Крючков.

Михаил Аскольдович болезненно прищурил глаз, словно прицелился, немного подумал и настороженно проговорил:

— А ты один?

— Один.

— Ну хорошо. Пойдем.

Соратники переправились на пароме на другую сторону рва, достигли трубы, перелезли через нее и потопали вдоль забора в сторону площади. Под эстакадой третьего транспортного кольца они нырнули в прореху отогнутой секции металлического ограждения; Пень окинул взглядом Крючкова и с интонацией, подразумевающей нечто среднее между вопросом и утверждением, произнес:

— Хочешь вернуться обратно.

— Я? — переспросил Павел. — А вы разве нет?

— Нет. С меня хватит. Я не намерен более в этом участвовать. Лев Троцкий сражается с чудовищами, но он и есть чудовище.

— Постойте, — серьезно и подозрительно сказал Павел. — Почему вы так говорите? Лев Троцкий — хороший человек. Он борется за правое дело. Вы же сами ненавидите коррупционеров.

— Вы его плохо знаете.

— Троцкого?

— Да. Я ненавижу коррупционеров с тех пор, как у меня отобрали мой бизнес. Я приехал в Москву из маленького городка; денно и нощно трудился и создал с нуля свое производство. И меня, кто честно работал, лишили всего. У меня забрали не только мое предприятие, но и весь смысл жизни. Сначала под смехотворным предлогом арестовали весь мой товар. Потом обанкротили и обобрали до нитки. Со мной обошлись несправедливо. Тогда я не знал, куда мне бежать, и пришел сюда. Отомстить хотел им, понимаете? Только теперь… Теперь мне все равно. Моя жена и дети в опасности. Люди Льва Троцкого хотели взять их в заложники. А вы еще ему верите…

— У меня не было оснований не верить… — Павел замолк. Внезапное соображение всплыло в его возбужденном новыми переживаниями разуме. Память отчетливо подсказала, как, вернее, зачем он очутился в Москве.

— Я тоже приехал сюда за работой. Хотел зацепиться здесь, — пробормотал Крючков, оглядываясь на какого-то случайного прохожего.

— Анастас признался, что у него такая же, как и у меня, ситуация. Его семью взяли в заложники, — продолжал быстро, сбивчиво, на ходу говорить бывший заводовладелец: — Это война всех против всех, где каждый хочет играть по своим правилам. Троцкий выбрал дорогу террора. Но я не хочу — не хочу проливать кровь. И вы… Бегите, бегите отсюда, пока не поздно. Он тролль, льстец и лжец — очень страшный. Вы видели Бафомета — убийцу и провокатора. Он у Троцкого такой не один. Есть Хазир — свинорылый палач. Хазир расправляется с теми, кто захотел покинуть организацию!

— Откуда вам это известно? — спросил, опомнившись от поразившего его озарения, Павел.

— Вчера ко мне попал ключ к расшифровке. Я читал его сообщения. Вы бы видели, что он за человек. Да он и не человек. От него пахнет адом! Вижу, вы мне не верите. Скажите, если Лев Троцкий такой замечательный, зачем ему подобная компания нужна?

Крючков припомнил слова человека со шрамом: он говорил, что Бафомет — незаменимый товарищ для каких-то заданий.

— Каких?! — всплеснув руками, воскликнул Пень.

— Я не знаю.

— Троцкий твердит, — поскальзываясь на желтом обледенении около рельсов, продолжал тараторить Пень, — что желает построить страну справедливости и всеобщего равенства. А я утверждаю: у каждого зла есть мотив, но не может быть оправдания. Если строить страну справедливости, прибегая к террору, любому террору, я вас уверяю, не бывать такой светлой стране!

Здесь, как ни распинался бывший заводовладелец, в душу Крючкова прокралось сомнение. Чем более говорил Михаил Аскольдович, тем менее наш герой ему верил. Возможно, сработала некая установка, которую талантливый гипнотизер внедрил в подсознание Павла. К тому же его предупреждали, что многие гады станут подпольную организацию поливать грязью, будут обвинять в самых страшных грехах. Вот и этот расстроенный Пень поссорился вчера с Бафометом или захотел больше, чем ему полагается…

— Знаете что, — резко, с брезгливой усмешкой, произнес Павел, — вы ни во что не верите. Я вас презираю. И возвращаюсь обратно. Идите вы дальше одни.

