"Профессор умирает за науку", "Кровавый зачет", "Кто виноват?", "Сумасшедший профессор или безжалостные студенты?" и даже "Жизнь или зачет?" — вот фразы, которые, вслед за местными газетами, повторяли все жители Города. Городские сплетники были в большом оживлении: скандал в университете разразился знатный, было о чем почесать языки на досуге.

Студентов — участников "кровавого зачета" — затаскали и в ректорат, и в деканат, и в милицию на допросы и тому подобные процедуры. Александра не была исключением. Посещение данных мероприятий вызывало у нее приступы тоски и меланхолии. Впрочем, долго эти похождения не продлились: через несколько дней арестовали Никиту Розана, посадив его под арест до дальнейшего выяснения ситуации; остальных подозреваемых оставили в покое.

О том, что убийца — именно Никита, не сомневались не в только милиции. Так думали и все остальные, включая как городских сплетников, которые нигде не бывают, но всегда все знают, так и непосредственных участников скандала. Нет, конечно, теоретически убийцей мог быть любой из этих студентов, ведь каждый из них выходил на балкон и оставался там наедине с Фрол Фролычем в течение нескольких минут. Что происходило в это время на балконе, остальные студенты не могли ни слышать (из-за шума дождя и ветра), ни видеть (балконная дверь была закрыта, а окна заляпаны краской). Свидетелей — кроме, разве что, дождя, ветра и отныне бесплотного духа профессора — при этом не было ни у кого, что значительно усложняло ситуацию.

Поначалу показания студентов не были однозначными. Пытаясь вспомнить последовательность событий во время «осады», они путались и противоречили сами себе, объясняя это тем, что были взбудоражены и взвинчены до предела. Следователям не было дела до взвинченности и прочих тонкостей. Их интересовали факты: кто, что и когда делал, кто имел физическую возможность убить профессора, и, наконец, у кого был для этого мотив.

С мотивами разбирались дольше всего. Следователи посещали друзей и родственников подозреваемых, разговаривали с преподавателями и, разумеется, с самими студентами. Александра не была досконально посвящена во все подробности, поскольку милиция их не оглашала — ведь следствие еще не было закончено. С остальными участниками "кровавого зачета" она мимоходом сталкивалась в коридорах милиции, но более близко с ними не общалась. Поэтому представления о ходе следствия у нее были самые смутные. Она знала только, что возникли какие-то сложности с кем-то из подозреваемых, но, судя по тому, как быстро посадили Никиту, сложности эти были разрешены.

Однако, судя по вопросам, которые ей задавали во время ее последнего посещения милиции, в ходе официального следствия постепенно начала вырисовываться вполне определенная, четкая картина. Так, к последнему допросу выяснилось, что до того, как Никита выходил на балкон во второй раз, Фрол Фролыча видели живым Сергей и Наталья (они выходили по одиночке за Никитой следом и, по их словам, пытались увещевать несговорчивого преподавателя). Потом Никита во второй раз выходил на балкон, и после этого никто из выходивших туда позже не обращал на профессора никакого внимания. "Я была так зла на него, что просто ослепла от ярости", — сказала Маркушка, объясняя свою невнимательность в то время, когда она сама выходила на балкон во второй раз. Сергей, Лиза, Владимир и Валерий выходили уже после нее, каждый — по одному, и тоже не смотрели на профессора. Объяснить же, зачем, в таком случае, им понадобилось выходить на балкон, не мог никто из них до тех пор, пока Валерий не высказал общее мнение: "Просто хотелось глотнуть свежего воздуха". А глотнуть свежего воздуха можно было и без оглядки на профессора.

Словом, все свелось к тому, что убийцей стали считать Никиту. Сам он, конечно, отрицал это — ну, да это все преступники так делают. Неужели найдется хоть один человек, который сам признается в такой тяжкой вине? Особенно, если у него нет свидетелей? Поговаривали, что Никита не сознается в убийстве, потому что просто тянет время. Правда, на что он при этом надеется — непонятно. Тем не менее, народная молва вынесла свой приговор: убийцей безоговорочно стали считать Никиту Розана.

