Когда поезд подходит к станции, пассажиры всегда прилипают к окнам, а глаза у всех так и бегают, так и шарят по перрону: всем хочется, чтобы их встретили. А если тебя никто не встречает, то это очень грустно, особенно если приезжаешь в чужой город.
Когда я прошлым летом первый раз приехал в Белогорск, меня никто не ждал на вокзале. А Саша, которому было поручено это дело, потом уж, когда я сам добрался до дедушкиного дома, сказал: «Что ты, иностранная делегация, что ли?» В этом году я тоже не был иностранной делегацией, но ещё на ходу поезда разглядел на перроне сразу трёх встречающих. Да, целых трёх, словно я был не просто «делегацией», а каким-нибудь, как пишут в газетах, «высоким гостем».
Я хотел закричать, чтобы меня заметили… Но заметить меня не могли, потому что окно плотно загородили две полные дамы, наверное «дикарки», которые приехали отдыхать в Белогорск «диким способом». Я с трудом разглядывал уже знакомый перрон сквозь щёлочку между цветастыми сарафанами «дикарок». И закричать я тоже не мог, потому что голос мой от волнения куда-то провалился, исчез, - и я только беззвучно разевал рот, как рыба, выброшенная из реки на берег. А там, на перроне, бежали за моим вагоном, пристально заглядывая во все окна, Саша, уже загорелый, хотя лето ещё только начиналось, и восторженная, вечно размахивающая руками Олимпиада, или просто Липа, по прозвищу Липучка, и… сам подполковник Андрей Никитич.
Верней сказать, бежали Саша и Липучка, а Андрей Никитич шагал большими шагами, поспевая за моим вагоном.
Да, да, тот самый Андрей Никитич, с которым я в прошлом году познакомился в поезде, по пути в Белогорск, и которого мы с Сашей потом спасали от сердечного приступа. Только Андрей Никитич был уже не в кителе, не в галифе и не в сапогах, а в обыкновенных брюках и белой спортивной майке.
Поскольку в окно меня всё равно не было видно, я раньше всех протиснулся к выходу и спрыгнул на перрон.
- Ой, вот он! Вот он! - первой закричала Липучка, да так пронзительно, что все пассажиры в окнах и все встречающие на миг повернули голову в мою сторону.
А потом я хотел на радостях поцеловать Сашу, но он даже на радостях целоваться со мною не стал, а просто крепко пожал мне руку, потом похлопал меня по плечу, точно он был начальником, а я его подчинённым, и коротко похвалил:
- Молодец, что приехал!
- Да, молодец! - подтвердил Андрей Никитич, тоже сильно пожимая мне руку.
А Липучка приподнялась на цыпочки и, на глазах у всех, полезла целоваться. Она поцеловала меня в обе щеки, в лоб и даже в нос… Лицо у неё было горячее, воспалённое.
- Что это у тебя? - спросил я, только сейчас заметив у неё на лице какие-то жаркие красные пятна и мелкие пузырьки. - На солнце, что ли, перегрелась?
Я заметил, что Саша и Андрей Никитич таинственно ухмыльнулись, а Липучка растерянно потрогала свои пузырьки.
- Сами повыскакивали… Противно, да?
- Ничего. Тебе даже идёт: оригинальные такие… - успокоил я Липучку и, повернувшись к Саше, задал вопрос, который прямо распирал меня с той минуты, когда я получил телеграмму с коротким приказом «Немедленно приезжай»: - У вас что-нибудь случилось? Какая-нибудь беда?!
- А ты что, «скорая помощь», что ли, чтобы тебя на выручку вызывать? - с усмешкой ответил Саша. (Я сразу вспомнил характер своего прошлогоднего друга.)
- А зачем же тогда… телеграмма? Я на юг не поехал…
- Ах, ты жертву принёс? - всё тем же тоном продолжал Саша. - Ну, прости, пожалуйста, что у меня шапки нет или какой-нибудь там тюбетеечки, а то бы голову перед тобой обнажил и в пояс тебе поклонился до самого пупа! Да знаешь ли ты, для какого дела тебя вызвали? Тут не только югом - севером и то пожертвовать можно! Это видел?..
Саша дотронулся до своей руки чуть повыше локтя, а там, выше локтя, и у него, и у Липучки, и у Андрея Никитича были красные повязки с тремя белыми буквами - «ЧОС». Я ещё из вагона приметил эти повязки, но не успел спросить о них.
- Вы, наверно, дружинники, да? А что это за белые буквы?
- Мы - члены Общественного совета! - гордо произнёс Саша.