Михаил Аскольдович ахнул и дернулся, будто ошпаренный. Очки на его переносице перекосились. Он глядел ошарашено. Крючков повернулся и зашагал не оборачиваясь. В нем бурлила злость и досада на эту жалкую и ничтожную личность — подлого Пня, оговорившего его верных товарищей. «Жлоб, ничтожество, тварь», — в бешенстве приговаривал Павел. Сердце Крючкова яростно колотилось в груди. В какой-то момент рассудок начал мутиться, в глазах потемнело. Он даже хотел подобрать попавшуюся ему на ходу арматуру, догнать Михаила Аскольдовича и жестоко избить.

Волнение в душе поутихло, когда он приблизился к стенам блокгауза. Павел поймал себя на соображении, что на удивление сильно поддался безумному негодованию. Когда он проник в блиндаж и увидел соратников, появилась назойливая и неотвратимая мысль: что он делает среди этих людей? Он приехал в столицу, чтобы устроиться на работу, а не участвовать в какой-то неясной войне. «Что со мной? Кто я? Зачем мне все это надо?» — спрашивал он себя.

Распаренный Карл с трудом тащил на плече мешок, сквозь рогожу которого проступали фрагментарные очертания автоматов Калашникова. Карлик заскрежетал:

— Поднимайся скорее наверх. Нужно машину помочь разгрузить.

Проигнорировав карлика, Крючков отправился в туалет. По дороге он видел приоткрытую дверь, за которой располагалась секретная комната. Из помещения не доносилось ни звука. Похоже, там никого не было.

В клозете Крючков снял штаны, опустился над щелью на корточки, покряхтел.

Потаенный кабинет не давал его мыслям покоя. Случай был подходящий. Павел решил все для себя прояснить.

Наш герой заскочил в кабинет. Внутри ничего необычного. По стенам расставлены старые стулья, большой гардероб, шкафы картотеки. Стол, на котором разложена карта Москвы с линиями и кружочками, нарисованными красным и синим фломастером. Тут же подшивка — скрепленная витой проволокой пачка бумаги. На заглавном листе крупным размашистым подчерком выведено: «Крючков Павел Георгиевич. Досье».

— Господи, господи! — тихо воскликнул Крючков, услыхав приближающиеся по коридору шаги. Он бросился к гардеробу, распахнул его дверцу, шагнул в просторные деревянные недра, стукнулся о подвешенные на крючке кости скелета. Чтобы не закричать, сунул себе в рот кулак, вцепился до крови зубами, зажмурился и затих.

В кабинет зашли люди. Павел не мог их разглядеть, но по голосам узнал Троцкого и Бафомета. Был еще третий — незнакомый Крючкову. Пришельцы захлопнули за собой тяжелую дверь и заговорили.

Бафомет:

— Скоро приедет Хазир.

Троцкий:

— У нас все готово. Смертники — кто участвует в покушении.

Незнакомец:

— Мы не начнем без сигнала. Как только угробите главного, включайте мобильный, звоните. Через минуту на каждом объекте будет по сотне вооруженных людей. Если не справитесь, я отменю операцию.

Троцкий:

— Справимся. Не сомневайтесь. Вы тоже не оплошайте. Никаких разговоров. Сразу стреляйте в ублюдков. Чем больше убьете, тем лучше. Заложники нам не нужны.

Неизвестный:

— Будет достаточно крови.

Троцкий:

— Ничего не поделаешь. Революцию в чистых перчатках не делают.

Неизвестный:

— Мега предупредили, что у телохранителей главного может иметься спасательный щит. При попадании болванки с урановым наконечником выбивается часть, равная двадцати сантиметрам, срабатывает пламегаситель и непроницаемая для осколков подушка.

Троцкий:

— Я эту систему знаю. Жертва будет защищена только с одной стороны. Мы же используем комбинацию. У нас будут стрелки и бомбометатели. Видите эти красные точки. Здесь два стрелка с пистолетами. Здесь два метателя.

