Ученого действительно удивили. Когда Дмитрий Павлович наутро, за пятнадцать минут до назначенных семи часов, подошел к месту работы, оно показалось ему давно обжитым. Кусты орешника, вчера мешавшие откидывать землю, были вырублены, площадка вокруг раскопа была освобождена от дерна и земли. В тени дубового куста был закопан почти до горлышка большой красный жбан (как вскоре выяснилось — с квасом), а главное — в кустах, где вчера отдыхали всей компанией, красовался великолепный курень. Он не походил ни на один из виданных археологом шалашей. Основой куреня служили живые ветви орешника. В самой ореховой чаще расчищена была площадка примерно в пять квадратных метров. Многочисленные ветви орешника вокруг нее были согнуты и связаны у верхушек. Концы их были вплетены в куполообразный свод, стены заплетены срезанными ветвями, сверху для защиты от дождя тоже плотно уложен слой ветвей. Получилась зеленая и прохладная живая пещера. Внутри на земле — толстый слой душистого сена. С одной стороны дедова постель: чистое рядно, подушка в чистой цветастой наволочке и полушубок. На сучках с внутренней стороны — дедова сумка, ремень, широкополая соломенная шляпа, с наружной стороны — бывалый солдатский котелок, алюминиевая миска.

В воронке — костер, возле — весь штат «научных сотрудников» во главе с самим дедом.

У всех четырех неправдоподобно спокойные и серьезные лица.

Потеснились, давая археологу место. Вера налила ему чаю в большую эмалированную кружку.

Дмитрий Павлович был искренне восхищен куренем:

— Когда же вы, Дмитрий Матвеевич, успели?

— Все работали, — пояснил довольный похвалой дед. — Ну, руководство, конечно, моё — им ещё не приходилось курени строить.

Кончили чаевать как раз к семи часам. Точно в срок начали работу.

По краям раскопа на глубине семидесяти сантиметров пошел светлый мергель, посредине вглубь уходило темное пятно.

— Вот вам и жилище Поляна и Заряны, — показал на пятно рукой Дмитрий Павлович. — Тут была их полуземлянка. Только сейчас крыша со слоем земли обрушилась и засыпала яму. Видите, как она по цвету отличается от мергеля.

Глубже мергеля, конечно, не копали. Только пласт за пластом выбирали землю в засыпанной полуземлянке. Когда заканчивали выброску пятого пласта, в одном из углов древней ямы-хижины что-то вдруг мягко захрустело под Глебовой лопатой. В отвал вместе с землей полетели раскрошенные куски обожженной глины.

— Стой! — закричал Дмитрий Павлович. — Запорол-таки… Эх, незадача!

Он не подошел — подбежал к Глебу, взял из его рук лопату, стал осторожно отгребать землю. Потом попросил подать сумку.

Лопата оставлена, в руках археолога теперь широкий кухонный нож и щетинная щетка.

— Нянчить сейчас будем находку, — пояснил Дмитрий Павлович своим удивленным помощникам.

Он опустился на колени и стал ножом снимать древние напластования, пригоршнями отбрасывая землю и щеткой очищая поверхность показавшейся под ножом глинобитной площадки.

— Ну, ничего, бывает хуже. Хоть царапнул Глеб, а насквозь не пробил.

— Что это? Пол? — спросила Вера.

— Да нет. Много интереснее. Видишь?

Очищенная от земли площадка имела вид небольшого овального блюда с невысокими бортиками по краям. За бортиком уходили вниз глиняные же стенки.

Дмитрий Павлович был оживлен, как никогда ранее.

— Удача! Редкая удача, ребята. Слушайте.

Он постучал по глине ручкою ножа. Стук отозвался гулко, видно под глиняным слоем была пустота.

— Здорово повезло. Такое не каждый день попадается. Там, брат ты мой, такие интересные вещи могут быть… Вон Игорек диргем тогда поднял и возгордился, до облаков нос поднял, — он с улыбкой посмотрел на смущенного мальчика, — а здесь, знаешь, что?…

— Так давайте откроем, — нетерпеливо заторопил Игорек.

