Писатель Тургенев говорил, что русский язык «великий и могучий». Это он, конечно, правильно говорил. Но только почему же он не добавил, что русский язык ещё и очень трудный? Забыл, наверное, как в школе с диктантами мучился.

Так рассуждал я, огибая берёзовую рощу.

Но, может быть, думал я, во времена Тургенева учителя не так уж придирались и не снижали отметки за грязь и за всякие там безударные гласные? А я вот из-за этих самых безударных сколько разных ударов получал: и в школе, и дома, и на совете отряда!

А вообще-то, рассуждал я, какая разница - писать ли «моршрут» или «маршрут», «велосипед» или «виласипед»? От этого ведь велосипед мотоциклом не становится. Важно только, чтобы всё было понятно. А какая там буква в середине стоит - «а» или «о», - это, по-моему, совершенно безразлично. И зачем только люди сами себе жизнь портят? Когда-нибудь они, конечно, додумаются и отменят сразу все грамматические правила. Но, так как пока ещё люди до этого не додумались, а додумался только я один, мне нужно готовиться и сдавать переэкзаменовку.

Рассуждая таким образом, я обогнул рощу и сразу увидел Белогорск. Городок взбежал на высокий зелёный холм. Но не все домики добежали до вершины холма. Некоторые, казалось, остановились на полпути, на склоне, чтобы немного передохнуть. «Так вот почему городок называется Белогорском! - подумал я. - Он взобрался на гору, а все домики сложены из белого камня - вот и получается Белогорск».

Я тоже стал медленно взбираться на холм.

Чтобы не терять времени даром, я начал обдумывать план своих будущих занятий. Мне нужно было каждый день заучивать правила, делать упражнения и писать диктанты. «Диктовать будет дедушка», - решил я.

Прикинув в уме, сколько в учебнике разных правил и упражнений, я решил, что буду заниматься по три часа в день. Спать буду по семь часов - значит, четырнадцать часов у меня останется для купания и всяких игр с товарищами (если я с кем-нибудь подружусь). Ну, и для чтения, конечно. Между прочим, наша учительница говорила, что если много читать, так обязательно будешь грамотным. Но я не очень-то верил этому, потому что читал я много (за день мог толстенную книгу проглотить), а диктанты писал так, что в них, кажется, красного учительского карандаша было больше, чем моих чернил.

Когда я однажды высказал всё это нашей учительнице, она сказала: «Если пищу сразу проглатывают, она вообще никакой пользы не приносит. Её надо не спеша разжёвывать». Мне было непонятно, что общего между пищей и книгами. Тогда учительница сказала, что книги - это тоже пища, только духовная. Но я всё-таки не понимал, как можно разжёвывать «духовную пищу», то есть книги, не спеша, если мне не терпится узнать, что будет дальше и чем всё кончится. А если книга неинтересная, так я её вообще «жевать» не стану. В общем, книги мне пока не помогали справляться с безударными гласными.

По маминому чертежу я быстро отыскал дедушкин домик. Вернее сказать, это был не дедушкин дом, а дом, в котором жил дедушка, потому что, кроме него, там жила ещё одна семья. Обо всей этой семье я ещё подробно ничего не знал, а знал только об одной Клавдии Архиповне, которую мама называла тётей Кланей, потому что она нянчила маму в детстве, как меня бабушка.

В Москве мама предупредила меня, что дедушка не сможет прийти на станцию: он очень рано уходит в больницу, ни за что утренний обход не пропустит! А ключи он оставит у тёти Клани.

В домик вели два крыльца. Одно было пустое и заброшенное какое-то, а на ступеньках другого лежал полосатый коврик и стояли большие глиняные горшки с цветами и фикусами. Их, наверное, вынесли из комнаты для утренней поливки. Конечно, здесь именно и жила тётя Кланя.

Я направился к крыльцу, но тут, будто навстречу мне, распахнулась дверь, и на крыльцо вышел мальчишка лет двенадцати, в трусах, с полотенцем на плече.

