В начале марта неожиданно в одночасье в посёлок вернулись птицы. Причём не только вороны, но и многие другие – воробьи, снегири, синицы, галки…

Вера и Надя сидели во дворе больницы, где прогуливались выздоравливающие и легко раненные немецкие солдаты и офицеры, дышали весенним воздухом, тихо переговаривались. Надя курила, Вера хмуро поглядывала по сторонам, её ничто не радовало.

Свободное длинное габардиновое пальто, которое где-то раздобыл ей Генрих, полностью скрывало её уже вполне заметно округлившийся живот. Впрочем, сюда, в больницу, Вера ходила почти безбоязненно. Кроме Нади и бабы Луши никого из русских тут уже не осталось. А бабы Луши она не опасалась, та всё понимала, умела хранить чужие секреты, лишнего слова от неё никто никогда не слыхал.

Последнее время Генрих Штольц окружил её постоянным, настойчивым вниманием, которое только до крайности раздражало Веру. Он почти полностью освободил её от необходимости ходить на работу, но всё время находил предлоги, чтобы самому бывать у неё, привозил на дом переводы, вынудил всё же заниматься с ним русским.

Весна, всегда приносившая облегчение и надежду, на этот раз несла в себе только ужас и отчаяние.

– Я больше не могу, Надя! – тихо жаловалась Вера. – Я не знаю, что делать! Меня тошнит от его подарков, от этих уроков! Я ненавижу его! Ненавижу этого ребёнка! – Не говори так! – испуганно повернулась к ней Надя. – Не надо! Пожалуйста…– Нет, ненавижу! – настаивала Вера. – Я не хочу, чтобы он рождался! Я не хочу, слышишь! – выкрикнула она.Ковылявший мимо солдат на костылях удивлённо оглянулся на неё. Вера вызывающе посмотрела в ответ, но тут же лицо её сморщилось, стало маленьким, несчастным, и она безмолвно, безутешно зарыдала.Надя нежно обняла её.– Тс-с-с-с! Верочка! Веруня! Не надо! Успокойся! Я тебя прошу! Вон на нас смотрят…– Я больше не могу-у-у-у! – жалобно скулила, всхлипывала Вера. – Он уже всё рассчитал, уже отпуск попросил. Как только я рожу, он повезёт меня в Германию, чтобы там пожениться! Надя, Наденька, что же мне делать?..– Потерпи, Верунь! Я слышала, наши перешли в наступление. Они скоро вернутся!.. Потерпи, мы что-нибудь придумаем…Надя говорила, сама понимая, что её слова звучат неубедительно, фальшиво. Вере ничем нельзя было помочь. И на самом деле она ничего не могла посоветовать подруге, мучилась от собственного бессилия.– «Вернутся!» – горько передразнила её Вера. – И что? Что я буду делать? Кому я в глаза смогу посмотреть! Со мной и так почти никто не здоровается! А Наташа? Что я скажу Наташе, когда она вернётся? Что у неё теперь братик или сестричка, которого зовут Гансик или Эльза… О, господи! Ну за что?! За что?Она снова разрыдалась. Эти последние месяцы она плакала столько, сколько никогда за свою предыдущую жизнь. Ей казалось, что она выплакала все слёзы на много лет вперёд. Но к её удивлению, они всякий раз снова струились по лицу безудержным солёным потоком.

Окно на втором этаже распахнулось, оттуда высунулась баба Луша, энергично замахала рукой: – Надя! Иди скорей, тебя ищут!Надя затушила сигарету, вскочила с места.– Не отчаивайся. Я вечером приду, мы что-нибудь решим.Вера равнодушно кивнула, было непонятно, услышала ли она то, что сказала Надя.Тяжело встав со скамейки, она, не прощаясь, заковыляла прочь. Безнадёжно потащилась в безрадостную весну, на прочной незримой цепи волокла за собой свою беду.Надя секунду с состраданием смотрела ей вслед, затем смахнула невольно появившиеся на глазах слёзы и, резко отвернувшись, побежала в здание.