Неизвестный:

— Я в вас не сомневаюсь. Просто хотел на всякий случай предупредить.

Какое-то время Крючков мог слышать только шуршание карты. Затем послышались комментарии Льва Троцкого: — Вот путь движения кортежа. Тут они остановятся. Главный зайдет в магазин. Здесь стрелок, здесь второй, это бомбист и еще один бомбист. Все они числятся в списке «народ» — изображают случайных прохожих. Наши люди в охране проведут их через барьер.

Неизвестный:

— А это чего за…

Троцкий:

— Крючков — смертник-бомбист. Кличка БОЧ 090211. Он почти подготовлен к ответственной роли.

Неизвестный:

— Что значит почти? Завтра в десять утра покушение!

Троцкий:

— Злостью и ненавистью заряжен по самое горло. Ничего не помнит о себе. Мы хорошо поработали над ним. Сегодня будет дана заключительная установка — героический подвиг, вечная слава или вселенский позор, никчемная, бестолковая смерть.

Крючков еще сильнее зажмурил глаза. Нельзя описать тот ужас, который пробуждал в нем теперь этот человек.

— Я в вас верю, — строго сказал незнакомец.

— Не в первый раз, — усмехнулся Лев Троцкий. — Завтра мы возьмем власть в свои руки, — тон человека со шрамом приобрел оттенки мечтательности, — не о чем будет уже беспокоиться. Бафомет, у мега к тебе личная просьба. Когда все будет под нашим контролем, навести суку, который живет в моей бывшей квартире. Отруби ему голову, положи на блюдо, обложи незабудками и доставь мне.

— Добро, — проблеял Бафомет.

В дверь постучали. Лязгнул засов, заскрипели петли.

Троцкий тихо воскликнул:

— А вот и Хазир! Смотрю, у тебя в руке синий контейнер. Чувствую, там что-то есть.

Вошедший хрюкающим, словно простуженным, голосом проговорил:

— Там лед и голова отщепенца.

Троцкий:

— Раскрой. Покажи.

Павел услышал звук брякающих защелок.

— Оооо, — протянул с наслаждением Лев Троцкий. — Чисто исполнено.

— Зенки словно живые, — изрек Бафомет.

Незнакомец заявил, что ему нужно идти.

— Что с головой делать? — прохрюкал Хазир.

— Брось в туалетное очко или запихни в гардероб, потом выкинем, — сказал Троцкий.

Руки и ноги у Павла одеревенели от ужаса. Он сжался в комок, облокотившись на пахнущий мертвечиной скелет, чувствуя, что от страха теряет рассудок.

В дверь настойчиво забарабанили.

— Кто это? — спросил незнакомец.

— Сейчас посмотрим, — произнес Бафомет.

Раздался взволнованный голос, в котором Павел с трудом угадал карлика Карла:

— БОЧ куда-то запропастился.

Троцкий неожиданно истерически вскрикнул:

— Куда вы смотрели?! Где он?!

Карл ответил:

— Не знаю. Только что был здесь. А теперь он исчез.

Троцкий:

— Ну так ищите! Эй, давайте все. Хазир, брось ты в задницу этот контейнер! Он не мог далеко уйти. Его нужно сейчас же найти!

 

Глава XIX

Безумный бег несостоявшегося камикадзе

Кабинет опустел. Какое-то время Павел слушал только оглушающий стук своего сердца.

— Что мне делать? Господи, господи, — шептал он, чувствуя, как страх вымораживает его тело. — Неужели меня придавят, как таракана, здесь — в этом темном углу. Шансов нет. Или попробовать вырваться… Нужно действовать. Действовать!

Крючков попытался открыть дверь гардероба. Та предательски скрипнула и стукнулась о голубой украшенный наклейками покемонов пластиковый контейнер. Наш герой оглядел его с отвращением и трепетом, выскочил из гардероба; высунул голову из кабинета — в коридоре все тихо, никого нет.

— Господи помоги мне, спаси… — Павел бросился в сторону туалета. Оттуда тянулось два длинных тоннеля. Один из них устремлялся на улицу, другой заканчивался серпантином ступеней, ведущих в продуктохранилище.