Да и кто еще мог бы пойти на это? Ведь именно Никита спровоцировал скандал (если бы не он, должники в очередной раз разошлись бы по домам без зачетов). Именно он поставил ультиматум и запер дверь. Именно он завладел ключом и не выпускал никого из аудитории, как бы его об этом ни просили другие студенты. Именно он два раза выходил на балкон, а видеть, что он там делает, из аудитории было невозможно. И, наконец, именно он увидел нож, выпавший из Лизиной сумочки и, очевидно, незаметно от остальных поднял его, чтобы потом воткнуть профессору в спину.

Правда, на ноже, обнаруженном под балконом, никаких отпечатков пальцев не нашли — даже Лизиных. Но Никита мог перед тем, как выбросить оружие убийства, просто тщательно вытереть его — уж что-что, а подобные приемы из "курса молодого киллера" в современных детективах объясняются с поразительной дотошностью, научиться можно. Кроме того, нож долго пролежал в мокрой траве под дождем, отпечатки могло просто смыть водой.

Итак, вывод напрашивался сам собой: обозленный до невозможности, Никита впал в состояние аффекта и дал выход своей злобе и ярости. Агрессивный характер, которым он, по свидетельству всех без исключения знакомых, обладал в обычной жизни, плюс выпитое спиртное усугубили ситуацию.

Александра не могла вспоминать о произошедшем без дрожи. Весь день, чем бы занята она ни была, в памяти всплывала картина с профессором, лежащим в неестественной позе на кресле, и с лужей крови, расплывающейся по полу. Во сне ее мучили вполне правдоподобные кошмары; мокрая подушка и скрученное невероятным гордиевым узлом одеяло свидетельствовали о том, что их хозяйка провела не самую лучшую в своей жизни ночь.

В создавшейся ситуации она была так расстроена, что на время перестала заниматься и работой над дипломом, и похождениями по университетским корпусам с зачеткой.

На фоне всего этого безобразия единственным приятным исключением было то, что Анджей стал с ней еще более нежен и чуток, чем раньше. Он искренне жалел, что его возлюбленной пришлось стать свидетельницей такого страшного события, и пытался всячески отвлекать ее от грустных мыслей. В благородном порыве он рвался всегда быть рядом, чтобы оберегать и защищать Александру от жизненных коллизий и неприятностей в любое время суток. Даже ночью.

*****************

К концу сентября страсти начали потихоньку утихать. Никита Розан сидел в камере предварительного заключения, остальных участников скандальной ситуации на допросы вызывать перестали.

Жизнь вошла в привычную колею. Александра продолжала работать над дипломом и бегать за преподавателями с зачеткой. И набрала уже около половины подписей (их было бы гораздо больше, если бы она не тратила так много времени на встречи с Анджеем).

Сегодня ее зачетка пополнилась подписями сразу трех преподавателей — по философии эллинизма, антропологии и риторике. Три подписи в один день — при ее темпах это было очень похвально!

Стоя на крыльце библиотеки, Александра размышляла, куда бы ей податься. В библиотеке был санитарный день, Анджей до вечера вкалывал на работе. Гулять же по Городу под дождем, сидеть в одиночку в кафе или наслаждаться каким-нибудь голливудским триллером в кинотеатре представлялось удовольствием сомнительным. Поэтому она решила заглянуть в гости к Томе.

За четыре года студенческой жизни девушки сдружились и научились очень хорошо понимать друг друга. Появление любимых мужчин не помешало их дружбе. Единственным препятствием на пути к полноценному общению в данное время была Томина квартирная хозяйка. Именно поэтому сейчас по пути в гости Александра опасливо гадала, как чувствует себя хозяйка сегодня и как с ней, соответственно, надо себя вести.

Но сегодня, похоже, над их Городом пролетел с волшебной палочкой какой-то добрый, альтруистически настроенный, дух, поскольку Ираида Тимофеевна чувствовала себя превосходно и была в хорошем настроении. Она даже обрадовалась приходу гостьи. Нет, она не включила чайник и не выставила на стол разные вкусности, как это делают классические бабушки. Дело в том, что перед визитом Александры она читала газету и теперь накинулась на гостью с последними новостями.