— Ишь, какой скорый! Тяп-ляп… Нет, брат, не сегодня. Пусть стоит сундучок. Вот очистим всю землянку, зачертим, зарисуем, сфотографируем, тогда и открывать будем. Не бойся, никуда он от нас не уйдет.

Археолог очертил загадочную площадку.

— Поняли? Ни ногой сюда не ступи, ни пальцем не трогай! Запретная зона. А сейчас бросай лопаты — двадцать минут переработали.

— Но завтра же воскресенье, — попробовал возразить Игорек, — вы же сами говорили, завтра копать не будем.

— Ну и что же? — с улыбкой ответил Дмитрий Павлович. — Наши клады не сгнили за столетие, не сгниют и до понедельника. Выдержка нужна, молодой человек.

Не мог Игорек смириться с таким промедлением, не в его это было натуре.

После ужина опять долго не отходили от догорающего костра.

Дмитрий Павлович посидел несколько минут, молча глядя, как борется со смертью огонь, как темно-рубиновые угольки темнеют, как покрываются потом пепельной белесой пленкой.

— Ну вот… — начал он негромко, — пронеслась боевая гроза над старым городищем, отгремела и в далекие дали лесные ушла. Сняли осаду кочевники.

Не сразу поверили славяне в свое спасение. Несколько дней не убирали земляную засыпь у ворот, не перекидывали мостик через ров. Смельчаки-подростки, затемно выпущенные из городища, с рассветом обшарили окрестности, но нигде не нашли ни одного кочевника. Только километрах в двух обнаружили свеженасыпанный курган… тот, что и сейчас стоит на водоразделе. Видно, печенеги похоронили здесь своих павших в бою узденей. Мимо кургана от городища шла тропа, тоже свежая, уже после ливня протоптанная сотнями ног и копыт.

Конные славянские разведчики километров тридцать проехали этой тропой — нигде никаких следов в стороны. Значит, далеко ушли враги.

Соседнее Троицкое городище было разрушено. В первый же день кочевники напали здесь на славян — те не успели ни скрыться в убежище, ни само убежище подготовить к обороне. Теперь там не было ни одного человека, только обгорелые остатки жилищ да непохороненные тела погибших жителей.

Городища к востоку от Богдановского выстояли. Лишь селища возле них, как и возле Богдановского, были сожжены.

Славяне похоронили погибших, выставили дозоры на путях, откуда снова мог появиться недобрый гость, и принялись за восстановление разрушенных поселений.

Полян скоро поправился. Прошло около месяца, и девочка, выхоженная женщинами лесного городища, тоже встала на ноги.

Конечно, Полян до той поры не сидел сложа руки: вместе со всеми восстанавливал землянки, обрабатывал поле, ходил на охоту, ловил рыбу…

Видели славяне, что их случайный гость во всех делах искусен и спор, что многому можно научиться у него. И научились. Вот, к примеру, помните: славяне, отбиваясь от степняков, кидали в них со стены горшки, наполненные землей. Горшок — нехитрая штука, и не боги его обжигают, однако сам он ни лепиться, ни обжигаться не станет. А без него не проживешь на городище.

Принялись женщины горшки лепить да обжигать. Смотрит на них Полян — не хвалит. А лепили тогда так: намесит хозяйка глины, прибавит в неё измельченного гранита или дробно битых черепков (это чтобы при сушке да при обжигании горшки не потрескались), потом скатает из глины длинный жгут сантиметра два в диаметре, сплющит его — получится лента. Слепит донце горшка, а к нему спиралью начнет из ленты наращивать стенки, всё время прижимая, скрепляя витки глины и сглаживая их мокрой ладонью или тряпкой. После старательно обработает верхний край — венчик, да ещё для украшения защипы на нём пальцами сделает. Потом подсушит его, обожжет на костре, а то в печи, и готов горшок.

