Лёшенька рос мальчиком скромным. К восьмому классу он не попробовал ни одной сигареты, не выпил ни одной кружечки пива. И девочек у него тоже не было, хотя по натуре Лёша был мальчик влюбчивый и внутренне ласковый. Но клятая застенчивость каждый раз, когда приближалась какая-нибудь девочка, бетонной стеной вставала на его пути. Он отводил глаза, фантазируя непринуждённое знакомство, а когда, наконец, решался взглянуть на девочку ещё раз, её уже рядом не было. Она бежала к другому мальчику, размахивая оранжевым рюкзачком.

В каждой ясельной группе, в каждом классе общеобразовательной школы есть своя элита. Элита образуется из наиболее наглых, «отвязанных» детей. В их понимании, окружающее большинство – это сцена, на которой они играют свой спектакль. А плох спектакль, или хорош – неважно. По совокупности моральных качеств (воля, смелость, решительность, ум, доброта) члены элиты далеко не всегда доминируют в своей среде. Но сплочённость, инстинкт стаи, присущий всем человеческим выродкам, является в детской среде непобедимым козырем, от которого элита выстраивает игру на поражение противника и, как правило, побеждает.

Лёша никогда не входил ни в одну группировку по одной простой причине: он не умел подчиняться. Не потому, что не хотел. Нет, чтобы хорошо подчиняться, надо бежать торопливо в строй, знать наизусть команды и нештатные ситуации. А Лёша всё время опаздывал. Он слушался, когда необходимость в сплочении переставала быть нужной. Он пробегал огромное расстояние, чтобы успеть встать в строй. Но строя на том месте, куда он вбегал, уже не было. Нет, решительно, идея элитарного послушания не уживалась с трепетной Лёшиной креативностью!

Однажды случилось вот что. Элита «шла на вырубку». Для тех, кто не понимает, объясняю, ребята шли бить лохов. Лёша в это время делал уроки. Он любил заниматься на кухне, потому что из кухонного окна виден был весь двор со всеми событиями дворовой жизни. Он уже заканчивал математику, как вдруг из-за угла соседней пятиэтажки показалась ватага элитных пацанов с металлическими прутьями в руках. Лёшу как сдуло с табуретки. Через минуту он уже шагал рядом, напоминая при́даный к римской когорте отряд лучников.

– Те чё надо? – огрызнулся на Лёху Пузырь (так звали толстого белобрысого хама из соседнего класса).

– Я с вами, – ответил Лёша, задыхаясь от ощущения важности происходящего.

– Видал, Пузырь, и этот попёрся! – хмыкнул Седой. Мальчик по прозвищу «Седой» учился на год младше и стал школьной знаменитостью после того, как прилюдно задрал платье англичанке. Дурёха покраснела помидором, да как откинется в обморок. Народу сбежалось! А Седой, как в воду канул. Не пойман – не вор.

Лёша в тот же вечер рассказал папе про геройство Седого. Отец взял Лёшину руку, больно сжал её своими огромными пальцами и сказал:

– Эх, Лёшка, храни тебя Бог от этих молодцов! Мне-то они полжизни испоганили.

Лёша слышал от матери о том, что отец как-то не сдержался и рубанул кайлом одного шутника. Тот помер. Отца посадили. На зоне мужиков с характером уважают, но не любят. Тяжко отцу пришлось. Один раз в одиночку против камеры стоял. Не сломали, но порезали изрядно.

Лёша тогда не понял слова отца. Списал на давнюю обиду.

«Эх, батя, глянь в окно, махни рукой сыну-то!» – кипишился Лёшка, шагая с крутыми пацанами и посматривая по сторонам, видит ли кто его геройство.

Ватага завернула за гаражи и вышла на пустырь, откуда начиналась промзона.

– Вон они! – крикнул Седой, завидев трёх ребят поодаль.

Злоумышленники рассыпались и окружили жертву.

– О – бана! Здорово, парни! Какие вы бледненькие! Седой, глянь, мне их жалко. Может, мочить через одного будем? – захохотал Пузырь, жонглируя арматурой.

– Не, Пузырь, им обидно станет, давай всех! – ответил Седой и ткнул одного из ребят прутом в бок.

Пока пираньи смаковали грядущее лакомство, они не заметили, как сами попали в окружение рослых пацанов из монтажной учебки, открывшейся год назад на соседней улице. То, что эти трое монтажники, Седой знал, но не предполагал наводку. И теперь шнырял глазами, выжидая момент сделать ноги. Но монтажники были настроены серьёзно. Пришло их не меньше пятнадцати, да и вооружение у них было похитрее «отечественного»: что-то типа самодельных нунчак из мягкого кабеля с длинным крепёжным винтом на конце и ещё что-то, напоминающее спираль, из тонкой сталистой полосы.

– Какая встреча! – начал было один из них, видимо, старший.

– Да чё тут париться, Дрозд, наших обидели! – выскочил вперёд рябой парень и, как фраер, с оттяжкой загасил сигарету о ближайшую ладонь «элитных» пацанов. Ближайшая ладонь, как вы, наверное, догадались, принадлежала Лёшке, который от неожиданности и смущения не почувствовал боль.

– Гляди, Дрозд, а ему хоть что! Может, он не настоящий? Давай проверим, – с этими словами рыжий плюнул Лёшке в лицо и с размаху ударил в живот…

«Лёша, Лёша, где тебя носит!» – повторяла мама, накрывая стол для ужина.

– Семён, иди есть! – она позвала отца, закончив приготовления.

– Лёшка-то где? – спросил отец

– А бес его знает! Ты ешь. Придёт Лёша, куда денется.

В двери раздался звонок.

– Ну вот и он, – выдохнула мать и подумала: «Что это он звонит, ключ же есть?»

Она торопливо подошла к двери и взялась за ручку.

– Ой, что-то не можется мне, не ладно, – охнула женщина, оборачиваясь к мужу, – Семён, помоги.

Но отец уже был рядом. Они вдвоём как-то дружно и неловко открыли дверь. На пороге стоял Лёшин классный руководитель и, комкая в руках шапку, произнёс:

– Лёшу убили. Пойдёмте…