Дима Суфранков — 5 лет.

Сейчас — инженер-механик.

Живет в Минске.

…Не так по моему детскому сознанию ударило слово «война», как напугало слово «самолеты». «Самолеты!» — и мать стала нас сгребать с печи. А мы боимся с печи слезать, боимся из хаты выходить, пока она одного снимет, другой назад лезет. Нас — пятеро.

Если раньше птицы были далеко-далеко, высоко-высоко, то тут нас с птичьего полета расстреливают. И кажется, что это так низко, что нигде на земле не спасешься. Мама нас, меньших, рушниками к себе привязывала, а старшие сами бежали. Двоюродная моя сестра, ей было десять лет, несла своего братика пяти лет. Бежала-бежала, сил не хватило, и она упала. И пролежали они в снегу всю ночь, и он замерз, а она жить осталась. Выкопали ямку его похоронить, она не дает: «Мишенька, не умирай! Зачем ты умираешь?» Думали. что с ума сошла.

Жили мы в болоте, курени себе построили и так жили. Курени — это такие буданчики: одни голые бревна и дырка вверху… Для дыма. А внизу — болото… И зимой, и летом в них жили. На сосновых ветках спали. Пришли раз с мамой из леса, хотели что-нибудь в хате взять. Кто пришел, всех согнали в школу. Поставили на колени и направили на нас пулеметы. Стоят на коленях женщины и мы. И мы, дети, одного роста и пулеметами.

Слышим: в лесу стреляют. Немцы: «Партизаны!» — и к машинам. А мы — в лес…

После войны я долго железа боялся. Лежит осколок, а у меня страх, что он еще раз взорвется. Соседская девочка, три годика, нашла «лимонку»… И стала качать, как куклу… В тряпки завернула и качает… Граната маленькая, как игрушка, только тяжелая. Мать добежать не успела…

После войны в нашей деревне Старые Головчицы Петриковского района еще два года хоронили детей. Каждый день плакали матери…