Мерная икона
Часть 1.
– Эй, Федот, ты-т едешь, али «not»?! – крикнул вихрастый парень, проросший с товарищами, как семейка грибов-опят, сквозь открытый полог кабриолета.
– Езжайте без меня, – улыбнулся Федя, – я не могу.
– Ну как знаете, товарищ Фёдор, как знаете!..
Кабриолет наваристо заурчал и помчался прочь, поднимая облако глинистой пыли над грунтовой посадской дорогой. Так сверхзвуковой самолёт буравит толщу прозрачного неба, оставляя позади себя ворсистый клиновидный след. След медленно тает, как бы говоря: «Смотрите, здесь только что пролетела обитаемая комета с крыльями, и она прекрасна!»
Фёдор взмахнул по-птичьи руками, повернулся и пошёл к дому. Сегодня утром ему заказали мерную икону. Написать небольшую иконку – дело привычное, вот только со сроком беда. Заказали в четверг, а крестины в воскресенье! Выходит, на письмо – день, два дня на просушку олифы – не до рыбалки.
Федя снял со стеллажа заготовку иконной доски с ковчегом и широкими под обрез полями. Отмерил 53 см (рост новорождённого), резаком рассёк левкас и ножовкой с мелким зубом отрезал лишние поля сверху и снизу доски.
– Андрей, значит, вот как, – Фёдор медленно выговаривал слова, как бы вживаясь в звучание имени святого, которого ему предстояло написать.
Предстояло написать образ преподобного Андрея Рублёва.
Родители по святцам имя малышу не подобрали. Почему? Может, потому, что всей семьёй мечтали: родится мальчик, быть ему Андреем в честь погибшего деда.
Дед Андрей Петрович был на селе иконописец, хороший иконописец. Попросили его как-то роспись поновить в куполе приходского храма. Настил для работы соорудили наспех, из того, что под рукой оказалось. Вот досочка-то под ним возьми и тресни. Ему б за перила ухватиться, а он краски держит, бросить не хочет. Так и разбился дед Андрей. Пол-то каменный, а высота, поди, метров тридцать была. Всем миром хоронили. Добрый он был. Народ такое не забывает. Поди, третий год пошёл, а всяк на селе его в записочках пишет: «Помяни, Господи, во Царствии Твоем раба верного, иконника Андрея».
Такая история.
«Что ж, раньше-то не пришли? – выговаривал Фёдор заказчику. А тот: «Не случилось раньше. Выручай, Федя, денег – сколько скажешь».
– Да что деньги, кто ж Рублёва за деньги пишет? Сколько дашь – и Слава Богу, – отвечал Фёдор, почёсывая затылок, – ладно, иди, как-нибудь управлюсь, Бог даст.
Фёдор положил на рабочий стол иконную доску, достал с антресоли десяток увесистых книг и стал их просматривать. Образ преподобного Андрея больше известен как поясной, а тут нужна ростовая фигура. Пересмотрев книги, Фёдор остановился на «Новгородских таблетках», выбрал одну из монашеских фигур и стал калькировать образ. Калька была уже почти закончена, как вдруг он остановил перо и произнёс вслух:
– Нет, буду рисовать с руки. Негоже Рублёва переводить с Антония.
Часть 2.
Древние говорили: «Главное в иконном деле – руку свою подпрятать под Бога». Это значит сработать икону так, чтобы на святом образе «не проступил» мо́рок человеческих страстей и переживаний. Почему? Молящийся человек приходит в храм не любоваться церковным искусством, а поведать нужду Богу. Об этом часто забывают. Икона, как некая пиктограмма, должна указать прихожанину кратчайший путь – «Бог там!»
К примеру, входит в храм заплаканная женщина. У неё несчастье – муж сорвался с катушек и крепко запил, вторую неделю мучает себя и семью. Даже детей пришлось отвезти к матери, а то, не ровён час, прибьёт малышей. Трезвый-то он добрый, ласковый, а найдёт чума пьяная – хоть «святых выноси»!
Женщина оглядывается, не знает, куда свечу поставить, где сердце открыть.
– А ты, милая, поставь свою свечку-то Бонифатию. Он в энтом деле – первый помощник! – советует старушка за ящиком, – Ставь, ставь, он всё Богу нашему передаст!
Глядит женщина в писаный образ Бонифатия и беззвучно губами шевелит, просит, значит. Вот тут и становится икона иконой. Или нет. Выплакала она, сердешная, беду (всё не наедине), да пошла домой с надеждой на Бога. Значит, удалась икона. А если «очаровал» её Бонифатий: как живой, смотрит с иконы полными слёз глазами, жалеет её, бедную, будто говорит: «Не плачь, дщерь, ступай с миром, я тебе помогу!»
Кто знает, впорхнула молитва женщины в чертоги Божьи или «увязла» в писаных слезах Бонифатия?..