Мальчишка, прищурив глаза, поглядел на солнце, с удовольствием потянулся, - и я с грустью подумал, что, пожалуй, не решусь при нём снять майку: уж очень у него было загорелое и мускулистое тело.

Ловко перепрыгнув через цветочные горшки, мальчишка подбежал к рукомойнику. Рукомойник висел на ржавом железном обруче, которым была подпоясана молодая берёзка, то и дело подметавшая своей листвой край черепичной крыши.

Сперва мне показалось, что мальчишка вообще не заметил меня. Он преспокойно разложил на полочке мыло, щётку, зубной порошок. И вдруг, не глядя на меня, спросил:

- Приехал?

- Приехал… - растерянно ответил я. Мальчишка старательно намылился, повернул ко мне своё лицо, всё в белой пене, и так, не раскрывая зажмуренных глаз, задал второй вопрос:

- Тебя как зовут?

- Сашей.

Мальчишка постукал ладонью по металлическому стержню умывальника; пригнувшись, попрыгал под несобранной, веерообразной струёй, пофыркал и потом сказал, точно приказ отдал:

- Придётся тебе два месяца побыть Шурой!

- Как это - придётся?.. Почему?

Мальчишка стал тереть зубы с такой силой, что я просто удивлялся, как они целы остались и как щётка не сломалась. Не очень-то внятно, потому что рот его был полон белого порошка, мальчишка сказал:

- Меня тоже Сашей зовут. Так уж придётся тебе побыть Шурой. Чтобы не путали. Понял?

Понять-то я понял, но мне это не очень понравилось..

- Я всё-таки тоже хотел бы остаться Сашей, - тихо проговорил я.

Мальчишка от неожиданности даже проглотил воду, которой полоскал рот.

- Мало что хотел бы! У себя в Москве будешь распоряжаться! Понял?

Заметив, что я растерялся, он взглянул на меня чуть-чуть поласковей:

- Ладно. Иди, Шурка, за мной. Ключи дам.

- Иду, - ответил я и таким образом принял своё новое имя.

- Только горшки не разбей, - предупредил меня Саша. - А то бабушка за них нащёлкает! - Он звучно щёлкнул себя по загорелому лбу и добавил: - А мне за тебя от бабушки всё равно попадёт.

- Как это - за меня?

- Очень просто. Она мне встречать тебя приказала. А я не пошёл. Что ты, иностранная делегация, что ли? Если бы ещё от станции далеко было или дорога запутанная! А то так, ради церемонии… Здравствуй, мол, Шурочка! Ждали тебя с нетерпением, спасибо, что пожаловал! Не люблю я этого!

Саша взглянул исподлобья так сердито, словно я был виноват, что он не выполнил приказа бабушки и что ему за это попадёт.

- Давай скажем, что ты встречал! - предложил я, желая выручить Сашу. - Ведь бабушка не узнает.

Но он посмотрел на меня ещё злее:

- Не люблю я этого!

«То не любишь, это не любишь! - с досадой подумал я. - А что, интересно, ты любишь?»

Квартирка состояла из двух маленьких комнат и кухоньки. Одна комната была такая солнечная, что в ней, не зажмурившись, стоять было невозможно. А другая - совсем тёмная: в ней не было ни одного окна.

- Отец с матерью давно окно прорубить хотели, а я не разрешаю, - сказал Саша.

- Почему не разрешаешь? - удивился я.

- А там плёнки проявлять здорово. Понял? Полная темнота!

- Понял. И они тебя послушались? Папа с мамой?..

- А как же! Только бабушка сперва не соглашалась. Но я ей такую карточку сделал, что она потом каждый день стала фотографироваться.

Саша кивнул на фотографию, висевшую над кроватью. С карточки придирчивыми Сашиными глазами глядела на меня исподлобья Сашина бабушка. Не только глаза, но и всё лицо её было строгое и очень властное. А лоб был высокий и весь в морщинках, которые соединялись и пересекались одна с другой. Саша, видно, очень хорошо фотографировал, если морщинки так ясно получились.