- А члены Общественного совета должны быть, мне кажется, людьми вежливыми, деликатными, - вмешался в разговор Андрей Никитич, который до сих пор стоял чуть в стороне и молча наблюдал за нашей беседой. - Зачем же кидаться на гостей? Надо быть гостеприимными!
- Сашка всегда такой! - сердито глядя на своего двоюродного брата, сказала Липучка. - А ты, Шура, не обращай внимания! - Она вновь приподнялась на цыпочки и снова поцеловала меня в щёку.
- Вот Липучка его уже пятый раз поцеловала… за нас всех, - проворчал Саша.
- А ты считал? - Липучка зло повернулась к нему.
- Считал: ты его пять раз, а он тебя - ни разу. Где же твоя, как говорится, женская гордость?
- Ох, и вредный ты!
- Ладно! Идём скорее, а то заждались там «наши общие колёса».
- Что? Что?! Какие колёса? - не понял я.
- Сейчас узнаешь!
Мы вышли на небольшую площадку перед станцией. И вновь я увидел глубокую-глубокую, всю в солнечных окнах, берёзовую рощу. И воздух был всё тот же: свежий, чуточку прохладный, словно только что пролился на землю весёлый летний дождь. И вновь по этому особенному воздуху угадывалась река, которой не было видно, потому что она пряталась за берёзовой рощей.
На площадке стоял новенький мопед, покрашенный такой аппетитной сиреневой краской, что его хотелось погладить рукой или даже лизнуть языком. А к мопеду была приделана старая мотоциклетная коляска, на которой тоже сиреневыми буквами, только уже не такими аппетитными, было написано: «Наши общие колёса!»
- Сперва Андрея Никитича отвезу, а потом за вами приеду, - сказал Саша, деловито взбираясь на треугольное кожаное сиденье.
- Нет уж, вы гостя везите «до дому, до хаты», а я - пешим ходом. - Андрей Никитич похлопал себя по боковому кармашку спортивной майки. - Пусть оно у меня подышит немного…
- Болит? - участливо спросил я.
- Болит не болит, а… как бы это объяснить тебе?' Ну, ты вот чувствуешь, что у тебя здесь, с левой стороны, есть сердце?
- Нет! - решительно ответил я, потому что действительно никогда этого не чувствовал.
- А я вот всё время его ощущаю… И не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле слова. И такое оно у меня тяжёлое, что даже дышать трудно. Так что я уж прогуляюсь: авось полегчает немного.
Андрей Никитич зашагал к городу, а мы начали рассаживаться. Саша предложил, чтобы я, как гость, сел в коляску, а Липучка забралась ко мне на колени и держала в руках мой чемоданчик. Но Липучка отказалась.
- Ой, что ты, Саша!.. - как-то смущённо воскликнула она. - Он же меня не удержит: я - тяжёлая!
- Стесняется, - шепнул мне Саша. И в самое ухо добавил: - Она влюблена в тебя!
- Что-о?!
Я с интересом, будто на какую-то совершенно незнакомую девчонку, взглянул на Липучку, которая смело забралась на неудобное металлическое сиденье, приделанное к задней раме.
- Ноги в спицах запутаются, - сказал Саша.
- Вот ещё! Я - привычная…
- Ну, смотри!
Я опустился в глубину коляски, мопед застрекотал, - и мы поехали.
То, что Липучка, оказывается, была в меня влюблена, как-то очень странно на меня подействовало. Я вдруг заметил, что у меня худые руки, без малейших признаков мускулов («Лапша!» - как говорил папа), и накинул на плечи курточку, хотя было очень тепло. Помимо воли я стал следить за своим собственным голосом, - и Саша даже удивлённо спросил: «У тебя насморк, что ли?» Я неожиданно вспомнил о том, что фотограф, снимавший меня как-то в фотоателье вместе с мамой и папой, сказал: «Тебя лучше брать в профиль!» И я старался теперь поворачиваться к Липучке профилем, который, наверное, был у меня красивее, чем всё лицо целиком.
Я знал, что вот сейчас мы обогнём берёзовую рощу - и сразу увидим Белогорск… И мы его в самом деле увидели, - и мне снова показалось, что городок взбежал на высокий зелёный холм, но некоторые домики не добежали до вершины и остановились на полпути, на склоне, чтобы немножко передохнуть. И ещё я увидел большой зелёный щит на краю дороги, которого не было в прошлом году. Он был разрисован зелёной краской, и на этом фоне, словно на густой, сочной траве, большими красными буквами было написано: «Товарищ! Ты въезжаешь в город, который борется за звание города высокой культуры!»