Иконописание – тонкое дело. Смотришь на древнюю икону и независимо от того, кто на ней изображён – думаешь о Боге. Наверное, древним тоже приходилось ломать голову над задачей «незримого» соприсутствия иконописца в святом образе. Потому иконы, писанные со страхом Божиим, издревле на Руси не подписывались.
Вообще, страх Божий – великое состояние души. Это не мирской трепет перед наказанием, не пугливое угодничество перед сильным, это – доверие. Высокое доверие души, малой частицы огромного Вселенского Духа, к своей «Митрополии». Доверие, которое метлой выметает из нас недобрые мысли и похотливые страсти, всё то, что противно Божественному первородству нашему.
Часть 3.
Похожие мысли кружились в голове Фёдора, когда он намечал фигуру преподобного Андрея. Линии ложились ладно. Фёдор даже удивился, глядя, как его резец без помарок наносили на левкас строгую графью образа.
Вскоре работа подошла к цвету. Краски Фёдор принципиально готовил сам. Он пробовал несколько раз пользоваться готовой темперой, но палитра цветов, созданная не им, каждый раз уводила работу в сторону. Он не мог побороть искушение «блеснуть» цветовыми возможностями сочных фабричных красок, увлекался живописью и вскоре забывал, зачем взял в руки художество.
Когда же красочные смеси он творил, т. е. готовил сам, подбирая пигменты под замысел, колорит иконы просматривался уже заранее. Оставалось только выкрасить и прописать изображение. «Странно, – размышлял Фёдор, – «травяная зелёная» – хорошая заводская краска, но мёртвая, а смешаешь натуральную охру с глауконитом – полынью пахнет!»
Фёдор открыл холодильник, достал пару куриных яиц, вскрыл каждое с толстого торца и аккуратно отделил желток от белка (это надо делать очень тщательно, т. к. белок пенит краску). Затем разбавил желтковую массу белым столовым вином и добавил пару капель из кувшина с надписью «Святая вода»…
Время близилось к обеду.
– Федя, всё готово, можешь мыть руки, – прозвенел из кухни весёлый мамин голосок. Мама Феди в молодые годы пела в знаменитом Уральском хоре. Потом вышла замуж, переехала с мужем «в Европу», поближе к Москве. На новом месте прижилась, родила сына, а вот петь не перестала. Всё, что ни делала – делала с внутренней сердечной музыкой. Оттого всегда казалась лёгкой, как мажорная нотка. Когда Григорий бросил семью, польстившись на другую женщину, певунья не замкнулась в горе. И лишь наступало утро, она снова пела, пела ради сына. Такая была птица.
Соседские старухи ей вслед верещали: «Мужика потеряла, а сама – хыть бы что!» Маленький Федя спрашивал маму: «Мам, чего они на тебя зарятся?» Она отвечала: «А кто их знает, любят, наверное!..»
Часть 4.
– Мам, я потом! – бросил через плечо Фёдор и склонился с курантом* над будущей краской.
Когда готов рисунок и процарапана на левкасе графья, начинается живопись. Живопись может быть простой и сложной в зависимости от художественного замысла. Этот этап работы над иконой является, пожалуй, единственным, когда иконописец может проявить свои личные творческие качества.
На последнем же этапе, который именуется «пропись» (пропись деталей), работа, как и при нанесении рисунка, должна быть выполнена строго канонично, иначе икона не проявит себя.
Кстати о каноне.
Одни благоговеют перед понятием «канон», другие отмахиваются от него: «Не приведи, Бог!». А ведь Бог устами Своих угодников благоволит именно канону как древней основе всякого художественного творчества.
«Представьте, – говорил великий мыслитель XX-ого века о. Павел Флоренский, – художник держит на руках ларец, в котором собрано всё его жизненное творчество. Чем крупней художник, тем крупнее его ларец. Стоит такой художник посреди житейских дорог, да людям содержимое ларца показывает. Те смотрят, дивятся – лепота! Но не всем тот ларец виден за головами первых. Тысячи людей проходят мимо, а ларец примечают – единицы.
Вот вам другой случай. Из поколения в поколение работают по единому правилу сотни художников. Каждый из них не слишком одарён художеством, не сравнить с тем первым, это точно. Но складывают они свои скромные ларчики вместе. Сначала малая горка складывается, но скоро гора великая из ларчиков вырастает. Каждый художник добавляет к общему правилу ма-аленькое украшение, следок неповторимой личности своей. И от тех малых украшений искрится гора, как звёздное небо!
Вот ещё один мастеровой художник подходит к горе. Поднимается по ступенькам и кладёт свой ларчик на самую верхушечку. Виден его ларь далеко-далеко. Тысячи людей оглядываются, да свет от того ларчика примечают!