Дмитрий Павлович поднял крупный темный черепок и разломал его. На свежем разломе хорошо видны были куски вмешанных в глину битых черепков.

— Возни с таким горшком было много, — продолжал археолог, — а посуда получалась неважная. Толстостенная, тяжелая, непрочная, обжиг в костре да печи был недостаточным, неполным — видите, внутри стенки слой не совсем обожженной глины.

Тогда за дело взялся Полян. Смастерил он примитивный ручной гончарный круг — просто на толстой доске укрепил подвижно на железном стержне тяжелый деревянный диск сантиметров шестьдесят в диаметре. Стержень смазал бараньим салом.

С недоумением глядели жители городища, как мудрый и сильный мужчина занялся немужским, «бабьим» делом. Замесил глину только с песком, битых черепков не добавляя, и принялся за изготовление посуды. Теперь гончары-кустари работают на ножном круге — ногами приводят в движение диск с помещенным на нём куском глины. Но и на ручном круге куда удобнее лепить, чем без круга.

Положит гончар кусок глины на середину круга, грубо сформирует из него подобие толстостенной чаши, потом начинает вращать круг, одновременно со всех сторон обрабатывая, вытягивая и выравнивая горшок. Посуда получается на кругу аккуратная, тонкая, с ровными гладкими стенками.

Такими и вышли горшки, изготовленные Поляном. Налепил он их несколько десятков, поместил сушить в холодке под тенью дерева, а сам принялся за постройку гончарного горна.

Из глины с камнями состроил куполообразное сооружение вроде перевернутого котла высотой около метра. Примерно на половине высоты горн разделил толстым глиняным подом с несколькими круглыми отверстиями — продухами для огня.

В верхнем отделении поставил Полян горшки, в нижнем сложил сухие дубовые корни и развел жаркий огонь. После обжига горшки получились звонкие, прочные, куда прочнее прежних, что на кострах обжигали.

Здесь же, у края городища, соорудил Полян легкий навес и устроил примитивную кузницу.

Надо вам, ребята, сказать, что тогда далеко не на всех городищах умели железо ковать. А тем более, не везде умели его плавить. Часто из двух-трех городищ плавили только на одном и не торопились научить соседей сложному и таинственному тогда процессу плавки. Выгоднее было самим делать это, а излишки продавать или менять на других городищах.

На одном из соседних городищ умели ковать, но теперь оно лежало в пепелище. Полян побывал на нем, нашел следы кузницы, нашел и инструмент. Откопал среди угля с десяток килограммов железных изделий, пару железных слитков. Теперь у него был материал на первое время.

Тем временем поправилась и окрепла Заряна. Настало для Поляна время решать свою и её дальнейшую судьбу. Подумал он и обратился к старикам с просьбой принять его навсегда в свою общину. Да и куда ему было деваться? Его селение было разорено и обезлюдело, семья погибла. А тут ему по душе пришлись люди, видел, что его ценят, что нужен он в лесном городище, что почет ему за труды и заслуги будет.

Старики с радостью согласились принять умельца в число постоянных жителей городища. Сообща построили Поляну жилище, вот эту самую полуземлянку…

Дмитрий Павлович замолк. Дед налил в кружку холодного хлебного кваса из красного жбана и с учтивым достоинством поставил перед археологом.

— Дмитрий Павлович, — спросил Глеб, пока рассказчик пил, — почему Полян умел и знал многое такое, чего не умели и не знали здешние жители? Ведь был он такой же славянин?

Дмитрий Павлович вытер рукой русые усы и благодарно кивнул головой деду.

— Славянин-то славянин, но не совсем такой. Здешние жили от основных путей в сторонке. Была это все же славянской стороны окраина… провинция, что ли. А Полян был славянин днепровский, там был центр древней страны наших предков, наиболее передовой, культурный. И жизнь Полян прожил большую, много людей пришлось ему повидать, и у себя, в большом приднепровском селении, и в чужих областях, и в походах, и в торговых поездках. Ну и беседовать приходилось со многими, — был он ремесленником, да ещё и в селении на днепровском пути.