Из черноты раздались чьи-то шаги и покашливание. Павел метнулся в сторону, побежал вверх по лестнице к продуктовому складу. На его пути в мутном освещении устроенного в стене коридора светильника возник человек. Это был Влас Жебрунов. Он вскинул руку, вооруженную пистолетом, разинул рот, чтобы крикнуть. Крючков поймал его за рукав, сжал ему горло и со всей силы ударил затылком о бетонную стену. Выдернув пистолет, Павел с размаху саданул рукояткой Власа по темени.

Мгновение, и Крючков оказался в верхней ячейке железобетонного короба.

В дыру потолка заглядывала полная багряного цвета луна. Через сетку можно было видеть треугольное поле и остов вагона, который был в центре круга полыхавших костров. В огненном круге метались маленькие фигурки людей. Люди совершали какие-то непонятные телодвижения. На заброшенной старообрядческой колокольне звонко бахнул и загудел рельс. Толпа человечков на поле заволновалась и ответила звуку набата дерущим воинственным возгласом.

Павел понимал, что скоро окажется в сплошном окружении. Что делать? Он схватил с присыпанной снегом полочки упаковку куриных окорочков, запихнул ее в карман пуховика. Ударом ноги наш герой высадил держащуюся на дюралевых скобах сетку, отступил на несколько метров и с разбегу перепрыгнул на крышу одноэтажного крыла железобетонного укрепления. Он сильно отбил себе ноги, но, превозмогая боль, пробежал по крыше крыла и спустился с него по металлической лестнице на обледеневшую землю.

Дальше находилась сточная труба; из нее вытекала зловонная жижа. За ядовитыми испарениями скрывался высокий бетонный забор. Только бы преодолеть его незамеченным. Крючков, спотыкаясь и падая, побежал по сугробам. Он не спускал глаз с огней окон домов, возвышающихся за забором.

Но, оказавшись у высокой стены, наш герой осознал, что все усилия тщетны. Он не сможет ее преодолеть. Крючков развернулся и поскакал по оставленным в глубоком снежном покрове следам обратно к блокгаузу.

До Павла доносился набатный гул, сквозь который прорвался возглас Андрея:

— Влас убит!

И громкий повелительный голос человека со шрамом:

— Ищите его. БОЧ где-то рядом. Смотрите, следы на крыше! Это он бежал по ней!

Все это Крючков слышал, когда подтаскивал к стене лестницу. Он воткнул ее в снег, вскарабкался по ней, перекинулся через край, упал с самого верху, вскочил и понесся по темным кварталам. Позади него двигалась беспощадная смерть. Впереди была неизвестность. Павел не знал, что ему делать, куда бежать, где можно найти пристанище и спасение. Чудом миновав столкновения с яростно сигнализирующими автомобилями, он пересек залитую светом Русаковскую улицу. Рванул во дворы. В темном переулке на его пути оказались какие-то тени. Они шли, растянувшись шеренгой, навстречу. Наш герой шарахнулся в сторону, выхватил пистолет и закричал: — Лечь на землю! Кто двинется… перестреляю всех, как свиней!

Неясные тени замахали конечностями и бросились в рассыпную. Крючков понесся от них, не оглядываясь, оказался в закрытом дворе.

— Господи, Господи, что я творю? — шептал Павел, проникая в открытый подъезд. Он поднялся на несколько этажей и, задыхаясь, уперся головой в трубу мусоропровода. Внизу хлопнула дверь, зашумел мотор лифта. Крючков сильнее сжал в кулаке пистолет.

Раскрылись затворы, из лифта вышла старуха с тележкой. Она испуганно уставилась на вооруженного рыжего парня в грязном пуховике.

— Чего вы смотрите? Идите, идите отсюда, — зло и нервно заговорил Павел, пряча за спиной пистолет. Старуха, ничего не сказав, поспешила исчезнуть.

«Доносчица, — сообразил Павел. — Сейчас позвонит и все им расскажет. Нужно скорее бежать. Если меня здесь обложат — конец».