Новости будоражили Ираиду Тимофеевну. Она набрасывалась на газету, как стая изголодавшихся волков на беззащитного серенького козлика. Вне зависимости от того, о чем была передовица — о международном ли положении, нашумевшем кинофестивале или успехах в сельском хозяйстве — она прочитывала ее с большим азартом. Затем, на волне этого же настроения, перелистывала страницу и переходила к следующим статьям, читая их все и полностью. К последней, правда, странице интерес постепенно убывал, и на финальную пару статей ее уже не хватало.

Тем не менее, новости оказывали на нее сильное впечатление — не всегда адекватное. Так, иногда какое-нибудь политическое событие волновало Ираиду Тимофеевну до такой степени, что у нее поднималось давление, или даже расстраивался желудок. Когда хозяйка пожаловалась на данное обстоятельство Томе, та, со свойственной ей иронией (которую она умела тщательно скрывать и потом преподносить в виде доброго совета) порекомендовала ей начинать читать с последней страницы. Тогда, дескать, действительно серьезные неприятности из мира политики (экономики, экологии и т. д.), о которых, как известно, пишут на передовице, не будут ее расстраивать.

Вот и сейчас Ираида Тимофеевна находилась в крайнем возбуждении. Газета была прочитана пока только наполовину, поэтому боевой пыл еще не угас.

— Сашенька, — вцепилась она в пришедшую, — какой кошмар творится у нас в стране!

Ираида Тимофеевна была в черных гетрах, обтягивающих ее худые ноги, и в толстой вязаной кофте, заставляющей ее и без того круглый животик свисать над худыми ногами уж совершенным арбузиком. На носу у нее привычно восседали очки. Надо заметить, зрение у Ираиды Тимофеевны было безнадежно стопроцентным. Но очки позволяли собирать с окружающих дивиденды ее старения и ухудшения здоровья. Дивиденды в виде сочувствия, жалости и последующей за ними возможности манипулируемости.

— Что, "все гнило в Датском королевстве"? — голосом примерной ученицы откликнулась визитерша, проходя мимо дивана с хозяйкой в комнату к подруге.

Ираида Тимофеевна открыла первую страницу и, пробормотав "ты обязательно должна послушать, вот Тома уже знает", с увлечением принялась читать вслух. Голос у нее был крайне удовлетворенный. Похоже, ее больше занимал сам процесс чтения, нежели получаемая из газеты информация или реакция слушателей.

Стараясь придать лицу выражение одновременно прилежно-внимательное (для Ираиды Тимофеевны) и скептично-снисходительное (для Томы), Александра вдруг заметила странный блеск в глазах подруги. Взгляд у нее был неожиданно злобным, а в руке, как боевое оружие, она с ожесточением сжимала пилочку для ногтей. Острые края пилочки угрожающе поблескивали в свете настольной лампы.

— Что с тобой? — изумленно спросила Александра, стараясь говорить как можно тише, чтобы хозяйка не услышала ее слов.

Но та продолжала заливаться соловьем, озвучивая статью про мерзости, творимые коррупционерами.

— Я уже третий раз все это слушаю, — мрачно ответила Тома.

Александра, не удержавшись, громко фыркнула.

— Правильно, полностью с тобой согласна, — немедленно откликнулась из своей комнаты Ираида Тимофеевна, — они думают, что народ так легко обмануть! Нас не обманешь! Вот послушай, тут еще про президента статья есть… — и она продолжила процесс, изредка сопровождая чтение доморощенными, "от сохи" комментариями и оценками.

— Подожди немного, — утешающе шепнула Александра подруге, — "отдохнешь и ты"…

Наконец, дело стало приближаться к последней странице. Александра размышляла над собственными проблемами, Тома с остервенением палача, натачивающего топор для очередной жертвы, подпиливала ногти. Внезапно Александра почувствовала, что наступила тишина.

Приподнявшись над стулом и вытянув голову, она осторожно заглянула в комнату Ираиды Тимофеевны. Хозяйка спала, отвернувшись к стене и выводя носом такие назидательные рулады, словно вела полемику о нечистоплотности правительства, коррупции и обмане народа. Повернувшись к подруге, Александра подняла вверх большой палец и подмигнула.