Я, между прочим, совсем не такой представлял себе тётю Кланю, которая, по словам мамы, вынянчила её. Я ожидал увидеть добрую и очень разговорчивую старушку. А у тёти Клани губы были так плотно сжаты, словно наглухо прибиты одна к другой.

- Слушай, Шурка, зачем сейчас к дедушке перетаскиваться? - Саша через окно кивнул на пустое, заброшенное крылечко. - У него ещё и дверь туго открывается. Пока будем возиться, бабушка с рынка вернётся и захватит нас. Давай прямо на реку махнём. А чемоданчик твой пока под кровать задвинем.

В это время послышался топот босых пяток по деревянным ступеням.

- Вот и Липучка явилась, - сказал Саша.

- Кто, кто?

- Липучка. Моя двоюродная сестра. Через три дома отсюда живёт. Её вообще-то Липой зовут. Полное имя Олимпиада, значит. Не слыхал, что ли? Это её в честь матери назвали. А я в Липучку перекрестил, потому что она как прилипнет, так уж ни за что не отвяжется.

«Везёт же! - подумал я про себя. - То Веник, то Олимпиада…»

Липучка между тем беседовала с цветами. «Ой, какие же вы красавцы! Ой, какие же вы пахучие!» - доносилось с крыльца. Но вот Липучка появилась на пороге. Это была рыжая девочка, с веснушками на щеках, с уже облупившимся, удивлённо вздёрнутым носиком. Да и выражение лица у неё было такое, будто она всё время чему-то удивлялась или чем-то восторгалась.

- Ой! Внук дедушки Антона приехал! - вскрикнула Липучка, точно она с нетерпением ждала меня и наконец-то дождалась.

Тогда я ещё не знал, что Липучка вообще каждую свою фразу начинает со слова «ой!». Я очень удивился, что Липучка назвала моего дедушку Антоном.

- Почему Антон? - спросил я.

- Ой, как же «почему»? Как же «почему»?

- Потому что он не Антон…

Я не заметил, что случайно сказал в рифму. Но Липучка заметила, и ей это очень понравилось. Она стала хохотать и сквозь смех приговаривала:

- Он - Антон! Он - Антон!..

Смех у неё был какой-то особенный: послушаешь - и самому смеяться захочется.

Я прошептал про себя мамино имя-отчество: ее звали всё-таки не Мариной Антоновной, а Мариной Петровной. Значит, если говорить по-Липучкиному, дедушка мой был «дедушкой Петром», а вовсе не «дедушкой Антоном». Я всё это высказал Липучке, а она вытаращила свои зелёные, как у нашего Паразита, глазищи и стала тыкать в меня пальцем:.

- Ой, Сашка, посмотри на него! Не знает, как собственного дедушку зовут! А своё-то имя ты помнишь?

Саша, ухмыляясь, засовывал под кровать мой командировочный чемоданчик.

- Ну, накричалась? - насмешливо спросил он. - Теперь умного человека послушайте. Дедушку-то, ясное дело, Петром Алексеевичем зовут. Ты, Липучка, про это не знаешь, потому что только в прошлом году сюда приехала. А мы дедушку уже три года Антоном зовём: он у нас в школе однажды Антона Павловича Чехова изображал… Ну, в постановке одной. Мы «Каштанку» показывали. И ещё «Хамелеона». А дедушка, значит, от имени Антона Павловича вёл программу и на вопросы отвечал. С тех пор мы его и прозвали Антоном. Понятно?

- Понятно… - прошептала Липучка и так виновато взглянула на меня своими зелёными глазами, как наш Паразит после знаменитой истории с куриными котлетами.

- Айда на реку! - скомандовал Саша. Запирая дверь, он шепнул мне:

- Вообще-то женщин во флот брать не полагается. Но уж приходится. А то ведь такой визг поднимет! Да и команды у нас не хватает.

- В какой флот? - не понял я.

- Там увидишь!..