Саша торжественно ткнул пальцем в этот плакат:
- Вот для чего мы тебя вызвали! Понятно? Потому что мы тоже боремся… И ты будешь бороться. Будешь?
- Буду! - ответил я.
Липучка так радостно заёрзала на своём неудобном металлическом сиденье, что ноги её замелькали где-то возле самых спиц.
- Осторожно! - предупредил я Липучку, стараясь, чтобы голос мой при этом звучал не взволнованно и заботливо, а строго и покровительственно.
Я вообще решил, что буду теперь вести себя с Липучкой не так просто, как в прошлом году. И что при первом же удобном случае обязательно объясню ей (как это сделал Евгений Онегин в опере, которую я смотрел по телевизору), что люблю её всего-навсего «любовью брата», то есть так же, как Саша, который и в самом деле был её двоюродным братом.
- Мы тебя тоже примем в совет… Если заслужишь! - сказал или, вернее, крикнул Саша, потому что мы все не разговаривали, а кричали, чтобы заглушить стрекотание мопеда.
- А вы чем заслужили?
- Делами! - крикнул Саша.
- Какими?
- Очень важными!
- Ты расскажи ему, как у нас всё началось, - вмешалась Липучка.
«Заботится! Хочет, чтобы я обо всём узнал по порядку, с самого начала!.. - От этих мыслей мне почему-то стало очень приятно. - А хорошо, когда тебя любят!» - подумал я.
- Всё началось с велосипеда! Вот с этого самого! - крикнул Саша.
- То есть с мопеда?
- Нет, он ещё тогда был велосипедом. Это уж мы потом его сами в мопед переделали и коляску приспособили… Его Андрей Никитич своему племяннику подарил. Как совсем сюда переехал, так и подарил: врачи-то ему самому кататься запретили. Понятно?
- Понятно. А разве у него тут есть племянник?
- Есть! Кешка-Головастик… Только ты его в прошлом году не видел: он в поход с ребятами уходил.
- Головастик?
- Прозвище такое. У него голова большая, лобастая, и всё время из неё всякие идеи наружу выскакивают. Кешка за один час столько всего напридумать может, что тебе и за год не придумать!
- А тебе?
- И мне тоже…
Мне почему-то было неприятно, что Саша в присутствии Липучки нахваливает какого-то незнакомого мне Головастика.
- Противное прозвище! Головастик! - прокричал я, заглушая стрекотание мопеда. - Лягушечье какое-то..
- Ой, Шура, ты не прав! - снова вмешалась Липучка. - Это же от слова «голова» происходит, а голова - самое главное в человеке!
- Главное - это сердце! - неожиданно для самого себя возразил я. - Душа должна быть у человека!..
Эти мои слова произвели на Липучку большое впечатление, - она замолчала и даже перестала ёрзать на своём неудобном сиденье. А Саша продолжал:
- Всем на этом новеньком велосипеде покататься хотелось! Мы даже расписание завели: кто за кем катается. И Кешка-Головастик тогда придумал… «Давайте, говорит, детский общественный транспорт создадим! Общий гараж устроим, свезём туда все велосипеды: и двухколёсные, и трёхколёсные, - и самокаты тоже, и педальные автомобили… И все будем пользоваться поровну!» Так мы и сделали! У нас старый сарай был, в котором раньше дрова хранились, - мы его подремонтировали и в гараж превратили. Понятно?
- Это здорово!..
Мне было не очень удобно слушать Сашу, потому что стрекотал мопед, посвистывал ветерок и я всё время сидел «в профиль», не поворачивая головы. И всё-таки я не пропускал мимо ушей или, вернее сказать, мимо своего левого уха, находившегося по соседству с Сашей, ни одного слова. А Саша, который всегда был таким сдержанным и немногословным, тут вдруг никак не мог остановиться - всё продолжал рассказывать:
- Много разных названий для гаража перебрали: «Пионертранссарай», «Садись - и катись!», «Наши общие колёса!» Вот на этих самых колёсах и остановились. Теперь на всех наших самокатах, велосипедах и мопедах прямо так и написано: «Наши общие колёса!» Ну, как они везут, «общие колёсики»?
- Хорошо-о!
- То-то!.. Нас за это самое дело и в совет приняли. Ты думаешь, мы только катаемся? Как бы не так! Мы и пассажиров, когда надо, со станции перевозим. Для этого самого и коляски приделали. Понятно?
- И всё у нас началось с велосипеда! - гордо и радостно подтвердила Липучка.
- А что ещё впереди будет! - прокричал Саша. Но что именно «будет впереди», я на этот раз узнать не успел, потому что «общие колёса» вкатили нас в Белогорск.