— Спи спокойно, дорогой товарищ, — облегченно выдохнула Тамара.

Когда девчонки вышли прогуляться на свежий воздух, Тома пожаловалась:

— Всю душу она мне вымотала! Достала — сил нет! При Вадике еще стесняется, потихоньку книжку читает или телевизор смотрит. А когда он на работу уходит — начинает настоящий домашний террор! То я суп не так варю, то душем долго пользуюсь, то холодильником слишком громко хлопаю, то с Вадиком неправильно говорю. Ей-то откуда знать, как с мужчинами надо разговаривать? Она уже двадцать лет как разведена… Еще я много трачу денег, вульгарно наношу макияж, неаккуратно застилаю постель, неряшливо мою посуду, плохо готовлю и поздно ложусь спать — ей, видите ли, мешает полоска света из-под нашей двери. И так уж на цыпочках мелкими перебежками по квартире передвигаемся. Я и не говорю о том, что личной жизни в таких условиях просто не может быть, — Тома пригорюнилась.

— Какой кошмар, — сочувственно протянула Александра.

— Уйду я от нее, — всхлипнула Тома, — вот пусть Вадик сам с этой гарпией быт налаживает. А то торчит целый день на работе в своем Информационном агентстве, приходит только поздно вечером. Я же сутками вынуждена дома сидеть, диплом писать. Но как тут в таких условиях наукой позанимаешься?!

— А ты в библиотеку ходи над дипломом работать, — осторожно посоветовала Александра. — И вообще… Может, тебе в общагу вернуться? Хочешь — насовсем, а хочешь — приходи днем, пока Вадик на работе.

— Что, соскучилась по мне, такой хорошей и прекрасной? — улыбнулась Тома сквозь начавшие высыхать слезы.

— Естественно, привыкла я к тебе за студенческие годы.

— А как же твой возлюбленный?

— Что ты имеешь в виду?

— Я вам не помешаю?

— Том, — Александра остановилась посреди улицы и укоризненно покачала головой, — эта комната — не только моя, но и твоя. Ты — моя подруга, и все такое… — она немного смутилась. — Это — во-первых. Во-вторых, наши с Анджеем отношения пока не успели перерасти в повседневно-бытовую стадию. А в-третьих, он скоро уезжает

— Куда это? — подозрительно спросила Тамара, на всякий случай начиная преисполняться женской солидарности.

— У него бабушка тяжело заболела. А живет она в другом городе. И родственников, кроме Анджея, у нее нет. Теперь ему придется брать отпуск или отгулы (как получится) и отправляться ухаживать за ней, — она печально вздохнула.

— А-а. Сочувствую. Но вот я своего Вадика не брошу. Как же я без него? И он без меня. Подождем, может, моя Ираида окончательно в Ирода все-таки не превратится.

— И что же, например, может на нее повлиять?

— Например, объединение мощных интеллектов двух интеллигентов с университетским образованием…

— Что ж, желаю успеха в ваших ментальных боях.

Больше ни о чем серьезном не говорили — то ли не хотелось поминать всуе, то ли просто не хотелось напрягаться…

Вечером при возвращении домой Александра увидела в двери своей комнаты записку. Развернув ее, она обнаружила послание, написанное незнакомым почерком: "Уважаемая Александра! Мне просто необходимо с Вами поговорить! Речь идет о жизни и смерти! Пожалуйста, позвоните мне…" — дальше шло несколько цифр телефонного номера.

Формулировка "речь идет о жизни и смерти" могла означать все, что угодно. Это могла быть просто ошибка. Это мог быть не самый остроумный розыгрыш соседа по общежитию. Это могла быть просьба занять деньги. Но это могло быть действительно что-то важное и даже страшное.

Заинтригованная Александра спустилась на первый этаж. Подольститься к дедульке-вахтеру не составило труда. Стоило намекнуть, что завтра она купит ему бутылку пива, как дедулька растаял и разрешил воспользоваться телефоном в вахтерской будочке. Уже набрав номер и выслушав несколько длинных гудков, она вспомнила, что стрелка часов давно перевалила за полночь. "Неудобно звонить в такое время, да еще незнакомым людям", — подумала она и хотела бросить трубку, но в этот момент ей ответили.