Писать о любви следует строфой стихотворной! Рифма, как аккомпаниатор, ведёт голос солиста. Остаётся только не забыть текст и не отвлечься на что-нибудь во время исполнения. Проза же (как литературный размер для чувствительных декламаций) сложна и путана.
Зашёл я как-то к старому учителю литературы Афанасию Гавриловичу и с порога спрашиваю:
– Афанасий Гаврилович, научи писать прозу про любовь. Так писать, чтоб сердце человеческое в ответ встрепенулось и заговорило! Как только ни пробовал я, нет, чувствую, не ро́бят мои литеры трепета человеческого!
– Ты погодь, Мишаня, не капитись, – улыбнулся Гаврилыч, – любовная проза – это не «сю-сю-сю» двух персонажей, это, Мишань, тайна! Такая, что все слова порой ни к чему бывают. Ты вот что, попробуй писать без слов! – учитель затянулся табачком из своей знаменитой на всю школу янтарной трубки.
– Как это? – переспросил я.
– А так, – Гаврилыч выдохнул, поднял указательный палец вверх и добавил, – тут важна интонация!
Я вернулся домой, сгорая от литературного нетерпения. Не снимая пальто, подбежал к письменному столу и включил компьютер.
– Что-то случилось? – поинтересовалась жена из кухни, накрывая стол для позднего ужина.
– Ты ешь, я потом!
«Интонация… Вот оно что!» – пульсировал в моей голове добродушный голос Гаврилыча. Голос манил. Я наблюдал издалека, как он пишет в строчку на классной доске какие-то иероглифы любовного содержания, а мы, поглядывая друг на друга, хихикаем «в стол», как великовозрастные обалдуи.
Но постепенно дурь возраста оседает. Вот поднимается Никита Лобзев:
– Как красиво! Нам бы так!.. – Никита обводит взглядом притихшие ряды, открывает хрестоматию и читает отрывок из «Капитанской дочки», где Гринёв, он же Никита Лобзев, объясняется в любви Машеньке Мироновой.
…Я выдохнул и поставил жирную точку.
– Или иди спать, или читай! – послышался из гостиной голос жены. Веки мои слипались совершенно. Я набрался сил и прочитал ещё не остывший текст о любви молоденькой девочки к старому учителю литературы, любви, которой суждено было тайно родиться и также тайно умереть в сердце будущей женщины. Первая любовь не выбирает…
Я закончил чтение. Старый напольный Брегет пробил три часа ночи, наполнив гостиную бархатным перезвоном. Жена полулежала на диване, откинув голову на подлокотник. Глаза её бродили по потолку и, казалось, что-то высматривали среди пожелтевшей от времени побелки.
– Спасибо, Миша, – наконец, произнесла она, – ты тронул моё сердце. Разве я когда-нибудь рассказывала о своей первой любви? Твоя влюблённая девочка – это я тридцать лет назад! Я не помню, как выглядел мой возлюбленный учитель литературы, помню только, как он частенько поднимал вверх указательный палец и таинственным голосом нам выговаривал: «Ищите интонацию!..»