Крючков опять очутился на улице. Ноги несли его по заснеженному и безлюдному городу. Дул порывистый, пронзительный ветер. Холод стал пробирать до костей. Павел избегал редких прохожих. Он постоянно менял направление, пропуская квартал за кварталом, продолжал сумасшедший свой бег. «Кто-то должен прекратить это безумие, — твердил он себе. — Война, террор, революция. Сдаться, сознаться во всем. Сказать им, что я должен был участвовать в покушении, но не захотел». Крючков заметил рядом с закусочной патрульную машину, из которой, выплевывая рваные клубы пара, выкатывался милиционер. «Нет! Нельзя доверять никому. Они не отпустят живым. Меня зовут Павел Крючков. Я участник переворота. На меня есть досье». Крючков несся вперед слыша дыхание погони. Луна висела у него за спиной. Он чувствовал, как на него пялится ее гадкая желтая рожа. Ветер подхватывал и крутил снежную пыль, взметал и вывешивал над крышами незнакомых домов белые шарфы. «Зачем мне все это нужно? Зачем я здесь? Можно сказать, что я приехал устраиваться на работу в Москву. Нет! Мне никто не поверит». Чтобы не вызывать подозрений, Павел выбросил в мусорный бак пистолет. Это почему-то его успокоило. Сердце начало биться ровнее. Теперь он двигался быстрым шагом между невысоких старинных домов в районе, который не пострадал от точечной, современной, нелепой, смущающей душу многоэтажной застройки.

У флигеля дома, где по старинной московской легенде жил загадочный чародей Яков Брюс и в пожаре 1812 года сгорел подлинник рукописи «Слова о полку Игореве», Павел остановился.

В распахнутом экране ворот, во дворе запущенного особняка с красным транспарантом: «Аренда помещений под офисы», горел костер. В его ярком свете стояло три человека. Один — дворник — высокий бородатый мужик в кожаном фартуке, надетом поверх телогрейки. И два праздношатающихся бездомных в облезших цигейках. Так определил Павел, когда их заметил. Эти люди в свете огня казались ко всему равнодушными. Появление Павла не вызвало у них никаких подозрений.

Крючков подошел к костру, никому ничего не сказав, протянул руки к жару. Дворник деловито подкормил пламя осколками мебели.

— Николай, чего ты все окна в доме пооткрывал? — спросил дворника один из бродяг.

— Хозяин велел, — сказал дворник, — тараканов развелось — страсть.

— Не жалко тараканов?

— А чего их жалеть — вражье племя.

— Трубы от холода могут полопаться. Это ж тебе не изба. Химией нужно травить тараканов.

— От химии аллергия. А трубы не пострадают. Мы это еще не в такие морозы устраивали.

— Тараканов Бог создал. Значит без них нельзя.

— Чего ты пристал ко мне с тараканами, Кондрат? — возмутился дворник. — Мои они, что ли? И какое тебе до них, вообще, дело? Братья они тебе?

— Да не. Я так, просто разговор поддерживаю.

— Барбос бестолковый, — проворчал дворник Николай. Он поворошил огонь палкой. Пламя весело затрещало. Вверх взметнулись желто-красные лоскуты, нити-жала.

— Эй, земляк, как тебя величать? — обратился к Павлу бродяга, которого звали Кондрат.

— Павел, — сказал Крючков.

— Пашган, есть чем согреться?

Крючков оттянул руки от жара, достал из-за пазухи пачку куриных окорочков, протянул их Кондрату. Бродяга растянулся в беззубой улыбке:

— С полным желудком холод не страшен. Еще бы накернить сто грамм для пищеварения.

— У меня больше ничего нет, — сказал Крючков и неожиданно добавил: — Завтра я должен был бросить гранату в премьер-министра.

Никто из компании не предал его заявлению никакого значения. Кондрат стал распаковывать окорочка. Дворник ушел в темноту. Безымянный бродяга стоял у огня неподвижно. Вскоре Николай вернулся с самодельными шампурами, на которые он и Кондрат стали нанизывать куриное мясо — ушли с головой в процесс. Безымянный бродяга оживился, начал клянчить:

— Дай… Дай мне, дай…

Наконец у каждого из присутствующих в кулаке оказался заряженный мясом шампур.

На Павла вновь накатило паническое состояние. Тревога тяжелой плитой навалилась на плечи; он стал задыхаться, сжал руками виски.

