– Грозный собирал сокровища всю жизнь. Его глаза загорались огнем жизни только при виде крови и золота. В праздники, в прием послов,- когда в простые покои его сносили несметные богатства, когда нелепо ставили их одно на другое, вовсе не заботясь о симметрии, лишь бы горела комната с пола до потолка, и рубины, и сапфиры, и жемчуга, и аквамарины, нежные, как взгляд дитяти, высвечивали мириадами звезд,-он садился на свой трон, свалявшуюся бороду теребя рукою, и тогда в глазах его горело нечто, что роднило его со "Скупым рыцарем" Пушкина. Один его трон представлял собою сокровище неоценимое. Жена Самозванца Марина Мнишек оставила в своем дневнике его описание: "Трон был из чистого золота, вышиною в три локтя, под балдахином из четырех крестообразно составленных щитов, с круглым шаром, на котором стоял на лапе орел великой цены. От щитов над колоннами висели две кисти жемчугов и каменьев, в них топаз, величиной с грецкий орех, любимый камень царя Ивана, горевший тем же неверным желтоватым цветом, что и его глаза. На троне же, "любо-художества златокованны, изваяно хитростью дыхание, доброгласная и сладкая песня возглашаху. С ними же и златые древеса, на них же птицы златокованны сидяху, яко на ветвях топольных, сиречь древесных, или певгов островерхих, хитростью издающие песни медовные".
Сейчас, когда золото только разменный знак и люди, по крайней мере у нас в России, понемногу уже отвыкают от дурной привычки украшать свои лбы и уши его желтым блеском, мы даже представить себе не можем расточительного блеска московских царей. И не было средства, будь то обман, вероломство, грабеж, убийство, какого не употреблял бы Грозный, приумножая свои сокровища…
В 1571 году, в страшный ураган, татарский хан Девлет-Гирей поджег Москву, и в огне погибли десятки тысяч людей-бояре, дьяки, купцы, попы искали спасения в реке и московских прудах, с мешками богатств своих залезая по шею в воду. Тот, кто уцелел от огня-утонул в воде, и на целый год Москва-река была запружена трупами. Грозный бежал со своими сокровищами в Вологду, но едва кончился пожар-вернулся на "правеж". Казнил всех, кто спасся, а имущество конфисковал.
Он брал деньги у посадов и городов взаймы без отдачи. Он напускал татар на города, а те, разграбив, отсылали ограбленные (из шестисот посадов и церквей при налете на Дерпт) богатства "своему родственнику". Он напускал на области бояр, чтобы те, правя, вволю насосались народной крови, выколачивая из своих подданных богатства взятками, неправым судом, поборами, а потом предавал бояр казни, ограбленное ими добро отбирая в свою пользу. Казалось, будто целые дни он только и думал о том, как отобрать, ограбить, отнять, заточить, убить, измучить…
Так, городу Перми приказал доставить кедрового дерева, которое в Перми не произрастает, а когда по этой причине кедрового дерева не доставили-велел взыскать с нерадивых к воле государя пермяков двенадцать тысяч рублей.
Так, городу Москве, сорвав с шута колпак, приказал наполнить оный колпак блохами для лекарства. А когда сказали ему, что буде и удастся собрать по Москве столь ужасающее количество блох, то в колпаке удержать их не можно, ибо они "распрыгаются",- повелел наложить на город Москву контрибуцию в семь тысяч рублей.
Поехал однажды на охоту и не убил ни одного зайца. Значит, всех зайцев вытравили бояре-наложил контрибуцию в тридцать тысяч рублей.
Но подлее всего разыграл он комедию с отречением от престола. Сняв с себя бармы Мономаха, посадил на золотой свой трон сына казанского царька Симеона, а сам сел на ступеньках: "Я-не царь больше, смиренный Ивашка – рабишко твой". Но заодно уже переложил на нового царя все долги и обязательства, а грамоты и привилегии, выданные им, "рабишкой Иваном", объявил недействительными. Государству грозил крах. Бояре, духовенство, купечество умоляли царя вернуться на престол. Он милостиво вернулся, но поставил условием, чтобы все хоть сколько-нибудь состоятельные в государстве люди поднесли ему неисчислимые дары и подношения… А грамоты и льготы все-таки были написаны заново, и Грозный получил за них большие деньги…
Все эти богатства Грозный должен был прятать. Куда же? Мамочкин говорил монотонным, размеренным голосом, словно в большой жбан цедил воду. Дротов крутил одну за другой папиросы, думая о том, что-вот прошлое! Вот прошлое его, его предков!.. Сколько же лет нужно, чтобы наследственную тяжесть этого коварства, лжи, крови, тяжкой власти золота смыть, забыть, уничтожить!.. В пещере было душно, в упругой темноте, как в пустом и темном храме, липкая, мертвая до шорохов, простерлась тишина. – Так где же теперь все эти богатства? – спросил Дротов.