Скоро стали к Поляну за советом во всяком большом деле обращаться… А тут ещё такой, например, случай: решили старики, что ров углубить надо. Недавняя осада показала, что глубина его недостаточна, легко его кочевники фашинами закидали.

Работа эта была по тем временам тяжелая и большая. Экскаваторов тогда, сами знаете, не водилось. Больше того, не было и железных лопат. Были деревянные, железом окованные — видали вы кусок такой оковки. К тому же мало было людей, и всё больше женщины. Тяжело было долбить слежавшуюся землю, ещё тяжелее и дольше выносить её корзинами из рва.

Придумал Полян, как облегчить и ускорить работу. Шагах в тридцати от рва, через селище, стекал в овраг ручеек. Научил умелец вскопать глину во рву, потом провести в ров ручей. Набралось воды во рву, стала она стекать в овраг, понесла с собой глину. Скоро как раз гроза прошла — за несколько часов вздувшийся бурный поток расчистил и углубил ров.

Подивились славяне уму Поляна, ещё больше стали к голосу его прислушиваться.

Пришла золотая осень к вытоптанным степняцкими конями северянским полям, к дремучим лесам-дубровам, вернулась из далекого похода северянская рать. Только не с победой. И вернулись немногие.

Рассказали, что поход был вначале удачен: на долбленых лодках-однодеревках спустились к Десне, по Десне к Днепру. Рать была большая. Не с одного городища — собрались воины с целого племени.

На Днепре построили струги — большие дощатые лодки. Через пороги пробрались где по воде, где волоком, спустились к Черному морю — к Русскому морю, как звали его в те века.

Затем по морю добрались до Крыма, внезапным налетом захватили небольшой приморский город и вскоре с богатой добычей повернули назад к Днепру.

Благополучно достигли порогов, но тут, когда волоком на бревнах-катках перетаскивали по берегу мимо последнего порога нагруженные добычей лодки, напали на славян кочевники. Может быть, те самые, что недавно безуспешно штурмовали это городище.

С великим трудом и большими потерями отбивались славяне. Приходилось одновременно и обороняться и перетаскивать суда с добром, а враги наседали упорно, зная, что в лодках богатая добыча и что их много больше, чем славян.

Пришлось в конце концов бросить почти всё, что удалью и кровью было добыто: узорочье, богатую посуду, бронзу, сосуды с вином.

Бросили и часть судов. С остальными всё же удалось пробраться к Днепру выше порога. Спустили лодки на воду. Кочевники, занятые дележом отбитой добычи, не слишком упорно преследовали славян.

Но хоть и брошена была половина людей, не тесно было в судах уцелевшим славянам — большая половина их тоже осталась навеки в ковыле, в травах приднепровской степи. Да и почти все спасшиеся были окровавлены, изранены.

Так и вернулись домой почти без добычи, без многих боевых товарищей. Как всегда бывает при военной неудаче, погибли самые сильные, самые смелые и стойкие.

Опять было горе на старом лесном городище, опять вдовьи да сиротские слезы, причитания по мертвым. В честь воинов, павших на чужбине, насыпали курган на раздорожье и три дня жгли на нем жаркий огонь.

Только мертвым — мертвое, живым — живое. Не напоишь слезами, не насытишь землей курганной сирот, огнем погребальным нужды не отгонишь. А впереди долгая, злая зима.

Вытерли слезы славянские вдовы-матери, и опять началась жизнь, полная трудов. Мало хлеба, мало скота. Значит, ещё ниже надо поклониться зеленому лесу, дивам лесным да речным берегиням.

Женщины собирали орехи, сушили грибы и коренья. Мужчины ловили рыбу в реке да озерах, тоже сушили, коптили, вялили… До зерна собирали хлеб на полях, засыпали в глубокие круглые ямы на городище… С тревогой ждали голодной зимы.