— Меня найдут и убьют, — дико оглядываясь по сторонам, произнес Павел.

— За что тебя убивать? — спросил равнодушно Кондрат.

— Не захотел участвовать в перевороте.

Кондрат многозначительно хмыкнул. Дворник вынул из пламени шампур, понюхал обугленный окорочок, крякнул и спокойным голосом сообщил:

— По всему видно, скоро начнется война. Гробовая доска опять покраснела. Примета верная.

— Чего? — в смятении переспросил Павел.

— Белая гробовая доска на доме колдуна, куда он два века назад жену свою замуровал. Рассказывают, что когда она, доска эта, краснеет, быть кровопролитию. Вот она в девяносто третьем году покраснела — началась чеченская бойня. И другие войны доска эта бедовая предсказывала. Раньше, еще при царе, на ней крепился перевернутый крест, который в назначенный час указывал, где зарыт клад. Там были еще какие-то тайные надписи. Их уничтожили. Потому что много людишек, глядя на них, посходило с ума.

Крючкова терзала кошмарная мысль: «Если Лев Троцкий захватит власть… Он убьет меня и мою мать». Павел взял Николая за кожаный фартук и зашептал:

— Некуда бежать. Везде найдут. Слышите? Им все известно.

Дворник усмехнулся, оттолкнул руки Павла, потом насупился и с пониманием проговорил:

— Да ты, парень, бредишь.

Кондрат успокоил:

— Со мной такое же было. Как-то ушел в запой. Пил по-черному две недели и вдруг завязал. Такая потом чертовщина в голову лезла, пугала, преследовала. Выключить невозможно. Только перетерпеть. Или выпить стакан. Тебе бы немножечко похмелиться сейчас.

Павел поднял глаза и оцепенел. Он разглядел то, что давно неотчетливо брезжило за границей льющегося от костра света. Между фигурами безымянного бомжа и степенного бородатого дворника, чуть в стороне, в полутьме отчетливо вырисовывалась дразнящая языком козлиная харя.

Крючков не помнил, как вылетел вон из двора. С нанизанным на металлический прут окорочком он несся по улицам. Его преследовал дикий, пронзительный вопль. Павел бежал дальше и дальше — вперед, не разбирая дороги. В какой-то момент Крючков осознал, что кричит он сам.

 

Глава XX

Покушение

Город тронул болезненно бледный февральский рассвет. Ветер стал влажным, промозглым; несколько раз менялся с запада на восток и обратно. Пошел снег. В обескураживающей тишине с неба валились огромные, величиною с кулак, белые хлопья. Садовая-Спасская была выскоблена и обездушена. На пустующей Сухаревской у решетки ограды, за которой широким амфитеатром раскинулось старое здание больницы, веселая девушка ловила на свою шерстяную перчатку снежинки. Она сдувала их, будто пух одуванчика, на конопатую физиономию рыжеволосого парня. Тот морщился и с интонацией недовольства и ласки бубнил:

— Ну хватит, Аня. Угомонишься ты наконец?

Из подземного перехода вынырнул человек в черном пальто. Он переместился поближе к парочке и установил наблюдение. Со стороны Самотечной одна за другой просвистели машины милиции. Через какое-то время проехала Toyota Camry. На ее крыше, будто иголки ежа, торчали хитроумные, непонятного назначения антенны.

— Смотри, смотри, царь едет, — с оттенком иронии проговорил молодой человек заигравшейся девушке, когда мимо них на большой скорости проносилась четверка тонированных внедорожников, между которыми был зажат лимузин с примечательным гербовым вымпелом. За лимузином следовало три микроавтобуса с мигалками.

Выезд министра был организован как часть крупномасштабной, направленной на повышение рейтинга акции. Четкий сценарий не предполагал неожиданностей. Он включал в себя якобы незапланированное посещение магазина и встречу с московскими жителями. В магазине министру следовало поцеловать карапуза, приобрести пакет ряженки, пачку «Русских» пельменей, батон бородинского хлеба, пообещать повышение пенсии пенсионерке, выслушать добрые пожелания восторженной продавщицы, оставить автограф пронырливому разнорабочему и, помахав на прощанье рукой, удалиться. Все это должно символизировать демократичную близость правительства и простого народа, которая в записи будет транслироваться по телевидению.