Вот, что значит канон. Канон – это традиция, очищенная от всего случайного. Это волшебный инструмент, которым умная рука и доброе сердце открывают дверцы в горние мастерские, где творится Правда о Боге, а не эмоциональные фантазии гениев Европейской живописи. Работать в каноне – высокое наслаждение церковного художника и высокая мера его личной ответственности перед будущим.
Рукастый мазила, которому, что натурщицу раздеть, что Деву Марию намалевать (всё едино, платили б деньги) – то великая беда церковная. Поди, разбери «по одёжке», что у него в голове. Припасть к ручке «Благословите, батюшка!» – дело не хитрое.
Фёдор взял кисть и стал круговыми движениями плавить краску по левкасу. Понятие «плавь» – чисто русское. Византия не знала подобного метода наложения краски. Жидкая акварельная красочная масса под кружением кисти образует поверхность пульсирующего тона. И это не небрежная неровность, но способ заставить будущее изображение… «дышать». Да-да, именно дышать! Нижние красочные плави, укрытые позже многими лессировками – это «лёгкие» будущей иконы.
Оттого древняя русская икона, несмотря на всю её каноническую условность, воспринимается как живая, но живая «не по плоти, а по духу».
Увы, сейчас мало, кто так пишет.
За работой время, которое, как правило, никогда никуда не спешит, начинает торопиться.
На улице стемнело. Фёдор включил настольную лампу и при электрическом тёплом свете оглядел работу. Икона шла нормально. При новом освещении он увидел некоторую неясность отдельных тональных отношений, но это было легко поправимо.
Федя решил не обижать маму и отправился, наконец, на кухню.
Часть 5.
Когда через двадцать минут он вернулся в мастерскую… его уже ждали.
У рабочего стола стояли два человека. Складки простых суконных монашеских мантий, длинные пологи капюшонов древнего образца, как чёрные реки, несли свои «воды» среди гористых неровностей иноческой одежды. Один из гостей казался старше другого. Впрочем, внешность монаха всегда обманчива.
– Здравствуй, Феодор, – распевно произнёс старший монах, – прознали мы, что ты в воспоминание Андрево икону пишешь. Так ли?
– Д-да… – с трудом ответил ничего не понимающий Федя.
– Вот же, Андрей-то, гляди, – монах указал на товарища лёгким касанием, – Рублёв, он и есть.
Федя больно ущипнул себя за ухо, он видение продолжилось.
– Господи, радость какая! – вскипело сердечко Фёдора. Он бросился к столу, – Икона ещё не закончена, осталась пропись…
– А то мы не видим! – засмеялся старший, взяв с рук Фёдора икону.
– Данила, что зря шумишь. Лучше дело скажи, – нарушил молчание второй монах, которого старший брат называл Андреем.
– Даниил Чёрный!.. – не веря своим глазам, пролепетал вконец смущённый Федя.
– Чёрный? Почему «чёрный»? – удивился монах, – Ах да, говорили мне, что писаны об нас с Андреем какие-то «Сказания…». Да много ль там правды?
– Ты вот что, Феодор, – перевёл на себя разговор Андрей, – когда мы уйдём, помолись отцу нашему богоносному Сергию. Он нас к тебе послал. Просил передать, что б шёл ты своей дорогой. А ежели какое препятствие повстречается на пути, не унывал и просил помощи у Бога. Да нас, грешных, в своих молитвах не забывал. Это для вас мы преподобные. Нам-то Господь указал место. Все мы учимся любить. Сначала на Земле, потом на Небе. Если тебе кажется, что Господь рядом с тобой, пришёл ради тебя и от большой к тебе любви, знай: не Господь с тобой рядом, а бес лукавый. Тебе самому идти до Бога надлежит, тебе самому! И не слушай «хитрецов крестопоклонных». Много их. И накормят, и спать уложат. Утром проснёшься, а крестик подменили. Не тот крестик, и надпись на нём не та…
Андрей замолчал и через плечо Даниила взглянул на икону.
– Лепно пишешь, толково. Только ешь меньше и икону люби. Познаешь великое от неё утешение!
И тут Фёдору стало плохо. От обилия нахлынувших чувств он рухнул было на пол, но Андрей подхватил юного изографа и бережно положил прямо поверх каких-то бумаг на диван…
P.S.
Когда Фёдор пришёл в себя, никого в мастерской не было. Он лежал на диване, боясь повернуться и оглядеть комнату целиком. Его страшила будущая правда о том, что дорогих сердцу гостей нет.
Фёдор медленно приподнялся, подошёл к столу и взглянул на…
Икона была дописана чьей-то невероятно сильной рукой и буквально искрилась художественным мастерством и молитвой. Он взял икону дрожащими от волнения руками и поцеловал край доски. «Господи, сподоби меня на такое письмо!» – вздох восторга и одновременно страха вырвался из его уст.
– Это и есть теперь твоё письмо, – ответил как бы ниоткуда голос Андрея.
Фёдор опустился на колени перед образом преподобного Сергия Радонежского и стал горячо молиться Богу.