В продовольственном магазине с говорящим названием «Народный», что располагался напротив ресторана «Ажурный», шли приготовления к визиту высокого гостя. Над входом повесили транспарант, где крупными буквами было выведено: «Добро пожаловать». Только успели раскатать и расправить пурпурную ковровую дорожку. Надувшийся от сознания собственной значимости распорядитель метелкой сметал с нее не успевавшие таять снежинки. От бесконечных наклонов и взмахов распорядитель раскраснелся, как сваренный рак, и его горящее энтузиазмом лицо сливалось с торжественным пурпуром.

Сквозь устроенный вооруженный кордон стал стекаться «народ». У входа топталась группа «случайных прохожих». Из-за дверей магазина оглушительно грянула музыка и через мгновение сбавила звук. Стройной колонной в помещение проследовали: деловитая пенсионерка, подобострастный разнорабочий и несущая на руках жизнерадостного карапуза экзальтированная продавщица. Появились люди с профессиональными видеокамерами, катушками проводов и штативами. Неподалеку от металлических рам прогуливался человек-бутерброд с рекламой туристических авиалиний — до страха уродливый тип, у которого на расплющенном лице не было носа. К нему несколько раз подступали серьезные личности; но после непродолжительных объяснений и предъявлений каких-то бумаг странного гражданина оставляли в покое.

Среди наблюдателей со стороны был еще один присыпанный снегом, он неподвижно стоял в нише стыков домов на противоположной стороне улицы. Он напоминал гипсовое изваяние бродяги, чью шею какой-то шутник обмотал веселеньким шарфом цветов флага Ямайки. Всю ночь этот несчастный полоумный человек бегал от мнимой погони по городу. Ближе к утру спрятался в помещении известной закусочной, заскочил в туалетную комнату, забился в кабинку и просидел на стульчаке унитаза несколько долгих часов. Дежурный уборщик обнаружил его, уговорил покинуть убежище и спровадил на свежий воздух.

Крючков продолжил бесцельно слоняться по улицам и подворотням. У него не было планов, воля и разум оцепенели от страха и холода. К восьми утра чуть расцвело. Павел остановился рядом с какой-то церквушкой и какое-то время смотрел, как облетает кресты и скандалит между собой воронье. Он подошел к калитке, ведущей на обнесенную ограждением территорию храма, подергал ее. Она не открылась.

— Вот и конец, — решил наш герой. — Конец — всему делу венец. И одна еще не пройденная до конца дорога.

Через час ноги сами собой привели Павла к ресторану «Ажурный». Похожий на привидение он зашел в углубление стены и занял свой пост. Теперь оставалось лишь ждать, чем все это закончится. Крючков смотрел на суетящихся около магазина людей.

Ему было известно, что среди них есть киллеры — участники переворота. Крючков не мог узнать ни одного человека. Стало быть, убийцы — члены неизвестной Крючкову подпольной ячейки. Павел слышал, что «Фронт сопротивления» — организация с разветвленной структурой, имеющая отделения по всей стране. И без сомнения кто-то сейчас прикрывает тех, кто будет стрелять и кидать бомбы в министра. Безносый урод больше других вызывал подозрение. Правда, все это не имело для Павла значения.

Убьют — значит убьют. Любой исход покушения станет трагическим. Пусть грызут глотки друг другу. Он для них не существует. Им на него наплевать. И ему на них. Кто он такой? Маленький человек, тонущий в собственной луже. Он незаметно уснет и очнется, когда не останется ничего — ни отчаяния, ни боли, ни этого обледенелого, жуткого города.

Павел прижался к холодной стене (холода он не почувствовал), закрыл глаза. Он увидел сине-зеленое море, которое резали на красивые полосы теплые волны. На гребешках волн — блестки пены. Солнце сияет, слепит. Кто управляет послушной и устойчивой к морскому волнению лодкой? Это он — правит к берегу. Туда, где все радости жизни — сладкая нега, пальмы, бананы, дворцы. И где-то там дожидается нежно любимая Aim. Павел, плыви! Вперед, Павел!

Шум прибоя заглушил рокот и приглушенные возгласы. Павел проснулся, открыл глаза и увидел колоннаду подъезжающих к магазину машин. Черные автомобили заняли обе стороны улицы. Два из них — микроавтобус и внедорожник — затормозили напротив укрытия Крючкова. Из их приспущенных окон на Павла уставились оснащенные гарнитурами связи серьезные люди. Между оказавшимися рядом с ним автомобилями Павел мог видеть притулившийся у магазина украшенный гербовым вымпелом лимузин. Толпу «случайных прохожих» потеснили, освободили проход. У входа остались только сотрудники безопасности и вытянувшийся, как струна, распорядитель. Группа телохранителей подступила к задней двери лимузина; из нее вышел одетый в аляску лысеющий гражданин. Телохранители молниеносно закрыли министра своими могучими торсами. Ничего не случилось. Под звуки «Китайского танца» из балета «Щелкунчик», процессия вошла в магазин.

«А если сказать этим людям, которые в микроавтобусе, — представил Крючков. — Что тогда? И что будет потом? Нет уж. Пусть все идет как идет. К тому же не исключено, что переворот отменили».

Падал снег. Толпа у дверей колыхалась. Минуты тянулись мучительно медленно.

«Сколько время сейчас? Наверное, двенадцать?» — озадачился Павел и пошевелил окоченевшими членами.

Дверь магазина раскрылась. Из дверного проема, пятясь назад, выполз сложенный пополам оператор с видеокамерой. Следом за ним на пороге возник худощавый человек, чье лицо Павел очень хорошо знал. Этого человека показывали во всех новостях, которые Павел смотрел по телевизору дома у себя в городишке.

Что-то было не так. На руках человека сидел веселый малыш. Министр поднял ребенка, как завоеванный кубок, над своей головой и, улыбаясь на камеру, сделал шаг вниз по лестнице.

— Безносый! — чуть было не крикнул Крючков. Он заметил, как человек-бутерброд с досками, обещающими комфортабельные перелеты, занял позицию у лимузина и, развернувшись, перемигнулся с каким-то до сих пор неприметным мужчиной. В этот момент раздались выстрелы. Они были похожи на грохот шагов по металлической крыше. Толпа свидетелей ахнула, завопила и развалилась. Павел увидел, как был повален и скручен стрелявший. Но пальба не прекратилась. Огонь вели с разных сторон. Было не разобрать, кто в кого и откуда стреляет. У входа с пронзительным треском выплеснулась и развернулась защитная сфера. Несколько пуль щелкнуло по микроавтобусу, откуда выскакивали вооруженные автоматами телохранители. Павел втиснулся в стену и не шевелился. И тут грянул взрыв. Из окон здания брызнули стекла. Улицу заволокло дымом. Павел схватился за голову. Теперь он ничего не мог слышать. Из черного облака между автомобилями бежал и, споткнувшись, упал человек. Он был не один. К закрытой курткой-аляской груди он прижимал карапуза. Министр вдруг показался каким-то очень земным, уязвимым. Несомненно, он был не бессмертен. Перед Крючковым был обычный живой человек. Глупо, но никогда еще Павел таким его не представлял. Министр упал, прикрыв малыша своим телом. Через миг появилась девчонка. Крючков моментально узнал ее. В его направлении бежала та самая девушка, которая в далеком теперь ноябре забрала у Павла анкету и на следующий день уволилась из кадрового агентства. Она, как и в прошлый раз, была в клетчатой юбке. Но на лице ее вместо милой улыбки алой раной зиял отражающий жгучую ненависть яростный оскал. Она рухнула, сраженная пулей, попавшей ей в сердце. Но успела, дернув чеку, кинуть гранату, которая теперь, ощетинившись гранями, лежала рядом с министром. Павел наблюдал это как в замедленном кадре. Хотя все движения заняли доли секунды: он выскочил из укрытия, поднял и со всей силы швырнул лимонку через микроавтобус. Граната бахнула в воздухе. Сквозь писки и звон в ушах Крючков не мог слышать крики подорванных раненых людей. Он только почувствовал, как его крутят и валят на тротуар, раздирают щекой затаившийся под растаявшим снегом асфальт.